| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Я покопался в портфеле и извлёк жмень 'свинцовых' тюбиков.
— Держите Репин и больше не просите.
— Завод Художественных Красок... Ленинград, — прочёл он на этикетке вверху, ссыпая тюбики в каску. — Родители мне полный набор подарили на поступление. Хорошие были краски.
— Репин, займитесь делом!
— Может, для контраста флаг фашистский на мотор набросить? — спросил боец, указывая кисточкой на завалившийся набок и дымящийся лёгкий танк.
— Принимается, — ответил я. — Но только по команде фотографа, а то сгорит раньше времени.
— А ещё можно...
Поток идей красноармейца прекратился с заглушающим рёвом реактивных снарядов. Когда я упоминал, что их у нас вагон, то немного лукавил. Не вагон, немного больше, но то 'немного' сейчас позволяло почти непрерывно держать в тонусе подходящие к немцам подкрепления и железнодорожную станцию Ферзиково, от инфраструктуры и подъездных путей которой уже мало что осталось. Главный козырь реактивной артиллерии в её подвижности и нанесённая на борту переделанного (без башни) танка пословица: 'Осторожность — мать фарфоровой посуды' не просто так каждый день мозолила глаза экипажу. Обладающие силой внушать страх и уважение, установки БМ-13 с последней ушедшей в небо миной уже приводились в походное положение. Бойцы опускали направляющие, укрывали брезентом и даже умудрялись успевать втыкать еловые лапы в технологические отверстия для маскировки. Минута-другая, а расторопный расчёт из двух установок и машины сопровождения уже следовал за командирским танком к новой точке. Даже поаплодировать захотелось.
— А ещё можно...
По дороге показалась английский транспортёр (Tracked Personnel Carrier), из которого торчали знакомые головы.
— Достаточно, — сказал я на очередное 'можно'. — Корреспонденты уже приехали. Когда закончите, вы поступаете в распоряжение товарища Сергея. Он как раз искал оформителя боевого листка. А ещё он внимательный слушатель.
Остановившийся у столба транспортёр чуть не снёс его, что вызвало крайнее возмущение красноармейца с кисточкой, но на это я уже не обращал никакого внимания. Вот есть насквозь пронизанные искусством люди, которые забывают всё на свете, едва дело каким-либо образом зацепило их творчество. Армагеддон за окном не заметят и не столь важно, холст с пейзажем в центре внимания, скульптура в три человеческих роста или крышка от патронного ящика.
— Здравствуйте товарищи, — произнёс я, жестом руки предлагая пройтись. — Надеюсь, моя просьба не помешала вашим планам?
— Нисколько, — ответил за всех Симонов, первым вылезший из транспортёра и поспешивший к опрокинутому танку. — Мы с собой целый карман плёнки захватили, правда, в Александровке немного поиздержались. Герасим Васильевич обмолвился, что пожгли танковую роту немцев, вот бы запечатлеть и побеседовать с участниками боя.
— Поле деятельности вам сейчас подготовят. Танки на дороге, пушки на картофельном поле, миномёты и пулемёты возле сельсовета уже грузят на подводы. Нам достались топливные заправщики, но вот какое дело, это наши БЗ-38, которые каким-то образом оказались у немцев. Машина ГАЗ-ААА очень узнаваема. В деревне встречаются и наши броневики с крестами. Решайте сами, как подать этот материал, если надумаете снимать. Трофейные пистолеты, бинокли и часы для вас уже отобраны.
— Зачем часы? — спросил Симонов.
— Видите этого юношу с кисточкой и вещевым мешком? Это боец Репин. Он вам всё покажет, расскажет и даже посоветует. Рекомендую прислушаться. В вашем распоряжении тридцать минут, после чего садитесь в транспорт и следуйте по дороге до водоёма.
— Что же мы за полчаса успеем?
— Сюда уже следует эвакуационный транспорт. Весь этот металлолом востребован на наших предприятиях. Хабаровский 106-й завод волком воет: дайте трофейный лом. А они мины и авиабомбы выпускают. Встретимся у пруда. Там я вас буду ждать вместе с товарищем Сергеем и следователем военной прокуратуры.
— Прокуратура? — одновременно произнесли Симонов с Трошкиным.
— Сожалею товарищи, но большего сказать не могу. Всё, тридцать минут! Фашиста мы отогнали всего лишь на пару вёрст. Будьте предельно внимательны. Товарищ Сергей, а мы с вами можем срезать через яблоневый сад, пока военкоры сделают свою работу.
На середине пути, комиссар стал сыпать вопросами:
— Что случилось? Зачем понадобилось привлекать военную прокуратуру? Дезертиры? Самострел? Пораженческая агитация? А я ведь предупреждал, что эти игры с литовцами до добра не доведут. Постой, неужели убийство командира?
— Если бы...
— Чёрт бы вас прибрал! Да скажите же, наконец.
— Особого отряда морской пехоты это не касается. Лучше один раз увидеть. Я, по крайней мере, с таким ещё не сталкивался. Сотрудника я вызвал по пустяковому поводу. В лесу, обнаружили брошенную машину ЗиС, а в ней опечатанный печатью 'секретчика полка' ящик. Дел на пару минут, подтвердить целостность пломбы и передать. Но вот потом...
В этот момент комиссар обнаружил валявшийся на земле у лавочки советский противогаз.
— Зараза! И здесь то же самое.
Частая находка на дорогах войны. Несмотря на всевозможные взыскания и проверки от этого предмета амуниции старались избавиться при первом удобном случае. И если бы я не имел представления, каким образом он оказался здесь и как этот противогаз недавно использовал дед Семён для допроса, то подумал бы точно так же, как комиссар.
— Да выкиньте этот кусок резины, — оставляя товарища Сергея за спиной, произнёс я. — Или думаете найти по фамилии на бирке разбазаривателя материально-технических средств?
— Надоело, третий противогаз за сегодня нахожу. Поговаривают, что Гитлер запретил использовать химические снаряды, но солдаты вермахта их — указывая на маску — исправно носят. Неспроста это, от капиталистов не стоит ждать ничего хорошего.
Путь по тропинке через колхозный сад не занял много времени и вскоре мы вышли к пруду на окраине Козловки, где у самой воды стояло строение с крышей из дранки без окон и печной трубы. Казалось, что старая баня поскрипывает, пытаясь что-то сказать через открытую настежь дверь стоящему поблизости штабному бронеавтомобилю с покачивающейся антенной. Робкий гул навевал о боли и страдании. Небо было затянуто свинцом, будто одним большим облаком до самого горизонта. Бескрайняя серость, отразившая в себе ледяную воду пруда, густую темноту елей, обступившей его и устремляющиеся со стороны дороги вверх столб дыма от горящего бензовоза. Словно подпитывающееся сажевыми красками это природное создание чернело, набухало и грозило вот-вот разродиться мощным снегопадом.
— Здесь был медицинский пункт батальона 765-го стрелкового полка 5-й гвардейской стрелковой дивизии, — указав на строение, сказал я. — Когда наши оставляли Ферзиково, сюда был направлен младший политрук Самуил Зисельс с приказом об эвакуации. Только вот грузовик с ним до медсанбата не доехал. Сейчас этого деятеля разыскивают, и я надеюсь, что он прояснит, каким образом появились предпосылки к трагедии.
— Ух, от сердца отлегло, — произнёс комиссар. — Я уже решил, что в полку дезертир и позора не оберёшься. Обожди, фамилия редкая, но какая-то знакомая. У Мехлиса зам тоже Зисельс. Я его видел в Смольном, рыжий такой с кудряшками, только он совсем не младший политрук.
— Да мне плевать! То, что произошло здесь — просто так оставлять нельзя. Но я хочу, чтобы всё свершилось по закону, иначе...
— Не говори так, — остановил меня товарищ Сергей — с Мехлисом никто связываться не хочет и своих птенцов он не отдаст. Даже если речь идёт про дальнего родственника Зисельса, — пятно всё равно ляжет на репутацию самого Льва Захаровича. Яблоко от яблони, должен понимать.
— В таком случае ему лучше застрелиться. Знаешь, что такое оставить свой госпиталь врагу? В Испании, когда франкисты давили по всем фронтам в Сантандере, двадцать добровольцев отдали свои жизни, чтобы спасти оставленных семерых раненых. Но после того случая все знали — госпиталь защитят любой ценой и раненых даже Мавританская гвардия не трогала, хотя марокканцев никогда не брали в плен и кололи штыками на месте.
— Я слышал о той истории. Здесь что случилось?
— Сначала солдаты издевались над медсестрой, а военврача, когда тот вступился — забили прикладами. Потом пострадали две девочки из деревни, которые ухаживали за 'тяжёлыми', а под конец двенадцать раненых красноармейцев немцы утопили в пруду. Их тела сейчас сложены у мостков. А вот тринадцатому сказочно повезло — выжил. Его обнаружили деревенские дети.
— И где сейчас этот боец? — спросил товарищ Сергей.
Я показал рукой на самый крайний дом в деревне.
— Вон тот дом, возле которого стоит трактор с прицепом. Там проживает многодетная (многодетная — только по моим меркам, в деревнях это норма) семья механизатора...
— А сам механизатор тут? — не дослушав меня, спросил он.
— Глава семейства на фронте, — ответил я. — Танкист, геройски воюет, награждён, видел письмо с газетной вырезкой, но и жена его подстать мужу.
— Не побоялась приютить раненого, — оценивая поступок, с гордостью произнёс товарищ Сергей. — Вот, какие у нас женщины! И в избу горящую, и жеребца на скаку.
— Если только жеребёнка, — поправил я, когда мы уже подошли к бане. — В ней роста метр с кепкой, голодное детство. С её комплекцией два раза подряд родить близнецов нечто невероятное. Я даже предложил ей наблюдаться у меня в клинике или хотя бы поселиться рядом с 'Тульским пролетарием'.
— Это ещё зачем?
— Попробуйте догадаться сами.
— Не, не может быть. Что, снова двойня? — удивился комиссар.
— Хотелось бы надеяться, но, похоже, тройня. Помимо прочих навыков Чантико ещё и дипломированный акушер. Ей будет интересно и наша героиня под присмотром окажется.
— А мне показалось, что ваша мексиканка специалист немного в другой области.
— Всё возможно, — пожав плечами, произнёс я. — Просто она любит изучать нас, мужчин и наверно, немножко коллекционировать. А вот и прокуратура.
— Военный юрист Ромашкин Александр Павлович, — представился он.
Вид у него был жалкий, измученный, однако держался он независимо, говорил уверенно и даже властно. Угрюмое и не по-юношески сосредоточенное лицо казалось чем-то насторожено, но общее впечатление от него было положительное.
Товарищ Сергей навал себя, звание, и сразу перешёл к выяснению сути, обложив Ромашкина вопросами как волка флажками.
— В дивизии вторую неделю, с 7 октября, сам из Москвы. Дела не могут быть серьёзные или не серьёзные — отвечал тот по очередности заданных вопросов. — Если совершено преступление, то это преступление. С десяток ещё не набралось. Несоблюдение светомаскировки, хищение молока и десяти селёдок, необоснованная трата боеприпасов ну и конечно, утеря противогазов. Ещё был случай сна на посту, но там больше его командир виноват и я дело не возбуждал. Что же касательно этого события, следственные действия, конечно, затруднены, тем не менее, проведён и запротоколирован первичный опрос свидетелей. Я осмотрел и зарисовал схему места преступления в протоколе досмотра, осталось фотографирование, но вы, — посмотрев в мою сторону — пообещали посодействовать. Я собирался в такой спешке, что не успел получить фотоаппарат.
Бросив взгляд на часы, я произнёс:
— Буквально через пятнадцать минут сюда прибудут те, кто поможет вам. Они сфотографируют всё, на что укажете. Что-то ещё? Просьбы, пожелания?
— Я хотел бы ещё раз провести допрос подозреваемых. Сейчас это сделать практически невозможно. После того, как ваш сотрудник заставил немцев лезть в воду и доставать тела, они не могут внятно ответить ни на один вопрос.
— Чем же он их так запугал? — поинтересовался товарищ Сергей.
— Я не присутствовал, — слукавил юрист. — Рисовал схему.
Мы подошли к мосткам, где на расстеленных плащ-палатках лежали тела. За те несколько суток проведённые в водоёме, под воздействием фауны плоть претерпевает такие изменения, что увиденное заставляет не вспоминать о какой-либо эстетике. Пусть подобное на войне сплошь и рядом, а человек со временем приспосабливается, но вряд ли можно заставить себя вычеркнуть из памяти обезображенные лица красноармейцев погибших лютой смертью.
— Где немцы? — спросил у меня комиссар.
Я кивнул в сторону бани.
— Мне кажется, — прищурившись, обратился товарищ Сергей к военному юристу, когда спустя минуту вышел на свежий воздух — вы предполагаете, что с этими 'панцерзольдатами' мы разберёмся по ускоренной процедуре?
Ромашкин промолчал, но на лице так и читалось: 'А разве нет?'
— Расстрелять это слишком. ... Это проявить милосердие, — промолвил сквозь зубы комиссар. — А Советский Закон милосерден лишь к своим гражданам.
— Александр Павлович, — обратился я к военному юристу. — Если дело требует повторного допроса, то проводите. Здесь произошло ужасное преступление, одна мысль о котором, заставляет забыть о снисхождении. Последнюю неделю противник ротацию не проводил, а значит те, кто в сарае — должны ответить. Потому помните, через час я их закопаю.
— Извините, — возразил он — но условия и обозначенные временные рамки не позволяют провести даже следственный эксперимент, не говоря об элементарной дактилоскопии.
Товарищ Сергей указал рукой на следы издевательств у замученного красноармейца.
— Какая ещё нахрен дактилоскопия? Так даже у Шкуро не пытали! Обстоятельства, способствовавшие совершению преступления ясны и без экспериментов. Это не раскаявшиеся уголовники, укравшие три колоска с колхозного поля, а военные преступники.
И тут военный юрист показал характер.
— Если хотите, чтобы расследование было проведено надлежащим образом, попрошу не мешать исполнять мне свои обязанности. Вы ратуете за коллективную ответственность, но где виновны все, невиновен никто.
— Да ради бога, — отмахнулся я. — Забирайте и досконально допрашивайте их в спокойной обстановке. Поступайте строго по инструкции, только предварительно ознакомьтесь с приказом выродка Кейтеля. Ведь им фактически разрешили творить здесь всё что угодно. Надеюсь, когда весь мир соберёт трибунал и подобные этим нелюдям предстанут перед судом, том вашего дела ляжет на весы свершения правосудия.
— Именно так всё и будет, — нисколько не сомневаясь в своей правоте, подтвердил юрист.
— В таком случае я бы посоветовал не спешить в штаб 238-й стрелковой дивизии в Иншино, где нет условий для содержания и уж тем более работы. К сожалению, это не единственный случай, поэтому лучше бы отправиться вам в Тулу и приобщить материалы к делу, но можно подобрать место поближе.
— Где?
— Как вы смотрите на командировку в Марьино? Деревня в зоне действия 49-й армии и есть связь. Я распоряжусь, что бы вам выделили кабинет в лесхозе и койку для отдыха. Все необходимые помещения там есть. Ваше начальство будет предупреждено.
— В городе было бы гораздо удобнее, — мечтательно заявил военный юрист.
— В городе так в городе. Ваня, Петя! — позвал я своих помощников, и едва они появились из броневика, отдал распоряжение: — как только закончат фотографирование, заберёте у корреспондентов фотоплёнку по этому делу и доставите Александра Павловича с задержанными немцами в Тулу, в расположение нашего полка. Товарищ Ромашкин, медицинское заключение по замученным красноармейцам врач сделает после полудня и перешлёт вам. Сейчас ему живых спасать, обождёт?
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
