После сложных переходов с многочисленными остановками наступили месяцы однообразной жизни в лагере. Он был убежден, что настоящая война — это череда схваток насмерть с небольшим перерывом на сон и еду; но с тех пор как его полк вышел на поле боя, армия мало что делала, кроме как сидела и пыталась согреться.
Затем его постепенно возвращали к его старым идеям. Греческой борьбы больше не будет. Мужчины были лучше или более робкими. Светское и религиозное образование стерло инстинкт хватания за глотку, иначе твердые финансы сдерживали страсти.
Он привык считать себя лишь частью огромной синей демонстрации. Его обязанностью было заботиться, насколько это возможно, о своем личном комфорте. Ради развлечения он мог вертеть пальцами и размышлять о мыслях, которые должны волновать умы генералов. Кроме того, его сверлили, сверлили и проверяли, сверлили, сверлили и проверяли.
Единственными врагами, которых он видел, были несколько пикетов на берегу реки. Это были загорелые философы, которые иногда задумчиво стреляли в голубые пикеты. Когда их впоследствии упрекали в этом, они обычно выражали сожаление и клялись своими богами, что пушки взорвались без их разрешения. Юноша, дежуривший однажды ночью в карауле, беседовал через ручей с одним из них. Это был слегка оборванный мужчина, умело сплевывавший себе под башмаки и обладавший большим запасом мягкости и детской самоуверенности. Молодежь любила его лично.
"Янк, — сообщил ему другой, — ты хороший парень". Это чувство, пронесшееся перед ним в неподвижном воздухе, заставило его на время пожалеть о войне.
Различные ветераны рассказывали ему байки. Некоторые говорили о седых усатых полчищах, которые наступали с неумолимыми проклятиями и жеванием табака с невыразимой доблестью; огромные отряды свирепых воинов, несущихся вперед, как гунны. Другие говорили об оборванных и вечно голодных людях, стрелявших унылыми порохами. "Они пронесутся через адское пламя и серу, чтобы зацепиться за ранец, а желудки долго не продержатся", — сказали ему. По рассказам юноше представлялись красные, живые кости, торчащие из прорезей линялых мундиров.
Тем не менее, он не мог полностью доверять рассказам ветеранов, их добычей были рекруты. Они много говорили о дыме, огне и крови, но он не мог сказать, сколько лжи. Они настойчиво кричали "Свежая рыба!" на него, и им ни в коем случае нельзя было доверять.
Однако теперь он понял, что не имеет большого значения, с какими солдатами он собирается сражаться, лишь бы они сражались, и этот факт никто не оспаривал. Возникла более серьезная проблема. Он лежал на своей койке, размышляя над этим. Он пытался математически доказать себе, что не убежит от боя.
Раньше он никогда не чувствовал себя обязанным слишком серьезно биться над этим вопросом. В своей жизни он принимал определенные вещи как должное, никогда не подвергая сомнению свою веру в конечный успех и мало заботясь о средствах и дорогах. Но здесь он столкнулся с моментом. Ему вдруг показалось, что, может быть, в бою он и побежит. Он был вынужден признать, что в том, что касается войны, он ничего не знал о себе.
Достаточное время назад он позволил бы проблеме ударить пятками по внешним порталам своего разума, но теперь он чувствовал себя обязанным уделить ей серьезное внимание.
В его сознании росла легкая паника-страх. Когда его воображение устремилось к битве, он увидел ужасные возможности. Он размышлял о таящихся в будущем угрозах, но ему не удалось увидеть себя, твердо стоящего посреди них. Он вспомнил свои видения славы сломанных клинков, но в тени надвигающейся суматохи он подозревал, что это невозможные картины.
Он вскочил с койки и начал нервно ходить взад-вперед. — Господи, что со мной? — сказал он вслух.
Он чувствовал, что в этом кризисе его законы жизни бесполезны. Все, что он узнал о себе, было здесь бесполезным. Он был неизвестной величиной. Он видел, что ему снова придется экспериментировать, как это было в ранней юности. Он должен был собрать информацию о себе, а пока решил оставаться начеку, чтобы те качества, о которых он ничего не знал, не опозорили его навсегда. "О Боже!" — повторил он с тревогой.
Через некоторое время высокий солдат ловко проскользнул в дыру. Громкий рядовой последовал за ним. Они ругались.
— Все в порядке, — сказал высокий солдат, входя. Он выразительно махнул рукой. "Вы можете верить мне или нет, шутите, как хотите. Все, что вам нужно сделать, это сесть и ждать как можно тише. Тогда довольно скоро ты узнаешь, что я был прав.
Товарищ упрямо хмыкнул. На мгновение он, казалось, искал грозный ответ. Наконец он сказал: "Ну что, ты не знаешь всего на свете, не так ли?"
— Я не говорил, что знаю все на свете, — резко возразил другой. Он начал аккуратно складывать различные предметы в свой рюкзак.
Юноша, прервав свою нервную походку, посмотрел на занятую фигуру. — Наверняка будет битва, да, Джим? он спросил.
— Конечно есть, — ответил высокий солдат. "Есть конечно. Просто подожди до завтра, и ты увидишь одно из величайших сражений, которые когда-либо были. Ты шутишь, подожди.
"Гром!" сказал юноша.
— О, на этот раз ты увидишь бой, мой мальчик, — настоящий бой навылет, — прибавил высокий солдат с видом человека, готового выставить бой на благо своего друзья.
"Хм!" — сказал громкий из угла.
— Что ж, — заметил юноша, — как бы эта история не получилась такой шуткой, как другие.
— Не так уж и много, — раздраженно ответил высокий солдат. — Не так уж и много. Разве кавалерия не выехала сегодня утром? Он посмотрел на него. Его заявление никто не опроверг. "Кавалерия стартовала сегодня утром, — продолжил он. — Говорят, в лагере почти не осталось кавалерии. Они едут в Ричмонд или куда-то еще, а мы будем драться со всеми Джонни. Это такая уловка. У полка тоже есть приказы. Парень, который видел, как они шли в штаб, недавно рассказал мне. И они разводят костры по всему лагерю — это видно всем.
"Черт возьми!" — сказал громкий.
Юноша некоторое время молчал. Наконец он заговорил с высоким солдатом. "Джим!"
"Какая?"
— Как вы думаете, как поведет себя полк?
"О, я думаю, они и вправду будут драться после того, как влезут в дело", — сказал другой с холодным суждением. Он прекрасно использовал третье лицо. — Над ними было много шуток, потому что они, конечно, новые, и все такое; но, думаю, они будут драться.
— Думаешь, кто-нибудь из мальчишек сбежит? настаивала молодежь.
— О, может быть, их и бегает несколько, но такие добрые есть в каждом полку, особенно когда они впервые попадают под обстрел, — снисходительно сказал другой. "Конечно, может случиться так, что корпусные комплекты и будли могут начать и бежать, если сначала начнется какое-то большое сражение, а затем они снова могут остаться и сражаться, как весело. Но нельзя ставить ни на что. Конечно, они еще ни разу не были под обстрелом, и вряд ли они с первого раза облизывают корпус повстанческой армии; но я думаю, что они будут сражаться лучше, чем некоторые, если хуже, чем другие. Я так думаю. Полк называется "Свежая рыба" и все такое; но мальчишки хорошего происхождения, и большинство из них будут драться, как проклятые, после того, как они хоть раз постреляют, — добавил он, сильно ударив последние четыре слова.
— О, ты думаешь, что знаешь... — с презрением начал громкий солдат.
Другой свирепо повернулся к нему. У них была бурная перебранка, в которой они прикрепляли друг к другу разные странные эпитеты.
Наконец их прервал юноша. — Ты когда-нибудь думал, что сможешь бегать сам, Джим? он спросил. Кончив фразу, он рассмеялся, как будто хотел пошутить. Громкий солдат тоже хихикнул.
Высокий рядовой махнул рукой. — Что ж, — сказал он глубокомысленно, — я подумал, что Джиму Конклину может стать слишком жарко в некоторых из этих схваток, и если многие мальчики начнут и побегут, ну, я думаю, я начну и побегу. . И если бы я однажды начал бежать, я бы бежал как черт, и не ошибся. Но если бы все стояли и дрались, ну, я бы стоял и дрался. Будь Джимини, я бы. Ставлю на это.
"Хм!" — сказал громкий.
Юноша этого сказа почувствовал благодарность за эти слова своего товарища. Он опасался, что все неиспытанные люди обладают большой и правильной уверенностью. Теперь он был в некоторой степени успокоен.
ГЛАВА ЭР II.
На следующее утро юноша обнаружил, что его высокий товарищ был вестником ошибки. Над последним было много насмешек со стороны тех, кто еще вчера был твердым сторонником его взглядов, и было даже немного насмешек со стороны людей, никогда не веривших слуху. Высокий подрался с мужчиной из Чатфилд Корнерс и сильно избил его.
Однако юноша чувствовал, что его проблема никоим образом не снимается с него. Наоборот, была раздражающая пролонгация. Сказка вызвала в нем большую заботу о себе. Теперь, с новорождённым вопросом в голове, он был вынужден вернуться на своё старое место в рамках синей демонстрации.
В течение нескольких дней он производил непрерывные расчеты, но все они были на удивление неудовлетворительны. Он обнаружил, что ничего не может установить. В конце концов он пришел к выводу, что единственный способ проявить себя — это пойти в огонь, а затем, образно говоря, наблюдать за своими ногами, чтобы обнаружить их достоинства и недостатки. Он неохотно признал, что не может усидеть на месте и с помощью мысленной доски и карандаша вывел ответ. Чтобы получить его, он должен иметь пламя, кровь и опасность, как химик требует то, то и другое. Поэтому он беспокоился о возможности.
Между тем он постоянно пытался мерить себя своими товарищами. Высокий солдат, например, придал ему некоторую уверенность. Безмятежная беззаботность этого человека внушала ему некоторую уверенность, ибо он знал его с детства и, исходя из своих близких знаний, не понимал, как он может быть способен на что-то, что ему, юноше, не под силу. Тем не менее, он подумал, что его товарищ может ошибаться насчет самого себя. Или, с другой стороны, он может быть человеком, прежде обреченным на мир и безвестность, но в действительности призванным блистать на войне.
Юноша хотел бы найти другого, кто подозревал бы себя. Сочувственное сравнение мысленных заметок доставило бы ему радость.
Время от времени он пытался понять товарища соблазнительными фразами. Он огляделся, чтобы найти людей в подходящем настроении. Все попытки не привели к какому-либо заявлению, которое хоть сколько-нибудь выглядело бы как признание в тех сомнениях, в которых он про себя признавался. Он боялся открыто заявить о своем беспокойстве, потому что боялся поставить какого-нибудь недобросовестного наперсника на высокий уровень неисповедавшихся, с высоты которого его можно было бы высмеять.
Что касается его товарищей, его ум колебался между двумя мнениями, в зависимости от его настроения. Иногда он склонен считать их всех героями. На самом деле, он обычно втайне признавал превосходное развитие высших качеств в других. Он мог представить себе людей, весьма незначительно идущих по свету, несущих невидимый груз мужества, и хотя он знал многих своих товарищей с детства, он начал опасаться, что его суждения о них были слепы. Затем, в другие моменты, он пренебрегал этими теориями и уверял себя, что все его товарищи втайне недоумевают и дрожат.
Его эмоции заставляли его чувствовать себя странно в присутствии людей, которые взволнованно говорили о предстоящем сражении, как о драме, свидетелями которой они должны были быть, и на их лицах не было ничего, кроме рвения и любопытства. Он часто подозревал их во лжи.
У него не проходили такие мысли без сурового осуждения себя. Время от времени он обедал упреками. Он сам был осужден за множество постыдных преступлений против богов традиций.
В великом беспокойстве его сердце постоянно стонало от того, что он считал невыносимой медлительностью генералов. Они, казалось, были довольны тем, что спокойно расположились на берегу реки и оставили его согбенным под тяжестью большой проблемы. Он хотел, чтобы это было улажено немедленно. По его словам, он не мог долго выдерживать такую нагрузку. Иногда гнев его на командиров доходил до острой стадии, и он ворчал на лагерь, как ветеран.
Однако однажды утром он оказался в рядах своего подготовленного полка. Мужчины шептали предположения и пересказывали старые слухи. Во мраке перед рассветом их мундиры отливали темно-фиолетовым оттенком. Из-за реки все еще смотрели красные глаза. На востоке неба было желтое пятно, похожее на ковер, уложенный для ног заходящего солнца; а против него, черная и узорчатая, вырисовывалась гигантская фигура полковника на гигантской лошади.
Из темноты донесся топот ног. Юноша иногда мог видеть темные тени, которые двигались, как монстры. Полк простоял, казалось, долго. Молодежь теряла терпение. Это было невыносимо, как управлялись эти дела. Он задавался вопросом, как долго им придется ждать.
Оглядываясь вокруг и размышляя над мистическим мраком, он начал верить, что в любой момент зловещая даль может вспыхнуть и до его слуха донесется грохот помолвки. Взглянув однажды в красные глаза за рекой, он понял, что они становятся больше, как шары надвигающейся цепочки драконов. Он повернулся к полковнику и увидел, как тот поднял свою гигантскую руку и спокойно погладил усы.
Наконец он услышал с дороги у подножия холма цокот скачущих копыт лошади. Это должны быть приказы. Он наклонился вперед, едва дыша. Волнующий щелчок, становившийся все громче и громче, казалось, бил в его душу. Вскоре перед полковым полковником натянул поводья всадник со звенящим снаряжением. Между ними состоялся короткий, резкий разговор. Солдаты в первых рядах вытягивали шеи.
Когда всадник повернул свое животное и поскакал прочь, он обернулся и крикнул через плечо: "Не забудь эту коробку сигар!" Полковник пробормотал в ответ. Юноша недоумевал, какое отношение коробка сигар имеет к войне.
Через мгновение полк ушел в темноту. Теперь это было похоже на одного из тех движущихся монстров, передвигающихся на многих ногах. Воздух был тяжелым и холодным от росы. Масса мокрой травы, по которой шли, шуршала, как шелк.
Время от времени спины всех этих огромных ползающих рептилий сверкали и мерцали сталью. С дороги доносились скрипы и ворчание, когда утаскивали какие-то угрюмые орудия.
Мужчины спотыкались, все еще бормоча предположения. Шли тихие дебаты. Однажды человек упал, и, когда он потянулся за винтовкой, товарищ, не видя, наступил ему на руку. Тот из раненых пальцев горько и громко выругался. Низкий, хихикающий смех прошел среди его товарищей.
Вскоре они вышли на проезжую часть и двинулись вперед легкими шагами. Перед ними двигался темный полк, а сзади тоже позвякивало снаряжение на телах марширующих.
Бушующая желтизна наступающего дня продолжалась за их спинами. Когда солнечные лучи, наконец, мягко и мягко ударили по земле, юноша увидел, что пейзаж испещрен двумя длинными, тонкими, черными колоннами, которые исчезли на гребне холма впереди и исчезли в лесу сзади. Они были подобны двум змеям, выползающим из пещеры ночи.
