| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— С нами крестная сила! — закричал отец Бенедикт, воодушевившись.
— Ни хуя себе колдовство! — закричала Бонни. — Я тоже так хочу!
— Да я вас всех и так уебу! — закричал дракон.
И напрыгнул на святого Михаила, выставив вперед свои страшные когти. И вонзил один коготь в бедро святого, и дальше началось невероятное.
Сверзился святой с лошади, и стало его тело меняться, и не успел он коснуться земли, как перестал быть человеком и обернулся огромным псом, тем самым, который вчера намеревался загрызть отца настоятеля, и потом его (пса, не настоятеля) весь вечер искали и не нашли. И клацнул пес челюстями, собираясь ухватить дракона не то за руку, не то за ногу, но не ухватил, промахнулся. И напрыгнул дракон на пса повторно, и вонзил когти в его плоть, но прошли они насквозь, не пустив крови и, похоже, ничего не повредив.
— Так вот как разрешается тот парадокс про собаку в раю, — сказал брат Эндрю. — Святой Михаил своему псу как бы одалживает душу на время, и никакого парадокса нет.
Но его никто не услышал.
Пес тем временем извернулся, подпрыгнул и откусил дракону левую руку по самое плечо, перья так и брызнули. Священный посох, неправедно захваченный богомерзким драконом, закувыркался, улетел далеко в сторону и затерялся в высокой траве.
— Как лиса курицу, — прошептал брат Мэтью.
— С нами крестная сила! — повторно провозгласил отец Бенедикт.
И поднялась на дыбы его лошадь, и сбросила наездника, и умчалась прочь. И исчез отец-настоятель в высокой траве — то ли спрятаться решил, то ли от падения дух вышибло.
Откушенная рука дракона задергалась и распалась на три то ли четыре крылатые херовинки, подобные не то голубям, не то летучим мышам, хер их разберет. И затрепетали эти херовинки крыльями, и полетели к дракону, который как раз отпрыгнул назад, разорвав дистанцию боя. И сели они дракону кто на голову, а кто на шею, и растворились в его теле. И выросла из дракона новая рука, и проклюнулись на ней перья, и выросли в мгновение ока до нормальных размеров.
— Неуязвимый, сука, — пробормотал брат Мэтью и скрипнул зубами.
Пес ринулся на дракона и повторно откусил ему ту же самую руку. Дракон изогнул шею, как адский зубастый лебедь, вцепился зубами в песий загривок и вырвал оттуда нехилый клок плоти. И плоть эта была вовсе не окровавленным мясом, нет, это была неясная серая субстанция, очень похожая на...
— Ребята говорили, что когда чернокнижника жгли... — начал Эндрю, но не закончил, потому что Мэтью сказал ему:
— А ну цыц! Быстро валим отсюда! К тому же, мы последние остались.
Эндрю огляделся и увидел, что все монахи уже разбежались, и сверхестественные существа сражаются в одиночестве. Про ушибленного отца Бенедикта, валяющегося без чувств, в тот момент никто не вспомнил.
Битва дракона и пса тем временем приобретала все более комический характер. Когти дракона проходили сквозь плоть пса, не причиняя вреда, а откушенные псом части драконова тела превращались в летающие херовины и снова вливались в это самое тело. И никто не мог одолеть своего противника.
Пес, казалось, не замечал, что битва заходит в тупик. Подобно заводной механической игрушке, он вновь и вновь бросался на богомерзкую тварь, и тщетность всех усилий, казалось, ничуть его не заботила. Он не лаял и не рычал, он просто грыз и рвал тело врага, и облако летающих херовин клубилось вокруг них непрерывно. А вот дракон явно испытывал неудобство от бесполезных телодвижений. С каждой минутой боя он все реже пускал в ход зубы и когти, вскоре он вообще перестал атаковать, а только бегал по кругу, уворачиваясь от песьих укусов, и его сопровождали летающие херовины, порожденные укусами, от которых ему не удалось увернуться. Наконец, дракон устал бегать и вспрыгнул на ту самую ветку, на которой раньше сидел в засаде. Растопырился, как петух на насесте и закричал своим мерзким писклявым голоском:
— Накося выкуси, райский пидорюга!
К этому времени дракон лишился почти всех перьев, но, странное дело, стал от этого выглядеть даже более грозным, чем в полном оперении. Потому что теперь он походил не на петуха-великана, а на двуногого ящера.
— А я теперь знаю, почему в книгах драконов рисуют без перьев, — прошептал Эндрю. — Они же там после боя изображаются.
— Тсс... — прошептал Мэтью, и Эндрю замолчал.
В отличие от остальных монахов, эти двое не убежали с места битвы добра и зла, но затаились в густом кустарнике. Почему — они сами едва бы ответили. Вероятно, из бестолкового любопытства.
— Откуда ты взялся, хуйло мохнатое? — возмущался ощипанный дракон. — Чего молчишь, бессловесная тварь? Хули человеком прикидывался? Ненавижу вас, христианских созданий, нет у вас ни чести, ни совести! Убил бы тебя, мудака, не будь ты неуязвим! Но Фрея сильнее, чем Иисус! Победа будет за нами! Любовь и красота победят! Я выпью твой мозг и сожру твою печень! Убью богомерзкого Роберта и поганого Бенедикта, истреблю в Локлирском уделе мерзкую христианскую веру! Ибо Фрея суть добро, а Иисус суть мерзость! И да будет так воистину!
Завершив эту кощунственную речь, дракон спрыгнул наземь и ускакал прочь. Чудо-пес попытался его преследовать, но безуспешно — превосходство дракона в скорости было подавляющим.
Кусты зашуршали, раздвинулись, и из них показалась рыжая мордашка ведьмы Бонни. Она, оказывается, тоже предпочла затаиться, а не убежать.
— Мелвин! — позвала она. — Мелвин, вернись!
— Мелвин? — глупо переспросил Эндрю.
— Тсс... — прошипел Мэтью и ткнул его локтем в бок.
Пес вернулся. Подошел к Бонни, ткнулся ей мордой в ладонь, позволил почесать загривок.
— Бедненький мой, — сказала ему Бонни. — Покусал тебя гадкий драконище... Что же это за исчадие адское, хотела бы я знать...
Чудо-пес требовательно тявкнул. Бонни вздохнула и сказала:
— Дай отдышаться. Думаешь, легко тебя в человеческий облик перекидывать? Я и в тот раз едва осилила, а тогда я у себя дома была, дома и стены помогают, и травки волшебные...
— Р-р-р, — сказал пес, вежливо, но настойчиво.
— Да как я тебя обращу? — возмутилась Бонни. — Ни талисманов, ни амулетов, ни травок волшебных! Если так невтерпеж, кувыркнись через пень, но не выйдет ни хера, обращение оборотня — ритуал серьезный, это тебе не порчу навести.
— Оборотень, — прошептал Эндрю. — Святой Михаил — оборотень. Ну ни хуя ж себе дела творятся!
— Да тихо ты, долбоеб! — шикнул на него Мэтью. — Увидят — убьют, мы с тобой уже столько тайн узнали, что за одну десятую убивают только так!
— Ой, бля... — огорчился Эндрю.
Чудо-пес подошел к трухлявому пню, на который указала Бонни, и перепрыгнул через него. Ничего не произошло.
— Неправильно прыгаешь, — сказала ему Бонни. — Надо не просто прыгать, а перекувырнуться в воздухе через спину.
Пес нечленораздельно прорычал нечто обиженное. В его интонации явственно читалось, дескать, я тебе акробат и не мифическая обезьяна, чтобы кувыркаться в воздухе. Я, дескать, собака, а собакам такие движения не свойственны.
— Горе ты мое, — вздохнула Бонни. — Ну что с тобой будешь делать... Ну, давай попробуем вместе.
Следующие несколько минут они занимались совершенно безумным делом. Пес вставал перед пнем, припадал мордой к земле, а зад оттопыривал, как сука перед случкой, Бонни хватала его за задние лапы и пыталась перебросить толстую жопу через пень, но ничего не получалось, потому что пес был большой и тяжелый, а Бонни — женщина некрупная, хоть и жилистая. Не хватало у нее сил, пес заваливался то вправо, то влево, и кувыркался не через пень, а через пустое место. Никакого превращения при этом, естественно, не происходило.
— Может, поможем? — прошептал Эндрю.
Мэтью ничего не ответил, только ткнул в бок, дескать, никшни и затаись, коли жизнь дорога.
— Господи, помоги рабе твоей ведьме праведной, — прошептал Эндрю.
Понял, что только что сказал, и начал глупо хихикать. Мэтью отвесил ему подзатыльника. Бонни, очевидно, услышала какой-то шум, замерла и стала прислушиваться. Но монахи затаились, и она решила, что послышалось.
Мудрые люди говорят, что если заниматься каким-нибудь делом достаточно долго и достаточно упорно, то рано или поздно что-нибудь получится. И распространяется это правило не только на обычные повседневные дела, но и на всякую извращенную херню, какая нормальному трезвому человеку не придет в голову никогда и ни за что. Если, например, маленькая рыжая женщина примется кувыркать через пень большую серую собаку, и будет делать это упорно и неустанно, то рано или поздно у нее получится. Так и вышло.
— Фу, наконец-то, — сказал Мелвин Кларксон, отряхиваясь. — Я уже заебался.
— Ты долбоеб неуклюжий, — сказала ему Бонни. — Неужели трудно было помочь мне хоть чуть-чуть? Я тебе не грузчик такую животину ворочать.
— Кувыркательные движения не свойственны собакам, — сказал Мелвин. — А если бы ты не пиздела и не стонала, давно бы уже обратила меня и не устала совсем. Ленивая ты девка, Бонни.
Бонни нахмурилась, уперла руки в бока и сказала:
— Если бы не колдовство ленивой девки, ты бы, мудак, до сих пор по лесам бегал. Так что заткни ебальник и не пизди, а вырасти лучше одежду, чтобы голым не ходить, а то замерзнешь.
Мелвин опустил взгляд и увидел, что голый.
— Не понял, — сказал он. — Бонни, что значит вырастить одежду?
— То и значит, — ответила Бонни. — Ты же оборотень, тебе должно быть похуй что выращивать: шерсть или одежду. Или перья, как этому дракону. Я уже заебалась тебе одежду наколдовывать.
— Но я не умею! — воскликнул Мелвин. — Шерсть — она как-то сама собой отращивается, а управлять процессом я не умею.
— Ну и дурак, — сказала Бонни. — Дракон умеет, а ты не умеешь. Долбоеб.
— А причем здесь дракон? — не понял Мелвин.
— Он тоже оборотень, — объяснила Бонни. — Я смотрела, как вы грызлись, у тебя и у него плоть устроена одинаково, вы однотипные. Только он умный, а ты дурак.
Мелвин насупился и спросил:
— Почему это я дурак?
Он хотел, чтобы вопрос прозвучал грозно, но не получилось. Очень трудно быть грозным, когда ты голый. Вот и на Бонни его попытка не произвела никакого впечатления.
— Ты по жизни дурак, — сказала она. — Ты когда псом оборачиваешься, речь утрачиваешь, а дракон в любом облике разговаривает, как человек. Ты когда дерешься, прешь напролом, как мудак, а дракон соображает, когда надо драться, а когда лучше убежать. А когда дракон отращивает новый член взамен откушенного, он сразу покрывается перьями, а у тебя шерсть растет только там, где ни разу не откусили. Дурной ты оборотень, недоделанный.
— Гм, — сказал Мелвин.
Бонни подошла к нему и потрепала по плечу.
— Не расстраивайся, — сказала она. — Я не в обиду говорю, а чтобы ты понимал. Одежду я наколдую, только сначала лучше снова принять облик как на иконе. А то узнает кто в лицо, не дай бог... Бенедикт, например...
— А что Бенедикт? — пожал плечами Мелвин. — Бенедикт — поп достойный, вменяемый. При других обстоятельствах я бы с ним заключил союз против Роберта-коммунара. Поначалу я, конечно, на Бенедикта зол был, потому что он жесток неимоверно и когда меня в замковом застенке пытали, он такое придумывал, что до сих пор передергивает, как вспоминаю. Я его как впервые увидел после той моей казни, сразу в глазах помутилось, чуть не загрыз. А потом подумал трезво и понял, что не зря мне господь не попустил его загрызть. Потому что Бенедикт, хоть и не святой никакой, а грешник злоебучий, мудак трижды опизденевший, тремя кадилами выебанный... но союзник из него получится вполне достойный. Если бы не дракон... Я Бенедикту собирался открыться, когда Роберта убью. Потому что без него мое повторное воцарение будет непросто легитимизировать. А с ним просто.
— Но ты же богомерзкий еретик, — заметила Бонни. — Тебя на костре сожгли. И не покаялся ты ни хера, до самого конца обвинял Роберта и Бенедикта в грехах и преступлениях, клеветал и кощунствовал нагло и закоренело.
— Клеветал и кощунствовал — это пока в Локлире Роберт сидит, — возразил Мелвин. — А когда в Локлире сяду я, это будет не клевета и не кощунство, а духовный подвиг, типа, пошел на мученическую смерть, но господь не попустил и явил чудо. Поняла?
— Поняла, — кивнула Бонни. Немного помолчала и добавила: — Вон там, в траве, какое-то тело копошится. Не Бенедикт случайно?
— Бенедикт, — кивнул Мелвин и улыбнулся. — Я когда в собачьем теле пребываю, нюх у меня становится ниибический. Я все жду, когда же он храбрости наберется и вылезет, все намекаю, намекаю...
Отец Бенедикт выскочил из травы, как стрела из арбалета. В руках он сжимал чудотворный посох, направленный волшебным наконечником прямо на Мелвина. Выражение лица Бенедикта напомнило Мелвину загнанную в угол крысу.
— Сейчас ты у меня донамекаешься! — завопил святой отец. — Как переебу лучом божьего огня, пиздец тебе настанет немедленно!
Судя по всему, этой тирадой Бенедикт намеревался напугать Мелвина. Но не вышло.
— Дракона ты этим лучом не переебал, — сказал Мелвин. — А Бонни говорит, мы с драконом одинаковые по устройству, правильно я говорю, Бонни?
— Угу, — подтвердила рыжая ведьма.
— Я этой девчонке в колдовских делах доверяю, — продолжил Мелвин свою речь. — Она в колдовстве знает толк. В отличие от тебя, мудака. Так что твоя колдовская палка не поможет тебе ни хера. Кстати, Бонни, ты как думаешь, эта палка божественная или колдовская?
— Никакая, — ответила Бонни. — Там под набалдашником спрятан волшебный артефакт, но не святой и не дьявольский, его Гримпенская нечисть сотворила, а она духовно нейтральна, это всякому колдуну известно.
— Ты чего пиздишь?! — возмутился Бенедикт. — Я этот артефакт лично отобрал у самого дьявола...
Мелвин и Бонни засмеялись.
— Да ты, сука, с нечистой силой сношаешься, — сказал Мелвин. — Сам признался, мудозвон, в присутствии двух свидетелей.
— Да какие вы на хуй свидетели! — воскликнул Бенедикт.
— Да я не о себе, — сказал Мелвин. — Вон в тех кустах прячутся два монаха. Вылезайте, братья, и свидетельствуйте, пока вам пиздец не пришел.
Бенедикт крутанул посохом, и Мелвин быстро крикнул:
— Отставить вылезать!
И добавил, уже спокойнее:
— Потом вылезете, пусть этот долбоеб сначала успокоится.
— Я не долбоеб, а иерарх святой церкви, — возразил Бенедикт.
Но посох опустил.
— Ты не иерарх, а полутруп, — возразил Мелвин. — Ты одной ногой в могиле стоишь, знаешь, почему?
— Почему? — спросил Бенедикт.
— Потому что если мы с тобой не договоримся, я тебя убью, — ответил Мелвин. — Или, может, ты хочешь проверить, кто из нас двоих милее всевышнему? Твой артефакт против моей колдовской силы? Один на один?
Бенедикт нахмурился и некоторое время молчал. Затем сказал:
— Допустим, не хочу. Что дальше?
Мелвин улыбнулся и сказал:
— Тогда начнем договариваться. Эй, монахи! Валите на хуй, пока живы, нам с Бенедиктом лишние уши больше не нужны.
ГЛАВА ШЕСТАЯ. ПРОТИВОСТОЯНИЕ
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
