Алексей Поркин, гроза империй (целиком)

— И что? — не понял я.

Любимая подошла к экранам и рассовала ногой их сгоревшие останки.

— То, что они не лопаются, а сплывают. Это очень важно!

Я не стал спорить.

Из всех четырех генераторов плазменных щитов-иллюминаторов наименее поврежденным был только один, именно он торчал из останков странного мутанта. Изгибистые ребра скелета указывали на то, что при жизни он принадлежал очередному чудищу с желейным телом. То есть — мягким.

Я сморщился, когда Ирэн извлекла немалый генератор из места, которое шесть-семь лет назад было анусом мутанта. Или головой? Сейчас уже не понять.

В результате девушка осталась очень довольной поисками, и мы возвратились в кабину.

— Знаешь, — сказал мой мышонок, — в детстве мы с отцом играли в шпионов и разгадывали страшные тайны.

— Ты меняла папе подгузники, или он тебе? — невинно сострил я, но меня грубо проигнорировали.

Она взяла мою фирменную зажигалку, бензиновую — таких сейчас не купишь, и, несмотря на мои протесты, около часа держала ее включенной под генератором. Под конец огонь затрепетал в последний раз и погас, я скрипел зубами. Где же я в пустыне бензина найду?

— Будешь прикуривать от танкового атомного запала, или батарей, — успокоила меня любимая. — Смотри!

На поверхности электрического работника проступили символы, но как я не старался, никак не мог в них разобраться.

— Папа всегда возил с собой тайные детские чернила, он рисовал ними на спинах оппонентов по кафедре матерные слова. Это — символы древних, — пояснила Ирэн и довольно добавила. — Здесь написано, что папа жив, но ранен в ногу, и указано направление, в котором он направляется, чтобы спрятаться.

— Откуда ты знаешь эти, как ты говоришь, руны, — спросил я. — Их же кроме твоего папы, судя по газетам, никто не мог расшифровать.

— Во-первых, потому что профессор! Во-вторых, одна из лучших ученых в Галактике, в третьих...

— Ну сказала бы, что папа научил, и все...

Она пристыжено замолчала. Нашла коса родимый камень!

Я прикурил от бластера, едва не отстрелив себе нос, и грозный "Липест" двинулся в указанном девушкой направлении. А что делать?

Через три километра безжизненное предгорье пересекла широкая, на две полосы хватит, дорога. Мы выехали на овальные камни мостовой и весело отмотали по ней еще восемь километров.

— Стой! — Ирэн сверилась с показателями компьютеров и символами на генераторе. — Он где-то здесь.

За пару часов мы облазили погонный километр дороги, но ничего не нашли.

— Папа должен быть здесь, — чуть не плакала девушка. — Должен быть символ.

Я честно, без издевки, предложил полить окрестность плазмой или кислотой, а лучше — обеими. Любимая не согласилась, считая, что профессор может укрываться в каком-то невидимом коконе.

Прошел еще час, полный горя и рыданий. Меня все достало и я, перекинув Ирэн через плечо, направился к танку.

— Милая, не плачь. — Она не успокаивалась, — не переживай. — Тот же результат.

— Заткнись! — заорал я, опуская ее на землю. Конечно, тут же схлопотал оплеуху, но она, хвала Всевышнему, сделала то, чего я добивался.

— Слышишь? — я наклонил голову к мостовой. Из-под земли еле слышно, не знаю, как мне удалось это уловить, пищал слабый человеческий голос. "Помогите, ради бога!", звал он.

Мы такое проходили, но Ирэн, словно начисто призабыв Машеньку, прижалась щекой к холодному камню. "Помогите", не унимался невидимый человек.

— Вот, — указала она на щель между булыжниками. Оттуда торчал тонкий, видимый только вблизи коготок попрыгунчика.

— На генераторе так и было написано — "прыгун"! Котик, отвали, пожалуйста, вот этот камень...

Конечно, я готов исполнить любые ее прихоти, но это? Валун, площадью больше двух квадратных метров и, думаю, не менее полутоны веса, сумасшествие!

Тугие мышцы вздулись на сильных руках, лоб покрыла легкая испарина, накачанные ноги глубоко вошли в землю, полуторатонная глыба взмыла в воздух, подумал я. Но, конечно, так не случилось. Каменюка не поддавалась, никак.

В итоге мы разрезали ее плазменниками на части поменьше, и нам удалось извлечь на белый свет покрытое изморозью тело.

— Папа, — рыдала Ирэн, обнимая замороженного. — Папонька!

Джером Липест Бартомо окончательно разморозился уже в танке, который стоял не двигаясь, не зная куда направляться. Профессор, еще синеватый от холода открыл рот, из него тотчас посыпались кристаллики льда, и пошел пар.

Он совсем не походил на мою девушку. Черные впалые глаза, почти закрытые сиреневыми мешками, острый нос, длинные, как и седые волосы, уши. Кстати, органы слуха заставляли припомнить давно забытые учебники по религиеведению — словно у Будды, они оканчивались возле тощих плеч. Впалые щеки, бескровные губы и низенький рост, соперничавший с весом, вот и все, чем отличался Бартомо от других ученых.

После долгих рассцелуев, охов, ахов и слов, типа, "как же ты выросла" и "ты совсем, такой как прежде", старый исследователь, наконец, познакомился со мной. Потом меня отправили готовить поздний ужин, а Ирэн красочно размалевала подробности нашего парного квеста. Завершив трапезу, профессор соблагоизволил коротко поведать о своих приключениях.

Их было всего несколько. Он, подбитый вражеской ракетой, протянул полет через всю пустыню, потерял брата, и упал в том месте, где сейчас лежали осколки. Вылетевшее из кабины тело спасло падение на большое упругое тело желеобразного поедателя прыгунов. Сразу после падения на старого исследователя напали попрыгунчики, и он совсем не мог защититься, потому, как пребывал в состоянии контузии от сломанной в четырех местах ноги. Окруженному профессору второе после посадки спасение пришло в виде реактора, который детонировал спустя десять минут после взрыва. Бартомо завалило обугленными трупиками нападавших, и это дало ему шанс на жизнь.

Через неделю стандартный исследовательский комбинезон срастил и вылечил ногу, капитан погибшего судна смог понемногу передвигаться. Он оставил свои знаки и пошел в направлении Затерянного Города Древних.

На всех планетах системы Галлор в то время шла война — армады Империи смачно тюкали республиканские войска, среди которых был, кстати, молодой лейтенант Поркин. Над землей постоянно носились то юдистские боевые единицы, то машины Сопротивления. Не зная, кто ему друг, а кто враг, Джером Липест, увидев пролетавший мимо истребитель, спрятался на дне ямы, оставшейся от вывороченного имперской бомбой булыжника. У солдат обеих воюющих сторон был одинаковый приказа — открывать огонь на поражение любого чужого объекта, который попадал в зону обстрела.

Говорят, что бомба дважды не попадает в одно и то же место, это правда. Но вот упасть за три метра от старой воронки — это запросто, что и случилось. Поднятый взрывной волной валун обратно брякнулся на свое положенное место. Профессор был похоронен заживо, и ему ничего не оставалось делать, как немедленно активировать криогенный пояс. Пояса длительной криогенной заморозки, которыми комплектовали комбинезоны всех ценных исследователей и военных офицеров, стали настоящими находками после своего изобретения. Потерпевшие аварию, после активации такого чуда погружались в глубокий сон, а их тела обволакивались пластичным слоем льда. Любой организм в таком состоянии был способен прожить более ста лет, конечно, если не подсядет батарея.

Помню из розового детства, наш двухсотлетний дед одел такой же поясок, а он был одним из офицеров старой Республики, и пожелал увидеть повзрослевших потомков спустя столетие. У нас в доме даже фотографии его не было — покрытое инеем рослое тело постоянно сидело на каминной полке. Потом, правда, что-то испортилось и нам пришлось похоронить на военном кладбище огромный кусок айсберга, извлечь который удалось только тогда, как завалили одну из стен родительского дома.

После окончания режима криогенного сна, человек спокойно просыпался и, ничуточки не постарев, продолжал заниматься своей работой. Или его доставали спасатели, которые исследовали крушение, либо какое-то бедствие. Если возле спящего тела не размещался маячок, который указывал на место аварии, пояс сам размораживал человека, если на расстоянии километра появлялся любой имперский транспорт.

Так случилось и с горемычным профессором, когда над дорогой пролетели пассажирские боты имперцев — пояс выключился. Бартомо проснулся, заваленный камнем, и начал звать на помощь. Его ждала кошмарная смерть от нехватки воздуха, но пришли мы.

— Спасибо, — по старческим щекам текли слезы радости. — Девочка моя, как же ты выросла!

Если еще, в тысяча первый, раз услышу эту цитату, выброшу Джерома на улицу и перееду "Липестом", надоело!

— Папа, расскажи мне о камнях, — попросила Ирэн.

Профессор с видом нескрываемого подозрения зыркнул в мою сторону. Немой вопрос был ясен — "Ему можно доверять?" Внутри меня кипело, еще чуть-чуть, и крышка будет сорвана. Отец моей любимой был далеко не подарком — это я нащупал в мелких детальках его поведения, когда мы ели и слушали его историю. В целом, отсутствие тещи мне уверенно компенсируют... Сторицей!

— Па, я же говорила тебе, что мы собираемся пожениться, — успокоила отца девушка.

— Кто его знает, залетного, — пробормотал Бартомо. Затем он увидел у меня в глазах отражение виселицы, сглотнул и начал говорить.

Кроме того, что нам поведал доктор Кидалко, ничего нового услышать не удалось. Единственным козырем, которым обладал папа Джером, была его способность читать символы Древних и глубокие знания в области быта этой давно исчезнувшей цивилизации. Для того, чтобы исследовать артефакт, необходимо было попасть в смертельно опасный Затерянный Город, который в летописях иногда упоминался как Зеркальный.

Услышав, что мы нашли еще один камень, кроме запрятанного в остатках катера, профессор расцвел.

— О, дайте мне их, покажите!

Ирэн пошарила в кармане, потом в другом. Камешка не было, даже после долгих ночных променадов с инфракрасными визорами и фонарями, он не был найден. Мы все устало возвратились в танк.

— Потеряли, да и ладно, — я попробовал подбодрить окружающих. — Возьмем овальчик из Ородруина.

Перерыв все походные мешки, карманы, постель и отделения танка, мы сели и раздраженно посмотрели друг на друга. Камни исчезли, испарились, пропали, сгинули, как в воду канули. Модно было назвать еще много хороших слов, но результат оставался таким же, как и прежде.

Старик многозначительно переводил взгляд с меня на Ирэн. Он чуть ли пальцем не тыкал, вроде "вот кто вещички-то украл" и "а я же говорил, я предупреждал". Когда девушка отвернулась, я интеллигентно схватил его за ворот и показал кулак, он все понял.

Профессор смотрел из-подо лба, но выразительные ментальные обвинения пропали. Зато, после этого Бартомо предложить катнуть в Затерянный Город, "здесь он, тут, недалеко".

Я молча направил "Липеста" в противоположном направлении. Начался скандал.

Горы обвинений, целые энциклопедии бранных слов. Все окончилось тем, что Ирэн на коленях просила моего прощения.

Сидела у меня на коленях, лизала ушко и просила простить за тот бросок-переворот через бедро, который на час вывел штурм-майора Поркина из строя. Когда я очнулся, на мониторах медленно приближалось окончание дороги и зев пещеры в скалах.

Папа Джером, улыбаясь, сообщил мне, что в этом доме и его семье будет так, "как он сказал". От жестокой расправы и потери половины зубов, старика уберегло только то, что я был накрепко привязан к перископу орудийной башни. Вот так меня, плененного, везли на смерть. И подлым агрессорам помогала моя любимая девушка.

Танк содрогнулся и остановился. Реактор умолк, как будто бы мы попали обратно к активированным пирамидам — нас накрыло нейтринное поле. И, спустя секунду, на броню посыпались горящие болты атомных арбалетов. Умершие сенсоры, мигнули, пропадая на экранах, и показали пять расплывчатых фигур.

— Солдаты Империи, — испуганно сказал профессор. — Ой, мне!

Кроме того, что он старый склочник, да еще и трус, оказывается. Да их там не больше десятка, я же их сейчас одной левой! Конечно, если в этой самой левой будет сжиматься кислотник.

— Из люка невозможно выбраться, мы как на ладони — сказала развязывающая меня девушка. Это она сделала после долгого страстного поцелуя, который, как ей казалось, должен был усыпить мою бдительность.

— Для штурм-майора Поркина Первого невозможных вещей не имеется. Есть только трудные! — Это я сказал им, немножко попридержав Ирэн за горлышко, стоя одной ногой на голове дорогого потенциального тестя. После этого мы дружно помирились, впрочем, скрытая злость семьи Бартомо не утихла, и прошлось ждать от них очередной подлянки.

Связав до кучи несколько выключенных доспехов, мы разделись до комбинезонов. Внутри Города, пояснил профессор, не работает никакая электроника, придется обойтись кислотными мечами. Отнесись я к его словам тогда серьезно, мои ноги сейчас бы не ступали по земле — я все же скрытно прихватил разобранный нейтронный излучатель и пару бластеров.

Я отпустил рукоять механического тормоза танка, и машина медленно покатилась назад. Прикрываясь охапками бронежилетов, мы выскользнули из люка и залегли под градом пылающих болтов. Далеко внизу взметнулся толстый гриб взрыва, когда "Липест" на солидной скорости врезался в скалу. Штурм-майор Алексей Поркин лежал под ворохом горящей от атомных снарядов брони и чуть не плакал. Лучше бы это лопнул седой однофамилец железного товарища. Мне будет не хватать доброго боевого товарища!

Проклятые имперские убийцы даже не давали поднять голову, где же их хваленое честолюбие и желание пустить кровь врагам государства.

— Готовьте наши самострелы, — рыкнул я в темноту, где лежали профессор и его дочь.

— Какие? — донеслось оттуда.

Проводив глазом очередную стрелу, которая оплавила камни возле моих ног, я с ужасом вспомнил, что об арбалетах мы бессовестно забыли. Они остались в погибшем танке, пришло время начинать маленькую локальную панику. Предохраняющие меня брони уже прохудились наполовину, не оставалось ничего другого, как подняться с черных в темноте камней и вприсядку постараться приблизиться до стрелков.

Первого убить было лишком легко — он лежал за каким-то кустом, пробуя попасть мне по ногам. Я, подпрыгивая, как будто в сумасшедшей пляске, сделал кувырок через голову и приземлился прямо на его позвоночнике. Последовавший удар кислотника, отрубивший голову был, скорее номинальным — мертвеющее тело и так беспорядочно сучило ногами не чувствуя переломанного хребта.

— Сержантус Пипе! — запричитали рядом, выкрывая место расположения следующего врага. — Я так любил его. Кто меня теперь отстега...

Крик оборвался, как только я разрубил совсем не сопротивляющееся тело. Он так и застыл со слезами на очах, так его и заберет бабушка Смерть.

— В атаку! — заорали совсем близко, — Бей его!

Трое оставшихся имперцев отбросили оружие дальнего поражения, и насели на меня с обнаженными мечами. Неплохо, что теперь мне в спину не пульнут из чего-то зверского, но число три, если оно означает соотношение до меня одного, никогда не было моей счастливой цифрой. Мне вспомнились слова одного древнего, к сожалению, мертвого человека: нет сильнее фаланги, чем та, которая состоит из любящих друг друга воинов. Другой, более поздний мыслитель говорил: любовь умножает число сражающихся на три. Получается, что сейчас меня атакуют целых девятеро солдат, а это — малое подразделение!