Не знаю, как государство осознавал отец. Я была слишком мала для важных разговоров, когда его не стало. Но, судя по тому, что он начал войну с Ардангом, отношение короля совпадало с политикой регента. Но не с маминой и не с моей. Именно мама научила меня видеть за цифрами и отчетами о товарах и пошлинах людей. Это мало кто умел делать. За последние годы дворяне с подобными убеждениями встретились мне лишь дважды. Баронесса Лирон, пользовавшаяся репутацией самой сентиментально-восторженной придворной дамы, именно из-за этой особенности предложила помочь приюту. Вторым дворянином был маркиз Леску. Он сказал как-то на заседании Совета, что в неурожайный год было бы справедливо вдвое уменьшить налоги. Это предложение собравшиеся, в том числе и отчим, встретили таким искренним молчаливым недоумением, словно маркиз сказал непристойность. Но, учитывая его происхождение, они не могли поверить ушам. Помнится, маркиз смутился и больше никогда за два года, что я присутствовала на заседаниях Совета, не вернулся к этой теме. Больше о людях за цифрами не думал, кажется, никто. Поэтому я удивилась, когда неожиданно для себя почувствовала в Ромэре такое же отношение к земле, которому меня научила мама.

Мама... Сейчас, оглядываясь назад, я понимала, какой удивительной женщиной была королева Мильда. И это я говорила совершенно объективно. Королева... Именно с большой буквы. Второй такой правительницы история не знала. Одна из красивейших женщин своего времени, княжна Алонская, чей союз с Орисном Первым стал одним из немногочисленных королевских браков по любви. Добродетельная дева с незапятнанной репутацией, любящая мать, справедливая королева, правившая страной почти восемь лет. С начала ардангской компании до подавления восстания Дор-Марвэном. Она руководила так, что Шаролез практически не ощутил на своей экономике захватническую кровопролитную войну, длившуюся в общей сложности более семи лет. Я не понимала, почему она с такой готовностью отдала власть в руки Дор-Марвэна. Думала, что мама просто устала от этого постоянного гнета обязанностей. А корона — это ужасная, ежеминутная ответственность. Когда во время болезни мамы часть обязанностей легла на мои плечи, я прочувствовала довольно значительную долю этого груза. Мама говорила, что я справлялась хорошо, даже замечательно. Но тогда, приобретя ответственность и заботы, я лишилась права на свои чувства, на проявления слабости. Тогда, в той ситуации мне было тяжело. Очень.

Мама многому меня научила. И часто повторяла: 'Королева должна быть милосердна к слабым, строга с виновными. Порой может позволить себе жестокость к врагам, а иногда и к союзникам. Королева не имеет права жить с закрытыми глазами. Обязана уметь хорошо считать. Она должна пользоваться этим умением и прочими. Всегда. На благо короны. Потому, что корона — это страна, это народ'. Когда я была маленькой, полного смысла фразы не понимала. Со временем, когда мама учила меня просчитывать средства, поступающие в казну, деньги, уходящие из казны, и соразмерность затрат, я осознала важность математики и контроля за действиями даже доверенных придворных.

Но смысл последней части наставления поняла значительно позже. Когда оказалось, что благо семьи и благо короны — это совершенно разные понятия. Мамин кузен, являвшийся одновременно единственным мужчиной-родственником отца, пусть и каким-то дальним, попытался захватить власть. Нет, он не оспаривал право Брэма или Лэра на трон, он пытался свергнуть маму. И даже я в свои неполные тринадцать понимала, что братья обречены, если регентом станет герцог Мират Ралийский. Маме, когда заговор вскрылся, пришлось казнить трех основных зачинщиков. Людей, которых знала всю жизнь, которых привыкла считать друзьями и родственниками. Людей, которых рассматривала, как опору. Во имя предотвращения раскола дворянства на два противоборствующих лагеря. Во имя недопущения стычек внутри Шаролеза, в то время уже ведущего одну войну, с Ардангом. Во имя благополучия государства. Во имя короны.

Как бы я ни относилась к Дор-Марвэну, должна была признать, что он тоже действовал всегда и исключительно в интересах страны, а, следовательно, короны. Короны, право Брэма на которую он никогда не оспаривал. Разумеется, можно было наивно говорить, что Стратег если не любил Брэма, то очень хорошо к нему относился. Но мой прагматичный цинизм утверждал, что плохие отношения с братом регенту, безусловно надеющемуся впоследствии стать советником молодого короля, крайне невыгодны. Равно как и смерть несовершеннолетнего Брэма. Ведь если брат 'случайно' умрет до наступления совершеннолетия, то начнется дележ власти, поиск нового короля.

Существовала вероятность, что правителем в таком случае мог стать отчим. Но крайне малая. Его род пару столетий назад обеднел и утратил титул. Отец, в качестве награды за успехи во время ардангской компании, восстановил графский титул Дор-Марвэна. Но, видимо, возвращенные привилегии недорого стоили в глазах родовитых семей. Я замечала, что многие так ни разу и не обратились к отчиму 'Ваша сиятельство', предпочитая называть Дор-Марвэна 'господин регент' либо 'Стратег'. Уверена, что отчим замечал такое отношение к себе и не рассчитывал на поддержку этих фамилий в случае смерти Брэма. Кончено же, Дор-Марвэн хотел и дальше править страной. И именно поэтому я могла за жизнь Брэма не волноваться.

Как правитель отчим устраивал и меня, и дворянство. Его манера правления отличалась от маминой лишь подходом, но не результатом. Он руководил уверенно и прагматично. И, пожалуй, не жестоко... Нет, такое ощущение не возникало. Но тональность обсуждения разных областей Шаролеза и провинций меня всегда удивляла. Создавалось впечатление, что для Дор-Марвэна страна — это поставщик продовольствия, угля, железа, тканей, шерсти. Он правил твердо, требуя от провинций совершенной отдачи, полного подчинения. Государство для него — сложные часы, а любой человек — лишь шестеренка в общем механизме. В чем-то он был прав. Именно этот подход обеспечивал процветание Шаролеза, его устойчивость, надежность верной, обожествляющей своего лидера армии, которой страшились соседи.

Механизм работал хорошо, четко и слаженно. Я, действуя в интересах короны, не хотела его ломать, но и быть послушной куклой в руках отчима не собиралась. Я не считала себя обязанной подчиняться указаниям Дор-Марвэна, а его — в праве их мне давать. Тем более в вопросе моего замужества он действовал не в интересах короны.

Мои размышления прервал один из мужиков. Он, размахивая руками в такт песне, плеснул в нашу сторону пивом. Не попал ни на меня, ни на Ромэра, но бросился извиняться. Я боялась, что разозленный подслушанным разговором арданг, ответит резкостью. Но Ромэр сдержался, даже ухитрился улыбнуться, заверяя, что ничего страшного не произошло. Обрадованный мужик, радостно икнув, захотел угостить Ромэра пивом. Арданг вежливо отказался. Горожанин не стал настаивать, но пристроился к нам за стол и постарался завести беседу. 'Муж' посетовал, что с радостью остался бы, если б не уставшая и засыпающая на ходу 'женушка'. С этими словами он встал, обошел несостоявшегося собеседника и, взяв меня под руку, отвел в комнату.

Когда Ромэр запер за нами дверь и повернулся ко мне, я глянула ему в лицо и с трудом подавила желание отшатнуться. Как же арданг был зол. Ужасно... Каких усилий ему стоило на людях сохранять видимость спокойствия...

— Ромэр, я действительно не знала о переименовании. Даже не связывала Арданг с Лиандой, — зачем-то пробормотала я.

— Верю, — сурово глянув на меня, ответил спутник. — Ты извини, но прошу, не заговаривай со мной хоть пару минут.

Я кивнула и отошла к окну, закрыть ставни. С ними пришлось потрудиться. Рассохшиеся, растрескавшиеся деревянные створки с кокетливыми давно неровными сердечками, выпавшими дощечками и широкими щелями поддаваться не желали. Пока возилась, заметила в темноте улицы мужскую фигуру. Почему-то сразу решила, что тот длинноусый стражник все еще наблюдал за нами. С досадой подумала, что и здесь, в Соломе, получают письма от начальства. Конечно, отчим ищет нас. Но не мог же он объявить, что я сбежала. Это безрассудно, ибо равносильно политическому самоубийству. Потому что у хорошего правителя не сбегают принцессы за пару месяцев до свадьбы. Вообще никогда не сбегают. Сообщить, что меня выкрали, — вот вариант. Но тогда я не понимала, чем гармоничная, милующаяся на улице пара могла вызвать интерес стражников. Ясно же было видно, я действую по своей воле, как и Ромэр. Их внимание к нам казалось странным. Но мысль, что следили не за нами, голову даже не посещала. Наблюдение очень тревожило. Я даже не догадывалась, что мог сообщить страже в провинциях отчим, какую легенду сочинил ради нашей поимки, а невозможность защититься от излишнего внимания раздражала.

Кое-как заперев ставни, повернулась к Ромэру. Он сидел на краю кровати, скрестив руки на груди, и невидящим взглядом смотрел прямо перед собой. Не зная, как и о чем с ним заговорить, даже шевелиться не решилась. Так и осталась стоять у окна, наблюдая за спутником краем глаза. По ожесточенному, серьезному, но словно окаменевшему лицу понять что-либо было крайне сложно, но чувствовалось, как Ромэр постепенно успокаивался. Через некоторое время арданг повернулся ко мне и тихо сказал:

— Давай ложиться спать.

Я кивнула и, быстро обмывшись и переодевшись за занавеской, легла на кровать, к стенке. Через несколько минут рядом устроился Ромэр. Привычно умостив меч у постели так, чтобы одним движением схватить его в случае необходимости, арданг погасил светильник. Я думала, что крохотная комната погрузиться в кромешную тьму, но на деле сквозь довольно широкие щели между досками двери проникал свет. А я еще удивлялась, почему изголовье кровати было не у окна, а напротив. Так свет из коридора не мешал спать. Но, глядя на полосу света, подчеркивающую трещину в штукатурке, я не могла заставить себя даже закрыть глаза. О том, чтобы заснуть, речи не было. Ромэр, заложивший одну руку за голову, тоже не спал.

— За нами следят, — шепнула я. Арданг повернулся ко мне, но промолчал, ожидая продолжения. — Видела, когда закрывала ставни.

— Я не удивлен, — бросил Ромэр. — Даже если у них есть твой словесный портрет, то моего описания у них точно нет. Главное, не отступать от легенды. Тогда, будем надеяться, нас просто запомнят, а сообщать не станут.

— Будем надеяться, — откликнулась я.

Пауза. Хотелось бы сказать 'заполненная тишиной', но это было не так. Из зала доносились голоса орущих очередную песню мужиков. Нестройные пьяные выкрики трудно было назвать пением. Особенно после того, как мне довелось услышать, как поет Ромэр. Низкий красивый голос, выводящий простую мелодию детской песенки. Улыбнувшись приятному воспоминанию, глянула на спутника.

Арданг рассматривал полосу света на стене и, казалось, успокоился, приняв новости о своей стране такими, какими они были. Но я видела, что осознание ни в коем случае не означало смирение. Наверное, именно в тот момент поняла, что будет новое восстание.

Думаю, Ромэр почувствовал мой взгляд, потому что повернулся ко мне и спросил:

— Почему ты не спишь?

— Не могу, — честно призналась я.

— Волнуешься из-за слежки? — предположил он. — Не стоит. Думаю, Стратег решил, тебя украли те же люди, что освободили меня. Так что изначально ищут больше, чем двоих. И, как ты правильно говорила раньше, в стране много темноволосых девушек с зелеными глазами. На замужнюю женщину сегодня обратили внимание только потому, что описание получили на днях. Стража пока бдительна. Появись мы здесь через неделю, нас бы не заметили.

— Надеюсь, ты прав, — вздохнула я.

— Вот и хорошо, — чуть улыбнулся арданг. — Отдыхай.

Почему-то показалось, он хотел от меня отделаться, отгородиться. И это задело, сильно. Неужели непонятно, что пока мы с ним вместе, все проблемы наши, общие? Меня волнуют его планы, то, что его беспокоит. Разве это так сложно понять?

— Ромэр, — приподнявшись на локте, серьезно начала я. — Новое название тебя разозлило. Чем?

Даже в полумраке комнаты я видела удивление спутника. Он, хмурясь, несколько долгих мгновений смотрел на меня, словно не мог поверить в искренность моего интереса.

— В детстве я увлекался языками. Выучил шаролез, верейский. Но больше всего мне нравились древние языки, — заговорил, наконец, Ромэр. — Нравилось находить забытые значения привычных слов. Разгадывать смысл, заложенный в родовых девизах. Очень немногие помнят, что 'Арданг' означает 'свободное сердце'. А Стратег... знал, потому и отнял даже это. И нарек завоеванную землю, — он болезненно поморщился и с усилием заставил себя произнести это название. — Лианда. На старом шаролезе это значит 'покорный'.

Да, отчим вряд ли когда-нибудь перестанет меня удивлять своей просчитанной в мелочах жестокостью... И в тот момент я, как никогда, желала, чтобы Ромэр поднял восстание. В полумраке глядя на решительного, серьезного арданга, я знала, верила, что у него все получится. О чем Ромэру и сказала. Он посмотрел на меня с таким удивлением, что я смутилась.

— Наверное, когда-нибудь я научусь тебя понимать, — пробормотал Ромэр. — Но каждый раз, когда кажется, что вот он, этот день... ты поражаешь меня снова.

Глава 17

Пробуждение было поздним и волнующим во многих смыслах.

— Да обычная пара, — ворвался в мое сновидение тихий голос хозяина 'Пивной бочки'.

— Ниче такого я не заметил.

— Не ссорились вчера? — незнакомый низкий приглушенный мужской голос прозвучал, казалось, у меня над ухом. — Как себя вели?

— Та за столом сидели, ели. Тихие люди. Никаких проблем, — удивленно отвечал хозяин.

Я нехотя открыла глаза. В солнечных лучах, заливающих комнату через дырки в ставнях, с ужасом обнаружила, что во сне не просто прислонилась к ардангу, нет, я пристроила голову ему на грудь и еще обняла для верности! Сгорая от стыда, поняла, что Ромэр тоже обнимает меня одной рукой и, судя по дыханию, не спит.

По звуку приблизившихся шагов поняла, что мужчины встали у двери. Через минуту незнакомый голос с сожалением и некоторой досадой констатировал:

— Да, похоже на обычную пару... Ладно, Ларс, извиняй за вторжение.

— Та че там. Я ж тока рад помочь, — откликнулся очень довольный хозяин. Наверное, ему было приятно, что не ошибся в выводах.

Я, боясь пошевелиться, слушала, как тихо переговариваясь, уходят эти двое. Вскоре, видимо, усевшись в зале, заговорили о завтраке, погоде, больной спине трактирщика и прочих обыденных делах. К мужским голосам добавился женский. Я настороженно прислушивалась, не мелькнет ли где упоминание о нас. Но люди разговаривали тихо, до меня доносились лишь обрывки фраз.

Не только попытка услышать чужой разговор была причиной моей неподвижности. Я не знала, не представляла, как себя дальше вести. Щеки полыхали. Прикусив губу, старалась совладать с собой и придумать что-нибудь путное, какой-нибудь выход из положения. Хотелось притвориться спящей, чтобы выход из ситуации искал арданг... Но, если хотя бы с собой быть откровенной, мне было неожиданно приятно так проснуться, слышать глухое биение сердца Ромэра, чувствовать тяжесть его руки. От этих непристойных мыслей собственное сердце заколотилось, как у пичужки. Но стыдить себя не было нужды, я и так сходила с ума от смущения.