Боги и влюбленные

Из-за вершины горы Гаризим выглядывало укутанное туманной дымкой утреннее солнце. Недалеко от южной части Кесарии мы пересекли чистый журчащий ручеек. Солнце поднималось слева, указывая прямо на юг, на прибрежные регионы и равнину Шарона. Хорошая земля для походов, заметил трибун, когда мы проезжали городок Аполлонию, подошли к городу Иоппа, а затем повернули на восток и поскакали по дороге к Иерусалиму.

В моей сумке лежало письмо Неемии к важному еврею Никодиму, но Марк Либер не мог обещать, что у меня будет время на его поиски.

— Это неважно, — сказал я. — Это может подождать.

Вскоре мы оказались на возвышенности. Никогда прежде я не видел холмов, круто вздымающихся по одну сторону дороги, а по другую резко падающих в каменную долину. Солнце поднялось высоко над холмами, заливая желто-красным светом стены города, внезапно появившегося перед нами после того, как мы миновали перевал над широкой изгибающейся долиной вокруг западных стен.

Иерусалим! Обнесенный стеной, город вырастал из глубоких долин, словно большая крепость, и солнце окрашивало алым крыши его домов.

Подняв руку, Марк Либер сказал:

— Мы проведем ночь в лагере преторианцев. Он называется башней Антония. Видишь? Башня на вершине, слева от нас. Справа — еврейский храм; мы сможем следить за всем, что там происходит! С башни виден его двор. Каждый день что-нибудь новое!

Указав направо, он продолжил:

— Отсюда не видно, но на юге города находится Силоамский бассейн. Утром мы его проверим, а потом отправимся в Вифлеем; он тоже на юге, но не очень далеко. Когда мы войдем в Иерусалим через ворота Иоппы, справа будет дворец царя Ирода. Он такой роскошный, что обзавидовался бы сам Цезарь. Пилат иногда в нем останавливается.

Солнце клонилось к закату, и на дороге к воротам Иоппы было мало людей; еще меньше их было на улице рядом с белыми стенами царского дворца, в тени которых мы ехали к крепости. Улицы были сумрачно-темны, но лагерь преторианцев все еще купался в золотистом свете солнечных лучей. Освещенные крыши соседнего храма сверкали настоящим золотом.

Мы медленно проехали по долине, и разбросанные по ней грубые дома напомнили мне дома римских бедняков; тусклые, темные глиняные стены резко контрастировали со сверкающим камнем царского дома и золотыми крышами храма на холме.

Потом мы повернули на север, постепенно приближаясь к башне Антония. Этот район города оказался деловым: вдоль улицы, по которой мы ехали, выстроились прилавки и магазины купцов, закрытые из-за позднего часа. По пути нам встретилось несколько прохожих. Это были бородатые евреи в длинных полосатых одеждах, отворачивавшиеся от нас. Один человек плюнул, но никто из солдат не обратил внимания на это оскорбление. Последний поворот, и мы прошли сквозь ворота в лагерь. Солдаты с облегчением вздохнули, когда трибун отпустил их отдыхать.

Комната, где мы оказались с Марком Либером, была высоко в башне, выходя окнами на юг. Из окна я увидел именно то, что он и обещал — открытый двор огромного храма, где весь день напролет шумными группами сбивались жители Иерусалима. Горевшие лампы освещали широкую каменную площадь, но храмовая территория была сложной системой одних дворов внутри других, окружавших здание с золотой крышей, которое я видел на протяжении всей своей поездки по городу. Положив руку мне на плечо, Марк Либер смотрел на храм.

— Странное место для поклонения, — сказал я, хмурясь. — Никаких статуй. Евреи их запрещают. Как человек может поклоняться богу, если не знает, как он выглядит?

— Евреи верят, что их бог выглядит как человек и создал человека по своему образу.

— Но как он выглядит? Как ты? Как Абенадар? Как Цезарь? Сколько людей, столько и лиц.

Развернув меня и подняв большим пальцем мой подбородок, Марк Либер улыбнулся:

— Как бы он ни выглядел, вряд ли он лучше тебя.

— Когда ты начинаешь так льстить, я догадываюсь, что у тебя на уме.

— А что у тебя?

Моим ответом был поцелуй.

С рассветом внизу возник шум голосов. Храм, который всю ночь пустовал, постепенно заполнялся людьми. Большой внешний двор от стены до стены оказался забит людьми в полосатых одеждах — они бродили, собирались в группы и разговаривали, хотя казалось, что никто из них не слушал друг друга. Весь этот шум влетал в комнату с холодным утренним ветром. К тому времени я уже проснулся и был готов, а Марк Либер спокойно спал, лежа на боку.

Некоторое время я стоял, глядя на шумное сборище и размышляя, нет ли там Никодима. Я никогда не видел такой суматохи в месте поклонения; римские храмы, за исключением праздничных дней, были тихими, спокойными, наполненными уважением к богам.

Внезапно до меня донесся голос Марка Либера, и я вздрогнул.

— Это вид снова привлек внимание Ликиска?

Обернувшись и улыбнувшись, я радостно взглянул на своего солдата, лежащего поверх покрывала, подложив руки под голову.

— Шумная толпа, — сказал я, кивнув на окно. Перебравшись через постель и усевшись рядом, я продолжил:

— Сейчас очень рано. Ты должен отдохнуть.

Засмеявшись, он притянул меня к себе.

— У меня на уме кое-что получше.

Прошло немного времени, и мы снова ехали по городу, медленно продвигаясь вперед в окружении толп евреев, поднимающихся по холмистым улицам к храму. Вздорная толпа даже не старалась убраться с дороги, не давая пройти лошадям. Будь я командиром нашей маленькой экспедиции, я бы приказал солдатам расчистить путь, но Марк Либер не слишком злился.

— Ситуация в городе и так напряженная, — ответил он, когда я выразил недовольство медленным продвижением. — Не стоит еще больше расстраивать людей.

Миновав ворота Долины, мы подошли к Силоамскому бассейну, где инженер Элий занялся своей работой, измеряя и проверяя уровень воды, оценивая уровень земли и делая выводы, где должна располагаться водопроводная труба.

Закончив, он кивнул, и мы снова сели верхом, отправившись из Иерусалима в деревню Вифлеем. С моей точки зрения, это было пустынное, заброшенное место, и вечером я с радостью вернулся в Иерусалим. Мы вошли через те же ворота и проследовали по тихой улице, знаменитой своими сыроделами, постепенно взбираясь к храму и крепости Антония. Бедный квартал города (Акра, объяснил Марк Либер) лежал слева, напомнив мне о районе вокруг римского скотного рынка с его злыми улицами и грубыми хижинами. Справа находился более богатый район.

— Он называется Офель, — объяснил трибун. — Жить там дорого. Думаю, твой Никодим где-то там. Ты говоришь, он священник, а я никогда не видел бедного священника. Если встанешь завтра пораньше, успеешь его найти и передать письмо, которое ты так бережно хранишь.

— Тебе это не нравится, — заметил я.

Марк Либер пожал плечами.

— Ты свободен, Ликиск, и выбор друзей зависит только от тебя.

— Просто я возвращаю долг за доброе дело.

— Утром ты поищешь своего священника, но не задерживайся. Мы возвращаемся в Кесарию.

Дом Никодима действительно оказался среди богатейших домов Офеля, и мне посчастливилось застать хозяина дома, хотя, выйдя на порог, он подозрительно оглядел меня. Никодим был пожилым, довольно высоким человеком с темными волосами, темными глазами и темным взглядом.

Только тогда на его бородатом лице возникла улыбка, когда я отдал ему письмо Неемии. Внезапно потеплев, еврейский священник пригласил меня в сад, желая услышать рассказ о своем старом друге, о том, как я с ним познакомился, и узнать римские новости. То, что я связан с Пилатом и армией, его не слишком заинтересовало; мы перешли к другим темам, и в конце концов я счел старого еврейского священника вполне приятным человеком. Кажется, я тоже ему понравился. Он не рассказал мне содержания письма, упомянув только, что в нем говорилось о моем интересе к религии евреев.

— Ты надолго в Иерусалиме? — спросил он. Когда я ответил, что сегодня возвращаюсь в Кесарию, он кивнул и произнес:

— Что ж, думаю, ко времени праздника кущей ты вернешься обратно. Пилат всегда появляется в Иерусалиме, когда у нас грядет религиозное торжество. Он нервничает, когда вместе собирается столько евреев. Если ты вернешься в город, заходи ко мне. Обещаю более гостеприимный прием и уже не буду удивляться твоему появлению. Мой друг пишет, что у тебя пытливый ум и склонность к религии, так что мы сможем вести долгие философские беседы. Разговоры — это удовольствие стариков, Ликиск.

Когда я вернулся в крепость Антония, Марк Либер был в кислом настроении. Я решил, что он недоволен моим посещением старого еврея (хотя он сказал, что я могу к нему зайти), но дело оказалось не только в этом. Зная его, я помалкивал, стараясь быть незаметным и говоря, только если он сам ко мне обращался.

Мы собрались и готовились покинуть комнату, но перед выходом он все же решил поделиться со мной причинами своего мрачного настроения.

— Я говорил с Элием относительно того водного проекта. Спросил его прямо: сколько это будет стоить? Скажу тебе, Ликиск, стоить это будет довольно прилично, но Рим может позволить себе такую сумму. Однако Пилат решил, что за него должны платить евреи. Хуже того — на оплату расходов он решил забрать сокровища из их храма. Сделать это легко. Здесь, в Антонии, вместе с одеяниями священников и всем остальным хранится корбан. Их нетрудно держать в узде, если в любой момент ты можешь запереть священные одежды, и еще проще, когда в твоих сундуках — их наличность. Думаю, Пилат совершает серьезную ошибку. Грядут большие сложности. Я обсужу с ним ситуацию, когда вернусь в Кесарию. Мне это не нравится. Очень не нравится.

Прокуратор Иудеи имел на этот счет иное мнение.

— Думаю, мы навлечем на себя неприятности, — возражал Марк Либер.

— Люди поймут, что я делаю это в их интересах.

— Надеюсь.

Пилат улыбнулся, и его отекшие глаза почти полностью закрылись.

— Холодная вода из Вифлеема охладит гневный огонь в Иерусалиме, Марк. Вот увидишь.

Жена Пилата разделяла тревоги Марка Либера и сказала ему об этом при личной встрече. Позже она поделилась своими тревогами и со мной, отложив на время изучение языка евреев.

— Ты, наверное, думаешь, что мой муж глупец. Так считают многие. Но они не понимают того политического давления, которое на него оказывается. Из-за его плеча всегда кто-нибудь смотрит. Если не сам Цезарь, то правитель Сирии. Или этот хитрый лис Ирод Антипа. Или его не менее хитрый братец. Эта парочка спит и видит, как бы завладеть Иудеей. Особенно Антипа. Следи за ним, Ликиск. Он очень жесток. Весь в покойного отца. Оба убийцы, каких мир не видывал. Но он еврей, хотя и не любит об этом говорить, так что с рук ему сходит значительно больше, чем сошло бы моему мужу, римлянину.

Недавно разгорелся скандал с одним из пророков, что бродят здесь по холмам и проповедуют о гневном боге евреев. Лучшие — это учителя, равви, как их называют. В основном они хорошие, хотя среди них легко найти сумасшедших или просто жуликов. Однако некоторые — очень искренние, религиозные люди, и я думаю, правитель делает ошибку, относясь к ним несерьезно. Если бы ими занялся мой муж, у него бы возникли серьезные неприятности. А Ирод? Он может без последствий рубить головы направо и налево. Правда, люди, которыми он управляет, ненавидят его, однако его это ничуть не беспокоит. Если бы мой муж сотворил то, что Ирод сделал с так называемым Крестителем!..

Я ждал продолжения, но милая Клавдия, судя по всему, собиралась на этом закончить. Всегда готовый послушать что-нибудь интересное, я попросил ее рассказывать дальше.

— Кто такой этот Креститель? Что сделал Ирод?

В ее глазах загорелись искорки, и я понял, что она надеялась услышать такой вопрос. Как и любой сплетник — вроде меня! — ей нравилось, когда ее упрашивали.

— Ирод Антипа всегда был похотлив. И он такой до сих пор — всегда смотрит на меня вполне определенным взглядом, если ты понимаешь. В общем, когда Ирод Антипа женился на Иродиаде, жене своего брата Филипа, разразился целый скандал. Не перепутай этого Филипа с сегодняшним тетрархом. Иродиада бросила Филипа и вышла замуж за Антипу. У Иродиады есть дочь, Саломея. Великолепная девушка. Антипа значительно больше интересовался дочерью, нежели матерью. Как я уже говорила, случился настоящий скандал!

В то время был человек по имени Иоанн, которого последователи называли Крестителем, поскольку он проповедовал, что верующие должны погружаться в воду, и называл этот обряд крещением. Иоанн Креститель слыл довольно странным, хотя, на мой взгляд, был честным и очень религиозным человеком. Он бродил по земле, нацепив власяницу, ел саранчу, ягоды и тому подобное. Поистине, он был близок к природе! И, конечно, очень добродетелен. Иоанн Креститель относился к скандалу с Антипой и Иродиадой презрительно, открыто выражал свое мнение и обвинял Иродиаду в прелюбодеянии, а Ирода Антипу — в разврате. Разумеется, для царских ушей такие слова не слишком приятны.

Вряд ли Антипу беспокоило, что его называли развратником, однако в Палестине все приобретает политический оттенок, а Креститель был не только религиозной, но и политической фигурой. Его речь о скандале во дворце Иродиады являлась подрывной и опасной. Антипа велел арестовать его и бросить в темницу. Но на этом история не заканчивается, поскольку Иродиада, мстительная женщина, решила разобраться с Крестителем за обвинение в прелюбодействе.

Жена прокуратора сделала паузу, улыбнулась и погладила меня по голове.

— Никогда не веди себя легкомысленно с женщиной, обладающей властью, Ликиск. Нет хуже насмешки, чем насмешка мстительной женщины!

Но вернемся к истории. Как я говорила, у Иродиады была дочь Саломея, и Антипа имел к ней отнюдь не отцовский интерес. С помощью Саломеи Иродиада и добралась до Крестителя. На дворцовом празднике она устроила так, чтобы ее дочь танцевала для Антипы. Можешь себе представить, какова женщина, просящая сделать такое собственную дочь? Мне рассказывали, что это был очень эротичный танец с покрывалами. Ко времени, когда пало последнее покрывало, и Саломея легла обнаженной перед своим отчимом, Антипа едва мог сдерживать похоть. Он обещал девушке все, что она пожелает. Наученная матерью, Саломея попросила голову Иоанна Крестителя.

Я был потрясен:

— Его голову?

Клавдия кивнула и прищелкнула языком.

— Его голову. И она ее получила. На блюде. Представляешь, какие неприятности ожидали бы моего мужа, если б такое сделал он?

Я мрачно кивнул, но подумал о жреце Ювентии и о том, как мне хотелось, чтобы Марк Либер его убил.

— Нельзя убивать священников, — сказал я, вспомнив слова Марка. — Даже если он шарлатан.

— Мудрый совет, — кивнула Клавдия. Внезапно она улыбнулась.

— Как твой арамейский?

— Я учу, медленно, но уверенно, — сказал я на языке.

Она засмеялась.

— Если бы не твои желтые волосы, ты бы сошел за еврея!

Не подумав, что могу ее оскорбить, я ляпнул:

— Вот только я не обрезан.

Женщина от всего сердца расхохоталась.

XXIII

Если бы Иерусалим был Римом, то праздник посвящался бы Минерве, богине мудрости, покровительнице искусств и торговли, однако здешнее сентябрьское торжество называлось праздником кущей и являлось древней церемонией, связанной с жатвой. Город был забит людьми, а дороги, ведущие к воротам, заполнены путешественниками настолько, что замедлилось даже продвижение прокуратора Иудеи с его военным эскортом.