| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Где немцы? — спросил у меня комиссар.
Я кивнул в сторону бани.
— Мне кажется, — прищурившись, обратился товарищ Сергей к военному юристу, когда спустя минуту вышел на свежий воздух — вы предполагаете, что с этими 'панцерзольдатами' мы разберёмся по ускоренной процедуре?
Ромашкин промолчал, но на лице так и читалось: 'А разве нет?'
— Расстрелять это слишком. ... Это проявить милосердие, — промолвил сквозь зубы комиссар. — А Советский Закон милосерден лишь к своим гражданам.
— Александр Павлович, — обратился я к военному юристу. — Если дело требует повторного допроса, то проводите. Здесь произошло ужасное преступление, одна мысль о котором, заставляет забыть о снисхождении. Последнюю неделю противник ротацию не проводил, а значит те, кто в сарае — должны ответить. Потому помните, через час я их закопаю.
— Извините, — возразил он — но условия и обозначенные временные рамки не позволяют провести даже следственный эксперимент, не говоря об элементарной дактилоскопии.
Товарищ Сергей указал рукой на следы издевательств у замученного красноармейца.
— Какая ещё нахрен дактилоскопия? Так даже у Шкуро не пытали! Обстоятельства, способствовавшие совершению преступления ясны и без экспериментов. Это не раскаявшиеся уголовники, укравшие три колоска с колхозного поля, а военные преступники.
И тут военный юрист показал характер.
— Если хотите, чтобы расследование было проведено надлежащим образом, попрошу не мешать исполнять мне свои обязанности. Вы ратуете за коллективную ответственность, но где виновны все, невиновен никто.
— Да ради бога, — отмахнулся я. — Забирайте и досконально допрашивайте их в спокойной обстановке. Поступайте строго по инструкции, только предварительно ознакомьтесь с приказом выродка Кейтеля. Ведь им фактически разрешили творить здесь всё что угодно. Надеюсь, когда весь мир соберёт трибунал и подобные этим нелюдям предстанут перед судом, том вашего дела ляжет на весы свершения правосудия.
— Именно так всё и будет, — нисколько не сомневаясь в своей правоте, подтвердил юрист.
— В таком случае я бы посоветовал не спешить в штаб 238-й стрелковой дивизии в Иншино, где нет условий для содержания и уж тем более работы. К сожалению, это не единственный случай, поэтому лучше бы отправиться вам в Тулу и приобщить материалы к делу, но можно подобрать место поближе.
— Где?
— Как вы смотрите на командировку в Марьино? Деревня в зоне действия 49-й армии и есть связь. Я распоряжусь, что бы вам выделили кабинет в лесхозе и койку для отдыха. Все необходимые помещения там есть. Ваше начальство будет предупреждено.
— В городе было бы гораздо удобнее, — мечтательно заявил военный юрист.
— В городе так в городе. Ваня, Петя! — позвал я своих помощников, и едва они появились из броневика, отдал распоряжение: — как только закончат фотографирование, заберёте у корреспондентов фотоплёнку и доставите Александра Павловича с задержанными немцами в Тулу, в расположение нашего полка. Товарищ Ромашкин, медицинское заключение по замученным красноармейцам врач сделает после полудня и перешлёт вам. Сейчас ему живых спасать, обождёт?
— Конечно, обождёт, — не стал возражать юрист.
Что же, теперь самое время утрясти временный перевод прокурорского работника к нам. Конечно, здесь нужен дифференцированный подход, но исходя из дефицита времени, проще обойтись взяткой. Подойдя к броневику, я попросил радиста связаться с Мухиным.
'Герасим Васильевич, мне тут сообщили, что из ремонта только что вышел и погружен на платформу тяжёлый танк КВ, который мы вывезли из Вязьмы'.
Полковник попросил минуту и вскоре дал ответ.
'Орудие и мотор починили, трансмиссию заменили? — услышав утвердительный ответ, переспросил я — Великолепно. Пожалуйста, передайте машину в распоряжение Короткова, а то я слышал, в районе Солопенок всего один миномётный взвод. Взамен я попрошу командировать к нам в полк военного юриста Ромашкина, который ведёт дело о гибели пациентов госпиталя'.
Трошин сфотографировал и сложил обратно в ящик подарочные коробочки с часами, на задних крышках которых была выгравирована надпись готическим шрифтом 'За взятие Алексин'. Следом пошли подарки попроще. Снабжёнными открытками с поздравлениями храброму солдату, портсигары от командира 260-й дивизии генерала Шмидта выглядели празднично вызывающе. Самоуверенность врага просто зашкаливала.
— Не удивлюсь, — поделился он своими соображениями со стоящим поблизости товарищем — если они приготовили награды за три дня стояния под Тулой или за просмотр из бинокля огородов Серпухова.
— Да, вполне могут быть, — согласился Симонов. — Я присутствовал как-то раз на допросе пленного футмейстера (Futtmeister). Три дня в окопе в обороне и ты ветеран. У них же куча значков, пристёжек, щитов, нарукавных лент. Теперь, добавились часы и шейные платки с портсигарами. Ну что, надо бы панорамный снимок и исполним задумки Репина.
Чешские танки выстроились на изгибе дороги с ровным интервалом, и снимать побитую технику было крайне удобно. Резервный отряд командира немецкой роты, судя по всему, застали врасплох. Однако лёгкой победы в этом бою для полусотни балтийских десантников не случилось. С левой стороны лес коптил и трещал, разбрасывая вихри искр в том месте, где валялись пустые бидоны из-под наших фугасных огнемётов (ФОГ-1), так и не успевших навредить врагу. Дым всё ещё окутывал ели и кусты густой пеленой, поднимаясь к верхушкам и уходящим вглубь сизыми лентами. По правую сторону место засады отметилось поваленными деревьями и остовом искорёженной 76-мм горной пушки. Пара квадратных саженей земли воле неё было изрыто воронками, но именно с этого места в кадр помещалось наибольшее количество подбитых танков. Где-то в стороне, на Запад, по направлению к Калуге рвались снаряды дивизионной артиллерии и ухали 107-мм мины. Однако звуковой фон почти не раздражал, становясь привычным. Никто не удивлялся, когда в редко наступающей тишине продолжали говорить, повышая голос. Корреспонденты ходили возле почти целой самоходки и громко требовали от красноармейца Репина перетаскивать тело погибшего немецкого танкиста то с люка на корму, то под гусеницы. На всякий случай каждый снимок Павел Трошкин повторял дважды, и когда плёнку в фотоаппарате пришлось менять, он чуть не выронил из рук чёрный зарядный рукав. Прямо на него, по малой дороге в направлении на Александровку, таща за собой огромный полуприцеп и ритмично пыхтя дымом из трубы, пёр старый трактор 'бульдог' с ещё более колоритным водителем, укутанным в тулуп. Из-за поднятого и наглухо обмотанного шарфом воротника закрывавшего лицо, мальчишка или кто-то небольшого роста, похоже, даже не смотрел на дорогу. Павел на какое-то время застыл и чуть ли не в самый последний момент отпрянул в сторону.
— Костя! — крикнул Трошкин. — Костя, снимай! У меня плёнка.
В полуприцепе с мебелью и деревенским скарбом на мешках и ящиках сидели малыши. Одетые кто во что, они смеялись и видимо делились впечатлениями от съеденного шоколада, обёртки от которого ещё оставались в детских руках. Свойственная крохам безмятежность или следствие от пережитого шока?
— Пять, шесть, девять, — считал вслух Павел. — Откуда они здесь? Почему без родителей?
Симонов направил кинокамеру и успел запечатлеть для истории смеющиеся детские лица с взрослыми взглядами успевшими познать и голод, и боль, и утрату и ещё бог весть что. Война ведь не только сгоревшие танки. На войне и души людские горят и дети — беженцы. И если не показывать ту ужасную правду, то через несколько десятилетий всё повторится вновь.
3. Захлебнувшийся тайфун.
Результаты первого года войны с непомерным самопожертвованием русского народа и государства в целом, с горькими открытиями причин неудач, разочарованиями, ужасами и катастрофическими последствиями вводили многих в заблуждение. А устоим ли? Подобно зрителю за фокусником, по воле которого предметы то исчезают, то появляются вновь, в критические моменты мы теряли способность следить за теми маленькими событиями, которые происходили и происходят за кулисами сцены, но критически влияют на конечный результат. Вермахт демонстрировал хорошие результаты наступления не только на картах и бумагах отчётов, записывая немецкими буквами труднопроизносимые названия русских городов и деревень, но и на поле боя. У них было меньше убитых, раненых и пропавших без вести. Больше трофеев и уверенности в скорой победе. Они без всяких сомнений смотрели на нашу землю, как уже на свою вотчину. Как прилежный хозяин рассуждает о качестве чернозёма перед посевной, так и они строили планы после зачитанной речи фюрера о последнем рывке, после которого останется лишь распоряжаться несметными ресурсами. Однако наступление всё больше напоминало безнадёжный полёт Икара. Непутёвый сын Дедала был обречён из-за амбиций, и с немцами должно было произойти то же самое. В отличие от советских дивизий, худо-бедно пополняющиеся маршевыми ротами, немецкие истощались. Подобно теряющим под жаром солнца капля за каплей драгоценный воск, а с ними и перья с крыльев изобретения великого афинянина, германский орёл делал последние взмахи в бездну. С каждым пройденным метром становилось меньше танков, самолётов и боеспособных частей. Какой ценой это достигалось — почти семь тысяч человек в сутки безвозвратных потерь. Каждые два дня в горнило войны отправлялась дивизия и исчезала там навсегда.
На перроне стоял лейтенант Киселёв и смотрел в окно. Там, за стеклом, неплотно прикрытой выкрашенной чёрной краской газетой играла музыка и предавалась вечернему веселью публика, а он упёрся лбом в проступившую на уголках изморозь и смотрел. Казалось, в нём иссякла вся жизнь. Он с отвращением взирал на людей, по ту сторону стекла, на сытую мирную жизнь, которую они проживали. Я знал тот взгляд, меня и самого порой тошнило от реальности пира во время чумы. Так смотрит на жизнь в тылу человек, который только вернулся с фронта. О чём он думал, о чём хотел сказать? Там на передовой разменивая свою жизнь за чью-то ошибку на ошмётки, люди умирают в муках, убивают и спасают друг друга ценой собственной жизни или как он — здоровья. Здесь же, имеющие по две здоровых руки и ноги проедают и пропивают своё время в привокзальном ресторане за праздными и пустыми разговорами. Там каждая минута — это драгоценная возможность вдохнуть ещё немного воздуха, сделать живительный глоток воды, погрузиться в спасительный дурман сна, успеть зачерпнуть ложку каши и затянуться горьким дымом самосада. А здесь людям жизнь наскучила, и минуты эти не оценены, так как никому в голову не может прийти, что они последние. Почему об этом не говорят? Почему не пишут? Вот где простор для инициативы, истинное торжество справедливости на грубоватой газетной бумаге. Не напишут! Потому что курчавый зам ответственного редактора газеты 'Сталинское знамя' предпочитает тискать ляжку секретарши под панталонами сегодня и желает, что бы так было и завтра. Поэтому выйдет статья о достижениях, партийных решениях, подвиге и без сомнений, нужным народу героизме, а не статья, которая оголяет проблемы и над которой хочется порассуждать. На мгновенье Киселёв представил броский заголовок и тут же выкинул мысли и головы. Бывший корреспондент, бывший лейтенант, просто бывший и никому не нужный спившийся инвалид.
— Закуривай, — предложил я, протягивая пачку сигарет. — В отпуск?
— Домой, — зло ответил он, вытягивая сигарету оставшимися двумя пальцами руки. — Всё, отвоевался. Ну, суки! Мать писала, селёдку на двоих с сестрой в день, а тут в три горла!
— Местный? — уводя тему разговора в нужное мне русло.
— Ага, рязанские мы, — с отличительным акцентом на 'А' и 'Я' произнёс он. — А тебе какое дело?
— А мы из Ленинграда, — ставя чемоданчик на мостовую, ответил я. — Должны были встретить, но видимо что-то стряслось. И дозвониться не получилось.
Киселёв зябко поёжился, прикрывая ладонью огонёк от спички. Пасмурный осенний вечер и усиливающийся ветер выдирали остатки тепла, сохраняемые куцей шинелью из подменного фонда.
— Где? — кивая на руку, спросил я.
— Брянск, — коротко ответил он.
— Пятидесятая? — имея в виду армию, и протянул ему руку. — Соседи, значит. Сорок девятая. Борисов.
И тут же добавил:
— На третьем пути мой 'санитарный' стоит, только что из-под Алексина.
— Медицина? — кивнув на тёмно-зелёные петлицы с красным кантом наброшенного на плечи бушлата, утвердительно спросил он.
— Она самая, — согласился я и вынул из кармана бумажку.
Киселёв прищурился, пытаясь рассмотреть текст телеграммы на полосках телеграфной ленты.
— Извини, темно тут, да и вижу после контузии пока неважно. Хотел то что?
— Как говорит мой знакомый, люди должны помогать друг другу. Знаешь, где госпиталь на Малой Мещанской (Кудрявцева)?
— Нет там никакого госпиталя, — удивлённо ответил Киселёв.
— Как это нет? Четырнадцатый дом!
Лейтенант затянулся дымом и покачал головой.
— Улицу эту я прекрасно знаю — почитай, вырос на ней. Рынок есть, фельдшерский пункт, приходское училище, пятнадцатый детский сад, моя сестра там заведующая, хлебный, коопторг. А госпиталя нет. По крайней мере, два дня назад не было, да и как в четырнадцатом доме его можно расположить? Общежитие на восемь комнат и сарай-пристройка работников артели. Если только на пустыре между вишнями палатки поставить. Напутали у вас, точно напутали.
— Вряд ли.
— Может, на Маяковского? В школе и в 'Доме колхозника' точно госпиталь.
— Нет, написано же, Малая Мещанская, 14. Это специализированный госпиталь 1748. У нас двести тяжёлых, в обычный им без надобности.
— Тогда извини, — пожав плечами, обронил Киселёв.
— Беда. А добраться как отсюда до Мещанской?
— Пешком, до тюрьмы, перейдёшь по Троицкому мосту и направо. Километра два, быстро дойдёшь, если не заплутаешь.
— А не пешком?
Киселёв оценивающе посмотрел на меня.
— Колёса тут только у дяди Лёши, на пролётке шабашит. Но просто так он тебя не повезёт, даже по великой нужде. Ему кобылку кормить, а овса за копейку не купишь.
— Просто так и не надо, — успокоил я, извлекая из чемоданчика армейскую стеклянную флягу. — Спирт.
— А у тебя точно спирт? Надо бы проверить.
— Обижаешь, — взболтнув содержимое бутылки с наплавленными на стекле надписями, произнёс я. — Уж точно не дигидрогена монооксид. Ректификат, 'Наркомпищепром', 'Главспирт'.
Фирменная ёмкость явно пришлась ко двору.
— Идём за мной, — сказал Киселёв. — Комендантский час ещё не ввели, но после десяти лучше по улице не шляться. Вмиг в участке окажешься.
— Это ещё почему?
— Когда по башке огреют и карманы вывернут, куда человек пойдёт? Правильно, в милицию. Пока мы на фронте кровь проливали...
Выслушивая как обострилась криминальная обстановка в связи с мобилизацией работников правоохранительных органов и отсутствия в городе каких-либо воинских частей мы обогнули здание вокзала, и Киселёв остановился у фонаря.
— Вон, видишь, — указывая на крайнее транспортное средство, стоявшее отдельно от куцей очереди извозчиков.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
