Люди, о которых мы хотим вам поведать, никогда не фигурировали в официальных хрониках Российского Государства. Они рождены в неизвестности, жили безвестными и умирали, не оставив имён после себя. После них оставались тёмные места в истории страны. И тем незаметней, чем безымянней были наши герои, тем непонятней выглядели эпохальные события прошлого.

Раскроем же пошире глаза, вглядимся пристальнее, расставим молчаливых героев по надлежащим местам, и дымчатая пелена славословия и хулы велеречивых несторов медленно сползёт, обнажив грани краеугольных камней строительства Империи, острые, точно нож разбойного атамана.

Глава первая.

Большая Четвёрка

Сколько ни помнил себя Данилка, небо над ним редко бывало солнечным. И не столько по причине обыкновенной дождливости окрестностей Цны, сколько от проклятущей судьбы девятого сына.

Городок Шацк срублен во времена завоевания Казанского Царства. Русское племя, заново обживая Великое Поле, вплотную придвинулось к землям мордовских князьков — бывших подданных казанского хана, подданных беспокойных и порой медвежьи опасных. Знал об этих ухватках и победитель Казани, но русские правители издавна имели способ укорота от излишнего озорства. Был тот способ надёжен, как свечка Николе Угоднику, и проверен, как древний отцовский кинжал.

Трое братьев — худородные сыновья боярские, бузотёры и головорезы — получили в корм государевы земли по правому берегу Цны. Вместе с ними нагрянули в здешние края полторы сотни голов самого отчаянного люда — висельник на висельнике. Наскоро состряпав своим повелителям невзрачную усадьбу с высоченным дубовым тыном, отгрохав мост через Цну для скорейшего сообщения с шацким воеводой, вся банда с единодушным азартом ввязалась в двадцатилетнюю круглосуточную, всепогодную нескончаемую войну с туземцами.

Перечень событий достопамятной той заварухи мог составить честь многократно воспетой вражде двух "Роз". Всего в нём хватало: и звонких побед, и оглушительных поражений. Одних навечных мирных договоров было три дюжины, самый навечный из которых продолжался почти семнадцать недель. Противник держался молодцом — четырежды палил усадьбу дотла, извёл до нуля первоначальный состав боярской "дружины", но в зверствах расправ заметно уступал развесёлому московскому царю, и потери в живой силе братьев Бартеневых — Ушатых восполнялись бесперебойно.

К концу вышеозначенного двадцатилетия на пятьсот вёрст по обе стороны реки Выши — восточного предела ушатинских домогательств — едва ли набралось бы полсотни желающих продолжить взаимную бойню. Великие побоища уступили место торопливой вкрадчивости воровских вылазок. Самым громким делом последних лет по справедливости считали сшибку Андрея — сына Афанасия Ушатого — Среднего с багадуром Юматом: пять на восемь; двое убитых, столько же ранено. Да и то обошлось бы, не застрянь мордовские на броду.

Между тем, под прикрытием лютой дворянской оравы, за надёжной оградой продуманного хаоса засечных черт, потихохоньку, незаметненько вырастали на цновском бережку три крохотные — поначалу деревнюшки. Глядь-поглядь, не деревни, а сёла: Бартеневское, Афанасьево да Кутымское. И деревеньки вокруг, точно грибки, на лесных проплешинах...

Вообще, пахотной земли в развилке Цны-Выши тогда было очень немного. На свои полторы тысячи десятин Ушатые вполне предусмотрительно скликнули семьдесят крестьянских семей, обещая роскошные участки, богатые сенокосы и отмену налогов на восемь лет. И всё вроде бы правильно изочли, но как-то забыли в урагане пьяных гулянок и сабельных сеч, что русский мужик на вольных хлебах плодится стремительней волчьего рода. Да и сами со своими семьями: с жёнами и наложницами, захваченными в беспрестанных набегах, с детьми законными и байстрюками, уже не вмещались в маточную усадьбу, расселились по своим личным владениям.

Было их трое, сделалось четырнадцать — мужского полу, не считая баб. По смерти старшего — Григория, четверо его сыновей поделили отцовские владения, но жить продолжали вместе, прочие обитались под родительским кровом. Подросшие байстрюки постепенно заменяли приблудных сорвиголов, занимали должности псарей и стремянных, сокольничих и доезжачих. И всех надо было кормить, причём в условиях окончания пограничной распри.

И тут оказалось, что пять сотен переселенцев давно умножились вчетверо. Ситуация становилась неуправляемой. Данилка Клычов — девятый сын Прокопия Клычова и четырнадцатый внук Клыча Фёдорова — и стал одной из безвинных жертв демографического взрыва. Мужиков в семье было столько, что обедать приходилось в два приёма — за стол не влезали. Верховодил дед — ещё не старый, здоровенный, будто медведь. За ним, в порядке очерёдности, следовали пятеро его сыновей, младшему из которых на днях исполнилось двадцать. Потом внуки от старшего сына — Григория. Потом уже дети Прокопия, из которых Данилка был девятым. Страшное дело!

Три избы, соединённые общим двором, по зиме просто кишели народом. Ещё два подобных подворья — Корюшкиных и Зарядных — составляли вместе с Клычовыми деревню Медведкова, пахотные владения которой располагались на обширных полянах правобережного цновского леса. И было той земли всего-навсего шестьдесят десятин с небольшим. Медведёвка считалась поместьем Фёдора Ушатого — младшего из братьев, владельца Кутымок. Столкнувшись с проблемой перенаселений, главы семейств обратились к своему "сеньору" с просьбой о содействии в расширении пахотного клина. Фёдор был категорично не против, велел наварить добрый бочонок медовухи и отправился в Шацк, поить воеводу и подъячего.

— Валяй, — сказал ему воевода Бутурлин — свой лес можешь вырезать, а на шалости в лесу государевом моего дозволения нет!

Медведковы жители стремительно выжгли половину выделенных им лесных угодий, но проблему тем не решили. Боровые дары были щедры, но выручали только в урожайные годы. Судьба Данилки Клычова была предопределена.

Пришла весна, семья дружно готовилась к наступающей пахоте. Клыч велел Данилке одеться и, прихватив полуведёрную сулею крыжовного мёда, направился к избе известной шацкой шалавы Евдокии Провиной, выселенной благочестивыми властями в лесную глушь. Подрастеряв свою былую шальную стать, Евдокия жила тем, что возделывала огород, ловила рыбу в окрестных ручьях, собирала подножный корм и варила приворотные зелья для всех желающих. Короче, не жила, а переживала. До тех пор, пока в Медведково не объявился Хорт.

Откуда прибрёл он сюда, никому известно не было, как его звали и какого он роду — тоже. Зато знали, что ссориться с ним опасно, но если не трогать, то вреда никакого. Были у него и деньги и нарядная одежда по будним дням, и пара добрых коней.

По весне он уходил, возвращался по первому снегу. Привозил гостинцы, исправно платил за жительство Фёдору Ушатому, закупал зерно, сено и мёд. Жил тихо, никому не навязывался, но и не чурался других. Изредка уезжал и среди зимы — недалеко и открыто: в Бартеневском жил его старый приятель, такой же волк-одиночка по имени Крест. Среднего роста, ширококостный и поджарый, как истинный хорт, сожитель Евдокии ходил быстро и легко, отличался недюжинной силой, церковь посещал от случая к случаю. И курил табак. Чтобы понятнее объяснить изумление окружающих, достаточно сказать, что во всём шацком воеводстве кроме Креста и Хорта не курил никто.

Калитку открыла Евдокия. Клыч степенно приветствовал разбитную бабёнку и спросил Хорта, тот высунул голову из конюшни.

— Здорово, сосед, — сказал Хорт. — Проходи в избу, я сейчас.

В избе запах табачного дыма густо мешался с травяным духом. Сквозь прорези окон, затянутых бычьим пузырём, свету проникало почти ничего, но, ни Клыч, ни Данилка другого не ждали: для них добротность избы определялась иными параметрами. По этим параметрам шальная семейка жила хорошо. Большая печь с широкой лежанкой, просторная горница с иконой в красном углу, чисто выскобленные лавки, стол и стены, высокий потолок — чего ещё?

Евдокия закинула стол холщовой скатертью, вышитой по краям синей и алой гладью, поставила три объёмистых кубка, нарезала хлеба, солонины, собрала закусок. Клыч и Данилка сидели на лавке, дед чинно интересовался здоровьем и делами хозяев, внук молчал, гадая о причине столь неожиданного визита.

Вошёл Хорт, бесшумно ступая в мягких своих яловых сапогах; не окрестясь, устроился напротив. Золотистая медовуха плавной струёй наполнила кубки.

— С богом, — Клыч, чокнувшись с хозяином и хозяйкой, опрокинул содержимое в рот, потянулся за окороком. И заговорил о погоде. С чувством, с обстоятельностью, будто землю пахал.

Хорт вежливо слушал, кивая кудлатой полуседой головой в нужных местах. Золотая серьга его с крупным смарагдом и жемчужиной плавно покачивалась; серые с кремневой желтизной глаза смотрели с откровенной скукой.

— Короче, — сказал он, когда терпенье окончательно истощилось. — с погодой мы разобрались. Давай по второй, и скажи, что ты от меня хочешь. Я — человек прямой, и люблю ясность во всём.

Они выпили по второй.

— Ты думаешь почему я насчёт погоды перед тобой распинался?— спросил Клыч. -Дело в том, что год неурожайным будет, похоже, а у нас ртов, что твоих кукушат! Ты человек добычливый, Хорт, возьми внука в помощники.

— Этого что ли? — полюбопытствовал Хорт, кивнув на Данилку.

— А чем плох? Семнадцать лет, здоров, как бык, шустрый...

Глаза Хорта вперились в Данилку с цепким, царапучим вниманием: парень, как парень. Таких на Руси на двенадцать — дюжина. Русые волосы гривой до плеч, голубые глаза, прямой нос, широкий рот — губошлёп, лицо овальное, подбородок тяжёл; плечи немного покаты, но не по-юношески массивны, грудь объёмиста...

— Встань, Данилка, — велел Хорт.

Что же делать? При шлось вставать.

— Волосы с ушей убери, — потребовал Хорт.

"Уши-то ему зачем?" — удивился Данилка, но приказ выполнил.

— Что хочешь за службу? — спросил Хорт, обращаясь к деду.

— Ржи на три четверти.

— А если живым не вернётся?

— На всё Божья воля, — вздохнул Клыч. — Заплатишь два рубля отступного.

"Ну спасибо тебе, дедуля!" — зло подумал Данилка, хотя цена за голову внука, по тем временам, была вполне приличная.

— Придёшь завтра с восходом, — сказал Хорт.

Узнав обо всём, Ванька Корюшкин сказал, что Данилка дурак лопоухий, раз счастья не понимает.

— Не надоело, что ли в нашем медвежьем углу сидеть? Мне бы твою долю!

— А я и своей доволен! — огрызнулся Данилка. — Кто его знает, этого Хорта! Продаст крымчакам — и ваши не пляшут! Будешь всю жизнь на синем-море над веслом гнуться!

— Да ну! — не поверил Ванька. — Какой с такого лопуха барыш?

В подобном выводе и заключалась отныне вся надежда Данилки Клычова.

Калитку открыл сам Хорт. Взглянул мимоходом, велел почистить конюшню. Узкую рожу его с похмелья разнесло, будто репу. Стоял, смотрел за работой, дымил вонючей трубкой с изогнутым чубуком. Оба коня косились на Данилку большими злобными глазищами, временами всхрапывали коротко, по-звериному. А кони были просто на зависть: сытые, ухоженные с какой-то непонятной, особенной статью. Ноги у серого длинные и сухие, шея жилистая, лебяжья. У второго — чалого — ноги покороче и помощней, зато на спине, как на печке, можно навзничь лежать. Было хорошо видно: кабы не присутствие хозяина, чужаку бы не поздоровилось, точно!

Управившись с уборкой, засыпав в ясли добрую меру овса, принёс две бадьи подогретой воды.

— Ладно, — сказал Хорт. — Идём за мной.

У избяного крыльца стоял прислонённый к перильцам длинный и широкий — в ладонь — ржавый до невозможности старинный меч. На ступеньках ржавым же горбом валялся комок железных колец. Хорт взял у Данилки одну из бадеек, с маху швырнул в неё новенькую корчагу и, указав на черепки, коротко приказал истереть в труху. Сам сидел и смотрел. Данилка, проклиная в душе своевольного деда, странного Хорта и свою горькую долю, выполнил и этот приказ.

— Всё, — сказал, с облегчением отряхиваясь от красноватой пыли.

Хорт, не вставая с крыльца, бросил кольчугу в бадью, кивнул на бельевой валёк:

— Меси, пока не засверкает.

Засверкала она не раньше полудня, выжав из Данилки полпуда воды. Хорт придирчиво перебрал её кольцо за колечком, едва не обнюхал.

— Ладно, — сказал с неохотой. — Надевай.

Данилка надел. Так себе оказалась кольчужка — в длину едва до пояса, рукава мало не до локтей, в трёх местах прорехи. И тяжела, как грех богохульника.

— Вылитый боярин, — сказал с насмешкою Хорт. — Меч бери.

Меч весил не меньше, а злодей-хозяин уже указывал на толстую неровную доску, стоящую у амбара. В верхней части доски виднелся очерченный углём кружок величиной с кулак.

— Встань боком, — распорядился Хорт. — Левую руку — за спину. Так. Ноги в коленках согни. Ладно. Меч держи так, чтобы острие было на уровне глаза. Шаг вперёд — укол — шаг назад. Понял? Действуй!

Действовать тяжеленным мечом оказалось не так-то просто, и хотя Данилка на силу свою никогда не жаловался, минут через десять острие всё чаще принялось "гулять" в уставшей, трясущейся руке.

— Ладно, — сказал, смилостившись, Хорт. — Натаскай в кадушку воды и беги домой. Меч возьмёшь с собой и вычистишь. Завтра жду.

Настали для Данилки нелёгкие времена. Воинская наука давалась с трудом — Хорт гонял беспощадно, а насмешки делали занятия ещё горчей. На четвёртом или пятом уроке Данилка не выдержал.

— Да зачем всё это? — спросил с досадой. — Мечом давно уже никто не воюет!

Хорт молча ушёл в избу, через минуту вышел с саблей и двумя кинжалами длиной в локоть. Саблю бросил Данилке, то поймал её на лету.

— Если хоть раз до меня дотянешься, — сказал Хорт. — завтра весь день гулять будешь. Если нет — получишь двенадцать плетей, по одной за попытку.

Спрыгнул с крыльца, вынул из ножен тесак, повернулся боком. Данилка прыгнул вперёд, выбросив саблю на всю длину руки. Хорт едва заметным движением корпуса ушёл от выпада, развернулся, отбил второй выпад и тыльной стороной ладони больно смазал ученика по губам.

— Шаг вперёд — шаг назад! — напомнил злорадно. — Не забывай.

Данилка принял обычную стойку, закружился вокруг хозяина, выжидая момент. Хорт поворачивался легко, мягко переступая ногами. Внезапно ступня его подвернулась. Данилка снова скакнул в атаку. И опять схлопотал по губам.

— Не доверяйся удаче,— прокомментировал Хорт. — Удача — девка норовистая, сама не приходит.

Сабля после меча казалась легче пушинки. Данилка пошёл на обман — шагнул вперёд, выбросил клинок на полруки и, отметив движение корпуса Хорта, провёл настоящий выпад. Сабля встретила пустоту, Хорт ехидно скалился из прежней позиции. Три молниеносных укола раздосадованного ученика он парировал, не сходя с места.

"Ах ты, гад!" — подумал Данилка и сделал короткий шажок, подобравшись поближе. Занёс ногу для выпада...и пнул хозяина под колено. Хорт упал неожиданно быстро, пропустив клинок над плечом, и, переворачиваясь через спину, заехал Данилке каблуком под ребро. Следующий выпад он встретил уже на ногах, слегка отступив, так, что сабля ученика остановилась буквально в вершке от плеча. Попытка дожать корпусом закончилась для него весьма болезненным тычком в рёбра рукояткой хортовского тесака.

123 ... 121314

↓ Содержание ↓