Уроки некромантии

— Бери оружие, дерись!

Молчит. Укрепи меня Вениус, что же делать? Ударить, одного удара хватит...

— Сражайся или беги! Ну...?!

Молчит, не сдвинулся с места.

Порыв ветра обрушился внезапно, проник под латы и куртку, выхолодил до костей. Мигом позже, вырвавшись из пучины животного, дикого ужаса, он увидел, как трупы за спиной нелюди зашевелились.

Мертвецы вставали,— свои и чужие, отовсюду, со всех сторон. Поднимались — равнодушные, искалеченные, неразличимые меж собой, — вставали, десятки, сотни, образуя подобие строя; сжимая оружие, смотрели на живых.

Творец Милосердный, да что же это?! Это не может быть явью, это лишь сон, дурной затянувшийся сон....

Нелюдь нарочито неспешно наклонился, подобрал с земли меч — дешевый клинок с дурным зазубренным лезвием.

Переглянулись снова. Говорить нужды не было.

Встали спина к спине.

* * *

Так было. С юга пришло воинство мертвых, и вел его черный всадник, увенчанный мглою, и солнечный свет померк, когда вступил он на Арсолир. И тогда ледяной ветер, исполненный ужаса, скользнул над живыми и мертвецами, и мертвые восстали.

И был новый бой, страшнее прочих.

Потом менестрели воспоют этот бой в сотне баллад, но как человеческая речь может рассказать о том, что произошло, не утаив части ответа? Там была бойня — это так. Там обрела форму и плоть новая легенда, из тех, что не принадлежат ни земле, ни небу, но связуют их воедино. И менестрели споют о легенде, ибо истинно лишь то, что может стать мостом, оставшись при этом тайной. Что же до плоти и крови — век их недолог.

Но для тех, кто стоял на Арсолире — там была бойня.

И тогда вперед выехал Эрик Седьмой, король геронтский, и швырнул перчатку под копыта коню, окованному черненой броней. И король Проклятых Земель принял вызов и поднял копье — а мертвые воины отступили, встав за спиной его единым строем. Живые же пришли в смятение, ибо не знали, остаться ли им с королем или бежать, — но бежали немногие, гвардейцы же остались все до единого, как и вениты. И эльфы — хоть и осталось их мало, никто не отступил перед новым врагом, как не отступали они и перед старым.

Все было по законам чести, единым и безусловным, и трижды скрестили они копья — Эрик, чей доспех золотили лучи закатного солнца, и король-мертвец, черный, как сама тьма. Ни один из них не смог выбить другого из седла. Тогда спешились они и обнажили мечи.

Остры были их клинки, но и доспехи надежны, а потому ни один не мог поразить другого. Так сражались они, отчаянно и свирепо, а живые глядели на них со страхом и надеждой, ибо хоть силен был король-мертвец, но и Эрик не уступал ему в силе и доблести.

Так было — и в том мы свидетельствуем. Не от клинка пал наш король, но был сражен темным чародейством, когда заглянул к нему в очи король-мертвец. И тогда подкосились ноги нашего короля, и руки его потеряли меч, доставшийся ему от предков. Супостат же засмеялся, и тогда взмыли в небо мертвые драконы, ставшие плотью тьмы и исторгающие тьму.

При короле был боевой маг, именем Монтелеоне. Когда он увидел, что пал король, то призвал огонь и свершил заклятье из тех, что лишь в смертный час дозволено вершить. И пламя пожрало его и многих из мертвого войска, но король-мертвец устоял, отгородившись тьмою. И тогда не осталось у живых надежды, а мертвецы вновь пошли в наступление, драконы же летали над полем, сея гибель, будто мало было доселе всходов.

О том же, что произошло после, надлежит знать и молчать, ибо не для человека речь об этом. В час тьмы воссиял над озером свет, что был стократ ярче заходящего солнца. То по воле богов, от чьих взоров не скрыться, пришел на Асолир солнечный исполин, главою касавшийся неба, и обнаженный клинок был в руке его. Воздел он тот меч в небеса, а после вонзил его в землю — и раскололось поле, как если бы было глиняной миской; и вспыхнуло пламя; и озерные воды хлынули в раскол.

Тем кончился Арсолир, и никто из бывших там не вернулся назад.

* * *

Густой пар заволок зеркало. Ханубис отвел изображение назад, дав поле крупным планом.

В полном молчании свидетели смотрели, как озеро закипело, выходя из границ, как рухнули стены Арсо, а вслед за ними и весь город — домик за домиком — скрылся в бушующей воде. Столб пара становился все гуще, розовел в последних солнечных лучах

Зеркало закачалось на цепях, зазвенели рюмки — подземный толчок добрался и до столицы. Потом изображение погасло.

Адар Йо Сефиус нарушил молчание первым — длинной тирадой, в которой не было ни единого цензурного слова.

— Божественное милосердие, — пробормотал Ханубис, извлекая из-под кресла очередную бутылку. — В полный рост.

— Милосердие?! — задохнулся менестрель.

— Оно может принимать различные формы. Помянем.

Марвин протянул руку, проглотил напиток, не чувствуя вкуса. Он совсем замерз, зуб на зуб не попадал.

— Пион? — спросила Деянира.

— Да, — кивнул Ханубис.

— Думаешь, поможет?.. Ну да неважно, — магичка встала. — Благодарю за гостеприимство, мэтр, боюсь, что я вынуждена вас покинуть. Прямо сейчас.

— Зеркало?..

— Оно мне сегодня не понадобится. Бреслав и так знает. Завтра пришлю кого-нибудь.

Взбежала по лестнице, хлопнула дверью.

— Ага, — Йо начал вылезать из кресла. — И мне пора...

— Марвин, — сказал Ханубис.

— Да?

— Проводи леди ор-Фаль. Ей не стоит оставаться сегодня одной, понимаешь меня?

Вроде бы бесстрастный голос учителя проник сквозь стену оцепенения, заставил Марвина вскочить.

— Да, конечно...

— Надеюсь. А вы, милейший, — встав, Ханубис взял менестреля за запястье, преградив ему проход к лестнице. — Я хотел бы задать вам один вопрос.

Марвин поспешил вслед за Деянирой. Йо, бледный, ошалевший от пережитого, обернулся к некроманту.

— Скажите, пожалуйста, каковы ваши творческие планы? — светским тоном осведомился Ханубис.— Я бы очень хотел побывать на вашем ближайшем выступлении.

С полминуты менестрель хлопал глазами. Потом заржал. Он смеялся долго, заливисто, пока дыхание не перехватило, а живот не свело судорогой, икал и хлопал себя по ляжкам.

— ... Выступление! — повторял он. — Творческие планы!

Ханубис, со вновь наполненными рюмками, терпеливо ждал, пока тот не иссякнет.

Наверху входная дверь хлопнула во второй раз.

* * *

Марвин выскочил за дверь. Каблуки Деяниры стучали по брусчатке. Она шла быстро, почти бежала. Когда он нагнал её, не повернула головы — ему опять был виден лишь четкий профиль.

— Леди Дея! Подождите меня!

— Зачем?

— Я вас провожу. Не стоит женщине возвращаться одной в темноте.

Обернувшись, она широко улыбнулась ему. Жуткой улыбкой, навсегда изуродованной шрамом.

— А ты, пожалуй, прав. Идем.

Падал снег, розовый в лучах Родхрин, сияющей как драконье пламя.

На рынке торговцы закрывали лавки, стуча засовами и переругиваясь с подмастерьями; нищие деловито рылись в мусоре в поисках съестного. Город жил своей жизнью. Никто здесь пока не знал об Арсолире.

— Поймать вам экипаж?

— Я лучше пешком пройдусь. Есть у меня кое-какие дела.

Сквозь толпу она прошла так, словно площадь была пуста. Марвин едва поспевал следом. За рынком свернули к Белому городу. К его удивлению, Деянира пошла налево, к казармам. Остановилась у вывески с рысью.

— Так, я собираюсь напиться. Можешь возвращаться домой, свое дело выполнил. Или оставайся, как хочешь.

Он зашел следом.

Внутри было тесно — всего три пустых стола, покрытых клетчатыми скатертями За стойкой дремал старик.

— Бутылку 'гномьей', — скомандовала Деянира, щелкнув пальцами. Хозяин распахнул глаза, но быстро сообразил, что к чему, и скрылся на кухне.

Магичка села у камина, расстегнула куртку. Марвин присел на стул напротив. Она казалась совершенно спокойной, будто обледенела изнутри.

У нее были на Арсолире близкие. Наверняка кто-то был.

— Я собираюсь напиться,— повторила она. — Дело это мутное и неэстетичное. Как захочешь бежать — беги.

— Я бы тоже с удовольствием напился.

— Ханубис не оценит.

— Да? Жаль.

Она улыбнулась ему снова, — и на сей раз он не отвел взгляда.

Прибежал хозяин, принялся расставлять тарелочки с закусками, поставил запотевшую с мороза бутыль.

— А почему Онуфрия сегодня не было? — спросил Марвин, пока она расширенными зрачками следила за суетой. Деянира мотнула головой.

— Онуфрия? Уехал с поручением. Декады через две будет. Вы с ним дружите?

— Сложно сказать.

— Ясно.

Потом она свернула пробку.

— Начнем.

Подняв рюмку, магичка на миг замерла, глядя перед собой.

Ему было страшно сидеть рядом с ней, но и уйти он не мог.

— И что, — заговорила она снова, — ты считаешь, будто можешь мне чем-то помочь?

— Вряд ли... Простите.

Быстрый равнодушный взгляд.

— За что? Тебе радоваться надо, а не прощения просить.

— Но я бы хотел попробовать вам помочь, — закончил Марвин, сам не понимая, что говорит. Мир вокруг был таким хрупким, — ткни, рассыплется. Бездна взывает к бездне.

— Вот как? — снова наполнила пузатые рюмки. — Пей. Так ты хотел бы? Попробуем. Что мне делать с пятилетней сироткой, которая никому не нужна?

Ничем не хуже любой другой темы для разговора — так или иначе, он понятия не имел, что ей сказать. Больше всего он хотел бы сейчас оказаться в библиотеке, отгородившись от мира любой книгой; а лучше всего — спать и не видеть снов.

— С сироткой? — переспросил Марвин. — Ну, вы же довольно состоятельная? В смысле, она не съест слишком много...

Что он несет, ради всех богов?! Сейчас она пошлет его куда подальше — и будет полностью в своем праве... если она вообще слышит его.

— ... я имею в виду, что вы могли бы оставить ее у себя, — закончил он. Деянира смотрела в стол и молчала, и он продолжил, уже чуть уверенней. — Вот у нашего соседа, ор-Люсилера, так трое выросли, не считая его пятерых...

— Бастарды?

— Нет, бастардов к венитам отправляют, — ответил он, неожиданно вспомнив отца и давний его разговор на эту тему с Фьяренцей. — А Люсилер сироток после черной оспы взял. Родственники от них отказались, боялись, что зараза дальше пойдет. А он взял. По долгу оров и законам милосердия.

— По долгу оров и законам милосердия? — повторила Деянира задумчиво. — И его орлы были на Арсолире... Об этом и говорил Эрик когда-то... — снова наполнила рюмки. — Давай помянем нашего короля, парень, — сказала она. — Он был хорошим королем и рыцарем.

Они встали, молчанием почтили память умершего, выпили. По правде говоря, стоять Марвину было не так легко, голова кружилась.

— Куда?! — резко спросила вдруг магичка, глядя куда-то за его спину. Обернувшись, Марвин увидел, как хозяин шарахнулся от двери. — Сильно торопитесь, милсдарь? Думаю, Гильдия платит вам достаточно, чтобы ваше дело подождало до утра, нет? Хотите — помяните за мой счет, а вот торопить события не надо. Поняли меня?

— Как же не понять, милостивая госпожа, как же не понять... — подобострастно кланяясь на ходу, старик вернулся за стойку. Деянира села на место. Марвин — с некоторым трудом — тоже.

— Все равно к утру об этом будет судачить весь город, — пробормотала она. — Но пусть хотя бы сегодня не лезут... А что твой отец? Тоже берет сироток на воспитание?

— Отец? Нет... я думаю, он не очень любил детей.

— Любил?..

— Он умер три месяца назад, — сказал Марвин. — А я узнал только на днях...

— Вот как? Я понимаю...

— Нет, ничего, — Марвин вскинул голову, и комната опять закружилась перед глазами. Бездна взывает к бездне. — Я... мы не ладили.

Деянира взялась за бутылку, плеснула только себе.

— Ты же понимаешь, — сказала она тихо, — что Ханубис не заменит тебе отца? Не такой он человек... Ну да не о том речь. Допустим, я оставлю у себя эту девочку... и что мне с ней делать?

— Не знаю, леди... ну, все, что обычно делают женщины... Любить, заботиться... я не знаю, но вы же должны знать?

— Мне-то откуда? Я выросла в Гильдии.

Опершись подбородком на сцепленные руки, она заговорила снова, и Марвин впервые заметил, какие красивые у нее глаза — ореховые, мягкие.

— Когда я была маленькой, я жила в Зенуа. Мой отец был ученым... занимался алхимией немножко, но главной его страстью была философия. Не то, каковы вещи на самом деле, а то, какими они должны быть, понимаешь? Мама злилась... он говорил только об этом. Я потом разыскала его трактаты — те, что уцелели, — он писал о новом мире, где не бывает войн, где все добры и милосердны, поскольку знают высшую этику... Полный бред, нет? Его убили, когда мне не было и семи — кому-то он перешел дорогу... Понимаешь, даже он, со своим блаженным бредом, кому-то помешал. Вошли в дом среди бела дня, убили его, маму, Агриппину... еще у нас был кот, — но кота, я думаю, убивать не стали... ведь было бы совсем глупо, убей они еще и кота? Я сбежала через окно, — там липа росла у окна. Я немножко пожила в доках, а потом меня нашел Бреслав и забрал в Школу. Только меня — ведь у меня был дар. Как у тебя... но тебя бы он не взял, ты не годишься... — она залпом опорожнила рюмку, налила еще.

— Я выросла в Гильдии, — повторила она. — Я думала, что могу им доверять... а они меня предали. Гвидо, Бреслав — все. Я ведь должна была быть на Арсолире — так было бы справедливо. А они бросили меня здесь. Ведь не может же быть так, что никто, кроме меня не знал, как все будет, верно?

— Они не знали, — сказал Марвин. — А если бы знали... наверное, они бы попытались уберечь вас от этого? Именно потому, что любили...

— А ты уже совсем набрался, — констатировала Деянира. — И ты ничего не смыслишь в Гильдии, в войне... Ни в чем. Ну так что же, выпьем? Помянем мою команду?

* * *

Марвин проснулся от скрипа стульев. Пухлая девица в переднике неторопливо мыла пол. Кроме них, в трактире никого не было.

Позорище... уснул прямо за столом, упустил Деяниру...

Ужасно хотелось пить; подняв голову, он попытался окликнуть девицу — и тут же пожалел об этом. Еще никогда в жизни ему не было настолько больно, противно и безысходно одновременно.

Служанка неторопливо развернулась, качнув выпирающими округлостями; от ее движения Марвина замутило еще сильнее.

— Проснулись, мессир? — ласково сказала она. — Подать пивка холодного? Или бульончику?

— Воды дайте...

Продефилировав на кухню, она вернулась с кувшином воды и чистым стаканом. Заботливо налила ему, но возвращаться к уборке не спешила, села напротив.

— Спасибо, — выдавил Марвин.

— Рада стараться, мессир, — улыбнулась девица. — Если еще чего пожелаете, так и скажите, все оплачено.

— Угу...

— А правда ли, что вчера у Арсо великая сеча была, и все умерли? — шепнула она, придвинувшись вплотную. Марвин шарахнулся от нее, чуть не рухнув со стула. Великая сеча происходила у него в голове прямо сейчас, а от попыток вспомнить вчерашнее все становилось еще ужасней.

— Вы не подумайте худого! — взвизгнула девица, — у меня жених в ополчении, я знать хочу!

Голос у нее был удивительно противный — даже противней разносящегося от нее запаха земляничного мыла и застарелого пота.