Сердце забилось быстрее.
Ногу! Он не чувствовал ногу!!
Тропов вскрикнул, начал мять больную конечность, и — о чудо! — ляжки, колени, стопу закололо. Он лишь отлежал её. Всего лишь. Надо просто взять себя в руки. Надо успокоиться и подумать о чем-нибудь хорошем. Например, о...
О чем?
Сергей шарил в памяти, пытаясь вспомнить нечто хорошее и доброе из своей жизни. Но хорошее и доброе неразрывно было связано с женой и дочерью. Связано с Кристиной и Анной. И как он ни старался не подпускать воспоминания в измученную душу, но прошлая жизнь все равно прокручивалась перед глазами.
До того как города заполонили мертвяки, он был неудачником. С работой не клеилось. Кому нужен один еще один специалист по пиару, который год как закончил технический вуз на гуманитарном факультете? Ответ: никому. Поэтому ему приходилось существовать за счет родителей. Радовало только одно — он жил от них отдельно, и никто его не пилил. И так бы он и пропал в пучине депрессии, а личность добили бы родительские деньги, если бы не встреча с Кристиной. Он познакомился с ней на улице. Девушка поскользнулась на льду, и Сергей случайно поймал её. Была ли эта любовь с первого взгляда? Как потом выяснилось — нет. Кристина была младше его на два года, училась по иронии судьбы в том же университете, где учился он, но на другом факультете.
Через два месяца сыграли свадьбу. Оплатить женитьбу сына согласились родители.
Сергей не любил Кристину — обожал. Он обожал её голубые глаза, что так согревали сердце. Обожал её губы, которые дарили нежность. Обожал всю её без остатка. Он не мог спорить с ней, не мог кричать. Она для него стала воздухом. Целью в жизни.
...Тропов не подозревал, что пригрел на груди гадюку. Через год после свадьбы Кристина начала пропадать в клубах. Стала изменять ему. А он, дурак, терпел. Любил и терпел. Надо было сразу выгнать эту шлюху с квартиры и забыть. Но он не мог.
Еще через год родилась Анна. И Сергей полностью переключился на дочь, забыв про жену. Ему удалось устроиться на хорошую работу, и денег вполне хватало и на гулянки Кристины, и на воспитание Анны. Так он и жил: утром — работа, его мать сидит с ребенком, вечером — Аннушка, ночью — Кристина. Все-таки это было счастливое время, несмотря на пьянки второй половинки.
В тот день, когда мир съехал с катушек, он собирал Анну в первый класс. Стоял не по-осеннему теплый денёк. Светило солнце, на небе не было ни одного облачка. Линейка в школе закончилась, и он повел Анну в кафе, чтобы накормить от пуза шоколадным мороженным и напоить её любимым вишневым соком. До кафе они не добрались...
Сергей поежился.
Нельзя вспоминать. Семья в прошлом. Он их предал. И точка.
Но из памяти всплывали образы, диалоги...
Не надо!!
...До кафе он с Анной не добрался. Когда он увидел мертвяка, то сначала подумал, что на него несется пьяный бомж. Одежда твари была испачкана в грязи и крови. Лицо напоминало большой синяк. Инстинктивно Сергей закрыл дочку собственным телом и вмазал кулаком существу в лицо. Тот даже не заметил удара. Мертвяк накинулся на него, повалил на землю. Но на счастье Сергея тварь помогли оттащить случайные прохожие. Недолго думая, Тропов повел Анну домой...
Сергей схватился за больную лодыжку и с силой надавил на неё. Перед глазами запрыгали звезды. Удалось подавить воспоминания.
Хватит с него для первого раза.
Вдруг стены, потолок и пол окрасились красным. Сергей от неожиданности схватился за палку, чтобы подняться. Но дом вновь поглотила ночь. Через секунду загрохотало. Затем — вновь красная вспышка, темнота и гром.
Тропов выглянул в окно и не поверил глазам. Ночное небо пронзали красные молнии.
"Это предвестники", — дал о себе знать голос.
Предвестники чего?
"Нового мира".
Очередная красная молния разделила небеса надвое. Сергей готов был поклясться, что увидел нечто огромное, летающее над лесом. Он бросил взгляд на соседний дом. Таню разглядеть в окнах не удалось, но Тропов был уверен, что девчонка сейчас тоже наблюдала за молниями и тряслась от страха.
"Продержись один день. И тогда ты сможешь отомстить этой малолетней суке. Всего один день".
А нога?
"Ты все увидишь. Продержись!"
С очередным ударом молнии пришел дождь. Крупные капли застучали по стеклу, по шиферу.
Ночь обещала быть долгой и тяжелой.
Седьмой
Он попытался закричать, но голосовые связки не слушались. Он попытался пошевелиться, почувствовал, как тело остывало на чем-то бесконечно холодном. Тепло вытекало из него и растворялось в окружающей тьме. Он не сдавался и искал выход из сложившейся ситуации. Но мысли вязли в холоде, цеплялись друг за друга.
...Всплеск... Дикий лес... Аанг... Кукуксы... Дневник... Золотые многоножки... Червивый король... Кивир...
Кивир...
Сердце стучало быстро-быстро, разгоняя тепло по сосудам. Тук-тук-тук. Седьмой много читал про сердце. Правый желудочек, левый желудочек, правое предсердие, левое предсердие, легочный ствол, аорта, нижняя полая вена, верхняя полая вена, легочный ствол... Зачем столько слов, чтобы описать работу одного органа? Можно всего лишь слушать, как удары отдаются в груди и висках. Тук-тук-тук. Но вот сердце запнулось, боль иглами пронзила тело. Левый желудочек надулся как пузырь, лопнул, и сердце разорвалось.
Больно первые две минуты, а потом тело становится частью тьмы. Или тьма становится частью тела, это как посмотреть.
Седьмой не умер. Он еще здесь, в зловещей чернильной темноте.
Кивир же ослепил его? Тогда почему сердце разорвалось?
Седьмой не верил, что умер. Он ослеп. А так он еще живой, валяется на полу в бреду. Кивир же говорил...
Но вот во тьме блеснула звездочка, а затем — еще и еще. Некоторые из них расширялись, некоторые наоборот становились меньше. И все они меняли цвет. То краснели, то синели, то желтели.
Калейдоскоп смерти.
Одна из звезд погаснула, но, умирая, испустила голубоватую дымку, что паутиной расползлась по тьме. Не по тьме, поправил себя Седьмой, скорее по звездному небу.
Дымка расползалась, поглощая одну колкую точку за другой. По её поверхности плясали желтые молнии. Седьмой понял, что летит с умопомрачительной скоростью к звездам. Вокруг него плясали галактики, пронзали туманности пульсары, черные дыры пожирали пыль и планеты, рассекали пространство астероиды. Седьмой хотел остановить свой безумный полет, но не знал как. Он нёсся по космосу, проходил сквозь молнии, нарушал все законы физики. Для него больше не существовало преград. Но он отдал бы всё за то, чтобы вновь оказаться на Земле. Пусть даже мертвым. Вот только отдавать было уже нечего...
Ни тела, ни души.
Он дух. Нежить.
Порой он видел чудовищ: черепах размером с планету, многоножек, которые извивались в туманностях, гигантских мух и тварей, похожих на Крылатых, что заглатывали галактики. Монстры сменялись в бешеном темпе и лучше разглядеть их не удавалось. Седьмой смирился с тем, что он не может управлять полётом.
Тишину космоса разорвал вопль. Он оказался настолько чудовищным, что если бы у Седьмого были барабанные перепонки, то они бы лопнули от такого напряжения.
- ПОКОРИСЬ! - Голос низок, с такими властными нотками, что Седьмой готов выполнить любое приказание. — ПОКОРИСЬ ИЛИ УМРИ!
Седьмой согласился покориться. Выбора все равно не было. Умирать среди газовых гигантов и белых карликов — безумие.
Полёт прекратился. Седьмой застыл перед черной дырой. Он мечтал закрыть глаза, чтобы не видеть ту бескрайнюю бездну, развернувшуюся перед ним. Он находился перед абсолютной тьмой, перед самым наглядным доказательством существования зла.
- ТЫ ВЕРУЕШЬ В БОГА? — спросил голос.
Седьмой поймал себя на мысли: как звук распространяется в вакууме? Родилась надежда на то, что всё это ему только снится.
- ВЕРУЕШЬ?
Нет. Вспомнились Норовые места. Местные верят в бога. У каждого из них в доме есть место, где можно помолиться. Надежда на прибитого к кресту боженьку — примета нового времени. А как не поверить, когда из земли вылезают твари с ростом с человека, а из леса появляются Крылатые?
- Я ТВОЙ НОВЫЙ БОГ. А КИВИР ЧАСТЬ ТЕБЯ.
Из черной дыры на Седьмого взглянул гигантский глаз. Этот взгляд придавил его. Зрачок размерами в триллионы триллионов километров следил за тем, что творилось в космосе.
- ТЫ ГОТОВ ВЕРНУТЬСЯ ОБРАТНО?
Да, решил Седьмой. Он готов. И согласен молиться хоть левой руке, лишь бы вновь оказаться у себя дома.
Некая сила потянула его назад. Гигантский глаз начал уменьшаться, вновь закрутились в вихре звезды, пояса астероидов, пылевые и газовые скопления. Пришло понимание, что за возвращение придется платить. Вот только чем?
Седьмой решил, что пока не стоит думать об этом.
Звезды погасли, вокруг вновь была лишь тьма. Седьмой хотел услышать, как сердце вновь стучит в груди, хотел почувствовать, как тепло возвращается в тело, но ничего не происходило.
* * *
— Просыпайся, — шептал голос.
Превозмогая боль в теле, Седьмой попробовал открыть глаза, но на веки словно прицепили пудовые гири. Через мгновение пришло понимание, что монстры Кивира ослепили его.
— Просыпайся. — Шепот был и настойчивым, и мягким. Так бабушка будит любимого внука по утрам. — Седьмой, просыпайся.
Что-то шелестело рядом с Седьмым, но вот что конкретно — непонятно. Может, листья на ветру. Однако этот звук успокаивал, помогал проснуться. Казалось, он обволакивал тело, даря умиротворение. Хотелось даже вздохнуть полной грудью.
— Открой глаза, человек.
Седьмой не понял, как он сможет это сделать. Но он вновь попытался поднять веки, и ему это удалось. Глаза ослепило от ярких лучей. Силой воли Седьмой не дал им закрыться, чтобы привыкнуть к свету. Прошло немного времени, и он удивился тому, что луна светила так колко, так броско.
Вокруг была настолько чернильная тьма, что даже месяц не мог прогнать её. Сколько не вглядывайся, но ничего не разглядишь. Из тьмы то и дело доносились разнообразные звуки: уханье, оханье, шелест, плач.
Оглядев себя, Седьмой обомлел. Кисти рук были прибиты к деревяшке. Из ран, пузырясь, капала кровь. Ладони почернели, пальцы скрутило в узел, они напоминали мясистых червей. Шляпки гвоздей блестели при свете луны. Лодыжки тоже оказались прибитыми к колу, что торчал из сухой безжизненной земли, но кровь из них не шла, хотя кожа приобрела синюшных оттенок.
Седьмой всхлипнул. Его прибили к кресту! Он хотел было закричать, но из горла не вырвалось ни звука — слабость еще не прошла.
— Смотрите! Он очнулся! — донесся из тьмы шепот. — Человек проснулся!
Сотни тоненьких голосков принялись повторять радостную новость и гоготать:
— Очнулся! Очнулся! Человек очнулся!
Тьма отступила, и Седьмой разглядел перед собой яму в несколько метров в диаметре. Голоса доносились оттуда. В трёх шагах от нее валялась лопата. Древко измазали в какой-то серо-бурой слизи, но вот сталь блестела от чистоты. Разглядеть, что творилось в яме не получалось. Слишком глубокая она оказалась.
Шелест усилился, и из ямы показалась детская головка. Глаза младенца блестели, а губы были сложены в улыбке. Кожа лоскутами висела на сморщенных щеках, изо лба тянулся отросток, походивший на щупальце осьминога. Густые волосы падали на худенькие плечи.
— Ты живой? — спросил ребенок. Голосок был тоненьким, слабым.
Седьмой не ответил. Он напряг руки в попытке вытащить гвозди из деревянной перекладины, но боль, расползающаяся от ран, казалась невыносимой.
Ребёнок чуть склонил голову, облизал губы.
— Так ты живой? — повторил он и вылез ямы. Его ножки походили на цыплячьи, живот ввалился, на груди можно было пересчитать все ребра. На шее, ритмично пульсируя, вздувались вены. Правую ручку уродовал глубокий разрез, в котором копошились белёсые черви. Пальцы были настолько длинными, что касались земли.
Сердце Седьмого затанцевало ламбаду. На лбу выступили капельки пота. Он попробовал заговорить с тварью, походившей на младенца, но голосовые связки не слушались.
— Ты не можешь говорить?
Седьмой кивнул.
Младенец улыбнулся, оголив ряд кривых, но острых зубов. Каждый его шаг поднимал клубы пыли.
— Он-не-может-говорить-он-не-может-говорить-он-не-может-говорить, — затараторили голоса в яме.
Подойдя к кресту, ребенок провел пальцем по лодыжке Седьмого. Кожа младенца оказалась шершавой и неприятной на ощупь. К тому же — холодной, как лёд. По телу Седьмого побежали мурашки.
Черт! Он совершенно не понимал, где находится и что происходит. Его же ослепили! Но глаза отлично видели.
Тогда яма и младенец снятся ему?
Прикосновение твари было таким реальным...
Младенец дотронулся до гвоздя, а затем резко выдернул его из плоти Седьмого. Из раны хлынула кровь. Она стекала по кресту, в лунном свете напоминая вязкое варенье, впитывалась в сухую безжизненную землю. Тварь высунула длинный, разрезанный надвое язык и принялась облизывать гвоздь.
От боли у Седьмого потекли слёзы, оставляя на измазанных в грязи щеках дорожки. Он мечтал умереть, потому что не заслужил таких страданий.
— Ты ненастоящий человек, — заявил младенец-урод, чмокая и облизываясь. — Твоя кровь порченная.
С этими словами он вскинул правую руку. Седьмой сжался, подумал, что сейчас монстр попытается проткнуть его, но младенец продолжал просто стоять. Потом на ладони с чавканьем открылся глаз. Зрачок на фоне красной радужной оболочки пугал белизной.
— Я могу освободить тебя, — прошептал ребёнок. — Но ты ненастоящий.
— Ненастоящий-ненастоящий-ненастоящий, — донеслось из ямы.
Седьмому было все равно. Он хотел лишь, чтобы боль прошла. Чтобы появилась возможность мало-мальски соображать.
Младенец припал к земле, а потом прыгнул на горизонтальную перекладину креста. Но он не спешил выдергивать гвозди. Он гладил плечи Седьмого, слизывал соленый пот. Язык монстра был таким же шершавым как и кожа, но при этом ещё и склизким.
— Ты точно хочешь, чтобы я освободил тебя?
Седьмой кивнул... и почувствовал, как гвозди с хрустом вылетели из кистей, как тело на миг потеряло опору, а затем последовал удар землю. Мышцы дрожали от напряжения. В голове крутилась только одна мысль: надо убегать. Но младенец вряд ли отпустит его.
Что тогда делать?
Из ямы появилась еще детская головка. У этой тоже кожа была сморщенной, изо лба тянулся отросток, но вместо носа зияла дыра.
— Кто твой хозяин? — Голос у головы оказался низким и властным.
— Ты тупой? Он же не может говорить! — возразила тварь, что выдернула гвозди. Она подошла к Седьмому, присела и принялась гладить ему спину, что-то нашептывая.
— У него должен быть хозяин.
— Думаешь?
— Знаю!
— А если нет?
— Тогда мы можем взять его себе. — Голова из ямы ощерилась. — Он ведь все равно уже не человек. Да он сдох вообще!
