Уроки некромантии

Теперь, когда улетели драконы, себровирцы посмели выскочить из-под прикрытия холмов и восточнее расщелины схватились с эльфийской конницей, серебристо-прозрачной в коконе защитных заклятий.

Закованная в броню гусеница поползла вдоль озерной кромки, обхватила остатки третьей линии эльфов, плотно завязшей в схватке с пехотинцами. Колонна вражеских латников спешила им наперерез, но запаздывала...

Озеро, мирное и тихое, вдруг вспенилось — и гигантская волна взметнулась, понеслась к берегу; сверкающим валом, вровень с городскими стенами, встала над конницей, рухнула... Хлопья белой пены взлетели к небу, на миг закрыли зеркалу обзор.

Вода схлынула, потащила за собой маленькие, будто игрушечные, фигурки коней и всадников, смела их, оставляя за собой лишь черную землю и грязь, в которой тут и там барахтались остатки полуторатысячного полка. Эльфы успели как раз вовремя.

* * *

...и опять ударил ее по лицу. За себя она не боялась, больше за девочек, — лишь бы не бросились защитить. Не дурак же он, убивать сейчас союзниц...

Вот она — цена их союзу.

Губа лопнула, рот наполнился кровью. Во имя Матери Вод, только бы выдержать, не ответить ударом на удар! Не время...

— Сучка ты, эльфья подстилка, — зашептал он. — Один шанс у вас, еретичек, был, и тот спустили. Теперь попляшете... Как ты его величеству в глаза посмотришь, тварь?

Отпустил наконец-то, скосился на костяшки пальцев.

— Держите озеро, крепко держите! — бросил сгрудившимся, перепуганным девочкам. — Если, упаси вас боги, повторится — я и с коня слезать не буду.

Она поднялась с песка, — и не заметила, как упала. Выпрямилась. На то, чтоб залечить лицо, Силы уже не оставалось — они держали озеро, держали до последнего, до скрежета зубовного, но тех, на том берегу, было больше, и так уж решила Ратин... Да и зачем ей помогать тем, кто не служит ей, кто держит ее жриц под прицелом?

— Да будет милосердна к нам Ратин, Идущая по росе... — впервые она назвала ее так, и испугалась — зачем! напугает... — но поздно, девочки услышали, еще ближе прильнули друг к другу, сорванными голосами завели молитву.

* * *

У озера, в черной грязи, рыцари, точнее — то, что от них осталось, спасались бегством. Эльфы уверенно заняли левый фланг и пытались додавить пехоту.

Вдалеке, у холмов, себровирцы протрубили отступление.

Марвин то проваливался в сон, то просыпался — ничего не менялось. Разве что кончился ликер. Адар Йо Сефиус притащил откуда-то еще одну бутылку и теперь ковырял ножом пробку.

— Ну как, милейший, довольны? — нарушил молчание Ханубис. — На балладу материала хватит?

— Да на десяток хватит! — ухмыльнулся менестрель. — На сагу!

— Это чудесно. Поставьте же бутылку на стол, я сам открою.

Последовав участливому совету, Йо отставил бутылку и потянулся за гитарой. Побренчав на ней несколько минут, он сообщил:

— Здесь должен быть рефрен 'но трусов не видели в этом сраженьи'.

— Так, — кивнула Деянира, не отрывая глаз от зеркала. Марвин видел ее лицо — четкий, ровный профиль, сжатые челюсти.

Они продолжали сидеть и смотреть, гитара тихо бренчала. Потом, когда себровирцы отступили к войску, когда эльфьи конники врезались лоб в лоб в рыцарей дворянского корпуса, когда последняя, четвертая линия лучников двинулась туда же, к правому флангу геронтской армии, — тогда Йо заерзал в кресле и, будто не совладав с искушением, вновь подал голос:

— Простите, почтенный мэтр, — сказал он. — Я вот что думаю. Вы не могли бы как-то изображение придвинуть, ну, чтобы вблизи все разглядеть? Мне бы для баллады пригодилось, а то...

Ханубис повернулся к нему с вежливой, выжидательной улыбкой на губах, и менестрель затараторил дальше:

— Ну, какие-нибудь детали, героические. Подробности. Какие-нибудь фишки, для большей выразительности, а?

— Можно, — кивнул некромант.

... стылая вода пропитала рубаху насквозь, панцирь могильной плитой давит на спину, головы не поднять из жидкой, пахнущей кровью грязи, грязь течет под забрало, залезает в рот, ноздри. Руки не слушаются, не сорвать шлем с головы, не вдохнуть, и пахнет кровью... дышать. Тьма.

... Конь взлетает на дыбы, и сверху, под светлым солнцем, видишь блестящую сталь копья, прямо в грудь. Удар! Небо и земля кубарем, и долгий миг падаешь в небо, а потом боль... тьма.

Боль, боль, боль. Руки на животе, и что-то хлещет в ладони, в глазах меркнет... тьма.

Стрела входит в горло, выше ворота, не вдохнуть... тьма.

Меч опускается бесконечно долго, свистит в воздухе. Удар. Тьма.

Тьма. Тьма. Тьма.

Крик и звук удара.

Свет вернулся внезапно. Марвин заморгал, долгий миг не веря тому, что находится здесь, дома; что ему непостижимо повезло — он здесь, в безопасности, живой. Йо охал, свернувшись калачиком в кресле, обхватив руками гитару, не то в попытке прикрыться, не то — защитить.

Деянира стояла напротив некроманта, держащегося за щеку, и неотрывно смотрела на него.

— Дурак ты, Ханубис, — тихо сказала она.

Тот отнял руку от лица, выдержал ее взгляд.

— Извини, Дея, — сказал он. — Именно ты — извини.

Она кивнула, села опять в кресло.

— А можно мне... рюмочку? — шепнул менестрель, по-прежнему обнимая гитару.

Ханубис вытащил пробку, наполнил рюмки. Движения его были ровными, уверенными, лицо — как всегда, бесстрастным. Марвин ждал, когда же учитель вспомнит о нем, успокоит хотя бы взглядом — но тот занимался делом и не смотрел.

Комната расплывалась перед глазами. Марвин провел рукой по лицу и потянулся за рюмкой. Ханубис вложил холодное стекло ему в ладонь, улыбнулся — легкой, безразличной улыбкой, — и отвернулся.

Марвин сжал рюмку двумя руками, будто впервые увидев, какая пропасть отделяет его от учителя. И понял вдруг — доподлинно, очевидно, — что никогда более не посмеет доверять ему.

* * *

Гвидо Монтелеоне вглядывался вдаль, туда, где приближалась к холмам четвертая линия. Эльфы шли строем, а над ними парили знамена, лазурно-золотые, будто небо над Арсолиром. Королевская ветвь, лучшие воины. На глаз — тысяч восемь их там.

Рядом, спиной к уцелевшему шатру, Эрик Геронтский давал последние указания полководцам.

Все отлично, Гвидо: те, кто жив — живы, а время уже за полдень. Скоро можно будет отдохнуть. Если удастся разбить этих — бой, считай, кончится.

И все бы отлично, когда бы не две мыслишки: во-первых, будь он на месте эльфов — не стал бы атаковать правый фланг, укрепленный королевской гвардией, когда есть ослабленный левый. Во-вторых — что-то давно он не видел сукина сына Риардина.

Брошенное заклятье повисло над полем, мягко рассеялось с ветерком. Никакого эффекта. Как и следовало ожидать... но что-то не сходится. Эльфы наступают, еще немного — и разглядишь гербы. И видно уже серый ветер, стелющийся перед ними — летящие стрелы.

Имелось еще другое заклятие против иллюзий, — из арсенала некромантов. Монтелеоне не переоценивал свои познания в этой области, но, кажется, настало время попробовать что-то новенькое. Риардин знает как пять пальцев весь его обычный набор, остается лишь импровизировать.

Остановился, припоминая порядок действий. Ну, к Духу! Резанул ножом по тыльной стороне руки и, сосредоточившись на струйке крови, устремив взор на поле, продекламировал слова, в смысле которых не был до конца уверен.

Мир качнулся, стал будто черно-белым, и в этот миг Монтелеоне увидел Арсолир.

Он видел кровавые потоки, растопившие снег, он видел живых и мертвых, он чувствовал страх, ярость, и каждую агонию, каждую рану. Он видел тень рока, заслонившую солнце; он видел себя самого — и предпочел бы не видеть этого никогда. А эльфы... да, они шли слева, по берегу, туда, где бились латники, где среди смертей пульсировала безумная радужная звезда. Он мог бы дотянуться до любого из них — он парил над битвой, и Сила толчками текла сквозь него — темная, грязная. А потом волна кромешного ужаса накрыла его, и он упал в снег.

Эрик держал его за руку. Губы не слушались, но все же он сказал, что надо. Мир вернулся не сразу — в какой-то миг казалось, что не вернется.

Кто-то помог ему сесть, взволнованный паж сунул кружку шоколада. Ковальский и Секунда уже были рядом — когда успели? — и буравили его взглядами.

— Нормально, жить буду. Коней приведите — поедем через минутку. Отдышусь только...

Как же хорошо, что они здесь.

— Ну и рожа у тебя, командир, — с чувством сказал Секунда. — Будто мертвеца увидел.

Засмеялись втроем. В лагере опять началась суматоха. У шатра Эрик кричал приказы в гомонящую фибулу.

* * *

Что-то у командира лицо нехорошее. Поводья чуть не отпустил, манжеты поправляет, а сам на бой смотрит, будто в первый раз увидел.

Остановились на берегу, шагах в двухстах от эльфьей четвертой линии — а там уже так жарко стало, что хоть куртку скидывай. Идут эльфы вперед, на ополченцев — а те, хоть в штаны навалили, насмерть стоят. И куда деваться? Его величество что-то кричал, что венитов дождаться надо, да где те вениты? И в лагере не было. А пока дворянята снова выстроятся, на ополченцев вся надежда. И на Гильдию. Королям не привыкать нами дыры затыкать, как-то так.

'Секунда, щит'

Обижаешь, командир, давно уже поставил. Еще бы не, если стрелы летают.

'Ковальский, сплети пока что-нибудь погорячей. Что именно — мне не говори'

'Понял, есть'

Еще две стрелы в щит ткнулись, сгорели. Монтелеоне вдаль смотрит — решил, значит, начать с Дина. Да, тяжко ему, должно быть, а деваться куда? Те, кто с вражьей стороны, ничего нам не должны. Ну, хоть на себя командир похож стал, снег с волос отряхнул, взглядом заледенел, нос вперед — орел, одно слово.

Стрелка вперед шагнула, копытом обо что-то звякнула. Рыцарь лежит утопший.

Дин... эльф появился внезапно, просто возник между ними и войском. Плащ бирюзовый щегольский — как же, помню, летом в Граарге покупали. А вот кольчужка незнакомая, не было у него такой.

Появился — и уставились они с командиром друг на друга. Сила между ними собралась немалая, воздух так и дрожит, щит держать — и то тяжко стало. Что делать-то будут? Монтелеоне эльфьи штучки знает, так и эльф не лыком шит, Гильдия дармоедов не кормит. Но как же посмел, сволочь... А щит уже аж искрится от напряжения. Еще Ковальский шепчет, между ладоней собирает. Удержать бы только!

Все совсем быстро было. Монтелеоне вперед подался... и лицо у него совсем нехорошее стало, с таким не в бой идти, а по кустам ховаться. Закричал что-то, шквал...

Ковальский бросил заклятье. Дин закричал, совсем коротко, тонко — и рассыпался пеплом, будто от драконьего пламени.

Хоть быстро.

Щит зазвенел, задрожал, откатом чуть не снесло, еще и...

Монтелеоне подхватил щит в последний миг, выровнял, эльфьи чары осыпались вокруг осколками стекла. Вот и славно.

Ох ты, а это кто? День сюрпризов сегодня, не иначе. В десяти шагах всего возник. С двуручником на плече, на эльфа не похож, но и не человек явно, морда гнусная. И ржет, заливается так, что битву заглушает.

— Ну ты герой, Монтелеоне! И как трогательно...

О чем это он?

Командир выбросил вперед ладони, и чужака смело огненной стеной. Огонь покатился вперед, по берегу, поджигая трупы, добрался до войска, шагов на двадцать врезался в строй, оставляя широкую просеку. Щит опять задергался, того и гляди — рванет! Сколько у тех эльфов магов?!

На этот раз Ковальский подхватил, а там так и пошло. Пока ребята со всего поля подоспели, отбили еще три атаки. Да и ребят-то пятеро всего, стало быть, восемь из пятнадцати осталось. Да не до счета сейчас...

А потом по крикам стало ясно, что вениты все-таки пришли. Вовремя, Силы уже чуть оставалось.

* * *

Выехали еще на рассвете, под знаменами Ордена — четыре тысячи братьев и еще три тысячи с ними. Шли хорошо; снег ложился под копыта коней, блестела озерная гладь, далеко разносились слова гимнов.

Издалека еще увидели, что нелюдь одолевает, перешли на рысь, выше воздели штандарты с мечом-солнцем. Они пришли вовремя — они несли победу! Да укрепит нас в бою Щит Истины! За Геронт!

Божественная сила хранила их. Вражеская конница попыталась задержать, бросилась навстречу. Сшиблись, разметали их по полю, втоптали в грязь — и дальше, дальше. За Геронт! Во славу людскую!

Трубы гремели, гремели — и в ответ им несся многоголосый крик. За Геронт!

Врезались нелюдям в тыл и прошли, как нож сквозь масло.

Он думал, что будет страшно, но страха не было — лишь восторг и ярость. Разил копьем, пока оно не сломалось. Обнажил меч, бил с седла по искаженным лицам, рубил руки, топтал конем, кричал вместе со всеми... Вечная слава — меч-солнце — хранила его равно от гибели и от скверны, — он нес мир этой земле, нес победу, — и твердо, непреложно знал, что Вениус взирает на них с небес, гордится ими!

А после конь вздыбился и, вскрикнув жалобно, пал на землю. Едва успел выдернуть ногу из стремени, рухнул рядом. От удара в глазах на миг потемнело, а снова открыв их, он увидел небо, лазурно-золотое закатное небо, всем телом ощутил дрожь земли от тысяч копыт. Братья умчались прочь, и он остался один.

Перекатился на живот, с усилием поднялся на колени. Где-то впереди сражались, но он не видел их отсюда. Кругом были лишь трупы — десятки, сотни переплетенных, израненных тел, лежащих друг на друге. Мертв был и конь — из нагрудника торчали две стрелы, — и впервые за битву он почувствовал страх. Лучник где-то здесь, притаился за трупами, но почему не стреляет?

Уперся ладонями в бурую грязь, с натугой встал, заозирался вокруг. Говорили, будто эльфья стрела не пробивает доспеха, да, видно, соврали, — а теперь он весь на виду, живая мишень, — но не отлеживаться же среди мертвых, когда идет бой, когда Вениус глядит с небес? Как бы ни было страшно... Вдруг заметил движение, повернулся.

Нелюдь шел к нему, — не спеша, грациозно переступая через трупы. Лука у него не было, — как и любого другого оружия. Без шлема, только тонкий обруч держит волосы, улыбка на губах... Безумец? Маг? Приманка? Шагнул ему навстречу, выставив меч перед собой, каждый миг готовясь получить стрелу — в грудь ли, в спину ли... Но никто не стрелял. Нелюдь остановился шагах в десяти, глядя на него безотрывно, на лице засохшие капли крови, а какие глаза... Говорили, что нелюдь надо бить сразу, говорили, что нельзя жалеть, — но он безоружен и не творит ворожбы...

— Сдаешься?! — не узнал собственного голоса. Нелюдь мотнул головой, скаля зубы в улыбке...

Что-то хрустнуло под ногой, — удержался, не взглянул вниз. Ближе, ближе... никто не стрелял. Остановился на расстоянии вытянутого меча, почти коснувшись груди.

— Ты стрелял?

Кивок, взгляд глаза в глаза — серые, страшные, с огромными зрачками. Он всегда думал, что у нелюди вертикальный зрачок — но нет, обычный...

— Сдавайся! — молчит. — Сдавайся или бери оружие, будем драться!

Молчит. Он, верно, безумен... и что же делать? Он был готов драться, но не стоять так, не объясняться с нелюдью... Или бросить его, идти к своим? Говорили, что нельзя подставлять спину... правильно говорили...