| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Мои ожидания, что худшее, на чём придётся ехать, окажется арбой запряжённой старым ослом, не оправдались. Я ошибся.
— Только я не один, со мной два бойца, — все ещё не отойдя от удивления, произнёс я.
— Так и велопролётка не совсем велосипед, — хмыкнул 'дядя Лёша', возникший из-за будки чистильщика обуви. — Три человека влезут, проверено.
— Сержант Подгорный? — удивился я.
— Он самый. Признали, значится, а я ваш голос на всю жизнь запомнил. Если бы не ваш 'дорчик', сгинул бы я под Могилёвым. Немец с флака полную обойму по машине всадил, когда на прорыв по минному полю шли. А мне никто не верил, что прорвёмся.
— Рад за вас Алексей Дмитриевич, а как Монахов, Кузнецов?
— Не повезло им, — закашлялся он. — От всего полка, дай бог половина к своим вышла.
— А здесь как?
— Воевал, командовал взводом. Ну а потом очнулся в медсанбате. Сказали девять осколков. Пять вынули, а четыре ещё в груди. Теперь с лейтенантом на вокзале. Он клиентуру подыскивает, а я развожу. Из госпиталя скоро на комиссию, но жить то на что-то надо, военный аттестат я матери перевёл.
— То есть вы ещё в госпитале числитесь?
— В том то и дело, — замялся Подгорный. — Вроде как амбулаторно, батальон выздоравливающих. Представление на меня пришло, ну понимаете, чтобы выплаты семье поболее. Меня-то почитай, похоронили.
— Раз хоронили, значит, долго жить будете. Ну что, поехали?
До войны на территории области находился только один, 395-й гарнизонный госпиталь. Но уже к концу осени в Рязани в разной степени укомплектованности располагалось двадцать два сортировочных эвакуационных госпиталя и два (на 400 и 500 коек) планировалось ввести в эксплуатацию для раненых бойцов Брянского, Западного и Центрального фронтов. Выполняя не совсем продуманное решение, власти города столкнулись с ощутимыми для жилищно-коммунального фонда проблемами. Требовалось не только высвобождать каменные и редко деревянные строения, но и позаботиться о водопроводе, канализации и электроэнергии. Рязань сорок первого, при всём уважении к местным жителям, представляла собой провинциальный город прошлого века с доходными домами и редкими особняками без скрытых резервов, как людских, так и материальных. Не хватало всего, начиная от стекла с радиаторами отопления и заканчивая рентгеновскими аппаратами с лабораториями. В итоге, ещё в сентябре на меня вышел с предложением Народный комиссар здравоохранения Митерёв. Георгий Андреевич способствовал в своё время начинаниям в Осиновой роще и, памятуя о моём обещании не остаться в стороне в случае чего, выслал заявку. Отдельной статьёй шло продовольствие и медикаменты, на которых в суровое время умудрялись наживаться не честные на руку чиновники, и мне было крайне неприятно узнать о пропаже партии сульфаниламидов и морфия. Четыре тонны лекарств, адресно отправленных из блокадного Ленинграда, растворились в несуществующем госпитале. Воровство бы и продолжалось, но оставленный на хозяйство бдительный Ершов заподозрил неладное — двадцать пятый специализированный госпиталь, ссылаясь на который заявки сыпались как из рога изобилия. А так как Рязань превратилась в своеобразный сортировочный хаб, то командировка стало лишь вопросом времени.
Велорикша Подгорного остановилась у прикрытых ворот, за которыми раздавался лай собаки. Тут никакие документы о списании не могли прикрыть хищения. Можно было не извлекать накладные и не допрашивать участников, всё оказалось на виду. Прав был Киселёв, госпиталь на двести пациентов в этом доме при всём желании, даже под угрозой расстрела и с койками в три яруса не влез бы. Кто-то просто понадеялся на авось и не посмотрел, что представляет собой строение наяву. А пока, числившийся по бумагам до ближайшего пожара или бомбёжки 'госпиталь' получал всё необходимое снабжение, не излечив ни одного пациента. Персонала, (врачей, медсестёр, санитарок) несущего основную часть работы понятное дело не наблюдалось, и быть не могло. Зато присутствовал руководящий состав политической службы.
В жарко протопленной комнате я увидел заплывшее, жутко вспотевшее лицо, большую часть которого отвоёвывали огромные щёки, покрытые оспенными рытвинами и мясистый нос. На вид ему было не более двадцати пяти или около того. Бледная, не сияющая здоровьем пятнистая кожа лба резко выделялась на фоне мокрых вьющихся рыжих волос. Крупные водянистые глаза смотрели на меня немного растеряно, словно выпрашивая жалость к себе. Однако смущение быстро растворилось в ехидной ухмылке, обнажив за пухлыми губами золотые зубы.
— Вы по какому вопросу, товарищ? — располагающе к себе спросил он, размешивая ложкой, осколок рафинада в стакане с чаем.
Откровенно говоря, младшего политрука, пардон, уже политрука и комиссара госпиталя Зисельса я представлял немного по-другому. Он с первого взгляда пробуждал стойкое неприятие к своей персоне. И даже выглаженная гимнастёрка с чистым подворотничком не спасала положение. С таким карьерным ростом этот индивидуум уже к новому году получит шпалу в петлицы. Разговоры тут бесполезны, только жечь. Это не тот мошенник-строитель, Николай Павленко, создавший фиктивную воинскую часть, с которого стране достался хоть шерсти клок в виде отремонтированных дорог и построенных мостов. Зисельс созидать ничего не собирался. Подобные ему — раковая опухоль любого общества, ибо для них, война — 'мать родна' и мне сложно дать оценку этой извращённой морали наживы. Все её постулаты: урвать любой ценой кусок пожирнее и трава не расти. Когда-то во времена правления Луция Корнелия Суллы был введён термин — 'враг римского народа' (hostis populi Romani), так вот, это как раз про Зисельса. Как там говорил товарищ Сергей про расстрел, который ещё нужно заслужить? Вот пусть он по своему профилю и трудиться, чистит так сказать партийные ряды, а я займусь своим делом.
— Вольнонаёмные мы, электрики из Елино, — прикинувшись рабочим, произнёс я. — Направлены в 395-й госпиталь по распоряжению председателя.
— Вы ошиблись, товарищ, — уставшим голосом ответил Зисельс.
В комнате, облагороженной купеческим буфетом и не связанным по цвету и стилю книжным шкафом без книг, кроме стола и стула, на котором восседал хозяин кабинета, больше ничего не было. Так что присесть мне не предложили.
— Гражданину начальнику, конечно виднее. Только у меня наряд-допуск на проведение проводки и подключение комнаты кислородной станции, — доставая из портмоне сложенный вчетверо листок, сказал я. — А тут чёрным по белому: улица Малая Мещанская, 14. Специализированный сортировочный госпиталь 1748. Утром с Редутного дома на подводе кабель привезут, так нам бы переночевать да и подхарчиться, стало быть.
Бросив оценивающий взгляд на мой подбитой овчиной бушлат, не вставая из-за стола, он протянул руку, намереваясь ознакомиться с документом.
Помещение было погружено в полутьму, шторы плотно задёрнуты и лишь слабое, еле видное пламя из-за неплотно прилегавшей дверцы печи голландки, да керосиновая лампа с закопченным плафоном — вот и все источники света.
— Странно, — пробормотал он, рассматривая печать и подпись начальника Военно-санитарного управления.
'Разве это странно? — подумал я. — Нет Самуил, странности начнутся чуть позже. Как поступить с этим гадом — конечно, дело понятное. Так может, не тратить время с доказательной базой, очными ставками и признаниями, а? Однако если подойти к вопросу диалектически, окажется, что все пути не сходятся к одному решению: простому, правильному и доступному — петлю на шею выродку и на осиновый сук. На другой чаше весов готовый по бумагам госпиталь с присвоенным номером, через который можно провести тысячи побывавших в плену и столько же излечить от смертельных ран. Ложь во спасение. Увы, нет для этого случая правильного решения, а если не можешь поступить правильно и по совести — поступай по расчёту'.
— Гражданин начальник, нас с довольствия сняли на время работ, — напомнил я.
— Хм, — фыркнул политрук. — И сколько вас?
— Со мной ещё двое, во дворе у ворот ждут.
Зисельс полез в буфет, что-то передвигая в нём и звеня стеклом, после чего извлёк буханку хлеба с ножом. Выложив всё на стол, он отмерил четвертинку и отрезав её, со словами: 'По-братски' подвинул ко мне оставшееся вместе с газетой. Тут бы мне расплакаться от умиления, если бы я не знал, что в шкафу остался не только хлеб, а ещё консервы, коньяк, варенье и здоровый кусок говяжьего балыка. Даже в такой мелочи он проявил свою натуру. Правильно говорят, что моральные стороны вопросов придумали оказавшиеся на перепутье люди. Одни искали себе оправданья, другие не углублялись в метафизические терзания, ссылаясь на банальное утверждение, что оправдать можно любой поступок, была бы нужная точка зрения. Самуил Зисельс смотрел на мир как пришедший в магазин вор.
— Что, мало? — недовольно произнёс он в ответ на мою ухмылку. — Или думаешь, я не знаю, как снимают с довольствия? Решил и там и сям харчи поднять, рожа уголовная! Чтобы получать больше, нужно заслужить.
— Само собой, гражданин начальник? Вы человек с понятием, я тоже. Договоримся.
— То-то же, — с превосходством в голосе констатировал он. — Дуйте в каптёрку к Остапчуку, он вас приютит на сегодня, и скажите ему, что бы зашёл ко мне.
* * *
Как только похожий на орангутанга старшина Остапчук вошёл в комнату к Зисельсу, то перед ним предстала необычная картина. Фальшпанель шкафа без книг была нараспашку, и оттуда пытался выбраться его начальник. Огромный чёрный футляр от контрабаса каким-то образом застрял поперёк узкого прохода и никак не хотел покинуть тайник. Рядом со столом стояли два чемодана и солидный по размеру скрученный из шторы узел, из которого торчал не поместившийся рукав песцовой шубы.
— Случилось что? — спросил Остапчук, выдавая голосом лёгкое замешательство.
— Случилось Петро, случилось, — ответил обхвативший двумя руками неподъёмную ношу Зисельс. — Да что б тебя!
Не говоря лишних слов, старшина помог вытащить тяжёлый, перехваченный на 'талии' широким ремнём футляр.
— Спасибо...
Остапчук пожал плечами, мол, было не трудно.
— ...электриков разместил?
— Они такие же электрики, как я агроном. Каторгой за версту несёт.
— Я не мнения твоего спрашивал, — рассердился комиссар.
— Да разместил, разместил. В пристройке. Сейчас в баню собираются, пока вода в баке не остыла. Я их помыться отправил, банный день.
На мгновенье Зисельс замер, словно в его голову закралась интересная идея, осмыслить которую представлялось возможным, лишь отрешившись от всего мира. Из увиденного документа предъявленного электриками он сделал крайне неприятные выводы. По всему выходило, что опасность, на которую его так старательно призывали закрывать глаза, не просто реальна — она зависла в непроизвольной близости над ним. И если не принять никаких мер, в скором времени она обрушится и погребёт под собою. Возможно, он перестраховывается, но пусть другие обманывают себя сколько им угодно.
— Банька это хорошо, очень хорошо, — подавив в себе улыбку, проговорил он. — Я всегда чувствую, когда вот-вот запахнет жареным. В общем так. Сейчас бегом в гараж, заводи мотор и чтоб через пятнадцать минут машина стояла у ворот.
— Понял, — недовольно промямлил старшина и развернулся кругом.
— Куда поскакал без команды? К себе загляни, с собой возьми лишь необходимое и портянку свою не забудь, — наставительно подмигнул Зисельс. — Небось, много золотишка нагрёб, пока возле меня трёшься?
Остапчук исподлобья, с толикой злости и даже ненависти посмотрел на комиссара. Кому понравиться, когда твои тайны вовсе и не тайны? Он уже открыл рот, уже набрал воздуха в грудь, но в последний момент смалодушничал.
— Зря времени не терял, — тихо обронил он и добавил про себя: 'ничего, ничего, ... когда хохол родился, еврей заплакал'.
— Ну, да, — сплюнул на пол Зисельс. — Не терял и хвост за собой привёл. Приметные личные вещи и документы оставь в каптёрке.
— Это ещё почему? — удивился старшина.
— Потому, дурья ты башка, что старшина Остапчук сегодня сгорел в бане. Был Остапчук, а стал Пахарчук, — рассмеялся Зисельс.
— Гореть лучше всем, — тихо высказал своё мнение старшина.
— Не в этот раз, Петро. Нельзя мне подвести людей. На повышение через неделю, не простят. Главное, меня держись. В том бардаке, который сейчас везде и всюду мы с тобой таких дел ещё навертим, в деньгах купаться будешь. Да и зарплату на всю ведомость завтра получить надо. Денег лишних не бывает, — подбадривая себя, усмехнулся он.
Остапчук горестно вздохнул, вроде соглашаясь, но в душе всё равно остался при своём мнении.
— Перед тем как в машину шмотьё своё закинешь, — наставлял комиссар — подопри клинышком дверь в бане и бидончик с керосином поставь, а я тут порядок наведу. Всё, исполняй.
Ночная Рязань осенью сорок первого — совсем не военный Ленинград с его прожекторами, нервными бликами на Неве и засветами в небе в поисках вражеского бомбардировщика, которые отложились в моей памяти. Тут ночью хоть глаз выколи и как водится, свершаемые поступки подстать темноте. Выполнив распоряжение начальника, заскочивший в каптёрку Остапчук первым делом бросился к дальнему от двери углу. Отодвинув в сторону используемый как сундук для мыла зелёный армейский ящик, он на ощупь попытался вырвать приметную доску из пола. Деревяшка не поддавалась, словно кто-то нарочно прибил её гвоздём. Пришлось зажечь спичку, стать на карачки и воспользоваться ножом. Вскоре препятствие к тайнику было преодолено, а сгоревшая у самых ногтей спичка с матом отброшена в сторону.
'Был Остапчук, стал Пахарчук — хер ты угадал, жидовская морда, — пробурчал старшина, подув на пальцы и сунув руку в тайник'.
Между балкой и доской была припрятана справка о ранении и документы для военкомата, которые тут же перекочевали в карман гимнастёрки. То, что их дорожки разошлись окончательно, Петро понял, когда Самуил предложил инсценировать его гибель. Зачем? Никаких документов в отличие от Зисельса он не подписывал, знакомых в военно-санитарном управлении не имел. Да о нём бы никто и не вспомнил, случись что. Единственное в чём он был замешан, так это в торговле на рынке. Но там все завхозы и баталеры ошиваются. А вот комиссар отметился везде, начиная с инструктажа в горкоме и заканчивая бурной деятельностью в управлении. С этого дня их 'знакомство' становилось обременительным. Изловчившись, касаясь щекой пола, Остапчук просунул руку вглубь. Ладонь цапнула стружку и какой-то мусор. Тайник был пуст.
Заботливо завёрнутые в льняное полотенце два высверленных бруска хозяйственного мыла нашли своё пристанище в одном из комиссарских чемоданов ещё днём. Ничем не приметные, несведущего человека они могли смутить лишь своим весом. Зисельс сам рассказал Остапчуку, как во время погромов в его семье прятали золото в прачечной на чердаке и в то время, когда жадный старшина запускал руку по самое плечо в подпол, спешно обливал каптёрку керосином. Бывшая конюшня, пристройка и баня составляли одно целое, и если запалить с двух сторон — огонь в считанные минуты охватит все помещения. Оставалось подпереть двери и поджечь собранную солому. Он не заметил, как рассчитанные на несколько ходов вперёд его действия, будто в шахматной игре переросли в азарт наяву. Он, словно гончая, взял след и позволил себе ухмыльнуться. То чувство, такое знакомое, такое для него привычное, будоражило кровь, даже вызвало покалывание в кончиках пальцев. И дело казалось даже не в получении радости от сделанной гадости. Как же было приятно оставлять всех в дураках.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
