Алтарь Святовита

— Ну как? — Спросил я у жениха.

— Одежда красивая, материя превосходна, но чего-то не хватает. Что именно, никак не пойму.

— Головного убора нет.

— Чего? — Пререспросил меня Трюггви.

— К мундиру фуражка прилагается. Это такая шапка с козырьком, наподобие той, какую Пахом Ильич носит.

— Ни разу не видел. Может, мне шлем надеть?

— Вариант. В сундуке есть, давай попробуем.

Латунная сфера, покрытая чёрным лаком с козырьком и наборным затыльником, была снабжена белым мельхиоровым прибором, что эффектно сочеталось с мундиром. Султан из перьев добавил нарядности, а сам Трюггви сиял от удовольствия как начищенный самовар. Датчанин присел, вытянул вперёд руки, затем вновь поднялся и свёл ладони в замок, за спиной. Сукно не треснуло и не расползлось по швам, только ножны палаша бряцнули о пол.

— Ну, хватит красоваться, — сам себе сказал Трюггви, — пора в усадьбу наведаться.

В пятницу, с рассветом в Самолву стали съезжаться старосты близлежащих деревень. Говорили о предстоящей свадьбе и хвастались друг перед дружкой, кто, что привёз в подарок. Из Чудской Рудницы и Заходов пригнали пяток дойных коз с коровой, из Замошья — разделанные туши семи кабанчиков, из Гоголяк и Козлово — живых гусей в клетках. Вотчина Воинота одарила мёдом, а Фёдор Лопухин из Луг, привёз три десятка лисьих шкур, подвязанных к шесту как знамя. Подарков было такое множество, что Захар заполнил ими весь свой двор, потеснив бочки с солёной рыбой и пивом, сложенные у него на хранение.

К полудню, после удара колокола, началось шествие. Тройка рыцарей появилась на окраине Самолвы со стороны Немецкой слободы, возвестив о своём прибытие протяжным звуком рога. За ними следовал Трюггви в окружении свиты с развевающимися флагами. Минуя площадь, кортеж жениха двинулся по направлению к замку, а за всадниками, стали пристраиваться самолвинцы. Перед мостом через ров, кортеж остановил мальчишка, натянув верёвку через дорогу. С заметно выступающими из-под вязаной, подвёрнутой в накат, по краю шапки ушами, он как заправский стражник выставил перед собой левую руку, держа во второй короткое копьё.

— Проезд закрыт! — Возвестил Ваня Лопухин.

— Это как так закрыт? — Возмутился Астрид.

— Звонкая монета или интересный рассказ откроют дорогу. Иначе — никак.

Астрид попытался вспомнить какую-нибудь интересную историю, но кроме пошлых баек, в голову ничего не лезло. Жених уже приближался, времени оставалось всё меньше, и сопровождаемая возгласом 'Эх!', в сторону Вани полетела серебряная монетка.

— Щедрым гостям всегда рады, — верёвка упала на мостовую, — Добро пожаловать!

Кортеж двинулся дальше, переехав мост, миновали украшенные разноцветными флагами ворота, и вскоре остановился на внутреннем дворике возле башни донжона. Здесь, спешившегося Трюггви встретили чета Штауфенов и будущая тёща.

Гюнтер, облачённый в роскошную парчовую мантию, подбитую белоснежным мехом горностая, восседал на обитом красным бархатом с золочёными ножками и подлокотниками троне. Рядом с ним, на троне поменьше, но не менее красивом и богатом, размещалась Нюра, в порфире, украшенной стразами и речным жемчугом. Наряд княжны представлял собой длинный плащ из тёмно-красного шёлка с песцовым мехом, обволакивающим шею, рукава и с отороченным им же низом. Справа от князя на пуфике сидела Элки, вся в мехах.

— Что привело тебя, барон Трюггви в мой замок? — Спросил Гюнтер.

— Дошла до меня весть, мой князь, что в твоём доме гостит прекрасная Гунндис из Сконе. Несколько лет назад, я обещал на ней жениться.

— Это так? Достопочтимая Элки.

Хозяйка Сконе кивнула головой в ответ на заданный Штауфеном вопрос и улыбнулась. Торжественное мероприятие ей нравилось, особенно размах, с которым оно проходило. Единственное, о чём она сожалела в этот момент, так это отсутствие родственников из Мальме. Вот бы они рты пораскрывали, глядя на то, как её дочка выходит замуж. Но и эта проблема была частично решена. В свите Элки находился поэт-песенник, иными словами — скальд. А в том, что он использует происходящие события для сложения своих виршей, сомнений не возникало, как и то, что первым, кто их услышит, будет она. Рано или поздно, правильную версию услышат и в Мальме.

— Трюггви, — продолжил свою речь Гюнтер, — ты самый храбрый и самый сильный из моих рыцарей, а Гунндис, несомненно, одна из красивейших женщин на свете. Если ваши дети станут такими же, как их родители, то слава о них, разнесётся по всей земле. Благословляю тебя. Живите в любви. Да будет так!

Штауфены и Элки поднялись со своих мест, и по этому сигналу, из шатра, разбитого в углу дворика вышла Гунндис в сопровождении двух девочек, поддерживающих длинный шлейф невесты. Чёрное свадебное платье из драгоценного бархата, украшенное ниткой жемчуга, облегало фигуру Гунндис, блестя каждой складкой, как полированный срез антрацита. С каждым шагом, ткань перекатывалась волнами, создавая впечатление не идущей, а плывущей по водной глади женщины. Голова невесты была покрыта белоснежной фатой, зафиксированной серебряным обручем в виде изящной короны. Гунндис остановилась перед ступеньками помоста, дождалась Трюггви и вместе, рука об руку взошли на подиум по красной ковровой дорожке, где их поджидал дядя княжны, стоящий за небольшой трибуной, облачённый в белую мантию. Протяжный рёв рога заставил собравшуюся публику замолчать — началась церемония бракосочетания.

— Бабушка, — обратился мальчик к Элки, — почему мама в чёрном платье?

— Так принято . Твоя мама сегодня невеста. Видишь, какая она у тебя красавица?

— Да. Она самая красивая на свете, — чуть слышно пробормотал ребёнок, — и такая счастливая.

Свадебный пир затянулся глубоко за полночь. Накрытый на тридцать кувертов стол сиял серебром и отражался в гранях хрусталя, ослепляя невиданным богатством. Блюд было не перечесть. На место опустошённых подносов тут же выставлялись новые, с пылу-жару, дразнившие аппетит гостей подрумянеными корочками и лёгким дымком копчёностей. Виночерпий еле поспевал, развозя на тележке несколько видов напитков и еще не известного тут сока, принемаемого за столом за особый сорт сладкого вина. Пили много, впрочем, как и закусывали. Дошло до того, что в столовой замка самолвинский пёс рыжей масти стал воротить нос от подкидываемых ему костей. Чуть ли не волоча раздувшимся брюхом по полу, он заполз под стол и, обессилевший от обжорства, устроившись в ногах Элки, уснул. Хозяйка Сконе несколько раз понажимала носком сапожка живот собачки, получая от этого удовольствие, а когда к столу поднесли фрукты, забыла об увлечении и как практически все гости обратила свой интерес на заморские диковины.

На широком оловянном подносе были разложены гроздья бананов, окружавшие водружённый по центру блюда огромный ананас.

— Как называется дерево, которое плодоносит подобным 'шишкояблоком'? — Спросила Элки у Гюнтера.

— Госпожа Элки, — ответил Штауфен, — этот чудесный плод привёз дядя моей жены Алексий из очень далёких стран, что находятся на краю света . Насколько я знаю, они растут на кустах.

— А эти длинные стручки?

— Это бананы. Они растут в Индии, откуда нам доставляют специи купцы Смоленского клуба. К моему глубочайшему сожалению, стоимость одного стручка равна всему урожаю княжества. Но ради сегодняшнего торжества...

В разговор вмешалась Нюра.

— А вы знаете, что ещё Плиний Старший в своём трактате 'Естественная история', писал о том, что великий Александр Македонянин во время своего похода в Индию пробовал этот фрукт и даже повелел привезти его в Грецию?

Элки приняла задумчивый вид, вроде как, вспоминая бессмертные труды Плиния, и согласно кивнула головой. Ни у кого из присутствующих даже не возникло вопроса, каким образом фрукты удалось довезти в целости и сохранности, преодолев столь огромное расстояние как тогда, так и сейчас. Однако Нюра пояснила, а все согласились с её мнением, что везли дерево целиком, в бочке с землёй.

Финальным блюдом стал торт, украшенный двумя лебедями из желатиновой мастики в белковой глазури, плывущими по кремовому пруду в виде пурпурного сердца, выложенного маленькими жемчужинами. Нюра предупредила гостей заранее, что жемчуг лучше не глотать, дабы не уподобляться Клеопатре. Это сразу вызвало жуткий интерес, с требованием просвятить, что это был за случай.

— Существует легенда, изложенная всё тем же Плинием Старшим о египетской царице Клеопатре. Принимая Марка Антония у себя во дворце, она выпила уксус, в который положила и растворила две жемчужины невиданной красоты, дабы подчеркнуть богатства своей страны. Я проверила эту легенду и скажу одно: — неправда, в уксусе, целая жемчужина не растворится .

— Жемчуг не так прост, — перебила Нюру Элки, — женщина та, о которой ты рассказала, была довольно хитра. И сделала она это исключительно для мужчины. Сама я не пробовала, Холлард меня и так любил, а вот некоторые... глотали и добивались своего.

Гунндис проглотила три жемчужины, Нюра решилась на одну, а Элки просто сложила крохотные белые шарики в свой кошелёк.

Для простых горожан, на площади, возле дома Захара, был сбит длиннющий стол. Вокруг него установили жаровни, рядом выставили ящик полный соли, а ближе к реке, на вертелах поджаривались говяжьи туши. Хлеб, как и бочки с пивом лежал на телегах. Гости поначалу ходили за угощением самостоятельно, но вскоре, все как-то расселись, окружили себя яствами, и принялись праздновать. Когда к вечеру стало подмораживать, люди и не подумали расходиться. Разделившись на множество компаний, самолвинцы и гости из соседних сёл вели беседы о своей жизни, вспоминали повод, по которому собрались, поднимали глиняные и деревянные кружки за здоровье Трюггвии и его жены, поминали добрым словом своего князя и, конечно же, пели песни, под которые танцевали. В эту ночь Чудское озеро схватилось льдом, скрепив тем самым союз двух сердец. Гуляние продлилось три дня.

* * *

В этот вечер из княжеского терема Городца, в сторону Новгорода неторопясь, ехал отряд всадников, сопровождающий закутанного в соболиную шубу важного боярина. Состоявшийся полчаса назад разговор — был итогом многодневной кропотливой работы по обрабатыванию ближников Новгородского князя. Аудиенция у Александра принесла долгожданные плоды. Строган, выторговал себе право собрать подати с восточных земель Чудского озера, заплатив десятую часть предполагаемого сбора в княжескую казну. В принципе, согласия князя до этого года было не надо, но в связи с тем, что территория стала спорной, вернее подверглась оккупации, и ответственные на этом направлении бояре как-то не спешили, то Строган Наездинич сыграл на опережение. Предложив свои услуги первым, он сорвал банк. Подобная практика была распространена. Боярские дружины ходили на север, трясти корелов. Пахом Ильич взял на откуп Ижору с Копорьем, другие отправлялись в сторону Онежского озера, на Оять и Свирь. Институту власти, подобный расклад взымания дани был выгоден. Княжья дружина не отвлекалась на собирание товаров народного промысла с подвластных земель, получая живые гривны авансом, и лишь в критических ситуациях, когда необходимо было показать военную силу, отправлялась в ратный путь. Вот и сейчас, в преддверии похода на Псков, Александр, сильно нуждающийся в серебре, с лёгкостью согласился с предложением Строгана. Тем более что других и не поступало, хотя боярину сообщили немного другую версию.

'Вот и настало моё время, — рассуждал про себя Строган. Назначеный Александром контролировать сбор дани со стороны администрации Новгорода, Домаш Твердиславич, конечно, попьёт крови, но и от него можно избавиться. Ишь, паскуда, мзду он не берёт. За Новгород ему обидно. Ничего, и не таких обламывал. Все мы смертны, особенно в Водьских лесах. Надо бы к немцам человечка верного послать, дабы действия скоординировать. А хотя бы Степана, сына Андрея Бандеры, что от угров прибежал. Холоп с гнильцой, изворотлив, за враньё не раз порот, однако предан как собака. Такой как раз подойдёт, и веры с немцами он одной, хоть и скрывает это'.

— Стёпка, сучий сын! — Гаркнул Строган.

— Тут я, отец наш родной!

— С утра напомни о себе.

Строган вновь погрузился в раздумья. Засланные пару месяцев назад в Самолву плотники, давеча дали о себе знать. Как и было условлено, один из них сбежал, принеся с собой подробный пересказ всех событий происходящих у берегов Чудского озера. Боярин поначалу не поверил словам соглядателя, лично пытал шпиона. Но даже на дыбе, плотник пересказал изначальную версию. Сознался, где прикопал заработанное на стройке серебро, как не смог подпортить крепостной арбалет, и вспомнил, кому продал в прошлом году лошадь со Строганской усадьбы, якобы задранную волками. Анализируя полученную информацию, боярин даже стал немного сомневаться в успехе задуманного мероприятия. 'До реки Желчи, отправленный в разгон отряд дойдёт без особых происшествий. Пошалит возле Ремды, скорее всего с лёгкостью почистит деревеньку Гологляк, а вот дальше, если не будет притока добровольцев, то зять Пахома Ильича с десятком своих закованных в железо рыцарей вырежет его сброд в первом же столкновении. Надо что-то думать. Как обмануть Штауфена? А может, с помощью ливонцев отвлечь дружину Гюнтера, а самим сразу подобраться к Самолве? Какой смысл щипать по-мелочи, если все богатства наверняка лежат в замке? Хотя, с другой стороны, наёмникам нужна добыча, а её много не бывает. Теперь нужно покумекать. Что предложить немчуре? Кабы изыскать того рыцаря, сбежавшего из плена, как его имя... чёрт, из головы вылетело и доносчика уже не спросить. Рихард вроде. Он точно Штауфена ненавидеть должен. Погодь, а если я Домаша выведу на этого Рихарда или Рихтера'?

Строя коварные планы, Строган добрался до своего терема в полной темноте. Размер предполагаемой добычи он оценил в девять пудов серебра. Сумма по его понятиям не такая уж и большая, но тут было важно моральное удовлетворение. Он искренне считал, что Самолва детище Пахома Ильича, следовательно, любой нанесённый Гюнтеру вред, автоматически ложился в копилку мести проклятому новгородскому купчишке, недавно принятому в боярское сословие. Открыто выступить против партии Ильича он уже не мог, Новгород любит героев, и не жалует обчищенных под орех ворами неудачников. Строительство крепости на острове, запирающем Ладогу, практически бескровный поход в Копорье, дармовой хлеб, железные плуги для смердов, сказочные пожертвования церкви и многое, многое — сделало Пахома Ильича с сотоварищами неприкасаемыми. И самое обидное, что они приветствовали централизацию власти, ставя под сомнение боярское самоуправление.

После сытного завтрака, Строган позвал с сеней дожидавшегося с рассвета своего часа Степана. Младший Бандера сиротливо пристроился в углу светлицы, комкая в руках заячью шапку, внимательно выслушивал своего хозяина.

— Ты отправляешься вместе с моим купцом Трифоном в Колывань. Там, на новгородском подворье отыщешь рябого Витька. Трифон укажет на него.

Строган подошёл к сундуку, стоящим по лавкой, выдвинул его и, раскрыв, вытащил завёрнутый в рогожу кружок кожи. Развернув тряпку, боярин протёр от пыли клеймо, выжженное на поверхности тайного знака и, крутя его в руках, молвил.