Танцовщица

— Ваша жена на верном пути.

Это меня похвалили?

Эжен уже почти ушёл, но вдруг обернулся и спросил: "Вы одолжите ваше

зрение до вечера?"

— Да, конечно, — ответила она как-то растеряно.

Эжен подошёл к ней, вспыхнуло заклинание, на миг осветившее мою тьму. После чего та стала рассеиваться.

— Благодарю. Вечером верну. Что вы хотите взамен?

— Танец.

Танец? С мужем? Хотела возмутиться, но тут Эжен глянул на меня. Я его видела! Радость заполнила всю мою суть. Впервые за всё время слепоты. Он изменился. Волосы были все полностью седые, а вот морщинок на лице почти не было. Я бы ему сейчас дала лет сорок-пятьдесят.

Так хотелось к нему прикоснуться. Но он прошёл мимо, держа между нами расстояние. И пока он не ушёл, я любовалась его профилем, силуэтом.

Девушку же я не видела. И куда она делась?

Осмотрелась. Лестница, дверь, выходящая наружу с чёрного хода. С другой стороны — знакомый коридор с кучей дверей. Я повернулась и пошла по нему, по старинке держась стен, притрагиваясь к ним, ощущая гладкость отштукатуренной поверхности.

За год почти ничего не изменилось. Глаза сейчас видели, но не очень хорошо. Похоже, трудности со зрением не только у меня. Но это было всё же лучше, чем совсем темнота.

Грудь напомнила о себе тянущей и распирающей болью.

Будто в ответ на это послышался очень тихий детский плач. И я пошла в его сторону. Как там моя Анютка без меня? Кушает ли? Скучает ли? Эта разлука с ней была слишком тягостной. Может, муж и прав, надо отвлекаться от дитятка и уделять время ему и себе, но сейчас, оставшись одна, я пыталась заполнить эту пустоту мыслями об Анютке.

Я вошла в пустое незапертое помещение. Плач прекратился. Окинула новым взглядом наваленные друг на друга сундуки. И пошла дальше. Корзинку с малюткой я нашла за одним из сундуков. Она была прикрыта вязанной шалью. Откинув её, нашла сосущего тряпочку младенца. Он был совсем крохотный, наверное, как Анютка, когда родилась.

— Здравствуй, милое дитя. Тебя оставили одного? Где же твоя мамка?

Я взяла его на руки, испытывая желание утешить, просто обнять, поговорить, прижать к себе. Он посмотрел на меня широко распахнутыми тёмно-синими глазёнками.

Уже не плакал. Смешно открыл ротик, будто порывался что-то сказать. В груди защемило. Анютка так открывает, когда хочет поесть.

— Ты, верно, голоден...

Я ослабила шнуровку на платье, оголяя грудь.

Муж был прав. Я испытывала к малышу нежность, и когда он присосался, смешно причмокивая, ощутила удовольствие, не говоря уж об облегчении. А вот вторая грудь потекла. Я едва успела подложить одну из пелёнок, что лежали в корзинке. Благо, всё чистое. Покормив, вторую грудь сцедила в пелёнку. Малыш спал, хотя смешно так откинулся назад. Я прижала к себе отвесно, чтоб отрыгнул воздух. Не спешила его класть. По-хорошему надо бы пелёнки проверить. Но... малыш ухоженный, значит, чей-то. Но, не удержалась, перепеленала его, заменив мокрое на чистое. Всё равно ведь видно, что кто-то здесь был. Мокрое развесила на ближайшем сундуке. Поцеловав кроху и пожелав удачи, положила его на бочок, подложила под спину свёрнутые валиком чистые пелёнки. Доцедила обе груди до мягкости, накрыла малыша шалью и ушла. Мокрую пелёнку забирать не стала. Куда я её дену? А маме придётся постирать, но вдруг она нуждается в деньгах...

Я положила в корзинку серебряную монету, пусть купит ещё пелёнок... Подумала, не обидно ли будет? Если нуждается в деньгах, то нет. Лишняя копейка не помешает. А вот в обратном случае... Меня здесь не было... И тихонько выскользнула из помещения.

И куда теперь?

Прошла мимо зала для репетиций. Там труппа тренировалась. Но, вопреки тому, что я не стала останавливаться, увидела, как они танцуют. Словно замерла и стояла смотрела. Как так?

"На самом деле ты видишь то, что видела она, проходя по этим местам," — пояснил муж.

Как так? Я ничего не понимаю.

"То, что ты слышишь может не отвечать тому, что ты видишь. Это как моими глазами пользуешься. Только в записи".

"Я только что дитятко кормила. Это тоже в записи?" — если честно, происходящее сильно выбило меня из колеи. Мало того, что муж вот так, с лёгкостью, пользуется чьими-то глазами или телами... Так ещё и воспоминаниями?

"Тебе не кажется, что это перебор? Какая тут свобода воли? И не говори, что это ради меня!"

Он молчал.

"Почему молчишь?"

"Ты ж сказала не говорить..."

"Эжен! — я замолчала, подбирая слова, заставляя себя успокоиться и не наговорить гадостей. — Давай договоримся, что прежде, чем ты что-то сделаешь ради меня, ты сперва спросишь: надо ли оно мне и что я думаю об этом".

"Как скажешь," — согласился супруг.

"Как ты это делаешь?"

"Что ты хочешь знать?"

"Почему твоё предложение эта женщина восприняла спокойно. Разве оно естественно?" — для меня не укладывалось это в голове. Может, с точки зрения использования магии и природно. Но сейчас, во времена, когда за магию человека приговаривают к смерти... — нет.

"Я чуть усыпляю бдительность. А потом в лоб задаю свой вопрос. Человек обычно отвечает честно, не подумав".

"Но разве это справедливо, что ты человеку не даёшь времени обдумать и взвесить всё? Ты так же поступил с той слепой женщиной?"

Он молчал. Неужели я угадала?

"Ты должна понимать, что я — не ангел, которого ты нарисовала в своём воображении".

"А кто? Дьявол?"

"Нет. Я просто человек, маг. И я стараюсь жить по совести, порою делая то, что осуждается церковью".

"При чём здесь церковь? А что ты скажешь о своей совести?"

"Моя совесть молчит".

"Ты используешь людей!"

"Да, использую. А ты разве нет? У тебя есть слуги, которые помогают тебе с малышом, по хозяйству".

"Если б я могла, то сама бы всё делала. И дело не в слепоте, ты же знаешь!"

"Да. Дело в обстоятельствах. Но я оплачиваю труд всех, кто на нас работает, стараясь по возможности облегчить их жизнь, не делая их рабами".

"А других просто используешь в своих целях".

"Мы сейчас живём в мире, где по-другому не выжить. Да, я использую людей, если мне это выгодно, при этом забочусь о всех, о ком могу заботиться. Давай возьмём в пример ту женщину слепую, которая пропала. Вот ты говоришь, что я не должен был использовать её. Хорошо. Допустим. Эта женщина скорее всего родила бы мёртвого младенца, потому что те, с кем она жила, не заботились о ней. Им нужно было лишь её тело, пока оно удовлетворяло их. Им не нужен её малыш. Помрёт, и ладно. Да, я избавил улицу от очередной слепой побирушки, которая днём стоит у церкви и просит милостыню, а вечером у неё все деньги отнимают, а ей кинут кусок плесневелого хлеба и насилуют. А утром она должна вновь быть готова хотя бы сидеть на холоде и просить очередную милостыню. Я ей предложил лучшую жизнь. Возможность выносить и родить в человеческих условиях её дитя. Да, в обмен я сделал её Пятнашкой. Ну так она могла отказаться. Но нет, она согласилась".

"А время подумать ты ей дал?"

"Дал. Сутки".

"Но чем ты тогда отличаешься от тех, кто насиловал её и заставлял побираться?"

"Тем, что я не насиловал её. И не заставлял ничего делать. Она всё делала сама. Мы заключили договор, который она могла расторгнуть в любое время, если её что-то в нём не устраивало".

"Так ли уж в любое?"

"Да. Договор до сих пор действует. Иначе защита бы перестала существовать".

"Ты чувствуешь её защиту?"

"Да".

"А определить, где она, можешь?"

"Нет. Точнее могу, но я не различаю между собой всех тех, на ком стоит моя защита. Их очень много в той же Москве. Мне надо проверить всех. При этом они могут передвигаться и перемешиваются".

"Так всё сложно?"

"Непросто".

"Чем я могу тебе помочь?"

"Определись, что тебе нужно. Хочется ли тебе танцевать для зрителей. До того, как я её найду".

"Хорошо. Скажи, а этот малыш может быть сыном этой нищенки?"

"Нет".

"Почему?"

"Защита на него не распространяется. И забудь о нём. У него есть мать, она позаботится о нём".

Пришлось согласиться.

"Учти, что надо быть внимательной. Ты можешь не увидеть чужих людей, которых не встречала раньше. И переставленную мебель тоже не заметить".

"Хорошо. А что насчёт обещанного танца? Ты так просто ей пообещал его..."

"Она мечтает танцевать. Но отец считает это уделом крепостных. Дворяне танцуют на балах. Никакой свободы. Я попробую совместить твой танец с её желанием".

"Как?"

"Пока не знаю. Но раз у тебя есть связь с её глазами, значит, можно осуществить и обратную связь с твоими ощущениями".

"А я могу это сделать сама?"

"Можешь. Попробуй. Только осторожно. Но сначала потренируйся".

На этом разговор прервался, посчитав тему исчерпанной. Я вернулась к репетиции.

Учитель был мягче, чем Этьен. И я поняла, откуда у Эжена такой опыт. Кажется, он наблюдал не только за выступлением на сцене, но и за тренировкой в танцевальном зале. Я осторожно вошла, прикрывая за собой дверь. И не увидела себя в зеркале. Как так? Хотя... если я вижу лишь то, что видела здесь эта девушка, то становится понятно, почему себя не вижу. Но чудно, что не видят меня другие. А они не видели. Один раз чуть не врезались. Я вовремя уклонилась. Стояла и наблюдала, повторяя движения, правда, без прыжков, и стараясь казаться бесшумной. Но платье было неудобно. Да, движения не сковывало, но юбка слишком длинной была, я попросту наступала на неё, пару раз чуть не упала. Никуда не годится! Толку от такой тренировки — ноль.

Я вздохнула и отправилась в соседнюю раздевалку. Можно было б взять сценическое платье, но... кто ж тренируется в нём? Для тренировок используется иная форма. Единственное, что может мне теперь не понравиться — одеваться с чужого плеча. Какой чистоты хозяйка этой формы?

Но когда я нашла форму, она удивила своим свежим запахом. Чистая, наглаженная, разных размеров. Вот только та, что я выбрала, оказалась мне великовата. Но зрительно этого не было заметно, лишь на ощупь. Из чего сделала вывод, что хозяйка глаз примеряла на себя именно эту форму. Ладно, сойдёт. Я, хоть и поправилась за беременность, но уже почти всё скинула, и, пусть и была роста с эту девушку, оказалась худее её. Что порадовало.

Платье своё спрятала. Так, на всякий случай. А потом вновь перепрятала. Похоже, девушку посетила та же мысль. Будет плохо, если у нас окажется одно на двоих место. Но пришлось уже всё делать на ощупь.

Лишь затем вернулась в зеркальный зал. А вот у труппы объявили перерыв, освободив зал. Я же ощутила свободу и начала тренироваться, отрабатывая прыжки. Зеркала видела, а вот себя в них — нет. Поэтому старалась держаться середины зала, чтобы случайно не налететь на стену.

А ещё вспомнился зал в столичном доме мужа. Там было всё иначе. Да, зеркальный, круглый, с куполом. Но... для чего нужен он. Для танцев? Слабо верится. Зеркала — допустим. Вот только пол там и купол... И эта сила...

"Ты права. Это не танцевальный зал".

"Что же?"

"Догадайся".

"А зеркала?"

"И зеркала... Но с точки зрения моего больного увлечения театром действительно можно это объяснить..."

"Значит, театр — прикрытие".

"После войны — да".

"А до войны?"

"Театра не было".

"Но зал ведь строился до войны. А Большой театр уже существовал".

Почувствовала одобрение и радость. Ему нравится, что я мыслю в верном направлении. Но объяснения не дождусь.

"Но сейчас всё изменилось. В театре я встретил тебя," — и столько нежности в его мысленном голосе. Я послала в ответ свою любовь.

Послышались голоса. Похоже, обед закончился. Пора уходить. Живот заурчал, показывая, что ему тоже не мешает подкрепиться после тренировки.

"Иди, поешь..."

"А если увидят..."

"Ты — умная девочка, найдёшь выход," — похвалил и скинул трудность на мои плечи муж.

Ладно, разберусь. И столовую найду...

Только не получится ли, что краду еду?

"Я жертвую на театр достаточно средств, что кормлю не только ВСЕХ артистов..."

Ну что ж, тогда это не будет воровство.

Столовую я нашла по запаху, доверившись нюху и закрыв глаза, лишь иногда открывая их и запоминая дорогу. Когда мы с Этьеном здесь были, нас не кормили вместе со всеми.

Зачем же Эжену нужен тот зал в доме?

Что за дом с читальней? И почему там ощущаются такие чувства, будто неупокоенные души живут?

"Там много людей погибло в войну. Ты чувствуешь их боль. Но душ там нет".

"Но ты им не помог.."

"Я помогал отцу. Ты же знаешь..."

Да, знала. Эжен удерживал щит, когда отец уже не мог. Тёмный щит, защищающий от взрывной и световой волны.

"Когда я пришёл в себя, я сразу же отправился в Москву. И описал потом свои наблюдения. Помогал выжившим, чем мог. Полдома разворотило. Но вторая половина уцелела. Погибших предал огню, а прах их развеял. Когда всё улеглось, я восстановил повреждённую часть дома".

"Почему так много людей погибло в твоём доме?"

"Ты поймёшь, когда разгадаешь загадку. А пока... мне надо идти".

Я грустно вздохнула и отрешилась от разговора с мужем, увлеклась рассматриванием столовой. Запахи витали просто восхитительные. Дома лишь иногда Мария устраивала пир. Муж считал это лишним. Поэтому питались мы скромно.

А здесь приходилось захлёбываться слюной, от одних ароматов.

Проскользнула между незнакомых мне людей прямо за прилавок, где повара накладывали еду по тарелкам. Как бы так никого не задеть? Углядев у плит свободное от кухарок местечко, направилась туда, прихватив тарелку. Не объем ли кого? Вдруг кому-то не хватит...

Но тут узрела вёдра с какой-то едой. Остатки пищи с тарелок... Значит, всё не съедают.

— Это нищим? — спросила какая-то молодая девушка в белом переднике, кивнув на вёдра, дородную женщину.

— Да кто ж объедки есть будет? Зря я что ли свиней заводила... Благо, этого чокнутого нет.

— Какого?

— Был тут один где-то год назад со своей труппой, так лишил моих свиней еды.

— Как так?

— Отказался брать обычную еду, помои ему подавай. Просил перемешать всё... Пришлось тогда свиней добротной едой кормить. А жалко...

— А зачем ему?

— Не знаю. Но его труппа не приходила в столовую есть. Брезговала что ли... У нас — хорошая еда.

А я вспомнила Этьена. Нас кормили как собак... Неужели теми самыми отходами?

Сглотнула подступивший тошнотворный ком. Не думать об этом! Мне надо покушать... Узрела запечённое мясо. Взяла себе небольшой кусок на тарелку и овощей тушённых нагребла. Ммм... Тут молодую девушку вовремя заметила и скользнула в сторону. Вроде бы не спалилась!

Сев в укромном месте, поела и отнесла грязную посуду к посудомойке.

А народ всё прибывал в столовую. Сколько ж тут людей работает?

Сейчас танцевать не хотелось вовсе, да и после еды сразу нельзя. Вот я и решила прогуляться по Большому театру. Туда, куда обычно ходить было нельзя. Правда, нам шастать и не позволялось. Репетиционный зал, раздевалка, иногда сцена. Всё!

Присоединилась к группе молодых мужчин, шедших из столовой. На танцоров они не походили.