Игры в вечность

— Где Лару? — крикнул он Утнапи, — найди ее и спрячь, бабочки наверняка захотят добраться!

Стараясь не упускать из виду парящую над головой бабочку, Эмеш огляделся по сторонам.

Поблизости других черных тварей не было!

Черт! Наверно он уже начал привыкать к таким вещам, или может просто ожидал чего-то подобного. Только увиденное его даже не испугало. Над пустыней двигалась огромная колеблющаяся черная туча. И не было никаких сомнений в том, что это такое.

— Ну что, постреляем? — весело, почти беззаботно предложил Думузи, его тон жутко раздражал. — Только поаккуратней, Сар, меня не спали заодно. Хорошо? Ты их легонько, вот так.

Думузи одним точным движением поджег кружащую над головами бабочку. Даже пепла не упало на землю, ветер подхватил и унес его прочь. Потом подмигнул, довольно потирая руки. Эмеш заскрипел зубами. Отвечать не хотелось, просто кивнул.

Постарается, аккуратно, а если и заденет — не велика потеря.

Туча приближалась, словно росла на глазах. Скоро уже можно было различить крошечных черных существ. Эмеш сделал глубокий вдох и приготовился к бою. Надо собраться, почувствовать огонь на кончиках пальцев. Надо точно, аккуратно. Да уж, если сейчас так же, со всей дури, то надолго его не хватит. А бабочек вон сколько! Слишком много. Как они себя поведут?

Тяжелее всего далось ожидание.

Туча приближалась, стремительно, целенаправленно, словно чуя врага. Нужно было просто стоять и ждать. Нервы натянулись до предела, ведь никто не знал, что будет когда черная волна накроет деревню. Будет ли тогда смысл сражаться? Или сейчас сбежать, укрыться?

Будет смысл! Некуда бежать.

Впервые сорвавшись с кончиков пальцев, огонь больно обжег ладони, Эмеш охнул, испугавшись — как же теперь? Как же он будет снова и снова? Ведь самому больно! Ничего, чуть придержать, не с такой силой, тише, точнее.

Ничего, второй раз было легче. А третий... да когда тут вообще об этом думать, гори оно огнем!

Древние инстинкты волной захлестнули разум — выжить и убить врагов, во что бы то ни стало! Еще и еще! А уж обожженные ладони как-нибудь потом, не до них.

Голова кружилась с непривычки, когда потоки божественной силы лились сквозь тело, пронзая насквозь, вырываясь наружу яростным огнем. А ведь красиво! Демоны их раздери! Если бы не было так страшно, Эмеш бы успел восхититься непередаваемым зрелищем — ослепительное пламя рассекает черные тучи.

Море бушевало, накатываясь на врага девятым валом, ревел ветер, грозя разорвать на куски. Они с Думузи стояли спиной к спине, в кольце огня, прикрывая друг-друга, когда-то друзья, когда-то враги, не давая смерти подбираться слишком близко.

Но бабочек много, Эмеш больше всего боялся, что выдохнется раньше, чем они закончатся. И тогда уж точно конец. Если он не умрет сразу, то его убьют потом, чтобы не дать заразе распространяться. Убьют вместе с Утнапи. Ничего... Плевать! Об этом он будет думать потом. Сейчас нельзя об этом. Он и так слишком долго, для человека, топчет эту землю. Он все равно никогда не сможет вернуться домой, он это знал, сам не зная откуда.

Снова и снова с ладоней срывался огонь. Прицельно и не очень — что толку целиться, когда даже неба нельзя разглядеть. Огонь, дым, пепел, мечущиеся в воздухе черные тела смешались в одно целое, он уже не различал ничего вокруг, он даже не мог бы с уверенностью сказать касались его бабочки или нет. Он просто не мог сейчас об этом думать. Ни о чем не мог думать.

Еще немного, и силы закончатся, вот уже вспышки стали слабее, перед глазами плывут круги. Еще чуть-чуть, и туча накроет его с головой. Еще...

И вдруг, словно по команде, бабочки взмыли в небо, исчезли где-то там, так стремительно, что Эмеш даже не успел понять что к чему.

Какое-то время он еще стоял, пошатываясь, глупо озираясь по сторонам и плохо понимая, что произошло. Потом, когда напряжение начало спадать, Эмеш испугался, что потеряет сознание и рухнет прямо здесь, на площади. Он израсходовал слишком много сил, теперь дрожали руки и кружилась голова.

Отыскал глазами Думузи, тот сидел на земле и был не в лучшем состоянии.

Утнапи стоял на пороге дома, растерянно глядя бабочкам вслед. И улыбался.

Ладно. Все. Хватит.

С трудом передвигая ноги, Эмеш проковылял мимо него, и рухнул в кровать.

— 11

— Господин!

Тизкар обреченно вздохнул — и кому неймется? Ночь на дворе, он только кое-как разделался с делами, только блаженно растянулся на кровати, надеясь спокойно поспать, хоть несколько часов до рассвета. А тут опять.

Махнул рукой.

— Пусть войдут.

Последние несколько дней были сплошным кошмаром, сумасшествием, его дергали, таскали в разные стороны, то одни, то другие. Одни требовали во что бы то ни стало вернуть Атну, другие настаивали, чтобы Тизкар объявил себя полноправным царем, а тот бывший, что поссорился с богами, недостоин даже пыли у его ног, третьи настойчиво и упрямо предлагали своего царя.

Говорили, что царь добился милости богов и вернется. Говорили, что это Тизкар, став царем, вернул милость богов. Говорили... сил больше не было слушать их болтовню. Но не скрыться. Конечно, со временем все уляжется, вернется в привычную колею, но до этого надо еще дожить.

Прошения, требования, доносы, советы — сыпались на него как из рога изобилия, и днем, и ночью, умудряясь без спросу проползать даже в личные покои. Тизкар изо всех сил старался держаться, и сейчас, как никогда раньше, завидовал Атну — там, где царю достаточно было лишь взгляда, одного слова, — ему приходилось кричать и доказывать, бегать и стучать кулаком о стол. Уже все горло сорвал, все руки отбил. А толку?

На этот раз явились жрецы.

Важные, расфуфыренные, преисполненные собственного достоинства дармоеды. Они взирали на Тизкара, и взгляд их ясно говорил "ай-яй-яй!". Да, именно так, и ничего больше, сами жрецы красноречиво молчали. Толку от жрецов было мало, одни расходы, жертвы храму... блеск и пляски официальных церемоний.

Раньше царь всегда договаривался с Лару наедине. А сейчас Тизкару было плевать. Лару не приходила к нему... Хорошо... как бы он с ней? А ведь как новый царь он должен...

Ладно, об этом потом. Тут явились жрецы, стоят, ждут.

— Что вам надо? — потребовал Тизкар.

Жрецы переглянулись.

— Плохо! — поведал Уанна, маленький костлявый старичок в красном балахоне. — Боги не отвечают. Небо гудит.

Это голова у него гудит, а не небо! Так гудит, что у этих жрецов отдается. Хочется прогнать.

— И что это значит?

Разогнать их всех хочется.

Уанна глубокомысленно развел руками — мол, ты ж почти царь, вот и думай. Тизкара он явно недолюбливал, и смотрел сейчас, едва заметно ухмыляясь, не упуская случая надменно сверкнуть маленькими голубыми глазками. Свернуть бы ему шею!

— Что вы хотите от меня?

— Мы пришли сообщить, — многозначительно вздохнул, — мы думаем, царю стоит знать.

Еще бы царю знать не стоило! И именно сейчас, посреди ночи!

В этом месте Тизкар не выдержал, шагнул вперед, схватив жреца за грудки, тряхнул что есть силы, и, пожалуй, вышиб бы из него дух, если бы не почувствовал чье-то присутствие за спиной. Не увидел, не услышал, а именно почувствовал, и даже не оборачиваясь и не слыша голоса, он мог бы точно сказать.

— Оставь его, — это был Мелам, советник царей. — Он сказал, а ты выслушал, теперь пусть он идет, а ты думай.

— Я уже устал думать, — Тизкар зашипел, нехотя разжал руки.

Оказавшись на свободе, Уанна мгновенно подобрал полы длинной одежды и пустился прочь, с завидной для своего возраста прытью. Остальные, не задумываясь, последовали его примеру.

— Сядь, Тиз, думаю, нам стоит поговорить.

И Тизкар сел, тяжело вздохнув, обхватил голову руками. Говорить не хотелось. Что толку говорить?

— Я так устал... скорей бы царь вернулся.

— Атну не вернется, — сказал советник. — Теперь ты царь. Тебе придется справляться самому.

— Не вернется? Откуда ты знаешь.

— Знаю.

Сказал так, что нельзя было усомниться — он знает, наверняка. Тизкар крепко зажмурился, судорожно сглотнул вставший в горле ком. Как же так?

Теперь, значит, навсегда.

Он не знал, что делать. Мелам смотрел на него.

— Там пришел Кинакулуш, пастух, — произнес медленно, — говорит, брат нашего Илькума. Говорит, видел царя.

— Видел царя? Где он?

— Царь ушел в Тат-Фишу.

Тизкар шумно выдохнул, покачнулся, без сил привалился к стене. Да, он же с самого начала знал, что так будет. Что это навсегда. Он вдруг поймал себя на мысли, что не царя жалеет, оставившего этот мир, а себя — оставшегося. Многие бы все отдали, лишь бы оказаться на его месте — месте царя, а он пугается, мучается, не знает, как быть. Он не привык стоять впереди. Не привык отвечать за все.

— Атну обменял свою жизнь на жизнь Златокудрой.

Тизкар кивнул, наверно это имеет какое-то значение, но только не сейчас и не для него. Что бы там не сделал царь, он их оставил.

Мелам не спеша, обстоятельно, рассказал все, что узнал от Кинакулуша.

Пастух побывал в доме великого Эмеша, и рассказывал необычные, странные вещи. Впрочем, может быть все это неправда, может быть выдумки пастуха. Однако, он действительно оказался братом Илькума, знал где нашего стрелка искать, знал много всяких подробностей, и судя по всему действительно встречался с Атну. Но вот было ли правдой то, что он видел бога? И имеет ли это хоть какое-то значение.

Не имеет — сказал Мелам. Наверное так...

Пастух еще говорил про каких-то демонов, которые вот-вот разнесут мир на части. Что за демоны? Даже боги бессильны. Боги собираются просто уйти в какую-то свою далекую запредельную страну, оставив их одних.

Значит, демоны? Значит, миру скоро конец.

— Возможно, первыми будут не демоны, — тихо сказал Мелам.

— Что это значит? — Тизкар поднял на него глаза.

— Небо гудит, — вроде бы старый советник повторил слова жрецов, но в его устах они имели иное значение... или просто казалось. — Может так случиться, что небосвод скоро треснет, разлетится на куски.

— Скорей бы, — буркнул Тизкар, с ужасом понимая, что ему все равно. Конец света очень удачно избавит его от всей этой глупой беготни, больше никому ничего доказывать не придется. Вот сейчас бы треснул небосвод, обрушился бы на него, демоны бы налетели... и ничего, и даже не вздохнул бы, жалея. Устал.

Наверно, это неправильно.

Наверно, надо что-то делать, он же царь, он должен... Хотя, что он может? Держать небосвод руками? Или, когда тот взорвется, закрыть собой людей, как когда-то, не задумываясь, закрыл царя.

Мелам покачал головой. Это были еще не все новости.

— Урушпак готовит корабли, хочет воевать. Что будешь делать?

Словно это теперь имело какое-то значение. Небо рухнет и накроет Урушпак с его кораблями, да и Аннумгун заодно. Плевать!

Что он будет делать? Невольно вздохнул с облегчением и пожал плечами.

— Сражаться.

Сражаться он умел, это было просто и понятно. Тизкар почти счастливо улыбнулся — вот и дело нашлось. Простое, ясное дело, ни дворцовых интриг, ни страшных демонов, гори они огнем! Очень даже удачно сейчас — война отвлечет от прочих забот. Небо, если оно так хочет, может трескаться, а он просто будет делать то, что должен. И не думать ни о чем.

Это так просто.

До конца.

Он умеет.

* * *

— Про небо и демонов чтоб никому, понял?

Этана на мгновение задержался, качнулся, и снова принялся мерить комнату широченными шагами, от стенки до стенки.

— Понял, — сказал он.

— Начнется паника раньше времени, и считай — все.

— А так, Тиз? Не все? Есть надежда?

В его голосе надежды не было точно.

— Посмотрим.

Кивнул — ладно, посмотрим. Что ж еще остается, кроме как стоять и смотреть, если даже боги бессильны. Впрочем, может быть это все не правда? Мало ли что болтает какой-то пастух. Мало ли что болтает Мелам.

Надо готовиться к войне, а там будет видно.

Тизкар отвернулся, прикрыл глаза. Временами думалось — есть ли смысл в войне, зачем убивать друг-друга, если победителя все равно не будет? Но что тогда? Лечь на землю, уйти, отстраниться и позволить воинам Урушпака взять город? Ведь они за этим придут, они не знают о демонах. Могут и не знать, ненависть слепит им глаза. И тогда? Увидеть золото и пурпур в руинах, смешанных с грязью? Да никогда! Пока еще жив — он не увидит этого. Никогда! Ему хватило Майруша.

Эх, сотник майрушский, отчаянный Мессилим в покореженных доспехах, залитых кровью, как мы похожи сейчас. Только хватит ли у нас силы и храбрости встать и стоять, несмотря ни на что, подобно тебе. Спокойно стоять, хладнокровно, без страха и лишних проклятий, а не броситься отчаянно на верную смерть, подобно молодому царенышу в дорогих побрякушках.

Ничего, хватит сил. Он проследит, чтоб хватило у всех! За горло схватит каждого, и заставит!

В кузницах уже куются новые мечи и копья, амбары забиты зерном на случай осады — Аннумгун с разбега не возьмешь, у Аннумгуна войска, высокие стены. Новобранцы уже тренируются на полях. Многое сделано, и многое еще предстоит сделать. Он готов к войне, пусть Урушпак приходит, они встретят достойно! Только так, пути назад нет.

Да, он не тот царь, не Атну, и Урушпак не желает трепетать перед ним, как трепетал перед тем царем, не спешит склониться... но это пока. Пока Урушпак еще просто не знает всего, и даже демоны не знают, с кем связались! Ибо он сможет, он справится! Еще не знает как, но должен. Обязан! Потому что выбора нет, и тысячи людей ищут защиты у него за спиной, и не уйти, не пригнуться, уклоняясь от летящих стрел, только стоять упрямо до конца, расправив плечи. Иного пути нет.

Тизкар сам не заметил, как поднялся на ноги, как встал неприступной Аннумгунской стеной, стиснув зубы, зато заметил, как замер вдруг на месте Этана, словно налетевший на эту стену, как пристально глянул в глаза, и как изменилось его лицо. Смятенье, потом...

— Я с тобой, господин! — глухо поклялся буйвол, опускаясь на одно колено, и Тизкар вздрогнул.

Господин! Сегодня он впервые по-настоящему стал царем.

— 12

Там, вдалеке...

Мне снился сон.

Я стою над миром, где-то в небесах, раскинув руки. Я вижу весь мир, от края до края, чувствую его каждой клеточкой тела, его земля — моя кожа, его небо — мои глаза, его реки — моя кровь, его ветер — мое дыханье.

Ноздри щекочет соленый морской бриз, задорно ерошит волосы на затылке, играет зелеными стебельками тростника, бежит дальше, в бескрайние степи, катится душистыми волнами шалфея и мяты, гоняя по коже стада счастливых мурашек. Могучие кедры гудят над моей головой, вторя смолистому дыханию ветра, и сойка — неугомонная птица, трещит без умолку, разнося свежие сплетни — и я рад им всем. Сотни, тысячи и тысячи-тысяч сердец бьются вместе с моим, одной песнью, отзываясь любовью и ненавистью, покоем и тревогой, гордостью и стыдом, надеждой и отчаяньем — я слышу их все, эти тысячи-тысяч, слышу, среди звона кузнечиков и рокота горных рек.