Зерно А

Сломав четыре ногтя, мне, наконец, удалось проковырять обивку. Я принялась рвать и вскоре добралась до дерева. Впившись в дерево, я сломала еще три ногтя. По рукам потекло что-то теплое. Часто и хрипло дыша, я забарабанила по крышке: вначале руками, затем ногами. Тщетно. Я лишь разбила кулаки в кровь и ушибла колени.

Дрожащими липкими руками я нашарила зажигалку.

Кровь на снежном атласе. Я прикинула: надо мной минимум полтора метра снега и земли. И два сантиметра прочной древесины. Запечатана не хуже консервы.

Глотку покинул сиплый вопль, больше походивший на стон раненого животного. Никогда прежде не слышала ничего подобного в собственном исполнении. Меня била крупная дрожь. Кого я обманываю? Мне ни за что не выбраться отсюда.

Сузившийся до размеров гроба, мой мир был облачен в кровь и атлас.

Я держала зажигалку перед собой, как олимпийский чертов факел; убрала зажигалку в карман. Вновь достала, чиркнула колесиком. Вновь убрала в карман. И так повторялось много раз. Очень много. Кажется, я звала маму.

...Я открыла глаза. Сердце забилось как сумасшедшее. Я готова была поклясться, что что-то слышала. Померещилось? Схватив зажигалку, я чиркнула колесиком.

Шелестение, и с каждой минутой оно становилось все громче. Сквозь шелестение я слышала голоса!

Вот тут-то я и задумалась: а где же все-таки я нахожусь? Куда поместили 'сберегательную ячейку' со мной внутри?

Я сжалась, когда заскулила собака и принялась царапать лапами по крышке аккурат над моей головой. Оранжевый огонек пропал — я выпустила раскалившуюся зажигалку из руки. По крышке топтались и жалобно скулили.

Один из голосов что-то пробубнил. Лапы с удвоенной силой заелозили по гробу, потом — свист, и собака (ладно, ладно, я предполагала, что это именно собака) прекратила топтаться и скулить.

Тишина.

Тишина.

Щелкнули замки, и появилась узкая полоска света.

Крышка откинулась. На лицо посыпался снег и земля. Ледяной воздух прижался к телу, обжигая содранное горло и руки.

Надо мной было по-зимнему далекое ночное небо. И три силуэта на его фоне. Один из них принадлежал огромной лохматой псине. Высунув язык, шумно выдыхая облачка пара, она громко залаяла.

Мужчина — тот, что откинул крышку гроба, — присвистнул. У него была невообразимо большая мохнатая голова, что на деле оказалось шапкой-ушанкой и неухоженной бородищей. Из-за объемной куртки и множества напяленных под нее свитеров его тело казалось опухшим, совсем как у хитро улыбающегося Зефирного Великана из рекламы 'Ам-Незии'. Собака заходилась лаем, неистово мотыляя хвостом и от избытка чувств носясь по краю ямы. Земля крошилась в глаза, и я поднесла руку к лицу.

— Привет, — просипела я. — Помогите.

— Иисусе Христе и пресвятая Дева Мария! — выдохнул мужчина в шапке-ушанке. — Олежа! Ты только посмотри!

Второй мужчина (с такой же большой мохнатой головой из-за шапки-ушанки и пышной бородищи) зацокал языком:

— Твою же мать, Славик! Нам ли не знать, что гробы никогда не бывают пустыми? Особенно те, что закопаны на свалке! — Последние слова Олежа оглушительно провизжал в свою бороду.

Славик не торопился с ответом. А когда ответил, голос его был тих и спокоен:

— Девушка нуждается в нашей помощи.

— Нуждается в нашей помощи! Ты бы слышал себя! А что, если она только и ждет, чтобы свить из наших кишок веревки?

— Тьфу ты! Да ты посмотри на нее! Посмотри, кому говорю! Дались ей твои поганые кишки!

Нависший над ямой Олежа язвительно заметил:

— То, что она выглядит как темноволосый ангел, еще ничего не значит. Мишка тоже иногда выглядит как святой, а потом берет и сгрызает к чертям пару-тройку лиц.

— Так, все, Олежек, прекращай ерундить.

— Это ты прекращай ерундить! Как хочешь, а я сматываюсь.

— Ах ты трусливое дерьмо, — беззлобно фыркнул Славик. — Поменьше бултыхай языком и попридержи Барона, иначе он свалится в яму.

— Если из-за тебя со мной что-то случится...

— Все что могло, с тобой уже случилось, глупый ты ворчун, — перебил его Славик. — У тебя есть возможность в кое-то веки сделать хорошее дело. Как вас зовут? — очень вежливо обратился ко мне Славик. Я представилась, и он деловито продолжил: — Значит так, Рита, сейчас я помогу вам вылезти отсюда.

Это претендовало на лучшее, что я слышала за последнее время.

Большие мозолистые руки обхватили мои ладони. Чтобы не вскрикнуть от боли, я закусила щеки изнутри. Снег и земля крошились под ногами. Олежа вытянул меня наверх, в то время как Славик позволил мне встать ногами на его плечи. Почти акробатический трюк.

Возле ямы я упала на колени. Ноги были ватными. С шумным сопением ко мне подскочил Барон и начал лизать мое лицо горячим шершавым языком. Улыбнувшись, я погладила сенбернара. От него шел неслабый запашок, как, впрочем, и от обоих моих спасителей. Да, я уже знала, куда попала по воле Кудрявцева.

Я слышала о загородной свалке достаточно историй, чтобы внести ее в свой персональный список 'Запретных уголков Порога'. Впрочем, благодаря старине Кудрявцеву мои узколобые представления о местах развлечений Порога претерпели значительные изменения.

Что-то действительно загнулось во мне, пока я лежала там, под землей, в ящике, любезно предоставленном похоронным бюро Кудрявцева. Быть погребенной заживо, потерять всю надежду на спасение, оплакивать себя и брата. Хуже, чем торчать в налоговой. О, кто-то ответит за это.

— Олег, поверьте, ваши кишки и уж тем более веревки из них мне до лампочки. Какое сегодня число?

— Тридцатое декабря, — ответил Славик. Он выбрался вслед за мной и стоял, широко улыбаясь и поправляя съехавшую шапку.

Меня выкопали в ту же ночь. Могла ли я рассчитывать на такое везение? Нет, не могла. Впрочем, разве Уна Бомбер не раньше, чем вчера вечером, рассказывал о том, что наше положение во Вселенной изначально предопределено? Плевать. Чем бы ни было это метафизическое дерьмо — везением или судьбой, — а я свободна. И первым делом надо позвонить Владу.

Далеко-далеко, будто на другой планете, сиял Порог, небо над ним было бурым из-за отраженного света и дыма работающих ночи напролет заводов. Мои биологические часы подсказали, что близится рассвет. Пятичасовая сиеста под землей, лучше и не придумаешь.

Оба моих спасителя были в дутых куртках и шапках-ушанках, как если бы одевались в одном магазинчике, что близко к истине. Свалка была этим 'магазинчиком', во много раз превосходившим любой молл или гипермаркет. К тому же, ассортимент здесь куда более разнообразный. Посетители тоже.

Я таращилась на двух пахучих заросших бомжей и на не менее пахучую заросшую собаку; у их ног валялись лопаты. Археологи современности на раскопках свалки под названием Жизни. Такие, как они, ищут все, что можно либо съесть, либо нацепить на себя, либо продать. А нашли меня. Я вдруг подумала о Быке. Нашел ли его кто-то?

Мои спасители не выглядели как законченные психопаты, жаждущие крови. Сенбернар все норовился обслюнявить мою физиономию.

— Вот, накиньте, — Славик снял с себя куртку и накинул мне на плечи.

Ветер выдавливал слезы из глаз, куда более хлесткий на открытой местности. Температура на ветру минус двадцать пять, если не меньше. А этот мужчина отдает мне свою куртку. Вероятно, они еще не поняли, кто я.

Покачав головой, я протянула куртку обратно. Я вдруг поняла, что меня забавляет, как при этом вытягиваются их лица.

— Мне не холодно. Я коматозник, — я выдавила из себя улыбку.

Славик взял куртку. Олежа тем временем медленно пятился от меня, держа пыхтящего, как паровоз, сенбернара за ошейник.

— За что вас так, Рита? — спросил Славик.

Если бы при этом он не кивнул на яму, я бы решила, что он спрашивает о моей коматозности. Стоит признать: для многих стать коматозников страшнее, чем озверолюдиться, черт побери.

— У моих знакомых весьма специфическое чувство юмора. Я, разумеется, не оставлю шутку неоцененной.

— Не сомневаюсь, — с серьезным видом кивнул Славик. Не поднял меня на смех. Знал, что я сказала чистую правду.

— Однако для этого, — продолжала я, — мне нужно сделать телефонный звонок.

— Вы обратились по адресу.

— Слава, мать-перемать! У тебя что, совсем пробки выбило? — театральным шепотом вопросил Олежа.

Кажется, кто-то боится меня.

— Рита, простите этого неудомка, он не в себе.

— Эй!

— Заткнись, Олежек, просто заткнись, хорошо?

Спутник Славика сжался в дышащий злобой и страхом комок.

Я вознесла короткую импровизированную молитву за то, что меня нашла эта парочка.

— Мы проведем вас к Мишке. Видите ли, — словно извиняясь, объяснил Славик, — с ним вы будете в безопасности. Территории, которые вам доведется пересечь, чтобы выбраться со свалки, населены всяким агрессивным отребьем. Мишка здесь — местная знаменитость. Он выведет вас к 'Фонду'.

— Вы имеете в виду 'Фонд помощи бездомным'?

— Там ближайший на многие километры телефон.

Значит, 'местная знаменитость' Мишка. Отлично.

С трогательной последовательностью напомнив себе все то, что хочу сделать с Кудрявцевым, я бросила последний взгляд на яму, и мы побрели прочь.

Глава 26

Только представьте: по свалке идут два человека, коматозник и пес. Люди несут лопаты, вжимают головы в плечи, прячут лица от жалящего шкального ветра. Коматозник рукой прикрывает глаза от метущих льдинок, вышагивая босиком, в майке и тонких хлопковых штанах. Лохматый пес, шумно пыхтя, плетется следом.

Да, я была таким же человеком, как Влад — беззаботным ловеласом.

Очень скоро по курсу стали попадаться кучи мусора с норами-лежанками внутри. Входы в норы были заделаны либо войлоком, либо забросаны коробками; сквозь некоторые подобные баррикады просачивался свет. Мы обходили такие кучи мусора стороной. За исключением одной.

Скрипя снегом, Славик подошел к заснеженным коробкам, заваливающим вход в нору, и позвал:

— Мишка!

— У тебя гости! — противным голоском добавил Олежа.

У меня не поворачивался язык назвать эту нору 'домом', хотя многие обитатели свалки со мной не согласятся.

Из-за коробок донеслось рычание, которое, к моему величайшему изумлению, сложилось в следующие слова:

— Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро. Мужики, заходите!

'Заходите', впрочем, было не совсем верным словом.

— Э, Мишка, мы не одни, — осторожно заметил Славик и попридержал Олежу, когда тот уже собрался прокладывать себе путь внутрь норы.

— Не одни? Минутку, я сейчас.

Из норы донесся скрип, трест и громкое сопение — приближалось что-то большое. Кажется, я поняла, почему обитатель этой норы не пригрузил себя поиском чего-то более надежного, чем картонные коробки для баррикады на входе. Ответ простым: потому что никто в здравом уме не полезет в дыру, проделанную в мусоре, не зная, что или кто прячется там внутри. Судя по приближающимся звукам, этот Мишка был весьма крупным парнем.

Я не ошиблась: парнем Мишка оказался действительно крупным. Да и не совсем парнем, говоря по правде. Не человеком, я имею в виду. Я отшатнулась от вылезшего из норы зверолюда. Мигающий отсвет, скорее всего, от телевизора, запутался в клокастой шерсти, подсвечивал медвежью морду с влажным черным носом, придавая ей некое демоническое подобие. Морда ухмылялась, обнажая частокол клыков.

Медведь Мишка. Очаровательно.

Появившаяся вместе со зверолюдом вонь на краткий миг перенесла меня в зоопарк. Вонь была кошмарной. Я напустила на лицо выражение заинтересованности. Если в остальных кучах мусора живут такие же, как Мишка, большие мохнатые парни, то я катастрофически нуждалась в этом конкретном зверолюде. Что-то подсказывало мне, что обитатели других нор-лежанок не будут цитировать 'Винни Пуха' при встрече.

— Где вы ее встретили? — оскалился зверолюд. По всей видимости, это была улыбка.

— Вообще-то мы ее откопали, — ответил Олежа. — Теперь я могу идти? — Он выразительно посмотрел на Славика. Тот закатил глаза и кивнул. Поудобней перехватив лопату, Олежа безбоязненно полез в нору, мимо туши Мишки. Да и чего бояться друга, пусть у него и медвежья туша? — Барон! — Олежа обернулся. — Дуй ко мне, старый ты проститут!

Я присела на корточки перед Бароном.

— Спасибо тебе, — сказала я, теребя плюшевые уши пса.

Рыкнув, напоследок обслюнявив мое лицо, сенбернар рванул к Мишке и принялся игриво носиться вокруг него, пока Олежа не схватил его за ошейник и не затянул в нору.

Славик бросил лопату себе в ноги.

— Мишка, это Рита. Рита, это Мишка.

— Рада познакомиться, — улыбнулась я.

— Откопали, говорите?

— Позвольте, я все объясню.

И я объяснила, закончив свой рассказ просьбой провести меня к 'Фонду'.

Славик таращил глаза и бормотал что-то неразборчивое, что-то вроде 'с ума сойти'. Зверолюд молчал, однако, судя по выражению медвежьей морды (я не могла назвать это 'лицом'), он уже принял решение.

— Рита, — прорычал Мишка, — я порву живот любому, кто помешает нам в дороге.

Что ж, приятно знать.

Я попрощалась со Славиком, пожав ему руку. Вероятно, со стороны это выглядело нелепо: босая девушка жмет руку укутанному в слои одежды бездомному. Но мне это не казалось нелепым. Этот человек спас мне жизнь. Такое не забывается. Такое не может быть нелепым.

Вскоре небо стало неоновым. На востоке, сквозь облака, забрезжил декабрьский рассвет. Чем ближе к 'Фонду' мы подбирались, тем больше на пути попадалось заваленных всякими отбросами нор; из некоторых доносились рычание и возня. Если бы не Мишка, меня бы сожрали еще час назад.

Здание 'Фонда помощи бездомным' представляло собой бетонную коробку без окон. Перед 'Фондом' — асфальтированная площадка; бетонные лавки и столы укрыты снежными одеялами. К входу вела очищенная от снега дорожка, на которой выстроилась длинная очередь из бездомных. Я какое-то время смотрела на исключительно быстро удаляющегося Мишку — на большущего бурого медведя, некогда бывшего человеком. А затем встала в конец очереди.

Освещенное энергосберегающими лампами, помещение было тесным и откровенно уродливым. Скользкий ковер под ногами. Залапанная краска на стенах. Крысятник еще тот. Здесь был телефон-автомат, но мелочи, естественно, черт возьми, у меня не было. Я собиралась попросить о звонке по служебному телефону. В воздухе витали запахи дешевой еды, моющего средства, пота, туалета. Восемь утра на больших пластмассовых часах. Поспела к завтраку, не иначе. Я взяла поднос и одноразовые столовые приборы, и продолжила плестись вместе с очередью, поскольку иначе к работникам 'Фонда' не пропихнуться; орудовать локтями и крепкими выражениями в толпе голодных бездомных крайне глупо.

На завтрак 'Фонд' предлагал порошковое картофельное пюре, подозрительного вида котлеты и не менее подозрительные булки с кунжутом — большие, желтые, похожие на строительную пену.

Сгорбившись, я уставилась на свои босые ноги. Никому не было до меня дела, никого не волновало, что я одета не по сезону. Кто станет утверждать, что страдает любознательностью по утрам?