— Отец Варнава благословил, а мастер Георгий советовал даже, — в голосе княжича проступила нескрываемая обида. — Сказывал: 'На заемном инструменте мастерства не взрастить'.

— Правду сказывал. Клади все обратно.

— Так отчего же вы насмехаетесь, мастер-наставник?

— Как это — отчего? Приметил я, что по нраву тебе шутки да насмешки, угодить решил. Или я ошибся, а?

Держан мгновение подумал, ухмыльнулся и развел руками. Аксак хлопнул его по плечу, подмигнув:

— На этом все. Пока. Теперь оба ступайте за мною... — он принялся неуклюже пробираться к двери. — Чего мнетесь-топчетесь? А... Ага, ага: взыскания чаете? Нет, не дождетесь, — я, други мои, люблю гостинцами-нежданами одаривать, в них радости больше.

* * *

Дорги-хан громогласно отрыгнул и погрузил кончики пальцев в миску с теплой водой. Отец Варнава гостеприимно улыбнулся, приложив руку к груди:

— Рад, что скромное монастырское угощение понравилось нашему высокородному гостю.

— Даже при высоких дворах я нэ получал такого удовольствия за столом! Клянусь, моими устами говорит нэ вежливост' гостя, а сама правда! Прошу почтэнного Варнаву объяснит' мнэ, почему даже самая простая еда в его монастыре имеет такой прэвосходный вкус.

— Возможно, Дорги-хан удивится, но такой же вопрос некогда задал настоятелю Печерской обители один из князей Киевских. И тот ответил: 'Княже, твои повара готовят пищу в страхе и трепете пред тобою, а монахи — с молитвою и любовью о Господе. Эту разницу ты и чувствуешь'.

— Мудрост' этих слов достойна запоминания. Но тогда... Как называется это замечатэльное кушанье? — он указал рукою.

— Цареградская запеканка.

— Да. Но тогда тайна восхититэльного вкуса ее так и останэтся тайной даже для моего повара из страны Син. И я опечален этим. Почтэнный Варнава! Слэдующие мои слова должны будут как можно скорее услышаны нужными ушами.

— Никто не сможет опередить ни владетельного Дорги-хана, ни его блистательного отца, чтобы они прозвучали у Государева Престола.

— Это воистину так. Уже сегодня вечером лоб моего гонца ударится о пол пэрэд ним. Однако...

Дорги-хан замолчал и, словно желая, чтобы настоятель продолжил, едва заметно склонил голову. Отец Варнава согласно кивнул:

— Да. Не все решения принимаются столь быстро, как нам того хотелось бы. А некие из них при дворе и замедлены могут быть. Некими же влиятельными силами. Владетельный Дорги желает что-то добавить?

— Совсем нэмного, достойный Варнава. У меня есть воины, которые вначале действуют, а уже потом сообщают мне о грозившей опасности — такая у них служба.

— Все мы — воины, Дорги-хан. Я слушаю.

— Три раза призывал меня для беседы Великий Домн. Три раза он пел долгую хвалэбную песнь Руси. И в этой песне Влахия была ее побратимом. И увидел я, что господарь Радул хочет повиниться в том, чего еще не сдэлал. А еще я увидел, что многие слова были трудны для него, а других он произнести не мог. Почтэнный Варнава понимает меня?

— Господарь боится испортить отношения с Русью. Но тогда почему он не желает назвать того, кто стоит за ним?

— Думаю, почтэнный Варнава догадывается, в каком случае это может быть.

— Да, высокородный Дорги.

— Тумен моих людей раскинул свои шатры в степях Влахии. Как и просил Великий Домн. Степной Барс любопытэн — теперь он хочет увидеть того, кто решил, что сможет управлят' им. Степной Барс наблюдает... — Дорги-хан прищурил холодные глаза, неожиданно и странно улыбнулся:

— А еще, добродэтельный Варнава, я должен буду повиниться пэрэд своим отцом за то, что нэ один раз почувствовал себя равным ему. В моем шатре побывали послы Блистатэльной Порты, франков, германцев, модьоров. Они посылали пэрэд собою вестников и приходили вечерами. Нэкоторые были в одеждах простолюдинов. Их речи были исполнены почтэния к Государю Русскому... — он выделил голосом последние слова. — Достойный Варнава понимает меня?

— Не просто к Престолу Московскому, а именно к Великому князю Александру?

— Воистину так. С усердными пожеланиями здравия и долголэтия. Очень усердными.

Игумен наклонился вперед и налил себе яблочного соку на меду. Дорги-хан опустил веки:

— Надэюсь, я нэ первый, от кого мудрый Варнава услышал подобное.

— Каждый из нас несет служение свое. Но важности слов высокородного это не умаляет. Пора читать благодарственную молитву?

Дорги-хан поднял глаза:

— Еще есть известия от моего отца, достойный Варнава. В ночь смэрти конязя Вука видели всадников, которые сопровождали обоз из двух десятков крытых повозок. Они спешили. Это было на дороге в Заболонь.

По лицу отца игумена скользнула тень.

— Люди Менгир-хана расспрашивали там, но дальше концы тэряются. Пока тэряются. Добродэтэльный Варнава понимает, что значит для моего отца смэрт' названного брата.

— Сегодня же напишу хану Менгиру письмо со словами признательности за его помощь. И повторю их его владетельному сыну.

— Еще отец просил пэрэдат' слэдующее: он прэкратит свои поиски, если они могут помешат' нэким замыслам почтэнного Варнавы.

Настоятель покачал головой:

— Нет, высокородный. Они ничему не помешают.

Дорги-хан отвел от его лица непонятно-долгий взгляд и кивнул, поднимаясь:

— Тогда возблагодарим Всевышнего!

* * *

Слева от Кирилла кто-то шумно завозился на кровати, томно заохал во сне и издал протяжный трубный звук. После чего, удовлетворенно вздохнув, затих. Видана тихонько захихикала, закрыв лицо ладошками. Кирилл крякнул, проговорил стесненно:

'Да ладно... Дело ночное, известное — чего ж тут стыдного. Ты лучше вот что скажи: ведь и ты, и я — оба одеялами с головою укрылись; и у тебя, и у меня темень вокруг — как же мы с тобою друг дружку видеть можем?

'А и правда! Ты вроде как в свете лунном — а ведь луны и в окошках наших нет. А уж под одеялом-то...'

'Да разве лунный свет лазоревым отдает?'

'А не знаю я — это ты мне скажи, Ягдар! Ты у меня умный!'

'Может, и умный, да только рядом с тобою всегда таким дураком себя чувствую, — неожиданно признался Кирилл. -Вот отчего это, а?'

Видана сморщила нос и прищурилась:

'Все юнаки таковы. И не только юнаки, примечала я. А отчего — знаю да не скажу. Ягдар, я увидеть тебя хочу'.

'Так мы же видим друг дружку'.

'Не так хочу. Взаправду'.

'Ох, не скоро это будет...'

'Нет, скоро. Когда вас — может, и завтра уже — гонять по окрестностям станут, я схоронюсь где-нибудь в уголке укромном и тебя увижу'.

'А я — тебя?'

'А ты — нет. Наставником-то батюшка мой будет — как я объявлюсь?'

' Ну да. Жаль. А тебя-то он не приметит в захоронке твоей?'

'Не приметит — я же дочь его!' — сказала Видана заносчиво и опять тихонько хихикнула. Будто в ответ, где-то рядом засмеялась во сне и заговорила быстро и непонятно маленькая Ивица.

'Ой, сейчас она по нужде малой запросится, всегда так... — в синих глазах смешались смущение с огорчением. — Прощаться будем, Ягдар'.

Синие глаза растворились в меркнущем лазоревом сиянии.

Кирилл стащил одеяло с головы — ночные шорохи стали слышнее — и огляделся. Огоньки светильников на стенах испуганно дергались в такт порывам ветра за окнами. У растворенной двери наставнической каморки лежал на полу коврик света, в котором шевелилась половинка аксаковой тени.

'Ну да. Зря, что ли, ратиборовых людей 'неусыпающими' зовут...' — лениво подумал он, погружаясь в дрёму.

— Восстань ото сна! Всяк восстань!

Ему показалось, что крик Аксака прозвучал прямо над ухом.

'Как быстро ночь-то пролетела — просто в одно мгновение'.

Кирилл спрыгнул с кровати, протягивая руку к одежде в изножии, бросил взгляд в окошко. Все та же беззвездная осенняя ночь заглядывала в него.

'Понятно. Аксаковы проделки'.

Мастер-наставник проковылял дальше по проходу, повторяя на разные лады свое протяжное 'Восстань!' да хлопая в ладоши. Над кроватями заметались одеяла.

— Как диакон на всенощной... — пробурчал Держан, прыгая в одной штанине и норовя попасть в другую. Передразнил гнусаво: — Восста-а-аните-е-е!

— Нехорошо насмешничать, — отозвался его сосед, очень высокий и очень конопатый подросток, с осуждением качая головой и степенно охорашиваясь. — А паче того — над предметами серьезными. Весьма нехорошо это, весьма!

— Да уж! Не токмо что нехорошо, а паче того — весьма плохо! — согласился Кирилл, строго поджимая губы. — Как же это ты, брате-княжиче, а?

— Стало быть, насмешничать — плохо, а не насмешничать — хорошо? Верно ли разумею, княже? — уточнил Держан.

— А не насмешничать — хорошо. Весьма хорошо!

Подросток посмотрел на них сверху вниз и опять покачал головой.

— Как там наверху? — поинтересовался Держан.

— Скоморошничаете. Оба.

Княжич одобрительно кивнул Кириллу:

— А он смышлен!

— Паче того — весьма смышлен! — подтвердил тот.

Поощрительные взмахи наставнической бороденки изрядно ускорили образование довольно убедительного строя. Аксак обвел его кротким взором, покрутил головой и поднял руку:

— Всяк внимай!

Покашливание и бормотание тут же стали значительно тише, а шевеления — реже.

— Дык, мы-то внимаем. А ты зачинай, пожалуй, не томи, — пробормотал Держан. Кирилл коротко двинул его локтем. Аксак заложил руки за спину и, пошевеливая большими пальцами, отправился в путь вдоль сопящей рати.

— Иные из вас — а, может, и не иные, а все до единого — думают сейчас: ' И почто это мастер-наставник побудил нас посередь ночи?'

— Неужто скажет? — опять вставил Держан с тихим восхищением.

— Уймись, дитя малое! — прошипел Кирилл.

— А ответ на то нам даст юнак Ягдар! — сообщил Аксак, круто обернувшись и ткнув пальцем в его сторону.

Кирилл выступил вперед:

— Новоначальных всегда упражняют в побудке на сполох. Чтобы готовы были во всякий час к нападению вражьему.

— А где враги-то? Вокруг Большого Дома — палисад. Трехсаженный без малого. В дубраве — двойное кольцо неусыпающих дозоров, да еще и дальние есть.

— Все может случиться, мастер-наставник.

— Ага, ага. О Пимене Елеонском слыхал?

— Читал в 'Житиях'.

— Помнишь, как ученики его рассаду сажали? Одних он благословлял корешками вниз, а других — корешками вверх. Зачем?

— К послушанию нерассудительному приучал.

— Не только. В ученике иной раз лучше не переписывать, а стереть все да заново начать. Тут подарок-неждан — самое оно.

Аксак неспешно и со значением подмигнул Кириллу. Огляделся по-хозяйски:

— Все слышали? Все уразумели? Отвечать не надобно, как и разуметь. Опять не уразумели? Ничего, привыкнете помаленьку. Ага, ага...

Он покачался с носков на пятки:

— До побудки у нас чуть поменее трех часов осталось — так что ли? На это время юнак Ягдар да юнак Держан поставляются при дверях в дозор неусыпающий. Всем прочим — спать. Расточись, юнаки!

Глава 19

Отец Власий очнулся и не сразу осознал, что возок остановился.

— Приехали, что ли? — пробормотал он, откидывая кожаный полог. Выглянул наружу.

Возок пребывал на ближних подступах к торговой площади, в самом сердце необъятной лужи. По берегам ее ютились мастерские, окруженные грудами бревен да обглоданными кустами.

— Куда завез? Куда ты нас завез? Глаза разуй-то!— закричал сварливо маленький архимандрит, перегнувшись и поворотившись в сторону. Краешек спины незадачливого возницы выразил растерянность, ответно прозвучало неразборчивое бормотание.

— Брат Иона, да ты в себе ли?

Голова брата Ионы, не оборачиваясь, втянулась в плечи. Стайка мальчишек на бревнах поодаль разразилась дружным смехом. Отец Власий погрозил им пальцем и собрался было опустить полог:

— Вывози, родимый, вывози. Вот искушение-то. Ох-хо-хо... Нет, погоди-ка. Стой!

Ему вдруг очень захотелось спрыгнуть в лужу и помчаться вперед, гоня сапогами перед собою непокорно бурлящие волны и взметая брызги. Как когда-то в далеком-предалеком детстве. Странно, что он давно уже не проделывал ничего подобного -ведь это же было так здорово, это же было так весело! А воды-то, а воды — почитай, по самые колесные ступицы! Ух ты!..

Отец Власий просветленно улыбнулся, пожевал губами в радостном предвкушении и нетерпеливо занес ногу над порожком.

С бревен опять раздался смех. Мальчишка с пепельными волосами — он один не смеялся — шикнул на прочих. Те умолкли и тут же зашептались.

Из счастливого марева внезапно выступил маленький разгневанный старичок с длинной бородой, до изумления знакомый. Руки его цепко ухватили — или ухватились? — за плечи, встряхнули неприятно.

— Господи, помилуй...

Отец Власий замер и осторожно продышался. Чувствуя на себе жадно-нетерпеливые взгляды, отвел неподвижное лицо. Проговорил тихо, почти ласково:

— Брат Иона, слышишь ли меня? Оборотись, окажи милость. Правь-ка, родненький, вон туда. Да на сорванцов этих не гляди — не спугни ненароком. Давай, давай...

Возок выбрался на сушу. Тщательно кряхтя и косясь куда-то в сторону, отец Власий медленно ступил на землю вначале одной, а затем другой ногою. Предосторожности не помогли — мальчишки загремели по бревнам и брызнули врассыпную.

— Спугнул-таки! Эх-х-х!.. — покаянно возгласил брат Иона. — Простите, отец архимандрит!

— Да нет вины на тебе, брате, — буркнул тот равнодушно. — Стой здесь да жди меня. А я прогуляюсь маленько.

— Отче, так ведь дороги-то всего-ничего осталось: дровяные да бочарные ряды только обогнуть, а там уж и рукой...

— Прогуляюсь я... — с тем же равнодушием повторил отец Власий, направляясь в сторону торжища.

Строгое постукивание посоха по булыжнику раздвигало толпу на его пути. Он не повернул головы в сторону знаменитых сурожских бочек и бочонков, не откликнулся на аппетитные призывы угоститься горячим подовым пирогом и икоркою свежайшего посола. Заманчивые предложения приобрести с выгодою для себя и убытком для продающего невиданной красы упряжь и неслыханных удобств хомуты также не заинтересовали его. На углу, где ряд расписной столовой утвари утыкался в сруб то ли ларя, то ли лавчонки, маленький архимандрит остановился. Придирчиво повертел в руках обширное глиняное блюдо, звонко постучал костяшкою пальца по пляшущему в зарослях цветов синему петуху. Одобрительно кивнул ему и проговорил негромко:

— Я на тебя не гневаюсь и не обижу. Выходи.

Затаившийся в ожидании торговец, гулко сглотнув, стал отодвигаться вдоль по лавке. Отец Власий, не глядя, коротко отмахнулся:

— А коль позволишь поговорить с тобою, получишь от меня серебряный.

Из-за сруба показались клок пепельных волос и оценивающий глаз:

— Про чеканчик не врешь?

— Не вру.

— Покажь!

Отец Власий открыл ладонь с монетою на ней. Мальчишка лет десяти в старом кожушке с чужого плеча приблизился бочком и издалека протянул руку.

— Можешь хватать да бежать. А можешь и другой такой же получить. Потом.

Мальчишка подумал, шевеля красным от холода носом. Смачно втянул в себя и ухмыльнулся: