Братья оборотни (нецензурированная версия, с матами)

ГЛАВА ПЕРВАЯ. БОЛОТО

1

В начале второго тысячелетия от рождества Христова правил средневековой Англией король Альфред по прозвищу Волчий Клык. Был король велик ростом, могуч телосложением, имел крепкие зубы и косматую бороду, в которой вечно застревали хлебные крошки. Верные вассалы и благонравные подданные описывали королевский облик как мужественный, а нехорошие люди и потенциальные бунтовщики — как звероподобный. Необычайно силен был Альфред, то и дело гнул и ломал подковы по пьяному делу, а однажды на спор оглушил ишака-трехлетку ударом кулака и потом протащил сто шагов на своих плечах и тащил бы дальше, если бы его не остановили вассалы. Дескать, куда вы прете животное, ваше величество, пари выиграно, теперь-то чего напрягаться? Что касается боевого мастерства его величества, то оно ничуть не уступало его силе. Альфред по праву считался первым мечом своего королевства. Кое-кто, правда, поговаривал втихомолку, что знаменитый Маленький Дракон из дружины барона Айлконгского в поединке на мечах уделает его величество, как волк свинью, но такого поединка никогда не было и быть не может, потому что и Альфред, и Брюс — рыцари благоразумные и отлично знают, с кем мечи скрещивать можно, а с кем лучше не надо, чтобы не создать конфуза.

Помимо вышеперечисленного, Альфред Волчий Клык обладал еще одним неоспоримым достоинством. Он мог выпить за вечер шесть пинт вина под хорошую закуску (без закуски — только четыре пинты), и после этого не только не протошниться, но и провести интимные беседы с двумя-тремя придворными дамами, причем он предпочитал проводить эти беседы не последовательно, а сразу с несколькими дамами одновременно. Его преосвященство архиепископ Ковентрийский такую привычку не одобрял и время от времени по-отечески журил его величество. Тот отвечал, что с господа всемогущего достаточно того, что король перестал увлекаться содомией, дабы не нарушать божественные заветы. Но на самом деле Альфред забросил содомию не потому, что озаботился спасением души, ему просто не понравилось.

Первым и единственным министром короля Альфреда был барон Роберт из захудалого рода Плантагенет, в устной речи часто именуемого сокращенно — Плант. Роберт был умеренно высок и, как говорили дамы, приятен лицом, но тощ, нескладен и неуклюж. Ни в одном из рыцарских умений Роберту не довелось преуспеть, потому при дворе к нему относились немного свысока и чуть-чуть насмешливо. Но в открытую не шпыняли, потому что его величество к словам министра прислушивался, и из двух высокородных ярлов, оскорбившим Роберта из-за пустяков, один потом оказался государственным изменником, и ему срубили голову, а другой оказался чернокнижником, и его сожгли на костре. Говорят, что однажды, когда Роберт выпил лишнего, кто-то его спросил, как так вышло, а тот отвечал так:

— Во-первых, мне помогает особый ангел по имени Прогрессор Максим. А во-вторых, если каждому изменнику срубать голову, а каждого чернокнижника сжигать на костре, нам с его величеством станет пиздец как грустно и одиноко.

Этими словами он как бы намекал, что во всем королевстве есть только два достойных рыцаря — его величество и сам Роберт Плант. Многие дворяне полагали, что эти слова сэра Роберта недопустимо дерзки.

Как бы то ни было, авторитет Роберта при дворе был очень высок и ничуть не соответствовал ни захудалому происхождению, ни крайне скромным личным заслугам. Ярл Локлирский по имени Кларк часто говаривал по этому поводу, что нет в жизни совершенства, и что это прискорбно. Роберт Кларка тоже не любил, и то и дело нашептывал его величеству всякие гадости про своего врага. Давайте, дескать, запретим сэру Кларку чеканить свою монету или хотя бы установим королевский стандарт на вес каждой монеты и на чистоту монетного серебра. А еще давайте проведем в графстве Локлирском перепись населения, потому что есть подозрение, что почтенный ярл хитроумно занижает численность подвластного ему населения, отчего королевская казна терпит убыток. Но король выслушивал эти наветы, смеялся и говорил следующее:

— Недостойно рыцаря мерить благородство друзей золотом и серебром! Кларк Локлирский — не хер с горы, а мой лучший друг, и в битве при Кларабелла он прикрывал мою спину! Кто прикроет мою спину на поле следующей брани?

Роберт отвечал на это следующее:

— Если ввести в королевстве адекватное налогообложение, следующей брани не будет никогда, а Мерсия и Нортумбрия войдут в нашу зону экономического влияния и присоединятся к владениям вашего величества мирным путем.

Выслушав эти слова, Альфред удивился и переспросил:

— Чего-чего? Какое еще экономическое влияние? Ты, опарыш чернильный, не с красноглазым монахом беседуешь, а с сюзереном и повелителем! Впредь не смей смущать мое величество учеными словами! Еще раз такое ляпнешь — запихну муде в чернильницу, а в жопу гусиных перьев насую!

После этой заслуженной отповеди Роберт встал на одно колено, склонил голову, и произнес, смиренно и почтительно:

— Прошу принять искренние извинения, ваше величество. Больше не повторится.

— То-то же, — улыбнулся Альфред и ласково шлепнул любимца по щеке раскрытой ладонью.

От этой дружеской оплеухи Роберт покачнулся и едва не упал.

— Рыцарскими делами не пренебрегай, — посоветовал ему Альфред. — А то хилый стал, того и гляди соплей перешибешь.

Говорят, в тот вечер сэр Плант выпил две пинты вина и долго бесновался в своих покоях, сражаясь с невидимыми чертями и демонами. Потом успокоился, но затаил обиду.

На следующем пиру министр дождался, когда король Альфред отлучится по нужде, и на обратном пути перехватил его величество и сказал:

— Позвольте, мой сюзерен, показать вам нечто примечательное.

— Показывай, но быстро, — ответил ему Альфред. — Жаркое остывает.

— Много времени это не займет, — пообещал Роберт.

И соврал.

Он увлек сюзерена в заброшенное крыло замка, где раньше располагались гостевые комнаты, а потом, в годы правления Харальда Крысиного Хвоста крышу с этого крыла сдуло ураганом, а казна в то время была пуста, и восстанавливать разрушенное не стали. А потом казна перестала быть пуста, но крышу все равно не отстроили, потому что к тому времени уже все крыло требовало капитального ремонта, и еще в нем завелись привидения, а какой королевский замок без привидений?

Сегодня в заброшенном крыле вовсю охали, ахали, стонали и повизгивали. Альфред даже перекрестился на всякий случай, а затем украдкой сделал еретический знак, отгоняющий нечистого. Но беспокоился он зря, потому что охали и стонали вовсе не привидения, а сэр Кларк Локлир и леди Пусси Орли по прозвищу Сова, вторая официальная любовница его величества.

— Ну ты и мудак! — воскликнул король Альфред, заценив открывшееся ему зрелище.

— Я, конечно, приношу извинения, — сказал Кларк, застегивая штаны, — но впредь прошу выбирать выражения, ибо лояльность лояльностью, а честь честью.

— Да я не тебе, — сказал Альфред. — Я вот этому мудаку говорю, — он ткнул пальцем в на Роберта. — Ты, чучело ебаное, соображаешь, что творишь? Как я теперь буду первому рыцарю в глаза смотреть?

— Первый рыцарь поимел любовницу вашего величества! — завопил Роберт во весь голос. — Согласно обычаю...

Роберт не смог договорить, потому что был вынужден уклониться от пудового королевского кулака.

— Чего орешь, педрила?! — изволил возмутиться его величество.

Но было уже поздно, тайна вышла из-под контроля, через дверной проем в комнату уже заглядывали какие-то дворянчики.

К этому времени сэр Кларк окончательно привел себя в порядок. Он горделиво выпрямился, положил руку на рукоять меча и произнес следующее:

— Не возмущайтесь, ваше величество. Шила в мешке не утаишь. Я сожалею о случившемся, но не извиняюсь, ибо... да вы и сами все понимаете.

Закончив свою речь, почтенный ярл выхватил из ножен полутораручный меч, молодецки размахнулся и рубанул по ставню с явным намерением выпрыгнуть в окно и спастись бегством от подразумеваемого монаршего гнева. Ставень раскололся в щепки, но с наружной стороны окна обнаружилась прочная стальная решетка. Раньше ее тут не было. Ярл и король изумленно уставились на барона Планта.

— Ну ты и пидарас, — сказал Альфред.

— Ну ты и Иуда, — сказал Кларк.

Роберт ничего не ответил на эти слова, только пожал плечами и улыбнулся.

— Я сожалею, ваше величество, — сказал Кларк. — Мне очень неловко так говорить, но я не вижу иного выхода для своей чести, кроме как...

Его величество тоже выхватил меч, противники отсалютовали друг другу и стали рубиться, неторопливо и аккуратно, чтобы, упаси господи, не нанести противнику серьезную рану. Затем кто-то из мелких дворянчиков, стоявших в самых задних рядах, громко выкрикнул:

— Король трусит!

Кто именно издал это гнусное вяканье, осталось невыясненным. Сам король позже заявил, что эти слова произнес сам дьявол, и никто не решился возражать его величеству. Со временем эта версия стала официальной.

Услышав гнусное обвинение, Альфред озверел и на несколько мгновений утратил разум. Заревел, как бешеный медведь, изо рта у него пошла пена, и ринулся он на своего друга, и срубил первым ударом правое запястье сэра Кларка, а вторым — голову. Затем боевое безумие оставило короля, он осознал, что натворил, упал на колени и расплакался.

На третий день после описываемых событий Кларка Локлира похоронили с подобающими почестями. А на четвертый день его величество неожиданно издал указ, дарующий барону Планту титул ярла и впридачу к тому замок Локлир со всеми прилегающими территориями. При дворе шептались, что Альфред приложил королевскую печать к этому пергаменту под прямым давлением самого дьявола, которому Роберт давно продал свою загубленную душу. Также говорили, что Роберт отыскал в каком-то замшелом сборнике древних законов никем не отмененное правило, согласно которому всякое лицо, покусившееся незаконно ограничить свободу монаршего пениса, должно быть подвергнуто полной конфискации движимого и недвижимого имущества, каковое имущество надлежит передать лицу, непосредственно обеспечившему восстановление вышеупомянутой свободы. Говорили, что король Альфред так рассвирепел, узнав об этом законе, что плюнул Роберту прямо в наглую морду, а Роберт ничуть не оскорбился, но утерся и бесстыже заявил, что расскажет об этом законе почтенному дюку Хенри, который как раз искал повода, чтобы поднять очередное восстание. Тогда Альфред выхватил меч, а Роберт выхватил миниатюрный арбалет, и случилась, как говорят в театре, немая сцена.

— Сомневаюсь, что твоя стрела быстрее моего меча, — сказал Альфред, когда молчание стало невыносимым.

— Господу видней, — ответил ему Роберт.

Альфред помолчал еще немного, затем рассмеялся и убрал меч в ножны.

— А ты ничего, — сказал он. — Мудак, конечно, но дерзкий, я таких люблю. Давай, правь своим мудацким Локлиром, ограничивай феодальную вольницу, централизуй власть и организовывай переход к абсолютизму. Только хер чего у тебя выйдет, помяни мое слово. Молодые Локлиры твой арбалет тебе же в жопу засунут, и повернут на пол-оборота, а потом выстрелят.

Роберт улыбнулся и сказал:

— Благодарю за доверие, ваше величество. Я подготовил текст указа, извольте приложить печать.

Когда эта невероятная новость стала общеизвестной, при дворе стали заключать пари, сколько дней продержится в Локлире сэр Роберт, и каким конкретным способом наследники Кларка Локлира умертвят подлого Иуду, погубившего их рыцарственного отца. Но хитрый Роберт снова всех перехитрил.

Получив указ, он вообще не поехал в Локлир совершать ритуальное восседание на престол. Первым делом Роберт снял с указа две нотариально заверенные копии и направил одну в город Хаддерсфилд, а другую в город Шербург. К каждой копии Роберт присовокупил письмо, адресованное (невозможно поверить!) предводителям безродной городской черни. В письмах Роберт обещал радикально упростить налогообложение, изменить правила прохода купеческих караванов, и еще что-то мелкое и подлое, из той херни, до которой нет дела уважающему себя благородному рыцарю. Письма были зачитаны на городских вечах, смерды устроили овацию и дружно присягнули на верность новому владыке. Дворянство недоумевало.

Второй шаг Роберта стал еще нелепее первого. Получив уверения смердов в лояльности, он предложил (не повелел, а именно предложил, вот срам-то!) сформировать в вышепоименованных городах так называемые "отряды самообороны" из числа смердов, имеющих боевой опыт в народных ополчениях и наемнических отрядах. К письму прилагался указ, отменяющий для записавшихся в эти отряды простолюдинов запреты на приобретение боевых коней, длинных мечей и прочего воинского инвентаря, ранее доступного только дворянству. В конце указа содержался туманный намек, что всякому бойцу отряда самообороны, проявившему на поле боя большой героизм, будет предоставлено личное дворянство особым указом, который всенепременно воспоследует. Кроме того, к указу прилагалась длинная, унылая и непонятная всякому благородному рыцарю схема оплаты ратного труда простолюдинов. Впрочем, сама оплата откладывалась до момента, когда новый ярл наложит лапу на казну Локлиров.

К концу следующей недели города выставили пятитысячную армию, а в течение месяца в нее влилось еще пять тысяч беглых смердов из окрестных сел. Роберт издал указ, что всякий крепостной смерд, явившийся в войско ярла в полном вооружении, тем самым (в указе было написано "автоматически") получает личную свободу. Вскоре каждый зажиточный двор выставил двух, а то и трех вооруженных до зубов воинов. Правда, воины эти были необучены, неуправляемы и для рыцарского войска почти не опасны, невзирая на внушительную численность.

Далее Роберт издал указы "о производстве в промышленных масштабах стальных наконечников", "о продовольственном и ином снабжении семей военнослужащих" и нечто странное под названием "боевой устав". Армия, доросшая к тому времени до тринадцати тысяч человек, встала лагерем под Хаддерсфилдом и стала заниматься воинскими упражнениями. Когда подошло время сева, Роберт временно распустил свое говновойско, но командиров оставил при себе и занимался с ними какой-то херней, для которой придумал нелепое название "командно-штабные учения". Ходили слухи, что эти самые учения суть богопротивная магия.

В начале июня эта магия сработала. Роберт применил заклинание "мобилизация", и его простолюдинская армия выросла за одну ночь с двух до семнадцати тысяч голов. Далее Роберт применил заклинание "агентурная разведка" в совокупности с заклинанием "марш-бросок", и спустя трое суток привел к присяге двух вассалов Локлира из пяти имеющихся. Оставшиеся три вассала вывели дружины на поле брани, и юный Мелвин Локлир повел рыцарскую конницу в бой под своим стягом. Тогда сэр Роберт применил подлое заклинание "навесной заградительный огонь с корректировкой", и рыцарской конницы не стало. Затем Роберт попытался применить заклинание "окружение", и со второго раза справился. Ловко маневрируя легкой кавалерией, он отрезал противнику пути отступления, прижал к Гримпенскому болоту и направил к Кларксонам герольда, чтобы обсудить условия капитуляции. Но сэр Мелвин решительно отверг это предложение и даже прострелил герольду бедро. Хотел прострелить яйцо, но не попал, потому что даже первый лучник королевства может совершить такой подвиг только лишь случайно.

Гримпенское болото издавна пользовалось дурной славой. Вряд ли найдется хотя бы один вид богопротивной нечисти, какой не встречался бы в этом проклятом месте. Ведьмы, упыри, черти, русалки, кикиморы, вурдалаки... По ночам здесь мерцают жуткие блуждающие огни, то и дело слышится зловещее гуканье, исходящее непонятно откуда, а прошлым летом один смерд видел на краю болота стаю четырехглавых комаров величиной с воробья каждый. А зимой по болоту ползает гигантский червяк василиск, которого никто никогда не видел, ибо этот червяк своим колдовским взглядом все живое то ли испепеляет, то ли обращает в камень. А каждое полнолуние над болотом летает исполинский летающий котел, которого может узреть лишь тот, кто безгрешен либо недавно исповедовался. А особо святой человек, вроде юродивого Дэйви из села Бэкхема, может даже разглядеть ведьм, следующих за означенным нечестивым котлом на волшебных помелах и крылатых свиньях подобно тому, как дворянская свита следует за королем или ярлом. А святой отец Бенедикт Котентинский однажды сражался на этом болоте с самим дьяволом и поимел с того боя чудотворный посох, с которым с тех пор не расстается.

В центре Гримпенского болота есть небольшой остров, на котором ведьмы и черти творят свои колдовские шабаши в соответствии со своим нечестивым расписанием. В положенные ночи руины языческих капищ, тут и там торчащие на том острове, богопротивным образом восстанавливают целостность, и творятся на алтарях зловещие обряды, и льется жертвенная кровь, и творятся ужасы, о которых доброму христианину и помыслить-то страшно, не то что вслух произнести. Ведет к тому острову единственная тропа, узкая и прямая, как полет стрелы. Все знают, что тропа эта была поднята из непролазных топей дьявольской силой. Говорят, где-то еще есть вторая тропа, тайная, она поднимается из топей особым заклинанием и другим заклинанием опускается обратно в топи. Еще говорят, что когда Бенедикт Конентинский сражался с дьяволом и победил, тот избег возмездия, скрывшись этой самой тайной тропой.

Деморализованные остатки армии Локлиров собрались у края болота, у начала тропы, не той, которая тайная, а той, которая прямая. Благородные властители держали совет, а безродные кнехты ждали решения, и по ним было видно, что если решение окажется кнехтам не по душе, то армия разбредется кто куда, ибо добродетель лояльности они на гульфике вертели. В самом деле, какая, в жопу, добродетель лояльности, когда эти блядские лучники с бесконечным запасом стрел вот-вот всех перестреляют к хуям, как куропаток на охоте!

Барон Эйри так и сказал:

— Выбор перед нами стоит такой: либо лишиться малой доли чести, капитулировав перед превосходящим противником, либо лишиться жизни и бессмертной души в богопротивном болоте, из коего нет выхода!

Юный Мелвин Локлир выслушал эти слова, нахмурился и ответил так:

— Ты ошибся, почтенный барон, притом дважды. Во-первых, выбор стоит не перед тобой, а передо мной, ибо старший по родословию здесь я, второй — мой брат Робин, а ты только третий. А во-вторых, никакого паникерства я здесь не потерплю. Я преклоню колени и помолюсь, и каждый, в чьих жилах течет не ослиная моча, но благородная кровь, пусть молится вместе со мной! Ибо не оставит господь уповающих и посрамлену быть князю тьмы отныне и вовеки веков! На колени, братья!

Барон Эйри восхищенно покачал головой и пробормотал себе под нос:

— Вот, бля, пацаненок дает! Казалось, только вчера еще под стол пешком ходил!

Несмотря на свой юный возраст, братья Локлиры были весьма выдающимися личностями. Восемнадцатилетний Мелвин был высок, белокур и красив лицом, но не слишком красив телом, ибо излишне упитан. Мечом Мелвин владел посредственно, но лучником был превосходным и стал бы первым лучником королевства, не будь высокорожденному рыцарю западло принимать участие в соревнованиях йоменов. Также Мелвин прекрасно метал ножи, и на этом перечень его благородных умений исчерпывался.

По характеру Мелвин был тверд, целеустремлен и невозмутим — редкостный набор качеств для восемнадцатилетнего дворянина. Говорят, что никто не видел виконта Мелвина в неудержимом гневе либо любом другом сильном чувстве. Отец Бенедикт одно время учил Мелвина закону божьему, но затем перестал, мотивировав свое решение так:

— Осмелюсь указать вашему высочеству, что ваш благородный сын в настоящее время бесстрастен и благочестив в меру. Но дальнейшее его обучение приведет к тому, что означенные качества станут выражены неумеренно. А это недопустимо.

Сэр Кларк выслушал эти слова, какое-то время уяснял смысл произнесенного, а уяснив, изрек следующее:

— Вы правы, святой отец, ученый хер в моей семье неуместен. Одобряю ваше решение, учите лучше Робина.

Робин Локлир, младший сын почтенного ярла, был совсем непохож на своего старшего брата — низкорослый, черноволосый, ловкий и быстрый, как мифическая пантера, возбудимый, как хорек, и не знающий меры ни в гневе, ни в любви. В свои шестнадцать лет сэр Робин трижды переболел триппером и еще трижды господь уберегал его от более серьезных увечий. В первый раз господь уберег его, когда он навернулся с сорокафутового дерева, на которое сдуру забрался, сам слезть не смог, а просить помощи постеснялся. Второй раз — когда копыто боевого коня ободрало ему кожу на лбу. Третий раз — когда он нырнул в незнакомом месте, а потом в том же месте нырнул оруженосец и расшиб насмерть голову об корягу. Потом кнехты облазили злополучную корягу со всех сторон, и стало ясно, что юный виконт умудрился избежать злополучной гибели не иначе, как божьим чудом.

Среди привилегированных слуг и дворянской молодежи ходил слух, что истинным отцом Робина является не сэр Кларк Локлир, а то ли неведомый любовник его покойной матушки, то ли сам Сатана. Дескать, не от родовой горячки померла леди Хитер, упокой господь ее душу, совсем не от родовой горячки. Но этот слух считался клеветническим, и всерьез его воспринимают только самые дремучие смерды, да еще некоторые юродивые. Помнится, сэр Кларк одного бродягу однажды повесил как раз за этот самый слух. Или не повесил, а четвертовал... да кому какое дело!

Но достаточно пересказывать предания глубокой старины, вернемся к текущему моменту, тем более что молебен уже закончился, рыцари и кнехты отряхивают запачканные колени, кряхтят, хмыкают, бросают украдкой испытующие взгляды друг на друга... что-то будет...

Робин Локлир подошел к старшему брату, встал напротив, упер левую руку в бок, правую положил на эфес меча, гордо выпрямился и сказал:

— Ну что, брат, покажем злоебучим коммунарам, какого цвета у них кишки?

Здесь следует пояснить, что зловредный узурпатор Роберт в некоторых своих указах называл насаждаемый стиль правления эзотерическим словом "коммунизм", а своих последователей — коммунарами, при этом сами коммунары считали это прозвище хвалебным, а их противники — позорным.

Мелвин отрицательно покачал головой и сказал ровно и бесстрастно:

— Нет, брат, господь повелел мне иное. Мы войдем по тропе в сердце болот, и положимся на волю провидения. Ибо господь открыл мне, что не оставит нас в беде.

Свое мнение о божьей воле Робин выразил в столь циничной и богохульной форме, что перекосило даже ко всему привыкших баронов. Сэр Макфаул украдкой перекрестился, Робин заметил этот жест и передразнил его. Но во всеуслышание ничего говорить не стал, пощадил дворянскую честь вассала.

— Господь не оставит нас! — провозгласил Мелвин. — А кто со мной не согласен, пусть валит к дьяволу!

С этими словами Мелвин решительно зашагал по тропе, ведущей в проклятое место. Некоторое время он шагал один, затем Робин закричал:

— Погоди, брат! Я верю в бога и в тебя! Я с тобой!

И устремился следом.

Позже, когда они добрались до острова, и барон Эйри построил кнехтов и рассчитал по порядку, маловеров насчиталось много больше, чем тех, кто нашел в себе силы сохранить добродетель лояльности до конца. Даже из рыцарей дезертировали почти все, всего-то осталось четырнадцать человек, не считая братьев-предводителей. Шестнадцать рыцарей и пятьдесят с чем-то кнехтов — рожки да ножки остались от великой армии. Воистину богомерзкий Плант служит дьяволу!

Когда стало ясно, что отставшие подтянулись все и новых не будет, Мелвин повелел рыть поперек тропы траншею.

— Какого хера? — изумился Робин. — Ты что, брат, совсем без баб одурел?

Тогда Мелвин построил воинов и рассказал перед строем сагу про короля Леонида и триста греческих викингов. Кнехты воодушевились и принялись рыть траншею, а рыцари занялись обустройством лагеря. А Робин Локлир пошел отлить в болото.

Когда он вернулся, он выглядел не то чтобы испуганным, но сильно настороженным. Отозвал старшего брата в сторону и поведал следующее:

— Приколись, Мел, там над болотом такая херня летает, как корова насрала, только железная. Пойдем, позырим! Только тихо, а то пацаны напугаются.

Вскоре Мелвин узрел неведомую херню и сообщил брату, что это вовсе не неведомая херня, а летающая тарелка, и что если бы братец давал себе труд читать не только куртуазную похабщину, но также ученые книги и пергаменты...

— Да ты заебал мозги конопатить, — перебил его Робин. — Скажи просто и ясно: что за поебень порхает в воздухе? От бога она, от дьявола или просто явление природы?

Мелвин упрекнул брата, что тот утратил спокойствие и изъясняется подобно презренному разбойнику. Робин рассмеялся и заявил, что он и есть разбойник, ибо если кто обитает в дремучем лесу или, скажем, на болоте, и не имеет имущества, отличного от оружия, и никаких планов, кроме как пустить его в дело, то данный индивидуум настолько сходен с идеалистическим представлением о разбойнике, что, согласно Платону...

Робин не довел свою мысль до конца, потому что Мелвин его перебил, покрыв непристойной бранью. Похоже, старший брат немного обиделся.

Следует пояснить, что Робин Локлир был не настолько глуп, груб и неотесан, каким любил представать перед малознакомыми дворянами. Робин бегло читал на родном языке и на латыни, неплохо ориентировался в священном писании и трудах античных философов. Но он не любил показывать людям свой ум и хорошие манеры, напротив, он любил выставлять себя глупым и злобным, он говорил, что от этого его прет. Обычные люди стремятся показывать себя лучше, чем они есть, но бывают и другие люди, стремящиеся к прямо противоположному. Одним их таких людей был Робин. Если бы он жил на тысячу лет позже и в другой вселенной, он бы называл себя панком, но Робин жил там, где жил, и не знал этого слова.

Так вот, панковская сущность младшего брата изрядно бесила Мелвина, и Робин этим пользовался. Его от этого перло.

— Короче, брат! — сказал Робин, когда устал препираться насчет того, как пристойно выражаться юному виконту, а как непристойно. — Эта летающая херовина — не то ли самое, что тебе господь обещал?

Мелвин злобно зыркнул на Робина, как всегда делал, когда тот начинал богохульствовать. Затем задумался, обмозговывая вопрос. Обмозговав, сказал:

— Хер его знает.

— Может, стрелой пульнуть? — предложил Робин.

— Не поможет, — покачал головой Мелвин. — У этих херовин шкура толстая, ни из лука, ни из арбалета не пробить. Говорят, из скорпиона можно.

— Почему так думаешь? — заинтересовался Робин.

— Какой-то хер однажды пульнул, — объяснил Мелвин. — Но промахнулся.

Робин огляделся. Вот эту осинку можно пустить на рога, а лафет... Да в бога душу мать!

— Не богохульствуй, — строго сказал Мелвин. — Хочешь ругаться — ругайся, как нормальные люди: хуй, пизда и все такое... А высшие силы всуе не поминай!

— Извини, — сказал Робин. — Просто я сначала подумал, что на этом острове можно построить скорпиона, а потом подумал, что пока кнехты будут его строить, эта летающая херня сто раз уже успеет улететь. Слушай, брат, а молитва ее берет?

— Вроде нет, — ответил Мелвин. — Хотя попробовать не помешает.

— Я тоже попробую, — сказал Робин.

Они преклонили колени и стали молиться. Через какое-то время неведомая херня щелкнула и заговорила человеческим голосом, а вернее, двумя разными голосами, как бы беседующими между собой.

— Ты не прав, Алик, — сказал первый голос. — Аборигены молятся не нам, но своему монотеистическому богу, а то, что они кланяются в нашу сторону — случайное совпадение.

— Ты слишком прямолинеен, Максим, — возразил ему второй голос. — Шуток не понимаешь, мечтать не любишь, имитатор испытать не позволяешь.

— Я не позволю испытывать имитатор без санкции товарища Вандерхузе, — решительно заявил первый голос. — Особенно тебе.

— Почему особенно мне? — печально поинтересовался первый голос.

— Потому что ты малек, — ответил второй.

— Это кто там пиздит? — спросил Робин. — Ангелы?

Мелвин непонимающе уставился на брата. Робин решил пояснить свою мысль:

— Ну, тот мудак, который узурпатор, когда еще не узурпировал, как-то пиздел на одном пиру про одного ангела, которого зовут Максим Посессор или как-то похоже...

— Это кто малек?! — воскликнул первый голос. — Слышишь, о чем эти феодалы толкуют? Они тебя рассекретили! Ты у них в легенды вошел! А все малек, малек... Пойду, отправлю телеграмму товарищу Горбовскому...

— Погоди, — прервал его второй голос, звучавший теперь гораздо менее уверенно. — Горбовский — он же тогда... того...

— Я могу забыть, что услышал, — сказал первый голос. — После успешного испытания я буду горд и счастлив, и в таком состоянии немудрено забыть какую-нибудь незначительную мелочь...

— Это будет не незначительная мелочь! — возмутился второй голос.

— Тогда пойду отправлять телеграмму, — сказал первый голос.

— Ладно, убедил, — сказал второй голос. — Погоди... Почему они упомянули мое имя? Малек бестолковый! Громкую связь включил! Вот я тебя...

Что-то щелкнуло, голоса утихли. Мелвин потряс головой, отгоняя наваждение. Робин последовал его примеру.

— Кто это были? — спросил Робин через минуту.

— Хер их знает, — ответил Мелвин. — Давай дальше молиться.

— Давай, — согласился Робин. — Слушай, а мне понравилось здесь молиться! Так интересно...

— Цыц, — оборвал его Мелвин.

Робин заткнулся и стал молиться.

Они молились минут пять, затем в болоте что-то громко плюмкнуло и забухтело, словно хряк с разбегу влетел в лужу и теперь укладывается спать.

— Кикимора, что ли? — забеспокоился Робин.

— В штанах у тебя кикимора, — ответил ему Мелвин. — Какая, блядь, кикимора, когда два рыцаря уже битых полчаса богу молятся?! Башкой думай, мудило!

— Извини, — сказал Робин. — А кто там возится, если не кикимора? Боязно мне.

Мелвин посоветовал брату уповать на господа, а сам сунул руку за спину и проверил, легко ли выходит из ножен метательный нож. Робин встал с колен и положил руку на эфес меча.

— Хуясе! — воскликнул он вдруг. — Там девка! По-моему, все же кикимора.

Мелвин тоже встал с колен и тоже положил руку на рукоять меча.

— А может, и кикимора, — пробормотал он.

Из болотной тины на твердую землю острова выбралась девка неописуемой красоты. Будь сейчас на месте братьев Локлиров профессиональный художник, он бы отметил, что облик этой девки не имеет ни одной особенной черты наподобие чрезмерно длинного носа или излишне густых бровей, но каждая ее черта занимает среднее положение в диапазоне допустимых значений, и все ее черты удивительно соразмерны друг другу, и из-за этого вся девка в целом невероятно, непредставимо прекрасна. При этом ничего запоминающегося в ее облике нет, она представляет собой как бы усредненный портрет типовой девки восемнадцати лет отроду. Но братья Локлиры не были профессиональными художниками и ничего вышеизложенного не поняли.

— Вот так сливается краса земная и краса небесная, — прошептал Мелвин.

— Я бы вдул, — прошептал Робин. — Брат, а почему к ней грязь не пристает? Она ангел? Девка, ты ангел?

— Какой, блядь, ангел?! — возмутился Мелвин. — Ангелы бесполы! Ты, долбоеб, будто священное писание не читал!

— Извини, забыл, — смутился Робин. — А кто она тогда, если не ангел? Кикимора? Или суккуб? Девка, ты кто такая?

Девка восхитительно улыбнулась и произнесла следующее:

— Я экспериментальная модель гуманоидного киберимитатора РЭП второго поколения, адаптированная к полевой работе на планете РГ-11.

Голос ее был подобен звону райских колокольчиков.

— Хочу ей вдуть, — сообщил Робин.

— Погоди, — сказал Мелвин. — Девка, я ничего не понял. Что такое рэп?

— Стиль музыки, — ответила девка. — Но в данном контексте это аббревиатура, расшифровывается Румата Эсторский Программируемый. Гуманоидный кибер с искусственным интеллектом и автономной программой. Второго поколения.

— Что она несет? — спросил Робин брата. — Ты хоть что-то понимаешь? Интеллект, программа... Кто все эти люди?

— Это не люди, — сказал Мелвин. — Это эзотерические слова, я их почти все понимаю, но они не складываются в целое. Попробуем зайти с другого конца. Девка, почему ты не грязная? Ты же из трясины вылезла!

— Инновационный нанотехнологический водогрязеотталкивающий материал, — заявила девка.

— А ты не кикимора? — спросил Робин.

— Нет, я гуманоидный киберимитатор, — ответила девка. — Модель РЭП, второго поколения, адаптирована к условиям РГ-11. Экспериментальная модель.

— По-моему, она голем, — сказал Мелвин.

— Это близкая аналогия в вашей культуре, — согласилась девка.

— А этим големам можно вдувать? — спросил Робин.

— Не знаю, — растерялся Мелвин. — Их обычно из глины делают...

— Я умею оказывать сексуальные услуги, — сказала девка. — Я много тренировалась.

Летающая тарелка, все это время неподвижно висевшая в воздухе, вдруг дернулась и провалилась вниз футов на десять, но быстро восстановила равновесие и вернулась на прежнюю высоту. Братья Локлиры ничего не заметили, их внимание было приковано к девке.

— Подойду, потрогаю, — сказал Робин. — Достань меч, брат, прикроешь меня.

— Я не могу причинять вред разумным существам, — заявила девка.

От этих слов братья застыли, как громом пораженные. Помолчали, переглянулись, еще помолчали.

— Заклятие, что ли? — спросил Робин.

— Поклянись господом богом и перекрестись, — потребовал Мелвин от девки.

— Клянусь господом богом, что не могу причинять вред разумным существам, — сказала она и перекрестилась. — Заклятие — хорошая аналогия из вашей культуры.

— Тогда я сейчас ей вдую! — воскликнул Робин.

— Погоди, — остановил его Мелвин.

— Опять ты первый, — вздохнул Робин.

Мелвин нахмурился и сказал:

— Не в том дело. Сначала надо проверить, не врет ли она. Давай, девка, раздевайся, и становись на карачки.

Девка не стала снимать с себя одежду, а сразу встала на карачки, и вдруг оказалось, что одежда сама собой куда-то делась, и девка стала голая.

— Чудо, — сказал Робин.

Мелвин перекрестился и пробормотал короткую молитву. Робин посмотрел на Мелвина и тоже перекрестился.

Мелвин расстегнул ремень, но не стал спускать штаны, а вытащил ремень и сложил его пополам.

— Сейчас, девка, я тебя буду пороть, — сказал Мелвин.

— Мне кричать или терпеть? — спросила девка.

— Мне насрать, — ответил Мелвин.

— Тогда буду терпеть, — решила девка.

Мелвин порол ее, пока не устала рука. Он чувствовал себя очень странно. Обычно, когда порешь девку, она орет, как резаная свинья, а на жопе у нее вспухают красные полосы. Но эта девка не орала и, похоже, вообще не чувствовала боли, и никаких полос на жопе у нее не появлялось. Может, она каменная? Нет, рукой потрогал — жопа как жопа, теплая, упругая. Непонятно... Может, напрямую ее спросить?

На прямой вопрос Мелвина девка ответила так:

— Наноматериал регенерирует.

И замолчала, будто эти слова все объясняли.

— Что она сказала? — спросил Робин.

— Ей все похуй, — ответил Мелвин. — Но я не уверен, что понял правильно.

— Наверное, это хорошая аналогия в рамках нашей культуры, — предположил Робин.

— Все верно, — согласилась девка.

— Ну как, вдувать будешь, брат? — спросил Робин. — А то мне уже невтерпеж.

Мелвин поколебался и принял решение.

— Давай сначала ты, — сказал он. — Если что, я тебя прикрою.

— Это как? — не понял Робин.

Мелвин смутился и развел руками, дескать, сам не понял, что сказал. Робин решил не заострять внимание на том, что брат ляпнул глупость.

Робин расстегнул ремень, спустил штаны и велел девке начинать ласкать. Девка подчинилась, что было странно — братья в последний раз мылись на той неделе, когда армия переправлялась через Теймс-ривер. А если не учитывать вынужденное купание, а учитывать только нормальное мытье, с нагретой водой... в это лето, пожалуй, еще ни разу.

— Хочу такую рабыню в замок, — заявил Робин. — Умелая, и нос не воротит. Девка, кто твой хозяин?

— Комкон, — ответила девка.

Чтобы ответить, ей пришлось оторваться от дела, Робину это не понравилось.

— Продолжай, не отвлекайся, — сказал он. — Беседовать будем потом.

2

В то самое время, когда гуманоидный киберимитатор проходил полевые испытания с сыновьями покойного ярла Локлира, нынешний законный ярл Локлир проводил военный совет. Странный был этот совет, не менее странный, чем сам Роберт Локлир, ранее именовавшийся Робертом Плантом.

Поначалу сэр Роберт решил собрать военный совет за круглым столом, как было принято у Артура из Континентальной Британии. Никакого круглого стола в лесу, конечно, не нашлось, поэтому на большой поляне соорудили имитацию — раскидали плащи по окружности, и каждый сел на свой. При этом возник спор о том, как распределять места по старшинству, когда подразумеваемый стол не длинный, как обычно, а круглый. Роберт заявил, что за круглым столом старшинство не важно, но его не поняли. Тогда Роберт печально махнул рукой и велел собирать плащи и проводить совет не за воображаемым столом, а как обычно, беспорядочно столпившись на поляне.

Второй примечательной особенностью данного совета было то, какая на нем собралась компания. Даже король Артур, славный своими чудачествами, никогда не приглашал на свои советы простолюдинов, пусть даже зажиточных, таких, что богаче иных рыцарей. Потому что общеизвестно, что благородство души достигается не через богатство, но через благородство крови, и не зря народная мудрость говорит, что сколько медведя ни корми, у ишака все равно хер толще. Другими словами, сколько простолюдина ни воспитывай, дворянин все равно благороднее.

Так вот, из одиннадцати человек, присутствовавших на совете сэра Роберта, благородным происхождением могли похвастать только шестеро, включая самого сэра Роберта. Четверо означенных благородных еще вчера сражались на стороне богопротивных Кларксонов, а вассальную присягу истинному ярлу принесли менее четырех часов тому назад. Барон Хеллкэт и барон Тандерболт, ставшие первыми жертвами военной кампании ярла Роберта, посматривали на коллег свысока — их собственные дружины были разгромлены новым повелителем настолько молниеносно, что можно считать, что войны как бы не было, а раз не было проигранной войны, то не было и урона дворянской чести. А у этих неудачников урон был.

Простолюдинская часть совета была представлена следующим образом. Проконсулы Баджер и Симпсон представляли город Хаддерсфилд, проконсулы Смит и Карпентер — город Шербург, а одноглазый Сильвер, служивший в молодости квартирмейстером на пиратском корабле, осуществлял, как выражался сам сэр Роберт, "текущее низкоуровневое руководство войсками". Что такое "низкоуровневое" и как руководство может течь, никто не понимал, но переспрашивать сэра Роберта стеснялись. Потому что он хоть и говорил странные вещи и вершил странные дела, но в конечном итоге удача всегда была на его стороне, а в таких случаях лучше не спугивать удачу неуместным любопытством. Многие полагали, что сэру Роберту дает советы кто-то святой, а может, и сам господь, хотя последнее маловероятно.

Если бы армию возглавлял не богоугодный ярл Роберт, а любой другой воитель, никакого совета в таком составе не получилось бы. Высокомерные и обидчивые бароны просидели бы в компании проконсулов не более пять минут, а потом нашли бы повод и порубили бы вонючих смердов в капусту. А Сильвер, скорее всего, примкнул бы к баронам, он такой человек, что всегда примыкает к той стороне, на которой сила. Вот сейчас, например, примкнул к сэру Роберту.

Все военные советы в армии сэра Роберта проходили одинаково. Повелитель излагал свой замысел, затем предлагал соратникам высказывать соображения. Соображения членов совета обычно были примерно такими: "Ни хера не выйдет, это же пиздец, я на это не подписываюсь!" Почтенный ярл смиренно выслушивал сомнения соратников, и затем начинал разъяснять, почему они неправы, а он прав. Обычно его разъяснений никто не понимал, но признаваться в этом было неудобно, потому что сэр Роберт обижался, что его не понимают, и принимался разъяснять свои замыслы еще более путано, и совет все затягивался и затягивался, а понятнее не становилось. На прошлом совете, когда обсуждался план решающего сражения, барон Хеллкэт в этот момент ляпнул следующее:

— Ваше высочество, чего мы тут дурью маемся, давайте лучше вы нас благословите, а мы разойдемся исполнять!

На барона сразу зашикали, и он вскоре понял, почему. Потому что сэр Роберт сильно расстроился, стал топать ногами и вопить, что, дескать, единоначалие — дело хорошее, но важные решения следует принимать коллегиально, ибо никто не застрахован от ошибок, вон, конь о четырех ногах и то спотыкается, истинная власть — всегда власть народа, а всякий правитель суть не более чем представитель, облеченный доверием... В конечном итоге сэр Роберт оборвал речь на полуслове, распустил совет, удалился в печали в свой шатер и там полночи сражался с воображаемыми демонами.

Но сегодняшний совет был особым. Сегодня почтенный ярл озвучил настолько безумный замысел, что соратники уперлись намертво. Это ж надо было придумать — штурмовать Гримпенское болото! Да там одних кикимор и вурдалаков на десять армий хватит! А что Кларксоны туда поперлись, так это от безнадежности и благородного желания поиметь красивую сагу о собственной смерти. Но только хер им, а не сагу! Не штурмовать болото надо, а блокировать, и пусть этих отморозков кикиморы пожрут вкупе с вурдалаками! Поставить заслон, и заебись! Еще можно разведгруппу отправить в нутро, если найдутся лихие головы, что сомнительно.

Однако сэр Роберт упорно не желал внимать доводам разума. Сколько ни твердили ему про кикимор, вурдалаков и ведьмины огни, никак не мог он уразуметь, что чертово болото смертельно опасно, что нельзя туда лезть, душа-то не казенная! Ярл выслушивал взволнованные речи, на его губах блуждала рассеянная улыбка, но держал он себя так, будто ничуть не боится ни кикимор, ни вурдалаков, ни прочей нежити. И когда барон Тандерболт прямо спросил своего сеньора, почему тот не боится ведьминых огней, ярл ответил:

— А чего их бояться? Это такие козявки насекомые, нет в них ничего опасного. Они просто светятся, когда темно.

Тогда барон Хеллкэт набрался мужества и заявил, что если благородный сеньор желает вести своих вассалов в проклятые места, так пусть сначала доходчиво разъяснит, что конкретно известно благородному сеньору о тех проклятых местах, раз он ничуть не опасается местной нежити.

— Ах! — воскликнул сэр Роберт. — Да какая там нежить...

И умолк на полуслове, а из выражения лица благородного ярла можно было сделать вывод, что сэр Роберт абсолютно уверен, что болото безопасно (по крайней мере, для него самого), но делиться источником уверенности с вассалами он полагает нецелесообразным. В принципе, сеньор в своем праве, но если принять во внимание клеветнические слухи, что сэр Роберт продал душу дьяволу...

Сэр Реджинальд Хеллкэт принял решение.

— Пойду, личинку отложу, — сказал он и направился к расположенной по соседству привлекательной низинке, густо заросшей волчьими ягодами и лопухами.

Однако достигнув лопухов, он не уселся гадить, но пошел дальше, прямо к шатру святого Бенедикта.

Пожалуй, пришло время ненадолго отступить от основной линии повествования и рассказать о святом Бенедикте. Говоря формально, его нельзя называть святым, потому что канонизации подвергаются только те праведники, которые на момент инициации данной процедуры находятся у престола небесного отца, чему имеются оформленные должным образом подтверждения и свидетельства. Другими словами, вначале вопрос о святости того или иного человека решает сам небесный отец, и лишь когда этот вопрос решен в небесной канцелярии положительно, означенный человек получает техническую возможность являться смертным в снах и молитвах, помогать в чаяниях, творить малые чудеса и все прочее по списку. Говоря еще проще, пока ты не помер, святым тебе не быть. А поскольку земное бытие отца Бенедикта еще не подошло к неизбежному концу, святым он, строго говоря, не является.

Однако любому здравомыслящему человеку совершенно очевидно, что в отношении отца Бенедикта из Котентина вопрос о признании святости — пустая формальность. Ибо сотворил отец Бенедикт целый ряд чудес, которые по любым критериям под силу только святому. Во-первых, сразился с дьяволом, выползшим из проклятого Гримпенского болота, победил и обратил в позорное бегство. Второе чудо отца Бенедикта (строго говоря, целый ряд однотипных чудес) заключалось в способности исцелять больных и немощных. Этот дар отец Бенедикт получил от господа как награду за победу над дьяволом, и имел этот дар силу ровно один год, после чего пропал. За тот год отец Бенедикт чудесно исцелил до пятисот больных, в число которых входили страдающие столбняком, антоновым огнем, холерой и вроде даже бешенством. Третье чудо отец Бенедикт явил прямо в тронном зале короля Альфреда. Вышло так, что в тот день, когда отец-чудотворец был впервые удостоен августейшей аудиенции, его величество пребывал в запое и балансировал на грани вменяемости. Незадолго до начала аудиенции королю пришло в голову подвергнуть суровому испытанию проницательность знаменитого чудотворца. Альфред приказал своему шуту надеть корону и сесть на трон, а сам нацепил шутовской колпак и уселся на шутовской коврик. После этого отца Бенедикта ввели в зал, и не поклонился великий чудотворец шуту, но присел на корточки рядом с истинным королем и посоветовал ежеутренне употреблять стакан огуречного рассола до исчезновения неприятных симптомов. Его величество был так поражен прозорливостью святого отца, что аж всплакнул. А когда его величество спросил отца Бенедикта, в чем секрет его всезнания, тот смутился и тихо пробурчал себе под нос что-то вроде "господь вразумил". И тогда все поняли, что стали свидетелями чуду.

Года три тому назад, когда сэр Роберт был еще простым бароном, подающим надежды, но захудалым, довелось ему случайно повстречать отца Бенедикта в одной придорожной гостинице. Они душевно побеседовали, и под конец беседы Роберт набрался храбрости и попросил отца Бенедикта рассказать на примере того откровения, как конкретно господь снисходит на простого смертного, и что конкретно смертный при этом чувствует. Отец Бенедикт ответил не сразу, сначала он долго и пристально разглядывал молодого дворянина, затем ласково улыбнулся и сказал:

— Видишь ли, Роберт, его величество был тогда сильно пьян и потому соизволил излагать свой тайный замысел недостаточно тихо. Проще говоря, орал на весь замок, словно бешеный лось. Тому чуду было трудно не случиться.

Больше никому отец Бенедикт не рассказывал правду о том случае. А о самом первом своем чуде, том, с которого началась его великая слава, он не рассказывал вообще ни единой живой душе. Ибо то чудо было не из тех, о которых можно рассказывать, не утаивая подробностей.

Дело было так. Бенедикт, бывший в то время еще не отцом, а обычным рядовым братом, возвращался в родной монастырь из паломничества к святыням Новокаледонского аббатства. Шел он пешком и налегке, но не испытывал ни голода, ни иных неудобств от дальней дороги — места вокруг были обжитые, год урожайный, в таких местах даже последний жид не оставит монаха без подаяния. А особенный комфорт путешествию Бенедикта придавало то, что отправляясь в паломничество, он заранее договорился с отцом Никодимом о грядущей исповеди, и теперь почти каждый вечер невозбранно пил вино и тискал девок по сеновалам. Девке-то что, он ее сам выдерет, и сам потом грех отпустит и еще благословит бесплатно, а вот божьему человеку о спасении души следует позаботиться заблаговременно.

Короче говоря, брел брат Бенедикт по дороге, постукивал при каждом шаге увесистым посохом, более пригодным для понта, нежели для драки, и разглядывал видневшееся на горизонте селение, тщась определить, зажиточно ли оно в должной мере и пригожи ли девки, ворошащие сено перед крайним домом. И тут он узрел дьявола.

Он не сразу понял, что этот парень — дьявол, но сразу почуял в нем нечто нездешнее, неестественное, не от мира сего. Но на нечистого поначалу не подумал, напротив, померещилось нечто неуловимо-ангельское. Дьяволы ловко маскируются.

— Здравствуйте, — почтительно произнес парень. И неожиданно спросил: — Вы монах?

Бенедикт остановился и внимательно оглядел свою рясу — все было в порядке. Две-три прорехи и пять-семь жирных пятен не в счет, этого недостаточно, чтобы ряса перестала быть рясой и превратилась в нечто иное. Значит, юноша не заблуждается, но глумится. Тем более, что сам вырядился весьма чудно.

— Хули глумишься? — сурово вопросил Бенедикт.

Лицо незнакомца стало растерянным, он воздел очи горе и стал похож на ангела, изображенного в соборе святого Христофора в правой части центрального иконостаса. Затем незнакомец сказал:

— Простите, пожалуйста, я не хотел вас обидеть. Просто я впервые вижу живого монаха.

Под ложечкой екнуло. Живого монаха! Вот еретические бляди, досюда тоже добрались!

Бенедикт отступил на шаг и перехватил посох двумя руками, чтобы удобнее крутить. Херовый посох получился, несбалансированный. Но чего уж теперь... Прими, господи, душу раба твоего, если что... А исповедоваться так и не успел, пиздец теперь перед господом предстать...

— Ну давай, свисти, сучара, — злобно выдохнул Бенедикт. — Призывай еретиков-разбойников, призывай! Все равно не дамся живьем блядям языческим!

Удивительно, но собеседник Бенедикта не стал звать никаких сообщников, а состроил рожу, будто сейчас расплачется, и стал бормотать что-то невразумительное про какую-то агрессию. И в этот момент Бенедикт наконец-то все понял.

— Да ты же, сука, дьявол искушающий! — возопил он, обуянный праведным гневом. — Получи, чертила, по сосальнику!

Размахнулся от души и вломил несбалансированным посохом по сосальнику. А вернее, попытался вломить, посох-то несбалансированный, уклонился чертила только так. И не просто уклонился, но выхватил из-за пазухи неведомую херню, и померещилось Бенедикту, что это дьявольское оружие, и не оплошал Бенедикт, въебал по запястью со всей дури, и улетела неведомая херня в траву, и обратился чертила в бегство, и не стал Бенедикт его преследовать, ибо неблагоразумно. А херню подобрал, а потом случайно узнал, что это было все-таки оружие, притом нехилое оружие, однозначно дьявольское. И компактное, что немаловажно, в посох вместо скрытого клинка влезает только так. Если бы Бенедикт заранее знал, на что попер с несбалансированным дрыном, хер бы он тогда на это дело попер, ломанулся бы прочь, чтобы пятки засверкали. Но ученые мужи не зря говорят, что история не терпит сослагательного наклонения.

Однако вернемся к сэру Реджинальду Хеллкэту, который сейчас покашливает и скребется у полога шатра, в котором, как ему сказали, изволит отдыхать святой отец. Это был первый шатер во всем лагере, все остальные терпеливо ждут командирского решения, а святой отец уже устроился отдыхать, будто наперед знает, каким будет это решение. Впрочем, чего тут удивительного, он же провидец!

— Святой отец! — негромко позвал барон. — Вы еще не спите?

— Хули надо? — вежливо отозвался святой отец.

А мог бы по матушке покрыть или, хуже того, проклясть.

— Дык насчет болота это самое, — косноязычно выразился сэр Реджинальд. — Его высочество говорит, типа, штурмовать...

— Пусть блядям панталоны штурмует! — отрезал отец Бенедикт. — Не пойдет войско в болото, потому что проклято все в тех краях. На тропе заслон поставить, и все, и не ебать больше мозги друг другу. Там, внутри, Кларксоны долго не усидят. Знаешь, почему?

— Нечистая сила? — предположил барон.

— Комары, — возразил отец Бенедикт. — Как солнышко взойдет, истинный ад попрет. Сами выскочат, как миленькие.

Сэр Реджинальд понял, что предложенное решение должно удовлетворить всех.

— Благодарствую, святой отец! — воскликнул он. — Позвольте откланяться, я немедленно передам ваше пророчество его высочеству!

— Пошел прочь, благословляю, — донеслось из палатки. — Пророчество, высочество, хуёчество... поэт, блядь...

Последних слов сэр Реджинальд не услышал, потому что бежал со всех ног к поляне совета. Прибежал, выскочил на центр поляны и оттарабанил, как по писаному:

— На тропе заслон поставить, Кларксоны долго не усидят, как солнышко взойдет, ад попрет, сами выскочат. Комары.

— Точно, комары! — воскликнул сэр Роберт. — Срань господня! Про комаров-то я и забыл! Господи, благослови комаров! Благородные вассалы и почтенные мастера, вы были правы, я снимаю все возражения, никакого штурма, только заслон и оборона. Реджи, как вовремя ты вспомнил про комаров! А ты, Мартин, не хотел его в плен брать!

— А на вид дурак дураком, — пробурчал сэр Мартин Лерой.

Сэр Реджинальд немного поколебался, затем решил сказать правду, все равно она рано или поздно выплывет, как ни скрывай.

— Это не я вспомнил, — признался он. — То есть, вспомнил-то я, но не про то. Не про того вспомнил. Про отца Бенедикта вспомнил. Как почуял, что беседа в тупик заходит, схожу, думаю, к отцу Бенедикту, может, напророчит чего хорошего. Вот и напророчил. Он-то, отец Бенедикт, уже шатер поставил самовольно, я к нему, типа, а чего это вы шатер поставили самовольно, а он, типа, а хули не поставить, когда я уже знаю, чем закончится совет. И рассказал то самое, что я вам только что передал. Такие дела.

Сэр Персиваль Тандерболт многозначительно крякнул и сказал:

— Кое в чем ты, Реджи, ошибся. Не ты почуял, что беседа в тупик заходит, а отец Бенедикт почуял, оттуда, из своего шатра. И увлек тебя к себе святым словом, дабы ты его слово всем передал, и все такое прочее. Понос, вон, на тебя наслал.

— Да я не срать ходил на самом деле, — признался сэр Реджинальд. — Я это просто так сказал... сам не понимаю, какого хера...

— Информационная телепатия, — негромко произнес сэр Роберт. — Не мотивационная, а информационная, это другое.

— Вот именно, — кивнул сэр Персиваль, с понтом, будто что-то понял в словах сеньора. — А по-нашему, по-простому — святое слово.

В отдалении послышался шум, солдаты возбужденно загалдели.

— Что такое? — завопил сэр Персиваль, отвечавший за безопасность лагеря. — Дежурного ко мне!

Прибежал запыхавшийся дежурный и косноязычно доложил, что в небе над болотом замечена неведомая херня, обликом подобная коровьей лепешке, а размеры у нее хер знает какие, потому что на небе ее хер знает с чем сравнивать. Много больше чем Луна. Узнав о летающей херне, сэр Роберт почему-то очень взволновался и стал расспрашивать, какого она была цвета, что на ней нарисовано, не торчали ли из нее какие-нибудь веточки или усики. Но проку от расспросов не было, никто ничего толком не разглядел, кроме самого факта, что по небу пролетело нечто большое, округлое и неведомое, и улетело, кажися, прямиком в поганое болотище. Через полчаса какой-то кнехт стал вопить, что видел рядом с летающей тарелкой девятихвостого енота с крыльями как у летучей мыши, об этом наблюдении доложили сэру Роберту, но тот разгневался и велел кнехта выпороть, дабы приучался держать фантазию в узде.

Сэр Роберт достоверно знал, что енотов с крыльями на этой планете не водится, ни девятихвостых, ни каких-либо иных. Разве что малый птерокар-беспилотник... нет, все равно не похоже. Вот неведомая херня, пролетевшая над болотом — это несомненный флаер, жалко, модель установить не удалось, но сам факт сомнений не вызывает. Звездные люди, восхитительные ангелоподобные создания, изменили, стало быть, свое старое решение, передумали обрывать контакт, решили дать неразумным младшим братьям еще один шанс. Но как же неудачно совпало время и место! Чего стоило небесным коммунарам приземлить свой флаер позавчера или послезавтра? Что за блядская чертовщина! Откуда Роберту было знать, что именно в этот день именно здесь будет происходить самое важное событие в жизни этой сраной планеты за последние хер знает сколько лет? А он целую армию пригнал, долбоеб! Вчера казалось, какой изящный и ироничный жест, совершить восхождение на очередную ступеньку социальной пирамиды в том самом месте, где три года тому назад товарищ Горбовский... будем называть вещи своими словами, послал сэра Роберта на хуй. Нет, не прямым текстом послал, звездные люди никогда не ругаются, брезгуют они сквернословием, педерасты ангелоподобные. Они, суки, изъясняются возвышенно, "дипломатично", "цивилизованно", как сами о себе говорят. Извольте видеть, сэр Плант, комкон принял решение о моратории... до прояснения обстоятельств... нет, утрата скорчера, тем более одного-единственного, не является основанием и не может являться... а это точно не вы его взяли? Может быть, случайно?

— Нет, блядь, не я! — заорал тогда Роберт, не сдержавшись. — Не я спиздил ваш ебаный скорчер, это тот ваш звездный педрила, сука, блядь, проебал ваш скорчер, а теперь, мудень, отмазывается, пидор ослоебучий, уебище тримудоблядское...

Товарищ Горбовский ахнул и залег. Не упал, а именно залег, при телепатическом ударе звездные люди отрубаются не мгновенно, спинной мозг сохраняет активность какие-то доли секунды, за которые тело успевает аккуратно улечься, не переломав конечности и обычно даже не набив синяков.

Роберт сел рядом и стал плакать. Все бесполезно. Они никогда не смогут быть рядом: грубые и бесцеремонные люди земные, и добрые, почти что святые люди небесные, но вот, блядь, сука, уязвимые к этой злоебучей мотивационной телепатии...

Горбовский застонал, Роберт поспешно оборвал опасную мысль. Нельзя думать об этом, сэр Леонид отличается особой чувствительностью к мотивационной телепатии... Как же ему больно, бедненькому... Господи, хуево-то как, лучший друг, лучший, блядь, друг... Вот, сука, опять не сдержался! Нет, это невозможно больше терпеть!

— Мы никогда не сможем работать вместе! — вскричал Роберт и разрыдался, как последняя баба. — Заберите на хуй ваши ебаные транквилизаторы, толку от них как от берберийской утки! И шлемы ваши блядские никому на хуй не уперлись! Уходи, Леонид, подохнешь же! Я тебя убиваю каждым мысленным уколом, я не хочу такно иначе не могу, природа, блядь, у меня такая, вот опять не удержался, уходи, пожалуйста, я не справляюсь...

— Киберимитатор, — сказал Леонид, морщась от внутренней боли. — Наши инженеры построят киберимитатор, и тогда мы вернемся. Мы обязательно вернемся. А пока придется потерпеть. Но это ненадолго.

"Ненадолго" растянулось на три года. Роберт не терял времени, он сделал все возможное и невозможное, он сам не ожидал от себя такого успеха. Если Леонид действительно вернулся, он порадуется. Надо срочно посетить базу звездных людей, кровь из носу как надо, но когда и как... Штурмовать-то остров нельзя, Бенедикт прав, пророк хуев, невыполним такой приказ, слишком много у ребят в душах суеверного страха... Но идти на базу по тайной тропе, когда вокруг крутится хуева туча этих мудаков... две-три сотни на самом деле, вряд ли больше... все равно стремно... но надо... Господи, на тебя уповаю, помоги, будь благостен, умоляю, господи!

3

Мелвин громко запыхтел и кончил.

— Ну вот, а ты не хотел, — сказал Робин. — Здорово, правда? Надо ее к чему-нибудь привязать, чтобы не сбежала. Охуенная рабыня, правда ведь?

Мелвин вытер мужское достоинство лопушком и стал натягивать штаны.

— Я не рабыня, — подала голос девка. — Рабство — это плохо.

— Дура, — констатировал Робин. — А давай ей свяжем руки твоим ремнем, а моим — ноги. Или наоборот.

— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь, — посоветовал Мелвин младшему брату. — Забыл, где мы находимся? Так я тебе напоминаю — в ловушке.

— И точно, забыл, — сказал Робин. — Хотя нет, погоди, брат! Мы же с тобой молились! И не зря мы молились, бог ведь не фраер и не лох! Бог сказал — бог сделал! Гляди, брат, мы молились, так? И потом сразу девка появилась! Сначала молились, потом девка! Господь послал, понимаешь?!

— У тебя логическая ошибка в рассуждениях, — заметил Мелвин. — "После" не всегда означает "вследствие".

— А я все равно верую, что ее послал господь! — заявил Робин. — Эй, девка! Сможешь вывести нас с этого болота?

— Смогу, — ответила девка.

Робин бросил на брата торжествующий взгляд.

— Хуясе, — только и смог сказать Мелвин.

— Девка, выводи! — приказал Робин. — Сначала меня, потом Мела, потом лояльных вассалов и преданных слуг.

— А чего это тебя первым, а меня вторым? — подозрительно поинтересовался Мелвин.

Робин был готов к этому вопросу. Собственно, он его специально спровоцировал.

— Чтобы не подвергать неоправданному риску ярла Локлира, — сказал он. — Я разведаю, а ты пойдешь следом и отомстишь за меня, если что.

— Герой херов, — улыбнулся Мелвин.

— Дык, — улыбнулся Робин. — Девка, чего спишь? Давай, выводи!

— Не буду, — меланхолично произнесла девка.

Робину показалось, что он ослышался.

— Девка, ты охуела? — ласково поинтересовался Робин. — Можешь вывести — выводи, иначе пиздец тебе.

— Я могу вас вывести, но не буду, — безразлично сообщила девка. — Не хочу. А вредная ваша телепатия на меня вовсе не действует.

— Какая, блядь, телепатия?! — воскликнул Робин. — Что она несет?

— Сам удивляюсь, — сказал Мелвин. — Давай ее пытать.

— Хули пытать-то? — возмутился Робин. — Ты ее порол уже ремнем по жопе, а ей похуй!

— И то верно, — согласился Мелвин. — Тогда давай огнем попробуем.

— Огнем нельзя, убегу, — заявила девка. — Вы лучше ругайтесь сильнее. Мне нужен сильный телепатический удар, очень силь... фафафа... сильный.

Заминка посреди последнего слова была вызвана тем, что Мелвин задвинул ей в ебальник. Со всей дури задвинул, прямо в передние зубы, и еще перед тем ремень на кулак намотал пряжкой вперед. В момент удара под рукой хрустнуло, но в следующую секунду богомерзкая девка пошевелила челюстью, пошамкала и повторила недоговоренное слово, как ни в чем ни бывало, а ее зубы по-прежнему были безупречно белыми.

— Что за хуета? — строго спросил Мелвин. — Магия?

— Нанотехнология, — сказала девка. — Нанороботы самособираются в произвольные квазиобиологические структуры. Вот, гляди.

Она вытянула руку, посреди ладони проклюнулся рот, хищно клацнул и снова растворился в ладони.

— Пиздец, — сказал Робин. — А ты... гм... в любом месте так можешь?

— В любом, — подтвердила девка.

Братья посмотрели друг на друга и одновременно поежились.

— Это было опрометчиво, — сказал Мелвин.

— Дык пронесло же, — пожал плечами Робин. Подумал немного и добавил: — Благодарю тебя, господи.

Они вознесли короткую благодарственную молитву.

— Позитивная телепатия тоже экранируется, — заметила девка.

— Ты мне зубы не заговаривай, — сказал Мелвин. — Выводи нас отсюда, пока пытать не начали. Сейчас свяжем тебя и поработаем с огоньком. Огня-то ты не любишь?

— Не люблю, — согласилась девка.

— Давай, брат, ее вязать, — распорядился Мелвин.

Они связали ее двумя ремнями: одним запястья, другим — лодыжки. А когда они закончили, девка глумливо ухмыльнулась, и оба ремня как бы протекли сквозь ее плоть, которая на мгновение стала как бы жидкой.

— Поругайтесь, ребята, пожалуйста, — попросила девка.

Они поругались. Потом помолились. Потом Мелвин совершил над девкой малый обряд экзорцизма. Ничего не помогло.

Неожиданно Робин приспустил штаны и стал бешено чесаться. Мелвин тоже почувствовал некоторое время назад, что в паху у него зудит, но не придал этому значения, а теперь, если учесть, что Робин был первым...

— Ах ты, заразная сука! — возмутился Мелвин.

— У тебя тоже чешется? — сообразил Робин.

Девка забеспокоилась.

— Как чешется? — заинтересовалась она. — Не должно чесаться, там же тканевая несовместимость, да что я говорю, тканевая, она должна проявляться на уровне базисных внутриклеточных структур...

— Ты мне зубы не заговаривай! — рявкнул Мелвин. — А ну живо снимай порчу, пидараска гнойная!

Девка неожиданно улыбнулась и закатила глаза, будто кончила.

— Продолжай, продолжай, — промурлыкала она. — Пожалуйста, продолжай еще.

— Ее прет, когда ее ругают, — догадался Робин. — Помнишь, ты мне рассказывал, как ученые монахи свои хнания по полочкам раскладывают? Там какое-то ученое слово было... мудизм, что ли...

— Мазохизм, — уточнил Мелвин.

— Я не склонна к мазохизму, но запрограммирована получать удовлетворение от хорошо сделанной работы, — заявила девка. — Пожалуйста, поругайтесь еще немного, мне нужно оценить прочность телепатических фильтров в экстремальных условиях...

— Порчу снимай, — повторил Мелвин.

Девка потянулась к мужскому достоинству Мелвина, но тот ловко отпрыгнул и обнажил меч.

— На расстоянии снимай порчу! — потребовал он.

— На расстоянии нельзя, — попыталась соврать девка. — Потрогать надо обязательно. Клеточная проба...

— Ты меня еще поучи, как порчу снимать! — рявкнул Мелвин. — Ну все, пеняй на себя, девка, ты напросилась!

Он взмахнул мечом и отсек ей левое запястье. Девка ткнула культей в отрубленную кисть, та на мгновение как бы расплавилась и снова приросла к остальной руке.

— Колдовство у нее — пиздец, — заметил Робин.

— Пойду, прогуляюсь, — сказал Мелвин. — Посиди пока с ней, постарайся задержать, чтобы не сбежала.

— Как ее задержать-то, если сбегать начнет? — спросил Робин.

— Например, молитвой, — предложил Мелвин.

— И то верно! — воскликнул Робин, воспрял духом и стал молиться.

Робин подумал, что старший брат собрался справить нужду, но это было неверно. Мелвин направился в лагерь (все уже обустроили, молодцы, а укрепления соорудили — любо-дорого взглянуть) и приказал готовить к вскрытию сундук с казной. Когда сундук подготовили, Мелвин вскрыл печати, отпер замки, вытащил из сундука запечатанную двухпинтовую бутыль (к золоту даже не притронулся, все очень удивились), запер все обратно и удалился обратно в лес, где они с братом уже третий час кряду творили какую-то тайную ворожбу. Кнехт по имени Джерри Даун, отличающийся необычайно острым ночным зрением, сказал, будто они поймали кикимору и теперь ее одомашнивают, чтобы она всех отсюда вывезла на особых кикиморских санках, которые прут по воде аки посуху. Но никто ему не поверил, потому что Джерри Даун отличался не только острым ночным зрением, но и неуемной фантазией.

Когда Мелвин прошел полпути от девки к лагерю, он подумал, что найти в темноте обратную дорогу будет непросто. Но он ошибся, это было просто, брань Робина служила прекрасным ориентиром. Младший брат, похоже, решил этой ночью наругаться на год вперед. Ну и пусть.

— Ну как? — спросил Мелвин, когда брат временно выдохся.

Ответил ему не Робин, ответила девка.

— Телепатические фильтры работают идеально, — сказала она. — В этой части испытание, безусловно, пройдено. Но меня беспокоит ваш паховый зуд. Моя конструкция не рассчитывалась на половой акт с автохтонными организмами, возможны аномальные реакции...

Она сделала паузу в речи, и Мелвин решил этой паузой воспользоваться.

— Сейчас тебе будет аномальная реакция, — пообещал он. — В этой бутыли две пинты эллинского огня с детонатором. Знаешь, что такое эллинский огонь?

Девка знала. Суть эллинского огня она описала одним словом, и это слово было "пиздец".

— Я считаю до трех, — сказал Мелвин. — На счет три тебе приходит пиздец.

— Не сумеешь, — возразила девка. — Моя реакция быстрее.

— Раз, — сказал Мелвин.

Девка промолчала.

— Два, — сказал Мелвин. Подождал еще немного и сказал: — Три.

И добавил:

— Ты сама этого хотела.

И выхватил меч и ловко четвертовал девку, и потом порубил девкины руки-ноги на еще более мелкие куски, и перемешал, чтобы не склеивались. При этом выяснилось, что девкина плоть состоит не из мяса, крови и костей, а черт знает из чего, никаких слов нет в человеческом языке для этой пакости, даже бранных. И отступил Мелвин на шаг, и метнул в эту пакость двухпинтовую бутыль, и отвернулся, и побежал прочь со всех ног, и рядом с ним бежал Робин.

А потом, когда их глаза снова обрели зрение, Мелвин спросил брата:

— Тебе ничего не привиделось?

И вздрогнул Робин испуганно, и понял Мелвин, что ничего никому не привиделось, но видели они истинную реальность. Не померещилось Мелвину, что богомерзкая тварь превратилась в легион летучих мышей, и взвились эти мыши над огнем и разлетелись кто куда. Хотя некоторые сгорели, Робин божился, что точно видел своими глазами одного летучего мыша, объятого пламенем.

Братья вернулись к вассалам и кнехтам, и Ричард Эйри спросил, как прошло колдовство. Мелвин ответил, что колдовство прошло херово. Ричард спросил, что теперь будет, и Мелвин ответил, что все в руках божьих. Ричард сказал, что вспомнил, что на этом болоте по утрам бывает до хера комаров, а потом они куда-то прячутся, но на рассвете это просто ад какой-то, и надо срочно что-то придумывать, и он очень извиняется, что забыл об этом важном обстоятельстве днем, когда принималось решение.

— Заткнись, мудило, — прервал его Мелвин. — Все в руках божьих, понял?

— Понял, — ответил Ричард, но как-то неуверенно.

— Тогда отвали, — приказал Мелвин.

Ричард отвалил.

Братья наскоро перекусили вяленым мясом (вассалы и слуги уже поужинали, не дожидаясь, когда Кларксоны закончат свое колдовство) и отошли в сторонку посовещаться.

— Чешется? — спросил Робин.

— Пиздец как чешется, — ответил Мелвин.

— А у меня уже не чешется, — сказал Робин. — Со мной теперь что-то другое творится. Будто... крылья выросли, что ли... Мелвин, ты знаешь, как звучит хлопок одной ладонью?

— Не знаю, — покачал головой Мелвин.

— Я тоже не знаю, — сказал Робин. — Но у меня такое чувство, будто я знаю. Понимаешь?

Мелвин еще раз покачал головой.

— Ничего, скоро поймешь, — пообещал Робин. — Через полчаса примерно, если с той же скоростью пойдет развиваться. Может, помолимся?

Они помолились, но на этот раз ничего разумного господь им не подсказал. Робину, правда, пришла в голову идея, что от комаров можно укрыться, если целиком погрузиться в воду и дышать через тростинку, но Мелвин напомнил ему о пиявках, и Робин понял, что идея не катит. Зря молились.

— Как думаешь, брат, кто такой Комкон? — спросил вдруг Робин.

— Девкин хозяин, — ответил Мелвин. — А что?

— Ты его знаешь? — спросил Робин.

— Вроде нет, — ответил Мелвин. — Но это ничего не значит. Знаешь, сколько здесь колдунов недоупокоенных? Всех не упомнишь.

— Думаешь, колдун? — заинтересовался Робин. — А я думал, ее с той летающей херни сбросили.

— Не соответствует здравому смыслу, — возразил Мелвин. — Слишком много дополнительных сущностей. Версия с колдуном более правдоподобна.

— Ну да, конечно, — пробормотал Робин и некоторое время молчал. Затем сказал: — Помирать страшно.

— Страшно, — согласился Мелвин. — Но честь дороже.

— Честь дороже всего, — подтвердил Робин. — Даже спасения души.

— Потому что мы благородны, — продолжил Мелвин священную цитату. Но не удержался, сбился на низкий слог: — Ниибически, блядь, благородны.

— Хорошо держишься, брат, — сказал Робин. — Хотел бы я уметь оставаться таким же бесстрастным, как ты, когда так херово.

— Знал я одного рыцаря, — сказал Мелвин, — тоже хотел оставаться бесстрастным, когда херово.

— И что? — поинтересовался Робин.

— Ничего, — пожал плечами Мелвин. — Срубили ему бошку, теперь больше не хочет.

— Умеешь ты, брат, ободрять друзей в тяжелые минуты, — сказал Робин.

— Извини, — сказал Мелвин. — Я, если честно, только снаружи такой бесстрастный, внутри я весь киплю. Наверное, всю ночь буду молиться.

— Я всю ночь не выдержу, — сказал Робин с сожалением. — Помолюсь, сколько осилю, потом пойду спать.

— Да будет так, — сказал Мелвин.

Где-то далеко вдали громко булькнуло, словно болото отозвалось на слова Мелвина утвердительным вздохом. Не иначе, кикиморы шалят.

ГЛАВА ВТОРАЯ. ПРОРЫВ ИЛИ РАЗГРОМ

1

История контакта звездных людей с цивилизацией, именуемой ими РГ-11, любопытна и познавательна. Когда товарищ Горбовский излагал ее Роберту, он начал свой рассказ следующими словами:

— Беспорядок неистребим.

А затем сравнил процесс установления означенного контакта с содомией. А когда Роберт задал недоуменный вопрос — пояснил, что история этого контакта отличается от обычной процедуры контакта примерно в той же мере, в какой содомия отличается от нормальной плотской любви: с первого взгляда все то же самое, а приглядишься — совсем не то.

Первооткрывателей РГ-11 было двое, звали их Джамшут и Фулата Бронштейненко, были они супругами и работали в свободном поиске. Все началось с того, что в бортовом компьютере корабля-разведчика по беспечности Джамшута завелся вирус, а когда Джамшут стал его излечивать, то сделал что-то не то, и следующая деритринитация, совершенная их кораблем, получилась не прямой, а ортогональной.

Джамшут понял это сразу же, как только корабль вышел из гиперпрыжка. На обзорном экране красовалась точная копия Солнечной системы, но все планеты не на своих местах — ежу ясно, ортогональная деритринитация или, по-простому, уход в параллельную вселенную со сдвигом вдоль временной оси. Модуль сдвига, правда, рассчитать не удалось, но Джамшут списал это на последствия вирусной инфекции, перенесенной компьютером.

Капитану корабля, попавшему в такую невероятную ситуацию, инструкция предписывала единственно возможное решение — немедленно совершить обратную деритринитацию и передать в комкон координаты обнаруженного перехода в параллельную вселенную, приняв меры к неразглашению данной информации. Почему Джамшут проигнорировал это предписание — осталось невыясненным.

Корабль вышел на орбиту РГ-11, пилоты провели стандартную серию наблюдений и приблизительно оценили временной сдвиг — что-то около минус тысячи лет. Точное значение вычислить не удалось, потому что обнаружились некоторые мелкие несоответствия, но Джамшут и Фулата списали их на пробелы собственного образования в части древней истории.

Завершив первичные наблюдения, супруги Бронштейненко приняли решение, ставшее для них фатальным. В нарушение всех инструкций они решили установить контакт с аборигенами самостоятельно. В памяти корабля сохранилась запись беседы, в ходе которой было принято это решение, и реплика Фулаты, непосредственно предшествовавшая принятию решения. Реплика эта была такова:

— Приколись, милый, мы там будем как боги!

Территорией контакта супруги выбрали родную Англию, а точкой контакта — большое болото по соседству с интернатом, в котором прошло их детство. В точном соответствии с инструкцией (написанной для совсем другого случая), база была развернута в труднодоступном месте (на клочке твердой земли посреди болота), соединенном с окружающей территорией подъемным мостом или иным подобным устройством, позволяющим изолировать зону контакта в любой момент по желанию уполномоченного сотрудника. Джамшут понял инструкцию буквально и проложил через болото пластиковый подъемный мост, который вскоре перестал быть подъемным, потому что Джамшут случайно затер цифровой ключ, необходимый для включения режима изоляции зоны контакта. Обнаружив это, Джамшут расстроился и проложил через болото второй подъемный мост, который сразу перевел в затопленное положение, потому что иметь сразу два входа в зону контакта было явно излишне. Второй мост был нужен Джамшуту только для того, чтобы формально соблюсти инструкцию, написанную для совсем другого случая.

Пока Джамшут возился с мостами, Фулата посеяла на острове десяток коттеджных домиков, физкультгородок, типовой летний театр, а также много разных саженцев, кустиков и цветочков. И еще добрую сотню разнообразных статуй, дабы аборигены могли ознакомиться с лучшими образцами искусства грядущих эпох.

Две недели спустя на райский остров явилась первая делегация аборигенов, возглавляемая деревенским старостой по имени Патрик и деревенским попом по имени Бонифаций. Первым делом святой отец совершил молебен и окропил святой водой все, до чего смог добрызнуть. Особое внимание он уделил Фулате Бронштейненко — он впервые видел негритянку и подозревал в ней нечто дьявольское. Фулата перенесла кропление смиренно, подозрения отца Бонифация рассеялись, и дальше контакт пошел вполне благополучно, и велик был шанс, что усилия Джамшута и Фулаты увенчаются эпичной победой энтузиазма над инструкциями и здравым смыслом. Но не вышло.

Гостям продемонстрировали высокотехнологичные коттеджи будущего, трехмерный кинофильм (музыкальная комедия про любовь, специальная цензурированная версия без эротических сцен и сцен насилия), Джамшут прочитал краткую лекцию о коммунизме, и все шло очень хорошо, пока святой отец не соизволил поближе ознакомиться со статуями.

— А это кто такой? — спросил святой отец, ткнув пальцем в очередного атлетического мужика. — Аполлон?

— Сейчас посмотрю, тут на постаменте должно быть написано, — ответил Джамшут. — Нет, это не Аполлон, это Люцифер.

— Кто-кто? — недоуменно переспросил святой отец.

— Люцифер, — повторил Джамшут. — Не Аполлон, другой бог.

Через несколько секунд супругам Бронштейненко пришлось осознать, что планета РГ-11 является не точным образом земного прошлого, но отражением, притом довольно-таки кривым и во многих важных деталях существенно отличающимся от оригинала. Так, например, аборигены РГ-11 обладают удивительной способностью, не имеющей аналогов в других известных мирах, позже получившей научное название "мотивационная телепатия с нелинейной автофокусировкой". А если не влезать в дебри прикладной психологии, а просто поставить рядом человека с Земли и аборигена с РГ-11, и заставить аборигена испытать сильную эмоцию, то человек с Земли немедленно испытает ту же самую эмоцию, но усиленную во много раз. Настолько усиленную, что нейронные потенциалы выгорают в считанные мгновения, и наведенная эмоция, какой бы она ни была изначально, воспринимается как невыносимая головная боль. А когда аборигеном РГ-11 овладевает неконтролируемый гнев, то все люди с Земли, находящиеся неподалеку, теряют сознание от болевого шока.

— Да ты, блядь, сука, прихвостень сатанинский! — закричал отец Бонифаций, окончательно уразумев, что именно только что сказал ему Джамшут Бронштейненко.

Джамшут закатил глаза и упал без чувств. Фулата тоненько вспискнула и тоже упала без чувств секундой позже. Святой отец изумленно огляделся и констатировал:

— Хуясе, и вправду дьяволы. Братие! Гаси демонов во имя господа!

Первоначально демонов хотели сжечь на костре по всем правилам, но на острове должного количества топлива не нашлось, а тащиться за дровами в лес, да еще по хлипкому сатанинскому мостику, никто не захотел. Поэтому сжигать поганых сатанистов не стали, просто разбили головы камнями. Затем поломали столько статуй, сколько смогли, и пошли прочь. Когда процессия подошла к вышеозначенному дьявольскому мостику, отец Бонифаций вспомнил, что надо произнести очистительную молитву, дабы окончательно изгнать дьявольское присутствие с сего проклятого острова. И произнес он молитву, но не изгналось дьявольское присутствие, не исчезли богопротивные идолища и алтари для нечестивых обрядов, внешне подобные симпатичным домикам. Решил святой отец, что потребна тут более крепкая молитва, и пообещал сотворить ее на другой день, ибо сегодня сил уже не было. Но на другой день не пришел, побоялся.

Следующие три года остров не посещался никем, потому что пользовался дурной славой. Но время шло, страшные воспоминания постепенно тускнели в народной памяти, а жуткий нерукотворный мост, ранее противоестественно возвышавшийся над гладью болота, опустился на эту самую гладь, оброс илом и осокой, утратил страховидность и стал выглядеть как обычная болотная тропа, разве что необычно прямая.

Лет через пять после изгнания темнокожих дьяволов на остров стали забредать наиболее отмороженные мальчишки из окрестных деревень. Они и принесли весть, что поганых идолищ на острове больше нет, а от алтарей остались одни только фундаменты. Оказывается, очистительная молитва отца Бонифация все-таки подействовала, пусть и не сразу. Ну и слава богу.

Вторая база комкона разместилась в километре от первой, в самой глубокой и топкой трясине Гримпенского болота. Это был уже не гламурный коттеджный поселок, а закрытый жилой комплекс, стандартный для планет второго класса дружественности. Дело в том, что после визита супругов Бронштейненко в болоте завелись удивительные комары-мутанты, проявляющие кровососущую активность исключительно в послерассветные часы, но с такой силой, что системы наблюдения зафиксировали не менее десяти смертельных случаев среди местных прелюбодеев, отличавшихся пониженным уровнем суеверности.

Сотрудники комкона пребывали на базе в меньшинстве, большинство составляли биологи. Основной задачей научной команды было не установление контакта с аборигенами, а детальное исследование удивительных особенностей местных живых организмов. Что это были за особенности — мало кто понимал, потому что ни один биолог пока не смог описать их нормальными человеческими словами. Известно лишь, что пресловутая мотивационная телепатия представляет собой всего лишь вырожденный простейший случай взаимодействия земных биологических материалов с биоэнергетическими излучениями, специфичными для РГ-11. Комары-мутанты представляли собой чуть менее вырожденный частный случай, позже ученые описали еще несколько частных случаев, еще менее вырожденных, и тогда планетой заинтересовался лично товарищ Горбовский. Говорят, что ознакомившись с научными материалами, он впал в глубокую задумчивость, а когда вышел из нее — мягко, но решительно потребовал прервать контакт до более глубокого прояснения ситуации. Скорчер, потерянный в то время каким-то мальком, вовсе не стал причиной разрыва контакта, в этом абориген Роберт ошибался. Просто случайно совпало по времени.

2

Роберт сидел в шатре, жег лучину, мучительно размышлял и никак не мог решиться. Лишь около полуночи он собрался с духом и, наконец, принял решение. Кликнул часового и приказал ему принести какую-нибудь монету, все равно какую.

— А чего далеко ходить-то? — удивился воин.

И извлек из кармана шиллинг местной чеканки, с портретом покойного Кларка Локлира. Роберт подбросил монету, шиллинг упал портретом вниз. Роберт решил, что знамение благоприятно, нужно не бояться, но действовать решительно. Но чего именно нужно не бояться — действовать в одиночку или доверить ближнему своему то, что никогда еще никому не доверял?

Роберт прочел краткую молитву и по ее итогам решился окончательно — вызвал к себе Джона Сильвера.

Отставной квартирмейстер был сонным, взъерошенным и, кажется, выпившим. Впрочем, вином от него не разило, может, мухоморов наелся? Снова всплыли сомнения, Роберт с трудом отогнал их. Гадание состоялось, всевышний принял решение, и ему угодно, чтобы Роберт рискнул. Поэтому надо не сомневаться, а исполнять божью волю, и аминь.

— Джон, хочешь титул? — обратился Роберт к Сильверу.

Роберт любил начинать беседу с вассалами и слугами с ошеломляющих вопросов. Потому что когда собеседник ошеломлен, ему труднее лгать по мелочам, хвастаться, юлить и изворачиваться. Да и приятно это — ошеломлять людей.

Сильвер, однако, ничем не выразил своего удивления.

— А кто ж его не хочет, титул-то? — отозвался он.

— А ты часом не жид? — насторожился Роберт.

— Почему ваше высочество так спрашивает? — спросил Джон.

— Ты все время отвечаешь вопросом на вопрос, — сказал Роберт.

— А что в этом такого? — удивился Джон и только потом понял, что опять ответил вопросом на вопрос.

Посмеялись.

— Нет, ваше высочество, я не жид, — сказал Джон. — Не знаю, почему ваше высочество так предубеждено против этой нации, мне их доводилось видеть много раз, люди как люди, ничего особенного.

— Так я не понял, титул тебе нужен или нет? — спросил Роберт.

— Нужен, конечно, — кивнул Джон.

— Добыть его будет непросто, — предупредил Роберт. — Возможно, придется познакомиться с сверхъестественными существами.

— Тогда титул должен быть наследственным, — сказал Джон. И пояснил, видя изумление ярла: — Иначе овчинка не стоит выделки. Какой смысл губить душу за то, что в могилу не унесешь? А вот детям передать доброе имя — это совсем другое дело.

— Хорошо, убедил, — согласился Роберт. — Если все получится, станешь потомственным дворянином.

— А что делать-то надо? — поинтересовался Джон.

— Беспрекословно выполнять мои приказы, чего бы я ни потребовал, — объяснил Роберт. — Ничего не спрашивать. Ничего никому не рассказывать о том, что увидишь.

Джон поежился и сказал:

— Стало быть, к Сатане на поклон пойдете. Это ничего, это нормально. Но поклянитесь, ваше высочество, что не на заклание меня поведете, что есть у меня шанс вернуться живым от нечистого.

Роберт вытащил из-под подушки походную библию, положил на нее правую руку и произнес следующее:

— Клянусь Иисусом и пресвятой богородицей, а также спасением бессмертной души, что не веду тебя, Джон Сильвер, на заклание, и что твой шанс возвратиться живым из приключения значительно больше, чем шанс не возвратиться.

Джон склонил голову и сказал:

— Благодарю вас, ваше высочество. Слушаю и повинуюсь.

— Возьми лопату, какой-нибудь топор, пару факелов, и пойдем, — приказал Роберт. — Вдвоем пойдем, без охраны.

— Лопату, топор и пару факелов, — озадаченно повторил Джон. — Осмелюсь заметить, ваше высочество, необычный набор снаряжения для визита к князю тьмы.

— Мы идем не к князю тьмы, — сказал Роберт. — Мы идем к... гм... небесным ангелам.

— Да хоть к идолищам языческим, — пожал плечами Джон. — Разрешите выполнять?

И сразу удалился, не дождавшись разрешающего кивка. И уже через четверть часа вернулся с лопатой, топором и двумя факелами. Роберт кратко воззвал к господу, и они двинулись в путь.

Первый тайник нашелся легко, всего-то минут за десять, спасибо тебе, господи. Роберт извлек из тайника ноктовизоры, осмотрел их в неверном факельном свете. Тот, у которого заряд оказался чуть больше, нацепил на глаза, второй передал Джону.

— Делай, как я, — приказал Роберт.

Джон нацепил ноктовизор и озадаченно свистнул, выражая изумление.

— Не свисти, денег не будет, — посоветовал Роберт.

Дождался, пока Джон немного привыкнет к новому зрению, и стал отдавать распоряжения:

— Туши факелы. Идем тихо и скрытно, чтобы ни одна живая душа не приметила, ни чужие, ни свои. Надо пройти вон туда, видишь, камень такой приметный, на молящуюся девку похож? Вот к нему мы должны подойти, притом незаметно.

— Дык за нами два десятка ваших телохранителей увязалось, — заметил Джон. — Вон двое прячутся, и еще вон там и вон там.

— А я и не говорил, что будет легко, — сказал Роберт. — Придумай что-нибудь. И учти, что путать следы я не умею.

Джон подумал с минуту и сказал:

— Боюсь, выход только один. Вашему высочеству следует снять с глаз эту херовину, зажечь факел, выйти к телохранителям и лично всех разогнать. По-другому не получится.

Роберт был вынужден согласиться.

Через полчаса Роберт и Джон вышли ко второму тайнику.

— Смотри, Джон, и запоминай, — сказал Роберт. — Сунь руку вот под этот корень. Нет, вот под этот. Рычаг нащупал? Сейчас он направлен влево, поверни его направо.

Джон повернул рычаг направо, в норе что-то щелкнуло, затем загудело, почва заколебалась.

— Этот рычаг открывает вторую тропу, ведущую к центру болота, — объяснил Роберт. — Когда он смотрит вправо, тропа открыта, когда влево — закрыта. Если я не вернусь оттуда, куда мы пойдем, а ты вернешься — закрой тропу.

Роберт не знал, почему аварийный ключ для прохода ко второй базе прогрессоров реализован так архаично. Тем более Роберт не знал, почему тропа, открываемая этим ключом, выводила не только ко второй базе, но и к первой. Этого не знал никто, кроме стажерки Юкико Запрягаевой, спроектировавшей аварийный проход к базе именно таким необычным образом. Стоит отметить, что через месяц после того, как Юкико спроектировала этот проход, товарищ Горбовский застал ее за употреблением мухоморов, и лично отвез на Землю перевоспитываться. Но этой истории Роберт тоже не знал.

— Если ваше высочество не вернется, а я вернусь, я не получу титул, — заметил Джон.

Роберт иронически хмыкнул и сказал ему:

— В таком случае ты получишь кое-что другое. Не буду говорить, что именно, сам разберешься, когда придет время. Пойдем, вон, тропа уже поднялась. Видишь?

Джон увидел. В двух шагах от них начинался висящий в дюйме над землей мостик, прямой, как полет стрелы, и узкий, не шире трех футов. Роберт ступил на него и зашагал быстрым шагом вперед. Джон шел следом.

— А эта херня каменная или деревянная? — спросил Джон, когда они углубились в болото футов на пятьсот.

— Пластиковая, — ответил Роберт.

— Гм, — сказал Джон.

Минут через десять они вышли на развилку.

— Как думаешь, Джон, какая дорога ведет к острову? — спросил Роберт.

— Левая, по-моему, — ответил Джон.

— По-моему, тоже, — согласился Роберт. — Значит, так. Пришло тебе время зарабатывать титул. Давай сюда топор.

Роберт ступил на правую тропу, размахнулся и с силой вонзил топор в волшебный материал под ногами. Как ни странно, материал этот оказался совсем непрочным. Тупое и щербатое лезвие пробило его насквозь с первого удара.

— Слушай приказ, — сказал Роберт. — Вот отсюда и вот досюда надо весь пластик раздолбать на хер, чтобы не было. Обломки в трясине не топи, они всплывают, как говно. Надо их отнести вон туда, — он указал на правую тропу, — и свалить подальше, чтобы с основной тропы было не видно. Когда закончишь, вот отсюда и вон туда ярдов на пятьдесят забросаешь пластик грязью. Общая задача — с основной тропы не должно быть видно, что здесь была развилка. Понял?

— Не получится, — покачал головой Джон. — Если приглядеться, все равно будет видно, как ни старайся.

— Тот, кто пройдет по этой тропе, приглядываться не будет, — сказал Роберт. — К тому же, на рассвете туман поднимется... Короче, надо сделать так, чтобы развилка не бросалась в глаза, но пластика раздалбывай не больше, чем я смогу перепрыгнуть. Понял?

— Вроде да, — кивнул Джон. — Но общий замысел не улавливаю.

Роберт ухмыльнулся и сказал:

— А ты и не должен его улавливать. Просто делай, что я говорю. Да, еще одно. Я не думаю, что Кларкосоны заметят тропу до рассвета, но если так случится, они не должны пройти по правому ответвлению ни при каких обстоятельствах. Понял?

— Так точно, — кивнул Джон.

Роберт пожелал ему удачи и зашагал по правому ответвлению тропы. Он слышал, как Джон тихо молится, затем звуки молитвы сменились молодецким хаканьем и хрустом пластика. Как бы не услышали кому не надо... Впрочем, пусть их. Болото на то и болото, чтобы издавать странные звуки.

Минут через пять Джон достиг прогрессорской базы. Его ждало разочарование — посадочная площадка на крыше была пуста. Это было странно, Роберт был абсолютно уверен, что флаер, напугавший его воинов минувшим вечером, теперь будет сидеть здесь. Очень странно. И входная дверь, похоже, законсервирована... Тогда какого хера тут болтался этот флаер? Неужели залетные мальки-туристы? А он, долбоеб мудацкий, раскатал губу...

Стоп! Злость и ненависть надо подавлять, эти чувства в этом месте недопустимы. Не дай бог, если Роберт ошибся, и внутри базы сейчас находятся звездные люди. Человеческая злость для них как молотом по башке. Если там есть кто-то живой, сейчас он сидит, скособочившись, сжимает виски в ладонях и недоумевает, с какого хера голову внезапно прострелило острой болью... Надо срочно успокаиваться. Отче наш иже еси на небеси... Нет, лучше, как звездные люди: ом мани падме хум, ом мани падме хум... Богохульство, конечно, но не очень большое, потому что Роберт произносит эту молитву не как молитву чужому богу, но как лекарство для собственной грешной души. Он не виноват, что чужой звездный Будда помогает грешной душе намного лучше, чем родной и любимый Иисус... Ничего, Иисус простит, он милосерден.

Роберт сделал последний шаг и остановился перед входной дверью. Кибермозг молчит, не приветствует гостя, это подозрительно. Не положено, когда в режиме консервации? Или это не консервация, а неисправность? Или, хуже того, авария? Там же внутри энергоблок немеряной мощности, может, от базы осталась одна только внешняя оболочка, а тот флаер попробовал ее отремонтировать, но не осилил и улетел обратно? Господи, не допусти, умоляю тебя, господи!

— Кибермозг, открой дверь! — выкрикнул Роберт, и его голос сорвался от волнения.

— Основание? — невозмутимо осведомился кибермозг.

— Ну... гм... — замялся Роберт. — Мне нужно поговорить с товарищем Горбовским!

— С товарищем Горбовским поговорить невозможно, — сообщил кибермозг.

— А передать телеграмму? — спросил Роберт.

— Тоже невозможно, — ответил кибермозг. Немного помолчал и добавил: — Товарищ Горбовский погиб.

— Как погиб? — ошеломленно переспросил Роберт.

— В техногенной катастрофе, — ответил кибермозг.

Наступила тишина. Кибермозг базы явно не намеревался ни продолжать беседу, ни открывать дверь.

— Вчера над болотом летал флаер, — сказал Роберт. — Он приземлялся на базе?

— Информация выходит за пределы вашего допуска, — сообщил кибермозг.

— Но я должен об этом знать! — воскликнул Роберт. — Как ты не понимаешь! Я должен знать, длится ли еще мораторий или контакт снова продолжен, я уже начал строить коммунизм в отдельно взятом ленном владении... Знал бы ты, как мне трудно... Мне нужна помощь! Понимаешь, железка, помощь!

— Вся необходимая информация будет доведена до надлежащих лиц в надлежащее время, — сказал кибермозг.

— То есть, контакта по-прежнему нет? — спросил Роберт. — Мораторий все еще длится? Это были просто заблудившиеся туристы? Я могу рассчитывать на помощь комкона или нет?

— Ответы на все вопросы выходят за пределы вашего допуска, — сказал кибермозг.

Роберт яростно выругался. Если звездные люди прячутся внутри базы... Да ну их к блядям и чертям, сами виноваты! Впрочем, нет, они-то ни как раз не виноваты. Ом мани падме хум, ом мани падме хум...

— Я прошу тебя передать две телеграммы, — сказал Роберт. — Одну... на самом деле, не одну... короче, наследникам Горбовского, что я типа соболезную. И вторую передай в комкон, что агент Роберт очень просит восстановить связь. Хотя бы не напрямую, хотя бы через радио или гипер. Я прошел все подготовительные этапы, я реально начал строить коммунизм. Даже если комкон не хочет поддерживать меня прямо, пусть хотя бы понаблюдают, подстрахуют в случае чего... может, подскажут чего... да хотя бы экспериментальные данные получат... Сделаешь?

— Информация выходит за пределы вашего допуска, — сказал кибермозг.

— Да пошел ты на хуй! — рявкнул Роберт.

На душе сразу полегчало. Господи, как же трудно сдерживать эту злоебучую телепатию, будь она проклята во все дыры, которых у нее нет... Почему, спрашивается, звездные люди никак не изобретут лекарство или шлем какой-нибудь... впрочем, понятно, почему — потому что им похуй. Мультиверс, видите ли, содержит до хера параллельных вселенных, в каждой из которых плавает в пустоте до хера планет с разумной жизнью, и проблемы одной конкретной планеты всемогущему комкону допизды. Поначалу был еще небольшой шанс получить от комкона кое-какую информацию, но народ Роберта этот шанс проебал, когда какая-то недоебанная сука насмерть угандошила двух звездных пришельцев, а потом другая сука злодейски спиздила этот ебаный скорчер... А нет ни хера сейчас звездных людей на базе. Будь они здесь, кибермозг давно бы уже принял меры безопасности в соответствии с первым законом робототехники. Ну и хуй с ними.

Джон Сильвер тем временем в поте лица зарабатывал дворянский титул. Раздолбил пластика уже футов восемь, такую канаву не вдруг и перепрыгнешь, особенно когда место для опорной ноги вымазано жидкой грязью.

— Достаточно, Джон, — сказал ему Роберт. — Отлично поработал, спасибо.

Джон выпрямился, с усилием разогнув натруженную спину, и сказал:

— Вы быстро вернулись, ваше высочество. Все хорошо или все плохо?

Роберт криво усмехнулся и сказал:

— Ответ выходит за рамки твоего допуска.

— Чего? — не понял Джон.

— Не бери в голову, — махнул рукой Роберт. Немного подумал и добавил: — В будущем возможно, тебе захочется поглядеть, что в конце этой тропы. Сильно губу не раскатывай, внутрь тебя не пустят, а прорываться силой не советую. Сейчас ты этих слов не поймешь, так что просто запомни, может, потом пригодится.

— Стало быть, не захотели ангелы беседовать с вашим высочеством, — не то спросил, не то констатировал Джон.

— Мне похуй, — сказал Роберт. — Короче, так. Лопату выбрасывай к чертям, топор сохрани, он хороший. Пойдем обратно в лагерь.

Выбравшись на твердую землю, Роберт вознес короткую молитву, перекрестился и заорал во всю глотку:

— Дежурного ко мне! Быстро!

Дал распоряжения опизденевшему дежурному (тот как разглядел поднявшуюся потайную тропу — чуть глаза из орбит не выскочили) и уселся на камень, стал ждать и обдумывать последние детали хитрого плана.

Четверть часа спустя перед Робертом стояли по стойке "смирно" благородные бароны Хеллкэт, Тандерболт и увязавшийся с ними Тейлор.

— Слушайте замысел боевого приказа, — приказал им Роберт. — Противник находится на проклятом острове посреди болота, предположительно спит. Полчаса назад господь всемогущий ответил на мою молитву и явил вторую тропу к острову, ту, которая не прямая, но тайная. Вон она. Обращаю внимание благородных вассалов, что тропа сия отворена не богомерзкой магией, а святой молитвой. Это всем понятно? Вот и хорошо. На рассвете противник попытается по этой самой тропе прорваться с острова и раствориться в лесах. В нужный момент я произнесу другую молитву, тропа опустится обратно в трясину, противник будет уничтожен. Ставлю боевую задачу: занять оборону где-нибудь здесь с целью не допустить убегания и рассеивания... ну, если кто-то сумеет просочиться, невзирая на молитву... короче, чтобы не сумели. Командует Хеллкэт. Вопросы?

Бароны переглянулись.

— Никак нет! — сказал Тандерболт.

— Охуенно, — сказал Тейлор.

— Разрешите уточнить, ваше высочество, — сказал Хеллкэт. — Если противник, паче чаяния, эту тропу тупо не заметит...

— Заметит, — перебил его Роберт. — Есть доброволец, он ближе к рассвету пройдет по тропе почти до конца и там шумнет.

— Охуенно, — сказал Тейлор.

— Разрешите узнать имя добровольца, — сказал Хеллкэт.

— Джон Сильвер, — сказал Роберт.

— Охуенно, — повторил Тейлор.

— Да ты заебал! — воскликнул Тандерболт и толкнул товарища локтем в бок.

— Извините, — сказал Тейлор.

— Пойдемте, сэры, обсудим, как бойцов расставлять, — обратился к товарищам Хеллкэт.

Роберт проводил их взглядом и пошел искать Сильвера. Надо ему рассказать, на что он вызвался.

3

Мелвину не спалось. Продолжительная истовая молитва обычно способствует сонливости, но сегодня все было не так. Робин не обманул, паховый зуд утих, но на смену ему пришел другой зуд, не материально-низменный, а возвышенно-духовный. Душа как бы чесалась изнутри, она словно вышла из обычного полуживотного состояния и внезапно озаботилась целым миллионом (то есть, тысячей тысяч) всяких нелепых вопросов, до которых дворянину и рыцарю нет и не может быть никакого дела. Вот, например, есть ли жизнь на Марсе? Да кому какое на хуй дело, есть ли жизнь на Марсе?! Марс суть блуждающая звезда, дырка в небесной сфере, какая там, к хуям, жизнь? И так все время, и молитва (медитация) не устраняет, но только лишь упорядочивает душевный зуд, придавая ему определенный ритм. Но не более того.

Как ни странно, Мелвин не чувствовал усталости, обычно сопровождающей бессоницу. Более того, он был необъяснимо уверен, что понятие "усталость" для него отныне бессмысленно, что теперь он будет жить и действовать неустанно, а отдыхать станет лишь когда сам захочет, а не когда будет принужден к тому несовершенством человеческой природы. Сейчас, например, он спать не хочет, потому что перестройка мозга и личности (что бы эти слова ни значили) еще не завершилась, и потому спать пока не надо, а вот когда эта самая перестройка завершится — вот тогда спать будет можно и нужно, а пока преждевременно. Кстати, Робину тоже спать не стоит.

— Эй, брат! — позвал Мелвин. — Дрыхнешь?

— Никак нет, — отозвался Робин. — Медитирую.

— Чего-чего делаешь? — не понял Мелвин.

И немедленно узнал значение этого слова, ранее незнакомого.

— Медитация — это как бы молитва, но не богу и не святым, а хуй знает кому, — озвучил Робин в точности то, что подумал Мелвин. И продолжил: — Я тут лежу, думаю. Сдается мне, мы с тобой не на кикимору нарвались, а на суккуба. Или даже на самого дьявола. Зря я той твари впердолил, и тем более зря тебя соблазнил. Прости, брат.

— Бог простит, — отмахнулся Мелвин. — Ты мне лучше вот что скажи, брат. Как ты думаешь, есть жизнь на Марсе или нет?

— Нету там жизни, — ответил Робин. — Раньше была, а теперь нет, только споры, но они не прорастают, потому что биосфера необратимо изменилась. Зато на Европе есть жизнь, примитивная такая, прокариотная. Ой, бля... Господи, спаси и помилуй, избавь от лукавого, на тебя уповаю...

— Херово, — констатировал Мелвин. — Одержимы мы с тобой, брат, демоном. Очень это херово.

— Сам знаю, — буркнул Робин. — А ты уже заметил, что в темноте видишь?

— Ну ни хуя ж себе! — воскликнул Мелвин. — Точно, вижу. Только как-то странно и нелепо. Вон, гляди, там, у воды, что за хуйня на ножках телепается?

— А я ебу? — пожал плечами Робин. — Либо русалка, либо кикимора. Мне похуй.

— А хули она светится? — удивился Мелвин.

— Ночью все светится, — объяснил ему Робин. — На себя посмотри.

Мелвин внимательно оглядел собственные руки, затем перевел взгляд вниз, на чресла и ноги, затем на растущую неподалеку березу, затем снова на кикимору, и тогда изрек следующее:

— Это не кикимора, а какая-то неведомая хуйня. Во-первых, она светится не как нежить, а как живая плоть, а во-вторых, она одета.

— И еще по воде хуярит, что твой Иисус Христос, — добавил Робин.

— Не сквернословь, брат, поминая господа, — строго сказал Мелвин. — Она не по самой воде хуярит, там у нее под ногами какая-то твердая хуйня, длинная такая и прямая, как стрела.

— Ебать, — сказал вдруг Робин и напряженно замолк, аж дышать перестал.

— Что такое? — забеспокоился Мелвин.

Робин немного помолчал, затем сказал:

— Отгадай, брат, загадку. Прямое как стрела, на острове начинается, в болото уходит, хер знает где кончается — что такое?

— Ебать, — сказал Мелвин.

Он понял.

— Пойдем, проверим? — предложил Робин.

— Пойдем, — согласился Мелвин.

Он поднялся на ноги (тело совсем не затекло, странно), вытащил меч из ножен (легче идет, чем обычно, видать, сил прибавилось) и зашагал навстречу неведомой херне. С первым его шагом означенная херня застыла на месте, и вдруг побежала прочь.

— А я знаю, кто это, — сказал Робин. — Это божий ангел.

— Хули без крыльев? — спросил Мелвин.

— Не всякий ангел крылат, — процитировал Робин священное писание, хер знает какой раздел. — На хуя ему крылья, если он нам путь к спасению только что указал?

— Хуясе, — сказал Мелвин. — А ведь я был прав, брат! Не впадать в уныние следует благородному рыцарю, попавшему в беду, но молиться, веровать всем сердцем и уповать на справедливость всевышнего, не ведая ни сомнений, ни этого... как его...

— Поститься? — невпопад предположил Робин.

— На хуя? — удивился Мелвин.

— Хер знает, — ответил Робин и пожал плечами. — Так, навеяло. Может, знамение?

— Ебал я в рот такие знамения, — сказал Мелвин. — Пойдем ребят будить.

Они разбудили ребят и разъяснили, что произошло. Ребята врубились не сразу, а когда врубились — воспылали энтузиазмом. Лучше всех общее настроение выразил барон Эйри.

— Да вы, блядь, ребята, святые, в натуре! — воскликнул он. — Ебать мой лысый череп!

— Возблагодарим же господа, — строго сказал Мелвин.

Помолились. Затем Робин обратился к Эйри со следующими словами:

— Слушай, Ричард, а давай кости разомнем. Что-то мне захотелось мечом помахать в учебных целях.

— Разве сейчас время? — удивился сэр Ричард.

— Время, — уверенно заявил Робин.

Они вытащили мечи и стали рубиться. Вскоре барон выронил меч, и никто не понял, как и отчего это произошло.

— Случайность, — заявил барон.

Подобрал меч и стал рубиться снова. Но ненадолго — меч снова выпал из его руки, и в этот раз все увидели, что выпал он не сам по себе, а был выбит молниеносным и почти что неразличимым ударом Робина.

— Хуясе его благородие залупил, — прокомментировал какой-то кнехт.

— Сдается мне, это благоприятное знамение, — прокомментировал барон, подбирая меч. — Очень благоприятное. Не припомню ничего подобного со времен святого... как его звали-то...

— Да похуй, — сказал Робин и засунул меч в ножны. — Приколись, брат, с нами бог!

Надо сказать, что Мелвин испытывал в последнем вопросе серьезные сомнения, но высказывать их вслух счел нецелесообразным и просто подтвердил:

— Воистину с нами бог!

Тоже вытащил меч и стал им размахивать, пытаясь определить, снизошло ли божье благословение только на Робина или на Мелвина тоже. Оказалось, что только на Робина.

— Не печалься, брат, — сказал ему Робин. — Сдается мне, через полчаса господь наделит силой и тебя.

— Дай-то бог, — пробормотал Мелвин.

Ему стало страшно. Если вдуматься, удивительно, что не было страшно раньше, только теперь проняло, пугаться-то уже давно пора. Что, если внезапно проснувшиеся таланты двух братьев имеют не божественную природу, а прямо противоположную? Все ведь сходится! Наслал князь тьмы прельстительного суккуба, да и прельстил две невинные души. И передалась братьям несвятая благодать, подобно трипперу, и пиздец пришел их бессмертным душам. Впрочем, эта версия пока ничем не подтверждена, и потому падать духом преждевременно. Господи, прошу тебя, сделай так, чтобы не дьявольское наущение это было, а твое, божественное! Ты же всемогущ, господи, чего тебе стоит незначительно подправить прошлое, перебросить причинно-следственные связи с одной основополагающей силы на другую? А закон причинности тебе, господи, похуй, ибо всемогущ ты и всесилен, верую в сей постулат всей душой своей многогрешной, и не усомнюсь в том ни на мгновение ни в коем разе!

Они ступили на тайную тропу, и пошли вперед, во тьму и неизвестность, положившись на божье провидение. Жечь факелы Мелвин запретил, ибо зажигать их пришлось бы не менее пяти, а столько огней, вытянувшихся в цепочку и движущихся к краю болота, трудно списать на шалости русалок и кикимор. Любой дурак поймет, что братья Локлиры съебывают из окружения.

Мелвин разбил бойцов на десятки и повелел каждому бойцу держаться за пояс впереди идущего, а идущему первым в десятке — ощупывать путь посохом. Благо волшебная тропа, поднятая неведомым колдовством, была идеально ровна, девственно чиста и ничуть не заляпана глиной. Одно удовольствие идти по такой тропе. Хотя в темноте — все равно стремно.

— Слепцы ведут слепых, — пробурчал себе под нос Робин. — Чего они посохами так грохочут? Услышат ведь...

— Не услышат, — возразил Мелвин. — Пока до конца добредем, уже просветлеет, можно будет не грохотать.

— Зато туман поднимется, — сказал Робин. — Вдоль воды на рассвете завсегда туман ползет.

— Вот блядство, — констатировал Мелвин. — Значит, придется нам с тобой пойти в разведку. Ребята остановятся за пределами слышимости, а мы пойдем вперед и проверим, что да как. А еще лучше не мы, а только я.

— Почему? — спросил Робин.

— Славы больше, — честно ответил Мелвин.

— Да иди ты на хуй! — воскликнул Робин.

— Не ори, — строго сказал Мелвин. — Не дай бог, услышат.

— Не услышат, — тихо сказал Робин. — Брат, почему ты? Ты наследник сэра Кларка, законный ярл Локлир, тебя надо беречь.

— Ярл, которого надо беречь — не ярл, а конская залупа, — гордо и величественно произнес Мелвин.

— Это его высочество верно отметил, — донесся сзади голос Эйри.

— Тише, — сказал ему Робин. — Ой, а это еще что за херня?

— Всем стоять! — сказал Мелвин, чуть повысив голос.

И стал разглядывать херню, почти невидимую под нарождающимся туманом. Херня заключалась в следующем. Край волшебной дорожки, по которой они шли, был... гм... погрызен. Пиздец как погрызен, честно говоря.

— Пресвятая богородица, спаси и помилуй, — прошептал Мелвин.

— Что такое? — удивился Робин.

— Тише, — сказал Мелвин. — Не дай бог, снова накличешь. Ты прикинь, какие у него зубы.

— У кого? — не понял Робин.

— Ну, у той хуйни, которая эту хуйню грызла, — попытался объяснить Мелвин.

Несмотря на то, что старшего брата одолело временное косноязычие, младший брат понял его сразу.

— Ох, ну ни хуя ж себе, — сказал Робин. — Я-то попервоначалу подумал, это топором...

— Да ты охуел, — сказал ему Мелвин. — Каким на хуй топором? Где ты видел болотного демона с топором?

— Да я болотного демона и без топора не видел, — пробурчал Робин.

Он старался отвечать напористо и с достоинством, как настоящий рыцарь, но по его интонации было ясно, что он и сам уже понял, что проиграл словесный спор. Мелвин решил не доводить победу до конца, не обижать брата.

— Ладно, хуй с ним, — подвел Мелвин итог краткому спору. — Эй, бойцы, святая вода у кого?

Через минуту выяснилось, что днем святая вода в отряде точно была, вот те крест, но в течение вечера хер знает кто проебал ее хер знает куда. Это было прискорбно.

— А ну ша! — приглушенно рявкнул Мелвин. — Кончай пиздеть, проебали значит проебали. На одной молитве пойдем, глядишь, господь не оставит. Кресты нательные достать, правой рукой ухватиться, читать "Отче наш" тихим шепотом.

— А "богородица дево радуйся" можно читать? — спросил какой-то рыцарь.

— Можно, — разрешил Мелвин. — Все, пошли с богом.

Они пошли дальше. Негромкий стук посохов о поверхность волшебного мостика смешивался со столь же негромким неразборчивым бормотанием и создавал впечатление, что по волшебной тропе неторопливо ползет длинный и костлявый змей, и негромко пыхтит.

— А бог-то, кажися, не оставил грешных чад своих, — прошептал Робин, когда они удалились от погрызенного места ярдов на сто.

— Следи за речью, брат, — сказал ему Мелвин. — Изъясняешься, как простолюдин: "кажися"... Не позорь меня, брат.

— Иди на хуй, — огрызнулся Робин.

Мелвин резко остановился и обернулся.

— За речью следи, — повторил он. — Ты соображаешь, что пиздишь? Как можно посылать на хуй рыцаря, который куда-то сам уже идет по собственной доброй воле?

— Ой, бля... — смутился Робин. — Прости, брат.

— То-то же, — буркнул Мелвин. — Стой. Всем стой! В смысле, команда "стой" ко всем относится. Что-то у меня появилось нехорошее предчувствие. Пойду, гляну, чего там где.

— Может, лучше все-таки я... — несмело предложил Робин.

— Иди на хуй, — строго сказал Мелвин. — Я старший, я решаю. Слушай боевой приказ. Противник хер знает где, я иду в разведку. Ждать меня здесь, соблюдать тишину, если через час не вернусь — действовать по обстоятельствам. Старший — Робин.

— Ни пуха, ни пера, — сказал Робин.

— К черту, — отозвался Мелвин и пошел вперед.

Вскоре он заметил, что видимость сильно ухудшилась. Богоданное ночное зрение почти не различает предметы сквозь туман, и это начало создавать проблемы. Хорошо, что волшебная дорожка такая ровная. Плохо, что она скоро кончится, примерно вон у того дерева, а дальше начинается твердая земля, и будет она совсем не такая ровная, и если ни хера не видно от колена и ниже, то это пиздец как опасно, ногу подвернуть — как два пальца обоссать, и не всякая молитва поможет. И прятаться в этом тумане может хер знает кто, человек, пожалуй, не поместится, и человекообразная нежить, соответственно, тоже, но какой-нибудь василиск или заколдованный ящер... Упаси, господи, на тебя уповаю, помилуй душу грешную... Но оставаться и пережидать тоже нельзя, ибо комары. Заколдованные, блядь, комары, пиздец какие комары, жала как гусиные перья, нет таких комаров нигде, кроме как на этом проклятом болоте. Надо все-таки прорываться. Господь не оставит в беде, и пресвятая дева не оставит, добрая молитва в пути помогает, беду отводит и отстраняет, спаси и помилуй, господи Иисусе...

За плечом Мелвина из тумана выросла человекоподобная фигура, широко размахнулась и влепила со всей дури дубиной по шлему.

— Бдзынь! — приглушенно звякнул шлем.

Мелвин этого звука уже не слышал.

4

Ричард Эйри печально вздохнул. Робин в очередной раз подавил искушение въебать барону эфесом меча по хавальнику. Специально, сука, на нервы действует. Сказано же было: ждать ровно час, затем по обстоятельствам. А прошло где-то примерно минут пятьдесят... Хотя...

— А что, сэр Ричард, — обратился Робин к барону, — как ты полагаешь, сколько времени прошло с тех пор, как мой брат в разведку ушел?

— По моему скромному разумению, ровно час прошел, — ответил барон. — Ваше благородие отличается изумительным чувством времени.

Услышав эти слова, Робин чуть было не ляпнул автоматически что-то вроде: "Иди на хуй, жополиз, я в лести не нуждаюсь", но вовремя сообразил, что слова сэра Ричарда содержат не грубую лесть, а иронию, переходящую в сарказм. Дескать, поздравляю вас, юный сэр, вы наконец-то соизволили перестать тупить, извольте принять намек, ваше благородие... или уже высочество, не дай бог накаркать, упаси господи...

— Я иду вперед, — заявил Робин. — Эйри, ведешь бойцов следом, визуальный контакт не прерывать ни в коем случае ни на миг. Знаешь, что такое визуальный контакт?

— Так точно, — кивнул барон. — Однако осмелюсь заметить, что вашему благородию излишне рискованно...

— Отставить, — оборвал его Робин. — Знай, Ричард, что господь даровал нам с Мелвином особый дар видеть в темноте. Так что я иду вперед, а ты идешь следом.

— Однако Мелвину сей дар не помог, — заметил барон.

— Не каркай, сука! — упрекнул его Робин. — Ты охуел вслух такое говорить?

Барон смутился и пробормотал невнятные извинения.

— Передай приказ по цепочке, — велел ему Робин. — Я пошел.

— Ваше благородие! — приглушенно воскликнул Эйри. — Шлем, кольчуга, щит...

— Раздай бойцам, пусть тащат, — распорядился Робин. — Здесь не бросай.

— Да я не о том, ваше благородие... — продолжать ныть Эйри.

— Цыц, — оборвал его Робин.

И пошел вперед, не оборачиваясь. Эйри что-то бурчал вслед, но Робин его не слушал. Он вглядывался в туманную мглу, почти не проницаемую даже его чудесным зрением, и напряженно размышлял о том, что конкретно могло случиться с Мелвином. Наиболее вероятная версия, к сожалению, была одновременно и самой пессимистической. Сделал неверный шаг, оступился, наебнулся с узкой тропы, да и канул в вонючую трясину. Не надо было ему в доспехи облачаться, ох, не надо... Или все-таки надо? А туман все гуще становится... Сразу надо было идти, не терять целый час, тупо исполняя братскую волю. И нечего самого себя обманывать, не терпение и не лояльность проявлял в этом ожидании Робин Локлир, а постыдное нежелание брать на себя ответственность. А от этой дурной привычки пора уже избавляться. Ибо теперь он не бессловесный отрок, а, вполне возможно (не дай бог), законный ярл Локлир, и ответственность теперь на нем лежит ого-го, а отсюда следует, что...

Мысль оборвалась на полуслове. Робин не понял, что конкретно он увидел или услышал или господь послал ему знамение, так иногда бывает на войне или на охоте, идешь, думаешь о чем-то своем, и вдруг — хуяк! Все чувства напряжены, рука сама тянется к мечу, минута напряженного внимания, и вот ты уже видишь смертельную опасность и благодаришь господа за милость и избавление от страшной участи. Либо ничего не видишь, пожимаешь плечами и идешь дальше.

На этот раз внезапного просветления не случилось. В тумане клубились неясные тени, то ли кикиморы, то ли зверье какое, но вроде не люди, и ничего угрожающего в их шевелении не наблюдалось. Похоже, они его не видят. Хотя нет, вон, одна кикимора неподвижно застыла и наблюдает за Робином Локлиром, именно наблюдает, а не просто стоит. Хер знает, откуда пришла такая уверенность, то ли господь подсказывает, то ли интуиция. Но ничего угрожающего кикимора эта не делает, так что пошла она к бесам. Но осторожность не помешает.

Очень медленно и осторожно, чтобы не издать ни малейшего звука, Робин вытащил меч из ножен. Это решение было ошибочным. Неподвижно наблюдающая кикимора вздрогнула, бухнулась на колени, суетливо задергалась, будто в припадке, а затем как заорет человеческим голосом:

— Господи Иисусе, отец и вседержитель, на тебя уповаю! Истреби сатанинское отродье, погрузи нечестивую тропу в поганую трясину взад, умоляю тебя, отче наш, не откажи рабу своему в смиренной просьбе!

Земля дрогнула, поганая трясина забурлила дурно пахнущими пузырями. Робин понял, что тропа уходит у него из-под ног.

— Ах ты сука злоебучая! — завопил Робин. — Господи, я ли тебе не служил? Ни одного причастия не пропустил! С самого детства, сколь себя помню, ни одного, блядь, причастия! А ты что творишь, уебище?! Хули надруался?! Иди, боже, на хуй! Отрекаюсь от тебя отныне и вовеки веков, педрила жидовский! Эй, боги, кто примет мою душу? Тор, Минерва, Один, Марс, Эпона? Да хоть Хеймдаль, ебать его лестницу! Да хоть сам Сатана! Помогите, боги, свершить справедливое мщение и пресечь блядское беззаконие! Умоляю вас, боги настоящие, справедливые!

Следует отметить, что в эпоху, о которой идет речь, новое монотеистическое мировоззрение еще не одержало решительную победу над мировоззрением древним, языческим. Древние боги воспринимались массовой культурой не как абстрактные фольклорные сущности, не существующие в реальной вселенной, но как нормальные, так сказать, альтернативные боги. И то, что почти все молились Иисусу Христу, а не Тору Молотобойцу, воспринималось людьми не как неизбежная данность, а как свободный выбор. Типичный дворянин вряд ли решился бы отречься от святой троицы даже в таких чрезвычайных обстоятельствах, но Робин не был типичным дворянином. Однажды, когда он только-только выходил из возраста детства, какой-то поп даже проклял его сгоряча. Потому что Робин сказал следующее:

— Простите, святой отец, но я эту херню повторять за вами не буду. Какой я, на хуй, раб божий? Ни один хуй меня рабом не называл и никогда не назовет, а если назовет, так я ему яйца отрежу. Вассал божий — да, это признаю, но не раб.

— А какая разница? — спросил поп.

— Огромная! — воскликнул юный Робин. — Раб находится в полной воле хозяина, он все равно что лошадь или, скажем, ишак. У раба право перед господином только одно — подчиняться и терпеть. А у сеньора есть перед вассалом обязанности. Заботиться, защищать, обеспечивать равномерное и справедливое... как его, забыл, блядь... Короче, я вот к чему веду речь. Если сеньор о вассале не заботится, так вассал в полном праве находится выбрать нового сеньора, а старого послать на хуй.

— Отрок! — возмутился поп. — Ты чего несешь?! Первую Моисееву заповедь запамятовал?!

— Вы, святой отец, должно быть, логику не разумеете, — сказал ему Робин. — Если я послал сеньора на хуй, какое мне дело до его заповедей?

Поп тогда впал в неистовство, даже попытался высечь Робина самолично, но опомнился, нажаловался лорду Кларку, и тот таки приказал Робина высечь, но не за ересь, а за излишнюю болтливость. Потому что благородный муж не оглашает всякую мысль немедленно, уподобляясь говорящему ворону, но вначале обдумывает и планирует вероятные последствия.

Таким образом, жуткие еретические слова, произнесенные сэром Робином перед лицом неминуемой смерти, ни в коей мере не отражают бытовавшую в тех местах культурную традицию, но представляют собой еще одно проявление панковской сущности Робина Локлира, которую тот, впрочем, панковской не называл, но только потому, что не знал такого слова.

Однако вернемся к текущему повествованию.

В предрассветной тишине еретическая речь Робина Кларксона прозвучала громко и отчетливо, и в войске сэра Роберта ее услышал едва ли не каждый воин. Сказать, что рыцари и воины охуели — все равно, что ничего не сказать. Но когда неведомый бог откликнулся на отчаянную мольбу Робина, они охуели еще больше.

Все началось с того, что Робин ощутил острую боль в ступнях, завопил, свалился с тонущего мостика и упал в болотную жижу. В ногах захрустело, и Робин подумал, что господь вседержитель таким образом карает его за дерзновенные слова. Тело Робина погружалось в трясину, Робин отчаянно дергался и в какой-то момент вдруг понял, что больше не тонет. Сразу вспомнилась сказка про лягушку, которая провалилась в молоко, но не утратила волю к жизни, стала барахтаться, превратила молоко в масло и тем самым спаслась.

— Благодарю тебя, боже, за чудо, кем бы ты ни был! — прохрипел Робин.

Но голос его звучал неразборчиво, и он решил поберечь дыхание. Он бежал по воде аки посуху, и в деснице его сверкал меч, и пиздец приближался к его врагам, ибо Робина вел неведомый языческий бог. И ведь хорошо вел, сучара!

Все прервалось в один миг. Стрела ударила Робина в правый глаз и вышла из затылка. Богоотступник рухнул в трясину плашмя, меч выпал из руки и утонул. Ноги Робина на краткий миг задрались вверх, и стало видно, что они, во-первых, босые, а во-вторых, нечеловеческие — большие, плоские и перепончатые, как у водоплавающей птицы. Впрочем, разглядеть эту особенность сквозь туман было непросто, и отчетливо разглядел ее только сэр Роберт Плант (впрочем, какой он теперь Плант? Локлир он теперь).

— Ну ни хуя ж себе! — непроизвольно воскликнул он.

Затем немного подумал и добавил:

— Надо же такому померещиться, прости, господи, грешного раба своего.

5

— Ну что, верные мои вассалы?! — обратился Роберт к баронам. — Сдается мне, отныне я ношу имя Локлир не только по закону, но и по сути, и обычаю, верно я говорю?

— Исторические слова! — почтительно поддакнул сэр Артур Тейлор.

— Иди на хуй, льстец, не к тебе обращаюсь, — бросил ему Роберт.

— Вы, ваше высочество, случайно произнесли обидное, — заметил сэр Реджинальд Хеллкэт. — Вы как бы намекнули, что сэр Тейлор не является вашим верным вассалом, что некорректно. Он, конечно, долбоеб, но его лояльность, по-моему, нельзя ставить под сомнение.

— Ты прав, Реджи, — кивнул Роберт. — Извини, Артур, ляпнул, не подумав.

— Несправедливо обиженного вассала надлежит чем-нибудь одарить, — подал голос сэр Персиваль Тандерболт.

Роберт задумчиво осмотрел массивный золотой браслет на левом запястье. Артур затаил дыхание. Роберт принял величественную позу, задрал подбородок вверх и тожественно провозгласил:

— Дарую тебе, сэр Артур, наследственную привилегию невозбранно ковырять в носу в моем присутствии, а также в присутствии последующих ярлов Локлиров, как законных, так и незаконных.

Реджи и Перси переглянулись и рассмеялись. Артур сглотнул слюну, выдавил из себя жалкую улыбку и сбивчиво пробормотал нечто благодарственное. Разочаровался Артур, а зря. Не разевал бы варежку на ярловы драгоценности — не пришлось бы разочаровываться.

Сзади кто-то кашлянул. Роберт обернулся и увидел Джона Сильвера.

— Ах, да! — вспомнил Роберт. — Встань, Джон, на одно колено. За особые заслуги в подготовке и организации святой молитвы, повлекшей полное и окончательное истребление вооруженных сил злокозненного узурпатора Мелвина Кларксона, ранее именовавшегося Локлиром, а также за безупречную службу, в коей проявлены были инициатива, настойчивость, лояльность и иные благородные добродетели, жалую Джона Сильвера рыцарским званием.

Вытащил меч и аккуратно хлопнул плашмя по джонову плечу.

— Встань, сэр рыцарь, — приказал Роберт.

Новоявленный сэр рыцарь встал, и глаза у него были охуевшие от счастья. Подобрать слова для благодарственной речи он не смог, поэтому просто поклонился сеньору, но не куртуазно, а по-простонародному, в пояс. Зрители заржали.

— Разрешите осведомиться, ваше высочество, какой титул вы жалуете сэру Джону? — поинтересовался Реджи.

Роберт смутился. Титул для Джона он не только не подобрал, но даже не думал над этим.

— Вероятно, его высочество собирается огласить данный титул в более торжественной обстановке, — пришел на помощь Перси Тандерболт.

— Это точно, — с облегчением выдохнул Роберт. — Спасибо, что подсказал, Перси. Кстати, зачистку уже закончили?

— Можно и так сказать, — пожал плечами Перси. — Мы ее, по сути, и не начинали. Некого там зачищать. До твердой земли только сам узурпатор дотопал, остальные прямо в трясине сгинули. Все до единого.

— Рик Эйри тоже? — спросил Реджи.

Перси кивнул. Реджи грязно выругался.

— Да, я тоже хуею, — кивнул Перси. — И чего он увязался с этими мудаками? Какой феодал был... Надо вечером помянуть как следует.

— Вечером всех помянем, — заявил Роберт. — И не только помянем, но и помолимся за упокой невинных душ. Ибо виновен среди них был один лишь злокозненный Мелвин, а остальные не более чем заблудшие овечки. Сим официально объявляю: семьям узурпаторовых соратников наказаний и притеснений не чинить, узнаю — выебу! Мятеж подавлен, и отныне нет в моем лене никаких мятежников, и да будет так воистину!

— Его высочество милосерден, — автоматически пробормотал Артур себе под нос.

Лишь с огромным трудом он удержался, чтобы не провозгласить эти слова в полный голос. Сам уже убедился, что сэр Роберт льстецов не жалует, но как же трудно преодолеть въевшуюся привычку...

— Ваше высочество, разрешите узнать, как поступать с пленным? — подал голос Реджи Хеллкэт.

— С каким пленным? — не сразу понял Роберт. — Ах, с этим... А какой мудак его в плен взял?

— В течение дня выясню, — серьезно сказал Реджи.

— Не надо ничего выяснять, это был риторический вопрос, — сказал Роберт. — Взяли — значит, взяли. В самом деле, что с ним делать-то теперь?

Верные вассалы не дали ответа, предпочли почтительно внимать ходу собственных мыслей сеньора. Мысли, однако, не торопились, их и не было, собственно, мыслей-то. Чего, спрашивается, стоило ебнуть Мелвина по башке чуть сильнее? А теперь хер знает, что с ним вообще делать. Как бы поступил на моем месте товарищ Горбовский? А ведь это идея!

Роберт просветлел лицом и громко спросил:

— Товарищи, какие будут предложения?

Предложений не последовало. Тогда Роберт уставился на Реджи Хеллкэта многозначительным испытующим взглядом. Реджи смутился и сказал:

— Да какие тут предложения... Я вот чего думаю... Может, вашему высочеству ошибочно доложили, что этот... гм... мудак... ну, что его типа не живым взяли?

— Не согласен, — подал голос Перси Тандерболт. — Я полагаю, Мелвина следует как минимум допросить. Он, я полагаю, собирался сдаться в плен добровольно.

— Ты чего, охуел? — изумился Реджи.

— Я не охуел, — возразил Перси. — Извольте видеть, ваше высочество, Мелвин шел один, тайно, далеко впереди остального своего сброда. Какого хера он так шел?

— Разведка? — предположил Реджи.

— Какая на хуй разведка! — возразил Перси. — Темнота, туман, собственного хера не видно, а звуки разносятся далеко. До первого часового он шел. Осознал бесперспективность и принял единственно правильное решение. А теперь, если Мелвин Кларксон добровольно признает законность титула и прав его высочества сэра Роберта, это, думаю, станет наилучшим выходом из кризиса. Насколько я понимаю, его величество был... гм... расстроен, так что...

— Ты прав, Перси, — согласился Роберт. — Пленный пришел в сознание?

— Так точно! — отозвался какой-то немолодой рыцарь с необычно длинными усами, Роберт запамятовал его имя. — Прикажете доставить немедленно?

Роберт кивнул, рыцарь умчался прочь, как гончая, забавно грохоча доспехами и изо всех сил демонстрируя лояльность, управляемость и прочие рыцарские добродетели.

— Долбоеб, — констатировал Перси себе под нос и тут же уточнил на всякий случай: — Это я про этого доставляльщика, как же его зовут-то...

— Если Мелвин принесет присягу, будет заебись, — сказал Реджи. — Только вашему высочеству придется даровать ему какую-нибудь недвижимость, чтобы было чем править. Может, старый замок на Эйвоне? Тот, который с вурдалаками?

— Я бы на его месте обиделся, — сказал Перси.

— Ты себя с Мелвином не равняй! — возмутился Реджи. — Ты свою армию в это говно не повел бы бездарно топить.

— Это верно, — согласился Перси. — Но, все равно, как-то неблагородно получается. Человек, пусть и мудак, но предлагает хороший договор, а его высочество жалует ему в благодарность руины с вурдалаками.

— В первую очередь его высочество жалует этому мудаку жизнь, — возразил Реджи. — А руины с вурдалаками жалует во вторую очередь, для отчетности перед его величеством. Чтобы не давать формальных поводов.

— Ну, как знаешь, — пробормотал Перси.

И оба они уставились на Роберта.

"Что бы сказал товарищ Горбовский?" подумал Роберт.

— В первом приближении предложение принимается, — сказал Роберт.

— Хуярит как по писаному, — уважительно произнес какой-то рыцарь. — Сразу видно, грамотный.

Реджи Хеллкэт вдруг скривился, сплюнул и сказал:

— А я все же опасаюсь, что этот мудак начнет пиздеть не по делу. Как бы его высочеству не проебать словесный спор. Мелвин — он, сука, красноречивый.

— Начнет пиздеть — мечом по шее, и пиздец, — возразил Перси. — Хули делов-то?

— А с хуя ли мечом по шее? — удивился Реджи. — Благородные права и суд пэров типа похуй? Каковы формальные основания к смертной казни?

— Например, вероотступничество, — сказал Перси.

— Какое на хуй вероотступничество? — изумился Реджи. — Хотя погоди... Так это же не он, это его младший братец перед смертью отмочил...

— А что именно он отмочил? — заинтересовался Роберт. — Я кое-что расслышал, но, наверное, не вполне отчетливо...

— Самое интересное пропустили, ваше высочество! — воскликнул Реджи. — Этот мудень отрекся от господа нашего Иисуса Христа и всей пресвятой троицы в полном составе. Прямо так взял и отрекся во всеуслышание, мы все аж охуели. Так и сказал, педрила, отрекаюсь, типа, от господа вседержителя и передаю свою охуевшую душу в руки того поганого идолища, которое меня от смерти спасет.

— И как, кто-то спас? — спросил Роберт.

— Хуяс, — неудачно срифмовал Реджи. — В смысле, никак нет, не спас. Получил стрелу в глаз и утоп. Теперь в аду жарится, мудило.

— Так о чем я говорю-то, — вмешался Перси. — Про вероотступничество Кларксона скоро всякая собака будет знать, такие слухи быстро расходятся, а какой именно Кларксон от господа отрекся — кого это ебет? Думаю, срубить Мелвину башку можно только так.

— Кстати да, — согласился Реджи. — Или даже на костер. А хули не на костер? В железо и на церковный суд, отец Бенедикт засвидетельствует что надо, и пиздец суслику. Так даже легитимнее, по-моему.

— Нечеловеколюбиво, — заметил Роберт.

— Зато действенно, — возразил Реджи.

Роберт задумался, что на это ответить, но ничего придумать не успел, потому что привели Мелвина. Узурпатор выглядел помятым, но на контуженого не походил, сразу видно, что в здравом уме.

— Чего встал, мудило? — обратился к нему Реджи. — Стоит, блядь, как лорд, покачивается... А ну живо на мослы упал, повинился и клятву верности захуярил, а то пиздец тебе!

— Пошел на хуй, прихвостень, — ответствовал ему Мелвин.

— Нехуево парень держится, — вполголоса заметил Перси. — Такими вассалами надо дорожить.

Роберт принял торжественную позу и провозгласил следующее:

— На тебя, Мелвин, я не держу более зла. Печалюсь, что не сумел тебя вразумить словом, однако силой меча и молитвы я тебя вразумил и посему дарую тебе прощение, если смиренно попросишь. И не только прощение дарую тебе, но также баронский титул, замок Стратфорд на Эйвоне и почетное место на моем совете.

— Пошел на хуй, мудак, — ответил ему Мелвин.

— А коли будешь упорствовать в нелояльности, — продолжил Роберт, — то не стану я более закрывать глаза на твою беспримерную ересь и богоотступничество...

— Ты чего, охуел? — перебил его Мелвин. — Какое богоотступничество? Какая ересь?

Рыцарь-конвоир не выдержал и двинул пленнику по почкам, Мелвин аж покачнулся.

— Отставить, — сказал Роберт. — Сэр Реджинальд, будьте любезны, доставьте сюда отца Бенедикта, пусть засвидетельствует.

— А чего его доставлять? — удивился Реджи. — Вот же он. Отец Бенедикт, не тушуйтесь, идите к нам, будьте любезны.

Отец Бенедикт выбрался из-за рыцарских спин и вышел на центр, на цирковую арену, так сказать.

— Благословляю тебя, Роберт, чадо мое, — сказал он. — И вас тоже благословляю, благородные бароны. Что свидетельствовать-то?

— Богомерзкий порыв злокозненного Кларксона, — объяснил Реджи.

— Ого, какая формулировка! — восхитился Бенедикт. — С удовольствием засвидетельствую. Истинно говорю вам, братие, злокозненный Кларксон, ощутив грядущее поражение, воззвал к Сатане и передал ему свою грешную душу, а про господа вседержителя сказал, что ебал его во все щели.

Роберт удивленно крякнул. Пусть он не запомнил слово в слово речь Робина, но он точно помнил, что конкретно таких слов Робин не говорил. Впрочем, общий смысл передан верно.

На лице Мелвина впервые отразилось смятение.

— Ты чего, толоконный лоб, охуел? — поинтересовался Мелвин.

— Отец Бенедикт не охуел, — возразил ему Реджи. — Отец Бенедикт сказал все правильно. Он только не уточнил, какого Кларксона имел в виду.

— Робин — мудило, — констатировал Мелвин.

— Бранить покойников неприлично, — наставительно произнес Реджи. — Однако ты прав, Мелвин, твой брат перед смертью проявил себя таким мудаком, что теперь тебе пиздец. Сначала тебя закуют в хладное железо, чтобы не колдовал. Затем доставят под конвоем в Локлир, где ты предстанешь перед церковным судом. Отец Бенедикт произнесет свидетельство, и ни одна сука не переспросит, о каком именно Кларксоне он говорит. И ты тоже не переспросишь, потому что после пытки тебе станет трудно говорить. И окончишь ты свой грешный путь на костре, и помрешь в муках, и проклянут тебя потомки как сатаниста и вероотступника.

— Но душа моя спасется и пребудет с господом во веки веков! — воскликнул Мелвин.

— Душа спасется, это ты верно отметил, — согласился Реджи.

— Мы же не звери, — добавил Бенедикт.

— Пидарасы вы, — сказал Мелвин и надолго задумался. А затем сказал: — Развяжите меня.

— Развяжите его, — приказал Роберт.

— Сначала надо честное слово стребовать, что драться не будет, — заметил Перси.

— Да ну его на хуй, — сказал Реджи. — Пусть попробует, подерется.

Но уже через минуту стало ясно, что Перси был прав, а Роберт и Реджи — неправы. Ибо едва развязали злокозненного Мелвина, как выхватил он меч из-за пояса ближайшего рыцаря и заорал дико:

— Поубиваю на хуй пидарасов во имя господа!

И бесстрашно ринулся на сэра Роберта, и не защищался сэр Роберт, ибо остолбенел от неожиданности. Но не растерялся сэр Реджинальд, и ринулся навстречу, и стал рубиться с мерзким узурпатором. И рубились они недолго, ибо меч в руке Реджи был хорош, а меч в руке Мелвина — плох, и сломался после второго удара. И вскричал сэр Реджи торжествующе:

— Пиздец тебе, мудак!

И вонзил меч прямо в сердце Мелвину Кларксону, и пошатнулся тот, но не упал, и тогда все поняли, что не только младший Кларксон продал грешную душу свою адскому Сатане, но и старший тоже. Жутко ощерился Мелвин, отбросил обломок меча и попер на сэра Реджинальда, как медведь, без всякого оружия, и трижды пронзил сэр Реджинальд его туловище, но Мелвину было похуй.

— Хуясе, — сказал отец Бенедикт.

— Не хуясе, а проклинаю во имя господа, — поправил его сэр Персиваль. — Быстрее, святой отец, проклинайте!

Но святой отец был сильно потрясен и не сразу смог произнести святые слова. Наконец, он выдавил из себя:

— Проклинаю во имя... этого... господа, блядь! Проклинаю тебя, сука, черт адский, ебать тебя крестом священным...

Затем отец Бенедикт осознал, что произносимые им слова звучат неканонически, и смущенно умолк. Однако милосердный господь к этому времени уже разобрался, о чем его просят, и вразумил сэра Реджинальда, что богомерзкого чернокнижника надо не острием в туловище тыкать, а снести на хуй голову с плеч, что сэр Реджинальд и сделал. И тогда начался совсем беспредельный пиздец.

Извернулся чернокнижник, и поймал руками срубленную голову, и повалился навзничь, но голову из рук не выпустил. И пока он падал, увидели благородные рыцари и простые мужи, что не брызжет кровь из перерубленной шеи, а на срезе шеи не видно ни позвоночника, ни горла, а видно хуй знает что. И приставил чернокнижник голову к туловищу, и срослась шея в мгновение ока, и не осталось на ней даже шрама. И зашевелил чернокнижник лицевыми мышцами, и открыл рот, и сказал:

— Надо же такая хуйня приснится...

Затем встрепенулся, огляделся безумным взглядом, и стало видно, что на короткое время чернокнижник забыл, кто он такой и где находится, но вот вспомнил, и теперь всем пиздец. И испугались многие рыцари и мужи, и разбежались в панике, побросав оружие. А другие рыцари и мужи не разбежались, но сохранили мужество.

Отец Бенедикт, например, не растерялся. Выхватил из-под рясы серебряный крест, воздел над головой и заорал во весь голос:

— Осиновый кол быстрее тащите!

И пошел на чернокнижника, произнося молитву, и вдохновила эта молитва нескольких неубежавших рыцарей, и воздел сэр Реджинальд меч и опустил, и срубил богомерзкую голову повторно. И пнул срубленную голову рыцарским сапогом, и улетела она на другой конец поляны, и хотело проклятое тело ухватить ее и вернуть обратно на туловище, но сорвал сэр Реджинальд сей богомерзкий замысел, отвесив голове пинка. И возблагодарил отец Бенедикт господа, но преждевременно. Ибо ударилась чернокнижникова голова о сухой пень и обратилась огромной жабой, и поскакала к собственному телу, явно намереваясь снова прирасти. Но не растерялись рыцари, набросились они на жабу и стали ее пинать, как мяч, молодецки гукая. И летала богомерзкая жаба по поляне, как муха по сараю, пока не наскучило ей. Тогда обратилась она десятком летучих мышей, и вспорхнули эти мыши, и сели на тело чернокнижника, и приросли, и снова стала у него голова. И закричал сэр Реджинальд, вздевая меч:

— Бог троицу любит!

И закричал ему сэр Персиваль:

— Иди на хуй, Реджи, теперь моя очередь!

Но опередил его сэр Реджинальд, и срубил голову в третий раз. И закричал ярл Роберт:

— Хули вы рубите, долбоебы, бесполезно ведь! Вяжите его!

И поняли рыцари, что рубить чернокнижника бесполезно, и перестали рубить, а стали вязать веревками и ремнями, и связали крепко-накрепко. И лежал Мелвин Кларксон спеленатый, как муха в паутине, или, скажем, как дитя в люльке, и делал вид, что молится. Но реально не молился, а всего лишь произносил молитвенные слова, ибо всякому известно, что чернокнижники если и молятся, то только лишь Сатане да поганым идолищам, а Мелвин делал вид, что молится святой богородице. И возопил отец Бенедикт, что это кощунство, и стал пинать чернокнижника сапогом в злокозненные уста, но тому было похуй. Крепко хранил его Сатана, ни одного зуба не выпало и не сломалось. И отступил отец Бенедикт, притомившись.

И когда всем стало ясно, что поганый чернокнижник окончательно повержен и посрамлен, опустились дворяне и простолюдины на колени, и вознесли молитву, и возблагодарили господа, что не попустил свершиться беззаконию. И все были счастливы, хотя и охуели неимоверно. И сказал сэр Персиваль следующее:

— Хорошо, однако, что господь явил столько благоприятных знамений. Теперь ни один хуй не вякнет, что у сэра Роберта нет законных прав на Локлирский удел.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПИР, ДРАКОН И ЭКЗЕКУЦИЯ

1

Первый въезд нового ярла Локлира в свою официальную резиденцию был обставлен с большой пышностью. На дороге, ведущей к замку Локлир, весь вчерашний день бабы усердно выпалывали чертополох и репейники. А сегодня вдоль дороги выстроились кнехты замковой стражи в начищенных доспехах, чтобы как бы не позволять ликующему народу выскакивать на дорогу и создавать помехи торжественной процессии. Ликующий народ в количестве примерно двухсот душ согнали из ближайших сел. В первую шеренгу поставили зажиточных йоменов в крашеных одеждах, чернь толпилась позади. Народ ликовал, притом вполне искренне. Действительно, с чего бы не ликовать, если два часа назад из замковых ворот выкатили бочку свежесваренного пива?

А вот с благородными гостями получилось не слишком удачно, второе сословие было представлено одним-единственным семейством. Возглавлял его барон Гельмут Айронсайд, прибывший в Локлир вместе с супругой Милдред, дочерью Изабеллой, гувернанткой Марион, полудюжиной кнехтов и какими-то рабами. Барон Гельмут был весьма знаменит, но не воинской доблестью, не набожностью и даже не ученостью, а тем, что леди Милдред принесла своему супругу девять дочерей и ни одного сына. Вероятно, всемогущий господь таким образом наказал барона Гельмута за какой-то неведомый грех. Что особенно обидно, все девять баронесс обладали крепким здоровьем, благополучно миновали возраст детства и не собирались ни от чего помирать. Не раз товарищи-рыцари по-дружески намекали барону, что любая порода нуждается в прореживании, и ничуть не зазорно, если какая-нибудь баронесса вдруг утопнет в омуте или, скажем, упадет с лошади и разобьет голову о камень. Барон Арчибальд Трикс по прозвищу Сторми однажды даже предложил продать десятилетнюю Сюзанну пиратам из Северной Норвегии. Сторми говорил, что эти пираты питают страсть к благородным девицам и якобы готовы не только брать их без всякого приданого, но даже платить богатый выкуп за каждую. Якобы у них в Норвегии благородные девицы в дефиците, и местные конунги меряются не тем, у кого борода длиннее или золотая цепь толще, а тем, у кого жена благороднее. Живут они, правда, в дикости, благородные дамы у них хлева за свиньями чистят, а бывает, что и нужники тоже вычищают, но это дело житейское, это у них не позор, а национальная самобытность. В конце концов, Изабелла не первая дочь, а шестая, это ж совсем одуреть надо, чтобы шестую дочь до взрослого состояния доращивать и замуж выдавать честь по чести, ты уж прости, Гельмут, но ты еще на третьей телке обанкротишься.

Говорят, что барон Айронсайд выслушал эту речь и ответил на нее так:

— Благодарю за предложение, Арчи, но иди на хуй. Ибо ведомо мне, что господь испытывает меня, и негоже благородному рыцарю отвергать божий квест и пускаться в жидовские хитрости. Я скорее обанкрочусь и уйду в монахи, но родную кровь пиратам продавать не стану. Ибо верю, что господь мне поможет, уповаю на него и стараюсь не грешить.

— Хули тогда отбивную в постный день уплетаешь? — поинтересовался Арчи.

— Иди на хуй! — огрызнулся Гельмут. — Я тебе серьезные вещи говорю, а ты прикалываешься.

— Извини, — сказал Арчи.

На этом обсуждение дочерей Гельмута закончилось.

Вопреки пессимистическим предсказаниям, Гельмут Айронсайд выдал замуж пять дочерей из девяти, и пока не обанкротился, хотя и заметно обеднел. И когда он узнал, что в Локлире началась междоусобица, он сразу понял, что упускать такой шанс нельзя. Кто бы ни вышел победителем в решающем сражении, этот самый победитель будет сильно заинтересован в дополнительной легитимизации собственных прав на Локлирский удел. А что может быть лучше для легитимизации, чем законный брак с достойной невестой, благородство чьей крови ни у кого не вызывает сомнений? Нельзя упускать такой случай, никак нельзя! Отправить собственную дочь под венец с могущественным ярлом, да еще почти без приданого — это же будет интрига года! Хотя нет, интрига года — это как Роберт Плант стал Робертом Локлиром, все прочие интриги по сравнению с ней — детский лепет.

Шестая дочь барона Гельмута Айронсайда достигла к этому времени пятнадцати лет возраста и находилась в расцвете юной красоты. Она была невысока, стройна, даже немного худощава, имела маленькую головку с тонкими чертами лица, волнистые каштановые волосы, не слишком густые, но в целом годные, и изящные ручки с тоненькими благородными пальчиками. Минувшей зимой барон Гельмут представил Изабеллу королевскому двору, и придворные дамы признали ее хорошей, годной девицей. Кое-кто критиковал юную баронессу за недостаточную бойкость, но леди Краули провела с Изабеллой час наедине и по итогам беседы заявила, что в тихом омуте черти водятся. Впрочем, более подробно изложить свою точку зрения она отказалась категорически. Манеры Изабеллы Айронсайд были близки к безупречным, а после того, как гувернантка Марион научила ее (а заодно и ее маму) говорить "потрясающе" вместо "не пизди", манеры баронессы стали абсолютно безупречными.

— Гляди, милая, вон уже, кажется, всадники показались, — сказала Милдред Айронсайд, вглядываясь в горизонт.

— Потрясающе, маменька, — отозвалась Изабелла, и голосок ее был нежен, как у мальчика из церковного хора. — Однако, маменька, вы изволите смотреть не в ту сторону. Всадники должны появиться вон из-за того холма.

— Потрясающе, — сказала Милдред.

— Девочки, не ругайтесь, — вмешался глава семейства. — Постарайтесь произвести хорошее впечатление на его высочество. Белла, цветы не прое... не потеряла?

— Никак нет, папенька, — ответила Изабелла и продемонстрировала отцу здоровенную охапку ромашек и васильков.

— Заеб... э-э-э... замечательно, — сказал барон.

Он сильно нервничал. Если, не дай бог, не выгорит... упаси господи, не накаркать бы и не сглазить...

— Едут! — заорал во всю глотку мальчишка, заблаговременно посаженный на дерево, чтобы дальше видел.

Мажордом засуетился, забегал, стал кричать, чтобы ликующий народ вставал на ноги и принимал блаостный вид. А тех, кто от бесплатного пива осоловел и задремал, безжалостно пинал в бока, чтобы готовились приветствовать нового господина со всем тщанием. А то, не дай бог, рассердится, что недостаточно ликуют...

Среди простонародья ходили удивительные слухи о новом ярле. Все знали, что в битве на Гримпенских болотах активно применялась и святая молитва, и черная магия, и то ли сэр Роберт кого-то проклял, то ли его прокляли, хер разберет, короче, но что-то колдовское и чернокнижное там точно происходило. Вслух никто не говорил, что новый ярл балуется чертовщиной, но эти слухи оставляли неприятный осадочек. Поэтому три пригожие девицы, выбранные народным сходом ритуально облобызать нового господина, сильно беспокоились и стояли на ногах не вполне твердо, ибо от беспокойства злоупотребили пивом.

И вот всадники показались из-за холма. Возглавлял колонну незнакомый рыцарь среднего роста и телосложения, одетый, вопреки обычаю, не в парадное облачение, а в легкий полевой камзол и широкополую шляпу почти простонародного вида. На корпус сзади следовали бароны Хеллкэт и Тандерболт.

— Чего это он без кольчуги? — укоризненно прошептала Милдред Айронсайд. — Этикет типа похуй?

— Этикет не имеет значения, — автоматически поправила ее Марион.

Изабелла хихикнула. Марион поняла, кому именно сделала замечание, и вежливо извинилась.

— Да насрать, не бери в голову, — отмахнулась от нее леди Милдред.

— Тише, курицы, — прошипел Гельмут. — Хватит пиздеть, улыбайтесь и машите цветочками.

— Сам ты... это... потрясающе... — мрачно прошипела Милдред.

Но уже в следующее мгновение на ее лице расплылась добрая и сердечная улыбка, захватившая не только уголки рта, но и уголки глаз и вообще все те уголки лица, которые надлежит захватывать искренней улыбкой, идущей от самого сердца. Это произошло молниеносно, только что на лице леди Милдред не отражалось ничего, кроме низкой злобы, и вот уже нет никакой злобы, а есть только искреннее торжество и ликование. Изабелла не владела своим лицом столь виртуозно и завидовала маме лютой завистью, как-то раз она даже расплакалась, дескать, я глупая дура, никогда не научусь флирту, интригам и прочим женским премудростям. Мама тогда утешила ее, сказала, типа, с годами научишься, я в твоем возрасте тоже была такая же дура. Все поправимо, не расслабляйся и не ленись учиться женским премудростям, а то потом будет поздно.

Сэр Роберт придержал лошадь, чтобы Хеллкэт и Тандерболт отставали от него не на корпус, а совсем чуть-чуть, и обратился к верным вассалам со следующим вопросом:

— А что это за киса с веником лыбится так загадочно?

— А хер ее знает, — беззмятежно ответил Реджи Хеллкэт. И добавил, подумав: — Симпотная телка, я бы вдул.

Перси Тандерболт ответил на вопрос сеньора более определенно:

— Что за киса не знаю, но слева от нее торчит Гельмут Девять Дочек. Полагаю, вон та мымра в чепчике — ее мамаша, а киса, стало быть, пятая Гельмутова дочка.

— Шестая, — поправил его Реджи. — Пятую он прошлым летом выдал за дикаря в юбке, помнишь, все смеялись...

— Точно! — воскликнул Перси. — Маккартни из клана Маккартниев, у него еще титул такой прикольный, то ли тан, то ли тамлин...

— Тамлин — это не титул, это у них так горный называется, — заметил Реджи.

— Горный кто? — не понял Перси.

— Просто горный, — объяснил Реджи. — Бывает леший, бывает водяной, а бывает горный. Они же горцы.

— Заебали пиздеть не по делу, — негромко, но веско произнес Роберт.

— Прошу прощения, — сказал Реджи.

— Виноват, исправлюсь, — сказал Перси.

— То-то же, — сказал Роберт.

Они подъехали к ликующему народу. Гельмут Девять Дочек ломанулся навстречу и стал косноязычно поздравлять его высочество с убедительной победой над узурпатором. Его кнехты тем времени решительно оттерли могучими плечами трех пригожих девиц, избранных для ритуального приветствия его высочества, и из-за этого случился конфуз.

— А где бляди? — обратился его высочество к верным вассалам. — Говорят, в Локлире есть обычай, чтобы сюзерена встречали три пригожие бляди с хлебом и солью.

— Вы ошибаетесь, ваше высочество, — поправил сеньора Реджи. — Не с хлебом и солью, а с полевыми цветами.

— А, тогда понятно, — сказал Роберт и направил коня к леди Изабелле.

Юная баронесса растерянно протянула ярлу букет, но тот цветы не принял, а взял баронессу за руки и сказал:

— Давай, запрыгивай.

— Э-э-э... — отозвалась Изабелла, от неожиданности временно потерявшая дар членораздельной речи.

— Сейчас помогу, — сказал Реджинальд Хеллкэт.

Спешился, подошел к леди Изабелле сзади, ловко ухватил ее одной рукой за туловище, а другой под колени, оторвал от земли и с неожиданной силой подбросил вверх.

— Ах! — вскрикнула юная леди и вцепилась мертвой хваткой в пальцы его высочества, необычно мягкие и совсем не мозолистые, но ничуть не слабые, нормальные такие мужские пальцы, просто ненатруженные.

Она сама не поняла, как это случилось, но через мгновение она уже сидела перед ее высочеством на луке седла, при этом правая рука сэра Роберта легла на баронессе на бедро, а левая забралась под корсаж.

— Ах! — повторно вскрикнула Изабелла и стыдливо прикрыла грудь букетом.

— Эко стыдливо покраснела, какая молодец, — сказала леди Милдред.

— Хуясе успех, сам напрыгнул, кобелина, — сказал сэр Гельмут.

— Тише! — зашипела леди Милдред и больно ткнула мужа локтем в бок. — Улыбайся, долбоеб!

Сэр Роберт направил коня вдоль строя ликующих подданных, правой рукой он помахивал, приветствуя народ, а левой мял Изабелле груди, но не грубо, а ласково. Ее соски постепенно отвердевали.

— А ты ничего лапуся, пригожая, — сказал вдруг сэр Роберт.

Неожиданно ухватил леди Изабеллу за голову, повернул должным образом и впился в сахарные уста страстным поцелуем. "Надо стесняться, я ведь девственница", подумала Изабелла. А потом подумала: "Да пошли они на хуй, моралисты злоебучие", разомкнула уста и впустила в свой нежный ротик нескромный язык благородного рыцаря. Некоторое время они страстно целовались под ликующие вопли народа, затем сэр Роберт оторвался от губ баронессы и спросил ее:

— Где здесь ближайший сеновал?

— Хер его знает, — ответила баронесса.

И сразу подумала, что отвечать суженому следует более куртуазно. Но какая тут, к хуям, куртуазность, когда благородный рыцарь так страстно тебя целует?

— А на кой хер сеновал вашему высочеству? — поинтересовалась Изабелла.

— И то верно, — согласился Роберт. — Ярл я или где? Пойдем сразу в спальню. Эй, мажордом! Покажи мне, где тут спальня! Быстро, быстро!

Через несколько минут леди Изабелла лишилась девственности. Это произошло очень буднично, совсем не романтично и абсолютно безболезненно. Но в целом приятно и ничуть не противно. И чего девчонки болтают всякие глупости о половой жизни?..

— Заебись телка, — констатировал Роберт, слезая. — Чистенькая, ухоженная... Небось, с самим Кларком раньше спала?

— Никак нет, ваше высочество, — ответила Изабелла. — Осмелюсь заметить, что до сей минуты если я с кем и спала, то исключительно платоническим образом...

— В жопу, что ли? — перебил ее Роберт и гнусно заржал.

В юной баронессе взыграла горячая рыцарская кровь.

— С вашими оскорбительными намеками извольте идти на хуй, ваше высочество! — воскликнула она. — Я терпела, когда вы порушили мою невинность, но оскорблений не потерплю даже от самого короля! Никому я в жопу не давала, а если бы и давала, так то не ваше высокородное дело и оставьте свои намеки при себе! Вы не с дворовой блядью беседуете, а с благородной девицей... И не хуй так хохотать, щаз как дам по яйцам, козлина мудацкий!

Сэр Роберт привлек девушку к своей могучей груди, легко сломив неуверенное сопротивление, и крепко обнял. Нежно погладил по голове, поцеловал в лобик, потом в ушко.

— Не обижайся, милая, — сказал он. — Мы, рыцари, парни простые, что думаем, то и говорим, нас не зря с троллями сравнивают.

— Вы, ваше высочество, не просто рыцарь, но феодал среднего звена, — заявила Изабелла. — Подданные должны сравнивать вас не с поганым троллем, а, например, с Юлием Цезарем. Или с Киром Великим.

— Хуясе образованная! — восхитился Роберт. — Как тебя зовут, милая девушка?

— Леди Изабелла, баронесса Айронсайд, — представилась девушка.

Роберт вытаращил глаза, и некоторое время изумленно разглядывал баронессу. Затем растерянно произнес:

— Пиздец, бля.

— А вот ни хера не пиздец, — возразила баронесса. — Мы с вами, ваше высочество, созданы друг для друга. Так не только папенька говорит, а вообще все, у кого в башке мозгов больше, чем унция. Я с самой леди Краули беседовала, и она мне лично сказала: "Далеко пойдешь, девочка!" Так что не пиздите, ваше высочество, а поцелуйте меня еще раз и пойдемте просить благословения моего папочки.

— Вот, блядь, попал, — констатировал Роберт.

— Не попал, а нашел свое счастье, — поправила его Изабелла. — Или вы, ваше высочество, желаете прослыть гнусным растлителем юных дворянок? Так это легко! Его величество не первый день точит зубы на ваше высочество. Осмелюсь предположить, король Альфред будет счастлив доебаться до малейшей херни, только чтобы не отдавать Локлир вашему высочеству. Так что, ваше высочество, будьте любезны откинуться на спину, и давайте продолжим свадьбу.

Его высочество выматерился еще раз и откинулся на спину. Изабелла взгромоздилась на его чресла, и они продолжили свадьбу.

— А ты ничего, бойкая, — констатировал Роберт, кончив повторно. — А ты точно девственницей была?

— Вот те крест, — сказала Изабелла и размашисто перекрестилась. — Сама удивляюсь, почему крови нет. Бабы говорят, так иногда бывает. Хочешь, крест поцелую, что никому до тебя не давала?

— Да мне похуй, — сказал Роберт. — Давай одеваться, что ли. Пойдем, выйдем к ликующему народу.

Они оделись и вышли к ликующему народу. Его высочество публично преклонил колени перед его благородием сэром Гельмутом и почтительно испросил руки леди Изабеллы. Сэр Гельмут с радостью удовлетворил просьбу сэра Роберта и предложил устроить венчание немедленно, дескать, пир все равно уже подготовлен, почему бы не совместить два повода? Позвали отца Бенедикта, тот поначалу не одобрил предложение, начал нести какую-то херню про обычаи и традиции, дескать, сначала сватовство, потом помолвка, потом еще какая-то хуйня...

— Ты еще скажи, что невесте до свадьбы вдувать нельзя! — возмутился Реджи Хеллкэт.

Но сразу понял, что ляпнул бестактность, и извинился.

— Мы не будем нарушать обычаи! — торжественно заявил сэр Роберт. — Если святой отец говорит, что церемонии надо соблюсти, значит, надо их соблюсти! Ибо не нам, необразованным солдафонам, подвергать сомнению священную благодать отца Бенедикта! И вообще, чего мы тут распизделись? Давайте, осудим чернокнижника по-быстрому, и за столы!

— Может, сначала за столы, а потом осудим? — предложил отец Бенедикт. — Утро вечера мудренее.

Но сэр Роберт не поддался на провокацию.

— Не хочу показаться невежливым, однако не понимаю вашей скромности, святой отец, — сказал он. — Какой особой мудрости вы алчете? Дело-то пустяковое! Или у вас есть сомнения?

— Господь с вами, ваше высочество! — воскликнул святой отец. — Какие тут на хуй сомнения! Хорошо, давайте по-быстрому осудим, и за столы!

— Осуждайте, — разрешил Роберт. — Перси, у меня к тебе дело, пойдем, выйдем на минутку на балкон.

Они вышли на балкон, и Роберт сказал следующее:

— У меня к тебе есть просьба, Перси. Не приказ, а просьба. Сколько у нас в обозе эллинского огня осталось?

— Пинты четыре, наверное, наскребется, — ответил сэр Персиваль. — А что?

— Когда чернокнижника будут жечь, надо в костер подложить эллинского огня, — объяснил Роберт. — Святость святостью, но я полагаю, будет опрометчиво всецело полагаться на божье благословение. Что, если священный огонь чернокнижника не возьмет?

— Не дай бог, — сказал Перси и перекрестился. — Но это вряд ли.

— Я тоже думаю, что вряд ли, — кивнул Роберт. — Но перестраховаться не помешает. Есть в священном писании по этому поводу одна притча. Случилось однажды в некоем городе наводнение, затопило все улицы на хуй, и вылез один праведник на крышу и стал молиться, дескать, спаси, господи. Подплывает к нему лодка, говорит ему лодочник, типа, забирайся ко мне, поплыли. А праведник ему говорит: "Иди на хуй, меня господь спасет, а ты отъебись и не мешай!" И так три раза. А потом вдруг разверзлись небеса, явился господь разгневанный, да как заорет: "Мудак ты седобородый! Ты меня уже заебал своими молитвами! Я тебе три раза спасение посылал, а ты что творишь, мудило?!" Так и утонул долбоеб.

— Поучительно, — кивнул Перси. — Совершенно согласен с вами, ваше высочество. Не извольте сомневаться, весь эллинский огонь, какой есть, обязательно напихаем в священный костер целиком и полностью.

— Только поделикатнее, чтобы народ не знал, — добавил Роберт. — Прикинь, какой сюрприз получится! Чернокнижник горит, ругается, проклинает... надо ему, кстати, язык вырвать, чтобы не проклинал.

— Уже пробовали, — развел руками Перси. — Не расчленяется, поганец, ему даже голову обрить не удалось, отрезаешь прядь, а под ней сразу новая отрастает, прямо на глазах. В глаза каленым железом тыкали, а ему похуй. Не поверите, ваше высочество, реально похуй. Прямо мороз по коже.

— Брр... — поежился Роберт. — Тогда без эллинского огня точно не обойтись. Вот что еще, Перси. Я тебе сейчас открою важную военную тайну. Надо добыть серы, угля и селитры фунтов по пять каждого ингредиента, мелко растолочь, тщательно перемешать и запихать в какой-нибудь бочонок или, там, кувшин. И тоже запихнуть в костер, рядом с эллинским огнем.

— Серу в святой огонь стремно пихать, — заметил Перси. — Как бы господь не прогневался.

— Не прогневается, — заверил его Роберт. — А прикинь, эллинский огонь не справится, не дай бог? Народ же подумает — знамение, народ-то темный...

— Свят-свят-свят, — пробормотал Перси и перекрестился. — А что это за снадобье, рецепт которого ваше высочество только что продиктовало? Что-то типа эллинского огня?

Роберт немного поколебался, затем решил не обманывать верного вассала.

— Скажу честно, как на духу — хер знает, — признался он. — Но в книге, где я вычитал сей рецепт, было написано, что это пиздец какая мощная штука, много сильнее, чем эллинский огонь. Кстати, Перси, ты не знаешь, что такое оксид алюминия?

— Какая-то алхимия? — предположил Перси.

— Сам знаю, что алхимия, — поморщился Роберт. — Нитрогеновая кислота, толуол, ураниум, дейтериум — эти слова тебе ничего не говорят?

— Только кислота, — ответил Перси. — Кислота — это когда во рту кисло.

— Столько всякой алхимии во вселенной... — вздохнул Роберт. — А как ее к делу приспособить — хер знает. О, гляди, отец Бенедикт идет! Видать, чернокнижника уже осудили. Пойдем пировать!

2

Он очнулся в зарослях можжевельника. Его разбудил терпкий смолистый аромат, доверху заполнивший всю вселенную. Все понятно: солнце взошло, земля прогрелась, ветки тоже прогрелись, смола выступила, теперь воняет. Апчхи!

Он неловко дернулся, рука скользнула по жесткой ветке, колючки противно захрустели, он уже приготовился взвыть от боли, но не пришлось. Совсем не больно, только перья растрепались. Перья?!

— Еб твою мать! — завопил он и сразу замолк, потрясенный собственным голосом, тоненьким и шепелявым. — Господи, кто я?

"Робин Кларксон Локлир", ответил ему внутренний голос. "Молодой ютараптор с некоторыми элементами дейнониха и отчасти троодона", уточнил другой внутренний голос. "А от господа ты вчера отрекся", ехидно добавил третий внутренний голос.

— Пиздец, — вздохнул Робин.

Если бы он оставался человеком, то, наверное, заплакал бы. Но это тело не умеет плакать, не предусмотрены в нем слезные железы. Это Робин знал точно, откуда — непонятно, но знал.

Он осторожно выбрался из колючих кустов, вышел на поляну и выпрямился во весь рост. Нет, "выпрямился" — неудачное слово, он теперь не прямоходящий. Двуногий, но не прямоходящий, тело расположено горизонтально, а длинный хвост уравновешивает, очень удобно. А если выбраться на поляну и пробежаться... Хуясе, как лошадь галопом! И еще крылья... Может, я пегас? Нет, не пегас. То ли крылья слишком слабые, то ли божьего благословения не хватает. Или не божьего, а сатанинского или еще какого-нибудь. Нет, не крылья это, говно какое-то, а не крылья. Обычная рука с когтями, только трехпалая, а вдоль наружного края растут перья, как у курицы на крыльях, рыжие такие, их, оказывается, можно растопыривать и складывать по желанию, прикольно. Может, они железные, как у стимфалийских птиц из греческой мифологии? Нет, не железные, обычные птичьи перья. Вроде даже не отравленные, если внутренний голос не врет. Жалко, что не отравленные. А на кой хер, спрашивается, они нужны такие? И вообще, херовые какие-то руки у этого тела. Гнутся только в одном направлении, кисть в запястье не вращается, большого пальца нет, ни меч взять, ни подрочить, прости господи. А кстати... Бля!!!

Нет, все нормально, мужские причиндалы на месте, просто не болтаются снаружи, как у людей, а в кожную складку спрятаны. Хотя нет, это не просто кожная складка, это туловище так продолжается, как-то ебануто оно устроено. Прикольно было бы на скелет взглянуть, такое ощущение, что от тазовых костей вперед выступает такая большая костяная елда, а к ней вот эти мышцы крепятся и еще вот эти... черт, руки не дотягиваются... да и хуй с ними.

А вот это охуенно! На втором пальце каждой ноги вверх торчит невьебенный такой когтище, как у богомерзких друидов ритуальный серп, даже чуть побольше. Таким серпом да под кольчужную юбчонку, прямо по яйцам... гы... Ниибическая штука, благодарю тебя, господь-хранитель мой новый, кем бы ты ни был, от всего сердца благодарю. Да и на руках когти хороши, они хоть и маленькие, но острые, в бою не помешают, вон как кору царапают, что твой медведь. А с зубами что? Мелкие то и редкие, но острые, конические такие, как у драконов на картинках, только не огромные и страшные, а мелкие и кривые. Но маленькую ветку перекусывают только так. Еб твою мать! Толстую ветку не стоило перекусывать, сразу два зуба сломал. И жевать ими хер знает как, не приспособлены они для жевания, только чтобы грызть и терзать. Впрочем, внутренний голос подсказывает, что отрастают они так же легко, как ломаются, не как у людей.

Затем Робин обнаружил, что умеет различать по запаху следы разных зверей, правда, путается, кому какой след принадлежит, но это не оттого, что обоняния не хватает, а оттого что необучен. И еще он заметил, что все его тело, кроме ладоней и пяток, покрыто мягким пухом, похожим на цыплячий, но не соломенно-желтым, а рыжим. А длинные перья, оказывается, растут не только на руках-крыльях, но и на конце хвоста и образуют там этакую своеобразную лопаточку. И это не просто украшение, им рулить можно! И крыльями тоже можно рулить! Это же какая опиздинительная ловкость достигается! В эти бы ручонки да еще меч... Впрочем, с такой ловкостью можно и без меча обойтись. А как у нас с прыгучестью? Еб твою мать, нельзя же так пугаться-то! Охуенно у нас с прыгучестью. И еще этими когтями-серпами можно за ветки цепляться, скакать по деревьям, как ниибическая белка-оборотень, засады устраивать... Кстати, о засадах. Вон с той прогалины оленем пахнет, надо пойти пожрать. А заодно и потренироваться в боевых искусствах, хе-хе.

Оленя Робин завалил легко и быстро, без всякой засады. Олень-вожак никогда раньше не встречал молодых ютарапторов с элементами дейнониха и троодона, а как встретил — охуел неимоверно. Так и стоял, дурачок, и пялился на неведому зверушку, пока не стало слишком поздно. А когда Робин ринулся наперерез бегущему стаду прямо по толстому дубовому суку, растущему над звериной тропой поперек — это вообще порвало шаблон несчастному зверю. Захотел бы Робин завалить вожака — завалил бы без всяких проблем. Но он выбрал молодую важенку, у них мясо вкуснее.

На запах удачной охоты явилась волчья семья: отец, кормящая мать и двое годовалых подростков. Эти звери тоже никогда не видели молодых ютарапторов, но если и охуели, то совсем чуть-чуть, ибо волчий мозг — не чета оленьему, волки — звери сообразительные и в сложных обстоятельствах не теряются.

— Идите на хуй! — поприветствовал их Робин.

Отец семейства удивленно рыкнул и улегся наблюдать. Некоторое время Робин жрал, не обращая на хищников особого внимания, а потом краем глаза углядел, что молодой кобелек пытается незаметно подобраться со спины. Вряд ли он собирался напасть, скорее, рассчитывал отхватить кусок от оленьей туши, но Робину такое поведение все равно не понравилось. Он дождался, пока волчонок подкрадется футов на пять, и прыгнул, подруливая в полете крыльями и руля хвостом. В последний момент поджал смертоносные когти на ногах, а то так бы и убил несмышленыша на хуй. Волчонок отчаянно завизжал и полетел кубарем в кусты, отец с матерью вскинулись было на защиту, но бросаться не стали, только тявкнули по разу, скорее испуганно, чем грозно.

— Я кому говорил идти на хуй? — обратился Робин к волкам. — Сидеть тихо и не выебываться, пока не доем!

Несчастный подросток, огребший пиздюлей, выбрался из кустов, подошел к родителям, уселся рядом и стал нервно чесаться.

— В следующий раз вообще убью, — пообещал Робин и вернулся к трапезе.

Через пару минут он вспомнил, что забыл помолиться перед едой. Нехорошо получилось. Но чего уж теперь...

Насытившись, Робин рыгнул, отошел от оленя на два шага (большие, однако, шаги у этой твари) и милостиво разрешил волкам:

— Жрите.

И пошел прочь, ковыряя в зубах когтем первого пальца правой руки. Удобно ковырять, куда удобнее, чем человеческим ногтем.

Удалившись ярдов на сто, Робин остановился и попытался преклонить колени, но не сумел, не годится тело молодого ютараптора для таких жестов. Ничего, господь не обидится.

— Обращаюсь к тебе, господи, кем бы ты ни был, с сердечной благодарностью, — провозгласил Робин.

Он хотел, чтобы эти слова прозвучали торжественно, но не получилось — не годится его тонкий нечеловеческий голосок для торжественных речей.

— Благодарю тебя, неведомый господь, за чудесное спасение, — продолжил Робин. — Смиренно прошу тебя, подай мне знак, господи, кто ты конкретно есть, как тебя почитать, как молиться, какие обряды совершать и все такое прочее. И особенно хотелось бы узнать насчет того, какова у меня теперь судьба и каково предназначение.

Робин склонил голову и с минуту смиренно ждал. На длинную морду Робина упал желудь. Робин решил, что это вряд ли божий знак, скорее, просто желудь.

— Сдается мне, господи, ты желаешь, чтобы я действовал по собственному разумению, — сказал Робин. — Тогда, если ты не против, я изложу тебе свои планы, а ты поправишь, если что. Я сейчас вздремну после еды немного, а ближе к вечеру отправлюсь в Локлир и отомщу за любимого брата, убив на хуй презренного узурпатора. Не знаю, как это у меня получится, но я полагаю, ты поможешь. А если не поможешь, я в обиде не останусь, ибо я и так уже тебе ниибически благодарен за чудесное спасение и не осмелюсь желать большего, дабы не уподобляться золотой рыбке. И вот еще что, господи. Мне все-таки надо получить знак, кто ты такой. Если ты, например, Люцифер, то мне надо ненавидеть попов, громить храмы, творить всякие кощунства и все такое прочее. А если ты, скажем, Тор Громовержец, то тебе на христианскую церковь похуй. Поэтому подай знак, господи, будь любезен, очень тебя прошу.

Робин выждал подобающее время, но никакого знака не последовало.

— Твоя воля, господи, — вздохнул молодой ютараптор. — Тогда я буду пока соблюдать нейтралитет к христианским святыням. Ты уж не обижайся, господи, но без явной твоей воли решительных шагов я делать не буду. А то мало ли что.

Завершив таким образом беседу с неведомым богом, Робин спустился в овражек и прилег на куче сухих листьев. Полежал немного, но желание вздремнуть, одолевавшее его несколько минут назад, бесследно улетучилось.

— Это, наверное, знак, — решил Робин. — Неведомый бог желает, чтобы я не откладывал месть и направлялся в Локлир немедленно. Что ж, пусть будет так.

В два прыжка он выбрался из оврага и направился к Локлирскому замку размеренной трусцой. Впрочем, по человеческим меркам он передвигался довольно быстро, примерно как лошадь рысью. И уставал ничуть не больше, чем породистая лошадь, бегущая рысью. Зря бог-творец сотворил людей без хвоста, с хвостом бегать намного удобнее. И не только бегать. Если бы у всех людей были бы такие хвосты, вся армия была бы кавалерией, и на овес не нужно было бы тратиться. Бог-отец лоханулся, когда сотворил людей без хвостов, наверное, его всеведение сильно преувеличено людской молвой. Ну и насрать.

3

— А все-таки сразу видно, что наш новый зять происходит из захудалого рода, — заметила леди Милдред. — Не хватает ему настоящего придворного шарма.

— Да ладно тебе, — отмахнулся сэр Гельмут. — От добра добра не ищут. Слава тебе, господи, как хорошо с Изабеллой все вышло! Я вот думаю, не принести ли отцу Бенедикту в монастырь каких даров в ознаменование? Надо же господа как-то отблагодарить...

— Чтобы принести каких-нибудь даров, надо сначала поиметь каких-нибудь даров, — заметила Милдред. — Чего с Триксом в набег не пошел?

Гельмут хмыкнул и смущенно замолчал. Дело в том, что сэр Гельмут не отличался выдающейся воинской доблестью, да и храбрость его оставляла желать лучшего. За всю жизнь он участвовал только лишь в двух военных походах, оба раза в юном возрасте, и ни в одном из этих походов его меч ни разу не покидал ножен.

— Набегами стяжается доблесть и слава, но богатство стяжается не мечом, но умелым хозяйствованием, — заявил Гельмут. — Я вот думаю, может сдать Лягушачий Брод лет на пять в субаренду...

— Избавь меня от этих низких подробностей, — отмахнулась Милдред. — Скажи управляющему, пусть что-нибудь изыщет. А еще лучше, покрутись вокруг зятька, глядишь, одарит какой-нибудь милостью, пока под стол не свалился с перепою. Никакого, блядь, шарма...

Барон нахмурился и решительно встал на защиту новообретенного зятя.

— Чего доебалась до рыцаря, дура? — строго вопросил он супругу. — Ну, ужрался в дрова, но имеет ведь право! Ибо не просто так ужрался, не от одной лишь пагубной страсти! Он, между прочим, одержал череду славных побед на поле брани, одолел чернокнижника святой молитвой, отнял у подлого узурпатора законный престол и еще обустроил свое личное счастье. Да от таких потрясений сам бог велел упиться!

— Бог не велит упиваться, — подала голос Марион, стоявшая за господским креслом. — Бог велит поститься, когда положено, а молиться велит всегда.

— Цыц, девка! — приструнил ее барон. — Не смей опошлять великий день! А ты, Милдред Айронсайд, не смей поносить его высочество, а то огребешь оглоблей по сосальнику!

— Тоже ужрался, козел старый, — пробормотала Милдред себе под нос.

— Чего?! — грозно вопросил Гельмут.

— Ничего, — буркнула Милдред и отвернулась.

Тем временем благородные рыцари, игравшие меж двух столов в чехарду, доигрались. Мифический зверь элефант, составленный из потных рыцарских тел, пошатнулся и обрушился всем своим немалым весом на стол с блюдами, при этом какую-то девку сильно придавили, она истошно визжала. Сэр Реджинальд Хеллкэт плюхнулся рыцарским задом в блюдо из-под жареного лебедя и заливисто хохотал, приговаривая:

— Кукареку, бля!

— Эх, где моя молодость, — вздохнул Гельмут.

— Долбоебы, — прошептала Милдред.

Откуда ни возьмись, появилась новобрачная, на подоле ее традиционного белого платья алело винное пятно.

— Вуаль уже проебала, — констатировала Милдред.

— Каламбур! — воскликнул Гельмут, сгреб жену в объятия и звучно поцеловал в уста прежде, чем та успела увернуться.

— Горько родителям! — завопил сэр Хеллкэт из блюда.

— Отстань, алкоголик! — возмутилась Милдред, но неубедительно.

И когда муж стал целовать ее взасос, она не сопротивлялась.

Сэр Персиваль ткнул его высочество локтем в бок и сказал:

— Гляди, Роберт, какая любовь на столько лет пронесенная... это...

— Как голубки, в натуре, — поддакнул Реджи.

Он выбрался из блюда, спрыгнул со стола и стал искать взглядом, чего выпить. Нашел почти полный кувшин, стал разливать вино по кубкам. Затем провозгласил следующее:

— Давайте поднимем кубки, чтобы новобрачные как эти... А ну всем молчать, блядь, здравицу говорю, чего вы, блядь, пидоры...

— За здоровье! — завопил Перси и немедленно выпил.

— А вот ни хера не за здоровье! — возразил Реджи. — В смысле, не только. Хочу поднять кубок за долголетие...

— Дык я и говорю, за здоровье... — перебил его Перси.

— Да заебал уже перебивать! — возмутился Реджи. — За долголетие любовной страсти поднимаю кубок, вот! Чтобы на свадьбе сына или, скажем, дочери, Роберт и Изабелла так же страстно... ну, короче, вы поняли...

— Благодарю, — сказал Роберт и выпил. — Прекрасная здравица, Реджи.

— Прирожденный оратор! — согласился Перси. — Не правда ли, братья мои по оружию?

Братья по оружию громогласно выразили согласие. Надо сказать, что из всех благородных вассалов ярла Локлира абсолютно раскованно вели себя только Реджи и Перси. Но им, как говорится, сам бог велел, они же первые и наивернейшие вассалы, делом доказавшие свое право обращаться к сеньору запросто, будто к равному. Боевое братство — это как говорится, не хер собачий. Впрочем, за пределами пиршественной залы даже для наивернейших вассалов этикет никто не отменял.

— Белла! — позвал Реджи. — Эй, Белла, поди сюда, скажу кое-что!

Роберт нахмурился, но никак не прокомментировал эти непочтительные слова. Реджи, конечно, приблизился к границе допустимого на рыцарской вечеринке, но пока еще не переступил эту границу.

— Чего тебе? — поинтересовалась леди Изабелла. — Роберт, милый! Хватит дурью маяться, давай танцевать!

— Белла! — повторил Реджи. — Белла, а ты Фрее жертву принесла?

— Ты чего, охуел? — удивилась Изабелла. — Какая, на хуй, жертва?! Я добрая христианка!

Сэр Реджинальд и сэр Персиваль недоуменно переглянулись.

— А какая связь? — спросил Реджи.

— Тоже не улавливаю, — ответил Перси.

— Долбоебы безграмотные, — заявила Изабелла. — Не сотвори себе кумира, поняли!

Сэр Реджинальд и сэр Персиваль переглянулись еще раз.

— Невесте больше не наливать, — предложил Реджи.

— Сам себе больше не наливай! — возмутилась Изабелла. — Ты священное писание читал?

— Ты чего, ебнулась? — удивился Реджи. — Я же неграмотный, это каждая собака знает.

— А мне похуй! — заявила Изабелла. — В священном писании написано "не сотвори себе кумира", понял?

— Не понял, — ответил Реджи. — Какого еще кумира?

— Никакого! — крикнула Изабелла.

— Милая, не надо говорить так экзальтированно, — подал голос Роберт.

— А ты мне не... — автоматически начала отвечать Изабелла, но вовремя осеклась и продолжила так: — Прости, возлюбленный мой господин, больше не буду.

— Сходи, принеси жертву, — распорядился Роберт. — Нехорошо оставлять богиню любви без почестей.

— Но, милый! — воскликнула Изабелла.

Роберт сурово сдвинул брови. Изабелла сникла.

— Как тебе будет угодно, — сказала она.

Немного помолчала и добавила:

— А как это того... алтарь, чего там...

— У девок спроси, — посоветовал Роберт.

Здесь следует сделать важное пояснение. В современном обществе распространено убеждение, что уже в раннем средневековье христианство и язычество непримиримо соперничали между собой, и что за колдовство или, скажем, за приношение языческим богам можно было запросто угодить на костер. Это убеждение имеет с истиной довольно мало общего. Святая инквизиция развернулась в полную мощь лишь незадолго до того, как Колумб открыл Америку. А до того времени церковные иерархи предпочитали не сражаться с пережитками древней эпохи, а просто не замечать их. Конечно, если какая-нибудь охуевшая ведьма устроит нечестивое колдовство посреди рыночной площади, ее быстро вразумят кнутом по жопе, но колдовать по лесным опушкам и всяким темным углам ведьмам никто не запрещает. И тем более никто не запрещает воздавать почести древним богам и богиням. Ибо если обиженная Фрея одарит тебя, не приведи господи, бесплодием или бессилием, то только глупец станет полагаться на заступничество Иисуса или богоматери. Надо обладать совсем неимоверной гордыней, чтобы всерьез рассчитывать, что всевышнему есть дело до личных проблем каждой конкретной супружеской четы. Поэтому любая здравомыслящая невеста в день свадьбы возлагает лилию на алтарь Фреи, произносит краткую молитву и принимает от богини доброе знамение. Или не принимает знамение, если невеста богине не по нраву, не приведи господи.

Нельзя сказать, чтобы вышеприведенная точка зрения была в то время совсем уж общепринятой. Образованные и набожные девицы иногда пренебрегали древним ритуалом, и, если верить народной молве, всегда горько расплачивались за свое высокомерие. К сожалению, девица Марион, обучавшая леди Изабеллу хорошим манерам, была из этих самых неправильных девиц, и потому Изабелла до самого последнего момента не собиралась оказывать богине любви никаких почестей. Но когда муж ясно и недвусмысленно повелел исполнить обряд — тут уже ничего не поделаешь, надо подчиняться.

Выйдя из пиршественной залы, Изабелла направилась к колодцу, омыла лицо холодной водой и стала соображать более-менее нормально.

— Что-то я уквасилась не по-детски, — констатировала баронесса. — Эй, девка! Иди сюда живо! Тебя как зовут?

— Бетти, — представилась девка.

Попыталась сделать книксен, но покачнулась и едва удержалась на ногах. В этот вечер пьянствовали не только леди и рыцари.

— Бетти, будь любезна, добудь мне лилию, — распорядилась Изабелла. — И к алтарю Фреи потом проводишь.

— Миледи, а вы разве еще не? — изумилась Бетти. — Да вы чё... Ну, вообще! А алтарь вон по той тропинке, там такое дерево в ленточках, его ни с чем не перепутать.

— Угу, вижу, — кивнула Изабелла. — Я пойду, а ты догоняй.

И направилась к лесу.

Если бы столы для пиршества были накрыты в зимней палате, той, что внутри замковых стен, леди Изабелла вряд ли достигла бы леса в одиночестве. Но пир происходил в летней палате, которая, собственно, и не палата вовсе, а шатер, каждый год его разбивают на новом месте, и всегда это место находится за стенами замка. Этим летом пиршественный шатер разбили далеко от замка и близко к лесу.

Если бы леди Изабелла была трезва, вряд ли она пережила бы этот вечер. Но она не была трезва. Колодезная вода вызвала временное просветление, но оно проходило, и сознание Изабеллы снова приближалось к состоянию, которое через тысячу лет станут называть "автопилот". И это спасло ей жизнь.

Автопилот безошибочно привел баронессу к алтарю Фреи.

— Богиня, ты где, бля, ау?! — провозгласила леди Изабелла. — Я тебя везде ищу, а ты вота где у тебя алтарь... А ну давай знак, богиня! Ой, бля!

Последнее восклицание было вызвано тем, что баронесса сильно пошатнулась и едва не упала. А когда она восстанавливала равновесие, она непроизвольно обернулась и то, что она увидела, стало причиной второго высказывания, которое было таким:

— Хуясе меня глючит! Дракон, бля!

Дракон вышел на поляну, и оказалось, что это не канонический дракон из сказки, а нечто вроде зубастого петуха, выросшего до двенадцати футов в длину и семи в вышину. Вот, значит, какие драконы на самом деле. Довольно симпатичное создание, грациозное такое...

Дракон засмеялся, и его смех был почти человеческим. А затем дракон открыл рот и произнес неожиданно тонким и пронзительным голосом:

— Девка, ты кто?

Изабелла расхохоталась.

— Дракоша, я тебя люблю! — воскликнула она. — Боже, какая я пьяная!

Дракоша сделал два шага и внезапно оказался совсем рядом с Изабеллой. Какие длинные у него ноги... Из приоткрытой пасти пахнуло сырым мясом. Изабелла поежилась.

— Отъебись, демон, — сказала она. — А то мужу пожалуюсь, он тебе живо вертел в жопу засадит.

Ей так понравилась собственная шутка, что она засмеялась, и ее смех был подобен звону серебряных колокольчиков.

Дракон склонил голову набок и почесал нижнюю челюсть длинным когтем.

— Забавная телка, — констатировал он.

— Я тебе не телка! — возмутилась Изабелла. — Я Изабелла Локлир, жена ярла Локлира! Мой муж... А-а-а!!!

Движение дракона было молниеносным. Только что он спокойно стоял рядом, и вот уже страшные челюсти сомкнулись на ее горле и... гм... разомкнулись. Изабелла почувствовала, что стремительно трезвеет.

— Господи... — прошептала она. — Фрея... Прости, Фрея, я не нарочно! Я не богохульница, я просто пьяная!

Но она понимала, что все тщетно, потому что на самом деле она богохульница. Приперлась в священное место без подношения и пьяная, неудивительно, что богиня обиделась. Господи, как же обидно умирать такой молодой...

Она упала на колени и взмолилась:

— Пощади меня, великий дракон! Не убивай меня, пожалуйста, все что угодно для тебя сделаю!

По ее щекам текли слезы.

Дракон наклонился, его морда вплотную приблизилась к лицу несчастной девушки, запах сырого мяса стал нестерпимым. Она почувствовала, что ее вот-вот стошнит.

— Все что угодно... — задумчиво произнес дракон. — Что угодно — это хорошо, это мне нравится. Вот только что именно...

Дракон размышлял, а она ждала его решения.

— Я не девственница, — внезапно сказала она. — Драконы любят девственниц, а я часа три уже как уже не. Я тебе не гожусь.

— Поздравляю, — хмыкнул дракон. — Но твоя девственность мне похуй. Господи, кем бы ты ни был, дай знак, умоляю!

— Ты веруешь в бога? — удивилась Изабелла.

— Конечно, верую, — ответил дракон. — Святой Димитрий учит, что только вера в бога отличает разумное от неразумного, а ничто иное не отличает.

— Ты такой умный, — сказала Изабелла. — И красивый.

— Гм, — сказал дракон. — А может, это и есть тот самый знак...

Он протянул свои перистые руки и обнял ее, и она изумилась тому, какие крепкие у него мускулы.

— Крылья, перья...— прошептала она. — Ангел, бля...

Дракон хихикнул и придвинулся ближе, и в этот момент она окончательно поняла суть происходящего. Вот, значит, как великая Фрея решила наказать ее за непочтительность. Все понятно — раз она богиня любви, значит, и наказание соответствующее. Впрочем, разве ж это наказание?

Она провела ладонью вдоль руки-крыла, пригладила перья... какие они мягкие... как мягка и пушиста его грудь... как мощно бьется его сердце... Почему все говорят, что драконы покрыты броней? Зачем ему броня, когда он так прекрасен и грациозен... Она осторожно подняла руку и погладила дракона по лицу. Какие жесткие у него губы...

— Повернись кругом и нагнись, — приказал дракон.

Она подчинилась.

Потом, когда все кончилось, она лежала под шатром его ангельских крыльев, прижималась щекой к его пушистой шее, а его рука рассеянно скользила по ее обнаженному плечу (платье совсем изорвалось, мама ругаться будет), и он говорил тихо и ласково:

— Благодарю тебя, господи, кем бы ты ни был, что все же дал мне знак и не дал пролить ее кровь. Знай, Изабелла, что я люблю тебя и буду любить вечно.

— Я тебя тоже люблю, — сказала Изабелла. — Ты такой милый... А я такая развратная... И я обидела Фрею... Прости, богиня, и спасибо тебе за знак.

— Ты прекрасна во всем, милая, и разврат твой тоже прекрасен, — сказал дракон. — А что ты говоришь про знак? И причем тут Фрея?

— Здесь алтарь Фреи, — объяснила Изабелла. — Я ее оскорбила, но не нарочно, а случайно, по пьяному делу. А Фрея послала мне тебя.

— Никто меня никуда не посылал, — возразил дракон. — Я пробегал здесь случайно... погоди...

— Таких случайностей не бывает, — заявила Изабелла.

Некоторое время дракон молчал, размышляя, затем прошептал:

— Значит, богиня любви... Неожиданно... Что ж, благодарю тебя, Фрея, за спасение и за знак, и за все прочее, и клянусь служить тебе во веки веков, пока смерть не разлучит нас.

— А вы, драконы, смертные или бессмертные? — поинтересовалась Изабелла.

— Не знаю, — ответил дракон. — Я, честно говоря, не совсем дракон. Я на самом деле заколдованный рыцарь.

— Ух ты! — восхитилась Изабелла. — Это так романтично! Значит, ты можешь замочить моего мужа и стать ярлом Локлиром?

— Именно это я собираюсь сделать, — согласился дракон. — А ты разве не любишь своего мужа?

— Ну... даже не знаю... — пожала плечами Изабелла. — Я его только сегодня впервые увидела. Он нежный, ласковый... но неотесанный жутко, сразу видно, из захудалого рода... хотя, говорят, умный...

Дракон громко скрипнул зубами, в его длинных челюстях что-то хрустнуло.

— Ты осторожнее, а то зубы поломаешь, — посоветовала Изабелла. — Тебя как зовут?

— Не скажу, — ответил дракон после паузы. — Не могу сказать.

— Это типа обет такой? — предположила Изабелла. — Или проклятие?

— Типа того, — подтвердил дракон.

— А ты из хорошего рода? — спросила Изабелла. — Твой род знатнее, чем у Роберта?

— Гораздо знатнее, — ответил дракон.

— А тебя точно не смущает, что ты взял меня не девственницей?

— Ничуть, — ответил дракон. — Фреей клянусь.

— Тогда... гм... почему бы тебе не убить моего мужа и не захватить Локлир? — спросила Изабелла. — А меня возьмешь как трофей.

— Ты решительная женщина, — сказал дракон.

— Я достойная представительница хорошего рода, — заявила Изабелла. — У нас будут хорошие дети. Слушай, а тебе, наверное, надо снова стать человеком, чтобы дети получились?

— Понятия не имею, — ответил дракон. — Но я верю, что Фрея мне поможет. Пойдем, Изабелла, пусть воля богини исполнится.

— Так сразу? — удивилась Изабелла.

— А чего зря время терять? — ответил дракон вопросом на вопрос.

И они пошли исполнять волю богини.

4

— Неплохо вчера погуляли, — сказал сэр Персиваль Тандерболт.

— Угу, — меланхолично согласился Роберт. — Дай рассолу, а то присосался как пиявка...

— Конечно, ваше высочество, извольте, — сказал Перси и передал кувшин, предварительно отхлебнув в последний раз. — А чернокнижника кончать надо сегодня.

— Какого хера? — поинтересовался Роберт.

— Дык дракон же, — ответил Перси.

И замолчал, как будто сказал достаточно.

— Какой дракон? — не понял Роберт.

— А вы что, разве тогда уже отрубились? — удивился Перси. — Мне казалось, вы еще долго колобродили.

— Вроде да, — неуверенно сказал Роберт. — Но не помню. Дракона точно не помню.

— Вчера на закате из леса дракон вышел, — объяснил Перси. — Ее высочество пошла молить Фрею о плодородии, долго не возвращалась, ваше высочество забеспокоилось, послало в лес Джона Сильвера с йоменами, а там дракон.

— Гм, — сказал Роберт. — Ни хера не помню. Погоди... Изабелла...

Перси поспешил успокоить сеньора:

— С ней все в порядке, даже почти не испугалась. Осмелюсь заметить, ваше высочество вовремя... того самого... драконы-то, они только девственниц похищают...

— Благодарю тебя, господи, — с чувством произнес Роберт и размашисто перекрестился. — И чего дракон?

— Да ничего, — пожал плечами Перси. — Как йомены его стрелами нашпиговали, так он и съебался. Визжал, как свинья резаная.

— Странно, — сказал Роберт. — А это точно дракон был? Я всегда считал, что драконы только в сказках бывают.

— Нет, дракон — это не сказки, — уверенно заявил Перси. — Отец Бенедикт говорит, про них в священном писании написано, а отец Бенедикт врать не будет. Я полагаю, этого дракона чернокнижник призвал.

— Почему так думаешь? — спросил Роберт.

— Слишком малахольный дракон был, — объяснил Перси. — Уродец какой-то, а не дракон. Голова только одна, ноги две, крылья куцые, летать не умеет, пламенем не пышет, чешуи и в помине нет, весь в перьях, как петух. Говно, а не дракон. Будь там нормальный дракон, нам бы всем пиздец настал моментально. Вы, ваше высочество, осмелюсь посоветовать, при случае поспрашивайте отца Бенедикта, он в драконах толк знает.

— Две ноги, крылья куцые, в перьях, как петух, — задумчиво повторил Роберт.

И неожиданно произнес эзотерическое заклинание:

— Динозавр-теропод.

Перси перекрестился.

— Вашему высочеству знакомо это колдовство? — спросил он.

— Доводилось кое-что слышать, — кивнул Роберт. — Но все равно не понимаю, какого хера.

— Я так полагаю, тут много понимать не надо, — осторожно заметил Перси. — Если сжечь узурпатора прямо сегодня, хуже по-любому не будет. Я, конечно, ни в коей мере не смею указывать вашему высочеству...

— Оставь эти экивоки, — оборвал его Роберт. — Лучше скажи, что насчет тех приготовлений, о которых мы вчера...

— Все уже сделано, — быстро сказал Перси и перекрестился. — Костер сложен, начинка обоих видов заложена, никто про нее ничего не знает, кроме трех доверенных людей, да еще нас с вами. Короче, к экзекуции все готово, ждем приказа. Получасовая готовность, короче. Это если казнить в рабочем порядке, без зрителей. Если со зрителями — возни больше.

— Без зрителей мы казнить не будем, — заявил Роберт. — А то как попрут потом самозванцы... И его величество может наехать, дескать, чего не по канону казнили, нет ли в этом какой беззакония. Так что процедуру надо соблюдать от и до, чтобы комар носа не подточил, понял?

— Так точно, — кивнул Перси. — Так я распоряжусь?

Церемония началась два часа спустя. Первые полчаса отец Бенедикт уныло и занудно увещевал грешника, дескать, покайся, сволочь, хуже будет, но тот твердо стоял на своем и уверенно посылал святого отца то на хуй, то к дьяволу в преисподнюю. Отец Бенедикт злился, но терпел.

Наконец, положенное время истекло, и святой отец объявил торжественно о тщете всех усилий, омыл руки и ушел со сцены, передав тем самым преступника в руки светским властям, то есть, сэру Роберту. Сэр Роберт встал с трона, специально вынесенного ради такого случая во двор, поднял руку, опустил и сел обратно. Потом многие говорили, что этот ритуальный жест утвержден самим римским папой, но на самом деле никакого особого ритуала в этом жесте не было, палач и так знал, что ему делать. Он сунул факел в вязанку хвороста и отступил от костра, несколько поспешнее, пожалуй, чем следовало бы. Но последнее было неудивительно, ибо палач был одним из трех доверенных людей, о которых сэр Персиваль говорил сэру Роберту. Он прекрасно знал, какие адские зелья прячутся в недрах поленницы, и не собирался находиться рядом с костром, когда все эти зелья полыхнут.

— А чего кляп не вставили? — негромко спросил сэр Роберт сэра Персиваля.

— А на хера? — удивился тот. — Пусть орет, так веселее.

Однако сэр Роберт был прав, а сэр Персиваль — неправ. Ибо чернокнижник начал орать, и орал он совсем не то, что ожидал услышать сэр Персиваль.

— Господи боже! — заорал Мелвин. — Видишь ты, что я чист перед тобой, и нет на моих руках крови, и нет на моей душе пятна! Предаю свою душу в твои руки, и проклинаю богомерзкого безродного колдуна Роберта и другого богомерзкого безродного колдуна Бенедикта! Да не будет им успеха ни в каком деле и да захавает адский Сатана их зловонные души! А тебя, господи Иисусе, не прошу ни о чем, ибо чист я перед тобой и не нуждаюсь ни в каком особом милосердии!

— Чего костер не разгорается? — бормотал сэр Персиваль себе под нос. — Палача сожгу самого на хуй... Господи, ниспошли ветер, чего тебе стоит...

Подул ветерок.

— А-а-а!!! — завопил казнимый Мелвин.

— Чего сразу не взмолился, долбоеб? — сурово вопросил сэр Роберт сэра Персиваля.

Сэр Персиваль хотел было ответить: "А сам-то чего не взмолился, ваше высочество?", но постеснялся и промолчал.

И в этот момент случилось чудо. Никто не понял, как именно это произошло, но только что поганый чернокнижник корчился в очистительном пламени, и вдруг — хуяк! цепи обвисли, и нет у столба никого, а вокруг разлетается какая-то мелкая летающая херня. Что именно это была за херня — никто толком не разглядел. То ли голуби, то ли летучие мыши, то ли феи, а одна бабка из Фэрпорта клялась, что видела среди этих существ двух миниатюрных ангелов. А в следующую секунду Роберт понял, что сильно переборщил с алхимическими предосторожностями.

Красное пламя в мгновение ока стало ослепительно-белым, вспухло грибовидным пузырем и с адским грохотом разлетелось во все стороны. А когда блеск затух, а гром утих, стало видно, что никаких летающих существ вокруг костра больше нет, а зрители первого ряда катаются по земле, безуспешно пытаясь сбить эллинский с одежды огонь. А костер больше не горит, ибо задуло колдовским ветром.

— Пиздец, — сказал отец Бенедикт.

Сэр Роберт Локлир повернул голову, и отцу Бенедикту захотелось вскочить и поклониться. Ибо взгляд сэра Роберта был грозен.

— Я вас не понял, святой отец, — отчеканил Роберт.

— Простите, ваше высочество, вырвалось, — пробормотал отец Бенедикт и почтительно склонил голову.

— Однако святой отец прав, — заметил Реджи Хеллкэт. — Вы же сами видели, ваше высочество...

— Заткнись, — сказал ему сэр Роберт.

Реджи заткнулся.

Сэр Роберт оглядел их суровым взглядом и произнес, негромко, но очень весомо:

— Никакого пиздеца не было. Господь покарал чернокнижника и сжег дотла священным огнем. Это понятно?

— Народ болтать станет... — тихо сказал Перси.

— Народ глуп, — заявил Роберт. — А мы с вами — нет. И потому правда на нашей стороне. И я настаиваю, чтобы вы, отец Бенедикт, разъяснили народу правду в самой ближайшей проповеди.

— Конечно, ваше высочество, — склонил голову святой отец.

После этого сэр Роберт поднялся с трона и покинул ложу, никому ничего не сказав и ни на кого не глядя. На лице у него лежала печать великой заботы.

— Сдается мне, его высочеству знакомо это колдовство, — заметил Реджи.

— Нам с тобой оно тоже знакомо, — сказал Перси. — Помнишь, как чернокнижника вязали?

— Я говорю про другое колдовство, — сказал Реджи. — Про то, которое огонь разбрызгало.

Отец Бенедикт вдруг хмыкнул, как будто ему пришло в голову нечто неожиданное. Высокородные бароны уставились на него выжидательно, но тот покачал головой и ничего не сказал. А затем встал и пошел прочь.

— Сдается мне, отцу Бенедикту это колдовство тоже знакомо, — сказал Реджи.

Перси хмыкнул, но не так, как отец Бенедикт, а так, как хмыкают, когда кто-то говорит глупость. И тоже пошел прочь.

Сэр Реджинальд и леди Изабелла остались вдвоем. Реджи куртуазно поклонился и сказал:

— Прошу ваше высочество простить моим товарищам их невольную неучтивость. Она обусловлена исключительно нервным потрясением, но отнюдь не недостаточной воспитанностью. Позвольте предложить вам руку.

— Ну ни хуя себе захуярило, — сказала леди Изабелла и оперлась на протянутую руку.

Это были первые слова, которые она произнесла с самого начала казни.

— Позвольте, я отведу ваше высочество на кухню, — предложил Реджи. — Вам следует выпить немного вина для успокоения нервов.

— О да, — лаконично ответила Изабелла.

И они пошли успокаивать ее нервы.

5

Будучи профессиональным военным, сэр Реджинальд сразу понял, что в костре полыхнул эллинский огонь. А будучи неглупым человеком, часом позднее он догадался, кто, зачем и по чьему приказу засунул в костер кувшин с этим зельем. А еще через час Реджи разумно предположил, что эллинский огонь отнюдь не является единственным алхимическим зельем, ведомым его высочеству, и как только Реджи это понял, природа странного взрыва стала для него совершенно ясна. А сэру Персивалю природа взрыва была ясна с самого начала.

Отец Бенедикт знал об эллинском огне ровно столько, сколько знает о нем любой образованный человек духовного сословия, то есть не знал ничего. Зато он знал, что такое скорчер (хотя и не ведал, что эта штука называется именно так).

Многие обращали внимание, что отец Бенедикт все время ходит с одним и тем же посохом и почти никогда с ним не расстается, даже ночью ставит в изголовье кровати. Монахи Локлирского аббатства шутили, что отец Бенедикт ходит с этим посохом даже в баню. Это не было правдой, потому что когда отец Бенедикт шел мыться, он всегда оставлял посох в предбаннике.

Многие полагали, что посох отца Бенедикта чудотворен, но конкретный механизм чудотворения был известен только ему самому. Этот механизм был очень прост: направляешь набалдашник на цель, суешь палец в дырку от сучка, и в следующее мгновение из посоха вырывается неведомая субстанция, воспламеняющая и разрывающая все на свете, за исключением хладного железа. Хладное железо просто раскаляется докрасна.

Когда отец Бенедикт произнес слово "пиздец", все подумали, что он говорит о летучих существах, на которых распалось тело проклятого чернокнижника за мгновение до неминуемой смерти. Но на самом деле святой отец этих существ даже не разглядел, он их принял за расплывчатых стеклистых червячков, которых время от времени видел из-за глазной болезни, пока не получившей названия в этой вселенной. "Пиздец" он сказал потому, что подумал, что кто-то разметал костер артефактом, подобным тому, что он некогда отобрал у побежденного дьявола и встроил в свой посох. А это значит, что где-то в окрестностях замка бродит непобежденный дьявол, а это уже реальный пиздец, потому что дьявола, имеющего такой артефакт, можно победить только сдуру, а дважды такие чудеса в одной жизни не случаются. При этом сэр Роберт прекрасно знает про "колдовство, которое разбрызгало огонь", но поделился этим знанием только с двумя самыми приближенными вассалами. Почему он держит это знание в тайне? Не вошел ли он в сношения с нечистой силой? На болоте он, правда, молился господу Иисусу, но само по себе это ни о чем не говорит, чернокнижник Мелвин тоже делал вид, что молится. Очень трудно отличить искреннюю молитву от нечестивой имитации. Если не знать заранее, что есть что — практически невозможно.

— Господи! — воскликнул Бенедикт. — Умоляю тебя, просвети, наставь и укрепи чадо свое неразумное! Не оставь в беде недостойного раба своего! Наступает нечистая сила на детей твоих по всем фронтам, бесы и демоны одолевают! Душа его высочества в страшной опасности! Помоги, господи, умоляю, не оставь нас одних, детей твоих неразумных!

Долго и истово молился Бенедикт, и на исходе второго часа пришла к нему дельная мысль.

— Благодарю тебя, господи, за отеческое наставление! — сказал Бенедикт.

Отбил двенадцать последних поклонов и пошел выполнять божью волю. Разыскал сэра Реджинальда и обратился к нему сурово:

— Исповедуйся, сын мой, не держи греха в душе.

— Дык я регулярно, — ответил ему сэр Реджинальд.

Тогда отец Бенедикт насупил брови и изрек:

— Немедленно.

— Хуясе у вас агентура, святой отец, — сказал сэр Реджинальд.

— Не агентура, а божье откровение, — поправил его отец Бенедикт.

— Хуясе, — повторил сэр Реджинальд.

И стал исповедоваться. Бенедикт узнал, что вчера, когда все перепились, господин барон спиздил из замковой сокровищницы три больших алмаза, ранее принадлежавших чернокнижнику Мелвину. Очень хорошие алмазы, большие, красивые, хотя один чуть-чуть треснут. Вот только продать их трудно — очень приметные. Но по осени будет ярмарка, приедут норвежские пираты...

— Достаточно об этом, — прервал отец Бенедикт исповедь грешника. — Положь драгоценности где взял, а в субботу доставишь в монастырь не одну подводу со жратвой, как обычно, а две. Такова твоя епитимья. Продолжай каяться, чадо. Какая еще нечистая сила тебя попутала?

— Да вроде никакая, — ответил сэр Реджинальд и неловко перекрестился.

— Не лги мне, чадо, — сурово сказал отец Бенедикт. — По глазам вижу, скрываешь ты грех.

— Святой вы человек, отец Бенедикт! — воскликнул барон. — Насквозь паству видите!

И стал каяться, что на позатой неделе просодомировал одного поваренка, но не для греховного блуда, а исключительно из любознательности, захотелось попробовать, как оно по жизни. Кроме того, сэр Реджинальд за последний месяц наставил рога одному рыцарю и двум йоменам, растлил четырех пейзанских девиц и многократно приказывал счетоводу писать ложь в бухгалтерских книгах, дабы недоплачивать налоги его высочеству и его величеству. Но непосредственные сношения с нечистым сэр Реджинальд упорно отрицал.

Позже отец Бенедикт выслушал исповедь сэра Персиваля, но тоже не услышал ничего дельного.

6

Он очнулся на берегу ручья, под ракитовым кустом. Жутко хотелось пить, но не было сил вставать на ноги, и поэтоик он поковылял к ручью на четвереньках, и стал лакать воду как собака, без помощи рук. Полегчало.

Он поднял голову, чтобы возблагодарить господа за чудесное спасение, и огласил окрестности горестным собачьим воем. Это изумило его, он грязно выругался, но из глотки вырвалась не непристойная брань, а только лишь неразборчивое тявканье. И тогда он взглянул в ручей, и понял, что перестал быть человеком и стал псом. И тогда он завыл, и выл долго. И пришли из леса волки посмотреть на него, но он зарычал грозно, и удалились твари в смятении.

А потом он успокоился и стал рассуждать логически. Его имя Мелвин Кларксон, и он по-прежнему ярл Локлирский, что бы ни полагал по этому поводу злокозненный узурпатор. И он все еще жив, господь не оставил его, откликнулся на отчаянные молитвы, избавил от лютой казни. А что обратил во пса — так Мелвин делом заслужил суровую кару, нечего было предаваться богомерзкому блуду с дьявольским созданием. И не такая уж суровая эта кара, если сравнить с тем, что довелось испытать Иову или, скажем, Ионе. Они свои испытания выдержали, и Мелвин тоже свое выдержит, он, в конце концов, английский дворянин, а не пархатый жид. Главное — не терять веру.

Мелвин склонил голову и обратился к господу с благодарственной молитвой. Жаль, что в собачьем теле нельзя преклонить колени, и вообще трудно принять смиренную позу, сообразную творимому ритуалу. Но ничего, господь разберется, он не лох.

Молитва помогла. Уныние и отчаяние оставили душу Мелвина, он бодро гавкнул и направился по лесной тропе, куда глаза глядят. Через какое-то время он заметил, что проходя мимо больших деревьев, каждый раз задирает заднюю лапу и ставит метку. Поначалу это открытие смутило Мелвина, но, поразмыслив, он пришел к выводу, что, следуя собачьей природе, не совершает ничего непристойного. Ибо разве не заповедано всевышним, чтобы каждая тварь следовала своей природе и стойко переносила тяготы и лишения земного бытия? Тут есть, правда, одна тонкость — у собаки не должно быть души, а у Мелвина она есть, но господу виднее, в кого вкладывать душу, а в кого не вкладывать, это ж надо иметь совсем беспредельную гордыню, чтобы критиковать всевышнего за его деяния. И вообще, если богу угодно, чтобы смиренный раб его вел себя каким-то конкретным образом, так, значит, так оно и будет, ибо ничего не случается под солнцем и луной иначе чем по воле господней. И нечего травить себе душу пустыми мудрствованиями, псу это не подобает. Нарвался на божий гнев — стойко переноси и не ропщи.

А потом Мелвин понял, что божий гнев, на который он нарвался, не так уж и силен. Ибо господь превратил его не в презренную ублюдочную шавку, а в могучего пса, какого и на королевской псарне не вдруг встретишь. Лапы Мелвина превосходили толщиной человеческую руку, а мощные челюсти перекусывали молодые деревца как тростинки. И встретил Мелвин на тропе четырех волков, встопорщил загривок, обнажил зубы в угрожающей улыбке и зарычал грозно, и отступили волки, несмотря на то, что их было четверо, а Мелвин — один. Ибо могуч стал Мелвин, столь могуч, что любого волкодава завалит с божьей помощью без проблем. Он раньше и не знал, что такие огромные псы встречаются в природе. Впрочем, раньше они могли и не встречаться.

Лесная тропа вывела Мелвина в поля, он огляделся и понял, где находится. Не так уж далеко унес его господь от места лютой казни. Двигаясь без спешки, он доберется до замка к закату. Стоп! А что ему делать в замке? Не служить же узурпатору предводителем своры! Или как раз служить? Может, в этом и есть смысл божьего испытания, чтобы Мелвин смирил гордыню, прислуживая своему обидчику? Типа, ударили по одной щеке, подставь другую... Нет, хуйня какая-то! А может, всевышний ждет от Мелвина не смирения гордыни? Может, он дал ему мощные челюсти, чтобы легче было перегрызть узурпаторову глотку? И тогда спадет проклятие, и вернется к Мелвину Локлиру человеческий облик, и падут на колени вассалы и рабы... Стоп! А не нечистый ли это насылает искушение? Господи, помоги разобраться, на тебя уповаю!

Мелвин не знал, сколько времени он провел в молитве, может, час, а может, и все три. Но в конец концов всевышний подал ему долгожданный знак.

— Хуясе волчара! — прозвучало совсем рядом.

От неожиданности Мелвин подпрыгнул на всех четырех лапах и оглушительно гавкнул. Хотел вскрикнуть "Бля!", но не смог ничего выговорить и просто гавкнул. А в следующую секунду он возблагодарил всевышнего всем сердцем, и тело Мелвина заскулило и завиляло хвостом.

Вдоль опушки леса проходила проселочная дорога, и сейчас на ней стояла легкая однолошадная телега, на которой сидел пожилой, упитанный и бородатый монах. Другой монах, молодой, долговязый и безбородый, стоял рядом.

— Сам ты волчара, — обратился упитанный монах к долговязому. — Не волчара это, а волкодав, притом охуительно породистый. Сбежал, небось, за течной волчицей, а теперь проголодался и к людям вышел. Гляди, как ластится!

Последние слова не пришлись Мелвину по нраву, он перестал вилять хвостом и убрал язык обратно в пасть. Пес он или не пес, он в любом случае остается дворянином, и нечего вести себя неподобающе.

— Не могу согласиться с вами, брат Мэтью, — сказал молодой монах. — В позатом году довелось мне побывать в стольном граде и там наблюдать охотничий выезд его величества. Уверяю вас, брат Мэтью, волкодавы совсем другие. Волкодав должен быть равномерно-серый, а этот белый в рыжих пятнах. Кроме того, волкодавы высокие и поджарые, а шерсть у них куда как жестче, чем у этого божьего создания. Клянусь святым Бернаром, брат Мэтью, это не волкодав.

— Да мне похуй, — сказал брат Мэтью. — Ублюдок, должно быть.

"Сам ты ублюдок", подумал Мелвин, а вслух зарычал.

— Хуясе, Эндрю, посмотри на его ебальник, — сказал брат Мэтью. — Так глядит, будто понимает. Заколдованный принц, бля. Принц, хлеба хочешь?

Мелвин понял, что голоден. Дворянская гордость говорила ему, что надо гордо отказаться, но пасть наполнилась слюной, а хвост сам собой замахал из стороны в сторону.

— Иди сюда, Принц, — позвал его брат Мэтью. — Хорошая собачка. Не хочешь гладиться? Ну и не надо, не больно-то хотелось. В натуре, бля, принц, гордый что пиздец. Пойдешь с нами, Принц? Хорошая собачка!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ДРАКОН КРАДЕТСЯ, ПЕС МОЛИТСЯ

1

Монастырский эконом встретил их у ворот. Не нарочно вышел встречать, просто так получилось — шел мимо по каким-то экономским делам, а тут, глядь, телега с оброком приехала. Звали монастырского эконома брат Луис, был он среднего роста, тщедушен, плешив, носил куцую козлиную бороденку, и обликом своим гораздо менее соответствовал экономскому званию, чем, скажем, брат Мэтью. Но дело свое знал.

— Благослови тебя господь, брат Луис! — поприветствовал эконома брат Мэтью. — Докладываю: с божьей помощью послушание исполнено в полном объеме.

— Благослови вас бог, братья! — откликнулся Луис. — Неужто воистину в полном объеме? Совсем-совсем без недоимок?

Мэтью поморщился и махнул рукой, дескать, зачем вы травите.

— Собрать оброк без недоимок, я полагаю, возможно лишь при прямом божьем попущении, — сказал он. — Однако в этот раз недоимки незначительны, и слава богу.

— К нам еще пес породистый приблудился, — добавил брат Эндрю.

— Какой пес? — не понял Луис. — Где?

— А хер его знает, куда он делся, — сказал Мэтью. — Только что кружил вокруг... А, вот он, из-под телеги таращится. Принц, выходи, покажись брату эконому, не стесняйся!

— Принц? — переспросил Луис. И тут же воскликнул: — Ни хуя себе принц! Медведь, бля, а не собака, прости господи!

Последнее высказывание было обусловлено тем, что пес выбрался из-под телеги и продемонстрировал себя в полный рост. В тесном монастырском дворе он казался еще огромнее, чем в чистом поле.

— Знатная зверюга, — прокомментировал Мэтью. — Никогда таких раньше не видел. Эндрю говорит, королевские волкодавы рядом с ним типа шавки.

— Вы преувеличиваете, брат, — почтительно возразил Эндрю. — Если сей зверь и превосходит величиной типичного волкодава с псарни его величества, то ненамного. Но их трудно сравнивать, телосложение совсем разное.

— Какой-то он малахольный, — заметил Луис. — Будто боится чего-то. Эй, собака, чего ссышь?

Действительно, пес выглядел не то чтобы испуганным, но озабоченным — хвост держал поленом, уши полуприжал, а глазами нервно зыркал из стороны в сторону.

Последние слова Луиса возымели неожиданный эффект. Пес посмотрел на брата эконома, и тот вдруг понял, почему Мэтью прозвал этого пса Принцем. По жизни собака собакой, а как глянет, появляется такое чувство, будто он все понимает, будто не собака, а заколдованный человек, причем не какой-нибудь смердящий крестьянин, а реальный принц или, как минимум, ярл. Так и хочется снять шапку и поклониться, хоть и не положено лицам духовного сословия кланяться феодалам, а все равно так и тянет, прости, господи.

Пес плотоядно улыбнулся, как это умеют большие собаки, вывалил язык из пасти, помахал хвостом, задрал ногу и обильно оросил колесо телеги. И еще раз глянул на Луиса человеческим взглядом. Вот, дескать, товарищ, извольте видеть, поссал, спасибо, что напомнили.

Луис перекрестился и сказал:

— Хер с ним, с псом. Из замка какие вести?

— Его высочество изволило официально вступить во владение, — доложил Мэтью. — Пировали до рассвета и потом еще немного. Перепились неимоверно, кому-то даже дракон примерещился, а Гельмут Девять Дочек, вы не поверите, таки охомутал сэра Роберта, с первой же попытки.

— Хуясе! — изумился Луис. — Как ухитрился?

— Если честно, хер знает, — ответил Мэтью. — Все говорят разное, а что правда, а что нет — хер разберет. То ли сэр Роберт влюбился в баронессу с первого взгляда, то ли просто интригу замутил для дополнительного подкрепления прав на ленное владение. А может, с перепою.

— Когда венчание будет, уже порешили? — спросил Луис.

— Без понятия, — пожал плечами Мэтью. — Говорят, свадьбу уже сыграли, хотя венчания не было. Просто все перепились, начали кричать горько... А про дату венчания отец Бенедикт должен знать, венчать-то будет он, больше некому.

— Это точно, больше некому, — согласился Луис. — Гляди, Мэтью, что это с твоим Принцем происходит?

Действительно, Принц вел себя необычно. Во-первых, он внимательно прислушивался к беседе монахов, и Луис готов был поклясться, что неразумная псина понимает каждое слово. А во-вторых, на собачьей морде было ясно написано, что зверь не только понимает слова Мэтью, но и осуждает сказанное. Притом осуждает яростно — загривок встопорщен, зубы оскалены, уши прижаты, а сам рычит. Того и гляди бросится непонятно на кого.

— Принц, ты чего? — обратился к нему Мэтью.

Пес оборвал рык, так сказать, на полуслове, коротко гавкнул и махнул хвостом, дескать, простите, люди добрые, сам не понимаю, чего разозлился. Заглянул в глаза брату Луису и еще раз махнул хвостом, типа, не волнуйся, уважаемый, не на тебя гневаюсь. И брату Мэтью тоже в глаза поглядел и тоже хвостом помахал.

— В натуре какой-то пиздец, прости господи, — пробормотал Мэтью и перекрестился. — Милостивой богоматерью клянусь, этот кобель каждое слово понимает, как человек! Что скажешь, брат Луис, не чудо ли господь нам явил?

Кобель тем временем встряхнулся, как встряхиваются собаки, выходя из воды, и побрел по двору, нюхая землю, как это делают собаки, когда им нечего больше делать. Но было в его движениях что-то неестественное, Луис никак не мог избавиться от ощущения, что Принц только притворяется собакой, а на самом деле...

— Эй, Принц! — позвал Луис. — А ты, часом, не человек заколдованный?

— Гав! — ответил Принц.

— Охуеть, — прокомментировал Мэтью.

— Позвольте вмешаться в вашу беседу, достопочтенные братья, — подал голос Эндрю. — Мне вот что подумалось. Собака-то, если все понимает, а говорить не умеет, на простые вопросы сможет отвечать и без членораздельной речи. Принц, будь добр, гавкни три раза, если меня понял.

Принц остановился, постоял немного, как бы размышляя над словами Эндрю, затем трижды гавкнул. Еще немного помолчал и протяжно заскулил, словно хотел выговорить нечто членораздельное, но не осилил.

— Господи помилуй, — пробормотал Луис и перекрестился.

— Богоматерь и святые угодники, — пробормотал Мэтью и перекрестился.

И только Эндрю не отреагировал на случившееся ни словом, ни жестом, ибо остолбенел от потрясения. Такого радикального успеха от своего предложения он не ждал.

— Я раньше не знал, что человека реально можно колдовством в собаку обратить, — сказал Мэтью. — Думал, сказки.

Луис открыл рот, чтобы как-то прокомментировать эти слова, но не успел ничего сказать, потому что от ворот завопили:

— Дорогу отцу настоятелю!

— Слава тебе, господи, — вздохнул Луис, перекрестился еще раз, поворотился к воротам и громко воскликнул: — Отец настоятель, разрешите обратиться по срочному делу!

Четверо конных воинов, любезно предоставленных святому отцу ярлом Локлирским в качестве вооруженной охраны, въехали в ворота и расступились, освобождая путь охраняемому иерарху. Из проема ворот донесся голос Бенедикта:

— Что стряслось, Луис?

Луис не успел ничего ответить, потому что едва конь святого отца ступил на освященную монастырскую землю, как началось нечто невообразимое.

Заколдованный пес рванул с места в галоп и попер на отца Бенедикта, как бешеный кабан прет на охотника с рогатиной. Вопреки обычаям собачьего племени, пес не выражал своих чувств ни рыком, ни движениями хвоста, даже зубами не клацал, просто пер себе и пер, и в глазах его читалась смерть.

— Что за на хуй? — только и успел вымолвить святой отец.

И напрыгнул на него гигантский пес, и оказался отец Бенедикт в одном шаге от полного пиздеца, но не попустил господь, и хватанул пес святого отца за бедро огромными челюстями своими, но не перекусил ни кость, ни кровеносную жилу, а всего лишь зажевал штаны, да поставил синяк огромный.

Но про синяк — это потом выяснилось, а в тот момент все подумали, что реально пиздец пришел, загрызла святого отца подлая тварь. Ибо вспискнул отец Бенедикт жалобно, и повалился без чувств с коня: сам святой отец в одну сторону, а его посох, прозванный чудотворным — в другую. И вскинулся конь на дыбы, и заржал охуевши, и замахал копытами в воздухе, и одним копытом задвинул злокозненной псине прямо в кощунственный ебальник.

Взвизгнул пес и отпрыгнул, поджав хвост. И вторично заржал конь отца Бенедикта, и помчался, не разбирая дороги, и едва не зашиб какого-то послушника, но бог миловал.

Тем временем ярловы кнехты оправились от первоначального охуения и обнажили оружие. И напрыгнул пес на святого отца, явно желая перегрызть тому глотку, но получил кистенем по спине, и растянулся в пыли, а другой кнехт попытался приколоть его копьем, но промахнулся. И стали кнехты тыкать пса копьями, но не попадали, ибо вертелась сатанинская тварь, как грешник на сковородке, и ловко уворачивалась от всех ударов. И въехали в монастырский двор еще четверо кнехтов, и тоже обнажили оружие, и тоже завопили, и тогда, наконец, испугался дьявольский пес. Закричал он, и похолодела душа у каждого, слышавшего сей крик, ибо таков он был, словно собачья глотка пыталась извергнуть человеческими словами чудовищное проклятие, но не смогла, ибо собачий язык — не человеческий. И впал дьявольский пес в отчаяние и умчался хер знает куда.

И обратились монахи и кнехты к святому отцу, и стали оказывать первую помощь. Брат Гордон, сведущий во врачевании, стал осматривать надкушенную ногу, а брат Луис прочел краткую молитву, похлопал отца Бенедикта по щекам, а когда тот застонал — влил в приоткрывшийся рот немалый глоток славного монастырского вина. И поперхнулся святой отец, и стал кашлять, плеваться и материться, словно плотник, ошибочно приколотивший собственную ступню к сооружаемому строению. Но вскоре успокоился, глотнул еще вина и изрек:

— Пиздец, братья.

— Осмелюсь заметить, святой отец, вы преувеличиваете, — возразил брат Гордон. — Если бы на пару дюймов глубже — был бы реальный пиздец, а так хуйня, в лечении не нуждается.

— Вечно у тебя в лечении ничего не нуждается, — проворчал святой отец. — Типа, пиздец мы не лечим, а хуйня сама пройдет... А что лечим-то?

— Вы, святой отец, знаете толк в медицине, — сказал брат Гордон. — Могу приложить примочку, если настаиваете.

— К жопе своей приложи примочку! — возмутился Бенедикт. — А еще лучше в нутро засунь и проверни!

— Осмелюсь заметить, святой отец, что примочка, засунутая в нутро, перестает быть примочкой, а становится либо клизмой, либо свечкой, в зависимости от...

— Заткни ебало! — рявкнул святой отец. — Иди на хуй, врачеватель, не до тебя сейчас! Где мой посох?

Бенедикту подали посох и помогли встать на ноги. Стало видно, что святой отец сильно хромает на левую ногу. Также стало видно, что каждый шаг причиняет святому отцу боль, ибо ругался отец Бенедикт так, что менее славный монах за такую ругань мог бы и на епитимью нарваться.

Ругался отец Бенедикт минуты две, затем перестал, подтвердив в очередной раз великую силу духа. Ибо не всякий человек способен столь быстро оправиться от столь великого опизденения и начать рассуждать разумно.

— Что за блядская тварь? — задал святой отец первый разумный вопрос. — Откуда приползла?

Брат Луис сурово посмотрел на брата Мэтью, тот перекрестился, вытер со лба выступивший пот и стал отвечать.

— Моя вина, святой отец, — сказал он. — Каюсь, не распознал под собачьим обличием дьявольского оборотня. Думал, волкодав породистый, сбежавший хуй знает откуда.

— Петух тоже думал, — проворчал Бенедикт. — Где добыл волкодава?

— Он по дороге сам приблудился, — ответил Мэтью. — Мы с Эндрю ездили в Ноттамун за оброком, а на обратном пути эта тварь и приблудилась. Осмелюсь заметить, святой отец, до встречи с вами он ни на кого не бросался, и злобы ни к кому не выказывал, нормально себя вел, почти разумно.

— Охуеть как разумно, — пробормотал себе под нос брат Луис и украдкой перекрестился.

— Это, по-моему, не собака, а заколдованный человек, — подал голос юный брат Эндрю.

Бенедикт окинул его таким взглядом, каким окинул бы внезапно заговорившую лягушку или, скажем, мышь. Затем сказал:

— Сто отченашей тебе, чадо, и триста земных поклонов. Изыди на хуй, и впредь не разевай ебало, пока господь не вразумит. Пошел прочь!

— Ну, бля, вообще, — пробормотал Эндрю себе под нос и пошел прочь.

Отец Бенедикт сделал вид, что не заметил дерзости, и брат Луис последовал его примеру.

— Эй, бойцы! — обратился Бенедикт к воинам, любезно предоставленным сэром Робертом. — Не откажите в любезности, помогите изловить дьяволово отродье. Луис, собери ребят, какие покрепче, пусть помогут. Мэтью, проводи меня в келью, по дороге расскажешь про оброк. Каков объем недоимок на сей раз?

Кнехты и монахи искали чертову тварь до самого заката. Все облазили, даже в винный погреб заглянули, отомкнули оба хитрых замка, отвалили тяжеленную дверь, специально установленную, дабы не вводить братию в искушение, но никаких собак не нашли. Но не мог же этот блядский пес раствориться в воздухе или, скажем, провалиться сквозь землю в преисподнюю к адскому Сатане! Или все-таки мог?

Один кнехт сказался следопытом, но, видать, соврал, ибо не сумел ничего проследить по собачьим следам, дождя, дескать, давно не было, земля как камень, хер чего разглядишь, а что разглядишь, то уже затоптали. Брат Луис обозвал его безмозглым содомитом, и обиделся на эти слова следопыт-неудачник, но вслух ничего не сказал, тихо обиделся, про себя.

Всюду искали братья-монахи чертова пса, только в божий храм не заглянули. Ибо никому не пришло в голову разыскивать дьявольское существо в самом наисвященнейшем строении на святой монастырской земле. Так и получилось, что нашел пса юный брат Эндрю, вовсе не искавший его, а зашедший в храм исполнить епитимью и очиститься душой до следующего прегрешения. Обычно Эндрю не исполнял епитимью немедленно, но сейчас он был так впечатлен яростью и боевой мощью загадочного пса, что ничуть не горел желанием участвовать в его поисках. Пес-то всего на дюйм промахнулся. Если бы эта блядская тварь не на отца Бенедикта напрыгнула, а на Эндрю, вряд ли бы она промахнулась. Потому что отца настоятеля однозначно спас господь. Но простого рядового монаха, вчерашнего послушника, господь от пиздеца спасать не будет, рядовые монахи всевышнему похуй, это каждому ведомо, и полагать иначе — впадать в грех гордыни. Так что лучше не испытывать судьбу, а смиренно исполнять епитимью, а к тому времени, глядишь, гадского волкодава изловят либо прогонят на хуй.

Внутри монастырского храма царил полумрак. В эпоху, к которой относятся описываемые события, еще не сформировалась традиция делать храмы светлыми и воздушными, расписывать стены светлыми красками и прорезать в них многочисленные окна и витражи. Архитекторы раннего европейского средневековья любое большое строение подсознательно рассматривали как крепость, и строили соответственно. Даже те окна, которые никогда не предназначались для стрельбы, все равно проектировались узкими, как бойницы, никто просто не представлял, что окно может быть устроено по-другому. А росписей в храме не делали никаких, ибо в полумраке все равно ни хера не видно, пока свечку не зажжешь.

Из-за всего вышеперечисленного брат Эндрю, войдя в храм, ошибочно счел, что пребывает в одиночестве. Подошел к алтарю, гулко топая по каменному полу деревянными башмаками, преклонил колени, вытащил из рукава четки, и забормотал, монотонно, как пономарь:

— Отче наш, иже еси...

И далее по тексту.

Многие монахи, да и миряне тоже, когда совершают длительные молитвенные чтения, погружаются в измененное состояние сознания, именуемое учеными людьми трансом. В этом состоянии ощущение времени теряется, и трудно становится подсчитывать повторяющиеся действия, собственно, четки для того и нужны, чтобы не сбиться со счету и случайно не совершить больше молитв, чем положено. Но потеря чувства времени и чувства счета — только первые симптомы транса, чаще всего ими дело и ограничивается, но не всегда.

Бывает так, что молящийся слышит голоса неведомых сущностей, священных либо дьявольских. Впрочем, в храме последнее редко имеет место, ибо нечистой силе от века запрещено осквернять святую землю, за исключением случаев, когда святая земля уже осквернена предварительно. Но если кто-то молится в обычном, не освященном месте, тогда дьявола можно услышать запросто, это как два пальца обоссать.

Речи, изрекаемые мистическими сущностями, могут быть разными. Иногда эти сущности комментируют действия и помыслы внимающего субъекта, иногда произносят святые пророчества либо нечестивые богохульства, согласно своей природе, а бывает, что непосредственно вдохновляют человека на святые подвиги либо искушают на богопротивные мерзости, опять-таки, согласно своей природе. А бывает, что никакого голоса не слышно, но ощущается сверхъестественное присутствие. Иногда бывает даже, что сверхъестественные сущности являются во плоти, но в Локлирском монастыре такого не происходило никогда.

Когда Эндрю совершал длительные молитвы, его душа обычно как бы раздваивалась. Одна ее часть монотонно бубнила святые слова, совершала предусмотренные ритуалом телодвижения, передвигала на четках очередную бусину после каждой молитвы, но все это происходило само собой, автоматически, как говорят ученые. А другая часть сознания грезила наяву, и не всегда Эндрю мог потом припомнить, что именно ему грезилось в том или ином молитвенном ритуале. Но одно он помнил твердо — гигантский сверхъестественный пес, благочестиво склоняющий голову перед алтарем, не грезился ему ни разу. И тем более не грезилось Эндрю, что этот пес пытается перекреститься передней лапой.

— Еб твою мать! — внезапно воскликнул Эндрю, оборвав молитву на полуслове.

Он не хотел оскорбить ни всемогущего господа, ни святость храма, сквернословие вырвалось само, непроизвольно, бог свидетель. Просто охуел неимоверно, вот и вырвалось. А кто бы не охуел, увидев, как вонючая псина молится в святом храме, что твой человек? Никакая она, кстати, не вонючая, Эндрю только сейчас сообразил, что столь огромный и столь мохнатый зверь должен и вонять соответственно мощно, а от него никакого особого запаха не доносится, божье чудо, надо полагать. Впрочем, весь этот пес — божье чудо.

Возглас Эндрю стал для пса неожиданностью, он дернулся так, что аж подпрыгнул на всех четырех лапах. А приземлившись обратно, обернулся к Эндрю, поглядел укоризненно, и тихо-тихо проскулил, дескать, чего ругаешься в божьем храме, кощунник? А в углу круглого собачьего глаза висела крупная слеза.

— Прости, господи, невольное прегрешение, — тихо произнес Эндрю и перекрестился. — И ты меня прости, божий... гм... кто бы ты ни был, короче. Я тебя пугать не хотел и тем более не хотел осквернять храм сквернословием, оно случайно вырвалось.

Пес коротко тявкнул, дескать, все в порядке, извинения приняты. И снова повернулся к алтарю, и распростерся ниц на каменном полу, и стал глядеть на распятие снизу вверх, и в его собачьих глазах стояли слезы.

— Молю тебя, господи, спаси раба своего, кем бы он ни был, — попросил всевышнего Эндрю. — Не ведаю, как он лишился человечьего облика, но полагаю, что обусловлено сие беззаконным дьявольским злодейством, ибо если и был в чем виновен раб твой, то уже покаялся он, и свидетельствую, господи, что покаяние его искренно.

Пес благодарно ткнулся Эндрю в запястье мокрым и холодным носом, негромко тявкнул, и качнул длинной мордой в ту сторону, где в иконостасе располагалась икона богоматери с младенцем.

— Да-да, ты абсолютно прав, — кивнул Эндрю. — Извини, запамятовал, кому лучше направлять молитвы в подобных случаях. Обращаюсь к тебе, богородица, дева святая, со смиренной молитвой, не за себя молюсь, но за товарища, имя которого мне неведомо, а ведомо лишь то, что блаженно его сердце и не таит оно злобы... гм... Послушай, уважаемый, а зачем ты бросился на отца настоятеля?

Пес издал протяжный не то рык, не то скулеж, будто хотел ответить на вопрос человеческим языком, но не смог выговорить желаемое из-за несовершенства речевого аппарата.

— Давай мы с тобой вот как побеседуем, — обратился Эндрю к псу. — Лаять в храме доброму христианину не подобает, поэтому давай ты будешь отвечать на мои вопросы жестами. Если хочешь ответить утвердительно, кивай мордой, а когда отрицательно — мотай башкой из стороны в сторону. Согласен?

Пес кивнул.

— Ты раньше был человеком? — спросил Эндрю.

Пес кивнул.

— Тебя заколдовали?

Пес кивнул.

Заскрипела входная дверь. Эндрю обернулся на звук, а когда повернул голову обратно, рядом с ним никого не было. Неужели все причудилось? Господи помилуй...

— Эндрю, ты здесь? — донесся от дверей голос Мэтью.

В пустом помещении вопрос прозвучал гулко и очень громко, почти что оглушительно. Странно, а пес удалился бесшумно. Наверное, и вправду причудилось.

— Здесь я, — ответил Эндрю. — Мне только что видение было.

— Не пизди, — автоматически ответил Мэтью, но сразу вспомнил, где находится, и добавил: — Прости, господи, невольное сквернословие.

— Клянусь господом Иисусом, богоматерью и святым Андреем, мне в натуре было видение! — заявил Эндрю. — Привиделось мне, что пес-волкодав, которого мы сочли сатанинским, лежит рядом со мной и молится, и крестится передней лапой, и плачет, а глаза у него кроткие.

— Хуясе кроткие, прости господи еще раз, — сказал Мэтью. — Эндрю, брат мой возлюбленный, у тебя с головой точно все в порядке?

— Вот те крест, — ответил Эндрю и размашисто перекрестился. — Созерцал я сие видение столь же отчетливо, как сейчас вижу вас, брат Мэтью, даже отчетливее, ибо ближе. Я хотел с ним поговорить, а вы спугнули. А кстати, его еще не нашли, пса этого?

— Не нашли, — покачал головой Мэтью. — Как сквозь землю провалился. Отец настоятель рвет и мечет.

Из-под скамьи донесся негромкий рык.

— Что это? — испуганно вскрикнул Эндрю. — Брат Мэтью, вы слышали? А это ведь, наверное, не видение было... Друг мой заколдованный, будь любезен, гавкни дважды негромко, если меня слышишь!

— Гав-гав, — негромко прозвучало из-под скамьи.

— А теперь гавкни трижды, если ты по роду своему не собака, но человек, заколдованный богомерзкой магией, — попросил Эндрю.

— Гав-гав-гав, — прозвучало из-под скамьи.

— Господи, помилуй, велика сила твоя, — потрясенно вымолвил Мэтью.

Эндрю отметил, что его друг и наставник великолепно владеет своими чувствами, не зря братья дразнят его бесстрастным. Ибо только бесстрастный человек способен в такую минуту помянуть господа вместо того, чтобы начать ругаться.

Мэтью подошел ближе к источнику звука и уселся на скамью. Эндрю сел рядом. Превращенный в пса заколдованный человек выбрался из-под скамьи, и они стали беседовать. А точнее, пытаться беседовать, потому что трудно поддерживать разговор, когда один из собеседников умеет говорить только "да" и "нет". Узнать у такого собеседника что-нибудь неочевидное — задача почти что невыполнимая.

После долгих расспросов Эндрю и Мэтью убедились, что в собачьем облике пребывает именно заколдованный человек, а не ангел, не черт, не леший, не кикимора или какая-либо иная нечисть. Притом до заколдования этот человек был отнюдь не вонючим смердом, но принадлежал к благородному сословию. Эндрю попытался вызнать у несчастного имя и титул, но тот, разумеется, отвечать отказался, только негодующе зарычал.

— Отстань от рыцаря, хватит домогаться, — сказал Мэтью. — Всякий благородный дворянин, оказавшись на его месте, повел бы себя точно так же.

— Почему? — удивился Эндрю.

— Чтобы не компрометировать честь рода, — объяснил Мэтью.

Пес утвердительно гавкнул, и стало понятно, что Мэтью понял его правильно. И тогда Мэтью перешел к следующему вопросу — с каких таких хуев заколдованный рыцарь набросился на отца настоятеля, да еще столь яростно? Но получить вразумительный ответ на этот вопрос монахам тоже не удалось, причем непонятно было, то ли они не понимают, что надо спрашивать, то ли их собеседник ловко уклоняется от ответа.

От отчаяния Эндрю предложил попробовать поговорить с заколдованным рыцарем так, как некоторые монахи разговаривают с духами умерших. Написать где-нибудь в ряд все руны, какие есть в алфавите, а пес будет ходить вдоль ряда и тыкать лапой то в одну руну, то в другую, а Мэтью будет читать руны вслух, и от этого будут получаться слова. Но не вышло.

— Я неграмотен, — сказал Мэтью.

— Как это так? — изумился Эндрю. — Вы же все время с собой восковую дощечку таскаете...

— Так я ж не рунами там пишу, — объяснил Мэтью. — Я зарубки делаю, сколько чего кому причитается, палочка — одна штука, галочка — пять штук, крестик — десять штук. А как рунами пишут, я того не ведаю.

— Вот, блядь, незадача! — расстроился Эндрю. — Что же теперь делать-то?

— Доложить отцу-настоятелю, — предложил Мэтью. — Простое жизненное правило: не знаешь, что делать — доложи старшему.

Пес угрожающе зарычал.

— Нет, не в том смысле доложить, — поспешил добавить Мэтью. — Я ему расскажу, что ты никакой не дьявол, он поймет...

Пес поставил передние лапы на колени брата Мэтью и приблизил свою страшную морду вплотную к его лицу. Посмотрел в глаза суровым взглядом, помотал головой из стороны в сторону, снова посмотрел в глаза и вопросительно гавкнул, дескать, понял, нет? И многозначительно оскалил зубы.

— Э-э-э... — сказал Мэтью.

Пес клацнул зубами.

— По-моему, он не хочет, чтобы мы рассказывали о нем отцу настоятелю, — сказал Эндрю. — Он как бы намекает, что если ты расскажешь, он тебя загрызет.

Пес кивнул.

Мэтью длинно и непристойно выругался. Затем сказал:

— Хуй с тобой, божья тварь, не буду тебя выдавать, убери лапы. А что с тобой делать-то?

Пес убрал лапы с колен и мотнул башкой в сторону выхода.

— Он уйти хочет, — догадался Эндрю. — Ой, глядите, брат Мэтью, у вас на рясе отпечатки лап остались!

— Что творишь, ирод?! — обратился Мэтью к псу. — Не дай бог, не стряхнется... Нет, вроде стряхнулось, слава тебе, господи. Эндрю, выйди, посмотри, что там на дворе.

Эндрю вышел, посмотрел и обнаружил, что пока они общались с заколдованным рыцарем, уже наступила ночь. Темно — хоть глаз выколи. Уж не чудо ли явил господь? Казалось, всего-то прошло несколько минут, а на самом деле чуть ли не полдня в храме просидели.

— Господи помилуй, — пробормотал Эндрю и перекрестился.

Пес просочился мимо Эндрю и Мэтью, и растворился в ночи.

— Фу, бля, пронесло, — пробормотал Мэтью и перекрестился.

Эндрю тоже перекрестился, но ничего не сказал. Ибо не был уверен, что проблемы, связанные с явлением заколдованного рыцаря, остались позади.

— Как думаете, брат Мэтью, отцу настоятелю стоит доложить? — почтительно поинтересовался Эндрю.

Мэтью ответил длинной ругательной тирадой. Эндрю выслушал, подождал продолжения и уточнил:

— То есть, доложить надо?

— Да ты, брат, совсем охуел! — возмутился Мэтью. — Какое, на хуй, доложить?! Душу свою на помойке нашел? Чутье потерял на запах чертовщины?

— А где тут чертовщина? — удивился Эндрю. — Собака эта никак не может быть дьявольским созданием, раз в святом храме того... а святой отец тем более...

— Где тут чертовщина, я не ебу, — сказал Мэтью. — Но жопой чую, что где-то что-то есть. Ты парень молодой, а поживешь с мое — тоже научишься нечистого жопой чуять. Ты, Эндрю, лучше верь моим словам, я знаю, что говорю. В таких делах не надо выебываться, сиди на жопе ровно, молись и не отсвечивай. Епитимью-то исполнил?

Эндрю опустил взгляд на четки и отрицательно помотал головой.

— Не исполнил, — констатировал он. — Сбился, блядь.

— Так исполни, — посоветовал ему Мэтью. — Молитвы — они лишними не бывают. Господь не лох, он все видит.

Эндрю вздохнул, подошел к алтарю, опустился на колени и стал начитывать сто отченашей с самого начала. А Мэтью перекрестился и пошел к брату келарю, успокоить нервы стаканчиком-другим.

2

Незадолго до того, как развернулись вышеописанные события, владетель Кастлмора и Строберифилда сэр Персиваль по прозвищу Тандерболт, славный воитель и не менее славный интриган, совершал пешую прогулку по окрестностям замка Локлир. На прогулку сэр Персиваль отправился в одиночестве и без доспехов, с одним только мечом. Когда сэр Персиваль проходил через ворота замка, из караулки вышел какой-то десятник и почтительно напомнил его благородию, что в окрестных лесах шароебится дракон, и, возможно, его благородию следует позаботиться о должном сопровождении, ибо доблесть доблестью, а осторожность осторожностью. Сэр Персиваль не стал дослушивать эту речь до конца, но остановил воина повелительным жестом, и величественно изрек:

— Я дракона в рот ебал.

В первое мгновение десятник неподдельно изумился, а потом сообразил, что его благородие не повествует о состоявшемся событии, но выражается иносказательно.

— Тогда не смею более докучать вашему благородию, — сказал почтенный воин.

— Вот и не докучай, — сказал Перси и удалился в поля.

Отойдя от замка ярдов на сто, он сошел с дороги и направился к кромке леса, туда, где позавчера творилась сверхъестественная херня. Перси собирался осмотреть место происшествия собственными глазами, обдумать увиденное и принять решение, которое, возможно, станет самым важным решением в жизни, даже важнее, чем решение изменить Кларксонам и встать на сторону Планта. Тогда, собственно, никакого решения Перси не принимал, потому что выбор между предательством и пиздецом вряд ли можно назвать принятием решения.

Перси был преисполнен нехороших подозрений. Во всех последних событиях (да и не только последних) чувствовался не сильный, но вполне отчетливый аромат чертовщины. Власть и слава — дело хорошее, но как бы душу не проебать... Перси так и не смог разобраться, кто конкретно предал его в той несостоявшейся битве, когда Перси построил своих воинов, а Роберт построил своих, и Перси понял, что окружен еще до начала битвы. Тогда Перси был уверен, что без предателя не обошлось, потому что настолько точно угадать вражеское построение было не в человеческих силах, но кто сказал, что новому ярлу Локлиру служат только люди? Он и сам не скрывает своих мистических умений, дескать, взмолился всевышнему, и провалилась колдовская тропа в болотную жижу, и потонула армия узурпаторов в полном составе. Роберт тогда реально молился всевышнему, Перси сам видел и слышал, но позже он видел и слышал, как чернокнижник Мелвин тоже молится, и не было в его молитве ничего притворного или кощунственного. Раньше Перси полагал, что если ты продался нечистому, то господу молиться не моги, потому что получишь сразу молнией по башке и пиздец тебе. Но теперь Перси знал, что не все так просто. А если допустить, что слугам Сатаны позволено поминать имя господне и творить (либо точно имитировать) благочестивые обряды, то возникает вопрос: а Иисусу ли служит новый сеньор сэра Персиваля? И если ответ на этот вопрос, не дай бог, отрицательный, надо действовать немедленно, пока твоей бессмертной душе еще не пришел полный и окончательный пиздец. Это перед королем можно отговориться неведением, но от всевышнего ничего не укроешь, он, сука, всеведущ.

И еще эта юная блядь Изабелла. Не такая она простая телочка, какой представляется. Что-то непростое происходит между ней и его высочеством, то ли она его приворожила, то ли он новую интригу замутил... Но это точно не любовь с первого взгляда, в этом Перси готов поклясться чем угодно, хоть собственной бессмертной душой. Навидался он таких любовей, там в острой фазе разум отказывает полностью, а потом, как любовная лихорадка пройдет, так сразу отходняк начинается. А у сэра Роберта никаких признаков не видно — ни лихорадки, ни отходняка. Типа, принял любовь к сведению, записал на дощечку с текущими делами... А точно ли текущие дела записаны у его высочества на той дощечке? Если предположить, что он на самом деле регулярно и скрытно творит нечестивые обряды под прикрытием, чтобы никто не догадался... Господи, сделай так, чтобы я ошибся, Христом-богом молю!

И тут на сэра Персиваля снизошло озарение. Это случилось мгновенно, только что он, метафорически выражаясь, блуждал в потемках, и вот раз — и все понял. Все просто! Сэр Роберт, фактически, сам вчера во всем признался, просто Перси не понял, а теперь господь смилостивился и разъяснил, не дал погубить душу.

— Господи, ниспошли ветер, чего тебе стоит... — сказал тогда Перси.

И подул ветерок, и завопил казнимый Мелвин, и повернулся к сэру Персивалю сэр Роберт, и вопросил сурово:

— Чего сразу не взмолился, долбоеб?

А сам-то почему не взмолился?! Тогда Перси не подумал о таком, это надо быть совсем невоспитанным, чтобы собственному сеньору так ответить, но, в самом деле, почему сам не взмолился? И все становится на свои места: и невероятная удачливость сэра Роберта, и загадочные мистические силы, то и дело приходящие ему на помощь, и другие странности его поведения. Вот, блядь, пиздец! Перси думал, когда чернокнижника жгли, это, типа, торжество благочестия, а реально получается — черт у черта вилы спиздил! Конкуренция, блядь, среди дьявольских слуг! Господи, за что такое испытание?!

Да, теперь понятно все, кроме нескольких мелочей. Леди Изабелла, например, отступилась ли уже от истинного господа или ее еще не успел совратить ярл-чернокнижник? И с драконом кое-что непонятно — кто именно его призвал на празднество и на кой хер? А кстати! Раньше Перси не обратил на это внимание, а теперь вспомнил — дракона видели чуть ли не в двух шагах от алтаря, где невеста возлагала цветы для Фреи, никак не могли они друг друга не заметить. Другая девица обосралась бы со страху десять раз, а леди Изабелле все похуй. То ли дракон суть иллюзия, то ли...

Нет, не иллюзия, иллюзии следов не оставляют! Но какие у него следы ебанутые... Курица, блядь! Только ростом с человека и зубастая что твой медведь. Опаньки... Вот следы дамских башмачков, вот следы дракона... Ну ни хуя себе!

Перси уселся на удачно подвернувшееся поваленное дерево и погрузился в размышления. Следы были настолько недвусмысленны, что любой деревенский дурачок, окажись он на месте сэра Персиваля, в два мгновения разобрался бы во всем случившемся здесь минувшей ночью. Интересно, можно ли признать это скотоложеством? Или дьяволопоклонством, исполненным с особым цинизмом? Да похуй на самом деле! Нехуй впадать в грех гордыни, не решить эту задачу заурядному барону, неискушенному в благочестии. Надо не мозги ебать самому себе, а все рассказать отцу Бенедикту, пусть лучше он себе мозги ебет, он святой, ему положено. А по ходу еще исповедоваться надо, пусть на себя грехи возьмет, в таком деле это лишним не бывает.

— Благодарю тебя, господи, за вразумление! — воскликнул Перси, встал с бревна и перекрестился. — Пойду к отцу Бенедикту, все ему расскажу!

Он успел сделать три шага, прежде чем серповидный коготь перерезал ему сонную артерию. Молодой ютараптор с элементами дейнониха наблюдал за бароном уже давно. Робин пришел сюда убедиться, что они с Изабеллой не оставили вчера компрометирующих следов, и увидел, что следов столько, что хоть жопой ешь. А потом он убедился, что в теле молодого ютараптора затереть эти следы невозможно. Но Робин не потерял присутствия духа, а помолился Фрее, и она прислала на помощь одинокого путника, и не просто путника, а самого барона Тандерболта, наипервейшего и наигнуснейшего предателя из всех папиных баронов. Фрея — богиня добрая и с чувством юмора.

— Пиздец тебе, Перси, — произнес дракон почти человеческим голосом. И добавил, задрав морду к небесам: — Благодарю тебя, Фрея, что откликнулась на молитву, и клянусь, что исполню твою волю, какой бы она ни была, и еще клянусь, что служить буду преданно...

Сэр Персиваль услышал в интонациях дракона нечто смутно знакомое, но так и не успел понять, кто скрывается под личиной молодого ютараптора. Потому что истек кровью.

3

Напав на Бенедикта, Мелвин сделал большую глупость. Впал в грех гордыни, переоценил возможности нового тела, забыл, что каким бы здоровенным волкодав ни был, собака все равно остается собакой. Храброго воина собака может одолеть только чудом, а четверых храбрых воинов псу не одолеть ни при каких обстоятельствах. Сколько раз отец, мир его праху, вдалбливал юному виконту в неразумную башку:

— Сохраняй самообладание, долбоеб, не теряй разум, не уподобляйся упоротым берсеркам. Ибо на поле брани господь помогает не тому, кто щит грызет и слюни пускает, но тому, кто помогает сам себе. И не только на поле брани это верно.

Помнил Мелвин отцовскую заповедь, но не удержался, поддался искушению. Едва разглядел Бенедикта в проеме ворот, как сразу вспомнились все унижения, которым подвергал его поганый поп в замковой темнице. Одолела Мелвина жажда мести, пробудился гнев в его душе и помутился разум, а зря. Будь он обычной собакой — пришел бы ему пиздец прямо на месте. Да и так неслабо отмудохали, позвоночник трижды сломали, прежде чем съебался. Жуть неимоверная, как вспомнишь — аж передергивает, уши прижимаются, шерсть топорщится, а глотка сама собой рычит. Это ж неописуемый пиздец — только кость срастается, а ее тут же вдругорядь ломают. Как Мелвин только сумел вырваться из этого ада — вообще непонятно. Не иначе, с божьей помощью. Своим бы умом Мелвин ни за что бы не догадался в церкви схорониться.

И еще какое-то неясное знамение послал ему господь в этой церкви. То, что монах появился там не случайно — это само собой разумеется, это к бабке не ходи. Но какой скрытый смысл был в их беседе — этого Мелвин никак не мог уразуметь. В какой-то момент ему показалось, что господь желает, чтобы он открылся и покаялся, но потом он представил себе, как возрадуется поганый поп... монахи-то его до сих пор святым почитают...

В итоге Мелвин решил воздержаться от резких шагов. Выбрался из храма, а затем и из монастыря, не попавшись никому на глаза, и потрусил неспешно по дороге, куда глаза глядят. Поймал и сожрал зайца, а насытившись, забрался в чащобу поглубже, помолился на сон грядущий и заснул.

Не зря говорят, что утро вечера мудренее. Вчера весь день мучился, колебался и не мог решиться ни на что конкретное, а утром только подумал, и сразу все стало ясно. Сказано ведь: "Не знаешь, что делать — положись на божью волю, и пусть будет, что будет". И да будет так.

Мелвин вернулся на дорогу и продолжил свой путь. На душе у него было легко и ясно. Делай, что должно, и свершиться, что суждено. И да поможет мне бог.

Незадолго до полудня дорога привела Мелвина к большому селу, на вид вполне зажиточному. Ноттамун, вспомнил Мелвин, так оно называется. Ничего, кроме названия, он не вспомнил, даже забыл, чье это село — монастырское или ярлово. Раньше наследнику Локлира такие мелочи были похуй, а теперь... в общем-то, тоже похуй. Только одно ему сейчас не похуй — получить божий знак. Впрочем...

Он прошел село наполовину, а знака все не было. Может, отсутствие знака — тоже знак? Такого волкодава, каким Мелвин представляется людям, не каждый день встретишь, йомены должны были со всего села сбежаться на диво дивное поглазеть, а всем похуй. Улица совершенно пустая, подозрительно это. Ладно мужики, они в поле работают, а бабы-то куда попрятались? Херня какая-то. Может, господь как бы намекает, типа, хватит тешить свою гордыню, тварь ты дрожащая передо мной, учись смирению, говнюк...

Нет, вот он, знак! Распахнулась калитка, и выступил на улицу гордый муж, высокий и статный, с окладистой черной бородой и дородным брюхом, в крашеных одеждах и кожаных сапогах, с длинным кинжалом на поясе, сразу видно, что зажиточный хозяин, не бедняк какой-нибудь. Посмотрел на Мелвина охуевши, и длинно выругался, но не от злости, а от недоумения. Затем перекрестился. Мелвин сел и тоже перекрестился, но не с целью поразить йомена, а автоматически, забыл, что пребывает в собачьем теле. Точнее, это он в первую секунду подумал, что автоматически, а потом сообразил — это ведь и есть тот самый божий знак!

— Ну, бля, пиздец, в натуре, — сказал зажиточный йомен.

Мелвин доброжелательно тявкнул и подошел поближе. Помахал хвостом из стороны в сторону, дескать, мир тебе, божий человек, не держу я зла на тебя. Но когда охуевший йомен протянул руку, чтобы погладить загривок, Мелвин отстранился, но не брезгливо, а с должным почтением.

— Эй, Фред, еб твою мать, чего ругаешься? — послышалось со двора.

— Барни, иди сюда! — позвал Фред. — Тут пиздец какой-то.

Из калитки появился другой йомен, светловолосый и более щуплый. Тоже в крашеных одеждах.

— Ни хуя себе псина! — воскликнул он. — Он что, сам, бля, пришел?

— Хуй его знает, — ответил Фред.

— Привет, песик! — обратился к Мелвину Барни. — Ты чей будешь? С псарни его высочества?

Мелвин отрицательно помотал головой.

— А тогда чей? — спросил Барни.

И тут до него дошло, что собака ему отвечает. Барни изменился в лице и перекрестился. Мелвин тоже перекрестился лапой. Барни охуел еще больше.

Следующие минут десять йомены неторопливо уясняли суть происходящего.

— Ну, бля, пиздец, — говорил Фред. — Как человек, нах.

— Охуеть, — отвечал ему Барни. — В натуре как человек, бля.

И так много раз.

Мелвин хотел было поторопить йоменов, но внутренний голос подсказывал ему, что торопливость уместна при ловле блох, но не тогда, когда простолюдин наблюдает нечто выходящее за рамки повседневной действительности. Поэтому Мелвин терпеливо ждал, и, наконец, дождался.

— А может, он, бля, человек заколдованный? — предположил Барни.

Мелвин громко гавкнул и энергично закивал головой.

— Так это ж, бля, , того, в монастырь надо! — воскликнул Фред. — Кроме святого отца кто ж, нах, проклятие снимет-то?

Мелвин яростно залаял, затем перестал лаять и стал мотать головой из стороны в сторону. Оказывается, лаять и одновременно мотать головой собака не может.

— Сдается мне, он не хочет в монастырь, — сказал Барни. Заметил, что произнес целую фразу, ни разу не выругавшись, и торопливо добавил: — Бля.

— А с хуя бы? — удивился Фред.

Мелвин многозначительно рыкнул, дескать, смотрите внимательно, и стал выводить лапой руны в дорожной пыли.

— Ну ни хуя себе пиздец! — сказал Фред. — Он, бля, грамотный.

— Один, бля, грамотей на селе, и тот с хвостом, — сказал Барни.

Мелвин перестал писать, сел и печально тявкнул. Не получится беседа, никак не получится. Грамота — дело такое, что не каждый дворянин осилит, чего уж говорить о простолюдинах. Наивно было предполагать встретить здесь грамотного йомена. И тем более наивно было предполагать, что они догадаются задавать правильные вопросы.

— Хуясе! — воскликнул вдруг Фред. — Я, бля, понял, хули он тут делает! Это ж, бля, божий знак! Колдуна, бля, найти!

— Точно! — крикнул Барни и от полноты чувств согнулся пополам и хлопнул себя по коленям. — А я-то, бля, думальник себе чуть не расхуячил, как этого гада, бля, изловить, прости господи. А вот он, бля, знак божий! Добрый человек или пес, хуй тебя знает, кто ты есть, будь добр, помоги, колдуна словить, будь ласков, нах! Зачтется тебе доброе дело, святой девой, бля, клянусь, в натуре зачтется! Глядишь, расколдуешься, нах. Что скажешь, нах?

— Гм, — сказал Мелвин.

Получилось почти по-человечьи. Йомены охуели еще больше и стали креститься.

— Гав, — сказал Мелвин.

Он хотел сказать что-то вроде: "Изложите свою проблему, добрые люди, и давайте вместе подумаем, что можно сделать", но смог выговорить только "гав". Как и следовало ожидать, йомены ничего не поняли. Вместо того чтобы рассказать псу про злокозненного колдуна подробно, они тупо глядели на него и перебрасывались репликами, дескать, чего это он не бежит ловить колдуна, наверное, размышляет или молится, а потом побежит и сразу поймает. Хули ему не поймать-то, у него же нюх собачий, а соображалка человеческая.

В конце концов, Мелвин утомился ждать, и побрел, куда глаза глядят. Фред и Барни сразу воодушевились и увязались за ним, дескать, сейчас он колдуна изловит, надо не пропустить, интересно же. К ним присоединялись другие крестьяне, вскоре за Мелвином следовала целая толпа. Они громко галдели, обсуждая поиск колдуна на все лады, но понять из этого галдежа, что именно натворил колдун и какие против него есть улики, было решительно невозможно. Не зря феодалы сравнивают земледельцев с тупыми баранами.

Забавно, как по-разному пахнут разные люди. Вот у этой тетки, например, месячные, а вон тот пацан поутру рукоблудием занимался. А вот этому мужичку помыться не помешало бы...

— Куда бредете, почтенные? — обратился к толпе немытый мужичок. — И что это за собака такая знатная?

— Колдуна ищем, нах! — сообщил Фред. — А это, бля, не собака, а заколдованный человек! Он, бля, грехи людские только так вынюхивает!

Запах, исходящий от мужичка, резко переменился. Страх — понял Мелвин, от него запахло страхом. Неужели колдун?

Мелвин преградил мужичку дорогу и зарычал.

— Хуясе! — воскликнул Фред. — Так вот, какая блядь нам с Барни молоко сбраживает!

Мужичок затрясся и упал на колени.

— Пощадите, люди добрые! — завопил он. — Не колдун я, Христом-богом клянусь! Курицу у Жирной Мейбл спиздил и не исповедовался — в этом каюсь, и еще на Бонни Черную Зайку ворожил, чтобы дала бесплатно, за так, да не вышло. А других грехов за мной нет, Христом-богом клянусь!

— Не пизди, — сказал Фред.

Мужичок смутился и добавил:

— Еще хромому Брайану рога наставил, но не по злому умыслу, а с перепою. А других грехов точно нет, пресвятой богородицей клянусь, и не сойти мне с этого места, если лгу!

Его запах снова изменился, страха стало меньше, и появилась какая-то новая нотка, облегчения, что ли. Похоже, не врет.

Мелвин гавкнул и кивнул головой, дескать, верю.

— Ну ни хуя себе дела творятся! — воскликнул Барни. — Ебать мой лысый череп! Да этот волкодав в натуре святой, бля! Он сейчас всех злодеев разоблачит нах!

— Тебя первого, бля! — сказал ему Фред и заржал.

Барни сбледнул с лица и стал пахнуть страхом. Мелвину ничего не оставалось, кроме как подойти к почтенному йомену и требовательно гавкнуть.

— Вот, бля, пиздец, — сказал Барни и упал на колени. — Не судите меня строго, люди добрые, бес попутал. Мы с Фредом однажды...

— Заткнись, мудак! — рявкнул Фред и тоже стал пахнуть страхом.

Вскоре добрые люди узнали, что не зря в священном писании сказано, что один бог без греха. Не воровал и не браконьерствовал в этом селе только ленивый, а прелюбодейства творились едва ли не ежедневно. Но колдуна среди поселян не нашлось.

— Хуйня какая-то получается, — подвел итог Фред. — Колдун-то, я не понял, по ходу кто, в натуре?

— Дык колдун-то, небось, со страху обосрался и прячется, — предположил Барни. — Надо посмотреть, кого на сходе нет. Вот, например, Квадратный Боб...

— Заткнись, пидарас! — завопила Толстощекая Сэнди, жена Квадратного Боба.

— Один раз не пидарас, — резонно возразил Барни.

— Да ты, небось, сам себе молоко сбраживаешь! — завопила Сэнди. — Какой, на хуй, колдун? У твоей коровы от грехов твоих молоко сворачивается! Наказание, бля, за грехи! Сходи, исповедуйся, пидарас!

— А давайте все исповедуемся! — завопил кто-то в толпе.

— Точно! Давайте! — завопили крестьяне. — Пойдемте к святому Бенедикту! Пусть всех исповедует!

"Долбоебы", подумал Мелвин и пошел прочь. Его исчезновения поначалу никто не заметил, а когда заметили — единогласно решили, что волшебный пес исчез чудесным образом, не то растворился в воздухе, не то вообще вознесся на небо. А окончательная версия сегодняшних чудес, сформировавшаяся в кабаке ближе к ночи, имела еще более отдаленное отношение к реальности.

Покидая сельский сход, Мелвин не строил никаких планов, он просто устал от воплей и ругани. Да и поесть не помешало бы. Вчерашний заяц был жирным и сытным, но то было вчера, а сегодня снова есть хочется. Надо было не сразу ломиться колдуна искать, а сначала показать жестами, дескать, жрать хочу. Но теперь уже поздно, намекай им, не намекай, покуда не нагалдятся, хер чего от них дождешься.

Подул ветер, дорожная пыль закрутилась маленькими вихрями, и один из них принес в ноздри Мелвина человеческий запах. Женский, если быть точным. Женщина немолодая, лет тридцати, но с хорошим здоровьем и гигиеной не пренебрегает. Не беременная, овуляция будет послезавтра, мылась вчера, сегодня задавала корму свиньям, доила корову и пропалывала морковку. Тело не простуженное, поносом и чахоткой не страдает. Не голодает. Гм...

Мелвин решительно сошел с дороги и направился к воротам, из-за которых принесло запах. Лег в пыль ничком и осторожно протиснул морду в подворотную щель. И сразу ощутил запах страха, еще до того, как поймал глазами ранее учуянную женщину. Какая красавица... А чего испугалась-то?

Мелвин оскалил зубы в добродушной улыбке, вывалил язык и завилял хвостом, дескать, не бойся, красна девица, не обижу. Но эти действия возымели совершенно неожиданный эффект. Красна девица опустилась на четвереньки и быстро поползла навстречу, нелепо подергивая головой вверх-вниз. Приблизившись, отбила земной поклон и сказала:

— Умоляю, не выдавай меня, святой богородицей заклинаю! А я тебя за то расколдую, если смогу. Я ведьма не очень опытная, но все равно много умею. Как солнце сядет, пойдем в Одинову рощу... а может, и дома получится... Что-то не так?

Мелвин подобрал отвисшую челюсть и кивнул, дескать все так, пойдем в Одинову рощу, расколдуешь, делов-то... А затем вспомнил, что хочет жрать, и многозначительно облизнулся.

— Ой, бедненький, проголодался, — сообразила юная ведьма и погладила его по мохнатой голове. — Пойдем, я тебя покормлю. Ты как кушать предпочитаешь — по-человечьи или по-собачьи?

В этот момент ветер подул со стороны курятника, и Мелвин решил, что предпочитает кушать по-собачьи.

4

— Как полагаешь, Реджи, он его зубом так охуячил или когтем? — спросил Роберт.

— Хуй его знает, ваше высочество, — ответил Реджи и зло сплюнул в сторону. И добавил: — Как бритвой полоснул, сука.

Они стояли над телом покойного Перси Тандерболта, а трава вокруг была не зеленой, а коричневой от пролитой и запекшейся крови. На теле Перси обнаружилась одна-единственная рана — бритвенно-острый разрез на шее, точно вдоль кровеносной жилы. Лицо барона исказилось в яростной гримасе, меч валялся в полушаге от тела. Картина боя представлялась вполне ясно — дракон подкрался незаметно, нанес смертельный удар и отступил, ожидая, когда рыцарь истечет кровью. Так оно и вышло. Сэр Персиваль хоть и успел выхватить меч, но достать врага не смог, так и умер с незапятнанным лезвием. Прискорбно.

— А это точно дракон был? — спросил Роберт.

— Точнее некуда, — ответил Реджи. — Следопыты всю поляну облазили, других следов не нашли. Если не считать вчерашних следов леди Изабеллы, тут алтарь Фреи рядом, вон по той тропе всего-то сто ярдов пройти...

Роберт нервно поежился. Явись вчера дракон на полчаса раньше...

— У него тут логово, — продолжил Реджи. — Всю поляну истоптал. Я вот что думаю, ваше высочество. Надо отца Бенедикта вызвать, пусть молебен проведет или освятит как-нибудь, это ж пиздец, от нечистой силы никакого прохода нету, вон, блядь, целого барона зарезали как свинью...

— Гонца в аббатство направь обязательно, — кивнул Роберт. — Прямо сейчас и направь. А я пойду, прогуляюсь, поразмышляю в одиночестве. Скажи бойцам, пусть под ногами не путаются, не мешают думать.

Думалось Роберту тяжело. Ситуация сложилась, мягко говоря, непростая. Дракон, бля... Не дракон это, а хищный динозавр, никаких сомнений в этом нет и быть не может, однозначно хищный динозавр. Но откуда здесь взяться хищному динозавру? Без прогрессоров точно не обошлось, но на кой хер им было запускать в лес живого динозавра, тем более такого опасного? Коммунары не любят, когда убивают людей, а товарищ Горбовский, помнится, даже мух не убивал, а в форточку выбрасывал, а тут динозавр-убийца режет дворян, как свиней. Еще флаер неопознанный, до сих пор непонятно, с каких хуев он тогда рыскал над болотом... И кибермозг отказался разговаривать, раньше такого никогда не бывало... Что-то очень нехорошее происходит у товарищей прогрессоров. Может, не дай бог, очередное ебанько пошло вразнос, как Камерер на Саракше? Или это на самом деле был не динозавр, а робот, похожий на динозавра? Коммунарам с их продвинутыми технологиями такого робота сотворить — как два пальца обоссать, но зачем? Нет, на ебанутого прогрессора куда больше похоже. Или, может... На коммунарской Земле динозавры точно вымерли, об этом Роберт в книжке читал, но кто сказал, что они вымерли во всех параллельных вселенных? Может, сказки о драконах имеют под собой реальное основание? Тогда все сходится. Экспедиция коммунарских биологов добыла динозавра где-нибудь в Африке, доставила на грузовом флаере на главную базу, а он возьми да сбеги. А ловить не стали, например, потому, что долбоеб, проебавший опасного зверя, постеснялся признать оплошность и предпочел скрыть... Нет, это сомнительно, коммунары чувства стыда лишены напрочь, ни в чем признаваться не стесняются. Вот, помнится, мистрис Майка как начала однажды рассказывать о своих любовных похождениях, Роберт от смущения чуть под землю не провалился... И эти извращенцы запрещают людям ругаться, кривятся, лицемеры блядские, голова, дескать, болит...

Роберт остановился, нашел взглядом охранников, поднял руку и помахал, дескать, бегом ко мне. И приказал подбежавшим кнехтам:

— Джона Сильвера ко мне, немедленно.

Через полчаса он уже инструктировал новоиспеченного рыцаря. Инструкции были просты: прибыть на Гримпенские болота, найти тайный рычаг, поднять тайную тропу, пробраться туда, куда в прошлый раз Роберт пробираться запретил, и пройти по тропе до конца, до самых ворот. Дойдя, провозгласить все последние новости, громко и отчетливо, как герольд, начиная со славной победы над войском Кларксонов. Все изложить честно, откровенно и максимально подробно, ничего не утаивая. Если последуют вопросы — отвечать, какие бы вопросы ни последовали и каким бы образом ни задавались. Ничему не удивляться и не терять присутствия духа, что бы ни случилось. Если не случится ничего — тоже не удивляться, изложить историю до конца и уйти. Перед уходом громко спросить, что делать с драконом. Если последует ответ — запомнить дословно, если не последует — подождать минуту-другую и уйти. Все запомнить, по возвращении доложить немедленно. Никому другому ничего не рассказывать. Вопросы?

Вопросов не было. Джон удалился, а Роберт снова погрузился в размышления. Тяжкое это дело — размышлять, тяжкое и непривычное для высокородного дворянина. Вряд ли во всей Англии найдется другой рыцарь, способный думать об одной и той же проблеме несколько часов подряд. Любой нормальный человек, столкнувшись с проблемой, которая сходу не решается, перестает размышлять и начинает молиться. Подай, господи, знак, молю тебя, господи... тьфу, бля! Примитивное мифологическое мировоззрение, так это называл товарищ Горбовский. Они-то, коммунары, в бога вообще не верят, дескать, не нуждаемся мы в этой гипотезе. Хорошо им, они с самого детства приучены только на свой разум полагаться, не ждать подсказок от высших сил. А кто не умеет подсказок не ждать, тот для них недочеловек, дикарь, жалкое существо. Обижать такое существо без нужды они не станут, они без нужды никого не обижают, но и всерьез не примут. Они и Роберта не сразу всерьез приняли... впрочем, какого хера самого себя обманывать? Не приняли они его всерьез до сих пор, он для них не феодал и не политик, а забавная зверушка для опытов, и не более того. Однажды Роберту попался на глаза кусок отчета психолога, Роберт, кстати, так и не понял, кто у них в экспедиции психолог, никто ему не сказал, а сам спрашивать постеснялся... Как зверушка, блядь... Как же там было написано... Темп освоения основных образовательных программ, демонстрируемый подопытным субъектом, достоверно снижает вес гипотезы об ускоренной эволюции в историческое время мозговой зоны много-буковок-и-цифирок... Типа, мы-то раньше думали, эти дикари по жизни тупые как поленья, а они, выходит, всего лишь как бараны, а не как поленья... Там еще предлагалось провести серию генетических анализов, оценить степень аномальности подопытного экземпляра... Экземпляра, блядь, подопытного! Ненавижу!

От злых мыслей Роберта начало трясти. Сердце застучало как бешеное, в висках запульсировало, пальцы задрожали мелкой дрожью. Ген берсерка, блядь. Был бы Роберт гомозиготен по этому гену — уже скакал бы по полю, пуская слюни и круша все, до чего дотянулся. Впрочем, чего тут крушить в чистом поле...

А вот интересно, Моисей после бесед с господом так же негодовал от собственного бессилия? А Иисус, когда молился "пусть минет меня чаша сия" не то же самое чувствовал ли? Конечно, коммунары рядом со всемогущим господом все равно, что жаба рядом с волкодавом, но тем не менее. Сам-то Роберт рядом с ними все равно, что червяк. Господи, помилуй, пусть худшее пронесет, а лучшее сбудется, и да пребудет твоя воля вовеки веков...

В этот момент Роберт заметил, что перестал размышлять и начал молиться, как недочеловек, блядь, как тварь дрожащая, как животинка, на хуй, подопытная. Господи, что же такое творится с нами со всеми...

5

Всякий замок, принадлежащий достойному, уважающему себя феодалу, а не какому-нибудь подзаборному узурпатору, обязательно имеет хотя бы один тайный ход. Если замок построен совсем недавно, расположение тайного хода является одной из самых охраняемых тайн, но шила в мешке надолго не утаишь, и через сотню-другую лет эту тайну не знает только глупый или ленивый. А если обстоятельства сложились так, что какой-нибудь неглупый и неленивый человек не знает этой тайны, но хочет узнать, то в течение суток он узнает ее почти наверняка. Все, что требуется — раскрутить кого-нибудь из замковой прислуги на откровенный разговор, а этим навыком любой толковый дворянин овладевает еще в раннем юношестве. Изабелла владела этим навыком в совершенстве.

Изабелла и дракон встретились через час после заката на той самой поляне, где утром дракон злодейски убил сэра Персиваля. Юная баронесса обняла дракона и поцеловала в теплую пушистую морду, лишенную всякого намека на губы. Робин не стал обнимать возлюбленную, он боялся поранить ее когтями, он просто выставил руки вперед и немного в стороны.

— Какой ты могучий, — прошептала Изабелла. — Возьми меня, скорее!

Повернулась к дракону задом, подобрала юбки и нагнулась. И овладел ею Робин.

Потом они лежали на траве бок о бок. Изабелла одной рукой обнимала дракона за длинную шею, а другой играла его маховыми перьями. Дракон лежал с полуприкрытыми глазами, на его лице не отражалось никаких чувств. Не потому, что он ничего не чувствовал, а потому, что у хищных динозавров мимика невыразительна, если сравнивать с людьми или, скажем, с собаками.

— Там в замке такой поднялся переполох, — рассказывала Изабелла дракону. — Ворота заперли на большой засов, на стенах удвоенная стража, насилу через подземный ход ускользнула. Теперь вся грязная, как Синдерелла. Зачем ты Перси загрыз, противный?

— Я его не загрыз, — возразил Робин, и его тонкий голосок странно контрастировал с его могучим пернатым телом. — Я его зарезал. Вот этим когтем.

— Ух ты! — воскликнула Изабелла и засмеялась. — Какой у тебя педикюр!

Раньше она не замечала боевые когти дракона, а теперь заметила, и, прямо скажем, охуела. Не коготь, а меч, львы и медведи нервно сосут в сторонке. Таким когтем если ебануть как следует... Кольчугу он, правда, не прошибет, но это не большая беда, круглосуточно кольчугу носят только стереотипные рыцари из анекдотов.

— Ты про подземный ход говорила, — сказал дракон. — А я в него пролезу? Он достаточно широкий для меня?

— Не знаю, — ответила Изабелла. — Там в двух местах на четвереньках ползти надо, а ты вон какой голенастый. А ты можешь свои ноги назад вытянуть и ползти на руках?

— Гм, — сказал дракон.

Стряхнул с себя баронессу, встал, вытянулся в струнку и подвигал руками вперед-назад. Движение получилось неловким и натужным.

— Хуйня какая-то выходит, — констатировал он.

— Жаль, — вздохнула Изабелла. — Я думала, ты проберешься в замок через подземный ход, зарежешь Роберта боевым когтем и станешь моим мужем. А теперь даже не знаю... Слушай! Тебе же прятаться надо! Я подслушала, Роберт отправил Реджи в аббатство, просить отца Бенедикта, чтобы приехал в замок и все тут освятил.

— Пиздец коту Ваське, больше срать не будет, — невпопад сказал дракон.

— Чего? — удивилась Изабелла.

— Через плечо, — сказал дракон. — Пиздец святому отцу. Когда он приедет?

— Не знаю, — пожала плечами Изабелла. — Может, завтра, может, послезавтра. Думаешь, справишься с ним? У него святая вода будет и волшебный посох с молниями.

— Я его этим посохом в жопу выебу, — пообещал дракон. — А потом голову откушу и тоже в жопу засуну, и скажу, что так и было. А святая вода мне похуй, я же не адскому Сатане посвящен, а богине любви Фрее.

— Какой ты грозный, — улыбнулась Изабелла. — Возьмешь меня еще раз? Пожалуйста!

— Погоди, — отмахнулся дракон. — Дай отдохнуть, я все-таки дракон, а не сатир. Сколько охраны с Бенедиктом будет, ты не знаешь?

— Кто бы мне сказал? — удивилась Изабелла. — Я же женщина, хоть и леди, такие дела со мной не обсуждают. Думаю, охраны много будет. Зря ты Перси зарезал, он хороший рыцарь был, хоть и мужлан. А теперь все будут настороженные. Знаешь, сколько в замке караулов расставили? Двойная стража на всех стенах и башнях, незамеченным хуй подберешься. И вчера ты на рыцарей зря нападал. Надо было сначала затаиться, а потом внезапно хуяк и пиздец!

— Экая ты кровожадная, — сказал дракон.

— Какая есть, — сказала Изабелла и пожала плечами. — Извини, если что не так.

— Все так, — сказал дракон. — Ты мне нравишься. Я когда тебя увидел впервые, подумал сначала, типа, еще одна гламурная киса, а ты вон какая... боевая...

— Это потому что я от тебя не скрываю свой богатый внутренний мир, — объяснила Изабелла. — Ты дракон, тебе рыцарский этикет похуй. А на королевском приеме, например, поневоле приходится гламурную кису изображать, а то эти курицы в момент заклюют. Они, суки, на самом деле тоже боевые почти все, только скрывают. Сам подумай, как эти курицы храбрых рыцарей рожают? Были бы они по жизни такими клушами, какими представляются, рыцарский род уже давно выродился бы.

— А ты умная девочка, — сказал дракон.

— Дык, — согласилась Изабелла. — Умная, боевая, кровожадная, все при мне. Ты не пожалеешь.

— О чем не пожалею? — не понял дракон.

— Ну как же! — воскликнула Изабелла. — Роберт на мне женится, я стану леди Локлир, ты сразу после этого зарежешь Роберта, станешь ярл Локлир и возьмешь меня как трофей. Потом ты обратишься человеком, мы обвенчаемся...

Дракон отвернулся и закашлялся.

— Что такое? — забеспокоилась Изабелла. — Ты не заболел? Ночи-то холодные... Попросил бы, я бы тебе фуфайку принесла...

— Я не заболел, — сказал дракон, откашлявшись. — И фуфайку мне не надо, у меня перья теплые. Просто удивился. Ты такая решительная...

— Я же леди, — сказала Изабелла. — Мне судьбой суждено рожать храбрых рыцарей, так что я вынуждена быть решительной, как же иначе? Так о чем я... Ах да! Ты зря Перси убил, теперь Роберт без десятка кнехтов даже в сортир не выходит, а с десятком кнехтов его даже тебе не одолеть. А когда святой отец все освятит... ты точно уверен, что святая вода тебе похуй?

— Заодно и проверю, — ответил дракон.

Изабелла забеспокоилась.

— Ты там осторожнее, — сказала она. — По идее, на объект черного колдовства проклятие не должно переходить, Сюзан Длинноносая так говорила, а она в колдовстве толк знает хорошо. Но если вдруг что не так пойдет... Отец Бенедикт силен, у него святости хоть жопой ешь, он однажды в Гримпене самого дьявола победил в честном поединке.

— Не ссы, прорвемся, — перебил ее дракон. — Ты за меня не бойся, я буду осторожен.

— Я буду за тебя молиться, — сказала Изабелла, обняла дракона за шею и поцеловала в жесткий рот. — Я тебе люблю. Возьми меня еще раз. Пожалуйста!

— А ты развратная, — сказал дракон.

— Я не развратная! — возмутилась Изабелла. — Просто меня насильно выдают замуж за Роберта, а я хочу за тебя, потому и развратная. А как выйду за тебя — сразу стану целомудренная. Давай, милый, поторопись, я сгораю от любви!

Она приняла подобающую стойку, и дракон взял ее еще раз.

6

К изгнанию нечистой силы из удела отец Бенедикт подошел основательно. Первый молебен он провел в монастырском храме сразу после завтрака. Сэр Реджинальд выразил недоумение, но святой отец развеял это чувство следующими словами:

— Дык это же не основной молебен, а подготовительный, тренировочный, для разгона. Святую воду все равно надо заготавливать, а монахам и послушникам без дела простаивать не след. Пусть лучше молятся и благодать нагнетают. Дракон-то силен?

— Ох, силен! — согласился Реджи и поник головой. — Сэр Персиваль, мир его праху, не последний боец в Англии был, а дракон его зарезал как барана, тот даже меч окровавить не успел. Понятно, что внезапно напал, из засады, но тем не менее... Перси-то по жизни бдителен был что твой волкодав, бывало, соберешься его напугать, ну, типа, подойти незаметно, гаркнуть...

— Короче, — прервал его Бенедикт. — Благословляю тебя, чадо, и изыди. Мне надо собраться, подготовиться к ритуалу...

— Ваше благородие! — вклинился в разговор какой-то послушник. — Отец эконом просит вашего соизволения походные бурдюки ваших бойцов приспособить под святую воду. Ее на дракона понадобится до хера, а все бочонки под вино заняты, а в больших бочках везти несподручно.

— Конечно, пусть пользует, какие вопросы, — согласился Реджи. — Только их, наверное, помыть надо. А то если святая вода, не дай бог, будет разить тухлятиной, это же будет кощунство? Или нет?

— Бог с вами, ваше благородие, — улыбнулся послушник. — Какое на хуй кощунство? Святая вода — она ж не туалетная, она не для того, чтобы благоухать. Ее сила в святости, а все остальное похуй.

— Ну, как знаешь, — пожал плечами Реджи.

Незадолго до полудня приготовления были завершены, молитвы отчитаны, святая вода заготовлена, все положенные благословения розданы и получены. Добрых знамений, правда, не дождались, но и дурных знамений тоже не случилось, так что в целом все шло хорошо.

— Заебись, — подвел итог отец Бенедикт. — Поехали.

Он решил провести основной ритуал на том самом месте, где сэра Персиваля настигла нелепая смерть. И сэр Реджинальд, и рядовые воины, которых опросил святой отец, все единогласно утверждали, что в дневное время дракон пребывает хуй знает где, и только после заката на земле появляются новые его следы. Характерные такие следы, как от гигантской курицы.

— Дети Сатаны не любят света, но предпочитают пресмыкаться во тьме, — провозгласил отец Бенедикт. — Но недолго осталось пресмыкаться богомерзкому отродью! Поехали, братие!

До замка они добрались без происшествий. У ворот их встретил сэр Роберт, сопровождаемый невестой, будущим тестем, будущей тещей, лояльными вассалами и верными слугами. Дамы и девицы нарядились в парадные одежды, мужи и юноши нацепили доспехи и шлемы, и опоясались мечами. Ибо пусть дракон в дневное время и не является, но разумную осторожность никто не отменял. Для охраны молитвенного ритуала ярл Локлирский выделил полную конную сотню, и многим поначалу казалось, что его высочество перестраховывается настолько, что это граничит с трусостью. Но вслух никто ничего подобного не говорил.

Первыми на поляну въехали кнехты-охранники. Тщательно обыскали кустарник и высокую траву, убедились в отсутствии как самого дракона, так и свежих его следов, и разместились по периметру, обеспечивая охрану. И только после этого на поляну ступили кони, несущие благородных всадников.

Отец Бенедикт огляделся и провозгласил, указав на могучий дуб, растущий в центре поляны:

— Вон там алтарь ставьте, прямо под деревом!

Монахи установили походный алтарь, разобрали бурдюки со святой водой и заняли места согласно расписанию. Зрители расположились перед алтарем полукругом, благородные — в первых рядах, прочие — позади. Все было готово к началу церемонии.

— Что ж, с божьей помощью приступим! — провозгласил отец Бенедикт.

И начался пиздец.

Ни ярл Роберт Локлир, ни бароны, ни кнехты, осматривавшие поляну, никто из них не знал, что драконы умеют лазить по деревьям. Это неудивительно, ведь ни в одном научном труде или народнои сказании, где упоминаются драконы, об этом их свойстве не говорится. Что они летают — написано, но тот дракон, что завелся в Локлирском уделе, летать не умеет, слишком куцые у него крылышки, скорее лапы, чем крылья. А то, что этих куцых крылышек достаточно, чтобы перепархивать с ветки на ветку — такое нормальному человеку вряд ли пришло бы в голову. Проще представить себе аиста скачущим по ветвям, чем дракона.

Как бы то ни было, некоторые виды драконов лазят по деревьям, притом весьма ловко. И когда дьявольское отродье низринулось с дерева с явным намерением разорвать святого отца в клочья, к этому никто не был готов.

— Пиздец тебе, а не божья помощь! — завопил дракон человечьим голосом и напрыгнул на святого отца.

И выставил вперед свои голенастые ноги, и увидели все, что из второго пальца каждой ноги торчит огромный серповидный коготь, и стало понятно, как сэр Персиваль Тандерболт получил свою смертельную рану. И взмахнул отец Бенедикт чудотворным посохом своим, и вырвалась из него святая молния, но не поразила дракона, а промчалась мимо и подожгла вяз, растущий на краю поляны футах в ста или чуть далее. Но и дракон тоже промахнулся, сбитый с толку божьей молнией. Растопырил свои куцые недокрылья, затрепетал ими, разворачивая тело должным образом, но не сумел правильно завершить маневр и в итоге ударил отца Бенедикта не смертоносным когтем по горлу, а мягкими перьями по щеке, и не причинил этот удар заметного вреда. И бросился на дракона Джон Сильвер, недавно произведенный в рыцари, и ударил по крылу своим убогим мечом, изношенным, заржавленным и не вполне достойным рыцаря, и срубил драконово крыло ниже локтя на хуй, хотя многие думали, что не срубит — уж очень плохой меч был у Джона Сильвера. И упала драконова конечность наземь, трепеща перьями, и завизжал дракон, и взмахнул отец Бенедикт святым посохом еще раз, и уебал нечестивую тварь молнией, на сей раз без промаха. И распался дракон на куски, и превратился каждый кусок в летучую мышь размером с голубя, и вспорхнули эти мыши, и улетели хуй знает куда. И охуели все присутствующие от увиденного.

— Так это же Мелвин Кларксон, ебаный колдун! — громогласно выразил сэр Реджинальд общее мнение.

И распахнулись глаза юной леди Изабеллы, и проявился в них неимоверный восторг, который, впрочем, остался окружающими незамеченным. И огляделся сэр Роберт охуевшим взглядом, и многие обратили внимание, что его высочество чрезвычайно напуган, и что столь открыто выказывать свой испуг знатному феодалу не подобает. Впрочем, сэр Роберт овладел собой уже через считанные секунды. Принял горделивую позу, достойную феодала, и обратился к святому отцу со следующими словами:

— Отец Бенедикт, вы не пострадали? Прошу вас, приступайте к церемонии, не будем терять времени.

Отец Бенедикт перекрестился, сделал благочестивое лицо и приступил к церемонии.

ГЛАВА ПЯТАЯ. ЧТО НЕЛЬЗЯ ПРЕКРАТИТЬ — ВОЗГЛАВЬ

1

— Розы красные, фиалки голубые, — говорила ведьма. — У кошки четыре лапы, позади нее длинный хвост. У девочки Мэри был барашек. Одной ткачихе приснилось, что она бабочка, которой снится, что она ткачиха. Я была в Бристоле, была в Хастингсе и в Истборне тоже была. Где земля греется первыми лучами, там птичья трель рвет тишину. Я положила мясо на хлеб, у меня есть голова, и шея тоже есть. Я прокрадусь шагами в последнюю тьму через дверь, на которой изваян агнец. Ненависть, ненависть, я твоя ненависть, я твоя ненависть, когда хочешь любви. Моя душа была на лезвии ножа.

Мелвин сидел посреди горницы, но не на полу, как подобает собакам, а взгромоздившись на колченогий табурет. Удерживать равновесие было непросто, чуть махнешь хвостом — сразу все начинает качаться, того и гляди наебнешься, и придется начинать обряд заново. Один раз уже наебнулся.

Перед тем, как начать обряд, ведьма запалила сухой травяной веник, заплетенный наподобие девичей косы. Теперь она ходила вокруг Мелвина противосолонь, размахивала этим импровизированным кадилом и монотонно бормотала какую-то невероятную ахинею. Травяной дым заполнил горницу, в глазах щипало, в носу свербело, а чихать нельзя, чихнешь — враз окажешься на полу, и опять все заново. Пиздец какой-то.

— Ничего не трясется, кроме листьев на деревьях, — продолжала ведьма. — Матти Гровс ударил первым, лорд Дональд ударил вторым, а Лесли Гровс ударил позже всех, но зато сильнее. Ежик неуязвим для насилия. Боги, хозяева и люди, все помрут в последний день. Была бы у меня лента подвязать волосы, улетела бы, как беспечный ангел. Делай то, что по душе, на своем единороге.

Поначалу Мелвин прислушивался к ведьминым стишкам, пытаясь уловить скрытый смысл, затем перестал прислушиваться, наоборот, стал пытаться отвлечься от них, не думать о них, не обращать внимания на колдовской бред. Но когда бредовость слышимого превосходит все мыслимые границы, не обращать на него внимания становится невозможно. Хоть молитву про себя читай...

— Вижу веру в твоих глазах, слышу веру в твоих слезах, — продолжала ведьма. — Иуда мой вождь, шепчет мне ночь. Длинные лодки увидены, воинский дух пробудился. Божий сын сидит на солнце, раздает мир и покой. Свойство вселенной суть бессмертная любовь. Гляди-ка сюда.

В руках ведьмы, откуда ни возьмись, появилась полупенсовая монетка на веревочке, и закачалась она из стороны в сторону, и завертелась вокруг своей воображаемой оси, и расступались перед ней дымные струйки и снова сливались позади, и следил за ней Мелвин глазами, и не мог отвести взгляда.

— Узор хаоса, — говорила ведьма. — Знак креста, имя розы, пламя в небе, знак креста. Два мира столкнутся, никто не спасется. Псы войны не ведут переговоров. Сей кувшин делал лучший в мире кувшинщик. Выпей, может, выйдет толк, был волчонок, станет волк. А теперь ответь мне: "Да".

— Да, — ответил Мелвин.

— ТАК ОБОРОТИСЬ ЖЕ ПОЛНОСТЬЮ! — закричала ведьма во всю сою глотку, и отвесила табурету могучего пинка.

Мелвин перекувыркнулся через голову и больно ударился спиной о земляной пол. Хорошо, что хижина у ведьмы такая бедная, был бы зажиточный терем с настильными полами — расшибся бы если не насмерть, то близко к тому.

— Да ты, девка, охуела! — закричал Мелвин.

— Тише, ваше высочество, — сказала ведьма и затушила травяную косу в бадейке с водой.

В этот момент до Мелвина дошло, что он снова принял человеческий облик. Расколдовала, чертовка! А он уже приготовился весь остаток жизни в собачьей шкуре пробродить, а теперь... А что, собственно, теперь? Его теперь любая собака опознает в момент... да еще голый...

Ведьма повесила остатки косы на стену, встала над Мелвином и стала его разглядывать. Затем села рядом, Мелвин автоматически положил руку ей на бедро, а она положила ему руку на чресла, и сграбастал он ее в объятия и овладел ею прямо на нечистом полу.

Потом они лежали и молчали, ибо говорить было нечего. А потом ведьма сказала:

— Вашему высочеству надо еще раз оборотиться. Ибо пусть ваше высочество бессмертно и неуязвимо, но народишко искушать все равно не след.

— Бессмертно? — переспросил Мелвин. — Неуязвимо? Оборотиться?

— Ага, — ответила ведьма, приподнялась на локте и коснулась щеки Мелвина кончиками пальцев. — Ты же оборотень. Что, не знал?

— Э-э-э, — сказал Мелвин. — Ты как бы намекаешь, что я могу менять облик по желанию?

— Конечно, — ответила ведьма. — Раз ты оборотень, значит, нужная сила у тебя есть. Надо только поверить, что она у тебя есть. Я же не буду каждый раз тебя зачаровывать.

— Почему? — спросил Мелвин.

— Гм, — сказала ведьма. — И в самом деле, почему... Ну, давай так договоримся. Я тебя буду сопровождать повсюду, и помогать оборачиваться всякий раз, как понадобится. А ты меня будешь кормить, содержать, защищать... еще любить будешь, когда я попрошу. Я нечасто просить буду, не бойся. А всех наших детей, какие только народятся, признаешь официальными бастардами. Согласен?

— Наглая ты девка, — сказал Мелвин. — А если я тебе шею сверну прямо здесь?

Ведьма пожала плечами и сказала:

— Будешь потом ховаться по помойкам от людей сэра Роберта и думать: "Какой я был дурак, что не согласился".

Мелвин рассмеялся и сказал:

— Люблю наглых девок. Как тебя зовут-то?

— Бонни, — представилась девка. — Бонни Черная Зайка.

— Почему такое прозвище? — удивился Мелвин.

— Да так, — сказала Бонни и почему-то смутилась. — Как-то само прилипло.

— Хорошо, Бонни, договорились, — сказал Мелвин. — Давай, превращай меня в кого-нибудь... хотя нет, лучше оставь меня одного ненадолго, мне подумать надо.

— Подумай, не торопись, — кивнула Бонни. — Ты, главное, сердцу воли не давай, головой думай. Месть — дело такое, что торопиться не след. Вот, помнится, сэр Эдмонд с Крестовой Горы...

— Оставь меня, — повторил Мелвин. — Не мешай думать.

Мелвин думал минут пять и ни до чего не додумался. Тогда он перестал думать и стал молиться. Бонни тоже стала молиться, но не господу Иисусу и святому Николаю, как Мелвин, а Одину, Фрее и одновременно пресвятой богородице. Ни одна из высших сил на молитвы не откликалась, и когда Мелвин и Бонни это поняли, они перестали молиться, совокупились еще раз и легли спать. А утром Мелвин сразу понял, что надо делать. Не зря говорят, что утро вечера мудренее. Не в первый раз, кстати, озарение утром приходит, вчера точно так же все получилось. Может, это общее правило при сношениях с богами и святыми? Надо будет спросить Бенедикта при случае. Перед тем как глотку ему перегрызть, ха-ха.

Идея, посетившая Мелвина, была проста. Не надо гоняться за двумя зайцами одновременно, надо выстроить цели в порядке убывания значимости и поражать одну за другой. Вначале отомстить узурпатору Роберту, а потом уже начинать мстить святоше Бенедикту. А пока до Бенедикта руки не дошли — сделать его союзником. Потому что иметь в союзниках попа с чудотворным посохом и репутацией святого — дело настолько хорошее, что пользу от такого союзника трудно переоценить.

— Какой ты умный! — воскликнула Бонни, когда Мелвин поделился с ней озарением.

— Не богохульствуй, — одернул ее Мелвин. — Я это все не сам придумал, это мне господь подсказал, в ответ на вчерашнюю молитву.

— Извини, — сказала Бонни. — Давай же его возблагодарим!

И вознесли они благодарственную молитву, и стали думать, что делать дальше. Если бы они жили на тысячу лет позже и в другой вселенной, они назвали бы происходящее мозговым штурмом. Но они жили там, где жили, и не знали многих мудреных слов.

Мелвин покинул дом Бонни за час до полудня. Теперь никто не узнал бы в нем Мелвина Кларксона Локлира. Теперь он был высоким и очень худым, руки и ноги его были необычно тонкими, голова — необычно большой, а лоб — необычно высоким. Любому прогрессору новый облик Мелвина напомнил бы пришельцев-инопланетян из древних комиксов, но жители Ноттамуна об инопланетянах ничего не знали, потому что еще не успели сформировать такую концепцию в своем примитивном общественном сознании. Но зато они хорошо знали, как выглядит святой Михаил на единственной иконе, имеющейся в их скромном сельском храме. Так вот, Мелвин стал теперь очень похож на святого Михаила. Только нимба над головой не было, а в остальном неотличим.

Мелвин был одет в длинный и роскошный коричневый плащ, а в руках он держал внушительный посох красного дерева, украшенный позолотой и еще не то жемчугом, не то яхонтами. Откуда взялись плащ с посохом — ни он, ни Бонни толком не поняли, эти предметы как-то сами собой наколдовались. Пока Бонни вычаровывала из Мелвина святого, она не думала, что раз Мелвин был голым, то и святой тоже должен получиться голым, она раньше вообще не задумывалась, что святые под одеждой должны быть голые и без посохов, вот и получилось бог знает что. А дерево, из которого был сотворен чудесно возникший посох, походило на красное дерево одним лишь видом, но не весом. То ли посох получился пустой внутри, то ли дерево получилось неадекватно легкое, хер его разберет. Впрочем, дареному козлу в зубы не смотрят, что бог послал, то и хорошо.

Бонни жила на краю села, как положено ведьмам, так что Мелвин рассчитывал покинуть Ноттамун без лишнего шума. Но не вышло. Не успела Бонни прикрыть за собой калитку, как по деревенской улице оглушительно разнеслось:

— А-а-а! Господи помилуй, велика твоя воля! А-а-а, охуеть не встать!

Это Жирная Мейбл узрела чудо и оповестила о нем всех соседей. Хорошо, что Мелвин и Бонни заранее договорились, что делать в подобном маловероятном случае. Не договорились бы — Мелвин однозначно растерялся бы и запутался. Как же она визжит... Ебануть бы по жопе святым посохом, да нельзя — слишком он хлипкий, переломится от удара...

— Благословляю тебя, дщерь моя, — обратился к Мейбл воплощенный святой. — Ты мою собачку не видела?

Дальше началось нечто непредставимое. В считанные минуты вокруг них собралась огромная толпа, даже больше, чем вчера. И откуда взялось столько народу — деревня не такая уж и большая на вид... Все галдели, толкались, матерились, и каждый требовал благословения, а получив его — тут же начинал плакаться, дескать, беда, ваша святость, не извольте отказать в смиренной мольбе, вам-то похуй, кому помогать, а мы страдаем. У одного корова доится хуево, прости господи, невольную рифму, у другого коза съебалась, у третьего молоко скисает... Кстати о молоке...

Бонни поймала суровый взгляд новоявленного святого, подмигнула в ответ, бухнулась на колени и заголосила:

— Простите меня, люди добрые! Колдунья я богомерзкая! Сколько зла натворила я, ах, сколько зла!

Так добрые люди узнали, что колдун, которого вчера весь день искали, но не нашли, был вовсе не колдун, а ведьма, Бонни это была. Когда пес святого Михаила закончил исповедовать вышедших к нему сельчан, он, оказывается, потом пошел искать колдуна, но никто за ним не последовал, потому что кузнец Том как раз узнал, что Рик Ебнутый из соседнего двора время от времени ссыт ему в колодец, начал пиздить охальника пудовыми кулаками, началась свалка... Не пожелали честные йомены прощать прегрешения друг дружке, устроили безобразную драку, и опечалился пес, и пошел прочь, и пришел к подлой колдунье Бонни, и увидела она священного пса, и пала пред ним на колени, и покаялась, и теперь она уже не подлая колдунья, а добрая волшебница.

На этом месте ее рассказ был прерван местным попом по имени Кейт и прозвищу Засоня. Вчерашнее сверхъестественное явление он проспал, да и сегодняшнее чуть было не проспал, оттого расстроился и теперь всеми силами стремился наверстать упущенное.

— Добрых волшебниц не бывает! — провозгласил он. — Ибо сказано в священном писании, что всякая магия богопротивна и богомерзка.

После этих слов наступила мертвая тишина. Йомены постепенно мрачнели, а Бонни бледнела. Мелвин понял, что надо срочно спасать положение.

— Ты чего проблеял, толоконный лоб?! — возмутился он. — Совсем охуел? Ты еще, может, скажешь, что Майская Королева суть поганое идолище? А какая невеста цветы на алтарь Фреи возложит, так она типа проклята навек?!

Кейт смутился и забормотал:

— Ну... в писании написано...

— Завали ебало! — рявкнул на него Мелвин. — Еретик злоебучий! Сначала читать научись, долбоеб!

Дальше случилось неожиданное. Кейт упал на колени, разрыдался и стал сбивчиво и путано каяться, что так и не смог освоить грамоту, но многие годы скрывал этот печальный факт, потому что совершать обряды — ремесло куда как более приятное и почетное, чем тяжкий земледельческий труд, хотя и грех, конечно, совершать святые обряды безграмотному неучу.

— Эко святой пришелец ловко его приебал святым словом! — констатировал Фред.

— Заебатее, чем евонная псина, — поддакнул Барни.

— Дык хули, — серьезно кивнул Фред. — То псина, а то человек, ёбте.

Кто-то в задних рядах завопил, что раз поп неграмотный, то все совершенные им крещения, стало быть, недействительны, а все ожененные им супруги суть прелюбодеи.

— Вот, бля, пиздец! — констатировал Фред. — Кейт, бля, так мой папашка из-за тебя в огненной геенне теперь полыхает, нах?!

— Повесить попа за яйца! — заорал Барни.

— Погодите, — сказал Мелвин и поднял руку, призывая народ к вниманию. — Неграмотность священнослужителя вовсе не является препятствием...

Бонни толкнула его в бок, дескать, пойдем, все равно никто не слушает.

— Да пошли они на хуй, смерды бестолковые, — согласился с ней Мелвин. — Пусть хоть всех себя перевешают, мудаки.

— А как же оброк? — удивилась Бонни.

— Какой на хуй оброк? — в свою очередь удивился Мелвин. — Ноттамун — село монастырское, пусть об оброке Бенедикт беспокоится. А ты разве не знаешь, кому оброк платишь?

— Мне допизды, — махнула рукой Бонни. — Ни разу продуктами не платила, всегда натурой.

Они покинули село, и никто не заметил их ухода. Попа, кстати, так и не повесили, только лишь отмудохали, да и то не очень сильно. Кто-то вовремя сообразил, что перед тем, как вешать попа, надо сначала где-то раздобыть нового, потому что иначе святые обряды творить будет вообще некому и за каждой религиозной нуждой придется пиздюхать за пять миль, а это никому на хуй не сдалось. Так что неграмотный Кейт отделался легким испугом.

2

— Глядите, ваше высочество, что бойцы на поляне нашли, — сказал Реджи и продемонстрировал сэру Роберту птичье перо. — У дракона из крыла выпало. Как у орла, бля.

Роберт изучил предъявленное и состроил скептическую гримасу.

— Что-то я сомневаюсь, что оно реально от дракона, — сказал он. — Перо как перо, может, оно от орла и есть на самом деле. Или от совы.

— Может, и так, — пожал плечами Реджи. — Но вряд ли. Там рядом щепотка пуха к ветке прилипла, так этот пух точно драконий, не совиный и не от орла. Вот, извольте взглянуть, на рукаве принес. Везде, сука, липнет.

Роберт посмотрел на предъявленный пух и сказал:

— Да хуй с ним, драконий, не драконий, меня не ебет.

И равнодушно отвернулся.

Сэр Роберт Локлир имел одну особенность характера, не вполне приличествующую знатному феодалу. Он не умел в полной мере управлять выражением своего лица, недостаточно ловко скрывал от собеседника свое текущее душевное состояние. Об этом своем недостатке Роберт знал и активно работал над его устранением. И неплохо работал, вот сейчас, например, Реджи Хеллкэт так и не понял, насколько его высочество озадачен и смущен. Дело в том, что Роберт видел этот самый липкий пух далеко не впервые. Просто раньше он не знал, что этот пух драконий, а теперь узнал.

— Вот что, Реджи, — сказал Роберт. — Помнишь, мы как-то на днях всю ночь бухали, тогда еще дракон в первый раз появился... Ты не помнишь, что мы тогда отмечали — наше с Беллой венчание или просто помолвку?

Реджи рассмеялся, хлопнул Роберта по плечу и сам испугался собственной наглости.

— Прошу простить, ваше высочество, это я от неожиданности, — сказал он. — Я гляжу, ваше высочество знает толк в благородном отдыхе, ха-ха-ха!

— Короче, — сурово произнес Роберт.

— Праздновали помолвку, — разъяснил Реджи. — Невеста, правда, к концу пира сама запуталась, фату нацепила... ну, понятно, все перепились... Я тоже, по-моему, под конец "горько" кричал... Но точно не помню, в голове все перепуталось. А что, ваше высочество?

— Ничего, — буркнул Роберт. — Я-то все думал, где обручальное кольцо проебал...

Реджи рассмеялся еще раз, извинился, вспомнил какое-то срочное дело и поспешно удалился. Вскоре из-за кустов донесся его жизнерадостный хохот.

Роберт не стал предпринимать опрометчивых шагов. Весь день он размышлял, а за ужином принял окончательное решение. Дождался, когда Белла перестанет жрать (за столом она часто забывает о хороших манерах, чавкает, прости господи, как свинья у корыта), и вежливо обратился к ней:

— Леди Изабелла, не соблаговолите ли пройти со мной в опочивальню? Хочу задать пару вопросов по обустройству наших покоев.

— Конечно, милый! — воскликнула Белла, утерла сладкие губы ладонью, которую тут же облизала (надо потом напомнить, чтобы не забывала пользоваться специальной тряпкой), и протянула жениху руку, чтобы тот куртуазным жестом увлек ее за собой. Роберт взял тряпку со стола, вытер невесте руки (Белла чуть-чуть смутилась) и повел в опочивальню.

На всем пути от трапезной до опочивальни лицо Роберта не выражало никаких особенных чувств. А когда возлюбленная пара вошла внутрь, Белла повисла на шее жениха, приготовила губы для поцелуя, и захуярил ей Роберт кулаком в эти самые губы с размаху, а лицо его по-прежнему оставалось спокойным и непроницаемым.

— Что за на хуй... — начала возмущаться Белла, но не договорила.

Роберт пресек истерику в зародыше — двинул левой под дых и сразу правой в ухо, и коленом по упругой жопе, и сапогом туда же вдогонку. И достаточно пока, ибо благородные дворяне упавшего противника не добивают, в особенности женщин.

Отмудохав невесту, Роберт закрыл дверь на засов, сел в кресло и спокойно сказал:

— Рассказывай.

— Чего рассказывай?! — возмутилась Белла. — Мудак ты ебучий!

И утерла нос, как крестьянская девка, прости господи, никаких благородных манер, сука, блядь, деревенская. Рука Беллы окрасилась кровью, это странно, в нос не бил, не иначе, от гнева кровища потекла, такое, говорят, случается.

— Скотоложница, — охарактеризовал невесту Роберт. — Драконоебка драная.

Белла крякнула и заткнулась. Некоторое время она испуганно глядела на Роберта, затем внутри нее что-то переключилось, и она завопила:

— Да ты совсем одурел так ревновать?! Какой на хуй дракон?!

— Неубедительно, — прервал ее Роберт. — Не умеешь врать правдоподобно — не ври вообще. Лучше расскажи, чем он тебя прельстил, не чарами ли сатанинскими?

Белла задумалась, затем согласно кивнула:

— Конечно, сатанинскими чарами, чем же еще. Он же дьявольский, этот дракон. Поначалу я не разобралась с перепугу, в чем там дело, а теперь гляжу и точно, сатанинские чары меня терзают! Роберт, милый, Христом-богом молю, спаси меня от нечистой силы, что угодно для тебя сделаю!

— Помолвку разорвешь добровольно? — поинтересовался Роберт.

Полюбовался, как меняется выражение лица невесты, и добавил:

— Да я шучу, не бери в голову.

— Пидарас, — сказала Белла.

— Не пидарас, а толковый организатор с хорошим чувством юмора, — поправил ее Роберт. — А впредь за языком следи, а то отведу на конюшню и отпизжу розгами, неделю сидеть не сможешь. И папа не заступится.

Белла потупила взгляд и смиренно проговорила:

— Примите мои смиренные извинения, дражайший мой супруг и повелитель.

— Какой на хуй супруг?! — возмутился Роберт. — Ты события не торопи, свадьбы у нас пока не было, только помолвка. А будешь рога наставлять, тем более с драконом — вообще свадьбы не будет! Развратница хуева! Лучше бы конюху какому дала, извращенка, блядь...

— От конюха ребеночек может получиться, — возразила Белла. — А вашему высочеству вряд ли понравится воспитывать ублюдка. А от драконов у человеческих женщин детей не бывает. Так что будьте спокойны, мой повелитель, я еще не совсем ебанулась, кое-что еще разумею.

— И то благо, — согласился Роберт. — А теперь вали на хуй, не желаю больше тебя видеть!

Изгнав невесту, его высочество призвал главного егермейстера сэра Стивена Гилмора, и приказал тому готовить большую облаву на богомерзкого дракона. Сэр Стивен потеребил седую бороду и сказал в ответ:

— Не смею докучать вашему высочеству непрошеными советами, однако осмелюсь заметить...

— Короче, — перебил его Роберт. — Не тяни хорька за яйца, дело говори.

— Дык я чего... — замялся егермейстер. — Отец Бенедикт того самого... изгнал, так сказать, крестной силой...

— На крестную силу надейся, а сам не плошай, — процитировал Роберт народную мудрость. — Господь помогает тому, кто сам себе помогает. Осознал?

— Так точно! — ответил сэр Стивен и вытянулся, как в пешем строю при приближении главнокомандующего.

— То-то же, — глубокомысленно произнес Роберт. — К завтрашнему утру успеешь все подготовить как подобает? Тогда выступаем на рассвете. Проинструктируй псарей, чтобы собаки были в наилучшей форме, и замысел облавы продумай досконально, дракон — это не вепрь и не медведь, эта зверюга страсть какая сообразительная. И обязательно учти, что он по деревьям лазит, как медвежонок, и даже ловчее. Осознал?

— Так точно! — рявкнул сэр Стивен. — Разрешите уточнить один частный вопрос?

— Уточняй, — разрешил Роберт.

— Как дракона убивать будем? — спросил Стивен. — Меня на последнем молебне не было, но ребята говорили, что если от дракона какой член отрубить, то оно потом прирастает, где росло, а если его целиком разъебать, например, священным огнем, то получившийся пепел оборачивается неведомой хуйней, и хуйня эта улетает на хуй, и расхуярили дракона или нет — хуй разберет. Я сам в драконоборчестве опыта не имею, но сдается мне, эту тварь ни копьем проткнуть, ни стрелой поразить не удастся. Может, попробовать ядом? Приказать бабкам-травницам, чтобы бледных поганок насобирали...

— Не пойдет, — прервал его Роберт. — У бледной поганки яд медленный и разит только в печень, а когда дракон распадается на мелкую хуйню, какая там, к хуям, печень? Не пригодятся нам бледные поганки.

Стивен печально покачал головой и сказал:

— Мухоморы тем более не пригодятся. Мухомором и мужа не всякого с ног свалишь, а уж дракона-то... Гадюк наловить много тоже не получится, не сезон... Затрудняюсь даже предположить, ваше высочество, какой яд тут может сгодиться...

— Предлагаешь облаву отменить? — спросил Роберт. — Типа, нехай господь позаботится?

— Было бы неплохо, — кивнул Стивен.

— Хуй тебе, а не неплохо! — веско произнес Роберт. — Возлагать на всевышнего то, что под силу самому дворянину — суть кощунство и богохульство, это все равно, что божье имя маленькими рунами написать или сказать, типа, бога на хуй.

— Свят-свят-свят! — воскликнул Стивен и испуганно перекрестился.

— Мы таким путем не пойдем, — продолжил Роберт свою речь. — Мы пойдем другим путем. Мы не будем убивать дракона, мы его заживо похороним.

— Ого! — восхитился Стивен. — Не сочтите за лесть, ваше высочество, но вы гений! Заловить сетями, опутать и в яму... или в склеп...

— В железную клетку, — уточнил Роберт. — Запутаем сетью в пять слоев, а сверху хладное железо, и пусть там сидит до страшного суда. И святой водой поливать два раза в день. Еще можно монаший пост выставить, пусть непрерывно молятся, чтобы ему еще хуевее стало. Хорошо я придумал?

— Так точно, ваше высочество! — согласился Стивен. — Разрешите выполнять?

— Выполняй, — разрешил Роберт. — По ходу посоветуйся с Реджи, он в охоте не силен, но военачальник во всем уделе наилучший, не считая меня. А в специальных мероприятиях однозначно наилучший, я имею в виду засады всякие, блокирования, прочесывания... Леса в его владениях самые густые во всем уделе, там такая браконьерская вольница опизденевшая... Как подготовишь замысел, обсуди с Реджи, он парень толковый, плохого не посоветует. Понял?

— Так точно! — вытянулся Стивен.

— Тогда иди с богом, — сказал ему Роберт.

После Стивена кабинет ярла посетил новоиспеченный дворянин Джон Сильвер. Ему Роберт собирался поручить самую грязную часть предстоящей работы — непосредственное пленение богомерзкой твари. Очень уж опасное это дело, притом не только для земной жизни осмелившегося, но и для бессмертной души.

— Я в тебя верю, Джон, — сказал ему Роберт. — Ни в кого не верю, а в тебя верю. Из всех этих обормотов благородных кровей любой, кроме тебя, зассыт. А ты и на болоте не зассал ни в первый раз, ни во второй, значит, и теперь присутствие духа сохранишь, я в тебя верю. Предать — предашь, если случай представится, но такого случая тебе не представится случая, потому что этот пернатый дракон — настолько богомерзкая сатанинская тварь... Ты чего дергаешься?

Сэр Джон Сильвер сделал странное движение, как будто собрался пасть на колени, но передумал.

— Ваше высочество, я не думал, что вы знаете... — начал он и замолчал, не зная, как продолжить свою мысль.

— Я много чего знаю, — снисходительно улыбнулся Роберт. — Тут ничего особенного знать не надо, надо просто в людях разбираться. Долго, небось, на болоте взывал к неведомым сущностям с предательскими речами? Да не отворачивайся ты, по глазам вижу, что долго. А что обещал им за помощь? Только бессмертную душу или что-то сверх того?

— Бессмертную душу не обещал, — ответил Джон после некоторого колебания. — Не догадался. Обещал богатые жертвоприношения.

Роберт расхохотался. Он представил себе, как товарищ Горбовский с серьезным видом сидит на троне (нет, скорее, лежит, ха-ха), а Джон Сильвер возлагает к его ногам золото и меха и драгоценные пряности, и еще пригожих рабынь, ха-ха-ха!

— И как? — спросил Роберт, отсмеявшись. — Что кибермозг ответил?

Лицо Джона стало озадаченным.

— Кибермозг? — переспросил он. — Так зовут духа того места?

— Вопросы здесь задаю я, — сказал Роберт.

— Прошу меня простить, — сказал Джон и склонил голову. — Никто мне не ответил, ни кибермозг, ни кто-либо еще. Все оттарабанил как положено, но ответа не дождался.

— Неубедительно, — констатировал Роберт. — Не договариваешь, Джон, давай, признавайся, что ты там еще натворил.

— Я вашему высочеству честно не лгу, святой богородицей клянусь! — воскликнул Джон. — Мне реально никто ничего не ответил. Да, признаю, вынашивал предательский замысел, взывал к сверхъестественным силам, просил помогать не вашему высочеству, а мне. Но ответа не получил. Христом-богом клянусь, не обманываю я ваше высочество ни в какой малости!

— Долбоеб ты, Джон, — добродушно произнес Роберт. — Если бы на твое мудацкое предложение кто-нибудь ответил, я бы очень удивился. Те сущности в жертвоприношениях не нуждаются, они...

Он махнул рукой, не договорив. Джон открыл рот, чтобы что-то спросить, но не спросил, постеснялся. Ну и хер с ним.

Больше они не говорили о прогрессорской базе. Роберт поставил задачу, Джон задал уточняющие вопросы, получил ответы и удалился выполнять. А Роберт направился в опочивальню, предварительно приказав подать вина и фруктов. Посылать за Беллой он не стал, ему стало интересно, как быстро она прибежит заглаживать вину. Белла прибежала через полчаса. Роберт сделал вывод, что отношения с прислугой его невеста выстроила правильно. Умненькая девочка, хорошего наследника родит, не зря Роберт поддался на ее провокацию. Или, может, это была не провокация, а божий знак?.. Нет, так думать не следует, мифологическое мышление недостойно цивилизованного человека, нехуй уподобляться необразованным дикарям. Им, впрочем, недолго еще оставаться дикарями, вот разберемся с драконом-оборотнем, можно будет продолжить строительство коммунизма в отдельно взятом ленном владении. Проблем, конечно, будет выше крыши, но ожидаемый результат стоит того.

Белла прервала благочестивые рассуждения жениха самым беспардонным образом. Он не возражал.

— Сучка ты моя ненаглядная, — подвел он итог примирения получасом позже.

— Мяу, — невпопад отозвалась ненаглядная сучка. — Дай кубок, налью вина.

Дальнейшее Роберт помнил смутно. И когда какой-то лакей попытался разбудить его на рассвете, Роберт сразу послал лакея на хуй, ибо когда голова трещит и раскалывается, а во рту словно кошки насрали, выбираться из теплой постели и пиздюхать на охоту — не самая толковая идея. Ну их на хер, сами дракона изловят, не маленькие.

Роберт так и сказал лакею, и повелел передать эти слова Реджи Хеллкэту, ничего не искажая и не приукрашивая. Дескать, пусть славный барон лично руководит охотой на адского выползня, выражаю доверие и уверенность, что тот справится с оказанной честью и ничего не посрамит. И не с таким справлялся.

Сэр Реджинальд прокомментировал эти слова следующим образом:

— Доверие, блядь, и уверенность, залил зенки, алкаш злоебучий... Эй, бойцы, не спать! Командовать охотой буду я! Выдвигаемся!

Нестройной толпой охотники выдвинулись к месту вчерашнего молебна. Собаки взяли след мгновенно — богомерзкий дракон, оказывается, посещал эту поляну минувшей ночью, и похоже, что тонна святой воды, разбрызганная по траве и кустам, не побеспокоила его ни в малейшей степени. Бродит, пизденыш сатанинский, по освященной земле, и все ему похуй.

— Сдается мне, отец Бенедикт что-то проебал с этим ритуалом, — заметил Реджи, когда следопыты доложили ему результаты своего расследования.

Сэр Стивен Гилмор благочестиво перекрестился, затем сделал знак, отгоняющий нечистого. Реджи заметил это и сказал:

— Хватит лицемерить, Стив! Истинно высокий рыцарь прост как пол-пенса, и всегда говорит правду, невзирая на лица и духовные титулы. Ибо если кто чего проебал, так, значит, проебал, и нехуй тут льстить и умалчивать! Вон, покойный Кларк Локлир, когда Вильгельм Викинг под Кларабелла бросил конницу в прорыв, а его величество изволил впасть в панику, что тогда сделал сэр Кларк? Ухватил королевского коня под уздцы, и захуярил его величеству латной перчаткой в еблище, чтобы собрался и не позорил монаршую честь. И что сказал ему Волчий Клык после этого, знаешь? "Спасибо, дружище, что вразумил", вот что сказал его величество. Ибо когда ты огреб пиздюлей за дело, в этом нет урона дворянской чести, а когда лицемеришь и лизоблюдничаешь — тогда урон есть! Понял?

— Гм, — ответил Стивен и не добавил к этому междометию ничего поясняющего.

— Осмелюсь заметить, сэр Реджинальд, — вмешался в разговор Джон Сильвер, — мне показалось, что сэр Стивен не одобряет упоминания в беседе имени покойного сэра Кларка.

— Да мне похуй, что он одобряет, а что нет! — воскликнул Реджи. — Кларк Локлир был великим мужем, не зря его Волчий Клык много раз по пьяни братом называл. Нынешный ярл тоже муж серьезный, интриги плетет охуительно, в колдовстве знает толк... Да что ты, блядь, дергаешься, как монашка на хуе?! Ты рыцарь или тварь дрожащая? Бери пример с Джона, вон, в дворянство произведен без году неделя, а все важное уже понимает. Сидит в седле, лихой такой весь из себя, и все ему похуй. Правда, Джон?

— Так точно, сэр Реджинальд, — отозвался Джон.

— Вот и заебись, — подвел Реджи итог разговору. — Ну, где там этот черт в перьях?

Позже сэр Стивен говорил, что сэр Реджинальд зря задал этот вопрос, ибо благородному мужу не следует лишний раз поминать нечистую силу, дабы ненароком не призвать. Но сам сэр Реджинальд отрицал, что призвал дракона этим возгласом. Дескать, случайное совпадение и не ебет.

Как бы то ни было, дракон выскочил из кустов точно в тот самый момент, когда сэр Реджинальд задал тот самый злополучный вопрос. Дескать, ваше благородие изволило интересоваться? Так вот он я!

Первыми жертвами дракона стали пятеро волкодавов с псарни его высочества. Эти звери были не столь велики и могучи, как волкодавы его величества, а с легендарными ирландскими волкодавами вообще не шли ни в какое сравнение. Тем не менее, звери были суровые, против троих не всякий воин выстоит, а против пятерых — вообще никто.

Первых двух псов дракон убил раньше, чем те его заметили. Выпрыгнул из малинника, вспорхнул куцыми крылышками, выбросил вперед жилистые ноги с огромными когтями, и двух собак не стало. Согласно законам природы, после такого двойного удара дракон должен был упасть, но он затрепетал своими недокрыльями, и каким-то чудом удержался на ногах. И тогда три пса бросились на него с трех сторон, и ухватил он одного зубами, другого проткнул когтем, а третий вцепился в драконий хвост и так висел, не зная, что делать дальше, пока пиздец не дошел до него в порядке общей очереди.

Расправа над собаками заняла гораздо меньше времени, чем требуется для ее описания. И когда дракон покончил с волкодавами, он бросился на людей, которые все еще стояли с мечами в ножнах и глядели на дракона охуевшими глазами. И началось мочилово.

Позже ярл Роберт пытался восстановить целостную картину происходившего на поляне, но не преуспел. Если подходить к рыцарским докладам некритично, получалось, что каждый дворянин пронзил адскую тварь не менее трех раз, а голову дракону не срубил только ленивый. Но многочисленные ратные подвиги не принесли общего успеха, потому что Джон Сильвер не набросил на дракона сеть, но сидел в седле неподвижно и оцепенело, и тупил до тех пор, пока лошадь не понесла и не унесла его с поля боя на хуй. А те четверо кнехтов, кому было поручено запеленать дракона, когда сэр Сильвер его обездвижит, эти кнехты съебались с поля брани в первые же секунды. Но потом они, конечно, все отрицали, дескать, сохранили присутствие духа, атаковали, не преуспели, но чести не посрамили.

Дракон прошел сквозь строй загонщиков, как нож проходит сквозь масло. Кроме собак, он зарезал одну лошадь и пытался зарезать нескольких бойцов, но не смог пробить доспехов когтями. Впрочем, Роберт подозревал, что большинство воинов, хвастающихся порванными плащами, порвали их самостоятельно, чтобы обосновать собственное хвастовство, а заодно избегнуть обвинений в трусости. Потому что если говорить непредвзято, храброе воинство при виде дракона моментально разбежалось, не только не выполнив приказ, но и не предприняв к тому никаких заметных действий. Зассали, короче.

Сэр Реджинальд был расстроен итогом облавы. Сам-то он никакой трусости не проявил, напротив, яростно и целеустремленно рвался в бой, а ругался при этом так, что у ко всему привычных рыцарей уши вяли, как у красных девиц на королевском пиру. Но не смог барон окропить свой славный меч драконовой кровью, не сумел пробиться к адской твари через охваченную паникой толпу, в которую в мгновение ока обратилось вверенное ему воинское подразделение. Позор, да и только! Не рыцари, а хомячки какие-то недоделанные, прости господи.

Его высочество внимательно выслушал сбивчивый доклад своего первого рыцаря и прокомментировал услышанное так:

— А правду ли говорят, что сей дракон обладает богомерзкой магией, вселяющей панический страх в сердце всякого воина, который...

— Хуёрый, блядь! — непочтительно перебил ярла сэр Реджинальд, и некоторое время матерился, яростно и почти бессвязно.

Но основная мысль улавливалась. Если бы сэр Реджинальд сумел ее выразить на нормальном человеческом языке, она прозвучала бы примерно так:

— Я глубоко убежден, что никакой иной магией, кроме особо отмеченной ранее, этот дракон не обладает, и никаких особых мыслей и чувств в сердца людей он не вселяет. А те, кто утверждает противное, суть трусы, ищущие оправданий для собственной трусости. Лично я находился в момент атаки в непосредственной близости от дракона и никакого панического страха не ощущал, а ощущал только лишь ебаный стыд...

— Достаточно, Реджи, — остановил барона Роберт. — Я все понял. Благодарю за службу, можешь идти.

Оставшись один, его высочество некоторое время бродил туда-сюда по кабинету, предаваясь размышлениям. Время от времени из его уст вырывались отрывочные слова и фразы наподобие "пидарасы", "а хули теперь", "кто не рискует, тому вообще пиздец", но в единое повествование эти слова не складывались. Наконец, ярл принял решение.

— Если какое безобразие прекратить нельзя, его надо возглавить! — процитировал он какого-то древнего философа и позвонил в колокольчик.

На вызов явился лакей, и сэр Роберт приказал ему:

— Леди Изабеллу доставить ко мне немедленно!

— Так она вроде в баню того... — пробормотал лакей.

— А мне похуй, — сказал Роберт. — Раз я говорю немедленно, значит, немедленно. Если она в бане — тащить сюда голую, а она, скажем, в нужнике засела...

— Так точно! — прервал лакей начальственное словоизлияние. — Исполним немедленно!

И поспешно убежал, пока его высочество не конкретизировал свой приказ еще более непотребным образом.

Вопреки приказу его высочества, леди Изабелла прибыла к нему не голая, но облаченная в парадное платье и обработанная косметикой по полной программе. Роберт не стал возмущаться формальным нарушением приказа.

— Эко расфуфырилась! — сказал он. — Румян на морду наложила не меньше, чем у блядей в "Рыцарской радости"!

Леди Изабелла не знала, что "Рыцарской радостью" называется таверна в городе Хаддерсфилде, но смысл упрека поняла и попыталась обтереть морду кружевным рукавом.

— Отставить! — рявкнул Роберт. — Команды вытираться не было. Слушай приказ. Как стемнеет, пойдешь в лес, найдешь дракона. Передашь ему следующее. Я, ярл Локлир, отказываюсь от намерения истребить означенное богомерзкое существо и, более того, готов заключить с ним союз. Клянусь Христом богом, пресвятой богородицей и собственной бессмертной душой, что окончательно и бесповоротно убедился в нецелесообразности продолжения нашей вражды, и готов встретиться с демонической тварью лично. Завтра в полдень приду с малой охраной на известную ему поляну под известное ему дерево. Там и поговорим. Поняла? Не слышу ответа!

— Гм, — сказала Белла. — А это... бессмертная душа, все такое...

— Ради благоденствия и процветания вверенного мне удела мне не жалко даже собственной бессмертной души, — заявил Роберт.

Белла помолчала, затем спросила:

— Ты серьезно?

— Нет, — ответил Роберт. — Каков вопрос, таков ответ. Запомнила, что надо передать дракону?

— Э-э-э... — сказала Белла. — Ну... например, да.

— Повтори, — потребовал Роберт.

Белла повторила. Не совсем точно, но в целом близко похоже.

— Сойдет, — констатировал Роберт. — Все, свободна. Как с драконом переговоришь, сразу докладывай. Если я лягу спать к тому времени — доложишь утром. Вопросы?

— Э-э-э... — сказала Белла. — Ты меня так просто отпускаешь на свидание с этим... Доверяешь?

— Нет, ни в малейшей степени, — покачал головой Роберт. — Я почти уверен, что он тебе опять вдует. Но мне насрать. Дитя от него ты не зачнешь, я по книгам проверил, а остальное мне похуй. Главное — передай дракону мои слова и принеси ответ. Да хоть всю ночь ебитесь, от тебя не убудет.

— Гм, — сказала Белла. — Не смею критиковать ваше высочество, однако ваши представления о супружеской верности...

— Правильно делаешь, что не смеешь, — сказал Роберт. — Пиздуй отсюда. Эммануэль, блядь...

— Чего? — не поняла Белла.

— Ничего, — отрезал Роберт. — Пошла прочь.

Белла ушла. Роберт проводил ее задумчивым взглядом, и вдруг улыбнулся, но не так, как обычно улыбаются рыцари, ехидно и перекошено, а так, как раньше улыбался товарищ Горбовский, весело и лучезарно. Роберт представил себе, будто прошло пятнадцать лет, а то и все двадцать, он постарел, борода наполовину седая, Белла располнела и тоже наполовину седая, у них трое детей, а может, и пятеро, старший сын совсем взрослый, дом — полная чаша, и шлепает он любимую жену по толстой жопе, и возмущается она притворно, и кроет его диким матом. Но оба они понимают, что это только игра, притворство, а на самом деле они любят друг друга, как Тристан и Изольда или Ланселот... с кем он там сюзерену рога наставлял... да похуй. При всех своих недостатках Белла все-таки отличная телка. Наглая, циничная, ебливая не в меру, но это даже хорошо, достойному рыцарю тольно такая жена и нужна. Чтобы не расслаблялся, развивал стрессоустойчивость, занимался воспитательной работой в семье каждую секунду, каждое мгновение... А каких замечательных сыновей она ему родит...

— Эй, Белла, погоди! — позвал ее Роберт.

— Чего тебе? — откликнулась Белла.

— Я тебя люблю, — сказал Роберт. — Ты не обижайся, что я тебя отпиздил, это от любви. Давай на ближайший престольный праздник поженимся.

— Завтра, что ли? — удивилась Белла.

— Ты их наизусть помнишь? — рассмеялся Роберт. — Нет, не завтра, на следующий праздник. Но поженимся обязательно. Ты мне нравишься, Белла, ты родишь хороших сыновей.

— Ну вот, наконец-то сообразил, долбоеб тугодумный, — сказала Белла и попыталась состроить брезгливую гримасу, но не справилась и тоже рассмеялась.

Роберт заключил ее в объятия, некоторое время они целовались, затем Роберт сказал:

— Иди, любимая, я буду тебя ждать. И не забывай, что тебе доверено очень важное дело. Очень многое зависит от того, договорюсь я с драконом или нет. Ты ведь не против стать ее величеством?

— Ах, любимый! — вздохнула Белла и они снова стали целоваться.

А потом Белла ушла договариваться с драконом.

3

В Локлирское аббатство прибыл святой Михаил. Это был самый настоящий святой, снизошедший с небес во плоти, притом не в обычной человеческой плоти, но в особой небесной плоти, видоизмененной пребыванием в раю рядом с самим господом-вседержителем. Редко кому доводится лицезреть такое чудо воочию, даже отец Бенедикт, которому, по всеобщему мнению, самому предстоит стать святым, даже он никогда ничего подобного не видел и о таком не слышал. Более того, до последнего времени Бенедикт был убежден, что нисходящие с небес святые выглядят точь-в-точь как люди, а что на иконах они не слишком похожи на людей — так то объясняется исключительно недостатком художественного мастерства нынешних иконописцев. Однажды он так и сказал в субботней проповеди, и сегодня многие припомнили ему ту давешнюю оплошность. Против объективной реальности не попрешь, очевидно же, что по жизни настоящий святой выглядит не как человек, а в точности так, как изображено на иконе.

Второй сенсацией стало то, что Бонни Черная Зайка оказалась раскаявшейся колдуньей. То, что она при виде святого покаялась — ничего удивительного нет, в Ноттамуне, говорят, такое массовое покаяние происходило, что даже странно, что никого не повесили и не отмудохали до смерти. А вот то, что такая пригожая и популярная вдовушка невозбранно колдовала хер знает сколько лет, и никто ничего не замечал, даже сам отец-настоятель, который, по слухам, тоже вдувал ей неоднократно... Не зря говорят, что дьявол хитер, не зря называют его отцом лжи, много у него ухищрений и обманных приемов, но в итоге всегда одерживает верх крестная сила... бла-бла-бла...

Отец Бенедикт стоял посреди двора и проповедовал монахам и послушникам, стихийно собравшимся вокруг пастыря, и почтительно внимавшим, ни дать, ни взять, кроткие агнцы. И когда закончил отец Бенедикт свою импровизированную проповедь и спросил, какие будут вопросы, молодой брат Эндрю, принявший постриг в прошлом месяце, поднял руку и спросил:

— Разрешите поинтересоваться, святой отец, почему пес святого Михаила попытался вас загрызть?

Отец Бенедикт досадливо крякнул и покраснел. Он уже задавал этот вопрос святому Михаилу, и тот ответил лаконично:

— А хер его знает.

Но повторять такой ответ сейчас было бы неразумно. Поэтому отец Бенедикт ответил так:

— То было досадное недоразумение. Ибо собака остается собакой, кто бы ни владел ею в каждый конкретный момент времени. Ибо от сотворения мира не дано собаке полноценного разума и бессмертной души, и не мне и не вам осуждать божью волю. Понял?

— Так точно, — отозвался Эндрю. — А разрешите узнать, отец Бенедикт, когда святой Михаил пребывал в раю, эта собака тоже там находилась физически? И если да, то каким образом...

— Иди на хуй, сыне, не еби мне мозг, — прервал его отец-настоятель.

И растолкал свою паству, и удалился в келью предаваться молитвам и благочестивым размышлениям.

Святой Михаил в это время тоже удалился в келью, но не в одиночестве, а в обществе раскаявшейся блудницы. Вскоре из кельи стали доноситься характерные звуки, плохо сочетающиеся с понятием "святой". Эрик Припадочный сказал по этому поводу:

— Экий когнитивный диссонанс.

Но когда братья попросили его перевести эти слова с латыни на вульгарное наречие, Эрик затруднился.

Через час святой Михаил покинул келью и вышел на прогулку в монастырский сад. Было видно, что за время пребывания в райских кущах святой успел отвыкнуть от земной жизни. Походка его была не вполне уверенной, а огромная голова раскачивалась из стороны в сторону, как у кнехта-новобранца, впервые нацепившего стальной шлем. Брат Эндрю выразил по этому поводу недоумение, и брат Мэтью развеял его следующим образом:

— Сам подумай, долбоеб, откуда в раю материальное тело? Там хоть как у элефанта башку отрасти, все равно будет похуй, ибо нематериальное невесомо.

— А отчего у него, по-вашему, голова распухла? — поинтересовался Эндрю.

— От благочестивых размышлений, вестимо, — объяснил Мэтью. — Как у всех святых. Забыл, как иконы выглядят?

Эндрю рассмеялся и сказал:

— Вот, бля, подстава. Он-то, наверное, когда благочестиво размышлял, едва ли рассчитывал, что господь его пошлет в смертный мир с заданием. А теперь, наверное, жалеет, что переборщил с благочестием. Помните, брат Мэтью, вы какого-то древнего философа цитировали, что все хорошо в меру? Так святой Михаил, надо полагать, был благочестив не в меру, раз у него башка так распухла... Ой, что это с вами, брат Мэтью?

— Заткнись, кощунник! — рявкнул на него Мэтью. — Я тебе сейчас посвятотатствую! Вот доложу отцу-настоятелю...

Эндрю состроил испуганную гримасу и перестал кощунствовать.

Святой Михаил тем временем прогуливался по саду, а монахи и послушники наблюдали за ним издали, как бы бродя туда-сюда по своим делам. Каждому хотелось лично побеседовать с настоящим святым, потому что после такой беседы даже если не получишь явного благословения, все равно на страшном суде зачтется, а если получишь — это, считай, пропуск в рай получил. Но, с другой стороны, подойдешь к святому в неудачный момент, проклянет он тебя, и будешь потом сидеть, как дурак, тысячу лет в чистилище посреди скрежета зубовного... Говорят, святой Михаил, когда удалялся в келью с Черной Зайкой, громко и недвусмысленно повелел ему не докучать, и до сих пор этого распоряжения не отменил, так что надо быть совсем безбашенным отморозком, чтобы ослушаться. Но любопытно же... Ходит по саду, как человек, цветочки нюхает, вон, морковку выдернул из грядки и сожрал, рассказать кому — не поверят.

Вскоре святой Михаил утомился гулять и направился к наблюдавшим за ним монахам и послушникам. Кто-то из юных послушников всплеснул руками, завизжал и умчался прочь, как испуганный заяц. Его примеру последовали другие, и когда большеголовый святой приблизился к созерцавшим его смертным, тех осталось только двое: Мэтью и Эндрю.

— Бенедикта ко мне, — потребовал святой Михаил. — Срочно. Я буду у себя в келье.

— Благословите? — неуверенно спросил Эндрю.

Святой не удостоил его ответом, отвернулся и пошел прочь.

— Фу, пронесло, — сказал Эндрю и перекрестился. — Как он на меня зыркнул, я уж думал, проклянет. Но не проклял. Пойду, пресвятой богородице свечку поставлю.

— Сначала отцу настоятелю доложи, потом свечку, — поправил его Мэтью.

Келья, в которой разместили святого Михаила, предназначалась для самых благородных гостей аббатства. Выглядела она необычно: голые каменные стены в пятнах плесени резко контрастировали с роскошной кроватью, отделанной красным деревом и застеленной грязноватыми простынями с изящной вышивкой. Посреди кельи стояли два табурета: один с изящными гнутыми ножками и весь в резьбе, а другой — грубо сколоченный из неструганных чурок. Дело в том, что эта келья почти всегда пустовала, за всю историю аббатства только одну ночь ее занимал ныне покойный Кларк Локлир, заблудившийся на охоте и заночевавший в аббатстве. Гобелены, покрывала и прочие предметы, предназаначавшиеся для ее убранства, хранились где-то на складе, и теперь, когда они внезапно понадобились, монахи не смогли найти почти ничего. То ли проебали, то ли спиздил кто, хер разберет. Именно поэтому келья и выглядела так странно, вовсе не потому, что отец настоятель отнесся к визиту святого с ненадлежащей почтительностью.

Именно с этого почтительного объяснения начал свою речь отец Бенедикт, явившись по вызову небесного начальства. Святой Михаил выслушал оправдания аббата снисходительно, и если бы не полуголая рыжая шлюха, бесстыдно хихикающая на разобранной постели, Бенедикт, наверное, успокоился бы и перестал волноваться. А так успокоиться не получалось, Бонни, казалось, специально дразнила его, улыбалась, подмигивала и болтала в воздухе голыми ногами. Того и гляди, раскроет свой бесстыжий сосальник, да и начнет рассказывать, чем они обычно занимались на исповеди. Ей-то бояться нечего, она уже покаялась. Может, тоже покаяться на всякий случай, профилактически, как говорят ученые люди? Знать бы еще, который из святых Михаилов почтил обитель своим присутствием... Если тот, кого легионеры распяли — этот поймет и простит, а если тот, который другой, или, не дай бог, третий...

— Короче, — прервал святой Михаил словоизлияние настоятеля. — У меня есть срочное дело к ярлу Локлиру. Ты будешь меня сопровождать. Распорядись, пусть седлают коней.

— А как же пир? — удивился Бенедикт. — Отметить благословенное прибытие... свинью уже зарезали... Не хочу показаться высокомерным, ваша святость, но брат Роджер готовит намного вкуснее, чем повар его высочества...

— Милый, давай пожрем, — предложила Бонни. — Я проголодалась.

— Отвали, — сказал ей святой Михаил. — Я сюда явился не жрать, а исполнять волю всевышнего.

Бонни надула губки и сказала:

— Я уже поняла, как ты ее исполняешь.

Бенедикт нахмурился и сказал:

— Бонни, будь добра, заткни ебальник и не гневи божьего посланца. Если он тебя не проклянет, так прокляну я, коли не смиришься, как подобает скромной рабе божией.

— Ой-ой-ой, — издевательски пропищала Бонни и после этого заткнулась.

— Выезжаем немедленно, — приказал святой Михаил. — Иди, сыне, распоряжайся, и не заставляй меня ждать дольше, чем необходимо.

Через час послушник-посыльный позвал святого Михаила на монастырский двор, дескать, кони оседланы и все прочее тоже готово. Святой вышел на двор и воскликнул:

— Бенедикт, ты ебанулся? Мы не на войну едем, а в ближайший замок. На хера столько воинов?

— Осмелюсь заметить, ваша святость, это не воины, но братья-монахи, вооруженные и окольчуженные, — почтительно разъяснил отец Бенедикт. — Разве ваша святость не знает, что в окрестных лесах завелся дракон?

На нечеловеческом лице святого отразилось недоумение.

— Моя святость ничего такого не знает, — сказал он. — Излагай подробно.

Следующую четверть часа отец Бенедикт подробно излагал историю появления дракона в окрестных лесах. Святой Михаил внимательно слушал и время от времени задавал уточняющие вопросы. Его нечеловеческое лицо на протяжении всего рассказа оставалось непроницаемо, за исключением момента, когда Бенедикт упомянул покойного Мелвина Кларксона. Тогда святые глаза сверкнули неземным огнем, и испугался Бенедикт, и приостановил рассказ, но уже в следующую секунду святой Михаил сделал жест рукой, дескать, давай, продолжай, не томи. И продолжил отец Бенедикт печальное повествование о бедах и несчастьях, ниспосланных всевышним в сию окрестность в наказание за людские грехи.

— Я полагал, явление вашей святости связано с этим драконом, — сказал отец Бенедикт, закончив рассказ. — Я ошибался?

— Хер его знает, — ответил святой. — До твоего рассказа я ничего не знал про дракона, но теперь думаю... Пути господни неисповедимы...

— О да, — согласился отец Бенедикт и почтительно перекрестился.

— Ладно, поехали, — сказал святой. — С божьей помощью прорвемся.

Они не прорвались. Примерно на полпути, там, где над дорогой нависла толстая ветвь могучего вяза, на этой самой ветви затаился богомерзкий дракон. И когда процессия проезжала под ним, низринулся дракон прямо на святого Михаила, оглушительно вопя своим мерзким тоненьким голоском:

— Фрея сильнее, чем Иисус! Пиздец тебе, райский выползень, во имя любви и красоты!

Атака сатанинской твари застала святого врасплох, он остолбенел и только моргал своими огромными глазами. Но отец Бенедикт не утратил бдительности, выхватил чудотворный посох, навел на поганое отродье, и вырвалась из набалдашника святая молния, и въебала дракону прямо в грудь, и брызнули перья во все стороны, как бывает, когда уборщица случайно охуячит курицу метлой.

— Это мы еще посмотрим, кто сильнее и кому пиздец, — провозгласил Бенедикт гордо и величественно.

И встряхнулся дракон, и отбросил обожженные перья, и стало видно, что он обгорел совсем не так сильно, как можно было рассчитывать. И взмахнул дракон неимоверно длинным хвостом, и обвил концом хвоста святой посох, и вырвал из руки настоятеля. И возжелал дракон ухватить сей посох погаными своими лапами, но не попустил господь, не дался посох ему в руки, не сложились уродские пальцы должным образом, и завопил дракон горестно и нечленораздельно.

— С нами крестная сила! — закричал отец Бенедикт, воодушевившись.

— Ни хуя себе колдовство! — закричала Бонни. — Я тоже так хочу!

— Да я вас всех и так уебу! — закричал дракон.

И напрыгнул на святого Михаила, выставив вперед свои страшные когти. И вонзил один коготь в бедро святого, и дальше началось невероятное.

Сверзился святой с лошади, и стало его тело меняться, и не успел он коснуться земли, как перестал быть человеком и обернулся огромным псом, тем самым, который вчера намеревался загрызть отца настоятеля, и потом его (пса, не настоятеля) весь вечер искали и не нашли. И клацнул пес челюстями, собираясь ухватить дракона не то за руку, не то за ногу, но не ухватил, промахнулся. И напрыгнул дракон на пса повторно, и вонзил когти в его плоть, но прошли они насквозь, не пустив крови и, похоже, ничего не повредив.

— Так вот как разрешается тот парадокс про собаку в раю, — сказал брат Эндрю. — Святой Михаил своему псу как бы одалживает душу на время, и никакого парадокса нет.

Но его никто не услышал.

Пес тем временем извернулся, подпрыгнул и откусил дракону левую руку по самое плечо, перья так и брызнули. Священный посох, неправедно захваченный богомерзким драконом, закувыркался, улетел далеко в сторону и затерялся в высокой траве.

— Как лиса курицу, — прошептал брат Мэтью.

— С нами крестная сила! — повторно провозгласил отец Бенедикт.

И поднялась на дыбы его лошадь, и сбросила наездника, и умчалась прочь. И исчез отец-настоятель в высокой траве — то ли спрятаться решил, то ли от падения дух вышибло.

Откушенная рука дракона задергалась и распалась на три то ли четыре крылатые херовинки, подобные не то голубям, не то летучим мышам, хер их разберет. И затрепетали эти херовинки крыльями, и полетели к дракону, который как раз отпрыгнул назад, разорвав дистанцию боя. И сели они дракону кто на голову, а кто на шею, и растворились в его теле. И выросла из дракона новая рука, и проклюнулись на ней перья, и выросли в мгновение ока до нормальных размеров.

— Неуязвимый, сука, — пробормотал брат Мэтью и скрипнул зубами.

Пес ринулся на дракона и повторно откусил ему ту же самую руку. Дракон изогнул шею, как адский зубастый лебедь, вцепился зубами в песий загривок и вырвал оттуда нехилый клок плоти. И плоть эта была вовсе не окровавленным мясом, нет, это была неясная серая субстанция, очень похожая на...

— Ребята говорили, что когда чернокнижника жгли... — начал Эндрю, но не закончил, потому что Мэтью сказал ему:

— А ну цыц! Быстро валим отсюда! К тому же, мы последние остались.

Эндрю огляделся и увидел, что все монахи уже разбежались, и сверхестественные существа сражаются в одиночестве. Про ушибленного отца Бенедикта, валяющегося без чувств, в тот момент никто не вспомнил.

Битва дракона и пса тем временем приобретала все более комический характер. Когти дракона проходили сквозь плоть пса, не причиняя вреда, а откушенные псом части драконова тела превращались в летающие херовины и снова вливались в это самое тело. И никто не мог одолеть своего противника.

Пес, казалось, не замечал, что битва заходит в тупик. Подобно заводной механической игрушке, он вновь и вновь бросался на богомерзкую тварь, и тщетность всех усилий, казалось, ничуть его не заботила. Он не лаял и не рычал, он просто грыз и рвал тело врага, и облако летающих херовин клубилось вокруг них непрерывно. А вот дракон явно испытывал неудобство от бесполезных телодвижений. С каждой минутой боя он все реже пускал в ход зубы и когти, вскоре он вообще перестал атаковать, а только бегал по кругу, уворачиваясь от песьих укусов, и его сопровождали летающие херовины, порожденные укусами, от которых ему не удалось увернуться. Наконец, дракон устал бегать и вспрыгнул на ту самую ветку, на которой раньше сидел в засаде. Растопырился, как петух на насесте и закричал своим мерзким писклявым голоском:

— Накося выкуси, райский пидорюга!

К этому времени дракон лишился почти всех перьев, но, странное дело, стал от этого выглядеть даже более грозным, чем в полном оперении. Потому что теперь он походил не на петуха-великана, а на двуногого ящера.

— А я теперь знаю, почему в книгах драконов рисуют без перьев, — прошептал Эндрю. — Они же там после боя изображаются.

— Тсс... — прошептал Мэтью, и Эндрю замолчал.

В отличие от остальных монахов, эти двое не убежали с места битвы добра и зла, но затаились в густом кустарнике. Почему — они сами едва бы ответили. Вероятно, из бестолкового любопытства.

— Откуда ты взялся, хуйло мохнатое? — возмущался ощипанный дракон. — Чего молчишь, бессловесная тварь? Хули человеком прикидывался? Ненавижу вас, христианских созданий, нет у вас ни чести, ни совести! Убил бы тебя, мудака, не будь ты неуязвим! Но Фрея сильнее, чем Иисус! Победа будет за нами! Любовь и красота победят! Я выпью твой мозг и сожру твою печень! Убью богомерзкого Роберта и поганого Бенедикта, истреблю в Локлирском уделе мерзкую христианскую веру! Ибо Фрея суть добро, а Иисус суть мерзость! И да будет так воистину!

Завершив эту кощунственную речь, дракон спрыгнул наземь и ускакал прочь. Чудо-пес попытался его преследовать, но безуспешно — превосходство дракона в скорости было подавляющим.

Кусты зашуршали, раздвинулись, и из них показалась рыжая мордашка ведьмы Бонни. Она, оказывается, тоже предпочла затаиться, а не убежать.

— Мелвин! — позвала она. — Мелвин, вернись!

— Мелвин? — глупо переспросил Эндрю.

— Тсс... — прошипел Мэтью и ткнул его локтем в бок.

Пес вернулся. Подошел к Бонни, ткнулся ей мордой в ладонь, позволил почесать загривок.

— Бедненький мой, — сказала ему Бонни. — Покусал тебя гадкий драконище... Что же это за исчадие адское, хотела бы я знать...

Чудо-пес требовательно тявкнул. Бонни вздохнула и сказала:

— Дай отдышаться. Думаешь, легко тебя в человеческий облик перекидывать? Я и в тот раз едва осилила, а тогда я у себя дома была, дома и стены помогают, и травки волшебные...

— Р-р-р, — сказал пес, вежливо, но настойчиво.

— Да как я тебя обращу? — возмутилась Бонни. — Ни талисманов, ни амулетов, ни травок волшебных! Если так невтерпеж, кувыркнись через пень, но не выйдет ни хера, обращение оборотня — ритуал серьезный, это тебе не порчу навести.

— Оборотень, — прошептал Эндрю. — Святой Михаил — оборотень. Ну ни хуя ж себе дела творятся!

— Да тихо ты, долбоеб! — шикнул на него Мэтью. — Увидят — убьют, мы с тобой уже столько тайн узнали, что за одну десятую убивают только так!

— Ой, бля... — огорчился Эндрю.

Чудо-пес подошел к трухлявому пню, на который указала Бонни, и перепрыгнул через него. Ничего не произошло.

— Неправильно прыгаешь, — сказала ему Бонни. — Надо не просто прыгать, а перекувырнуться в воздухе через спину.

Пес нечленораздельно прорычал нечто обиженное. В его интонации явственно читалось, дескать, я тебе акробат и не мифическая обезьяна, чтобы кувыркаться в воздухе. Я, дескать, собака, а собакам такие движения не свойственны.

— Горе ты мое, — вздохнула Бонни. — Ну что с тобой будешь делать... Ну, давай попробуем вместе.

Следующие несколько минут они занимались совершенно безумным делом. Пес вставал перед пнем, припадал мордой к земле, а зад оттопыривал, как сука перед случкой, Бонни хватала его за задние лапы и пыталась перебросить толстую жопу через пень, но ничего не получалось, потому что пес был большой и тяжелый, а Бонни — женщина некрупная, хоть и жилистая. Не хватало у нее сил, пес заваливался то вправо, то влево, и кувыркался не через пень, а через пустое место. Никакого превращения при этом, естественно, не происходило.

— Может, поможем? — прошептал Эндрю.

Мэтью ничего не ответил, только ткнул в бок, дескать, никшни и затаись, коли жизнь дорога.

— Господи, помоги рабе твоей ведьме праведной, — прошептал Эндрю.

Понял, что только что сказал, и начал глупо хихикать. Мэтью отвесил ему подзатыльника. Бонни, очевидно, услышала какой-то шум, замерла и стала прислушиваться. Но монахи затаились, и она решила, что послышалось.

Мудрые люди говорят, что если заниматься каким-нибудь делом достаточно долго и достаточно упорно, то рано или поздно что-нибудь получится. И распространяется это правило не только на обычные повседневные дела, но и на всякую извращенную херню, какая нормальному трезвому человеку не придет в голову никогда и ни за что. Если, например, маленькая рыжая женщина примется кувыркать через пень большую серую собаку, и будет делать это упорно и неустанно, то рано или поздно у нее получится. Так и вышло.

— Фу, наконец-то, — сказал Мелвин Кларксон, отряхиваясь. — Я уже заебался.

— Ты долбоеб неуклюжий, — сказала ему Бонни. — Неужели трудно было помочь мне хоть чуть-чуть? Я тебе не грузчик такую животину ворочать.

— Кувыркательные движения не свойственны собакам, — сказал Мелвин. — А если бы ты не пиздела и не стонала, давно бы уже обратила меня и не устала совсем. Ленивая ты девка, Бонни.

Бонни нахмурилась, уперла руки в бока и сказала:

— Если бы не колдовство ленивой девки, ты бы, мудак, до сих пор по лесам бегал. Так что заткни ебальник и не пизди, а вырасти лучше одежду, чтобы голым не ходить, а то замерзнешь.

Мелвин опустил взгляд и увидел, что голый.

— Не понял, — сказал он. — Бонни, что значит вырастить одежду?

— То и значит, — ответила Бонни. — Ты же оборотень, тебе должно быть похуй что выращивать: шерсть или одежду. Или перья, как этому дракону. Я уже заебалась тебе одежду наколдовывать.

— Но я не умею! — воскликнул Мелвин. — Шерсть — она как-то сама собой отращивается, а управлять процессом я не умею.

— Ну и дурак, — сказала Бонни. — Дракон умеет, а ты не умеешь. Долбоеб.

— А причем здесь дракон? — не понял Мелвин.

— Он тоже оборотень, — объяснила Бонни. — Я смотрела, как вы грызлись, у тебя и у него плоть устроена одинаково, вы однотипные. Только он умный, а ты дурак.

Мелвин насупился и спросил:

— Почему это я дурак?

Он хотел, чтобы вопрос прозвучал грозно, но не получилось. Очень трудно быть грозным, когда ты голый. Вот и на Бонни его попытка не произвела никакого впечатления.

— Ты по жизни дурак, — сказала она. — Ты когда псом оборачиваешься, речь утрачиваешь, а дракон в любом облике разговаривает, как человек. Ты когда дерешься, прешь напролом, как мудак, а дракон соображает, когда надо драться, а когда лучше убежать. А когда дракон отращивает новый член взамен откушенного, он сразу покрывается перьями, а у тебя шерсть растет только там, где ни разу не откусили. Дурной ты оборотень, недоделанный.

— Гм, — сказал Мелвин.

Бонни подошла к нему и потрепала по плечу.

— Не расстраивайся, — сказала она. — Я не в обиду говорю, а чтобы ты понимал. Одежду я наколдую, только сначала лучше снова принять облик как на иконе. А то узнает кто в лицо, не дай бог... Бенедикт, например...

— А что Бенедикт? — пожал плечами Мелвин. — Бенедикт — поп достойный, вменяемый. При других обстоятельствах я бы с ним заключил союз против Роберта-коммунара. Поначалу я, конечно, на Бенедикта зол был, потому что он жесток неимоверно и когда меня в замковом застенке пытали, он такое придумывал, что до сих пор передергивает, как вспоминаю. Я его как впервые увидел после той моей казни, сразу в глазах помутилось, чуть не загрыз. А потом подумал трезво и понял, что не зря мне господь не попустил его загрызть. Потому что Бенедикт, хоть и не святой никакой, а грешник злоебучий, мудак трижды опизденевший, тремя кадилами выебанный... но союзник из него получится вполне достойный. Если бы не дракон... Я Бенедикту собирался открыться, когда Роберта убью. Потому что без него мое повторное воцарение будет непросто легитимизировать. А с ним просто.

— Но ты же богомерзкий еретик, — заметила Бонни. — Тебя на костре сожгли. И не покаялся ты ни хера, до самого конца обвинял Роберта и Бенедикта в грехах и преступлениях, клеветал и кощунствовал нагло и закоренело.

— Клеветал и кощунствовал — это пока в Локлире Роберт сидит, — возразил Мелвин. — А когда в Локлире сяду я, это будет не клевета и не кощунство, а духовный подвиг, типа, пошел на мученическую смерть, но господь не попустил и явил чудо. Поняла?

— Поняла, — кивнула Бонни. Немного помолчала и добавила: — Вон там, в траве, какое-то тело копошится. Не Бенедикт случайно?

— Бенедикт, — кивнул Мелвин и улыбнулся. — Я когда в собачьем теле пребываю, нюх у меня становится ниибический. Я все жду, когда же он храбрости наберется и вылезет, все намекаю, намекаю...

Отец Бенедикт выскочил из травы, как стрела из арбалета. В руках он сжимал чудотворный посох, направленный волшебным наконечником прямо на Мелвина. Выражение лица Бенедикта напомнило Мелвину загнанную в угол крысу.

— Сейчас ты у меня донамекаешься! — завопил святой отец. — Как переебу лучом божьего огня, пиздец тебе настанет немедленно!

Судя по всему, этой тирадой Бенедикт намеревался напугать Мелвина. Но не вышло.

— Дракона ты этим лучом не переебал, — сказал Мелвин. — А Бонни говорит, мы с драконом одинаковые по устройству, правильно я говорю, Бонни?

— Угу, — подтвердила рыжая ведьма.

— Я этой девчонке в колдовских делах доверяю, — продолжил Мелвин свою речь. — Она в колдовстве знает толк. В отличие от тебя, мудака. Так что твоя колдовская палка не поможет тебе ни хера. Кстати, Бонни, ты как думаешь, эта палка божественная или колдовская?

— Никакая, — ответила Бонни. — Там под набалдашником спрятан волшебный артефакт, но не святой и не дьявольский, его Гримпенская нечисть сотворила, а она духовно нейтральна, это всякому колдуну известно.

— Ты чего пиздишь?! — возмутился Бенедикт. — Я этот артефакт лично отобрал у самого дьявола...

Мелвин и Бонни засмеялись.

— Да ты, сука, с нечистой силой сношаешься, — сказал Мелвин. — Сам признался, мудозвон, в присутствии двух свидетелей.

— Да какие вы на хуй свидетели! — воскликнул Бенедикт.

— Да я не о себе, — сказал Мелвин. — Вон в тех кустах прячутся два монаха. Вылезайте, братья, и свидетельствуйте, пока вам пиздец не пришел.

Бенедикт крутанул посохом, и Мелвин быстро крикнул:

— Отставить вылезать!

И добавил, уже спокойнее:

— Потом вылезете, пусть этот долбоеб сначала успокоится.

— Я не долбоеб, а иерарх святой церкви, — возразил Бенедикт.

Но посох опустил.

— Ты не иерарх, а полутруп, — возразил Мелвин. — Ты одной ногой в могиле стоишь, знаешь, почему?

— Почему? — спросил Бенедикт.

— Потому что если мы с тобой не договоримся, я тебя убью, — ответил Мелвин. — Или, может, ты хочешь проверить, кто из нас двоих милее всевышнему? Твой артефакт против моей колдовской силы? Один на один?

Бенедикт нахмурился и некоторое время молчал. Затем сказал:

— Допустим, не хочу. Что дальше?

Мелвин улыбнулся и сказал:

— Тогда начнем договариваться. Эй, монахи! Валите на хуй, пока живы, нам с Бенедиктом лишние уши больше не нужны.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. ПРОТИВОСТОЯНИЕ

1

Они сидели на поваленном дереве: Мелвин и Бонни — рядом, Бенедикт — поодаль. Время приближалось к полудню, солнце ощутимо припекало, Бенедикт то и дело утирал пот со лба, Бонни тоже взопрела. Только Мелвин Кларксон, вновь принявший облик святого Михаила, ничуть не страдал от жары. Зато страдал от неудобного тела — голова огромная, ручки-ножки маленькие, лысина на пол-головы, жуть!

— Это ж надо было так лошадей перепугать! — вещал отец Бенедикт. — Обычно если какой зверь на дорогу выскочит, волк, например, или кабан, да хоть сам черт! Лошадь — она что делает? Отбежит в сторону ярдов на сто и стоит себе смирно, только глазом косит. А сейчас как ухуячили, куда глаза глядят, так прямо пиздец какой-то. Магия это богомерзкая, истинно вам говорю, богомерзкая магия и ничто иное!

— Ты язык не распускай, — посоветовал ему Мелвин. — Магия не всегда богомерзкая. Обижусь, обращусь псом, пооткусываю руки-ноги, что станешь делать?

Бенедикт улыбнулся ехидно и ответил так:

— Вы лучше подумайте, ваше высочество, что сами станете делать, когда меня пообкусываете. Без моего благословения вашему высочеству в Локлире не укрепиться никак. Сельские рыцари если что в башку себе вобьют, так потом булавой не выбьешь. Если решат, что перед ними дьявольский чернокнижник, так уже не успокоятся, пока не истребят. Соберутся на пир, напьются, раздадут пьяных обетов всем святым, кого помнят, типа, бессмертной душой клянусь истреблять оборотня в рыцарских погонах, покуда жизни хватает. А когда протрезвеют, рады будут назад все откатить, но не осмелятся, потому что за бессмертную душу страшно. Проще в разбойники уйти, чем обречь душу на вечные муки во имя общечеловеческих ценностей. Помните, как в Худе разбойники местного барона затравили насмерть?

Мелвин поежился и передернул плечами, при этом шейные позвонки ощутимо хрустнули.

— Может, я тебе поменьше голову наколдую? — предложила Бонни. — Смотрю, как ты мучаешься, аж сердце кровью обливается!

— Поздно уже, — покачал головой Бенедикт. — Как будешь народу объяснять, что у святого голова уменьшилась? Ненастоящий, скажут, святой, это, наверное, не святой, а демон в кощунственном обличье, прости господи.

— Ты мне лучше вот что скажи, — сказал Мелвин. — Если я приду в Локлир, убью Роберта и открою дружине свой истинный облик, ты подтвердишь мое благочестие? Типа, что не я злоупотреблял сатанинской магией, а богомерзкий Роберт?

— Сатанинской магией всегда злоупотребляет проигравший, — ответил ему Бенедикт. — Только в сказках и житиях святых с самого начала очевидно, где добро, где зло, и кто на какой стороне. Свет, тьма, святость, сатанизм... Ты настоящего черта хоть раз видел?

— Конечно, — кивнул Мелвин. — Полчаса назад, например.

— Ты про дракона, что ли? — поморщился Бенедикт. — Да какой это, к хуям, черт? Оборотень это. Он, конечно, противный и страшный, но не больше, чем любая другая нечисть. А я однажды настоящего черта победил в честном бою.

— Неубедительно, — хмыкнул Мелвин. — Не хочу вас обидеть, святой отец, но храбрости вам, как бы помягче сказать, не дано...

— Так я же не нарочно победил! — воскликнул Бенедикт. — Я же не знал, что это реальный черт! Сначала подумал, обычный деревенский парень, потом решил, что разбойник-еретик, думаю, сейчас прикончит меня, ну и въебал посохом от отчаяния. Чтобы на сверхестественное существо выйти один на один в здравом уме и трезвой памяти — это надо совсем ебанутым быть. Я не такой.

И в этот момент Мелвин кое-что вспомнил.

— Бонни! — позвал он. — Ты, помнится, что-то говорила насчет артефакта в посохе святого отца.

— Какой к хуям артефакт! — возмутился Бенедикт. — Вообще одурела!

— Какой есть, — сказала Бонни. — И вовсе я не одурела. Колдовская аура у этого артефакта очень сильная, я за десять футов ее чувствую. Я так думаю, что тот черт, о котором святой отец только что рассказывал, на самом деле был обычным оборотнем из Гримпенской трясины, притом из числа самых безобидных. На другого святой отец не отважился бы попереть с дрыном наперевес. Вот представьте себе, ваше высочество, приказали вы какому-нибудь рабу перенести ваш меч с одного места на другое, а на этого раба вдруг напал разбойник, накостылял по шее и меч отобрал. А потом разбойник этот показывает своим дружкам рыцарский меч и хвалится — я крутой, рыцаря победил...

— Да иди ты на хуй! — возмутился Бенедикт. — Кто тебе дал право порочить духовное лицо? По тебе костер плачет, еретичка хуева!

Мелвин нахмурился.

— Ты со словами поосторожнее, — посоветовал он. — Если не передумал со мной договариваться, следи за речью, а то я обижусь, перекинусь снова собакой и загрызу, и посох твой дьявольский тебе ни хера не поможет.

— Он не дьявольский! — рявкнул Бенедикт.

— Цыц! — рявкнул Мелвин в ответ. — Хватит пиздеть не по делу, пора начинать мероприятия планирвать. Короче, так. Идем в Локлир, там ты меня представляешь народу, я всех благословляю, совершаю чудо-другое...

— Какое еще чудо? — изумился Бенедикт. — Вы не перегрелись ли на солнышке, ваше высочество?

— Его высочество, наверное, имеет в виду ебанутых теток, склонных к одержимости демонами, — предположила Бонни. — Есть такой тип женщин, они очень привлекательны для демонов, примерно как говно для опарышей. А когда к одержимому телу приближается могучая мистическая сила, неважно какой ориентации, демонами овладевает беспокойство, они в таких случаях часто покидают захваченные тела и удаляются хер знает куда. Со стороны это воспринимается как чудо.

— Гм, — сказал Бенедикт. — Иисус Христос изгонял демонов... Ты на что намекаешь, кощунница?! Типа, божьи чудеса уже как бы не чудеса?

— Некоторые чудеса, некоторые не чудеса, — спокойно ответила Бонни. — То, что Иисусу приписали лишнего, не умаляет его реальных достижений.

— Бонни, будь добра, помолчи, — сказал Мелвин. — Ты абсолютно права, я именно это имел в виду, но не перебивай меня больше. Так вот, план такой. Мы идем в Локлир, я всех благословляю, совершаю чудо-другое, затем перекидываюсь в собаку и ликвидирую Роберта. После этого Бенедикт произносит проповедь и...

— Озверевшая толпа рвет нас на куски, — перебил его Бенедикт. — Ваше высочество превращается в летающую херню и улетает на хер, а нас с Бонни убивают. Мне не нравится такой план.

— Твои предложения? — спросил Мелвин.

— Пусть ваше высочество поживет какое-то время у нас в обители, — предложил Бенедикт. — Под видом святого Михаила, само собой. Монахи привыкнут к святому, перестанут дичиться, вначале будут домогаться благословений, потом станут просить попроповедовать. Пойдут слухи, что святой творит чудеса, эти слухи всегда со страшной скоростью в народе расходятся, стоит только, ну, не знаю...

— Артефакт у лешего отобрать, — подсказала Бонни.

Бенедикт нахмурился, но сразу же улыбнулся.

— Например, так, — согласился он. — Так вот, я о чем... Я думаю, нам в Локлир специально ехать не надо. Или ваше высочество желает уничтожить Роберта непременно собственной рукой?

Мелвин ненадолго задумался над вопросом, затем ответил:

— Да мне похуй.

— Мне кажется, руки об Роберта ваашему высочеству марать не следует, — сказал Бенедикт. — Пусть лучше его сметет народное восстание. А когда начнется анархия, Бонни вас расколдует, я засвидетельствую, что это божье чудо, вы вступите во владение уделом, как положено, тут даже его величество вряд ли осмелится что-то опротестовать.

— Гм, — сказал Мелвин. — А это дельный аргумент.

— Вот именно! — воскликнул Бенедикт. — Когда узурпатора собственноручно уничтожает истинный ярл — это хороший сюжет для героической песни, но по жизни так не делают. Лучше пусть господь все решит. Хотя... Если ваше высочество обладает какими-то еще сверхествественными талантами...

— Бонни! — позвал Мелвин. — Какими еще талантами я обладаю?

— Понятия не имею, — пожала плечами Бонни. — Могу сказать одно — плоть твоя суть плоть Гримпенской нечисти. А какими свойствами эта нечисть обладает — по-моему, вообще никому неизвестно, кроме самой нечисти. Потом надо будет опыты провести... А кстати, как ты в эту нечисть переродился? Это случилось, когда мятежники прятались на острове посреди болота?

— Наверное, — сказал Мелвин. — Точно сказать не могу, но очень похоже на то. Там, на болоте, очень необычные вещи происходили. Вначале прилетела какая-то херня...

— Летающая тарелка? — быстро переспросил Бенедикт.

— Нет, на тарелку совсем не похоже, — покачал головой Мелвин. — Скорее на собачью миску или даже на свиное корыто.

— Все равно оно, — непонятно сказал Бенедикт. И сразу пояснил: — Узурпатор очень разволновался, когда вапервые ее увидел. Бледный стал, ушел в палатку, сидел там до глубокой ночи, не то думал, не то колдовал предварительно, потом позвал Сильвера и пошли они свое колдовство творить.

— Точно колдовство? — переспросил Мелвин. — Не святую молитву?

— Да иди ты на хуй! — возмутился Бенедикт. — Заебал уже к словам придираться! Если мы с тобой победим, значит, это было колдовство, а если проебем — значит, святая молитва. Что тут непонятного?

— Я той ночью никакого колдовства не заметила, — подала голос Бонни. — Когда могучий колдун творит сильные чары, возмущения тонких материй расходятся очень далеко. Той ночью ничего такого не было.

— Тем не менее, колдовство было, — заявил Бенедикт. — Я своими глазами видел, как Роберт имитировал благочестивую молитву, и после этого тропа, по которой шли мятежники...

— Не мятежники, а поборники справедливости, — поправил его Мелвин.

— Да, точно, поборники справедливости, — согласился Бенедикт. — Так вот, Роберт тогда сделал вид, что воззвал к господу, и поборники справедливости провалились в болото и утопли все до единого. Кроме вашего высочества.

— Может, механическое устройство? — предположил Мелвин.

— Чего? — переспросила Бонни. — Я такого колдовства не знаю.

На ее невежественную реплику никто не обратил внимания.

— Я над этим думал, — сказал Бенедикт. — Но тогда это устройство должно быть поистине циклопическим. Нет, это было колдовство. Кстати, ваше высочество, разрешите узнать, зачем вы тогда вышли в одиночестве далеко вперед — на разведку или на переговоры?

— Какие на хуй переговоры? — возмутился Мелвин. — На разведку я вышел. Мое превращение в оборотня шло полным ходом, я уже обрел ночное зрение, а сила и ловкость превзошла все, доступное мне ранее. Я еще не понимал, что со мной происходит, думал, господь милость ниспослал. Мы с Робином до этого пол-ночи молились.

— То есть, это все-таки всевышний превратил ваше высочество в оборотня? — удивился Бенедикт.

— Очень на это надеюсь, — сказал Мелвин. — Это представляется вполне вероятным, но я не вполне убежден в этом. Слишком уж непостижимо, каким конкретным образом господь соизволил выразить свою волю. Там происходило много странного и нелепого. Девка, например...

— Какая девка? — заинтересовался Бенедикт.

— Девка-оборотень, — объяснил Мелвин. — Вышла из болота, стала приставать к нам с братом с глупыми речами. Очень красивая была девка, как ангел, только не небесная, а земная. Мы сначала подумали, что это кикимора, решили вдуть, все равно, типа, помирать, прорваться-то мы не чаяли, ежу ясно, что заслон Роберт выставил непреодолимый. Ну, и вдули по разу. Девка не сопротивлялась, но потом стала говорить дерзости, и еще она оказалась неуязвима и нечувствительна. И одежда у нее была не настоящая, а такая, как сейчас на мне.

— Оборотень? — заинтересовалась Бонни. — Она вас с Робином заразила? Стало быть, оборотничество передается половым путем?

— Не дай бог, — ответил Мелвин и поежился. — Это ж какой пиздец настанет, если каждая блядь...

— Ты на кого это намекаешь? — спросила Бонни.

— А почему пиздец? — спросил Бенедикт.

— Эта девка по ходу на ладони отрастила челюсти с зубами, — ответил Мелвин Бенедикту. — Раскрыла ладонь, отрастила и клацнула, а потом рассосала. И сказала, что умеет такое в любом месте отращивать.

— Ух ты ни хуя ж себе прости господи, — выдохнул Бенедикт и перекрестился.

Бонни рассмеялась.

— Я тоже хочу так уметь, — сказала она. — А прикольно будет, если ты меня заразил этим делом. Какие там были первые признаки?

— Паховый зуд, — ответил Мелвин. — Как при триппере, но другой. Потом проходит, но начинают проявляться новые свойства. Начинаешь видеть ночью, становишься неимоверно ловкий...

— А куда потом эта девка подевалась? — спросил Бенедикт.

Мелвин помолчал, затем сказал:

— Там какая-то хуйня вышла. Когда мы с братом закончили ее пользовать, она словно ебанулась, начала какую-то херню нести, дескать, рабство — это плохо, и она, дескать, может вывести нас с болота незаметно для воинов Роберта, но так делать не станет, потому что рабство — это плохо... А потом стала просить, чтобы мы ее сильнее бранили, потому что ей типа нравится. Ну, мы ее бранили-бранили, потом стали пинать руками-ногами, потом мечами рубить. А ей похуй, она же оборотень, ей ногу отрубишь, а она обратно прирастает. В конце концов, сожгли эллинским огнем на хуй.

— И как, сработало? — заинтересовался Бенедикт.

— Непонятно, — пожал плечами Мелвин. — Девка исчезла, но сгорела или съебалась — хер разберешь. Там так полыхнуло, что вообще ни хера не понятно. Мне показалось, она превратилась в летающую хуйню и улетела на хуй, как я с костра.

— Понятно, — сказал Бенедикт.

Неожиданно встал, подошел к Мелвину и Бонни, и уселся на бревно между ними. Повернулся к Бонни и сказал:

— Я бы на твоем месте, ведьма, бежал бы отсюда, куда глаза глядят, с такой скоростью, словно за тобой черти гонятся.

— Почему? — удивилась Бонни.

— А вы там в келье разве не еблись? — удивился Бенедикт.

— Еблись, конечно, — ответила Бонни. — А что?

— Ты, возможно, заразилась от его высочества, — объяснил Бенедикт. — Ты теперь, возможно, тоже оборотень.

— Возможно, — кивнула Бонни. — И что теперь?

— Как что? Ты теперь ему опасна! Он тебя убьет при первом удобном случае!

Мелвин и Бонни одновременно рассмеялись, не сговариваясь.

— Долбоеб ты, Бенедикт, — сказал Мелвин. — Сразу видно простолюдина, не имеющего понятия о дворянской чести. Бонни, не бойся меня, тебе от меня ничего не грозит.

— Я и не боюсь, — сказала Бонни. — Ты у меня не первый рыцарь. Если посчитать всех, кто меня по сеновалам валяли — никаких пальцев не хватит. Вашу дворянскую породу я очень хорошо знаю. Если ты кому чего должен — ты такому человеку никакого зла не причинишь, а если и причинишь, то потом покаешься и будешь молиться усердно за упокой невинно убиенной души. Так что я тебя не боюсь ничуть. Понял, Бенедикт? Вали на хуй с нашего бревна.

— Не "понял, Бенедикт", а "святой отец", — поправил Бенедикт девку. — И не "вали на хуй", а "позвольте нижайше попросить..."

— Вали на хуй! — перебил его Мелвин и гнусно заржал.

Мелвин отвалил.

— В Истборне была похожая история, мне мама рассказывала, — сказала Бонни. — Вышел из леса прелестный юноша с обручем на башке, и торчал из того обруча драгоценный камень огромной величины. И был тот юноша одет в невиданные одежды, и не было на его теле ни следа никакой немощи. Только ебанут он был на всю голову, притом не в переносном смысле, а в самом прямом. Ходил по деревне, выспрашивал всякую херню, а когда его самого спрашивали — отвечал невпопад, как безумец. Парни его сначала боялись, а потом поняли, что безобидный, перестали бояться и отпиздили дрынами из забора. Только ему было похуй, точь-в-точь, как ты, Мелвин, рассказывал...

— Не "ты, Мелвин", а "ваше высочество", — перебил Мелвин ведьму.

— Иди на хуй, Мелвин! — отозвалась ведьма. — А будешь пиздеть не по делу — будешь потом сам себя расколдовывать.

— Продолжай, — сказал Мелвин.

— Что значит "продолжай"? — не понял Бенедикт. — Ваше высочество прощает это оскорбление?

— Конечно, прощаю, — кивнул Мелвин. — Она же обосновала, что имеет право меня оскорблять. Только, Бонни, лучше не злоупотребляй. А то, не дай бог, выйду из себя и сначала отмудохаю тебя до смерти, а потом уже задумаюсь о последствиях.

— Это точно не дай бог, — сказала Бонни. — Но ты не бойся, Мелвин, я не такая дурочка. Так о чем я... Да, про того малохольного уебка из Истборна. Короче, отпиздили его местные пацаны так, что любой смертный на его месте десять раз уже помер бы, а ему все похуй. Тогда его стали острыми дрынами тыкать, как упыря, а ему все равно похуй. Позвали попа, он святой водой побрызгал, а парню по-прежнему похуй. Такие дела.

— А чем все кончилось? — спросил Бенедикт.

— А хер его знает, — ответила Бонни. — Не знаю я конца этой саги.

— Интересно, — сказал Мелвин. — А ведь та девка тогда много чего говорила. Вспомнить бы...

— А какие проблемы? — деланно удивилась Бонни. — Я знаю колдовство для пробуждения скрытой памяти. Но оно действует только по доброй воле второго участника. И еще мне нужно что-нибудь маленькое и блестящее. Можно, святой отец, ваше серебряное кольцо одолжить на четверть часа?

Бенедикт посмотрел на массивную гайку на своем пальце и сказал:

— Там же крест выгравирован!

— Этому колдовству крест не мешает, — заверила его Бонни.

— Ну, как знаешь, — сказал Бенедикт и снял кольцо с пальца.

Колдовство подействовало, крест не помешал. Мелвин вспомнил все события той ночи от явления и до исчезновения загадочной девки, но понятнее не стало.

— В речи той девки было много искаженной латыни, — сказал Бенедикт, когда Бонни пробудила Мелвина от колдовского сна и они стали обсуждать вспомненное им. — Гуманоид, например — это человекоподобный.

— Человекоподобный кто? — не понял Мелвин.

— Кто угодно, — ответил Бенедикт. — Я не говорю, что понимаю смысл, я просто перевожу отдельные слова. Гуманоид — человекоподобный. Имитатор — подражатель. А планета — один из семи светящихся объектов на небесной сфере, не прикрепленных неподвижно, как звезды, а блуждающих...

— Херня какая-то получается, — перебила его Бонни. — Что за полевая работа может быть на планете? Как можно вспахивать и боронить блуждающий объект на небесной сфере? И что такое кибер?

— Не знаю, — ответил Бенедикт. — Интеллект — это разум, автономный — самостоятельный, программа — замысел.

— Рукотворный разум с самостоятельным замыслом, — сказал Мелвин. — Стало быть, та девка была не заколдованным человеком, но гомунклусом, сотворенным колдовством от начала до конца. Ну да, потом она повторила то же самое вульгарным наречием.

— А что такое наноматериал? — спросила Бонни.

— Ткань, уменьшенная в тысячу тысяч тысяч раз, — ответил Бенедикт.

— Хуйня какая-то, — сказал Мелвин.

— Угу, — кивнул Бенедикт.

— А что такое комкон? — спросила Бонни.

— Не знаю, — ответил Бенедикт. — По звучанию похоже на искаженную латынь, но я не знаю такого слова. А телепатия — слово эзотерическое, означает проникновение колдовством в чужие мысли.

— Ни хера мы не поймем, — вздохнул Мелвин. — Как с Робертом разберемся, придется посетить Гримпен с большой экспедицией. Чую, много загадок осталось неразгаданными на тех болотах. Но это все потом.

— Я еще одну вещь не понимаю, — сказал Бенедикт. — Откуда взялся дракон?

— А чего тут непонятного? — пожал плечами Мелвин. — Очередной наноматериальный оборотень. Первым был тот уебок, о котором рассказала Бонни, вторым — девка, от которой я заразился, третьим, стало быть — дракон. А откуда он еще мог взяться? Робин погиб, а больше ту девку никто не трахал.

— А ты уверен? — спросил Бенедикт. — Какой-нибудь смерд из окрестной деревни...

— Не смерд, — перебила его Бонни. — В окрестных деревнях за последнее время никто не пропадал. Я бы точно знала, меня всегда зовут утопленников искать.

— Тогда рядовой кнехт из вашего с Робином войска, — предположил Бенедикт. — Когда вы девку сожгли, она могла на другой конец острова перепорхнуть и соблазнить там кого-нибудь. Вряд ли вы тогда пересчитывали своих бойцов.

— Тогда он должен был мне подчиняться, — сказал Мелвин. — Он же присягу давал.

Бонни засмеялась, Бенедикт присоединился к ней. Мелвин смутился.

— Да ладно вам издеваться, — пробормотал он. — Всякий может глупость ляпнуть.

— Мы никогда не поймем, откуда взялся этот дракон и кто он такой, — сказал Бенедикт. — Потому что понять это невозможно без того, чтобы дракон заговорил, а он не говорит, а сразу нападает. По-моему, вопрос, который мы обсуждаем, чисто умозрителен и не стоит обсуждения.

После этих слов в разговоре наступила пауза. Некоторое время они молчали, а затем Бонни неожиданно спросила:

— Святой отец, а почему вы решили предать Роберта? Он же проповедует о равенстве, братстве, справедливости...

Бенедикт резко помрачнел. Некоторое время он молчал, шевеля губами, словно хотел что-то сказать, но то ли не осмеливался выговорить, то ли просто не мог их произгнести из-за наложенного заклятья. Наконец выговорил:

— Он думает, что бога нет.

И замолк, как будто уже сказал все, что собирался.

— Какого именно бога? — недоуменно переспросила Бонни. — Договаривайте, святой отец, я не понимаю.

— Никакого бога нет, — объяснил Бенедикт. — Ни отца, ни сына, ни духа, ни бусурманского аллаха, ни поганых языческих богов, вообще ничего божественного. Только косная материя и какой-то дурацкий принцип эволюции. Он даже в загробную жизнь не верит! Я ему говорю, типа, тогда все получается, что все дозволено, если страшного суда нет, это и ребенку ясно, а он глядит на меня с этакой типа жалостью, мне аж страшно стало...

— Мда, — сказал Мелвин. — Это уже не ересь, это просто пиздец какой-то. Христом-богом клянусь, пусть не будет моей душе покоя, пока сию ересь не искореню!

— Ты отчаянный парень, — заметила Бонни. — Я бы на такую клятву ни за что не решилась бы.

— Мы, рыцари, народ решительный, — сказал Мелвин. — Ладно, посидели и хватит, пойдемте в аббатство.

Они встали и пошли в аббатство. По дороге они продолжали беседовать, но ничего важного не сказали и никаких важных выводов не сделали.

2

Роберт вышел на поляну и закричал во весь голос:

— Эгегей! Я пришел!

И добавил себе под нос:

— Капитан Обвиус, блядь.

Сзади мерзко запищало. Роберт вздрогнул, отскочил в сторону, крутанулся в прыжке, пальцы сами собой сомкнулись на рукояти меча. Огромным усилием воли Роберт удержал себя от того, чтобы выхватить благословенное оружие и начать рубить адскую тварь направо и налево. И ведь понимаешь, что рубить дракона бесполезно, что не адская он тварь, а интеллектуальный робот на нанотехнологической элементной базе, и что нет во вселенной никакого ада, а есть лишь эволюционно устойчивый мем... да что там говорить...

Дракон был чудовищен. Не в том смысле, что огромен, могуч и вселял ужас, нет, совсем даже наоборот. Дракон был долговяз, неказист, уродлив и нелеп. Ноги как у журавля, перья как хер знает у кого, ясно только, что птица, голова змеиная, руки тоже хер знает какие, химера, блядь, а не творение божие! На картинках у прогрессоров динозавры выглядели куда внушительнее. Может, потому что среда соответствовала?

— Я хочу твоей крови, Роберт, — пропищал дракон.

— Ты поклялся беречь мою жизнь, — ответил ему Роберт.

Это был самый рискованный момент во всем замысле. В сказках и древних хрониках драконы всегда соблюдают клятвы, но робот не связан ничем, кроме своих внутренних правил, разобраться в которых не проще, чем в человеческой душе. А ведь этот робот даже первым законом не повязан...

— Да, поклялся, — печально произнес дракон.

У Роберта чуть-чуть отлегло от сердца.

— Ты не хочешь моей крови, — сказал ярл. — Ты хочешь не только моей крови. Белла говорила мне, что ты хочешь стать ярлом Локлирским. Она не ошиблась?

— Она не ошиблась, — подтвердил дракон.

— Вот и хорошо, — кивнул Роберт. — Я уступлю тебе Локлирский удел в день моей коронации.

До этого мгновения Роберт полагал, что лицо дракона безжизненно, как у птицы или змеи, и неспособно выражать ничего осмысленного. Но теперь оказалось, что выразить изумление оно вполне способно. Роберт решил, что пора развивать успех.

— Беллу я тебе тоже отдам, — сказал он. — И еще помогу поискать колдуна, чтобы превратил тебя в человека, если пожелаешь. Но я не уверен, что это толковая идея — править людьми, когда ты сам дракон. Рыцарские восстания заебешься подавлять. Так что советую найти толкового колдуна и с его помощью стать человеком. Но только после моей коронации.

— Почему? — поинтересовался дракон.

— Потому что до коронации ты мне нужен драконом, — объяснил Роберт. — Мы с тобой составляем непобедимую пару. Ты грозный противник в рукопашной, потому что неуязвим, но без меня тебе ничего не добиться. Потому что ты не умеешь планировать сложные мероприятия. Не умеешь вербовать людей и управлять коллективами. Ты всегда один, хотя давно уже пора сообразить, что один в поле никто не воин, даже дракон. Чего ты добился? Перепугал две сотни смердов до усрачки, возбудил полсотни рыцарей на святые подвиги, трахнул баронессу, что еще? Власть захватывают не так. Не знаю, что записано в твоих программах, но одно могу сказать точно: будешь продолжать так, как начал — не добьешься ничего. Это ты уяснил?

— Что такое программа? — неожиданно спросил дракон.

— Последовательность команд бинарного кода либо операторов скрипта, которая... да какая, к хуям, разница?

— А, понял, — сказал дракон. — Ты говоришь о наложенных на меня чарах.

— Можно и так сказать, — пожал плечами Роберт. — Прогрессоры тоже говорят, что в программировании есть нечто магическое... Так ты со мной?

— Я хочу стать не просто ярлом, но первым рыцарем королевства, каким был Кларк Локлир, — заявил дракон. — Ты готов пойти на это?

— Гм, — сказал Роберт. — А ты уверен, что справишься с обязанностями? Первый рыцарь — не только титул, но и...

В этот момент Роберт подумал, что в хорошо обустроенном королевстве воевать будет не с кем, и титул первого рыцаря станет не более чем титулом.

— Да, хорошо, — сказал Роберт, оборвав собственную мысль. — Клянусь спасением своей бессмертной души, что произведу тебя в первые рыцари Англии и отдам Локлирский удел, и Изабеллу Айронсайд в жены. Но все после моей коронации.

— Годится, — кивнул дракон. — Какую клятву ты желаешь от меня услышать?

— Разве существует сила, способная принудить тебя исполнять клятву? — удивился Роберт.

— Конечно, — кивнул дракон. — Я посвящен богине Фрее.

— Ну надо же, — пожал плечами Роберт. — Тогда поклянись не причинять мне вреда, не убивать моих соратников и вообще никого не убивать без моего приказа.

— Последнее неприемлемо, — заметил дракон. — А первое и второе приемлемо лишь до тех пор, пока ты не преступаешь своей клятвы.

— Это само собой разумеется, — кивнул Роберт. — Да ну на хуй, какие тут могут быть клятвы?! Если соратники стоят плечом к плечу только из-за клятвы, какие они, к хуям, соратники?

— Гм, — сказал дракон. — А ты вроде ничего, не такой мудак, как о тебе рассказывают, даже странно. А ты правда хочешь построить коммунизм, чтобы смерды были как рыцари?

— Я правда хочу построить коммунизм, — подтвердил Роберт. — Но я не хочу, чтобы смерды были как рыцари, коммунизм — он не про то. Это трудно объяснить... Если коротко, коммунизм — дело хорошее. Вот, например, я оптимизировал налоги в обоих городах, и горожане теперь за меня горой, и валовой внутренний продукт растет, как на дрожжах. А это только первый шаг к коммунизму!

— Ни хера не понял, — покачал головой дракон. — Ты полагаешь, при коммунизме в стране будет мир и процветание, верно?

— Верно, — кивнул Роберт.

— Тогда я с тобой, — заявил дракон.

— Вот и хорошо, — сказал Роберт. — Пойдем, я распорядился подготовить тебе жилище. Оно, правда, на конюшне, но это только чтобы не привлекать внимание. Там внутри все вычистили, запаха теперь меньше, чем в иных домах. Мебель, ковры, гобелены, все такое... Нормальный такой дом получился, богаче, чем у любого йомена.

— Ладно, пойдем, — согласился дракон. — Но если ты обманул меня, ты об этом пожалеешь. Убить я тебя, может, и не убью, но слуг твоих поднадкусываю знатно. И до тебя доберусь при первой же возможности.

— Я понимаю, — серьезно сказал Роберт. — Я не такой дурак, чтобы не понимать. Мы с тобой не должны обманывать друг друга, это не в наших интересах. Да и потом будет не в наших интересах, если я все правильно задумал.

3

Возвратившись в аббатство, святой Михаил больше не покидал его территорию. Это было разумно — если господь не уберег от богомерзкого дракона, повторно испытывать его волю просто глупо. Тем более что на самом деле господь все-таки уберег Михаила, Бенедикта и Бонни, ибо дракон их не тронул, а только лишь напугал. Человек наивный и невежественный мог бы рассудить, что им повезло, но всякий, кто в должной степени умудрен опытом, понимает, что под солнцем нет места для случайностей, а есть только лишь неисповедимая божья воля. И совсем не трудно догадаться, что случившимися событиями господь деликатно намекнул двум своим избранникам и примкнувшей к ним шлюхе, что им не следует идти в замок, но нужно пребывать в аббастстве, пока господь не ниспошлет им очередной знак.

Так вещал отец настоятель, разъясняя монахам и послушникам, почему, изгнав дракона хер знает куда, они не продолжили свое путешествие, а повернули обратно. Монахи и послушники почтительно внимали, но было видно, что им похуй.

Вскоре выяснилось, что вокруг святого Михаила происходит неимоверно много чудес, гораздо больше, чем вокруг отца Бенедикта, что вполне естественно, ведь отец Бенедикт, если вдуматься, не настоящий святой, а всего лишь, так сказать, недосвяток недоделанный.

Главным чудом святого Михаила стало то, что он умел одновременно присутствовать в разных местах. Любой образованный человек знает, что со святыми такое случается сплошь и рядом, но одно дело знать, и совсем другое — видеть собственными глазами. Впрочем, внимательный наблюдатель (которых в обители не нашлось ни одного) мог бы заметить, что собственными глазами чудо вездесущности никто ни разу не наблюдал. Кто-то видел святого Михаила в одном месте, а кто-то другой в то же самое время видел его в другом месте, но ни разу не бывало так, чтобы кто-нибудь видел сразу двух святых Михаилов одновременно.

Вот, например, что случилось через два часа после прибытия святого в аббатство. Слабоумный брат Ксандер, приставленный к порогу кельи святого Михаила, чтобы своевременно исполнять его желания и прихоти, клялся и божился, что высокий гость в тот момент пребывал в келье и не покидал ее ни на минуту, даже отхожее место не посещал. Но брат Седрик, пропалывавший морковку на огороде, самолично наблюдал, как подошел к нему святой Михаил и сказал:

— Эко усердно трудится сей монашек. Сделаю-ка я ему доброе дело.

И взмахнул святой Михаил посохом, и увидел брат Седрик, что сразу три грядки очистились от сорняков в мгновение ока, и воспылал брат Седрик благоговением до самых глубин души, и пал на колени, и стал молиться. И сказал святой Михаил:

— А непростое, однако, колдовство выдалось. Пожру-ка я морковки, чтобы восстановить силы.

И сожрал морковки, почитай, целый мешок. И вовсе не спиздил брат Седрик эту морковку, чтобы продать на базаре, но все было в точности так, как он только что рассказал. А ботву святой Михаил... нет, не сожрал, она сама куда-то подевалсь. А хули ему, святому, ему ботву истребить — дело плевое, что два пальца обоссать.

Отец Бенедикт выслушал брата Седрика скептически, но по существу доклада ничего не сказал, только лишь выписал двести отченашей за то, что непристойно назвал божье чудо колдовством. Дескать, колдовство — дело темное и богомерзкое, а деяния святых следует называть только чудесами и никак иначе. Брат Седрик признал оплошность и отправился в храм замаливать грех. Если бы за ним наблюдал сторонний наблюдатель, не знавший, как все происходило на самом деле, этот наблюдатель мог подумать, что морковку не сожрал святой, а спиздил брат Седрик, а святого на огороде вовсе не было. Но мы-то знаем, как все было на самом деле!

В тот же самый час скорбная головой девица по прозвищу Баффи, не первый год ошивающаяся при кухне, явилась к брату Луису и заявила, что святой Михаил только что возложил ей руки на голову и от этого на нее снизошло небесное озарение, и она уяснила, что никаких вампиров и демонов на территории монастыря нет, не было и, даст бог, не будет и впредь. И перестала она быть скорбна головой, но стала нормальной женщиной, и теперь ей неуместно пребывать при мужском монастыре, ибо вспоминает она, сколько блудных грехов совершила по скудоумному недомыслию, и горько ей становится, и обидно, и хочется каяться. Дойдя до этого места, Баффи стала плакать и заламывать руки, да так неистово, что брату Луису померещилось на краткое время, что ее душевная немощь вернулась, но нет, Баффи справилась с собой и попросила исповеди. И стала она исповедоваться, и понял Луис, что зря согласился ее слушать. Потому что тех трех послушников, внезапное исчезновение которых все связывали с пернатым драконом, оказывается, эта дура забила насмерть осиновым дрыном, потому что ей, видите ли, померещилось, что они не люди, а упыри. Это ж надо быть такой ебанутой! А если бы брат Луис ей как-то не так померещился? Или, не дай бог, отец Бенедикт? Впрочем, теперь-то что, она, сука, покаялась правильно, по всем канонам, теперь без смертного греха под тайну исповеди не подкопаешься, и получается так, что по закону божьему ее можно только изгнать. Впрочем, если в лесу что случится, да никто не увидит... Сказать бы братьям, чтобы придушили по-тихому, да кто ж на себя такой грех возьмет...

И еще в тот же самый час трое монахов исполняли сенокосное послушание на заливных лугах у реки, и им тоже явился святой Михаил, и завел беседу о высоких духовных материях, и беседовал четыре часа кряду. Так и вышло, что братья-монахи не исполнили дневного урока, а что от всех троих разит вином как из бочки — так это они уже потом забухали, потому что слушать настоящего святого четыре часа кряду и не забухать — это надо быть настолько бесстрасстным, что доброму христианину невместно. И еще послушник Джим по прозвищу Феечка рассказывал товарищам, что в тот самый час святой Михаил отымел его противоестественным образом, но эти сведения не подтвердились. Ибо когда дошел этот слух до отца настоятеля, тот разгневался, и приказал дико отпиздить Джима возжами на конюшне, тот плакал и от кощунственной клеветы отказался.

Интересно, что чудеса творил не только сам святой, но и его рыжеволосая подруга, откликавшаяся на имя Бонни и кличку Черная Зайка. Эта женщина, правда, не достигла такого просветления, чтобы бывать в нескольких местах одновременно, но простые, бытовые чудеса творила запросто. Брата Виктора избавила от заикания, брата Луиса — от нездорового пристрастия к вину, а брата Эндрю — от страха перед женщинами, естественного для молодого мужчины, принявшего обет послушания еще мальчиком. Говорят, что после сеанса лечения брат Эндрю во всеуслышание провозгласил, что монашескую жизнь отныне ебал противоестественным образом, но вскоре отрекся от этих слов, дескать, никогда такого не произносил, и вообще, отъебитесь от меня.

На следующее утро выяснилось, что святой Михаил досыта накормил десятерых монахов двумя репками и тем самым совершил истинно великое чудо. Дело было так. Предыдущим вечером отец Бенедикт заметил, что одна из монашеских бригад трудилась весь день спустя рукава, а когда он их упрекнул, братья стали оправдываться, что, дескать, явился им святой и стал проповедовать, какая тут, к хуям, работа? Но, давая эти показания, монахи путались, и вскоре стало ясно, что никакой святой им не являлся, но врут они нагло от начала до конца. Отец настоятель разгневался, велел посадить распиздяев под арест на хлеб и воду, а поскольку хлеба сегодня не пекли — выдать две репки на всех, и довольно с них.

Утром отец Бенедикт спросил бригадира распиздяев:

— Ну что, козлы, понравилось голодать?

И ответил ему бригадир распиздяев, которого звали Рупертом:

— Осмелюсь заметить, святой отец, никто не голодает, все досыта накушались двумя репками, правда, братья?

— Да! Досыта! Вот те крест! — отвечали распиздяи вразнобой. — Два мешка объедков осталось, да уже в парашу все спустили!

— Так это, блядь, типа, господь чудо вам явил, долбоебам? — ехидно поинтересовался отец Бенедикт.

Брат Руперт вытаращил глаза и стал озадаченно скрести тонзуру. Было очевидно, что эта простая мысль раньше не приходила ему в голову.

— Братие! — воскликнул он, опомнившись. — Да это ж в натуре, бля, чудо! Помолимся, братие! Аллилуйя!

Позже в тот день отец настоятель и святой Михаил сидели на скамейке в уединенном уголке монастырского сада и чинно беседовали.

— Говорил же я вашему высочеству, что все будет заебись, — говорил Бенедикт. — Хотя столько чудес, честно говоря, я сам не ожидал. Это просто пиздец какой-то, стоит хоть кому-то хоть что-то проебать в самой ничтожной малости, так сразу является вымышленный святой и оправдывает все проебы. И что интересно, они сами искренне верят во все свои бредни, какого хера — не могу понять. Автокатализ какой-то.

— Интересное слово, — хмыкнул Мелвин. — Никогда раньше не слышал. Узурпатор научил?

— Угу, — кивнул Бенедикт. — Он, вообще-то, не дурак, сэр Роберт. Но мыслит настолько хитровывернуто, что я иногда сам себя спрашивал, а точно ли он человек? Бывает, такое ляпнет, что хоть стой, хоть падай, а потом понимаешь, что он почти наверняка прав, а все остальные — долбоебы невежественные. Однажды спросил я его по приколу, откуда дождь берется, а он знаете, что ответил? Говорит, облака небесные — вовсе не престолы для ангелов, а просто клубы тумана, гонимые ветром, и когда сей туман приплывает в холодное место, то в нем образуются капли, они падают вниз и оттого происходит дождь. И когда облако становится достаточно большим, оно затмевает солнце, охлаждает воздух и тем самым ускоряет свое выпадение дождем. Тоже автокатализ.

— Оригинально, — сказал Мелвин. — А почему зимой холодно, а летом жарко, он тебе не объяснял?

— Объяснял, — кивнул Бенедикт. — Вот, глядите, ваше высочество.

Взял со стола восковую табличку и нарисовал стилизованное солнышко с лучами, какое иногда рисуют дети прутиком на песке. Затем нарисовал линию перпендикулярно лучам, и еще одну линию под косым углом.

— Вот, извольте видеть, — сказал Бенедикт. — Чем ближе угол падения луча к перпендикуляру, тем больше пересекаемых лучей приходится на единицу длины пересекающей линии.

— И что теперь? — не понял Мелвин. — Как это относится к временам года?

— Напрямую, — ответил Бенедикт. — Летом солнце поднимается выше, угол падения лучей ближе к перпендикуляру, потому лучей на единицу длины пересекается больше, соответственно, тепла тоже переносится больше.

— Охуенно, — сказал Мелвин. — А что, вполне может быть правдой... Слушай, Бенедикт, а прикинь, если его дурацкий коммунизм тоже на самом деле правда? Мы думаем, он башкой ебанулся, но первые свои интриги он провел очень грамотно, и наше с Робином войско разгромил в момент... Может, вся эта хуйня насчет равенства и братства — не просто хуйня, может, в ней есть на самом деле что-то праведное?

— Никак нет, ваше высочество, не может такого быть, — решительно заявил Бенедикт. — Вся эта хуйня суть хуйня и ничто иное. Это очень легко обосновать. Поскольку сэр Роберт не верит в бога...

— А кстати, — перебил его Мелвин. — Я тогда тебя спросить. Если бога во вселенной нет, кто ее сотворил по мнению Роберта?

— Большой взрыв и силы самоорганизации в неравновесных термодинамических системах, — ответил Бенедикт.

— Чего? — переспросил Мелвин. — Ничего не понимаю. Что вся эта херня значит?

— Я тоже не понимаю, — пожал плечами Бенедикт. — Но вся эта херня заменяет Роберту нашего христианского бога. Это абсолютно точно, я тоже своим ушам сначала не поверил, несколько раз переспрашивал. Но он реально верит, что бога нет! И мне эта вера не по нраву. В сына божьего Иисуса Христа, смертью смерть поправшего, я верю свято, а верить в бездушные силы эволюции и отбора — это не по мне. А еще Роберт говорил, что загробной жизни не бывает, дескать, со смертью приходит окончательный конец всякому сознанию и самоощущению...

— Ну ни хуя ж себе! — потрясенно выдохнул Мелвин. — А ты точно ничего не путаешь?

— Вот-те крест, — сказал Бенедикт и размашисто перекрестился. — Видите ли, ваше высочество, сэр Роберт однажды перепил и по пьяни попытался меня обратить в свою еретическую веру. Он тогда очень четко разложил по полочкам, что, дескать, никакого воздаяния за грехи и подвиги нет, страшного суда никогда не будет, конец света будет, но неебически далеко, а про четырех всадников, дескать, еврейские пророки напиздели, потому что объелись своих еврейских мухоморов. И так у него все получалось целостно и правдоподобно... Достал священное писание, открыл на первой же главе, и как начал комментировать... Стыдно признаться, я ему тогда поверил. Там ведь действительно полно очевидных ошибок, допущенных переписчиками. Понятно, что святости документа это не умаляет, но когда такой вот антихрист... Ой, бля...

— Антихрист, — повторил Мелвин. — А ведь действительно похоже... Напомни мне, Бенедикт, какие характерные признаки перечисляются в откровении святого Иоанна?

— Три шестерки, — сказал Бенедикт и еще раз перекрестился.

— Хуйня, — отмахнулся Мелвин. — Три шестерки могут означать все, что угодно, это неинформативно, как говорят ученые.

— Остальное помню нетвердо, — сказал Бенедикт. — Вроде, грамотных должно стать больше чем неграмотных... ну, это не про самого антихриста, а про людей в целом, но тоже подходит... возгордится, отступится... человеческие добродетели, удача... Черт его возьми! Он вполне может быть реальным антихристом! А даже если нет, в эту ложь стоит поверить. А поскольку это не ложь, а очевидная правда, то тут и думать нечего. Я так полагаю, ваше высочество, Локлирский замок не должен достаться этому существу ни при каких обстоятельствах. Но стоит ли ограничиваться одним только Локлирским замком?

— Не понял, — сказал Мелвин. — Ты на что это намекаешь?

— Господь явил вашему высочеству великую милость, — торжественно заявил Бенедикт. — И тем самым вручил великую силу. Я подозреваю, это связано с более великой целью, нежели восстановление справедливости в одном отдельно взятом уделе. Узурпатор желает порушить весь христианский образ жизни во всем королевстве! С налогами мутит какую-то херню, совращает горожан на богопротивные общественные договоры, того и гляди, йоменов совратит феодалам налоги не платить! А его величество с антихристом разве справится? Его величество — рыцарь славный, спору нет, но интриган из него никакой, сожрет его антихрист на раз-два, никто и глазом моргнуть не успеет. Но не судьба узурпатору утвердиться на высоком престоле надолго, ибо чаша рыцарского терпения неглубока, и когда она переполнится... Короче, так. Я хочу титул архиепископа всея Англии. Если ваше высочество поклянется замолвить за меня словечко перед Папой Римским, я помогу вашему высочеству стать вашим величеством. Годится?

— Годится, — кивнул Мелвин. — Пойдем, выпьем, обмоем сделку.

4

— Ты такой милый, — сказала Белла Айронсайд, слезая с возлюбленного и улыбаясь. — Я люблю тебя, Роберт! Когда мы поженимся?

Роберт состроил задумчивое лицо и некоторое время молча глядел в потолок. Начинать неприятный разговор не хотелось, но после того, как прямой вопрос задан, дальше тянуть уже совсем неприлично. Жалко, не получилось вдуть ей напоследок еще разок...

— Мы никогда не поженимся, — сказал Роберт. — Ты выйдешь замуж за дракона.

Белла неловко дернулась и чуть не упала с постели.

— Ты что, охуел? — спросила она. — Как это за дракона? С каких хуев?

— Тебя под него никто не тянул, сама с ним спуталась, по доброй воле, — объяснил Роберт. — Теперь он тебя любит.

— Как это любит? — не поняла Белла. — Он же зверь!

— Если он зверь, то ты скотоложница, — заявил Роберт. — Но он не зверь. Ты сама говорила, что он заколдованный рыцарь из знатного рода.

— Это он так мне говорил, — сказала Белла. — Может, он напиздел, откуда я знаю?

— Напиздел или нет — раньше надо было думать, — сказал Роберт. — Отдаваться дракону было с твоей стороны опрометчиво. А кружить ему голову, влюблять в себя — тем более опрометчиво. А теперь что сделано, то сделано. Дракон тебя любит, хочет на тебе жениться, а я не хочу отказывать ему в этой просьбе, он очень ценный союзник. Тем более что удовлетворить его просьбу мне ничего не стоит. Так что готовься под венец.

Белла растопырила пальцы и набросилась на Роберта, явно собираясь расцарапать ему морду острыми ногтями. Роберт встретил атаку встречным ударом кулака.

— Ах ты мудак! — всхлипнула Белла, держась за подбитый глаз. — Пидарас! Нажалуюсь дракону, он тебя сожжет заживо!

— Не сожжет, — возразил Роберт. — Наш дракон не из тех, что выдыхают пламя. Учи матчасть, дура.

— Тогда когтями раздерет, — пообещала Белла.

— Не раздерет, — сноыа возразил Роберт. — Дракон нам попался слишком здравомыслящий, чтобы раздирать меня когтями. И дворянскую честь он разумеет, не станет он нарушать договор из-за капризов сварливой бабы.

— Я не сварливая баба! — закричала Белла. — Я прекрасная дама! А что за договор у тебя с ним?

— Договор очень простой, — ответил Роберт. — Когда на мою голову архиепископ возложит королевскую корону, я первым же указом пожалую дракону Локлирский удел. А на следующий день вы с ним сыграете свадьбу. Его статус надо будет легитимизировать, нечеловеческое существо на месте ярла — беспрецедентное новшество, многие дворяне откажутся присягать дракону, станут требовать, чтобы ярлом был человек. Но если дракон с королевского благословения женится на человеческой девице знатного рода, он тем самым становится как бы человек, такому присягать уже не зазорно. Поняла?

— Погоди, — сказала Белла. — Ты раньше говорил, что тебе тоже надо леги... это самое...

— Верно, говорил, — кивнул Роберт. — Но то было раньше, а теперь мне это самое уже не надо. Я твердо решил узурпировать королевский трон в самое ближайшее время. Волчий Клык — рыцарь славный, но на троне должен сидеть не славный рыцарь, а хитрый интриган и талантливый организатор. Например, я. Так что брак с тобой мне теперь не поможет, в жены мне девицу надо брать более знатную.

— Так ты, получается, государственный изменник! — воскликнула Белла. — Тебе голову отрубят!

— Голову не отрубят, — возразил Роберт. — Я изменник не простой, а очень умный и удачливый, таким головы не рубят, такие сами голову отрубят кому угодно. И еще у меня в союзниках неуязвимый дракон. Да мы с ним вдвоем всю страну вверх дном перевернем! Я войду в историю как Роберт Великий или, может, Роберт Справедливый, я еще не решил. А твой муж дракон станет моим первым рыцарем. Лучше соглашайся, Белла, все равно выше, чем ярлова жена, тебе с твоей родословной не запрыгнуть, а дракон как муж ничем не хуже человека. Будь он плохим любовником, ты бы с ним не спуталась.

— Дракон говорил, у нас дети не родятся, пока он не расколдуется, — вспомнила Белла.

Роберт игриво улыбнулся и сказал:

— С этим делом я вам помогу.

— Как поможешь? — не поняла Белла.

— Ползи ко мне, покажу, — сказал Роберт.

— Иди на хуй, развратник! — воскликнула Белла.

Роберт заметил, что она больше не выглядит разъяренной. Очень умная девчонка, даже не верится, что простая баронесса и такая умная. Не каждая баба умеет так быстро отбросить дурную обиду и начать думать не сердцем, а головой. Жаль, не получилось сделать ей сына, великий рыцарь должен был получиться. Впрочем, тогда дракон наверняка обиделся бы... Ладно, что бог ни делает, все к лучшему.

— Мудак ты, Роберт, хоть и узурпатор, — говорила между тем Белла. — И жлоб. Зачем по морже ударил? Я теперь неделю буду синяк сводить.

— А ты когти не тяни, куда не надо, и не будешь в морду получать, — посоветовал ей Роберт. — Давай одеваться. Или, может, перепихнемся еще разок напоследок?

— Сам с собой перепихнись, — лаконично ответила Белла. — Погоди! Так ты меня теперь в лес прогонишь? Типа, к суженому, разделять тяготы и лишения?

— Я не такой садист, как ты думаешь, — улыбнулся Роберт. — Дракон со вчерашнего вечера живет в замке. С чего, ты думаешь, я приказал так срочно ремонтировать старую конюшню?

— А что, ее ремонтируют? — удивилась Белла.

— Хуевая ты хозяйка, Белла, — сказал Роберт. — Настоящая леди должна знать обо всем, что происходит в ее хозяйстве. Только последняя дура доверяет все заботы ключнице. В лучшем случае ключница спиздит у тебя половину сокровищ, а в худшем получится как у того короля в Гардарики. Он, правда, сам дурак был, догадался брата ключницы взять в дружину, а тот возьми да выслужись... Короче, одевайся и пойдем, сама все увидишь.

Через полчаса Белла обнаружила, что старая конюшня за последние дни изменилась до неузнаваемости, даже удивительно, как Роберт ухитрился организовать такую масштабную перестройку так незаметно. Воистину великий организатор, жалко, не получилось за него замуж выйти. Какие дети от него родились бы... Впрочем, замужество за драконом не помешает завести детей от Роберта... Но не будем загадывать так далеко...

Лошадей в конюшне больше не было. Все стойла были идеально вычищены, на гладком земляном полу не осталось ни единой соломинки, ни единой крупицы навоза. В дальней от входа половине внутренние перегородки были разобраны и собраны по-новому, в замкнутую выгородку, и когда Роберт распахнул туда дверь, изнутри дохнуло теплом.

— Там что, печка внутри? — изумилась Белла. — Как это ее так быстро сложили? Магия?

— Не магия, но инновационная технология, — непонятно ответил Роберт. — Смотри и учись.

— Чего? — не поняла Белла.

— Сэр Роберт любит блеснуть знанием латыни, — пояснил дракон. — Он сказал всего лишь "новое умение".

Внутри выгородки оказалась просторная горница с гобеленами на стенах, сундуками и лавками вдоль стен, двумя маленькими окошками, затянутыми бычьим пузырем, и удивительным сооружением в центре — большая железная бочка, внутри горит какая-то херня, а из верхнего торца выходит железная труба и уходит наружу через вентиляционную щель под крышей.

— Ух ты! — восхитилась Белла. — Как ловко придумано! Печка в бочке! А эта труба — чтобы дымом глаза не резало?

— Совершенно верно, — кивнул дракон своей лебединой шеей. — Какая ты умная, Белла, сразу все поняла! Ну-ка, погоди... Кто тебя так?

— Это я, — смущенно ответил Роберт. — В порядке самозащиты. Она мне чуть всю рожу не расцарапала.

Дракон скептически оглядел Роберта и мрачно заявил:

— Что-то непохоже.

— Просто я не теряю бдительности, вот и непохоже, — объяснил Роберт. — Я без причин женщин не избиваю, только для самозащиты или для воспитания. А зачем мне ее воспитывать, если я ее уже тебе пообещал?

— А из мести ты женщин не избиваешь? — поинтересовался дракон.

— Из мести не избиваю, — ответил Роберт. — И давай оставим этот вопрос, пока не поссорились.

— Давай оставим, — согласился дракон. — Ты Беллу ко мне насовсем привел?

— Типа того, — кивнул Роберт. — Ты за ней сам будешь следить, чтобы не убежала?

— А какого хера ей от меня убегать? — удивился дракон.

— Женская душа — потемки, — сказал Роберт. — Если хочешь, могу снаружи пост поставить, но только с твоего согласия, чтобы ты не думал, что я тебя в заточении держу.

— Белла от меня не убежит, — заявил дракон. — Она меня любит, правда, Белла?

— Угу, — подтвердила Белла.

Выражение ее лица было мрачным и охуевшим. Сразу видно, что нежный девичий мозг работает на пределе, очень непросто ему осознать, какие масштабные перемены вот-вот испытает судьба благородной девицы. А ведь надо не только осознавать, но и сразу по ходу планировать новую линию поведения... Как бы в истерику не впала, в реактивный психоз, как называют это прогрессоры... Впрочем, если впадет в истерику, значит, ее наследственность не так хороша, как казалось, и тогда ценность юной баронессы падает, как говорят прогрессоры, ниже плинтуса...

— Ты чего, оглох? — спросил дракон, и Роберт понял, что он что-то вещает, а Роберт не слушает, отвлекся.

— Извини, отвлекся, — сказал Роберт. — Прости, пожалуйста, повтори еще раз.

— Кровать хочу, — повторил дракон. — Двуспальную, с пуховой периной, стираными простынями с вышивкой, и все такое прочее. Не все же время нам с Беллой по кустам любиться!

— Гм, — сказал Роберт. — Не хочу тебя обидеть, просто любопытно стало... Ты когда в постель укладываешься, ступни с когтями обычно наружу высовываешь? Ну, чтобы простыни не порезать. И хвост...

Дракон неожиданно смутился. Изогнул длинную шею, будто хотел спрятать голову под куцее недоделанное крыло, но потом сообразил, как неуместен этот жест для гордого величественного зверя, и передумал.

— А ты ведь совсем недавно драконом стал, — догадался Роберт. — Если бы ты прибыл издалека, например, из Шотландии, ты бы уже наверняка хотя бы раз поспал в постели или хотя бы задумался, каково там дракону. А ты об этом ни разу не задумывался, это очевидно по твоему поведению. Стало быть, ты из наших рыцарей, из местных. А это значит, человека, которым ты был раньше, я должен хорошо знать. Может, сам расскажешь, кем был, для ускорения процесса?

— Иди на хуй, Роберт, — ответил дракон. — Лучше прекращай думать в эту сторону, а то мы точно поругаемся.

— Хорошо, прекращаю, — кивнул Роберт. — Я лучше о колдуне подумаю.

— О каком колдуне? — не понял дракон.

— Который тебя заколдовал, — объяснил Роберт. — Он ведь, получается, тоже местный. Если его найти...

— И заставить заколдовать кого-нибудь еще, например, Реджи Хеллкэта, и тогда я стану не нужен, — подхватил дракон. — Ловко ты придумал, интриган хуев.

— Нет, Реджи не годится, — покачал головой Роберт. — Реджи — феодал хороший, толковый, но когда ему станет выгодно меня предать — предаст моментально. Он же толковый феодал. Нет, Реджи нельзя превращать в дракона. Если бы я нашел этого колдуна, я бы его попросил, чтобы он заколдовал меня.

— Тебя? — изумилась Белла.

— Да ты крутой рыцарь! — воскликнул дракон и расхохотался. — Отчаянный... Хороший король из тебя выйдет.

— Дык, — скромно сказал Роберт. Подождал немного и спросил: — Так сведешь меня с тем колдуном?

— Не сведу, — отрезал дракон. — Я бы рад был, но никакого колдуна нет. Меня превратила в дракона лично богиня Фрея, а с ней я тебя свести не могу. Могу только помолиться ей за тебя, но тут ты уж сам решай, готов ты рискнуть, что Иисус заревнует, или лучше не надо.

— Лично богиня Фрея, — задумчиво повторил Роберт. — Расскажи мне, пожалуйста, как оно было.

— Не расскажу, — жестко сказал дракон. — Не положено тебе знать этого. Никакой пользы это знание тебе не принесет, только душу смутит. Лучше сразу уясни, что не бывать тебе драконом, и не потому, что я не позволю, а потому, что это по жизни невозможно.

— Технически, стало быть, невозможно, — пробормотал Роберт себе под нос. — Нет, все равно не понимаю! Богиня Фрея — она на летающей тарелке прилетела?

— Кря, — сказал дракон и спрятал голову под крыло.

Роберт понял, что угадал.

— Ну ни хуя ж себе, — прошептал он. — Вот, значит, как дело обернулось...

Это было неожиданно. Насколько Роберт помнил рассказы товарища Горбовского, по инструкции, утвержденной комконом и фактически имеющей силу закона, единственным методом научного эксперимента над чужой разумной расой является наблюдение, а активные этологические эксперименты допускаются только над неразумными или полуразумными видами. Если коммунары объявили наш народ полуразумным... а ведь все сходится! Никаких контактов, ибо зачем человеку контактировать с собакой или, скажем, с полумифическим хомо эректус? С ними надо не контактировать, их надо воспитывать, а вернее сказать, дрессировать. И эксперименты... Помнится, был на базе прогрессоров один хер по имени Яков, так он все доставал товарища Горбовского, дескать, давайте устроим аборигенам деловую игру по мотивам их народного фольклора, заколдуем кого-нибудь или имитацию живого эльфа покажем... А теперь товарищ Горбовский помер в неведомой техногенной катастрофе, а может, и не сам помер, а ухайдокали его излишне любопытные пидарасы от науки... Теперь, получается, всей Англии пиздец пришел? Если эти мудаки начнут превращать рыцарей в драконов не единично, а массово... они, суки, любят массовое производство...

Дракон в это самое время думал, что та загадочная летающая херня, которую узурпатор почему-то назвал тарелкой, и про которую сам дракон и думать забыл, должна быть как-то связана с богиней Фреей. И если вспомнить все туманные слухи и легенды, связанные с летающими херовинами над тем проклятым болотом... Уж не началось ли вторжение нечисти, предсказанное Иоанном богословом? Там, правда, говорилось не про летающие херовины, а про четырех всадников, но откровения богословов всегда излагаются аллегорически, ибо пророчество, понятое слишком рано, не сбывается, что несложно обосновать...

— Мальчики, чего вы так поскучнели? — спросила Белла. — Что-то случилось?

— Да, кое-что случилось, — мрачно произнес Роберт. — Уважаемый дракон, ты точно ничего не хочешь мне рассказать?

Дракон вытащил голову из-под крыла и твердо ответил:

— Точно не хочу. Ибо не пришло еще время всеобщего взаимопонимания.

— Еб твою мать, как я ненавижу всю эту мистику, — сказал Роберт и вышел, не попрощавшись.

— Чего это он? — спросила Белла.

— Расстроился, — объяснил дракон. — Интриганы всегда расстраиваются, когда чего-то не понимают. Потому что гордыня. Ходит такой гордый, и думает, типа, я сам себе господь, как решу, так и будет... А высшие силы глядят на уебище и посмеиваются, а ему обидно. Ладно, хер с ним, с богопротивным гордецом. Дай лучше я тебя обниму. Милая, вон в том сундуке лежит медвежья шкура, я не стал ее доставать, чтобы случайно не порвать когтями, давай ее достанем, расстелим на полу...

— Ах, милый! — вздохнула Белла. — Как это романтично! На полу, на медвежьей шкуре, рядом с печкой новейшей конструкции... Я так тебя люблю, мой пернатый герой!

И припала к ороговевшим устам героя долгим поцелуем. А потом открыла сундук, вытащила медвежью шкуру, расстелила на полу, и овладел ею пернатый герой на этой шкуре, и было это весьма романтично. Но насчет когтей Роберт, сука, правильно говорил, пол-шкуры изодрал в клочья, нельзя дракону спать на льняных простынях, изорвет на хер в первую же ночь. Но как романтично...

5

Отец Бенедикт сидел на скамеечке в тихом уголке монастырского сада. Это была особая скамеечка, отец настоятель давно облюбовал ее для уединенных размышлений, и нарушать уединение отца настоятеля в такие минуты не дозволялось никому. За всю историю аббатства святой отец только дважды принимал посетителей на этой скамеечке, один раз это был Кларк Локлир, другой раз — святой Михаил. А чтобы отец Бенедикт принимал здесь простого монаха — такого еще не бывало, и, как многие полагали, никогда не будет. Но они ошибались.

— Святой отец, брат Мэтью по вашему повелению прибыл, — доложил брат Мэтью и опасливо покосился на прислоненный к скамейке чудотворный посох.

— Вижу, что прибыл, — добродушно проворчал отец Бенедикт. — Целуй руку и садись рядом, будем беседовать.

Брат Мэтью преклонил одно колено, поцеловал руку отцу настоятелю, сел рядом.

— Благодарствую за великую честь, — сказал он. — Не знаю, в чем дело, но клянусь оправдать и не посрамить, что бы оно ни было... того самого...

— Не клянись, — строго сказал ему отец Бенедикт. — Ибо господь наш Иисус Христос ясно сказал: "Не клянись". Понял, чадо?

— Так точно, — почтительно ответил Мэтью. — Прошу простить невольный грех и осмелюсь, воспользовавшись случаем, попросить разъяснения вот по какому вопросу. Господь наш Иисус Христос, помнится, также говорил: "Не суди", однако...

— Цыц, — перебил его отец Бенедикт. — Заткнись, чадо, покуда грех невольный и невеликий не перерос в грех большой и неискупаемый. Не твое дурацкое дело, чадо, толковать священное писание, для того есть особые иерархи и не суйся, чадо, со свиным рылом в калашный ряд. Осознал?

— Так точно, — кивнул Мэтью. — Еще раз прошу простить грех, по-прежнему невольный, клянусь... бля...

Отец Бенедикт рассмеялся и сказал:

— Лучше помолчи, чадо, и не умножай невольных грехов сверх минимально неизбежного уровня. Скажи мне лучше вот что. Ведомо ли тебе такое понятие — атеизм?

— Гм, — сказал Мэтью. — Латынь я разумею не в совершенстве, но... теос — бог, теизм — божественность, атеизм, стало быть — отсутствие божественности... безблагодатность?

— Хуже, — сказал Бенедикт. — Атеизм суть ересь, отрицающая само присутствие бога во вселеной.

Мэтью расхохотался. Бенедикт нахмурился.

— Прошу прощения, святой отец, — сказал Мэтью, отсмеявшись. — Но это в самом деле смешно. Уму непостижимо, каким мудаком надо быть, чтобы не верить в божье присутствие! Неужто в самом деле существует такая ересь?

— Существует, чадо, — мрачно произнес Бенедикт. — В нашем грешном мире много чего существует. Ибо неистощим на выдумку враг рода человеческого... но не будем о грустном. Знаешь, чадо, кто такой адвокат дьявола?

— Конечно, знаю, — кивнул Мэтью. — Это когда на диспуте кто-то обосновывает заведомо неверную позицию, чтобы другая сторона могла лучше отточить аргументы, или когда в судебном процессе надо соблюсти ритуал правосудия, в то время как приговор очевиден с самого начала... Как-то так.

— Все верно, — кивнул Бенедикт. — А теперь слушай меня, чадо, внимательно. Я сейчас немного побуду адвокатом дьявола и попробую защитить ересь атеизма. А ты попробуй ее опровергнуть.

— А чего тут опровергать? — пожал плечами Мэтью. — Очевидный же бред! Ну вот, например, кто сотворил вселенную и человека, если не господь всемогущий?

— Вселенная сотворилась из большого взрыва и приобрела нынешнюю форму в результате самоорганизации материи в неравновесных структурах, — ответил Бенедикт. — А человек произошел от зверей в ходе естественного отбора, как собаки происходят от волков, или как породистые собаки происходят от дворняжек. Только собак отбирают хозяева, а наших предков никто специально не отбирал, отбор происходил сам собой. Слабые и глупые помирали, сильные и умные выживали и оставляли потомство, из которого, в свою очередь выживали тоже только самые сильные и умные. Понимаешь?

— Хуйня какая-то, — помотал головой Мэтью. — В священном писании про сотворение мира написано совсем другое. Шесть дней ушло на все про все, вначале господь отделил свет от тьмы, потом небо от земли... или наоборот...

— Изложение этой истории в книге бытия содержит внутренние противоречия, — сказал Бенедикт. — Более того, там приведены подряд два разных рассказа, очень похожих, но противоречащих друг другу в мелочах. Как будто книжному переписчику попались две версии одного текста, он не смог выбрать истинную и вставил в книгу обе. Это примерно как с четырьмя евангелиями, но там проще, там никто не спорит, что жизнеописание Иисуса весьма приблизительно, и дается, так сказать, сквозь призму мировосприятия апостолов, бывших простыми людьми... Понял?

— Не понял, — покачал головой Мэтью. — Вы так говорите, словно в книге бытия написана не священная история происхождения вселенной, а какая-то бредовая хуйня, и будто все высокие иерархи это знают, но держат свое знание при себе, чтобы не смущать рядовых священников.

Бенедикт печально улыбнулся и сказал:

— Ты произнес эти слова, не я.

— Бля, — сказал Мэтью.

Бенедикт немного помолчал, затем сказал:

— Земля есть не центр вселенной, но рядовая планета, наряду с Солнцем, Луной, Венерой и всеми прочими.

— Чего? — не понял Мэтью. — Я прошу прощения, святой отец, но вы... гм... вы точно башкой не ебанулись? Может, вам лекаря позвать?

— Лекаря звать не надо, — сказал Бенедикт. — Существуют журналы астрологических наблюдений, у нас в монастыре, например, такой журнал ведет Флинт Сова. Гипотезу о том, что Земля — центр вселенной, легко проверить по любому подобному журналу, ведущемуся достаточно долго. Если и Меркурий, и Венера обращаются вокруг Земли, то должны быть моменты, когда они наблюдаются в противоположных частях небосвода. Но если они обращаются вокруг Солнца по орбитам, лежащим внутри орбиты Земли...

— Бля... — сказал Мэтью. — Они же оба наблюдаются только на рассвете и закате...

— Вот именно, — кивнул Бенедикт. — Так доказывается, что Земля есть не центр вселенной, но рядовая планета. И это значит, что в книге бытия написана хуйня. И про Иисуса Навина, остановившего движение Солнца по небу, тоже написана хуйня. И когда бусурманский Магомет молитвой разорвал Луну напополам — тоже хуйня. Понимаешь, какой пиздец грозит человечеству?

— Вроде да, — кивнул Мэтью. — Стоит только признать, что где-то в священном писании написана хуйня, как сразу появляется искушение проверить все остальное священное писание, выделить там всю хуйню, и всю ее исключить. Но если это дело реально начать, то окажется, что хуйни в священном писании содержится настолько много, что вся его ценность становится сомнительной, и возникает вопрос, а есть ли вообще бог на свете. Но если бога нет, то нет ни рая, ни ада, и в таком случае только последний долбоеб станет смирять гордыню и не грешить. Получается, все праведники — глупцы, а миром правят грешники, и нет ничего недозволенного. Убивай, насилуй, клевещи, предавай... Это же ад на земле, апокалипсис, армагеддон!

Отец Бенедикт улыбнулся доброй отеческой улыбкой и сказал:

— Ты понял. Я рад, что не разочаровался в тебе. Тебе, наверное, интересно, зачем я завел этот разговор?

— Угу, — кивнул Мэтью.

— Роберт Локлир тайно проповедует атеизм, — сказал Бенедикт.

— Не может быть! — изумился Мэтью. — Прошу простить меня, святой отец, я не то чтобы подвергаю ваши слова сомнению, но в это решительно невозможно поверить!

— Тебе придется, — мрачно произнес Бенедикт. — На самом деле поверить в это очень легко. Ты же не думаешь, что всю те еретические измышления, которые я тебе цитировал, я придумал сам?

— Ой, бля... — сказал Мэтью.

— То-то же, — кивнул Бенедикт. — А теперь слушай, что тебе надо сделать.

6

Однажды сидел святой Михаил посреди двора под навесом, беседовал с паломниками и творил чудеса. И задал ему один паломник вот какой вопрос:

— А правду говорят, что Земля не плоская, а подобна шару?

— Да, это истинная правда, — ответил святой Михаил и осторожно кивнул своей огромной головой.

— А почему тогда вода из морей-океанов не выливается вниз? — спросил паломник. — С нижней стороны Земли она должна падать вниз, верно?

— Ну ты и дурень! — сказал ему молодой монах по имени Эндрю. — Это же очевидно! Вселенная сотворена всего шесть с половиной тысяч лет назад! Вода еще не успела вытечь!

— Ты неправ, Эндрю, — возразил ему святой Михаил. — Твои слова не содержат противоречия и могли быть правдой, но не являются ею. На самом деле все проще. Вниз — это направление к центру шарообразной Земли. На другом конце Земли низ направлен навстречу нашему низу, низ Земли содержится в ее центре.

— Охуенно! — воскликнул Эндрю. — И там, в самом центре вселенной, располагается преисподняя адского Сатаны!

— А в Локлире говорят, что центр вселенной не в Земле, а в Солнце, — сказал паломник. — Дескать, иначе непонятно, почему какие-то две планеты наблюдаются только утром и вечером, но никогда в полночь.

— Ты сейчас хуйню сказал, — заявил святой Михаил. — Сам подумай дурацкой своей башкой, где планеты и где центр вселенной? Планеты суть образы небесной сферы! Какой мудак тебя научил всей этой хуйне?! Отвечай!

— Да я, чё, помню, что ли... — испуганно забормотал паломник. — Монах какой-то жирный, вроде, из ваших... Он еще ссылался, что в Локлире так все говорят, чуть ли не сам ярл...

На нечеловеческом лице святого Михаила отразился гнев. Он громогласно провозгласил:

— Кто бы так ни говорил, он суть еретик и дорога ему одна — на костер! Ибо сомневаться в священном писании суть гордыня и смертный грех! И искоренять сию ересь следует в зародыше! Ибо сначала ты не веришь Аристотелю, потом не веришь какому-нибудь второстепенному пророку, например, Иезекиилю, а потом перестанешь верить самому господу! Каждый говорящий, что Земля не центр вселенной, тем самым как бы говорит: "Иди на хуй, господи, нет тебя во вселенной, и все твои заповеди — унылая хуита, и нет для меня отныне греха, а есть только наслаждение!" И если нет для кого греха, то нет для того внутреннего закона и дозволено любое преступление, и брат встанет на брата, и сын на отца, и педофилы будут невозбранно ебать кого захотят, и воцарится повсеместно Содом и Гоморра, и явится всадник на коне белом, и ад воспоследует за ним!

В задних рядах кто-то упал и забился в судорогах.

— Дьявол! Дьявол! — завопила какая-то женщина. — Убейте дьявола!

— Заткнись, дура! — сказал ей какой-то монах и отвесил подзатыльника, чтобы стало понятнее. — Это Эрик Припадочный, он по жизни такой.

Тем временем святой Михаил раздухарился так, что сам выглядел почти что припадочным.

— Крестовый поход! — кричал он. — Даешь пиздец богомерзкому ярлу во имя господа! Мочить атеистов! Утопить еретиков в собственной крови! Удавить собственными кишками! Сделать им орла, как делали наши предки викинги!

Отец Бенедикт незаметно ткнул святого Михаила локтем в бок и прошептал:

— За базаром следи, палишься! Какие, на хуй, викинги, ты по легенде римлянин!

— Да всем уже похуй, — прошептал Михаил в ответ и продолжил орать: — Берите ваши мечи, братие, и топоры, и вилы и что еще у кого есть! Даешь крестовый поход на богомерзкого кощунника! Не допустим преждевременного армагеддона! Даешь пиздец атеисту Роберту!

— Пиздец даешь пиздец! Пиздец даешь пиздец! — скандировала толпа.

Какая-то экзальтированная тетка срывала с себя одежду, другая тетка каталась в пыли, как гигантский червяк, какие-то юродивые бродяги увлеченно бичевали друг дружку, кровища так и брызгала во все стороны. Бонни Черная Зайка сидела в стороне, на ее лице застыло брезгливое выражение. Священный экстаз, овладевший толпой, не затронул ее ни в малейшей степени.

— Мочи ведьму! — закричал какой-то шибко активный паломник.

И напрыгнул на Бонни, и попытался ебнуть ее по башке какой-то деревяшкой, но немедленно огреб сам. Ибо Мелвин предвидел подобное развитие событий и назначил рыжей ведьме охрану из четырех кнехтов, двое из которых были глухи, а другие двое — глупы (товарищ Горбовский назвал бы их дебилами), посему они не отвлекались на посторонние зрелища, а четко выполняли поставленную задачу. Сказано охранять раскаявшуюся ведьму, значит, охранять, и не ебет.

Мелвин оглядел толпу и решил, что пора выходить из образа. Сейчас здесь можно хоть черную мессу творить, все равно никто ничего не поймет. Надо же было так возбудить толпу, самому не верится...

— Давай, настоятель, распоряжайся, — сказал он Бенедикту. — Пусть записываются в отряды, выбирают десятников, все такое... И пусть обязательно поклянутся, пока угар не прошел, и не какой-нибудь хуйней, а бессмертной душой, и чтобы каждый — своей. Иначе завтра хер кого соберешь.

— Все сделаем в лучшем виде, — пообещал ему Бенедикт. — Я не вчера родился, знаю, как такие дела делаются. А вы отличный оратор, ваше высочество. Честно признаюсь, не ожидал, что так хорошо у вас все выйдет.

— Всякий отличный феодал суть отличный оратор, — заявил Мелвин. — А я феодал не просто отличный, но охуенный. Привыкай.

Мелвин удалился, Бенедикт посмотрел ему вслед и тихо пробормотал.

— Плохому феодалу плохую молнию, охуенному феодалу — охуенную. Кончилась ваша эпоха, феодалы, теперь рулить будет святая церковь.

И поднял Бенедикт чудотворный посох, и направил его Мелвину в спину, и тихо сказал:

— Пыщь.

Но стрелять не стал, ибо этому феодалу нужна особая молния. Бенедикт пока не знал, где такую молнию взять, но не сомневался, что когда придет время, господь как-то поможет ему решить эту проблему. Не оставит его господь, поможет правому делу, ведь святая церковь воистину должна рулить миром, ибо если не она, то кто? Не феодалы же богомерзкие, чуть было не низринувшие вселенную во тьму апокалипсиса. Это ж надо было додуматься — бога нет! Пидарасы бестолковые!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. СУДЬБА КОММУНИСТА

1

Крестовый поход стартовал от Локлирского аббатства через два часа после рассвета и неторопливо двинулся к Локлирскому замку. Странный это был поход и нелепый.

Рыцарей в крестовом походе было всего трое, звали их сэр Брюс, сэр Дэвид и сэр Адриан, и оказались они здесь нежиданно-негаданно. Прибыли в аббатство помолиться господу да подивиться на настоящего святого, якобы посетившего сию обитель, и вдруг хуяк — это оказался и в самом деле настоящий святой. Хуяк второй раз — Локлирский ярл сэр Роберт теперь уже не знатный феодал и великий интриган, а поганый богомерзкий атеист, проклятый во веки веков. И, как апофеоз, хуяк номер три — все в крестовый поход! Знали бы, что все так обернется, ни за что бы сюда не приехали, но теперь отказываться уже поздно. Крестовый поход — дело такое, что избегать надо всеми силами, но если уж влип — даже не думай отвертеться, проклянут в момент, потом до конца жизни не отмоешься. Вот и пришлось почтенным рыцарям трястись на лошадях под палящим солнцем и сверкать во все стороны кособокими крестами, второпях намалеванными на щитах поверх древних гербов. Отец Бенедикт поначалу хотел, чтобы рыцари еще и кольчуги нацепили, дескать, какой крестовый поход, когда рыцари без доспехов? Это, мол, не крестовый поход, а хуйня какая-то, шествие бродячих скоморохов!

— Вы, святой отец, следили бы за языком, — посоветовал ему сэр Брюс. — Ибо при всем уважении к духовному сословию у всякого терпения есть предел, и если кто за языком не следит, то рано или поздно огребает, кем бы он ни был и к какому бы сословию ни принадлежал бы.

— Любой-любой огребает? — уточнил отец Бенедикт. — И сам король тоже?

— Нет, король не огребает, — покачал головой сэр Брюс. — Потому что его величество дворянскую честь разумеет и за языком следит. Чего и вам советую, святой отец, от души советую. А если угодно полюбоваться бродячими скоморохами, то их вокруг до хера, но на кавалеров к ним причислять не надо, а то можно и пиздюлей огрести.

На эту отповедь отец Бенедикт буркнул нечто невразумительное и отъехал в сторону.

— Эко вы его ловко словами отмудохали! — восхитился юный сэр Адриан.

— Не говори гоп, пока не подошел к причастию, — мрачно посоветовал ему сэр Дэвид. — Я, пожалуй, к этому попу на исповедь не пойду, а то как замутит епитимью, страшно даже подумать.

— Страх неведом рыцарю, — строго и торжественно произнес сэр Брюс. — Если вдруг стало страшно о чем-то подумать — перекрестись, помолись и все-таки подумай с божьей помощью. А еще лучше с самого начала не бойся. Ишь чего нашел бояться — епитимьи! Рыцарю страх неведом, понял?!

— Угу, — сказал сэр Дэвид.

Но было очевидно, что он согласился с товарищем только для виду, чтобы не продолжать бессмысленный спор, а так по жизни не согласен.

Неожиданно подал голос сэр Адриан:

— А вот интересно, когда Готфрид Буйонский и Боэмунд Тарентский отправлялись в Палестину, у них, наверное, войско поприличнее было?

Сэр Дэвид не удостоил младшего товарища словесным ответом, а просто многозначительно отхаркался. А сэр Брюс сказал следующее:

— То, что ты видишь вокруг, суть не войско, но толпа ебанутых дураков. Нормальный военный отряд пройдет сквозь нее, как нож сквозь масло, и даже легче.

— Тогда, наверное, нам не стоит идти с ними до конца, — предположил сэр Адриан. — У сэра Роберта, говорят, не самая плохая дружина в королевстве.

Сэр Дэвид отхаркался еще раз. А сэр Брюс сказал следующее:

— До конца идти не стоит, но, боюсь, придется.

— Рыцарю страх неведом, — заметил сэр Дэвид.

Кнехты захихикали, но сэр Брюс остался невозмутим.

— Это ты верно подметил, — сказал он. — Как только станет возможно покинуть сие сборище, не роняя дворянской чести и не нарываясь на проклятие вон того мудака, — он ткнул пальцем в отца Бенедикта, — надо сразу съебывать. А пока сие невозможно, следует стойко переносить тяготы и лишения, и не пиздеть. Понял?

— Угу, — кивнул сэр Адриан. — А как вы думаете, сэр Брюс, святой Михаил по-настоящему святой?

— Это мы узнаем, когда осадим замок, — ответил сэр Брюс. — Если он по-настоящему святой, пиздец придет сэру Роберту, а если не по-настоящему — то ему самому.

— А пока мы ничего не знаем достоверно, как лучше к нему относиться? — спросил сэр Адриан.

— А тебе не похуй? — удивился сэр Брюс.

Сэр Адриан не нашелся, что ответить на этот вопрос.

Так получилось, что Мелвин и Бонни Черная Зайка ехали неподалеку от рыцарей и слышали весь разговор от начала до конца. Бонни то и дело хихикала и искоса поглядывала на святого, дескать, что будешь делать — проглотишь оскорбление или вмешаешься? В конце концов, Мелвин не выдержал.

— Да хватит тебе глазенками зыркать! — сказал он. — Думаешь, мне не похуй, что они обо мне болтают? Это ж рядовые вояки, катапультное мясо, смазка для мечей! Брюс еще хоть немного на человека похож, а эти двое... На них посмотришь — сам поверишь, что человеческий род произошел от зверя абузияна!

Бонни рассмеялась.

— А что, может, кощунник Роберт все-таки прав? — спросила она. — Может, во вселенной действительно нет бога, а род человеческий произошел от этого самого... как его...

— Может, и так, — буркнул Мелвин. — Бывает, смотришь вокруг и удивляешься — откуда столько мудаков? Как господь всемогущий только допускает такое падение нравов? Я не знаю, как это можно объяснить, не впадая атеизм.

— Божье попущение, — сказала Бонни.

— Неправдоподобно, — покачал головой Мелвин. — Слишком большое попущение получается. Сама посуди, ну, вон тот, например, мудак с аршинным крестом поверх лохмотьев, какой из него христов воин? Ебаный стыд!

— Тише, — попросила Бонни. — Не кричи так громко, люди оглядываются. Ты же как бы святой, тебе ругаться невместно. Не выходи из образа.

— Ругаться вместно всегда, — возразил Мелвин. — Сам Иисус говорил апостолам: "Изыдите прочь, порождения ехиднины!" Так что не пизди.

— Извини, я не знала, — сказала Бонни и скромно потупилась.

— Это нормально, — махнул рукой Мелвин. — Думаешь, почему попы не одобряют, когда мирские сословия самостоятельно изучают священное писание? Думаешь, просто из вредности? Нет, есть на то разумная причина. Слишком много нелепостей и противоречий находят в священных книгах, слишком странные мысли возникают, если читать их срезмерно вдумчиво. Думаешь, откуда еретики берутся?

— Думаешь, Роберт был прав, что бога нет? — спросила Бонни. — Или ты просто дразнишься?

Мелвин пожал плечами и сказал:

— Если честно, мне похуй. Я всегда знал, что молитва меняет мир, а с твоей помощью узнал, что колдовство тоже меняет мир, и не такое уж оно богомерзкое. А когда познакомился с Бенедиктом поближе, узнал, что в духовном сословии бывают такие уебки, что пиздец. Понимаешь, Бонни, я не какой-то там ученый хер, чтобы доискиваться, как все устроено и как что объясняется. Мне похуй, как что устроено, я практик. Молитва работает — заебись, колдовство работает — тоже заебись. А какие отношения у господа вседержителя с колдуньями вроде тебя — это меня не ебет. Это твои проблемы, не мои. Грубо, да, но зато честно. Надеюсь, ты не обидишься. Впрочем, это мне тоже похуй.

— Спасибо за честность, — сказала Бонни.

Некоторое время они ехали молча, затем Мелвин сказал:

— В первый раз, когда Бенедикт стал рассказывать про атеизм, я, конечно, охуел. А теперь думаю, а может, и ничего страшного? Рыцарям про атеизм, конечно, ничего говорить нельзя, кроме критики, третьему сословию — тем более, но сам-то себе я могу не врать? Тут еще вот какое дело вырисовывается. Если бога нет, значит, все дозволено. Это ж какой простор действий для феодала!

— Если ты ошибаешься, и бог есть, ты обрекаешь себя на адские муки, — заметила Бонни.

— Верно, — согласился Мелвин. — Но на адские муки я уже себя обрек. Два раза. Когда выеб ту болотную кикимору и когда упорхнул с очистительного костра.

— Ты чего несешь?! — возмутилась Бонни. — Тот костер разожгли неправосудно!

— А это уже никого не ебет, — покачал головой Мелвин. — Все ритуалы провели должным образом, так что костер получился реально очистительный. Да, Бенедикт и Роберт обрекли невинного меня на лютую казнь, это смертный грех, но и я тоже согрешил, когда не смирился и упорхнул. Что проповедуют апостолы? Пострадал неправедно — смирись, господь всех рассудит. А я не смирился.

— Может, тебе покаяться стоит? — предложила Бонни. — Когда каешься, сразу отпускает. Я тоже хочу покаяться, по-настоящему, найти где-нибудь благочестивого попа...

Мелвин скептически хмыкнул.

— Да даже без попа! — воскликнула Бонни. — Господь-то все видит, ему похуй, через попа ты молишься или сам по себе...

— Ересь! — перебил ее Мелвин. — Не помню, как она называется, но это точно ересь, притом очень опасная.

— Что в ней опасного? — удивилась Бонни.

— А ты представь себе, что любой мудак станет трактовать закон божий, как ему на душу взбредет, — сказал Мелвин. — Вон тот мудак, например. Или вон тот. Не страшно?

Бонни немного помолчала, затем сказала:

— Нет, мудаки тут ни причем. Если мудаков бояться, так придется любое новшество отвергать. Пусть не мудаки трактуют закон божий, а нормальные люди вроде нас с тобой. Мы-то с тобой знаем, что в колдовстве нет ничего плохого, почему мы должны это скрывать?

— А ты уверена, что мы с тобой не мудаки? — спросил Мелвин. — Сможешь обосновать?

Бонни надолго задумалась. Затем спросила:

— Ты уже решил, что будем делать, когда до замка доберемся?

— Более-менее, — ответил Мелвин. — Роберт запрется за стенами, я покажусь воинам, стану проповедовать, они вначале станут слушать, потом начнут стрелять. Стрелы не причинят мне вреда, все станут кричать, что это чудо, дальнейшее очевидно. Начнется великое смятение, кто-нибудь переметнется на мою сторону, откроет ворота, ты обратишь меня в пса, я ворвусь внутрь, загрызу Роберта... Как-то так.

— А потом? — спросила Бонни.

— Потом ты меня обратишь обратно в Мелвина Локлира, — сказал Мелвин. — Мои вассалы узнают меня и снова мне присягнут. Я стану править строго, но справедливо.

— А Бенедикт? — спросила Бонни.

— Бенедикту пиздец, — ответил Мелвин. — Во-первых, мне понравился его артефакт, хочу отобрать. Во-вторых, он слишком много знает. В-третьих, он мудак.

— Ты не должен быть под подозрением, — заметила Бонни. — Кто бы его ни убил, все подумают на тебя.

— Конечно, — кивнул Мелвин. — Поэтому я не буду ни убивать его, ни даже заказывать. Я предоставлю это дракону. Без меня Бенедикту от дракона не отбиться, а я не могу охранять его круглые сутки. Думаю, эта проблема решится сама собой.

Бонни улыбнулась и сказала:

— Как ловко ты все планируешь.

— Дык, — тоже улыбнулся Мелвин. — Давно уже люди говорят, что я умен не по годам, и из меня вырастет ловкий интриган. Вот и вырос.

Бонни неожиданно помрачнела.

— Тебе восемнадцать лет, если я ничего не путаю, — сказала она. — А мне двадцать семь, я уже три раза была замужем...

— И три раза овдовела? — заинтересовался Мелвин. — Так быстро? Как ухитрилась?

Бонни нахмурилась.

— Как-то само получилось, — ответила она. — Моего первого мужа убил мой второй муж. Потому что он меня любил очень сильно, а я была замужем за другим. А второго мужа убил третий муж, он был братом первого и мстил.

— А третьего мужа кто убил? — спросил Мелвин.

— Я, — ответила Бонни. — Отравила бледными поганками. Он такой мудак был...

— Суровая ты женщина, — сказал Мелвин.

— Жизнь суровая, — вздохнула Бонни. — О, гляди! Помнишь, та поляна, где на нас дракон напал? Так вот она!

— Точно, — кивнул Мелвин. — Эй, Бенедикт! Готов сразиться с драконом?

Бенедикт остановил коня, некоторое время размышлял о чем-то неведомом, затем спешился и стал разеваться.

— Бенедикт, ты ебанулся? — спросил его Мелвин.

— Я не ебанулся, — ответил Бенедикт. — Со мной разговаривал господь и ниспослал откровение. Остаток пути я должен проделать пешим, с непокрытой головой, в рубище и босым.

— Где же ты найдешь рубище? — удивился Мелвин.

— У меня нижнее белье ветхое, — объяснил Бенедикт. — Сойдет.

— Ну, как знаешь, — пожал плечами Мелвин. — Эй, рыцари! Как там тебя, Брюс! Будь любезен, поохраняй святого отца, а то ему тут откровение было...

— Брюс, иди на хуй! — рявкнул Бенедикт.

Сэр Брюс, только что повернувший коня, невозмутимо вернул животное на прежний курс.

— Поехали, Бонни, — сказал Мелвин, посмеиваясь.

— Ничего не понимаю, — сказала Бонни, когда они немного отъехали. — Что это на него нашло?

— Трусость, — объяснил Мелвин. — Он раньше не думал, что на нашем пути может сидеть дракон в засаде, а теперь подумал. А кто для дракона первейшая цель?

— Ты, — сказала Бонни.

— А вторая?

— Бенедикт.

— Все верно, — кивнул Мелвин. — Вот он и прячется. На свой артефакт не слишком полагается, на рыцарскую охрану — тем более. А смешается с голодранцами, глядишь, дракон и не заметит.

— Раньше надо было думать, — сказала Бонни.

— Однозначно, — кивнул Мелвин. — Но умом и сообразительностью Бенедикт никогда не отличался. Он другим берет, наглостью и жестокостью.

— Жестокость-то откуда? — удивилась Бонни. — Раньше его никто в этом не обвинял.

— Те, кого он пытал, его ни в чем уже не обвинят, — сказал Мелвин. — А кого не пытал, тем похуй. Я — редкое исключение.

— Что-то не чую дракона, — сказала Бонни. — Сдается мне, не сидит он в засаде.

— Ну и заебись, — улыбнулся Мелвин. — Пусть этот мудак ноги разомнет, ему полезно.

Некоторое время они ехали молча, затем Бонни спросила:

— Мелвин, что с нами будет?

— А я-то почем знаю? — пожал плечами Мелвин. — Либо со щитом, либо на щите, а что конкретно — нам знать не дано.

— Я не об этом, — сказал Бонни. — Я о нас с тобой. Ты недавно сказал, что Бенедикт слишком много знает. Я знаю не меньше.

Мелвин рассмеялся, нагнулся с седла, ухватил Бонни за плечо, притянул к себе и поцеловал в губы. Какие-то пешие долбоебы, наблюдавшие за святым с почтительного расстояния, засвистели и заулюлюкали.

— Я тебя люблю, — сказал Мелвин. — Женой я тебя не сделаю, ты уж извини, родом не вышла, но официальной фавориткой станешь. Как вступлю во владение замком, дам тебе дворянство за особые заслуги, какой-нибудь удел маленький... Детей наших признаю официальными бастардами... Чего так смотришь?

— Ничего, — сказала Бонни и пожала плечами. — Спасибо тебе, ты щедрый.

— Не понял, — сказал Мелвин. — Ты так говоришь, будто я на самом деле не щедрый, а ты иронизируешь. Будто хочешь чего-то большего.

— Нет, большего я не хочу, — покачала головой Бонни. — Раньше я надеялась на большее, но теперь вижу, что зря.

— А на что ты надеялась? — спросил Мелвин.

— Что ты не ограничишься титулом ярла, — ответила Бонни. — Корона сама плывет тебе в руки, а ты не замечаешь. Я думала, ты глазастее.

— Я все замечаю, — сказал Мелвин. — Просто я не ставлю перед собой слишком далеких целей. Я ставлю перед собой реальные цели. Сначала надо убить Роберта и захватить Локлир. Потом удержаться в захваченном Локлире. А потом уже идти на Лондон, если сложится благоприятная обстановка.

— Обстановка сложится благоприятная, — заверила его Бонни. — Твоя неуязвимость вкупе с моим колдовством — такая сила, что против нее ничего не устоит. — И неожиданно добавила: — У меня ничего не зудит.

— А что должно зудеть? — не понял Мелвин. — И почему?

— У тебя, когда ты начал превращаться в оборотня, зудело в паху, — объяснила Бонни. — А у меня не зудит. Значит, от тебя ко мне ничего не передалось, и я никогда не стану оборотнем. Обидно.

— Гм, — сказал Мелвин. — Это как посмотреть. Не хочу тебя пугать, но если бы ты начала превращаться в оборотня, у меня возникло бы искушение.

— Понимаю, — кивнула Бонни. — Если бы я почувствовал начало превращения, я бы от тебя убежала.

— Либо убеждала бы меня изо всех сил, что никакого превращения не происходит, — добавил Мелвин.

— Об этом я не подумала, — сказала Бонни. — Наверное, мне все-таки надо было убежать.

— Никуда убегать не надо, — заявил Мелвин. — Зря ты так боишься моей подозрительности. Сразу видно, что ты не из дворянского рода. У нас, дворян, каждый понимает, что быть чрезмерно подозрительным не лучше, чем быть недостаточно подозрительным. Когда ты совсем не доверяешь людям, ты их провоцируешь на предательство. Зачем честно служить феодалу, который тебе все равно не верит? Друзьям и вассалам надо доверять, это феодалы усваивают с молоком матери. И еще нельзя верить, что другие люди умнее тебя. Отец меня учил, что когда планируешь интригу, надо всегда исходить из того, что твой противник равен тебе по уму, не глупее и не умнее. Потому что когда противника переоцениваешь, это тебя демотивирует и получается еще хуже, чем если когда недооцениваешь. Я, наверное, непонятно говорю...

— Нет, все понятно, — сказала Бонни. — Я — твой противник, чего тут непонятного...

— Да еб же твою мать! — воскликнул Мелвин. — Ну какого хера ты все понимаешь наоборот?! Я говорил о тебе как о противнике сослагательно, в том смысле, что если я вдруг подумаю, типа, а вдруг моя милая Бонни на самом деле мой противник, то тогда...

— Не надо так говорить, — сказала вдруг Бонни. — Лучше поцелуй меня.

Они стали целоваться, и сэр Дэвид, издали наблюдавший за ними, сказал:

— А у этого святого губа не дура.

— Но мозгами его господь обделил, — добавил сэр Брюс. — Ибо баба, уморившая трех мужей, уморит и любовника, а всякая ведьма раскаивается только на костре и нигде более. Запомни это, Адриан, и никогда не забывай.

— Так точно, сэр Брюс, не забуду, — пообещал юный Адриан.

2

— Дружина и гарнизон, становись! — скомандовал Реджи Хеллкэт. — Равняйсь! Смирно! Ваше высочество, дружина и гарнизон по вашему приказанию построены! Парадом командует барон Хеллкэт!

— Здравствуйте, други и братья мои! — выкрикнул Роберт.

— Здравия желаем сюзерену и повелителю! — вразнобой отозвался строй.

— Вольно! — скомандовал Роберт.

— Вольно! — продублировал Реджи.

— Други и братья мои! — обратился Роберт к бойцам. — Пусть выйдет из строя тот, кто хоть раз вовремя получал жалование до моего восшествия на престол сего удела!

На левом фланге из строя вышел пожилой рыцарь. Бойцы встретили его появление веселым ржанием.

— Да, случился однажды такой казус, — тихо произнес Реджи. — Помнится, еще до Кларка, при его отце...

— Один человек, — громогласно констатировал Роберт. — Встать в строй! А теперь пусть выйдет из строя тот, кто не вовремя получал жалование при моей власти!

Строй стоял непоколебимо, усатые морды бойцов расцветились довольными улыбками, как у больших прямоходящих котов.

— Слава сюзерену и повелителю! — завопил кто-то с правого фланга.

— Слава его высочеству! — присоединились другие голоса. — За сэра Робера в огонь и в воду! Пусть попы сидят в своих церквях и не пиздят!

Реджи наклонился к уху его высочества и негромко сказал:

— Пусть ваше высочество не утруждается перечислением своих подвигов. Бойцы пойдут за вами хоть в преисподнюю самого Сатану с престола свергать. Приказывайте, ваше высочество, прошу вас.

— Спасибо, Реджи, — сказал Роберт.

Протер глаза (сразу в оба глаза попали соринки, так бывает), прокашлялся и провозгласил:

— Слушать приказ! В монастыре восстание! Настоятель Бенедиктишко поднял мятеж и утверждает, что я, Роберт Локлир, якобы отрицаю существование бога и науськиваю дракона на честных рабов божьих!

— Насчет дракона его пока никто не обвинял, — тихо сказал барон Айронсайд барону Тейлору. — Уж не горит ли шапка на его высочестве?

— Тише, — прошипел ему барон Тейлор. — Не мешай слушать!

В замке все знали, что барон Айронсайд люто, бешено обижен на его высочество за то, что тот сначала обещал жениться на его дочери, а потом пообещал эту самую дочь дракону. Но, с другой стороны, Изабелла Айронсайд — та еще блядь, и будь ее отец более добродетелен, высек бы ее розгами по голой жопе заранее, и не пришлось бы его высочеству наказывать ее за дерзость чуть ли не каждый день. А с третьей стороны, в словах Айронсайда был смысл, драконовыми злодеяниями сэра Роберта пока никто не упрекал, хотя если вспомнить непонятную перестройку старой конюшни...

— Так что, сэр Роберт, получается, дракона приручил?! — воскликнул барон Тейлор неожиданно громко.

Сэр Роберт оборвал свою речь на полуслове, бросил на Тейлора гневный взгляд, затем вдруг задорно улыбнулся и крикнул:

— Да я хоть самого Сатану приручу, если моей дружине будет оттого выгода!

— Ура ярлу Локлиру! — завопили дружинники.

Мгновением спустя к ним присоединилась замковая стража. Пусть его высочество и не упомянул их в своей речи, а упомянул только дружину, и так ясно, что подразумевал он всех бойцов до единого, жалование-то получили все, и с тех пор его высочество стал им всем как родной отец.

— С нами бог и дракон! — кричал сэр Роберт. — Пиздец дурным повстанцам! Ура, товарищи!

— Ура! — радостно кричали бойцы. — Слава сэру Роберту! Слава ярлу Локлиру! Слава победителю дракона!

— Сотники ко мне, остальные разойдись! — приказал Роберт.

Строй смешался, сотники бодрой трусцой двинулись на центр плаца, позвякивая оружием и доспехами.

— Это войско непобедимо, — сказал Реджи. — Как мало для этого нужно — всего лишь выплатить жалование. Кто бы мог подумать!

— Одна вещь беспокоит меня, — сказал Роберт. — Лазутчик докладывал, что с повстанцами идет настоящий святой Михаил с лицом как на иконе. Не дрогнут ли бойцы, узрев святой лик?

— Могут дрогнуть, — ответил Реджи и сам при этом дрогнул. — Может, его лучше сразу стрелой? Или дракона с цепи спустить?

— Дракон не сидит на цепи, — резко сказал Роберт. — Дракон — не зверь, но союзник, во всем равный человеку, кроме биологического происхождения.

— Кроме чего? — переспросил подошедший барон Айронсайд.

— Кроме телесной природы, — переформулировал Роберт. — Гельмут, друг мой, вы не приносили мне присягу, будьте любезны, покиньте построение. Я не смею принуждать...

Гельмут Айронсайд выпятил тощую грудь, задрал нос к небесам и гордо провозгласил:

— Осмелюсь заметить вашему высочеству, что я в принуждении к ратному труду не нуждаюсь, а если какой мудак станет меня прннуждать в ратном труде не участвовать, то вот это как раз меня оскорбит пиздец как...

— Но я не могу дать вам сотню, мой друг! — воскликнул Роберт. — Командиров перед боем не меняют! Не подумайте, что я недооцениваю...

— Я не настолько самонадеян, чтобы принимать под начало незнакомую сотню! — отчеканил Гельмут. — Но ни один долбоеб не смел до сих пор отвергнуть мой меч!

— Вы готовы сражаться рядовым бойцом? — спросил Роберт.

— Дык о чем я, блядь, толкую?! — не выдержал Гельмут.

— Прости, брат, — сказал Роберт и мимолетно обнял несостоявшегося тестя. — Иди куда хочешь и сражайся, и не посрами рыцарского достоинства.

Гельмут ушел. Подошел Реджи и сказал:

— Часовые докладывают, противник на горизонте.

— Херово, — сказал Роберт. — Я рассчитывал отправить тебя в Хаддерсфилд за городским ополчением. Но теперь уже нет смысла.

— Можно ночью, — предложил Реджи.

— К ночи, я думаю, все закончится, — закончился Роберт. — А до заката стремно, словишь, не дай бог, шальную стрелу, мне тебя будет не хватать.

— Спасибо за добрые слова, — склонил голову Реджи. — Однако осмелюсь заметить, что не вполне понимаю ваше высочество. Если все кончится до заката, зачем собирать ополчение?

— Когда начинается большая смута, ополчение лишним не бывает, — сказал Роберт, хитро улыбнулся и подмигнул. — Не идти же на Лондон с одной только дружиной.

— Ох, бля... — изумленно выдохнул барон.

— Выше нос, Реджи! — сказал ему Роберт. — Что за уныние? Мы рождены, чтоб сказку сделать былью. Или ты боишься не справиться с обязанностями первого рыцаря королевства?

— Никак нет! — воскликнул Реджи и неосознанно принял стойку "смирно". — Разрешите выполнять?

— Выполняй, — разрешил Роберт.

Реджи развернулся на каблуках, сделал три шага и сообразил, что его высочество ничего ему не приказывал. Что выполнять-то? Впрочем, не возвращаться же теперь за разъяснениями... В принципе, и так понятно, что делать.

3

Армия крестоносцев окружила Локлирский замок. К этому времени она окончательно утратила сходство с армией и больше походила на бродячий цирк. В самом деле, что за армия, в которой осадных сооружений нет вообще, лошадей можно пересчитать по пальцам, мечами вооружены от силы пятьдесят человек, а в кольчуги одеты и того меньше? Пиздец какой-то, а не армия. С такой армией только кроликов пугать, а не замки штурмовать.

Впрочем, крестоносцы замок штурмовать не собирались, их замысел был совсем другой. Из нестройной толпы выехал на рыцарском коне странный человек с головой, закутанной в покрывало, как принято у сарацин, и подъехал к замковой стене почти вплотную, и сбросил покрывало с головы. И стало видно, что это вовсе не сарацин, а сам святой Михаил, точь-в-точь такой, какой изображен на иконе в сельском храме села Ноттамуна, где, по слухам, этот святой впервые повторно ступил на грешную землю. И смутились многие воины на стенах, ибо жалование жалованием, а бессмертная душа бессмертной душой. Орать во всю глотку о лояльности и прочих добродетелях — дело хорошее, когда стоишь в строю рядом с другими бравыми воинами, но поднять оружие на несомненного святого — это совсем другое дело. Это все равно, что свою бессмертную душу сразу и навсегда ввергнуть в геенну огненную, и никакое чистилище не поможет! И если даже поднять оружие не на самого святого, а пусть даже на самого последнего обозника в его нелепом войске... Войско-то хоть и нелепое, но божье благословение на нем явно присутствует, а в таких случаях твердость клинка и боевая выучка мало что значат, это всем известно. Господи, пиздец-то какой...

Святой Михаил приблизился к стене и начал проповедовать. Дошли, дескать, до престола всевышнего достоверные сведения, что некий ярл Роберт исповедует поганый атеизм вместо благочестивой христианской веры, и намеревается установить неведомый, но богомерзкий коммунизм вместо справедливого феодального правления, где каждый каждому либо как отец сыну, либо как сын отцу. А при коммунизме не сразу и разберешь, кто чей раб или вассал, а это прямая дорога к анархии! Не будет удачи стране, в которой установится коммунизм! Чаша божьего терпения близка к переполнению, но милосерден господь, и говорит он так: пусть поганого ярла выдадут на справедливый суд, и не будет тогда причинено никакого ущерба ни замку, ни поселениям. И клянется во всем вышеперечисленном святой Михаил собственной бессмертной душой, уже прошедшей аккредитацию у престола всевышнего. И да будет так воистину.

И закончил свою обличительную речь святой Михаил, и стал ждать ответа. И поднялся на стену ярл Роберт и заорал зычным командирским голосом:

— А что, есть еще воины в моем замке? Не слышу ответа! Что, бля, неужели вымерли воины, одни поповские подстилки остались?! Коврики, блядь, молитвенные?! Тогда отворяйте ворота, сам пойду на расправу к святошам-пидарасам, западло мне командовать такими вассалами! Трусы женоподобные, кролики козлодраные, мудопроебины трипиздоблядские! Ебаный стыд!

И свистнула стрела, и вонзилась грудь святому Михаилу, и засмеялся тот, и выдернул стрелу голыми руками и переломил. И закричал торжествующе:

— Меня хранит господь! А тебя, Роберт, господь не хранит и не спасет тебя никакая демагогия!

— Сам ты демагог! — парировал Роберт. — Эллинский огонь на стену, живо!

После этих слов святой Михаил проворно развернул коня и удалился от стены на три полета стрелы. Теперь его уже никак не достать, даже эллинским огнем.

— Надо было лошадь под ним застрелить, — сокрушался Реджи. — А самого стрелами истыкать, как ежа, чтобы шевелиться не мог, потом сделать вылазку, захватить, затащить внутрь... Ваше высочество, разрешите вылазку!

— Не разрешаю, — покачал головой Роберт. — У меня другой план. Я полагаю, пришло время испытать, хорошо ли я приручил дракона.

Реджи нахмурился.

— А не слишком ли вызывающе? — спросил он. — В народной традиции дракон считается тварью не то чтобы дьявольской, но близко к тому. Если ваше высочество его натравит на несомненного святого...

— То дракон победит, — заявил Роберт. — И тогда все поймут, что святой этот — не настоящий, а дьявольская подделка. Ибо всякому ведомо, что добро побеждает зло, и если победил дракон, стало быть, дракон суть добро, а его враг — зло. К тому же, сомневаюсь я, что в моем войске найдется хоть один человек, кроме нас с тобой, кто поднимет руку на это существо.

— Один точно найдется, — заметил Реджи. — Гельмут Айронсайд в последнее время совсем съехал с катушек, на кого угодно руку поднимет.

— Три человека — все равно мало, — сказал Роберт. — Нет, Реджи, с драконом будет надежнее. Пойду, позову.

Роберт ушел. А к Реджи подошел Гельмут Айронсайд и сказал:

— Слушай, Реджи, а где настоятель Бенедикт? Что-то я не вижу его среди этих оборванцев.

— И в самом деле, странно, — кивнул Реджи. — Проебался куда-то. Должно быть, боится под случайную стрелу угодить.

— Скорее, моего зятя боится, — добавил Гельмут.

— Гм, — сказал Реджи. — Слушай, Гельмут, извини, если вопрос невежливый, но уж очень интересует... Тебя не смущает, что у тебя зять будет дракон?

— А хули тут смущаться? — пожал плечами Гельмут. — По мне, лучше дракон, чем безземельный конунг из Северной Норвегии. К тому же, Роберт обещает даровать дракону высокий титул... Он, вообще, нормальный рыцарь, дракон этот, только заколдованный. Я с ним вчера бухал, он все понимает, этикет разумеет, дочь мою любит, что еще нужно от зятя? Лучше бы, конечно, за Роберта ее выдать, но я еще не совсем дурак, квалификационные требования к невестам понимаю... Нет, наш дракон — дворянин что надо!

— А он точно не дьявольский? — спросил Реджи. — Ты не подумай, я не в обиду говорю или чтобы поглумиться. Просто ты мне как бы друг...

— Да чего ты извиняешься? — возмутился Гельмут. — Нормальные рыцарские вопросы, нечего тут извиняться. Нет, дракон — он не дьявольский, он богине Фрее посвящен. Ну, той, которая у наших предков была типа как Венера у римлян. Только Венера вся блядская от начала до конца, а Фрея еще цветением цветов заведует, и сражаться умеет, как все наши боги. Очень достойная богиня, хоть и языческая. Но я так полагаю, что раз наши предки хер знает сколько времени ей поклонялись, и ничего плохого от того не было, то типа все нормально, нет тут никакого кощунства.

— Как знаешь, — пожал плечами Реджи. — Я тебя просто хотел предупредить по-дружески.

— За предупреждение спасибо, — серьезно сказал Гельмут. — А за то, что другом назвал — особое спасибо. Ну, где там дракон, чего они с Робертом тянут кота за хвост? Не дай бог, найдется у ворот кто-нибудь особо малодушный, поднимет решетку, опустит мост... Там же не дружина, там гарнизонные...

— Пойдем, проконтролируем, — предложил Реджи. — А то и впрямь найдется урод, не дай бог.

И они направились контролировать моральный дух гарнизонных бойцов.

4

— Милый, я очень беспокоюсь, — сказала Белла, входя в горницу. — Я поговорила с поварихами, они говорят, замок осадили какие-то долбоебы, которых якобы ведет святой Михаил, точь-в-точь как на иконе, и он вроде говорил, что его высочество богомерзкий и ты тоже богомерзкий...

Дракон в это время валялся на лавке и грыз вяленое мясо. При появлении Беллы он отвлекся от своего занятия, но ненадолго.

— Милый, я волнуюсь, — сказала Белла, прижимаясь к длинной и пушистой шее любимого.

— Осторожнее, задушишь, — прошипел дракон, безуспешно стараясь говорить нежно. — На мясо не сядь, испачкаешь.

— Милый, как ты можешь думать в такой момент о мясе! — воскликнула Белла. — Бенедикт поднял восстание простолюдинов! Они все, конечно, говно, но их ведет настоящий святой из рая!

— Это не святой из рая, — возразил дракон. — Это такой же оборотень, как я, только другой.

— Тоже заколдованный рыцарь? — удивилась Белла.

— Не знаю, — ответил дракон и пожал плечами. — Если честно, мне похуй. Он мой враг, и этого достаточно.

— Он тоже неуязвимый? — спросила Белла.

— Однозначно неуязвимый, — кивнул дракон. — И тоже оборотень. Только он не в дракона перекидывается, а в большую собаку. Мы с ним уже схватывались однажды, так никто никого не одолел, всякая рана сразу затягивалась, рвали друг друга как дураки, пока не надоело. Да хватит тебе дрожать! Ничего страшного не происходит. Знаешь, что мы с тобой сделаем? Дождемся темноты, а потом я выберусь за стену и поубиваю на хуй всех этих ебучих крестоносцев, пока тот оборотень не останется один. А когда он останется один, нам будет на него похуй. Правда, хороший план?

— Да, неплохой, — согласилась Белла. — А зачем ждать темноты?

— Чтобы наших бойцов не испугать, — объяснил дракон. — Меня многие почему-то боятся.

— Долбоебы, — сказала Белла. — Ты такой милый, красивый, обаятельный...

— Перепихнемся? — предложил дракон.

— Нет, лучше попозже, — сказала Белла. — Извини, я не в настроении. Я так волнуюсь... Но если тебе невтерпеж, я могу потерпеть.

— Терпеть не надо, — сказал дракон. — Так и быть, давай попозже. Скажи девкам, пусть воды нагреют, и сама тоже помойся. Я вернусь в два часа пополуночи, кровь смою и тогда сразу перепихнемся. Что такая грустная?

— Волнуюсь, — всхлипнула Белла. — Я раньше никогда не провожала любимого на войну.

— Да разве ж это война? — сказал дракон и попытался улыбнуться, но вместо улыбки получилась жутковатая и зловещая гримаса, потому что жесткие губы дракона плохо приспособлены к человеческой мимике. — Ты не бойся, они мне плохого не сделают. Я же неуязвим!

— Все равно боюсь, — сказала Белла и еще раз всхлипнула. — Что я буду без тебя делать? Ты мне господин, надежда и опора, без тебя я кто? Шестая дочка из девяти, папины друзья на меня смотрят и ставки делают, выдаст меня отец замуж по-человечески или таки продаст норвежским варварам... Я такая обездоленная...

— Никакая ты не обездоленная, — возразил дракон. — У тебя есть я и моя любовь к тебе. Я тебя никогда не брошу, клянусь. Девочка моя милая...

Она обняла его шею, впилась губами в его жесткую пасть, а ее шаловливая рука потянулась вниз.

— Кхе-кхе, — донеслось от входной двери.

Белла отпрянула от любимого и машинально вытерла руку об юбку. Роберт (именно он вошел в комнату) хихикнул.

— Стучаться надо, — зло сказал дракон.

— Я, вообще-то, хозяин этого замка, — напомнил ему Роберт.

— Это не отменяет правил вежливости, — сказал дракон.

— Ладно, хуй с тобой, — отмахнулся Роберт. — Извини, впредь буду стучаться. Тут вот такое дело. Замок осадила целая толпа мудаков...

— Крестоносцев, — вставил дракон.

— Да, они себя так называют, — кивнул Роберт. — Погоди... Ну, раз ты все знаешь, тогда буду краток. С ними какое-то сверхествественное существо, они говорят, что оно святой Михаил, но я не знаю, насколько он святой...

— Нинасколько, — перебил его дракон. — Это оборотень, я с ним уже дрался.

— Оборотень? — удивился Роберт. — Расскажешь подробности? Впрочем, времени уже нет, бойцы волнуются, очень сильно их демотивирует этот оборотень, многие верят, что он реально святой, а он им говорит всякую хуйню, например, будто я атеизм проповедую...

— Так ты его действительно проповедуешь, — заметила Белла. — Всякий раз, как напьешься. И еще какой-то коммунизм. Заебал уже донельзя, честное слово.

— Бля, — вздохнул Роберт. — Язык мой — враг мой. Слушай, дракон, будь другом, сделай что-нибудь, пока все мое войско не разбежалось. Я впервые за всю историю Британии выплатил бойцам жалование вовремя, а им какой-то фальшивый святой важнее, чем звонкая монета. Не понимаю я людей.

— Их не надо понимать, — сказал дракон. — Ими надо повелевать. Будешь понимать — они тебе на шею сядут.

— А ты не простой рыцарь, — неожиданно сказал Роберт. — Ты как минимум барон или... гм... Неужели Мелвин Локлир?

И тут дракон взорвался, и это было не менее неожиданно, чем последнее высказывание Роберта.

— Да ты заебал в моей душе ковыряться! — заорал дракон. — Ходит, смотрит, с одной стороны смотрит, с другой... Ты не рыцарь, Роберт, ты хуй! Рыцарь понимает, что такое дворянская вежливость, а тебе, пидарасу, сие неведомо! Сколько раз, блядь, можно повторять — не узнавай мое имя, сучара, блядь, мудак остопизденный!

Белла ожидала, что эта отповедь повергнет Роберта в безудержный гнев (и пиздец придет ее судьбе, продаст отец норвежским варварам, куда же ее еще девать после такой неудачи), но тот всего лишь криво усмехнулся и ляпнул невпопад:

— Будь я прогрессор, уже обосрался бы.

— Хуессор, не хуессор, все равно обосрешься, — заверил его дракон. — Ладно, хватит пиздеть, пойду спасать твою бестолковую жопу. Но не ради тебя иду рисковать жизнью, а только лишь ради прекрасной дамы! Белла, посвящаю этот подвиг тебе!

Завершив свою речь, дракон соскочил с лежанки и одним прыжком выскочил в дверь. Хорошо, что она открывается наружу, а то неудобно получилось бы. Впрочем, дракон наверняка проделывает этот фокус уже не в первый раз, запомнил, куда дверь открывается...

— Все сходится, — пробормотал Роберт себе под нос. — Он очень молод, юношескую порывистость, как ни пытайся, не скроешь, и сама по себе попытка скрыть тоже характерный признак... Власть знает не понаслышке... Однозначно Мелвин Локлир!

— Ты чего бормочешь? — спросила его Белла. — Погоди... Блядь...

— Блядь — это ты, — резко сказал Роберт. — Не суетись, Белла, сиди здесь и носу наружу не показывай. Потому что иначе огребешь не по ебалу, как обычно, а клинком по шее. Все, кончились игры, кишки выпущу, сука, только дернись! Сидеть и не рыпаться!

Белла повалилась ничком на лавку и стала рыдать. Все-таки истерика... Впрочем, при таких обстоятельствах это допустимо, Роберт, вон, сам, можно сказать, начал истерить. Мудак ты, Роберт, а не человек новой эпохи. Варвар, долбоеб, обезьяна со скорчером. Скорчер, кстати, пригодился бы...

— Реджи, ко мне! — крикнул Роберт. — Барона Хеллкэта ко мне немедленно!

— Ух ты, кажися, начинается! — восторженно завопил какой-то кнехт.

Мудаки, блядь, дети малые, только бы покричать вволю, да кишки друг другу повыпускать. И я тоже такой же мудак, как ни пыжусь...

Когда сэр Реджинальд Хеллкэт нашел сэра Роберта Локлира, последний сидел на ступеньках крыльца донжона, и по лицу его высочества было видно, что он только что плакал. А теперь перестал плакать, успокоился, и через его глаза глядела смерть.

— Слушай приказ, — произнес Роберт невыразительным мертвенным голосом. — Есть сведения, что дракон — заколдованный Мелвин Локлир. Сведения неподтвержденные, но вполне вероятные. Приказываю действовать по обстоятельствам.

— Не понимаю, — сказал Реджи.

— Я тем более не понимаю, — сказал Роберт. — Но теперь понимать или решать уже нечего, все в руках господа всемогущего. А я, долбоеб, верил, что его нет...

— Я засвидетельствую покаяние вашего высочества, — серьезно сказал Реджи.

— Свидетельствуй, — кивнул Роберт. — Делай, что хочешь, только оставь меня в покое! Пошел на хуй отсюда!

Реджи ушел. За поворотом его ждал Гельмут Айронсайд.

— Ну что там? — спросил пожилой барон молодого.

— Сэр Роберт — отличный интриган, — ответил Реджи. — Но командир из него не то что хуевый, а просто невероятно хуевый. От первой же проблемы расклеился напрочь, сидит, рыдает, молится.

— А что случилось? — заинтересовался Гельмут.

— Что случилось? — переспросил Реджи. — Да, пожалуй, ничего важного. Адъютант, ко мне, бегом! Старую конюшню заминировать эллинским огнем, никого не впускать и не выпускать!

— Ты охуел?! — воскликнул Гельмут. — Там моя дочь!

— Этого оглушить, — продолжил Реджи. — Благодарю. Леди Изабеллу отныне считать заложницей. Сэра Роберта охранять двумя десятками лучших бойцов. Как дракон вернется, сразу его оповестить, что леди Изабелла в заложницах. Если станет бесчинствовать — подпалить конюшню и молиться о спасении души.

— Разрешите уточнить, что случилось? — поинтересовался адъютант.

— Наш дракон — заколдованный Мелвин Локлир, — объяснил Реджи.

— Пиздец, блядь, — сказал адъютант.

— Вот именно, — кивнул Реджи. — И да поможет нам бог. Выполняй.

Адъютант ушел, и Реджи понял, что совершенно не понимает, что и как теперь делать. Сэр Роберт, пожалуй, был прав. Ничего не остается, кроме как сидеть и молиться. Ну что за пиздец, прости господи... Отче наш, иже еси на небеси...

5

Дракон перемахнул через стену одним могучим прыжком, не напрягаясь и почти не помогая себе крыльями. Позже он сообразил, что надо было не перепрыгивать, а задержаться на гребне, потому что снаружи стена намного выше, чем изнутри, так можно и в ров наебнуться... нет, перескочил. Как же больно ногам... Перелом, однозначно. Был бы не оборотень, покалечился бы до конца жизни. Но не будем о грустном.

Второй оборотень, головастый, увидел дракона и двинул коня наперерез, пока что не меняя образа. Это он зря, у Робина Локлира на этот бой совсем другие планы. А прикольно, как узурпатор принял его за Мелвина, совершеннолетнего и умудренного опытом! Не зря говорят, что от суровых испытаний юноши быстро взрослеют. Вот Роберт удивится, когда узнает... или лучше пусть не узнает? Да хуй с ним, потом разберемся.

Конь у головастого оборотня хорош, но дракон все равно быстрее. Робин легко уклонился от схватки и помчался вглубь лагеря осаждающих. Впрочем, разве это военный лагерь? Лежбище сонных баранов, а не лагерь. Ничего, бараны, недолго вам осталось ждать расплаты за потерю бдительности. Главное на войне — бдительность, все остальное второстепенно, даже строевая подготовка, а что не бдительность и не строевая подготовка — то вообще хуйня. Ну, держитесь, долбоебы...

Первый удар. Все просто: две ноги, два когтя, два трупа. Второй удар. Две ноги, два когтя, два трупа. На этот раз удержаться на ногах не удалось, жалко, что Фрея такие маленькие крылышки наколдовала. Впрочем, и так неплохо все получается, благодарю тебя, богиня, и прости, что не совсем доволен. Мы, люди, существа такие ебнутые, что полностью довольными бываем только когда пережрем мухоморов или под пиво, но это не считается.

Прилетела первая стрела. Сама выпала, даже напрягаться не пришлось. А от второй стрелы увернулся, экий я ловкий! Вот три крестоносца удирают во все лопатки, притом это не простолюдины и даже не монахи, но пешие кнехты. Хорошая цель, годная. Пришел вам пиздец, изменники!

Кажется, последние слова Робин прокричал вслух, и зря он это сделал. Потому что кнехты остановились, укрылись щитами, обнажили мечи и приготовились продать свои жизни задорого. Но это у них вряд ли получится.

Высокий прыжок, поджать ноги, и похуй, что вражеский меч срубил голову. Хотя нет, не похуй, голова кружится — это, оказывается, не всегда иносказательное выражение. Ан нет, похуй, ноги сами справились, без участия головы, два когтя, две смертельные раны. Теперь эти мудаки пытаются изрубить тело в труху, но хер у них чего получится. Если бы можно было сознательно превращать тело в кучу летающих херовин... Ух ты, а ведь можно! Заебись, пиздец вам, слуги Бенедикта, всех поубиваю, один на один с вражьим оборотнем останусь!

Со стороны это выглядело страшно. Пернатый дракон носился по полю, как муха по сараю, и очертя голову бросался то на одних воинов, то на других. Некоторые погибали мгновенно, другие какое-то время отбивались, наносили дракону жуткие раны, даже иногда расчленяли его, но побежденный дракон всякий раз восстанавливался подобно мифическому фениксу и снова бросался в бой. И никто не мог противостоять дракону, кроме, возможно, святого Михаила, но дракон его к себе не подпускал, пользуясь превосходством в маневренности.

И спрыгнул святой Михаил с коня, и обернулся огромным псом, и стал бегать быстрее, но все равно не мог изловить дракона. И по-прежнему носился дракон по полю, и убивал крестоносцев, которые побросали кресты, и разбегались, кто куда, подобно зайцам или косулям, и не было им спасения. И вопили рыцари и кнехты с замковой стены торжествующе, и смеялись, и улюлюкали, и торжествовал дракон вместе с ними. И бегал за ним большой лохматый пес, и был этот пес жалок и беспомощен.

И прятался в овражке под деревом отец Бенедикт, и сжимал в руках чудотворный посох, и наводил набалдашник на дракона, но нажать спусковую кнопку не осмеливался, ибо быстр был дракон и ловок, и сомневался Бенедикт, что сумеет поразить его с первого выстрела. И еще сильнее сомневался он, что успеет сделает второй выстрел, если промахнется в первый раз. Потому и лежал он, спрятавшись, и праздновал труса.

Сэр Реджи Хеллкэт стоял на стене, опирался на зубец и смотрел вниз, как один оборотень гоняет другого, а этот другой истребляет врагов, и душа сэра Хеллкэта была пуста. Потому что он совершенно не понимал, что станет происходить, когда битва оборотней закончится, и победитель войдет в замок. Тут появляется много вариантов: победит пес или победит дракон или никто не победит, в замок войдет один оборотень или оба-два, окажется дракон Мелвином Локлиром или совсем другим рыцарем или вообще хер знает кем... И не знал барон Хеллкэт, какой вариант хорош, а какой плох, и о каком исходе молить господа, ибо мерещилось барону, что все плохо и беспомощен он и нелеп, и знал он, что такое бывает в бою и проходит, но легче от этого знания не становилось.

И рыдала на сундуке в переделанной конюшне леди Изабелла, и чувства ее удивительно походили на чувства Реджи Хеллкэта: та же самая беспросветная беспомощность, нечего делать, кроме как молить господа, но о чем конкретно его молить — хер знает, и Белла молилась так: "Господи, сделай мне хорошо", и ничего более разумного ей в голову не приходило. Впрочем, Реджи Хеллкэту не пришло в голову даже это, потому что за годы военной службы он отвык перекладывать ответственность на кого бы то ни было, пусть даже на самого бога.

И прятался на опушке леса юный коммунар Саша Зуйков, также известный как Припадочный Эрик. И голова его была перетянута обручем, и смотрела из этого обруча через пинхол-объектив видеокамера, и писала на нанокарточку видеозапись боя. И тащился Саша Зуйков сам от себя, и мечтал, как вернется в родной интернат, и как восхитятся его приятели его подвигами на планете РГ-11, как и Галя Цзюн наконец-то ему даст. И лежала левая рука Саши на кнопке экстренного вызова спасателей, и не задумывался незамутненный коммунар, как именно эта кнопка вызовет спасателей, если вокруг планеты РГ-11 нет ни одного человеческого спутника. Саша не привык думать о том, как устроены вещи, он считал, что все просто — нажал кнопку, получил результат, и хорошо. Вот если, не дай бог (не забыть потом отвыкнуть от паразитических мемов), появится реальная угроза жизни или здоровью, тогда он сразу нажмет кнопку, и все станет хорошо.

Как ни странно, Саша был прав. Официально вокруг РГ-11 спутников не было, но реально они были, и на одном из них нес вахту агент комкона по имени Мбопа Райли. Он наблюдал битву оборотней через восемьдесят с чем-то камер, одна из которых размещалась на лбу Саши Зуйкова. Нет, Саша не знал, что сигнал от его камеры идет на спутник, Мбопа тихо хакнул ее еще в прошлом месяце, а сообщать владельцу счел излишним. В самом деле, зачем расстраивать мальчика?

Саша был уверен, что воспитатели не смогли проследить маршрут его побега (иначе непонятно, почему его не вернули обратно в интернат). Если бы Саша знал, как много беглецов из интернатов погибают в первые же недели после побега, он ни за что не поверил бы этим цифрам. Но гуманизм гуманизмом, а естественный отбор никто не отменял, а перенаселение Земли — тем более. С тех пор, как мировая ассамблея запретила аборты без медицинских показаний, партия голубых (не путать с партией радуги) провела невероятно успешную кампанию против добровольной стерилизации, а главный санитарный врач Земли упорно запрещает все проекты звездолета для массовой эмиграции, и цивилизованных возможностей для регулирования мирового населения стало совсем мало. Грязную работу, как обычно, свалили на комкон, засекретили и забыли. И всем все равно, потому что никто ничего не знает, а те, кто знают, никому не расскажут. И никто не скажет, что ему похуй, потому что так говорить некультурно и недостойно воспитанного коммунара.

Так думал Мбопа Райли, глядя на смертельный бой глазами ничего не подозревающего Саши Зуйкова. Мбопа никак не мог решить, повезло Саше, что он попал на РГ-11 в такой интересный исторический момент, или нет. С одной стороны, он стал звездой мирового информатория и теперь Мбопа в случае чего будет обязан его спасти, потому что такие известные люди не могут кануть в безвестность, а с другой стороны, что теперь станет с психикой мальчика... Впрочем, это был его сознательный выбор.

Система, за которой приглядывал Мбопа, собирала информацию с восьмидесяти с чем-то видеокамер и передавала через ортогональную нуль-транспортировку во всемирный информаторий, физически находящийся в параллельной вселенной. Пять миллионов коммунаров смотрели прямую трансляцию в онлайне, еще шестьдесят миллионов подписались на ежечасные сводки. На серверах Лас-Вегаса принимали ставки: на общий результат боя, на выживание Бенедикта, Саши Зуйкова, Роберта, на победу атеизма на РГ-11 и на многое другое. Всего более тысячи тотализаторов общей суммой более пятидесяти триллионов долларов. Деньги в коммунистическом мире — величина символическая, но масштаб все равно впечатляет.

Сэр Роберт Локлир тем временем валялся на полу в позе эмбриона, его с разных ракурсов снимали три камеры, но он об этом не знал. Тем более он не знал, что ставки на его выживание падают с каждой минутой, и что сейчас его шансы пережить полночь оцениваются как один к двадцати пяти. Сам он свои шансы даже не пытался оценивать, ему было похуй. Это у коммунаров мозги с детства привычны к нервным перегрузкам, у Роберта мозг развивался в доиндустриальном обществе и сегодня он пошел вразнос. В старых земных языках были особые слова для таких случаев, "кручина", например, или "тоска", но коммунары таких слов уже не знали.

А дракон все убивал и убивал несчастных олухов, сдуру прозвавших себя крестоносцами, и конца-края убийству не было. Отец Бенедикт, похоже, избежал худшего, затаился под кустом, дракон проскакал мимо, и сейчас Бенедикт глядел ему в тощий зад сквозь прицел скорчера. Будь Бенедикт коммунаром-межпланетником, он бы уже давно выстрелил, совсем ведь простой выстрел, даже целиться не надо, но Бенедикт пользоваться скорчером почти не умел, и потому не выстрелил. И, наверное, уже не выстрелит, потому что чем дальше удаляется чудовищный дракон, тем ценнее представляется собственная жизнь и тем страшнее ее потерять из-за неудачного выстрела. И Саша Зуйков тоже избежал опасности, и благодаря этому исчез мизерный шанс, что коммунистическая цивилизация в лице товарища Мбопы явит свое присутствие в варварской стране и наведет хотя бы временный порядок. Как чаще всего бывает, коммунистическая цивилизация предпочла пустить процесс на самотек. В конце концов, хватит уже ученым-историкам защищать диссертации на компьютерных симуляциях. Натурный эксперимент ничто не заменит.

И устал оборотень-пес гоняться за оборотнем-драконом, и остановился, и задрал к небесам длинную зубастую морду, и завыл. И так тоскливо и жалостно он выл, что навернулись слезы на глаза у пяти миллионов зрителей прямой трансляции, и полмиллиона из них присоединились к акции "помести в свой дневник собачью лапку в поддержку Мелвина Локлира". Но Мелвин об этой акции не узнал.

Он сидел и выл, и его окружала смерть. Кровь, мясо, разодранные кишки, переломанные кости и ничего живого, потому что дракон ускакал куда-то далеко, крупное зверье попряталось, избегая его гнева, а мелкое зверье типа мышей и воробьев не считается. И смотрели на оборотня зрители с замковой стены, но они тоже не считаются, потому что далеко.

И взмолился Мелвин: господи, дай мне силы сделать хоть что-нибудь, не могу больше сидеть как мудак, пока дракон убивает тех, кто доверился мне, они, конечно, долбоебы, но они же, блядь, мне доверились! А я обманул их доверие, пусть неосознанно, но все-таки обманул! Какой я теперь, к хуям, феодал! Говно я, а не феодал! Господи, дай силы хоть чуть-чуть, хоть что-нибудь сделать или преодолеть, чтобы снова ощутить себя не куском бесполезного дерьма, а хотя бы оборотнем, раз уж не человеом. Оборотиться в огромную летучую мышь, ворваться в замок и устроить там тотальный пиздец в отдельно взятом строении. Чтобы не лыбились со стены окольчуженные мудаки, будто нечего им бояться, пидарасам злоебучим!

И привиделся Мелвину лик Бонни Черной Зайки, и был он совершенный и умиротворяющий, как у богоматери. И сказала ему ведьма его любимая:

— Чего ты ждешь, милый? Лети и убей узурпатора!

И он полетел.

6

Роберт сам не понимал, заснул он или провалился в беспамятство. Тем более он не понимал, сколько времени это беспамятство заняло. Субъективно оно было недолгим: вот он бросается на жесткий каменный пол, вот хуячит в отчаянии кулаками по неровным камням, разбивая пальцы в кровь, а в следующее мгновение он уже перезагрузился, как раньше говорил товарищ Горбовский. Лежит на спине и глядит пустым взглядом, как перед ним стая летающей херни формирует из себя тело Мелвина Локлира.

— Давид, блядь, — тихо произнес Роберт, и собственный голос показался ему чужим и каким-то грубым.

Действительно, Мелвин сейчас походил на знаменитую статую, которую какой-то хер из эпохи возрождения изваяет полтысячелетия спустя. Помнится, раньше Мелвин был ниже ростом и шире в талии, не жирный, но склонный к полноте. Он, наверное, сам себя представляет именно таким, улучшенным. Если бы Роберт стал оборотнем, он бы тоже себя изменил, нос сделал бы покороче, голос — более низким и мужественным...

Мелвин завершил формирование тела. Оглядел себя, удивился, что голый, на мгновение прикрыл срам ладонью, но сразу убрал руку. Действительно, чего уж стесняться...

— Чего валяешься, узурпатор? — обратился Мелвин к Роберту.

— А что мне теперь делать? — безразлично отозвался Роберт. — Все, что мог, я сделал, остальное в руках господа.

— Тебе ли говорить о господе?! — возмутился Мелвин. — Атеист проклятый!

— На поле боя атеистов не бывает, — сказал Роберт. — Так будут говорить воины грядущего, и я склонен согласиться с этим мнением. Хотя раньше возражал.

Мелвин присел на корточки и уставился на Роберта оценивающим взглядом.

— Объясни мне, почему я не должен тебя убивать, — потребовал он.

— Иди на хуй, — сказал ему Роберт. — Хочешь убивать — убивай, мне похуй. Я только одного не понимаю, почему ты не убил меня раньше?

— Разве это не очевидно? — удивился Мелвин. — Не мог подобраться, вот и не убил. Теперь смог.

— Не понимаю, — сказал Роберт. — Если бы ты хотел... впрочем, мне похуй.

— Это правильно, что похуй, — кивнул Мелвин. — Но последний выбор тебе все-таки придется сделать. Ты должен выбрать между смертью быстрой и смертью медленной.

Роберт поморщился и сказал:

— Избавь меня от этого мудацкого пафоса. Хочешь что спросить — спрашивай, а высоких слов не надо.

— Что происходит в Гримпене? — спросил Мелвин.

— Ничего, — ответил Роберт. — Раньше там была база прогрессоров, теперь уже нет, остался один кибермозг.

— Кто такие прогрессоры? — спросил Мелвин

— Люди грядущих веков, — ответил Роберт. — Почти как боги. Но мудаки. Впрочем, для них все наоборот, для них мудаки — мы. Все относительно.

— Зря я тебя расспрашиваю, — вздохнул Мелвин. — Ибо знаний после твоих ответов становится не больше, чем было, а неведение возрастает. Лучше расскажи мне, кто такой дракон и откуда он взялся.

— Издеваешься? — удивился Роберт. — Дракон — это ты.

— Гм, — сказал Мелвин. Немного подумал и добавил: — Я могу пощадить тебя, если расскажешь все, что тебе известно.

Роберт ехидно улыбнулся и сказал:

— Заебешься слушать.

— Давай попробуем, — сказал Мелвин.

— Давай, — Роберт улыбнулся еще раз. — Начнем с аксиом вещественных чисел. Первые девять из них носят общее название "аксиомы поля".

— Достаточно, — перебил его Мелвин и нахмурился. — Я не люблю, когда надо мной издеваются. Я хотел уважить твое мужество дворянина и мастерство интригана, но, гляжу, зря. Но я великодушен, ты примешь смерть не как мудозвон, а как тот, кто носил титул ярла, пусть и недолго.

— Я все еще ярл, — сказал Роберт. — И я буду оставаться ярлом, пока ты меня не убьешь. Жаль, что королем мне уже не стать.

— Это точно, — кивнул Мелвин. — Королем стану я. Мы могли бы заключить союз, если бы ты не подставил моего отца так подло. Твои достоинства неоспоримы, Роберт, но кровная месть есть кровная месть. Ты должен меня понять.

— Наверное, должен, — пожал плечами Роберт. — Но не понимаю. Я только одно понимаю, когда на тебя гляжу. Мудак ты, Мелвин.

Мелвин укоризненно покачал головой.

— Плохая сага получится из твоей смерти, — сказал он. — Я рассчитывал, ты умрешь красивее.

— Смерть не бывает красивой, — сказал Роберт.

Мелвин вспомнил поле, залитое кровью, передернулся и сказал:

— Возможно, ты прав.

— Я почти всегда прав, — сказал Роберт.

— Почти не считается, — сказал Мелвин.

Немного помолчал и добавил:

— Достаточно слов. Вставай и защищайся.

— Никто не скажет, что я убил голого мужчину, — процитировал Роберт старинную балладу.

— Ты не убьешь голого мужчину, — сказал Мелвин. — Я обращусь псом. Гм...

Роберт улыбнулся и задал уточняющий вопрос:

— Если получится?

— Да, если получится, — серьезно ответил Мелвин.

— Господи, помилуй! — закричал Роберт во всю глотку.

И вскочил на ноги, прямо из позиции лежа на спине, как учил его один мастер кун-фу из параллельной вселенной, и выхватил меч прямо в прыжке, и нанес удар, который мог стать смертельным. Но не стал, ибо не помог господь Роберту, и вонзился его меч не в человеческую печень, а в собачье плечо. И не полилась из собаки кровь, но обнажилась богомерзкая серая пакость. И понял Роберт, что пришел ему конец. И разорвали собачьи клыки его глотку, и хотел Роберт произнести напоследок "прими, господи, мою душу", но не успел, потому что умер прежде.

И превратился пес обратно в обнаженного белокурого мужчину, и произошло это без каких-либо особых обрядов наподобие кувырка через пень, а по одной лишь только воле оборотня. И опустился оборотень на колени, и произнес заупокойную молитву по заблудшей душе недавнего врага, а затем благодарственную молитву за дарованную победу в смертельном поединке. И еще особую молитву в искупление греха, пока еще не совершенного, но совершить его по-любому придется.

И поднял Мелвин с пола меч Роберта, и взмахнул им дважды, оценивая баланс, и затем взмахнул в третий раз, и перерубил шею узурпатора, и отсек голову. И поднял ее за волосы, стараясь не причинять трупу излишнего бесчестия, и пошел по коридору с мечом Роберта в правой руке и головой Роберта в левой. И встретились ему какие-то кнехты, и застыли в изумлении, глядя на обнаженного рыцаря. И приказал им Мелвин:

— Барона Хеллкэта ко мне, живо!

И перекрестился старший над кнехтами, и произнес краткую молитву, и последовательно сотворил все жесты, отрицающие нечистого, какие знал. И стоял Мелвин смиренно, и ждал терпеливо, пока воины убедятся, что перед ними не черт. Затем сел в угол, на холодный и грязный каменный пол, поставил перед собой голову бывшего врага, положил рядом меч, и стал ждать и молиться.

И явился барон Хеллкэт, и вздохнул тяжко, и присел рядом на корточки, и сказал ему Мелвин:

— Ты должен кое-что решить, Реджи.

— Здравствуй, Мелвин, — отозвался Реджи.

— Привет, — запоздало сказал Мелвин.

— Разве с тебя снято обвинение в чернокнижии? — спросил Реджи.

— Нет, Реджи, обвинение не снято, — покачал головой Мелвин.

— Тогда я имею полное право тебя зарубить, — сказал Реджи. — И ни одна сука не скажет ни слова против. Бенедикт объявит дворянам и народу, что господь избрал меня своим орудием, и никто не осмелится ему возразить. Я смогу претендовать на титул ярла Локлира.

— Претендовать — сможешь, — согласился Мелвин. — Но у его величества амбициозных баронов — хоть жопой ешь.

— Ты прав, — вздохнул Реджи. — Знаешь, Роберт выплатил бойцам жалованье. Абсолютно все жалованье, до последнего пенни.

— Рисковый парень был, — сказал Мелвин. — В казне хоть что-нибудь осталось?

— Я надо ней свечку не держал, но вроде да, — сказал Реджи. — При всех своих недостатках Роберт был умен и решителен.

— Это ты верно отметил, — кивнул Мелвин. — Зря он погубил моего отца.

— Зря, — согласился Реджи.

Некоторое время они молчали, затем Мелвин спросил:

— Присягу принесешь?

— Дьявольскому чернокнижнику? — уточнил Реджи.

— А кому еще? — пожал плечами Мелвин. — А что, боязно?

— Есть чуть-чуть, — согласился Реджи. — Вечные муки все-таки...

— А святому Михаилу присягу принесешь? — спросил Мелвин и изменил облик.

— Ой, бля, — сказал Реджи.

Мелвин вернул облик обратно.

— Это была военная хитрость, — объяснил он. — Бенедикт сказал, что в ней нет греха, и лично благословил сей замысел. Бенедикт теперь со мной. Когда я сяду на престол, он всем разъяснит, почему я не чернокнижник, и почему мне можно присягать, не губя бессмертную душу.

— А почему, кстати? — спросил Реджи.

— Хер его знает, — пожал плечами Мелвин. — Я высоким словам не научен, я феодал, а не богослов. Я только одно знаю твердо — христианскую веру я не предавал и королевскую присягу не нарушал. Почему такая херня со мной приключилась — вообще без понятия. Хочешь, крест поцелую, что не лгу?

— Да ладно тебе, — махнул рукой Реджи. — Но ребятам придется теперь жалование платить без задержек. К хорошему быстро привыкают.

— Это я уже понял, — вздохнул Мелвин. — Но это не очень страшно, золото в казне скоро появится. Пойдешь со мной на Лондон?

Реджи вздрогнул и спросил:

— А ты не слишком размахнулся?

— А хули, — пожал плечами Мелвин. — Я неуязвим и умею менять облик. Со мной Бенедикт, лучший демагог Англии. Осталось только с драконом договориться, чтобы палки в колеса не совал. Сам подумай, кто сможет нам противостоять?

— Как бы народишко не разбежался, — сказал Реджи. — Все-таки дракон...

— Не разбежится, — заверил его Мелвин. — Бенедикт — демагог что надо, всем все объяснит, не разбегутся.

— Роберт в городах какую-то херню замутил, — сказал Реджи. — Налоги, хуйлоги... Я, если честно, не понял ни хера, но городские главы ходят теперь счастливые, будто мухоморов объелись, и готовы за сэра Роберта хоть на самого Сатану походом идти. Надо будет всю эту херню подвердить первым же указом.

— Подтвержу, — кивнул Мелвин. — Титулов, привилегий и вольностей раздам щедрой рукой немеряно, ни один хер не уйдет обиженным. Празднество устрою трехдневное. Я же не долбоеб непонимающий, моим отцом ярл был, меня учить не надо, как дружину и народ задабривать. Все будет как положено, не волнуйся и не суетись. Я хоть и молодой, но феодальное дело разумею. А если где лажанусь, ты подскажешь.

— Регентом возьмешь? — спросил Реджи.

— Хуегентом! — ответил Мелвин. — Губы не раскатывай, будешь первым рыцарем, и хватит с тебя.

— Тоже неплохо, — улыбнулся Реджи. — Тогда я готов принести присягу вашему высочеству хоть сейчас.

— Вот и заебись, — резюмировал Мелвин. — Эй, бойцы! Слышали, что барон Хеллкэт говорит? Возражения есть?

— Никак нет! — браво отрапортовал какой-то десятник.

— Вот и заебись, — повторил Мелвин. — Плащ мне найдите, быстро! Негоже его высочеству трясти мудями по родному замку, верно?

— Так точно! — гаркнул тот же десятник. — Извольте принять от чистого сердца!

И протянул сюзерену собственный плащ. Его высочество принял чистосердечный дар, понюхал, поморщился, но ничего говорить не стал, а невозмутимо закутался в несвежую тряпку.

— Реджи! — позвал он. — Отправь кого-нибудь, пусть пройдется по постам, скажет, что я вернулся, чтобы не пугались. Я хоть и неуязвимый, но негоже, когда ярл Локлир бродит по родному замку, истыканный стрелами, как мудак. И распорядись, пусть тело узурпатора готовят к похоронам со всеми почестями. Хоть и был он врагом и узурпатором, но врагом был достойным и никакого урона его чести я не допущу, понял?

— Разрешите уточнить, сэр Роберт погиб от руки вашего высочества? — спросил Реджи.

— От зубов, — уточнил Мелвин. — Я когда с ним сражался, оборотился псом, я же голый был, а он с мечом, без зубов не осилить, будь ты хоть десять раз неуязвим. Он храбро сражался, переднюю лапу, считай, подчистую отрубил. Если бы не неуязвимость, победил бы меня однозначно. Храбрым рыцарем был сэр Роберт, несмотря на свои идеи мудацкие.

— Ваше высочество изволит намекать на коммунизм? — уточнил Реджи.

— Да уж не на то, что бойцам жалование выплатил! — ответил Мелвин и натянуто рассмеялся. — На коммунизм, конечно, на что же еще? Эй, воины, слушайте и не говорите, что не слышали! Пока я правлю Локлиром, никакой свободы здесь не будет и никакого равенства тем более, а братство будет исключительно боевое! Правильно я говорю, ребята?

— Так точно! — закричали кнехты. — Долой коммунаров! Да здравствует его высочество сэр Мелвин!

Через несколько минут на внутренний двор замка выкатили бочку молодого вина, разлили по кубкам, стаканам и кружкам, рыцари и кнехты нестройным хором присягнули новому ярлу. Никто не ругался, не возмущался, и про покойного ярла Роберта почти не вспоминали. В самом деле, что про него вспоминать? Феодал был великий, интриговал и сражался достойно, а что проиграл в борьбе за власть — так не всем же выигрывать. Нормальный рабочий момент, как потом будут говорить коммунары в подобных случаях.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ТОРЖЕСТВО СПРАВЕДЛИВОСТИ

1

Лет сто, а может, и двести тому назад в Англии вошла в обиход традиция, чтобы у каждого замка над главной башней развевался флаг феодала, этим замком владеющего. Обычно на таком флаге изображается родовой герб, чаще всего в сильно упрощенном виде, потому что не для всякого цвета существует водостойкая краска, пригодная для нанесения на прочную джинсовую ткань. Иногда, если герб совсем трудно похоже изобразить на ткани, флаг делают на основе не герба, а какого-нибудь простого рисунка наподобие креста, разноцветных полос или чего-нибудь еще в том же духе. Но такие флаги есть только у самых древних и знатных родов, чьи гербы были созданы и утверждены до того, как распространилась мода вывешивать цветастые полотнища на замковых шпилях.

Если в замке гостит король или архиепископ или какой-нибудь другой столь же высокий гость, над замком вывешивают сразу два флага: на главной башне флаг гостя, а на одной из второстепенных башен — флаг хозяина. Или наоборот: на главной башне флаг хозяина, а на второстепенной — флаг гостя, если гость ниже по положению, но тогда, впрочем, второй флаг чаще всего вовсе не вывешивают. Но иногда бывает, что гость ниже хозяина, но не уважить гостя нельзя, если, например, ярл сватает для сына королевскую дочь, тогда гостевой флаг вывешивают однозначно. А некоторые феодалы, когда собирают большое войско для войны, запасаются флагами своих вассалов и развешивают их (флаги, не вассалов) на башнях своего замка, чтобы выразить уважение верным союзникам и повысить вероятность, что сеньор в своих честолюбивых устремлениях не будет послан вассалами на хер.

Замок без флага — явление исключительно редкое. Феодалы старой закалки считают голый шпиль дурной приметой и при плановой очистке полотнища стараются возвращать его на место как можно скорее, а некоторые особо суеверные даже заводят два одинаковых флага, чтобы шпиль никогда не стоял голым дольше нескольких минут. А если, не дай бог, флаг сорвет бурей или порвет — это настолько дурное предзнаменование, что в таких случаях, бывало, вассалы изменяли присяге, потому что только дурак будет продолжать служить сеньору, про которого точно известно, что ему не будет удачи ни в чем.

Новопреставленный сэр Роберт Плант при жизни твердо знал, что последнее утверждение относится к так называемым самосбывающимся пророчествам. Само по себе оно не имеет силы, силу ему придает людская вера. И если не допускать условий для ее формирования, пророчества можно не бояться. Он и не боялся. Но ему это не помогло.

Когда сэр Роберт въезжал в Локлирский замок на правах хозяина, флаг Кларксонов спустили с башни, а взамен не вывесили ничего. Потому что никто в замке толком не знал, как именно выглядит герб сэра Планта (очень уж захудалый и малоизвестный род), и мажордом после долгих колебаний решил, что лучше не вывешивать ничего, чем вывесить не то. А потом оказалось, что на гербе сэра Роберта изображена синяя птица, а синей краски в замковом хозяйстве не нашлось, а срочно изготовить ее тоже нельзя, потому что ее положено делать из какого-то особого полевого цветка, а в кладовых такого цветка нет, а срочно добыть не получится — не сезон. Перси Тандерболт, узнав об этой неприятности, обратился к сэру Роберту, дескать, как прикажете поступить, ваше высочество? Тот ответил, что ничего приказывать не собирается, потому что замок славен не флагом, а феодалом, а в дурные приметы пусть верят мудаки, которые идут строевым шагом туда, где их ебут медведи. После этих слов Перси понял, что сэру Роберту флаг похуй, и успокоился.

Так и вышло, что до последнего времени из главной башни Локлирского замка торчала голая палка, на которой ничего не развевалось. Но когда сэр Мелвин победил сэра Роберта, над башней взвилось знамя Локлиров в виде косого красного креста на синем фоне, и остатки крестоносного воинства поняли, что дерзкий план их предводителя удался целиком и полностью. И стали вылезать побитые крестоносцы из ям и буераков, куда попрятались от драконова гнева, и поковыляли к замку, и чем ближе они подходили к воротам, тем громче кричали, и тем более хвастливыми становились их вопли.

Заскрипел подъемный механизм, задрожали толстенные пеньковые канаты, опустился поверх рва подъемный мост. И загрохотал засов, и заскрипели петли, и распахнулись ворота, но никто не вышел навстречу крестоносным оборванцам, и те замерли в смущении, переходящем в испуг. И собралась перед воротами толпа, и становилась она все многочисленнее с каждой минутой, но никто не дерзал ступить на доски моста и войти в замок. Ибо флаг флагом, а что реально творится внутри — хер знает, может, флаг — это просто военная хитрость, а власть по-прежнему у подлого атеиста Роберта, которому чужое знамя вывесить — что два пальца обоссать. Вышел бы кто на мост и зашагал к воротам решительно — сразу бы все увязались следом, а так каждому боязно быть первым. Ибо каждый знает, что награду "первому взобравшемуся на стену вражьего замка" почти всегда вручают посмертно.

И тогда вышел из толпы замызганный босоногий монах, и многие узнали в нем отца Бенедикта. Не по облику узнали, а по характерному железному набалдашнику чудотворного посоха, ныне обломанного и больше похожего на дрын, каким перепившиеся йомены мутузят друг дружку по праздникам. Но когда Бенедикт возвысил голос, его узнали все.

— Господь пастырь мой! — провозгласил отец настоятель. — Сквозь зеленые пажити провел он меня к последней реке и не убоюсь я зла!

— Переврал формулировку, — негромко прокомментировал брат Мэтью.

— Пойдемте, братие! — продолжал Бенедикт. — И пусть низринется гнев господень, ежели вдруг... того самого...

— Посох держит, словно арбалет, — заметил брат Мэтью.

— Да ты заебал уже бормотать! — возмутился какой-то кнехт, стоявший рядом.

Мэтью счел за лучшее заткнуться.

Отец Бенедикт ступил на мост, дошел до середины и ничего с ним не случилось. Не выпорхнула каленая стрела из проема ворот, не полилось кипящее масло из надвратных амбразур, не сотворилась никакая богопротивная магия. А потом...

— Да это сам Мелвин Кларксон! — закричал сзади какой-то рыцарь то ли кнехт. — Сука, блядь, чернокнижник, мочи его, братие!

Отец Бенедикт обернулся и воздел посох, как обученный кнехт вздевает заряженный арбалет. И заорал во всю глотку, изрядно натренированную за многие годы богослужений:

— А ну отставить! Кто выстрелит — лично поражу божьей молнией! Знайте, братие, что сэр Мелвин Локлир суть никакой не чернокнижник, но невинно оболганный и оклеветанный агнец божий, а истинный чернокнижник — Роберт Плант, и да быть ему прокляту во веки веков! Ибо ни кто иной, как богомерзкий Роберт сотворил дракона, истребившего наших братьев невинно убиенных за божью правду! А ту поганую магию, что приписывают сэру Мелвину, тоже творил Роберт! Ибо возжелал он стать властелином мира земного, как Люцифер возжелал стать властелином мира небесного! И подобно тому, как Люцифер низвергнут в преисподнюю, так и поганый Робертишко ныне низвергнут туда же, и сэр Мелвин избран орудием всевышнего! Кому что непонятно?

Ответом на последний вопрос стало потрясенное молчание. Мелвин оглядел охуевшие лица крестоносцев и улыбнулся. И шагнул он на мост, и колыхнулись нестройные ряды крестоносцев, словно к ним направился сам дьявол. Как бы не обстреляли ненароком...

— Благословите, святой отец! — закричал Мелвин.

Он попытался придать голосу смиренную и благочестивую интонацию, но не смог. Правильно говорил отец — как ни пыжься, правда все равно найдет путь наружу, когда в глаза смотрит смерть. Не прозвучало в голосе Мелвина ни смирения, ни благочестия, а прозвучало только лишь торжество нечаянной победы, да еще испуг, не оказалась бы эта победа никчемной, если крестоносцы, не дай бог, все-таки поверят, что чернокнижник он, а не Роберт. Но если успеть получить благословение... Прав был Бенедикт, без его духовной поддержки Мелвину на Локлирский престол никак не сесть.

Последние шаги Мелвин преодолел бегом, а в самом конце пути споткнулся и не опустился на колени торжественно, как подобает знатному феодалу, а наебнулся, как мальчишка, глупо размахивая руками и больно ударившись коленом о неструганые доски.

— Еб твою мать! — пробормотал Мелвин себе под нос.

— Не еб твою мать, а благословите, святой отец, — поправил его Бенедикт.

— Благословите, святой отец, — повторил Мелвин.

Он посмотрел в торец чудотворного посоха, и засосало у Мелвина под ложечкой, померещилось ему, что из железного набалдашника смотрит на него невидимая колдовская стрела. Бенедикт отвел набалдашник в сторону, неприятное чувство исчезло.

— Склони голову и повтори громче, людям не слышно, — сказал Бенедикт.

Мелвин склонил голову и заорал во всю глотку:

— Благословите, святой отец!

Крик прозвучал не смиренно и не торжественно, а глупо, как у того мальчишки-урода, которого прошлым летом показывали комедианты на ярмарке в Бэнбури.

— Благословляю! — провозгласил Бенедикт. — Благословляю тебя, чадо, на честное и справедливое правление! Зрите, люди, и внемлите! Перед господом богом свидетельствую — истинный ярл Локлирский стоит сейчас передо мною! Встань, сэр Мелвин, и исполни, что положено!

— А что мне сейчас положено? — тихо спросил Мелвин.

Бенедикт улыбнулся, как улыбается домашний кот блюдцу сметаны. Или как дикий кот улыбается слетку воробья, застигнутому на открытом месте.

— Обратись к братьям во Христе с речью, — посоветовал Бенедикт. — Вырази благодарность мужам, чей подвиг вознес тебя на престол сего замка.

Мелвин вспомнил, как в соседней Франции хитрые мажордомы отняли власть у потомков Карла Великого... или предков... хер запомнишь эту блядскую историю... А этот поп не менее хитер, чем злокозненные Меровинги...

Мелвин встал и совершил четыре поясных поклона, по одному на каждую сторону света.

— Благодарю вас, братья мои во Христе! — прокричал он. — Никогда не восторжестовала бы справедливость без вашей поддержки! Мажордома ко мне! Вина дворянству и народу! Немедленно и много!

— И духовенству, — пробормотал Бенедикт, недовольно скривившись.

— И духовенству тоже! — не стал возражать Мелвин. — Духовенству больше всех!

И направился в ворота замка, где его ждал верный вассал барон Реджинальд Хеллкэт.

— Отряди кнехтов, пусть приглядывают за этим сбродом, — негромко приказал Мелвин верному вассалу. — Я этим крестоносцам благодарен охуеть как, но в жилые и служебные помещения пусть их не пускают. Знаю я эту породу — что найдут, то спиздят, а что не спиздят, то обосрут.

— Все сделаем в лучшем виде, — заверил Мелвина верный вассал. — Не извольте беспокоиться, ваше высочество.

Рядом внезапно нарисовалась незнакомая дева, молодая и пригожая, с радостным воплем кинулась юному ярлу на шею, и стала неистово целовать в щеки и губы. Ярл не возражал.

— Милый! Любимый! — приговаривала дева между поцелуями. — Живой! Знай, суженый мой, я всегда в тебя верила и любила только тебя, а подлый Роберт околдовал меня богомерзкой магией!

Мелвин рассмеялся. Только после этих слов он начал понимать, что происходит. Вот, значит, какая она, Изабелла Айронсайд... Смазливая, раскованная, немудрено, что Роберт ее с блядью перепутал...

— Это не смешно! — воскликнула баронесса обиженно. — Сэр Роберт был гадким чернокнижником! Как прекрасно, что ты его убил! Он подавлял мою волю! Заставлял делать всякие гадости! Как хорошо, что ты расколдовался! А ты больше не будешь превращаться в дракона? Мне так нравилось, когда ты в перьях...

Мелвин поморщился.

— Да хватит тебе нос воротить! — рассмеялась Изабелла. — Я люблю разнообразие в любви! Мелвин, милый, пойдем в спальню, прямо сейчас! Чего ты такой скромный? Мог бы раньше признаться, кто такой, а то заладил: рыцарь знатного рода, а какого рода, не скажу... Я так соскучилась по мужской ласке! В облике дракона ты тоже хороший, но мужчина — это мужчина!

Будь Мелвину лет тридцать или хотя бы двадцать пять, он бы отвернулся с негодованием от неприкрытого разврата, непосредственно граничащего со скотоложеством. Но Мелвину было восемнадцать, и юношеская пылкость еще не уступила место в его душе зрелой мудрости.

— Пойдем, — сказал он и облизнулся. — Я тоже... гм... соскучился.

Баронесса увлекла его в спальню, и следующие полчаса между ними не происходило ничего, что можно было бы описать в обычном тексте, не относимом к числу порнографических. Но замаскированные в опочивальне видеокамеры передавали происходящее на спутник и далее во всемирный информаторий Земли, где трансляцию смотрели в прямом эфире полтора миллиона зрителей. Эта трансляция собрала более тысячи комментариев, большинство зрителей ругали оператора за плохое освещение, тот вяло отругивался, дескать, фильм документальный, категория amateur, чего вы хотите?

Закончив дело, Мелвин откинулся на подушки, и некоторое время расслабленно лежал, а его взгляд блуждал вдоль и поперек потолочных балок. Мелькнула внезапная мысль: "А вот если бы какой-нибудь мастер сумел сделать зеркало, достаточно большое и легкое, чтобы повесить на потолок, то тогда можно было бы смотреть со стороны, как кувыркаешься с девкой, занятно, должно быть..."

Белла облизнулась в последний раз и сказала:

— Мелвин, милый, я так счастлива! Когда мы поженимся?

"Ну вот", подумал Мелвин. "А как все хорошо начиналось".

— Не знаю, — ответил он вслух. — А почему ты думаешь, что мы поженимся?

Большие глаза баронессы Изабеллы стали еще больше.

— Ты обещал! — воскликнула она.

Мелвин улыбнулся и помотал головой из стороны в сторону.

— Ошибаешья, красна девица, — сказал он. — Я ничего тебе не обещал. Я тебя впервые увидел менее часа назад.

Изабелла нахмурилась.

— Вот, значит, как, — сказала она. — Решил отвертеться. Типа, я не я, и дракон не я...

— Но дракон реально не я! — подтвердить Мелвин. — Не стану отрицать, по божьему благословению я приобрел свойства оборотня, но конкретно в дракона я оборачиваться не умею. В пса умею, в святого Михаила тоже умею и еще в стаю неведомой хуйни, но это все! Драконом я никогда не оборачивался. Дракон — мой враг, мы с ним дважды сражались, но никто никого не победил. Видишь ли, милая, когда дерутся два оборотня, никто не может одолеть противника, у нас же обоих раны заживают в считанные мгновения...

— Ах ты сука, блядь, мудило! — закричала Белла, набросилась на Мелвина и стала полосовать ему морду острыми ногтями.

Мелвин вначале хотел дать ей в морду, но потом подумал: "А зачем?" И отпал на подушки, и лежал смирно, и терпел. А вернее, забавлялся.

Вскоре Белла стала уставать, и тогда Мелвин одновеременно исцелил все свои царапины. Белла перекатилась на другую половину постели и стала плакать.

— Я же тебе говорил, милая, — сказал Мелвин с улыбкой. — У нас, оборотней, раны заживают очень быстро. Ты перед тем, как когтями размахивать, лучше слушай, что умные люди говорят. Утомилась, бедненькая...

Он приподнялся на локте, притянул девицу к себе и попытался поцеловать в сосок. Она увернулась и ударила его кулаком в нос (тот хрустнул, но сразу выправился), затем долго и безуспешно пыталась выковырнуть глаз. А потом снова стала плакать.

— Слезами горю не поможешь, — сказал ей Мелвин. — Повернись-ка чуть-чуть вот в эту сторону...

— Я тебе не шлюха! — заорала Белла и спрыгнула с постели.

— Ошибаешься, — спокойно ответил Мелвин. — Ты как раз шлюха. Я тебя силком в постель не затаскивал, сама впрыгнула.

— Ты меня обманул, мудак! — прорыдала Белла.

Мелвин саркастически улыбнулся и сказал:

— Экая несчастная девочка. Все тебя обманывают. То Роберт, то дракон, теперь вот я. Ты, леди Изабелла, не просто шлюха, но глупая шлюха. И сейчас ты утрешь сопли, нагнешься и будешь стоять смирно. Либо я тебя изобью. Выбирай, милая.

Белла поплакала еще немного, затем утерла сопли и нагнулась. Она выбрала.

Мелвину стало брезгливо.

— Разгибайся, — приказал он. — Можешь одеваться. Как оденешься — вали на хуй.

Он оделся и вышел из спальни. В коридоре ему встретился барон Гельмут. Барон заискивающе улыбнулся и сказал:

— Позвольте почтительнейше поприветствовать ваше высочество и выразить глубочайшее удовлетворение...

— Пошел на хуй, — сказал ему Мелвин и прошел мимо.

Он вышел во двор. Рыцари, кнехты, монахи и простолюдины-крестоносцы жрали вино, трогательно демонстрируя единство во Христе всех трех сословий. При виде ярла они перестали жрать вино и начали орать что-то восторженное.

— Кубок мне! — повелел Мелвин.

Кто-то сунул ему в руку медный стакан, несвежий и позеленевший от ненадлежащего ухода. Ничего, вино обеззаразит.

Мелвин окунул стакан в бочку, вытащил и выпил залпом. Кислятина, конечно... да насрать! Зачерпнул и выпил еще раз.

Кто-то сильно толкнул Мелвина в бок.

— Сейчас как дам пизды! — возмутился ярл, но сразу осекся: — Простите, святой отец, не признал.

— Да ладно, забей, — добродушно проговорил Бенедикт заплетающимся языком. — Давай еще выпьем.

Они выпили еще.

— Приколись, Мелвин, — сказал Бенедикт. — Этот злоебучий дракон, оказывается, не терял времени даром. Тут в замке есть одна баронесса, Изабелла ее зовут...

— Знаю, — перебил Мелвин святого отца. — Уже трахнул два раза.

Бенедикт заржал во всю глотку, затем вдруг посерьезнел.

— А ты в курсе, что она сатанинскому созданию давала? — спросил он.

— Мне похуй, — ответил Мелвин. — Да хоть самому Люциферу.

Бенедикт нахмурился.

— Ты за языком следи, — посоветовал он. — Святое благословение — оно как монаршая милость, могу отозвать в любой момент. Скажу этим баранам, что ты все-таки чернокнижник или ебну святой молнией...

Мелвин резко вытянул руку, но промахнулся, клацнул пальцами мимо чудотворного посоха отца-настоятеля. Странно, выпил всего два стакана, а как повело... Может, в это вино мухоморов добавили или конопляных шишек... Нет, по вкусу вино как вино...

Бенедикт отпрыгнул на шаг и выставил перед собой сломанный посох как копье.

— Ты мне тут, блядь, сука, не балуй, — прошипел он. — Даже если устоишь перед чудотворным пламенем, без моего благословения от этих долбоебов ты преданности не дождешься! Так что не тяни ручонки куда не надо, а извинись, пока не поздно.

— Извините, святой отец, — сказал Мелвин. — Был неправ.

— То-то же, — сказал Бенедикт. — Так о чем я... Да, баронесса! Надо эту драконоебку на костре спалить.

Мелвину показалось, что он ослышался.

— Чего? — переспросил он.

— На костре спалить, — повторил Бенедикт. — Поганую дьяволоебку. Дьявололожницу. Изабеллу Айронсайд. Понял?

Мелвин понял, что он ослышался.

— А на хера? — спросил он.

— Блудила с дьяволом, принявшим облик богомерзкого пернатого дракона, — объяснил Бенедикт. — Разве такое можно прощать?

— Откуда мне знать, я же не духовное лицо, — пожал плечами Мелвин. — Но, исходя из здравого смысла, я бы жечь ее не стал. Послушайте, святой отец, может, она вам отсосет, и забудем это недоразумение? Она такая умелая...

Бенедикт снова перекосился и зашипел.

— Ты мне дурачка не строй, — прошипел он. — Отсосет... Сейчас сам у себя отсосешь! Это же ведьма! Ведьма, понял, мудозвон, ведьма! Сказано в святом писании: ведьму не оставляй в живых!

Мелвин вспомнил Бонни Черную Зайку и нахмурился.

— Ты мне рожи не корчи! — продолжал бесноваться Бенедикт. — А то как закричу сейчас, что тебя ведьма околдовала!

Мелвин огляделся. До сих пор Бенедикт возмущался негромко, вполголоса, никто на них не смотрит, но если он закричит... Может, попросить потом Реджи, чтобы организовал несчастный случай... Нет, поднимать руку на почти святого барон зассыт, придется самому... А какие, кстати, проблемы? Принять какую-нибудь необычную форму... потренироваться с Бонни... Но это на будущее, а пока...

— Ладно, хуй с тобой, — решился Мелвин. — Жги баронессу. Но с ее отцом будешь объясняться сам. Я ему скажу, что не одобряю, но не смею открыто противодействовать.

Бенедикт ощерился в злобной ухмылке. "А ведь он почти сумасшедший", подумал Мелвин.

— Не смеешь — это правильно, — сказал Бенедикт. — Ибо всякой твари от бога положено знать свое место. Вы, феодалы, оборзели от безнаказанности, но это только до поры! Думаешь, вся власть в Локлире в твоих руках? Хуй тебе, а не власть! Власти у тебя столько, сколько доверила святая церковь, заруби на носу и не выебывайся! Понял, мудило?

Мелвин скрипнул зубами и сказал:

— Так точно, святой отец, понял. Прошу простить невольную дерзость. Должно быть, меня в самом деле кто-то околдовал.

— То-то же, — милостиво кивнул Бенедикт. — Вставай на колени и целуй руку.

Мелвин встал на колени и поцеловал руку отца-настоятеля. Рука пахла вином.

— Вставай, чадо, благословляю, — сказал Бенедикт. — И впредь не забывай, кто здесь главный. Отряди кнехтов, пусть арестуют дьволоебку.

— Реджи! — позвал Мелвин. — Реджи, пень глухой, ко мне! Барон, блядь, Хеллкэт! Чего а? Хер на! Ко мне, бегом! Реджи, будь любезен, не откажи отцу Бенедикту в просьбе. Святой отец объяснит, что ему нужно, а я вас оставлю.

— Стой! — прошипел Бенедикт и попытался ухватить Мелвина за рукав, но тот высвободился.

— Увольте, святой отец, — сказал Мелвин. — Объясняйтесь с сэром Хеллкэтом сами, а мне моя душа дорога как память. Я смиряюсь перед вашей волей, но это не значит, что я одобряю ваше решение. Господь нас рассудит.

Произнеся эти слова, он пошел прочь, не дожидаясь ответа настоятеля. Мелвин подумал, что он плохой феодал, нерешительный и потому неправильный. Отец говорил, что правильный феодал сразу принимает решение и твердо следует ему, пока не станет очевидна ошибочность. Правильный феодал должен был либо сразу уебать святого отца его же собственным посохом по башке, либо принести леди Изабеллу в жертву тому кровожадному богу, в которого верует Бенедикт. Но это же не Иисус Христос, это никак не может быть Иисус Христос! Тот милосерден, а этот... А вот, кстати, и объяснение для Реджи... Нет, все равно не сработает... Боже, как же трудно принять решение... Такая ответственность... Господи, спаси и помилуй...

2

Он очнулся в зарослях можжевельника. Его разбудил терпкий смолистый аромат, доверху заполнивший всю вселенную. Все понятно: солнце взошло, земля прогрелась, ветки тоже прогрелись, смола выступила, теперь воняет. Апчхи!

Он неловко дернулся, рука скользнула по жесткой ветке, колючки противно захрустели, он уже приготовился взвыть от боли, но не пришлось. Совсем не больно, только перья растрепались.

— Еб твою мать! — завопил он тоненьким и шепелявым голоском. — Господи, ну какого хера опять? Ну сколько, блядь, можно?

Затем он вспомнил, что обращаться надо не к господу Иисусу, а к всемилостивой Фрее, богине любви, красоты и плодородия, которая, впрочем, тоже в каком-то смысле господи, так что никакого богохульства он не совершил... Но все-таки, богиня красоты, какого хера?

"Надо своевременно подзаряжать энергоблоки", ответил ему внутренний голос. И добавил укоризненно: "Я предупреждал тебя много раз".

И тогда он вспомнил все. Прощание с любимой Беллой, невероятный прыжок через крепостную стену и последовавшую за этим неимоверно долгую бойню. Головастого святошу не удалось одолеть, но это не беда, Робин даже не пытался его атаковать, он пошел другим путем. Народная мудрость не зря говорит, что один в поле не воин. Посмотрим, как попляшет теперь враг без своего дурацкого войска.

Взгляд Робина упал на груду кровавых останков, рядом с которой он спал. Свежее сырое мясо, любимая пища молодого ютараптора с элементами этого, как его...

"Дейнониха и отчасти троодона", подсказал внутренний голос.

"Да насрать", подумал Робин.

Экого необычного зверя он загрыз. Шкура похожа на свиную, но намного тоньше и без щетины... Ой, бля!

"Энергоблоки подзаряжать надо было своевременно", повторил внутренний голос. "Я много раз предупреждал тебя, но ты не внял. Мне пришлось задействовать программу экстренного спасения".

— Ты чего несешь?! — закричал вслух Робин. — Какое, на хуй, спасение?! Ты кто, сука, такой?!

"Твоя операционная система", ответил внутренний голос.

Эти слова сопровождались соответствующим мыслеобразом, и когда Робин его уяснил, он... в человеческом языке нет слов, способных описать его чувства. "Пал духом", "почувствовал бездну внутри собственной души", "вконец охуел" — это всего лишь бледные отражения того ужаса, какой довелось испытать Робину в этот момент.

— Изыди, демон, — безнадежно прошептал Робин.

Но он знал, что этот демон никогда больше не оставит его многострадальную душу. Можно изгнать Бафомета или Велиала, даже Бегемота можно изгнать, если священник или жрец обладает достаточной квалификацией, но чтобы изгнать Операционную Систему, надо быть Иисусом Христом. Ибо имя ей легион. Да и где взять свиней в достаточном количестве? Удружила богиня красоты, ничего не скажешь. Впрочем, не удружила бы — лежал бы сейчас в Гримпенской трясине и жрали бы его болотные черви или кто там водится. Не зря говорят мудрые люди: что боги ни делают, все к лучшему.

Нет, но это в натуре какой-то пиздец! Если теперь всякий раз, когда Робин проголодается, демон по имени Операционная Система станет выпускать на волю подчиненного демона по имени Программа Экстренного Спасения... Что люди подумают? Какой нормальный человек согласится служить людоеду? Дракону или оборотню служить — это еще туда-сюда, даже если дракон-оборотень одержим демонами, в жизни всякое случается, взять хотя бы Карла Безумного, служили ему феодалы и не выебывались... Но людоеду! Фрея, за что такое испытание? Ты же милостива, сука, блядь!

Робин горевал примерно полчаса. Затем демон Операционная Система посоветовал ему доесть покойничка, пока тот не испортился. Робин воспротивился, но внутренний голос сообщил, что уровень зарядки энергоблоков (что бы это ни значило) близок к критическому и потому проявлять разборчивость в пище неразумно. Но если Робин желает, ему можно временно отключить сознание. Робин пожелал.

Когда сознание вернулось, пернатое брюхо Робина стало несного, а принадлежащий демону внутренний голос — спокойнее. Трава рядом с Робином была густо запачкана кровью, но никаких останков на ней больше не наблюдалось. Неужели с костями сожрал? И с одеждой... Брр...

Неторопливой рысцой дракон-людоед направился куда глаза глядят. Будь он человеком, он бы ковылял нога за ногу, но тело дракона устроено так, что ходить медленно просто не получается. Быстрая и проворная эта тварь, неукротимая, блядь, машина убийства...

— Сука ты, Фрея, — сказал Робин.

Его тоненький голосок прозвучал жалко и беспомощно, словно барашек пожаловался на жизнь волку или, скажем, рабу на бойне. А нехуй было взывать к высшим силам и губить свою бессмертную душу. Лучше бы в болоте утонул... хотя нет, не лучше. Оттопыриваться в раю рядом с божьим престолом Робину Локлиру по-любому не светит, особенно после того, как они с братом оттрахали ту демоницу... И какой черт их попутал... А теперь терять уже нечего, преисподняя — дело такое, что чем позже в нее попадешь, тем лучше. Поздно бить поклоны, когда душа загублена. Или все-таки попробовать исповедоваться... нет, пустые мечтания! Чтобы отпустить такой набор грехов, надо быть совсем невероятным долбоебом, такого священника во всей Англии днем с огнем не отыщешь. Господи, как же херово! Душу погубил, поганому святоше Бенедикту не отомстил, узурпатору Роберту тоже не отомстил, головастого оборотня не одолел... Проебал Робин Локлир решающую битву, по всем направлениям проебал. Позор!

В этот момент Робин понял, что ноги несут его к родовому замку. Может, Фрея как бы намекает ему, типа, душу ты уже погубил, так хотя бы отомсти, пока еще можно? А почему бы не отомстить? Кто бы ни одолел в том бою, один из смертельных врагов Робина по-любому должен быть в стане победителей. А может, и сразу оба, если они между собой договорились. И Белла там, блядь моя ненаглядная...

Робин издал нечеловеческий вопль, не то торжествующий, не то отчаянный. Из-под куста выскочила лисица и помчалась хер знает куда, сверкая шальными глазами. Небось, в первый раз дракона увидела. На ее месте Робин тоже испугался бы.

Он расхохотался, и смех его был подобен клекоту орла. Впрочем, по мнению Мбопы Райли, наблюдавшего происходящее через скрытую камеру, этот звук больше походил на журчание спускаемого унитаза. Но Робин Локлир никогда не слышал, как журчит унитаз, и такое сравнение не пришло ему в голову.

Робин ускорил бег. Теперь он мчался по тропе со скоростью лошади, скачущей галопом. Со стороны бег дракона казался неторопливым, но это впечатление было обманчиво, каждым прыжком Робин покрывал добрых пятнадцать футов. Его короткие крылья растопырились в стороны и трепетали по ветру, маховые перья создавали заметную подъемную силу, это облегчало и ускоряло движение. Пожалуй, на прямой Робин обогнал бы даже зайца.

Впереди показалась телега с двумя йоменами, они смотрели вперед и заметили дракона только тогда, когда он поравнялся с ними. Если бы Робин пожелал, он легко убил бы обоих смердов и лошадь, но ему не было дела до их убогих жизней. Единственное, что он сделал — полоснул самым концом хвоста по щеке йомена, который покрупнее, и то не нарочно, просто случайно так получилось.

— Барни, ебать, дракон, на хуй! — заорал во всю глотку поцарапанный.

— Бля, Фред, это пиздец! — отозвался его товарищ.

Они соскочили с телеги и ломанулись в лес, каждый своей дорогой, а перепуганная лошадь поскакала своей. А Робин бежал-летел дальше. И вот взлетел он на вершину очередного холма и узрел замок, принадлежащий ему по праву, и...

— Еб твою мать, да это же мой флаг! — воскликнул Робин. — Благодарю тебя, Фрея, от всего сердца! Извини, что плохо думал о тебе!

Всего-то минуту назад он рассчитывал, что целый день будет кружить вокруг замка, высматривать и вынюхивать, искать удобные подходы, и только после заката рискнет приблизиться... Но теперь-то чего страдать хуйней? Вперед, и спасибо богине за добрый знак!

Он летел вниз по склону летящей походкой, и из-под его мечей-когтей летела пыль и срезанные листья подорожника и одуванчика.

— Как косилка, бля, — пробормотал Робин себе под нос.

Но развивать эту мысль не стал, решил поберечь дыхание. Дракон выносливее, чем человек, но злоупотреблять возможностями тела все равно не стоит.

Ему стало казаться, что когда он ругал Фрею, он был не просто несправедлив, но охуенно несправедлив. Как ловко богиня все подгадала! Ничего не надо штурмовать, никого не надо убивать, не надо строить никаких хитрых планов. Он промчится по мосту через ров, войдет в замок через ворота и заявит свои права на титул, земли и Беллу, и пусть только кто-нибудь воспротивится! Сразу узнает, что такое драконий гнев! Никто не в силах сопротивляться неуязвимому оборотню, кроме... гм... другого такого же оборотня. Если он тоже придет в замок... или если он уже там... Да ну его в пизду, проблемы надо решать по мере поступления. Помолиться богине еще раз, и пока хватит.

— Фрея, милостивая, не оставляй меня, умоляю! — вскричал Робин.

Над зубцами надвратной башни поднялась заспанная рожа, на ней нарисовалось изумление, часовой поморгал, протер глаза, и вдруг заорал во всю глотку:

— Бля, пиздец, дракон хуярит! Запирайте ворота! Быстрее, бля, в натуре, уже близко хуярит!

— Ты опоздал, долбоеб! — торжествующе прокричал Робин.

Но он ошибся, долбоеб не опоздал. Робину оставалось пробежать каких-то пятьдесят ярдов, когда край подъемного моста оторвался от земли и поплыл вверх. Робин едва успел затормозить на самом краю рва. Если бы не лучники, вогнавшие в пернатую грудь сразу две стрелы — наебнулся бы в ров и бродил бы там вечно, как дурак. Жуткий позор — неуязимому провалиться туда, откуда не выберешься. Молодцы узурпаторовы кнехты, надо будет потом помолиться за упокой их душ. Или за здравие, но это маловероятно.

Робин заклекотал по-орлиному и отбежал назад шагов на пятьдесят (человеческих шагов, не драконьих). Выдернул одну стрелу пальцами, а вторая выпала сама, когда он поднатужился. Покрутил головой, прошелся взад-вперед, выбирая оптимальную трассу для разгона. Здесь стена немного ниже, зато склон более пологий, а вон там...

На стене между зубцами что-то мелькнуло. Женщина, что ли? Да, точно женщина. Красивая женщина... да это же Белла!

— Белла! — закричал дракон. — Потерпи чуть-чуть, я тебя спасу!

Белла подвинулась чуть в сторону, и стало видно, что она на стене не одна. Дюжий рыжебородый кнехт заломил ей руку за спину, и сейчас поднажал, и запищала ненаглядная Белла, жалобно, как козленок, и брызнули слезы из ее милых глазок. Душу Робина затопила ненависть.

— Тебе пиздец, мудак! — закричал он. — Сейчас я доберусь до тебя!

Он занял исходную позицию для разбега, присел и так и замер в идиотской позе. Потому что на стене появился отец Бенедикт. Впрочем, какой он отец...

В левой руке святоша держал свой знаменитый посох, а вернее, верхнюю его половину, очевидно, во вчерашней потасовке поганую реликвию переломили пополам. Туда ей и дорога.

Бенедикт поднял правую руку, и стало видно, что в ней он держит огромный мясницкий нож, ржавый и заскорузлый.

— Застынь на месте, порождение дьявола! — нараспев продекламировал настоятель. — Приблизишься хоть на шаг — зарежу твою блудницу как поганую свинью!

Белла открыла рот, чтобы что-то сказать, но кнехт зажал ее милый ротик своей поганой ладонью. Бенедикт воздел обломок посоха, направил набалдашник на дракона и торжественно провозгласил:

— Будь проклят нечистый и отродье его!

"Инфракрасный лазерный дальномер", неслышно сообщил демон Операционная Система.

— Чего? — переспросил Робин.

— Будь проклят нечистый! — повторил Бенедикт.

"Он в тебя целится", сообщил демон. "Вероятно, из скорчера. Не уверен, что смогу поглотить всю энергию".

— Чего делать-то? — спросил Робин.

— Пиздуй в ад, выползень! — ответил Бенедикт.

"Уходи с линии огня", ответил демон. "Позволь, я приму управление телом".

"Принимай", мысленно разрешил Робин.

В то же мгновение он почувствовал, что его тело уже как бы не его. Он по-прежнему ощущал каждое прикосновение травинки к когтистым ступням и каждое дуновение ветерка в каждом перышке, он по-прежнему мог управлять своим телом, но теперь он разделял управление с демоном. К душе Робина прикоснулось нечто бесстрастное, невозмутимое и абсолютно нечеловеческое. Теперь Робин видел волшебным зрением невидимый луч, изливающийся из посоха настоятеля, и этот луч плясал влево-вправо и вверх-вниз, пытаясь зафиксироваться на груди Робина, но безуспешно, ибо дракон не стоял неподвижно, а приплясывал, и дьявольский луч не задерживался на его теле долее нескольких мгновений.

"Глупец", подумал демон Операционная Система. "Ему надо не дулом ворочать, а тандемный выстрел делать, от него не увернешься".

— Я убью тебя, Бенедикт! — закричал Робин. — Клянусь дворянской честью и бессмертной душой, что не покину земную юдоль раньше, чем твоя душа низвергнется в нижайший круг преисподней! И ежели нарушу я эту клятву, пусть карой мне будет презрение товарищей!

Бенедикт демонически расхохотался и закричал в ответ:

— Какая на хуй бессмертная душа?! Какая на хуй дворянская честь?! Какие на хуй товарищи?! Не тебе, мудацкая тварь, рассуждать о высоких материях!

— Мудацкая тварь — твой папа! — провизжал Робин (хотел рявкнуть, но подвел драконий голосишко). — Мое имя Робин Локлир, и я законный властитель сего замка и всех окрестных земель! А ты, сучара, труп смердящий, я взрежу тебе ребра и выпущу кишки и ты, пидарас, будешь бегать по кругу, пока не размотаешь свою требуху до конца...

Робин не закончил свою речь, потому что его тело само собой подпрыгнуло футов на шесть, а под ним вспухло адское пламя и ударило Робина прямо под хвост, и опалило перья на жопе. И закувыркался он, и исчез, и снова сформировался совсем в другом месте, там, где четверть часа назад выбежал из леса, направляясь к замку.

— Ну, бля, вообще, пиздец, — резюмировал Робин.

"При экстренном перебросе потеряно одиннадцать процентов массы", сообщил демон Операционная Система.

— Что это значит? — спросил Робин.

"Ничего хорошего", ответил демон. "Впредь будь осторожнее".

И подкрепил свои неслышимые слова соответствующим мыслеобразом.

Робин поежился и сказал:

— Мне все равно надо вернуться туда.

"Надо — возвращайся", ответил демон. "Но будь осторожнее".

3

— Ложь, пиздеж и провокация, — говорил Бенедикт. — Сами подумайте, ваше высочество, как мог ваш брат уцелеть? Он утоп в болоте на глазах двух десятков воинов, среди которых было не менее трех рыцарей, не считая покойного узурпатора. Дракон лжет, ваше высочество! Силой одолеть он вас не смог, так теперь пробует хитростью! Это же дьявольское отродье!

Мелвин слушал святого отца с нетерпением, было очевидно, что он ждет не дождется паузы в речи собеседника, чтобы вставить свою реплику. И вот дождался.

— Допустим, — сказал Мелвин. — Но это легко проверить. Пусть Бонни попробует его расколдовать. Если у нее ничего не выйдет, я соглашусь, что это не мой брат.

— А если выйдет? — спросил Бенедикт. — Если он сумеет одурачить ваше высочество, приняв облик сэра Робина?

— Сумеет — значит, так тому и быть, — отрезал Мелвин. — За этот невольный грех я отвечу перед всевышним, когда придет время.

— Не губите душу, ваше высочество! — воскликул Бенедикт. — Дракон — он же поганый и богомерзкий! Сами подумайте, ваше высочество, какая перед вами открывается перспектива! Узурпатора вы уже победили, притом с явной божьей помощью, выраженной в целом ряде чудес. Вы божий избранник, ваше высочество! Отрекитесь от Сатаны, докажите духовенству и дворянству, что стоите на стороне добра, и Лондон упадет вам в руки, как перезрелый плод. Сожгите поганую дьяволоебку, изгоните дракона, и станете королем в считанные недели! Никто не посмеет заявить, что особые способности вашего высочества проистекают от нечистого!

Мелвин улыбнулся и сказал:

— Мне и так никто ничего не посмеет заявить. Когда мы договоримся с драконом, ты благословишь наш договор, и пусть только кто-нибудь возразит! И не тряси так головой, ты не припадочный. Или ты намекаешь, что не станешь благословлять?

— Не стану, — твердо ответил Бенедикт. — Ибо когда я гляжу в будущее, я вижу, что царствие божие на земле приближается неостановимо. Мир человеческий стоит на пороге великой перемены, подобно гадкой куколке, из которой вот-вот вылупится прекрасная бабочка. И ключом, откроющим дверь в светлое будущее, всевышний избрал тебя, Мелвин Кларксон!

— За языком следи, — автоматически вставил Мелвин. — Опускать титул команды не было.

Но Бенедикта уже понесло.

— Ты мне рот не затыкай! — завопил он. — Моими устами глаголет сам господь! Заткни хавальник и внимай! Думаешь, какого хера господь тебе дал неуязвимость? Чтобы ты невозбранно грешил? Тешил свою похоть, блудную и боевую? Хер тебе, а не похоть! Истинно тебе говорю, грядет царство божие на земле, и построишь его ты! Хватит творить грех, заебали уже! Доколе владеть миром спесивым феодалам, блудливым, агрессивным и безграмотным? Довольно! Сама земля стонет от дворянских грехов! Вся власть духовенству!

— Ты охуел? — спокойно спросил его Мелвин.

Бенедикт неожиданно успокоился.

— Извините, ваше высочество, увлекся, — сказал он. — Но вы ведь вряд ли собираетесь остаться ярлом Локлирским до конца своих дней, вы на королевский трон метите, я правильно понимаю?

— Допустим, — сказал Мелвин.

— Это правильно, что метите, — кивнул Бенедикт. — Ваше высочество вполне достойно стать королем и основать новую династию. Вопрос в том, нужна ли его величеству Мелвину Первому многолетняя междоусобица?

— А куда деваться? — пожал плечами Мелвин. — При смене династий иначе не бывает.

— Раньше не бывало, но теперь будет, — поправил его Бенедикт. — Когда поганый Магомет слил воедино дикие сарацинские племена, никаких междоусобиц промеж них не было. Потому что он объединял дворян и йоменов не во имя феодала, но во имя бога. Да, это был поганый бог, и государство получилось тоже поганое. Но ты будешь объединять народ во имя истинного бога, всемогущего и всеблагого!

— Гм, — сказал Мелвин. — Интересная идея, спасибо. Только я не понял, зачем дракона изгонять?

— Дракон богохульствует, — заявил Бенедикт. — Он говорил много раз, что посвящен Фрее, и что Фрея якобы сильнее Иисуса. Это недопустимо. Такое терпеть нельзя. Это же ересь!

Мелвин воздел очи к потолку и задумчиво спросил непонятно кого:

— А если он покается?

— Кто, дракон? — удивился Бенедикт. — Да никогда! Это же сатанинская тварь, дьявол во плоти!

— Дьявол-то дьявол, но какая мощь... — пробормотал Мелвин. — С ним вдвоем...

Бенедикт задергался, словно собрался упасть на пол и забиться в припадке, но быстро овладел собой.

— Да не суетись ты так, — сказал ему Мелвин. — Я, вообще-то, не верю, что он дьявол, я это иронически сказал. Был бы он дьявол, я бы не стал предлагать ему союз. Хотя...

Бенедикт выпучил глаза и открыл рот. Мелвин расхохотался, и стало ясно, что его последнее слово было шуткой.

— Изабеллу по-любому надо сжечь, — сказал Бенедикт. — Иначе народ не поверит, что ваше высочество отреклось от Сатаны. Пойдут слухи, и без крови их не пресечь. Будут говорить: узурпатор изничтожил законного короля по дьяволовому наущению. То, что король был дураком и пьяницей, никто не припомнит, будут вспоминать только то, каким он храбрым был рыцарем. Да еще и природа ваша оборотническая... Нет, ваше высочество, хотя бы одного чернокнижника по-любому придется сжечь, иначе ни духовенство, ни дворянство не поверит, что ваша сила не от нечистого. Так почему бы не сжечь блядь и скотоложницу?

После этих слов Мелвин надолго задумался. А затем спросил:

— Ты будешь стоять за мной до конца?

— Так точно, — ответил Бенедикт.

— Какой титул желаешь? — спросил Мелвин.

— Архиепископ, — ответил Бенедикт.

— Хорошо, я понял тебя, — сказал Мелвин. — Ты свободен.

— Как свободен? — не понял Бенедикт. — Ваше высочество соглашается сжечь драконоебку?

Мелвин нахмурился.

— Мое высочество сообщит тебе о своем решении в должное время, — сказал он. — Пошел на хуй.

— Зря вы так, ваше высочество, — вздохнул Бенедикт. — Чудеса — они бывают разные. Вот, например, поразит господь ваше высочество молнией прямо в темечко, что станете делать? Я бы не советовал вашему высочеству ссориться с духовенством.

— Ты — не духовенство, — заявил Мелвин. — Кроме тебя, попов в стране хватает, хоть жопой ешь.

— Вашему высочеству не всякий поп сгодится, — возразил Бенедикт. — Только по-настоящему авторитетный пастырь...

— Я не баран, чтобы меня пасти! — не выдержал Мелвин. — Заруби себе на носу, пастырь херов, правитель здесь я! Понял? Я правитель, не ты! Твое дело — сидеть рядом со мной и не разевать хавальник, пока я не прикажу! Я уже побывал в личине святого, я теперь знаю, каково это. Нельзя доверять власть попам, никогда и ни за что! Знаешь, почему? Потому что феодал отвечает за свои поступки перед пэрами и дружиной. Если он проебет или смалодушничает, его призовут к ответу, а охуевшего попа кто призовет к ответу? Папа Римский? Так он в ебенях, за месяц не доплывешь! Другие попы? Да ни хера! Это рыцарю поднять восстание против несправедливости — как два пальца обоссать, а чтобы монах или священник против чего-нибудь восстал — не помню я таких случаев! Доверь тебе реальную власть — ты такую тиранию заведешь, что весь британский народ тебя проклянет, а тебе будет похуй, дескать, бог со мной, а остальное не ебет. Я уже понял, как ты трактуешь господа! Бог для тебя — не господь вседержитель, а палочка-выручалочка, чтобы грешить и за свои грехи ни перед кем не отвечать! Ты, сука ебучая, всю страну в крови утопишь! Думаешь, я забыл, как ты меня пытал?! Никогда я тебе этого не забуду!

— Так, стало быть, ты не нуждаешься в моем благословении? — вкрадчиво поинтересовался Бенедикт.

— Гм, — сказал Мелвин и надолго замолчал.

Его гнев утих моментально, как затухает зимний костер, задутый порывом снежного ветра. Как бы гадок и ненавистен ни был этот поп, очень трудно будет справиться без него. Но если не избавиться от него немедленно, потом глазом не успеешь моргнуть, как окажешься марионеткой при истинном правителе, ни за что ни перед кем не отвечающем, потому что козлом отпущения всегда будешь ты. А избавляться нельзя, потому что восстанут вассалы, и пиздец. Или не восстанут? Господи, помоги... гм... господи...

— Вот что, Бенедикт, — сказал Мелвин. — Я обратился к господу с молитвой, и господь подсказал мне, что ты взыскуешь не царства божия на земле, а одной лишь своей власти и выгоды. Так что изыди, поп, на хуй, и подумай, кто из нас главный и где теперь твое место. Я, может, без тебя не обойдусь, но и ты без меня тоже не обойдешься. А будешь строить козни — убью на хуй. Чего расселся? А ну пошел прочь!

Бенедикт вышел из комнаты, двигаясь плавно и неторопливо, а лицо его ничего не выражало, как у дракона, прости господи. Мелькнула нелепая мысль: а что, если отец-настоятель такая же противоестественная тварь, как они с драконом? Нет, тогда бы он давно уже проявил свою природу, не утерпел бы ни за что.

— Ну что, блядь, за ебаный стыд! — воскликнул Мелвин, обращаясь не то к потолку, не то к гобелену на стене. — Ну почему два умных человека никогда не могут договориться? Почему среди них обязательно найдется мудак, который все испортит?!

Краем глаза Мелвин отметил, что портьера шевелится. Подхватил со стола статуэтку сатира, которую отец ставил на пергаменты, чтобы не разлетались от сквозняков, и запустил со всей дури в портьеру. Портьера охнула, из-за нее появился Реджи Хеллкэт, потирающий бок.

— Хули подслушивал? — строго спросил Мелвин.

— Прошу простить, — ответил Реджи, при этом его лицо не выражало никаких признаков раскаяния. — Совершенно согласен с вашим высочеством, мудак редкий. Я отца настоятеля имею в виду. Разрешите ликвидировать?

Мелвин немного подумал и тяжело вздохнул:

— Не разрешаю. Он хоть и мудак, но не дурак. Без его благословения мне непросто будет усидеть в Локлире.

— Осмелюсь заметить, ваше высочество, ваше мастерство интригана оставляет желать лучшего, — сказал Реджи. — Можно сделать, например, так. Пусть Бенедикта загрызет богомерзкий дракон. Он атакует замок, ваше высочество будет храбро сражаться и одолеет поганую тварь, но будут жертвы, и среди прочих смертью храбрых падет отец Бенедикт. Ваше высочество прольет слезу над телом...

— Не пойдет, — прервал вассала Мелвин. — К Бенедикту так просто не подойдешь, у него в посохе какая-то волшебная херня...

— Разрешите спиздить? — перебил Реджи сеньора.

Мелвин некоторое время смотрел на верного вассала, затем расхохотался, подошел к нему, обнял, похлопал по спине, вернулся к столу и налил вина в кубок.

— Ты прав, Реджи, — сказал Мелвин. — Интриган я воистину херовый. На, выпей за мое здоровье. Не бойся, не отравлено, вот, гляди, — он отхлебнул полкубка.

— Благодарю ваше высочество за оказанную честь, — сказал Реджи и допил оставшееся вино. — Осмелюсь доложить, я выяснил кое-что интересное. Богомерзкий узурпатор успел произвести в рыцари одного морского пирата, Джоном Сильвером его зовут, и этот самый Джон рассказывает кое-что интересное. Он говорит, будто в Гримпенской трясине есть проход в волшебную страну, и он готов показать его вашему высочеству. Но Сильвер требует формального подтверждения его рыцарского титула. Очень боится за свою судьбу...

— Когда поедем в волешебную страну? — быстро спросил Мелвин.

Реджи брезгливо поморщился и ответил:

— Никогда. Я порасспрашивал Сильвера про нее, он кое-что разболтал, короче, херня это, а не страна, нет там ничего интересного. Но Сильвера можно использовать для грязных дел. К тому же, как я понял, он знает толк в воровских делах. Если я ему поручу от имени вашего высочества спиздить волшебный посох Бенедикта...

— Поручи, — кивнул Мелвин. — Но сначала посох, потом подтверждение, и никак иначе.

— Само собой, — кивнул Реджи. — Надеюсь, ваше высочество не собирается реально подтверждать титул этому долбоебу?

Мелвин глупо хихикнул и спросил:

— А что, разве можно... гм... А почему?

Реджи ответил вопросом на вопрос:

— А на кой, простите, хер, вашему высочеству вор и пират с рыцарским званием?

— И то верно, — кивнул Мелвин. — Значит, так тому и бывать. Погоди! Ты говоришь, мне надо победить дракона, но он же неуязвимый...

— Ваше высочество не совсем правильно меня поняли, — сказал Реджи. — Побеждать дракона не надо. Надо, чтобы духовенство, дворянство и народ поверили, что ваше высочество победило дракона. А это совсем другое! Я готов вступить в переговоры с драконом, если на то будет воля вашего высочества. Обсудим план поединка, съездим в лес, отрепетируем все как следует...

— Тогда Сильвера пока не озадачивай, — сказал Мелвин. — А то если Бенедикт поймет, что колдовской посох у него спиздили...

— Я взял на себя смелость изготовить подменный посох, — сказал Реджи. — Его набалдашник очень похож на настящий, но не работает.

Мелвин нахмурился, и некоторое время глядел в глаза верному вассалу суровым взглядом. Затем спросил:

— Ты что, меня тоже предать задумал?

Реджи выдержал гневный взгляд сеньора спокойно, как ни в чем ни бывало.

— Ни в коем разе, — ответил он. — Я не настолько глуп, чтобы предавать неуязвимого оборотня, которого не берет ни святая вода, ни яд, ни любое известное оружие.

— Разве меня яд не берет? — удивился Мелвин. — С чего ты взял? Погоди...

Реджи мило улыбнулся и сказал:

— Мы найдем общий язык, ваше высочество. Последние минут десять я не сомневаюсь в этом ничуть. Раньше сомневался, не стану скрывать, а теперь нет. Если бы ваше высочество не проявили такого здравомыслия, я бы встречал ближайший закат на полпути к Лондону. Но сейчас я полагаю, что в противостоянии с Волчьим Клыком ваше высочество одержит верх. Я на вашей стороне.

— Цинично, — констатировал Мелвин.

— Зато честно, — добавил Реджи и цинично улыбнулся.

4

Она встретила дракона на опушке леса. Он заметил ее издалека, это немудрено для того, кто видит ночью почти так же хорошо, как днем. Сначала он думал, что она случайно идет прямо к нему, просто тропинка так легла, вот сейчас отвернет налево или направо... Не могла же она его видеть от самого замка, она простая женщина... или непростая? Фрея, помоги, вразуми!

— Выходи, подлый трус, хватит прятаться! — позвала она.

Дракон выпрямился, вытянул шею, оскалил зубы и завыл, как волк. Женщина подпрыгнула на месте и сказала:

— Ну, бля, пиздец, нельзя же так пугать, чуть не обосралась в натуре!

Глубоко вздохнула, прошептала какую-то молитву то ли заклинание и добавила:

— Поворотись-ка боком. Экий ты смешной какой!

— Почему ты не боишься меня? — спросил дракон. — Ты кто такая, вообще?

— Бонни меня зовут, — представилась женщина. — Бонни Черная Зайка. Я раньше ведьмой была.

— А теперь? — заинтересовался дракон.

— Теперь тоже ведьма, — ответила Бонни. — Но раскаявшаяся. Меня сам святой Михаил простил.

— Пидарас он злоебучий, а не святой Михаил, — сказал дракон и злобно сплюнул. — Ненавижу его!

— Зря ты так, — сказала Бонни. — Он, конечно, никакой не святой, но человек хороший. Мелвин Локлир его зовут на самом деле.

Дракон внезапно крякнул по-утиному.

— Ты чего? — удивилась Бонни.

— Я Робин Локлир, — сказал дракон.

Бонни уставилась на него охуевшим взглядом, постояла так некоторое время, затем рассмеялась.

— Вот и хорошо, — сказала она. — Пойдем куда-нибудь, я тебя расколдую. К алтарю Фреи, например, можно пойти. А вообще, странно, что ты не умеешь менять облик по желанию. Мелвин тоже сначала не умел, но быстро выучился.

— Ты его научила? — спросил дракон.

— Нет, я не смогла, — покачала головой ведьма. — Сам как-то допер. Слушай, Робин, а на кой хер ты Перси Тандерболта загрыз? Совсем одурел?

— Следи за языком, ведьма, — резко ответил дракон. — Ты беседуешь не с вонючим йоменом, а с виконтом, так что...

— Я беседую с глупым подростком, заключенным в тело большой вонючей курицы, — перебила его ведьма. — И если твои слова будут столь же вонючими, как ты сам, я не стану тебя расколдовывать. Будешь весь остаток жизни размахивать хвостом, как мудак.

Робин возмутился:

— Лучше я буду хвостом размахивать, чем терпеть такое обращение от...

— Официальной любовницы старшего брата, — подхватила Бонни. — Или, может, невесты, я сама еще не вполне поняла.

— Ты что, охуела? — изумился Робин.

— Нет, это ты охуел от неожиданности, — спокойно ответила Бонни. — Но ты не бойся, это пройдет. Когда пораскинешь мозгами, быстро сообразишь, что вам, оборотням, без ведьмы не обойтись. Мелвин это понял, когда на четырех лапах бегал и зубами щелкал.

— Погоди... — изумленно выдохнул Робин. — Тот ебанутый кобель огромного размера — тоже Мелвин? В другом облике? Я все это время сражался с собственным братом?

— С братом или нет — это надо еще проверить, — уточнила Бонни. — Ты уж не обессудь, но если я тебя не расколдую или расколдую не в того, оправдаться тебе будет непросто. Заодно и проверим, насколько ты неуязвимый.

— Ты лучше не пизди, а расколдовывай, меня Белла ждет...

Неожиданно Бонни протяжно свистнула, как свистят разбойники, призывая друг друга, но тише.

— А вот это уже совсем охуительно, — сказала она. — Даже не берусь предполагать, что начнется в замке, когда мы туда придем. Об этом потом сагу сложат.

— А что такое? — забеспокоился Робин. — С Беллой что-то не так?

— С Беллой все не так, — ответила Бонни. — Бенедикт собрался сжечь ее на костре как вероотступницу и драконоебку, и при этом все думают, что про драконоебство — это поклеп, а истинная причина какая-то другая. Мелвин сначала упирался, но Бенедикт его убедил. Мелвин-то не знает, что ты его брат.

— Вот, бля, пиздец, — сказал Робин. — Ее пытают?

— Пока вроде нет, — сказала Бонни. — Час назад точно еще не пытали. Вроде даже не изнасиловали пока.

— Бля, пиздец, — повторил Робин. — Расколдуюсь — переебу пидарасов всех до единого, Христом-богом...

Бонни подпрыгнула и отвесила дракону символическую пощечину.

— Не клянись, — сурово сказала она. — Тем более Христом-богом. Ты же от него вроде отрекся... или нет?

— Да, отрекся, — смущенно признался Робин. — Посвятил себя богине Фрее... Но это ведь обратимо? Это ведь можно назад откатить? Христос — он же того, всепрощающий... или нет?

Бонни посмотрела на Робина как на идиота. Тот смутился еще сильнее.

— Не знаю, как насчет Христа, а про милосердие Фреи я раньше слышала, конечно, но оно своеобразное, милосердие это, — сказала Бонни. — Лучше тебе не менять небесную покровительницу. Поклялся верно служить — так служи и не выебывайся. Ты же дворянин!

После этих слов смущение Робина перешло в злость.

— Не тебе судить меня, ведьма, — прошипел он. — Будешь указывать, что делать — порву в клочки и скажу, что так и было.

Его угроза не произвела на Бонни заметного впечатления.

— Порвешь — не расколдую, — спокойно сказала она. — Будешь до конца жизни бегать в перьях и с хвостом, как мудак. Сам решай, что тебе важнее — гордость твоя дурацкая или человеческий облик. Решил уже?

Робин долго молчал, затем выдавил из себя:

— Решил. Давай расколодывай.

— Нет, так не пойдет, — покачала головой Бонни. — Никаких "давай". Для начала встань передо мной на колени, преклони голову и униженно проси мою светлость о колдовской милости.

— Какая на хуй светлость! — возмутился Робин. — Ты вообще не дворянка!

— А это никого не ебет, — сказала Бонни. — В колдовском смысле я светлость, и изволь обращаться ко мне должным образом. Иначе не расколдую.

— Ах ты сука ебливая! — закричал Робин в дикой ярости.

Он стал прыгать по поляне, выскоко подбрасывая ноги и срубая ветки огромными когтями. Бонни терпеливо ждала. Наконец, Робин утихомирился.

— Я не могу преклонить колени, — сказал он. — Они у меня не в ту сторону сгибаются.

— Не моя проблема, — отозвалась Бонни. — Как хочешь, так и преклоняй.

Робин еще немного повыебывался, затем преклонил колени, почтительно попросил прощения, и Бонни стала его расколдовывать.

5

— Гляди, милый, я кое-что принесла — обратилась Бонни к Мелвину. — Такой сюрприз, ни за что не поверишь, что у меня в корзинке.

На мгновение ей показалось, что сейчас ярл-оборотень размахнется и залепит ей увесистую оплеуху. Не надо быть ведьмой, чтобы догадаться, любой дуре очевидно, что мужик (на самом деле дворянин, но суть от этого не меняется) дошел до последней степени озверения, и надо либо забиваться в угол и прикрывать голову, либо твердо стоять до конца, как охотник, вышедший на медведя с рогатиной. Страшно-то как... А с другой стороны — радостно, потому что на тех, кого не любят, так не ярятся, их избивают походя, без вдохновения, как нашкодившую собачонку, на них не мечут глазами молнии... Ах, какой мужчина...

— Чего лыбишься, дура? — буркнул Мелвин.

У Бонни отлегло от сердца. Теперь бить не будет, перегорел. Вот и ладненько.

— Гляди, — сказала Бонни и осторожно поставила на стол корзинку, прикрытую сверху платком. — Осторожно, он кусается.

Развязала узел и сдернула платок. Здоровенный белый заяц выскочил из корзинки, как молния, но не ускакал хер знает куда, как обычно делают зайцы, а уселся посреди стола и уставился в глаза Мелвину нагло и бесстыже.

— Не судьба, — сказал Мбопа Райли на борту коммунарского спутника и стал глупо хохотать надо одному ему понятной шуткой.

Но ни Мелвин, ни Бонни, ни заяц его не услышали.

— Хуясе зверюга! — воскликнул Мелвин, отдергивая палец. — Зубы как... Эй-эй, я тебе сейчас кусну!

И задвинул зверюге кулаком в кусачее еблище, и улетел заяц в темный угол, и стал зловеще пыхтеть. Но в круг света больше не совался, и кусаться больше не пробовал.

— Боится — значит, уважает, — констатировал Мелвин.

Заяц гневно фыркнул. Бонни захихикала.

— Что за срань? — спросил ее Мелвин. — На кой хер ты его сюда притащила?

— Это дракон, — объяснила Бонни. — Я его переколдовала. Сначала хотела совсем расколдовать, но он ругаться стал, сукой обзывал, простонародным происхождением попрекал, короче, обижал меня, как мог, разве что не отпиздил. Вот я и подумала, пусть побудет меховой ушастой зверушкой, может, поймет, каково нам приходится, слабым и беззащитным.

Из угла донесся зубовный скрежет. Мелвин поежился.

— Беззащитный, бля, — сказал он. — Кликнуть, что ли, бойцов... нет, лучше сам его уебу. Бонни, будь хорошей девочкой, сходи в сени, принеси вилы или топор какой-нибудь.

— Вилы или топор я тебе не принесу, — заявила Бонни. — Розгу принесу, если пожелаешь, а вилы или топор — это уже слишком. Он когда был драконом, говорил, что он твой брат и что зовут его Робин. По-моему, не врал.

Заяц пронзительно запищал. Мелвина передернуло.

— Ну, ты, блядь, даешь, — сказал он. — Бесстрашная девка, в натуре. Такое говорить феодалу про родного брата, прямо в лицо...

— А хули ты думал? — хладнокровно отозвалась Бонни. — Кому, как не бесстрашной девке, рожать сыновей храброму рыцарю? Ты прикинь, обрюхатишь трусливую девку, а она тебе таких же ублюдков нарожает, как сама, тебе оно надо?

Мелвин долго смотрел на Бонни изумленным взглядом, Бонни безмятежно улыбалась. Пауза казалась бесконечно долгой, но в конце концов Мелвин отвел взгляд и натужно рассмеялся.

— Милый, поцелуй меня, будь любезен, пожалуйста, — смиренно проговорила Бонни.

Мелвин ухватил ее за талию, затем больно облапил грудь.

— Ах, любимый мой, какой ты сильный, — проворковала ведьма, закатив глаза. — Накажи меня, господин, как тебе угодно.

— Тьфу на тебя, развратница ебучая! — воскликнул Мелвин и плюнул на пол.

— А вот и не развратница, — возразила Бонни. — Раньше была развратница, а теперь стала такая целомудренная, что просто охуеть. Возьмешь меня замуж?

— Да, — автоматически кивнул Мелвин, потом сообразил, что только что сказал, вскинулся и закричал: — Ты чего несешь? Это я тебя должен спрашивать! Ну, то есть, я-то как раз не должен... Но ты должна смиренно ждать! И не пиздеть!

— Тебя дождешься, — сказала Бонни, сложила губки бантиком и игриво повела плечиком. — Давай поженимся в следующую пятницу?

— А в пятницу приличная дата? — задумался Мелвин. — Если по церковному календарю...

— А тебе не похуй? — перебила Бонни его размышления.

— И то верно, — согласился Мелвин. — Пойдем в спальню...

Заколдованный заяц заскрежетал зубами пуще прежнего.

— Ах да, прости, брат, — вспомнил Мелвин. — Бонни, тебе для расколдования нужны какие-то травки, да?

— Хер его знает, — пожала плечами Бонни. — Может, и без них получится... Эй ты, долбоеб! А ну стань нормальным, как мама родила! Ой!

В темном углу, где только что сидел заяц, словно что-то взорвалось. Из тени выползло нечто бесформенно-розовое, как огромная улитка, пахнуло парным мясом и вдруг хуяк! Стоит в неверном свете лучины красивый юноша, лицом похожий на Мелвина и голый.

— Кажися, не соврал, — сказал Мелвин. — Ну, здравствуй, брат.

— Следи за речью, брат, — отозвался голый юноша. — "Кажися" — слово простонародное. Болтаешь, как смерд смердящий.

Мелвин рассмеялся и распахнул объятия. Бонни стыдливо отвернулась. Понятно, что ничего сексуального в братских объятиях нет, но когда один из двух братьев — прелестный голый мальчик, в этом поневоле мерещится что-то педерастическое. Наверное, это оттого, что у нее душа испорчена. Покаяться бы... Может, все-таки найдется в Англии священник, готовый принять грех на душу... А кстати!

— Мелвин! — позвала Бонни. — А давай, отец Бенедикт твоего брата исповедует.

Братья застыли, как громом пораженные, и некоторое время тупо пялились на ведьму.

— Я его уебу, — сказал Робин. — Если он еще жив, однозначно уебу. Сначала привяжу на колесо...

— Цыц, — прервал брата Мелвин. — Бонни, какая ты молодец, как хорошо придумала! Эй, стража! Да, ты! Позови служанку, пусть притащит пристойную одежду моему брату. И Бенедикта пусть тоже приведут, живо!

— И Беллу, — добавил Робин.

— Да, и Беллу, — кивнул Мелвин.

— Ее, кажися, уже пытают, — сказал кнехт.

— Бегом! — рявкнул Робин и махнул рукой, будто срубал невидимым мечом чью-то невидимую голову.

Кнехт втянул голову в плечи и убежал.

— А мне вот что интересно стало, — сказала Бонни. — Законы природы и колдовства нас учат, что ничто ниоткуда не возникает и никуда не пропадает. А вот Робин, когда был зайцем, весил, наверное, раз в десять меньше, чем теперь.

— Милая, не еби мне мозг, — попросил ее Мелвин. — Потерпи, еще успеешь. Эй, стражник! Когда Бенедикт будет входить в комнату, ебни его сзади по башке чем-нибудь тяжелым.

Кнехт, просунувший морду в комнату, испуганно перекрестился.

— Грех беру на себя, — поспешно добавил Мелвин.

— Нет, лучше я на себя, — возразил Робин. — У тебя еще есть надежда на спасение, а я от спасителя совсем отрекся, когда эти мудаки стали стрелами пулять...

— Нет, грех я возьму, — перебила его Бонни. — Из нас троих моя душа самая пропащая. Я колдую с самого детства... Лучше пусть на мне лишний грех будет, мне уже похуй, грехом больше, грехом меньше, все одно в аду гореть.

— Охуеть какая у нас взаимовыручка, — пробормотал Мелвин себе под нос. — Один за всех, и все за одного.

В коридоре послышались шаги, затем голос кнехта-стражника почтительно проговорил:

— Извольте пожаловать, святой отец.

Святой отец переступил порог, недоуменно заморгал, затем вздрогнул и с криком:

— Еб вашу мать, пидоры!

И взмахнул своим чудесным посохом.

И получил по башке рукоятью меча. И повалился святой отец на каменный пол вниз мордой, и откатился посох в сторону, и выпала из набалдашника неведомая херовина, железная и довольно массивная. И поднял ее Мелвин, и увидел на боку херовины буквы и прочел:

— Сцорцхер. Скорцхер. Сцорчер. Хуйня какая-то.

— Может, скорчер? — предположил Робин.

— Может, и скорчер, — кивнул Мелвин. И добавил задумчиво: — Где-то я уже слышал это слово...

За дверью кто-то деликатно покашлял, затем источник кашля появился в дверном проеме, и стало видно, что это Реджи Хеллкэт.

— Осмелюсь доложить, данное слово многократно произносилось покойным узурпатором, когда он напивался, злился, буянил и ругался с невидимыми демонами, — сказал барон. — В основном примерно в таком контексте: "Не знаю, кто спиздил ваш ебаный скорчер, но наказывать весь род человеческий за это нельзя!" Как-то так.

— Ага, — сказал Мелвин. Немного помолчал и повторил: — Ага.

И перекосилось его лицо, и пнул он поверженного Бенедикта под ребра со всей силы.

— Так значит, сука, вся хуйня из-за тебя?! — злобно прошипел ярл. — Спиздил демонический артефакт, и теперь доволен? Да я тебя...

— Осмелюсь предложить вашему высочеству, пусть ведьма превратит его в лягушку, — предложил Реджи.

— Не ведьма, а невеста его высочества, — уточнила Бонни.

— Ну ни хуя себе! — изумился Реджи. — Ваше высочество, это правда?

— Хуявда! — рявкнул Мелвин. — Да, правда. Кто-нибудь, разбудите попа, я заебался ждать, пока он очнется!

— Позвольте мне, ваше высочество, — вызвался Реджи.

Примерился, отвел ногу назад, но в этот момент почтенный настоятель открыл глаза и промычал нечто нечленораздельное.

— Встать, — повелел Мелвин, и голос его был негромок, но страшен.

Бенедикт подчинился беспрекословно.

— Сейчас ты, мудень, выслушаешь мою исповедь, — Мелвин стал загибать пальцы, — затем исповедь моего брата, моей невесты, моего вернейшего вассала, — он ткнул пальцем в Реджи, — и отпустишь все грехи, какие будут перечислены. Немедленно отпустишь, без всяких епитимий. Понял?

— Это же пиздец моей душе, — вздохнул Бенедикт.

— Пиздец твоей душе настал давно, — строго сказал Мелвин. — Когда ты, пидарас, спиздил этот ебаный скорчер хуй знает у кого, вот тогда и настал пиздец твоей ебаной душе.

Из коридора донесся неясный шум, словно кто-то упал.

— Что там такое, кого черти несут? — возмутился Мелвин.

— Монашек какой-то, — отозвался из коридора кнехт-стражник. — Шел-шел, а потом вдруг наебнулся и забился в судорогах.

— Это Эрик Припадочный, — пояснил Бенедикт. — Падучей страдает, как святой Павел.

— Тебе, мудаку, слова не давали, — оборвал его Мелвин. — Готов слушать исповедь?

— Куда же я, блядь, денусь, — вздохнул Бенедикт.

— Тогда слушай, — сказал Мелвин.

— Может, не стоит так прилюдно? — перебил сюзерена барон Хеллкэт. — Исповедь — дело интимное...

— У меня нет тайн от верных вассалов, — заявил Мелвин. — И у вас от меня тоже нет тайн. Или я неправ?

— Прав, — печально вздохнул Реджи.

Мелвин каялся минут десять, затем выдохся.

— Ну, вообще, — сказала Бонни, когда он замолк. — Я-то про себя думала, что грешница невообразимая, а теперь...

— Ты еще меня не слушала, — подал голос Робин. — Я тут недавно человека случайно загрыз и сожрал...

Реджи истерически расхохотался.

— Не смешно, — сказал Робин. — Знаете, друзья, как страшно, когда просыпаешься, а вокруг мясо и кишки, а брюхо набито, как оперенный барабан. Жуть!

В коридоре снова послышались шаги, и в комнату влетела Изабелла Айронсайд, вся растрепанная и с разбитыми губами.

— Любимая! — закричал Робин.

И попытался сгрести Беллу в объятия, но получил девичьим кулачком в нос и отлетел в сторону, в то время как Белла бросилась к Мелвину.

— Милый! — воскликнула она и осела на пол, как бы лишившись чувств.

Мелвин легонько пнул ее по круглой заднице и сказал:

— Я не дракон. Дракон мой брат. Робин его зовут, вон он стоит. И нечего его бить, он на тебе жениться хочет.

Эти слова моментально привели Беллу в чувство. Она открыла глаза, вскочила и через секунду рыдала в объятиях Робина.

— Святой отец, давайте я пока исповедуюсь, чтобы времени зря не терять, — сказала Бонни. — Значит, так. Я убивала, крала, прелюбодействовала, лжесвидетельствовала...

— Есть ли хоть одна божья заповедь, которую ты не преступила, ведьма? — мрачно спросил Бенедикт.

— Козленка в молоке матери не варила, — ответила Бонни. — А остальные, вроде, все преступила. Значит так, по порядку. Убивала я следующих людей...

Исповедь ведьмы длилась минут пять и прекратилась, когда отец Бенедикт не выдержал ее словоизлияния и закричал:

— Да пропадите вы все пропадом, отпускаю вам все грехи разом, только отъебитесь от меня!

Братья Локлиры радостно зааплодировали, и Мелвин сказал:

— А теперь пойдемте бухать.

Они пировали весь вечер и всю ночь, и еще немного утром. Незадолго до рассвета случилось чудо — с неба опустилась неведомая летающая херня, всосала в свое чрево Эрика Припадочного и упиздюхала обратно на небо. Многие говорили, что эта херня была ненастоящая, а как бы морок, как в сказках про колдунью Моргану.

В это же самое время, но на тысячу лет позже и в другой вселенной, заседал комкон. Обсуждали вопрос, не стоит ли подправить орбиту какого-нибудь астероида, чтобы тот как бы случайно врезался в альтернативную средневековую Англию и ликвидировал позорище, развивающееся на глазах миллионов коммунаров и уже оказавшее заметное дурное влияние на моральный климат общечеловеческой коммуны. Предложение поставили на голосование и провалили незначительным большинством голосов. Один знаменитый историк сказал по этому поводу следующее:

— Астероид уронить никогда не поздно. А представится ли еще раз такая чудесная возможность изучить на практике раздвоение истории на альтернативные потоки... Да еще под воздействием точечного контакта с высокой культурой... Да еще с этой удивительной мотивационной телепатией... Да тут научного материала лет на сто хватит!

Припадочный Эрик, снова ставший Сашей Зуйковым, валялся на кровати и горько плакал. Во-первых, его обидело, что его выдернули со средневековой планеты как сопливого малька, он-то думал, что ловко всех обманул, от всех спрятался, а оказалось, он как Неуловимый Джо — не ловили только потому, что никому был не нужен. Обидно. А во-вторых, Галя Цзюн ему не дала. Только начал привыкать к припадкам, только начали развиваться вокруг интересные исторические события, и вот на тебе — прилетел флаер, погрузили, как барана, привезли обратно в интернат, пидарасы ебучие, чтобы их всех медведи ебали...

Галя Цзюн, проходившая мимо мальчиковой палаты, споткнулась, ухватилась руками за голову и всхлипнула. Опять прострелило виски неожиданной болью, хорошо, никто не увидел, а то опять потащили бы к врачу. С тех пор, как вернулся Сашка, то и дело такой прострел происходит. И не только у нее. Девчонки уже шепчутся, что на Сашку на той планете порчу навели. Жалко, парень-то хороший был, Галя бы ему дала, если бы от его дурного глаза голова не болела. Если бы, да кабы... Эх, нет в жизни справедливости...

В другой вселенной, отстоящей на тысячу лет в прошлое, над Англией поднимался рассвет. Это было не просто очередное восхождение Солнца над горизонтом, но рассвет новой эры. Но что за эра это была, и какими потрясениями ознаменовался ее приход — это уже совсем другая история.

КОНЕЦ

Спасибо Евгению Харитонову, а также reylby, strukturnyj_elf и Алисофилу c lib.ru за дельные комментарии по ходу написания.