Зерно А

Последняя версия романа

Глава 1

Глаза официанта засверкали, как лампочки на снегоуборочной машине, а на виске забилась жилка, — бедолага узнал меня. Он битые пять минут ошивался поблизости, шумно дышал и то и дело справлялся, ничего ли мне не нужно, пока разъяренного вида менеджер не отозвал его.

Я пожала плечами и улыбнулась коматознику, сидящему напротив за столиком. Губы Александра Кудрявцева перекосила замедленная усмешка, не имеющая, впрочем, ничего общего с весельем. Я могла бы поручиться, что это его фишка, если бы его лицо не было отмечено шрамами от кислоты. Кривая усмешка буквально въелась в его губы. Пожимая мне руку, перчатку он не снял.

Кафе было пустым, за исключением нас с Кудрявцевым и мужчины в мятом костюме, поглощающего калорийный омлет и запивая его 'Ам-Незией'. Настенные часы а-ля йо-йо демонстрировали эволюцию: обезьяна, человек, пистолет. Кондиционер гонял теплый воздух. Располагающая для беседы обстановка.

Я использовала паузу в разговоре, чтобы как следует рассмотреть моего собеседника. Все-таки не каждый день выпадает возможность пообщаться с такими, как он. Хорошо, что не каждый.

Кудрявцев был напряжен, озлоблен, но хорошо владел собой. Осторожность в даваемых ему оценках я считала необходимостью. Одет он был по той моде, которую диктуют большие деньги, отвращение, пресыщенность и, пожалуй, такая штука, как смерть. На нем был строгий синий костюм в полоску, с темным галстуком в тон, поверх — черное пальто с меховым воротником, черные туфли завершали образ владельца похоронного бюро. Собственно, каковым он и являлся. По-моему, Кудрявцев сознательно хотел казаться этаким интеллигентным посланником смерти. Вне всякого сомнения, он представлял собой отличный пример местного колорита. Один из лучших примеров.

Этот коматозник, к тому же большой энтузиаст своего дела, имел ко мне справедливые, как он считал, претензии. Разумеется, я могла сказать ему что-то вроде: 'Ты, парень, мне не указ', но это тянуло на конфликт. Коматозники умеют извратить сказанное вами в плоскости нарушения прав несчастного меньшинства. Для таких кусков соли, как Кудрявцев, это что-то вроде спорта. Мало того, что из вас сделают циничного идиота, так еще на деньги полинять можно. Ни первого, ни второго я не могла допустить.

Улыбнувшись, я напомнила Кудрявцеву, что его кофе остывает.

— Я пришел сюда не кофе пить, а за гарантиями, — сказал он.

Голос у него был низким, глубоким — с той самой глубиной, достигающейся благодаря выкуриванию двух пачек сигарет в день. Будучи коматозником, Кудрявцев может не волноваться о раке легких.

— Гарантии, — протянула я задумчиво.

— О, прекратите! — Кудрявцев фыркнул — совсем не элегантно. — Вы прекрасно понимаете, о чем я.

Ну да, понимала. Единственное, чего не могла догнать: как столь уважаемый мужчина, с многочисленными связями в разных эшелонах власти, может рассчитывать на формулу 'сестра влияет на брата'. Скорее всего, дело в другом: Кудрявцев отрабатывает большинство возможных сценариев. А что будет, когда все сценарии попадут в компост? От этой мысли настроение не улучшилось.

— Ладно, скажем так: вы звоните в 'Темную сторону' и просите встретиться в неформальной обстановке. Говорите, что речь пойдет о крайне важных вещах...

— Вне сомнения, так и есть.

— А как же, я заметила. Я вам уже говорила и вновь повторю: Владислав ни за что не послушает меня.

— До меня доходили слухи, — зашипел Кудрявцев и подался ко мне, — что иногда он обходит стороной закон.

Уплетающий омлет мужчина покосился на нас. Кажется, мы начинали шуметь.

Я поборола поползновение закатить глаза.

— Слухи на то и слухи, что их распускает какая-то паршивая овечка. Знаете, Александр, я никак не могу взять в толк, что именно беспокоит вас. Вы в законе, ваш бизнес процветает, у вас всегда будет, на что купить новый галстук. Поверьте, многие завидуют вам.

Кудрявцев невесело рассмеялся:

— Ручаюсь, вы в аналогичном положении.

— Ага, а еще я излюбленная мишень религиозных фанатиков.

Однажды в меня плеснули кислотой, и если бы в тот момент я не наклонилась, чтобы поднять выпавшие ключи... Горькая правда: когда заканчиваешь кафедру паранормальной психологии, у тебя окончательно пропадают шансы гармонично вписаться в чистенький адекватный мирок. Ты становишься типом без шансов. Как бы там ни было, а спиритизм востребован. Люди охотно платят за то, что я позволяю им заглянуть за кулисы. Для них я фокусник, вытаскивающий кролика из цилиндра. Оператор, соединяющий с миром духов. Спиритизм — это всегда пугающий опыт. По сравнению с ним, сидеть перед коматозником — плевое дело.

И тут до меня дошло — понимание как ледяной водой окатило, — лицо Кудрявцева именно в таких шрамах, какие оставляет кислота. Интересно, кому он в свое время насолил?

— И как вам удается столько успевать? Да-да, я многое читал о вас, Маргарита.

— Давайте вы будете следить за своими мертвыми, а я — за своими, хорошо? Тем более, учитывая конечный результат, — я выразительно посмотрела на Кудрявцева, вернее, на его перекошенный в неизменной гримасе усмешки рот, — вам это удается лучше.

— Это было грубо, Маргарита.

Я вздохнула и сокрушенно покачала головой.

Кудрявцев посмотрел на часы.

Меня конкретно начинало доставать, что со мной обращаются подобным образом: вначале выдергивают с работы, а потом делают вид, что теряют со мной время. Вроде мне больше заняться нечем! Я с треском опустила чашку на блюдце.

— Не прощу себе, если вы потеряете со мной еще хоть секунду.

Кудрявцев со скрежетом отодвинулся на стуле.

Мужчина в мятом костюме уставился на нас немигающим взглядом.

— Вы что, боитесь меня? — Я подняла брови, удивленная, уязвленная и польщенная одновременно.

— С чего вы взяли?

— Назвать еще причины, кроме той, что я сестра наемника с лицензией?

Он поджал губы. Наверняка сейчас мысленно обрушивал на меня все проклятия, какие только мог выудить из темных вод своей памяти.

— Теперь я понимаю, почему у вас, как и у Владислава, безупречная репутация.

Я чиркнула зажигалкой, подожгла сигарету и продолжила слушать то, как успешный, крепкий и основательно мертвый мужчина обвиняет меня во всех бедах своей социальной прослойки. Блеклые глаза внимательно наблюдали за моими манипуляциями. Я улыбнулась.

— Чему вы улыбаетесь? Я сказал что-то смешное? — повышая голос, спросил коматозник. По-моему, кто-то начинает выходить из себя. Официант за холодильной кондитерской витриной немигающе таращился на меня.

Я перевела взгляд на Кудрявцева, не переставая улыбаться.

— Вовсе нет. Просто вы ведете себя как маленькая перепуганная девочка.

— Значит, в этом мы с вами похожи.

Моя улыбка стала шире:

— Если Влад узнает, что мы встречались, он, вероятно, наведается к вам.

Разумеется, это было сказано для красного словца. Кудрявцев законопослушен от корней волос до кончиков ногтей. Мне просто хотелось позлить его. Злить коматозников — это ведь не преследуется законом, так?

— Владислав не может продолжать в том же духе! Вы должны повлиять на него!

— Должна? Что я действительно должна, так это поторопиться. Перерыв скоро закончится. Как на счет вишневого пирога, господин Кудрявцев? Составите мне компанию?

— Вы ничего не понимаете!

Я кивнула:

— Ничегошеньки.

— Вешаете мне лапшу на уши?

— Да как сказать. Для лапши рановато. Зато самое время для вишневого пирога. Нет? Ну ладно. — Отпив кофе, я добавила: — Мне действительно жаль, что ничем не смогла вам помочь.

— Не мне, а вашему брату.

Секундная стрелка на часах йо-йо наматывала круги. Ветер прижал к стеклу снежное крошево. Я посмотрела в чашку, потом на Кудрявцева, прямо в его матовые, как панцирь жука, глаза.

— У меня блестящая идея, Александр. И знаете какая? Назовем нашу беседу консультацией.

Он побледнел от ярости.

— Верно, — я наслаждалась переменой в его лице, — вы вывернете свои карманы по полной программе. Это единственное, что я могу вам гарантировать. А знаете, почему я сдеру с вас двойную цену? Потому что вы подрываете мою веру в людей. Так не подрывайте мою веру в коматозников. У меня плохая наследственность, да вы, собственно, в курсе.

Глаза Кудрявцева сузились в две злобные щелки.

— Вы ответите за свои слова, — он встал и швырнул на стол салфетку.

По салфетке, выставляя напоказ рыхлые попки, тыча микроскопические дули, туда-сюда мотались херувимы. И так всегда: сталкиваешься с детищами прогресса в лице подобных мелочей, причем, исполненных в весьма дурном вкусе.

Интересно, с таким же кислым выражением на физиономии он общается со своими клиентами?

Я хотела спросить: 'А вы?', но одернула себя и встала. Кудрявцев был выше меня на пол головы, широкоплечий, скуластый, опасный. Однако на нем был поводок законопослушности. Он ничего не может сделать мне в общественном месте. Вытащив из бумажника деньги, он швырнул их вслед за салфеткой.

Я заметила:

— Ну вот, потеряли из-за меня столько времени.

Кудрявцев как-то совсем не по-доброму посмотрел на меня:

— Ошибаетесь, Маргарита. Я сделал соответствующие выводы.

Он протянул руку — и вот моя сигарета уже в его клешне. Он затянулся, а затем потушил ее о блюдце. Разжал пальцы и окурок плюхнулся в мою недопитую чашку кофе.

— Всего хорошего, Кудрявцев, — сдавленным от злости голосом пожелала я. С таким же успехом я могла сказать 'чтоб тебе провалиться' или 'рули ко всем чертям, дружок'. Все равно моя интонация выдала меня с потрохами.

В дверях Кудрявцев обернулся и подарил мне возможность напоследок насладиться его кривой ухмылкой. Я слышала его смех еще некоторое время после того, как за ним захлопнулась дверь.

Руки дрожали. Чудесно, рабочий день не успел начаться, а меня уже успели вывести из себя.

За окном шел снег, сосны засыпало, и они походили на леденцы в сахарной пудре. Или на гигантские пряники в глазури. Так мило, так по-праздничному. Сосны действительно были забавными. Признаюсь, все, что связано с хвоей, — моя тема.

Я думала о том, что Кудрявцев, по-видимому, пытается втянуть меня во что-то скверное. Связаться с Владиславом? Мы не виделись около месяца; сейчас он на севере страны, и дел у него невпроворот. Допустим, я позвоню брату. Но что я скажу ему? Что его недолюбливают и не хотят приглашать в гости? Прекратите, он и так это знает.

Владислав кто угодно, но не мечтатель; его ценности непоколебимы, его лицензия действительна в четырех странах, он крутится в обществе, скажем, себе подобных и, подозреваю, получает от этого своеобразное удовольствие. Увидев его на улице, вы невольно захотите подойти к нему и спросить: 'Кто вы? Что вы?' Влад работает двадцать четыре часа в сутки, он имеет дело с судебной системой, с правоохранительными органами, с другими наемниками (в отличие от него, не всегда с корочкой разрешения). У него и без Кудрявцева дел по горло.

На часах без двадцати час. Я положила рядом с банкнотой Кудрявцева еще одну — за кофе я вполне в состоянии заплатить из своего кармана, — встала, накинула пальто и вышла под падающий снег.

Помнится, в конце декабря обещали понижение температуры и снегопады. Дерьмовую метеорологическую ситуацию, короче говоря. Сегодня двадцать седьмое декабря, и понижение температуры было на лицо. Вернее, на мой стремительно замерзающий зад. В кое-то веки придурки из новостей сказали дело. Скоро улицы занесет снегом, температура опустится до пятнадцати мороза, в снежном месиве будут жить лишь голограммы, мерцающая иллюминация и фонари. Весь этот яркий мусор.

Пристегнув ремень безопасности, я вырулила на дорогу. Мне бы поспешить — сразу после обеденного перерыва у меня клиенты.

Глава 2

Стоило подъехать к воротам 'Темной стороны', как мужчина в шапке-ушанке затряс картонной табличкой. На табличке было написано: 'Вы сгорите в аду!' Расскажи мне об этом, господин Корявый Почерк. Я решила, что с некоторых пор мое утро было бы неполноценным без обещаний гореть в аду.

— Давай же, приятель, — простонала я и посигналила, — сгинь.

Однако мужчина, выставив перед собой картонку как щит, уже со всех ног мчался к моей машине. Седые волосы выбились из-под шапки и казались продолжением падающего снега. Ну вот, приличный с виду мужчина, а занимается такой ерундой. Вздохнув, я утопила педаль газа.

Мужчина открыл рот в безмолвном крике и в последний момент отпрыгнул от приближающегося авто, прямиком в сугроб.

Наверно, подобные инциденты должны волновать меня куда больше. Дело в том, что бывали ситуации похуже. К примеру, три года назад, когда мы только начинали, к воротам 'Темной стороны' нельзя было пробиться: агрессивно настроенная толпа мгновенно обступала автомобиль и нестройным хором начинала выть о возмездии. Настоящий поход против 'демонов общества'.

Но все же, что говорят опросы населения? А говорят они следующее: более половины опрошенных хотели бы узнать о спиритизме больше, а около тридцати процентов однажды общались с духами или присутствовали на спиритических сеансах.

Думать о смерти сегодня модно. Одни верят в возможность общения с усопшими; другие считают, что это большое надувательство, а медиумы — гнусные фокусники; третьим наплевать; четвертые поглаживают бутылочки с едкой смесью и ждут возможности пристроить ее содержимое на чье-то лицо. Иными словами, не имеет значения, что вы думаете о спиритизме. Главное, что вы о нем думаете.

На территории 'Темной стороны' росли сосны и елки. Летом здесь очень красиво, этакий оазис в центре городских джунглей: изумрудный газон с жужжащими разбрызгивателями, высокие изящные березы, цветет шафран, гардения, тюльпаны, гладиолусы, кусты красной смородины и крыжовника, гудят пчелы и трутни. Здесь есть белки. Я давно поняла: единственным, кому плевать на всех и вся, так это белкам.

Что-то мелькнуло на периферии. Я повернула голову и остановилась, не в силе сделать следующий шаг. Полузаваленные снегом, сбившись в стайку, перед соснами пасся выводок странных аляповатых существ. Готова поклясться, еще утром их здесь не было. Я присмотрелась и невольно чертыхнулась. Гномы! Они выглядывали из-под снега и нагло вращали глазенками. Или подмигивали мне? Я почувствовала, как в груди закипает злость.

Не знаю, как вы, а я терпеть не могу псевдоразумный садовой декор. Все эти белочки, зайчики, лисички, которыми люди украшают свои лужайки. Особенно это любят воображалы — владельцы домов в частных секторах. Но вот что я вам скажу: псевдоразумный декор имеет обыкновение двигаться, а дешевый — много двигаться. Однажды я стала свидетелем того, как стая декоративных уток, действуя пугающе согласованно, следовала за одним моим знакомым, отрезая ему путь к отступлению. Потом повалила на землю и попыталась свить из него гнездо.

В данный момент в 'Темной стороне' есть только один человек, кому по вкусу все броское и вызывающее. На плакате над его столом, кстати, написано: 'Преданный мерзости, лжи, кредиту и Рите Палисси'.

Когда я проходила мимо гномов, до меня долетели визгливые смешки. Волоски на руках встали по стойке 'смирно', а в желудке возникла сосущая пустота.

Дорожка, ведущая к крыльцу, была расчищена от снега. Снег забился в желобки между плитками. Хихиканье прорывалось сквозь завывания ветра, но закрывшаяся за мной дверь отсекла все звуки извне. Каблуки стукнули по паркету.

В приемной всегда очень тихо. У стены стоит два дивана, кресло и журнальный столик с глянцевыми журналами. Офисные растения сгруппировались по углам. Владимир, наш охранник, сидел в кресле и пил нечто дымящееся из принесенной им из дому огромной чашки. На его овчинном воротнике блестели капельки воды. Владимиру под шестьдесят; до выхода на пенсию он был силовиком, и знает, как поддерживать форму. У него ежик серебристых волос и лицо, испещренное тонкими морщинами, которые, как говорит папа, являются признаком волевого характера.

Телевизор работал с выключенным звуком. Шло одно из этих идиотских шоу Бабура Околоцветника. Бабур — самая дорогая и востребованная телевизионная проститутка современности. Он подгреб под себя большую часть информационного пространства Порога. Я редко смотрю телевизор, а из-за Бабура стала смотреть и того реже.

За секретарским столом сидел юноша. Увидев меня, он обезоруживающе улыбнулся. Антону двадцать один. Похоже, он никогда не оставит идею охмурить меня.

Помимо Антона и Владимира, в приемной я заприметила двоих. Судя по изменившимся лицам, они пришли ко мне.

— Добрый день, — мужчина протянул руку, — меня зовут Лев Деревский. А это моя супруга Арина.

Лев улыбнулся, продемонстрировав дорогостоящую работу стоматолога. Он был прямым как спица, с идеальной осанкой, что подчеркивало длинное модельное пальто. Он убрал со лба выбившуюся из укладки платиновую прядь.

Арина выглядела замечательно: высокая, фигуристая, черноволосая. На ней было элегантное полупальто и узкая кожаная юбка. Я души не чаю в вязаных аксессуарах, а у нее были столь необычные вязаные перчатки!

Я улыбнулась, и пожала руку вначале Льву, затем его жене.

— Маргарита Палисси, но зовите меня Рита.

Я попросила Деревских следовать за мной.

Спиритизм — удовольствие не из дешевых. А если быть точным, у удовольствия и спиритизма столько же общего, как у кактуса и пожарного. Для неискушенных спиритизм сродни испытанию на прочность. Видите ли, это больше чем голоса из ниоткуда, больше чем щелчки и сквозняки там, где их не должно быть. Просто в какой-то момент к вам приходит что-то. Что-то, что вы не можете контролировать без профессиональной помощи. Вы оказываетесь там, где теряют власть деньги. Где гаснут свечи. Где на вас вдруг оказывается чужая одежда. Где, в конце концов, может пролиться ваша кровь.

В стране действуют шесть организаций по вызову усопших. Во главе трех стоят не медиумы, а бизнесмены с нюхом на все то, что может преумножить их материальные блага. Оставшиеся три организации возглавляют спириты. Из шести боссов с четырьмя я встречалась лично, а с одним жила около года под одной крышей.

Через разошторенное окно в мой кабинет вливался солнечный свет. Я сняла полупальто и повесила на вешалку. В зеркальной дверце шкафа возникло отражение девушки в черных узких джинсах, темно-синей блузе и очках. Зрение у меня ни к черту, что правда, то правда. Длинные каштановые волосы подобраны в 'пучок' на затылке. Очки придавали мне хитроватый вид. Когда я снимаю очки, знакомые говорят, что я выгляжу не неполные восемнадцать. Сие то и дело подтверждают кассирши в супермаркетах: но мою просьбу продать мне такие-то сигареты, они окидывают меня пристальным взглядом и справляются о моем возрасте. Ага, а мне-то двадцать три.

Вошел Антон, неся в руках черный поднос с художественной росписью. На подносе — три фарфоровые чашки, сахарница и кувшинчик со сливками. Я нахмурилась, рассмотрев, наконец, его рубашку. Все бы ничего, если бы не узор из пряников и оленей на воротничке. Да, вполне официально, если бы не дурацкие олени.

— Выйдешь потом на пару слов? — шепнул Антон.

Я кивнула, и он юркнул за дверь.

Вообще, у Антона богатый мелодичный голос, именно поэтому он сидит в приемной и отвечает на звонки. Располагает к нам будущих клиентов. Парень учится на заочном отделении на кафедре паранормальной психологии, то есть у нас много общего. Он пишет диплом по биоэлектрической активности фантомов и однажды не прочь испытать себя в качестве медиума. То, что я успела узнать об Антоне на данный момент, не отрицает такого развития событий. Грубо говоря, где-то внутри у него тоже есть нечто вроде антенны, настроенной на волну потустороннего мира. Но пока что она барахлит, и нужно время, чтобы настроить ее на прием без помех. У Антона есть потенциал, и, не исключено, однажды он перебазируется из-за секретарского стола за стол в одной из спиритических комнат 'Темной стороны'.

Я села за стол и взяла чашку. Деревские сидели напротив на двух мягких стульях и фиксировали взглядом каждое мое движение. Лев достал пачку сигарет и вопросительно посмотрел в мою сторону. Люди начинают чувствовать себя более расслабленно от совершения вошедших в привычку действий — таких, как, к примеру, поджигание сигареты и сбивание столбика пепла. Я сама такая, поэтому просто-напросто пододвинула к нему пепельницу. Он закурил, затянулся и выпустил облачко дыма.

— Сразу должна вас предупредить: если, ознакомившись с вашей историей, я решу отказать вам, на этом мы с вами и попрощаемся. То есть, я не стану морочить вам голову и подавать ложные надежды. Меня это не интересует, а интересует меня соблюдение безопасности. Если я решу, что смогу помочь вам — я помогу. Решу иначе — что ж, вы вправе обратиться в другую спиритическую организацию.

— Мы понимаем, — кивнул Лев.

— В таком случае, я внимательно слушаю вас.

И я действительно слушала внимательно.

На прилавках книжных магазинов вы найдете массу литературы в духе 'Спиритизм для чайников', обещающей вам помочь вызвать вашего первого духа — закатать первый булыжник в мостовую, ведущей прямиком в ваш персональный ад с персональным дьяволом. Убедительная просьба: не введитесь на всю эту чепуху, окей?

Сколько бы рекомендаций вы не знали, сколько бы свечей не купили, когда приходит время переходить непосредственно от теории к практике, вы оказываетесь в луже. Все просто: спиритизм в крови, ему нельзя научить. Это предрасположенность, талант (некоторые, впрочем, называют это отклонением от нормы), который и позволяет ребенку, не знающему, что такое спиритизм, материализовать фантом.

'Спиритизм для чайников' еще сгодится спириту — пролистать, улыбнуться, — но не так называемому 'чайнику', который после прочтения книги не перейдет даже в разряд 'чайника со свистком', не говоря уже о том, чтобы призвать духа.

Даже на кафедре паранормальной психологии при национальном университете Порога потенциальных медиумов можно по пальцам пересчитать; в основном, там учатся энтузиасты. И работать потом таким дипломированным энтузиастам в других сферах. Всегда ценила в людях энтузиазм.

Однако если в вас есть спиритическое начало, первое, что вы должны помнить, не смотря ни на что, — будьте осторожны. Второе — всегда найдется что-то, что сломит вас, сколько бы пудов соли вы не съели на этом поприще. С призраками не шутят — у них нет чувства юмора. Именно это опущено в вышеупомянутой категории литературы.

Значит, осторожность.

Арина плеснула сливки, сделав кофе из чернильного светло-коричневым. Лев подался вперед.

— Маргарита, вы возьметесь за это?

Я поднесла к чашке кувшинчик со сливками.

— Да, полагаю, мы будем сотрудничать.

В этот самый миг резкий кисловатый запах ударил в нос. Я опустила взгляд: сливки сворачивались буквально на глазах. Кислый запах ударил в нос.

— Что-то случилось? — спросил Деревский.

Арина пила кофе, ее большие аккуратно подведенные глаза цепко следили за мной. Неужели она не чувствует вкус прокисших сливок?

— Нет, ничего. Одну минутку, я сейчас.

Мне остался непонятен тот взгляд, каким Лев наградил жену. Это был во всех смыслах нехороший взгляд, который не вязался с моим первым впечатлением об этом человеке. Насколько нехороший? Я не бралась судить, но, держу пари, такими взглядами не расшвыриваются, как шишками.

Я взяла кувшинчик и направилась прямиком в уборную, где вылила его содержимое в раковину. Оставив кувшин на раковине, я вымыла руки и вернулась в кабинет. О том, что, черт возьми, это было, я обязательно еще спрошу у Антона.

Открыв верхний ящик стола, я извлекла из-под вороха бумаг металлическую коробку из-под печенья. Коробка была яркой и поцарапанной. В таких коробках дети хранят свои страхи, крышечки от содовой и дохлых жуков. Я великий оригинал, поскольку не хранила в ней ничего из вышеперечисленного.

В коробке лежали пять свечей цвета перца с солью, с толстыми черными фитилями. Сделаны под заказ. Я коснулась свечей кончиками пальцев — как обычно, когда собиралась взять их на вызов. Что-то вроде приветствия. Привет, ребята, пора браться за работу.

Позже, обговорив все формальности, подписав договор, я провела Деревских на второй этаж. Затылок Арины окаменел, шла она легко, повиливая бедрами, каблуки порхали над паркетом, этакое звонкое 'цок-цок-цок'. Эхо шагов шлейфом тянулось за нами.

На второй этаж, где находились спиритические, вела выложенная черной плиткой лестница, в пролете — витраж. Когда сюда заглядывает солнце, витраж отбрасывает поистине волшебные блики. Я попросила Деревских подождать меня в зоне отдыха. Это дало мне возможность заглянуть в приемную.

Обеденный перерыв закончился, гул от приглушенных разговоров витал в воздухе подобно радиопомехам. Шуршали страницы пролистываемых журналов. Брюнетка в солнцезащитных очках, закинув ногу на ногу, разговаривала по мобильному.

Нонна Федотова как раз уводила к себе девушку в аккуратной кожаной курточке. В офис вошли еще двое, запустив в помещение снежное крошево. Нонна улыбнулась мне. Ей около тридцати, волосы непослушными кудрями спускаются на плечи, глаза черные, внимательные. Она опытна и сильна, ей удается материализовать фантомы.

Мимо меня в прихожую продрейфовала пожилая пара. Валентин Толкунов держал свою паукообразную клешню на спине дамы и что-то говорил ей уверенным отрывистым голосом. Он всегда говорит уверенно и отрывисто — на корню обрубает вашу ответную реплику. Его никогда не интересовали ответные реплики. Он обменялся рукопожатием с пожилым господином. В ту же минуту к нему подплыла брюнетка в солнцезащитных очках. Она так и не сняла очки. Наверное, прятала заплаканные глаза (или перепуганные?). Что ж, она не первая и не последняя.

Толкунов не удостоил меня и взглядом. Этот тип был одиноким хищником, коллектив для него ничего не значит. А боссы и подавно. Такие, как он, продают друзей и мам. Спрашивается, почему я наняла его? Все до тошноты просто: Толкунов на совесть выполняет свою работу. В конце концов, я не собираюсь сближаться с ним больше, чем требуется для того, чтобы уживаться в стенах офиса, и уж тем более обсуждать с ним мой любовный гороскоп. В случае увольнения Толкунов на следующий же день устроится к одному из моих конкурентов. А мне это не к чему. Он здесь, пока его кормушка полна.

Антон таращился на меня, словно увидел Мессию. Нет, парень, Мессия сейчас в турне, ему не до нас. На смуглом лице (его дед был кубинцем) блеснула белозубая улыбка — достойный ответ на мой нахмуренный взгляд.

Меня уже сверлили пять пар любопытных глаз. Но, знаете, к повышенному вниманию быстро привыкаешь, и когда в тебя на улице тычут пальцем или что-то бормочут вслед, ты не замедляешь шаг. Ага, а караван идет.

— Как прошел обеденный перерыв?

Антон — любитель правильной речи. Нет слов-паразитов, как вам такое? По всем правилам мне тоже полагается быть сдержанней, но куда там, когда вокруг столько дерьма и когда родной брат каждый день подвергает себя опасности? Знаю, отличное оправдание для той, кто просто привыкла сквернословить.

— Ты действительно хочешь знать, как прошел мой обеденный перерыв?

Сбитый с толку резкостью моего тона, Антона выставил руки ладонями вперед.

— Полегче, Рита.

— Маргарита Викторовна, — напомнила я, косясь на клиентов. Не стоит демонстрировать запанибратство. — Кстати, ты схалтурил.

— Схалтурил? — непонимающе переспросил он.

Мне пришлось перейти на шепот:

— Да, да, схалтурил, проклятие. Ты принес прокисшие сливки.

— Маргарита Викторовна, но это невозможно. — Антон схватывал на лету. — Я проверил срок годности.

— Ты уверен?

— Ну что вы, конечно уверен.

— Ладно, проехали. — Я посчитала нужным объясниться, что, к слову, явление столь же редкое, как подснежники в лютый мороз: — Отвратительное утро. Спасибо Кудрявцеву.

— Что он хотел?

— Антон, слушай сюда: если этот змей еще будет звонить, от моего имени пошли его к такой-то матери и клади трубку. Усек?

— Да ладно вам, Маргарита Викторовна, нельзя же...

Я красноречиво глянула на него. Мне не пришлось пускать в ход более крепкие словечки. Мы прекрасно поняли друг друга.

— Ты хотел поговорить?

— Агния звонила.

Я встрепенулась:

— Что-то случилось?

— Кажется, у нее какие-то проблемы.

Если вы заглянете в список контактов на мобильном телефоне первого встречного, то найдете там кучу имен, и почти в ста процентах на ваш вопрос 'кто это' услышите ответ: 'А, дружбан мой'. Однако если вы заглянете в список моих контактов и, выбрав случайный, зададите аналогичный вопрос, в моем ответе слово 'друг' фигурировать не будет. Железно.

У меня нет друзей — таких, с которыми меня бы не связывало: а) бизнес, б) Влад, в) спиритизм и интерес к нему.

Кроме Агнии. Она именно та, кого я зову другом. Ну или когда-то звала, когда жизнь казалась карнавалом, трава — зеленее, а небо — ярче, когда от шоколада не толстели, добрыми айболитами были все врачи, а карлсонами в простынях — все приведения.

В последнее время мы виделись все реже. Агния работает, я тоже. У нее появился свой круг общения, состоящий из зверолюдов и коматозников, у меня — свой, не менее, впрочем, колоритный. Но, не смотря на все, она была и остается тем человеком, который на вопрос 'как дела' действительно может рассказать мне, как ее, черт побери, дела, и я выслушаю все от а до я.

Агния работает в 'Сладком Зубе' — заведении для тех, кто имеет деньги, статус и степень негодяйства. 'Сладкий Зуб' — из разряда тех заведений, где вы обязательно встретите коматозников и зверолюдов, поэтому я предпочитаю обходить его стороной. Помнится, Агния пару раз заглядывала в офис, и тогда у мужской части коллектива на лице, словно новогодняя иллюминация, начинало мигать: 'Боже, какое я животное'. В выпускных классах она была подружкой Влада, но у них не сложилось. После школы она подалась прямиком в Кварталы делать карьеру официантки. И до сих пор пытается стать кем-то большим, чем девочкой на побегушках.

Кажется, я жалела Агнию, а жалость — в общем, хуже не придумаешь.

— Что за проблемы?

— Она не сказала, но просила передать, что хочет встретиться с тобой... — Антон зашелестел бумагами, — ага, на 'Ферме' в полседьмого. На той 'Ферме', которая в Кварталах.

— Чудесно, — я вздохнула. Меньше всего этим вечером мне хотелось соваться в Кварталы. — Она не оставила номер, куда можно перезвонить?

— Нет.

В этом вся Агния: думает только о себе. Но что я могла сделать? Проигнорировать ее телефонный звонок? И кем я после этого буду? Нет, этим вечером таки придется поехать на территорию коматозников. Но, Богом клянусь, дольше нужного для прояснения ситуации времени я там не задержусь.

— Хочешь, я поеду с тобой?

Антон знал, как я отношусь к Кварталам. Признаться, я была не против Антона в качестве морального якоря, однако с таким же успехом могла обойтись без него.

— Нет. Я туда и обратно. И вообще, Антон, что за разговоры? У тебя рабочий день.

Антон коснулся кончиками пальцев моей руки.

— Надеюсь, ты не обидишься, но у тебя неважно выходит роль грозного босса.

— Только не болтай об этом на каждом углу, идет? — Я подхватила коробку со свечами. Свечи перекатывались внутри и гулко бились о жестяные стенки. — Репутация дорого стоит.

— Рита.

— Ну что, Антон? Меня ждут.

— Тебе понравились гномы?

Я почувствовала, как стекленеют мои глаза.

— Это что, заговор против начальства?

— Я так и думал, — кивнул Антон. Он еле сдерживал себя, чтобы не расхохотаться, что означало бы мою смертельную обиду. — Федя говорит, что нашел их в комиссионке, и выторговал за полцены. Возился все утро, пока тебя не было. Ты не расстраивайся, после наступления темноты они становятся подвижнее. Он хотел купить еще выводок оленей, но они были в неважном состоянии, к тому же, вроде, агрессивные. Могут подрать друг друга, понимаешь?

Нет, я не понимала.

Я призвала на помощь все свое самообладание, улыбнулась и расслабила пальцы, впившиеся в жестяную коробку со свечами.

— Антон, сделай милость, передай Гранину, что я оторву ему голову.

Антон ухмыльнулся:

— Он будет рад слышать.

С Федором Гранином мы знали друг друга с первого курса университета. Он помогал закладывать фундамент 'Темной стороны'. Его слабо волнует, что, если отбросить все непрофессиональные факторы, типа дружбы, теперь я его босс. Бесполезно что-то вбивать в его вечно взлохмаченную голову. Однако Гранина спасает то, что он великолепно знает свое дело, его спрашивают не реже меня. Иногда, впрочем, он становится настоящей занозой в заднице.

Гранин — единственный из первоначального состава 'Темной стороны', продержавшийся до настоящего момента. К сведению: Богдан Громов открыл свою собственную спиритическую практику, и теперь большой босс собственной персоной. А Кристина Розанова сразу после университета выскочила замуж. Так вышло, что ее муж оказался законченным козлом, который категорически против спиритизма и, если судить по тому единственному крайне неприятному телефонному разговору, меня самой. Да, такое бывает.

Громыхая свечами в жестяной коробке, я поднялась на второй этаж.

Глава 3

Вообще, территория 'Темной стороны' — это бывший детский сад. Бывший потому, что родители, узнав, куда каждый день отводят детишек, в срочном порядке растащили их обратно по берлогам. Как выяснилось, отводили они их на кладбище.

А случилось все вот как: ребенок копался в земле и нашел странную штуковину. Любознательные воспитательницы смекнули, что к чему и вынесли вердикт: малец нашел фалангу. Ну и началась волокита. Прибыли специалисты, повозились в земле и нашли череп. Затем еще один. И еще. И тазобедренную кость, и малоберцовую, и лучевую, и ребро, и мозаику позвонков.

Детский сад стоял на кладбище. Нечто вроде безымянного захоронения, братской могилы, что, впрочем, отнюдь не удивительно — в прибрежных районах Порога в период второй мировой велись ожесточенные бои. Говорят, фундамент возведен на костях. А поскольку люди вдруг стали до нелепости серьезно относиться ко всему, что связано со смертью, детский сад был закрыт.

В то время я училась на третьем курсе, спиритизм только набирал обороты. Я сказала Владу о своем намерении заполучить территорию. Проявил братец себя почетно: во-первых, ничего не разболтал родителям, во-вторых, предложил неплохое решение проблемы — продать квартиру. Что мы, собственно, и сделали. Затем выкупили здание и прилегающую территорию. Кладбище? Ну и что с того? Если так дотошно рассуждать, то весь Порог стоит на костях.

Итак, продав квартиру, мы обзавелись возведенным на старом кладбище детским садом. Отличное капиталовложение. С кафедры паранормальной психологии трое выявили желание примкнуть. С одним я тогда встречалась, другой пошел за компанию, третья — из интереса. Все трое, и я в придачу, были медиумами. О зарплате на первых парах и речи быть не могло.

Несколько недель мы то и делали, что освобождали помещения от ненужных вещей. Вскоре первый этаж, благодаря совместным усилиям, худо-бедно стал напоминать офис — помесь комиссионки и студенческой поликлиники. В ту зиму мы с Владом кучковались на втором этаже — в небольшой, но сохраняющей тепло комнате. Помнится, власти Порога экономили на всем, попеременно вырубая то свет, то горячую воду. Славные деньки.

Первое объявление о предоставляемых нами услугах ушло в местную газету спустя месяц после окончания бумажной волокиты с регистрацией. Мы назвались 'Темной стороной'. Я давно перестала реагировать на зануд, выносящих мне мозг ерундой вроде 'светлая сила, темная сила, добро-зло'. Нет, нам с Владом просто нравится Пинк Флойд и их альбом 'Темная сторона Луны'.

Люди потянулись через неделю после первого объявления в газете. Вскоре хлынули потоком, причем, этот поток не ослабевает до сих пор. В результате, мы сделали приличный ремонт в офисе, купили квартиру, авто, нажили врагов — как без этого? Без этого жизнь не была бы и вполовину такой интересной.

Глава 4

Тени на втором этаже разбросаны подобно игрушкам, оставленным неряшливым ребенком; света не хватает по той простой причине, что здесь находятся спиритические. Возле лестницы расположен мягкий уголок: кожаный диван, два кресла, веерная пальма, драцена и два фикуса в цветастых керамических горшках. А также — выход на лоджию, где в теплое время года можно выпить кофе и полюбоваться газоном и цветами. В моем понимании, гармония.

Моя спиритическая находится в самом конце коридора. И, хотя замок был исправен, а петли смазаны, ключ какое-то время упрямо не хотел проворачиваться в замочной скважине. Дверь открылась с совершенно отвратительным скрипом, от которого по рукам и спине побежали мурашки. Нет, я никогда к этому не привыкну! Можно смазывать проклятую дверь хоть каждые пять минут и менять замок каждый день, все равно толку как от дыры в башке.

Из темноты дохнуло холодом. Холодно здесь было не потому, что не отапливалось — кондиционеры непрерывно перегоняли воздух. Холодно здесь по иной причине. Догадываетесь, по какой? Если ты спирит, будь готов мерзнуть.

Лев опасливо заглянул в темноту. Что ж, меня не надо просить дважды. Я вошла в спиритическую, однако не спешила нащупывать выключатель. Темно хоть глаз выколи. Хотя дверь в коридор и была открыта настежь, но уже в метре от нее коридорный свет без остатка был вобран тьмой, словно содовая через трубочку. Точно его отсекли чем-то острым. Вот свет, вот темнота. Четкая граница. Если честно, жутковатое зрелище. Мне, впрочем, не нужен был свет — я прекрасно знала планировку комнаты.

В центре комнаты стоит круглый массивный стол на ножках в виде львиных лап. Этот стол — беженец из нашей бывшей квартиры, жуткая показуха, но папе он всегда нравился. Вокруг стола сгрудились шесть стульев; у двери — тумбочка с необходимыми принадлежностями.

Я сняла очки, положила их на тумбу. Поставив коробку на стол, достала свечи. Зажигалка лежала в заднем кармане джинсов. Огоньки, потрескивая, один за другим взвились на черных жирных фитилях. Сколько себя помню, этот лоснящийся тусклый огонь напоминает мне блуждающие огни на кладбище.

В свете свечей мои руки казались бледными, костлявыми; я сжала и разжала кулак, от чего под кожей вздыбились жилы.

— Закройте, пожалуйста, дверь, — сказала я.

Арина закрыла дверь. Я посмотрела на молодую женщину. В темноте она стала выглядеть... весьма странно. Лев шагнул к столу.

В комнате плясали тени. Мы расселись так, чтобы дотянуться до рук друг друга. Свечи расставлены в центре стола. Наши лица подсвечиваются снизу. Словно по команде, мы переглянулись. Время для страшилок, детки. Не хватает пледа, миски с чипсами и содовой.

Мне потребовалось какое-то время, чтобы расслабиться и сосредоточиться. Сила сквозила низко-низко у пола, плескалась о мои туфли. Постепенно сквозняк стал ровным и стабильным дуновением, словно из зева невидимой пещеры. Волоски на руках танцевали, будто опущенные в воду.

Я медленно вдохнула и выдохнула. Дуновение усилилось. Что-то надвигалось из тьмы. Я уже могла расслышать нечто большее за шорох у пола: я слышала шаги — грузные, тяжелые, словно из тьмы топало что-то очень большое. В то же мгновение, когда я услышала эти шаги, мне захотелось разорвать круг силы и прервать вызов. Чего я, разумеется, не сделала. Нельзя. Это как бежать против движения эскалатора, когда он почти дотащил вас куда положено.

— Руки, — сказала я.

Мы взялись за руки. Ногти Арины впились в мою ладонь. Ничего, переживу.

Что-то прокатилось по стенам и скатилось на потолок, зависнув над столом. Высматривая. Ожидая. Я буквально слышала, как изморозно потрескивает воздух; чувствовала, что замерзаю. В мире духов чертовски холодно.

Даже с закрытыми глазами я поняла, что погасла одна из свечей. Вот блин! Я бы почувствовала, если бы схалтурила. Но я не схалтурила. Я делала все, как положено — удерживала потустороннее вне круга.

Если на вызовах гаснут свечи, это сигнализирует о том, что круг силы слабеет, и мертвые ребята, вполне вероятно, скоро разбавят вашу тихую цивилизованную тусовку. В таком случае надо либо сразу прервать спиритический сеанс, либо собрать волю в кулак и не допустить, чтобы погасли остальные свечи. К слову, гаснут они так, словно их огоньки кто-то проглатывает. Даже дыма нет. Подобным образом свечи не гаснут, а мои так гаснут всю жизнь.

Над столом, словно желатин в морозилке, что-то застывало. В морозилке, в которую вдруг превратилась комната. Даже после стольких лет практики я не могу подобрать подходящие слова, чтобы описать свои ощущения во время вызова. Слишком сложно, чтобы выразить словами. Просто таких слов еще не придумали.

— Боже, — выдохнул Лев.

Вряд ли Он слышит тебя здесь, приятель.

Были в моей практике случаи, когда люди начинали истерично орать, умоляли выпустить их, даже угрожали насилием, если я немедленно не прекращу 'весь этот цирк'. Цирк. А я, выходит, была клоуном? Видите ли, меня нельзя выдергивать на полпути. Это может плохо кончиться — как для меня, так и для клиентов. Я сдерживаю духов своим умением, но если начинается подобная долбанная свистопляска, я обязательно споткнусь и выпущу из рук поводок. Обычно сие происходит, если люди разрывают круг силы. Это плохой вариант развития событий. Именно поэтому я однажды угодила в больницу с сотрясением мозга и гематомами на грудной клетке, каждая размером с черепок котенка. В спиритизме шутки не прокатят. У потусторонних ребят нет чувства юмора.

К этому времени я промерзла до костей и едва могла говорить. А трубку никто не брал. Абонент вне зоны доступа.

Что-то потекло по щеке, но замерзло и упало мне на джинсы льдинкой. Я запаниковала, и начала вслух проговаривать слова призыва. Тут-то я и поняла, что что-то таки пришло, более того, стоит за моей спиной. Ткань блузы прижалась к спине под чьим-то замораживающим дыханием.

Я не контролировала процесс. Больше нет. У меня сегодня не день, а именины сердца.

Арина что-то забормотала. Я велела ей замолчать — вежливо велела, хотя в свете складывающейся ситуации впору было отбросить вежливость. Лицо Льва опустело, будто раковина без моллюска. Он склонил голову на бок и зажмурился.

Осталась последняя свеча.

Я оцепенела, чувствуя чье-то дыхание на своем затылке и спине. Страха не было, он появился потом, когда задрожало пламя. Пришло то, что я не звала. Воздух был прогорклым, колючим, будто в комнате вдруг сошлись все северные ветра. Воздух уплотнился, ощетинился.

— Кто здесь? — спросила я.

Свеча мигнула и погасла.

Мгновение стояла непроницаемая тьма. В такой губится звук и дыхание (если вы еще сохранили способность дышать там, где это считается, по меньшей мере, вульгарным). Мое тело одеревенело, зубы стучали, и я стиснула их. Я мучительно всматривалась во тьму, пытаясь хоть что-то разглядеть. Исчез даже просачивающийся сквозь дверь свет. Я перестала ориентироваться в пространстве.

Мгновение, но его хватило, чтобы понять: я уже не у себя в спиритической. Даже не в офисе. И даже не в Пороге.

Мгновение ошеломляющей тишины и страха.

А затем что-то нависло надо мной. Что-то, что было чернее самой черноты. Его обжигающее дыхание запуталось в моих волосах. Внезапно воздух дрогнул, как он невидимого взрыва, и я поняла, что зависшая над столом тьма устремилась на меня...

Я разорвала круг, откинулась на спинку стула и попыталась сделать вдох. Вдоха не получилось. Перед глазами заплясали белые точки, все быстрее и быстрее закручиваясь по спирали, становясь гигантским водоворотом, засасывая меня...

Я обнаружила себя на полу. Стул был перевернут. Я лежала на холодном полу, прижимаясь к нему щекой, и хрипло дышала: вдох-выдох, вдох-выдох. Лев склонялся надо мной.

— Что произошло? — спросила я, однако вырвавшийся изо рта набор звуков не имел ничего общего с человеческой речью.

Лев помог мне подняться. Я поняла, что горит свет. В дверях, держа руку на выключателе, стоял Федор Гранин. Как же я рада видеть его! Колени подогнулись. Гранин в два больших шага настиг меня и поддержал за талию. Желание ощутить непоколебимую твердь пола становилось маниакальным.

— Я требую, чтобы нам вернули деньги, — заявил Лев.

Ей-богу, я не могла не посмотреть на него! Я поняла, что он сдерживает улыбку. Нет, в самом деле, что за ерунда происходит?

— Вернут вам ваши деньги, успокойтесь, — процедил Федор.

Лев вывел Арину из комнаты. Арина выглядела не лучше, чем слегка разогретый труп. Интересно, я выгляжу также?

Деревские ушли, оставив дверь открытой. Я еще некоторое время слышала шорох их шагов.

— Пойдем, — сказал Федор и повел меня прочь, будто вел не девушку, а привидение, которое вот-вот стечет на пол струйкой белесого дыма.

Он выключил свет, забрал с тумбы мои очки и закрыл дверь. Ключ в замке провернулся с легкостью, петли не скрипели.

Глава 5

Я сидела на диванчике в кабинете Гранина. Две таблетки глюкозы сделали свое дело, и мир больше не несся в левую сторону, оставив попытки спихнуть меня с себя.

В голове не укладывалось, как я могла провалить вызов.

— Так какого черта произошло?

Я рассказала.

— Не понимаю, — покачал головой Гранин.

— Вот и я тоже.

Он сидел за столом и сербал кофе три-в-одном. Уголок плаката: 'Преданный мерзости, лжи, кредиту и Рите Палисси' отлепился. Гранин, вне сомнения, является ценителем высокого искусства.

В Гранине что-то около метра восьмидесяти пяти, он в меру мускулистый, в меру улыбчивый, в меру вежливый и тактичный. Вообще, он был редким хамом, самым хамоватым и дерзким типом, которого я знала. На нем болтался растянутый свитер, потертые джинсы и сомнительной новизны ботинки. Вам ни за что на свете не заставить его носить костюмы. Гранин то и дело запускал пятерню в волосы и, нарочно или нет, взлохмачивал их. Я склонялась к тому, что это была поза. Она подразумевала: 'Смотрите, мне плевать, что на моей голове вылупилось не одно поколение сов'. Вообще, его прическе отведена отдельная папка в моем мозгу. Для офиса категорически не катит.

Он достал сигарету и закурил. В данный момент от сигаретного дыма меня могло замутить, и я с плохо скрываемым негодованием заметила:

— Курцы умирают рано.

— Курцы или курицы?

Я угрюмо посмотрела на него:

— Ты слышал, что я сказала.

Гранин сделал показушную затяжку. Прядь волос дугой упала ему на глаза.

— Хоть в чем-то у нас преимущество перед некурящими.

Какое-то время мы молчали.

— Кажется, сегодня я потеряла контроль на вызове.

— Кровь из ушей! — Гранин замотал головой, сигарета в уголке его рта вспыхнула. — Ты да потеряла контроль там, где можешь надрать задницу любому?

Ого, смахивает на лучшее, что я слышала от него в свой адрес.

— Даже тебе.

У Федора очень развита система защиты от эмоций и прочей житейской ерунды. Он, как я и предполагала, пропустил реплику мимо ушей.

— Если ты сейчас скажешь, что действительно вершишь в чепуху с потерей контроля, тогда все, во что верил я все эти долгие прекрасные годы работы в 'Темной стороне', обратится прахом.

— Во-первых, не голоси, — фыркнула я. — Во-вторых, хорошо, мистер Умник, предположим, ты прав и дело не во мне. Но тогда, будь добр, ответь мне вот на какой вопрос: кто тогда возьмет на себя ответственность за случившееся?

Он пожал плечами.

— Спасибо за исчерпывающее объяснение!

— Рита, а не приходила ли тебе в голову мысль, что напортачила не ты, а Деревские?

— Их адвокат, если они решат наехать, уж точно не будет так думать.

— Полагаешь, все зайдет настолько далеко?

— Бес его знает, — я вздохнула и покачала головой. — Но у Деревских явно есть претензии, которые они хотят удовлетворить.

— Да вернем мы им деньги!

— Сомневаюсь, что дело в деньгах. У меня плохое предчувствие на счет всего этого, Гранин, по-настоящему плохое.

Какое-то время мы травились в напряженной тишине.

Я спросила:

— Мы сильно шумели?

— Не-а, совсем чуть-чуть.

— А если серьезно?

— Во всем здании погас свет. Пока Антон возился с щитком, я решил наведаться к моему возлюбленному боссу и проверить, как там у нее дела.

Федор ухмыльнулся. Его можно было бы назвать красавчиком, если бы не то, как он преподносил себя. Он и был красавчиком. В университете девушки прохода ему не давали — бились вокруг него, словно рыбы на мелководье. Гранин в каком-то смысле — во всех смыслах, если честно, — раньше цинично пользовался своей внешностью, чтобы получить то, что ему нужно. Но, похоже, то время ушло. Теперь, когда он выглядит как ходячее безобразие, простые смертные мужчины могут вздохнуть с облегчением. А, может, Гранин просто-напросто ленивый сукин сын, которому надоело тратить время на внешний вид. Действительно, зачем? Ибо единственные, кто созерцает его с завидной периодичностью, кроме мамы, сестры и стайки гуппи в трехлитровой бутыли, это призраки и я.

— Мне не понравился этот Деревский, — категорично заявил он.

Мне тоже не понравился Лев. Особенно то, как он посмотрел на меня после вызова. Но разве я скажу об это вслух? Не при Гранине.

— Ты, между прочим, тоже многим не нравишься.

— И в первую очередь тебе, да, Палисси?

— А знаешь почему?

В его глазах заплясали чертики.

— Ну тебя, — фыркнула я.

— Антон сказал, что ты в восторге от гномов.

— Гранин, — я почувствовала, как по лицу расползается нехорошая улыбка, — у нас солидная организация, а не комиссионка. Я не разрешаю тащить на территорию всякий хлам.

Я встала и поставила чашку на полку, с которой мне заискивающе улыбнулся гипсовый Элвис.

— Тебя надо изолировать от общества.

— Ты куда? — встрепенулся Гранин, и хотел было вскочить, чтобы поддержать меня на случай, если мой вестибулярный аппарат вновь откажет в сотрудничестве. Но быстро опомнился и напустил на рожу прежнее пресыщенное выражение. — Согласись, с гномами я не прогадал.

Я показала ему средний палец.

Он заржал.

— В Кварталы, — вздохнула я.

— Я с тобой.

— Еще чего! Сиди и работай.

— Эй, я тоже хочу поразвлечься! К тому же, Палисси, выглядишь неважно. Как бы тебя не потянуло знакомиться с ближайшим светофором.

У меня не было ни малейшего желания разводить треп, особенно с Гранином, особенно сейчас.

Тут шапка пепла с сигареты упала Гранину на штанину и он, грязно ругнувшись, таки вскочил. Колени ударились о стол, кофе плеснулось на свитер. Драма, драма.

— Придурок, — констатировала я и захлопнула дверь.

Ощущение неправильности не покидало, сжимая потроха железными тисками. Как ни крути, а я потеряла контроль на вызове. Моя вина? Или прав Гранин — дело в Деревских? Что я призвала? Или правильнее сказать — что призвали Деревские?

Я чувствовала, как пустеют мои глаза, как убыстряется сердцебиение. Скоро я найду ответы на свои вопросы. Или они меня найдут. В лице крупных неприятностей.

Войдя в свой кабинет, я сняла пальто с вешалки и направилась в приемную. За окном вечерело. Антон раззявил было рот, но я подняла руку в предупреждающем жесте.

— Я к Агнии.

И нырнула за дверь, под заметно поредевший снег.

Тихий декабрьский вечер. Снег мел у самой земли роем сверкающих мошек. Я подняла воротник и ступила в снег. С каждым шагом я проваливалась на всю высоту каблука. Темнота ползла из-под деревьев, хотя небо все еще хранило румянец зимнего солнца.

Многие говорят, что после наступления темноты не могут находиться на территории 'Темной стороны'. Деткам страшно, дескать, безымянные останки, набитая костями земля, ерунда в том же духе. После захода солнца здесь ходят исключительно по парам и никогда в одиночку. Лично я нахожу здешнюю атмосферу умиротворяющей.

...Что-то врезалось в левую икру, ударив под коленку. Я свалилась как подкошенная. Перевернувшись на спину, я смотрела, как псевдоразумный тридцатисантиметровый мужичок подбирается ко мне. Рот растянут в улыбке, ручки с маленькими пальчиками тянутся ко мне. Он был разрисован в кукольной манере: красные круги на щеках, красный колпак, синий камзол и синие штанишки. Загляденье. Еще три вертлявых недоростка подбирались кучкой. Всего их было четверо. Интересно, где остальные? Хотя нет, я не хотела этого знать.

Я бросила затравленный взгляд на центральный вход, затем — на приближающегося гнома. Что-то схватило меня за волосы. Любвеобильный псевдоразумный декор. Повторите это двадцать раз подряд и возлюбите технологический прогресс еще больше.

Решив, что с меня хватит, я вскочила и пнула ближайшего гнома ногой. Гаденыш с пронзительным визгом улетел в кусты. Один гном повис на мне, вцепившись в пальто. Нашарив маленького негодяя, я содрала его с себя и отшвырнула. Ко мне уже что было сил, по шею в снегу, бежали трое. Быстро бежали, должна вам сказать.

Я рванула к стоянке, рассуждая о том, что смерть для Гранина — слишком легкое наказание. В самый раз его уволить. На бегу выуживая ключи, я поднеслась к своей машине. Черт знает что такое! Распахнув дверцу, я запрыгнула внутрь. Солнце зашло, и снег искрился в свете стояночных фонарей. Что-то прошмыгнуло под ветвями сосен в паре метров от стоянки.

Выругавшись сквозь стиснутые зубы, я завела двигатель и позволила ему прогреться, затем — сдала назад и подрулила к воротам. Стоянка была забита, но маневры удались. Пока открывались ворота, я сняла очки и протерла запотевшие стеклышки. Что делать с садовыми гномами я решу потом. Владимир махнул мне, и я выехала на дорогу.

Глава 6

Кварталы находятся на Правом берегу. Не в час пик и при сносных погодных условиях от 'Темной стороны' до них — десять минут. Но дороги занесло, снегоуборочные машины не справлялись с работой, движение было невообразимым, просто безумие, а на плотине поток машин и вовсе казался толстым червем из света, поэтому десять минут грозились растянуться в десять часов.

Вереница машин медленно заползала на плотину. Пробка образовалась еще та. Не удивлюсь, если где-то случилась авария.

На часах шесть минут седьмого. Я откинулась на сиденье и включила радио. Сигнал был настроен на радиостанцию Уна Бомбера. Сама радиостанция появилась сравнительно недавно, но уже била все рейтинги популярности.

Я не фанат Бомбера, но послушать его интересно. Сеть кишела его философскими заметками, эссе, зарисовками и даже пьесами. Некоторые причисляли его в ранг святых, кто-то ненавидел, кто-то верил, что он нашел связь с надзерном, а потому он — механический Иисус, икона грядущей механизированной эпохи. Кому-то было наплевать. Но все без исключения знали о Бомбере. В то же время никто не знал, как он выглядит. Время от времени он записывал видео на веб-камеру и заливал в интернет. Однако рассмотреть его на этих видео было практически невозможно: он затемнял комнату и нарочно ухудшал качество записи. Его главной приметой была рыжая борода и хриплый низкий голос.

— Ох, что это, удивился ваш Уна сегодня утром, опять письма? Выводок из гигабайт-цыплят! Я завожусь до умопомрачения, подкуриваю 'Суровый мыслитель' и покорно сажусь читать их. Но что я вижу? Ваши письма говорят мне, что вы полны обсессий и тревог. Богохульные мысли, мысли об убийстве или связи с электричеством. Вы сознаете, что эти навязчивости исходят изнутри, и пытаетесь игнорировать и подавлять их. Но — безуспешно. Доверьтесь мне.

Вы все чаще пишите: 'Дорогой Уна Бомбер, расскажи, пожалуйста, откуда взялось все это нанодерьмо'. Вы действительно желаете знать? Что ж, мои дорогие, я помогу вам и снижу вашу чувствительность, и для этого мне не понадобятся трициклические антидепрессанты...

Кто-то неистово сигналил. Я зыркнула в зеркальце заднего вида. Из огромного, как комета, джипа высунулась толстая недовольная физиономия; пятерня, напоминающая неумелую поделку из сарделек, жестикулировала мне, мол, поезжай. Куда, придурок?!

Я сделала радио погромче. Голос Бомбера был низким и клокочущим, а речь беглой. Безошибочно угадывалось, когда он затягивался 'Суровым мыслителем':

— Не пытайтесь вспомнить — не вспомните, не пытайтесь найти — не найдете. Тревога — главный симптом невроза, имейте в виду. Просто позвольте мне, вашему верному слуге Уне, подкинуть затравку вашему зашореному сознанию. Обогатив свой ум в ходе путешествий и научной работы, я распространяю свои идеи, помогая вам понять...

Господин Толстая Физиономия снова начал сигналить.

Опустив стекло, я высунула в окошко руку в характерном для ситуации жесте.

Как если бы мой средний палец послужил командой к действию, джип рванул на полосу встречного движения. Когда хромированная гора поравнялась с моим авто, господин Толстая Физиономия посмотрел на меня. Я могла читать на его лице: 'Ага, все ясно, за рулем баба'. Он сделал неприличный выпад в ответ. И кто из нас после этого слабый пол? Разумеется, ему было не до милиции, засекшей его — не успел он проехать и десяти метров, как милицейская машина обогнала его и прижала к обочине.

Толстяк не вышел из джипа. Милиционер приблизился, козырнул и представился. Пока мордатый бурно выражал свое негодование, второй милиционер спокойненько достал камеру и начал снимать. Киношка получалась определенно не в пользу владельца джипа. Мизансцена разыгрывалась руганью с одной стороны, и невозмутимостью — с другой. Одним штрафом здесь может не обойтись. Если Толстой Физиономии не повезет, запись попадет в интернет, на сайт милиции. С видео смогут ознакомиться все желающие.

Тем временем Уна Бомбер вещал:

— Один физик-анархист, последователь школы циников и адепт сетевого маркетинга, писал в своем труде 'Это будущее, детка!': 'Для того чтобы сформировать изображение на любой поверхности, необходимо просто заразить ее. Да-да, заразить в прямом смысле слова — также как вы, засранцы, заражаете свою среду обитания. Для этого берем пакетик с микроорганизмами, но необычными, не похожими не на что, сделанное доселе. Знаете, где их найти? Нет, не у толкача в переходе. Этого ты не найдешь ни у одного толкача (хотя, справедливости ради замечу, найдешь много чего другого, не менее интересного). В общем, оставь это, ага? То, о чем я сейчас растекаюсь, не микробы, ни бактерии, и даже ни живые клетки. Каждый микроорганизм — это бионанотехнологический робот, способный к репликации и передачи наследственных признаков из поколения в поколение, просекаешь расклад? Итак, надо взять такой организм, дать ему затравку и заставить эволюционировать. В отличие от живой клетки, которая будет просто делиться, наноробот из подручных материалов сделает себе подобного, причем, с колоссальной точностью. Помогая друг другу, эти любовнички сварганят следующее поколение. Такие себе папаша и мамаша, врубаешься? Этот процесс будет продолжаться до тех пор, пока нанороботы не покроют выделенный ареал обитания. В результате, достигнута необходимая сложность, построены необходимые связи, программа работает, и этот живой конгломерат начинает выполнять заложенные в него функции: транслировать изображение, видоизменять поверхность, иными словами, действие во благо Прогресса, лишь бы было что пожрать. Я тащусь!'

Поверьте Уне, это была простая лабораторная случайность. И все, черт возьми, вдруг тоже стали тащиться, ведь эксперимент удался: любовнички сооружали поколение за поколением себе подобных. Была открыта виза в ад. Заложен первый кирпич. Посажено зерно — как в умах, так и в телах многих из вас. Ученые научились помещать светоизлучающие частицы в аэрозольные баллончики, распылять их и подкидывать им затравку. Нанороботы создавали колонию за колонией подобно бактериям в чашке Петри. Изображение стало пластичным, стало возможным свернуть его и положить в карман. И мир претерпел изменения. Куда более значительные изменения, чем орошенные живыми картинками поверхности. О да, это я, ваш Уна, говорю вам, что мир был. Мир изменился. Изменились мы. Таково положение вещей...

Я выключила радио. А вот и место аварии. Везде были осколки, снег и еще раз осколки, на которых, словно танцор диско, пританцовывал взвинченный до чертиков мужчина в пуховике. Он что-то втолковывал милиционеру. Второй милиционер, нахлобучив на глаза фараонскую фуражку, стоял в сторонке и курил. Еще один 'фараон' с выражением на примятом лице 'только троньте меня, суки' орудовал рулеткой и блокнотом.

Я объехала аварию и наконец-то смогла увеличить скорость.

Глава 7

Река была сказочной, течения вихрились. С платины был виден Остров. В прошлом заповедник и зона отдыха, а нынче закрытая территория, гетто с венецианскими бассейнами и затерянными в разрастающихся декоративных садах мраморными статуями, Остров походил на колыбель. Когда я была ребенком, Остров был открыт для свободного посещения. Много воды и обещаний утекло с тех пор.

Кварталами называют территорию коматозников. Правый берег полностью принадлежит им. Конечно, там хватает и зверолюдов, но они, скорее, закуска, нежели основное блюдо. А основное блюдо — коматозники.

Существует множество причин, почему люди обожают разграничение 'жизнь-смерть'. Вот моя любимая причина: умирание и смерть неизбежны. Смерть — это не болезнь и не убожество, а логика природы, механизм смены поколений. Однако мысль о том, что этот механизм однажды сожрет вас, невыносима, не так ли?

И вдруг 'Смерть отменяется!' — лозунг лаборатории, выпустившей так называемое зерно — смесь технологии и медицины. Заманчивый лозунг и, что более важно, соответствующий предлагаемой лабораторией действительности.

Коматозники — продукты зерна. Я могу сравнить коматозничество с консервацией. Коматозник как помидор, который залили кипятком и закатали в банку. Этот помидор может чертову прорву времени хранится в банке, и ничего с ним не случится (разумеется, если его не съедят). Так и коматозники: они не болеют, не стареют, не умирают (естественным образом, по крайней мере).

Создатели первого зерна — или надзерна, как сейчас говорят, — поняли, что напоролись на золотую жилу. Они быстренько организовали предприятие по продаже горячего, только из духовки, лакомства. Вскоре предприятие было переименовано в Церковь механизированных.

С тех пор, как были проглочены первые зерна и взошел Первый Урожай коматозников, многие стали задумываться о душе. Именно тем, что спиритизм утверждает идею бессмертия души, он стремительно завоевал позиции. Вопросы, касающиеся спиритической практики, отныне обговариваются не на задворках, а масштабно. Ведутся дискуссии; интеллигенция, священнослужители, бизнесмены въезжают друг другу по физиономиям в прямых эфирах. Душа и ее наличие вдруг стало волновать людей больше, чем повышение цен на коммунальные услуги, поверьте мне на слово.

Но есть ли душа у коматозников? Есть ли душа у тех, кто умер, но продолжает каждый день просыпаться, чистить зубы и ходить на работу? Коматозники в одну глотку утверждали, что да. И, поскольку Первый Урожай состоял в основном из влиятельных мира сего, им поверили.

Коматозники — крутые парни. Они под крылышком закона, защищены лучше, чем мы, простые смертные. Если вы денежный мешок, не без искорки авантюризма и нездоровой любви ко всему коматозному, ничто не мешает вам купить легальное зерно и легально законсервировать себя.

'Легально' — ключевое слово. Деньги — ключевой фактор.

Конечно, такое положение вещей устраивало отнюдь не всех, а потому резко увеличилось число стихийных рынков, торгующих нелегальными зернами. Правительство пытается замедлить темпы роста 'мертвого' населения, уничтожить стихийные рынки. У всех, кто приобрел зерно не в Церкви механизированных, возникают серьезные проблемы в лице таких, как мой брат.

Вообще, технология сделала существование если не дольше, то лучше. Интересней. Коматозники — продукты зерна, микса медицины и технологии, и уж никак не Матушки Природы. Они балансируют на грани жизни и смерти. Впрочем, они скорее мертвы, чем живы. Я бы лично ставила на первое.

Кварталы — это что-то вроде коматозной резервации, набитой увеселительными заведениями на любой вкус. Рестораны, бары, клубы, где за пультами в свете стробоскопических ламп выплясывают ди-джеи, казино, кинотеатры, гостиницы, тату-салоны, и все в неоне и голограммах. Здесь даже воздух пронизан псевдожизнью. Днем большинство заведений Кварталов, следуя негласному правилу, закрыты, чтобы приветствовать посетителей с наступлением темноты. Две половины одного города живут в разное время суток.

Влад не одобряет мои вылазки в Кварталы. Как ни странно, в этом я с ним солидарна. Единственное место, куда в Кварталах мы периодически загружаемся вдвоем, это 'Ананасы в шампанском' — ресторан его лучшего друга, Эдуарда.

Я въехала на стоянку 'Фермы'. Говорю вам, в Пороге легче найти 'Ферму', чем областную больницу. Багряная 'Ф' видна за километры. Сейчас буква зависла аккурат надо мной.

Я открыла дверцу предельно деликатно, чтобы не задеть идиотски запаркованную 'тойоту', хотя в самый раз треснуть ее и сделать вид, что так и было.

Стоянка была расчищена от снега, иллюминация роняла красно-зеленый отсвет на асфальт, делая его похожим на дешевый леденец. Звучала действующая на нервы музыка, какую обычно можно услышать на карусели или в цирке. Пятнистые коровы, игриво вышагивая на задних копытах и звеня колокольчиками, зазывали посетителей:

— Посетите 'Ферму' и сам Король Начинок осыплет вас ароматным благословением!

— 'Ферма' — ваш выбор! Обрадуйте Короля Начинок, Человека-Цыпленка, своим заказом! — пропела корова мне в лицо.

— Отвали подальше, парень, — рявкнула я, сбрасывая копыто с плеча.

Корова ответила мне грубым мужским голосом:

— Имел я таких, как ты.

— Сомневаюсь, дружище. Ты себя в зеркало видел?

Зазывале пришлось заткнуться и вновь растянуть мохнатую рожу в добрейшей улыбке, поскольку на подходе была семья: папочка и мамочка с двумя разрумянившимися от холода опрятными детишками на буксире. Зазывала принялся обхаживать их.

Внутри 'Фермы' пахло булочками и кофе. Зал был забит. Я высматривала ярко-вишневую, цвета жвачки, макушку, и уже собралась подняться на второй этаж, когда меня остановил парень с тяжелым взглядом и табличкой на нагрудном кармане 'Фермер первого этажа'.

— Без заказа нельзя, — меланхолично прогнусавил он в порыве казаться коммуникабельным.

Ладно, все нормально.

Я купила кофе.

— Возьмете цып-кекс к кофе?

— Нет, спасибо.

— А цып-пирог?

— Нет.

— Тогда, может, цып-печенье с изюмом?

Я в упор посмотрела на кассира — рыжеволосую круглолицую девчушку.

— Ты просто совестно выполняешь свою работу, да, девочка?

Ее улыбка угасла; она выдала мне сдачу и пожелала приятного аппетита. Будь я чуть более не в духе, чем обычно, то непременно пожелала бы ей найти работенку получше.

На втором этаже Агнии тоже не наблюдалось. Я, правда, приехала на пятнадцать минут позже назначенного времени... Может, Агния тоже опаздывала? Я решила пождать. Не для того я столько тащилась в заторе, чтобы разминутся с ней.

Поскольку секция для курящих была забита, я присела за свободный столик в секции для некурящих. Кофе был откровенным порошковым дерьмом, зато горячим и сладким, я прогрела кишки. Тут я заметила, что ко мне бочком-бочком, как паук-краб, мимо столов крадется еще один славный представитель человечества: прыщавый угловатый тип — фермер второго этажа. Он сказал, чтобы я следовала за ним. Что-то новенькое.

— А волшебное слово?

— Вам оставили записку, — сказал он.

— Это не волшебное слово, — проворчала я ему в спину.

Минутой позже я стояла на кухне. Мир вокруг жарился, пузырился, брызгал и таял. Мимо носились люди, доставляя заказы, поднося к фритюрницам замороженную еду, таская ящики с булочками, переругиваясь.

Возле огромной раковины стоял громадный мужик в фартуке. То, что я приняла за раковину, оказалось фритюрницей, картофель подпрыгивал на опущенном в масло колоссальном дуршлаге. Запах был настолько плотным, что, казалось, его можно натереть на терке. Я чувствовала себя губкой, вбирающей всю эту вонь. Это станет проблемой: волосы и одежда выветрятся не сразу. Особенно мои длинные густые волосы. Приеду домой, вылью на них полбанки шампуня.

— Эй, Бык, к тебе гости, — прыщавый хлопнул здоровяка по спине.

Я так поняла, его имя Бык. Удивлена ли я? Ничуть.

Бык повернулся, сверкнув черным, с медным отливом, глазом. Его футболка и фартук были заляпаны жиром. Надо же, какой чистюля. На футболке я прочитала: 'Из-за долбанных веганов мяса хочется еще больше'. Это был массивный крутой парень и, судя по тому, как он на меня посмотрел, такое положение вещей его более чем устраивало. Он один стоял у фритюрницы, поскольку другим рядом с ним просто-напросто не хватало места.

Вытерев руки о перекинутое через плечо полотенце — такое же грязное, как и его фартук, — он вытащил из кармана брюк клочок бумаги. Стараясь не кривить от брезгливости лицо, я взяла клочок из его жирных лап. Развернув записку, я прочла: 'Планы изменились. Жду по этому адресу'. Ниже выведен адрес. Подняв голову, я уставилась на здоровяка. Он отвернулся и продолжил жарить.

Бык действительно был немного быком, простите за нелепость. Зверолюд, с примесью животных ген. Черт, у этого Человека-Цыпленка в друзьях числиться целый зоопарк! Я молча покинула кухню.

Фермер второго этажа помахал мне на прощание. Подслеповато щурясь, я вышла из 'Фермы' и некоторое время стояла, подставив лицо холодному ветру.

Давайте рассуждать здраво: никто не принуждал меня ехать сюда — я сама решила, что поеду. Ради подруги. Несмотря на неудавшийся спиритический сеанс, на тяжелое утро в компании владельца похоронного бюро, я послушно притащила свою задницу в Кварталы. Но, вместо того чтобы встретить меня на 'Ферме', Агния оставляет эту треклятую записку. Ни 'извини', ни 'пожалуйста', а сухое 'жду'. Конечно, я могла просто взять и убраться из Кварталов. Но словила себя на мысли, что не хочу поворачивать назад, когда проделала уже половину пути.

Обойдя коров-зазывал, я села в машину и вырулила со стоянки.

Бездомный, вылезший из полузанесенной снегом норы под светофором, протянул руку с бормотанием что-то в духе: 'Они окуривали мою нору психотропными средствами. Они забрали мои ноги. Помогите, чем можете'. Я опустила стекло. Свернутая банкнота порхнула в стоящую у его культей банку.

Кто бы мне помог.

Глава 8

Спутник — район с дурной репутацией. Один из так называемых Районов Упадка. Он граничит с Песками, где расположились предприятия по производству пищевых добавок. Дюны песчаных курьеров имеют ярко выраженный желтый оттенок. Иногда ветер доносит желтый песок в Кварталы; песок щекочет лицо, забивается под одежду, трещит на пластиковых поверхностях.

Четырнадцатиэтажный дом стоял напротив занесенного снегом пустыря — свалки. В особенно больших кучах мусора зияли входы в норы-лежанки. Приемный пункт, куда бездомные тащили перспективный хлам, сиял неоновой вывеской. Здесь 'перспективным' называли все, на чем можно заработать.

Бездомные восседали на парапете и сербали суп из пластиковых чашек с логотипом 'Фермы' — багряной 'Ф'. На некоторых бездомных были кепки с надписью: ''Фонд помощи бездомным' имени Человека-Цыпленка'. Интересно, что еще придумает успешный бизнесмен, чтобы стать еще успешнее?

С моей точки зрения, 'Фонд' был чем-то вроде персональной заявки Человека-Цыпленка на святость, дескать, посмотрите, какой я добродетель. А вот и нимб над моей оперенной красиво прилизанной головой. С другой стороны, в 'Фонде' давали горячий суп. Вы не станете кусать кормящую руку, даже если она принадлежит всяким пернатым ловчилам в костюмах-тройках.

Кодовый замок был выдран с корнем, а сама дверь исписана оскорбительными призывами и обклеена объявлениями. Очаровательно. Свет струился с верхних этажей. Дверцы лифта натужно разъехались в стороны. Внутри лифта было темно, воняло табаком и псиной. Я не рискнула доверить свою жизнь этой штуковине и стала подниматься пешком. Мне стоит быть аккуратной и не шуметь — потревоженные жильцы подобных районов имеют обыкновение выползать на площадки и начинать раздачи. А мне не нужны неприятности, правильно?

Я начала тяжело дышать уже на третьем этаже. О вреде курения можно сколько угодно распинаться, но самое паршивое, на мой взгляд, заключается в том, что после минимальной физической нагрузки паровой котел будет завидовать вашему натужному дыханию.

Прибитый к одной из дверей кусок фанеры призывал: 'Исповедуйся!' Именно эта дверь заскрипела, как только мои каблуки цокнули по площадке шестого этажа.

— Исповедуешься, дочь моя? — донеслось из приоткрывшейся двери.

— Как-нибудь в другой раз, спасибо.

Я позвонила в дверь, указанную на бумажке.

— Тогда, может, составишь мне компанию?

Говоривший хихикнул. Так, пора убираться отсюда.

Я всем телом налегла на дверь; она оказалась не заперта. Холод ударил в лицо, сдув со щек и лба выбившиеся из прически пряди. С площадки донеслось ставшее дробным цоканье. Похоже, кто-то является счастливым обладателем веселых копытец. Господин Веселые Копытца, будь он неладен. Я захлопнула дверь прежде, чем нечто высокое и косматое помешало мне. Ну и ну, радушный же прием!

Я привалилась к двери. За дверью слышалось непрерывное цоканье, будто туда вывели пастись пару-тройку озорных барашков.

В квартире было темно. Я отмечала детали окружающей обстановки, как если бы спускала кнопку снимка на фотоаппарате: старый линолеум, синтетические шторы, на кухню через приоткрытое окно нанесло снега, пепельница набита окурками. Во имя всего святого, что Агния тут забыла?

Я злилась и испытывала едкий страх одновременно. Поверить не могу, что я притащилась по сомнительному адресу: непонятно куда, непонятно зачем, непонятно кем врученным мне! Если Агния решила так пошутить, то шутка не удалась.

Да, можете не сомневаться, я спущу с нее шкуру за это.

Я отдернула шторы, и у меня вытянуло дыхание. Норы бездомных усеивали свалку до горизонта. Вдалеке угадывались Пески. Очертания высотных домов Песков размазывал идущий снег. Идеальная зарисовка Преисподней.

'Что ж, я увидела достаточно' — подумала я, когда услышала шорох за спиной. Сердце пропустило удар. Я стала оборачиваться:

— Ну наконец-то...

И запнулась на полуслове.

— Ты не Агния, верно?

Мне показалось, что из комнаты выкачали воздух.

— Кто вы? — просипела я. — И что вы здесь делаете?

Мужчина засмеялся и плавно поднялся из кресла. Он все это время был здесь!

— Ты украла мои вопросы. Значит, не Агния. У тебя голос приятнее.

Я шагнула в двери. Незнакомец, будто зеркальное отражение, повторил мое движение.

— Куда это ты собралась, могу я полюбопытствовать?

— Мне пора, — сказала я, сжимая руки в кулаки. Сердце билось где-то в горле, от чего дыхание было поверхностным и учащенным.

— Видишь ли, я немного иного об этом мнения.

— Прочь с дороги, — выдавила я.

Незнакомец рассмеялся:

— Пока никто не пострадал, поставь эту хреновину на место и давай поговорим.

Я и не заметила, как в моих руках оказалась статуэтка — деревянный орел с распростертыми крыльями и приоткрытым под углом в девяносто градусов клювом. Много острых углов. Причудливая нелепица. Если правильно нанести удар, можно подарить собеседнику много незабываемых ощущений. Я старательно обдумывала это, когда смех мужчины стал громче.

— Что, хочешь врезать мне этим?

Я сделала шажок в сторону. Он шагнул синхронно со мной.

— Мне не нужны неприятности, — голос прозвучал выше и тоньше, чем мне хотелось бы. — Позвольте мне уйти и забудем об этом.

Его смех выбивал из колеи. Людям не нравится, когда нам ними смеются. Впрочем, этот смех подразумевал кое-что другое, нежели 'какая ты забавная'. В нем была угроза. И, чем крепче я сжимала в руках статуэтку, тем явственней эта угроза становилась.

— Кто так делает? Приходит, чтобы сразу уйти. Нет-нет, тебе придется остаться.

Однако всем моим существом завладело обратное желание.

Удобнее перехватив орла, я двинулась в сторону незнакомца. Новый опыт для меня. Как говорил отец: 'Опыт — сын ошибок трудных'.

— Да ладно тебе! — деланно обиженно протянул незнакомец. — Откуда столько агрессии?

Агрессии? Да я не помнила себя от страха!

Я замахнулась проклятым деревянным орлом.

Незнакомец без труда перехватил мою руку. Я даже оскорбилась тем, насколько легко ему это удалось, ведь я вложила в удар всю силу. Выхватив статуэтку из моих внезапно ставших непослушными пальцев, мужчина отшвырнул ее. Я попыталась ударить левой рукой. Он перехватил и ее. Оба моих запястья были в его лапах, как в двух железных тисках. Я оказалась в невыгодном положении. Насколько невыгодном? Настолько, что не могла пошевелиться, стоя аккурат напротив незнакомца.

— Я не хочу делать тебе больно, ясно? Угомонись, — проговорил он. Я чувствовала его дыхание на своей коже. Улыбка расползлась в десяти сантиметрах от моего лица, и было в ней что-то... страшно неправильное. — Угомонись, — настойчивей повторил он, крепче сжав мои запястья.

— Вы сказали, что не хотите делать мне больно...

— Так и есть.

— Что вы сделали с Агнией?

Его смешок холодком скатился по моему позвоночнику:

— Для этого надо знать, где она.

— Вы грабитель?

— Я что, выгляжу как грабитель?

— Не знаю. В комнате темно.

— Я могу включить свет. Но для этого мне придется отпустить тебя. Ты будешь вести себя хорошо?

— Да. — Голос все еще был на октаву выше нормы.

— И никаких деревянных орлов?

Я мотнула головой. Руки разжались в ту же секунду. Выдохнув сквозь стиснутые зубы, я принялась массировать ноющие запястья.

Свет резанул по глазам.

Судя по морщинкам вокруг глаз, ему было около тридцати; взгляд тяжелый, тонкогубый, похожий на проволоку, рот. Затем его губы треснули, словно их полоснули лезвием, и по лицу расползлась широченная улыбка. Улыбка полностью преобразила мужчину, сделав его похожим на кинозвезду. Единственное, что смущало: рот незнакомца, словно кукурузный початок зернышками, был напичкан нечеловеческими зубами.

Его волосы были жесткими и черными, зубы острыми, а вместо ногтей — когти. Скажите-ка, дети, кто это?

— Зверолюд, — вырвалось у меня прежде, чем я прикусила язык.

Это был третий зверолюд, встречающийся мне за эту ночь. 'То ли еще будет', — пропел внутренний голосок. Видите ли, я живу и работаю в окружении, в котором нет коматозников и зверолюдов — только люди и духи, моя претензия на нормальность. И люблю Левый берег именно за то, что там не встретить вышеупомянутых граждан. Все просто, как дважды два: моя территория — Левый берег, их территория — Кварталы. И вот какая ерунда выходит, когда я изменяю своим правилам.

Мужчина посмотрел на меня сверху вниз.

— Ну, есть немного. Сигарету?

Я кивнула. Медленно, словно боялся спугнуть меня, зверолюд полез в карман кожанки и достал пачку сигарет. Поправка: боялся спугнуть или же просто-напросто издевался? Выберите вариант по вкусу. Он вручил мне сигарету. Зажигалка чиркнула, выплюнула огонек. Под запахом туалетной воды незнакомца угадывался запах животного, который, по-видимому, он и старался скрыть.

Я присела на краюшек дивана, сигарета между указательным и средним пальцами, дым тянется вверх изящным локоном. Пришлось левой рукой вцепиться в правую, чтобы дрожь была не так заметна. Зверолюд взял стул и поставил передо мной. Я заметила, как бицепсы взбугрили рукав его кожанки. Он сел на стул и поджег сигарету.

— Поговорим по душам? Вопрос первый: откуда ты знаешь Агнию?

— Она... моя подруга.

— Принимается. Вопрос второй: ты идиотка?

— Я бы попросила!

Он подался ко мне, кожанка заскрипела, и ткнул в мою сторону рукой с сигаретой:

— Я объясню. Следи за моей мыслью: я здесь, чтобы встретиться с Агнией. Она кое-что задолжала мне. Вместо нее я встречаю тебя. Ты следишь за моей мыслью? Нас только что подставили, причем, один и тот же человек. Даже не знаю, кому должно быть обиднее, учитывая тот факт, что один из нас называет ее подругой.

Мой взгляд затуманился.

— Господи Боже, — прошептала я.

— Как раз Он здесь не причем. Откуда у тебя этот адрес?

Во рту пересохло. Я запустила руку в карман и выудила клочок бумаги, врученный мне Быком с 'Фермы', протянула зверолюду. Рука дорожала. Зверолюд взял клочок бумаги, развернул, пробежал глазами по написанному. Пристально посмотрел на меня.

— Наверное, хочешь задать Агнии кое-какие вопросы.

— Наверное.

— Нам по пути. Я собираюсь наведаться в 'Сладкий Зуб'. Поедешь со мной?

В тот самый момент, когда вопрос повис в воздухе, я уже знала, что выбора как такового у меня нет. Что не поеду обратно в офис как ни в чем не бывало. Ведь не было этого 'как ни в чем не бывало'. Агния подставила меня. Что тут непонятного? Конец дружбы.

Намотайте на ус: чтобы дать человеку понять, что вы не хотите с ним больше общаться, достаточно отправить его по левому адресу, прямиков в лапы к маньяку. Как бонус: существует немалая вероятность, что вы больше не увидите вашего друга, потому что ему свернут шею.

Незнакомец представился Константином. Я не спросила, а он не рассказал мне, что именно задолжала ему Агния. Я сидела, вжав голову в плечи, таращась в одну точку и пытаясь справиться с потрясением, а также с проклятыми щиплющими глаза слезами. Надо двигаться дальше. Я не сомневалась, что с этим проблем не возникнет; проблемы возникнут с таким понятием, как 'дружба'. Этим утром Кудрявцев пошатнул мою веру в коматозников, а уже вечером подруга — веру в людей.

Константин вышел на площадку. Я выглянула из-за его спины и увидела грязно-бурую гору курчавого меха, стоявшую на двух козлиных ножках возле распахнутой двери, ведущей во тьму. Из дверного проема тянуло сырым мехом.

Константин присвистнул:

— Приятель, когда ты в последний раз мылся? Воняешь кошмарно! Ты уж прости, но я не люблю грязнуль. Считаю до пяти, а потом спускаю тебя, абсолютно бесполезного урода, с лестницы.

Зверолюда на козлиных ножках как ветром сдуло. Я слышала, как щелкнул запираемый замок.

Можно подправить тело, например, отрастить рога или хвост — здесь вашей фантазии есть, где разгуляться. Как Константин, намешавший в себя гены то ли волка, то ли медведя, не важно. Другое дело — зверолюд на козлиных ножках. Человека в нем осталось не больше, чем зубов в пасти бульдога моей бабушки. Полностью перекроенное тело. Повторяю, полностью. Как гнусный фавн, только такие вот фавны вряд ли нравятся детишкам.

Я не хотела оставлять машину в Спутнике на ночь — лучше уж сразу сдать ее на металлолом. Но вопрос осторожности потерял свою актуальность, когда я обнаружила все четыре колеса спущенными. Я какое-то время просто стояла возле авто. Потом, запахнув пальто и ежась под пронизывающим ветром, зашагала за Константином. Я знала, что утром на месте моей машины будут либо обгоревшие останки, либо обглоданный каркас. Учитывая, сколько за последний месяц было случаев поджогов, скорее, первое, отстраненно подумала я.

Горели не только машины, но и прошлое, в котором остался предавший меня человек. Я несколько раз повторила эту фразу про себя и, в конце концов, решила, что она идеально вписалась бы в сценарий какого-то телевизионного долгоиграющего мыла. Но — не моей жизни.

Глава 9

Над улицей, где-то между дорогой и тучами, зависла голограмма мэра Порога. Седовласый мэр белозубо улыбался, изображенный в крайне непристойной позе. К загорелому мускулистому телу какого-то мачо просто прилепили голову мэра. Голограмма то и дело подрагивала от помех. Бьюсь об заклад, ее авторами были голосовавшие за другого кандидата. Либо же разочаровавшиеся в проводимой мэром политике. Так или иначе, результат народной любви на лицо. Вернее, на голый волосатый зад.

Патруль оцепил часть дороги и тротуара под голограммой, пытаясь обесточить ее. Люди останавливались, задирали головы, показывали пальцем, снимали беспредел на камеры мобильных телефонов. Во всяком случае, равнодушной голограмма не оставила никого.

Вход в 'Сладкий Зуб' караулил габаритный зверолюд в кожаном жилете и в раритетной фуражке. Прежде чем впустить кого-либо, он задействовал свой тяжелый сканирующий взгляд. Я решила перестать считать встречающихся мне на пути зверолюдов — все равно там, в 'Сладком Зубе', собьюсь со счета. Эта перспектива сделала меня еще более мрачной. И испуганной.

— Ночь Лейтенанта Ликера и классического ретро, — зачитал Константин вывеску. — Звучит заманчиво.

Мохнатая физиономия повернулась к нам, карие глаза зафиксировались вначале на Константине, затем на мне. Дыхание с фырканьем вырвалось из слюнявой пасти.

— Ну? — Голос у охранника был под стать комплекции — низкий, рычащий.

— Нам бы очень хотелось попасть внутрь.

Константин вложил в когтистую лапу сотку. Охранник скомкал банкноту, сунул в карман и нехотя отодвинулся в сторону.

Коридор был узким и темным, лестница вела вниз, вниз, вниз. У меня нет клаустрофобии, но назвать узкие и темные коридоры уютными я не могу.

Музыка нарастала; пол гудел, вибрация передавалась подошвам. Из дыры в стене вдруг вылез пудель в шафрановых брюках и кружевном жилете. Я не шучу — пудель в человеческий рост. Я затаила дыхание и сделала над собой усилие, чтобы не скривиться. Он растянул пасть в гримасе, показав блестящие от слюны зубы. Константин сказал ему, что он — привратник на вратах в рай, ну или что-то в этом роде. Пудель, польщенный, пропустил нас. Из глубин коридора волнами накатывала музыка — тяжелый ремикс на одну из песен Примадонны.

В 'Сладком Зубе' собралось, по меньшей мере, двести голов: зверолюдов, коматозников и людей. Помещение было заставлено круглыми столиками, в лакированных столешницах отражался кроваво-красный неон. В центре — танцпол, на котором яблоку негде было упасть. У стены — столики, с табличкой на каждом: 'Заказан', и кожаные диваны цвета лакрицы. Агния, помнится, рассказывала, что иногда сам владелец заведения, Сладкий Зуб, отдыхает на одном из диванов, и в такие дни охраны в клубе чуть ли не больше, чем клубящихся.

Сигаретный дым застилал глаза. Официантка в коротком розовом платьице протиснулась мимо нас. Все либо выпивали, либо танцевали, либо то и другое одновременно. Ди-джеем был Лейтенант Ликер.

Сколько себя помню, ночным притонам я предпочитала, скажем, более комфортный отдых. Кто-то в двадцать три регулярно посещает клубы, а кто-то проводит по полдюжины вызовов в день, и поистине ценным вознаграждением за работу считает пятичасовой сон. Королевским вознаграждением — восьмичасовой. У меня нет времени на клубы.

Я оглядывалась в поисках Агнии. Мы протиснулись к бару, что с такой толкотней было отнюдь непростой задачей. Бармен — высокий худющий мужчина с хитрым лицом, с татуировками на руках, — повернулся к нам.

— Два апельсиновых сока, — наклонившись к бармену, перекрикивая музыку, сказал Константин.

Бармен ловко взял два высоких стакана, плеснул сок, бросил соломинки и поставил перед нами на салфетки с бегущей вдоль каждой надписью: 'Сладкий Зуб'. Наверное, мы с Константином были единственными, кто не принимал здесь на грудь. Константин заплатил, я не возражала — не то положение, чтобы поощрять свое гордое начало. Я вытащила соломинку, положила на салфетку, взяла стакан и сделала большой глоток.

— Видишь Агнию где-нибудь? — спросил Константин, наклоняясь к моему уху. Вернее, проорал. Я поморщилась.

Барная стойка гудела под моим локтем. Басы были настолько пробирающими, что у меня заныли зубы.

Я покачала головой.

— Не хочешь рассказать о себе?

— Нет.

— Так как, говоришь, тебя зовут?

Обычно люди задают этот вопрос, когда у них появляется к вам интерес. Значит, с первого раза не потрудились запомнить, или же банально пропустили мимо ушей.

— Рита.

— Рита кто?

— Просто Рита.

— Мне кажется, или мы уже где-то встречались?

Если меня не сразу узнают, то говорят именно это. Третья по полярности фраза: 'Мы учились с тобой в одной школе, верно?' Она меняется в зависимости от возраста и облюбованных мест собеседника.

— Тебе кажется.

Он кивнул и отвернулся. Ценю такое качество, как понятливость.

Все, чего я хотела в данный момент, это посмотреть Агнии в глаза и убраться отсюда подальше.

В 'Сладком Зубе' вы забудете о времени суток и погрузитесь в мечты из дыма, музыки и шерсти.

Я не хотела никуда погружаться.

Быка я увидела по чистой случайности. Поперхнувшись, я вцепилась в руку Константина. Бык направлялся к бару, ведя за руку миниатюрную девушку. Он был затянут в черную кожу, латекс и сетку, цепи свисали с мускулистого бедра. Мех зачесан и уложен. Ничего себе! Разительная перемена, если вспомнить грязный фартук. Рядом с миниатюрной спутницей он смотрелся как шагающая кожаная гора. Я внимательней присмотрелась к его спутнице. Нет, мне не показалось: на ней был парик — парик из белых искусственных волос, уложенных в стрижке 'каре'.

За руку Быка держала ни кто иная, как Агния.

Константин проследил за моим взглядом.

— Это Бык, парень с 'Фермы'! — проорала я ему. От потрясение я даже не пыталась выпустить его руку из своей. — Это он передал мне записку!

И тут Бык увидел нас: вначале его взгляд уперся в Константина, потом, будто струя мочи по снегу, метнулся на меня. Он как-то странно дернулся, отпихнул Агнию и достал из-под кожаного пиджака пистолет.

Пистолет!

Время остановилось.

Кто-то закричал, но без особого энтузиазма. Крик прорвался сквозь грохочущий ремикс на 'Самоцветов'. Танцующие кинулись врассыпную, будто бусины с порванной нити. Вокруг Быка быстро образовалось пустое пространство. Грянули первые выстрелы. Не успев испугаться, я бросилась на пол. Диско-шар раскрошился на тысячу осколков, хлынувших на танцпол жалящим дождем. Музыка оборвалась, но тишиной и не пахло: от поднятого воя закладывало уши. Лейтенант Ликер, ссутулившись, скрылся за задрапированной дверью.

Я приподнялась на четвереньки в надежде перебраться в более безопасное место. В следующее мгновение я распласталась на полу от резкого толчка в затылок. От силы удара очки слетели с переносицы. Нет времени их искать. Прикрывая голову руками, я заползла за барную стойку. Над головой одна за другой взрывались бутылки, их содержимое перед моим носом смешивалось в едкую жижу, от которой першило в горле, а язык распухал во рту.

Какая-то женщина завизжала:

— Вызовите скорую! Есть раненые!

Стрельба прекратилась.

Константин ловко перепрыгнул через стойку и оказался рядом со мной.

— Быстрее, — скомандовал он, хватая меня за руку.

Спотыкаясь и хрустя по осколкам, мы побежали через зал. Но, как я совсем скоро поняла, не к выходу.

Агния лежала в центре танцпола. Волосы вишневой волной разметало вокруг ее головы, парик, весь в крови, валялся рядом. Она упала на осколок; он торчал из ее горла, кровь делала его похожим на клубничный лед. Бык как сквозь землю провалился. Мимо нас проносились некогда беззаботные тусовщики 'Сладкого Зуба'. Возле входа на лестницу образовалась толчея.

— Где зерно? — спросил Константин, садясь на корточки возле девушки. Ему пришлось прокричать вопрос, такой вокруг стоял шум. Как в клетке с экзотическими пернатыми. Но Агния не смотрела на него — она смотрела на меня.

Я упала на колени, хлюпнув в луже крови. Сквозь джинсы я почувствовала, что кровь теплая. Агния заставила меня наклониться к ее лицу, ее разгоряченное дыхание прижималось к моим губам, капельки чего-то горячего брызгали окропили мое лицо. Ее глаза были размером с блюдца, зубы окрашены в пурпур.

— У нее ничего нет, — рявкнул Константин и отшвырнул сумочку Агнии.

Я не помнила, как он оттащил меня от мертвой Агнии. От шока я еле передвигала ноги; чувствовала, как влажнеет затылок, как что-то начинает сочиться сквозь волосы, пропитывая их точно губку. Скоро эту губку уже можно было выжимать. Видимо, ударилась где-то. Только я не помнила, где. Боли не было, и это хорошо.

Мы были в коридоре, среди толкающихся потных тел. Кто-то вцепился в мое пальто. Я потеряла равновесие и упала на спину, из глаз брызнули искры. Кто-то закричал. Кажется, это была я.

— Это все из-за тебя! Из-за тебя, сука! — прорычал Бык, склоняя надо мной свою окровавленную мохнатую морду. Его лоб был рассечен, кровь заливала глаза. Он фыркал и сплевывал ее на меня.

Константин схватил Быка за шиворот, блеснул нож. Бык опрокинулся, подмяв под себя руку, словно поверженный Голиаф.

— Милиция на подходе! Милиция на подходе! — непрерывно вопил кто-то.

Толпа уплотнялась с каждой секундой.

— Помоги мне, — попросил Константин.

Я была слишком потрясена, чтобы возражать. Общими усилиями мы волокли Быка до самого выхода, прямиком на заснеженную улицу. Как и боли, холода я не чувствовала. Было свежо, ослепительно свежо. К затылку словно приложили лед. Я споткнулась, но устояла на ногах.

'Сладкий Зуб' стал сосредоточием паники, тусовщики разбегались кто куда, я могла их понять — ниже по улице слышался нарастающий вой приближающихся милицейских сирен. Охранник с входа куда-то пропал. Его я тоже могла понять.

Константин отпустил Быка. Мои руки были слишком слабы и непроизвольно разжались. Громоздкая туша свалилась в снег, стукнувшись затылком о бордюр. Бык зарычал. Оказывается, мы проволокли его уже метров двадцать. Я и не заметила.

Снежинка растаяла на моем носу, другая запуталась в упавших на глаза волосах. Здоровой рукой я смахнула каплю. Константин открыл багажник. Мы приподняли Быка. Расставив ноги для устойчивости, Константин ловко впихнул его в багажник, словно делал это не в первый раз. Вероятно, не в первый. Потом наклонился и прохлопал его карманы. Его лицо тоже было в крови — то ли рана, то ли чужая кровь. Внезапно он хохотнул и извлек из нагрудного кармана жилетки Быка какой-то маленький блестящий предмет. С мгновенно просветлевшим лицом он сунул его в карман кожанки.

Мы выехали навстречу стремительно приближающимся мигалкам. Милиция пронеслась мимо, оставив в воздухе снежные вихри. Я оглянулась. Две милицейских машины и фургон затормозили возле 'Сладкого Зуба'. Из фургона повалили фигуры в спецовках.

Я откинулась на сиденье. В ту же секунду голову прострелила такая боль, как если бы мир вдруг взорвался, разлетелся на мелкие-мелкие кусочки.

— Рита! Рита, посмотри на меня!

Слова путались в голове. Я пыталась ухватиться хотя бы за одно, но они вытекали из меня и пропитывали волосы и блузку. Константин резко дал по тормозам. Вместе со словами вытекал и свет, и уже скоро я оказалась в кромешной темноте. В ней ничем не пахло.

Глава 10

— Фу, это что, кровь?

— Ты чего фукаешь, калоша!

— Ребята, забираем ее.

Я открыла глаза. Поняла, что лежу, свернувшись в калачик, на лавке. Кожаная куртка, явно не с моего плеча, покрылась тонкой коркой льда, щека заледенела.

Возле меня стояло четверо патрульных, овчинные воротники подняты, шапки-ушанки надвинуты на глаза. Все четверо таращились на меня.

В голове гудело, словно вместо мозгов был улей, в который то и дело залетали пчелы, неся на лапках крупицы информации. Я не помнила, как оказалась здесь, на лавочке, напротив закупоренного на зиму фонтана, и откуда на мне эта кожанка. Силилась припомнить, но не могла. Странное ощущение в теле. В голове. Воистину, как если бы там гудели пчелы.

— Документы есть? — пробасил патрульный — тот, что стоял ближе всех ко мне. Он бросил окурок в снег и выжидающе уставился на меня.

Я покачала головой. Это было ошибкой. Тошнота подкатила к горлу, и меня вырвало под ноги патрульному.

— Фу, какая гадость, — заржал один из них, обладатель визгливого немузыкального голоса. В голове запульсировало пуще прежнего.

Ботинки того, что стоял ближе всех ко мне, исчезли из поля зрения. Фокус с исчезновением сопровождался забористой руганью. Каюсь, я немного запачкала их. Тяжело дыша, я легла на спину и закрыла глаза, пытаясь побороть тошноту и головокружение.

— Она облевала мне ботинки! Черт! Проценко, ты чего ржешь?

Проценко аргументировал свою позицию усилившимся пронзительным, похожим на визг бензопилы, смехом. Смех, впрочем, резко оборвался — сразу после характерного звука удара.

— Никто не смеет надо мной смеяться, понял, козел чертов? Никто!

Судя по стону, Проценко все понял.

— А теперь — тащим сучку в машину. Ну-ка, живо!

До меня начинало доходить, почему они с таким рвением хотят забрать меня с собой, в участок. Конечно, если мы доедем до участка, а не до ближайшей темной подворотни, где эти ребята смогут разнообразить свой день, сделать свою смену чуточку веселее.

Меня подхватили на руки. Я застонала — мне показалось, что моя голова вот-вот оторвется от плеч и упадет прямиком в снег, причем, я была в этом настолько уверена, что даже коснулась ее свободной рукой — вторая была затиснута между моим боком и животом поднявшего меня патрульного. Голова была на месте, слава Богу.

— Эй, ребята, вы чего? — Все обернулись. К нам направлялся молодой человек — черноволосый, в неброском свитере. — Рита! — воскликнул он.

Патрульный поставил меня на ноги и отошел, доставая блокнот и ручку. Обезьяна с вложенным в лапы блокнотом и ручкой и то смотрелась бы правдоподобнее, солиднее.

— Ваши документы, — капризно потребовал он, недовольный таким раскладом.

Я узнала подошедшего. Имя вынырнуло из памяти: Константин. Он обнял меня за плечи, шепнул на ухо: 'Иди к машине', и легонько подтолкнул в нужном направлении. Я не ставила бы на то, что не упаду по дороге, но попытка не пытка, правильно? Прежде, чем отвернуться, я заметила расползшуюся по лицу Константина улыбку. Его острые, нечеловеческие зубы определенно произвели неизгладимое впечатление на патрульных.

Я не упала, но качало меня сильно, словно я пыталась пересечь палубу попавшего в шторм корабля. Не доходя каких-то пяти метров до авто, я поняла, что силы покинули меня, и села прямо в снег...

Когда я открыла глаза, то увидела Константина. Сколько времени я просидела в снегу? Я вдруг поняла, что ничуть не замерзла. Как такое возможно?

Константин захлопнул за мной дверцу, обошел машину и сел за руль.

— Привет, — сказал он тихо.

— Привет, — шепнула я.

Тепло обволокло тело, налипший на одежду и волосы снег таял. Константин помог мне снять кожанку, которая, разумеется, принадлежала ему. Струсив с моей одежды и волос капельки влаги, он вновь набросил куртку на меня, подобно одеялу.

Перед внутренним взором алели губы Агнии — алые от крови...

Сердце пропустило удар.

Агнии больше нет.

Снег сверкал в свете фар, словно счищенные с рыбы чешуйки.

Сегодняшний день должен был закончиться, как и любой другой — поздним вечером, в офисе, далее была бы дорога домой, душ и сон. Как же так получилось, что все пошло наперекосяк? Я не знала ответ на этот вопрос. Как и на вопрос о том, что же со мной все-таки произошло. Я затаила дыхание и прислушалась к своим ощущениям. Поднесла дрожащую руку к волосам на затылке. Они свалялись, склеились в... в чем-то.

— Неприятный опыт, не так ли?

Я посмотрела на Константина. Его глаза были такими же выцветшими, как августовские цветы. По его лицу ничего нельзя было прочесть.

— Почему ты оставил меня там?

— Тебе надо было остыть.

— Хотел избавиться от меня? В таком случае, не надо было возвращаться.

— Послушай, Рита. — Он вздохнул. — Нет, я не хотел от тебя избавляться. Я отошел на минуту, а когда вернулся, у тебя появилась компания.

Меня передернуло. Прежде мне не приходилось иметь дело с патрульными Кварталов, и впредь я бы не хотела повторения этого опыта.

— Ты объяснил им? — забормотала я. — Объяснил, что я законопослушная и что мне не нужны неприятности?

— О да, — Константин оскалил зубы в подобии улыбки, — объяснил, будь уверена.

Я все терла лоб — никак не могла собраться с мыслями, мечущимися под черепушкой подобно животным в горящей клетке. Кажется, я застонала, ведь Константин посмотрел на меня совсем как печальный Гамлет.

— Голова болит, — объяснила я.

— Еще бы, — кивнул он.

Я посмотрела на приборный щиток. Электронные часы показывали начало одиннадцатого ночи. Значит, без сознания я пробыла около двух часов.

— Константин, — я впервые обратилась к зверолюду по имени, — что со мной произошло? Мне надо знать. Голова... раскалывается.

Я помнила толчок в затылок; помнила, как меня швырнуло на пол; помнила ощущение, словно из меня вытекают слова... А потом все проглотила тьма — прохладная, тихая. Должно же быть этому какое-то объяснение!

— Ты — Рита Палисси.

Я вздрогнула.

— Откуда... как ты узнал?

— Помнишь, я спросил, не встречались ли мы? Конечно, мы не встречались, но я вспомнил, где видел тебя — по телевизору. Так вот, ты спрашиваешь, что с тобой произошло. Ответ, учитывая то, кем ты являешься, может быть как плохим, так и хорошим. Глядя как посмотреть.

— Валяй. Хуже все равно не станет — некуда.

— Оптимистично. Ладно, ты когда-нибудь слышала о зернах? — спросил Константин, скорее, шутливо, чем серьезно. — Прости за дурацкий вопрос. Так вот, одно из них пошло тебе, — он стрельнул в меня ярким взглядом, — на пользу.

Паззл щелкнул и сложился в картинку. Меня как ледяной водой окатило, холодный пот выступил на лбу и на спине.

— Я что, умерла? — Вопрос застал меня врасплох своей прямолинейностью. Скорее, я спрашивала у себя, нежели у зверолюда: 'Я что, умерла? Умерла, да?'

Миновав два 'лежачих полицейских', Константин въехал на стоянку круглосуточного супермаркета, и заглушил двигатель. Поправил на мне куртку — трогательный, заботливый жест.

— Что ж, можно и так сказать.

— То был не осколок.

— Нет, не осколок. Бык выстрелил тебе в голову.

Я сидела и смотрела через лобовое стекло на сияющий огнями супермаркет. Там, внутри, наверняка тепло и пахнет выпечкой и бактерицидным моющим средством. Несмотря на позднее время, двери то и дело услужливо разъезжались, чтобы впустить или выпустить покупателей под искрящийся зеленый снег — зеленый из-за огромной изумрудного цвета вывески. Люди обожают делать покупки в Кварталах, особенно в ночное время суток. Таким образом, из рутинной угнетающей процедуры покупка продуктов превращается в увлекательное путешествие в место, владельцем которого является немного мертвый парень. Коматозники не приветствуют в Кварталах живых бизнесменов, зато приветствуют живых покупателей, всегда готовые отрезать у тех часть кошелька. Иными словами, в Кварталах концепция меняется: здесь мертвые делают деньги на живых.

Коматозники.

И теперь я одна из них.

— Я дал тебе зерно. Можешь не волноваться, оно было абсолютно легальным.

Волноваться — значит, проглотить, переварить и аккумулировать в себе новую информацию и двигаться дальше. Я не волновалась.

— Легальные зерна можно достать только в Церкви механизированных, — лишенным интонации голосом проговорила я.

— И у Агнии. Ну, пока она не сыграла в ящик.

Стоп, хватит. Мне было достаточно того, что Бык выстрелил мне в голову, я умерла, но, благодаря зерну Константина, стала коматозником. Я не могла сказать, в чем разница между 'умерла' и 'стала коматозником' — я всегда была уверена, что это одно и то же. Ты коматозник, а, значит, ты, дружище, мертв, мертвее некуда. Но, щурясь от яркого света супермаркета, чувствуя холод и запах крови, я больше не была в этом уверена.

Коматозность. Это многое усложняло. Особенно отношения с Владиславом. А родители? Что скажут папа и мама, когда узнают? О том, чтобы поведать им правдивую версию случившегося, и речи быть не может. Ни им, ни Владу. Никому. Что будет с моим бизнесом, с 'Темной стороной'?

— О Боже. — 'Скажи это, скажи'. — Я коматозник.

— В самом деле, все не так плохо.

— Нет, именно так плохо! Именно так, мать твою, плохо!

— Так, приплыли, — Константин ударил по рулю. Я даже не шелохнулась, продолжая таращиться в одну точку. — Хочешь сказать, что мне надо было позволить тебе истечь кровью и умереть? — рычал он. — Ну извини, что поступил с тобой как распоследний ублюдок! Мой поступок, разумеется, не идет ни в какое сравнение с поступком Быка!

А, к черту.

Потеряв ко всему интерес, я залезла на сиденье с ногами, свернулась в клубок под тяжелой кожанкой и закрыла глаза. А, когда в следующее, как мне показалось, мгновение открыла их, Константин садился в авто, а вместе с ним в салон рвались снежные хлопья. Я не чувствовала не холода, ни тепла, только ноги скотски затекли. В руках Константин держал коричневый бумажный пакет с логотипом супермаркета.

— Я кое-что принес.

Я смотрела на то, как он извлекает из пакета упаковку влажных салфеток, достает одну салфетку и поворачивается ко мне. Запах свежести, чистоты. Жасмина. Он скрупулезно вытирал мое лицо, лоб, щеки, губы, шею, вытягивая из упаковки все новые, и новые, и новые салфетки, а грязные бросая на приборную доску. Все салфетки на приборной доске были испачканы чем-то бурым.

— Ты мог забрать зерно, оставить меня где-то на обочине и просто уехать, — сказала я.

Константин как раз наклонился к моему лицу и тер мою скулу. Его рассеянный взгляд обрел осмысленность.

— Да, мог. Я так уже делал.

Я отвела взгляд в сторону:

— Так почему не поступил так снова?

Он перестал вытирать мою скулу, из его рта вырвался полувздох, полустон, он откинулся на сиденье. Я провела рукой по лицу, облизала губы. На губах остался солоноватый привкус мыла.

— Не знаю, — ответил он, наконец. — Я не мог позволить тебе умереть. Это все, что я знаю.

В отсветах вывески супермаркета его лицо казалось эфемерным, словно бы сотканным из зеленого дыма.

— Бык все еще в багажнике? — спросила я.

— Конечно.

— Почему он стрелял в меня?

— Думаю, он стрелял в нас обоих, тебе просто... не повезло.

Восхитительная формулировка. Если бы не Константин, я бы, дура, продолжала думать, что невезение — это когда ты торчишь в заторе два часа.

— Понятно, — я отвернулась. — Зато повезло тебе. Зерно ведь твоим было. Что, теперь будешь шантажировать, тянуть из меня деньги? — Я сухо рассмеялась. — Любой другой на твоем месте поступил бы именно так.

— Я не любой другой, — улыбнулся Константин. Нет, зло оскалился. — И вот что, Палисси: зерно не мое.

— Класс. Теперь чувствую себя виноватой за то, что осталась жива. Вернее, стала коматозником.

Константин какое-то время всматривался в мое лицо. Его глаза были взбешенными, но лицо оставалось равнодушным.

— А ты, я посмотрю, зараза еще та, — сказал он. От вида его звериных зубов у меня по спине побежали мурашки. — Я не держу тебя, Рита, — он потянулся к дверце с моей стороны. — Ты свободна. У меня слишком мало времени, чтобы тратить его на тебя.

Я сжала зубы.

— А сколько у тебя есть?

Он был так близко, мог повернуть голову и коснуться губами моего лба. Было видно, что мой вопрос огорошил его.

— До утра, — ответил он внезапно осипшим голосом.

— Отодвинься.

Я стряхнула тяжелую кожанку с себя и вылезла из машины.

— Ты приняла правильное решение.

Да, знаю.

Хотя я и чувствовала чуждое одеревенение в теле, однако рука с удивившей меня стремительностью метнулась и вцепилась в дверцу, когда Константин, перегнувшись через сиденье, попытался закрыть ее. Он поморщился.

— Забыла что-то?

— Я не ухожу, Константин. Далеко, по крайней мере. Я хочу повидаться с Быком. Он может ответить как на мои, так и на твои вопросы.

Константин вышел из авто, снег заскрипел под подошвами его ботинок. Его слова неслись мне вслед:

— Ну да, общественная стоянка — отличное место для выяснения отношений с пассажиром в багажнике. Первый представитель периферии настучит на нас в милицию.

— Бык убил меня, понимаешь? — возразила я и открыла багажник. — Это дает мне некоторые преимущества. Нынче старина Бык обслуживает меня без очереди. Константин, — позвала я десятью секундами позже.

— Сожалею, но он не сможет обслужить тебя без очереди. Ни тебя, ни меня, ни кого бы то ни было.

Я захлопнула багажник, и как раз вовремя, потому что мимо нас, нагруженный двумя бумажными пакетами, прошел тучный мужчина в длинной дубленке. Дубленка была из разряда тех, какие люди покупают не потому, что являются обладателями превосходного тонкого вкуса, а потому, что эти дубленки словно говорят сами за себя: 'Посмотрите, я стою пять штук, мой владелец может купить золотую карточку в любом супермаркете Порога'. Окинув меня взглядом (узнал меня?), Безвкусная Дубленка открыл машину и сложил покупки на заднем сиденье. Мандарин выкатился из пакета и шлепнулся ему под ноги. Наклоняясь за мандарином, мужчина закряхтел — живот явно доставлял ему массу неудобств.

— Мы все еще можем переговорить с Быком, — сказала я, глядя на то, как Константин вытряхивает из пачки сигарету и закуривает. — И не говори мне, что не знаешь как — не поверю.

— Мне казалось, девушки твоего класса не должны знать о подобных вещах.

— Пробел в моем воспитании. Или — в воспитании моего брата. — Второе более вероятно, подумала я.

— На что пялишься, приятель? — Константин шагнул к Безвкусной Дубленке и почти доброжелательно улыбнулся. 'Почти' играло определяющую роль.

Мужчина быстро подобрался, юркнул в машину и укатил.

Я перевела взгляд с номерного знака стремительно удаляющейся иномарки на Константина. Он стоял в паре метров от меня, но, как и номерной знак, я разглядела написанное в нижней части его пачки сигарет 'послание курильщикам'. Рука непроизвольно взметнулась, чтобы поправить очки на переносице. А потом я вспомнила, как очки слетели с меня, когда... когда пуля Быка угодила в мой затылок.

Я зажмурилась. Открыла глаза. 'Послание курильщикам' было на месте — до рези в глазах четкое.

У меня восстановилось зрение? Я не снимаю очки с восемнадцати лет, и не планировала снимать их всю оставшуюся жизнь. Но — вот что: я снова вижу мир, находящийся более чем в двух метрах от меня, вижу не букетом размытых очертаний, а с захватывающей дыхание четкостью.

— Что ты там увидела? — Константин поднял пачку сигарет на уровень глаз и нахмурился. — А, понял. У тебя плохое зрение... кхм, было.

Похоже, он знал гораздо больше о бонусах, идущих в комплекте с коматозностью.

В том, что всем погоняет проглоченное зерно, я не сомневалась. Я решилась и осторожно коснулась затылка, готовясь к всплеску боли. Провела кончиками пальцев по сваленным волосам. Значит ли мое восстановившееся зрение, что зерно затянет и эту рану? Что ж, если уж мне жить... существовать с этим, то было бы неплохо.

Я нашла свое полупальто, скомканным на заднем сиденье; большое бурое пятно выделалось на драпе. Химчистка отменяется — кому захочется носить пальто, в котором тебя убили? Стараясь излишне не зацикливаться на том, чем является это бурое пятно и откуда оно взялось, я порылась в карманах пальто, выудила ключи от квартиры, сунула их в задний карман джинсов, а двадцатку сжала в кулаке. Ключи от машины брать не стала — теперь они годны разве что для открывания бутылок 'Ам-Незии'. Терпеть не могу 'Ам-Незию'.

— Мне надо в уборную.

— Постой.

Сняв с себя свитер, Константин протянул его мне; его пальцы были горячими. Он остался стоять в черной футболке.

— Вот, накинь. И собери волосы. Да, так намного лучше.

— Ты замерзнешь, — заметила я, глядя на то, как он поводит бугристыми плечами, словно пытается отогнать холод.

— У меня есть куртка. Не замерзну.

Оправляя на себе слишком большой свитер, я на негнущихся ногах зашагала к супермаркету.

Десятиградусный мороз, а мне не было холодно. Кажется, теперь я знала, что чувствует Эдуард, выходя зимой на улицу в тонкой рубашке. Ничего не чувствует.

С неба валили осколки, будто там тоже однажды был диско-шар, а кто-то взял и пальнул в него. Я протаптывала сразу две дороги: одну — к супермаркету, другую — к себе. Обе дороги — тернистые и тяжелые. А на заднем дворе моего захламленного сознания тем временем поселились Деревские вместе с Кудрявцевым. С этим еще предстоит разобраться. Казалось, все это осталось в другой, прошлой жизни. Ощущение, что на мой мир упала бомба, и разорвала его на две части, не ослабевало.

Голова разваливалась, словно из нее вытрусили все шурупы, и она держалась на честном слове. Кожа головы зудела из-за свалявшихся волос.

Освещение в супермаркете напоминало больничное. Именно под таким светом должна слазить кожа. Меня обдало струей теплого воздуха, пахнущего концентрированным кофе из автоматов, и 'Ам-Незией'. Второй охранник за эту ночь проводил меня пристальным взглядом. Однако этот, в отличие, от первого — мохнатого зверолюда в кожаной фуражке, — был человеком. Я попыталась придать лицу скучающее выражение и направилась прямиком к уборным.

Я толкнула дверь бедром, подошла к раковинам, закатала рукава и вымыла руки до локтя. Плеснула в лицо горячей водой и какое-то время смотрела на свое отражение. На голове — мочалка, под свитером — одеревеневшая от засохшей крови блуза, черные потеки на плечах и спине. Господи Боже. Свитер Константина действительно пригодился.

Я выдавила на ладонь мыло, сунула голову в раковину, намылила волосы, несколько раз сполоснула их и выжала. Менингит вряд ли грозит мне, пройдись я после этого по щиплющему морозцу. Вся затылочная часть головы была сплошным оголенным нервом, но я терпела. Сток окрасился в ржавый и вонял медяками. Я заплела волосы в подобие косы и почувствовала себя немного лучше. Теперь волосы пахли... ничем. Волосы пахли мокрыми волосами. И это было здорово — не чувствовать запаха засохшей крови. Избавившись от этого запаха, я поняла, что он преследовал меня с того самого мгновения, как я пришла в себя на лавке в окружении патрульных.

В отделе с лекарствами я взяла аспирин, а уже у кассы — бутылку минеральной воды, этикетка на которой обещала мне все тайны мироздания в одном глотке. Женщина на кассе с пресыщенным видом пробила товар и даже не подняла головы, чтобы посмотреть на меня. Охранник теперь таращился на меня с аховым выражением на роже.

Константин сидел в машине с настроенным на волну Уна Бомбера радио. При моем появлении он выключил радио.

— Ты что, вымыла голову?

Я плюхнулась на пассажирское сиденье и захлопнула дверцу.

— Вроде как.

— Я знаю, где достать 'Турист', — сказал он.

Проглотив сразу четыре таблетки аспирина, я запила их большим глотком воды. Тайны мироздания как не были мне доступны, так и не стали.

Я слышала о 'Туристе' от брата: иногда он использовал его, чтобы расставить все точки над 'I' с особо буйными плохишами, которые дали себя укокошить прежде, чем Владу удалось вытянуть из них нужную информацию. 'Турист' возвращает к жизни на небольшой отрезок времени. Наверное, не самое приятное зрелище, какое только можно представить, но кто ценит информативность, тому плевать на зрелищность.

— Продолжай.

— Есть у меня на примете одно место, где можно раздобыть практически все. Но тебе придется пойти одной: владелец 'Шлака' сказал мне, что если я еще когда-нибудь сунусь на его территорию, он застрелит меня. Не волнуйся, он коматозник, полюбит тебя с первого взгляда. На подходе к 'Шлаку' ты встретишь барашка. Он проведет тебя.

Что ж, звучит здорово.

Глава 11

Я коснулась кармана, в котором лежали врученные Константином деньги, остановилась, обернулась. Здесь, под нагромождением пристроек, лестниц и подвесных ночлежек, не было видно неба. Снег не долетал до асфальта, оседая на хлипких конструкциях. А если и долетал, то таял от испарений из канализационных люков. Здесь было как в теплице, в которой, однако, росли исключительно кучи зловонного мусора. Пакеты, будто огромные хищные снежинки, болтались над влажным парящим асфальтом. Контейнеры с номерами ЖЭКа были завалены мусором. В воздухе стоял тяжелый запах испарений и гнили.

Забавная штука, но этим утром я проснулась с уверенностью, что день будет таким же понятным и предсказуемым, как пять копеек. А еще кретинские гороскопы всегда врут, имейте в виду.

Цок-цок-цок.

На этот раз я была уверена на все сто, что слышала цоканье.

Я подобрала железный прут.

Кто-то заблеял, кажется, из-за одной из мусорных куч. Стоило к ней приблизиться, как блеянье оборвалось. Что-то юркнуло от одного контейнера к другому: цок-цок-цок. Выше подняв прут, я обошла контейнер. Цок. Мальчик поднял голову. Бараньи глазки уставились на меня. Открылся маленький ротик, и из него вырвалось шипение. Мальчик сказал что-то — какая-то тарабарщина, — и прошмыгнул мимо: цок-цок-цок. Одновременно откуда-то сверху что-то капнуло, я подняла голову, но успела заметить лишь лисий хвост. Туфли хлюпнули по луже мочи. Я отшвырнула прут и побежала. С меня хватит, черт побери!

Барашек ринулся за мной. Такие, как он (а этот не исключение), обычно бегают по мелким поручениям и, так выходит, зачастую идут в расход. Иное дело: кто дает поручения. Это могут быть как профсоюзы бродяг, так и коммуны тех, кто называет себя демонами. Первые беднее, вторые опаснее. Кажется, мы имели дело со вторыми. Но кто скажет наверняка?

Я споткнулась и упала, содрав ладони. Перевернувшись на спину, привстав на локтях, я смотрела, как барашек подскакивает ко мне, опускается на корточки и, урча, начинает тереться о мои туфли. Пушистая заводная игрушка, ни многим, ни мало. От шерсти ребятенка поднимался жар и резкий запах серы. Я подтянула ноги и одним быстрым движением села на корточки, упираясь содранными при падении ладонями о влажный теплый асфальт. Наши лица оказались на одном уровне.

— До меня доходили слухи, — сказал барашек, — что здесь пропадают девочки.

— И мальчики тоже. Маленькие мохнатые мальчики.

Бараньи глазки злобно сузились:

— Не боишься так отвечать?

— Послушай, мне всего-то нужно, чтобы ты провел меня в 'Шлак'.

Барашек ухмыльнулся. Не как ребенок. Дети так не ухмыляются — не умеют. А этот умел. Впрочем, барашек не был ребенком, а потому наверняка умел еще много чего другого.

— Тогда не отставай.

Цок-цок-цок.

Бар действительно назывался 'Шлаком'. Мусора здесь было по колено. ЖЭКи плевали на Районы Упадка, а Районы Упадка плевали на ЖЭКи. Так что, вполне вероятно, через пару-тройку лет здесь распуститься огромная свалка. Территории, отведенные под свалки, носят дурную репутацию: вместе с мусором туда имеют обыкновение стекаться разнообразные формы жизни, почти все из них далеко не гуманисты. И вряд ли Бог имеет какое-то отношение к тому миру.

Вниз вела пологая лестница: один неуклюжий шаг, и вы кубарем покатитесь вниз, сломаете шею. Зал был тесным и задымленным, с низким потолком и шершавыми стенами, о которые можно зажигать спички. Контингент полностью соответствовал моим ожиданиям. В посетителях 'Шлака', в их звероподобных лицах уже невозможно было угадать прежние человеческие черты. Запах стоял как в собачьем питомнике. Все, план 'Зверолюды в моей жизни' перевыполнен на десять лет вперед.

Барашек взял меня за руку и повел к барной стойке. У него была маленькая теплая ручка. Как если бы меня вела плюшевая игрушка. Барменом оказался бледный мужчина с длинными тусклыми волосами. По мере приближения к нему у меня все сильнее чесался нос. А потом, внезапно, все прошло. И знание наводнило меня не хуже, чем собравшиеся в 'Шлаке' зверолюды наводняли свои желудки алкоголем. Этим знанием было: бармен — коматозник.

Я силилась припомнить: слышала ли я когда-нибудь, чтобы коматозники чувствовали друг друга? Нет, никогда.

Бармен достал из-под стойки бутылку пива, поелозил по ней грязной тряпкой, открыл и поставил перед мальчиком.

— У вас случайно не найдется сигаретки? — На стойку передо мной грузно опустилась массивная пятнистая лапа. Хотя слова и вылетали не из человеческой глотки, сам вопрос был задан предельно вежливо.

— За каким чертом мне знать такие глупости? — взвизгнул барашек, видимо, приняв вопрос на свой счет. Он дернулся, расплескав немного пива по стойке. Бармен без особого рвения протер ее.

— Я не с тобой разговариваю, штопоромордый.

Я повернулась и уставилась в крупную пятнистую морду далматинца. При всем желании я не могла назвать это 'лицом', потому что лицом оно не являлось.

— Прошу прощения, боюсь, что не найдется.

— А, понятно, — пес сразу поник. Он переступил с ноги на ногу и поправил кепку с рекламой 'Ам-Незии'. Совсем как человек, которым он когда-то был. Мне стало почти жаль его. Однако вряд ли он нуждался в моей жалости. — Можно вас чем-нибудь угостить?

Я покачала головой:

— Из этого ничего не выйдет.

Пес, разочарованный, вернулся за свой столик.

Ребятенок захихикал:

— Вот ты и получил от ворот поворот, ублюдок, — оскорбление барашек произнес тихо и тут же оглянулся — не дай Бог пес услышит. Мальчик влез на высокий стул и весело болтал копытцами. — Шура, смотри, кого я привел!

— Черт возьми, я просил не называть меня Шурой!

— Прости, Шура. Так как на счет бесплатной выпивки для нашей гостьи?

— Вначале пусть скажет, кто она и что ей нужно.

— Меня зовут Рита. Мне о вас рассказал один мой... хороший знакомый. Мне нужен 'Турист'. Всего-навсего.

— Выметайся, — гаркнул бармен, прекращая елозить тряпкой по стойке и уставившись на меня.

И знаете что? Я не смогла выдержать этот взгляд, отвела глаза. Более того, поняла, что разливающийся по моему лицу жар не что иное, как румянец.

— Я заплачу.

— О, вы только послушайте, она заплатит! И что мне с твоих денег? Разве твои деньги стоят того, чтобы на следующий день мою лавчонку прикрыли, а все потому, что кто-то не смог держать язык за зубами? Выметайся, — повторил бармен.

— 'Турист'? Слышал, его используют в Церкви механизированных как дополнительную опцию для вип-клиентов.

Бармен наградил барашка ледяным взглядом:

— Между прочим, ты тоже много болтаешь.

— Противоположности притягиваются, да, Шура? Именно поэтому мы с тобой лучшие друзья. Ты и я, навеки.

— Александр, — то ли из-за того, что я произнесла это громко, то ли потому, что назвала бармена полным именем, но в тот же миг поняла, что теперь меня выслушают. Вот она, истина: обращайтесь к людям уважительно, и ваши шансы быть услышанными значительно возрастут. Я понизила голос до полушепота: — В моем багажнике труп, с которым у меня остались неразрешенные дела. Очень важные неразрешенные дела. Ключом к пониманию, естественно, при вашем содействии, может послужить только 'Турист'.

— А она шутница, — барашек подавился пивом и стал лихорадочно оглядываться по сторонам.

— Она не шутит, — сказал бармен с неизменно пустым лицом. — Труп в багажнике? Пахнет криминалом.

Я не стала говорить, чем пахнет снаружи 'Шлака'.

— Я заплачу, — повторила я, — и буду молчать.

— Иди за мной. Но руки держи в карманах — это тебе не комиссионка.

Бармен сунул тряпку, которой протирал стойку, в задний карман джинсов, и скрылся за дверью, которой я вначале не заметила. Барашек спрыгнул со стула, прихватил с собой пиво и, озорно цокая, припустил за барменом.

За дверью была целая система подсобок и коридоров; куда ни плюнь, везде ящики со спиртным, консервами и другим, неподдающимся классификации хламом. Цоканье ребятенка летело из глубины коридора. Я вдруг почувствовала себя Алисой, идущей за белым кроликом. Очень неуклюжей Алисой: я на всем ходу врубилась в ящик. Из ящика что-то разъяренно зашипело. Боже, что это? Потирая ушибленную коленку, я ускорила шаг, внимательнее глядя под ноги.

Я оказалась в тесной комнатушке с низким потолком, где воняло освежителем воздуха и пылью. Повсюду — стеллажи с каким-то банками, коробками, оружием и книгами. Бармен стоял под лампой и курил, дым от сигареты червем взвивался под потолок и закручивался вокруг лампочки. Он протянул мне руку с раскрытой ладонью. Я вначале подумала, что он дразнится, но потом увидела в его руке капсулу. Желатиновая красно-белая оболочка. Вкуснятина.

— Пять сотен.

Я отсчитала пять сотен, взяла капсулу. Бармен сунул деньги в карман, даже не пересчитав. Похоже, он хотел распрощаться со мной как можно быстрее.

Я вышла из 'Шлака', в напоенную канализационными испарениями декабрьскую ночь. Всю дорогу до заклейменных номерами ЖЭКов контейнеров барашек дергал меня за свитер, словно ребенок, требующий купить ему мороженое. Я потрепала его по голове и попрощалась. Оставшийся путь до машины в мозгу колотилась одна-единственная, до невозможности нелепая, мысль: черт, а ведь у него режутся рожки.

Глава 12

Если бы к 'Туристу' прилагалась инструкция, полагаю, она звучала примерно так: 'Для того чтобы оживить мертвеца, Вам потребуется: а) мертвец, б) 'Турист'. Шаг первый: откройте Вашему мертвецу рот, разломайте капсулу 'Туриста' и высыпите ее содержимое мертвецу на язык. Шаг второй: ожидайте пару минут. Приятного времяпровождения!'

Мы ожидали уже минут пять, но ничего не происходило. К тому же, это никак нельзя было назвать приятным времяпровождением, даже с натяжкой.

Константин припарковал машину в тени заброшенной четырнадцатиэтажки, выключил двигатель и открыл переднюю дверцу, чтобы в салоне зажглась лампочка. Вокруг ни души.

Мы стояли у открытого багажника, и смотрели на свернувшегося в позу эмбриона Быка. Никто из нас не делал попытки заговорить. Да и не о чем говорить. Каждый думал о своем. Я лично — о Быке. Судя по выражению лица зверолюда, последние минуты его жизни были не самыми радостными на его веку. Я расстроилась еще больше и отвернулась, обхватив плечи руками.

И тогда это произошло.

Казалось, голос летел из забытой радиоточки:

— Почему здесь так темно?

Я повернулась к багажнику. Позу Бык не поменял, но его глаза были широко распахнуты и полны первобытного ужаса. Вначале я списала это на обман зрения, но потом вспомнила, что зерно избавило меня от близорукости, и наклонилась ниже. Нет, это не обман зрения — в глазах Быка плясали тени и силуэты, которых в помине не было здесь, на запорошенной снегом обочине. Черт, да на многие километры вокруг не было ничего подобного!

Именно тогда, когда вам кажется, что вы уже просто не в состоянии испугаться сильнее, это случается. Я медиум, и видела много такого, от чего мне плохо спится ночью. Но в случае со спиритизмом я знала, на что иду. Здесь же я была обыкновенным наблюдателем, зрителем на пьесе без программки, не знающим, чего ожидать. 'Турист' открыл невидимую заслонку и позволил душе Быка в последний раз побывать в теле. Или тому, что мы называем 'душой'. Мне, впрочем, вдруг до колик не захотелось приплетать сюда душу. Что угодно, только не душу.

То, что смотрело на меня из бычьих глаз, не имело ничего общего с прежним Быком — крутым пахучим парнем с 'Фермы'. Словно он вернулся с того света, по дороге подцепив десяток-другой призрачных автостопщиков.

— Ты умер, — сказал Константин. — А вокруг ночь.

— Я не хотел умирать!

Константин закатил глаза. Похоже, его не беспокоили разительные перемены, произошедшие в Быке. Скорее всего, он их просто не замечал.

— Рита, хочешь первой поговорить с ним?

— Мамочка, пожалуйста, мне страшно, — захныкал Бык.

— Закрой глаза, — велела я. Бык безропотно подчинился, от чего мне стало еще тоскливее. — Уже не страшно?

Если бы вы спросили меня, почему я продолжаю стоять и смотреть на того, кто пустил мне пулю в голову, то вряд ли получили бы внятный ответ. Я даже себе не могла ответить на этот вопрос. Более того, не была уверена, хочу ли вообще говорить с Быком, и не проще было бы оставить это Константину.

Раньше мне не доводилось видеть действие запрещенных препаратов; теперь же, глядя на свернувшего калачиком Быка, была благодарна судьбе за это.

Голос Быка шуршал как наждачная бумага:

— Дьявол, это ты? Я в аду?

— Бык, это Рита, и ты не в аду, а в Кварталах. Ты застрелил меня этим вечером в 'Сладком Зубе', помнишь?

— Я застрелил тебя? Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?

— Почему ты это сделал?

— Тебя не должно было быть в 'Зубе'. Это не входило в наши планы. Мы хотели оставить зерно себе. Агния сказала, что никогда не простит твоего брата. Она хотела сделать ему больно, сделав больно тебе.

Выходит, меня бы не впутали во всю эту заварушку с зерном, если бы между этими двумя в выпускных классах ничего не было! От злости и потрясения тряслись руки. Пришлось сцепить их и переплести пальцы.

Одно я знала наверняка: я не расскажу об этом Владу. Вы вновь спросите, почему. И вновь я отвечу, что не знаю.

Если бы не Агния, я бы не стала коматозником. Если бы не я, Агния бы не умерла. Впервые я почувствовала разницу между 'умереть' и 'стать коматозником'.

— Если я тебя застрелил, — спросил Бык, — почему ты сейчас говоришь со мной? Ты тоже умерла? Мы оба в аду?

— Во мне зерно, которое мы нашли у тебя.

— Это не мое зерно, за него заплатил зверолюд по имени Константин.

Константин присвистнул, дескать, еще бы.

— Это ты, Дьявол? — встрепенулся Бык, поворачивая голову на новый звук.

— Да, это я, — подтвердил Константин.

Я укоряющее посмотрела на зверолюда.

Бык заплакал:

— Я знал, что это ты, знал, что окажусь в аду! О, мама-мамочка, мне так страшно! Где Агния? Агния!

Меня потихоньку начинало это доставать.

— Агния мертва, — сказала я.

— Какой ужас! — Бык начал громко всхлипывать. — Я так любил ее!

Поняв, что больше не выдержу ни секунды, я сорвалась с места и размашисто зашагала вдоль дороги, села на заснеженный бордюр и подставила лицо под заметно поредевший снег.

Константин подошел ко мне, казалось, спустя целую вечность.

— Действие 'Туриста' закончилось, — сказал он, усаживаясь рядом со мной и вытягивая ноги. — Я же говорил, зрелище не из приятных.

Ненавижу, когда предложение начинается с 'я же говорил'. Но я промолчала; сидела, обхватив руками колени, слушая шепот падающего снега.

— Узнал что-нибудь интересное?

— Думаю, будет правильно больше не впутывать тебя во все это.

Я какое-то время обдумывала сказанное.

— Слишком поздно об этом заботится, Константин, — пожала я плечами.

— Ты повидалась с Быком. Задала вопросы, получила ответы. Езжай домой, Рита.

— Поздно, — повторила я. — Я помогу тебе достать зерно.

Его профиль был резко очерчен в свете задних фар авто. Нахмурившись, он смотрел перед собой.

— Тебе что, совсем мозги вышибло? Ты не знаешь, о чем говоришь.

— Тебе не удастся задеть меня. Я уже приняла решение.

Константин хмыкнул и повернулся ко мне, кожаная куртка скрипнула.

— Знаменитая Рита Палисси, по вине паршивого зверолюда ставшая коматозником. Однако уже не паршивый зверолюд, а она сама продолжает рыть себе яму.

— В детстве я вырыла много ям в песке, — сказала я задумчиво.

— Ты хочешь поехать со мной.

Это был не вопрос. Я кивнула и, съежившись, вжала голову в плечи. Константин дал мне сигарету, тоже закурил. Мы смотрели, как падает снег, но каждый думал о своем.

Константин коротко пересказал мне все, что услышал от Быка.

Итак, не раньше, чем этим утром, Агния наведалась в Церковь механизированных к некоему Пушистому Хвосту, чтобы забрать предназначенное для Константина зерно. Собственно, куда еще, как не в единственную в городе цитадель легальных зерен? Просто необходимо знать верные точки соприкосновения. Такие, как, например, Пушистый Хвост. Все лучше, чем, попав в Церковь, начать орать: 'Кто здесь, обходя установленные правила, продает билетики в коматозность?'

Вообще, для того чтобы купить зерно и легально уплыть в мир коматозности, надо иметь статус, связи и справку о психическом здоровье. У Константина не было ни первого, ни второго, ни третьего. У Агнии не было первого и третьего, но было второе. У меня было первое, второе и третье, но сознательно я бы никогда не выбрала себе этот путь. Но разве меня кто-то спрашивал?

— А если Бык соврал? — спросила я.

— Под 'Туристом' не врут.

Прежде чем поехать в Церковь, надо было избавиться от тела, начинающего быстро деревенеть. Скоро Бык станет неподъемным, одеревенеет до такой степени, что мы не сможем разогнуть его.

Проснувшись сегодня утром, надев любимую блузу, я бы ни за что не поверилаъ, что закончу свой день над багажником малолитражки с трупом повара 'Фермы' внутри. До определенного времени мы все уверены, что с нами не случится ничего плохого, а все эти драмы и трагедии марают поверхность другой планеты, в другой Вселенной. А потом случается нечто, что переворачивает ваш беспечный, обжитый мирок с ног на голову. Еще вчера вы живы, а уже сегодня — хлоп! — с пулей в голове. Говоря о том, что жизнь преподносит нам сюрпризы, мы предполагаем иного рода сюрпризы.

На счет 'три' мы выудили Быка из багажника, протащили по обочине, в кювет, прямиком в глубокий снег. Прямо по курсу лежала свалка — страна в стране, со своей жесткой иерархией, законами и, возможно, даже налогами. Глаза привыкли к темноте. Я насчитала одиннадцать мигающий точек, вероятно, от костров, обозначающих входы в человеческие норы-лежанки. Мне не хотелось задерживаться здесь дольше, чем требуется.

Мы вошли в ночь, словно нырнули в стоячую воду, и оставили Быка примерно в тридцати метрах от дороги. Я порывалась затащить его подальше, но снег скрывал слишком много неприятных сюрпризов, таких, как, скажем, брошенная покрышка от старого авто, о которую можно споткнуться и сломать ногу, или яма, или заботливо укрытые снегом мотки проволоки. Свалка брала свое с каждым нашим шагом, и очень скоро мы были вынуждены сдаться.

Возвращались к машине в молчании, слушая завывания ветра и прилетевшие издалека, вместе с ветром, крики — то ли человеческие, то ли какого-то животного, некогда бывшего человеком.

Глава 13

Расположившийся под торгующей фетишами лавкой бездомный уныло повел в нашу сторону картонкой. На картонке было написано: 'Помогите, чем можете'. В его ногах стояла пластиковая чашка с дымящимся супом и лежала шапка-ушанка с парой копеек. На футболке, надетой поверх двух, а то и трех свитеров, от чего она надулась на нем, словно крышка на банке с просроченными консервами, написано: 'Купите бургер и маленькую 'Ам-Незию' по специальному предложению. Вырученные деньги будут перечислены в 'Фонд помощи бездомным'.

Церковь механизированных по периметру опоясывал трехметровый забор. Над калиткой сияла надпись: 'Круглосуточно'. Не могу сказать, что я почувствовала себя как дома (хотя теперь в каком-то извращенном смысле принадлежала к Церкви).

Фанатичная чушь о первом созданном зерне — или надзерне — гласит: если бы Иисус был жив, он бы непременно проглотил его и стал механическим Иисусом. Механический Иисус всегда был ширмой, за которой людям хотелось спрятаться и поверить в некую высшую цель поглотивших общество изменений — как на генном, так и на сознательном уровнях. В действительности же, нет никакой высшей цели. Как и Бога в стенах Церкви механизированных — нет, не было и не будет.

Церковь — это офис, куда ты приходишь говорить не с Богом, а с ловчилами в дорогих костюмах. Но именно эти ловчилы в дорогих костюмах, благодаря технологии, справляются ничуть не хуже Бога — продают пригласительные в коматозность. Здесь никому не молятся — здесь, как и в любой другой крупной корпорации, делаются деньги. Большие деньги.

Вокруг Церкви раскинулся сад. Прошу прощения, Сад. Разумеется, он был взращен с помощью технологии. Весьма удачная стилизация под английский сад осенью: кованые фонари, беседки, и где-то там, в глубине территории, пруд с геоцинтами. Система безопасности была ненавязчивой. Снег походил на жидкое серебро, которым были облиты все деревья и каждый листок в частности. Сквозь серебро проглядывали насыщенные золотые краски осени.

Церковь механизированных представляла собой добротное здание с витражными стеклопакетами и современной лепниной. Мы поднялись на крыльцо и вошли в дверь с уведомлением: 'ОБЪЕКТ ПОД ОХРАНОЙ'.

В фойе стояла образцовая тишина, не считая плеска воды в фонтане. Анфилада упиралась в лестницу, ведущую на второй этаж. На ресепшине сидел ничем не примечательный мужчина. Насколько все вокруг было чрезмерным, настолько мужчина был скучным. Я смотрела на него, и мне хотелось зевнуть. Все в современном мире держится на контрастах.

— Рады видеть вас в Церкви механизированных. Я Борис. Чем могу вам помочь?

— У нас назначена встреча с Пушистым Хвостом, — сказал Константин.

— Ваши имена? Я проверю по журналу.

Если он станет проверять журнал...

— Меня зовут Рита Палисси, и, видите ли, нам действительно очень надо к Пушистому Хвосту. — Я подумала и добавила: — Нас может не быть в журнале, это незапланированная встреча.

По выражению лица Бориса я поняла, что мое имя прозвучало для него не пустым звуком. В общем, сдала себя с потрохами.

— Маргарита Палисси, — улыбнулся он, — рады видеть вас.

— Спасибо, Борис, но нельзя ли сделать так, чтобы мой визит остался конфиденциальным? Сами понимаете... — Я запнулась, не зная, что Борис должен понимать.

Однако что-то он таки понимал. Возможно, даже больше чем я, поскольку ответ прозвучал незамедлительно, будто отрепетированная реплика на прослушивании:

— О, конечно-конечно, госпожа Палисси, вне всякого сомнения, мы можем гарантировать вам конфиденциальность. Позвольте, я вас проведу к Пушистому Хвосту. Следуйте за мной, пожалуйста.

Ночной секретарь Церкви провел нас по анфиладе, до лестницы, где свернул в один из коридоров и остановился перед дверью без номера или таблички. И дверь, и секретарь воплощали собой саму заурядность. Они нашли друг друга.

— Примите мои соболезнования, — сказал Борис и толкнул дверь.

Постойте, что? Что он сказал? Но вдруг стало поздно — дверь открылась.

За дверью была комната с большим витражом и стульями, выставленными в шесть рядов по шесть перед помостом с водруженным на него зеркально-черным гробом. На стульях сидело четверо скверного вида мужчин, все как один с коротко стрижеными затылками, в черных костюмах. Сразу ясно — телохранители. Главным же, несомненно, был стоящий возле гроба толстяк в розовом свитере и кожаных мокасинах. Он, как и четверо верзил, обернулся на звук открывшейся двери. На крупном носу сидели очки в старомодной роговой оправе, делая его пучеглазость почти непристойной.

Толстяк поднял руку, призывая вскочивших телохранителей к спокойствию. Несмотря на внушительную комплекцию, подчеркиваемую обтягивающим свитером, в этом движении было много изящества. Впрочем, по нему и не скажешь, что он переживал из-за лишнего веса, скорее, это только накидывало плюсы в копилку его крутости. Он был большим и важным, и любил быть таким.

— Сядьте, мальчики. Сядьте, и послушайте, что я вам скажу, — проговорил толстяк, будто собирался поведать сказку. Его голос отличался зычностью — голос рассказчика. — Многие любили Пушистого Хвоста, но только эти двое, узнав о его трагической смерти, решились приехать и проводить его в последний путь — на Небеса, где он непременно найдет свой самый большой орех. Я прав, мальчики?

— Да, Платон Сергеевич, — сказал один из мордоворотов.

— А вы что скажите, уважаемые?

— Все верно, — сообщил Константин.

Дверь за нами закрылась.

— Очень хорошо, — кивнул толстяк. — Ибо смерть Хвоста многим послужит примером того, как делать не следует, а именно — кусать кормящую руку.

Константин крепче сжал мою ладонь. Не надо быть гением, чтобы понять, что мы угодили в настоящую передрягу. Заявившись сюда, мы подали себя на блюдечке с голубой каемочкой, зарекомендовав, как одни из возможных клиентов Хвоста. Хвост поплатился за проворачиваемые махинации. Выходит, кислород перекрыли: и Агния, и Хвост меньше, чем за сутки, отправились в неоплачиваемый отпуск.

Все это время я слышала какой-то странный звук — словно невидимые костяшки постукивали о деревянную поверхность. Я огляделась и не нашла ни одной подходящей поверхности, кроме... чернильного гроба на помосте.

— О, кажется, я слышу! — Платон наклонился к гробу и прислушался. — Кто там? — Он постучал в ответ и, подняв голову, весело рассмеялся. — Может, присядете? — обратился он к нам.

— Нет, спасибо, — сказала я, а сама устало подумала: 'Только не это. Только не очередной 'Турист''.

— Кто там? — повторил Платон и вновь постучал. Ему постучали в ответ. — На самом деле, — толстяк выпрямился, размял спину, — я боялся именно этого. Что 'Турист' подействует столь быстро. Видите ли, мне нравится здешняя атмосфера спокойствия.

К этому моменту по крышке гроба изнутри уже неистово колотили. С видом утомленного жизнью человека Платон покачал головой и распахнул гроб.

Пушистый Хвост сел, вытаращив полные страха глаза.

— Что происходит? Где я? Пожалуйста, заберите меня отсюда! — Он протянул руки к толстяку. — Платон, это ты? Забери меня отсюда! Мне страшно!

— Не могу, Хвост, прости, — Платон опустил руки Пушистого Хвоста вдоль тела и помог лечь обратно в гроб.

Но Хвост снова сел.

— Что происходит? — взвизгнул он.

— Кажется, тебя убили. Ты только посмотри, какая кошмарная рана! — Платон расстегнул верхнюю пуговичку на рубашке Хвоста. Шею Пушистого Хвоста огибала темная полоса. — Ай-ай-ай! Никак тебе перерезали горло!

— О, нет, какой кошмар!

Кажется, принявшие 'Турист' мертвецы начинают говорить шаблонами.

— Нет, нет, нет! — кричал Пушистый хвост, вцепившись в бортики гроба; слюна потекла по подбородку, капнула на галстук. — Мне перерезали горло!

Платон достал из кармана джинсов платок и тщательно вытер Пушистому Хвосту подбородок.

— Больше всего не люблю эту часть, — краем рта объяснил он. У Платона были зрители, сцена, декорации, не хватало камеры и крика: 'Снято!' Такие, как Платон, большие и важные парни, играют везде и всегда, упиваясь всеобщим вниманием. — Разве ты не помнишь, почему? Почему тебе перерезали горло?

— Я продавал зерна, а полученные деньги клал на счет бывшей жены.

Как сказал Константин, под 'Туристом' не врут.

— Ты поступил очень плохо, Хвост, и босс разочарован в тебе. Знаешь, зачем я дал тебе 'Турист'? Нужна твоя подпись, дружище. — Платон махнул одному из телохранителей — тому, что соглашался с ним вслух. Такое впечатление, что со стула встал черный костюм с приделанной к нему головой, из-за торчащих ушей напоминающей кубок. Впрочем, судя по вытаскивающему душу взгляду, все, кто когда-либо осмеливался пошутить над лопоухостью этого мордоворота, оказывались тяжело покалеченными. Лопоухий достал из внутреннего кармана пиджака свернутый листок и ручку, и протянул их Платону. — Вот здесь, Хвост, будь так добр.

Пушистый Хвост безропотно повиновался, совсем как Бык, когда я приказала ему закрыть глаза. Толстяк отдал подписанную бумагу и ручку лопоухому уроду.

— Платон, я попаду в ад? — с придыханием спросил Хвост. Его правая рука все еще сжимала воздух там, где недавно была шариковая ручка.

— Да, — вздохнул тот, снова разминая спину, — полагаю, именно в ад.

— Мамочка! — взвизгнул Хвост, когда в руках Платона блеснуло лезвие.

Я вскрикнула. Платон схватил Хвоста за волосы и оттянул его голову назад так, что рана на горле раскрылась. Лезвие погрузилось в плоть. Заливая рубашку, пиджак, пачкая жемчужную обивку гроба, из раны полилась черная густая кровь.

Платон впихнул вырывающегося Пушистого Хвоста обратно в гроб и захлопнул крышку.

— И так будет с каждым умником, слышите? С каждым, мать его, гребаным умником! Святые Небеса, я свитер заляпал, — добавил толстяк сварливо, но, вспомнив о нас с Константином, встрепенулся, растягивая рот в дружелюбной улыбке: — Дорогие гости, может, все-таки присядете?

Парализованные разборкой, мы с Константином не услышали, как открылась дверь. Что-то уперлось мне в шею, и я свалилась как подкошенная — прямиком в прохладную тьму.

Глава 14

Первое, что я осознала, сбрасывая с себя паутину сна, было: черт возьми, я снова спала в одежде! Похоже, вчера опять задержалась в офисе и, скорее всего, порог дома переступила, когда на маршрут выехали первые троллейбусы. Какое-то время после пробуждения я буду чувствовать себя разбитой и не выспавшейся, но душ и чашка кофе мигом все исправят.

Я приоткрыла глаза, и в черепную коробку тут же ревущим потоком хлынул свет. Словно проникнувшись идеологией экспрессионизма, он заляпал ее стенки, вызывая головную боль и, как следствие, отвратительный спазм в желудке. Кто поднял жалюзи? Разве жалюзи не были опущенными, когда я уходила? В том-то и дело: я четко помнила, что они были опущены.

Я прислушалась к своим ощущениям и поняла, что лежу не в своей кровати. Не в своей комнате. И уж наверняка не в доме, где у меня квартира. И, скорее всего, даже не в том районе. Вот черт.

Вокруг был мех: мех разных текстур, расцветок, комбинированный с кожей, бархатом и кружевами. Даже лампа на прикроватном столике была с абажуром из стриженой норки.

У панорамного окна стоял мужчина. Из одежды на нем было лишь полотенце, замотанное вокруг бедер, татуировка на всю спину — лик Иисуса в терновом венце, с закрытыми глазами и выступившей на лбу и висках кровью. Я привстала. Иисус открыл глаза и посмотрел на меня. Подвижная тату в цвете! Будто почувствовав движение татуировки, мужчина обернулся.

— Марго, доброе утро. Я ждал, когда вы проснетесь. Прошу вас, не обращайте внимания на мой внешний вид: я только из душа, решил заглянуть к вам и проверить, все ли у вас в порядке.

Я села в кровати и сощурилась от яркого зимнего света, пузырящегося на шелковистых меховых поверхностях.

— Я в порядке.

Самое досадное заключалось в том, что я никак не могла сообразить, как здесь оказалась. И, все-таки, что произошло вчера? Ведь неспроста этот мужчина знает мое имя, а моя голова раскалывается, словно ее положили между молотом и наковальней, и...

В желудке возникла сосущая пустота.

Константин. Агния. Бык. Зерно. Церковь механизированных. Пушистый Хвост.

Мужчина тем временем пристально изучал какую-то брошюрку, взятую с письменного стола — делал вид, что не замечает моего затравленного взгляда.

— Кто вы? Как я здесь оказалась?

Третий вопрос 'что произошло?' я уже прояснила: вспомнила все, начиная со 'Сладкого Зуба' и заканчивая Церковью механизированных.

— Меня зовут Стефан. Я забрал вас из Церкви и привез сюда, в гостиницу 'Тюльпан'. Марго, вы просто обязаны насладиться открывающейся из окон панорамой! Сегодня река как никогда прекрасна.

Плевать я хотела на реку.

— Какое отношение вы имеете к Церкви механизированных?

— Все мы в той или иной степени принадлежим Церкви.

Это следовало понимать, как 'самое непосредственное отношение'.

Ни за что не поверю, что Стефан вытащил меня из Церкви по доброте душевной. Кто-то отдал ему соответствующий приказ, он подчинился. На кого он работает? Платон? Пушистый Хвост?

Вероятно, на того, кто сидит у руля Церкви механизированных.

О боссе Церкви механизированных ничего не известно. Держу пари, в лицо его знал лишь узкий круг приближенных. Зато босс наверху знал всю цепочку подчиненных. Если цепь разрывалась по той или иной причине, босс сверху подтягивал ее и восполнял звено. Как произошло с Пушистым Хвостом. Все чертовски просто. И это превосходно работает, верно? Оставалось догадываться, насколько близко звено Стефана находится от Большого Босса.

— Где Константин?

— А-а, вы, наверное, спрашиваете о том молодом человеке, — сказал Стефан, поправляя полотенце. — Мой вам совет: забудьте о нем.

— Как понимать — забудьте о нем?

Стефан улыбнулся и заговорил таким тоном, словно обращался к пятилетнему ребенку:

— Вы — Маргарита Палисси...

— И что с того, что я Палисси? И еще, имейте в виду: от меня пластмассовые улыбочки отлетают как горох от стенки, поэтому приберегите их для кого-то другого.

Стефан глядел на меня, но не видел — собирался с мыслями. Я использовала его молчание, чтобы перевести дыхание.

— Ваш случай, — произнес Стефан, наконец, — ваш случай — один из тех редких, когда деятельность подобных Константину и Пушистому Хвосту преступников приносит пользу. В противном случае нам с вами сейчас не беседовать.

Что-то похожее на слезы сдавило горло.

— Преступников? Что вы с ним сделали?

— Маргарита, — покачал головой Стефан, — каждый получает то, что заслуживает.

— Да вы, я посмотрю, философ.

— Разве Константин заслужил ваше заступничество после того, что сделал? Именно Константин втянул вас в грязные манипуляции с зернами, что и повлекло за собой ряд событий. Насколько я осведомлен, вы никогда не стремились стать коматозником, — Стефан доверительно улыбнулся. — Иными словами, вы пострадавшая, Константин преступник. Скажу больше: вы — публичная персона, он — никто. Почему он должен волновать вас?

По-видимому, потеряв интерес к беседе, Стефан отвернулся. Иисус на его спине дремал. По крайней мере, его глаза были закрыты. Мужчина сел за письменный стол и достал из верхнего ящичка бумажный конверт, трубочку и зеркальце. Высыпав из конверта на зеркальце немного порошка, он покромсал его ногтем и распределил на две дорожки. Затем занюхал по дорожке в каждую ноздрю. Откинувшись на спинку стула, он громко шмыгнул. Полотенце сползло, и я поспешила отвести мутный от слез взгляд.

— Не переживайте, у вас не будет проблем с Церковью, — извиняющимся тоном произнес Стефан, поправляя полотенце. — Душ там. В шкафу вы найдете халат и тапочки. Внизу вас ждет машину: вас отвезут, куда скажите. С возвращением на круги своя, Марго.

Это не порадовало меня так, как порадовало бы еще вчера.

— Пожалуйста, — он развел руки, — спрашивайте, если у вас есть вопросы.

— Как на счет моей коматозности?

— Как я уже сказал, вы легальны.

— Не понимаю, Стефан. То, что я Палисси, не объясняет вашего желания помочь.

— Разве люди не могут помогать друг другу просто так?

— Вообще-то, нет, не могут. Чего вы хотите, Стефан? — Я тоже приклеила на лицо улыбку, вполне сопоставимую с его оскалом. — Или будет правильней сказать: чего хочет ваш босс? Кем бы он ни был.

— Вы нравитесь мне, когда злитесь.

— Разве я сейчас злюсь?

— И это еще мягко сказано. Все думаете об этом волчке Константине? В любом случае, давайте не будем торопить события. Мы еще увидимся и обсудим ваше нынешнее положение.

— То есть вы расскажите мне, чего хочет ваш босс.

— И это тоже, — ухмыльнулся Стефан. — А пока — отдыхайте, чувствуйте себя как дома.

И ушел.

Кровать была с высокой рельефной спинкой, одеяло — мех с синим бархатом. Только одна гостиница в Пороге могла предоставить подобную роскошь. Я подошла к панорамному окну, на ходу стаскивая через голову свитер Константина и расстегивая задеревеневшую от крови блузу — я оценила, что меня никто не раздел.

Фасад 'Тюльпана' выходил на реку. Солнце утонуло в темных водах реки. Небо было безупречно голубым, без единого облачка, по-зимнему далеким. На Правом берегу отчетливо просматривались Кварталы. На часах со скачущими по циферблату кроликами — четыре минуты девятого.

Ну вот, собственно, и все.

Все закончилось.

Или только начинается?

Я попыталась проанализировать ситуацию. Что я знала: песенка Пушистого Хвоста, Агнии, а теперь и Константина спета. Я сделала все возможное, чтобы помочь ему, но этого оказалось недостаточно. Чего не знала: почему тогда я чувствую себя редкостной сволочью.

Я топталась под душем не меньше четверти часа, смывая с себя засохшую кровь и ужасы прошедшей ночи. Закрутила кран, подошла к зеркалу и внимательно изучила свое отражение на предмет необратимых изменений. Конечно, я знала, что нет этих самых 'необратимых изменений', кроме единственного — коматозности. Я даже решилась запустить пятерню в волосы на затылке и — будь что будет — нащупать входное отверстие от пули. Но его не было. Да, вот так просто: его не было.

Укутавшись в халат, я медленно опустилась на краюшек кровати. Меня беспокоила перестрелка в 'Сладком Зубе'. Готова поручиться, о ней будут говорить в СМИ. 'Сладкий Зуб' — заведение на слуху, и любое происшествие, особенно такое серьезное, как перестрелка, непременно попадет в новостные сводки.

В дверь постучали, и миниатюрная азиатка вкатила тележку с завтраком. На первом ярусе тележки лежали две коробки: первая — большая, с глянцевой поверхностью, вторая — черная, матовая, меньше первой. Я велела все оставить возле кровати, а сама, поддавшись порыву, убежала в ванную и замотала голову в полотенце; просто безумие какое-то. Когда я вернулась, горничной и след простыл.

Последний раз я ела... когда? Вчера утром. Стараясь не думать о том, что расстраивает меня, я съела тост, поковырялась во фруктовом салате, налила себе кофе. Потом решила включить телевизор.

Прогноз погоды (во второй половине дня передавали снег); реклама 'Ам-Незии'; детская утренняя передача с участием лучших друзей Человека-Цыпленка; рыжий сеттер рекламирует соленые крекеры 'потому что они такие солененькие!'; продублированный сериал.

Я убавила громкость и отложила пульт. В глянцевой коробке оказались белье, серая блуза, юбка-карандаш до колен, колготки. Похожие вещи я надевала на последний прямой эфир. Понятно, на что ориентировался безымянный стилист. В матовой коробке — замшевые туфли на каблуках. Передо мной лежало то, что стоило порядка дюжины минимальных зарплат. При иных обстоятельствах я бы не приняла подобные подарки, но выбирать не приходится. Я начала одеваться. Натягивая колготки, я бросила рассеянный взгляд в телевизор...

В кадре открывал и закрывал рот солидного вида мужчина в кожаных дизайнерских перчатках и длинном пальто, похожим на панцирь. Совершенно уродливое пальто за пару штук. Рядом с мужчиной стоял Лев Деревский собственной персоной.

Едва не перецепившись о тележку, я бросилась к пульту и увеличила громкость.

— ...господин Деревский намерен подать в суд на спиритическую организацию 'Темная сторона'. Вызов проводила Маргарита Палисси, известный медиум и...

— Она сделала мою жену калекой! — отпихнув в сторону мужчину в уродливом пальто, Лев придвинулся к камере. — Эта женщина опасна! Я не хочу, чтобы то, что произошло с моей женой, повторилось с кем-то еще. — Он провел рукой по платиновой шевелюре, уложенной гелем. — И я сделаю все, повторяю, все, чтобы Палисси ответила за содеянное!

Я схватилась за голову и застонала. Прошло меньше суток, но — полюбуйтесь, вот они, круги от брошенного в воду камня.

Кажется, меня крупно подставили.

За считанные минуты я оделась и в лифте, стены в котором были зеркальными, в матовом узоре из геральдических лилий, спустилась в вестибюль с черно-белым мраморным полом, колоннами и хрустальными люстрами. Что-то сверкало на ковровой дорожке за стеклянными дверьми — что-то, что было отнюдь не отраженным от снега солнцем. Да и не было никакого снега у центрального входа гостиницы 'Тюльпан'. Чего нельзя сказать о толпе, вооруженной камерами, микрофонами и фотоаппаратами.

Породистая блондинка на ресепшине профессионально улыбнулась.

— Госпожа Палисси, вас ждет машина, — промурлыкала она. Ее не смущала толпа репортеров. Бывалая пташка.

Я вышла под стрекот и вспышки фотокамер. У меня есть набор правил поведения в подобных ситуациях. Главные из этих правил гласят: смотри под ноги и ничего не комментируй.

— Рита! Рита, вы замечательно выглядите!

— Прокомментируйте заявление господина Деревского!

— Собираетесь ли вы подавать встречный иск?

— Госпожа Палисси, что на самом деле произошло на вызове?

Остальное в том же духе. И ни слова о том, что меня видели в 'Сладком Зубе'. Ни слова о моей коматозности. Слава тебе, Господи.

Мне махали из черного джипа. Открыв дверцу, я плюхнулась на переднее сиденье. Водителем был объемистый лысый парень в костюме-тройке. Бьюсь об заклад, его костюм пошит на заказ, такие у него были широкие плечи. Гигантские плечи, неприлично гигантские. Вообще, туловище лысого напоминало треугольник, как на табличках в мужской туалет. Даже сидя он выглядел опасно и массивно.

Лысый детина ухмыльнулся в неубедительной попытке казаться приветливым. Я, впрочем, оценила его усилия и немного расслабилась.

— К 'Темной стороне', — сказала я.

Джип сорвался с места, быстро набирая скорость, оставляя позади мигающую, стрекочущую, выкрикивающую мое имя толпу и пятизвездочную гостиницу 'Тюльпан'. Перед глазами еще какое-то время рябило. Я закрыла глаза, и белые вспышки стали подобны взрывам суперновых во тьме.

— В жизни ты еще миниатюрней, — пробасил водитель. Он определенно не видел никакой проблемы в обращении ко мне на 'ты'. В тишине салона я слышала биение своего сердца. Не говоря уже о клокотании в горле водителя, которое можно было бы принять за сдавленный смех. — Один мой кореш как-то сказал, что ты костлявая, а я и заявляю этому козлу: 'Ты прогоняешь. Если бы увидел ее, то слюнями бы захлебнулся'.

Словно подтверждая свои слова, он посмотрел на мою грудь.

— Полагаю, вам платят не за разговоры, — сухо заметила я, не имея привычки обрушиваться с проклятиями на малознакомых качков, так сказать.

Детина заржал, но больше не проронил ни слова. Я отвернулась к окну и нахмурилась.

Все однажды случается в первый раз. Вот и сегодня я впервые собиралась нанять адвоката.

Моя бабушка любила повторять: 'Если бы человек каждый день делал то, чего прежде никогда не делал, мы бы все давно оказались за решеткой'.

Что ж, я уже оказалась в коматозности. Надеюсь, не окажусь еще и за решеткой.

Глава 15

Перед воротами 'Темной стороны' яблоку негде было упасть. Стена из добротной одежды, вспышек и стрекота. Люди синхронно качнулись к подъехавшему джипу, словно притянутая веревкой большая хищная рыбина, пасть которой была усеяна микрофонами. Мой желудок сделал кувырок.

Я выпорхнула из машины и стала протискиваться к калитке. Ко мне уже спешил наш охранник Владимир, разбрасываясь такими взглядами, от которых трескалась зубная эмаль. Он напоминал шар для боулинга, выбивающий кегли. Приобняв меня за плечи правой рукой, левую он выставил в оборонительном жесте.

Владимир знает свою работу. Однажды он заломил фанатика, когда тот, подскочив ко мне, запел молитву. Скорее всего, Владимир просто не выдержал глухого немузыкального голоса бедолаги. Мне ничего не угрожало (кроме поганого настроения), однако доморощенному Карузо досталось по первое число. В результате пришлось выписывать чек за причиненный моральный и физический ущерб, на чем безголосый парень, к слову, неплохо нажился. Однако я не могу поставить тот инцидент Владимиру в вину. Он с нами с самого начала существования 'Темной стороны' и, как говорится, собаку съел на схватках с прессой, верующими и просто жаждущими приключений, а неудачные дни бывают у всех.

Я коснулась руки Владимира и сказала, что, как только покину стены офиса, он может быть свободен. Улыбнувшись с неожиданной отеческой теплотой, Владимир заверил меня, что обойдет территорию и проконтролирует все, когда со стоянки отчалит последняя машина. Я подумала о своей машине, оставленной в Спутнике. Уж она-то точно никуда не отчалит... разве что по частям. К уже существующим проблемам прибавилась проблема отсутствия транспорта.

На стоянке 'Темной стороны' было четыре авто: три из них принадлежали Гранину, Нонне и Толкунову, четвертую — надраенный до блеска 'мерседес' — я видела впервые. Я не питала иллюзий — просто знала, что мы временно остались без работы, поэтому 'мерседес' мог принадлежать кому угодно. Судя по классу и купленному номеру, кому-то весьма состоятельному.

Заиндевевшие и покрытые снегом ветви сосен искрились в ярком свете утра. Снег вспыхивал миллионами маленьких солнц. Я шла по расчищенной от снега дорожке, к центральному входу. Одного из гномов я заметила под елкой, другого — в сугробе, выглядывал лишь красный колпак. Ни один из недоростков не шевельнулся, когда я проходила мимо.

В приемной меня уже ждали. Второе по счету великолепное утро. Суждено ли ему по гадливости перепрыгнуть завтрак в компании владельца похоронного бюро? Ну что ж, посмотрим.

— Маргарита Викторовна! — Толкунов встал мне на встречу и улыбнулся. Морщинки сбежались к уголкам его глаз. — А мы уж было подумали, что вы бросили нас. Как вам утренние новости?

— Это подстава, — выпалила Нонна. — Рита ни в чем не виновата.

Она вопрошающе посмотрела на меня, словно искала подтверждение своим словам. Этот взгляд заставил меня прикинуть следующее: мое слово, слово той, которая почти каждый день подвергается нападкам антиспиритически настроенной публики, против слова любящего муженька, который утверждает, что спиритизм швырнул в пропасть безумия его дражайшую жену. Кому поверят? От этих мыслей я помрачнела еще больше.

В кресле, разбросав ноги, сидел Гранин; Антон вытянулся стрункой на своем рабочем месте. Я отметила, что телефонная трубка лежит не на рычажке. Я догадалась почему: из-за шквалов звонков. Прогноз погоды, оказывается, был не до конца точным, в нем забыли упомянуть о шквалах: двадцать звонков в минуту.

— Давайте лучше спросим у Маргариты Викторовны. Кто же, как не она, должна это знать.

Вдруг отчаянно захотелось курить, и это желание было таким правильным, таким привычным, что, благодаря нему, я вновь нащупала точки соприкосновения с реальностью, потерянные было из-за Толкунова.

— Я знаю не больше, чем вы. Для меня самой известие об Арине Деревской было неожиданным...

— Арина Деревская помутилась рассудком, — растягивая слова, перебил меня Толкунов. Я дернулась как он удара, что, похоже, лишний раз обрадовало его. — Врачи подтвердили, — продолжал он, расплывшись в торжествующей улыбке, — что она пребывает в состоянии сильнейшего психологического стресса. Она не помнит, кто она, не узнает мужа, не знает, какое сегодня число и день недели, — смакуя каждое слово, он добавил: — Словно ее голову вычистили. Как тыкву на Хэллоуин.

Я могла бы нагрубить ему в ответ, но сдержалась.

— Живописное сравнение, Валентин, спасибо. Но вынуждена тебя разочаровать: это от начала до конца сфабрикованное обвинение. И если кто-то в этом офисе придерживается иного мнения касательно случившегося, видит Бог, ничто не помешает ему написать увольнительную.

— Как бальзам на душу. Спасибо, Маргарита Викторовна.

— Ну что ты, всегда пожалуйста, — сказала я и по очереди посмотрела на собравшихся в приемной: — Езжайте по домам. Займитесь тем, на что у вас из-за плотного графика весь декабрь не хватало времени. Это был насыщенный год, вы отлично поработали и я говорю вам спасибо. Но, к сожалению, мы вынуждены на какое-то время отойти от дел.

Толкунов усмехнулся. Ему нужна была 'Темная сторона' постольку, поскольку с ней он был на гребне волны. Однако в свете последних событий он потерял к ней интерес и был готов к забегу к новому нанимателю. Я с усталостью вдруг поняла, что мне глубоко плевать на Толкунова.

Я направилась в свой кабинет. Ощущение, будто я выпила коктейль из взбитых до однородной консистенции злости, грусти и тоски, не ослабевало.

Чья-то рука опустилась на мое плечо и развернула меня на сто восемьдесят градусов. Каблуки цокнули по паркету. Гранин смотрел на меня с таким выражение на лице, словно его мог остановить лишь удар бутылки по голове, и то бутылку следует выбрать потяжелей, да постараться треснуть изо всей дури.

— Ты где была? — рявкнул он. — Дома трубку не брала, а мобильник вне зоны доступа.

Так вот почему он молчал в приемной! Придерживал раздражение до лучшего момента.

Гранин пронзил меня таким взглядом, будто я только что снесла ему половину задницы или смертельно оскорбила его мамочку.

— Мою машину угнали, а телефон остался в 'бардачке'. — Не знаю, что дернуло меня за язык, но ложь стекла с него гладко. Впрочем, в каком-то смысле дела примерно так и обстояли, так что я не сильно покривила душой.

— Ты сообщила об угоне?

— Гранин, не езди мне по ушам, окей? Они и так уже свернулись в трубочку.

— Проклятие, Рита, ты заставила всех изрядно поволноваться! И вообще, с какого-такого перепуга ты ночуешь в 'Тюльпане', а не дома? Деньги карманы жмут?

Ну разумеется, Гранин как всегда забыл, что живет среди людей, а не среди зубочисток. Свою цивилизованность он давным-давно убил и закопал в Дубовой роще. Я скинула его руку со своего плеча и сделала шаг назад, давая понять: оставь мне место для маневров.

— Во-первых, — я ткнула указательным пальцем в его грудь, — дурной тон считать чужые деньги. Во-вторых, — я снова ткнула, на этот раз резче, чтобы наверняка причинить боль, — это что, допрос? Мое личное, черт возьми, дело, где я ночую.

Гранин насупился с видом смертельно оскорбленного человека; запустил пятерню в волосы, взъерошивая их.

— Ты слышала, что произошло этой ночью в 'Сладком Зубе'? — вступил в разговор Антон.

Я невольно вздрогнула. Значит, я была права: перестрелка попала в сводки. Я внимательно посмотрела на парня. И уже знала, о чем он еще хочет сказать.

— Агния...

— Если ты не против, я не желаю об этом говорить.

Антон выглядел грустным и растерянным.

— Прости.

— Не бери в голову.

— Есть еще кое-что, что тебе следует знать... — начал было Антон.

Но в этот самый момент за нашими спинами раздался до боли знакомый голос, и надобность в предупреждении Антона мигом отпала.

— Поверить не могу, что ты до сих пор отдаешь предпочтение таким, как Гранин и этот маменькин сынок!

Теперь понятно, чей тот 'мерседес'.

— Не твое собачье дело, кому она отдает предпочтение! — ощетиниваясь, зарычал Гранин, свирепо уставившись мне за спину.

— Как невоспитанно! Не тянет на радушный прием.

— Я тебе сейчас покажу радушный прием, сукин ты...

— Гранин! — Я уперлась рукой в грудь сжавшего кулаки парня. Прямо под моей ладонью тарабанило его сердце. — Он не стоит того, ясно? — шепнула я. От него пахло травяным лосьоном после бритья и мятной жвачкой. — Ради Бога, Федя, сгинь.

— Нет, босс, не ради Бога, а ради себя, иначе сидеть мне в тюряге за убийство.

Он подбородком указал на притихшего сладкоголосого змея, развернулся на пятках и направился в противоположном от меня направлении. Я кивнула Антону, и он поспешил за Гранином. Шаги за спиной тем временем приближались, и я сосредоточилась на них.

Я познакомилась с Федором и Бодей на первом курсе в университете. И знаете что? Эти двое были как братья. Чего уж там, у них даже фамилии были созвучны. Их дружба корнями уходила в трепетное детство. Они проучились все школьное и университетское время плечо к плечу. Продолжать и дальше распинаться, как все чудесно было, пока не появилась я?

Помнится, я сразу обратила внимание именно на Федора. Не знаю, как все сложилось бы, однако Богдан всегда был решительнее. В тот вечер он пригласил меня прогуляться по пляжу, где и признался в своих чувствах. На следующий день Гранин держался несколько сдержанно с нами, а предназначенные для Громова взгляды были полубезумными. Не знаю, что между ними произошло, но вскоре все нормализовалось и вроде забылось, ребята стали общаться, как прежде. Мы снова проводили время втроем, смеялись до колик, искали приключения на свои задницы, садились вместе на парах в университете. Ладно, почти как прежде, ведь именно с того момента, как я и Громов стали парочкой, на гладком лице госпожи Дружбы Богдана и Федора появились первые трещинки.

Третий курс ознаменовался рождением 'Темной стороны', и госпожа Дружба стала умирать. Вконец все разладилось после ухода Громова из 'Темной стороны'. Помнится, мы сильно поссорились накануне, а на следующий день в офисе он позволил себе достаточно грубую реплику в мой адрес. Это услышал Федор; они подрались. Богдан ушел, хлопнув дверью. В итоге, Громов добился того, чего хотел: удачно забросил удочку со своего персонального причала над морем духов и стал ловить крупную рыбу, а Гранин остался в 'Темной стороне'. Их пути разошлись. Такая вот история.

Да, оглядываясь назад, я понимаю: наши отношения с Громовым остывали медленно, но верно, пока не покрылись коркой льда. Ему нужны были деньги и признание, а не то, что мы однажды опрометчиво называли 'любовью'.

Богдан положил руки мне на плечи, совсем как Гранин недавно, и мягко развернул к себе, при этом приговаривая:

— Избушка, избушка, повернись к лесу задом, а ко мне передом.

— Кто тебя впустил?

— Маменькин сынок.

— Его зовут Антон.

— Зато ты сразу поняла, о ком я. Ладно, ладно. Антон, маменькин сынок. Так лучше?

Нет, все-таки Гранин прав: ни дать ни взять сукин сын.

Я начинала закипать:

— Слушай, какое право ты имеешь приезжать сюда и оскорблять всех подряд?

— Ух ты, серьезная такая, — Богдан покачал головой. Однако зная меня как облупленную, руки благоразумно убрал. Впору было засунуть их в карманы. Он окинул меня оценивающим взглядом. Я хорошо знала этот его взгляд.

— Говори, зачем пришел и выметайся. У меня дел по горло.

— Что-что? Я не услышал. Ты только что предложила мне пройти в свой кабинет и обсудить все за чашечкой кофе?

— Да у тебя, я посмотрю, слуховые галлюцинации.

— И еще: скажи маменькиному сынку, что кофе я пью исключительно черный, с двумя ложками сахара.

Да уж, вдруг устало подумала я, выдворить Богдана будет не так-то просто. По-крайней мере он не уйдет, пока не выложит свое дело.

Глава 16

Богдан принюхался и осторожно отхлебнул принесенный Антоном кофе.

Такие, как Громов, со временем становятся скруджами, а не добрыми дедушками с одуванчиком белых волос на голове. Казалось, он был ходячей канистрой с цинизмом, которая, к тому же, изрядно протекала и отравляла все вокруг.

На Громове был темно-серый костюм с иголочки. Так идеально могут сидеть только эксклюзивные вещи и, естественно, это была эксклюзивная вещь. Богдан всегда любил только себя и, судя по ухоженным и покрытым прозрачным лаком ногтям, в последнее время эти отношения стали только крепче. Рада за него. Рыжие волосы аккуратно уложены, но не прилизаны. Пожалуй, они немного длинноваты для делового образа, но Богдану идет. Он был тщательно выбрит и готов к любым поворотам судьбы. Впрочем, нет — у него есть ежедневник, где 'поворотам судьбы' нет места, в противном случае им придется долго стоять в очереди, чтобы попасть к нему на прием.

— У тебя есть пять минут на все про все. Время пошло.

— Неважный кофе, — сказал он, кривясь и оставляя чашку. Внезапно его лицо обвисло, как если бы отлепили удерживающий его скотч: — Если маменькин сынок плюнул туда...

У Богдана пунктик на счет чистоты. Он не выносит общественные туалеты, в кафе и ресторанах всегда протирает вилки и ложки влажной салфеткой, а о пикнике с ним можете сразу забыть — он не ходит ни на пикники, ни на вылазки, ни в походы, считает это 'антисанитарией'. Уж где-где антисанитария, так это в его мозгах. Блестяще организованная антисанитария, следует отдать Боде должное.

— Антон на такое не способен. Это ты можешь плюнуть в кофе любому, кто элементарно не так посмотрит на тебя. Ты сам такой, потому и всех вокруг считаешь такими.

— Все равно кофе неважный, — заметил он.

— Три минуты.

Громов достал из внутреннего кармана пиджака сложенный лист бумаги и с видом победителя разровнял передо мной. Богдан смотрел на меня, не моргая, словно удав на кролика. Или удав на удава-соперника. Я еще некоторое время удерживала его взгляд, а потом посмотрела на листок.

— Что это?

— Предложение, от которого, учитывая твое положение, трудно будет отказаться.

— А ты, я посмотрю, время зря не теряешь. Уже везде успел сунуть свой нос?

— Конечно, — с энтузиазмом кивнул он.

Я чувствовала, как мои губы кривятся в нехорошей улыбке. Мне стоило сразу догадаться, зачем он пришел. Он сказал 'учитывая мое положение'? Придется стереть в порошок его розовые очки, ведь сдаваться из-за сфабрикованного обвинения я не собираюсь.

— Ну же, разверни и посмотри, я горю от нетерпения.

Целую вечность я смотрела на аккуратно выведенные цифры, затем — свернула листок, положила на столешницу и медленно пододвинула обратно к Громову. В расход шли последние крупицы самообладания: я почти перестала видеть причины, почему не стоит прямо сейчас накинуться на Громова и познакомить его красивый нос с моим кулаком.

— Ну как? — Он просиял, словно внутри его головы вспыхнула лампочка в сто пятьдесят ватт. Казалось, избыток энтузиазма вот-вот потечет у него из ушей. — Что на это скажешь? Давай-ка ты взглянешь еще раз. — Он снова пододвинул ко мне треклятый листок.

Без лишних слов я взяла проклятую бумажку, перегнулась через стол и засунула ее в нагрудный карман Богдана. Похлопав по карману, я встала, подошла к двери и открыла ее.

— Что? — Он повернулся и недоуменно уставился на меня, будто ребенок, получивший оплеуху от пьяного Деда Мороза. Богдан был неплохим актером. Зато я была злым критиком. — Что-то не так?

— Не хочу больше видеть и слышать тебя. Ты мне противен.

Он встал и подошел ко мне. Я задержала дыхание, чтобы не вдыхать запах его туалетной воды. Бьюсь об заклад, Богдан специально вылил на себя именно эту туалетную воду — это был мой любимый аромат.

— Соглашайся. Ты запятнала свою репутацию, а перед людьми нынче достаточно помахать косточкой, и они уже не слезут с тебя. Давай смотреть здраво на вещи, Рита: тебе выдвинули серьезное обвинение. Я призываю тебя не тянуть 'Темную сторону' за собой на дно. — Тут его правая бровь поползла вверх, словно на ниточке. — Ты что, задержала дыханье?

— Я не продаюсь.

— Сумма недостаточно велика для тебя? Я повышу.

— Я сказала: убирайся.

— Рита, — Богдан уперся рукой в дверь, закрывая ее, и склонился надо мной. Он был выше и сильнее меня, и мне ни за что не отбиться от него, если, конечно, он настолько глуп, чтобы накинуться. Но он не был глуп. К сожалению. — Не надо грубить. Я помочь хочу.

— Чего ты на самом деле хочешь, так это сплясать на моей могиле.

Его губы превратились в тонкий штрих. Он наклонился и, чеканя каждое слово, произнес:

— 'Темная сторона' станет моим филиалом, и уж я-то позабочусь, чтобы ее дела шли хорошо.

Что-то новенькое. В принципе, я всегда знала о его зависти и жадности, но впервые он говорил об этом в открытую. Я продолжала стоять, прижимаясь спиной к двери. Его слова ударили меня, ввергнув в состояние ступора. Благо, длился ступор считанные секунды.

— Пошел ты, — продавила я сквозь зубы.

— Соглашайся, Рита. Ради всего хорошего, что было между нами.

Богдан шагал по легкому пути, призывая меня сделать кошмарный непоправимый шаг — отказаться от всего, чего я добилась, ради... чего? Правильно, 'ради всего хорошего, что было между нами'. При всем моем желании, однако, я не могла назвать Громова глупым или незрелым. Он прекрасно знал, о чем говорил, каждое его слово было хорошо продуманным ходом.

Возможно, если бы я не стала коматозником этой ночью, если бы не спешила сделать звонок адвокату, если бы Богдан не подался ближе с явным намерением поцеловать меня, я бы еще какое-то время озвучивала не самые милые вещи в его адрес. А так с меня хватит.

— Если ты сию же секунду не уберешь от меня свой змеиный рот, я позову на помощь.

Я сказала это таким тоном, что сомнений не осталось — именно так я и поступлю. Я буквально видела, как пощелкивает механизм в его голове, высчитывая дальнейшие ходы и возможные последствия этих ходов. Ему очень не хотелось снова сталкиваться с Гранином, что, полагаю, и стало главным фактором в принятии решения.

Облизав губы, Громов отступил на середину комнаты, где и остался стоять, глядя меня так, будто видел перед собой неизлечимо больного человека. Да, когда-то у нас все было отлично, я даже думала, что это тот самый мужчина, с которым я хочу провести остаток жизни, но те времена канули в Лету, а сверху на них было накидано много камней взаимных оскорблений.

— Будь по-твоему, Рита, — сказал он, качая головой. — Будь по-твоему, — повторил он, добавив в голос мелодраматичности. Вообще, его голос отличался глубиной, какой обладают голоса актеров; при желании он мог вить из него веревки, которые потом ловко закидывал на шею оппонента, как чертов ковбой.

Я открыла дверь.

— Не верится, что ты променяла меня на этого растрепанного урода, — огрызнулся он, и его голос вмиг потерял всю накопленную волшебность.

— Шевелись, Громов, на выход.

— Жалко тебя.

Мне во всех смыслах не понравилось, как он это произнес. Собственно, мне вот уже три года не нравилось все, что вылетало из его тонкогубого рта.

Я с силой захлопнула за ним дверь и прислонилась к ней спиной, переводя дыхание.

— Жалко у пчелки, идиот, — пробормотала я.

То ли еще будет. Вчерашнее утро против сегодняшнего: счет один-один.

Глава 17

Близился полдень, когда декабрьское солнце, преодолев половину пути, начнет скатываться с неба, стягивая с улиц свет так же, как забулдыга в приступе хмельной ярости стягивает со стола скатерть.

Визит Громова заставил меня поторопиться с поисками адвоката. Я обнаружила в Боде еще одну темную грань, когда, казалось, он уже давно превзошел себя. Этим утром он превзошел себя вдвойне.

Богдан Громов был пираньей, приплывшей на запах пролитой крови. Моей крови. Я не собиралась позволить ему вгрызться глубже. Ему нужна 'Темная сторона', и он не ослабит давление челюстей: либо я выкарабкиваюсь из передряги, либо он перекусывает мне позвоночник и проглатывает 'Темную сторону'.

А что, если Деревские подосланы Громовым? В любом случае, тактика мелких шажков. Я достала из ящика стола визитницу; визитница была пузатой и тяжелой, а ведь еще совсем недавно ее можно было протолкнуть в дверную щель. Каждый при встрече выпрыгивает из штанишек, намереваясь всучить вам доказательство собственной успешности. Тут уж ничего не поделаешь.

Итак, я собиралась связаться с Юлием Морозовым. Морозов открыл свою контору достаточно давно, чтобы закрепиться на рынке адвокатских услуг и сделать себе имя. Я накрыла трубку рукой, когда зазвонил телефон. От неожиданности я вздрогнула. Телефон в моем кабинете имел отдельный номер, который знал ограниченный круг людей. Изолированная линия. С замиранием сердца я подняла трубку.

— Рита?

Только один человек на всем белом свете умеет произносить мое имя так. Я ответила после того, как досчитала до трех.

— Привет, Влад.

— Что за чертовщина у тебя творится?

Естественно, он имел в виду Деревских. Ведь, узнай он, что произошло этой ночью, он бы не начинал разговор с безобидного 'что за чертовщина'. Он бы на всех парах примчался в Порог и в данный момент стоял бы под дверью в мой кабинет. Мой брат не любитель трепаться.

По резкости голоса в трубке я рассудила, что брат не на шутку зол. Меня же, в свою очередь, разозлило то, что он с присеста набросился на меня. Злость на порядок лучше, чем страх, который обязательно превратит ваш голос в нервное блеяние.

— Меня подставили, — сообщила я, скрупулезно обдумывая мысль положить трубку и спасти от гибели те крупицы самообладания, которые еще оставались во мне. — Прямо сейчас собираюсь звонить адвокату.

— Ты уверена, что ты тут не причем? — пролаял он.

Я тоже могла накинуться на него, но вместо всех резких слов, которые крутились на языке, просто ответила:

— Да, уверена.

— Мне просто надо было услышать это от тебя, понимаешь?

— Влад.

— Что, детка?

Его голос стал спокойнее, вопрос прозвучал почти нормально. Я думала рассказать ему о встрече с Кудрявцевым, но передумала.

— У тебя все хорошо? — спросила я.

Пауза.

— Да.

Исчерпывающий ответ.

— Когда ты вернешься?

— Не скоро. Но если ты...

— Нет-нет, не настаиваю. — Я ответила слишком быстро, что могло насторожить, но, если и насторожило, Влад не стал взъедаться на меня за это. По рукам побежали мурашки, когда я подумала о том, кем стала. Забавно, как легко из головы могут вылететь столь важные вещи. Да, я хотела оттянуть момент истины — встречу с братом. По крайней мере, пока не собью с Деревского спесь. — Я не пропаду. Ты знаешь меня.

— Я звонил тебе на мобильник. Почему не берешь трубку? — В моменты, когда Владу необходимо что-то знать, его голос становится копией отцовского, который тоже любит эту чудесную игру 'вопрос-ответ'.

— Если что, звони домой, — ответила я уклончиво.

Какое-то мы оба время молчали.

— Береги себя, Рита.

— Ты себя тоже, милый.

Я таки позвонила в контору Юлия Морозова; секретарша назначила мне встречу на два часа дня. От ее благожелательного тона зудело в висках.

На часах — половина одиннадцатого. Я вдруг поняла, что с этого момента в моем плане боевых действий начинается пробел. Да и не было никакого, черт побери, плана боевых действий. Я не знала, как доказать свою невиновность, в этом я всецело полагалась на Морозова.

Тишина давила на уши. Снег за окном искрился этим неудержимым предновогодним блеском. Наступала пора семейных празднований, елок, иллюминации и сладостей. Но мне было не до этого. Внутри меня пузырился страх. Чего я боялась? Сложно сказать. Вовсе не такого рода страх вынуждает меня спать с включенным ночником.

Правую щеку напек лившийся из окна солнечный свет. Я прислушалась к своим ощущениям и попыталась найти причину едкой сосущей пустоты в области груди. Я не боялась ни Александра Кудрявцева, ни Стефана, ни Платона, ни Деревского и, тем более, его адвоката. Тогда чего?

Я боялась, что у меня заберут спиритизм. А вместе с ним — ту часть меня, которая не была затронута зерном. Вырвут и кинут гнить. Я могу потерять все. И дело не в материальном благополучии, а в том, что составляет меня. Что после этой ночи осталось от меня — от Риты Палисси.

В дверь постучали. В кабинет вошел Федор Гранин и уселся на стул, где совсем недавно сидел Громов. Я проглотила нервный смешок.

— Ну, и чего хотел это говнюк? — спросил Гранин, убирая с глаз волосы.

— Предлагал купить у него комплект псевдоразумных скрепок.

— И ты купила?

— Нет.

— Супер. Он хотел 'Темную сторону'?

— Хотел, но я обломала его и вряд ли он еще раз сунет сюда свой нос.

Гранин гнусно ухмыльнулся, и у меня назрел вопрос.

— Почему ты до сих пор здесь? Работы на сегодня не предвидится. А если быть точным — на ближайшее время.

— Мы с Антоном решили остаться для поддержания твоего морального духа. Этот говнюк Деревский не на тех напал.

Кажется, у Гранина наступил Этот Самый период тотального злобствования и оскорбительных кличек. Вам достаточно наступить ему на ногу или кашлянуть ему в затылок в транспорте, и — поздравляю! — вы автоматически переводитесь в разряд космических говнюков во вселенной Федора Гранина. Тяжело быть Гранином, когда тебя окружают одни говнюки.

— Как считаешь, — я в упор посмотрела на него, — Громов мог подослать Деревских?

— Я думал об этом, — признался он и посерьезнел: — Если 'да', то нужны доказательства, хорошая линия защиты, а также обширный заказ на похороны Громова.

— Я уже позаботилась об этом.

— Об обширном заказе на похороны?

— Не говори глупостей. О хорошей линии защиты. У меня встреча с Юлием Морозовым в два часа дня.

Гранин присвистнул:

— Мужик берет за свои услуги горшочками с дерьмом единорогов, не иначе. Его сладкие речи влетят нам в копеечку!

— Не будь скупердяем. Его сладкие речи могут помочь нам. И вообще, вначале он должен согласиться вести дело. — Я вспомнила об отсутствии машины и спросила: — Подбросишь меня к его конторе?

Из глаз Федора словно вылетели десятки невидимых крючков и впились в мое лицо.

— Подброшу, куда я денусь. И все же, Рита, что у тебя вчера стряслось?

По его взгляду я поняла, что вопрос включает в себя и пальбу в 'Сладком Зубе', и смерть Агнии, и 'угнанную' машину. Антон, трепло, рассказал ему о том, что я собиралась к Агнии. Ладно, сознаюсь, на месте Гранина я бы тоже была подозрительной.

Я сидела с пустым лицом, и вместо того, чтобы потупить взгляд, отвела его в сторону.

Интересно, как Гранин отреагирует на мою коматозность? Наверное, как и все здравомыслящие люди — негативно. Но дело в том, что без зерна не сидеть мне сейчас здесь и не чувствовать солнце, напекающее щеку. Иной вопрос: сколько еще бед это зерно принесет мне, если лишь за одну ночь я проглотила с десяток горьких пилюль опыта? Я подумала о Константине, и мне захотелось съежиться. 'Мы еще обсудим ваше нынешнее положение', — сказал Стефан. Значит ли это, что скоро мне принесут счет?

— Рита? — Гранин помахал рукой перед моим носом, и я сфокусировала взгляд.

— Я говорила тебе уже сто раз, и снова скажу: не твое дело.

— Ладно, ладно, больше не пристаю.

— Замечательно, что мы поняли друг друга.

— Есть какие-то планы до двух дня? — спросил он, идя на попятную. Он поправил горловину свитера сомнительного качества. Зато шнурки ботинок сегодня чудесным образом совпадали по цвету. Я покачала головой. — Тогда как на счет перекусить?

Меня не надо было уламывать — в отличие от Антона, который согласился поехать домой только после долгих уговоров. Уговоров, которые, если судить по моему постепенно ожесточающемуся тону, грозились перейти на уровень 'начальник-подчиненный'. Гранин вызвался подвезти Антона, на этом и порешили. Толкунова как ветром сдуло; я не стала проверять его кабинет, зная, что там его нет. Наверное, петушится сейчас перед воротами 'Темной стороны', наслаждаясь долгожданным вниманием к своей персоне.

Нонна Федорова мерила шагами приемную; она спросила, чем может помочь. Без лишних слов я обняла ее.

— Я верю тебе, — сказала она, гладя меня по волосам.

Я была благодарна ей за это, действительно благодарна.

Как бы там ни было, а 'Темная сторона' закрылась на неопределенный срок.

Глава 18

Идя к калитке, я рассудила: хотя холодно мне не было (чертовски странное ощущение), щеголянье в одной блузе в десятиградусный мороз вызовет косые взгляды. А мне ни к чему косые взгляды. Всем известно, кому зимой не холодно.

Я держу в своем кабинете кое-какую одежду на случай, если остаюсь ночевать в офисе. Брючный костюм, юбочный костюм, джинсы, две блузы, а также куртку на меху. Именно куртку я и накинула куртку, а по карманам рассовала ключи от квартиры, деньги, сигареты и зажигалку. Ключи от машины, как и сама машина, канули в Лету, поэтому психологически в карманах, будто чего-то не хватало.

Если вы что-то теряете, вы это теряете, и ни одна кроличья лапка (а их у меня на ключах к авто было аж две), не спасет вас.

Мы забросили Антона домой, а сами поехали к ближайшей забегаловке. Настроение портилось по мере того, как небо затягивали плотные снежные облака. День тускнел. Обещали снег, помните такое? Синоптики в ударе. Не долог час начну верить им.

— Как только ты вошла в офис, я сразу понял: в тебе что-то не так, — жизнеутверждающе сообщил Гранин, останавливаясь на светофоре.

Я судорожно вцепилась в ремень безопасности по двум причинам: первая — мне показалось, что он раскусил меня, вторая — душа в пятки ушла из-за резкого торможения. Машин и снега на дорогах хватало, чтобы забыть о спокойной поездке.

— Но все не мог решить, что именно, — продолжал он, то и дело зыркая на светофор. Зажегся зеленый, и он тронулся с места. — То ли ты прическу сменила, то ли помаду... Вот говнюк! Эй! Ты куда прешь, баран?! — Гранин снова шарахнул по тормозам, и ремень безопасности врезался мне в грудь. — А потом до меня дошло: ты без очков.

— Я перешла на линзы.

Ложь скатилась с языка и провалилась в его уши, словно мячик для гольфа в лунку. Он пожал плечами. Я начинала потихоньку презирать Гранина за то, что так легко купился, а себя — за вранье.

Гранин припарковался у обочины. Последняя буква вывески пиццерии 'Вояж' перегорела. Над вывеской болталась тусклая в свете дня голограмма крепко сбитого мужчины в белом поварском колпаке и фартуке. Мы прошли под голограммой. Сквозь нее были видны клубящиеся тучи. Псевдоразумный колокольчик над дверью прозвенел сокращенный вариант 'Танец Феи Драже' Чайковского.

Никого похожего на мужчину на голограмме внутри пиццерии не оказалось, зато за прилавком скучала молоденькая опрятная девчушка, которой Гранин просто не мог ни построить глазки. Девчушка хихикала и крутила кольцо на пальце, пока Гранин моросил то о заказе, то о ее 'волшебных глазах'. Меня начало подташнивать. Абсолютно гнусный тип, этот Гранин.

Так или иначе, мы заказали большую пиццу и сели за столик ждать.

Я думала сразу обо всем и ни о чем; стоило мне ухватиться за какую-то мысль, как что-то — то ли стук вилки о тарелку, то ли разговор за соседним столиком — на черепки разбивало мою концентрацию. Вот и теперь: я прикидывала, что скажу Морозову, когда что-то буквально вынудило меня повернуть голову и посмотреть на улицу.

За машиной Гранина припарковалась темно-синяя 'альфа-ромео'; из нее вышли трое, подошли к его машине и стали о чем-то совещаться. Я дернула Гранина за рукав и указала в том направлении.

— Дружки?

— Пирожки, — рявкнул Гранин, напрягаясь.

— Не нравится мне это, — покачала я головой.

Как раз в это время девчушка вынесла наш заказ. Гранин не растерялся: попросил переложить дымящуюся, только из духовки пиццу в коробку, расплатился и, взяв меня на буксир, с кислой физиономией потащил к выходу. По-моему, ему это тоже не шибко нравилось.

Троица из 'альфа-ромео' как по команде обернулась на звон псевдоразумного колокольчика. Тот, что был с фотоаппаратом, уже смотрел на нас сквозь объектив. Вспышка. Щелчок. Вспышка. Щелчок. У него выпирали скулы — казалось, дотронешься до них и обязательно порежешься. Как он еще сам себя не порезал?

— Убери камеру, мужик, — гаркнул Гранин, держа коробку с пиццей так, словно собирался швырнуть ее в кого-то.

Вообще-то Гранин едой не расшвыривается, более того, и не видит ничего постыдно в том, чтобы облизать тарелку после сытного обеда. Но кто знает, может, он пойдет на такие жертвы ради меня?

— Повежливее, ладно? — попросил мордоворот в сером гольфе.

Сразу становилось понятно: Серый Гольф здесь исключительно для антуража. Выражение его лица не свидетельствовало в пользу наполнения его черепной коробки; на затылке торчал мальчишеский вихор.

— С такими, как ты, Герасим? Не смеши дядю.

Брови мордоворота сцепились на переносице, обозначив отчаянную работу мысли. Двое других — скуластый и поджарый типы, — не смотря на уступающие габариты, впрочем, не выглядели как 'парни из массовки' — все из-за светящегося в глазах интеллекта.

Троица стояла в стороне, и наблюдала, как мы садимся в машину, не делая попыток помешать нам. Я позволила себе оглянуться, когда Гранин вырулил на дорогу и вклинился в поток машин. Скуластый — тот, что с камерой, — наклонился и что-то говорил поджарому типу. Поджарый усмехался. Мордоворот потерял ко всему интерес и был занят ввинчиванием своего грузного тела на переднее сиденье 'альфа-ромео'. Жизнь определенно поставила перед ним задачку не из легких.

— Да уж, — поджал губы Гранин.

— Они не похожи на парней, скажем, из местной газетенки.

— Особенно тот здоровенный потц, — поддакнул он. — Готов спорить, он не может без ошибок написать свое имя.

— Зато, ручаюсь, можете пересчитать кому угодно ребра.

— Ладно, Рит, куда едем? Пицца скоро остынет.

Он не предал этому такого значения, как я. Когда Гранин голоден, он ничему не придает значения.

Я предложила проехаться к набережной. Гранин заглушил двигатель на стоянке напротив пляжа. Со стоянки открывался великолепный вид на реку и Остров. Пляж был занесен снегом и безлюден. Прибрежные кафе пустовали. Я откусила от треугольного куска пиццы пару раз и окончательно потеряла к еде интерес. Чахлые лучи солнца продолжали нырять в темные воды реки, однако вскоре и они были проглочены тучами. Я все думала о троице, встретившей нас у пиццерии.

— Не будешь доедать? — Гранин указал на надкушенный мной кусок пиццы. Я покачала головой. Он деланно негодующе сунул кусок обратно в коробку. Я невольно улыбнулась.

Мы слушали радио и любовались рекой.

Хриплый голос Уна Бомбера сочился из динамиков, словно смола из древесной коры:

— Такой уж у меня пунктик, мои любознательные. Я тоже не уверен в том, что продукты на моей тарелке не подвергались генной модификации. После ЗИП — Закона о 'Защите интересов производителей', мы не можем быть уверены ни в чем, даже в горячо любимом консервированном горошке. Зеленый горошек отныне стал неверной женой, которая начала ходить на сторону...

Учитывая состояние дорог после ночного снегопада, к Морозову было решено выехать за полчаса до назначенного времени.

Офис Морозова располагался в одном из выходящих на проспект домов, в которых квартиры стоят целое состояние. Перед офисом на небольшой стоянке, врезанной в тротуар, были запаркованы несколько тяжеловесных роскошных иномарок. Гранин остался дожидаться меня в машине: опустил сиденье, вытянул ноги, закинул руки за голову и пустил слюну. 'Послеобеденный сон, чтобы жирок завязался', — как объяснил он.

Меня приветствовала симпатичная секретарша в аккуратненькой кремовой блузке, со стрижкой 'каре' и пухлыми рыбьими губками. Только я открыла рот представиться и сказать о назначенной встрече, как она опередила меня, предложив провести в кабинет Морозова. Как бонус, из-под резко очерченной челки мне была дарована обезоруживающая улыбка. Будь на моем месте Гранин, он бы сказал примерно следующее: 'Забирай меня с потрохами и эксплуатируй, как пожелаешь, милочка'.

Если офис являл собой лакомый кусочек, то кабинет Морозова был глазированной вишенкой на торте. Обезоруживающая Улыбка прикрыла за собой дверь. Что ж, это можно считать началом утечки денег из моего кармана. Сам Юлий Морозов полностью соответствовал убранству кабинета, затаившись в нем наподобие хамелеона. И кабинет, и Юлий Морозов были отличным дополнением друг к другу.

Морозов вскочил из-за стола и уже спешил ко мне с протянутой рукой. Я немного волновалась, но рукопожатие всегда действует на меня подобно тычку под ребра. Морозов предложил располагаться с комфортом и справился, не желаю ли я кофе. В общем, стандартный набор.

Получасом позже, кинув мне в ноги моток спутанных обещаний-гирлянд, положив руку мне на спину, Морозов провожал меня к машине. Сомневаюсь, что он каждого клиента провожает к машине. Наверное, я должна чувствовать себя особенной. Я не чувствовала.

Да, Морозов согласился вести мое дело. Выслушав меня, он склонялся к мысли, что Деревские были наняты кем-то, и подосланы в 'Темную сторону' с вполне понятной целью: разбить мою репутацию в щепки. Это в точности повторяло то, к чему склонялась я. Осталась самая малость — найти сему доказательства.

Глава 19

Коматозность в чем-то похожа на хлопья для завтрака со сниженной калорийностью: вы ожидаете чего-то большего, на деле — ничего особенно. Ну, почти ничего особенного, беря во внимание тот немаловажный факт, что на моем затылке больше нет дыры, мою новую устойчивость к холоду и восстановившееся зрения. По-моему, у меня также улучшилась реакция, и я стала чуточку сильнее. Что продолжало донимать меня: что где-то в моей черепушке, возможно, осталась пущенная Быком пуля. Но разве могу я с этим что-то поделать? Кабинет рентгена отныне — запрещенная территория. А что на счет металлоискателей? Пусть гнусные металлоискатели катятся куда подальше, решила я.

Гранин отвез меня домой. Потрясая у меня перед носом ключами от машины, он сказал, чтобы я, чуть что, звонила ему. 'Чуть что' прозвучало с напором. Я заверила его, что он может рассчитывать на незапланированный расход бензина в самое неподходящее время суток. Дело, впрочем, вовсе не в машине, а в том, что сейчас во всем Пороге Гранин был единственным, кому я могла доверять. Эдуарда в расчет не берем — он в Кварталах, значит недосягаем. По крайней мере, без острой надобности я в Кварталы ни ногой.

Оставшиеся куски пиццы Гранин забрал с собой, сказав, что разогреет их в микроволновке и слопает на ужин. Я попросила его избавить меня от подробностей.

Вечерело. В квартире было темно и тихо. На ходу выныривая из туфель, я прошла в спальню и замерла возле окна. В окнах высоток вспыхивал свет, вместе с ним — десятки наряженных елок; лампочки мигали всеми цветами радуги. Искрящийся в свете уличных фонарей снег придавал картине некий торжественный подтекст. Вдруг захотелось оказаться в тесном семейном кругу. Захотелось Нового года, пахнущего хвоей, бабушкиной выпечкой, папиными сигарами, корицей, морозцем, который приносят в дом гости, томящимся в духовке золотистым картофелем, жжеными гирляндами... Мне вспомнился случай, после которого жженые гирлянды стали столь яркой ассоциацией к Новому году.

Так уж было заведено в семье Палисси: когда наступало время зимних праздников, и папа приволакивал в дом елку, что-то случалось — то ли с елкой, то ли с Владом, то ли с ними обоими. Однажды отец за несколько часов до боя курантов был вынужден везти вопящего Влада в больницу с застрявшими в физиономии осколками керамического деда Мороза, на которого братец свалился в угаре веселья. К слову, на его лице до сих пор заметны три маленьких шрама.

В тот Новый год все шло по накатанной схеме: папа дорвался до коробки сигар и скрупулезно раскуривал одну, мама же шипела Владу, чтобы он отошел от елки, угрожая папиным ремнем. Я беспечно наблюдала за разворачивающимся действом, возясь с новой куклой (которой брат, к слову, через пару дней скрутил голову и подкоптил руки и ноги). Дураковато хихикая и игнорируя мамины посылы, Влад крутанулся и запутался в гирляндах. Я хорошо помню этот момент, будто он запечатлен на фотографии, а сама фотография пришпилена на самом видном месте в моем мозгу. Мгновение брат балансировал на одной ноге, затем пошатнулся и тяжело рухнул вместе с елкой. Треск, мигание гирлянд, грохот разбивающих елочных игрушек. Одинокий крик мамы, выводящий всех из ступора. Все, визжа, рванули к погребенному под хвойным гигантом вопящему Владу. Это надо было видеть! Влад оказался целехонек, поэтому за мамочкиным испугом накатила ярость. Брат потом зверски долгое время не мог сидеть на заднице. Ах, детство!

Улыбаясь воспоминаниям, я постояла еще некоторое время у окна, потом задернула штору и включила ночник.

Сколько себя помню, я сплю с включенным ночником. Менялись ночники, но страхи оставались прежними. У меня нет боязни темноты, нет-нет — меня напрягает то, что может таиться в ней. Не знаю, заклеймила я себя или нет, но иногда потусторонние гости, словно осы, за многие километры чующие запах барбекю, находят меня. Одни приходят просто посмотреть и уходят, другие становятся настоящими занозами в заднице, третьи могут напасть. Время от времени я прохожу по квартире со свечой, но жизнь полна сюрпризов. Ночник помогает сгладить сюрприз, сделать его менее, черт побери, сюрпризным.

Было начало четвертого. Переодевшись в майку и шорты, я поставила будильник на восемь вечера, залезла под одеяло и откинулась на подушку. Я отрубилась быстрее, чем Бабур Околоцветник со своим пулеметным произношением успел бы досчитать до десяти.

Я стояла под ночным беззвездным небом. Опрокидываясь за горизонт, вокруг, насколько хватало глаз, раскинулось поле с черной, обожженной землей. И, подобно каплям крови, поле усеяно кустами клубники. Ягоды были крупными, ярко-алыми, в то время как кусты — высохшими, чахлыми, бурыми. Я наклонилась, чтобы сорвать ягоду, но пальцы прошли сквозь нее; по руке потекло что-то теплое. Я поднесла руку к глазам. Кровь.

Я открыла глаза и уставилась в потолок, силясь понять, что меня разбудило. На лбу выступила холодная испарина. Я тяжело сглотнула слюну, когда раздался повторный звонок в дверь.

Ночник заливал столешницу желтым, как масло, светом. Я глянула на часы: без десяти восемь. Взлохмаченная, не до конца проснувшаяся, я прошлепала в коридор, включила свет и подошла к двери с намерением заглянуть в глазок... Черт! Я отшатнулась от двери, когда услышала:

— Рита, я знаю, что вы дома.

Я прислонилась спиной к стене и сложила руки на груди. Ну разумеется, для таких, как этот тип, вшивый домофон не помеха.

Несмотря на то, что Эдуард был лучшим другом Влада, ко мне он обращался исключительно на 'вы'. Друг брата, который не стал мне другом. Пожалуй, это громко сказано, поскольку я не испытывала к Эдуарду негатива. Скорее, осторожность.

Влад знал Эдуарда еще при жизни, однако проглоченное зерно, наоборот, лишь укрепило их дружбу. Нестандартная парочка. Уезжая, Владислав традиционно просит Эдуарда присматривать за мной, а самое гнусное заключается в том, что они даже не пытаются скрыть это от меня.

Закладываюсь на что угодно, а я уже знала причину его визита.

— Вообще-то вы меня разбудили.

— Обещаю, я ненадолго.

Как пить дать, произнося это, Эдуард улыбался. Он любил улыбаться и говорить одновременно. Нет, это не работа на публику, а привычка не терять лица даже перед самим собой. Кто я такая, чтобы осуждать его за это?

— Я не в настроении принимать гостей.

— И все же настоятельно рекомендую впустить меня. Ваши соседи скоро начнут интересоваться источником шума.

— Значит, уважаемый источник шума, проваливайте.

— Мне надо с вами поговорить.

— А мне — выспаться.

— Рита, так или иначе, я войду в эту дверь. Вопрос времени.

Этим он добился должного эффекта. Зная, что его слова никогда не расходятся с поступками, я провернула ключ в замке и, приоткрыв дверь на длину цепочки, выглянула в подъезд. 'Красив как полубог, ни дать, ни взять', — промелькнуло в голове.

Эдуард улыбнулся, и мои челюсти сиюминутно свело в спазме, будто я выпила концентрированный лимонный сок. Хмурясь, я отступила в глубину коридора.

В чистой одежде, но с грязными мыслями, один из самых влиятельных коматозников города вырос на пороге моего дома.

Человеку требуется тридцать секунд, чтобы составить представление о собеседнике, и пять лет, чтобы рассеять его. Я познакомилась с Эдуардом около пяти назад, но представление до сих пор не развеялось. Не стану утверждать, что оно было составлено в пользу Эдуарда.

Я сфокусировала взгляд, и поняла, что нас разделяют уже не пара-тройка метров, а сантиметры. Вобравшее холод коричневое пальто Эдуарда коснулось моих голых ног, по коже побежали мурашки. Эдуард коснулся губами моего лба. Я стояла как вкопанная, от потрясения разучившись дышать и даже не обращая внимания на зуд в носе, будто туда насыпали перца.

Все эти пять лет по безмолвному согласию мы с Эдуардом выдерживали дистанцию. А сейчас я вдруг ощутила его дыхание у себя на лице, а сквозь тонкую трикотажную майку — исходящий от него холод. Захотелось ссутулиться, прикрыть грудь руками. Но я не сделала этого — знала, почему он коснулся меня. И момент вдруг потерял всю удивительность и новизну.

Удивительность и новизну? Черт бы меня побрал за такие характеристики.

— Влад оторвет тебе голову, — сообщил Эдуард буднично, впервые обратившись ко мне на 'ты'. Мне показалось, он хочет оттолкнуть меня. Я никогда не видела его таким... злым? расстроенным? разочарованным? Его лицо оставалось безмятежным, но глаза метали молнии. — А потом оторвет ее и мне.

— Влад не настолько трудолюбив, — прокаркала я. Прислонившись к двери в ванную, я сползла на пол и застыла там дрожащим комком. Естественно, я все поняла. — Как ты узнал?

— Птичка на хвостике принесла. Честно говоря, я до последнего не верил слухам...

— Слухам?

Эдуард помрачнел:

— Слухам, что прошлой ночью ты проглотила зерно.

Слезы хлынули из глаз. Я накрыла лицо руками и поняла, что отвратительна сама себе.

— Пожалуйста, Эдуард, — всхлипнула я, — не говори ничего Владу. В данный момент он все только усложнит.

Какое-то время мы травились в тишине, разбавляемой моими всхлипами и шмыганьем носом. Эдуард не пытался меня утешить, я же не пыталась разозлиться на него за это.

— Хорошо, — вздохнул он.

Я знала, что решение утаить правду от друга далось ему нелегко.

— Спасибо.

И что-то протянулось между нами — что-то, от чего мне захотелось броситься к нему на шею и рыдать, уткнувшись ему в грудь. Гнусные мысли, но я простила себя за них. Прошлая ночь хорошенько пнула меня под зад, вышвырнула аккурат в коматозность. Слишком много нервов, слишком много тех, кто хочет погрузить в меня зубы и выкусить кусок. Любой не выдержит, расклеится.

— Будешь кофе?

Эдуард помог мне подняться. Еще пару дней дрожащих рук, ватных ног и слез, и меня можно будет списывать со счетов как ненужную рухлядь.

— Спасибо, не откажусь.

Не снимая ботинок и пальто, он прошел в комнату и расположился на диване. Вероятно, не планировал задерживаться. Может, ему было противно находиться здесь после того, что я только что устроила. Может, он был более высокого мнения обо мне, а я взяла и сбила планку своей крутости, продемонстрировав свою сопливую сторону. Это задело во мне струну и к моменту, когда я умылась холодной водой и тщательно растерла зубной щеткой десна, во мне клокотало раздражение. Как я могла выставить себя такой дурой! Да еще перед кем! Вдруг мысль о Владе и его гневе стала почти приемлемой.

Я поставила на столик перед Эдуардом чашку и, выдерживая дистанцию, села в кресло. Свет торшера прибивал тени к полу подобно тому, как дождь прибивает к земле пыль. Атмосферу вполне можно было назвать уютной, даже романтичной (что за черт?), если бы не отстраненно-вежливое выражение на лице Эдуарда.

— Могу я узнать, во что вы ввязались? — спросил он.

Вновь перешел на 'вы'. О да, сеанс откровений окончен.

Я не пыталась сгладить резкость в голосе:

— Спросите у птички, пусть она и это принесете вам на хвостике. А за подтверждением врывайтесь в мой дом, портите мне настроение, добро пожаловать.

По воздуху пошли нехорошие вибрации. Эдуард не донес чашку до рта, его взгляд впился в меня. Меня спас зазвонивший телефон. Не извинившись, я вышла из комнаты и подняла трубку.

Звонила Диана, моя крестная. Он спросила, как у меня дела, конечно же, имея в виду ситуация с 'Темной стороной', и предложила приехать к ней. Я глянула на часы: начало девятого. В любом случае, я не знала, куда себя деть, уж точно не продолжать играть в молчанку с Эдуардом, а посему пообещала, что скоро буду. Если уж Диана в курсе происходящего, то новость не замедлит выплеснуться в уши родителей, заграницу. Как вариант, можно попытаться убедить ее, чтобы она повременила играть роль птички с длинным хвостиком. Хотя сомневаюсь, что из этого что-то выйдет.

Я натянула джинсы, футболку, свитер, волосы расчесала, собрала в 'хвост' и вышла к Эдуарду.

— Мне надо уехать, — сказала я.

— Одна вы никуда не поедете.

— Просто отлично! Только вас не хватало дома у крестной. Будете с таким же кислым видом сидеть в сторонке?

Разумеется, я сказала это для красного словца — у Эдуарда был отнюдь не кислый вид. Отрешенный — быть может, но не кислый. Мне почему-то упорно казалось, он вот-вот вскочит и наорет на меня. В этом разница между Эдуардом и моим братом: будь Влад на его месте, он бы давно свирепствовал.

— Одной вы не поедете, — повторил Эдуард. — Жду вас внизу. — И, встав с дивана, вышел. Я слышала, как он закрыл за собой входную дверь.

К кофе он даже не притронулся.

— Круто. Только продукт перевел, — ворчала я уже в пустоту. Пустота отвечала звуками активной жизнедеятельности соседей.

Ругая себя последними словами, я зашнуровала замшевые ботинки, прихватила ключи и спустилась вслед за Эдуардом. Градусник показал минус четырнадцать, но я даже не потрудилась накинуть куртку.

Артур стоял у чернильной 'ауди', сцепив затянутые в грубые кожаные перчатки руки. Перчатки — необходимая мера предосторожности, которая, впрочем, потеряла свою актуальность не позже чем вчера между восьмью и десятью вечера, когда я проглотила зерно. Я познакомилась с Артуром во время одной из наших с Владом вылазок в эдуардовов ресторан 'Ананасы в шампанском'. И сразу прониклась к парню симпатией.

Помимо того, что Артур был правой рукой одного из самых влиятельных коматозников города, так еще и стыдился своей не совсем человеческой начинки. Все мы миримся со своей минус человеческой начинкой, но Артуру дерьма пришлось хлебнуть в большей степени. Он термозависимый и, чтобы не загнуться, каждый месяц нуждается в тонком человеческом тепле. Жизнь обтесала его, поиграв его генами, сделав из него элемента, отторгаемого социумом. Я понимаю парня, поскольку сама нечто вроде неприживающейся конечности.

У меня есть опыт прикосновения Артура. Случилось это два года назад. Виновата была я, но влетело Артуру. Помню то ощущение... Ощущение, словно из Артура в меня вползает Его Величество Холод. А потом я отрубилась. Следующее, что я помню, была чашка горячего шоколада, чуть позже — горячий душ, и сон с пододвинутым к постели обогревателем. После отдачи тепла я не могла согреться еще пару дней. Эдуард и Влад наперебой шипели, чтобы я впредь не 'не размахивала руками вблизи термовампира'. А я что? Я извинилась перед Артуром за то, что доставила ему массу неприятностей в лице его босса и моего свирепого братца.

— Привет, Артур. Привет и расслабься, — сказала я, кивнув на его руки в грубых кожаных перчатках. Во мне не осталось тонкого тепла. Тепла, в принципе. Я уже смекнула, что нагреться могла в душе, но тело постепенно остывало, и на ощупь вновь становилось как прохладный шелк.

Эдуард открыл дверцу и ждал, когда я сяду в машину. Не лицо, а километровый слой льда. Боюсь, однажды Эдуард спятит, если не будет давать выход эмоциям. Естественно, давать выходи эмоциям без свидетелей — не берите с меня пример.

Артур улыбнулся:

— Я рад.

Я показала ему два больших пальца, дескать, все феерично.

— Артур знает, — рявкнул Эдуард. Рявкнул, серьезно? А я таки довела его. Сомнительная радость от победы. — Рита, садитесь в машину.

Эдуард захлопнул за мной дверцу и сел на переднее сиденье. От повисшего в салоне авто напряжения разве что волосы не электризовались. Благо, ехать было недалеко.

Глава 20

Увидев крестную, я сразу поняла: что-то не так, чертовски не так. То, что я приняла по телефону за волнение, на деле оказалось колированным чистейшим страхом, который не имел решительно никакого отношения к моим проблемам.

Диана отступила от двери, глядя мне за спину.

— Кто это? — спросила она.

Я не стала оборачиваться, ответила:

— Друг. Диана, что случилось?

Крестная внезапно оглянулась, отошла от двери, пропуская нас внутрь. От повисшей в квартире тишины гудело в ушах.

В зале беззвучно работал телевизор, и мигающий отсвет ложился на паркет. Налипший на мои ботинки снег начал таять, образовывая на паркете маленькие лужицы. Я шаркнула подошвой, переступила с ноги на ногу, глядя на крестную. От дурного предчувствия меня начало подташнивать. Здесь что-то случилось, однако никто не спешил вводить меня в курс дела.

— Диана? — позвала я.

Крестная сцепила руки и нервно выкручивала пальцы, в уголках глаз выступили слезы.

— Что... — Я запнулась.

Свечение телевизора заслонила тень. Я должна была отреагировать, но продолжала стоять с приоткрытым ртом и повисшим на кончике языка вопросом. Вспыхнувший свет ослепил, я зажмурилась, а когда открыла глаза, то нас стало больше.

— Здравствуйте, Рита. Как поживаете? — приятным баритоном спросил появившийся в арке мужчина.

Он криво улыбался, демонстрируя плохие зубы — желтые, кривоватые; улыбка чемпиона породы. Одет он был неплохо, я бы даже сказала, со вкусом. Но именно такие вот прилично одетые типы и обивают порог 'Темной стороны' с плакатами и оскорбительными посылам. Внешность обманчива. Узнать идиота достаточно просто: загляните ему в глаза. Из его глазах обычно выглядывает дурная потребность.

Важный момент: в руках господин Плохие Зубы держал двустволку.

— Диана не предупредила, что у нее гости, — сказала я и сглотнула слюну, вернее, попыталась сглотнуть. Во рту пересохло.

— Рита, пожалуйста, прости меня! Они вынудили меня...

Крестная заплакала.

— Заткни пасть, — все тем же приятным баритоном сказал Плохие Зубы и как ни в чем не бывало обратился ко мне: — Это задумывалось, как сюрприз.

— Какой же сюрприз без воздушных шаров и хлопушек?

— Эй, Игорь, слышал? Мы должны были встретить ее шариками и хлопушками!

— Как минимум, одно из двух мы приготовили.

Из кухни вышел второй любитель сюрпризов, которого Плохие Зубы назвал Игорем. Это был парень примерно моего возраста. Он направлял 'Макаров' аккурат мне в грудь (я узнала марку пистолета, поскольку у отца такой же). Белые и мягкие на вид волосы старательно уложены и зачесаны на пробор, словно он готовился к встрече со мной. Возможно, так и было.

Вслед за Игорем в дверях кухни отметился третий ковбой. Мне он показался наиболее опасным. У него было лицо убийцы. Лицо убийцы — четче и не скажешь. Вокруг таких, как этот, царит атмосфера страха. Я не могла представить, что у такого, как господин Опасность, есть семья. Каково каждый день видеть эту словно бы вырубленную из гранита рожу? Я отвечу: приятного мало.

— Держите руки так, чтобы мы их видели, — тоном лектора сказал Плохие Зубы.

Обращался он исключительно ко мне. Все трое смотрели на меня. Где же Эдуард?

К сожалению или к счастью, у меня не было набора правил поведения в подобных ситуациях. Я плохо понимала, как надо себя вести, просто старалась не упасть на ставших ватными ногах и продолжать дышать.

— Да-да,— я поелозила сухим, как высохшие на солнце водоросли, языком по губам, — конечно.

Игорь подмигнул мне. В другой ситуации... черт, в любой другой ситуации это жест можно было бы принять за заигрывание! У блондина была харизма, но он задействовал ее не в том ключе.

— Могу я хотя бы узнать, кто вы? — спросила я.

— Почему бы и нет. Мы те, кто намерен высказать вам свое недовольство, Маргарита Викторовна, — произнес Плохие Зубы, вскидывая двустволку.

Он что, всерьез собирается стрелять из этой штуковины?! На грохот сбежится полдома... С другой стороны, к тому времени мне уже наверняка будет глубоко наплевать на все. Вряд ли зерно сможет сделать что-либо с дырой в моей груди.

— В самом деле? И чем же я вас расстроила?

— Господь против спиритизма, а, значит, против вас, — все тем же лекторским тоном ответил Плохие Зубы.

О, это все объясняло. Религиозные фанатики, значит. Такие парни способны на многое; в последний раз это была кислота. Но сейчас они подобрались как никогда близко, к тому же под удар попала моя крестная.

От мысли, что этот коридор станет последним местом на земле, где я побываю, стало дурно.

— Хватит, вашу мать, трепаться! Покончим с этим, — это был господин Опасность. — Мне хватило трескотни этой суки, — он кивнул на Диану.

Казалось, еще секунда, и крестная упадет в обморок. Что ж, я почти угадала.

У Дианы громко булькнуло в горле, она согнулась пополам и ее вырвало. Чем именно, я не стала смотреть, ибо все мое внимание было приковано к Плохим Зубам. А вот он решил посмотреть и отвлекся. К моим щекам прижался сквозняк. Я поняла — пора. У меня было мгновение, и я засчитала его в свои преимущества.

Сдавленно вскрикнул один из мужчин, я бы сказала — блондин. Я не стала оборачиваться, зная, что им занимается Эдуард. Я накинулась на Плохие Зубы и сбила его с ног. Ружья, правда, он не выпустил, но и не выстрелил, что тоже неплохо, согласитесь. Он был выше меня и тяжелее килограмм этак на тридцать. Однако сработал эффект неожиданности. Вначале, да. А потом козырей не стало, и я поняла, что лежу на восьмидесятикилограммовом мужчине, и что между нами зажата двустволка. К тому же, у него кошмарно воняло изо рта. Словно прочитав мои мысли, он улыбнулся, я увидела застрявшие между зубов кусочки пищи.

Плохие Зубы быстро пришел в себя, после чего последовала ожидаемая реакция. Я еще успела подумать: 'Меня сейчас ударят в лицо', когда он свалил меня косым ударом по челюсти. Мне показалось, что он вмазал мне не кулаком, а молотком. Челюсть онемела, рот начал наполняться кровью. Я лежала на левом боку, прижимаясь щекой к холодному паркету. Меня никогда еще не били в лицо. Я приоткрыла рот, и кровь змейкой выползла на паркет. Плохие Зубы взгромоздился на меня и занес кулак для второго удара — видимо, предпочел прелести неравного боя с девушкой мгновенному убийству. Я видела по застывшей на его лице гримасе, что рукоприкладствовать ему нравилось гораздо больше. Вот и распинайся потом о вере, ублюдок.

Однако кулак не опустился на мой нос. Внезапно голова фанатика дернулась, да так, что подбородок едва не коснулся груди. Фанатик начал заваливаться на меня. Я выставила перед собой руки и стала лихорадочно спихивать его с себя. Боже, какой же он тяжелый! Плохие Зубы уткнулся лицом в пол, и некоторое время сучил ногами, потом затих. Вокруг его головы расползалась большая красная лужа. Большущая. У него был проломлен череп.

Я перекатилась на живот, встала на четвереньки и сплюнула на пол кровь. Меня развезло от боли и тошнило. В коридоре воцарилась тишина. Потасовка окончена меньше чем за минуту. Кто-то всхлипывал. Диана. Но я была не в состоянии подползти к ней. Я уселась на пол и прижала затылок к стене, пытаясь остановить карусель, в которую превратился мир.

Фанатики, Господи помилуй. Гребаные фанатики.

— Диана, — позвала я и слабо улыбнулась. — Вечер не удался, а?

— Прости меня, Рита, прости, родная... — еле слышно всхлипывала крестная.

Она решила проблему и сама подползла ко мне. Подолом халата она задела красный ореол вокруг головы Плохих Зубов и здорово размазала его. Теперь по образовавшейся кляксе можно было проходить тест Роршаха. Я еще подумала, что с такими темпами мы скоро все измажемся в крови. Уткнувшись мне в грудь, крестная продолжила рыдать.

— Все в порядке, вы не виноваты, — я попыталась погладить ее по голове, но движение вышло нелепым из-за дрожи в руке. — Слышите? Все в порядке.

— О, Боже, здесь все в крови! — Она сильнее вцепилась в меня.

Я не стала спорить с ней и посмотрела на Эдуарда.

В руках Эдуард держал короткий железный прут — то, чем он предположительно уложил Плохие Зубы. Я не знала, каким образом он вывел из игры остальных фанатиков, и, по правде говоря, не хотела знать. Стоило мне об этом подумать, как мои глаза зажили собственной жизнью и стали жадно впитывать каждую деталь разбавленного тремя бездыханными телами интерьера.

Блондин Игорь лежал в позе, похожей на позу Плохих Зубов: уткнулся лицом в паркет, подмял под себя правую руку. Ноги господина Опасность выглядывали из прохода на кухню; к подошве левого ботинка прилипла розовая жвачка.

— Нельзя, чтобы это кто-то увидел, — сказала я неожиданно внятно и уверенно.

Эдуард без лишних слов достал из кармана мобильник. Кровь все же попала на его пальто. Если не знаешь, что это кровь, можно проигнорировать эти мелкие огрехи. Он прошел кухню и закрыл за собой дверь, так что телу господина Опасности пришлось потесниться. Эдуард не придал этому значения. Я обняла крестную. Мы стали ждать.

Где-то тикали часы, телевизор мигал призрачным, голубоватым светом, превращая лицо Дианы в неживую маску. Типа, я выгляжу лучше.

— Скоро здесь все будет в первозданном виде, — сообщил Эдуард, появляясь в коридоре. Прут он где-то оставил. — Диана, надеюсь, случившееся останется нашей маленькой тайной. — Было что-то киношное в том, как он произнес 'маленькая тайна'.

Диана кивнула.

Эдуард помог ей подняться. Крестная смотрела на него глазами овечки. О да, Эдуард произвел на нее неизгладимое впечатление.

— А теперь — разберемся с тобой.

И Эдуард переместил меня в вертикальное положение. Закружилась голова, меня повело, я зажмурилась и привалилась обратно к стене. Наверное, я сильно побледнела, поскольку Диана начала что-то взволнованно кудахтать, да только я не разбирала ни черта из-за шума в ушах — этакое действующее на нервы 'шух-шух-шух'. Ее заботливые пальцы касались моего лица. Лучше бы она этого не делала. Я как никогда хотела, чтобы меня оставили в покое.

— Давай-ка я помогу тебе дойти до ванной, — сказал Эдуард.

— Мы опять на 'ты'? — превозмогая головокружение, спросила я.

— Смотри под ноги.

Я переступила через блондина. Диана провожала нас широко распахнутыми глазами. Близкий мне человек стал жертвой шумихи, поднятой вокруг моего имени. Это из-за меня в ее квартиру ворвались три вооруженных ублюдка. Религиозные фанатики. Если бы не Эдуард и его решение поехать со мной, день закончился бы печально. Меня повело, и я прижалась липкой от крови щекой к груди Эдуарда — получила то, чего так хотела час назад.

Эдуард довел меня до ванной, где я упала на колени, открутила кран с холодной водой, умылась и прополоскала рот; вода в стоке окрасилась в медный цвет. Потом он помог мне сесть на крышку унитаза. Сняв коричневое, в черный засыхающий горошек тут и там, пальто и бросив его на стиральную машину, он смочил полотенце и вложил его мне в руку. Я подумала о Константине, о том, как он влажными салфетками вытирал мое лицо от засохшей крови. Кажется, это было так давно — разговор на стоянке супермаркета...

Вода шумела, создавая фон. Совсем не обязательно говорить, когда шумит вода, понимаете? Мне не хотелось говорить. Причина крылась не только в том, что в метре от меня, присев на бортик ванны, находился Эдуард. Просто с каждой секундой моя физиономия ныла все сильнее. Закрыв глаза, я приложила намоченное в холодной воде полотенце к пекущей половине лица и попыталась не думать о боли. Спешу доложить: ни хрена у меня не вышло.

Получасом позже в квартиру ввалились четверо ребят. Впрочем, 'ввалились' — громко сказано. Они не шумели и не болтали. Я бы не стала спорить, что все четверо — коматозники; у Эдуарда, как и у Влада, достаточно широкий круг знакомств. К тому же, сложно сказать, где заканчивается владов круг знакомств и начинается эдуардов.

Диана сидела в зале и нервно крутила на пальце обручальное кольцо. Мой крестный умер десять лет назад. С тех пор крестная одна. Сын Дианы, Максим, живет отдельно с женой и годовалым бутузом. Злость и страх на миг парализовали меня. Эти фанатики, эти мерзавцы нашли легкую цель. Я подсела к Диане и сказала ей, что после случившегося не смогу больше спокойно смотреть ей в глаза. Она снова разрыдалась; крепко обняла меня, поцеловала. Насилие и горе связывают крепче любых веревок.

Эдуард настоял на том, чтобы с Дианой остался один из прибывших. Это был рослый парень в объемистой пилотской куртке на овчине. Бог знает, какое он прятал под ней оружие. Известно одно: с таким защитником Диана может спать спокойно. Хотя я и чувствовала себя дерьмом, но теперь — обнадеженным дерьмом, ведь моя крестная вновь в безопасности. Парень в пилотской куртке окинул меня внимательным взглядом, кивнул. Я кивнула в ответ. На этом обмен любезностями был окончен.

Пол в коридоре сиял чистотой. Испачканная было стена — тоже. Пахло моющим средством с запахом лаванды. Эти парни в детстве, должно быть, любили помогать мамочкам по хозяйству. Что ж, их мамочки могут ими гордиться. Я не стала спрашивать, куда делись тела — некоторые вещи лучше не знать.

Тянущиеся вдоль дома подъезды из-за выпавшего снега были безликими. Снег лежал на лавочках, на теннисном столе, завалил урны, песочницу и детскую горку. Тополя стонали под натужными порывами ветра. Небо светило отраженным от города светом. Порывистый ветер бросал снежинки из стороны в сторону, как если бы где-то там, наверху, шимпанзе баловался солонкой. Ветер больно обжигал лицо.

— Едем со мной, — предложил Эдуард.

Я не обернулась, чтобы заглянуть ему в лицо. Его голос прозвучал преспокойно. В Кварталы? На территорию Кудрявцева? Ну нетушки.

— Нет, — я качнула головой, поправляя накинутое на плечи пальто. Пальто была данью джентльмену в Эдуарде, ведь необходимости в утеплении больше не было. Я могла справиться с холодом и даже — что я доказала, спустившись по лестнице без помощи Эдуарда, — со слабостью.

— К крестной ты тоже порывалась поехать одна.

— Эдуард, да, я в неописуемом долгу перед тобой. Но я не поеду в Кварталы. Я поеду домой, приму душ и, если кошмары не будут мучить, посплю. Что-то подсказывает мне, что на сегодня развлекательная программа окончена.

Двигатель урчал. Фонари, иллюминация проносились мимо. Артур уверенно вел машину сквозь метущий снег.

— Я могу прислать кого-то, кто остался бы с тобой, — сказал Эдуард, глядя перед собой, на дорогу.

— Не сомневаюсь, что можешь. Но — спасибо, не стоит.

Вот и все, что мы сказали друг другу за время дороги к моему дому. 'Ауди' плавно въехало во двор, и остановилось под стонущим кленом; красный свет задних фар плеснулся на снег. Воцарилась тишина.

— У тебя есть мой номер, — сказал Эдуард.

Он вышел и стоял рядом со мной. Я отдала ему пальто и ответила — да, есть. Попрощавшись с ним и с Артуром, вжимая голову в плечи, я заторопилась домой.

Домофон запиликал, и я дернула на себя железную дверь. На третьем этаже кто-то звенел ключами и топтался на площадке. Я остановилась возле почтовых ящиков. Нет, я определенно не в настроении выдавливать из себя вежливое 'здравствуйте', когда моя физиономия все утро маячила с экранов телевизоров, а час назад стала полигоном для кулаков фанатика. Мои соседи и без того в восторге, что живут по соседству с Ритой Палисси. Зачем лишний раз нервировать их, напоминать им об этом?

Когда на третьем этаже наконец бахнули дверью, я, не чувствуя под собой ног, буквально взлетела по лестнице. Если вы никогда так не делали, значит, вам повезло с соседями. Или с профессией. Закрыв за собой дверь, я привалилась к ней спиной, и какое-то время переводила дыхание.

Когда глаза привыкли к темноте, я включила свет, расшнуровала ботинки, стянула с волос резинку и босиком прошлепала в ванную. Открутив воду, я встала перед зеркалом, и некоторое время внимательно изучала причиненный лицу ущерб. Итак, левая половина физиономии покраснела, назревал синяк, губа разбита, кровь запеклась в уголках рта. Будем надеяться, что к завтрашнему утру мое коматозное начало возьмет свое. Я осторожно почистила зубы, чтобы избавиться от тошнотворного привкуса, затем приняла душ. Десятью минутами позже, стиснув зубы, натягивала майку. Люблю майки за их универсальность. Оставшиеся на коже капельки воды мгновенно впитались в ткань.

Около полуночи зазвонил телефон. В моем положении лучше не игнорировать звонки, особенно во время, когда нормальные люди давно отдыхают. Я рванула в спальню и выудила трубку из-под вороха подушек.

— Алло! Рита!

'Алло' прозвучало как 'алло-у'. В груди шевельнулось узнавание.

— Да, это я.

— Рита! Как я рад слышать тебя! Алло!

Слюна готовилась проделать путь от уголка моего рта к ключице. Я знала только одного человека, который, может по сто раз повторять свое фирменное 'алло-у'. Скверная телефонная связь исказила его голос, но 'алло-у' было как удар под дых.

— Папа.

Ну вот, сейчас начнется камнепад.

— Что у тебя там творится? — гаркнул папа; в динамике трубки оглушительно затрещало. Как вы уже сами догадались, Влад перенял эту очаровательную манеру вести телефонную беседу именно от папочки. — Мама места себе не находит, чемодан начала собирать, кричит, что завтра же вылетает в Порог!

Это так похоже на нее, на мою маму. Я поняла, что надо что-то сказать, причем, немедленно, иначе не сносить мне головы, которую заботливо отгрызет мамочка, прилети она в Порог. Вдруг эта проблема встала на повестке дня.

— Папа, не надо сюда маму. Ни в коем случае!

До меня донесся приглушенный помехами, но с безошибочно угадывающимися нотками истерики и каленого железа голос мамы:

— Витя, скажи ребенку, чтобы встретила меня завтра в аэропорту.

— Вот возьми и сама скажи ей! Ребенок, между прочим, не хочет, чтобы ты куда-то летела! — даже не убрав трубку ото рта, выкрикнул папа. Я поморщилась. Я и забыла, насколько громко он умеет кричать. Затем, понизив голос до безопасного для барабанных перепонок уровня, он снова обратился ко мне: — Рита, объясни, что происходит. Что это за липовое обвинение? Наташа, успокойся, Рита сейчас все объяснит. Я тебе уже сто раз говорил, что все эти заголовки в интернетах и в новостях не что иное, как бред сивой кобылы, правда, дочка?

Убедившись, что голос не сорвется на писк, я сказала:

— Все, о чем я прошу: чтобы мама никуда не летела.

— Это от тебя в детях дурные наклонности! — неистовствовала мама, следуя по проторенной дорожке. — Из-за тебя наш сын ударился в криминал! Из-за тебя наша дочь занялась спиритизмом!

Я невесело хмыкнула и невольно задалась вопросом: а что будет, когда они узнают, что я коматозник? Интересно, кому припишут эти мои новые наклонности? Дяди Мише, господину Вечно Под Следствием?

— Ей-богу, Наташа, взрослый человек, а такую чушь мелишь! Рита, алло, алло, ты меня слышишь?

— Дай маме трубку, я русским языком объясню ей, что здесь и сейчас она будет только мешать.

— Да не поймет она твой русский, — фыркнул отец. — Все равно никуда не полетит.

— Витя, что ты такое говоришь! — Мама была неукротима. Что-то разбилось. Да, черт побери, мама у меня именно такая. — Да как ты смеешь запрещать мне?!

— Постой, я перейду в другую комнату.

Мамины крики отрезала захлопнувшаяся за отцом дверь. Неожиданно послышалось какая-то возня и угрожающий рык Цезаря, который я узнала бы везде.

— Ану пшел отсюда, Маленькая Жопа! — Ничего не изменилось: папа так и не отказался от этой оскорбительной клички. Он терпеть не может маминого мопса, а пес, в свою очередь, ненавидит его. Впрочем, я склонна считать, что Цезарь ненавидел всех, кроме мамы. В маме он души не чает.

— Папа, послушай, — попросила я. — Что бы обо мне не писали, что бы обо мне ни говорили, не верьте ничему. У меня все схвачено, под контролем, иными словами. — Я заставляла себя думать, что у меня все схвачено, но какая-то часть меня была уверена в обратном, и готовилась к худшему.

— Не нравится мне все это, — папа зацокал языком. Я буквально видела, как он качает головой и хмурит густые темные брови. — Что будет с 'Темной стороной'?

— Все с ней будет в порядке, — ответила я. Черт бы меня побрал.

— Ты же знаешь, Рита, как сильно мы любим тебя и Владислава. Мы давно разрезали все пуповины, отпустили вас в свободное плавание. Но — помнишь, о чем я тебя как-то просил?

— Принимать обдуманные решения, — сказала я с внезапной хрипотцой в голосе, — и беречь себя. — Кажется, кто-то сейчас будет реветь.

Мы попрощались, и я медленно отложила трубку. Руки дрожали; вряд ли я смогла бы сделать и два шага, неся яйцо в чайной ложке без того, чтобы не разбить его. Никогда не любила глупые эстафеты. И не менее глупые слезы.

Я не уловила момент, когда провалилась в сон. Но, в общем, это случилось. Все лучше, чем чувствовать себя в таком же жестком, как кулак религиозного фанатика, соприкосновении с реальностью.

Глава 21

Открыв глаза, я первым делом поняла, что это был не сон: Плохие Зубы, дуло двустволки, кровь на паркете. С добрым утром! Да и утром ли? С зашторенным окном и включенным ночником не понять. С таким же успехом сейчас могла быть и ночь. Я поднесла руку с часами к глазам: шесть утра. Телефон тем временем продолжал блеять. Я сообразила, что от меня требуется, и вылезла из-под одеяла. Телефон разрывался, заваленный горой подушек. Высветившийся номер был мне незнаком.

— Алло, — сказала я сипло и, прокашлявшись, добавила: — Я слушаю.

— Ну наконец-то!

— Юлий? Вы знаете, который сейчас час? — Потом до меня дошло: — Что произошло?

— Я на ногах с четырех утра, и продолжаю делать все, что в моих силах, но, боюсь, мне их не остановить.

— Не остановить? — повторила я. — О ком вы говорите?

Похоже, Морозов был взвинчен не на шутку:

— О Деревском и об этом мерзавце, который смеет называть себя адвокатом, о ком же еще!

Я опустилась на краюшек кресла, полностью проснувшись. Ощущение, словно на меня вывернули ведро ледяной воды. Кровь застучала в ушах.

— Говорите, — отчеканила я.

— Ситуация такова: ночью был получен орден на обыск 'Темной стороны' с изъятием всех документов. При необходимости вы будете арестованы. Это не акция устрашения, Маргарита. Все очень серьезно.

— Какого черта? — забормотала я, качая головой как китайский болванчик и не в силах остановиться. — Когда они получили ордер? Что, судья ночью подписал?

— Я не буду говорить по телефону об этом субъекте, но для ребят, если таковые прослушивают линию, скажу следующее: мальчики, пока вы в поте лица трудитесь — если это, конечно, можно назвать трудом, — этот баран, так называемый судья, всю ночь оттягивался в сауне, а заодно и черкнул ордер на обыск. Почему бы и нет? Ведь он бланки носит с собой и использует их по мере поступления в карман кругленькой суммы!

— Гадство, — выдохнула я, запуская пятерню в волосы.

— Здесь замешены не пешки, Маргарита. Деревский, в свою очередь, не настолько умен, чтобы организовать все это. Как я вам уже говорил, я склоняюсь к мысли, что кого-то весьма влиятельного очень интересуете либо лично вы, либо ваш бизнес.

Я вспомнила недавние угрозы Громова и зарычала:

— Фамилия 'Громов' вам ни о чем не говорит?

— Не по телефону, Маргарита. Скажу лишь, что не исключено.

— А кто там еще был в сауне? — озлабливаясь, рявкнула я.

— Рита, не по телефону, — повторил Морозов. — Но мой вам совет: сейчас в офис за документами, а потом — держитесь подальше.

— Все поняла.

— Всего хорошего, Рита. Буду продолжать заниматься вашим делом. Не дайте себя запугать.

Пошли гудки. Я стиснула трубку в руке. Потом разжала пальцы, один за другим, и уставилась на появившиеся на черном матовом корпусе трещины. Хорошо, коматозность сделала меня чуток сильнее, и что с того? Ровно секунду я таращилась на трещинки, затем набрала номер Федора Гранина и выложила ему ситуацию в двух словах. Я боялась опоздать. Он сказал, что подъедет ко мне в кратчайшие сроки.

Я бросилась к шкафу, вытащила из его глубин вместительную сумку и побросала туда кое-что из вещей. В зеркале мелькнуло мое отражение, подсвеченное со спины желтым светом ночника. Я замерла и коснулась кончиками холодных пальцев щеки. Ни царапинки!

В спешке натянув джинсы, черный свитер под горло и куртку с капюшоном, я перекинула через плечо сумку, потом еще одну сумку, поменьше, кожаную, с документами и деньгами. Волосы я собрала в тугой пучок и накинула на голову капюшон. Я с горечью подумала о том, что мои папоротники теперь точно пожелтеют и осыплются. Кто будет за ними ухаживать? Все это походило на второсортный кошмар. Я закрыла дверь и бегом спустилась по лестнице; любой звук, в основном шорох сбиваемых ветром с крыши шапок снега, пропускал по позвонку жар и заставлял шею и спину покрываться мурашками.

Была настоящая метель. Из-за роящегося снега небо казалось низким, досягаемым, словно достаточно привстать на цыпочки, чтобы поковырять в нем пальцем. Опустив голову, я шла на стоянку, к стонущему под порывами ветра клену, придерживая рукой обе сумки; снег скрипел под подошвами. Сумрак и непогода стояли истинно декабрьские. Я успела выкурить две сигареты, прежде чем на подъездную дорожку к дому свернуло авто Феди. Я щелчком отшвырнула окурок в сугроб, поправила обе сумки и, пряча лицо от покусывающего снега, подбежала к нему. Плюхнулась на переднее сиденье, сумки поставила в ноги.

Гранин был во вчерашнем свитере и спортивных, выдутых на коленках, штанах, в которых он, по всей видимости, спал. Штанины торчали из мощных фирменных ботинок. Его прическа не поддавалась классификации — что-то среднее между 'совиным гнездом' и 'взрывом на макаронной фабрике'. Нет, его волосы, черт побери, определенно живут своей собственной жизнью.

— Все, как и просил: позвонила чуть что, — я невесело улыбнулась.

Гранин был вне себя: злой, как черт, обеспокоенный и толком не успевший проснуться. Гремучая смесь.

— Дерьмо, — информативно кивнул он. Не голос, а скрежет жерновов.

— Именно так. Как думаешь, кто заказал представление? — спросила я, пристегивая ремень безопасности, глядя вперед, на дорогу.

Видимость была скверной, машину то и дело заносило, но Федор вел аккуратно, выдавив около восьмидесяти километров в час.

— Как кто? Сучка Громов, конечно.

— Мы не можем это доказать.

— Можно ворваться к нему домой, привязать к батарее и силой вытянуть признание.

Я коснулась его предплечья:

— Тебе полезно вставать в семь утра. Утром ты настоящий генератор блестящих идей.

Спустя тридцать семь минут, что еще было неплохим результатом, беря во внимание царящий в Пороге снежный ад, я выходила из машины у задней калитки 'Темной стороны'. Метель усилилась, словно намеревалась стереть границу между небом и землей.

Я опасалась, как бы мы не опоздали. Но в офисе никого не было. Темно, тихо, пусто. Мы смотрели на погруженную в тени прихожую, налипший на наши ботинки и штанины снег начал таять. Свет было решено не включать. Гранин вручил мне зажигалку с фонариком, себе же оставил мобильник с подсветкой.

Мы рассредоточились: он остался в приемной и занялся компьютером, а я направилась к себе в кабинет. Первым делом я подскочила к столу и принялась шелестеть содержимым ящиков. Сердцебиение застряло в горле. Сгрузив все во взятый из шкафа пакет, отсоединив ноутбук и сунув его вслед за папками, я бегом спустилась обратно в приемную. Федор уже закончил возиться с компьютером и стоял возле окна, обращенного к стоянке и воротам.

— Гранин, что...

Он обернулся и поманил меня рукой.

— Мне кажется или там кто-то есть? — шепнул он.

Сквозь ветви сосен, если смотреть не в упор, можно было различить неясный свет. Скорее всего, Гранин со своим человеческим зрением (к сожалению или к счастью, среди нас двоих был только один коматозник) не видел этот свет, однако, будучи медиумом, что-то почувствовал. Зато я не только чувствовала, но и видела. Я схватила Гранина за руку, когда среди деревьев, будто сотканные из тьмы и снега, замелькали силуэты.

— Пора делать ноги, — выдохнула я.

Понятное дело, через центральный вход путь был заказан. Но была альтернатива. Гранин забрал пакет из моих рук. Мы бегом кинулись через приемную, в мой кабинет. Отдернув тюль, я открыла окно. Снег толстым слоем покрывал подоконник, поэтому немалая горка тут же ввалилась внутрь. Черт, мой ковер! Но не было времени вычищать его. Обеими руками я вцепилась в раму, поставила ногу на подоконник, подтянулась и нерешительно застыла.

— Что, Палисси, подтолкнуть?

Я огрызнулась через плечо и спрыгнула с почти двухметровой высоты. Отряхиваясь от снега, я встала, Гранина передал мне пакет, затем спрыгнул вслед за мной. Его прыжок вышел более... спортивным, что ли. По крайней мере, он не упал на коленки, как я. Впрочем, держу пари, в его штанины набилось изрядно снега.

С улицы голоса стали четко различимы. По дороге к калитке мне показалось, что, кроме воя ветра и мужских голосов, я слышала россыпь скрипучих смешков. Словно в подтверждение этому, где-то неподалеку мужской голос внезапно возопил:

— Мать твою! Эта штука вцепилась мне в штанину! Уберите ее! УБЕРИТЕ!!

— Что я тебе говорил? За полцены! — Гранин выдвинул вперед нижнюю челюсть и аж задохнулся от гордости. Я похлопала его по щеке, возвращая с Облака Гордости на землю.

Мы выехали из дворов на проспект. Пакет с документами и ноутбуком лежал на заднем сиденье. Проехав метров двести и завернув на врезанную в тротуар стоянку, Гранин убрав руки с руля, включил верхнее освещение и повернулся ко мне. Мы оба никак не могли нормализовать дыхание после утренней пробежки.

— Ну что, домой к Громову выбивать признание? — спросил он.

— Дался тебе этот Громов! Из-за тебя я увязну во всей этой истории по самые уши.

Если еще не увязла. Ладно, проехали.

— Так какие планы?

— Морозов посоветовал держаться подальше. Он продолжит работать над делом, а мне какое-то время надо быть тише воды, ниже травы. Домой я вернуться не могу — меня там могут поджидать.

— Так что? — допытывался он.

— Что, что... Кварталы, — я скрипнула зубами. Выбирать было не из чего. — У меня там... гм, друг брата. Перекантуюсь некоторое время у него.

Гранин бухтел целую вечность, когда я не выдержала и не попросила его заткнуться. Он кивнул на пакет:

— А как быть с документацией?

— Спрячь рядом с горшочком с золотом, под радугой. Я на тебя рассчитываю.

— Да-да, — он отмахнулся. Однако было видно, что моя последняя фраза пришлась ему по душе.

Федор отвез меня на Правый берег. В Кварталы. Я попросила высадить меня у кинотеатра, вытащила сумки и побрела сквозь снег. Оглянулась я лишь единожды. Он стоял у машины, в штанах с выдутыми коленками, взлохмаченный и ни с того ни с сего показавшийся мне донельзя уязвимым. Странно, уязвимость не входит в 'джентльменский набор' Федора Гранина.

Я не знала, где живет Эдуард (не хватало еще), зато помнила дорогу в его ресторан и скоро была на месте. Внешне здание было самым обыкновенным, взгляд соскальзывал с него, как с гуся вода. Вывеска 'Ананасы в шампанском' не светилась. Железная дверь сливалась со стеной, на ступенях снег был расчищен. Ресторан закрылся на дневное время суток.

Я нажала на вызов и принялась ждать. Полминуты спустя из маленького динамика послышался рокот, словно со мной говорила сама гора:

— 'Ананасы в шампанском'.

— Меня зовут Рита Палисси. Я к Эдуарду.

— Эдуарда сейчас нет.

— Видите ли, я...

Говорящая гора прервала связь.

— Хам, — проворчала я.

Сняв с плеча сумку и поставив ее в ноги, я давила кнопку вызова до тех пор, пока палец не побелел. Вновь затрещал динамик. Опережая моего не слишком говорливого собеседника, я требовательно вопросила:

— И долго я еще буду тут загорать? Слушай сюда, принц: или ты впускаешь меня, или Эдуард в самом ближайшем будущем увольняет тебя. Такой вот расклад.

Стоп, с каких это пор я прикрываюсь Эдуардом? Это озадачило меня всего на секунду — дверь щелкнула отпираемым замком. Нос защекотало. Я подняла глаза. Передо мной стоял высокий плечистый коматозник в спортивной футболке и классических синих джинсах. Не часто увидишь китайца ростом под метр девяносто. В нем, впрочем, хватало намешанной крови. Всем своим видом он демонстрировал, что не обязан стоять здесь, и тем самым делает мне колоссальное одолжение. На мгновенно облепивший его снег ему было категорически плевать.

— Разумный шаг, — я подхватила сумку.

Каким-то непостижимым для меня образом мое запястье оказалось в его руке. Хватка была крепкой. Мое тонкое запястье утонуло в его огромной лапище. Зная возможности живых вышибал, а уж коматозных тем более, я не стала вырываться.

— Заметь, сейчас ты вредишь не мне, а себе, — старательно произнося каждое слово, сказала я. — Готов поставить на это свою работу? Тогда вперед, валяй.

Коматозник, в конце концов, разжал пальцы, отступил в сторону и пропустил меня внутрь.

— Ты оправдала мои ожидания, — пророкотал он мне в спину.

Я обернулась и в упор посмотрела на него.

— Хочешь сказать, что только что ломал передо мной комедию?

— Мне просто стало интересно, — он поднял и опустил массивные плечи, — чем такие девушки, как ты, ставят на место таких парней, как я.

— Всегда пожалуйста, — проворчала я, поудобнее устраивая сумки на плече. — В любое время.

Наполовину китаец довольно улыбнулся.

Вестибюль был просторным, оборудован мягкой мебелью и зеркалами; гардероб закрыт; все лампы погашены, только в отдалении сияет приглушенный голубоватый свет. Войдя в зал с высокими потолками, я остановилась и глубоко вдохнула. Здесь пахло ночью, кожей, дорогими вином и сигарами.

'Ананасы в шампанском' имел великолепную прессу. Эксперты всячески расхваливали заведение. Сюда приходят все, кто знает толк в отдыхе и хорошей кухне. Ни я, ни Влад не знаем толк не в том, ни в другом, однако ресторатором был Эдуард, а Владислава хлебом не корми, дай съездить к другу. Да, мне тоже нравилось здесь. Нравился мраморный пол, мягкие подлокотники на полукреслах, интимная атмосфера, когда вокруг полутьма, а хрустальная посуда и сверкающие столовые приборы отражают свет плафонов из синего стекла. Не секрет, что значимый вклад в популярность ресторана внесло личное обаяние Эдуарда. Прохаживаясь меж столиков и любезно приветствуя посетителей, Эдуард излучал спокойствие и успешность. В такие моменты сложно не попасть под его обаяние.

В зале крутилось человек пятнадцать — персонал ресторана. Они походили на муравьев, четко знающих, куда бежать и что делать. Я села за ближайший столик, сумки оставила в ногах. Ни Артура, ни Эдуарда не видно. На меня не обращали внимания, и я вознесла короткую молитву Белому Боссу.

Я позволила себе расслабиться и задалась вопросом: а чем бы занималась я, не будь у меня 'Темной стороны'? Каково это, жить такой жизнью, от которой ты не просыпаешься посреди ночи с уверенностью, что за тобой наблюдают, причем, часто — чаще, чем хотелось бы, — это не психоз, а реальный расклад вещей. Каково это, не знать таких, как Громов. Не отбиваться от атак СМИ. Наверное, скучно. Родители не в восторге от того, чем я зарабатываю на хлеб. Про Влада я вообще молчу. Но разве могу я теперь отказаться от всего, чего достигла? Это представлялось мне преступлением против себя самой...

— Рита?

Рука легла мне на плечо. Я открыла глаза. Оказывается, я задремала, разморенная теплом. Эдуард удивленно смотрел на меня, что уже является сильной эмоцией для такого чурбана, как он. В темно-рыжих волосах запутались снежинки. Перед глазами встало видение: Эдуард в квартире Дианы — собранный, прямой совсем как спица. Совсем как прут в его руке. По спине побежали мурашки, когда за видением нахлынули воспоминания о разборке в квартире Дианы.

— Как... ты себя чувствуешь? — Перед тем, как обратиться ко мне на 'ты', была секундная пауза. Я решила, что накинулась бы на него, перейди он вновь на официоз.

Хрустнув спиной, поморщившись, я пробормотала:

— О, чувствую себя превосходно. Почти пять часов сна и ранний подъем. Что, — я ухмыльнулась, — не ожидал увидеть меня здесь?

Он не улыбнулся, напротив, напрягся и помрачнел.

— Что-то случилось?

Шутки в сторону, Палисси.

— Вроде того.

Эдуард смотрел на меня, ожидая объяснения. И я объяснила.

— Судья выписал ордер на обыск 'Темной стороны'. Деревский и компания охапками подкидывают хворост в огонь, вероятно, следуя чьим-то наставлениям. Кто-то не прочь полакомиться моим бизнесом, и я подозреваю, кто это. Мой адвокат посоветовал мне уйти из-под прицела на какое-то время. Как тебе такое объяснение? Я сказала Владу и родителям, что у меня все под контролем. Могу сказать это и тебе. Как думаешь, все ли у меня под контролем?

Эдуард подхватил мои сумки, поняв все без лишних слов. Ценное качество — немногословность.

Я чувствовала себя побитой дворнягой.

Миновав бар, затем небольшой коридор, мы остановились перед дверью в эдуардов кабинет. Зажегся свет, разбросав по комнате тени. Жираф медленно повернул голову и посмотрел на меня с репродукции Дали; его холка была охвачена пламенем. Сев на диван, я наблюдала за тем, как Эдуард расстегивает новое пепельно-серое серое, кидает его на спинку кресла и расстегивает верхние пуговицы на рубашке.

— Оставайся, — сказал он, сев в кресло и закурив.

— Пара-тройка дней будет в самый раз, спасибо.

Будто прочитав что-то на моем лице, он посчитал нужным уточнить:

— У меня дома.

— Уверен, что я не буду обузой?

— Уверен. — И говорливый Эдуард пожал плечами, потеряв интерес к разговору.

Интересно, попади Эдуард в затруднительное положение (если такое вообще возможно), предложила бы я ему перебраться на какое-то время ко мне? До этой ночи — железное 'нет'. Вернее, только с принуждения Влада. Но после его обещания утаить правду от лучшего друга, после нашего знакомства с фанатиками, — пожалуй, 'да'.

Разворачивайся все при других обстоятельствах, Владислав по достоинству оценил бы идею пожить у Эдуарда. То, как он пытается наладить наши с Эдуардом отношения, вызывает восхищение и одновременно доводит до белого каления. Лучший друг и любимая сестра, которые на протяжении пяти лет обращаются друг к другу на 'вы', а теперь будут жить под одной крышей. Черт побери, да Влад был бы на седьмом небе!

Глава 22

Эдуард приставил ко мне Макса — именно так звали хамоватого наполовину китайца. Он должен был проводить меня в берлогу Эдуарда. Я никогда не ходила под охраной (а иначе это 'проводить' нельзя было назвать), однако общество Максима было ненавязчивым. Если сильно захотеть, можно даже перестать замечать его.

Мы вышли из ресторана. Начало десятого утра. В это время с улиц Кварталов пропадают последние прохожие. Улицы вымирают, чтобы, учитывая короткие декабрьские дни, вновь засиять разномастными вывесками к четырем вечера. Дело близилось к Новому году, и квартальные клубы и бары наперебой приглашали встретить Новый год именно у них, с бесхитростной аргументацией вроде: 'Только у нас самые знойные девочки!' или 'Только мы угостим вас бесплатным коктейлем, от которого вам станет поистине жарко!' И все в том же духе.

'Сделаете свой вклад в Фонд помощи бездомным!' — было написано на коробке, валяющейся перед озлобленного вида бродягой. Его правая нога ниже колена была дешевым протезом. Он вытрусил из коробки снег, затем протянул руку и попытался ухватить меня за куртку. Максим отреагировал мгновенно, и быть побоищу, если бы не мое вмешательство. Я выудила из кармана пятерку. Максим и бровью не повел, но его взгляд стал тяжелым и мрачным. Бездомный выхватил пятерку, словно я могла передумать.

— Макс, — сказала я, когда мы отошли от бездомного, — ты хотел ударить его.

На губах парня расцвела напоминающая акулий оскал улыбка. Похоже, Максим умел улыбаться таким образом, чтобы окружающих охватывала паника. Неплохо как для мускулистой гориллы, а?

— Я просто делаю свою работу.

— Экономишь мои бабосы, не позволяя давать милостыню?

— Рита, если с твоей головы упадет хоть один волосок, меня нагнут по полной. А потом размажут по стенке то, что от меня останется.

— Красочно. Неужели Эдуард на такое способен?

Однако, говоря по правде, ответ Макса не волновал меня. Способен — и что? Мой брат тоже не подарок.

— Ну я прямо не знаю, — фальшивый оскал актера мыльных опер, — что и ответить, чтобы уесть тебя, и при этом не навредить себе.

Я начинала просекать, почему Эдуард взял этого парня на работу — у него было то, что люди называют 'стилем'. Он отлично вписывался в созданную Эдуардом мини-вселенную под названием 'Ананасы в шампанском'. Покачав головой, я на два шага вырвалась вперед. Под подошвами ботинок наполовину китайца, следовавшего за мной по пятам, бойко скрипел снег.

По сравнению с гудящим днями напролет Правым берегом, Левый жил по своему собственному расписанию. В дневное время суток Кварталы были просто еще одной тоскливой дырой, где полно мусора, псевдожизни и безвкусных витрин. Ничего особенного. Даже кофе купить негде.

Мы как раз были на полпути от стоянки, где было припарковано 'ауди' Эдуарда, когда кто-то окликнул меня по имени. Я обернулась.

Первой и единственной мыслью было: 'Повезло, так повезло'.

В том, что предстало пред мои очи, было как минимум две странности. Первая — Александр Кудрявцев направлялся ко мне, тем самым опровергая сложившееся у меня впечатление, что с некоторых пор он будет делать с точностью да наоборот. Вторая странность — вдобавок к тому, что он шел аккурат ко мне, он улыбался. Его лицо, будто побитый градом свадебный торт, было испещрено шрамами и кривилось в подобии улыбки. Он был в уже знакомом мне пальто с меховым воротником. Под пальто — строгий черный костюм без галстука. Я встретилась с Кудрявцевым взглядом. Улыбка сильнее перекосила некогда изуродованное кислотой лицо.

— Маргарита, какая неожиданная встреча!

Если встреча неожиданная для него, то я селедка в рассоле.

— Сегодня мой счастливый день, — заметила я мрачно. — Добрый день, Александр. Кстати, не позже, чем позавчера, вы угрожали мне. Припоминаете такое?

Поскольку Кудрявцев выглядел солиднее, чем бродяга с протезом, Максим не спешил вмешиваться.

— Это были не угрозы, а дружественные посылы.

— Посылы, значит. Что, в самом деле? — Я вытаращилась на него, поборов искушение еще и захлопать ресницами. — Резко же вы сменили пластинку.

— Я пересмотрел свою позицию. Какими судьбами в Кварталах?

Как и создатели 'Ам-Незии', сделавшей ее находкой для вкусовых рецепторов, так и госпожа Жизнь намешала в Кудрявцеве удивительные ингредиенты.

Кудрявцев остановился в паре метров от меня, не переставая усмехаться. Руку для рукопожатия он, естественно, не подал.

— Не ваше собачье дело. Только не говорите, что совершенно случайно наткнулись на меня. Ни за что не поверю.

— Знаете, Маргарита, у вас есть одно потрясающее качество: вы привыкли считать, будто мир вращается вокруг вас.

— Чего вы хотите? — в лоб спросила я. Мне надоедал этот подчеркнуто вежливый треп.

— Слышал, у вас возникли некоторые проблемы с бизнесом.

— А не пойти бы вам к такой-то матери, Александр?

— Составите мне компанию?

— Мне не настолько весело с вами.

— Ах, Рита!

Кудрявцев покачал головой. Если внутри он и клокотал от злобы, то внешне неплохо скрывал это. Мы были не одни, и его удерживал поводок законопослушности. Вполне вероятно, без свидетелей он запоет несколько иначе.

— Может, хватит? Наши гороскопы несовместимы, Александр. Единственный выход — прекратить общаться.

— Согласен, с общением у нас туговато. Более того, я заметил вот какую закономерность: пообщавшись с вами, начинаешь ненавидеть окружающее. У вас, как я понял, существуют всего два режима восприятия действительности: 'плохо' и 'очень плохо'.

— Вы мне льстите. Я и близко не подобралась к вам в этом.

Я развернулась и собралась уходить.

— Маргарита, помните, я кое-что просил у вас тогда, в кафе? Это касалось вашего брата. — Я окаменела. Он понял, что я слушаю, и, удовлетворенный моим вниманием, продолжил: — К сожалению, мне не удалось убедить вас поступить правильно. Однако я намерен попытаться вновь.

Я обернулась. Он протягивал мне белый конверт.

— Просмотрите это на досуге. И хорошенько подумайте, чем это может вам обернуться, беря во внимание повышенный интерес общественности к вашей персоне в данный момент. Особенно беря во внимание повышенный интерес общественности. Жду ваш ответ к вечеру.

У тротуара затормозила синяя 'альфа-ромео'. Я уже видела это авто: у пиццерии 'Вояж'. Открыв заднюю дверцу, Кудрявцев поднял голову и встретился со мной взглядом. Глаза высохшей мухи. Создавалось впечатление, что он наелся яда и ждал, пока погаснет свет, и он сможет сделать контрольный укус мне в голову. Он отлично вошел в образ, вынес урок с нашей последней встречи, когда злобно выплевывал угрозы. Теперь же он сама любезность и озвучивает не угрозы, а 'дружественные посылы' совершенно рациональным тоном.

Я проводила машину взглядом, пока она не скрылась за поворотом.

Нет, я не сомневалась, что вновь увижу Кудрявцева. И что наша третья встреча будет на порядок гаже двух предыдущих вместе взятых.

Конверт не был запечатан. Я открыла его. Внутри — четыре фотографии, и на всех — я с Гранином у пиццерии 'Вояж'. Я перевернула конверт. На обратной стороне красивым каллиграфическим почерком было выведено следующее: 'Тук-тук! Кто там? Это я, почтальон Печкин, принес заметку о Рите Палисси, коматознике'.

— Кто этот хрен? — спросил Максим.

— Милый друг семьи, разве не видно? Идем отсюда, — пробормотала я, засовывая конверт в карман куртки. Руки тряслись.

Я впервые всерьез задумалась об угрозе в лице Кудрявцева.

Вправе ли я просить Владислава отойти от дел? Я понимала, что статус коматозника может здорово усложнить и так не лучшее время в моей жизни, но и не была готова вовлечь в передрягу Влада.

Кудрявцев будет ждать моего ответа. До вечера. А если не дождется, тогда что? 'Дружественные посылы' приобретут немного иную форму? Пропади ты пропадом, Кудрявцев.

Воздух сверкал осыпающимися с деревьями крупицами льда. Мне всегда казалось, что Порог перенасыщен жизнью и скоро начнет лопаться от нее. Но здесь, во дворах Кварталов, было тихо. Если постараться, можно представить, что это самое обыкновенное декабрьское утро. Для полноты воображаемой картины не хватало самой малости: детского смеха, скрипа снега под ботинками случайных прохожих, шума проезжающих машин. Звуков жизни. Как вы уже догадались, в Кварталах не селились семьи, случайные прохожие никогда не были такими уж случайными, а на дорогах в дневное время суток мелькали одни такси.

Эту тишину хотелось стряхнуть, словно грязь.

Квартира Эдуарда располагалась на верхнем, пятом этаже дома. Вернее, сразу три квартиры, совмещенные в одну. Кожаная мебель, стеклянные поверхности, круглые а-ля 'перекати-поле' светильники, — чувствовалась рука дизайнера. Но даже при таком буйстве идей дизайнер не смог добиться главного — уюта. Достаточно пары взглядов на мебель, поверхности, текстуры, и вам становится скучно.

Я вошла в гостиную. Максим тенью скользил за мной, неся мою сумку. Есть такие люди, после общения с которыми хочется с воем лезть на стену. Кудрявцев был как раз из таких. Гордый обладатель пяти звездочек негодяйства.

Скинув куртку, стянув ботинки, я растянулась на белом кожаном диване, легла на бок и накрыла голову подушкой — расстроенная, злая и напуганная одновременно. Максим сделал правильные выводы и не беспокоил меня. Время остановилось, а я завязла в нем, как муха в карамели...

Когда верхнее освящение моего мозга вновь лампочка за лампочкой стало включаться, наполняя его коридоры тихим жужжанием, солнечный свет в комнате уже сменил электрический. Щека сплющена подушкой; я отняла подушку от лица и, кряхча, перевернулась на спину. Где я? Почему не на работе?

Потом я вспомнила все, и это был как хороший пинок под зад. Я в Кварталах, в квартире Эдуарда, скрываюсь (или 'держусь подальше', если верить Морозову) от оставшихся на Левом берегу проблем; я соврала брату и родителям, второй раз отшила Кудрявцева, 'Темная сторона' на грани. И что я делаю? Пускаю слюни в подушку!

— Размазня, — проворчала я.

Я поднесла руку с часами к глазам. Времени было ни многим, ни мало пол пятого вечера. Еще шесть часов сна! В последний раз я так много спала, когда несколько лет назад слегла с бронхитом.

Сонно моргая, я смотрела на источник шума. Эдуард как раз опускался в кресло (он никогда не садится, а именно опускается), в то время как с его губ стайками снимались и принимались кружить по комнате бранные слова.

— Сладкая музыка в мои уши. Я почему-то была уверена, что ты не знаешь таких слов, — заметила я, садясь на диване и спуская ноги на пол. Правая нога затекла и я поморщилась. Волосы упали на лицо тяжелой завесой. — Еще одна новая эдуардова сторона.

— Прости, если разбудил, — без особого, впрочем, сожаления сказал он.

— Ничего, что я?.. — Я кивнула на диван.

— Ерунда. Чувствуй себя как дома.

Я окинула Эдуарда взглядом: рукава белой рубашки закатаны до локтей, на левом запястье — часы на кожаном ремешке, сочетающимся с поясом на брюках, на правом — браслет из платины, на мизинце — широкое кольцо. Я давно отметила, что по части аксессуаров Эдуарду нет равных. Сказать по правде, прежде я не встречала мужчины, который носил бы драгоценности так, чтобы они не перетягивали все внимание с их владельца на себя. С Эдуардом драгоценности образовывали крепкий союз, говорящий о его респектабельности и социальном статусе.

Что-то я стала часто хвалить его. И неважно, что хвалебные слова (или объективные оценки) не озвучиваются. Вы не подумали, что мне может быть неловко перед самой собой?

В баре Эдуард взял бутылку какой-то янтарной жидкости, но после секундного колебания поставил ее обратно и наполнил стакан минеральной водой со льдом. Давайте на чистоту: выглядел он скверно. Приложив стакан ко лбу, он подошел к окну и замер, спиной ко мне: левая рука в кармане, правая сжимает стакан.

— Проблемы на работе? — спросила я.

— Ерунда.

— Давай ты прекратишь повторять это слово, окей? — Подумав, что могла обидеть его, я добавила: — Прости. Кстати, это второе прости за пару минут. Идем на рекорд.

Он посмотрел на меня. У меня сразу же зачесались кончики пальцев. Мы одновременно улыбнулись. 'У нас есть общий секрет' — вот как называлось то, что протянулось между нами вместе с этой улыбкой.

Вообще-то я не знала, как вести себя с Эдуардом. Примерно такие параллели: я была блохастой обезьяной, а он — новеньким блестящий сканнером, в котором мне, блохастой обезьяне, надо разобраться, а инструкции нет.

— Проблемы, да, — признался он. — А именно — с доставкой продуктов. Из-за снегопада перекрыли дороги, поставщики не успевают даже к открытию ресторана. Предновогоднее время — самое напряженное в году. Черт, мне нужен душ и хотя бы полтора часа сна.

Нет-нет, я уже вдоволь насмотрелась на Эдуарда в не стандартной обстановке. Последним штрихом в потеплении моего отношения к нему стал бы вид его спящего. На выход, Палисси. Я тут же прикинула: где меня ждут, а где — не очень. Вторых мест было гораздо больше.

В комнату вошел Максим. Он сербал из жестяной банки 'Ам-Незию'. Парень выглядел внушительно, будто основательно положенный фундамент и выстроенный на нем крепкий дом.

— Макс отвезет тебя, куда скажешь, — сказал Эдуард.

— Намек ясен. Уже освобождаю помещение.

Эдуард поморщился.

— Что обычно говорит Влад, когда ты...

— Он говорить, чтобы я заткнулась и не порола чушь, — я улыбнулась.

— Надеюсь, ситуация ясна.

— Предельно ясна.

Эдуард зевнул, прикрыл рот рукой, извинился. Третье извинение за десять минут. Что ж, рекорд побит.

— Рита?

Я обернулась:

— Чего?

— Только без глупостей, ладно?

Наверное, в моих глазах была какая-то дурная потребность, иначе Эдуард не стал бы говорить это. И действительно, дурная потребность присутствовала. Вернее, их было несколько. Например, увидеть Кудрявцева с запихнутыми в глотку фотографиями. Или Громова, привязанного к батарее.

— Буду пай девочкой, — пообещала я. Впору было прижать руку к сердцу.

В ванной, размерами не уступающей футбольному полю, я перевязала волосы и провела рукой по наэлектризованному 'хвосту', спускающемуся мне до середины спины. Затем умылась кокосовым мылом и прополоскала рот. Когда я вновь вошла в гостиную, Эдуарда не было. Проходя мимо декоративного фикуса, я заметила арку. Арка вела в спальню; там, на широкой кровати сидел Эдуард и расстегивал рубашку. Пуговица за пуговицей. Под рубашкой был идеальный пресс. Я поспешила пройти мимо. Когда я подходила к 'ауди', мои щеки все еще пылали.

Глава 23

Стемнело. Кварталы оживали на глазах (если 'оживали' — подходящее слово). Снежить перестало, но тучи уже трудились над продолжением — наверно, где-то там, высоко, выстроили снежинки подобно гигантской армии, и произносили слова напутствия. Ближе к ночи похолодает, пойдет снег и засыплет то, что до сих пор не засыпал, выиграв тем самым у города еще один бой.

Я выбирала между офисом Кудрявцева, домом Деревского и конторой Морозова. Но, в конце концов, поняв, что ни один из маршрутов не получит должной аргументации, которая оправдала бы меня в своих же глазах после расхождения намеченного результата с реальным, выбрала альтернативу — ресторан 'Ананасы в шампанском'. Моя черепная коробка превратилась в лототрон, в котором, стуча о стенки, продолжали колотиться три мячика с маршрутами, ожидая, когда один из них будет выужен и объявлен.

Фотографии в конверте жгли карман. Я старалась не думать о них, что, впрочем, было сродни установке 'не думай о белой обезьяне'. Коротко зыркнув на сосредоточенного на дороге Макса, я настроила радио на волну Уна Бомбера.

— Запомните: ни одна молитва на ночь глядя не спасет вас от рака, который пробирается в вас с каждой затяжкой 'Суровым мыслителем'. Не обманывайте себя, это говорит вам ваш Уна. Ваш мыслительный процесс остается прежним, вам все так же не стать лауреатом престижной премии. Зато ваш кашель претерпевает изменения и становится — а в этом возлюбленные рекламодатели не обманули — воистину суровым. Куря так же сурово, как я, вы заметно продвинетесь в очереди на смерть. На случай, если у вас столь же много врагов, как у меня, везде носите с собой 'Суровый мыслитель'. Предложите своему врагу закурить. К тому времени, как он закончит перекур, вы уже будете друзьями.

Нет-нет, господин Бомбер, едва ли 'Суровый мыслитель' поможет мне решить мои проблемы.

'Ананасы в шампанском' открывается в восемь вечера и работает всю ночь напролет. Персонал трудился не покладая рук, столы постепенно обрастали посудой, столовыми приборами, цветочными композициями, на постаментах сверкали ледяные скульптуры. Глядя на интерьер зала, становилось понятно, почему ресторан на гребне волны. Бар под завязку загружен спиртным. На специально оборудованной сцене крутились музыканты, настраивая звук. Я могла только гадать, каким будет завтрашний, предновогодний вечер; сколько еще дорогостоящего, выпендрежного, но, следует признать, красивого барахла будет навезено в ресторан.

Когда отсутствовал Эдуард, Артур оставался в 'Ананасах' за главного. Он шел рядом со мной: волосы зачесаны назад и аккуратно уложены, перчатки сидят как влитые, словно являются продолжением его рук.

На Артуре был костюм с иголочки, вместо галстука — бабочка. Он тараторил что-то не совсем лестное о закупщике. Я делала вид, что внимательно слушаю. А тем временем лототрон в моей голове сделал выбор: выскочил мячик с маршрутом в берлогу Деревских, где бы эта берлога ни была, хоть в самой Преисподней. Не веря в рассказанную Львом Деревским перед камерами ахинею, я лелеяла мысль схватить обоих супругов за зад. После визита Богдана Громова я была готова поверить во что угодно, но не в помутнение Арины.

Я и не заметила, как оказалась в громадной ресторанной кухне. Пахло божественно, во рту тут же скопилась слюна. Когда я в последний раз ела? Вчера, во второй половине дня, пару раз укусила пиццу. Я хотела поделиться этим обстоятельством с Артуром, но этот вертлявый парень уже куда-то улизнул.

Вдруг что-то загрохотало. Я обернулась. Крепко сбитый мулат в белом поварском колпаке на обритой голове, с огромными ручищами и большими чувственными губами манил меня к себе. Шеф-повар, двух мнений не может быть на этот счет.

Я ткнула пальцем себе в грудь и одними губами спросила: 'Я?'

— Да-да, ты! Подойти сюда, и скажи, что думаешь об этом, — пробасил шеф-повар на великолепном русском.

В руке он держал ложку с чем-то дымящимся. Вообще, когда он окликнул меня, я подумала было, что он погонит меня взашей, дескать, мне не положено быть здесь и кто я вообще такая. Пришлось бы объясняться, а я это дело терпеть не могу.

— Что это? — спросила я, беря ложку из его рук, пробуя. — Супер! Очень вкусно. — И, Бог свидетель, я не сорвала.

Шеф-повар кивнул и забрал у меня ложку.

— Ягоды в винном соусе. А вот это — утиная грудка в апельсиновом соусе. Хочешь попробовать?

— Спрашиваете!

Мулат скользнул мимо меня, взял тарелку и положил на нее то, что назвал утиной грудкой в апельсиновом соусе. Затем вложил в мою руку вилку и отвернулся к печи. Все это заняло у него меньше десяти секунд. И вот он уже мешает что-то длинной деревянной лопаткой.

Блюдо выглядело и пахло замечательно, а на вкус было и того лучше. Я решила не путаться под ногами носящихся, как буйнопомешанные, работников кухни, отошла в укромный уголок и съела все до последнего кусочка.

Я содрогнулась от внезапно рева и едва не выронила тарелку из рук.

— Ну как, вкусно?

Встретившись глазами с шеф-поваром, я улыбнулась, кивнула. Он поманил меня здоровенной рукой и указал на глубокую сковороду, в которой покрывались золотистой корочкой гигантские креветки. Он ловко мешал их своей деревянной лопаткой.

— Хочешь?

— Большое спасибо, но я наелась.

— Ну-ну, — он ухмыльнулся. Ухмылка сделала из него настоящего красавца. Он действительно был красив этакой мужественной, немного шероховатой красотой, на которую смотришь с восхищением и опасением одновременно. Он был на кухне большим боссом, и вряд ли ему надо было доказывать это — от него исходили вибрации власти. — Тебе уж точно будет не во вред, если ты об этом.

— Правда наелась, спасибо.

К нам подошел Артур, держа в руках блокнот и на ходу делая какие-то пометки.

— Судя по всему, Пол, ты уже познакомился с Ритой. Рита, это Пол, шеф-повар 'Ананасов в шампанском'.

— Очень приятно, — я протянула руку для рукопожатия. Моя ладонь полностью утонула в его ладони цвета мокко.

Пол кивнул:

— Рита Палисси, тебе надо лучше питаться.

Польщенная тем, что он узнал меня, я улыбнулась:

— Я работаю над этим.

Шеф-повар подмигнул мне и был таков.

— Где я могу найти управляющего? — донесся блеющий голосок со стороны двойных дверей, ведущих в зал.

На входе в кухню стоял веснушчатый парень в синем комбинезоне, с логотипом на кепке 'Братья Ангеловы' и кипой бумаг в руках.

— Ну наконец-то! Вам нужен я.

— Вечер добрый, — откашлявшись, начал парень. — Распишись, пожалуйста, за доставку. Вот здесь.

Артур, нервно пританцовывая, направился к курьеру.

— Еще чуть-чуть, и вы бы опоздали.

— Дороги дерьмо, — пожаловался парень. — Половина перекрыта, на половине — заторы из-за аварий.

Предложенная представителем 'Братьев Ангеловых' ручка хихикала, пока Артур расписывался.

— Просите помощи не у ангелов, а у 'Братьев Ангеловых', — сообщил парень напоследок.

На кухню из дверей, выходящих на задний двор, повалили мужчины в фирменных синих комбинезонах, катя перед собой тележки со старательно заклеенными коробками. Вытирая руки о бумажное полотенце, Пол дирижировал всей этой коробочной симфонией.

— Работы по горло, — вздохнул Артур, беря меня за локоть и уводя в зал. Я не сопротивлялась — на кухне было слишком шумно. — Надо проследить, чтобы никто не повредил ледовые скульптуры, что, между прочим, уже случалось. Остается незакрытым вопрос с орхидеями, и у меня есть время до восьми, чтобы...

— Артур, признайся, ты когда-нибудь преследовал людей в аэропортах?

— Нет, — он поднял голову и рассеянно посмотрел на меня, — а что?

— Я просто подумала, что у тебя бы это здорово получалось.

— Надо обдумать, — все так же рассеянно произнес он, но, неожиданно встрепенувшись, рванул в сторону метрового ледяного лебедя у бара, что-то лая на немецком.

Я искала Максима, но разве найдешь кого-то в этом переполохе? Меня одолевало то, что называется 'шило в заднице'. Сложно стоять в стороне со сложенными руками, когда на кон поставлено так много. Но Морозов прав. Я должна быть осторожной. Я придушила мысль о прогулке по ночным Кварталам на корню и была вынуждена признать факт поражения, вернее — ожидания.

В восемь вечера начали пребывать первые гости. Метрдотель провожал их к столикам. Некоторые следовали прямиком к бару и с готовностью самоубийц плюхались на барные стулья. Официанты были общительны и улыбчивы. В музыку вплетался гул разговоров и звяканья столовых приборов. С головой уйдя в выполнение своих обязанностей, Артур официально был признан потерянным для этого мира навсегда.

Я сидела у барной стойки и пила второй бокал мартини. Бармен наотрез отказался брать с меня деньги, видимо, иначе Эдуард рассердится. На бармена, не на меня, если что.

Мой внешний вид не соответствовал костюмам с бабочками, белым накрахмаленным рубашкам и женским вечерним туалетам. Волновало ли это меня? Ни капельки. Перекинув волосы на плечо, я рассеянно помешивала мартини шпажкой, как вдруг передо мной возник высокий бокал с шампанским. Бармен указал на сидящего в другом конце бара мужчину. Рыжебородый мужик ухмыльнулся мне и отсалютовал своим бокалом. Я обратилась за помощью в картотеку своей памяти. Однако никого похожего на бородача там не оказалось. Он мог быть кем угодно: ловеласом, религиозным фанатиком, представителем СМИ, человеком Кудрявцева, работником Церкви механизированных, забулдыгой, любящим выпивать с шиком. Кем, черт его подери, угодно.

— Благодарю, но...

Рыжебородый поднялся и подошел ко мне.

— Извините, — сказала я, — но я не в настроении для разговоров.

— Ничего, это исправимо. Главное найти интересного собеседника, — парировал он. У него был низкий хриплый голос, и у меня возникло стойкое ощущение, что я уже где-то слышала его.

— Я кое-кого жду.

— Я помогу вам скоротать время.

— Кто сказал, что мне надо помогать коротать время?

— Ваше скучающее выражение лица.

Я действительно была не в настроении трепаться, тем более о моем скучающем выражении на физиономии, поэтому встала, собираясь уйти.

— Сядьте, Марго.

Я замерла на полудвижении и пристально посмотрела на мужчину.

— Откуда вы меня знаете?

Окей, согласна, постный вопрос, но будь проклят тот день, когда в нем отпадет надобность.

— Сядьте и давайте поговорим.

Рыжебородый похлопал по табурету. Я огляделась: ни Эдуарда, ни Максима, ни Артура. Что ж. Я опустилась на краюшек табурета.

— Располагайтесь с комфортом. Поверьте, я очень интересный собеседник.

Я не свалила сию же секунду из любопытства, а вовсе не из-за подчеркнуто дружелюбных интонаций незнакомца. Кого там любопытство в сказке погубило?

— Я вас знаю? — спросила я.

— Возможно, слышали по радио. Но в жизни мы с вами не встречались. Я бы не забыл такую встречу.

Радио... Радио, ну конечно! Хрипотца в голосе была его визитной карточкой! Без мелодраматизма и изумленных 'что, правда?' я заглянула бородачу в лицо.

Одно из двух: либо мне не повезло, либо дьявольски не повезло.

Мужчине было за пятьдесят. Рыжая ухоженная борода, ясные голубые глаза, квадратное лицо, глубокие морщины вокруг рта и на лбу, что выдавало в нем обладателя подвижной мимики; верно, ведь на тех видео толком ничего не разглядеть. На бородаче был скучный коричневый свитер, из горловины выглядывал воротничок рубашки. Телосложением он напоминал кирпич с приделанной к нему головой, руками и ногами. Достав пачку сигарет, он пододвинул к себе граненую пепельницу, подкурил от спички и глубоко затянулся. Ах да, курил он 'Суровый мыслитель'. Даже в гудящем зале я готова была поклясться, что слышу треск сгораемой бумаги; половина сигареты в мгновение ока стала столбиком пепла.

— Часто бываете в 'Ананасах в шампанском'? — спросила я. Мои губы раздвинула нехорошая улыбка — ничего не могла с собой поделать.

— Время от времени забегаю насладиться хорошим алкоголем и музыкой.

— Время от времени, ясненько, — я кивнула. — Знаете, Уна, не раньше, чем этим утром, один мой знакомый обвинил меня в том, что у меня есть эта гнусная привычка. Привычка считать, что мир вращается вокруг меня. Возможно, он был прав. Я не верю в совпадения, Уна, понимаете?

Бородач струсил пепел. У него были короткие пальцы и квадратные широкие ногти. Казалось, он весь построен из кубиков разной величины.

— Не знаю, что руководит вами в данный момент, — продолжала я, видя, что он слушает, — праздный интерес или какое-то специфическое больное желание, не важно. Честно говоря, и знать не хочу. Если вы не против, я пойду. Боюсь, я плохой рассказчик.

— Присядьте, Марго, — вздохнул Уна Бомбер. — Плохой рассказчик? Не бывает плохих рассказчиков. Бывают скучные темы для обсуждения. А я предлагаю вам ну очень интересную тему. А именно — поделиться соображениями на счет того, как вы планируете достать мне такое же зерно. — Он сделал ударение на 'такое же'.

— Что? Что вы сказали?

— Я говорю, расслабьтесь, выпейте, что ли. Спешить некуда.

Я осушила бокал мартини одним глотком и на выдохе пробормотала:

— То зерно предназначалось вам.

— Константин повел себя как настоящий джентльмен, не так ли?

— Его нет в живых. Из-за вас.

— Да ну? А, может, из-за вас?

Я не стала рассказывать бородачу, что произошло позавчера ночью; опустила голову, уставилась на свои колени.

— Да. Может, из-за меня.

— Не хотел расстраивать вас.

Рыжебородый пододвинул мне бокал шампанского; конденсат скатывался по изящной ножке и впитывался в салфетку.

— Не думайте обо мне плохо, Марго. Я не старый заносчивый маразматик, каким вы наверняка меня видите. В конце концов, я такой же потребитель, как и все остальные, как вы: заплатив деньги, хочу получить свое приобретение. Из этого следует, что вы, милочка, и есть мое приобретение, мое капиталовложение, хотя и несколько нестандартное, согласны?

— Я не понимаю, что вы...

— Пусть столь юное, хрупкое и очаровательное создание не утруждает себя изнурительными мыслительными процессами. Оставьте это мне, милочка. Все, что должно проникнуть вот сюда, — он постучал костяшками пальцев по своей квадратной голове, — это то, что теперь вы, Рита Палисси, должны мне, Уна Бомберу, зерно категории 'А'. То, что я так долго отслеживал, с подачи джентльмена Константина было проглочено вот этим изумительным пухлым ротиком.

Он протянул руку и коснулся моих губ. Я не отпихнула его руку лишь потому, что была, мягко говоря, ошеломлена.

— Что еще за категория 'А'?

— Вы Платоновскую аллегорию пещеры знаете?

Я подумала о Платоне из Церкви механизированных, не сразу сообразила, о чем спрашивает Уна Бомбер.

— Причем тут Платоновская аллегория пещеры?

— Очень даже притом. Как вам должно быть известно, пройдя обязательный курс философии в университете, Платон рассуждал об идеях, лежащих в основе любого справедливого государства...

Курс философии в университете, второй курс, Гранин и Громов со мной за одной партой. Много ли я вынесла для себя из курса философии? Серьезно?

— Вы заговариваете мне зубы, — отрезала я.

Руки опять подрагивали. Не спрашивая разрешения, я вытрусила из пачки 'Сурового мыслителя' сигарету, подкурила.

— Вы спросили о категории 'А', или я ослышался?

— Нет, — я поморщилась — чертовски мерзкий табак, — не ослышались.

— Постарайтесь больше не перебивать меня, сможете? Следуя Платону, пещера — это чувственный мир; заточенные в пещере люди познают реальность лишь благодаря своим органам чувств. Так называемый Театр Теней. И здесь следует задуматься о связи мира идей с нашим реальным миром. Платон считал, что от мира идей до нас доходят лишь смутные тени. Можем ли мы по теням от костра внутри пещеры воссоздать полную картину бытия, Вселенной? Нет, милочка моя, не можем.

'Суровый мыслитель' не влияет на мыслительный процесс — в этом Бомбер был прав.

— Не можем, — повторил он задумчиво, ловко поджигая новую сигарету. Мне вдруг в голову пришла совершенно дурацкая мысль: отнюдь не каждому выпадает возможность наблюдать, как дымит один из самых знаменитых курильщиков. — Во Вселенной существуют три пространственных измерения, плюс время. Наряду с пространством есть материя. Марго, как думаете, предопределено ли состояние каждого элемента во Вселенной?

— Вы о судьбе?

— Называйте как угодно. — Бомбер небрежно махнул рукой с сигаретой. — Вселенная трехмерна в определенный фиксированный момент времени. Есть Граница. Но в какой степени состояние на Границе отображается на поведении всей Вселенной? Учеными давно предложена гипотеза, что все, что существует внутри Вселенной, является лишь тенью того, что происходит на Границе. Так называемая голографическая модель Вселенной. Каждому человеку, Марго, соответствует что-то на Границе. Прогресс начался с того момента, когда некий физик нашел однозначную связь между определенной конфигурацией частиц на Границе и черными дырами, существующими во Вселенной. Все, что нас окружает, имеет аналогию. Зерна в том числе. Не исключено, что образы зерен на Границе играют более организующую роль, чем свободная воля человека. Есть мир технологии, есть мир людей, и они оба соответствуют чему-то на Границе. Вы следите за моей мыслью, Марго?

— Есть рядовые зерна, — голос Уна Бомбера упал до вкрадчивого шепота, — а есть королевские. Как в улье: тысячи рядовых пчелы и одна-единственная королева. В случае с зернами, правда, королев несколько, может, десять, может меньше. Королевские зерна, Марго, очень важны: не исключено, что их образы лежат на Границе в ключевых точках.

— Нелепость какая-то.

— Оцените вот какую нелепость, милочка моя: вы проглотили королевское зерно. Зерно категории 'А'. — Его улыбка все мрачнела и мрачнела. — Нелепость, несуразица, верно?

Я таращилась не рыжебородого.

— Но как я...

— Благодаря этому зерну ваша незначительная, бедная духом личность теперь соответствует некой важной точке на Границе. Через него вы связаны с другими зернами категории 'А', — на этих слова из глаз Бомбера ушел свет. — Это зерно было моим пропуском в новую жизнь. — Он подался ко мне, его дыхание обожгло мою щеку, скользнуло к уху. — Марго, это самый лучший подарок, какой вы только могли получить к Новому году. Лучший подарок за всю вашу никчемную жизнь. И придется его отработать.

— А что, если я не сделаю этого?

— А что, если вы не хотите знать, что в таком случае будет с вами? К тому же, — бородач отодвинулся от меня, расправил плечи и затушил окурок в пепельнице, — я не озвучиваю столь гнусные вещи перед такими очаровательными молодыми женщинами.

И знаете что? Я поверила ему. Поверила каждому его слову.

Наверное, я побледнела, потому что подошедший бармен вежливо поинтересовался, все ли у нас в порядке.

Уна Бомбер ухмыльнулся:

— Двойное виски, будьте добры. Что посоветуете в качестве закуски?

— Могу предложить сыровяленую говядину с клубникой и виноградом; тунец с перцем; семгу на белом тосте...

— На ваше усмотрение, спасибо.

Минутой позже перед Бомбером возник пузатый бокал и тарелка с тонкими кусочками говядины, клубникой и крупными белыми виноградинами.

— Что-нибудь еще?

— Марго?

— Нет, спасибо, — я не узнала собственный голос.

Все в Уна Бомбере кричало о его холодной уверенности в себе. Он был опасным, но не старался быть опасным. Он просто был им, и все.

— Маргарита, на самом деле вам даже не обязательно прилагать какие-либо усилия — владелец другого зерна 'А' сам найдет вас. Сядет на вас, как пчелка на маргаритку. — Бомбер ухмыльнулся удачному сравнению. — А когда это произойдет, звоните мне.

Не надо быть гением, чтобы понять, что Уна Бомберу был нужен конкретный коматозник. Я кое-что сопоставила и пришла к следующему выводу: Бомбер хочет запустить зубы в босса Церкви механизированных.

— Дзинь-дзинь, — Бомбер достал из кармана ручку и написал на салфетке свой номер телефона. — Буду ждать. Хотите виноградинку?

Я качнула головой, взяла салфетку и сунула в карман джинсов. Все как в тумане.

— А поцелуйчик на прощанье?

— Я позвоню.

С видом, будто ничего более замечательного прежде ему не приходилось делать, Бомбер положил в рот белую виноградину, сомкнул мощные челюсти и виноградный сок брызнул мне в лицо. Уна Бомбер широченно ухмыльнулся, не переставая жевать.

— Позвоню, — повторила я и встала.

В вестибюле я налетела на Эдуарда. Он обнял меня, тем самым не позволив свалиться. Я оказалась прижата к его груди, ощутила исходящее от него тепло, его сердцебиение, дыхание. От Эдуарда пахло дорогим парфумом и зимой.

Я обняла его. Второй раз меньше чем за два дня. За пять лет.

Как любила говорить моя бабушка: 'Рождается человек — рождается судьба'. И знаете что? Бабушка была права. Вы думаете, будто знаете, что произойдет с вами завтра, через месяц, пару лет. Строите планы на будущее, откладываете многие дела на 'потом'. А что, если не будет этого 'потом'? А что, если все планы раскрошатся, подобно диско-шару в 'Сладком Зубе'?

Если бы кто-то еще неделю назад сказал мне, что я стану коматозником, 'приобретением' Уна Бомбера и буду стоять посреди отнюдь не пустого вестибюля 'Ананасов в шампанском' в обнимку с Эдуардом, я бы непременно подняла этого фантазера на смех.

Если бы этот фантазер заключил со мной пари, он бы, черт побери, выиграл его.

— Что с тобой? — спросил Эдуард.

Я отстранилась от него, сделала два шага назад.

Наши глаза встретились. Он улыбнулся уголками губ, и это было так просто и элегантно, что я не смогла не улыбнуться в ответ, хотя моя улыбка и подавно не была столь же приятной.

Я постаралась, чтобы мой голос прозвучал спокойно:

— Я ждала вас.

— Мы опять на 'вы'?

— Я имела в виду тебя и Макса, — я кивнула на парня за его спиной. — Я устала и хочу уехать.

— Я приезжаю, ты уезжаешь. Второй раз за сегодня.

— А что еще ты подсчитываешь?

— О чем ты?

Нет, мне не показалось — Эдуард понял, о чем я. Он тоже ставил черточки где-то там, у себя, всякий раз, когда мы, к примеру, касались друг друга. Как и положено неуместным мыслям, они мигнули и исчезли. Куда больше меня занимал тот факт, что за барной стойкой остался сидеть сам Уна Бомбер, наслаждающийся 'хорошим алкоголем и музыкой'.

— О чем, о чем. О куриной печенке, естественно.

— Макс, — позвал Эдуард.

— Что, босс?

— Остаешься с Маргаритой. А теперь — прошу меня извинить.

Максим осклабился — рот корытом, как на приеме у стоматолога; на нижний ряд зубов налеплена розовая жвачка. Жуя жвачку, он чавкал. Эдуард нейтрально улыбнулся и прошел мимо. Я не посмотрела ему вслед, хотя очень хотелось.

— Это он из-за куриной печенки так распсиховался? — нахмурилась я.

Вообще-то слово 'распсиховался' не подходит Эдуарду, но именно оно скатилось с языка.

— Нет, из-за любви и голубей. — Максим звякнул ключами с брелком Микки-Мауса. — Идем, принцесса.

Глава 24

Я приняла душ, переоделась в захваченные их дома майку и хлопковые штаны, и прошлепала босыми ногами в гостиную. Села на диван.

Что дальше?

Я чувствовала себя нарушителем, переступившим бархатный канатик и посягнувшим на раритетную мебель в магазине антиквариата. Так и сидела в тишине, не решаясь включить телевизор, боясь узнать последние новости. Нервно выкурив сигарету, сунула зажигалку в карман штанов, встала, выключила свет и растянулась на диване в полный рост.

Уна чертов Бомбер дал мне номер своего телефона. Я должна позвонить ему, как только со мной свяжется обладатель зерна 'А' — такого же зерна, как и у меня. Предположительно, босс Церкви механизированных. Ну вот, я по бровные дуги в дерьме.

Я нашла аспирин в аптечке над раковиной и водой из-под крана запила две таблетки.

Когда, вновь растянувшись на диване, я закрывала глаза, на часах было начало двенадцатого ночи. В следующее, как мне показалось, мгновение циферблат высветил половину первого. Где мои полтора часа?

Темно и тихо.

Я лежала и никак не могла сообразить, что же выдернуло меня из дремы. Гостиная вдруг представилась мне пустым резервуаром. От тишины звенело в ушах. Но, кроме тишины, было еще кое-что — то, что заставляло воздух липнуть к моему телу, желудку, мозгу. Кончики пальцев онемели, нос чесался.

Сквозняк коснулся ступней, забрался под хлопковые штанины. Чья-то рука опустилась на мое плечо, вторая сгребла в кулак майку у меня на груди, натянув ее так, что ткань больно врезалась в подмышки и угрожающе затрещала по швам. Свет бритвой полоснул по глазам.

Александр Кудрявцев не потрудился переодеться с нашей недавней встречи. Перчатки цвета горького шоколада поскрипывали при малейшем шевелении пальцев. С Кудрявцевым был мордоворот в сером гольфе, которого я видела у пиццерии 'Вояж'. На затылке Серого Гольфа неизменно торчал лихой мальчишеский вихор.

— Доброй ночи, Маргарита.

Серый Гольф, похоже, и не думал отпускать меня. Переведя взгляд с его веснушчатого глубокоинтеллектуального лица на Кудрявцева, я спросила:

— Чем обязана?

— Вы не спешили ко мне, поэтому я пришел к вам. Должен признать, в Кварталах у вас очень влиятельные друзья. С такими, как Эдуард, не стоит портить отношения, но, как видите, приходится рисковать. Как вам понравились фотографии?

— Великолепные! Кстати, как вариант, на вырученные от продажи новости деньги вы могли бы купить себе пару баночек хороших манер и втирать их в кожу головы каждый день перед сном. Хороша идея?

Глухой звук удара — это мордоворот без видимых усилий стянул меня на пол.

— Опять вы за свое, Маргарита Викторовна. А я так старался уладить все на доброжелательной ноте, — Кудрявцев сокрушенно покачал головой. Отчитывал меня как маленькую девочку.

— Будем вам! Вы не знаете значение слова 'доброжелательность'.

Я перевернулась на живот и уперлась носом в надраенные до блеска туфли Кудрявцева.

Одно время мы с Владом частенько забирались на верхние этажи высоток. Навалившись на ограждение, глядя вниз, Влад совершенствовал свое мастерство в плевках, пока не дошел до Супер Плевка. То, как он втягивал носом воздух, как резво выдыхал через рот вместе со сгустком слюны, который не менее резво начинал приближаться к земле, к головам и плечам случайных прохожих, — Владу не было равных. Именно брат научил меня Супер Плевку.

Я сделала все, как меня учили. На правой туфле Кудрявцева обосновался немалый сгусток слюны. Не зря я курила все эти годы! Все ради этого момента.

— Как нехорошо, Рита! Как нехорошо!

Неодобрительно качая головой, Кудрявцев достал из кармана платок и вытер туфлю. Я наслаждалась видом его перекошенного лица.

— Неужели вам настолько некомфортно в моем обществе?

— Когда до вас дойдет? Да, настолько.

— Приношу свои извинения.

— Извинения не приняты, гребаный ты сукин сын.

Матовые глаза Кудрявцева округлились.

— Я в жизни натворил много такого, из-за чего мне плохо спится по ночам, но женщин я никогда не бил, — сказал он. И кивнул Серому Гольфу.

Серый Гольф наклонился и лениво въехал мне ладонью по физиономии. Звук шлепка получился оглушительным, словно рядом лопнул воздушный шар.

Что ж, третья встреча с Кудрявцевым действительно превзошла обе предыдущие. Все, как я и предполагала: 'дружественные посылы' эволюционировали и приобрели несколько иную форму.

Я лежала, прижимаясь щекой к ледяной плитке пола, и смотрела на Кудрявцева слезящимся от боли глазом.

— Приглашаю вас на чашечку кофе. Заодно обсудим, что вы сделали неправильно.

Чашечка кофе, значит. Чем не потрясное времяпровождение? Особенно, если она выпита в компании старины Александра Кудрявцева.

В майке и легких хлопковых штанах, меня согнали по лестнице на улицу, в пятнадцатиградусный мороз. Снег обжег босые ноги. Мордоворот следовал за мной по пятам и время от времени толкал в спину. Черт, он мог сломать мне челюсть одним ударом огромного кулака!

Ноги проваливались в снег по щиколотку. В машине нас ожидала сладкая парочка: тот, что сидел за рулем, был костляв и угрюм, с выпирающими скулами и глазами навыкате. Господин Фотограф. У второго была золотая фикса, которую он незамедлительно продемонстрировал мне, как только я забралась на заднее сиденье. Снег растаял и мои штанины стали темными от воды. Мордоворот грузно забрался следом за мной, машина просела под весом его туши.

Я оказалась зажата между Серым Гольфом и Золотой Фиксой.

Кудрявцев улыбнулся мне с переднего сиденья:

— Вам удобно?

Я улыбнулась в ответ и показала ему средний палец.

— Ну вот и замечательно, — обрадовался он.

Здание, у которого спустя четверть часа затормозила 'альфа-ромео', находилось далеко от шумных улиц Кварталов. Из-за туч свет фонарей приобрел персиковый оттенок. Само здание напоминало декорацию к дешевому фильму ужасов.

Я поглядела в черные провалы окон, затем — в оба конца улицы, но, ни увидев не одной машины или случайного прохожего, обратила взор к небу. Снежные хлопья облепили лицо. Словно на лицо положили много-много холодных перышек.

Брат как-то сказал: 'Я не прощу себе, если из-за меня с тобой что-то случится'. Сказал: 'Убью любого, кто хоть пальцем тебя тронет'. Вопрос на миллион: доживу ли я до того, чтобы увидеть эту раздачу?

Костлявый отпер дверь и мы вошли. Потолок терялся во тьме, вокруг — нагромождения коробок и ящиков. Бетонный пол холодит ступни. Меня провели по лабиринту коридоров и завели в какую-то комнату. Чиркнул стул. Меня грубо усадили на стул. Пахло холодом и древесиной. Из тьмы плыли шорохи подошв и одежды. Повинуясь внезапному порыву, я попыталась встать, но чья-то рука тяжело легла мне на плечо. Я с досадой подумала о том, что выйти отсюда будет сложнее, чем было войти.

— Не рыпайся, — прорычали мне в лицо.

— Ну, и где же обещанный кофе? — спросила я.

Под потолком мигнула лампочка. Я осмотрелась. Куда ни плюнь, везде гробы. Дамы и господа, гробы на любой вкус! Должно быть, уровень самооценки Кудрявцева резко возрастает именно в этом чудесном хранилище коробок смерти.

— Позже будет и кофе, — пообещал Золотая Фикса, и протянул мне мобильник. — А сейчас будешь звонить.

— Разве что твоей мамочке. Скажу ей, что ее сынишка — редкостный ублюдок.

Мне не дали договорить, наградив второй за эту ночь пощечиной. Стоявший за мной мордоворот удержал стул, чтобы я не опрокинулась вместе с ним. Очень предусмотрительно.

— Кудрявцев, мать твою, скажи своим гориллам, чтобы не распускали руки! В самом деле, свинство чистой воды! — Я сплюнула на пол, поводила языком по зубам, ухмыльнулась: — Когда такие, как вы, Кудрявцев, рядом, жизнь полна сюрпризов.

— Бери мобилу, кому говорю.

Золотая Фикса вложил мобильник мне в руку. Недолго думая, я стукнула им по его широкому покатому лбу. Золотая Фикса отшатнулся, часто моргая и потрясенно тараща глаза. Зрелище было достойным внимания, и я хрипло расхохоталась.

— И все-таки куда, сахарок, говоришь звонить? Твоей толстозадой мамаше?

Что-то врезалось в мою скулу, потом — в живот.

...Слух, зрение и способность дышать нестерпимо медленно возвращались ко мне. А с ними, будто огненный прибой в Преисподней, накатила боль. Я обнаружила себя на полу, перевернутый стул рядом, чей-то сапог придавливает мою голову к полу.

— Я же просил не бить ее кулаком, ты, идиот! — рычал где-то Кудрявцев. Где-то далеко-далеко, с того берега боли. — А что, если бы ты сломал ей челюсть?

— Что вы, Александр Станиславович, не сломал бы! — проблеял Золотая Фикса оскорбленно. — Я умею бить правильно.

Боже, какое облегчение! Он умеет бить правильно!

По полу знакомо чиркнул стул, и вот я снова сижу на нем. По подбородку течет что-то горячее. Я поняла голову, но ничего не разглядела из-за упавших на глаза волос. Какой-то весельчак громко заржал. Серый Гольф, скорее всего. Кудрявцеву, впрочем, было не до смеха — он старательно вживался в новый образ сочувствующего коматозника:

— Маргарита, умоляю, не давайте повода поднимать на вас руку. Разве какой-то телефонный звонок стоит того, чтобы злить этих парней?

— Звонок кому?

— Владиславу, конечно.

— Конечно, — повторила я, смакуя слово. — Иисусе, да вы сумасшедший! Вы что, действительно думаете, будто он спустит вам это с рук? Не знаю, что будет со мной, зато знаю, что будет с вами. Клянусь Богом, знаю.

Лицо Кудрявцева вытянулось.

— Дай сюда телефон, — прошипел он и выхватил у Золотой Фиксы мобильник. Кокон доброжелательности слетел с него подобно подхваченной ветром паутине. Вот такого Кудрявцева я узнаю! Он потерпел фиаско как актер. Не без моей помощи, разумеется. — Звони брату, зараза, — рявкнул он мне в лицо, обдавая его капельками слюны.

— А то — что?

— Боря?

— А то на тебе живого места не останется, — ответил Боря 'Золотая Фикса', потирая костяшки пальцев и скаля желтые зубы. И знаете что? Я поверила ему.

Пальцы не слушались. Серый Гольф стоял за моей спиной, Костлявый сидел на стуле и читал какой-то помятый покет. Казалось, его волнует происходящее не также как и собственные кошмарно выпирающие кости. То бишь вообще не волнует.

— Алло, — ответили после четвертого гудка.

— Влад?

Пауза.

— Рита?

А что, если я в последний раз слышу голос брата? Слезы сдавили горло.

— Влад, как же я рада слышать тебя!

— Откуда ты звонишь? Номер не определен.

— Влад, послушай, меня попросил позвонить тебе один мой... знакомый. — Мне вдруг вспомнились все те фильмы о похищениях. Я оказалась в похожей ситуации, да только надежды на спасение не питала.

— Какой еще знакомый?

— Его не устраивает то, чем ты занимаешься.

— Рита, откуда ты, черт возьми, звонишь?

Александр выхватил мобильник:

— Здравствуйте, Владислав. Рад, наконец, пообщаться с вами. Ваша сестра у нас. Мне бы очень хотелось, чтобы между нами, Владислав, не возникло недопонимания...

— Влад оторвет тебе голову, — пообещала я.

— Значит, условия, — продолжал Кудрявцев, как если бы не слышал меня. — Слушайте меня предельно внимательно, Владислав, и проблем не будет.

Он вышел из комнаты, и я осталась наедине с тремя ублюдками, двое из которых, к тому же, уже успели поутюжить мое лицо.

— Твой братец — говнюк, — Серый Гольф похлопал меня по голове, будто послушную собаку.

— Скажи это ему в лицо, образина. — Я дернула головой, скидывала его руку. Лучше бы я этого не делала: перед глазами поплыло, а к горлу подкатила тошнота.

— Что? Как она меня назвала? — В голосе была замешательство, подогретое тупой злобой.

— Образина, — повторила я, борясь с дурнотой.

Боря Золотая Фикса опустился на корточки передо мной:

— Интересно, в вашей сраной семейке все такие языкатые?

— Я же говорю, спросите у Влада, он вам все доходчиво разжует.

— Что такое образина? — не унимался Серый Гольф.

— Это такое благородное животное, — подал голос Костлявый, выуживая свой нос из книги. — Толя, девушка делает тебе комплимент.

Господи ты Боже мой, Толя! Как я сразу не догадалась?

— Сколько тебе лет?

— Иди и поцелуй себя в зад.

Под громкое ржание Толи Боря 'Золотая Фикса' схватил меня за нос.

— Сколько тебе лет, спрашиваю, — повторил он.

— Двадцать три, — прогнусавила я.

— Ха! Если бы не знал, дал бы шестнадцать. А это правда, что вы со своим сраным братцем — двойняшки?

— Да, правда. Отпусти, — попросила я, щурясь от боли.

— А волшебное слово? — Он сильнее сдавил мой нос.

Я вскрикнула.

— П-пожалуйста!

— Хорошая девочка.

Влетел Кудрявцев.

— Осталась самая малость, — он вихрем пронесся мимо меня и скрылся из виду. — Этот будет в самый раз! Да, определенно вот этот!

Троица тоже скрылась из поля зрения, последовал глухой звук удара, шорох подошв и дыхания. Меня сгребли за майку и дернули вверх, потом — в сторону, будто на конвейере. Кудрявцев указывал на коричневый гроб. Меня швырнули внутрь, на белый атлас обшивки.

— Помните, я просил вас дать мне гарантии относительно Влада и прекращения его сомнительной деятельности? — спросил Кудрявцев. — Так вот, теперь вы — моя гарантия, которую я собираюсь поместить в... своеобразную сберегательную ячейку.

— Что сказал Влад?

Губы Кудрявцева, однажды подправленные кислотой, перекосились еще больше:

— Он умолял, чтобы мы не трогали вас. Согласился выполнить все наши условия. Умолял, как дитя!

— Какие условия?

— А это — самая интересная часть. На самом деле, условие лишь одно: ваша жизнь в обмен на его. Трогательно, не правда ли? Впрочем, к тому времени, когда он заглянет к нам на огонек, вы уже будете очень далеко, вероятно, даже не в пределах этого мира. Не забывайте присылать открытки.

Меня прошиб холодный пот, в ушах застучала кровь.

— Вы только что подписали себе смертный приговор, — продавила я сквозь зубы.

Капелька пота скатилась с виска Кудрявцева, и он нетерпеливо смахнул ее. Каким бы крутым он не хотел казаться, а страх ему было не скрыть.

— Вы тоже, Рита, — и гримаса усмешки, въевшаяся в его губы, стала поистине жуткой.

Глава 25

Крышка гроба захлопнулась, щелкнули замки, и я оказалась в кромешной темноте, с застрявшим в горле криком, в мире из прохладного скользящего атласа.

Я протянула руку, и ладонь уперлась в крышку. Меня куда-то несли: я чувствовала движение, слышала приглушенные голоса и шарканье ног, а потом — хруст снега, этакий предновогодний веселый хруст. Я стала что было сил молотить кулаками по крышке и кричать. В итоге, сорвав голос, часто и сипло дыша, потирая онемевшие ладони, я была вынуждена признать тщетность моих действий.

Время остановилось. Меня куда-то погрузили, вероятно, в какой-то фургон. Ну да, в легковушку ведь не затолкаешь гроб. Бормотание двигателя. Авто то разгонялось, то тормозило. Затем было еще одно торможение и — все стихло. Я уперлась руками в стенки, когда мир подо мной покачнулся — гроб подняли и понесли. Никогда бы не подумала, что смогу похвастаться опытом в подобных делах. Теперь я знаю, каково это: быть гвоздем на собственных похоронах. Владельцы похоронных бюро предоставят вам эту возможность.

Вдруг — ощущение невесомости и резкий толчок, да такой, что меня подкинуло и я лбом впечаталась в крышку. Перед глазами заплясали точки. Что-то зашелестело по крышке гроба.

Земля.

Меня закапывали.

Очень скоро все затихло, ни шороха. Ничего. Тишина. То есть абсолютная тишина. И в этой тишине гремели лишь мое сиплое дыхание, бульканье в горле, когда я пыталась сглотнуть слюну, да сердцебиение. Слезы и кровь высохли и стянули лицо.

Это интересно: прежде я и не догадывалась, что у меня клаустрофобия. Поправка: не догадывалась до теперешнего момента.

Коленки стукнулись о крышку; я попыталась привстать, ударилась головой. Дрожащими руками нащупала что-то в кармане. Зажигалка! Заскрипело, чиркнуло колесико, оранжевый язычок лизнул воздух. Переложив зажигалку в левую руку, правую я приложила к крышке. Атлас был ледяным.

Что-то подсказывало мне, что меня закопали отнюдь не на заднем дворике уютного гнездышка Александра Кудрявцева.

Действительно ли Влад согласился на обмен? В желудке тоскливо засосало. О да, согласился, ведь под удар попала я. Речь шла обо мне, поэтому он сделает все, что ему велят. Все, чтобы я оказалась в безопасности. Да только где-где, а в безопасности я точно не окажусь.

Громко сглотнув, я убрала палец от раскалившегося колесика зажигалки. Я вновь оказалась в непроницаемой темноте.

— Спокойно, Палисси, — приказала я себе и запустила ногти в атлас.

Сломав четыре ногтя, мне, наконец, удалось проковырять обивку. Я принялась рвать и вскоре добралась до дерева. Впившись в дерево, я сломала еще три ногтя. По рукам потекло что-то теплое. Часто и хрипло дыша, я забарабанила по крышке: вначале руками, затем ногами. Тщетно. Я лишь разбила кулаки в кровь и ушибла колени.

Дрожащими липкими руками я нашарила зажигалку.

Кровь на снежном атласе. Я прикинула: надо мной минимум полтора метра снега и земли. И два сантиметра прочной древесины. Запечатана не хуже консервы.

Глотку покинул сиплый вопль, больше походивший на стон раненого животного. Никогда прежде не слышала ничего подобного в собственном исполнении. Меня била крупная дрожь. Кого я обманываю? Мне ни за что не выбраться отсюда.

Сузившийся до размеров гроба, мой мир был облачен в кровь и атлас.

Я держала зажигалку перед собой, как олимпийский чертов факел; убрала зажигалку в карман. Вновь достала, чиркнула колесиком. Вновь убрала в карман. И так повторялось много раз. Очень много. Кажется, я звала маму.

...Я открыла глаза. Сердце забилось как сумасшедшее. Я готова была поклясться, что что-то слышала. Померещилось? Схватив зажигалку, я чиркнула колесиком.

Шелестение, и с каждой минутой оно становилось все громче. Сквозь шелестение я слышала голоса!

Вот тут-то я и задумалась: а где же все-таки я нахожусь? Куда поместили 'сберегательную ячейку' со мной внутри?

Я сжалась, когда заскулила собака и принялась царапать лапами по крышке аккурат над моей головой. Оранжевый огонек пропал — я выпустила раскалившуюся зажигалку из руки. По крышке топтались и жалобно скулили.

Один из голосов что-то пробубнил. Лапы с удвоенной силой заелозили по гробу, потом — свист, и собака (ладно, ладно, я предполагала, что это именно собака) прекратила топтаться и скулить.

Тишина.

Тишина.

Щелкнули замки, и появилась узкая полоска света.

Крышка откинулась. На лицо посыпался снег и земля. Ледяной воздух прижался к телу, обжигая содранное горло и руки.

Надо мной было по-зимнему далекое ночное небо. И три силуэта на его фоне. Один из них принадлежал огромной лохматой псине. Высунув язык, шумно выдыхая облачка пара, она громко залаяла.

Мужчина — тот, что откинул крышку гроба, — присвистнул. У него была невообразимо большая мохнатая голова, что на деле оказалось шапкой-ушанкой и неухоженной бородищей. Из-за объемной куртки и множества напяленных под нее свитеров его тело казалось опухшим, совсем как у хитро улыбающегося Зефирного Великана из рекламы 'Ам-Незии'. Собака заходилась лаем, неистово мотыляя хвостом и от избытка чувств носясь по краю ямы. Земля крошилась в глаза, и я поднесла руку к лицу.

— Привет, — просипела я. — Помогите.

— Иисусе Христе и пресвятая Дева Мария! — выдохнул мужчина в шапке-ушанке. — Олежа! Ты только посмотри!

Второй мужчина (с такой же большой мохнатой головой из-за шапки-ушанки и пышной бородищи) зацокал языком:

— Твою же мать, Славик! Нам ли не знать, что гробы никогда не бывают пустыми? Особенно те, что закопаны на свалке! — Последние слова Олежа оглушительно провизжал в свою бороду.

Славик не торопился с ответом. А когда ответил, голос его был тих и спокоен:

— Девушка нуждается в нашей помощи.

— Нуждается в нашей помощи! Ты бы слышал себя! А что, если она только и ждет, чтобы свить из наших кишок веревки?

— Тьфу ты! Да ты посмотри на нее! Посмотри, кому говорю! Дались ей твои поганые кишки!

Нависший над ямой Олежа язвительно заметил:

— То, что она выглядит как темноволосый ангел, еще ничего не значит. Мишка тоже иногда выглядит как святой, а потом берет и сгрызает к чертям пару-тройку лиц.

— Так, все, Олежек, прекращай ерундить.

— Это ты прекращай ерундить! Как хочешь, а я сматываюсь.

— Ах ты трусливое дерьмо, — беззлобно фыркнул Славик. — Поменьше бултыхай языком и попридержи Барона, иначе он свалится в яму.

— Если из-за тебя со мной что-то случится...

— Все что могло, с тобой уже случилось, глупый ты ворчун, — перебил его Славик. — У тебя есть возможность в кое-то веки сделать хорошее дело. Как вас зовут? — очень вежливо обратился ко мне Славик. Я представилась, и он деловито продолжил: — Значит так, Рита, сейчас я помогу вам вылезти отсюда.

Это претендовало на лучшее, что я слышала за последнее время.

Большие мозолистые руки обхватили мои ладони. Чтобы не вскрикнуть от боли, я закусила щеки изнутри. Снег и земля крошились под ногами. Олежа вытянул меня наверх, в то время как Славик позволил мне встать ногами на его плечи. Почти акробатический трюк.

Возле ямы я упала на колени. Ноги были ватными. С шумным сопением ко мне подскочил Барон и начал лизать мое лицо горячим шершавым языком. Улыбнувшись, я погладила сенбернара. От него шел неслабый запашок, как, впрочем, и от обоих моих спасителей. Да, я уже знала, куда попала по воле Кудрявцева.

Я слышала о загородной свалке достаточно историй, чтобы внести ее в свой персональный список 'Запретных уголков Порога'. Впрочем, благодаря старине Кудрявцеву мои узколобые представления о местах развлечений Порога претерпели значительные изменения.

Что-то действительно загнулось во мне, пока я лежала там, под землей, в ящике, любезно предоставленном похоронным бюро Кудрявцева. Быть погребенной заживо, потерять всю надежду на спасение, оплакивать себя и брата. Хуже, чем торчать в налоговой. О, кто-то ответит за это.

— Олег, поверьте, ваши кишки и уж тем более веревки из них мне до лампочки. Какое сегодня число?

— Тридцатое декабря, — ответил Славик. Он выбрался вслед за мной и стоял, широко улыбаясь и поправляя съехавшую шапку.

Меня выкопали в ту же ночь. Могла ли я рассчитывать на такое везение? Нет, не могла. Впрочем, разве Уна Бомбер не раньше, чем вчера вечером, рассказывал о том, что наше положение во Вселенной изначально предопределено? Плевать. Чем бы ни было это метафизическое дерьмо — везением или судьбой, — а я свободна. И первым делом надо позвонить Владу.

Далеко-далеко, будто на другой планете, сиял Порог, небо над ним было бурым из-за отраженного света и дыма работающих ночи напролет заводов. Мои биологические часы подсказали, что близится рассвет. Пятичасовая сиеста под землей, лучше и не придумаешь.

Оба моих спасителя были в дутых куртках и шапках-ушанках, как если бы одевались в одном магазинчике, что близко к истине. Свалка была этим 'магазинчиком', во много раз превосходившим любой молл или гипермаркет. К тому же, ассортимент здесь куда более разнообразный. Посетители тоже.

Я таращилась на двух пахучих заросших бомжей и на не менее пахучую заросшую собаку; у их ног валялись лопаты. Археологи современности на раскопках свалки под названием Жизни. Такие, как они, ищут все, что можно либо съесть, либо нацепить на себя, либо продать. А нашли меня. Я вдруг подумала о Быке. Нашел ли его кто-то?

Мои спасители не выглядели как законченные психопаты, жаждущие крови. Сенбернар все норовился обслюнявить мою физиономию.

— Вот, накиньте, — Славик снял с себя куртку и накинул мне на плечи.

Ветер выдавливал слезы из глаз, куда более хлесткий на открытой местности. Температура на ветру минус двадцать пять, если не меньше. А этот мужчина отдает мне свою куртку. Вероятно, они еще не поняли, кто я.

Покачав головой, я протянула куртку обратно. Я вдруг поняла, что меня забавляет, как при этом вытягиваются их лица.

— Мне не холодно. Я коматозник, — я выдавила из себя улыбку.

Славик взял куртку. Олежа тем временем медленно пятился от меня, держа пыхтящего, как паровоз, сенбернара за ошейник.

— За что вас так, Рита? — спросил Славик.

Если бы при этом он не кивнул на яму, я бы решила, что он спрашивает о моей коматозности. Стоит признать: для многих стать коматозников страшнее, чем озверолюдиться, черт побери.

— У моих знакомых весьма специфическое чувство юмора. Я, разумеется, не оставлю шутку неоцененной.

— Не сомневаюсь, — с серьезным видом кивнул Славик. Не поднял меня на смех. Знал, что я сказала чистую правду.

— Однако для этого, — продолжала я, — мне нужно сделать телефонный звонок.

— Вы обратились по адресу.

— Слава, мать-перемать! У тебя что, совсем пробки выбило? — театральным шепотом вопросил Олежа.

Кажется, кто-то боится меня.

— Рита, простите этого неудомка, он не в себе.

— Эй!

— Заткнись, Олежек, просто заткнись, хорошо?

Спутник Славика сжался в дышащий злобой и страхом комок.

Я вознесла короткую импровизированную молитву за то, что меня нашла эта парочка.

— Мы проведем вас к Мишке. Видите ли, — словно извиняясь, объяснил Славик, — с ним вы будете в безопасности. Территории, которые вам доведется пересечь, чтобы выбраться со свалки, населены всяким агрессивным отребьем. Мишка здесь — местная знаменитость. Он выведет вас к 'Фонду'.

— Вы имеете в виду 'Фонд помощи бездомным'?

— Там ближайший на многие километры телефон.

Значит, 'местная знаменитость' Мишка. Отлично.

С трогательной последовательностью напомнив себе все то, что хочу сделать с Кудрявцевым, я бросила последний взгляд на яму, и мы побрели прочь.

Глава 26

Только представьте: по свалке идут два человека, коматозник и пес. Люди несут лопаты, вжимают головы в плечи, прячут лица от жалящего шкального ветра. Коматозник рукой прикрывает глаза от метущих льдинок, вышагивая босиком, в майке и тонких хлопковых штанах. Лохматый пес, шумно пыхтя, плетется следом.

Да, я была таким же человеком, как Влад — беззаботным ловеласом.

Очень скоро по курсу стали попадаться кучи мусора с норами-лежанками внутри. Входы в норы были заделаны либо войлоком, либо забросаны коробками; сквозь некоторые подобные баррикады просачивался свет. Мы обходили такие кучи мусора стороной. За исключением одной.

Скрипя снегом, Славик подошел к заснеженным коробкам, заваливающим вход в нору, и позвал:

— Мишка!

— У тебя гости! — противным голоском добавил Олежа.

У меня не поворачивался язык назвать эту нору 'домом', хотя многие обитатели свалки со мной не согласятся.

Из-за коробок донеслось рычание, которое, к моему величайшему изумлению, сложилось в следующие слова:

— Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро. Мужики, заходите!

'Заходите', впрочем, было не совсем верным словом.

— Э, Мишка, мы не одни, — осторожно заметил Славик и попридержал Олежу, когда тот уже собрался прокладывать себе путь внутрь норы.

— Не одни? Минутку, я сейчас.

Из норы донесся скрип, трест и громкое сопение — приближалось что-то большое. Кажется, я поняла, почему обитатель этой норы не пригрузил себя поиском чего-то более надежного, чем картонные коробки для баррикады на входе. Ответ простым: потому что никто в здравом уме не полезет в дыру, проделанную в мусоре, не зная, что или кто прячется там внутри. Судя по приближающимся звукам, этот Мишка был весьма крупным парнем.

Я не ошиблась: парнем Мишка оказался действительно крупным. Да и не совсем парнем, говоря по правде. Не человеком, я имею в виду. Я отшатнулась от вылезшего из норы зверолюда. Мигающий отсвет, скорее всего, от телевизора, запутался в клокастой шерсти, подсвечивал медвежью морду с влажным черным носом, придавая ей некое демоническое подобие. Морда ухмылялась, обнажая частокол клыков.

Медведь Мишка. Очаровательно.

Появившаяся вместе со зверолюдом вонь на краткий миг перенесла меня в зоопарк. Вонь была кошмарной. Я напустила на лицо выражение заинтересованности. Если в остальных кучах мусора живут такие же, как Мишка, большие мохнатые парни, то я катастрофически нуждалась в этом конкретном зверолюде. Что-то подсказывало мне, что обитатели других нор-лежанок не будут цитировать 'Винни Пуха' при встрече.

— Где вы ее встретили? — оскалился зверолюд. По всей видимости, это была улыбка.

— Вообще-то мы ее откопали, — ответил Олежа. — Теперь я могу идти? — Он выразительно посмотрел на Славика. Тот закатил глаза и кивнул. Поудобней перехватив лопату, Олежа безбоязненно полез в нору, мимо туши Мишки. Да и чего бояться друга, пусть у него и медвежья туша? — Барон! — Олежа обернулся. — Дуй ко мне, старый ты проститут!

Я присела на корточки перед Бароном.

— Спасибо тебе, — сказала я, теребя плюшевые уши пса.

Рыкнув, напоследок обслюнявив мое лицо, сенбернар рванул к Мишке и принялся игриво носиться вокруг него, пока Олежа не схватил его за ошейник и не затянул в нору.

Славик бросил лопату себе в ноги.

— Мишка, это Рита. Рита, это Мишка.

— Рада познакомиться, — улыбнулась я.

— Откопали, говорите?

— Позвольте, я все объясню.

И я объяснила, закончив свой рассказ просьбой провести меня к 'Фонду'.

Славик таращил глаза и бормотал что-то неразборчивое, что-то вроде 'с ума сойти'. Зверолюд молчал, однако, судя по выражению медвежьей морды (я не могла назвать это 'лицом'), он уже принял решение.

— Рита, — прорычал Мишка, — я порву живот любому, кто помешает нам в дороге.

Что ж, приятно знать.

Я попрощалась со Славиком, пожав ему руку. Вероятно, со стороны это выглядело нелепо: босая девушка жмет руку укутанному в слои одежды бездомному. Но мне это не казалось нелепым. Этот человек спас мне жизнь. Такое не забывается. Такое не может быть нелепым.

Вскоре небо стало неоновым. На востоке, сквозь облака, забрезжил декабрьский рассвет. Чем ближе к 'Фонду' мы подбирались, тем больше на пути попадалось заваленных всякими отбросами нор; из некоторых доносились рычание и возня. Если бы не Мишка, меня бы сожрали еще час назад.

Здание 'Фонда помощи бездомным' представляло собой бетонную коробку без окон. Перед 'Фондом' — асфальтированная площадка; бетонные лавки и столы укрыты снежными одеялами. К входу вела очищенная от снега дорожка, на которой выстроилась длинная очередь из бездомных. Я какое-то время смотрела на исключительно быстро удаляющегося Мишку — на большущего бурого медведя, некогда бывшего человеком. А затем встала в конец очереди.

Освещенное энергосберегающими лампами, помещение было тесным и откровенно уродливым. Скользкий ковер под ногами. Залапанная краска на стенах. Крысятник еще тот. Здесь был телефон-автомат, но мелочи, естественно, черт возьми, у меня не было. Я собиралась попросить о звонке по служебному телефону. В воздухе витали запахи дешевой еды, моющего средства, пота, туалета. Восемь утра на больших пластмассовых часах. Поспела к завтраку, не иначе. Я взяла поднос и одноразовые столовые приборы, и продолжила плестись вместе с очередью, поскольку иначе к работникам 'Фонда' не пропихнуться; орудовать локтями и крепкими выражениями в толпе голодных бездомных крайне глупо.

На завтрак 'Фонд' предлагал порошковое картофельное пюре, подозрительного вида котлеты и не менее подозрительные булки с кунжутом — большие, желтые, похожие на строительную пену.

Сгорбившись, я уставилась на свои босые ноги. Никому не было до меня дела, никого не волновало, что я одета не по сезону. Кто станет утверждать, что страдает любознательностью по утрам?

Подошла моя очередь. Парень, мой одногодка, с волосами, кожей и глазами морковного цвета, в рубашке и кепке с вышитой 'Ф' и нашивкой на груди 'Волонтер Ян', принялся наполнять мою тарелку.

— И как оно? — спросила я, глядя на нашивку. Ничего не могла с собой поделать.

— Питательно.

— Нет-нет, я не об этом.

— Прошу прощения? — Волонтер Ян даже не глянул в мою сторону. Его улыбка, впрочем, пожухла.

— Я спрашиваю, как оно? Выполнять такую полезную работу.

Он не ответил. Картофельное пюре с противным звуком плюхнулось на тарелку. А в следующее мгновение стоявший за мной грубиян принялся отпихивать меня в сторону. Я вцепилась в прилавок и всем телом подалась к морковному волонтеру Яну.

— Мне нужен телефон.

Морковный волонтер Ян посмотрел на меня, моргнул. Его взгляд обрел осмысленность. Ложка зависла над емкостью с дымящимся дерьмом с запахом 'пюре со сливками'. Его брови поползли вверх и остановились на отметке 'не верю своим глазам и ушам'. Он указал на телефон-автомат.

Я рявкнула:

— Супер. Где ты видишь на мне карманы?

Он опустил взгляд на мою грудь.

Я щелкнула пальцами перед веснушчатым носом:

— Нет, там карманов нет. Послушай, приятель, я в затруднительном положении. Мне надо воспользоваться вашим служебным телефоном.

Морковный Ян явно не знал, как ему поступить: позволить мне сделать звонок со служебного телефона, либо дать от ворот поворот. Мои шансы добиться своего таяли прямопропорционально возрастающим возмущенным воплям за спиной.

— Посмотри на меня! — взмолилась я, из последних сил цепляясь за прилавок. — Соответствую ли я здешнему контингенту?

Он посмотрел. Внимательно посмотрел. Указал на дверь с табличкой 'Только для персонала'.

Я оставила поднос с тарелкой на прилавке. Дверь захлопнулась за мной. Я села под поток теплого воздуха из кондиционера и подняла трубку. Сердце билось как сумасшедшее, во рту пересохло. Я боялась, что опоздала.

Влад ответил на втором гудке.

— Влад, это я! Со мной все в порядке! Не едь к Кудрявцеву! — Я поняла, что улыбаюсь и плачу одновременно.

— Рита, — он буквально выдохнул мое имя.

— Я в безопасности, слышишь? Ты слышишь меня?

— Зато Кудрявцев — нет, — зарычал брат. Готова спорить на что угодно, что лицо Влада приобрело фотографическую схожесть с каменной поверхностью. — Он труп.

— Весьма грубая констатация факта, учитывая его физиологию. Кудрявцев, впрочем, будет удивлен, когда ты скажешь ему это, ногой придавив его голову к полу.

— Рита!

— Молчу, молчу.

В том, как он произнес мое имя, были слышны нотки страха. Господи милосердный, куда катится мир, если такие, как Влад, вдруг начнут бояться?

— Что он с тобой сделал?

— Ты не хочешь этого знать.

— Где ты сейчас?

— В 'Фонде помощи бездомным' — в том, что за Порогом.

— Господи, как тебя туда занесло?

Он выплевывал вопросы с пулеметной скоростью.

— Во-первых, без Господа. Во-вторых, не занесло, а занесли. Но давай оставим разговоры до лучших времен, окей? Ты знаешь, как сюда собраться?

— Никуда не уходи. Я скоро буду.

Я положила трубку, встала и вышла на заваленную снегом площадку. Внезапно я с горечью поняла, что, если Влад увидит меня в таком виде, он сразу догадается о том, кем я стала. Даже если и не сразу, то к нему наверняка закрадутся подозрения. Позавчера я сказала Эдуарду, что мой брат не настолько трудолюбив, чтобы свернуть голову вначале мне, затем ему. Так вот, я солгала. Он трудолюбив настолько. По правде говоря, я чертовски боялась реакции Влада. Но готова была вытерпеть все, лишь бы он потом простил меня.

На бетонных лавках, смахнув снег, сидели бездомные, которым внутри 'Фонда' не хватило места. В паре метров от меня хохлился мужчина в дубленке и шапке с потускневшей фотографией Примадонны во времена айсбергов, миллиона алых роз и старинных часов. Он раз за разом погружал зубы в булку и вырывал из нее куски.

Я думала о том, что в жизни каждого человека было или будет что-то поистине плохое, что-то, от чего не отвертеться, как бы ты ни старался. И вот пришло мое 'плохое', и мне надо пережить его, и тогда все встанет на свои места.

Оставалась самая малость: поверить в это.

Глава 27

А вот и он.

Влад вышел из машины и, бросив взгляд вправо-влево, направился ко мне. В коротких волосах, словно нанизанные на иголки, белеют снежные хлопья. Я искала на лице брата хоть какую-то эмоцию, за которую могла бы зацепиться, но ничего не находила. Я все еще пыталась, когда он скинул с себя куртку и накинул на меня, единым движением притягивая к себе и обнимая за плечи. Я прижалась к нему. Мы не виделись около месяца. Каждый раз эти разлуки кажутся все дольше и мучительней. Спустя минуту мы катили по трассе, к Порогу.

Он не сказал 'привет'.

Первое, что сказал мой брат при встрече, носило насильственный оттенок.

— Я собираюсь замочить этого гада, — вот что сказал мой брат.

С таким же успехом Влад мог сказать: 'Сегодня я съел много риса со сметаной и разочаровался в себе', или 'Ты потрясающе выглядишь', или 'Что-то у меня спина ломит'. Идеальный голос для автоответчика.

— Я не отпущу тебя одного.

— Это не обговаривается.

— Влад, я должна быть там. Пожалуйста, не лишай меня этого.

— Что такое? — Он стрельнул в меня испепеляющим взглядом. — Откуда такие желания?

— Вся в тебя.

Это приструнило его. Он понимал справедливость моих притязаний, и не мог долго спорить со мной. Особенно со мной. К тому же, просила я сущие пустяки — отплатить обидчику той же монетой.

— Почему Кудрявцев так взъелся на тебя? — спросила я.

— Возможно, хочет прикрыть кого. Или уберечь свою паршивую задницу. Может, у него нелегальное зерно. Кто, мать его, знает? Но, слушай, мне плевать. Он расстроил меня и мою сестру, и я собираюсь отправить его в неоплачиваемый отпуск. Кудрявцев и раньше доставал тебя?

— Не то, чтобы доставал... — Я невесело хмыкнула. — Мы виделись всего-то три раза. На третий раз он вконец распоясался.

Я видела, что с каждым моим словом Влад мрачнел все больше. Каждое произнесенное мною слово приближало плачевную участь Кудрявцева к тройке лидеров в рейтинге 'Худшая смерть' за оценкой Владислава Палисси, эксперта в этой области.

— Распоясался, — повторил Влад, впиваясь руками в руль; костяшки побелели. — Почему ты ничего мне не рассказывала? Почему пустила все на самотек?

— Прости.

Я понимала, что никчемного 'прости' недостаточно, но не знала, что еще можно сказать.

— Когда меня нет в городе, ты всегда можешь обращаться за помощью к Эдуарду.

Я прикусила язык. Ох, знал бы Влад...

— Рита, ты слышишь меня? Мне надо знать, что Кудрявцев сделал с тобой.

Кровь отхлынула от лица.

— Зачем? Ты разозлишься.

— Серьезно?

— Давай без сарказма, — попросила я.

— Говори, — приказал он.

— Не сейчас.

— Я сказал, говори. — Он повысил голос, и по моей спине побежал холодок.

— Нет, — я упрямо качнула головой.

Он больно схватил меня за волосы, и я встретилась с братом взглядом.

Владу бы в щепки разносить дамские сердца, а не головы всяким козлам. Он здорово изменился за последнее время, и продолжал меняться, становясь жестче, немногословней, собранней, расчетливей.

Я смотрела в голубые глаза брата и даже не морщилась от боли.

— Ты что, совсем охренела? — спросил он одними губами.

Вообще-то он выразился несколько иначе.

— Влад, мне больно, — сказала я.

Он отпустил меня и уставился на дорогу.

Все это заняло не больше пяти секунд.

Я постаралась взять себя в руки. Главное — не паниковать. Просто когда паникуешь в присутствии Влада, последствия могут быть погаными. Влад не умеет жалеть или утешать, зато умеет сердиться.

Я вздохнула и ответила на его вопрос.

Влад долго молчал, затем просто сказал:

— Никогда не прощу себе этого.

— Это еще почему? Что за самоуничижение!

— Ты хочешь мести. — Это был не вопрос. Брат вернулся к своему холодному чеканящему тону.

— Я всегда находила слово 'месть' поэтичным. Да, именно мести, но желательно подать ее горячей, понимаешь? Давай посмешим.

— Прости, что сделал тебе больно.

Я не совсем поняла, какую боль он имеет в виду: ту, когда исчезал на полтора-два месяца, и я места себе не находила от волнения, или когда пару минут назад схватил меня за волосы. В любом случае, я не стала уточнять — не хотела знать, давно простив его за то и другое.

Четверть часа спустя мы въезжали в Кварталы. Я оценила усилия Кудрявцева провернуть все по высшему разряду. Честное слово, я невольно восхитилась масштабами безумия этого коматозника.

— Тебе следует переодеться, — сказал Влад, выруливая на боковую улочку.

— Для этого нет времени.

Он посмотрел на меня как-то странно. В этом взгляде читалось: ты босиком, в одной майке и тонких, мать твою, штанах.

Я заткнулась.

Чего в его взгляде не было, так это подозрения. И вот тут-то до меня и дошло: моя коматозность для Влада из разряда тех вещей, которым не суждено случиться, поскольку они идут вразрез с его понятиями, касающихся нас, двойняшек Палисси. Внутри его головы срабатывал блокиратор, отсекая часть информации. Я не видела иного объяснения. Влад большую часть своего времени имеет дело с коматозниками, но не распознал оного в сестре.

Тем временем мы подъехали к супермаркету; в последний раз я была здесь с Константином, причем, бороздила эти ядовито-освещенные просторы тоже в нетоварном виде. Я не стала говорить Владу, что остановилась у Эдуарда, следовательно, часть моих вещей у него дома, и вовсе не обязательно заставлять ранних покупателей нервничать. Утро и так достаточно гнусное, чтобы сталкивать двух лучших друзей, один из которых становится форменным маньяком, когда речь идет о его сестре, а другой по просьбе этой самой сестры утаивает от него правду.

Владислав обошел машину, открыл дверцу с моей стороны и, подсунув одну руку под мои коленки, другу — за спину, взял меня на руки.

— В самом деле? — Я улыбнулась и смахнула снежинку с его носа. Надо признать, нос у него красивый, папин.

— Серьезней не бывает. Слушай, ты легкая, как пушинка, — он улыбнулся, входя в супермаркет со мной на руках. — Рита, ты много куришь.

Я наградила его тяжелым взглядом. Он опустил на меня пол.

Нас провожали взглядами, но разве двойняшкам Палисси есть до этого хоть какое-то дело?

Через минут десять, перекинув через руку фабричное барахло, какого в супермаркетах полно, я задернула шторку примерочной. Далее, вылезла из грязных штанов и майки и натянула на себя черные узкие джинсы и черный ангорский свитер с вырезом. Я не специально подобрала все черное: я бы взяла свитер другого цвета, но, кроме черного, там был розовый и сиреневый. Мое настроение было ни розовым, ни сиреневым.

Захватив скомканные штаны и майку, я вышла из примерочной и направилась прямиком к обувному отделу. Влад шел за мной а-ля тень. Я притормозила перед замшевыми ботинками. Вытащив коробку с тридцать восьмым размером, я села на пуфик. Влад протянул мне черные носки. Оторвав этикетку со штрих-кодом и вручив ее брату, я нацепила носки и зашнуровала замшевые ботинки. Идеально! Я наградила брата улыбкой.

Брат кивнул, взял коробку под мышку, а меня — за руку.

— В следующий раз не отрывайте этикетки, — попросила девушка на кассе и этак негодующе посмотрела на нас. Влад улыбнулся ей, и на его щеках появились ямочки (ямочки у него от мамы, зато у меня мамины губы).

Колючий взгляд кассирши смягчился.

— Не будем, — пообещала я, наблюдая за тем, как она пробивает товар по сорванным этикеткам.

У кассы брат прихватил парочку шоколадных батончиков и две банки энергетика. Стоило ему забрать сдачу, и отвернуться от пьяной от его улыбки кассирши, как его лицо вновь утратило всякое выражение. Он выкинул чек в урну вместе с моими пришедшими в негодность майкой и штанами, включил печку и протянул мне шоколадку и энергетик.

— Влад.

— Ешь шоколад и пей эту ерунду. Тебе нужны калории. Когда все закончится, поедем откармливать тебя к Эдуарду.

Я едва не спросила: а когда? Когда все закончится?

— Влад, можно задать тебе один вопрос?

— Конечно.

— Ради меня ты готов был затянуть на шее свитую Кудрявцевым петлю. Ты... ты сдурел?

Он смотрел на меня несколько долгих мгновений. Кивнул.

— Ради тебя я готов на все.

Я сосредоточилась на комке в горле и попыталась загнать его обратно в желудок, после чего глубоко вздохнула и коснулась руки брата. Я обманываю его. И кто я после этого? Свинья, вот кто.

Так мы некоторое время и сидели: я держала его за руку, положив голову ему на грудь, он обнимал меня правой рукой.

Влад крепкий парень — не мускулистый, но крепкий, натренированный. Он через многое прошел, чтобы стать тем, кем стал: это и изнуряющие тренировки, и травмы, плюс психологически надо быть готовым. Да, я горжусь братом, но в то же время веду постоянную борьбу сама с собой — с каждым разом все сложнее отпускать его, понимаете? Отпускать, не зная, вернется он живым или нет. Я живу в постоянном страхе за брата — страхе, который, благодаря многолетней практике, смогла скрутить в узел. Скрутить, но не задушить. Я боюсь, что однажды Влад не вернется домой, а все благодаря таким психопатам, как Кудрявцев.

Я видела, как зол, как переживает Влад — ему не надурить меня, нацепив одну из своих фирменных масок 'лицо кирпичом'.

Сегодня, тридцатого декабря, Владислав Палисси был зол на весь мир — за то, что тот мог забрать меня у него.

Влад не знал, что в каком-то смысле это уже случилось.

Еще не знал.

— Кудрявцев ждет, — шепнул Влад.

— Опаздывать нехорошо, — кивнула я и села прямо. Энергетик открылся с громким 'пшик'. На золотистой банке было написано: 'Официальный напиток закрытых вечеринок ангелов'. Отхлебнув терпкой жидкости и поморщившись, я добавила: — Дурной тон.

— Мне давно следовало научить тебя управляться с пистолетом.

Я посмотрела на брата поверх банки с энергетиком:

— Что ты сказал?

— Ешь шоколадку, — сказал он, взял батончик, развернул и сунул мне под нос.

— Пристал со своей шоколадкой. — Я не верила своим ушам. — Влад, ты что, собираешься доверить мне огнестрельное?

— Для современной девушки умение управляться с огнестрельным так же важно, как умение готовить. — Он серьезно посмотрел на меня. — Научишься хотя бы одному.

Я выдерживала его взгляд, сколько могла. Потом расхохоталась. Это разрядило напряженную атмосферу. И вот Влад уже улыбается. В отличие от улыбки, которой он наградил кассиршу, эта улыбка была искренней.

Все еще улыбаясь, брат запустил руку под сиденье и достал кобуру. Я все еще посмеивалась, когда он вытащил из нее черный матовый пистолет. Смех скатился по пищеводу и утонул в энергетике, все еще пузырящемся в желудке.

Я смотрела на Влада с пистолетом в руке, и у меня мурашки побежали по спине.

Сколько его помню, он всегда вел себя как чертов конспиратор — все, что касалось его работы заранее было обречено на 'я отвечу на пару-тройку вопросов из вежливости, но не более того'. Но времена изменились, еще бы.

Внезапно я поняла, что делает Влада монстром в глазах коматозников: оружие и Влад составляли крепкий союз, построенный на любви и доверии. Идеальный, по сути, союз, в котором не возникало разногласий по той простой причине, что и оружие, и Влад одинаково любили свою работу и умели слушать друг друга.

— А теперь будь внимательна.

Брат рассказал и продемонстрировал мне все, что касается 'беретты', затем вложил пистолет мне в руку.

Пистолет был тяжеловат. Не уверена, что не оцепенею после грохота первого же выстрела, но я не сказала об этом брату, просто продолжала кивать, не хотела перебивать его в эти уникальные мгновения: он знакомил меня со своим другом, с частью себя.

После того, как я поняла, откуда ноги растут, Влад определил пистолет в кобуру и положил мне на колени. Вслед за кобурой с пистолетом — шоколадный батончик. Великий оригинал Влад.

— Десерт да перед горячим блюдом? — Я фыркнула, беря шоколадку. — Я перебью аппетит.

— Или ты ешь это, или мы никуда не едем.

Оригинал и редкостный упрямец.

Глава 28

При дневном свете склад (или чем бы эта дыра, черт побери, ни была) производил еще более удручающее впечатление — все изъяны, трещины, каждый сантиметр ржавчины, содранной краски и граффити как под микроскопом. Я вышла из машины, держа в руках пистолет. Вокруг — ни души. Снег хрустел под подошвами.

Я смотрела на здание, куда совсем недавно меня затолкали трое лбов во главе с Кудрявцевым, и откуда меня вынесли вперед ногами, и постепенно родилось это странное ощущение — ощущение неправильности. Я невольно коснулась затылка. Влад поглядывал на меня, копаясь в багажнике; захлопнул его, расправил плечи. Если он и был вооружен (а он, конечно же, был), то я не увидела оружия. Это не делало Влада менее опасным. Скорее, наоборот.

— Готова? Может, передумаешь?

Я качнула головой, спохватилась, убрала руку от затылка.

— Ага, держи карман шире.

Я поняла, что затаила дыхание, когда Влад толкнул дверь, и вошел в сумрак складского помещения.

Знаю, я должна была окликнуть его, сказать о своем ощущении неправильности происходящего. Сделать хоть что-то, черт возьми!

Но — ничего не сделала.

Вошла следом за ним.

Брат ступал бесшумно, его затылок окаменел, он вслушивался в тишину, готовый отреагировать на любой шорох. Глаза привыкли к полутьме, и я видела все больше и больше.

Вдруг Влад остановился как вкопанный, пистолет в руке, поза хищника.

Этот запах.

Меня как током ударило.

Ощущение неправильности взорвалось где-то в затылке.

Засада. Вот куда мы угодили. В засаду!

Я обернулась.

За нами тянулся караван шагов. Ближе к входу — черная клякса. Клякса изгибалась и уползала в густую тень.

Я поняла, что это за клякса, и в следующий момент уже смотрела в ее сторону поверх прицела 'беретты'. Пистолет дрожал в руках. Ничтожество.

— Здесь всюду кровь! — выдохнула я.

А потом произошло сразу три события: из темноты долетел легчайший шорох, что-то тихонько взорвалось, и Влад, как подкошенный, свалился на пол. Я громко выкрикнула имя брата и бросилась к нему. Он лежал на животе, а из его шеи торчал дротик, какими пуляют в животных во всех этих передачах о дикой природе. Я перевернула брата на спину и обвила его лицо своими ладонями; из расквашенного при падении носа хлобыстала кровь.

— С ним все будет в порядке.

Я обернулась.

Возле кляксы кто-то стоял, в руках человека — увесистый предмет. Не оружие. Что-то другое. Будто шар для боулинга... в парике.

— Кто вы?

— Тот, кто хочет стать вашим другом. Кстати, Марго, у меня для вас есть миленький презент. Уверен, он обрадует вас.

И мужчина швырнул увесистый предмет на пол. Странная штуковина, противно хлюпнув, остановилась у моего левого бедра.

— Что это? — Мой голос дрожал.

— Прошу прощения. Чак-Чак, свет!

Одна за другой замигали лампы дневного света, и складское помещение стало наполняться противным гудением. От этого света хотелось спрятаться, а лучше — при помощи хлорки к чертовой матери смыть его.

Возле моего бедра, качнувшись, лежала отрубленная голова Александра Кудрявцева. Свет облил ее синюшным светом, сверкал влажный гладкий срез.

На меня обрушилась слабость, головокружение превратило мир в карусель. Я плюхнулась на пятую точку и стала лихорадочно отползать от отрубленной головы. Помню, я еще подумала, как же широко распахнуты глаза Кудрявцева — выражение крайнего удивления.

Стефан улыбнулся и кивнул в приветствии, словно обстоятельства встречи были, что называется, заурядными. Черное пальто делало его силуэт будто бы нарисованным. Пока мое воспаленное сознание выдавало случайный набор стонов и слов, Стефан подошел ко мне и помог подняться на ноги.

— Ну-ну, дышите глубже. Всего лишь отрубленная голова, ради Бога, Марго! Медленный вдох-выдох, вот так, — он обнимал меня за талию. — Вы расстроены? Я сделал что-то не так? Ага, понял. За брата не переживайте, он проснется через пару часов. Понимаете, мне хотелось избежать лишних вопросов, к тому же, я опасаюсь разговаривать с Владом Палисси, когда он вооружен. При всем моем уважение к вашему брату и к вам, я был вынужден принять меры.

Ничего себе меры! Ловя ртом воздух, я спихнула с себя руки Стефана. Быть может, все мое воспаленное воображение, но этот медный привкус на корне языка... Он не был выдуманным. Я уперлась руками в колени и зажмурилась, борясь с тошнотой.

— Как вы узнали, где меня искать?

— Это было не сложно. Меня встревожили слухи о том, что некий коматозник крайне неуважительно ведет себя по отношению к вам. Пришлось форсировать события. Я обязан был отреагировать. И отреагировал. Можете забыть о куске дерьма по имени Александр Кудрявцев и его шестерках.

— Отреагировать? Да вы отрубили ему голову! Вы пришли и хладнокровно отрубили ему голову!

— Не хладнокровно, а гуманно. Вот что я вам скажу, Маргарита: честному коматознику нечего бояться, а вот Кудрявцев боялся, и еще как. Классический пример параноика и лгунишки. Знали ли вы, что его зерно было нелегальным? Да-да, именно так. Еще во времена Первого Урожая Александр Александрович по понятным только ему соображениям приобрел на черном рынке фуфловое зерно. С тех пор много воды утекло, он заколотил бабки и открыл свое дело, но факт — упрямая вещь: Кудрявцев как был фуфлом, так им и остался, и плевать, сколько стоили его костюмы — внутри он всегда был гнилым. Потому и боялся Владислава, как Судного дня.

Что ж, это многое объясняло. По правде говоря, объясняло все.

— Вам-то какое дело до всего этого? Ответ в духе доброго самаритянина засуньте именно туда.

— Можете не благодарить меня, — Стефан улыбнулся уголками своего змеиного рта. — Таким девушкам, как вы, прощается абсолютно все.

— Это все из-за зерна 'А'? Да, я уже знаю кое-что об этой дряни.

Мне не померещилось: он напрягся, но на физиономии неизменно паразитировала улыбка.

— Вы удивительная, Марго.

— На кого вы работаете? Кто заставляет вас реагировать столь... гуманным образом?

Сквозь нацепленную Стефаном маску проступило раздражение. А потом я моргнула и уже не была уверена в этом на все сто процентов. Стефан расслабил плечи.

— Вы еще познакомитесь с ним, — пообещал он.

— Это босс Церкви механизированных. — Я вложила в голос всю твердость, на какую была способа, учитывая обстоятельства: Влада, кровь на полу и отрубленную голову Кудрявцева, да где-то там, в глубинах склада, еще три трупа, и только Господу Богу и Стефану известно, каким образом порешенные. 'Ты должна быть сильной! Должна, проклятие!' — Обладатель такого же зерна 'А', как и у меня.

— Осторожней, Марго, я все больше и больше попадаю под ваше очарование.

— Вы уходите от ответа.

— Только не я!

Хотелось стереть эту до неприличия вежливую улыбку с его рожи. И мне это удалось:

— В аду улыбаться будете уже не вы.

— В аду, — повторил он и как-то разом осунулся и постарел. — Есть вещи похуже баек об аде, Рита. Ад пуст! Все дьяволы сюда слетелись!

— Шекспир, — пробормотала я.

— Верно. Однако не хочу утомлять вас разговорами на эту тему и сразу перейду к делу, не возражаете?

Поскольку Стефан разбирался именно в байках об аде и Шекспире, и ни хрена не смыслил относительно истинного положения вещей, я кивнула:

— Жду не дождусь.

— Вы правы как минимум в двух вещах: тот, на кого я работаю, заинтересовался вами, поскольку в вас редчайшее зерно категории 'А'. Мой босс хочет встретиться с вами и обсудить ваше дальнейшее сотрудничество.

Значит, я сделала правильные выводы. Уна Бомбер, хитрый ты лис!

А потом до меня дошел смысл последних слов Стефана.

— Я не ослышалась? Вы сказали — дальнейшее сотрудничество? Кто, мать вашу, сказал вам, что я собираюсь с кем-то сотрудничать?

— Ваше зерно говорит за вас.

— А что, если я не соглашусь?

И я бросила нервный взгляд на Кудрявцева — вернее, на то, что от него осталось. Часть меня при этом подумала: 'Что я говорила. Вот он, смертный приговор'. Несомненно, худшая часть меня.

Стефан улыбался.

Чак-Чак рассовал наше с Владом оружие по карманам, из-за чего его пиджак затрещал по швам. Я узнала бритоголового громилу: это он забрал меня из 'Тюльпана', спасая от вооруженной камерами и микрофонами толпы. На нем был строгий черный костюм с галстуком, застегнутый воротничок явно причинял ему массу неудобств, вдавливаясь в бычью шею. Я еще раз по достоинству оценила его габариты. Чак-Чак ухмыльнулся, проследив за моим взглядом, и сделал шаг по направлению к Владу.

В ушах зашумело.

— Не трогай его! — завизжала я и кинулась на Чак-Чака.

Лысый детина терпел какое-то время, пока я лупила его кулаками, затем выставил вперед руку и легонько оттолкнул меня, будто какую-то назойливую шавку. Я потеряла равновесие и упала, больно ударившись копчиком.

— Ну что вы, Рита! Вам больно? Чак-Чак! — укоряющее произнес Стефан. Горилла пожал плечами, наклонился и взвалил на плечо тело Влада, словно то было легче пушинки.

— Уберите от меня свои поганые лапы! — продавила я сквозь зубы, отпихивая руки Стефана. От боли, бессилия и разочарования по щекам катились слезы. Я не понимала, что уже надрывно кричу: — Вам что, не ясно? Не трогайте меня!

Стефан лишь снисходительно качал головой и грустно улыбался.

Я стояла и смотрела, как захлопывается дверца за Владом, и Чак-Чак отваливает от джипа. Тонкие губы Стефана шевелились над моим ухом, нашептывая что-то успокаивающее; его дыхание было мятным, горячим.

— Ваш босс может гордиться вами, — перебила я его. — Вы опасный человек. А еще вы умеете красиво говорить — почти не хочется снимать навешанную вами лапшу на уши, настолько мастерски она приготовлена и подана. Браво.

— Должно быть, сложно не верить никому.

— Да, — подтвердила я, — но в моем случае это необходимость.

— Не боитесь однажды остаться одной?

— Благодаря вам это 'однажды' кажется мне ближе, чем когда-либо. Могу я поинтересоваться, куда вы забираете Влада? — Голос был плоским и тихим.

— Не беспокойтесь, с ним все будет в порядке.

— Я задала конкретный вопрос.

— Вы увидитесь совсем скоро...

— Проклятие, не моросите шаблонами! — Я сделала над собой усилие и продолжила говорить, а не кричать: — Мы увидимся тогда, когда ваш босс даст на это согласие. Когда я пойду ему навстречу.

Стефан продолжил говорить, словно и не слышал моих слов:

— Тем временем, Марго, вам надо уладить кое-какие дела. Или Александр Александрович был вашей единственной проблемой?

— Деревские, — сгримасничала я.

Стефан кивнул, изучая выражение моего лица.

— Девяносто девять процентов проблем решается очень легко: просто надо знать, на какие точки давить.

Я сразу сообразила, что в данном случае выражение 'давить на точки' следует понимать буквально.

— Черед Чак-Чака 'реагировать'? Похоже, мои проблемы стали всеобщим достоянием. Но вот что: я не хочу в этом участвовать, — и я попыталась вырвать локоть из пальцев Стефана.

— Отлично. Вы облегчаете жизнь подставившим вас подонкам. Моя очередь говорить 'браво'.

'Стефан действительно может помочь. Да и помочь ли? Можно ли назвать помощью то, что Чак-Чак надавит на нужные точки на теле Деревского?' — Эти мысли пронеслись в голове и утонули в смехе Стефана. Он склонил голову на бок, облизал губы, протянул руку и убрал с моего лица прядь волос; смотрел на меня как на что-то весьма и весьма занимательное. Возможно, он действительно находил меня, черт побери, занимательной, да только я считала его психом гребаным. В то же время он каким-то образом умудрялся выглядеть... надежно. Так же выглядят кандидаты в предвыборной гонке. Хотелось верить ему, верить, что с Владом все будет в порядке, понимаете?

Стефан со знанием дела подбивал ко мне клинья. Ему, вернее, его боссу, нужен был результат. Результат нужен был и Уна Бомберу. Меня зажали со всех сторон.

— Скажите, Стефан: если бы не зерно, вы бы и пальцем не пошевелили ради меня, я права?

— Хотите услышать правду или ложь?

— Правду.

— Да.

— Простите?

— Ответ: да, и пальцем не пошевелил бы. Но не будем об этом. В данный конкретный момент вам следует сосредоточиться на том, что вас облапошил Деревский и его женушка. Вернее, тот, кто дергает за ниточки, приводя обоих Деревских в движение, словно марионеток. Не надо так на меня смотреть, моя дорогая, и вы, и я, мы оба знаем, кто это.

— Громов.

Стефан кивнул.

Но как же Влад? Влад, Влад, Влад...

— Я... я не могу, — я почти рыдала.

— Можете. Только подумайте: они хотят отнять у вас все, ради чего вы трудились.

— Вы тоже. Того, ради кого я живу.

-С Владиславом ничего не случится. Верьте мне.

Он просил невозможного — верить ему. Так или иначе, выбора нет — за меня давно все решили. Может, я просто не видела выбора — во всем виноват метущий как в Пороге, так и в моей голове снег.

Завтра Новый год, но вместо того, чтобы заниматься приятными приготовлениями, я еду на разборку бок о бок с качком с совершенно дурацкой кличкой (или это все же имя?). Мой брат без сознания, Стефан увозит его в неизвестном направлении, в берлогу к загадочному господину М., который неровно дышит к тому, что я проглотила по воле случая. Или Константина. Или судьбы. Я мысленно послала Уна Бомбера к чертям собачьим и пристегнула ремень безопасности. Кошмарный бардак в моей жизни!

Я вздрогнула, когда перед внутренним взором всплыло видение отрубленной головы Кудрявцева. Я поклялась себе, что, каким бы проходимцем не был Деревский, а с его головы не упадет ни один волосок. Не говоря уже о том, что его голова должна остаться на плечах и только на плечах. С Деревским и его благоверной будет разбираться милиция, выслушивая их чистосердечные признания. Видите ли, я не сомневалась ни секунды, что, имея под боком такой веский аргумент, как Чак-Чак, с этим проблем не возникнет.

Ладно, пара-тройка волосков таки упадет, но не более.

Глава 29

Чак-Чак казался чем-то инородным за рулем машины моего брата. Не прекращая зубоскалить, точно сегодня счастливейший день в его жизни, он тяжело ввинтился на водительское сиденье. Я почувствовала, как просело под его тушей авто, но промолчала об этом обстоятельстве. Именно для таких, как Чак-Чак, и существуют джипы. В легковушках чак-чаки мира сего, что съевшая волшебный пирожок и увеличившаяся до громадных размеров Алиса в домике Белого Кролика.

— Вернешь оружие? — спросила я.

— Потом, — Чак-Чак завел двигатель. В гнезде зажигания маятником раскачивался серебряный брелок — мой подарок брату. Сердце екнуло.

— Чак-Чак — твое настоящее имя?

— Мне платят не за болтовню. Помнишь такое?

Чак-Чак хмыкнул, мол, а вот и я уел тебя.

— И все-таки, мне интересно.

Громила стрельнул в меня лукавым взглядом:

— Кличка. Как понимаешь, она возникла не на пустом месте. Знаешь, что такое чак-чак?

— Восточная сладость?

— А знаешь, как она выглядит? Кучка палочек из теста, залитых горячим сиропом. Так вот, Палисси, это именно то, что остается от человека, который разозлил меня — кучка косточек, залитых...

— Я поняла, — перебила я и готова была поспорить, что чувствую, как краска сползает с моего лица.

Глядя на Чак-Чака, я вдруг поняла вот что: если понадобится, я прикончу его. Откуда такая уверенность у девушки с талией, которую такой шкаф, как Чак-Чак, может обхватить ладонями? Я вспомнила залитое кровью лицо брата, почувствовала, как напрягается мое тело, и поняла, откуда. Пусть он хоть самый кровожадный мерзавец во всем Пороге — если в том будет надобность, я порешу его.

Чак-Чак знал, куда ехать. По пути он заехал в пиццерию и уже через считанные минуты (обслуживание в Кварталах бьет по всем статьям обслуживание на Левом берегу) плюхнулся обратно за руль. Он подмигнул мне, уничтожая мощными челюстями кусмяру пиццы и, как неисправный пылесос, шумно втягивая сквозь трубочку 'Ам-Незию'.

Хотя всю дорогу Чак-Чак непрерывно жевал, он ни разу не подавился. Этот мордоворот был подкован не только в вопросах ломания рук и ног, но и в том, как пожрать на рабочем месте. Кожаный руль, квадратная физиономия, — все лоснилось от жира, тоже своеобразный предновогодний блеск.

Авто затормозило у обочины. Там, где запарковался Чак-Чак, стоянка запрещена, да только бедный тот служитель закона, который укажет на это Чак-Чаку. Держу пари, у лысого детины были все необходимые связи, и он мог не волноваться, к примеру, за поворот в неположенном месте, или за проезд на красный свет. Блат, господа.

Я вышла из машины. Толстым, как сарделька, пальцем Чак-Чак указал на огороженный двухметровым забором дом и ухмыльнулся так, что у меня мурашки пробежали по коже.

— Нам туда, — пробасил он.

Приятно знать, что Деревские живут безбедно. Я позволила им насладиться последними мгновениями этой жизни, докуривая сигарету до фильтра.

Потушив окурок о глаз мраморного ангела, присобаченного возле калитки, я утопила кнопку звонка.

В динамике раздался щелчок, знакомый голос произнес:

— Слушаю.

Я взяла из рук Чак-Чака коробку, из которой он как раз достал последний кусок пиццы. На коробке был запечатлен агрессивного вида мужлан, с бронзовым загаром и богатырскими ручищами — механический Николай собственной персоной. Повар на вывеске пиццерии 'Вояж' не шел ни в какое сравнение с этим диким буйволом.

— Доставка пиццы 'Механический Николай', — сказала я.

Динамик заскрипел, на мгновение воцарилась тишина.

— Я не заказывал пиццу.

— Боюсь, мы немного иного мнения на этот счет.

— Вы, ребятки, должен вам сказать, наглеете не по дням, а по часам!

— Послушайте, уважаемый: у меня в руках горячая пицца, и она ждет, когда за нее заплатят.

На 'уважаемом' меня перекоробило.

— Ладно, черт с вами. Открыто.

Не черт, а Чак-Чак.

— Ловко, — хищно осклабился громила, выставляя напоказ зубы с застрявшей между ними петрушкой. Или чем бы ни была та зеленая ерунда.

Я толкнула калитку.

Совершено прелестный дворик, с газоном, беседкой и посаженной среди фруктовых деревьев маленькой сосной. Единственное, что выпадало из ансамбля, — псевдоразумный декор, сверкающий любопытными глазенками.

Я поднялась на крыльцо и остановилась перед дверью. Чак-Чак негодующе сопел за моей спиной, не зная, куда пристроить жирные клешни; держал их подальше от дорогого пиджака. Сразу видно, кому плевать на участь тех, кто живет в этом доме. Да разве может быть иначе в случае с тем, кто за двадцать минут проталкивает по пищеводу почти килограммовую пиццу, запивая все мегасладкой 'Ам-Незией'?

Шаги. Звякнул замок. Дверь распахнулась. На пороге, в сиреневом свитере из тончайшей шерсти, легких бежевых брюках, тапочках с логотипом известного бренда, и с выражением на лице 'мне под нос подсунули навоз' стоял Лев Деревский. Я видела, как вытягивается его лицо, выпучиваются глаза, распяливается рот, как он делает маленький шаркающий шажок назад.

— Что вы здесь делаете? — выдохнул он. Казалось, Лев вот-вот свалится в беспамятстве. Он стал белым, как полотно, на левом виске забилась жилка. Мне доставляло несказанное удовольствие подмечать все это.

— Разношу пиццу, — я улыбнулась. — Можете не давать мне на чай, я не обижусь. Но вообще, должна вам сказать, безработица — страшная штука.

Лев попытался захлопнуть дверь. Именно что попытался.

Чак-Чак уперся ручищей в дверь, мышцы под его пиджаком вспухли.

— Здрасьте, — осклабился качок и прищелкнул языком.

Лев метнулся в сторону, но Чак-Чак впился жирной лапищей в горловину его свитера.

— З-здравствуйте, — прохрипел Лев, выпучивая глаза.

Чак-Чак кивнул, мол, так намного лучше, и разжал пятерню. Подойдя к окну, он вытер руки о штору из деликатного текстиля. Пистолеты он оставил в машине, впрочем, это отнюдь не способствовало смягчению его образа ходячей угрозы. Лев, должно быть, не на шутку испугался, решила я, наблюдая за тем, как он приваливается к стене, дыша часто и неглубоко. Его лицо теперь идеально сочеталось с платиновыми волосами. Еще бы не испугаться такого, как Чак-Чак!

— Вы знаете, что мне нужно, — закрывая входную дверь, сказала я. — Обсудим это за чашечкой кофе?

— Если вы немедленно не уберетесь, то я... — Лев проглотил окончание фразы, нервно зыркнув на Чак-Чака. Тот в свою очередь прошел языком по верхним зубам и сыто срыгнул.

— Не ерепеньтесь, Лев. То вы — что? Позвоните в милицию? Интересно, а что будет, если я попрошу этого молодого человека переговорить с вами с глазу на глаз? Держу пари, камера пыток покажется вам релаксирующим местом отдыха, уважаемый Лев Как-Вас-Там. Так что прекратите грубить.

Я обнаружила в себе доселе неизведанный закоулок, битком набитый угрозами или, если следовать Разговорнику Александра Кудрявцева, 'дружественными посылами'.

Я бросила коробку из-под пиццы на столик для корреспонденции. В доме было тихо; я нехотя перевела взгляд с лестницы, ведущей на второй этаж, на Деревского. Умей сосредотачиваться — гласит одно из моих правил. И я сосредоточилась.

— Пожалуйста...

— Я тут подумал, а не завалить ли тебе, дружок, пасть, — Чак-Чак ткнул в нос Льва пальцем.

— Мне вот что покоя не дает, — проговорила я вдумчиво, — сколько Громов предложил вам? Сколько стоило дело всей моей жизни? Ладно, можете не отвечать — Громов ответит.

— Отпусти меня, ты... ты... — Лев подбирал оскорбление, однако что бы он ни подобрал, оно аукнется ему с лихвой, — животное!

— Не стоило этого говорить. — Я покачала головой. Не хотела бы я сейчас оказаться на месте Льва.

Сиреневый дизайнерский свитер Льва оказался в кулаках Чак-Чака. Громила пару раз встряхнул блондина, да так, что у того стукнули зубы. Белобрысая голова болталась на плечах, будто тряпичная, пришитая на тяп ляп и готовая в любую секунду оторваться и откатиться под вышеупомянутый столик для корреспонденции.

— Да я проглочу тебя и не поперхнусь, — прорычал Чак-Чак в побелевшее лицо мужчины, — червяк, — почти ласково добавил он.

— Где Арина?

— Вы не понимаете!..

— Нет, это вы не понимаете! Вы подставили меня. На кону 'Темная сторона', моя практика, моя репутация. У меня выдалось не самое фееричное утро, так что советую быть чуть более сговорчивым.

— Постой, Палисси, я еще не закончил, — сказал Чак-Чак и, одной рукой прижав Льва к стене, второй схватил его за мизинец. — Слушай сюда, конь: если ты будешь продолжать препираться, я сделаю твою руку похожей на ершик для чистки унитазов. Чтобы собрать потом твою руку, косточка к косточке, и вновь научиться подтирать ею свой вонючий зад, тебе потребуются месяцы операций и реабилитации. Я знаю, о чем говорю. У меня в этих делах впечатляющее реноме.

— Где Арина? — повторила я.

— В спальне, — выдохнул Лев, — наверху.

Я шутливо отдала ему честь.

На его лбу и над верхней губой выступили капельки пота; он с ужасом смотрел на свой мизинец, обернутый ладонью Чак-Чака, словно сосиска в тесте. Сговорчивый тип. Такие, когда их прижмут, продадут друзей и мать родную, только бы их не трогали. Хотя... можете осуждать меня, но я могу понять Льва: когда рядом ошиваются такие, как Чак-Чак, вы сделаете все, лишь бы увеличить дистанцию между вами.

Я поднялась по лестнице. Ладони вспотели, и я вытерла их о штанины.

— Чак-Чак, — позвала я, остановившись на верхней ступеньке, — отпусти его. Мы же в гостях.

В ответ послышалось рычание, словно я только что отобрала у голодного пса кость. Кто был костью, а кто — псом, вероятно, и так очевидно.

В коридор второго этажа свет проникал сквозь завешенные тончайшей тюлю французские окна. Прекрасное зимнее утро! Я притормозила у одного из окон и смахнула облако тюли; отсюда открывался великолепный вид на ухоженный садик. Слишком живописно и умиротворенно, чтобы быть правдой. От прикосновения тюли чесались руки.

Приоткрыта единственная дверь в конце коридора.

Я оказала в роскошно меблированной спальне.

На кровати, расчесывая длинные и блестящие, как шелк, волосы, сидела Арина Деревская. Она посмотрела на меня, в руке — расческа, на лице — нечитаемое выражение. Казалось, ее не обеспокоило мое появление.

— Отличный спектакль, — похвалила я, голос прозвучал резко и сипло. Я вдруг поняла, что рядом с Ариной кажусь самой себе... грубой и неотесанной, что ли. Есть такой тип женщин, рядом с которыми ваша самооценка оказывается в минусе. Не менее резким и сиплым голосом я добавила: — Из вас бы получилась великолепная актриса.

— В самом деле? — Женщина отложила расческу.

— Чего?

— Маргарита, вы в самом деле считаете, что то был спектакль?

— Дерьмо. Ладно, раз уж вы так хотите, давайте разберем пластилиновый домик по кирпичикам. Итак, объясняю: поскольку с вами все тип-топ, соответственно, злые языки, утверждающие, что вы спятили, лгут, то да — я, черт побери, действительно считаю, что то был спектакль.

Арина с любопытством смотрела на меня. В последнее время люди (и не совсем люди) только и делают, что смотрят на меня с любопытством, будто я преподношу им ну дико интересную информацию. А я ведь даже не умею красиво говорить. Не говоря уже о том, чтобы написать.

— Я думала, вы сообразительней, Маргарита.

О, да, я просто млею, когда люди говорят подобное. Сжав руки в кулаки, сквозь туман злости я вымучила улыбку:

— Что поделать, дурная моя голова. Собирайтесь, Арина, вы поедете со мной.

Черноволосая рассмеялась. У нее был чудесный звонкий смех. Я вспомнила собственный хрипловатый смех и поморщилась. Многие говорят, что у меня женственный смех. Лгут, разумеется. В этой так называемой 'женственности' виновата пачка сигарет раз в два дня. Арина же, бьюсь об заклад, не курила.

Передо мной сидела дьявольски привлекательная женщина и заливалась переливчатым смехом, словно я только что отмочила неплохую шутку. Или выставила себя на посмешище.

Стиснув зубы, я шагнула к ней. Все еще смеясь, Арина посмотрела на меня. По коже скользнул ветерок, точно чье-то дыхание. Только вот чье? Я замерла как вкопанная. Кроме нас с Ариной в комнате — никого. Или я ошибаюсь? Последние годы я только и делаю, что торчу в комнатах, в которых подобный ветерок в итоге оказывается дыханием ребят из потустороннего мира. Чаще, чем хочется — агрессивно настроенных ребят.

Мне поплохело от одной только мысли, что и на этот раз ветерок может оказаться не таким уж ветерком.

И вот тут-то и стала очевидна неискренность смеха Арины. Так смеются прекрасные злодейки на большом экране. Черт возьми, с досадой подумала я, а ведь сука не так проста, как может показаться на первый взгляд. Я шлепнула ладонью по губам, не позволяя истеричному смешку в пух и прах разнести то, что осталось от моей крутости.

Поправка первая: я тоже была лучшего мнения о своих умственных способностях. Поправка вторая: слово 'спектакль' в ее случае действительно неуместно. Спектакль был по части Льва.

Мысли замигали в голове подобно лампочкам новогодней иллюминации.

Арина — главная в паре Деревских; не Арина сопровождала Льва, а Лев сопровождал Арину на тот злополучный спиритический сеанс. Я вспомнила и прокисшие на глазах сливки, и невнятное бормотание на вызове, и состояние, в котором она покидала 'Темную сторону'. Девочка просто выложилась по полной программе, улавливаете?

Я охнула, когда ветерок окреп и вжался мне в спину, растекаясь между лопаток колючим холодом, стекая за джинсы, вдоль ног, в ботинки. Делишки идут все гаже и гаже.

Комната остывала; дневной свет мерк, как если бы невидимая рука вырвала с фундаментом дом и швырнула в реку, и теперь он величественно, грузно шел на дно. Да только сквозь щели в спальню вливалась не ледяная вода. А приторная концентрированная жуть.

Я была рыбой, пойманной на крючок, совсем как тот карась, которого мы с Владом однажды поймали на хлебный шарик.

Мой 'хлебный шарик', вернее, его половина, сидел передо мной и глумливо улыбался, сверкая жемчужными зубами.

Арина Деревская обладала весьма незаурядными способностями. Не удивительно, что Громов остановил свой выбор на ней. Тот еще мерзавец! Я стиснула зубы. Он прощупывал меня тогда, в 'Темной стороне', когда пришел с предложением выкупить организацию. Разумеется, наперед знал, что я дам ему от ворот поворот. Все это время играл со мной. Все это время я жила с проглоченным крючком.

Громову было недостаточно запятнать мое имя. Он решил запятнать мою душу; проведи я после того спиритического сеанса с Деревскими хоть один вызов, и 'помутилась рассудком' стало бы славным комплиментом в мой адрес. Я представила заголовки газет, вопящие о том, что следующей 'жертвой' Риты Палисси стала... она сама!

Арина отработала каждый нолик в чеке, который вручил ей Громов; натравила на меня некоего мертвого парня с исключительно замораживающим дыханием; вручила ему удочку с крючком, на котором трепыхалась я. А сейчас она хотела помочь ему выловить и разделать меня — не иначе, исполняла роль инструктора по рыбной ловле по эту сторону бытия. Ловко, как сказал бы Чак-Чак.

Я застонала.

— Черт! А повременить с запугиванием нельзя?

Арина грациозно пожала плечами, бретелька ночной сорочки соскользнула на предплечье. Она поправила ее, улыбнулась мне.

Так вышло, что эта ее улыбка врезалась в мою память, как нож в растаявшее масло.

— Не чертыхайтесь. Извините.

Я бросилась к двери, но она захлопнулась перед моим носом, и я отнюдь не грациозно врубилась в нее лбом. Внезапность удара привела меня в чувство. Вцепившись в ручку, я попыталась провернуть ее. Бесполезно. Ручка замерзала, пока не стала настолько холодной, что боль пробежала по руке. Да-да, история повторяется, с пресыщенностью подумала я, войти легче, чем выйти.

Я схватила стул и направилась к окну, полная решимости разбить его; спуститься со второго этажа не проблема. Но так уж вышло, что проблема таки была: за окном ничего не было. Некуда спускаться. Я имею в виду, действительно некуда. Такой тьмы не бывает даже самой темной ночью.

В нашем мире — да, не бывает.

На стекле образовались капельки влаги. Мне казалось, что я слышу, как они потрескивают, превращаясь в льдинки. Льдинки ссыпались на паркет, будто маленькие бусинки. Здесь и сейчас было запредельно холодно. Я замерзла, не смотря на треклятое зерно.

Я отшвырнула стул, он что-то перевернул — то ли декоративную вазу, то ли горшок с цветком, не важно.

— Чак-Чак! — завопила я.

— Какое необычное имя, — заметила Арина. — Или это кличка?

Мне хотелось схватить Деревскую за волосы и задать ей хорошую трепку — такую, чтобы надолго запомнила. Но на ее лице буквально читалось: 'Тебе до меня как до гребаной Луны, куколка'.

Познакомьтесь, Арина Деревская (или то, как она себя называет). Тоже не суть важно.

— А, дьявол, — в сердцах бросила я и сделала инстинктивный шажок ближе к свету.

Тьма собиралась по углам, накатывала на единственный источник света — ночник на прикроватном столике... Я лихорадочно соображала, как выпутаться из сложившейся явно не в мою пользу ситуации. Однако мой внутренний генератор гениальных идей заело на отметке 'бестолковое': например, разорвать круг силы (которым здесь и не пахло), или встать в оборонительную позицию (от которой толку, как от дыры в башке, учитывая происхождение моего пока что невидимого противника). Внутренний голос, переходя на ультразвук, твердил: 'Сделай хоть что-нибудь! Не стой бревном, иначе тебе крышка!'

— Нет-нет, — улыбнулась Арина; ее глаза были калейдоскопами, в которых складывались фантастические узоры. — Вы не настолько значимы, чтобы он пришел за вами.

До меня не сразу дошло, о чем это она. А когда дошло, я онемела. Сюда бы Стефана, глупо подумала я, Арина бы открыла ему глаза. Ведь она не только треплется, но и демонстрирует.

Я с некоторым неодобрением обнаружила, что дышу отрывисто и быстро, как какая-то припадочная. Желудок словно гвоздями нафаршировали. Спокойней, Палисси.

— Обычно мне твердят... — я запнулась, и уставилась на дверь, — обратное, — странным, деревянным голосом закончила я.

За дверью послышались шаги — медленные, тяжелые, завораживающие. Будто шел кто-то очень... большой. Пол вздрогнул под моими ступнями: раз, другой, третий... Естественно, я была напугана, но держала себя в руках и хотя бы не вопила по-девчоночьи. Вопрос в том, насколько меня хватит. Когда я завоплю от ужаса. Ваши ставки, господа.

— Время веселиться, — пробормотала я, когда заскрипела дверь.

Я еще сварливо подумала, мол, и эта дверь в сговоре, когда по комнате прокатилась волна запредельного холода, полоснув по ногам, вынудив меня вцепиться в спинку кресла, чтобы не упасть.

Когда я была ребенком, я зажмуривалась, когда что-то пугало меня. В ход также шли ладошки, которыми я закрывала лицо, или одеяло, которым укутывалась с головой. Помню, в моей комнате был платяной шкаф. Его дверцы, если их плотно не прикрыть, открывались, что всегда сопровождалось пробирающим до потрохов скрипом. Иногда дверцы открывались посреди ночи, и тогда я не помнила себя от ужаса: лежала в темноте, боясь пошевелиться, с твердой уверенностью, что из шкафа вот-вот вылезет злобное чудовище и проглотит меня вместе с пижамой и одеялом, или, чего хуже, утянет за собой.

И вот, детские страхи нашли меня в двадцать три года, вопреки лжи взрослых — очень даже ненадуманные страхи. Я, впрочем, не столько боялась злобного чудища, сколько неизвестности.

Я смотрела на открывающуюся миллиметр за миллиметром дверь, и мне хотелось зажмуриться. Но я продолжала стоять и смотреть. А знаете почему? Я не хотела ничего пропустить, дабы дать объективную оценку проделанной Ариной работе. И еще раз напомнить себе, почему Богдан гребаный Громов — не жилец.

Ночник замигал; ореол света то растягивался, то сужался. Моих пяток коснулась тьма. И, кажется, у меня созрел хоть какой, но план.

Дверная ручка стукнулась о стенку.

Скрип прекратился.

Дверь открылась.

Забавно, но я была готова побиться об заклад, что чувствую, как седеют мои волосы, один за другим. Или это мое воображение? Я бы не уповала на воображение. Оставим это менее практичным людям.

За дверью темно хоть глаз выколи, но я все же что-то увидела. Что-то, что вынуждено было наклониться, чтобы войти в комнату. Мне показалось, будто оно... мохнатое.

Чубакка, старина, ты?

Глава 30

Доводилось ли вам сталкиваться с чем-то, что не вписывается в ваш такой привычный уютный мирок? К чему нельзя применить трепетно-придурковатые отмазки, мол, а, фигня, померещилось.

И что, в конце концов, оставляет глубокий скол на вашей душе.

Если да, то, мой вам совет: немедленно обнулите ваш счетчик паранормального опыта. Считайте, что вы ничего не видели. Поскольку то, что увидела я...

То, что увидела я в дверном проеме, замешивало из моих мозгов тесто и выпекало из него пирожки, которые потом намеревалось проглотить.

Я прыгнула... окей, окей, не прыгнула, а нескоординировано дернулась, глупейшим образом навалившись на Арину Деревскую. Готова спорить, она удивилась. Я тоже, душенька, я тоже.

Ногти Арины впились в мое лицо. Я закричала. Моя нога угодила в прикроватную тумбу. Ночник свалился с тумбы и, мигнув, погас.

И пришла тьма.

Я не видела даже кончик носа. Сказать, что это было страшно — мало. Ведь это было настолько страшно, что я всерьез испугалась за свое коматозное сердце. Подо мной брыкалась и ругалась Деревская, ее ногти полосовали мое лицо и шею, но адреналин притуплял боль.

Деревской почти удалось спихнуть меня на пол, когда я опомнилась.

Отведя назад сжатую в кулак руку, я ударила.

Мне показалось, что я сломала руку. Может, и сломала. В ушах звенело. Я подмечала происходящее без внутреннего содрогания: что-то горячее застилает глаза, сочится сквозь ресницы; Арина обмякает подо мной; я соскальзываю с кровати и пытаюсь поднять ее на руки; над кроватью нависает тень. Эта тень... это существо, оно была громадным. Таким же громадным, как в вашем самом худшем кошмаре.

Пропало ощущение масштаба. Я находилась где угодно, но не в спальне Деревских; мягкий ворсистый ковер под ногами как единственное напоминание о том месте, в котором сейчас распускается прекрасное снежное утро. И то не уверена, что, стоит мне сделать шаг, и я не провалюсь в пустоту.

Пошатываясь, я держала на руках Арину.

— Возьми ее, — сказала я поразительно ровным голосом. — Не меня.

Я не ожидала, что мне ответят. Но ответ пришел — мой собеседник засмеялся. По крайней мере, я окрестила этот звук именно смехом. Люди вообще любят навешивать ярлыки на то, что не подлежит навешиванию ярлыков. Но так чувствуешь себя немного спокойней, уверенней. Это был смех? Так точно, это был смех. Видите, как просто? И все-таки отсутствие света — большое везение; мне не хотелось знать, как выглядит рот, произносящий эти слова:

— Почему?

— Так будет правильно.

— Правильно?

Я молчала, не зная, что ответить. Казалось, прошла вечность, прежде чем пытливый собеседник выплюнул свой третий вопрос:

— Как звать тебя?

Если есть возможность, лучше не говорить свое имя. Но в моем случае игнорировать дьявольскую говорящую гору чревато.

— Рита Палисси.

— Медиум. — Меня обдало ледяным порывом, выдавливающим из глаз слезы. — Я могу забрать вас обеих.

По ту сторону реклама не сослужит вам хорошей службы. Колени подкашивались.

— Да, можешь. Но не я нужна тебе.

— Как раз ты.

— Послушай! Она сильнее меня, она призвала тебя, ее и бери.

— Она не сильнее тебя.

— Однако именно она призвала тебя, — повторила я. — Я бы не посмела. — И это была чистая правда.

— Почему?

Что на этот вопрос можно ответить потустороннему монстру? Вновь — правду и ничего кроме правды, какой бы постыдной она ни была.

— Потому что боюсь.

Внезапно мои руки опустели.

Потусторонний Чубакка зашагал прочь.

...Небо было по-зимнему далеким, ясным. Я стояла на коленях возле кровати; на одеяле и белоснежных наволочках алели капли крови; осколки разбитого ночника вдавливаются в колени; дверь в спальню приоткрыта.

Я скомкала в кулаке простынь и вытерла ею лицо. На ткани остались бурые мазки. На полусогнутых ногах я вышла в коридор и спустилась по лестнице. Споткнувшись, я растянулась на полу прихожей. Чак-Чак тут как тут: обвив рукой мою талию, помог дойти до дивана.

— Ничего себе! — Качок присвистнул, окидывая меня взглядом. — Ты что, с медведем сцепилась?

— Где Деревский?

— Здесь. Где же еще?

Лев сидел в кресле, таращась на меня полубезумными фарами. Теперь, когда Арины нет, он был второй, спасительной половинкой 'хлебного шарика'. Я попросила Чак-Чака принести мне воды. Но он пропустил мою просьбу мимо ушей.

— С ума сойти, — плечистый детина немигающе таращился на меня. — Десять минут назад ты выглядела как конфетка... Что, черт побери, у вас там стряслось?

— Никакого черта, — я поморщилась.

— У тебя волосы поседели.

— Просто принеси мне воды, окей?

— Палисси, ты похожа на невесту Франкенштейна.

— Зато ты — на актера разговорного жанра, — огрызнулась я. — Или на потенциального безработного.

Мрачно ухмыляясь, Чак-Чак ушел. Четверть минуты спустя послышался звон посуды и звук льющейся воды.

— Где Арина? — спросил Лев Деревский; он вжимался в кресло с таким усердием, словно хотел раствориться в нем.

— Далеко.

— Далеко? — переспросил входящий в гостиную Чак-Чак. Он вручил мне стакан, до краев наполненный водой. Пока я донесла стакан к губам, половина расплескалась на мои джинсы, так меня била дрожь. — Мне привести ее?

— Ну приведи, если сможешь, — я глотнула воды и закашлялась, когда Чак-Чак вышел из гостиной. Не надо обладать вселенской проницательностью, чтобы понять, куда и за кем этот дубина потопал. — Стоять! Ты что, до сих пор не въезжаешь? Посмотри на меня! — срывающийся голосом попросила я. Здоровяк повиновался все с той же обескураженной физиономией. — Ну как, ты все еще думаешь, что я с медведем сцепилась? Или, может, мне это Деревская наваляла? Не будь идиотом!

— А-а-а. — Чак-Чак приоткрыл от удивления рот. — Понял. Эти ваши спиритические штучки-дрючки. Деревская что, тоже была... того?

— Вот именно что 'была'.

— Что ты сделала с моей женой? Где Арина? — дурным голосом завопил Лев, вскакивая с кресла. — ГДЕ ОНА?

Он бросился на меня, но Чак-Чак без видимых усилий закинул его обратно в кресло, будто забил трехочковый. Нависнув над блондином, здоровяк ткнул в него указательным пальцем.

— Закрой. Свой. Говенный. Рот.

Лев накрыл лицо руками и зарыдал. Глядя на рыдающего мужчину, который еще недавно виртуозно лил на мою голову клевету, мои нервы не выдерживали. Если я немедленно не возьму себя в руки, то быть истерике.

— Я не знаю, Лев, — прошептала я, — не знаю.

Есть вещи, которые не стереть из памяти, не смягчить временем. Увиденное там, в спальне, было из разряда именно таких вещей. Выход есть: загнать воспоминание в самый темный угол памяти и навесить на него замок. Что я и сделала.

Я понимала, что зажата со всех сторон. Тот же Чак-Чак будет серьезным противником. Я видела, на что способна его стокилограммовая туша. Если Деревский ему на один зубок, то меня он и подавно, не прилагая абсолютно никаких усилий, размажет по асфальту, превратит в горку окровавленных косточек. Я была также опасна, как и любая другая худенькая девушка.

Согласна, чертовски странно, что я до сих пор жива, когда вокруг столько грязи и негодяев.

Ладно, не так, чтобы жива в классическом понимании слова. Но и не мертва, правильно?

Чак-Чак захлопнул дверцу за Львом, обошел авто и сел за руль. Я щелкнула ремнем безопасности и откинулась на сиденье. Что дальше?

Глава 31

Я всегда отдавала себе отчет, что монстров хватает как в нашем мире, так и в мире духов. Именно поэтому я старалась играть по-честному, с уважением. Выдерживать дистанцию. Спасибо Арине, что разнесла мою осторожность в пух и прах. Из-за нее под удар попала моя душа. Вдобавок, я обзавелась новым знакомым, который однажды не прочь забрать меня в прекрасные мертвые дали. Насыщенный конец года, а?

От незнания, что случилось с Деревской, меня кидало то в жар, то в холод. Вообще-то я заметила, что насилие как таковое перестает пугать, когда рядом оказываются потусторонние ребята. Я хочу сказать, ваше тело пропитано страхом, но вы понимаете, что бояться надо отнюдь не физической расправы. Конечно, радости мало схлопотать по физиономии, но куда хуже увидеть нечто, что вспорет ваш рациональный мирок, как перьевую подушку. Физически вы будете в норме, но психологически — развалиной; изношенным и разодранным, как пара дешевых кроссовок.

Чак-Чак сказал, что у меня волосы поседели. Я, впрочем, не спешила оценивать причиненный ущерб. В качестве бонуса, у меня до сих пор дрожали руки, и дергался указательный палец на левой кисти. В остальном физически я была в порядке. Психологически вроде тоже. Возможно, пока что. Время покажет. Если будет у меня это самое время.

Босс Церкви механизированных. Уна Бомбер. Стефан. И, естественно, Громов, которому я планировала нанести дообеденный визит.

Я не спешила вкладывать мобильник в руку Деревского для звонка его адвокату, господину Пальто-Панцирь-За-Пять-Штук. Громов тщательно спланировал свой бенефис, что заняло у него не день и не два, вот и я могу потерпеть пару часиков.

Бодя ответит за содеянное. За то, что, однажды посягнув на мое сердце, решил посягнуть на мою душу. Какой же ты все-таки козел, Богдан! Зная меня все эти годы, ты должен был давно понять, что проломить мне голову намного проще, чем сердце. Или душу.

А потом случилось то, что заставило меня поверить в Его Величество Случай: нас как ни в чем не бывало обогнал 'мерседес' Громова.

— Чак-Чак, — мой голос был хриплым от волнения — гнусный во всех отношениях голос, — видишь этот серебристый 'мерс'? Езжай за ним, но чтобы водитель не заметил хвост.

Качок злобно осклабился.

Так мы и катили по Кварталам, по направлению к реке, пока 'мерседес' не затормозил и не запарковался на врезанной в тротуар стоянке, напротив какого-то ресторанчика.

— Поезжай, поезжай! — зашипела я, вжимая голову в плечи и сползая по сиденью. — Свернешь на следующем повороте и припаркуешься там.

— Палисси, в тебе пропадает заправский бандит!

Я пропустила его слова мимо ушей. Тем временем, дверца 'мерседеса' открылась и на расчищенный от снега асфальт ступили дорогие замшевые ботинки на шнуровке. Серые джинсы. Коричневая кожаная куртка. Рыжие волосы аккуратно уложены. Выспавшийся, элегантный, опрятный. Не подозревающий о том, что я прожигаю его взглядом. Я вдруг почувствовала себя аллигатором в засаде, готовящимся сомкнуть челюсти на подошедшем к воде олене.

— Олень, значит, — пробормотала я. — Гребаный олень, черт бы тебя драл.

— Может, расскажешь, что происходит?

Следуя моим указаниям, Чак-Чак свернул и припарковался возле закрывшегося на дневное время суток тату-салона. Я не сразу сообразила, почему у меня жжет в груди. Оказывается, я задержала дыхание. Сделав глубокий вдох, я приказала:

— Жди в машине, я скоро вернусь.

— Не-а. Не катит.

Я посмотрела на Чак-Чака.

— Отлично. Идем. Только вначале просвети меня: как быть с Деревским. Может, сделать ему новогоднюю скидку и оставить в машине? Тогда я уж точно лишусь второй половинки 'хлебного шарика'.

— Хлебный... — здоровяк нахмурился. — Хлебный — что?

— Я хочу сказать, что Деревского нельзя оставлять одного. Никаких 'но', — предупредила я.

И, отстегнув ремень безопасности, вышла из авто.

— То был что, дружок твой? — беззлобно полюбопытствовал Чак-Чак.

— Да, то был мой дружок.

— То был Громов, — Лев с отвращением уставился на меня с заднего сиденья. — Он оценит твое исполосованное лицо.

Мой голос не дрогнул:

— А как же, Арина ведь старалась.

Я не стала говорить ему, что раны от арининых ногтей болели уже не так сильно, как полчаса назад... Позволив вспышке надежды затмить доводы здравого смысла, я осторожно сжала правую руку в кулак. От пронзившей руку боли на глаза навернулись слезы. Нет, с этим придется помучиться. Судя по ликующей гримасе, Лев по-своему истолковал мои слезы. Ну и пусть.

— Будешь вспоминать о ней всякий раз, глядя в зеркало, — заверил он.

'Зато ты забудешь о ней уже завтра'.

Много оскорблений крутилось на языке, но я не стала опускаться до его уровня. Если ему хочется, пусть думает, что я оплакиваю свой загубленный товарный вид. Деревский не знал ни о моей коматозности, ни о паршивом зерне 'А'. Ах, блаженное незнание.

— Ага, — улыбнулась я, захлопывая дверцу.

Стекло опустилось, и Чак-Чак перегнулся через пассажирское сиденье.

— Уверена, что не нуждаешься в сопровождении? Я могу оглушить Деревского и засунуть в багажник, — это было произнесено совершенно будничным тоном. — Багажник-то вместительный... Не бузи, конь, я не шучу, — Чак-Чак свирепо зыркнул на блондина.

— Да, уверена. Скоро вернусь.

Под подошвами хрустел снег; из-за колючего мороза правая кисть налилась пульсирующей тяжестью. На полном ходу я толкнула дверь и вошла в ресторанчик, запустив за собой снежинки, которые тут же осели капельками на паркет. При взгляде на холодильную витрину я с удивлением резюмировала, что не отказалась бы от завтрака. Неужто после пережитого я все еще могу думать о еде? Выходит, что да.

А вот и Богдан — за дальним столиком, со светским видом, с утомительной постной физиономией изучает меню. Он выглядел явно не собирался портить мой праздник души и именины сердца, сваливая раньше времени.

Никто не остановил меня, когда я вошла в уборную. Я умылась, и вода на дне раковины тут же приобрела едва заметный ржавый оттенок. Оторвав сразу четыре салфетки, я промокнула лоб, щеки, подбородок и шею. Ранки больше не кровоточили, процесс заживления, благодаря зерну, набирал обороты. Выкинув салфетки в мусорное ведерце, я открутила кран с холодной водой и сунула под него правую кисть. Словно обожглась огнем.

Было еще кое-что...

Я коснулась седой пряди, как лунная дорожка, тянущаяся от корней до кончиков. Как последний штрих в наведении удушающей красоты (все ради Боди), я скрыла седину в переброшенных на левую сторону пробора волосах, и заставила себя улыбнуться своему отражению. Улыбка вышла жуткой.

— Ну же, Палисси, ты можешь лучше.

Нет, не могла: перед глазами появилась отрубленная голова Кудрявцева, следом — лежащий без сознания Влад... А, к черту.

Я вышла из уборной и зашагала прямиком к Богдану Громову.

Громов все еще был поглощен меню. Фактически, он зафиксировал мое присутствие лишь тогда, когда я взялась за спинку стула и отодвинула его, чтобы сесть.

— Значит, омлет с беконом, томатами и шампи... — он запнулся на полуслове.

— Приветули. Не спеши заказывать, окей? Девушка! — Я села и подняла руку, подзывая официантку.

Миниатюрная официантка не заставила себя долго ждать.

— Еще одно меню, будьте добры, — попросила я.

— Секундочку.

В ее случае — в буквальном смысле секундочка.

— Позовите, как будете готовы сделать заказ, — улыбнулась официантка, вручая мне меню, и упорхнула так же быстро, как появилась.

— Губа не дура, да, Богдан? Место не из дешевых.

— Рита...

— Итак, — я открыла меню на первой странице, — как обладатель уточенного вкуса, что рекомендуешь? 'Цезарь'? Нет, для 'Цезаря' рановато. Так-так... — Я переворачивала страницу за страницей. — Может, оладьи с кленовым сиропом? Нет, лучше мюсли с холодным молоком. И фрукты с медом. А из горячих напитков... кофе грубого помола. На правах твоего возлюбленного конкурента, так уж и быть, позволяю тебе заплатить по счету, — я заговорщицки подмигнула и вновь подозвала официантку.

Я проворковала свой заказ. Пришла очередь Богдана. Стоит отдать ему должное, он быстро оклемался от первого потрясения. Его голос был почти таким же самодовольным и зычным, как обычно. Но даже Богдан, каким бы притворщиком он не был, не настолько искусен, чтобы скрыть скользящий в голосе страх, словно подводное течение, сотнями микроскопических иголок колющее ноги. Я чувствовала его страх комом, застрявшим в моем горле. Страх окружал его липкой аурой... Стоп, какого черта? Я чувствовала его страх! Еще одно проявление зерна 'А'? Нет, не хочу ничего знать. Даже если мне удастся выпутаться из всей этой передряги, я не буду лезть из кожи вон, чтобы узнать обо всех дарованных мне зерном возможностях. Я бываю такой нелюбознательной.

Кроме нас, в ресторанчике было четверо посетителей, потягивающих кофе и шуршащих утренними газетами. Идиллия.

— Ты был очень плохим мальчиком, Богдан, — сказала я, закидывая ногу на ногу. — Не жди от Деда Мороза ничего, кроме горки углей.

Наши глаза встретились. По коже словно пробежал электрический разряд, но, в отличие от Богдана, который скривился и передернул плечами, я не шелохнулась.

— Меньше всего ожидал встретить тебя... здесь.

— О, не сомневаюсь. Иначе не сунул бы сюда свой нос.

Он нахмурился, и между медного цвета бровями залегла морщинка.

— Не понимаю, чем тебе не угодил мой нос.

— Всем угодил. Мне, между прочим, всегда нравился твой нос.

— А мне твои глаза, — он улыбнулся своей фирменной обезоруживающей улыбкой, и подался ко мне. — И губы. А твои ноги... они кажутся бесконечными.

— Ну-ну, полегче. Ты смущаешь меня.

— Разве? А мне всегда казалось, что это невозможно.

— Чепуха! Еще как возможно. Последний раз это произошло не далее, чем позавчера, когда ты был в 'Темной стороне'.

Он в притворном удивлении выпучил глаза:

— Не может быть!

Я важно закивала:

— Свиньей буду, если солгала.

— И чем же я смутил тебя?

— А тем, что я вдруг почувствовала жгучее желание превратить твою красивую голову Кена в полигон для моих кулаков. Учитывая то, что раньше это желание никогда не было столь сильным, мне пришлось нелегко.

Громов потрясенно моргнул.

— Что? — выдохнул он.

— Нет, Бодя, на этот раз это не слуховые галлюцинации. А забавная действительность. Я объясню, почему забавная: вместо того, чтобы переломать тебе вначале руки, потом ноги, я сижу и продолжаю трепаться. А знаешь, почему я продолжаю сидеть и трепаться?

— Достаточно, Палисси. Твое утомительное кривляние не способствует пищеварению, — Громов напустил на лицо пресыщенное выражение. Я невольно задалась вопросом: сколько еще он продержится, прежде чем сорвется? — В тебе столько негатива! Неисчерпаемый источник. Я вот что слышал, — он зыркнул по сторонам и, убедившись, что никто не подслушивает, самодовольно продолжил, — что вчера на 'Темную сторону' выдали ордер на обыск.

— Ублюдок.

— И что по удивительному стечению обстоятельств именно вчера ты пропала с радаров общественности. Тебя ищут, Рита. Ты принесла много горя в семью Деревских.

Ей-богу, еще чуть-чуть, и, плюнув на все, я бы размазала его по холодильной витрине!

Я вспомнила слова отца: 'Собаки лают, а караван идет'. Так что, давай, караван, иди дальше.

— Я задала вопрос, — напомнила я, взывая к самоконтролю. — Спросила: знаешь ли ты, почему я продолжаю сидеть и трепаться, вместо того, чтобы доставить тебе массу неприятных ощущений?

Звук удара кулака о столешницу, звяканье столовых приборов. Я открыла глаза и улыбнулась. Ага, такого Громова я знаю очень хорошо.

— Как тебе такой ответ, Рита: нет, черт побери, не знаю. Я в принципе не знаю, почему ты появляешься, словно из-под земли, и начинаешь озвучивать всякие гнусности.

Мне особенно понравилось 'появляешься, словно из-под земли'.

— Моя очередь отвечать? Ну что ж, слушай внимательно, Бодя, — я придвинула свое лицо к его разозленной роже. Он учащенно дышал и хмурился, но молчал. — Я появляюсь из-под земли и начинаю озвучивать всякие гнусности по двум причинам...

— Ваш заказ.

Когда все было красиво и скучно расставлено, официантка улыбнулась и упорхнула.

Пришлось делать все левой рукой. Отхлебнув кофе, я отправила в рот облитый медом кусочек дыни, затем взяла ложку и порешила мюсли.

— Рита.

Громов глядел на меня; омлет, тост и кофе нетронутые.

— Чего, блин?

Он скривился, когда из моего рта вылетел кусочек мюсли и шмякнулся на скатерть в паре сантиметров от его чашки. Я уже, кажется, говорила, что у Богдана пунктик на счет чистоты.

— Как на счет двух причин? Ты недоговорила.

— Когда я ем, я глух и нем.

— А также неуважителен и неаккуратен.

— Господи Боже, да не нервничай ты так, я сейчас все уберу, — я скомкала салфетку и поелозила ею по маленькому пятнышку на скатерти. — Видишь? Все чисто.

Будто делая мне одолжение, он взял вилку и нож и в течение пары минут сосредоточенно знакомил их с омлетом. Я отодвинула пустую тарелку из-под мюсли и принялась за фрукты, политые медом. Богдан не доел тост, и теперь сидел, мрачно потягивая кофе с коронными двумя ложками сахара.

— Так мило с твоей стороны пригласить меня позавтракать, — я отправила в рот последний кусочек манго, допила кофе и промокнула губы салфеткой.

— Две причины, Риты, — напомнил он.

— А вот теперь слушай меня как никогда внимательно. — Я выдержала паузу. — Первая причина — на улице, в машине нас ждет Лев Деревский с застрявшим в горле чистосердечным признанием, что во всех ошибках его жизни виноват ты и только ты. И я хочу, чтобы ты насладился каждым мгновением своего фиаско вместо того, чтобы испытывать затуманивающую разум боль от переломов, не замечая ничего, кроме своего ничтожного страдания. Вторая причина — у меня чертовски болит правая рука. Я разбила ее о челюсть Арины Деревской после того, как она, выполняя твои пожелания, позвала к нам на огонек некоего очень мертвого парня. Ты подставил меня. Хотя нет, ты не просто подставил меня, ты посягнул на самое драгоценное, что у меня есть — на мою душу. Можно кое-что спросить у тебя, Богдан? — Не дожидаясь его ответа, я выдохнула: — Почему, мать твою? Почему ты сделал это?

— Ты ничего не докажешь.

— И это все, что ты можешь сказать в ответ на мою речь?

Богдан пожал плечами. Он не выглядел шокированным или мало-мальски взволнованным.

— Без своего адвоката я глух и нем. Не забывайся, Рита. У меня много влиятельных знакомых. Даже если Деревский взболтнет лишнее... — Он улыбнулся и пожал плечами, мол, пусть болтает, мне по барабану.

— Искренне недоумеваю, когда ты успел вылизать нужные задницы. Например, местного судьи.

— Фу, как грубо.

— Я могу убить тебя, — я задумчиво почесала переносицу. — Бьюсь об заклад, госпожа Смерть не числится среди твоих так называемых 'влиятельных знакомых'.

— Как медиум медиуму: ты же знаешь, это не решение проблемы.

Смерть?

— О да, уж я-то знаю. Благодаря тебе.

— Прости, Рита. Это все конкуренция и, пожалуй, такой фактор, как сильная личная неприязнь. Только без обид, идет?

Я, скорее, почувствовала, чем увидела Чак-Чака; перевела взгляд на входную дверь. Чак-Чак как раз ввалился в кафе.

— Да. Идет, — подтвердила я. — Спешит.

Лысый детина увидел нас и зашагал в нашу сторону.

— Это нечестно, — процедил Громов, завидев здоровяка.

— Да, Богдан, нечестно. Познакомься, это Чак-Чак. В отличие от твоих знакомых, он влиятельный физически. Влияет на целостность челюстей и конечностей. Чак-Чак, а это Богдан Громов, собственно, ты уже слышал о нем.

Чак-Чак поднял и опустил здоровенные плечи:

— Палисси, я не могу влиять не целостность его черепа — честно говоря, я получил указания от Стефана не трогать обоих господ... слишком интенсивно. Очень жаль.

А у этого парня, оказывается, есть свой стиль! Он не просто ходячая мясорубка, но еще и неплохой шутник.

— Кажется, одного из господ ты уже тронул. Где Деревский?

— В багажнике, — как само собой разумеющееся, ответил Чак-Чак. — Не будешь жрать это? — Не дожидаясь ответа, он взял надкушенный Громовым тост и отправил в рот. — М-м-м, французский тост. Недурно. — Громов вскочил, но Чак-Чак, не поднимая головы, рявкнул: — Сидеть, сука.

Громов всем своим видом — сморщенным носом и опущенными уголками рта, — демонстрировал недовольство и пренебрежение. Но сесть — сел. Еще бы, попробуй выделывать финты с такими, как Чак-Чак.

Я подозвала официантку и попросила счет. Когда Громов расплатился, я оставила его на Чак-Чака и заглянула в уборную. Спустя пять минут тесной троицей мы направились к машине.

Из багажника не доносилось ни звука; Деревский лежал подозрительно тихо, но Чак-Чак заверил меня, что не оглушал его. Сила убеждения, гордо сказал он. Я представила, как подействовала сила Чак-Чак на убежденность Деревского переместиться из салона в тесный багажник, и поморщилась.

— Тебе комфортно на заднем сиденье? — заботливо поинтересовалась я у Громова.

— Я больше ни слова не пророню без своего адвоката.

— Я тебя сейчас так пророню, что вмиг отпадет желание... Что, Рита?

— Не безобразничай. Как это ни печально, а он действительно имеет полное право на адвоката. Кстати, самое время связаться с моим адвокатом. Чак-Чак, можешь пробить номер Юлия Морозова?

— Без проблем.

Через пару минут Чак-Чак заглянул в салон, протягивая мне черный 'слайдер'.

— Алло.

— Юлий, здравствуйте. Это Рита Палисси.

— Рита! Как же я рад слышать вас!

— У меня хорошие новости: рядом со мной сидит подтверждение нашей с вами теории, по которой Деревские были лишь орудием в руках опытного манипулятора.

— Спасибо, — едко фыркнул Громов.

— Дайте угадаю: его имя уже звучало в наших с вами разговорах?

— Да.

— Богдан Громов?

— В яблочко!

— В табло, — застывшим взглядом серийного убийцы Чак-Чак прожигал Громова.

— Со мной рядом также Лев Деревский.

— Езжайте ко мне в офис, Маргарита. Я организую вашим друзьям теплый прием.

Я отдала 'слайдер' Чак-Чаку и попросила его, ради всего святого, вытащить Льва из багажника.

Хлопнул багажник; Деревский неуклюже плюхнулся на заднее сиденье. Дизайнерский свитер, платиновые волосы, аристократическое лицо — все смято, словно использованный носовой платок. Он не смотрел на Громова и не проронил за всю дорогу ни слова.

Прием действительно оказался теплым — насколько это вообще возможно в такой холод. Морозов подскочил к машине. С ним было четверо не самого дружелюбного вида мужчин. Над ними будто бы мигала вывеска: 'Прокуратура'. На 'теплом приеме' был и господин Пальто-Панцирь-За-Пять-Штук.

Выдыхая облачка пара, Морозов постучал в окошко, и я опустила стекло. Чак-Чак тем временем, словно заботливая мамаша, передавал Громова и Деревского в руки служителей закона.

Любопытно, но Громов выглядел довольным. Получив наконец благодарных зрителей, он принялся живописать свои злоключения, иными словами, исполнять арию попранной невинности. Говнюк, ни дать, ни взять. Он показушно достал мобильник и набрал какой-то номер. Понты налево и направо, налево и направо. Деревский что-то тихо втирал господину Панцирю.

— Не волнуйтесь, — проследив за моим взглядом, сказал Морозов, — я все проконтролирую. — Он наклонился ниже и затараторил: — Да только, боюсь, Громова нам не прижать. Я навел кое-какие справки; как пить дать он откупится.

— Влиятельные знакомые.

— Верно. Шишки достанутся Деревскому, и то я уверен: его тоже отмажут... чтобы потом разобраться за опущенным занавесом.

— Пусть разбираются. — Я сделала свою часть работы, доставила его целым и невредимым. Все, как и обещала: пара-тройка волосков, не более. — Деревский должен спеть свою песенку перед свидетелями, телевизионщиками... кем угодно, лишь бы это было зафиксировано. На его дальнейшую участь мне наплевать. Пусть он подплетает к делу хоть самого дьявола — все, чего я хочу, это получить назад свое доброе имя.

— Само собой. Кстати, где Арина Деревская? Она сыграла не последнюю роль в этом спектакле.

— Спектакль, — повторила я, и холодок стек по позвоночнику. — Арина не считала это спектаклем. И я склонна согласиться с ней. — Я показала Морозову свою седую прядь. Увиденное произвело на него впечатление. — А еще, как вы, наверняка, успели заметить, она распахала мое лицо.

— Вы хотите сказать, что...

— Что она уехала в неоплачиваемый отпуск, да.

— Бог мой, — взгляд Юлия перебегал с царапин на моем лице на седую прядь и обратно. — Господи милосердный.

Я пожала плечами. И ответила на читающийся в его глазах вопрос:

— Спиритические штучки-дрючки.

— Будем считать, что я ничего не слышал, — уголки рта Морозова дрогнули. Я не хотела пугать его больше. Потому что не могла поручиться, что не испугаюсь вместе с ним.

— Как вам угодно.

— Надеюсь, документация 'Темной стороны' в безопасности?

Я кивнула, зная, что Гранин не подведет.

Морозов был одет не по погоде, но так одеваются все, кто бывает на улице ровно столько, чтобы дойти от машины до офиса и наоборот. Сегодня, однако, ему пришлось изменить заведенному порядку вещей, и он нешуточно окоченел. Еще чуть-чуть, и можно будет струшивать иней с его ресниц.

— Берегите себя, Маргарита.

— Обязательно. До встречи.

Ежась под порывами ветра, Юлий зашагал в офис.

Я позвала Громова. Богдан обернулся. Я подняла левую руку с двумя оттопыренными пальцами в знаке 'мир'. Его верхняя губа поползла вверх: беззвучно, одними губами он обозвал меня 'сукой'. Моя улыбка стала шире. Я развернула кисть на девяносто градусов, одновременно загибая указательный палец, оставляя средний. Громов с отвращением смотрел на меня, потом отвернулся и зашагал вслед за Морозовым. За ним — Деревский в окружении четверых мужчин. Пока-пока, мальчики.

Чак-Чак отвез меня домой. Он сказал, что заедет, как только загадочный коматозный босс сможет меня принять. Я смотрела на здоровяка и понимала, что спорить с ним — то же самое, что доказывать что-то трансформаторной будке. Он простой исполнитель. Ну, настолько простой, насколько может быть человек, заявляющий, что может сделать из вас горку костей.

Забрав у соседки, которая при виде меня побледнела, позеленела и побагровела одновременно, запасной комплект ключей, я закрыла за собой дверь и привалилась к ней спиной.

Волнение застряло в горле, словно мишура от новогодней елки. Знаете, та мишура, которые кошки съедят, а потом блюют, иначе мишура попадет в ее кишечник и распорет все кишки. Так вот, я была кошкой, проглотившей много-много праздничной мишуры.

Стоя под душем, я дала волю эмоциям и расплакалась. Слезы смешивались с шампунем и щипали глаза. Хотелось просидеть в ванной до утра, ведь здесь тепло и вкусно пахнет, а в квартире холодно и пусто. Но я пересилила себя. Выключила воду, замоталась в полотенце и вновь стала Ритой Палисси.

Я переоделась в шорты и майку и не заметила, как в ожидании звонка Чак-Чака заснула с телефоном в руке.

Глава 32

Мне снилось, как злобного вида орангутанг тычет мне в лицо пальцем и приговаривает: 'Ад пуст! Все дьяволы сюда слетелись!' А потом орангутанг набирает в грудь побольше воздуха и начинает петь голосом Элвиса.

Открыв глаза, я увидела... ничего. Чернота. Был момент паники, но потом я сообразила, что нахожусь дома, и что мне больше не угрожает никакой потусторонний урод.

Из будильника гремело 'Вива Лас Вегас'. Скатившись с кровати, я прошлепала босыми ногами по полу и тюкнула кнопку будильника. Времени было 20:04. Мамочки, восемь часов сна!

Плеснув в лицо холодной водой, я уставилась на свое отражение в зеркале. На месте царапин — розовые полосы; я осторожно согнула и разогнула пальцы на правой руке. Боли не было.

Я и не заметила, как начала бездумно слоняться по квартире, перекладывая вещи с места на место и тут же забывая, что и куда положила. Многое в моей жизни за эти четыре дня обратилось прахом — катись, куда хочешь, поступай, как знаешь. Несмотря на то, что я уже который год жила по собственным правилам, именно в этот момент я почувствовала, как обрезаются все пуповины и меня уносит течением.

Телевизор работал на беззвучном — месиво рекламы и улыбок, — когда заблеял телефон. Сердце билось как сумасшедшее.

— Рита? Это ты?

— Нет, не я.

— Ну слава Богу! Кстати, Морозов хорош, сразу видно — мужик знает свое дело.

— Гранин, я не могу сейчас...

— А что я тебе говорил на счет Деревского? У него на лбу буквально было написано 'говнюк'! Теперь уж, когда его благоверная сделала ноги, он отгребет за двоих.

— Не могу долго занимать линию. Я вешаю трубку.

— Но кто взбесил меня, так это Наглая Рожа Громов! Черт меня раздери, если ему удастся выйти сухим из воды!

— Похоже, таки удастся. — Я вздохнула, опускаясь на краюшек кровати. — И нам придется с этим смириться.

Он что-то пробурчал сквозь зубы.

— Как ты, Рита? — спросил он.

— Я вешаю трубку, — повторила я без особого энтузиазма.

— Понятно, босс. Сейчас приеду. И не отнекивайся, меня это все равно не остановит.

— Гранин, ты хуже занозы в заднице.

— Рад стараться, — загоготал он и грохнул трубку.

Ожидание сводило с ума. С Гранином будет проще отвлечься от тягостных мыслей.

Я начала считать про себя: один, два, три, четыре... Чтобы не сидеть на месте, направилась на кухню проверить запасы продуктов, при этом не прекращая накидывать в уме десяток за десятком. Стоп, запасы продуктов? Откуда им взяться, если в последнее время я только и делаю, что питаюсь вне дома?

В холодильнике, который втрое превосходил меня по размерам, обнаружились: большая луковица, уксус, прокисшая сметана, половинка лимона, кетчуп, замороженные брокколи, манка в баночке, сыр. Ко мне же Гранин намылился! Чем я буду кормить этого кашалота?

Мне нужно было отвлечься, и я придумала, как.

Я быстро оделась и, схватив ключи, деньги и радиотелефон, выбежала в ближайший круглосуточный супермаркет. Четыре минуты быстрым шагом. Я бросила считать, дойдя до тысячи четырехсот двадцати пяти — в супермаркете хватало внешних раздражителей. На Левом берегу супермаркеты и гипермаркеты как сплошной внешний раздражитель.

Я выбирала варенье, когда почувствовала на себя чей-то взгляд — словно холодок стек по позвонку. Я скосила глаза. Мальчик лет восьми тянул маму за край полушубка, настойчиво пытаясь привлечь ее внимание.

— Мама, мама, это та тетя, которая разговаривает с привидениями!

Разговаривает с привидениями? Я улыбнулась. По ходу, это самое милое, что я слышала в адрес спиритизма. Дети такие забавные. Куда забавнее рассвирепевших верующих.

Остановив выбор на банке с клубничным вареньем, я повернулась к мальчику. Мальцу как кислород перекрыли: он открыл рот и, кажется, забыл, как теперь закрыть его.

— Привет, — улыбнулась я.

Мальчик скривился, и, вцепившись в мамин норковый полушубок, заныл.

— Саша! Отпусти меня! Да что ты за свинья такая?! Ты прекратишь, или нет?

Я направилась к кассе. Хватить пугать детей.

— Дисконт есть? Пакет нужен?

Кассирша зыркнула на меня. Что-то в ее лице тут же сместилось, щелкнуло и перешло из состояния 'как мне все осточертело' в 'разрази меня гром'. Еще одна.

— Дисконта нет. Пакет нужен. Маленький, будьте добры.

— Э-э, да-да, конечно, — пролепетала она, спохватилась и начала быстро пробивать товар. Бедняжка, мне хотелось ей помочь, так у нее дрожали руки.

Я расплатилась, загрузила купленное в пакет и уже возле стеклянных дверей полуобернулась. Кассирша что-то возбужденно частила охраннику, заставляя стоявших в очереди недовольно хмуриться. Сам охранник улыбался, но как только наши глаза встретились, его челюсть поползла вниз.

Я успокаивала себя следующим: меня и раньше узнавали, но какое-то время внимание будет чуть более навязчивым. Чуть более навязчивым? Да над моей головой будто висела мигающая неоновая стрелка! Ничего, скоро всем осточертеет мусолить одно и то же. Все уляжется... угу, чтобы потом вновь вспыхнуть. Искрой послужит новость о моей коматозности.

Стоять на кухне у плиты среди ночи, мягко говоря, неприятно: на улице темно, а на кухне горит свет. Ты как на ладони, а тебе за окном ничего не видно. Тогда я выключила свет и продолжила печь блины под тусклый свет вытяжки. Так-то лучше.

Гранин пришел в пять минут десятого. Я открыла дверь и отступила в сторону, пропуская его в прихожую. Не разуваясь, он заключил меня в медвежьи объятия, в которых я буквально утонула.

— Как это ни странно, Палисси, а я успел соскучиться. Чем это ты пахнешь?

— Блинчиками? — предположила я, высвобождаясь из его хватки.

Он выпучил глаза, и я уже было приготовилась отбиваться от заявлений в духе 'не может быть, ты да готовишь!' Но, по-моему, он не собирался говорить ничего подобного. Он нахмурился; взгляд, словно рентгеновский луч, скользнул по моим волосам и с почти слышимым 'щелк' зафиксировался — о, я знала, на чем — на седой пряди. Бумажный псевдоразумный пакет протестующе затрещал, когда Гранин стиснул его в кулаке. Он держал пакет перед собой как Дед Мороз — мешок с подарками.

Чеканя каждое слово, Гранин утробно спросил:

— Что. С. Твоим. Лицом.

— Упала на лапки котика и поцарапалась.

Его глаза засверкали.

— Хрена с два, Рита. Хрена. С. Два.

Я пожала плечами.

'И все равно я рада ему, — подумала я, не вникая в его безумный монолог о том, как наплевательски я отношусь к собственной безопасности и все в том же духе. — Если он сейчас не взорвется, как Везувий, то это будет почти нормальный ужин — редкость в моей подчиняющейся работе, а в последнее время и переменчивым настроениям всяких подонков, жизни'.

— Все? — спросила я, когда он заткнулся, чтобы перевести дух. — Выговорился?

— Рита, я переживаю за тебя! — В голосе проклюнулись рычащие нотки: — Или это запрещено законом?

— Можешь переживать, сколько влезет, но не тогда, когда у меня остывают блины.

— Я не притронусь к твоей стряпне, пока ты обо всем не расскажешь.

— Удар ниже пояса.

Когда у Гранина появляется идея фикс, он становится просто невыносимым.

Я вздохнула и коротко пересказала то, что произошло в доме Деревских. А именно — в спальне Арины Деревской. Он все больше мрачнел; псевдоразумный пакет в его кулаке пищал не переставая.

Дослушав меня, Гранин кивнул, открыл дверь и стал спускаться по лестнице.

— Ты куда? — Я бросилась вслед за ним. — Я что-то не так сказала? Гранин... Федя! Не уходи!

Он остановился как вкопанный.

— Не уходи, — повторила я, — когда я, черт возьми, во веки веков что-то приготовила. Да что с тобой?!

— Что со мной? — Гранин аж затрясся. — Что со мной?! Ты еще спрашиваешь! Я убью его. — Он так сильно стиснул пакет в кулаке, что костяшки побелели; писк пакета по мере удушения становился тише. — Убью Громова и плевать, что сяду за это.

— Не говори глупостей!

Я в два шага приблизилась к нему. Помедлив, положила руку ему на плечо. Стоило сделать это, как я буквально ощутила покидающий его тело гнев. Гранин повернулся и посмотрел на меня снизу вверх.

— Ты же знаешь, — я улыбнулась, вспоминая слова Громова, — смерть — это не решение проблемы. Надо быть снисходительнее. Богдан получит по заслугам. Однажды, — добавила я.

— Не люблю ждать, — проворчал Гранин. — Как хочешь, но когда я встречу этого петуха...

— Ты будешь снисходительным и вежливым.

Он сокрушенно покачал головой:

— Черт подери, Палисси!

— А теперь дай мне этот треклятый пакет, и идем отсюда, пока к нашей милой беседе не подключились соседи.

Гранин опустил голову и послушно протянул мне из последних сил стонущий псевдоразумный пакет.

Глава 33

Я поставила тарелку с блинчиками на стеклянный журнальный столик, рядом — варенье в пиале, сахарницу и чайничек с заваркой. Чайник, чашки и блюдца были взяты из некогда подаренного мне фарфорового набора. Так цивилизованно, так по-домашнему.

Так неправильно.

— Чай? Но почему чай?

— Потому что с блинами не пьют кофе, проклятие! Прости, — быстро добавила я, видя, как меняется в лице Гранин.

— Не извиняйся, — он покачал головой, и прядь темных волос дугой упала ему на лоб. — Это я должен просить прощения за то, что постоянно вывожу тебя из себя.

Я затаила дыхание. Вот он, настоящий Федор Гранин, без той маски дерзкого сквернослова, плюющего на всех и вся, каким его знали люди. Мне захотелось взять фотоаппарат и щелкнуть его пару раз, для истории. Я смотрела на него и не могла отвести глаз.

— Чего? Где рога? — Гранин принялся ощупывать лоб.

Без лишних слов я скользнула к нему и поцеловала. Его удивление длилось считанные секунды, а потом он засмеялся мне в губы, обвил меня руками и притянул к себе. Стоп, что я делаю? Нет, нет, нет... Я застыла, мои губы прекратили отвечать на поцелуй. Я медленно отстранилась, хотя его руки все еще были на моей талии.

— Это была не самая лучшая идея, — призналась я, отсаживаясь от него и оправляя футболку.

По телевизору шло какое-то кулинарное шоу. Бабур Околоцветник, готовя салат с кальмарами, признавался красавице-ведущей, что это его кулинарный дебют, ибо он человек занятой и на готовку времени не хватает. Зал зааплодировал непонятно чему. Околоцветник продолжал откровенничать, заявив, что, проснувшись сегодня утром, понял, что в его организме случилась острая нехватка кальмаров, и он просто обязан компенсировать ее сегодня на шоу. И снова зал зааплодировал непонятно чему.

Гранин хмыкнул:

— По мне, так ты гений. Теперь буду чаще просить у тебя прощения. А вообще, я давно должен был сделать это.

— Поцеловать меня или попросить прощения за тот вагон свинства, который ты беспардонно вкатил в мою жизнь?

— Что, правда? Целый вагон?

— Будь уверен. Слушай, у меня предложение: давай кушать. Как-никак, последний ужин в уходящем году.

Гранин, разумеется, не почувствовал наигранность в моем голосе — он смотрел на меня щенячьими глазами. И именно в этот момент упала первая стена в моей обороне от скверных мыслей. Кто знает, может, это не только последний ужин в уходящем году, но и в моей жизни, и для этого больше не нужны не религиозные фанатики, ни двустволки, ни гробы. Достаточно лишить меня Влада.

Проглотив четыре блинчика, Гранин запил все двумя чашками чая. Это было поистине трогательно, поскольку чай он ненавидит — в его персональной вселенной официальным напитком провозглашен кофе, максимум Гранин может снизойти до каппучино и какао.

В бумажном пакете были пряники а-ля маленькие человечки, с глазурованными пуговицами и штанишками.

— Тонко намекаешь, что следующими после гномов будут пряничные человечки?

— Да брось! Это же весело.

Я вспомнила нападение псевдоразумных садовых гномов, их визгливые смешки, синие камзолы, деревянные щечки, и мрачно подтвердила:

— Очень.

— Попробуй хоть чуть-чуть, это малая спекла. — 'Малой' он называл свою двадцатипятилетнюю старшую сестру. — Тебе голову, животик или ноги?

Он еще что-то говорил, но я больше ничего не слышала — в ушах зазвенело, на лбу выступила холодная испарина, а к горлу подкатил ком. Комната стала каруселью. 'Он спрашивал о прянике. О прянике...' Но я уже видела перед собой Кудрявцева, а именно, ту его часть, которая, качнувшись, замерла у моего бедра...

— Рита? С тобой все в порядке?

Я с трудом сфокусировала взгляд.

Гранин сидел на корточках передо мной, его руки сжимали мои предплечья, он испуганно всматривался в мое лицо.

— Я в норме, — я вытерла со лба испарину.

Я встала, меня повело, и ему пришлось поддержать меня.

— Ага, в порядке, я вижу.

— Просто переутомилась.

— Не переутомилась, а позеленела. А под глазами у тебя серые круги. Давай ты сейчас приляжешь, а я пока все уберу.

Голос Гранина звучал в отдалении, хотя он говорил мне в лицо. Была бы у него артикуляция получше, на моем лице блестели бы уже капельки слюны.

— Пеняй на себя, — пробормотала я, — если разобьешь что-то.

Он воспринял мои слова серьезно, что с ним случалось крайне редко; подложил мне под голову подушку, выключил телевизор и принялся относить посуду на кухню. Тени лентами дыма скользили в мое ставшее податливым сознание...

Когда я в следующее мгновение открыла глаза, свет за окном сменился на пушистый, предрассветный. Рассветы зимой особенные, как если бы в стакан с темно-синей акварелью капнули немного оранжевой краски. И оранжевое дрожит сквозь муть.

Значит, тридцать первое декабря. Новогоднее утро.

Я не помнила, какой продукт на этот раз сварило мое подсознание. Меня, впрочем, устраивали ночи без сновидений. Более чем устраивали!

Гранин спал на полу, подложив под голову куртку. Такой храп, как у него, я слышала лишь у бульдога моей бабушки; пес уже тогда побил все рекорды собачьего долголетия, и храпел так, словно собирался вот-вот взорваться и отправиться к собачьему Богу.

Стянув с себя плед, я накрыла им Гранина, а сама направилась в ванную.

Я почистила зубы, умылась, сварила кофе и, сидя перед распахнутым настежь окном на кухне, употребила его с четырьмя сигаретами. Предостережение на сигаретной пачке вызывало улыбку: никогда прежде мне не доводилось слышать, чтобы хоть один коматозник умер от рака легких.

Телефон зазвонил в семь минут девятого, разорвав утреннюю тишину в клочья и заставив меня вскрикнуть. А я стала нервной.

— Слушаю.

Громыхающий, как кости в гробу, смешок:

— Хорошо, что слушаешь. Я заеду за тобой в половину девятого.

— Чак-Чак, если что-то случится с моим братом...

Смех оборвался, пошли гудки. Я какое-то время бездумно продолжала сжимать трубку в руках. Потом заставила себя разжать руку. Телефон упал на пол, подскочил и замер, покачиваясь на округлой спинке.

— А что может случиться с Владом?

Я подняла голову.

Гранин стоял в арке, ведущей на кухню, и смотрел на меня. Он был заспанным, помятым и еще более взлохмаченным, чем накануне, но взгляд на удивление цепкий и яркий.

— Тебя никто не учил, что подслушивать нехорошо?

— А тебя, что нехорошо отвечать вопросом на вопрос?

Он подошел, поднял телефон и положил на стол, рядом с блюдцем с окурками.

— Мне скоро надо будет уйти, — сказала я. — Кофе бахнешь?

— Не откажусь. Кстати, ты не ответила на мой вопрос.

Я чудом сдержалась, чтобы не запустить в него банкой с кофе.

— А ты на мой.

— Да, Рита, — Гранин плюхнулся на диванчик, следя за моими манипуляциями с посудой, — меня этому не научили. Твоя очередь.

— Ты невыносим, — продавила я сквозь зубы. — Ничего. Ничего с Владом не случится. В отличие от тебя, если ты сейчас же не прекратишь гримасничать.

Гранин постарался придать своей небритой физиономии мученическое выражение, но в глазах вертелись смешинки. Он по очереди давился то хихиканьем, то зевотой, пока я ждала, когда закипит вода. Недолго же продлились его метаморфозы: щенячьи глаза и тому подобное трогательное дерьмо. Надо почаще целовать его? Еще чего!

Грохнув перед ним чашку, я налила ему кофе и придвинула ближе сахарницу.

— Лови момент и наслаждайся, а я пошла одеваться.

— Можно еще три вопроса?

— Один, — не оборачиваясь, рявкнула я. На часах — тринадцать минут девятого; на все про все у меня пятнадцать минут.

— Один с половиной, ну пожалуйста!

— Один вопрос или твой завтрак вместе с тобой перемещается на лавочку под подъезд.

— Хорошо. Можно мне блинчик с вареньем?

— Конечно, на здоровье. А теперь, если позволишь...

— Задержись еще на минутку, Рита. То был не вопрос. Вопрос вот: что с твоим лицом?

— А что с моим лицом?

— В том-то и дело, что ничего, — он вгрызся в холодный блинчик и продолжил говорить с набитым ртом: — Вчера, а я точно помню, оно было в этих отметинах... поцарапанное. — Он продемонстрировал скрюченные, как у Дракулы из старых фильмов ужасов, пальцы и рассек ими воздух. Выйдя из образа, взял ложку и съел пару ложек варенья прямо из банки; я не стала собачиться из-за такой небрежности. — Но тут вот какой момент: уже вчера они выглядели так, будто им с неделю, хотя позавчера никаких царапин у тебя на лице в помине не было. И вот сейчас тоже — ни следа. — Он улыбнулся, как на приеме у стоматолога, демонстрируя плохо прожеванные куски блина, все в варенье.

Гранин, может, и не самый тактичный и вежливый человек на Земле, но и идиотом он никогда не был. Такими темпами, подумала я, он быстро догадается, что к чему.

— Выметайся. Подальше.

Я захлопнула за собой дверью в спальню и, трясясь от желания вернуться и собственными руками вытолкать его прочь взашей, начала одеваться. Знаю, глупо злиться на того, кто просто делится своими наблюдениями. Другое дело, когда эти наблюдения касаются щекотливых тем.

Мой гардероб полностью отвечает тому образу жизни, который я веду... или вела, кто теперь скажет точно. Но, помимо пиджаков и блуз, в нем также хватает маек, футболок, свитеров и джинсов.

Я остановила свой выбор на серой майке, поверх — кофта с капюшоном на молнии. Кофта была чуть великовата, из-за чего мои ноги в узких темно-серых джинсах походили на две тощие ходули. Плевать, если это не отвечает утонченному вкусу коматозного босса. Я не в настроении ни для каблуков, ни для юбок. Волосы я собрала в 'хвост' на затылке.

Я не надела куртку, и теперь, по пути к стоянке, старалась игнорировать косые взгляды замерзающего Гранина. Ладно. Я накинула капюшон и сунула руки в карманы. Этого достаточно?

Чак-Чак оказался пунктуальным парнем — в нескольких метрах от машины Гранина уже урчало двигателем авто Влада. Я бы все отдала за то, чтобы за рулем был брат. Мысли Гранина были созвучны моим: он без тени неловкости, как форменный идиот, таращился на Чак-Чака, причем, на такой ингредиент, как дружелюбие, в его взгляде был явный дефицит.

Он проворчал:

— Что эта обезьяна делает за рулем машины твоего брата?

— Давай без оскорблений, — нехотя сказала я — 'нехотя', поскольку, как-никак, он только что проявил чудеса проницательности. — Ах да, на всякий пожарный: смотри, чтобы документация была в порядке. Я рассчитываю на тебя.

— Иначе ты с меня шкуру спустишь, да-да, знаю. Слушай, ты точно хочешь ехать с этим... — Гранин запнулся, наверное, решил, что 'обезьяна' не передаст весь драматизм внешности Чак-Чака.

У меня, впрочем, не было времени поощрять его желание красочно выражаться. Я кивнула Гранину и села в машину. Чак-Чак приветствовал меня знакомой гнусной ухмылкой.

— С наступающим, — пророкотал он, выворачивая руль и вдавливая педаль газа.

Да, с наступающим, мать-перемать.

Я обернулась и увидела одиноко стоящую фигуру Федора Гранина, смотрящую нам вслед.

Глава 34

Я вошла в гостиницу 'Тюльпан', Чак-Чак — следом за мной. Я не сбавила шаг, когда у зеркальных лифтов увидела мужчину. Хотя он и не тряс табличкой с моим именем, я сразу поняла: этот урод за мной. Все, что мужчина делал — в упор смотрел на меня. Хотелось передернуть плечами и ссутулиться. Однако я встретила его взгляд и удерживала некоторое время. Во мне, вероятно, не осталось никакой загадки — я самоуверенно играла в гляделки. Лет пять назад я бы покраснела, стала бы производить бессмысленные манипуляции с сумкой, теребить серьгу — да что угодно, лишь бы не смотреть человеку в глаза. Или убийце, как в данном случае, — под его левым глазом была вытатуирована слеза.

Породистая блондинка на ресепшине блеснула отрепетированной улыбкой. Приятно знать, хоть что-то не меняется. По пятибалльной шкале я бы поставила ей твердую пятерку. Я вернула ей улыбку, по сути, больше смахивающую на демонстрацию стиснутых зубов.

Пока я шла, то внимательно рассматривала мужчину у лифтов. Средней комплекции, моего роста; из-под воротничка выглядывают татуировки. Сразу ясно, кто не ходит на собеседования. Его нос когда-то был сломан и теперь походил на пластилиновую поделку ребенка. Присутствие этого хищника говорило само за себя: коматозный босс любит людей и не оставляет им ни малейшего шанса. Я вновь смастерила на лице нечто похожее на улыбку.

Вежливым жестом господин Слеза пропустил меня в лифт. Чак-Чак, сделав мне ручкой, остался в вестибюле. Тем временем, мой новый сопровождающий достал из кармана штуковину, похожую на ключ от домофона, и приложил к мерцающей панели, набрал код. Ох, примерно этого я и ожидала.

Лифт бесшумно рванул вверх.

Господин Слеза смотрел перед собой. Нет, я не преувеличиваю — он мастерски имитировал фонарный столб.

Девятнадцатый этаж.

— Уши закладывает, — нервно улыбнулась я. — Как вас зовут?

Надо было что-то сказать, вот я и сказала.

Мужчина моргнул, будто я выдернула его из транса.

— Григорий.

Двадцать третий этаж.

— Очень приятно, Григорий. А я Рита. И давно вы на этой работе?

Он посмотрел на меня. Не на мое отражение, а повернул голову и посмотрел через плечо. Как долбаный богомол. Внутри его черепа будто бы горел фитиль от бомбы, а отсветы мерцали в его глазах.

— Давно.

Я вдруг почувствовала себя запертой в клетке с гиеной. Самое время начинать молотить в стены и орать.

Лифт замер с легким толчком.

Пентхаус, значит. У меня бы язык не повернулся назвать это 'гостиничным номером'. Царскими покоями — это да. Впрочем, во всем, что я видела, был существенный недостаток, который напрочь отметал желание донести пятую точку до ближайшего дивана и, вольготно раскинувшись, пустить слюну. Этим недостатком было присутствие умного, расчетливого и дорого упакованного куска мяса, с которым мы еще не знакомы лично, но уже крепко связаны зерном 'А' и моим братом. Непозволительно длинный список общего, как по мне.

Я потеряла дар речи.

Дело в том... черт, я узнала коматозного босса Церкви механизированных (хотя известность ему принес несколько иной род деятельности). Сидящий передо мной мужчина был так же узнаваем, как Иисус или Президент. И, надо же, именно его хочет сожрать, прожевать и выплюнуть Уна Бомбер.

Кожаные диваны цвета первого снега плавно огибали плазму размером, наверное, с обеденный стол. У французского окна — вазы с хризантемами. Я сделала два шага по ковру цвета шампанского и отметила без особой, впрочем, досады, что комочек грязи, а может и дерьма (в которое я периодически окунаюсь в последние дни) отлепился от моей подошвы и остался на ковре. Я полуобернулась. Мужчина с вытатуированной слезой сверлил меня взглядом. Видимо, дерьмо — это не по его части. Тут что-то ткнулось в мой ботинок. Я опустила глаза. Несколько псевдоразумных уборщиков появились черт знает откуда и, зажужжав, вмиг расправились с грязным напоминанием о мире вне стен 'Тюльпана'.

Босс Церкви сидел за массивным дубовым письменным столом, в желтом кожаном кресле, и что-то сосредоточенно шкрябал в разложенных перед ним бумагах. Он был в очках в тонкой золотой оправе, воротник накрахмаленной рубашки расстегнут, галстук ослаблен. Конечно же, подонок знал, что я смотрю на него, но продолжал делать вид, что поглощен работой. Понты в духе Овального кабинета. Президент решает судьбы человечества. Ага, расскажите мне об этом.

Вот он — мой порог, мое препятствие на пути к Владу.

Ловкий бизнесмен, босс Церкви механизированных, и Человек-Цыпленок в одном лице.

Он заставил всех полюбить сахар и холестерин, предложив простой рецепт счастья — обеды по 12.99. Ненавидеть его это как ненавидеть Олимпийского Мишку, — теоретически невозможно. Но копните глубже — и причины найдутся. А мне вот даже копать не пришлось.

— Здравствуйте, — сказала я, вежливая до чертиков. — Надеюсь, не помешала.

Кроме меня, Человека-Цыпленка и мужчины с вытатуированной слезой, здесь никого не было. Вернее, я больше никого не видела. Где они держат Влада?

— Очаровательная Маргарита Палисси! Рад видеть вас в моей скромной обители!

Левой рукой сняв очки, правую протянув для рукопожатия, Человек-Цыпленок поднялся мне навстречу. Что мне понравилось — обе наши руки остались в вертикальном положении, он не пытался доминировать. Поздоровался со мной, как с равной. Его ладонь была массивной, широкой и тяжелой. От таких, как он, не жди болезненных пощечин. Эти руки не для воспитания, а для сокрушительных ударов в челюсть. Если он сожмет руку, его кулак будет размером с два моих. С другой стороны, если он и захочет меня ударить, он перепоручит это кому-то другому. Я подавила желание отдернуть руку и вытереть ее о кофту.

Мне словно одновременно улыбались все те фотографии, которыми заполонен Порог. Перья цвета соли с перцем на голове — его визитная карточка, — модно уложены. Судя по морщинкам, он стал коматозником, когда ему было сорок с гаком, и застыл в этом возрасте на... Сколько с тех пор прошло лет? Время, впрочем, больше не имело значения. Его лицо носило отпечаток постоянного стресса и бремени ответственности.

Человек-Цыпленок был важной шишкой от ногтей до кончиков перьев на голове. Важность разве что не капала у него с пальцев.

И вот она я — кучка пыли и камней, которая по фатальному стечению обстоятельств стала горой, и сама пришла к Магомету.

— Да вы, оказывается, умеете не только сколотить деньги там, где, казалось, уже ничем нельзя удивить, но и прибедниться не к месту.

Человек-Цыпленок вышел из-за стола. Сразу видно, кто привык работать на публику. Хозяин-барин, будь он неладен.

— Спасибо, — поблагодарил он. — Может, хотите закурить?

Он пододвинул ко мне шкатулку. Не знаю, где он достал эту шикарную шкатулку, но она распалила мое художественное воображение. Я взяла сигарету и после первой затяжки под ворчание псевдоразумного уборщика стряхнула пепел на пол.

Человек-Цыпленок устроился напротив: левая рука на спинке дивана, правая манерно держит сигарету, ноги скрещены. Он обладал тем типом внешности, благодаря которому о мужчине говорят 'мужественный', не 'привлекательный'. Он смеялся, а глаза оставались пустыми; телевизор и фотография не могли передать их засасывающей пустоты. Такой взгляд может быть только у болезненно обтесанных жизнью людей, которым уже никогда не стать теми, кем они однажды были.

Нас разделяли два метра. Почти то же самое, что сидеть на ток-шоу и улыбаться ведущему. Напряженно улыбаться, сплетя пальцы на коленке.

— Мне нравится ваш стиль, — улыбнувшись как шоумен, как ярмарочный зазывала, Человек-Цыпленок кивнул на пепел на полу.

Я потянулась к стеклянному журнальному столику. Столешницу держали три купидона, со стразами вместо глаз, сочными губками и толстенькими ножками. Страшный выпендреж! Я придвинула пепельницу и струсила пепел. Хватит демонстраций.

— А мне ваш стиль как кость поперек горла.

Я прикинула, слышит ли нас очаровательный господин Слеза. Да и вовсе не обязательно ему нас слышать — Человеку-Цыпленку достаточно кивнуть, и татуированный придурок вмиг покажет мне, что такое кость поперек горла.

— Как так? — Пепельные брови в изумлении взлетели вверх. — А я думал, мы с вами одного поля ягоды.

— Одного поля, — согласилась я, почему-то вспомнив свой сон, — но с разных кустов. Мы оба пытаемся казаться кем-то другим: вы — добрым дядечкой, я — добропорядочной гражданкой. Скажите... э-э... проклятие, — я покачала головой. — Это нелепо. Не называть же мне вас Человеком-Цыпленком?

Должно же быть у него нормальное, человеческое имя! А вообще, Человек-Цыпленок настолько сросся со своим образом оперенного добряка, что лично я никогда не задумывалась о том, какую жизнь он ведет вне шумихи вокруг 'Фермы' и его головы в пепельных красиво уложенных перьях. Добряк есть добряк, понимаете? Чушь вроде этой.

Я знала: такие, как он, шутки шутят только на стаканчиках с содовой и на коробочках из-под бургеров и цып-пирогов. В реальности они поглощены проблемами, проблемами, проблемами.

Я ждала ответа, но, кроме улыбки, ничего не получила.

— Все ясно. Можете не говорить. Переживу.

Я встала, чтобы уйти.

Естественно, никуда бы я не ушла, но как элемент театральщины это смотрелось весьма неплохо. По-крайней мере, мне хотелось так думать.

Человек-Цыпленок назвал свое имя.

Я остановилась и посмотрела на него в упор.

— Прошу вас, скажите, что вас так удивило.

— Я ожидала чего-то... не нашего. Чему вы улыбаетесь? Я сказала что-то смешное?

— Вовсе нет. Просто хочу произвести на вас хорошее впечатление.

— Вы давно произвели на меня впечатление.

— Но нехорошее, — он подкурил новую сигарету. — Замечательно! Я представлял вас именно такой: вы говорите, что думаете, и не идете на уступки.

— Ну почему же? Еще как иду на уступки, особенно когда мне в лицо тычут пистолетом. Надеюсь, вы не собираетесь вытворять ничего подобного. Это бы расстроило меня.

Еще чуть-чуть, и у него треснет физиономия.

— Я вовсе не подонок, каким вы меня считаете.

— Откуда вы знаете, как я о вас думаю?

— Маргарита, это же очевидно! Вы ждете подвоха. У вас костяшки побелели. Расслабьтесь. Дешевое запугивание не в моем стиле.

— Как знать, как знать. На вашем месте я бы не была столь категоричной. Жизнь вообще переменчивая штука.

— К счастью для меня, — Человек-Цыпленок улыбнулся и покачал головой, — вы не на моем месте. Однажды, вероятно, займете его, но при условии, если согласитесь работать на меня.

— Должно быть, хлопотно: целая сесть 'Ферм', да Церковь механизированных в довесок. Общественность метала бы заголовки, как осетр икру, узнай, что вы держите под крылышком саму Церковь. Это бы сбило планку вашей святости в глазах потребителей, не так ли? Не говоря о детишках, которые без ума от вас. Не то, чтобы я переживала, что ваши рейтинги могут упасть, просто знаю, какого это — обманываться.

Бизнесмен неторопливо подался вперед и струсил пепел в пепельницу. Вместе с пеплом он струсил часть своей ярмарочной улыбки.

— Маргарита Викторовна, со мной уже давно не говорили таким тоном. Однако, — в его ухмылке появилось что-то зловещее, — вам простительно.

— Вы забыли уточнить: мне или моему зерно? Видите ли, Стефан заверил меня, что мое мнение в вопросе сотрудничества с вами никому не интересно.

— Приношу свои извинения за Стефана. Это, несомненно, было грубо.

— Вовсе нет. Он сказал правду — в отличие от вас, продающего мне свой образ святоши. Стефан и Чак-Чак хотя бы обходятся без свиста художественного. От вас же я не знаю, чего ожидать. Что замаскировалось под съедобный гриб? Правильно, гриб-поганка.

— Я такой, каким вы меня видите. У меня от вас нет секретов.

Обычно фразу 'у меня от вас нет секретов' говорят либо влюбленные, либо психи, либо те, кто не исключает вашу скоропостижную смерть. Ой, даже не знаю, к кому относится Человек-Цыпленок.

— Если так, тогда скажите, где мой брат, — взмолилась я.

Кто-то вошел в комнату.

— Эмма! — Человек-Цыпленок поднялся с дивана. — Что я тебе говорил! Нельзя донимать гостей! — назидательно отчеканил он, судя по тону, говоря это уже не в первый раз.

— Папочка, мы пили чай с Алиной и Катей.

— Это ее куклы, — устало объяснил Человек-Цыпленок, и вздохнул. — Зачем ты надела на него слюнявчик?

— Алина сказала, что он ест торт, как свинтус, и велела мне надеть на него один из ее слюнявчиков. Папочка, а кто такой свинтус?

— Неопрятный поросенок, любимая, совсем как в той книжке, которую вы недавно прочитали с Алиной. А бантики? Зачем ты надела на нашего уважаемого гостя бантики?

— Это красивые бантики.

— Только красивые? Какие еще?

— Замечательные.

— Правильно, а еще?

— Изумительные.

— Умница, — похвалил Человек-Цыпленок. — Эмма, наш гость согласился надеть эти изумительные бантики, чтобы не огорчить тебя.

— Нет! Ему понравились бантики! Он сам это сказал!

Онемев, я смотрела на девочку лет пяти-шести, в кремовом платьице принцесски, гольфах и лакированных туфельках. Глядя на нее, я вдруг вспомнила мультфильм времен детства моих родителей.

Девочка по имени Эмма, стоящая возле высокой вазы с хризантемами, отличалась от Поночки из мультфильма лишь тем, что у первой на голове нет никакого треклятого банта.

Да, у Эммы было мало общего с обычным ребенком. Судите сами: девочка была покрыта белыми и мягкими на вид перышками; короткий желтый клювик и внимательные карие глаза; ручки с перепонками между пальцев прижимают к груди куклу в таком же платье, как и у нее. Кукла улыбалась совсем не по-доброму.

Эмма назвала Человека-Цыпленка 'папочкой'.

Но вовсе не это огрело меня как обухом по голове.

— Господи Боже, — выдохнула я, глядя на того, кого Поночка... черт подери, Эмма привела с собой.

Я и не заметила, как оказалась рядом с ним.

Константин издал нечто среднее между вздохом и стоном, когда я коснулась его лица. Кожа под моей ладонью была холодной, твердой, как если бы я гладила лед.

— Рита, — шепнул Константин, его голос был глухим и шуршащим, будто звучал из барахлящего динамика, — Рита, я замерз.

— Сейчас, сейчас.

Я обратила внимание, как он идет: словно вот-вот забудет, как это — делать шаг за шагом; забудет и остановится, сломается. Я усадила его на диван и сдернула с кресла верблюжий плед. Накинула плед ему на плечи, села рядом и обняла за плечи, притягивая к себе.

— Я думала, что больше не увижу тебя. Стефан сказал, чтобы я... что ты...

— Рита, я замерз, — повторил Константин. — Почему здесь так холодно?

Я заставила его посмотреть мне в глаза.

— Послушай, здесь не...

Константин не просто смотрел на меня, а впивался полубезумным взглядом, точно горел изнутри, точно внутри него ревело пламя, сжирая его, причиняя нестерпимую боль. В его черных, как два колодца, зрачках отражались силуэты, которых в апартаментах в помине не было. Я могла провалиться в его зрачки, как Алиса в нору. Да только, в отличие от Алисы, преследуя не белого кролика, а сам ад.

— Он пил горячий чай и не обжег язык, — протянула Эмма. — А я обожгла. Катя сказала, что мать его — турист. Но я не поняла, причем тут его мамочка...

— Катя так сказала? — рявкнул Человек-Цыпленок. — Ничего страшного, милая, — возвращаясь к бархатному тому, сказал он, — нашему гостю не больно; он и не заметил, что обжегся. А вот Катя уже не в первый раз... говорит неправду. Надо провести с ней воспитательную работу.

— Только быструю воспитательную работу, хорошо, папочка? Мы вечером смотрим фильм.

— Очень быструю, любимая. Гриша, будь добр, э... попроси госпожу Катерину на выход.

Яростно смаргивая слезы, я срывала с черных, жестких волос Константина банты; одну за другой сняла цветастые заколки; развязала и отшвырнула желтый слюнявчик с порхающими по нему бабочками. Сквозь душащие меня слезы, я молила, чтобы он простил меня.

Лицо Константина осунулось и стало напоминать отражение в кривом зеркале.

— Я что, умер?

— Д-да...

— Я попаду в ад?

— Не знаю.

— Рита, прости меня за все плохое, что я сделал тебе.

— Успокойся, ш-ш, ты ничего плохого не сделал мне.

Я услышала смех и свирепо зыркнула на Человека-Цыпленка.

— Мертвые заслуживают знать правду, — сказал он с виноватой улыбкой и присел на корточки перед девочкой. — Эмма, мне надо поговорить с нашими гостями. Пусть Алина почитает тебе какую-то книжку.

— Не какую-то, папочка, а 'Незнайку в Цветочном городе'.

— Рад за вас, любимая.

Топанье маленьких ножек, хлопок двери.

Я сидела, зажмурившись.

— Кто? — прошептала я.

— Маргарита, я не буду отвечать на этот вопрос.

'Ничего, не проблема, и так узнаю'.

Тогда я спросила:

— Когда это случилось?

— В ту же ночь, когда вы были в Церкви. Меньше пяти дней назад. Да, ваш друг неплохо выглядит, — заметил Человек-Цыпленок, словно прочитав мои мысли, — тому виной непомерная доза 'Туриста'. Не смотрите на меня так. Я уважительно отношусь к усопшим и, поверьте, вовсе не нахожу привлекательным факт пребывания в моем доме мертвеца. Но Эмме он понравился, а дети — им так сложно сказать 'нет'. Когда тело Константина израсходует последние запасы 'Туриста'... — Он развел руками. — Сами понимаете.

Да, я понимала.

Константин дрожал под пледом; его глаза остекленели, он внимал каждому слову Человека-Цыпленка.

— Чего вы хотели от него?

— Имя заказчика зерна. Но, похоже, ваш друг затрудняется с ответом.

— Он не знает заказчика?

Я вспомнила слова Константина: под 'Туристом' не врут.

— Нет, — подтвердил Человек-Цыпленок, следя за моей реакцией, — в отличие от вас, разумеется.

Уна Бомбер. Ручаюсь, старый лис знал, с кем зерно 'А' сроднит его; знал маленькую гнусную тайну любимца детей страны. И у него на Человека-Цыпленка есть свои планы.

Я нужна Бомберу как ниточка, которая приведет его к зерну категории 'А', которое, в свою очередь, позволит ему лихо подняться по карьерной лестнице жизни. Зерно категории 'А' было сродни пропуску в вип-зону. И, в отличие от меня, Бомбер хотел воспользоваться этим пропуском.

— Я не в теме.

— Что лишний раз подтверждает обратное.

— Класс! Это уяснили! В таком случае, как собираетесь поступить? Как и Чак-Чак, надавить на нужные точки?

Он улыбался:

— Как я уже говорил, дешевое запугивание не в моем стиле.

— Что будет с Константином?

— Моя обязанность — проследить, чтобы, когда Константин... гм, вновь заснет, его больше не потревожили.

Константин задрожал под моей рукой. Я зажала его уши ладонями и бросила испепеляющий взгляд в Человека-Цыпленка.

— Вы нужны мне, Маргарита.

— А вы мне — нет!

— Не горячитесь, обдумайте все хорошенько.

— Обдумайте? Нечего тут думать! Считаете, что достаточно прополоскали мне мозги для того, чтобы я вписала свое имя в Лигу друзей Человека-Цыпленка? Черт, — я шумно вздохнула, — таки достаточно. Дайте... дайте мне время.

— Сегодня в Церкви механизированных — закрытая новогодняя вечеринка. Приходите.

Готова спорить, Человек-Цыпленок уже кое-что понял.

Понял, что я не соглашусь стать его собачкой. Ни за какие гребаные коврижки.

Удивительным и одновременно страшным было то, что Человек-Цыпленок по известной ему одному причине не спекулировал моим братом в разыгрываемой партии. Никто не ставил меня перед выбором: либо я соглашаюсь с Человеком-Цыпленком, либо моего брата... Речь не о гуманизме Цыпленка, а о зерне 'А'.

— Я вернусь, — пообещала я Константину.

— Рита...

— Скоро, — я поспешила отвернуться, чтобы никто не увидел мои слезы. — Обещаю.

— До встречи, Маргарита.

Я направилась к лифту; спина горела, словно на нее шмякнули проваренное в кипятке полотенце.

Но я не обернулась.

Я размышляла о том, что только что услышала.

Сотрудничество, которое предлагает Человек-Цыпленок, явно не сводит меня до роли технического исполнителя. Так или иначе, это были бы непаритетные отношения. Я-то знала, откуда ноги растут. К черту байки о преемстве. Человек-Цыпленок вряд ли однажды захочет покинуть насиженную жердочку.

Что-то подсказывало мне, что он не будет особо убиваться из-за моего отказа. Просто, между ланчем и игрой в пул, возьмет и сотрет меня с лица земли. Проще пареной репы.

Господин Слеза спускался со мной. Я вжалась в угол и немигающе смотрела на цифры: шестнадцать... семь... два... Я вылетела из лифта и вихрем пронеслась через вестибюль, к выходу, покрыв все расстояние за считанные секунды.

— Палисси!

— Свободен. Упырь, — добавила я вполголоса.

Я припустила по мостовой, горько думая: 'Как же легко поддаться панике!' Спрашивается, как иначе? Я только что отшила Человека-Цыпленка! Едва не свалившись, перепрыгивая через кучу грязного снега, я оказалась на проезжей части. Таксист рубанул по тормозам и уставился на меня, не в силах даже начать ругаться. Я открыла дверцу и скользнула на переднее сиденье, вся из себя сосредоточенная и угрюмая.

— В Кварталы, к 'Ананасам в шампанском', будьте добры.

В последние дни я моталась в Кварталы чаще, чем за последний год. Однако в той ситуации, в которой оказалась я, помощи ждать не от кого.

Кроме Эдуарда.

Таксист поморщился.

— Девушка, вот вы остановили такси и вам хорошо, а меня чуть родимчик, черт подрал, из-за вас не хватил! Никогда так больше не делайте!

Я не могла этого пообещать.

Деревья на проспекте были украшены паутиной лампочек. Тут и там — надувные снеговики, голограммы, новогодние поздравления от правящей верхушки. Нас обогнала иномарка; водитель иномарки опустил стекло и, выплевывая сквозь зубы проклятия, сунул в окно самый востребованный на дороге жест.

Перед плотиной образовался затор. Правый берег лежал как на ладони: заснеженные массивы домов, скелеты деревьев, фонарные столбы. Кварталы тонули в иллюминации, хотя время было не позднее, всего-то час пополудни. Небо, казалось, вот-вот с треском упадет в реку. В тучи врезался бивший из глубин противоположного берега сноп света; дразнящий женский силуэт, реклама очередного увеселительного притона, пританцовывал, повиливал бедрами. Уверена, в Новый год в этом заведении яблоку негде будет упасть.

Я чувствовала себя чем-то вроде лампочки, на свет которой прилетела самая прожорливая моль в городе. Мне уже не сойти со сцены целой и невредимой. Надо хотя бы попытаться. И даже не ради себя, а ради Влада.

Таксист включил печку. Он был в толстенном свитере, но все равно мерз. Я же сидела с расстегнутой до середины груди кофтой. Будь я человеком, это давно обеспечило бы мне топ-болезнь моего детства — бронхит.

Мы объехали место аварии: ничего страшного, пара-тройка вмятин на кузовах и разбитая фара, водители бодрячком, разве что посиневшие от холода и злобы, милиция в высоких фараоновых шапках и с поднятыми овчинными воротниками заполняет какие-то бумаги.

Чем ближе такси подъезжало к 'Ананасам в шампанском', тем туже сжимался узел в моем желудке. Эдуард мог списать мое исчезновение на изъяны моего характера. А изъянов у моего скорпионьего характера, должна признать, много. Я задалась вопросом: расскажу ли я ему правдивую версию произошедшего? Если он не выведет меня из себя в первую же минуту, то — да, возможно.

Я подумала о Максе, эдуардовом телохранителе. Как-никак, он последний, кто видел меня перед моим исчезновением. Помнится, Макс сказал, что если со мной что-то случится, его по стене размажут. Хотя попробуй размажь такого — одна головная боль.

Может, Эдуард волнуется. Может, рвет и мечет. Или же возненавидел меня, ведь я перед уходом не выключила свет в гостиной.

Кристально ясно одно: мое появление в 'Ананасах' будет фееричным.

Ананасы в шампанском — это пульс вечеров!

Сколько же во мне радости, радости, радости!

Глава 35

Таксист сунул полтинник в 'бардачок', проворчал что-то и укатил.

— Кто там?

— Открывай давай, умник.

Из темного вестибюля пахнуло сигаретным дымом, дорогим парфумом, кожаной мебелью. К горлу подкатил ком. Вдруг войти в дверь стало почти также сложно, как протиснуться в кроличью нору. Но я вошла, Бог видит, я вошла. Дверь закрылась, и тьма обволокла теплым коконом. Когда глаза привыкли к темноте, Артур выскочил мне навстречу, как черт из табакерки, и заключил в объятия. На его руках не было перчаток.

— Да-да, взаимно, малыш, — я уперлась рукой в грудь Артура и восстановила между нами некоторую дистанцию.

— Ты как сквозь землю провалилась!

Я, наверное, с минуту вглядывалась в его лицо.

— Не уверена, догадываешься ты сейчас или нет, как близко подобрался к истине. Нет, — решила я и улыбнулась, — конечно, не догадываешься.

— Уходишь от ответа?

— Ухожу от ответа, — кивнула я. — Эдуард здесь? Мне надо с ним кое-что перетереть.

Артур медлил.

Я закатила глаза:

— Ладно, блин, спрошу лишь раз: в чем проблема? У меня нет времени на позы и ужимки.

Артур опустил глаза.

— Так-так-так! Неужели? Твоего босса что, одолел вирус обиды? — Я вскинула брови. Ничуть не удивлюсь, если это так.

— Не думаю, что это так.

— Артур! — рявкнула я. — Мороси давай!

Он поморщился. Ага, согласна, это было громко даже для меня.

— Помнишь Софию? Прости, глупый вопрос. Конечно, помнишь. Так вот, она...

Ощущение, будто мне двинули под дых.

— Эта припадочная... она что, здесь?

Артур кивнул.

— Плевать. Мне надо увидеться с Эдуардом. Жирная точка.

Если хотите знать, я не расценивала категоричность в даваемых Софии оценках как признак своей импульсивности и незрелости. Напротив, я считала себя объективной. София тоже верила, что все крепкие выражение в мой адрес ни что иное как объективная оценка. Даже если мы заблуждаемся, для самих себя мы всегда правы; правы в наших персональных вселенных.

София и я на ножах после первой нашей встречи, когда она налетела на меня сгустком черных волос и красных ногтей и попыталась выцарапать мне глаза. Да, сознаюсь, я спровоцировала ее. Во всем виноват мой длинный язык. Честно говоря, во всем всегда виноват мой длинный язык. Но да ладно. Как я потом выяснила, прикладывая лед к ушибам и синякам, София считает, что я неблагоприятно влияю на Эдуарда. Что-то в этом роде. Они типа друзья, представляете? Дружба вообще странная шутка. Все угрозы и оскорбления сводились к тому, чтобы я не приближалась к Эдуарду и на расстояние пушечного выстрела. Да я бы с радостью не приближалась к нему и на расстояние сотни пушечных выстрелов! Однако, увы, обстоятельства складываются иначе.

Я уставилась вглубь вестибюля, отороченного, как кружевом, синеватым светом.

Артур коснулся моей щеки, заставляя посмотреть на него:

— Вижу я, как тебе плевать.

Я вздрогнула и поморщилась. Он мог подумать, что это из-за его слов, и ошибся бы.

Его прикосновение... Даже когда человек замерзает, прикосновение не бывает таким... запредельным.

Артур все понял: разом осунулся и ссутулился, а в его глазах появилось что-то настолько затравленное и печальное, что я почувствовала себя редкостной сволочью. Думаете, легко удержать рядом с собой людей, когда одним прикосновением вы можете их убить? Если вы термовампир, вам не помогут ни ваше обаяние, ни ваша харизма.

Артур не убрал руку, что стоило ему неимоверных усилий. Ему хотелось отступить от меня, отвернуться — да что угодно, лишь бы не читать правду в моих глазах.

Слова крутились на языке. И я не стала молчать, хотя понимала, что уязвлю его еще больше:

— Во-первых, если я говорю, что мне плевать, значит, так и есть. Во-вторых, убери руку, Артур, и сделай два шага назад.

Он убрал руку и сделал два шага назад.

Мы вошли в зал. В дальнем углу, на диванах, сидел Эдуард. Рядом с ним расположился габаритный мужчина в деловом костюме, с лежащим на плечах шарфиком с золотой бахромой; перстень на мизинце, на кончике носа — очки в золотистой оправе. Не коматозник.

Понятия не имею, какого черта, но я чувствовала коматозников. Как если бы во мне теперь был радар, способный указать, какой домик пустой, а какой полный. Впрочем, кто обладателем пустого, а кто полного домика — люди или коматозники — не берусь утверждать. Равно как говорить о коматозниках, используя личное местоимение 'мы'. Не сейчас, не в ближайшем будущем.

Затем я заметила Софию. Она отделилась от тени, подсела к Эдуарду и смахнула с его плеча невидимые пылинки. На девушке была белая шелковая блуза, узкие джинсы и туфли не иначе как на пятнадцатисантиметровом каблуке насыщенного цвета бургунди. Артур положил руку мне на плечо.

— Марго, — позвал он тихо.

— Отстань, все феерично.

Я повела плечами, струшивая его руку, и зашагала к диванам. У меня в распоряжении было достаточно времени, чтобы насладиться производимым эффектом. Эдуард поднял голову. Он так и остался сидеть, глядя на меня, перьевая ручка замерла в сантиметре над молескином. Я указала глазами в сторону, мол, отойдем. Толстяк продолжал что-то бубнить, но, поняв, что его никто не слушает, тоже уставился на меня.

София встала мне навстречу:

— Да это же Палисси! Сколько лет, сколько зим.

Ни дать, ни взять, красота Софии была едва ли не удушающей. Вплоть до того, что это было нечестно по отношению к другим представительницам слабого пола. Однако меня таким не смутить.

— Ты удивишься, узнав, что я не числюсь среди твоих фанатов, София. Советую сменить тон на более уважительный.

— Да ну? А чем ты особенная?

— Да так, ничем. Две руки, две ноги, одна голова. Эдуард, нам надо поговорить. Немедленно.

Но путь ему по-прежнему преграждала София. Поскольку Эдуард, к сожалению, был из воспитанных мира сего, то лезть через столик не стал. А зря. Я начинала злиться.

— София, прочь с дороги, — сказала я очень спокойным голосом.

— Подойди ближе и скажи мне это в лицо.

— София, я не в том настроении, чтобы перекидываться пустозвонными угрозами, поэтому сразу предупреждаю: если я подойду, то ты ляжешь.

Я посмотрела на Эдуарда, улыбнулась и с пренебрежительным видом пожала плечами.

София проследила за моим взглядом.

Всякое бывает. Черные полосы — это нормально. Среднестатистическая черная полоса: вы разлили кофе на новые штаны, опоздали на работу, босс сделал вам выговор, вы поцапались с любимым человеком. Черная полоса Риты Палисси: на вас клепают липовое обвинение, в вас стреляют, вы становитесь коматозником, любимые вам люди попадают под удар, вы знакомитесь с Уна Бомбером и Королем Начинок. Мое невезение носит насильственный характер. Так и хотелось заорать: 'Да что с тобой, большой белый мир? Ты это серьезно?' А тут еще эта неуравновешенная коматозница.

София налетела на меня черно-белым сгустком. Я упала, стукнувшись затылком, из глаз посыпались искры. Я еще отметила, что у нее хорошие духи, когда она ладонью заехала мне по физиономии. О, это было чертовски последней каплей!

Я сгребла ее блузку в кулаки и в следующую секунду оказалась на Софии. А вот и еще один плюс коматозничества: я стала сильнее, в самый раз, чтобы потягаться с кем-то моей весовой категории. Я двинула Софии в челюсть, но удар соскользнул и получится не таким тяжелым, как мне хотелось бы. Тогда я схватила ее за волосы и пару раз приложила затылком к полу. Я и забыть забыла, что мы не одни.

Меня содрали с ругающейся девицы. Я пыталась спихнуть с себя руки Эдуарда, но проще вступить в ближний бой с куском закаленной стали. Усилив хватку, да так, что у меня перехватило дыхание, он ясно дал понять, что не намерен отступать. Софию сдерживал Артур; остается пожелать ему удачи и скорейшего выздоровления.

— Немедленно прекратить! — скомандовал Эдуард.

— Какого черта, она первая начала, — рявкнула я, Супер Плевком сплевывая набежавшую в рот кровь.

Эдуард повысил голос:

— София!

Девушка отпихнула Артура и стояла, поправляя волосы. Не без мрачного удовлетворения я отметила, что порвала ей блузу; был виден белый кружевной бюстгальтер, подчеркивающий смуглость ее кожи.

— Мы еще не закончили, Палисси, — она ткнула в меня указательным перстом. Театральный жест.

— А я думаю, что закончили.

— Палисси, да ты боишься меня до судорог!

Любопытно, догадывается ли София, что я теперь коматозник? Ой, сомневаюсь.

— Слушай, тебе подарить шапку Наполеона? Я могу, мне не жалко.

София фыркнула.

Толстяк кривил губы в ухмылке. Персонал ресторана, затаив дыхание, наблюдал за происходящим. Бесплатное представление, а то.

— Возвращайтесь к работе!

Эдуард подошел к толстяку и что-то сказал ему, тот кивнул и сделал пометку в молескине. Ухмыльнувшись по очереди мне с Софией, кивнув: 'Дамы', толстяк подхватил пальто и двинулся к выходу.

— Прости, — сказала я, когда мы отошли в укромный уголок. — Эдуард, моя проблема в том, что я неуважительно отношусь к чувствам окружающих. Я признаю это. Ты слишком добр ко мне. Даже София придерживается такого мнения.

Эдуард холодно заметил:

— В следующий раз изволь предупредить, если захочешь исчезнуть. Не меня, так Максима или Артура. Ты понимаешь, как я волновался. — Вопрос прозвучал не вопросом.

— Следующего раза не будет. — Я поспешила добавить: — Я все объясню.

— Откуда у тебя седые волосы?

— Я все объясню, — повторила я и скрестила руки на груди — не хочу, чтобы он видел, как они дрожат. — Только, чур, не перебивать. И — да, тебе лучше присесть, потому что вряд ли рассказ придется тебе по душе. — Эдуард не шелохнулся, и я пожала плечами: — Ну как хочешь, мое дело — предупредить.

— Ты всегда предупреждаешь, — подтвердил он мрачно.

Я размышляла, как лучше начать. Эдуард терпеливо ждал. Ничего путевого не придумав, стянула с волос резинку, и волосы рассыпались по спине и груди. И заговорила.

Я рассказала все... ну, или почти все — о Кудрявцеве и 'Темной стороне' умолчала. Я бы выразилась чуток иначе: рассказала достаточно, чтобы увидеть потрясение с оттенком страха на лице Эдуарда. Редко кому удается развести его на столь явные эмоции, а мне вот удается. Я опустила глаза и поняла, что его руки сжимают мои. Более того, я плачу и все повторяю имя брата. Вот как легко потерять лицо.

— Я не переживу, если с ним что-то...

— Ничего с ним не случится, — отрезал Эдуард. — Тебе следует поговорить с Человеком-Цыпленком и объяснить, что ты не претендуешь на его место.

Я скрипуче хохотнула:

— Твои слова, да Богу в уши! Человек... гребаный... Цыпленок!

— Что ты предлагаешь?

— Мне нужна твоя помощь. Но я пойму, если ты не согласишься.

Я выглянула из-за его спины: прикладывая к скуле стакан со льдом, София сидела за барной стойкой; Артур нервно поглядывал в нашу сторону.

— Рита, посмотри на меня.

Я посмотрела и сразу все поняла.

Захотелось обнять Эдуарда, но, напомнив себе о Софии, я обошлась кивком. Улыбка, задуманная как благодарная, из-за слез получилась, скорее, мученической. О-хо-хо, по крайней мере, я все еще могу улыбаться.

Глава 36

Мы были в кабинете Эдуарда. Я приоткрыла дверь и выглянула в коридор.

В аду так не суетятся, как в 'Ананасах в шампанском' тридцать первого декабря. Столики на новогоднюю ночь были зарезервированы задолго до октября. Звучала живая музыка, звякали столовые приборы. Эдуард сказал, что праздничная программа будет насыщенной. Организация любого мероприятия требует полной отдачи, а Эдуард относится как раз к тем руководителям, которые не могут делать что-то половинчато.

Минус один: меня не будет на этом празднике жизни. Я буду на своем празднике — в Церкви механизированных. И я выдергивала вслед за собой Эдуарда. Считайте меня свиньей, но я успокаивала себя следующим: да, я совершила ошибку, рассказав Эдуарду обо всем, однако на остальные ошибки он подписался сам.

Я прикрыла дверь и повернулась к присутствующим.

Артур сидел на диване; казалось, все его существо перебазировалось во взгляд. И Артур, и я, — мы оба во все глаза таращились на Эдуарда. Не боясь помять белую выглаженную рубашку, Эдуард как раз застегнул ремень наплечной кобуры, поверх накинул пиджак. Я впервые видела его с оружием и, честное слово, меня жуть взяла. Его образ заиграл иначе, в нем появились... новые грани, которые я незамедлительно добавила в список 'Почему стоит остерегаться Эдуарда'.

Макс любезно притарабанил мои вещи из эдуардовой квартиры. Из всего барахла, впрочем, мне нужна была одна-единственная скомканная салфетка с номером телефона Уна Бомбера.

Да, здесь был и Максим. И вот что: с наполовину китайцем все в полном порядке. Вместо костюмной рубашки — тесная футболка. Пиджак он снял, и наплечная кобура предстала во всей красе. Вторая кобура крепилась к поясу на сильной стороне. Пистолет в напоясной кобуре безошибочно узнаваем. Максим осклабился и привалился к стене, совсем как ковбой гребаный Мальборо.

Я сжимала салфетку с телефоном в кулаке, а мое внимание было приковано к оружию, которыми теперь были нафаршированы все, кроме меня.

— 'Макаров'? — спросила я, нарушая тишину. Максим посмотрел на меня, будто бы спрашивая: 'Да ну?' Я пожала плечами: — У отца такой же. Он носит его в напоясной кобуре... Что? Что я такого сказала? А, ясно. Да, черт возьми, — рявкнула я, — мы, Палисси, все с криминальными наклонностями.

— Пора выдвигаться. Все готовы? — Эдуард всегда снисходительно относился к моим всплескам раздражительности.

Я не была готова.

— Да, — кивнула, — готовы. На все сто процентов.

— Говори за себя, принцесса, — Максим упер руки в боки, демонстрируя накаченные бицепсы. — Потому что я готов на все двести.

Небрежно накинув пиджак на плечи, Максим подмигнул мне и вышел. Эдуард, Артур и я — следом за ним.

Я попросила у Эдуарда мобильник и, замедлив шаг, набрала номер с салфетки. Бомбер ответил на четвертом гудке.

— Ах, как это мило! Маргаритка очаровала пчелку, и теперь пчелка пригласила маргаритку в свой улик! — сладко пропел Бомбер, выслушав мой скупой рассказ. — Встречаемся в Кварталах у 'Фермы'.

— Мне нечего предложить тебе. Я не достала зерно 'А'.

— Зато ты очаровала главную пчелку. 'Ферма', Кварталы. Запомнила? Не начинайте без меня, цветочки.

Я стояла, сжимая в руке мобильник, слушая гудки.

— Рита. — Эдуард приблизился ко мне и протянул руку. Вероятно, хотел коснуться меня. Я вложила в протянутую руку телефон. Хватит прикосновений на сегодня.

— Через... — я посмотрела на часы, — через пятнадцать минут ты познакомишься с Уна Бомбером. Ни слова! И так голова пухнет.

Трудно было понять реакцию Эдуарда на мои слова, ведь выражение его лица не изменилось; он закрылся в себе не хуже чертового моллюска. Наверное, уже раз двадцать подряд пожалел, что однажды связался с двойняшками Палисси.

Бок обок мы вошли в зал. Что тут сказать? Декор на высшем уровне; ледовые скульптуры походят на драгоценные камни; каждый столик поражает богатством убранства; повсюду композиции из заснеженных ягод, плодов и еловых веток. Воистину, 'Ананасы в шампанском' — пульс вечеров. Пульс этой новогодней ночи.

Идя рядом с Эдуардом, в джинсах, объемной кофте и ботинках я выглядела как обормот. Все равно все взоры отскакивали от меня, как горох от стенки, и впивались в Эдуарда. Женщины улыбались ему, мужчины приветственно кивали. Здесь были и целые семьи, и пожилые пары, и влюбленные парочки, и компании друзей. И все, я повторяю, все без исключения реагировали на его появление.

Возникшая непонятно откуда София рявкнула:

— Куда это вы собрались без меня?

— Дай нам минутку, — попросил меня Эдуард.

Не имея привычку наступать на одни и те же грабли, я оставила их и вышла на улицу.

Максим сидел за рулем, Артур умостился на пассажирском сиденье. Я же осталась стоять на морозе (хотя мороз нынче стал для меня понятием относительным). Закурив, облокотившись о багажник, я смотрела, как по дороге проносятся авто, как сквозь насыщенный персиковым светом воздух скользят снежные хлопья. Когда, наконец, появился Эдуард, я захотела провалиться сквозь землю.

Щелчком послав окурок в сугроб, не прокашлявшись, я прохрипела:

— София, дорогая, ты заблудилась? Позволь мне указать тебе верное направление, в нем всего три буквы...

На черноволосой был норковый полушубок, вместо порванной блузы — кофточка с глубоким декольте. Куда там мне, в моей серой майке и растянутой кофте!

— Рита, не начинай, — Эдуард щелкнул литой зажигалкой, поджег сигарету. — Она поедет с нами.

— Не понимаю, почему ты постоянно выгораживаешь ее!

— Рита...

— Так, признавайтесь, у кого здесь еще сезонное обострение слабоумия?

— Палисси, да в чем твоя проблема?

— Мне жаль, София, что я не могу объяснить тебе это так, чтобы ты поняла.

— Мне тоже, — сказала черноволосая с сарказмом, — я бы хотела это послушать.

Я открыла дверцу, и хотела было сесть в машину, когда смуглая рука легла на тонированное стекло.

— София, убери руку.

— Послушай...

— Убери руку, сказала! У меня нет времени на это дерьмо.

— Палисси... Рита. Твой брат — лучший друг Эдуарда, и я не могу стоять в стороне, когда ему плохо.

Если бы я не знала эту змею так хорошо, ее слова, возможно, прозвучали бы двояко. А так все кристально ясно.

Я хрипло расхохоталась:

— Ты только послушай, Эдуард: она не может стоять в стороне, когда тебе плохо! Сейчас слезу пущу. Ты, трепло, на кой ты рассказал ей все?

Эдуард не отреагировал на 'трепло'. А жаль. Я была в настроении выместить на него свою злость.

— Иначе она бы не отстала, — сказал он, и я услышала потрескивание сгораемой бумаги, когда он затянулся.

— Надо было сразу предупредить, что тебе сложно сказать ей 'нет' — я бы все уладила.

— Видишь ли, Пал... Рита, я действительно могу быть полезной: буду перетягивать большую часть внимания на себя. Я как рыба в воде на подобных мероприятиях.

— Мы идем туда не языки чесать.

— Я знаю, что и кому вы там будете чесать, — София фыркнула. — Ставлю сотку, что потом ты скажешь мне спасибо.

— Звучит так, будто я только что срубила сотку.

На щеках Софии появились ямочки. Я впервые видела ее улыбающуюся. Да, если бы я не знала черноволосую лучше, она могла бы мне понравиться.

— Я у окна! — воспользовавшись моим замешательством, выпалила девушка.

Сдерживая готовые вот-вот посыпаться с языка проклятия, я влезла в салон следом за ней. Когда все расселись, Максим сдал назад и вырулил на дорогу. Я предупредила, что в первую очередь надо заехать на 'Ферму'; ближе придвинулась к Артуру и уставилась в окошко с его стороны. От запаха духов Софии голова становилась чугунной.

Минут через пятнадцать 'ауди', мягко миновав 'лежачий полицейский', въехало на стоянку 'Фермы'. Коровы-зазывалы поправляли съезжающие на глаза новогодние красные колпаки и звенели колокольчиками. Черт, что за нелепица!

Я вытянула шею, пытаясь узреть Бомбера, но видела лишь сплошное месиво пятнистых шкур и красных колпаков.

— Дайте я вылезу!

— Если я открою дверцу с этой стороны, то зацеплю 'опель', — сказал Артур.

— По ходу, парковаться здесь умею только я, — проворчала я. — София, выпусти.

Самообладание влетало в копеечку; волнение постепенно завоевывало позиции — мои руки начали дрожать. Тогда я сунула руки в карманы и широким шагом направилась к входу на 'Ферму'.

Одна из коров, с шоколадно-коричневым пятном на глазу и в красных часах 'касио', незамедлительно взяла меня на прицел, словно я была цветком клевера.

— Специальное предложение в честь праздника! И сам Король Начинок поздравит вас с наступающим Новым годом!

Упоминание Короля Начинок заставило меня дернуться, как от пощечины.

— Не нужно мне его гребаное поздравление, понял? Пошел вон, парнокопытный!

Зазывала бросил взгляд мне за спину, помрачнел и отошел. Я обернулась. Максим шутливо отдал мне честь, обеспечивая тыл.

Внутри 'Фермы' я насчитала шесть новогодних елок и как минимум дюжину новогодних венков из еловых веток и ленточек. Все поверхности сияли, даже ногти кассиров. На 'Ферме' было полно семей: папочки, мамочки и чумазые от кетчупа и сладких начинок детишки. Кажется, взрослые и в ус не дули, что привезли своих ребятишек в Кварталы, на 'мертвую' территорию. Впрочем, следует признать, преступность в Кварталах несоразмерно ниже, чем на Левом берегу. Коматозники пекутся о своем имидже и готовы порешить любого, кто поставит их доброе имя под угрозу. Конечно, другое дело 'Ферма'. Здесь угроза уже иного рода — спрятана под румяными корочками.

Что-то заставило посмотреть в сторону.

В натянутой на глаза шапке, с обмотанным вокруг шеи шарфом, Уна Бомбер стоял в паре шагов от меня. В верхней одежде он выглядел еще внушительнее. Такой себе шкаф. Если упадет, услышат все.

— Ну что, поздравим Короля Начинок с наступающим Новым годом? — Он подкрепил свой вопрос хищной ухмылкой.

Я окинула Бомбера взглядом. Если он и припрятал оружие, то его не было видно. Он может зайти на 'Ферму', и никто его не остановит. Он был волком в овечьей шкуре: ходил, блеял, щипал травку, в любую секунду готовый вцепиться в курчавую глотку.

— Зачем вам это? — Я подалась к нему, чтобы промышляющие по соседству зазывалы ничего не услышали. — Хотите откусить свой кусок от птички? Я ведь не вчера родилась, Бомбер.

— На счет куска — непоэтично.

— Проглотить Человека-Цыпленка целиком — так будет поэтичнее?

— Несомненно.

— Что ж, полагаю, сегодня вам представится шанс получить свое. Но как хотите: лично моя цель — не зерно 'А', а брат. Он у них и... — Я запнулась, не стала говорить о Константине — сомневаюсь, что это взыграет на струнах души Бомбера. — Я понимаю, что изначально спутала ваши планы. Если бы у меня была машина времени, в тот вечер я бы поехала домой, а не к Агнии... Да, я чертовски сожалею о случившемся.

Уна Бомбер кивнул. Он нависал надо мной, в рыжей бороде запутались снежинки. Он мог сойти за доброго здорового дядьку, если бы не этот блеск в глазах. Глаза всегда выдают людей с потрохами.

— Тише, — он обернулся. Пятнистая корова, та, что в часах 'касио', смотрела на нас.

Я подняла руку в неприличном жесте. Ничего не могу с собой поделать: никогда не любила стиль 'Фермы', особенно ее буквально разношерстных сотрудников.

— Ну-ну, не будем дразниться, — сказал Бомбер и взял меня под руку. — Идемте, идемте же, Марго!

Эдуард стоял возле 'ауди'.

— Я не доверяю вам, — заявил он, не успели мы подойти.

— Эдуард! — Я выразительно посмотрела на него.

— Ну-ну, не ссорьтесь из-за меня, детки.

— Вы проходимец.

Рыжебородый заржал:

— Ну спасибо!

Так, хватит.

— Эдуард, лезь в машину, черт тебя дери! И вы, Уна. Живо! Нашли место и время для словесных баталий!

Софии пришлось потесниться, и теперь ее волосы щекотали мою щеку. Но я как воды в рот набрала. На часах — шесть минут десятого. Меньше трех часов до боя курантов, брызг шампанского и исполнения всех-всех желаний.

Ага, а как же.

Глава 37

Казалось, иллюминации в Пороге прибавилось за последние часы. Обмотанные гирляндами деревья делали улицы похожими на сказочный лес. Кому-кому, а детям праздник. Мороз, много снега — идеальная погода для Нового года.

Стоянка у Церкви оказалась забита похлеще фермерской, а ведь час парковки здесь стоит не многим ни мало полтинник. Вот и говорите потом о высших целях. Конечно, не все, кто сейчас торчал в Церкви, были с зерном, но так или иначе, судя по обилию иномарок и джипов, Церковь добилась благодарной аудитории. Благодарной во всех смыслах и во всех физических состояниях.

В одном из прихожан — поодиночке, парами или группами семенящих к Церкви, — я узнала ведущего новостей. У него были вертикальные зрачки и мохнатые беличьи уши. Мы пристроились за ним.

Сад искрился под тонкой коркой инея. Как если бы все вокруг облили жидким серебром. Под подошвой хрустнул заиндевевший листок. Сквозь витражи на сад падал мягкий свет. Я шла и внимательно изучала окружающую обстановку. Я так и не заметила стационарного поста охраны, но на входе в само здание Церкви стояли два охранника и проверяли гостей по списку. Я-то была в списке. В отличие от моих спутников.

— Добрый вечер. Ваше имя, — пророкотал один из охранников. Здоровенный лось, скажу я вам.

Я назвалась и застыла, когда он углубился в просмотр электронного списка.

— Что-то не так, — я посмотрела на нашивку, — Евгений?

— Все в порядке, госпожа Палисси. Можете проходить.

-Вообще-то я не одна.

Без надежды на успех я всех представила, Бомбера — под выдуманным именем.

Дохлый номер, разумеется.

— Здесь, должно быть, какая-то ошибка!

— Прошу прощения, вы задерживаете очередь.

Я еще успела подумать: 'Вот он, отличный пример дрессуры. Интересно, сколько им платят в час?', когда меня окликнули. Обернулась. По ступенькам мне навстречу поднимался... Я не сразу сообразила, кто это, а потом мысленно одела на него розовый свитер и сию минуту все встало на свои места.

Пять дней назад, на моих глазах этот толстяк перерезал глотку Пушистому Хвосту.

— Платон, — улыбнулась я, — вечер добрый.

Платон был моего роста, но тяжелее этак килограмм на сто. Костюм не сковывает движения и прячет недостатки. Толстые щеки раскраснелись от холода. Он улыбнулся с выражением приятной внимательности на лице, поправил очки, на пальце блеснул массивный золотой перстень.

— Маргарита! Вот мы с вами и пересеклись, — он галантно поцеловал мою руку. — Ох, душенька, я так сожалею за тот инцидент!

Я поборола сильнейшее желание вытереть руку о джинсы.

— Ничего страшного, Платон, — солгала я.

Свет отражался от линз очков. Я не видела его глаз, но пухлые губы с готовностью треснули в улыбке:

— Похоже, у вас возникли некоторые трудности с этими парнями. Поправьте меня, если я вздор несу.

— Вовсе не вздор. Молодые люди говорят, что... моего имени нет в списке.

— В самом деле? — Лысый сладко улыбнулся ошарашенному столь вопиющей ложью охраннику, в резце блеснул бриллиант. — Так-так, не понял, в чем фишка. Ты знаешь, кто эта молодая особа?

— Маргарита Палисси, — кивнул охранник. — Но...

— Никаких 'но'. Наше с тобой общение строиться на принципе 'вопрос-ответ'. Я понятно говорю?

— Да, господин.

— Чудесно.

Вот ведь дела! Евгений словно сдулся, скукожился, больше не казался крутой горой мышц. Минус девяносто процентов крутости, а то, что осталось, взирало на толстяка сверху вниз испуганными щенячьими глазками. Евгений только что допустил колоссальную ошибку и навлек на себя недовольство одного из криминальных авторитетов Порога. На его лице появилась потребность умаслить хозяина. Был бы у него хвост, он бы его поджал.

— Еще вопросы к Маргарите Палисси будут?

— Приносим свои извинения за причиненные неудобства, — вступил в разговор охранник Павел. Умный мальчик. — Должно быть, ошибочка вышла.

Вот что я вам скажу: списки — это святое. Ошибки быть не может. И вышибалы прекрасно знали это. Евгений был хорошим мальчиком и все делал правильно, пока не появился Платон. А таким, как Платон, плевать на списки.

Спешу доложить: обоих охранников как пить дать вышибут с работы.

— Ошибочка, — фыркнул Платон. — В следующий раз за такую ошибочку будете двор мести или сидеть в будке и жать на кнопку, поднимая и опуская шлагбаум.

Платон уплыл прочь совсем как планета, осознающая свои масштабы.

Вчетвером — я, Эдуард, Уна Бомбер и София — мы прошли в холл, когда охранники тормознули Макса и Артура. Я как почуяла неладное, обернулась.

— Стоять, — пробасил Евгений; покорность и испуг рухнули с его квадратной рожи.

Он переживал, злился. И злости было куда больше. Откуда я это знала? Очень просто: в нем скользила легкая примесь животного, гены медведя, подаренные технологией, и энергия, исходящая от него, будто пульсация сверхновой, щекотала нос.

— Не будь занозой в заднице, приятель, — Артур ослепительно улыбнулся охраннику.

Евгений медленно подался к Артуру и опустил лапищу парню на плечо. Лично я на месте Артура не позволила бы этому здоровяку коснуться меня. Но я не на месте Артура.

— Я тебе не приятель, понял, урод гребаный?

Максим зыркнул на меня поверх плеча вышибалы. Его взгляд упрекал меня: 'Я хочу туда, с вами'.

— Ждите в машине, — одними губами сказала я.

Если их начнут тормошить, на дно сядут все, а это недопустимо.

Максим кивнул; все понял. Молодец. Наградив тяжелым взглядом обоих охранников, он зашагал вниз по лестнице, Артур — за ним. Может, оно и к лучшему. Считайте, что с моих плеч упало два грузика волнения. Осталось три. Нет, вру, два — Уна Бомбер может катиться на все четыре стороны. Я удивилась, что не смогла сказать подобного о Софии. Красивые люди получают по жизни больше скидок, так?

В фойе журчал фонтан. Единственные распахнутые двери вели в огромный зал. Мы вошли. Я огляделась и присвистнула. Ни скамей, ли алтаря, ни икон. Повсюду столики и аметистовые кресла с низкой спинкой, переходящей в подлокотники. У ломящихся от кулинарных изысков столов крутились гости. Линию обслуживали официанты. Отдельно был установлен бар. Сцена с микрофоном, колонками, подсветкой. Фоновая музыка — продукт 'Музыкальных Небес'. Все учтено и гармонирует, вплоть до салфеток на столах.

— Скукотища, — констатировала София.

Уна Бомбер стянул шапку и лихо сунул ее в карман:

— Они нашли с Ним наиболее простой и прямой способ взаимодействия — через выпивку и караоке.

— Здесь нет Бога, — сказала я.

— Я говорю о механическом Иисусе.

Я наградила бородача недобрым взглядом:

— Смотрю, вам здесь уж больно нравится. Может, тоже хотите вступить в секту? Ну разумеется, хотите.

Стоявший в паре метров от нас мужчина оглянулся, мол, кто это там базарит; его взгляд выражал такое же удивление и потрясение, как если бы пятилетний ребенок рассуждал о ядерной физике.

— Это не секта, Марго, а закрытый клуб тех, кто владеет этим городом. Здесь и сейчас собрались самые крупные представители своего вида. Рабочей пчеле не пройти — ее остановят и выбросят.

— Да-да, всегда пожалуйста.

Бомбер и ухом не повел.

У меня спина заледенела, а в ушах стоял звон. Я знала, что Человек-Цыпленок где-то поблизости. Не спрашивайте, откуда. Это из рода тех ощущений, которые вливаются и наполняют вас. Вы просто знаете, как обстоят дела, вот и все.

Я задрожала и пошатнулась.

— Все в порядке. В порядке, говорю! — Я спихнула руки Эдуарда, когда он полуобнял меня.

— Не трогай ее, — влезла София. — Видишь, ей не нравится!

— Спасибо, блин. Идите за столик, — я сглотнула слюну, — я сейчас приду. Эдуард, не надо со мной панькаться. Я знаю, что делаю. Я связана с Цыпленком через зерно, и сейчас ощущаю такое, чего не должен ощущать человек. Коматозник в том числе. Ситуация ясна? Или повторить под запись?

— Зерно? Коматозник? — попугаем повторила София.

Следует отдать Эдуарду должное: он разболтал отнюдь не все. Да, я бываю несправедливой к нему.

— Только не злись слишком громко, не стоит привлекать внимание.

И я оставила троицу, направившись к шведскому столу.

Не надо быть знатоком моды, чтобы понять: я была неподходяще одета для вечера. Это, впрочем, скорее, ремарка, чем чувство вины. Без Эдуарда под боком я ловила на себе взгляды. О, много взглядов. Взгляды делились на две категории: узнающие и не узнающие. И если в первых в равных пропорциях были смешаны удивление и любопытство, то вторые были сугубо оценивающими. Впечатление о человеке почти на восемьдесят процентов формируется из того, как он выглядит. И требуются годы, чтобы трансформировать первое впечатление. Что-то подсказывало мне, что у тех, кто не узнавал меня, впечатление складывалось средней паршивости. Волновало ли меня это? Вы это серьезно? Женщина с длинными рыжими волосами усмехнулась, что-то сказала собеседнику и легким кивком головы указала в мою сторону. Да, я засветила физиономию. Наберется ползала, которые потом смогут засвидетельствовать мое присутствие на сей волнительной вечеринке, чтоб ее.

Если будет это 'потом'.

Надо было чем-то занять руки. Взяв тарелку, я стала наполнять ее, без намерения, впрочем, набить желудок. Аппетита не было. Официант порывно пытался помочь мне, но я громко и отчетливо объяснила приставучему типу, что не нуждаюсь в помощи. Попутно я косилась по сторонам, ища взглядом Человека-Цыпленка. Я чувствовала, что он где-то в Церкви. Выбрал более укромный уголок для встречи? И правильно. Кто знает, на какой уровень выйдет наше общение после моего отказа.

Меж лопаток растеклось неприятное покалывание. Кто-то буравил мою спину взглядом. Или то, что пониже спины. Я напряглась, рука зависла над блюдом с канапе.

— Так-так-так, — услышала я тягучий, как расплавленный сыр, голос. Я не шелохнулась. Черта с два. Я сюда не знакомства пришла заводить. — Какой соблазнительный экземплярчик.

Унизанная перстнями рука легла на стол аккурат передо мной. Ногти были выкрашены в черный. Только этого не хватало. Передо мной возник мужчина с доходящими до плеч платиновыми выжженными краской волосами. Он был небрежно расчесан и аналогично выбрит. На нем была подчеркнуто мятая футболка, из серых замшевых ботинок неопрятно торчали джинсы. Солнцезащитные очки скрывали глаза.

Мистер Острая-Нехватка-Кальмаров-В-Организме собственной персоной.

С лицом баклажаном я взяла канапе и положила на тарелку. Мужчина придвинулся ко мне, и я была вынуждена отступить на шаг. Он стал в позу, опершись ягодицами о стол и сложив руки на груди.

— Как жизнь, мисс Стройные Ножки?

Я вымучила улыбку.

— Вы, наверное, не узнали меня. Меня зовут Бабур Околоцветник.

Вздохнув, я взяла тарелку в левую руку, а правую протянула для рукопожатия. Вежливость, даже с такими, как этот болтун, пока никто не отменял. А жаль. Блондин протянул клешню ладонью вверх. Он слабо сжал мою руку, словно она, черт возьми, могла треснуть и рассыпаться. Но, поскольку у меня такого страха не было, я все сделала наилучшим образом, взяв на себя инициативу и властно встряхнув его лапищу. Мне понравилось, как при этом расширились его глаза.

От Бабура резко пахло сигаретами и пряной туалетной водой. Он все не выпускал мою руку из своей — ждал, когда я представлюсь. Поборов поползновение закатить глаза, я сказала:

— Маргарита.

— У меня такое чувство, будто мы с вами уже встречались. Случайно, не на какой-нибудь закрытой вечеринке Острова?

— Сомневаюсь.

— Нет, я определенно где-то уже видел вас, — он шутливо пригрозил пальцем. — Маргарита, Маргарита... — забормотал он, задумчиво прищурив глаза.

Я хотела было облегчить ему задачу, но передумала.

— Прошу прощения, Бабур, я бы непременно осталась с вами поболтать, но меня ждут.

Я не видела его глаз за стеклами очков, но была уверена, что он прожигает меня взглядом.

— И кто же этот счастливчик?

— Прошу прощения?

— Кому выпала честь сопровождать такую прелестную девушку?

— Ему, — я уныло ткнула пальцем в сторону Эдуарда.

— А я его знаю! Это владелец ресторана в Кварталах. Он ваш...

— Он мой друг.

— Друг! — повторил Бабур и облизал нижнюю губу. — Это очень, очень хорошо! Впрочем, меня не смутило бы и иное положение вещей. — Он наклонился ко мне и проникновенно шепнул: — Когда мне что-то нравится, я готов на все, чтобы заполучить это.

Я оценила это его 'что-то'.

Резюмирую: рядом с именем Бабура слово 'придурок' блекнет, просто блекнет.

— Уверяю, Бабур, — я отступила на шаг. Хватит влазить в мое личное пространство. — На такое вы не готовы. Нам ли с вами не знать, что у всего есть рамки, определяющиеся благоразумием. А теперь вынуждена раскланяться и удалиться.

Непонятно откуда в его руках возникла ручка. Он написал свой номер на салфетке. Естественно, я не собиралась звонить ему. Словно прочитав мои мысли, он попросил:

— Оставьте и вы мне свой телефончик, ага?

Прозвучало больше как приказ, нежели просьба.

Я задалась вопросом: а что, если бы он узнал меня? Стал бы в таком случае просить мой номер телефона? Не все мужчины захотят звонить девушке, которая в трудовые будни трещит с призраками. Все девушки, впрочем, хотят, чтобы им позвонил Околоцветник. Считайте меня ненормальной, но я не горела желанием давать ему свой номер. У меня была секунда, чтобы решить, как поступить.

Хорошо, пусть откусит вот это: я написала на салфетке номер Федора Гранина. Федор презирает недалеких людей. Ладно, людей в принципе, а особенно тех, кто звонит ему, ожидая услышать вовсе не его прокуренный злобный голос. Помнится, он рассказывал, как однажды его сестра заказала ему поздравление-розыгрыш на радио. Гранин продержался ровно минуту, затем в прямом эфире стал угрожать жесточайшим побоищем ведущему. Бабур непременно оценит безвкусно исполненные угрозы Гранина.

— Клуб охотников на лису, — пробормотала я, плюхаясь на стул рядом с Эдуардом... Стоп! — Где Бомбер?

— Тебе пальцем показать? Рита Палисси, коматозник, — процедила София, поджав напомаженные губы.

Хорошо, она докумекала, и что с того?

— София, ты отвлекаешь меня. Расклад таков: либо ты начинаешь пахать над тем, чтобы отработать свои заверения на счет помощи. Либо, — я указала на выход, — сваливаешь с миром. Врубаешься?

Черноволосая молчала.

Будучи не в настроении переживать над тем, уязвила я ее чувства или нет, я пренеприятнейшим образом ухмыльнулась. Она уже большая девочка, к тому же, вроде неплохо справилась с новостью о моем вступлении в ряды коматозников. Внутренний голос, как заправский рефери, досчитал до десяти. Я выиграла.

Я отвернулась и стала сканировать помещение на предмет бородача. Почувствовала, как сужаются мои глаза, а в висках начинает пульсировать. Взору открылась картина маслом: Уна Бомбер, избавившись от несолидной куртки, оставшись в белой рубашке и жилете, потягивал шампанское из высокого бокала и ворковал с блондинкой модельной внешности. Не знаю, что на уме у Бомбера, но, судя по тому, как блондинка заглядывала ему в рот, он прекрасно владел ситуацией.

— Я так понимаю, фрегат ушел в свободное плаванье. Пожелаем же ему всяческих успехов!

Словно услышав это, Бомбер посмотрел в мою сторону. Наши глаза встретились.

Хитрый лис улыбнулся.

Никогда не видела, чтобы люди так улыбались, об этом не может быть двух мнений. Что он задумал?

В висках продолжало пульсировать. Что-то было не так, катилось по наклонной, и я катилась вместе с ним, все набирая скорость... Воздух вдруг стал вязким, липким. Стараясь не делать резких движений, я поставила тарелку на стол и приложила ладони ко лбу. Руки были одновременно холодными и горячими. Над верхней губой выступила холодная испарина. Я стала дышать быстро и неглубоко.

Эдуард что-то говорил, но я не слышала ни слова; его левая рука легла мне на спину, правая, обжигающе холодная, коснулась щеки. Я хотела попросить, чтобы меня оставили в покое, но язык прилип к небу.

— Панический приступ? — поинтересовалась София участливо.

— Отродясь у меня не было никаких приступов. Я... я знаю, в чем дело. Он хочет видеть меня.

Я встала, Эдуарду пришлось вцепиться стул, чтобы он не опрокинулся. Меня тащило вперед, будто мои кишки были намотаны на невидимый крюк. Утром, в 'Тюльпане', я не ощущала ничего подобного. Кажется, я начинала понимать значение слова 'притяжение'. Уверена, Человек-Цыпленок лучше владеет собой, чтобы противиться этому притяжению. В данном случае его зерно призывало мое. Супер.

Тошнотворное ощущение, словно кто-то перекапывает мои кишки.

Я позволила невидимому крюку тащить меня. В конце концов, разве у меня был выбор? Выбор — это роскошь, которая есть не у всех.

Глава 38

Я переступила порог и едва не грохнулась на колени от облегчения. Мои внутренности вернулись на место, крюк исчез. Сделав глубокий вдох, я подняла глаза.

Все кабинеты похожи друг на друга. Этот не стал исключением. Но, согласитесь, далеко не в каждом кабинете вас ждет мужчина с перьями вместо волос на голове.

Человек-Цыпленок приветственно развел руки. Он был в свитере, какие носят прилежные семьянины, бежевых брюках и мокасинах на тон темнее брюк. Сразу видно, дорогие тряпки.

— Вы привели друзей! — Его голос — громкий, чистый и поддразнивающий в равных пропорциях — растекся по кабинету. — Я и надеяться не смел, что у нас сложится такая душевная компания! Проходите, проходите, пожалуйста, не стойте на пороге!

Двадцать восклицательных знаков в конце.

Мне вдруг до умопомрачения захотелось развернуться и бежать отсюда сломя голову.

Вместо этого я сделала два шага вперед.

— Быть может, представите своих друзей? — поинтересовался Человек-Цыпленок.

— Нет.

— Примерно такого ответа я и ожидал. — Он засмеялся низким, приятным смехом. — Ничего страшного, верно?

Я оставила вопрос без ответа. Да, ничего страшного. Страшное будет потом, позже.

Чак-Чак вертелся в большом белом кожаном кресле. Здесь вообще было много белого: стены, ковры, диван. И вот, собственно, белое кресло с оприходовавшим его лысым качком. Мне показалось, или Чак-Чак еще больше раздулся с момента нашей последней встречи? Рукава пиджака опасно натянуты на бицепсах; складывалось впечатление, что стоит ему согнуть руку, и раздастся треск рвущейся материи.

— Если долго крутиться, Чак-Чак, можно блевануть.

— У меня крепкий желудок, Палисси. — Он на миг замер — руки на подлокотниках из темного полированного дерева, — и посмотрел мне в глаза: — Я и не то делал, и потом не блевал.

Чак-Чак выглядел непомерно расслабленным, словно только что вылез из горячей ванны. Просто продолжил вертеться в кресле. У меня не было иллюзий на счет этого бревна. Он не стал для меня хорошим малым, помогая мне с Деревскими и Громовым. Если ему прикажут, он убьет меня. Конец истории. Какие могут быть сомнения?

Кроме нас пятерых, в кабинете не было никого. Это обстоятельство, как пугало, так и злило. Злости, впрочем, оказалось немного больше, и я ухватилась за нее, как за спасательную соломинку. Именно злости я была обязана громким и ровным голосом:

— Я не буду ничего обсуждать, пока не увижу своего брата.

— Ах, она опять за свое! Поразительная нетерпеливость! Разве Стефан не обещал вам этой встречи? Разве я не обещал?

— Да, — согласилась я, — но с тех пор прошла чертова прорва времени. Вы уж поймите меня, капризную бабу, правильно: ну не могу я существовать в такой атмосфере и одновременно обдумывать вопросы, касающиеся моего зерна и его возможного попадания в ваш оборот.

— Прошу прощения, Рита, но я не уверен, что вашим друзьям стоит знать тонкости наших с вами взаимоотношений.

Эдуард сказал:

— Конечно, стоит. У Риты от нас нет секретов.

— Тогда вам повезло. Со мной она осторожничает. Выпьете что-то?

— Не заговаривайте никому зубы. Нет, не выпьем.

— Хм, а вот и второе 'нет'. Ко мне начинают закрадываться подозрения, что большинство ваших ответов сегодня будут такими.

Я ухмыльнулась и пожала плечами.

Что-то промелькнуло на лице Человека-Цыпленка. Что-то нехорошее.

Чак-Чак прекратил вертеться в кресле. Воцарилась тишина, от которой звенит в ушах. В такой тишине сердцебиение кажется оглушительным.

— Палисси, да ты рехнулась, — произнес качок почти нараспев и почти дружелюбно. Чертово 'почти' портило все. — Тебе горы золотые предлагают, а ты носом ворочаешь.

— Я и не знала, что у тебя есть абонемент.

Это озадачило бритоголового, и он притормозил:

— Какой еще абонемент?

— В городскую библиотеку, разумеется. Где бы еще ты разнообразил свой хреновый словарный запас? И, так уж и быть, я отвечу, почему ворочаю носом от непомерных благ, предлагаемых твоим господином. Слушай внимательно, Чак-Чак. Все до смешного просто: мой брат у вас. Можно ли при таком раскладе построить крепкие и доверительные отношения? Ответ: нет, нельзя.

— Маргарита права, — неожиданно заявил Человек-Цыпленок. Чак-Чак к этому моменту сжимал и разжимал руки в кулаки и тяжело дышал, будто собирался взорваться. Жилы на его шее вздулись. — Это мое упущение. Я недооценил ее связь с братом. Гнусно с моей стороны держать ее в неведении. Особенно теперь, когда, боюсь, она уже приняла решение. Неверное решение.

У меня дыхание перехватило.

— Насильно мил не будешь.

— Знаю, — вздохнул он. — Именно поэтому до последнего рассчитывал на ваше благоразумие. И вообще, насилие — это не по моей части.

— А по моей, — издевательски пропел Чак-Чак и поднялся из кресла. Его пиджак был расстегнут. В руке на уровне бедра, как в каком-нибудь старом вестерне, он держал пистолет. — Опусти пушку, пирожок. Ты на прицеле.

— Ты тоже, — парировал Эдуарда.

— Нет, пирожок, ты не понял. Ты на прицеле, — выразительно повторил качок.

И тут я поняла: целился Чак-Чак не в Эдуарда, а в меня.

— Брось пистолет. Руки за голову. Только без глупостей, — прозвучал новый голос. Вернее, не такой уж и новый. Мне уже доводилось слышать его. Это был Григорий — господин Слеза.

Человек-Цыпленок сложил ладони в молитвенном жесте и попытался скрыть улыбку, но ничего у него не вышло. Он выглядел как добрый папочка, который смотрит, как его дражайшее чадо разворачивает подарки. Гадость.

— А, Гриша! Как я рад, что ты заглянул к нам на огонек!

— Брось пистолет, — ледяным тоном повторил Григорий.

Эдуард выронил пистолет.

— Руки за голову, — напомнил татуированный тип.

Я посмотрела на Чак-Чака. Неизменно держа пистолет на уровне бедра, он подошел ко мне. Я узнала пистолет — 'беретта', которую вручил мне Влад. Что, пришлась по вкусу? Частичка меня клятвенно пообещала разбиться в лепешку, но застрелить ублюдка из этой же 'беретты'. Несомненно, громкое обещание.

Чак-Чак потащил меня к дивану. Там он сунул пистолет в наплечную кобуру и уставился на меня сверху вниз, улыбаясь. Я позволила себе бросить быстрый взгляд на Эдуарда и Софию. Оба стояли со сложенными за головой руками, будто собрались делать вечернюю зарядку. Григорий, не выпуская из руки ствол, обыскивал Эдуарда. Наверное, неудобно, когда у тебя в распоряжении всего одна рука, плюс ты постоянно должен следить за тем, как бы обыскиваемый не выкинул никакого фокуса. Но Григорий справлялся как нельзя лучше.

— Что, Палисси, не ожидала?

У меня чуть колени не подогнулись, когда тяжелые лапищи Чак-Чака легли мне на плечи.

— Чушь собачья, — выдохнула я. — От тебя разит предсказуемостью.

Он заставил меня снять кофту. Я осталась в майке. Прохлопал мои штанины. Бьюсь об заклад, от его прикосновений останутся синяки.

— Что, никаких подарочков?

— Не-а, — улыбнулась я.

— Чисто, — объявил Чак-Чак.

Григорий поддакнул. Его лицо, в отличие от предвкушающей физиономии Чак-Чака, было пустым. Лицо безжалостного убийцы. Такого не пронять слезливыми просьбами о пощаде.

— Изумительно! А теперь, если вы не против, мы немного прогуляемся, — сказал Человек-Цыпленок.

Этап вежливой болтовни закончился. Мы перешли на качественно новый уровень общения, где слова больше не играли такой важной роли, как ранее.

Эдуард и София возглавляли шествие. По правде говоря, они не выглядели испуганными или мало-мальски растерянными. В отличие от меня. Я знала, что мои эмоции читаются на моем лице не хуже, чем в сочинении на сию тему. Григорий выполнял роль пастуха, только вместо прутика погонял пушкой.

Мы с Чак-Чаком и Человеком-Цыпленком замыкали процессию. Лысый детина топал рядом. Пистолет в кобуре. Честно говоря, у него было оружие помощнее ствола — его руки. Ему достаточно обхватить меня за талию и сдавить, и я буду вне игры. Он знал, что на раз плюнуть справится со мной. Я уступала ему по всем физическим характеристикам. Человек-Цыпленок, видимо, тоже считал меня не самым опасным членом его сколоченной на скорую руку Лиги друзей. На его губах играла приятная улыбка, словно он думал о чем-то, доставляющем ему колоссальное удовольствие.

Двери в зал с гостями были распахнуты. Развлекательная программа, судя по аплодисментам и смеху, наполняющим анфиладу, в самом разгаре.

Мы остановились напротив ничем непримечательной двери, находящейся левее от центральной лестницы. Вернее, дверь была сделана так, чтобы казаться непримечательной. В действительности же это была укрепленная, мощная хреновина с кодовым замком. Если не присматриваться, ее можно не заметить.

За дверью была лестница, уводящая в темноту. Дьявол, я так и знала! Лестницы и темнота — лучшие помощники плохишей. Я поборола желание хлопнуть в ладоши. Ступени тонули в тени и, чем глубже, тем больше тень густела. Я не люблю темноту, поэтому и сплю с включенным ночником.

Мы начали спускаться.

Дверь захлопнулась, и все погрузилось в кромешную черноту. Чтобы кубарем не покатится вниз, я расставила руки, и ладони скользили по шершавым стенам. Чак-Чак спускался следом за мной, тихо мурлыча под нос новогоднюю песенку, какую поют ребятишки на утренниках в детских садах. Не знаю, что расстраивало меня больше: тьма, застрявший в горле пульс или его немелодичный голос.

Внизу забрезжил свет. Не слышно ничего, кроме шуршащего дыхания, шагов и детской новогодней песенки. Я увидела квадрат бетонного пола. Еще пару шагов и — новый коридор.

Эдуард и София скрылись из виду, за ними — невозмутимый Григорий с пистолетом в руке. Либо господин Слеза знает эту лестницу как свои пять пальцев, посему и не нуждался в опоре при спуске, либо у него была блестящая координация. В любом случае, его осанка была идеальной, а пистолет — на месте.

Я оказалась в длиннющем коридоре, с низким потолком и гудящими лампами. Это был бункер. В Пороге много бункеров. Большинство из них были выкуплены и переоборудованы под магазины, склады, кафе (да-да, даже такое). Этот не был переоборудован. Словно темная сторона Луны. В данном случае — Церкви механизированных. Вряд ли кто-либо из резвящихся на новогодней вечеринке Церкви знал об этом бункере. Такие места показывают не от широты душевной. Более того, если вы попадаете в находящуюся глубоко под землей берлогу не по воле своей, вероятность того, что она станет для вас перевалочным пунктом в иной, загробный мир, значительно возрастает. Ну не прелестно ли это?

Коридор упирался в распахнутую железную дверь. Кажется, нас ждали. Наша Лига друзей Человека-Цыпленка за полминуты покрыла оставшееся расстояние, и мы вошли в помещение.

У дальней стены был мягкий уголок: огромный кожаный диван, цветастый ковер, парочка торшеров, книжный шкаф, журнальный столик. Образцовая гостиная, окруженная голым стылым бетоном. Я оценила такое разнообразие: то пентхаус, то бункер.

На диване, раскинув руки и ноги, полусидел-полулежал Стефан. На нем не было ничего, кроме черных брюк. Босой, с закрытыми глазами и запрокинутой головой, он тяжело дышал, будто пробежал стометровку. Перед ним, на ковре, валялась кучка каких-то тряпок. Стефан открыл глаза и поднялся нам на встречу. На пальцы правой руки одет кастет. Он моргнул и улыбнулся. Весьма доброжелательная улыбка.

Человек-Цыпленок улыбнулся в ответ:

— Извини, что заставили ждать, Стефан.

— Без проблем, — эхо усилило его голос. — Вижу, Маргарита привела с собой друзей. Это только к лучшему. Как дела, Марго?

Я не ответила, глядя на шевелящуюся горку изодранной одежды. Крови не было. Да и где взяться крови в мертвом почти неделю теле?

Это был Константин.

Константин был туристом. Живым мертвецом. И в этом обстоятельства я склонна винить себя.

Я вскрикнула. Мне удалось сделать шаг в сторону Константина, когда Чак-Чак сгреб меня за шкирку и притянул обратно. Я бы непременно упала, если бы он не дернул меня вверх, словно куклу, ставя прямо.

— Стоять, блин, — прорычал он.

— Вы же говорили, что не тронете его! — заорала я, разворачиваясь к Человеку-Цыпленку. — Вы говорили!

Он сочувственно улыбался:

— Я и не трогал.

— Сукин сын!!

Я кинулась на Человека-Цыпленка. Чак-Чак схватил меня за волосы. От боли и злости на глаза навернулись слезы. Вцепившись в его руку, сжавшуюся в кулак и выдирающую мои волосы, я упала к его ногам. Он продолжал держать меня за этот импровизированный поводок.

События развивались молниеносно.

Я словно попала в свет стробоскопической лампы.

Кадры, кадры, кадры.

Глухой удар. Это Эдуард упал на колени. Григорий заносит рукоять пистолета для сокрушительного удара. Но на него набрасывается София. Он рычит и сшибает ее с ног размашистым ударом тыльной стороны ладони. Оглушительный хлопок. София падает на пол. Григорий наводит на Эдуарда ствол. Однако Эдуард уже на ногах. Следующий кадр: он направляет перехваченную пушку Григорию в лицо. Я хочу закричать, но Стефан слишком быстр — он нападает со спины и сваливает Эдуарда косым ударом. Блеск кастета. Пистолет рявкает, но пуля уходит вбок, никого не задев. От раскатистого звука выстрела, приумноженного эхом, закладывает уши. В них будто затолкали вату. Стефан ногой отшвыривает пистолет в направлении мягкого уголка. Эдуард перекатывается на спину, когда Стефан сгребает пиджак на его груди и наносит тяжелый удар в челюсть.

...Я отвернулась.

Тишина шипела. Ей вторил Человек-Цыпленок. Я смотрела на его губы и читала по ним.

— У вас был шанс присоединиться ко мне, Маргарита. Добровольно присоединится. — Человек-Цыпленок опустился на корточки передо мной. Он протянул руку и убрал упавшие мне на глаза волосы. Заботливый жест. — Вы им не воспользовались. Как вы уже, наверное, поняли, я не даю вторых шансов. Если вы не со мной, значит, вы против меня. Похоже, Бог наказал меня. В Пороге был и будет лишь один коматозник с зерном категории 'А'. И это я.

Взгляд был мутным из-за слез; я старалась не смотреть в сторону Эдуарда и Софии.

— Что, не любите здоровую конкуренцию?

— Я не люблю головную боль, Рита. Поэтому сразу стараюсь устранить ее очаг.

— Со мной вы не спешили.

— В отношении вас я питал некоторые надежды.

— Некоторые надежды, — горько повторила я. — Хотели сделать меня своим ручным зверьком.

— У вас было бы все.

— Мне не нужно ваше гребаное 'все'.

— Чак-Чак, спокойно! Рита, Рита. — Он вздохнул. — Значит, вот какая мне благодарность за все то, что я сделал для вас?

— Именно такая.

— Кого еще вы привели с собой? Слабо верится, что эти двое были вашей главной надеждой. Кого еще пропустила моя безалаберная охрана?

'Уна Бомбер. Но можете не волноваться на его счет. Он остался на вечернике. В сотне ступенек над нами'.

— Больше никого.

— Ну да ладно, — Человек-Цыпленок заговорщицки подмигнул. — Никого так никого.

— Вы все еще можете взять меня в оборот грубой силой, не так ли?

— К сожалению, нет. Особенности зерен 'А' таковы, что все базируется на доброй воле.

Мне нужно было узнать всю правду! Или сейчас, или никогда. Если я сейчас остановлюсь, потом меня даже сам дьявол не заставит заговорить. Во мне что-то ломалось. И когда это 'что-то' сломается, мне станет не до вопросов.

— Зачем вам Влад?

— Это как покупать оптом. Считайте, что он шел в комплекте с вами. Ваше зерно подчинилось бы моему, а я, в свою очередь, попросил бы вас, Рита, подчинить зерно Влада. Наши возможности значительно возросли бы. Естественно, теперь во всем этом нет смысла. Как и в вас. А жаль.

Он хотел заставить Влада проглотить зерно? Черт возьми, двойняшки Палисси на поводке у босса Церкви механизированных и сети ресторанов быстрого питания: один из Палисси — медиум, другой — убийца в законе. Да, неплохое дополнение, ничего не скажешь.

— Мое сердце разрывается на куски, — сказал Человек-Цыпленок печально, встал с корточек и оправил штанины.

И тут его завели в комнату двое.

— Влад... — выдохнула я.

Глава 39

С него содрали рубашку. Глаза Влада оставались полуприкрыты, губы шевелились. Они заставили его встать на колени.

— Нет, нет, нет, нет, нет... — забормотала я.

Чак-Чак рывком поставил меня на ноги.

— Наслаждайся, — шепнул он мне на ухо.

— Пожалуйста...

— Нет уж, смотрите, внимательно смотрите, Рита, что вы натворили, — сказал Человек-Цыпленок.

Влада держали за обе руки, его голова повисла над грудью.

Григорий навел на Влада пистолет.

— НЕТ, ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ДЕЛАЙТЕ ЭТОГО! ПРОШУ ВАС!

Время остановилось. Я видела, как палец Григория вдавливается в курок, подминает его под себя. Короткая вспышка, ствол пистолета дернулся. Я закричала. Пуля попала Владу в живот, и он обмяк в руках держащих его мужчин.

Чак-Чак выпустил меня. Я хотела побежать к Владу, но ноги не слушались. Я упала, как подкошенная.

— Дима, Валера, Гриша, вы нужны мне наверху. Чак-Чак, займись нашими гостями. Стефан, не был бы ты так добр...

— Без проблем, босс. Я все уберу.

Стефан стоял ко мне спиной. С его спины на меня взирал печальный лик Иисуса. Подвижная тату. Иисус моргнул и шире открыл глаза, глядя на меня. Шаги стихли вдалеке.

Я лежала и смотрела на Иисуса, а Иисус смотрел на меня, алые капли крови выступили там, где терновый венец вспорол кожу. А потом Стефан пропал из поля зрения. Вместо него возник Чак-Чак. Лениво, пуговица за пуговицей, будто танцует для меня приватный танец, Чак-Чак расстегнул пиджак. Придавливая меня своим ростом, он приближался.

— С Новым годом, Палисси, — пробасил он, его правая рука скользнула к кобуре.

Голос Стефана был подчеркнуто ласковым:

— Хороший мальчик, ну же, отдай дяденьке пист...

Окончание утонуло в грохоте выстрелов. Три подряд! Глаза Чак-Чака полезли на лоб. Одна пуговица так и осталась не расстегнутой. Лысый детина пошатнулся и как в замедленной съемке завалился на бок.

Я приподнялась на локтях и смотрела на Константина, держащего пистолет — тот, который Стефан отфутболил к мягкому уголку. Зверолюд смотрел на меня. Он был изуродован кастетом Стефана, я с трудом могла узнать в нем прежние черты. Живой человек испытывал бы неимоверную боль от таких травм, но Константин... Он слабо кивнул, улыбнулся уголками разбитого рта и сказал одно-единственное слово. Я прочитала слово по его губам.

Этим словом было 'спасибо'.

Стефан ногой выбил пистолет из скрюченных пальцев зверолюда.

Это был мой шанс.

Я буквально подпрыгнула на месте и, под звуки неравного боя, подползла к Чак-Чаку. Теперь у него было аж три подарка, и все три подарка до смерти порадовали его. До смерти в буквальном смысле слова. Впрочем, создавалось впечатление, что он просто прилег подремать. Я отвернула его пиджак и вцепилась в рукоять 'беретты'.

Внезапно туша подо мной дрогнула, как если бы по ней пропустили ток. Сердце пропустило удар. Глаза Чак-Чака широко распахнулись и зафиксировались на мне: вначале удивленные, затем — напоенные ненавистью. Его рука выстрелила вверх и сомкнулась на моем горле. В голову точно кто-то забил гвоздь, в лобных долях что-то взорвалось, перед глазами заметались искорки. Я не могла дышать, но отчаянно продолжала дергать за пистолет. Скорее всего, одна из пуль перебила Чак-Чаку позвоночник, иначе он бы задействовал в процессе превращения меня в горку костей несколько больше, чем одна рука. Но, видит Бог, ему и одной руки достаточно, чтобы прикончить меня.

Лицо Чак-Чака было искажено злобой. Когда я наконец выдернула из кобуры пистолет, сняла его с предохранителя и вдавила в грудь качка, я уже почти отрубилась.

Громыхнуло четыре раза подряд. Словно подо мной разорвались сразу четыре фейерверка. И все ушли в Чак-Чака. Фейерверочный мальчик.

Упирающиеся в мой позвонок пальцы разжались, я сделала судорожный вдох, и воздух раскаленным металлом хлынул в легкие, выжигая их.

Я дышала, в то время как Чак-Чак подо мной был мертв. Мертв! Обещания, данные себе, превыше всего.

Сжимая пистолет, я скатилась с него и попыталась встать. Со второй попытки мне это удалось. Горло и легкие саднило, я буквально заставляла себя делать вдох за вдохом. Заставляла, поскольку это еще не конец. Далеко не конец.

Стефан уверенным шагом приближался ко мне — вооруженный, улыбающийся, опасный.

— Рита, не глупите. Игра окончена.

— Это не игра, ты, ублюдок проклятый, — прохрипела я. — И никогда не было игрою.

Держа 'беретту' обеими руками, я нацепилась на Стефана. Руки дрожали, и дрожь передалась пистолету.

— Ну зачем вам это? — Он улыбнулся, но глаза оставались страшными, сосредоточенными. Расстояние между нами сокращалось. — Помните, я говорил, что мне нравится, когда вы злитесь? Оказывается, гораздо больше мне нравится, когда вы напуганы. Очаровательная маленькая напуганная девочка. Так волнительно!

Я спустила курок.

Ничего не произошло.

Стефан хохотнул, остановился и склонил голову на бок.

— Ой, ну неужели! Какая неприятность!

Я продолжала спускать курок, раз за разом. Смех Стефана становился громче, пока ему не стало вторить эхо. Пять метров между нами.

— Быть может, — Стефан выпучил глаза и поднял брови — сама Искренность, — вы хотите попробовать без оружия? Я могу, честное слово. Ради вас могу.

Я опустила 'беретту', ставшую бесполезным куском металла.

— Обещаю, Маргарита, я постараюсь сделать все очень быстро. Как с Константином. С ним уж я постарался. Оба раза.

И Стефан двинулся на меня, выуживая из кармана брюк кастет. Вероятно, он был сосредоточен настолько, что не заметил, как замигали лампы. Но когда одна за другой лампы стали гаснуть, Стефан нахмурился и остановился.

— Это был ты, — услышала я собственный голос. — Ты убил Константина.

Все, что в данный миг связывало меня с миром и не позволяло слететь с катушек, был лежащий без сознания Влад ('Он не умер, не мог умереть, просто не мог!') и погрузившаяся в мой разум раскаленной иглой мысль о Константине.

О Константине, который спас мне жизнь.

О Константине, которого убил Стефан.

— Что за?.. — забормотал Стефан.

Тьма сомкнулась вокруг нас, а вместе с ней — пробирающий холод. Я почувствовала ветерок, скользнувший по моим волосам. Это была пуля. Грохот выстрела оглушил с опозданием в секунду. Громыхнуло еще шесть раз подряд, но вспышек от выстрелов не было. Прикрывая голову руками, я лежала на полу. Стефан выругался и, кажется, отбросил пистолет. Я слышала его шаги, но тут же растерялась: исчезло ощущение пространства.

Я знала, что происходит. Знала благодаря Арине.

Эта потусторонняя тварь не отстанет от меня, пока не получит свое. Она недолго довольствовалась Деревской. Ей была и буду нужна я.

Неожиданно Стефан закричал — непереносимый, полный муки и страдания вопль. Я зажмурилась и закрыла уши руками. Стефан вопил, не переставая. Никогда прежде не слышала, чтобы люди так кричали. Крик оборвался, не оставив после себя эхо.

Мгла рассеялась столь же внезапно, как нахлынула, будто кто-то невидимый, страдающий нечеловеческой жаждой, высасывал ее через трубочку.

Я отняла руки от головы и огляделась.

От Стефана остался лишь кастет.

Напряжение в сети, впрочем, не стабилизировалось. Мигали лампы, и тени казались живыми. Стало значительно прохладнее.

Ушла ли потусторонняя хренотень? Я бы не ставила на это.

Валерий и Дмитрий — те, что держали Влада — торчали на входе, возле распахнутой двери. Они выглядели так, будто только что увидели... что? Ад во плоти? Быть может. Их лица были пустыми. Никого нет дома.

Нет таких слов, которые могли бы описать ужас столкновения с неизведанным, запредельным. Страшно? Да. Насколько страшно? Все просто до колик: настолько, что вы седеете.

Да, было это пугающее обстоятельство — оба были седыми. Я хочу сказать, полностью седыми, как два семидесятилетних старика. Они поседели, пока стояли здесь. Как долго? Полминуты? Минуту? Я вспомнила про свою седую прядь. Но почему я не поседела полностью? Способности медиума сгладили губительный эффект?

Один из мужчин вяло направил в меня пушку. Вяло? Его сшибла пуля. Вслед за ним упал его напарник.

Валерий и Дмитрий, оба седые и мертвые, двумя опрокинутыми невидимой рукой солдатиками лежали на входе в бетонный резервуар.

Максим и Артур вынырнули из коридора.

— Помогите, — только и смогла прошептать я.

Максим, обежав взглядом помещение, сунул пушку в наплечную кобуру и бросился к Эдуарду и Софии, а Артур — ко мне.

— Влад, Влад, Влад... — судорожно забормотала я, вцепившись в куртку Артура. — Они стреляли во Влада!

Артур дернулся как от удара, его глаза полезли на лоб.

— Вот дерьмо, — выдохнул он.

Шурша одеждой, он рванул к Владу, но так и не коснулся его.

— Но я... я не могу... иначе заберу его тепло...

Максим помог Софии подняться. Левая половина ее лица покраснела и начала опухать. К завтрашнему утру ее лицо будет как новеньким.

Эдуард был бледен, кастет Стефана поработал на славу. Темно-рыжие волосы свалялись и были черными от крови.

— Макс, помоги Эдуарду. Артур, отойди, — скомандовала София и, прихрамывая, подбежала к Владу и опустилась на колени. — Пульс слабый. Но он жив. — Девушка вполголоса выругалась, когда ее руки, подрагивая, зависли над раной Влада, из-за постоянного мигания ламп кажущиеся эфемерными. Она скинула полушубок и кофту, оставшись в бюстгальтере. Приложив кофту к ране, она рявкнула Артуру: — Зажми ему рану! — Ей пришлось щелкнуть пальцами перед его носом, чтобы тот посмотрел на нее. — Зажми ему рану, черт возьми! Только не касайся голой кожи!

Подхватив полушубок и накинув его на плечи, София подошла ко мне. Отрывисто цокали каблуки. Ее шатало, и она избавилась от туфель. Она смотрела на труп Чак-Чака не дольше двух секунд. Затем ее цепкие пальцы пробежались по моим рукам, груди, лицу, волосам. Она крепко и надежно обхватила мою голову руками и заставила посмотреть на нее.

— Давай же, Палисси, — взмолилась она, — очухивайся! Прием, прием!

Эдуард прижимал к ране Влада кофту Софии. Боже, столько крови! Уже невозможно было сказать, какого цвета кофта — она насквозь пропиталась кровью.

— Ему долго не продержаться, — сказал Эдуард; голос не дрогнул, а руки, словно он окунул их в багряную акварель, в крови лучшего друга.

Артур не так хорошо владел собой, как Эдуард. Впрочем, по части самообладания никто в этом проклятом бункере не мог сравниться с Эдуардом. Однако Артур пытался — пытался лучше всех:

— Надо доставить его в больницу.

— Он потерял слишком много крови. Рита, — Эдуард посмотрел на меня, — он умирает.

Его глаза были сосредоточием муки. Они горели полубезумным огнем. Я силилась понять, о чем он говорит. Влад? Умирает? Это невозможно. Нонсенс. Нет-нет-нет, увольте, только не Влад. Фантастика.

— Должен быть какой-то выход, — возразила София.

— Да. И он есть. Дать ему зерно. Не забывайте, мы в Церкви механизированных. Где-то здесь должны быть зерна, много легальных зерен.

— Нет, — сказала я.

— Ты сказала 'нет'?

Я сказала 'нет'?

— Эдуард, мы оба знаем, он был бы против этого. Он не простит мне, если я позволю ему стать коматозником.

— Чего он не простит, так это если умрет!

Видит Бог, я не хотела возражать, хотела довериться ему, позволить всобачить во Влада зерно. Лишь бы он жил.

Я открыла рот сказать 'действуй'.

Но сказала другое:

— Эдуард, послушай меня. Послушай меня, черт подери! Мы сейчас везем его в больницу. Влад не станет коматозником, когда есть шанс спасти его.

— Мы спасем его, дав ему зерно.

Каждое слово давалось с почти физической болью:

— Я знаю Влада. Знаю его лучше, чем кто бы то ни было, прости. Как бы я не хотела, но я просто не могу позволить этому случиться.

Эдуард смотрел на меня. Потом кивнул.

— Хорошо. Макс, помоги мне, — скомандовал он.

Теперь главное успеть, успеть вовремя...

— Это ты превратила его в решето? Классно. — София говорила о Чак-Чаке. Широкая улыбка вспышкой появилась и исчезла на смуглом лице. — Вставай, Палисси, пора уматывать из этого гадючника.

Макс поднял Влада на руки. Хотя брат был далеко не мелким парнем, наполовину китаец нес его без видимых усилий. Артур оглянулся, увидел жесткий кивок Эдуарда и поспешил за Максимом.

Времени в обрез. Нет, даже меньше, чем в обрез, но я должна была сделать еще кое-что.

— Помоги дойти до дивана, — сказала я.

Черноволосая девушка нахмурилась, но кивнула. Эдуард промолчал.

Константин лежал на ворсистом ковре. Сломанная, выброшенная тряпичная кукла. Мигающий свет заставлял тени на его лице танцевать. Я опустилась на колени возле его головы и, коснувшись тонких век, опустила их...

Пять дней назад вот так же я стояла на коленях подле Агнии. Пять дней, ставших для меня длинной долгой дорогой.

— Я же сказала, что вернусь, — прошептала я. — Спи спокойно. И спасибо тебе.

Дробный звук шагов.

— Быстрее! — выкрикнул Артур, появляясь в дверном проеме. Он тяжело дышал. — На лестнице дым!

— Церковь горит? Чудесно, просто чудесно! — проворчала София.

— Все на выход, — скомандовал Эдуард.

Сильные руки взяли меня подмышки и потянули вверх.

И тут я почувствовала дым. Словно щупальца, он проникал в носоглотку и вызывал кашель. У меня и так драло горло, за которое успел подержаться Чак-Чак, а чертов дым все усугублял.

Кто поджег Церковь? Или это несчастный случай? Нет, исключено. Не здесь, не сегодня, когда в Церкви собрались, по меньшей мере, сотня самых влиятельных деятелей Порога.

— Почему они поседели? — бормотал Артур. — Почему, черт бы их побрал?..

Я поняла, о ком он. Может, как раз черт их и побрал...

Да, я могла ответить на вопрос Артура, если бы не мигающие во всем бункере лампы. Они не позволяли мне вслух озвучить то, что заставляло мои руки дрожать и покрываться мурашками.

Что бы ни натравила на меня Арина, а оно сейчас было здесь. Здесь! Эта ерунда никуда не делась.

Лестница превратилась в дымный водопад, уводящий во мрак. Дым, как нечто живое, нес свое плотное серое тело по ступеням. Эдуард поднимался первым, Артур — за ним. Я не отставала лишь по одной простой причине: София, шлепая по бетону босыми ногами, изо всех сил тянула меня за собой, при этом, не брезгуя крепкими словечками, общий смысл которых укладывался в следующую фразу: 'Шевели задницей'.

— Макс с Владом уже должны быть наверху, — прохрипел Артур.

— Где Человек-Цыпленок? — спросил Эдуард. В отличие от меня и Артура, он почти не запыхался.

— Бомбер взял его на себя. Макс подстрелил татуированного урода, но пуля лишь зацепила его. Татуированный псих сопровождает Цыпленка. А тех двоих... поседевших... мы отбили и погнали вглубь Церкви в надежде, что они приведут нас к вам. Так и случилось. В бункер, будь он сто раз неладен! — Артур нервно хохотнул.

Дым делал оставшийся внизу свет тусклым. Свет мигал и бегущие впереди нас тени — в унисон с ним.

Я оглянулась. Лучше бы я этого не делала.

— Рита, — позвал Эдуард.

Я замычала. Грудь сдавливали тиски страха.

— Куда делся Стефан? — спросил он.

Идеальное место и время для вопросов.

— Если мы не поторопимся, то лично поинтересуемся у того, кто утащил его. Ни вопроса больше! — опережая его реакцию, выпалила я. Голос у меня был еще тот, должна вам сказать. — Я не знаю, кто и куда. Такие себе спиритические штучки-дрючки.

Похоже, скоро эта фраза прочно войдет в мой обиход.

Эдуард резко остановился и обернулся. Артур едва не налетел на него, замерев ступенькой ниже. 'Замерев', впрочем, громко сказано: его грудь тяжело вздымалась и опадала, он боролся с собой, чтобы не согнуться пополам. София впилась в мою руку, не позволяя мне свалиться.

Мы стояли и смотрели, как внизу мигает свет.

А потом погас свет, и рука Софии крепче стиснула мою. Куда уже крепче? Боль, впрочем, отрезвила.

— Ну их в задницу, все эти фокусы-покусы! — заявила София. Не смотря на агрессию в словах, страх ядовитой леской пронизывал ее голос. — Все, чего я хочу, это свалить отсюда как можно быстрее. Кто-нибудь против?

— Полностью поддерживаю, — подхватил Артур.

Словно по невидимому выс

И мы бросились вверх по лестнице. Сердце колотилось так отчаянно, что, казалось, вот-вот вывалится из груди и упадет мне под ноги трепещущим комком.

Трубный, низкий, пробирающий до костей вой огласил бункер, прокатившись по нему и ударив нам в спины, едва не сбив с ног — как физически, так и психологически.

— О, Боже, что это? — просипела София. Ее голос утонул в вое.

Никогда прежде не слышала ничего подобного. Никогда. Ни одно живое существо на земле так не воет.

У меня бы не хватило дыхания на ответ. Да и не было никакого ответа. София, держу пари, все равно не хотела знать, что выло так, словно солнце больше не взойдет. Не все ответы приносят удовлетворение.

Когда мне показалось, что — все, финита, я больше не смогу сделать и шага, София, будто почувствовав, что я сдаюсь, принялась яростней волочь меня. У нее даже дыхания на ругань хватало.

Свет.

Далеко-далеко впереди, словно в конце кроличьей норы.

Свет!!

Мир сузился до размеров лестницы, упирающейся в неясный свет. И этот свет становился все ближе и ближе, будто несся к нам как по эскалатору. Еще ближе...

Мы вывалились в задымленную анфиладу Церкви механизированных.

Рука Софии разжалась, и я упала, судорожно глотая воздух. Запредельный холод ударил по ногам, все лампы в анфиладе разом мигнули.

— Дверь... дверь... ЗАКРОЙТЕ ДВЕРЬ! — не своим голосом заорала я.

Секунду спустя Эдуард был возле двери. За порогом перекатывалась беспросветная тьма. Падающий за порог свет растворялся в ней без остатка. Что-то шевельнулось во тьме — огромное, едва протискивающееся в проход, враждебное. Оно устремилось ко мне.

Эдуард с размаху захлопнул дверь и привалился к ней спиной. Что-то врезалось в нее по ту сторону. Мне показалось, или пол подо мной действительно дрогнул?

Хорошие новости заключались в том, что холод сию секунду схлынул, будто отозванный пес. Я подняла глаза к потолку. Лампы мигнули и засветили ровно, без перебоев.

София уставилась на меня как на страшилище:

— Все? Эта чертовщина больше не вернется?

Я хрипло рассмеялась и накрыла лицо ладонями. Обе ладони были липкими от пота. Смех стал рыданиями, а рыдания — вновь смехом. Нервы ни к черту.

— Это что-то вроде потустороннего киллера. Вернется, как пить дать, — сказала я. — Мне обязательно надо будет сходить в церковь. В настоящую церковь.

— Ага, а пока желательно выбраться из этой.

Я сообразила, что все это время слышу этот звук.

Пламя.

Я отняла ладони от лица и увидела ярко-оранжевые отсветы, колышущиеся на полу, стенах и потолке фойе, в пятнадцати-двадцати метрах от нас. Дым валил пышными, будто креолиновые юбки девушек на школьном выпускном, клубами, казалось, образуя непреодолимое препятствие.

Зал торжеств превратился в пылающий трещащий ад. Жар бил в лицо, от дыма слезились глаза. Огонь полз по мраморной плитке, словно это была сухая трава, сокращая расстояние между ним и нами. Стоп, по мраморной плитке?

— НАЗАД! — заорал Эдуард, стараясь перекричать ревущее пламя. — ЗЕРНО ГОРИТ!!

Спотыкаясь, мы рванули обратно. Пламя ревело за нашими спинами, растекаясь по фойе оранжевым приливом. Эдуард дергал за ручки дверей, пока одна из них не распахнулась. Внутри — стулья, помост, витражи. Много стульев и витражей. В похожей комнате перерезали горло Пушистому Хвосту.

Схватив стул, Артур швырнул его в витраж. Стекло с шуршанием посыпалось на паркет. Стащив с одного из стульев чехол, Эдуард обмотал его вокруг руки и принялся счищать с рамы разноцветные осколки.

Расстояние до земли не больше двух метров, но и они дались мне нелегко. Я шмякнулась на хрустящую от инея траву, ноги одеревенели от падения. Лицо Софии было темным от копоти, испуганным и в то же время решительным. Сомневаюсь, что я выглядела также. Потому что, бьюсь об заклад, я выглядела значительно хуже. Черноволосая девушка обвила меня за талию и помогла подняться на ноги.

Я споткнулась и упала, содрав ладони о вымощенную плиткой дорожку. Тогда Эдуард поднял меня на руки и понес. Я не возражала, ощущая, как усталость гранитным камнем придавливает сверху.

Поверх его плеча, не веря своим глазам, я таращилась на Церковь механизированных.

Церковь стонала. Столбы дыма поднимались в ночное небо, выделяясь на его фоне серыми громоздкими аппликациями.

Возле входа на территорию Церкви толпились люди. Здесь были как зеваки, любители хлеба и зрелищ, так и кашляющие, с черными лицами и загубленными вечерними туалетами, гости вечеринки. Вечеринки, которая стала горячим событием уходящего года. В буквальном смысле горячим.

Пожарные топтались возле мигающей пожарной машины. Не похоже, чтобы они спешили тушить пожар. Эдуард сказал, что это горит зерно. Что-то подсказывало мне, что здесь не обошлось без Уна Бомбера.

Здесь также были запаркованы две машины милиции и две 'скорые'. Возле одной из 'скорых' стоял Максим — взмыленный, напряженный, с темным от дыма и адреналина лицом Максим возле чистенькой, беленькой, как яичная скорлупа, машины. Эдуард опустил меня, и я, не чувствуя под собой земли, кинулась к 'скорой'.

Влад лежал на носилках, на нем была маска кислородного дыхания, и врач как раз вводила ему в вену иглу. Крови было много.

Я зажала рот ладонью, слезы сдавили горло.

— Девушка, сюда нельзя!

— Он мой брат! — сама не своя, завопила я женщине в лицо. Она нахмурилась, но коротко кивнула.

Я влезла в 'скорую' и села рядом с носилками. Меня больше не тревожили ни Человек-Цыпленок, ни Уна Бомбер, ни пылающая Церковь механизированных. На меня словно надели шоры, и все, что я видела, о чем думала, — Влад.

— Как он? — спросила я.

— Состояние тяжелое.

Это было все, что она мне сказала.

— Мы подъедем в больницу, — сказал Эдуард.

Вчетвером — он, Артур, Максим и София — они стояли у 'скорой', пока дверцы не захлопнули, двигатель не заурчал, и машина не тронулась в места. Их лица стали отдалятся; красно-синий отсвет мигалок делал их похожими на картонные маски. Весь мир вдруг стал для меня картонной декорацией. Все, что было реально, так это машина 'скорой помощи', с воем несущаяся по пылающим от праздничной иллюминации улицам Порога.

Глава 40

Влада готовили к операции. Он потерял чертовски много крови, и я настояла на том, чтобы стать донором. Мою идею восприняли со скептицизмом. Но проблема, как оказалось, была не в том, что я коматозник. Да, врачи знали — я сказала им об этом первым делом, — кто я, причем, на них не произвело впечатления ни то, кем я являюсь по паспорту, ни то, кем стала благодаря зерну. Всегда бы так.

Проблема была в том, что я еле стояла на ногах. Чтобы доказать обратное, я стала хрипло орать и пригрозила перевернуть все отделение вверх дном, если мне немедленно не всадят иглу в вену.

Как только иглу вытащили из моей руки, я села, свесила ноги с кушетки и попыталась встать. Пол вывернулся из-под ног, словно палуба при качке корабля.

— Ну что вы, в самом деле, Маргарита! — негодующе воскликнула седовласый доктор. Под ее глазами серели синяки усталости. Она поддержала меня, усадила обратно на кушетку и заставила лечь. — Давайте без геройства, Господи Боже! Мало мне работы, что ли, чтобы и вас еще приводить в чувство?

Я огрызнулась, извинилась, вновь огрызнулась.

Ловко проделав всю нужную работу, доктор вихрем унеслась из палаты с пакетом моей крови. Как же восхитительно это звучит — с пакетом моей крови!

Как только за доктором захлопнулась дверь, я отбросила воняющую спиртом ватку. Лежала, крепко зажмурившись. А где-то там, среди переплетения белых коридоров, возможно, сейчас умирает мой брат...

Зерно бы поставило Влада на ноги за считанные часы. Даже шрама не осталось бы. Он бы стал коматозником. Загвоздка в том, что я знала Владислава Палисси как облупленного. Он не хочет себе такой судьбы.

Но что, если я приняла неверное решение? Что, если надо было в первую очередь думать о спасении его самого, нежели о его чертовых убеждениях? Что, если он умрет? Это будет на моей совести и только на моей. Выходит, я настолько люблю брата, что поставила его жизнь под угрозу. И теперь она висит на волоске.

В палату кто-то вошел, я услышала шорох подошв и одежды. Тремя секундами позже София села в моих ногах. Эдуард придвинул к кушетке стул и опустился на него. Оба выглядели значительно лучше, чем час назад. София подобрала волосы, ее лицо было умытым, будто звезды после дождя. Левая половина лица, однако, выглядела отнюдь не здоровой, а вспухшей и посеревшей. Челку она заколола, и были видны черные, выразительные брови. Она сжала мою руку, и я сжала ее в ответ.

Я обратила внимание, что на девушке черные мокасины. Ну да, ведь туфли она оставила в бункере Церкви. Вспомнив себя, бредущей босиком по снегу, я заключила, что дискомфорта как такового не наблюдается, но и приятного мало. София может хоть круглый год ходить босиком. Но мы же в цивилизованном обществе живем, так? Плюс, косые взгляды раздражают.

Мне надо было отвлечься, не думать, не думать, не думать о том, что мой мир может рухнуть...

— Догадываешься, что сейчас услышишь? — спросила я у Софии.

Горло саднило, на шее уже проступили синюшные отпечатки пальцев Чак-Чака. В отличие от Эдуарда и Софии, я была в гари, моя майка была грязной, тут и там в засохших пятнах крови. Чувствовала я себя препаршиво.

Черная бровь Софии взлетела вверх:

— Неужели я срубила сотку?

— Спасибо, София.

Она улыбнулась и слегка кивнула. Я улыбнулась в ответ.

— Рита, — Эдуард подался ко мне, его лицо было серьезным и собранным, — с Владом все будет в порядке. Слышишь? Главный хирург дает обнадеживающие прогнозы.

— Я не вынесу, если он...

— Нет. Не говори это.

— Не буду.

— Он поправится, вот увидишь. Ты правильно сделала, что остановила меня. Идея с зерном, по меньшей мере, была необдуманной. Влад бы голову мне оторвал, проснись он коматозником, — Эдуард улыбнулся уголком рта, от чего улыбка вышла печальной.

Я стиснула зубы и шумно вдохнула через нос.

— Похоже, то все-таки была здравая идея. Потому что все лучше, чем, если он вообще не проснется.

— Рита...

— Прекрати. Ты знаешь, о чем я. Коматозник, не коматозник. Какая к чертям разница? Смирился бы. А так сходи теперь с ума, жди, пока они там копаются в нем... Обнадеживающие прогнозы, значит? В него стрелялиъ! Гребаные обнадеживающие прогнозы! Черт! — Мой голос сорвался.

Отвернувшись, я уперлась лбом в стену.

Где-то, в одной из палат, работал телевизор: бормотание вперемешку со смехом и музыкой действовало на нервы. По коридору то и дело кто-то проходил, пробегал, проносился; звук шагов то приближался, то затихал вдали.

— Есть новости о Человеке-Цыпленке? — спросила я.

— Нет. Впрочем, как и о Бомбере.

— Как думаешь, это Бомбер организовал пожар?

— Не думаю, а уверен. Когда ты уехала, я переговорил с пожарными и милицией. Они уверены, что это было зерно-поджигатель. Большая редкость. Мгновенная цепная реакция. Огонь катится как зараза. Горит абсолютно все. Это мощные, опасные зерна. Понятия не имею, как оно попало в руки к Уна Бомберу. Так или иначе, Бомбер позаботился об определении границ пожара. Зерно-поджигатель на раз плюнуть может сожрать полгорода.

Я похолодела, и некоторое время молчала, переваривая услышанное.

— Жаль, что Человеку-Цыпленку удалось унести ноги. Так бы Бомбер приготовил нам цыпленка по-новогоднему.

— Кстати, о еде, — подала голос София. — Тебе надо перекусить.

— Я не хочу.

— То, что коматозный организм быстрее восстанавливает себя, еще не значит, что можно пустить все на самотек. Ты только что сдавала кровь. Если не хочешь, чтобы, когда Влад проснется, на месте своей сестры он увидел бледную поганку, тебе придется поесть.

София по-деловому встала и оправила джинсы. Да, нам всем не помешает душ и стирка.

— Я сбегаю в кафетерий. Что будешь?

Я вздохнула:

— Блюдо под названием 'отстань'.

— Гениально.

— Ты собираешься оставить меня наедине с Эдуардом, — заметила я, когда девушка была в дверях. — Как ты себя чувствуешь, София?

Черноволосая обернулась:

— Сегодня ночь сюрпризов, не правда ли, Палисси?

И ушла, оставив нас с Эдуардом наедине. Воистину сюрприз.

Медленно, стараясь не делать резких движений, я села и спустила ноги на пол. Голова кружилась, но уже не так сильно. Хорошая новость: мне больше не хотелось стравить. Привкус желчи на корне языка, однако, никуда не делся.

— Кстати, уже можно поздравлять с Новым годом? — спросила я.

— Вот уже как, — он посмотрел на часы, — сорок шесть минут можно.

— Тогда с Новым годом.

— Тебя тоже.

— Говорят, как Новый год встретишь, так его и проведешь. Надеюсь, врут.

Мы переглянулись и обменялись слабыми улыбками.

— Где Артур и Макс?

— В 'Ананасах в шампанском'.

— Даже не знаю, как отблагодарить вас всех.

— Ты уже отблагодарила. Тем, что осталась жива.

— Не спеши радоваться, — я фыркнула. — Человек-Цыпленок наверняка захочет исправить это досадное обстоятельство. Тогда, в Церкви, я чувствовала нашу связь. Так, будто мы скованы одной цепью... — Я прислушалась к своим ощущениям. — И сейчас чувствую это. Цепь. Бьюсь об заклад, и он ее чувствует. Не хватает Бомбера третьим, угу.

— Да уж, — подтвердил Эдуард с бесстрастным выражением на лице.

— Так что радуйся, что твое зерно без всяких идущих в комплекте чертовых буков 'А'.

Хотя выражение лица Эдуарда не изменилось, в его голосе появились доселе отсутствующие поддразнивающие нотки:

— Выходит, у тебя теперь есть шанс стать большим боссом всех коматозников Порога?

Меня это озадачило лишь на секунду.

— Нет, — категорично отрезала я и нахмурилась, пытаясь вспомнить то, что рассказывал мне Бомбер в 'Ананасах'. — Бомбер говорил, что все, что окружает нас, на Границе всего сущего имеет аналогию, и зерна не исключения. Что, благодаря зерну 'А', я соответствую некой важной точке на Границе... Но если дерьмо категории 'А' Человека-Цыпленка тоже соответствует некой важной точке на Границе, почему он допустил, чтобы сгорел его курятник? Значит, не такой уж он и крутой мужик. Или же просто не все знает о своих возможностях. Что он блестяще умеет, так это тяпать за цепь, которая связывает нас с ним, да пугать такими мордоворотами, как Чак-Чак. Типичный высокомерный хрен. Кто знает о возможностях зерна 'А', так это Бомбер, — добавила я тихо.

Мы провели в молчании минуты две.

Может ли зерно 'А' подчинить себе рядовые зерна? Не этого ли хочет Уна Бомбер? К этому ли шел Человек-Цыпленок? Под ним, в конце концов, был весь зерновой бизнес Порога, а это уже неплохой старт; Церковь механизированных была его любимым кукольным домиком. А теперь, когда ее не стало, когда...

— Пожар уничтожил все легальные зерна.

— Многое, — уточнил Эдуард, — но не все. Какое-то время в Пороге не будет притока новых коматозников. Легальных, я имею в виду.

— И свежей цып-жратвы. Хотя нет. 'Фермы', как и 'Фонд', не пропадут. Это его долгоиграющие детища. Его образ святоши надежно защищен.

Я подумала об Эмме — пернатой девочке. Что будет с ней?.. Да ничего, черт возьми, с ней не будет! Судя по продажам цып-синтетики, птичка в платьице принцессы обеспечена на долгие годы, естественно, при условии, что Человек-Цыпленок скоро станет сотней неприятных воспоминаний и одним-единственным трупом. Я снова прислушалась к своим ощущениям. Действительно ли я чувствовала Цыпленка? Или это уже был кто-то другой?

Бомбер, например.

Еще пару минут в палате царила тишина. Телевизор выплевывал какую-то жизнеутверждающую песню и аплодисменты. Новогодний огонек? Что-то в этом роде.

— Бомбер знает гораздо больше, чем рассказал мне, — сказала я. — Уверена, он получит то, что хочет. Сегодня. Возможно, уже получил. Как — не спрашивай, не знаю. Его целью был Человек-Цыпленок, у него на Цыпленка свои планы, иначе, думаю, он бы давно нашел, как вытащить проглоченное зерно из меня и умыть руки...

— Не думаю, что это возможно. Вытащить из кого-то проглоченное зерно. Видишь ли, зерно...

— Эдуард, Бомбер чертовски опасный тип. Он поджег Церковь. У него было, как ты говоришь, это редкое зерно-поджигатель. Он угрожал мне, и его угрозы не были пустым звуком. Он получит свое. Более того, проглотив зерно 'А', не станет скрывать этот факт, как Человек-Цыпленок. Если он знает, — я сглотнула слюну, — как подчинить себе рядовые зерна, он это сделает. Вероятность того, что в Пороге появится новый поганец, зашкаливает.

— А ты?

— А что я? Я — нейтральная сторона. Бомбер знает мою позицию, знает, что я не стану вмешиваться в его грязные делишки. Именно поэтому он для меня не угроза. А я — для него.

В коридоре послышался топот шагов, открылась дверь и двое мужчин в халатах ввели в палату парня с перемотанной головой. Его голова походила на голову снеговика. За бедолагой по пятам следовала молодая женщина с перекошенным от волнения лицом.

— Прошу прощения... — начал было медбрат.

— Считайте, нас уже нет.

Эдуард рукой обвил меня за талию и вывел в коридор. Даже не смотря на то, что мы оба были грязные, в засохшей крови и пахли отнюдь не миндальными пирожными, он все равно выглядел как полубог. Его осанке мог позавидовать любой морской офицер.

— Куда пойдем? — спросила я.

— Пожалуй, тебе следует...

— Черта с два! Я не уеду, пока состояние Влада не нормализуется. Это не обговаривается, Эдуард.

Он вздохнул:

— Тогда — не первый этаж.

— Вот вы где!

София догнала нас. В ее руках было два белых пищевых контейнера. На верхнем контейнере стояли две пластиковые чашки с кофе, и пакетик с апельсиновым соком. Ни капельки кофе не выплеснулось, пока она шла.

Мы расположились на одном из диванов. Не смотря на максимально приближенную к домашнему очагу атмосферу, я ни на секунду не забывала, где нахожусь.

Здесь все пахло больницей: каждая подушка, каждая страница в сваленном кучей на журнальном столике глянце, каждый листок растущего в кадке розового куста пропитались запахом больницы. Даже украшенная 'дождиком', гирляндами и пузатыми шарами елка словно бы несла на себе штамп: 'Да, приятель, это все еще больница!'

Я почти не чувствовала вкуса еды. Что было в контейнерах? Картофель, отбивная, салат, брокколи и кусок подгоревшей запеканки ('новогоднего пирога', как сказала София). Еда горячими кусками проваливалась по пищеводу в желудок, принося насыщение, но не удовольствие.

Не у кого ни спрашивая, я закурила. Ко мне тут же подбежали и велели немедленно потушить сигарету. Тогда я вышла на крыльцо, села на лавку и курила, пока Эдуард не затащил меня внутрь, в тепло. Спрашивается, какая теперь к черту разница, тепло, не тепло, когда я коматозник? На мою ругань он не отреагировал.

Стрелка на больших белых часах ползла издевательски медленно.

София листала журнал, Эдуард сидел с закрытыми глазами, я же свернулась клубочком на другой половине дивана и пялилась в беззвучно работающий телевизор. Праздничный концерт, шампанское рекой, бенгальские огни, конфетти, двое кривляющихся ведущих, весь певчий бомонд страны за круглыми столиками. Крупный план — улыбающаяся сверкающая Примадонна поднимает бокал...

Что-то холодное коснулось моего лица. Я отозвалась на это прикосновение и открыла глаза. Эдуард. Он убрал волосы с моего лица. Под глазами у него были синяки, лицо осунулось, морщины, казалось, углубились. Меня как кипятком ошпарило. Я резко села на диване, из-за чего окружающая действительность протестующе выгнулась и начала медленно закручиваться спиралью.

— Который час?.. О нет. Влад! Что с ним?!

— Тише, Софию разбудишь. Влад в послеоперационной. Его состояние стабилизировалось.

Я некоторое время смотрела на Эдуарда, а потом накрыла ладонями лицо и разрыдалась.

Глава 41

Небо посветлело на два тона, но звезды оставались такими же яркими. Если небо не запрудят тучи, можно будет полюбоваться рассветом.

Владислав открыл глаза и кривовато улыбнулся. Он попытался поднять руку и махнуть в знаке приветствия, но я шикнула на него. Все равно не смог был. Брат был слаб настолько, чтобы даже махнуть рукой.

— Привет, — стараясь не шуметь, я пододвинула к его кровати стул, села и кончиками пальцев коснулась его руки. — Как дела?

Он облизал нижнюю губу, его улыбка стала на миллиметр шире. Он был очень бледен, его кожа имела нездоровый пепельный оттенок. Глаза с поволокой. Но это был Влад, мой Влад. Живой Влад.

— Привет. Уже хорошо, ведь ты рядом, — ответил он. — Живот, правда, болит. Я что, съел что-то не то?

Это у Владислава такой юмор.

Я погладила брата по голове:

— Ничего, скоро все пройдет.

— А как моя сестра поживает?

— Хорошо. Ведь ты рядом.

Влад в упор посмотрел на меня. Он всегда лучше меня умел играть в гляделки. Я первой отвела глаза.

— Рита, это был очень необдуманный поступок: соваться в место лежанки зверя. Тебя могли ранить...

— За вами, парниша, нужен глаз да глаз.

Он не улыбнулся:

— Рита, я все знаю.

— Ты о чем?

— У меня не было основания не поверить ему. Когда тебя не собираются долго держать среди живых, тебе начинают говорить правду. Он назвался Стефаном. Он сказал, что ты коматозник.

Я знала, что хочет услышать Влад. Любопытно, но мой голос даже не дрогнул:

— Он сказал правду. Ты ненавидишь меня?

— Рита, — брат прикрыл глаза и поморщился, — пожалуйста, вот только не начинай пороть чушь, чем наверняка добьешь меня.

— Влад...

— И каково это?

— Что?

Он открыл глаза и выразительно посмотрел на меня:

— Каково быть коматозником?

И знаете что? Я ответила:

— Ну... я могу щеголять в майке в пятнадцатиградусный мороз и не замерзну. Влад, — я придвинулась к нему, сжала его руку и заглянула ему в лицо, — клянусь, я все та же.

— Нет. Не та. — Закружилась голова, когда он шепотом добавил: — Ты стала морозоустойчивой.

— Это было ничуть не смешно, — процедила я.

Перед внутренним взором мелькали видения, в которых Влад съедает очередную порцию горькой правды. Кому понравится, что его сестре стреляли в голову?

— Конечно, не смешно, — согласился он. — Ты могла рассказать мне обо всем, и не говори, что у тебя не было возможности.

— Я боялась твоей реакции. И все еще боюсь ее.

— О какой реакции может быть речь? Да я пальцами с трудом могу пошевелить!

— Влад, мне так жаль!

— Жалко у пчелки, — проворчал брат, морщась, когда я принялась расцеловывать его.

— Прости, прости, тебе больно?

— Терпимо. Ладно, если хочешь, — Влад деланно снисходительно вздохнул и закатил глаза, — можешь продолжать. Чмокнешь меня в нос?

Я запечатлела поцелуй на кончике его носа.

— Я не уберег тебя, Рита, — сказал он внезапно потяжелевшим голосом, и я отодвинулась от него. — Никогда не прощу себе этого.

— Знакомая пластинка. Именно этим я всю ночь пилила Эдуарда и Софию.

— Они тоже здесь?

— А как же. Ты у нас главный нарушитель спокойствия. — Я подумала и добавила: — И главный подарок на Новый год.

Верхушки тополей, похожие на рыбьи скелеты, заметали небо, будто хотели соскрести с него неоновые звезды. Молодой месяц со свитой из облаков важно плыл к горизонту.

Мы молчали, глядя друг на друга. Рука об руку с таким молчанием обычно идут неловкость и напряжение. Но, ни того, ни другого в протянувшейся между нами тишине не было. Никогда не было.

Влад первым заговорил:

— Тебе пригодилось то, чему я тебя научил?

Что толку скрывать?

— Да. В одного стреляла. Второго честно хотела пристрелить, но, в конце концов, его прикончил идущий по моему следу призрачный киллер.

Я продемонстрировала седую прядь волос. Взглянув на окаменевшего Влада, пожала плечами с видом 'дерьмо случается'.

— Расскажи подробнее, — процедил брат. — Подробнее!

— А-а, — я отмахнулась, — позже. Все завязано на 'Темной стороне'. Скоро ты узнаешь всю историю от и до, причем, у тебя будет широкий выбор источников, откуда черпать информацию. Надеюсь, ты обратишься к тому, который сидит перед тобой.

Несомненно, Влада ожидали много насыщенных открытиями минут. Громову повезло, что брат некоторое время будет не в кондиции: у засранца, следуя терминологии ученого мужа Гранина, есть время сделать 'обширный заказ на собственные похороны'.

— Рита.

— Черт возьми, не сейчас, окей? В итоге, ты рассвирепеешь, у тебя безумно заблестят глаза, и запульсирует жила на виске, и мне придется звать кого-то, чтобы вкололи тебе успокоительное.

— Ты оскорбительно низкого обо мне мнения.

Я поправила ему подушку.

— Но, заметь, не смотря на это, все равно люблю тебя.

— И я люблю тебя.

Атмосфера перемирия, любви и заботы растеклась в воздухе. Я наслаждалась каждым мгновением спокойствия.

Я решила для себя, что не расскажу ему об Агнии — о том, что она натворила. Я не держала на нее зла, каким бы отвратительным не был ее поступок. Думая о ней, я испытывала щемящую боль в груди. Но эта боль была без слез. Я не буду оплакивать ее. Знаете, я простила ее. И отпустила. Куда бы теперь ни привел ее путь... Я знала, что не буду это выяснять.

В палату постучали.

— Можно? — поинтересовался из-за двери Эдуард.

София вошла следом. Она еле перла огромный букет роз. Не удивлюсь, если букет был тяжелее меня. Черт, где они выдрали розы в такое время? Она улыбнулась Владу, блеснув жемчужными зубами, и потупила взгляд.

— Как на похороны, — заметил брат.

— Язык прикуси, — прошипела я. — Если бы не смягчающие обстоятельства, я бы непременно влепила тебе хороший подзатыльник за эти слова.

Широченные улыбки синхронно расползлись по лицам обоих мужчин.

— На самом деле, я не против подзатыльника, — заметил Влад. Ямочки на щеках придавали ему невинный вид. — Надеюсь, Эдуард тоже не будет против, когда я буду откручивать ему голову. Эд, мужик, — в голосе брата появились рычащие нотки, — ты мой суфлер, черт возьми, пока меня нет в Пороге, и ты тоже не уберег эту проблемную женщину от проблем.

Ну вот, начинается.

Эдуард покачал головой, и полными грусти глазами взглянул на меня:

— Что я тебе говорил? Ты на очереди.

— Не-а. Мне он не грозился ничего открутить. У нас, видишь ли, момент счастливого воссоединения. Я его любимая сестра.

— А я его лучший друг.

— Увы, я все еще бью тебя по всем статьям.

— Знаю.

Мы дружно захихикали. Эдуард? Да захихикал? Воистину удивительное утро.

— Вообще-то в этом нет ничего смешного, — заметил Влад с все еще играющей на лице легкой, как бриз, улыбкой.

— Брось, ты не настолько трудолюбив, чтобы скручивать головы направо и налево. К тому же, это потребует огромных затрат энергии. А ты сейчас и стакан воды поднять не сможешь.

— Спасибо, сестренка. Люди любят выглядеть глупо. Я тоже люблю. — И он этак игриво, весь из себя хитрый, зыркнул на Софию. Черноволосая хихикнула. И она туда же?

Минут через десять в палату вошла доктор и выставила нас за двери. Никто не возражал — Владу нужно отдыхать и набираться сил.

— Софии понравился Влад, — сказал Эдуард, закрывая за мной дверь.

Черноволосая метнула в него свирепый взгляд.

— Только учти, София, — я позевала и не потрудилась прикрыть рот ладонью, — он настоит на том, чтобы первого ребенка, если это будет мальчик, назвать Тимофеем. В честь нашего дедушки. Не спорь с ним, запомнила? Нервы целее будут.

София долгие пять секунд поочередно всматривалась в наши лица, а потом поджала губы и рявкнула:

— Да ну вас!

Глядя вслед уносящейся по коридору девушке, я задумчиво произнесла:

— Она без шансов. Влад не парень, а ходячее Обаяние. Они ведь прежде не встречались, так?

— Нет.

— Ладно, говорливый ты наш, — я остановилась, чтобы позевать. Зевота раздирала рот. Тело ныло, как если бы меня атаковала стая обезьян. — Когда там нам разрешили навестить Влада?

— В десять утра.

— То есть у нас есть четыре с половиной часа.

Эдуард улыбнулся уголками губ:

— Душ, сон и обратно?

Я улыбнулась в ответ и взяла его под руку.

— Именно в таком порядке.