— Равновесие. Ты понимаешь значение этого слова? Весы, равное положение их чаш, наполненных извечной тьмой и извечным светом. Без них не может существовать ни жизнь, ни смерть. Только через умирание возможно рождение, только через разрушение возможно созидание, только через тьму, ненависть и горе мы способны познать свет, милосердие и любовь. Только так, и никак иначе.

Даже не заметив смену облика, Рожденный Светом расхаживал перед замершим Ивариэлем, не задевая полой своего одеяния теплых волн Матери. Он держал в руках весы тонкой работы, чьи чаши из прозрачного хрусталя до середины были наполнены молочно-белой и густо-черной жидкость. Они, образуя идеальное равновесие, застыли, словно не обращая внимания на движения эльфа. А тот, внезапно замерев прямо перед Князем, опустился на корточки и, держа весы на ладони, продолжил:

— Вот так должно быть в идеале, равенство Света и Тьмы в мире Соррена. Но так не было с самого дня сотворения. Сейчас же Тьмы намного меньше, чем Света, все меньше и меньше истинно идущих по пути Мрака. И ты должен это исправить.

— Но почему, почему?— в недоумении выспрашивает Ивар.— Разве это плохо, прародитель, что меньше в мире злобы и лжи, коварства и ненависти, меньше идет войн и меньше льется крови? Разве это не то, к чему мы должны стремиться? Чтобы в мире вообще не было Тьмы и страха. Скажи мне, Рожденный Светом, ибо я уже ничего не понимаю...

И прародитель всех эльфов ответил, смотря прямо в глаза своему потомку:

— Ты спрашиваешь "почему"? Неужели ты еще не догадался, Ивариэль? Одно не может без другого. Свет не может без Тьмы, любовь без ненависти, щедрость без алчности, мир без войны, а спасение без убийства. И если слишком мало Тьмы в сердцах теней, то погаснут и лучи солнца!

Мир меняется, искривляя устоявшиеся законы, и Тьма начинает селиться в детях Светлого, извращая их сознание. Сиды селятся в бесплодных пустынях и мертвых лесах, наслаждаясь картинами вечного умирания, гномы разрушают скалы, равняя их с землей, а среди нашего народа рождаются убийцы. Ты и сам об этом знаешь. Скольких отпрысков прекрасных семейств ты отправил к отступникам, скольких эльфов? Тридцать.

Тридцать эльфов научились убивать животных, тридцать эльфов не щадят деревья и вкушают плоть! Тридцать эльфов за полторы сотни лет! И с каждым годом будет все хуже и хуже.

В светло-голубых глазах прародителя была лишь бесконечная печаль. И сердце Князя наполнилось болью.

— Теперь ты понимаешь, мой потомок? Мы обязаны поддерживать равновесие, даже если это будет приносить боль нам самим,— печально заявил Рожденный Светом.— Поверь, я бы не хотел сваливать это на твои плечи, я бы хотел оградить тебя от той Тьмы, что ждет тебя на пути Предательства. Но в ком еще я могу быть уверен? У кого хватит сил не свернуть? Я не знаю никого, я не знаю даже, смог бы это сделать я сам.

— Так почему ты веришь, что это под силу мне? Я ведь намного, намного слабее тебя, Рожденный!

Ивариэль смотрел на поднявшегося прародителя снизу вверх, и не сразу заметил в его глазах прозрачные слезы, стекающие по белоснежным щекам на мятый воротник рубашки. И такая печаль и боль плескались в его прозрачных глазах, что Князь замер, неспособный пошевелиться, не в силах отвести взгляд. Очнулся он только тогда, когда его обняли теплые руки и, прижав к себе, Прародитель эльфов и Рожденный светом еле слышно прошептал:

— Потому, что в тебе тоже есть Тьма.

Вот и думал сейчас Первый Князь о прощальных словах своего деда, думал и ужасался. Ужасался своему спокойствию, отсутствию презрения и ненависти к этим преступившим законы Светлых Богов. Он улыбался им не менее искренне, чем мог бы улыбаться своим "чистым" подданным, он не боялся их грязи. И он окончательно успокоился.

"Да, Рожденный был прав — я справлюсь с этим. Возможно, Тьма действительно уже дала ростки в моем сердце". Ивариэль улыбался, радостно и открыто, больше не чувствуя гнета неуверенности. Да, ему еще будет и больно, и стыдно за свой путь, но выбор сделан, и у Князя хватит сил пройти его до конца.

Внезапно эльф, встретивший его у ворот, остановился, склонившись перед вышедшим из высокого дома мужчиной.

Он был необычайно высок. На целую голову выше далеко не низкого Князя. Длинные прямые волосы, перехваченные на лбу тонкой веревкой, спадали на грудь и спину, а короткая неровно подстриженная челка ложилась на лицо, немного скрывая удивительно темные изумруды глаза. Его лицо, под стать любому из Старших Родов — настолько утонченными и хрупкими были черты изгнанника, — несло на себе печать Тьмы: бледные губы привычно искажались в презрительной усмешке, а глаза горели, тем огнем, что свойственен лишь диким лесным хищникам.

Князь не мог вспомнить лица этого отступника, а это значило, что он не был изгнан в его правление. Но и не похоже было, что такой зверь мог вырасти в этой деревни, нет. Уж слишком его одежда отличалась от одежд прочих эльфов в этой деревне — словно в насмешку сшитая в точности как наряд высшей знати светлых эльфов. Вот только длинное одеяние было оторочено мехом, а сложные узоры были вышиты кожаными шнурками. Высокие сапоги из мягкой кожи и перчатки им в масть — все было в точности как у самого Ивариэля, только в темных тонах.

И одежда, которая на Князе казалась сотканной из света и молодой весенней травы, делала главу деревни отступников еще больше похожим на зверя. Что ж, столь явная ненависть к "чистым" собратьям могла быть только у изгнанного двором и Князем, что значило, что этот эльф был намного старше, чем Ивариэль. А судя по вечности, таящейся в глубине глаз, он мог быть только из Первых Убийц.

Наверное, еще месяц назад, Первый Князь заледенел бы от ужаса и отвращения к одной из самых страшных сказок Народа Лесов, но сейчас лишь смутный огонек удовлетворения шевельнулся в душе Ивариэля. Какая-то часть его радовалась, что в этом пути за спиной Князя-отступника будет такая сила. И, видимо, какая-то часть этих мыслей вырвалась на свободу, потому как на лице Убийцы погасла насмешка, и появилось что-то очень похожее на удивление.

Князь немного грустно улыбнулся своим мыслям, не глядя в лицо древнего эльфа, а когда снова поймал взгляд, проблеск чувств опять скрылся за насмешливой бездной. Ничуть не стесняясь, Ивариэль поклонился и произнес, стараясь, чтобы голос звучал достойно:

— Я — Первый Князь Ивариэль Аль'Ириус. Да будут дни твои долгими, Глава отступников...

— Я — Ацериэль Ал'Фатеррия, старейшина этого поселения, и мне плевать сколько ты проживешь.

Ивариэль и не ожидал другого ответа — слишком много ненависти было разлито в воздухе, слишком много Тьмы было здесь. Но он не показал обиду на такое непочтительное отношение. В конце концов, это он сегодня пришел сюда просить, а не они. И его гордость не стоит ни единого гроша в сравнении с тем, что он собирается совершить.

Но он не успел продолжить разговор:

— И что же привело Пресветлого Первого Князя на нашу грязную землю? Или вы заблудились?— ехидничал отступник, показывая рукой на окружающие постройки.— Приглядитесь, это место никак не похоже на княжеские палаты или рощу Священного Ясеня. Не так ли, ребята?

Конец фразы потонул в громком хохоте собравшихся поглазеть на встречу поселян. Но Ивариэль сдержался, выдержал и это испытание.

— Я пришел просить о встрече.

— Просить? Что же такое должно было случиться в рощах, что бы вы пришли просить что-то у нас?

— Никто не знает о том, что я здесь.

Ацериэль резко замолчал, снова внимательно вглядываясь в черты лица Князя, слово стараясь найти первые признаки безумия, но и этот внимательный осмотр не смог смутить Первого.

— Говори,— наконей, произнес он.

— Я бы хотел поговорить наедине.

— У меня нет тайн от моих братьев, — жестко отрезал старейшина.

— Я же, — Ивариэль ехидно улыбнулся, — не запрещаю всем потом все рассказать.

И спокойно прошествовал мимо растерявшегося древнего внутрь плетеного дома, лишь на пороге обернувшись, и сказав:

— Ну, так что, проведете мне экскурсию?

"Первый раунд за мной, Убийца, и это притом, что все мои тузы по-прежнему в рукавах!"

Войдя внутрь вслед за гостем, Ацериэль снова пришел в себя, и, судя по всему, решил создать максимально неудобную обстановку. Конечно же, исключительно для Князя. Меховые циновки, кожаные коврики и ароматное мясо, стоящее на столе — все это для обычного эльфа непереносимо, отвратительно, но в этот раз невозмутимого старейшину ждало разочарование. Ивариэль не только не упал в обморок от ужаса, но еще и нагло уселся на любимую шкуру эльфа. Но, не выказав ни капли разочарования, Ацериэль продолжил разговор:

— Так все же, чем обязаны?

— Я хочу вам предложить крайне важное дело. Дело, в котором мы можем быть друг другу очень и очень полезны. Вы сможете получить уважение и новую жизнь, а я,— Князь ненадолго замолчал, подбирая слова.— Я тоже кое-что получу.

— Ты полагаешь, что мы должны тебе поверить?— покачал головой Ацериэль.— Ведь мы для вас хуже грязи. Что тебе стоит нас предать? Нас, убийц и святотатцев?

Ивариэль улыбнулся. Все шло, как и было задумано.

— Почему вы должны мне верить? Наверное, потому что я намного хуже вас, ибо я собираюсь предать Свет и присягнуть Тьме, в лице Апостола Врага, пришедшего на Соррен.

И, подхватив с деревянного блюда кусочек истекающего соком мяса, Князь отправил его в рот.

Город у Четырех Путей,

Ренеске Сангус'Синис

Рене стоял на небольшом балконе Дома Советов и скучал. Как давно он не испытывал этого чувства. Как давно и как недавно. Он нисколько не жалел о своем знакомстве с полукровкой-драконом — настолько насыщенными его дни не были уже очень и очень давно. Единственное, о чем он жалел, что их знакомство окончено.

Когда Кантаре ушел, тихонько притворив за собой дверь, его друзья еще долго сидели, не в силах произнести ни слова. За два дня этот парень так сильно въелся в их жизнь, что никто из сидящих за столом не мог понять, как такое возможно — легкомысленного барда нет рядом.

Да, они просто сидели и молчали, стараясь не мешать соседу. И еще потому, что больше не было о чем разговаривать. Когда Кантаре был рядом, его смех, шутки, песни связывали таких разных людей и нелюдей, а теперь, когда он ушел, только-только налаженные отношения начинали расползаться гнилыми нитками.

Первой их покинула Фурии, убежав на кухню помогать поваренку, внезапно оставшемуся без наставника, затем и Джайрин со своим невозмутимым сидом ушла "поточить меч". А Рене с Кэссом, выйдя из таверны, сразу же направились к Дому Совета, на балконе которого вампир и находился в этот час.

Все стало по-прежнему, так почему же на душе у Ренеске было так тяжело? Почему? Потому, что не будет так весело? Потому, что, вампир это чувствовал, рядом с ушедшим парнем всегда будет столь желанная Рене, кровь?

Потому, что он... беспокоится?

Сзади слышен тихий звон подкованных каблучков очередной купеческой дочки, что начитавшись дешевых романов, бежит предложить ему свою шейку. Бр-р-р... Вампир никогда не мог понять, почему эти дурочки так стремятся умереть? Нет, иногда он начинал подозревать, что от него хотят чего-то другого, но все никак не мог сообразить чего именно — на прямые вопросы все почему-то краснеют и спешно ретируются. Разве они не знают, что вампир не способен остановить себя, почувствовав вкус сладкой крови? Что она для них действует как пол литра гномьей водки на молоденькую человечку? Неужели, не знают?

Вот и сейчас красивая белокурая девушка, кажется, дочь крупнейшего поставщика тканей в этих краях, мило смущаясь, начала очередной бессмысленный и скучный разговор о погоде:

— Господин посол, вам не кажется, что закат сегодня особенно красив? У нас говорят, что если солнце садится огромным алым диском, то где-то пролилась кровь... -хрипло, с придыханием и намеком говорит она, а затем выжидающе глядит на застывшего изваянием Рене. Тот, словно не слыша монолога девушки, стоит, немигающим взглядом провожая диск. "Неужели, он опять куда-то вляпался?"— проносится быстрая мысль в его голове, вместе с воспоминанием о веселом полукровке.

Девушка, ничуть не расстроившись полным игнорированием со стороны гостя, продолжала нести какую-то чушь своим необычайно громким голосом, заставляя Рене морщиться от боли. В его голове уже начали появляться мысли насчет того, чтобы таки исполнить просьбу девушки. А последствиями в виде свежего трупа займется Прах — пусть будет не слишком живой, зато молчаливой. В результате они сделают доброе дело всем— и родственникам, и знакомым, и, особенно, будущему мужу. Видимо отвратительное настроение гостя заметил сам хозяин приема, так как немедля появился из-за соседней колонны. Небрежным жестом отозвав болтушку, он подошел к послу сам. Постоял. Помолчал. "Какой, однако, хороший человек!" — подумал Рене, глядя на старика.

Глава Совета же, явно не зная как начать разговор, смотрел на вампира тяжелым взглядом. Потом, словно вспомнив, что-то важное, хлопнул себя по лбу и пробормотал:

— Точно-точно! У меня же для Вас, господин посол, письмо есть...

Порывшись во внушительных карманах, седовласый человек достал аккуратный черный конверт, запечатанный белой печатью Главы Рода Охотников. Глаза вампира удивленно расширились — он никак не ожидал, что послания ему придут так быстро. Обычно, послу дается как минимум полгода, что бы завести подходящие знакомства, занять определенное место, и только по прошествии этого срока приходят задания о добыче определенной, интересующей Совет, информации.

Взяв из смуглых рук послание, Рене, скомкано извинившись, отошел в сторону, и с неким волнением сломал печать. Внутри лежал обычный лист, на котором каллиграфическим почерком Главы были начертаны слова, крайне удивившие Ренеске. Настолько, что он не заметил, что "чувствует" практически по-настоящему. Послание гласило:

"Мы, Член Совета Трех, Глава Рода Вестигаторов, Великий Хранитель знаний Библиотеки Терра'Коссини, Алгор Терсус'Паджино, предаем послу нашему, Ренеске Сангус'Синис, наши искренние пожелания чистого пути и хорошей еды, и, решением Совета, повышаем его должность.

Отныне, сын Рода Сангус'Синис, посол Ренеске, становится нашим наблюдателем во внешнем мире, и получает полную свободу в выборе места и времени пребывания.

Совет Трех надеется, что Вы будете достойны оказанного доверия, и не посрамите честь рода Вестигаторов.

Да будет все по воле Матери-Мыши!"

Рене, раз за разом перечитывая короткое послание, не понимал, что происходит. Такие важные решения не принимаются просто так! А значит, что в тот день, когда они с Кэссом предстали перед Советом, все трое Глав уже приняли решение! Так почему же ему не дали этого титула тогда, а сообщили о нем с опозданием? Неужели Совету было важно, что бы он попал именно в этот город? Что же здесь такого важного? И почему теперь его буквально отзывают?