| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Костя! — крикнул Трошкин. — Костя, снимай! У меня плёнка.
В полуприцепе с мебелью и деревенским скарбом на мешках и ящиках сидели малыши. Одетые кто во что, они смеялись и видимо делились впечатлениями от съеденного шоколада, обёртки от которого ещё оставались в детских руках. Свойственная крохам безмятежность или следствие от пережитого шока?
— Пять, шесть, девять, — считал вслух Павел. — Откуда они здесь? Почему без родителей?
Симонов направил кинокамеру и успел запечатлеть для истории смеющиеся детские лица с взрослыми взглядами успевшими познать и голод, и боль, и утрату и ещё бог весть что. Война ведь не только сгоревшие танки. На войне и души людские горят и дети — беженцы. И если не показывать ту ужасную правду, то через несколько десятилетий всё повторится вновь.
3. Захлебнувшийся тайфун.
Результаты первого года войны с непомерным самопожертвованием русского народа и государства в целом, с горькими открытиями причин неудач, разочарованиями, ужасами и катастрофическими последствиями вводили многих в заблуждение. А устоим ли? Подобно зрителю за фокусником, по воле которого предметы то исчезают, то появляются вновь, в критические моменты мы теряли способность следить за теми маленькими событиями, которые происходили и происходят за кулисами сцены, но критически влияют на конечный результат. Вермахт демонстрировал хорошие результаты наступления не только на картах и бумагах отчётов, записывая немецкими буквами труднопроизносимые названия русских городов и деревень, но и на поле боя. У них было меньше убитых, раненых и пропавших без вести. Больше трофеев и уверенности в скорой победе. Они без всяких сомнений смотрели на нашу землю, как уже на свою вотчину. Как прилежный хозяин рассуждает о качестве чернозёма перед посевной, так и они строили планы после зачитанной речи фюрера о последнем рывке, после которого останется лишь распоряжаться несметными ресурсами. Однако наступление всё больше напоминало безнадёжный полёт Икара. Непутёвый сын Дедала был обречён из-за амбиций, и с немцами должно было произойти то же самое. В отличие от советских дивизий, худо-бедно пополняющиеся маршевыми ротами, немецкие истощались. Подобно теряющим под жаром солнца капля за каплей драгоценный воск, а с ними и перья с крыльев изобретения великого афинянина, германский орёл делал последние взмахи в бездну. С каждым пройденным метром становилось меньше танков, самолётов и боеспособных частей. Какой ценой это достигалось — почти семь тысяч человек в сутки безвозвратных потерь. Каждые два дня в горнило войны отправлялась дивизия и исчезала там навсегда.
На перроне стоял лейтенант Киселёв и смотрел в окно. Там, за стеклом, неплотно прикрытой выкрашенной чёрной краской газетой играла музыка и предавалась вечернему веселью публика, а он упёрся лбом в проступившую на уголках изморозь и смотрел. Казалось, в нём иссякла вся жизнь. Он с отвращением взирал на людей, по ту сторону стекла, на сытую мирную жизнь, которую они проживали. Я знал тот взгляд, меня и самого порой тошнило от реальности пира во время чумы. Так смотрит на жизнь в тылу человек, который только вернулся с фронта. О чём он думал, о чём хотел сказать? Там на передовой разменивая свою жизнь за чью-то ошибку на ошмётки, люди умирают в муках, убивают и спасают друг друга ценой собственной жизни или как он — здоровья. Здесь же, имеющие по две здоровых руки и ноги проедают и пропивают своё время в привокзальном ресторане за праздными и пустыми разговорами. Там каждая минута — это драгоценная возможность вдохнуть ещё немного воздуха, сделать живительный глоток воды, погрузиться в спасительный дурман сна, успеть зачерпнуть ложку каши и затянуться горьким дымом самосада. А здесь людям жизнь наскучила, и минуты эти не оценены, так как никому в голову не может прийти, что они последние. Почему об этом не говорят? Почему не пишут? Вот где простор для инициативы, истинное торжество справедливости на грубоватой газетной бумаге. Не напишут! Потому что курчавый зам ответственного редактора газеты 'Сталинское знамя' предпочитает тискать ляжку секретарши под панталонами сегодня и желает, что бы так было и завтра. Поэтому выйдет статья о достижениях, партийных решениях, подвиге и без сомнений, нужным народу героизме, а не статья, которая оголяет проблемы и над которой хочется порассуждать. На мгновенье Киселёв представил броский заголовок и тут же выкинул мысли и головы. Бывший корреспондент, бывший лейтенант, просто бывший и никому не нужный спившийся инвалид.
— Закуривай, — предложил я, протягивая пачку сигарет. — В отпуск?
— Домой, — зло ответил он, вытягивая сигарету оставшимися двумя пальцами руки. — Всё, отвоевался. Ну, суки! Мать писала, селёдку на двоих с сестрой в день, а тут в три горла!
— Местный? — уводя тему разговора в нужное мне русло.
— Ага, рязанские мы, — с отличительным акцентом на 'А' и 'Я' произнёс он. — А тебе какое дело?
— А мы из Ленинграда, — ставя чемоданчик на мостовую, ответил я. — Должны были встретить, но видимо что-то стряслось. И дозвониться не получилось.
Киселёв зябко поёжился, прикрывая ладонью огонёк от спички. Пасмурный осенний вечер и усиливающийся ветер выдирали остатки тепла, сохраняемые куцей шинелью из подменного фонда.
— Где? — кивая на руку, спросил я.
— Брянск, — коротко ответил он.
— Пятидесятая? — имея в виду армию, и протянул ему руку. — Соседи, значит. Сорок девятая. Борисов.
И тут же добавил:
— На третьем пути мой 'санитарный' стоит, только что из-под Алексина.
— Медицина? — кивнув на тёмно-зелёные петлицы с красным кантом наброшенного на плечи бушлата, утвердительно спросил он.
— Она самая, — согласился я и вынул из кармана бумажку.
Киселёв прищурился, пытаясь рассмотреть текст телеграммы на полосках телеграфной ленты.
— Извини, темно тут, да и вижу после контузии пока неважно. Хотел то что?
— Как говорит мой знакомый, люди должны помогать друг другу. Знаешь, где госпиталь на Малой Мещанской (Кудрявцева)?
— Нет там никакого госпиталя, — удивлённо ответил Киселёв.
— Как это нет? Четырнадцатый дом!
Лейтенант затянулся дымом и покачал головой.
— Улицу эту я прекрасно знаю — почитай, вырос на ней. Рынок есть, фельдшерский пункт, приходское училище, пятнадцатый детский сад, моя сестра там заведующая, хлебный, коопторг. А госпиталя нет. По крайней мере, два дня назад не было, да и как в четырнадцатом доме его можно расположить? Общежитие на восемь комнат и сарай-пристройка работников артели. Если только на пустыре между вишнями палатки поставить. Напутали у вас, точно напутали.
— Вряд ли.
— Может, на Маяковского? В школе и в 'Доме колхозника' точно госпиталь.
— Нет, написано же, Малая Мещанская, 14. Это специализированный госпиталь 1748. У нас двести тяжёлых, в обычный им без надобности.
— Тогда извини, — пожав плечами, обронил Киселёв.
— Беда. А добраться как отсюда до Мещанской?
— Пешком, до тюрьмы, перейдёшь по Троицкому мосту и направо. Километра два, быстро дойдёшь, если не заплутаешь.
— А не пешком?
Киселёв оценивающе посмотрел на меня.
— Колёса тут только у дяди Лёши, на пролётке шабашит. Но просто так он тебя не повезёт, даже по великой нужде. Ему кобылку кормить, а овса за копейку не купишь.
— Просто так и не надо, — успокоил я, извлекая из чемоданчика армейскую стеклянную флягу. — Спирт.
— А у тебя точно спирт? Надо бы проверить.
— Обижаешь, — взболтнув содержимое бутылки с наплавленными на стекле надписями, произнёс я. — Уж точно не дигидрогена монооксид. Ректификат, 'Наркомпищепром', 'Главспирт'.
Фирменная ёмкость явно пришлась ко двору.
— Идём за мной, — сказал Киселёв. — Комендантский час ещё не ввели, но после десяти лучше по улице не шляться. Вмиг в участке окажешься.
— Это ещё почему?
— Когда по башке огреют и карманы вывернут, куда человек пойдёт? Правильно, в милицию. Пока мы на фронте кровь проливали...
Выслушивая как обострилась криминальная обстановка в связи с мобилизацией работников правоохранительных органов и отсутствия в городе каких-либо воинских частей мы обогнули здание вокзала, и Киселёв остановился у фонаря.
— Вон, видишь, — указывая на крайнее транспортное средство, стоявшее отдельно от куцей очереди извозчиков.
Мои ожидания, что худшее, на чём придётся ехать, окажется арбой запряжённой старым ослом, не оправдались. Я ошибся.
— Только я не один, со мной два бойца, — все ещё не отойдя от удивления, произнёс я.
— Так и велопролётка не совсем велосипед, — хмыкнул 'дядя Лёша', возникший из-за будки чистильщика обуви. — Три человека влезут, проверено.
— Сержант Подгорный? — удивился я.
— Он самый. Признали, значится, а я ваш голос на всю жизнь запомнил. Если бы не ваш 'дорчик', сгинул бы я под Могилёвым. Немец с флака полную обойму по машине всадил, когда на прорыв по минному полю шли. А мне никто не верил, что прорвёмся.
— Рад за вас Алексей Дмитриевич, а как Монахов, Кузнецов?
— Не повезло им, — закашлялся он. — От всего полка, дай бог половина к своим вышла.
— А здесь как?
— Воевал, командовал взводом. Ну а потом очнулся в медсанбате. Сказали девять осколков. Пять вынули, а четыре ещё в груди. Теперь с лейтенантом на вокзале. Он клиентуру подыскивает, а я развожу. Из госпиталя скоро на комиссию, но жить то на что-то надо, военный аттестат я матери перевёл.
— То есть вы ещё в госпитале числитесь?
— В том то и дело, — замялся Подгорный. — Вроде как амбулаторно, батальон выздоравливающих. Представление на меня пришло, ну понимаете, чтобы выплаты семье поболее. Меня-то почитай, похоронили.
— Раз хоронили, значит, долго жить будете. Ну что, поехали?
До войны на территории области находился только один, 395-й гарнизонный госпиталь. Но уже к концу осени в Рязани в разной степени укомплектованности располагалось двадцать два сортировочных эвакуационных госпиталя и два (на 400 и 500 коек) планировалось ввести в эксплуатацию для раненых бойцов Брянского, Западного и Центрального фронтов. Выполняя не совсем продуманное решение, власти города столкнулись с ощутимыми для жилищно-коммунального фонда проблемами. Требовалось не только высвобождать каменные и редко деревянные строения, но и позаботиться о водопроводе, канализации и электроэнергии. Рязань сорок первого, при всём уважении к местным жителям, представляла собой провинциальный город прошлого века с доходными домами и редкими особняками без скрытых резервов, как людских, так и материальных. Не хватало всего, начиная от стекла с радиаторами отопления и заканчивая рентгеновскими аппаратами с лабораториями. В итоге, ещё в сентябре на меня вышел с предложением Народный комиссар здравоохранения Митерёв. Георгий Андреевич способствовал в своё время начинаниям в Осиновой роще и, памятуя о моём обещании не остаться в стороне в случае чего, выслал заявку. Отдельной статьёй шло продовольствие и медикаменты, на которых в суровое время умудрялись наживаться не честные на руку чиновники, и мне было крайне неприятно узнать о пропаже партии сульфаниламидов и морфия. Четыре тонны лекарств, адресно отправленных из блокадного Ленинграда, растворились в несуществующем госпитале. Воровство бы и продолжалось, но оставленный на хозяйство бдительный Ершов заподозрил неладное — двадцать пятый специализированный госпиталь, ссылаясь на который заявки сыпались как из рога изобилия. А так как Рязань превратилась в своеобразный сортировочный хаб, то командировка стало лишь вопросом времени.
Велорикша Подгорного остановилась у прикрытых ворот, за которыми раздавался лай собаки. Тут никакие документы о списании не могли прикрыть хищения. Можно было не извлекать накладные и не допрашивать участников, всё оказалось на виду. Прав был Киселёв, госпиталь на двести пациентов в этом доме при всём желании, даже под угрозой расстрела и с койками в три яруса не влез бы. Кто-то просто понадеялся на авось и не посмотрел, что представляет собой строение наяву. А пока, числившийся по бумагам до ближайшего пожара или бомбёжки 'госпиталь' получал всё необходимое снабжение, не излечив ни одного пациента. Персонала, (врачей, медсестёр, санитарок) несущего основную часть работы понятное дело не наблюдалось, и быть не могло. Зато присутствовал руководящий состав политической службы.
В жарко протопленной комнате я увидел заплывшее, жутко вспотевшее лицо, большую часть которого отвоёвывали огромные щёки, покрытые оспенными рытвинами и мясистый нос. На вид ему было не более двадцати пяти или около того. Бледная, не сияющая здоровьем пятнистая кожа лба резко выделялась на фоне мокрых вьющихся рыжих волос. Крупные водянистые глаза смотрели на меня немного растеряно, словно выпрашивая жалость к себе. Однако смущение быстро растворилось в ехидной ухмылке, обнажив за пухлыми губами золотые зубы.
— Вы по какому вопросу, товарищ? — располагающе к себе спросил он, размешивая ложкой, осколок рафинада в стакане с чаем.
Откровенно говоря, младшего политрука, пардон, уже политрука и комиссара госпиталя Зисельса я представлял немного по-другому. Он с первого взгляда пробуждал стойкое неприятие к своей персоне. И даже выглаженная гимнастёрка с чистым подворотничком не спасала положение. С таким карьерным ростом этот индивидуум уже к новому году получит шпалу в петлицы. Разговоры тут бесполезны, только жечь. Это не тот мошенник-строитель, Николай Павленко, создавший фиктивную воинскую часть, с которого стране достался хоть шерсти клок в виде отремонтированных дорог и построенных мостов. Зисельс созидать ничего не собирался. Подобные ему — раковая опухоль любого общества, ибо для них, война — 'мать родна' и мне сложно дать оценку этой извращённой морали наживы. Все её постулаты: урвать любой ценой кусок пожирнее и трава не расти. Когда-то во времена правления Луция Корнелия Суллы был введён термин — 'враг римского народа' (hostis populi Romani), так вот, это как раз про Зисельса. Как там говорил товарищ Сергей про расстрел, который ещё нужно заслужить? Вот пусть он по своему профилю и трудиться, чистит так сказать партийные ряды, а я займусь своим делом.
— Вольнонаёмные мы, электрики из Елино, — прикинувшись рабочим, произнёс я. — Направлены в 395-й госпиталь по распоряжению председателя.
— Вы ошиблись, товарищ, — уставшим голосом ответил Зисельс.
В комнате, облагороженной купеческим буфетом и не связанным по цвету и стилю книжным шкафом без книг, кроме стола и стула, на котором восседал хозяин кабинета, больше ничего не было. Так что присесть мне не предложили.
— Гражданину начальнику, конечно виднее. Только у меня наряд-допуск на проведение проводки и подключение комнаты кислородной станции, — доставая из портмоне сложенный вчетверо листок, сказал я. — А тут чёрным по белому: улица Малая Мещанская, 14. Специализированный сортировочный госпиталь 1748. Утром с Редутного дома на подводе кабель привезут, так нам бы переночевать да и подхарчиться, стало быть.
Бросив оценивающий взгляд на мой подбитой овчиной бушлат, не вставая из-за стола, он протянул руку, намереваясь ознакомиться с документом.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
