Галланда личная трагедия соотечественника не слишком впечатлила, зато дала отличную возможность перевести разговор со скользкой религиозной темы на куда более безопасную военную. Порядком поддатый к тому времени Антуан тут же уцепился за осторожно заброшенный крючок, принявшись пространно расписывать свои злоключения в рядах имперских кирасир.

Начал словоохотливый француз, как водится, издалека — с нескрываемой грустью поведав уже изрядно заплетающимся языком, что за три года службы так и не побывал ни в одном серьёзном сражении. Его полк принимал участие в кампании 1628-го года, но все боевые действия ограничились оккупацией Ютландии — гарнизонная служба, фуражировка, патрулирование, мелкие стычки конных разъездов и прочая рутина. В осаде Штральзунда, где хлебнула лиха наша рота, он не участвовал. А к битве при Вольгасте* банально опоздал. Следующие два года полк перебрасывали из одного гарнизона в другой по всей северной и западной Германии — от балтийского побережья до Нюрнберга и обратно. И снова никаких тебе сражений и подвигов. Так что на весенний поход против шведов горячий француз возлагал немалые надежды. Реальность, как это обычно бывает, довольно гнусно посмеялась над столь наивными планами.

Хотя начиналось всё довольно многообещающе. Тилли, раздав войскам все деньги, что удалось наскрести за зиму, и всё равно не выплатив даже половины долгов, не стал тянуть и, снявшись с зимних квартир на шесть недель раньше запланированного срока, двинул свои полки на север. Тут очень к месту пришлись призывы о помощи перепуганного грядущим вторжением курфюрста Бранденбургского, который, оказавшись между двух готовящихся к схватке армий, выбрал меньшее, как ему тогда казалось, зло, став на сторону императора. Тилли тут же занял сильным гарнизоном Франкфурт-на-Одере, перекрыв шведам путь в неспокойную Силезию, и с чувством глубокого облегчения возложил на Бранденбург расходы по снабжению кайзеровских войск, действующих на территории марки и соседней Померании. После чего двинулся на шведов в твёрдом намерении разгромить их главные силы и вышвырнуть из Германии еще до конца лета, или, по выражению всё того же Антуана, к жатве.

Правда, обрушить на скандинавов всю мощь кайзеровской армии всё же не удалось. Массу войск пришлось задействовать для прикрытия коммуникаций и охраны ненадёжного тыла, а целый корпус под командованием Паппенхайма потребовалось отправить к Магдебургу, чтобы перекрыть шведам дорогу на плодородные равнины Эльбы. Но ведь это такие мелочи, верно? Оказалось — не совсем.

Чёрт его знает, как бы всё повернулось, если бы дело действительно дошло до решительного сражения. Тилли взял с собой самые лучшие полки — сплошь испытанные в битвах ветераны, не раз громившие и датчан, и протестантов, и повстанцев всех мастей. Возможно, прямого удара этой армады не выдержали бы даже хвалёные полки нового строя — любимое детище шведского короля. Во всяком случае, Антуан, повествуя о своих военных злоключениях, был в этом абсолютно уверен. Проблема была в том, что шведы боя не приняли.

Контролируя Штеттин и нижнее течение Одера, Густав при приближении имперской армии просто перебрасывал свои войска на другой берег реки, после чего начинал контрмарш, заходя своему противнику в тыл. Игнорировать такое движение было невозможно — наличие у шведов большой речной флотилии и отличных саперов позволяли в случае нужды быстро переправиться практически в любом подходящем месте. Отчего Тилли немедленно оказывался между молотом и наковальней — штурмовать ощетинившуюся крепостями Померанию, имея за плечами королевскую армию, было решительно невозможно. Потому имперцы терпеливо дожидались, когда шведы наведут у них в тылу очередную переправу, после чего разворачивались и спешили к новому плацдарму горя желанием искупать, наконец, самонадеянных захватчиков в мутноватой одерской водичке.

Густав, однако, был не лыком шит и вовсе не стремился встречать в чистом поле всё ещё заметно превосходящую его по численности кайзеровскую армию. На плацдарме запыхавшиеся имперские авангарды неизменно встречали полевые укрепления, за которыми сидели изготовившиеся к обороне шведские полки. А с подходом главных сил Тилли, северяне спокойно переправлялись обратно и всё начиналось по новой.

Шведского короля такие кошки-мышки устраивали как нельзя больше. Господство на Балтике, как и предполагал мой высокоучёный друг, давало огромные преимущества. Рожь и овёс из Московии, голландская солёная селёдка да скупаемые по дешёвке излишки зерна и солонины из соседних Пруссии и Польши доставляемые морем в померанские порты позволяли вполне прилично кормить растущую армию, не прибегая к масштабным реквизициям, что в свою очередь обеспечивало лояльность местного населения. Французские субсидии давали возможность, не выскребая до дна скудный шведский бюджет, аккуратно и в срок выплачивать жалование свеженабранным наёмным полкам — роскошь, немыслимая для полуголодной и оборванной императорской армии. Выражаясь цветистым языком Галланда, шведские пушки были заряжены французским золотом. Так можно воевать хоть до страшного суда! Густав и воевал... чем страшно бесил старого вояку Тилли.

Антуана такая демонстративная трусость "северных варваров" тоже чрезвычайно возмущала. Но я отлично понимал стратегию шведского короля. К чему рисковать всем, вступая в сражение с многочисленным и сильным врагом, если время работает на тебя? Пару месяцев таких бесплодных манёвров и осатаневшие от безденежья солдаты Тилли начнут попросту разбегаться. А к Густаву не сегодня, так завтра подойдут свежие подкрепления из Швеции. Наспех сформированные за зиму из вчерашних пленных и перебежчиков новые германские полки под присмотром опытных офицеров с каждым днём становятся всё более и более боеспособными, постепенно вливаясь в ряды растущей армии вторжения. Протестантские князья во главе с курфюрстами Саксонии и Бранденбурга, видя бессилие кайзеровской армии, чем дальше, тем больше будут склоняться к союзу со Швецией, ещё больше ослабляя позиции императора в северо-восточной Германии...

Раздолбай Ренье этого не понимал или просто не хотел понять, бравируя перед поддатым соотечественником. Но граф фон Тилли знал эти азбучные истины слишком хорошо. А потому после трёх недель бесплодных блужданий вдоль Одера резко изменил стратегию и, плюнув на шведскую армию, пошёл на Померанию. Расчёт видимо был на то, что Густав испугается за свой тыл и ринется отбивать имперское нашествие. А чтобы наглый швед испугался наверняка, Тилли сперва осадил, а затем, не откладывая дела в долгий ящик, бросил свои войска на приступ пограничной крепости Ной-Бранденбург, занятой трёхтысячным шведским гарнизоном. Точнее гарнизон там был как раз немецким — из тех самых перебежчиков, набранных ещё Валленштайном и поспешивших перебраться под сине-жёлтые шведские знамёна осенью прошлого года. На удивление, сдаться при виде изготовившейся к штурму огроменной кайзеровской армии новоявленные "шведы" не пожелали. Может прикипели к своевременно выплачиваемому жалованию, а может просто опасались, что суровый Тилли в случае сдачи найдёт способ спросить за прошлогоднее предательство.

Как бы то ни было, предложение капитуляции комендант отверг, и Тилли, недолго думая, двинул свои полки на приступ. Гарнизон бился храбро, но и осаждавшие были не из робкого десятка, а сила, как говорится, солому ломит. Так что крепость в итоге взяли. После чего оказалось, что Тилли и впрямь решил припомнить дезертирам старые грешки — пленных было приказано не брать, а тех, кто в плен всё же попал — казнить. В результате гарнизон оказался вырезан под корень.

Если суровый маршал хотел таким образом припугнуть обнаглевших шведов, то, исходя из дальнейших событий, следует признать, что затея потерпела полнейшее фиаско. Если же цель была в том, чтобы предостеречь своих собственных солдат от перехода в стан неприятеля, то тут всё несколько сложнее... Жест большинство вояк кайзера, безусловно, оценили, но ощутить воспитательный эффект ной-бранденбургской резни в полной мере всё же не удалось. А всё потому, что взятие первой крупной шведской крепости было с лихвой перекрыто известиями из Берлина.

Оказалось, что пока имперцы штурмовали мало кому известную приграничную крепостцу, Густав тоже времени даром не терял и, в очередной, раз переправился через Одер. Только на сей раз неугомонный швед не стал сидеть на укреплённом плацдарме, а двинул свою армию форсированным маршем прямо на столицу Бранденбургской марки. Восьмитысячный гарнизон Франкфурта-на-Одере, находившийся на грани бунта из-за хронической невыплаты жалования, даже не подумал покидать стен города, равнодушно наблюдая со стороны, как восемнадцатитысячная шведская армия, оставив для прикрытия переправы всего лишь двухтысячный отряд (правда, по словам Антуана, засевший в весьма основательных шанцах) спокойно продефилировала мимо. Демонстративно игнорируя Кюстрин и Шпандау, куда, дрожа от страха, попрятались жалкие отряды того, что именовалось бранденбургскими войсками, королевская армия заявилась прямиком к воротам Берлина.

Георг Вильгельм Бранденбургский, ещё недавно славший Тилли письма с просьбами защитить владения верного вассала императора от вторжения иноземных захватчиков, при виде этих самых захватчиков немедленно струсил (по мнению Антуана так и вовсе обосрался) и хромая (старая травма), на подгибающихся от страха ногах поспешил на поклон к своему суровому шурину.

Густав же мелочиться не стал, проявив истинно королевское великодушие. Он не стал припоминать непутёвому родственнику его сомнительные шашни с курфюрстом саксонским и прочими протестантскими князьями, равно как и попрекать низкопоклонством перед императором и недостаточным рвением в борьбе за права единоверцев, гарантированные почти священным для германских правителей Аугсбургским миром. Высокомерный швед, презрительно поглядывая на униженно лебезящего родственника, попросту предложил Бранденбургу присоединиться к активно создаваемой шведами коалиции, последовав примеру померанских и мекленбургских герцогов. Только и всего. И потеющий от страха Георг Вильгельм прямо тут же, в шведском полевом лагере, наспех разбитом под стенами Берлина, дрожащими руками подписал союзный договор, фактически отдававший всю страну в распоряжение шведских "союзников". В один день весь Бранденбург со всеми крепостями, гарнизонами, запасами и арсеналами перешёл на сторону северных захватчиков. А Тилли оказался меж двух огней под стенами только что взятого, но уже никому не нужного Ной-Бранденбурга.

С севера, из Померании, имперским войскам угрожала резервная армия маршала Горна, с юга, из только что переметнувшегося в стан победителя Бранденбурга, напирал неугомонный Густав Адольф. В такой ситуации приходилось думать уже не о наступлении, а о том, как унести ноги. Именно этим старик Тилли и занялся, буквально за уши вытащив кайзеровскую армию из образовавшегося мешка.

Направление ретирады выбирать особо не пришлось. Прорываться на юг, через ставший в одночасье враждебным Бранденбург с королевской армией на плечах выглядело не самым разумным решением. Особенно в свете неясной позиции курфюрста саксонского. Если Иоганн Георг, вслед за своим Бранденбургским коллегой, внезапно решит примкнуть к шведским единоверцам и двинет армию фон Арнима на перехват удирающих имперских войск, то отступление легко может превратиться в катастрофу. На востоке лежала хоть и дружественная, но всё же нейтральная Польша, только что получившая от шведов по шее и потому отнюдь не горящая желанием вновь пережить вторжение свирепых викингов. Так что оставался запад, где под стенами Магдебурга, постепенно сжимая кольцо осады, уже второй месяц торчал корпус Паппенхайма. Сюда Тилли и привёл свои ветеранские полки, за какие-то полторы седьмицы до нашего собственного появления.

Галланд, окончив свой невесёлый рассказ, устало откинулся на подушку и поправил импровизированный компресс из мокрого полотенца, которым заботливо украсил свою непутёвую башку перед началом нашей содержательной беседы. Я, в свою очередь, задумчиво почесал затылок, стараясь привести в порядок роящиеся там мысли. Полученные сведения требовалось всё же подытожить, или, как любил говаривать наш француз, резюмировать.

— Так что дальше-то? Чего слышно в штабах — будем дальше отступать или снова на шведов пойдём?

Франц, не меняя позы, слабо пожимает плечами.

— Кто его знает? Антуан мне под конец что-то всё пытался втолковать, но я уже слабо соображал, да и он двух слов связать не мог. Вообще всякое болтают, но я думаю, будем отходить на юг или на запад. К Нюрнбергу или ещё куда... Магдебург — огромный город. Больше Франкфурта-на-Одере и Берлина вместе взятых. Богатый и хорошо укреплённый — его нахрапом не взять. А Густав долго ждать не будет. Либо придёт сюда и сорвёт нам всю осаду, либо пойдёт на Силезию и дальше на юг — в Богемию. Чешские крестьяне и остатки протестантов только повода ждут, чтобы восстать. Если армия Тилли застрянет под Магдебургом, то Прагу Густаву могут сдать вообще без боя. Да и Саксония...

Я молча покачал головой. Рассуждения Франца звучали как всегда разумно и правильно, но... что-то в них определённо было не так. Покрутив башкой, в попытке встряхнуть свои болтающиеся, как сопля в кружке, идеи, я невольно окинул взором небогатое убранство писарского жилища. Взгляд случайно зацепился за выложенные на небольшой складной столик интендантские ведомости, с честью пронесённые французом через все хмельные испытания вчерашнего дня. В мозгах что-то щелкнуло и всё наконец-то стало на свои места.

Сокрушенно вздохнув и одарив осуждающим взглядом распростёртое на походной койке тело, я не спеша поднялся с табуретки, собираясь уходить. Но, не удержавшись от соблазна, всё же задержался перед выходом, чтобы внести некоторую ясность.

— Ты, Франц, вроде и умный, а как до дела доходит — дурак дураком! Вот как ты думаешь, почему интендант вчера все бумаги так легко тебе подписал?

— Ээээм... ну-у-у...

— Да потому, что ничерта мы по ним всё равно не получим! У Тилли нет денег, чтобы нам заплатить. И вообще ничего нет. Фуражиры уже выгребли всё съестное на три дюжины миль вокруг — это тебе любой солдат в этом лагере расскажет, даже к интенданту идти не надо.

— Э-э-э-э... и что?

Француз явно заинтересовался и даже честно пытался понять, к чему я собственно клоню, но похмелье оказалось плохим союзником в столь деликатном деле.

— А то, что никакой осады не будет! И отступления тоже. Тилли нужно заплатить армии. Сейчас. И если император не платит своим солдатам, то они берут свою плату сами...

Галланд задумчиво кивает, и мы, не сговариваясь, поворачиваемся к выходу из палатки, где за откинутым для лучшего проветривания парусиновым пологом виднеются разорённые предместья Магдебурга, буквально накануне нашего прихода захваченные пехотинцами Паппенхайма.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —