Алтарь Святовита

Борисов Алексей Николаевич

На правах рукописи (С)

Севастополь, 2014-2015гг

'Алтарь Святовита'

(роман)

Военно-историческая фантастика, альтернативная история

Глава 1. Самолва.

В первых числах июня одна тысяча двести сорок первого года, после длительного и изнурительного пути швабские переселенцы вышли к деревне Изменка. Двадцать семей, с детьми, нехитрым скарбом, уместившимся на двух дюжинах повозок, шестью коровами и умирающим монахом остановились на берегу озера. Впереди, на восход, в полуверсте был отчётливо виден соседний берег.

― Господин, господин Берлихинген, он зовёт Вас! — прокричал мальчишка лет восьми, подбежав к всаднику на пегом коне.

Некогда серебристо-серый, выгоревший до самого бледного оттенка, покрытый пылью дорожный плащ закрывал наездника с головы до пят. И когда он обернулся на голос, то вокруг него образовалось крохотное, еле видное облачко, а из-под капюшона блеснул шёлковый шарф, намотанный на нижнюю часть лица. Не говоря ни слова, он развернул коня и направил его в середину колонны. Возле телеги, к тыльной части которой был приделан метровый шест с закреплённым наверху распятием, всадник остановился, спрыгнул с лошади и склонился над лежащим в возке человеком.

― Здесь, Воинот. Похороните меня здесь, ― прошептал монах уже синеющими узкими губами.

― Держитесь, святой отец, ― попытался подбодрить умирающего старика рыцарь, ― осталось совсем недолго. Два перехода и мы уже дома.

― Я уже дома. Помнишь, как в Палестине, мы с тобой... ― договорить монах не успел.

― Помню, тогда мне не было и двадцати, а ты уже разменял четвёртый десяток, и как нёс меня двое суток до колодца. Я всё помню, Гец.

Рыцарь провёл ладонью по лицу умершего друга, закрывая ему глаза, снял свой шарф и перевязал челюсть усопшему.

― Привал! Всем мужчинам копать могилу. Вон на том холме. И, проводника ко мне, живо!

Геца накрыли белым полотном, положили в неглубоко вырытую яму и аккуратно присыпали землёй. Воинот снял с телеги шест с распятием и воткнул в могильный холмик, после чего шёпотом попрощался с другом.

― Ты всю жизнь старался принести людям добро, нёс слово Божье, так, как ты его понимал, помогал обездоленным, учил детей и наставлял взрослых, спи спокойно. Я о тебе никогда не забуду.

Возки переселенцев двинулись дальше, к берегу, где их уже ждали предупреждённые проводником паромщики. Одинокая могилка проповедника простоит много лет, земля осядет, шест с распятием упадёт, а спустя несколько веков, место станет проклятым. Обезумевшие правнуки поставят на захронении из чёрного мрамора памятник убийцам. В цвет парадных мундиров, которые нелюди надевали после уничтожения ни в чём не повинных людей, напрочь позабыв заповеди Божьи. Те самые, что нёс людям швабский монах Гец .

* * *

После путешествия в Моравию задерживаться в прошлом я не стал. Средневековых приключений хватило с головой, и в Берестье наши пути разошлись на три стороны. Свиртил с Милкой отправились в Смоленск, планируя по пути заглянуть в родную деревню. Гюнтер с Нюрой и остальным отрядом двинулись по направлению на Псков, а затем в Самолву. Я же остался на месте, подготовить оборудование для рудокопов. Дело это нехитрое, особого труда не составило, и вскоре я плескался в пока ещё тёплых водах Чёрного моря. И надо же было такому случиться, что на ниве подводных путешествий, Полина познакомилась с девушками из Питера. Девицы оказались кладоискательницами, имевшими за спиной не только исторический факультет, а ещё водолазную школу и восемь экспедиций с приличным временем работы под водой. Вот тут-то и заинтересовала меня пятая комната, про которую я прочёл в письме, но открывать побоялся. В конце концов, наслушавшись рассказов о подводном мире, всеми правдами и неправдами я раздобыл на три дня водолазное снаряжение. Не набор для дайвинга, а самое настоящее. Упросил мичмана, который ещё обучал меня на заре военной карьеры, провести пару занятий, дабы восполнить пробелы в технике погружения да подстраховать с регенерирующими патронами. Закрепив подводный фонарь на специальном креплении, и зажав в руке прикреплённый к якорю буёк с тросом, я вскоре оказался в комнате перехода. Проверив ещё раз ИДАшку, ввел дату с номером пятой комнаты.

'За что ж мне такое наказание? ― пронеслось в голове, ― хорошо, что спасательный круг с собой не прихватил'.

Оставалось только ругаться. Дверь плавно открылась, а вместо потока воды, меня осветило солнце. Водичка всё же была, но чуть ниже, в семи метрах от двери, где площадка скальной породы круто ныряла вниз. Представьте спортсмена, готовящегося к бегу на восемьсот метров, который уже вышел на дорожку, размялся, а ему заявляют, что произошла ошибка, и он участвует не в беге, а в заплыве. Пришлось возвращаться, отвозить оборудование и в более подходящей одежде совершить вылазку.

В конечном итоге неудачно начавшегося вояжа я оказался на вершине скалистого выступа и стал осматриваться, запустив камеру. Дверь перехода оказалась на острове, в довольно живописном месте расположенном недалеко от Большой земли, берег которой простирался на юго-востоке, приблизительно в полутора-двух верстах. И если смотреть на восход, то песчаниковая скала с порталом разместилась на западной оконечности. Рядом с ней рос густой лес, за ним простиралась низина и снова скалы. Фотография с шарика дала общие очертания, теперь же предстояло определить координаты. Как говорят современные яхтсмены, нет ничего страшного, если не умеешь пользоваться спутниковым навигационным оборудованием или оно отказало, узнать о местоположении можно и у штурмана, проходящего рядом судна. К сожалению, то, что может сработать у причалов Монако, в большинстве случаев приведёт к печальному исходу. Естесственно ни судов, ни лодочек, ни даже плотов с потерпевшими кораблекрушение поблизости не оказалось. Но в загашнике знаний ещё теплились полученные в детской морской флотилии навыки. Старый, проверенный столетиями секстан и часы должны были помочь. С горем пополам я снял данные. Широту и долготу определил уже дома, не обращая внимания на секунды. Пятьдесят восьмой градус северной широты и двадцать седьмой восточной долготы говорил о том, что пятая комната перехода находится на Чудском озере. А остров в виде ползущей гусеницы ― однозначно Городец. Правда, на современной карте была группа островов, но озеро умудряется каждое столетие отвоевать у суши целый метр, а может и больше, так что, всё может быть.

Дальше я задумался о благоустройстве выхода из портала. Единственная сложность, которая немного огорчила меня, состояла в том, что вести какие-либо серьёзные строительные работы в данном районе, не стесав шестиметровую макушку песчаника, оказалось невозможно. Только если использовать местный ландшафт, выложить стену из камня или кирпича по краю площадки, закрывая вход, и нарастить её, создавая подобие башни. До самого вечера я размечал территорию, исследовал спуск к озеру, обнаружил источник с ключевой водой, ровное плато в двести квадратных метров и удобную бухту, где можно было поставить причал. Но всё это находилось на восточной части, за лесом. Словно сама природа советовала ― здесь жить нельзя. Вечером, сидя у себя дома, я перенёс на бумагу подробную карту острова. Попробовал смоделировать крепостную стену, опоясывающую западную часть, и даже сделал несколько набросков строений. Путного ничего не вышло. Покрутив листок, я отложил его в сторону.

'Зачем? ― задумался я, ― в нескольких километрах зять Пахома Ильича строит замок. К дьяволу всю эту фортификацию. Башенки с несколькими комнатами хватит с головой. Надо только цемента натаскать да инкерманского камня привезти'.

Сказано-сделано. Настоящее живое дело способно увлечь, да так, что май месяц в средневековье пролетел незаметно. Площадку возле портала я огородил стальной решёткой, составленной из труб и муфтных соединений. Они перпендикулярно соединялись с другими, забитыми на высоте четырёх метров в скалу. Таким образом, и портал был защищён, и строительные леса поставлены. Всего выходило два этажа, и полукруг из камней должен был сравняться с макушкой песчаника, плавно переходя в куполообразную крышу. Работа не сложная, но выполнять подобное в одиночку не посоветую, слишком трудоёмко. Высверливая отверстия, я обратил внимание, что скала, в которую вмонтирована комната, совсем не однородна. Середина состояла из кварцита, а вокруг него, словно конфету облили шоколадом — песчаник. Каким образом удалось сделать подобную заливку строителям комнаты перехода ― осталось неразрешимой загадкой. Впрочем, это могло быть и естественным образованием, но я не стратиграф, чтобы утвердительно ответить на этот вопрос, так что ещё одной тайной стало больше.

Наконец-то, третьего июня, я завершил второй этаж башни, ставший жилой комнатой и здание обрело некие черты первоночальной задумки. Со стороны это выглядело как высокая, едва выступающая над скошенной верхушкой скалы, сложенная из белого камня семиметрового диаметра труба, обволакивающая западную часть монолита. Восточная и северная часть скалы оставалась практически отвесной, а пологий спуск с юга стал сносной дорогой. По ней можно было забраться на вершину скалы либо, обойдя и двигаясь по краю, достичь дверей башни. Оставалось соорудить крышу, но за короткий срок одному уже было не справиться. Брезентовый тент, натянутый на каркасе, стал лишь временным решением вопроса, закрыть который планировалось до конца лета. А вот, с чьей помощью, придётся решать по месту. Для этого надо было навестить Гюнтера и Нюру. Молодожёны по моим подсчётам, уже достигли своей вотчины, либо гдё-то на подходе.

Спустив надувную лодку с парусом на воду и загрузив в неё провизию, я обогнул остров с юга и направился к населённому пункту в несколько домиков, именуемым Самолва. Попутный ветерок благоприятствовал путешествию, а приподнятый наветренный шверц блестел как акулий плавник. Озёрная гладь отдавала зеленоватым оттенком водорослей, переливаясь мелкой рябью. Проплывающие стайки рыб серебрились своими спинками, обгоняли меня, резко меняли направление, иногда возвращались обратно, либо вообще отворачивали в сторону, скрываясь из вида. Лодка проходила как раз по тому месту, которое в зимнее время называют сиговицей. Уникальное природное явление. Когда вода замерзает, лёд здесь не такой как везде, а очень тонкий, а местами и вовсе рыхлый. Незамерзающие подводные ключи не дают ему схватиться, а в тёплое время тут иногда появляются воздушные пузыри. Так что хлопок над озером для меня не стал неожиданностью. Тем более что совпал он с куплетом, который я сначала тихо, а потом всё громче стал напевать.

Из-за острова на стрежень,

На простор речной волны

Выплывают расписные,

Острогрудые челны.

Больше слов из песни я не помнил, да и появившаяся на траверзе правого борта колыхающийся своими кисточками островок тростника, заставлял сосредоточиться. В незнакомом месте всегда надо проявлять разумную осторожность. Я не призываю бояться всего и вся, ибо грань между страхом и осмотрительностью весьма тонка. Главное, до паранойи не скатиться. Тот, кто воображает всевозможные сценарии, как ни странно, оказывается их участником, причём в самой худшей роли. Но и пассивным наблюдателем тоже оставаться не стоит. А посему, в моём случае достаточно прислушаться к собственной интуиции, она же подсказывала держаться подальше. До берега рукой подать и, небольшой крюк с потерей четверти часа не сыграет ни какой роли: хорошо, когда никуда не торопишься. Вскоре стала видна конечная цель моего путешествия ― устье речки Самолва. Где-то здесь, если верить карте, должна располагаться деревня, а перед ней ― причал с рыбацкими лодками. Вот и он. В пять аршин длины помост, наложенный на вбитые в дно почерневшие от времени брёвна выглядел хоть и скромно, но основательно. Спустив парус и пришвартовавшись почти у песчаной косы, я накинул петлю швартового конца на выступающее из помоста бревно в виде клыка моржа. Всё, теперь посмотреть, не торчит ли что-нибудь острое из воды и на берег. Трёхцветный флаг с двумя медведями вяло хлопнул и повис на короткой мачте, а я стал внимательно осматриваться. Ведь по инструментам труда и предметам быта легко можно составить представление о населяющих данную местность людях. Снятых недавно на камеру лодок поблизости не оказалось, но причал от этого не стал менее привлекательным. В этих местах даже самое последнее бревно имело узор: то рыбка, то птица, а то и вовсе загадочный зверь, на диплодока похожий. Откуда здесь о динозаврах знают? Не иначе, правду говорят, что людская фантазия без границ. Закончив любоваться резьбой, я перевёл взгляд на появившегося из-под развешанных сетей низкорослого, рыжеватого окраса пса с куцым хвостом, то ли недавно дремавшего под тенью рыбацкого инвентаря, то ли охранявшего его.

― Шарик! Барбос! ― обратился к единственному встречающему живому существу. ― Как там тебя, хочешь сахарку?

Пёсик уселся на землю, почесал лапой за ухом и занялся своим туалетом, не обращая на меня никакого внимания. Все мои приготовления на случай внезапной встречи с охраной деревни пошли рыжему псу под хвост. Кругом ни души. Вытащив походный рюкзак, я вынул из бокового кармана упаковку с двумя кусочками сахара.

― Ясно, ― пробурчал под нос, ― контакта не получилось.

Кусочек сахара полетел в сторону четвероного охранника, докатившись практически до его задней лапы. Пёсик подскочил, понюхал угощенье и моментально съел, после чего попробовал повилять обрубленным хвостом. Вышло очень мило, но как только я сделал шаг вперёд, раздался громкий собачий лай. Почти что одновременно, из-за холмика с двумя сосенками прозвучал детский голос:

― Купец приплыл! Кличьте Захар Захарыча!

Оказывается, дозорная служба велась. Малец просто спрятался и наблюдал за одинокой лодочкой, а как увидел меня во весь рост с большим мешком без копья или лука, решил, что причалил коробейник.

'Купец, так купец, ― решил я, ― будем ждать представителя администрации селения'. Он же, толи от важности занимаемой должности, то ли по какой-то ещё причине ― задерживался. У причала пришлось простоять минут двадцать. За это время Барбос слопал ещё три кусочка сахара, проникся доверием и уже тёрся возле моих ног, посматривая на карман, откуда доставались лакомства, но сделать шага не давал.

Захар Захарыч появился как чёрт из табакерки, внезапно, и скорым шагом направился в мою сторону. Пришелец из будущего, так можно было описать жителя Самолвы, судя по одежде. Хорошо мне знакомые юфтевые полусапоги блестели от жира. В них были заправлены тёмно-синие брюки, с намотанными поверх обмотками. Такого же цвета рубаха на выпуск, перепоясанная ремнём с жёлтой бляхой. На ремне, с левой стороны болтался нож в ножнах, а с правой ― сумка на кнопке. Голову покрывал берет. Добавить гюйс ― и от бородатого матроса не отличить, причём, судя по походке ― неуклюжего. Тем не менее, эта манера переваливать с ноги на ногу как медведь, ничуть не портило его, а даже наоборот, прибавляло некоторого колорита. Обветренное, немного изрезанное морщинами лицо, на котором не наблюдалось признаков добродетели, и глаза, немного прищуренные, густо-кобальтовые, смотрящие зорко и пронзительно.

'Ага, значит, Гаврюша благополучно добрался до Новгорода, раз подобная амуниция появилась в этих местах', ― подумал я и поприветствовал подходящего ко мне человека: ― здравствуйте! Алексей Николаевич меня зовут. Я дядя Нюры Пахомовны.

В этот момент ветерок расправил флаг на мачте, и самолвянин, признав герб, поклонился.

― И тебе здравствовать. Меня Захар Захарычем кличут. Выдобщик я здесь. Говорили, что появиться ты должен (озвучивать информацию, что меня опознал Натан, он не стал), милости просим.

Не особо вдаваясь в подробности, которых невместно избежать при шапочном знакомстве, как то: хорош ли урожай, отсутствия болезней и милость капризов природы; я вскоре перешёл к делу.

― Гюнтер уже приехал?

― Князь-то? Тута.

Захарыч посмотрел мне за спину, скривился от вида лодки и задал вопрос:

― А ладья где?

― Какая ладья?

― Как же ты на этом, ― староста указал пальцем на лодку, ― с Ладоги добирался?

― А я не с Ладоги. Тут, по соседству с вами живу.

Захар прищурился, посмотрев на меня с подозрением.

― Вот как? Ну да, ну да. Сынко, ― мановенно взмахнув рукой, ― прими поклажу у путника, ― приказал сопровождающему его юноше, прятавшемуся во время разговора за сосенками, нести мой рюкзак, а сам сопроводил меня до деревни.

Идти пришлось метров семьсот. Мы поднялись на холм, обошли ржаное поле вдоль реки и вышли к новой пристани, у которой ютились штук шесть рыбацких лодок да несколько женщин, полоскавших какие-то тряпки. С левой стороны уже отчётливо был виден каменный пояс строящихся зданий, достигший полутораметровой, а кое-где и трёхметровой высоты. На этом фоне архетектурных достижений особо бросалась в глаза законченная арка ворот и огромная куча булыжников разнообразного размера, где особой статью выделялись отёсанные кубы и параллелепипеды известняка, сложенные в сторонке возле четвёрки мужичков с молотками и троянками.

― Князь дом строит, ― поведал Захар.

― И как успехи?

― Да какие там успехи, мужики за известью поехали, а каменных дел мастера, вон, под рябиной брюхо греют. Кыяне... Тьфу! Не выговоришь. Пахом Ильич их прислал.

Строящийся в Самолве дом для Гюнтера и Нюры назвать замком можно было с большой натяжкой. По крайней мере, для меня. Круглая башня донжона соединялась с коробкой прямоугольного каменного здания через воротную арку и смотрела фасадом на дорогу. Тыльная сторона состояла из строящейся конюшни, вытянутой метров на тридцать, и участков стены, выложенной из крупных булыжников в основании, замыкающих периметр. Каждое сооружение своей наружной частью выполняло функцию крепостной стены, что являлось несомненным ущербом при обороне, так как не могло эффективно использоваться, и немалой экономией строительного материала на зубцы и прочие штучки. Весь архитектурный комплекс размещался на одной чети, то есть на площадке в полгектара и, судя по темпам, не будет завершён даже к концу года. Если рассуждать с практической точки зрения, то со стороны владельца, являлось крайне неразумно, нырять в сей омут забот, предварительно не оценив всей глубины и не взвесив все 'за' и 'против'. Даже учитывая политическую нестабильность региона, представив всё в завершённом виде, сооружение выглядело избыточным для этих мест. Строили бы просто бург, давно бы праздновали новоселье, а так... какая-то гигантомания: побольше, потолще. Что бы там ни было, раз обещал, ― придётся помочь, ибо 'бумажное' княжество является на данный момент визитной карточкой нашей операции в Моравии. Обходя стройку по кругу и попутно общаясь с Захаром Захарычем, мы быстро нашли общий язык. О моём приезде он был предупреждён лично князем, так что на просьбу повременить с докладом о прибытии гостя, просто кивнул, вследствии чего, дальнейшее общение стало похоже на экскурсию. Староста рассказывал, а я внимательно слушал, шаг за шагом подходя к месту встречи.

Штауфена я отыскал фехтующим с Нюрой на палках с баклером под пристальным взглядом Павлика, державшего в руке длинное полотенце и отгонявшего веткой от столика мух, на котором стояли поднос с пирогом и большой кувшин. Два стеклянных стаканчика, наполовину заполненных красной жидкостью, сиротливо размещались с края стола. Действо происходило на окраине поселения, возле песчаного бережка, где в зарослях камыша были заметны несколько пар глаз местных мальчишек, подсматривающих за ходом тренировки. Уж больно привлекательна была девушка в обтягивающих, подчёркивающих изящность ног чёрных лосинах и белоснежной, просторной шёлковой сорочке, особенно, когда ветер прислонял влажную ткань к груди воительницы.

Бах! Бах! ― Раздавались удары палок.

Гюнтер резко пошёл навстречу, поддел свою палку под Нюрину и, как змея обвивает толстую ветку, совершил вращательное движение своим оружием, лишая жену тренировочного инвентаря.

― Ой! ― Удивлённый возглас вырвался из уст Нюры. ― Я же потянула на себя. Почему не получилось?

― Надо было схватиться второй рукой за рукоять. Снова забыла?

― Не успела. А разве в бою так может получиться?

― В бою? ― Гюнтер на секунду задумался, ― всё возможно, но это один случай из ста. Сражаясь, задача воина ранить или убить оппонента. По одному и тому же противнику, если позволит, ты сможешь нанести два, может три удара. Все они будут по открытым участкам тела, то есть, по рукам, ногам и голове. А это... так, для развлечения.

― Добрый день. ― Поприветствовал участников тренировки, обращая на себя внимание.

― Алексий, дядя Лексей, ― два голоса слились воедино.

― Вот, решил навестить вас. Проходил мимо, думаю, дай загляну.

Павел в это время подбежал к Нюре, протянул белый плащ, ошибочно принятый мною за полотенце и метнулся обратно к столику, возле которого, в траве, лежала корзина. И уже оттуда извлёк два махровых полотенца с изображением олимпийского мишки, которые Нюра оставила за собой, когда посещала крепость у камня под Смоленском.

Спустя час мы уже сидели за дубовым столом, поставленным прямо на улице, под защитой натянутого на столбиках полосатого тента, старого паруса с пахомовой ладьи. Годовалый кабанчик ещё крутился на вертеле, дразня аппетит великолепным ароматом поджаривающегося мяса, а Нюра демонстрировала мне изделия самолвенских женщин. Посмотреть было на что. На стол были выставлены мягкие игрушки, некоторые из которых выполненные практически один к одному с размерами оригиналов щенячьего возраста. Причём шкурки легко узнаваемых зверей явно были сняты с настоящих лисиц, зайцев и белок. Ну, а дизайн, он был просто скопирован с моих подарков. Кто ж знал, что плюшевый хаски с медвежонком дадут такой творческий старт.

― Первую партию продали за один день, ― мимоходом сообщила Нюра, показывая мне серого волка со смешной мордочкой, ― на днях ещё продадим, только не в Пскове, а тут. Купец сюда за товаром приедет и к ливонцам повезёт.

― Красиво. А чем ещё торгуете?

― В основном рыбой. Я на неё уже смотреть не могу. Утром ― рыба, днём ― рыба, вечером ― тоже рыба. Скоро плавники вырастут, ― Гюнтер рассмеялся, ― или чешуя появится. В округе с едой тяжко и вяленую снетку берут охотно.

― С торговлей понятно. Нюра, как ты смотришь на то, чтобы ткацкую мастерскую здесь поставить?

― Это можно, да только ни льна, ни конопли в нужном количестве тут не растёт, а из крапивы одежда не ноская.

― Я не про полотно хотел поговорить. Этого добра в каждом городе более чем достаточно. Речь идёт о коврах. Зимы в этих местах суровые, думаю, спрос на ворсистые половички будет. По крайней мере, на рынках Пскова и Дерпта проблем с реализацией не возникнет. На первое время шерсть у меня возьмёте, а дальше, либо овец разводите, либо покупайте. Пару станков и всё, что связано с ремеслом, можно привезти хоть завтра. Помимо этого, можно наладить выпуск лоскутных одеял из остатков шерсти и обрезков ситца. Как говорят венецианцы: себестоимость пикколо, зато на выходе полновесный матапан.

― Я же говорил, что ладья неподалёку, ― сказал Гюнтер Нюре и продолжил, обращаясь ко мне, ― а железо есть? Ворота надо закончить. Мы шкурок для оплаты подкопили.

― Есть железо, не переживай. Кстати, что-то я Трюггви с его бойцами не наблюдаю?

― В Пнёво сидит, Воинота с переселенцами поджидает. Договаривались на начало лета, да, видимо, что-то случилось, раз нет до сих пор.

В это время к Нюре подошёл Павлик и что-то сообщил ей на ухо. Девушка в ответ кивнула головой, подозвала к себе девчушку лет восьми, которая приносила игрушки и, приказав ей забрать изделия промысла, забарабанила пальцами по столу. Через минуту на дубовых досках лежал деревянный поднос с ещё шипящим от жара кабанчиком. Учитывая, что с мясом в Самолве не ахти, хозяева выставили на стол самое лучшее.

На следующее утро, когда диск солнца ещё не показался из-за горизонта, но небо уже начинало светлеть, самая большая рыбацкая долблёнка с нашитыми бортами отчалила от пристани, таща за собой на буксире серо-зелёный плот с округлыми боками. Из волочившегося на верёвке судёнышка торчали подошвы ботинок, а если прислушаться, то можно было различить тихое посапывание спящего человека. Игнат поставил парус, как только лодка миновала старую пристань, и расположился на корме. Два его сына погодки: пятнадцатилетний Улеб и Сулев, которому неделю назад исполнилось четырнадцать, управляли парусом и посматривали по сторонам.

― Бать, может, покуда гость по острову шляться будет, мы новым неводом рыбки половим?

― Нет, сын, Захар просил гостя слушаться, а он ясно сказал: сидеть на берегу, а если потребуется, то вещи в лодку снести.

― Жаль, здесь сиг жирнющий, так и просится в сети.

― На твой век ещё хватит, ― Игнат провёл ладонью по бороде, как заправский философ, ― лучше на воду смотри, плавун не пропусти.

Достигнув заметного с воды ориентира, рыбак подтянул на себя верёвку, подтаскивая надувную лодку к своей, и разбудил меня, похлопав по ботинку.

― Просыпайся, на месте уже, вон, скала из белого камня. Только не вспомню никак, вроде в прошлом году её не было. Куда теперь?

― Там, чуть правее, место, где причалить можно. ― Спросонья ответил я, протирая глаза.

― Волхва коса? Знаю. Сынки, давайте за вёсла.

Вскоре семейство Игната, как выяснилось, мастера на все руки, рубило для плота жерди толщиной с ногу взрослого мужчины. Любой русский человек, а возможно, даже и поживший некоторое время у нас иностранец, сумеет изготовить плот из автомобильных камер. Главное, их иметь и знать несколько нюансов. Ещё лучше, заранее ознакомиться с брошюрой товарища Потёмкина, ибо кто знает, как оно в жизни обернётся. Центр тяжести плота на камерах находится несколько выше, чем у деревянного. Посему, необходимая остойчивость достигается увеличением эффективной ширины плота. А если камеры несколько выступают за обводы рамы, то для остойчивости это только лучше. Такой плотик при длине в семь, а ширине три аршина может принять до двухсот пудов, если груз размещается в центре и у подгребиц. Фактически, как показывает опыт, останется на плаву с известным немецким кубическим внедорожником и пятью мордатыми пассажирами внутри. С устойчивостью, правда, не всё ладно. Лобовое сопротивление камер слишком высоко, но в данной ситуации, когда объём груза решает всё, и плыть приходится не по течению реки, а по озеру ― можно смириться. Плот хорошо всходит на волну и обладает достаточной стойкостью к валу при развороте лагом, так что перевернуться на нём, шансов мало. Надув камеры от грузовика, и положив сверху готовую решётку из жердей, мы зафиксировали все крепления тросами. Дело оставалось за малым. От башни до Волхва косы как бы триста шагов. О том, чтобы подвести плот к порталу и вести погрузку на воде, даже речи не велось. Любой острый камушек погубит всю работу. Пришлось выкатывать тележку, работа с которой при отсутствии ровной дороги ― адский труд. К счастью, наличие молодых помошников избавило от этих неудобств. Улеб и Сулев меняясь по очереди, перетаскивали мешки, пока мы с Игнатом обсуждали возможности береговой ловли и средневекового сейнера .

― Можно и у бережка рыбки натаскать, ― говорил рыбак, ― да только она тиной пахнет. Мой отец всегда на большую воду ходил, и его отец тож. А можно, как Поганкин, что в Подборовье живёт. Он снетку промышляет, когда она на нерест идёт. Но то неправильно. Если не голодаешь ― рыбу, идущую на нерест, ловить нельзя. Два денька она всего нерестится, неужто обождать невмочь?

― Такие люди, как Поганкин, во все времена были. А вот ты, не хочешь на большой лодке рыбу ловить? Сыновья подрастают, они уже славные помощники, а чем судно больше, тем увереннее рыбак на нём себя чувствует, да и уважения односельчан прибавится.

― Не, Лексей, от размера лодки улов не зависит. У нас озеро мелководное, это только в проливе, между Пнёво и Изменкой, глубина в четырнадцать аршин, мне моя лодка в самый раз, не купчишка же я, рыбак. А на счёт уважения, мой труд сам за себя говорит.

― Ну, как знаешь. Улеб вроде последний мешок тащит, пора. Кстати, этот мешок для тебя. Ты его сразу в свою лодку переложи.

Спущенный на воду плот загрузили поклажей. На случай если что-то пойдёт не так Игнат посадил на него Сулева. Накинул на лапы якоря плота петлю, привязанную к только что ввинченному рыму на корме своей лодки, и перебрался в долблёнку. А уже оттуда дал наставление сыну избегать попадания в кильватерную струю при поворотах и, подняв парус, отчалил. Плот немного посопротивлялся, пытаясь остаться как можно дольше на мелководье песчаной косы острова, жердь с тросом затрещала, но выдержала. Самолвянин пошерудил гребью , и вскоре вся конструкция потащилась за буксиром. Через полчаса о рыбацкой лодке напоминал лишь крохотный парус, уходивший на восток.

Как не были бы в своих повседневных трудах заняты самолвинцы, а Игната встречали всем миром. Во-первых, подобного плота на надутых рыбьих пузырях невиданного морского зверя в глаза никогда не видели, и упустить шанс разглядеть всё воочию, просто противоречило укладу жизни. Общество потом не поймёт: как можно не стать участником событий, происходящих единственный раз? Во-вторых, Захар рассказал односельчанам, что привезут какие-то механизмы для изготовления ковров. Опять-таки, новшество. Ну а в завершении ко всему, строители ждали железных цепей, петель и полос для ворот. Тот груз, что сам по себе обладает немалым весом и транспортировать его, желательно большим числом рабочих рук.

― Сначала мешки и короба принимайте, сундуки потом, ― распорядился Игнат, ― Улеб, помоги брату.

Самые тяжёлые ящики с цепями и шестернями подъёмного механизма снимали последними. По поставленным под наклоном брёвнам, их вытащили верёвками, а как разместили на берегу, то осторожно вскрыли. Вскоре Илья, как самый образованный из артельщиков, осматривал втулочную цепь. С увеличенной копией велосипедной цепи мастер столкнулся впервые, посему и уставился на неё с недоумением. Уж почто в Орешке использовали всякие диковины, но сейчас, воистину пришло время удивления. Тем не менее, памятуя, как Пахом Ильич поступал с непонятными предметами, привезёнными из Смоленска, Илья решил действовать сообразно. То есть, поинтересовался сопроводительной документацией, сиречь чертежами и иллюстрациями.

― Игнат, а рисунков византиец, случайно, не передал?

― Нет. Всё, что дали ― перед вами. Я завтра обратно на остров пойду, если что, говори сейчас. На словах передам.

― Нашёл! Вот они, к обратной стороне крышки сундука прикреплены были, ― сообщил Василий, протягивая Илье пухлый пакет с дюжиной листов в рулоне.

― Так, сейчас посмотрим, что там у нас.

Подъемный мост опускался и поднимался при посредстве трёх цепей. Делалось это следующим образом. Над воротами в стене, проделывались продолговатые отверстия; они направлялись сверху вниз. В каждое из них продевалось по одной дубовой балке. К ним крепились тяговые круглозвенные цепи, нижними концами соединяющиеся с углами моста. С внутренней стороны, то есть двора, эти балки соединялись поперечной перекладиной с рычагом. Получалась вилка, от основания которой спускалась железная приводная втулочная цепь. Она-то, с помощью звёздочки, насаженной на ось механизма, и выполняла работу по подъёму и спуску. Весь этот процесс и был нарисован, включая в себя обозначения необходимых размеров с посредством приложения раскладного 'метра'.

― Осилите? ― спросил Гюнтер, стоявший рядом.

― Нет ничего такого, придуманного человеком, чего бы другой не смог повторить. Мы в Орешке нечто подобное уже мастерили, только вместо механизма там противовес с блоком был. А тут, рисунки в помощь, вроде, всё понятно.

― Ну, раз понятно, то за работу! Хватит прохлаждаться, известь привезена, а на стройке конь не валялся. ― Гюнтер подошёл к следующему ящику.

Захар поддел топором крышку, послышался скрип гвоздей о дерево и под промасленной бумагой оказались анкерные болты с гайками, поверх которых лежала пара гаечных ключей. Следующим был продолговатый сундук с полосами железа и огромными тисками. Соседние были наполнены гвоздями, заклёпками, дверными петлями, различными молотками и зубилами, фурнитурой и прочей металлической мелочью. В общем, всем тем, что необходимо для стройки.

Обособленно ото всех разместились станки для изготовления ковров и отдельный сундучок со швейной машиной, привезённый непосредственно на лодке. В картонных ящиках лежали пряжа и нитки. Ситец с синтепоном для одеял, подкладочный материал, вместе с готовыми образцами уместились в огромной, размером с большую бочку тканевой сумке с четырьмя ручками. Рисунков, связанных с ворсистым и лоскутным ремеслом, нашлось с четыре дюжины. Этим занялась Нюра. Три девочки, восьми лет, приехавшие в Самолву с семьями первых переселенцев, сосватанных ещё при постоялом дворе в Пскове, стайкой окружили княжну и передавали из рук в руки красочные иллюстрации. Простенькие узоры выполнялись сложнейшими, на первый взгляд, узлами и были показаны с разных сторон. А если следовать по направлению за стрелочкой, как показано на рисунке, то разобраться оказалось проще простого. Рыбаки вязали свои узлы гораздо сложнее, не в пример ковровым. Вскоре добрались и до станка. Сам он представлял собой раму, которую ставили вертикально. На нижнюю и верхнюю рейки крепились нити основы, между ними проходила эллипсоидальная, идеально отшлифованная палка, разделяющая их. Сверху (для удобства) подвешивались клубки окрашенной пряжи, соответствующие предполагаемому рисунку ковра и собственно сам челнок с нитью утка . От простого деревенского ткацкого станка всё мало чем отличалось. Только ворс пряжей надо создавать между двумя нитями основы и одной утка, не забывая прибивать специальной щёточкой, да ножницами лишнее срезать.

Три тюка, по два с половиной аршина длиной, содержали фабричные ковры. В сопроводительной записке сообщалось, что одно из предоставленных изделий можно продать, так сказать, на предмет исследования рынка, а два ― оставить себе. Подарочные экземпляры вывесили на всеобщее обозрение, воспользовавшись воротами Захара. Ненадолго, всего на час. Но за это время каждый самолвинец успел потрогать и восхититься тонкостью работы. И надо было такому случиться, что в этот момент, когда ковры уже решили снимать, в деревню приехал псковский купец. Игорь Васильевич был похож на Сократа не только соломенной шляпой по греческому образцу, сдвинутой на затылок. Выступающие надбровные дуги лба украшали жгуче-чёрные брови с редкой проседью. Дельфиний лоб с крестообразным шрамом и пронзительно-синие глаза, смотревшие на всё происходящее с некоторой отрешённостью. Казалось, что у купца на все случаи жизни есть ответ, и ничем новым его не удивить. Курчавая, пятивершковая борода загибалась совочком и сочеталась со слегка вздёрнутым картошкой носом. Одет он был с некой небрежностью. Овчинная безрукавка, доходившая владельцу до колена, была истёрта, но ещё сохраняла свой товарный вид. Из-под неё просматривалась сероватого цвета рубаха, имеющая на локтях заплаты из кожи. С незатейливым рисунком, вышитым красной нитью по воротнику, было не разобраться из-за закрывающей орнамент бороды. В общем, если встречать по одёжке, то можно было сказать, что Игорь Васильевич типичный бедствующий представитель торгового сословия, не вызывающий пристального интереса; ка бы, не одна деталь одежды. На портки Игоря Васильевича, как говориться, без слёз лучше не смотреть. Любой генерал умер бы от стыда, видя кривовато вшитые лампасы из красной ткани по бокам. Но именно эта деталь сообщала, что их носитель способен на некую индивидуальность, а, следовательно, и на нестандартные решения. Впрочем, было и ещё кое-что, создающее ореол загадки в самом человеке, то, что никак не увязывалось с той системой координат, в которой находился купец. Весь непрезентабельный вешний вид портила телега. И не просто средство передвижение о четырёх колёсах, а идеально симметричное, выверенное и сбалансированное. Заботливо выструганные, раскрашенные цветными красками доски и отшлифованные поперечные жердочки с дополнительными обвесами по бокам, смазанные дёгтем оси и аккуратно, под верёвку, уложенное сено, не сочеталось с общей картиной полнейшей анархии в одежде владельца. Словно, предприниматель и телега были каждый по отдельности.

― Мир вам, добрые люди, ― сказал купец, слезая с повозки.

― И тебе доброго здоровья, ― поприветствовал Захар, ― откель будешь, горемычный?

― А я не горемычный, ― снимая соломенную шляпу и взлохмачивая придавленные волосы. ― С Пскова я. Игорь Васильевич меня звать. Подскажи, добрый человек, городок Самолву я ищу, далеко ли ещё?

― А чего её искать? Вот она, перед тобой. Ты кем будешь?

― Купец, ― важно сказал Игорь, стряхивая пожухшую траву, прилипшую к безрукавке. ― Ты на одёжку не смотри. Времена такие ныне, что лучше ободранным в дерюге ходить, чем в красной рубахе в земельке сырой лежать. Меня княжна ваша позвала, а я что-то хором княжьих не разгляжу.

― Ты давай не остри, хором он не разглядел. Не хоромы у княжны, а замок целый. Слыхал, про такое?

― Приходилось. И в замках я бывал, и в церквах белокаменных, и возле соборов мрачных, что схизматики строят, проходил... ― Васильевич немного запнулся, поглазел на ковры округлёнными глазами и еле слышно выдавил, — а такой красоты встречать не приходилось.

― То-то, а вот и княжна наша. Падай в ноги, кому сказал.

Сам Захар в ноги не упал (как-никак староста, или как называл его князь ― бургомистр), только поклонился низко, а вот купец в поклоне перещеголял. Широкополая шляпа, восседавшая до этого на затылке, в мгновенье оказалась в левой руке, а пальцы правой достали до земли.

― За игрушками приехал? ― Не давая опомниться купцу, с ходу заявила Нюра, потрепав по шее свою лошадь.

― Да княжна, как и договаривались, ― не поднимая головы, пробормотал псковчанин, ― серебра немного привёз, и муки пять мешков.

― Захар Захарыч, выдайте купцу подготовленный товар, да муку не забудьте перевесить. Но! Пошла! ― Нюра стукнула пятками в бока лошадку, проскочив мимо телеги, помчалась в сторону леса, где её уже поджидал Гюнтер.

После обмена Васильевич вытащил из-под накиданного на телегу сена толстенькое полено, крутанул за верхушку, где торчал сучок и предложил старосте отметить сделку двухгодичным мёдом. Захар при этом заметил, что под сеном лежали ещё несколько хитрых тайников, замаскированных под дрова.

― И много у тебя таких 'деревьев' в телеге растёт? ― Староста втихаря выставил стеклянные, принадлежащие Нюре с Гюнтером, стаканчики, подставляя их под тягучую струю почти прозрачного перебродившего мёда на можжевеловых ягодах.

― А ты сам посмотри.

― Да вроде, неудобно как-то. Вот, если одним глазком.

Захар отгорнул сено, взял первый попавшийся чурбан, как оказалось, самый пузатенький, и стал крутить его за оба конца.

― Не всё большое имеет ценность. ― Васильевич подмигнул старосте, взял соседнее с коротким кругляком полено , положив назад опорожнённый тайник и крутанув за верхушку, открыл новый сосуд.

― Хитро. ― Уважительно высказался Захарыч.

― А то. Бывал я как-то в западных землях, не один, с приятелями своими. Шли мы на трёх телегах, темнеть стало, кругом ― ни души, вот и решили привал сделать. Лошадок распрягли, напоили да заночевали в лесочке у родничка, а утром, как полагается, костёр развели. На одном хворосте каши не сваришь, сам знаешь, да как назло, сушняка в округе днём с огнём не сыскать. ― Игорь Васильевич глотнул мёда и продолжил рассказ. ― Пошли мои приятели дерево сухое рубить, а как срубили, откуда не возьмись, рыцарь поганый объявился, да не один, со слугами. В сторонке он стоял, ждал, покуда берёзку облезлую свалят.

― И что дальше было?

― Лучше не спрашивай, ― купец потрогал шрам на лбу , ― я с тех пор, как в ту сторону еду, дровишки с собой завсегда беру. А потом, сынишка свистульку делал, я и сообразил, как приятное с полезным совместить.

― Кого чужого поймаю, ― правая рука Захара сжалась в кулак, ― кто деревья рубит, кнутом выпорю. Не знал я, что такие порядки у них заведены.

― Кто прошлое помянет, тому сам знаешь. Ну да ладно, пустое это. Ты мне скажи, откуда ковры у тебя, что на воротах висели? Лет пять назад, я в Рязани бывал, бухарский купец свой товар распродавал, его ковры в треть величины твоих были. А он, своим богом божился, что больше сажени в ширину не делают.

― Хороший ты человек, Игорь Васильевич. Тебе одному скажу, ― Захар выдержал паузу и в полголоса, чуть ли не на ухо сообщил тайну, ― один ковёр княжна распорядилась продать, ибо у нас их с завтрашнего дня начнут ткать. Механизмы заморские из самого Царьграда сегодня привезли, целых три сундука, большущие, что твоя телега. Во как.

― Так может, я продать попробую? Чем чёрт не шутит? Прости Господи. А с навара я отстегну, ― и заговорщицким тоном добавил, ― в чурбаке привезу, никто знать не будет.

― Только княжну предупредить надо, без неё никак. Я уж похлопочу, да и ты не забудь.

В результате всех переговоров и тесных общений купца со старостой Самолвы, Игорь Васильевич, помимо мягких игрушек, повёз в Юрьев , который последние двадцать лет по настоятельному требованию ливонцев обзывали Дерпт, громадного размера ковёр. Проданный там из расчёта три веса золота за один вес изделия, шерстяное чудо сгорит от опрокинутой свечи во время богослужения. Но об этом событии пока никто из них и не догадывался.

Через четыре дня после моего посещения Самолвы, в деревню, со швабскими переселенцами наконец-то добрался Воинот. Совершенно обессиленные от долгого перехода люди чуть ли не валились на землю. Из двух дюжин повозок к концу пути добралось чуть больше половины. Несчастный случай на переправе, падёж скота, дорожные трудности, и уже на въезде, когда до площади перед домом старосты оставалось с полверсты, три возка просто развалились.

― Приветствую, мой господин! ― Возглавляющий колону, слез с лошади и подошёл к Гюнтеру, ― я привёз людей, больных нет. Двадцать мужчин с жёнами и дети.

― Спасибо за службу, барон Берлихингер, ― Штауфен обнял своего земляка, хлопая по спине и одновременно оглядывая прибывших людей, ― а где Трюггви? Что случилось?

― Да как лучше сказать... датчанин со своими, пока там, на том берегу.

― Не понял, это в честь чего?

― За нами, на следующий день, из Дерпта выходил караван. Полусотню рабов охраняли наёмники, из местных. Трюггви не мог упустить такого шанса. В общем, мы сюда, а он на ту сторону.

― Понятно. Пошли, отдохнёшь с дороги, да расскажешь про свои приключения. Захар разместит людей, не переживай.

Гюнтер с Нюрой уселись на надувные кресла, а Воинот устроился на лавке, положив перед собой на стол, на котором давеча был съеден кабанчик, потёртую дорожную сумку. Из угощения на подносе были выставлены яблоки и трёхлитровая, запотевшая, не иначе как с ледника, тёмно-зелёная бутыль. Павел разлил вино по кубкам, преподнёс напиток князю с княжной и отошёл в сторону, оставаясь в поле зрения Нюры и одновременно пользуясь тенью тента.

― Из Оломоуца я поскакал в Брно, там заночевал и через сутки был уже в Сухих Крутах, ― начал рассказывать Воинот, ― оттуда сопроводил купцов через Кроссенбрум до Вены. Весёлые такие ребята, думали, что раз попутчик, то можно за охрану не платить. Дальше начались приключения. По дороге в Грац на меня трижды нападали. Отравили заводного коня. Пока я отдыхал в лесу, набрасывали сеть. В харчевне во Фризах подсунули шлю... ой... прошу прощенья, госпожа. Познакомили с девицей, которая напоила меня сонным зельем. Да только жаркое у тамошней стряпухи оказалось никуда не годным. Зелье вместе с ужином осталось под забором, и тварь отдувалась по полной. Теперь будет знать, как связываться с настоящим швабцем.

― Верно говоришь, ― поддержал земляка Гюнтер.

― Понял Гюнтик, как с чужими девками знаться? ― высказала Нюра.

― По горной дороге добрался до Виллаха, а там, где с паломниками, а где и сам доскакал до Ливелея. На попутный корабль еле успел. Все бегут от кочевников.

― Лодочники дорого за провоз берут?

― Марку серебра отдал. Чёртовы венецианцы! Совсем совесть потеряли. Правда спал отдельно, и кормили хорошо. Рыба у них, пальчики оближешь.

― Не надо про рыбу, ― умоляющим голосом попросил Штауфен, ― где отца нашёл?

― В Равенне. Фаэнц к моему приезду уже пал, но мне сказочно повезло, я встретил своего давнего приятеля, Геца. Он-то и устроил аудиенцию через день по прибытию. Император принял меня как посла. Подаренную картину поставили напротив трона, он ждёт твоего возвращения.

― Так и сказал?

― Да. А когда прочёл послание, ― Воинот посмотрел по сторонам, нет ли лишних ушей, и продолжил, ― сказал, что ты единственный, кто бескорыстно предложил свою помощь. Ему сейчас очень тяжело. Я привёз пергамент.

― Давай.

Воинот приподнялся с лавки, расстегнул сумку и вынул из неё тубус, в котором отвозил послание императору. Штауфен с жадностью схватил футляр и извлёк пергамент.

'Я рад, что мой маленький Гюнтер наконец-то устроился. Новгородская княжна ― просто красавица. Жду тебя к себе с первенцем. По возможности, захвати с собой рисовальщика и те прекрасные меха. Сейчас ужасная погода и твоё письмо лишь подтвердило мои опасения. У властителя не может быть друзей, об этом говорили ещё древние, надеюсь, ты помнишь. Но у каждого правила есть исключения, каким был для меня верный Герман . Я буду рад, если у тебя окажется такой друг. Провинция Самолва должна стать форпостом наших восточных территорий'.

― Stupor mundi, ― пробормотал Штауфен.

― Что? ― переспросила Нюра.

― Удивление света. Отец всегда выкидывал фортели, от которых, хоть стой, хоть падай. Или он решил, что я один из его юстициев ? Нет, отец, у каждого свой путь и то, что у тебя 'ужасная погода' виноват ты сам.

― Не торопись с выводами, мой любимый муж. Я думаю, ― сказала княжна, ― надо дядю дождаться, он очень ждал этого ответа. Расскажи, барон, как ты собрал столько переселенцев?

― Не было ничего проще, госпожа. Когда Фридрих узнал, что я направляюсь в Аугсбург, мне дали в сопровождающие трёх новоиспечённых юристов из Апулии, ну а Гец, поехал сам. В принципе, это он собрал два десятка семей. Мне только пришлось оплатить их долги перед аббатством. Дальше была муторная дорога от монастыря к монастырю. Переселенцам на восток запрещено отказывать в крове, этим и пользовались.

― А где этот твой Гец? Зови его!

― Я схоронил его, перед переправой. Когда мы добрались до Ливонии, старый товарищ совсем сдал. Лекарь приставил к его больным ногам пиявок, но даже это не помогло. С каждым днём силы покидали моего друга, а когда он увидел, как вешают на дороге ребёнка-браконьера, ― Воинот моргнул глазами, провёл ладонью по лицу, вроде, как стряхивая усталость, и продолжил: ― Гец заступился за мальчика. Но освободившийся ублюдок подхватил с земли камень и бросил в своего палача. Мальчишке разбили голову дубинкой. Прямо на наших глазах. С тех пор, мой друг уже не вставал с повозки. Всё причитал, что впервые ошибся в человеке. Вот такая грустная история.

Швабцев временно разместили в палаточном лагере, разбитом ещё вчера, на полянке, невдалеке от строящегося замка. Место было удобное и единственное, не подвергшееся сельскохозяйственным посевам, так как в половодье иногда заливалось водой. Поначалу, Гюнтер планировал отвести переселенцам кусок земли на северо-западе от деревни, за старым причалом. Таким образом, замок разделял бы Самолву на две части, но уже вечером столкнулся с неприятной историей, после которой изменил решение. Игнат, вернувшийся с уловом, отказался отдавать рыбу новым соседям. Побил пришедшего за продуктами швабца, и, запершись у себя в доме, поносил иноверцев на чём свет стоит. Рыбака понять было можно, за просто так никто у него дары озера не требовал, Нюра выделила деньги на закупку продовольствия, однако Захар Игната не успел предупредить, посему и вышло недоразумение. Кое-как, с горем пополам конфликт утрясли, но осадок остался, а вместе с ним было принято решение попытаться форсировать ассимиляцию прибывших с коренным населением. То есть не создавать анклавов на основе землячеств.

В воскресенье, через два дня после происшествия с рыбой, на площади перед домом старосты собралось вече. Захар Захарович три раза прозвонил в колокол, привезённый с острова, и забрался на невысокую трибуну, установленную ещё вечером заботливыми руками строителей замка. С помощью этого помоста каменщики клали стену, но для общего дела, на один день ― пожертвовали деревянной конструкцией.

― Вот, что я вам скажу, дорогие мои соседи. Деревня наша разрослась и уже скоро станет городком. Князь наш, защитник и опора, долгих лет ему и его княжне, призвал новых жителей. Не от хорошей жизни немцы с насиженных мест в наши края подались, посмотрите на них, кожа да кости, голь перекатная. По заветам наших предков, ― Захар на секунду задумался, ― да и христианским тоже, помощь мы должны оказать им. Они языка нашего не разумеют, спросить толком ничего не могут, а мы что ж? Рыбешки пожалели? Негоже так! С сегодняшнего дня, прошу вас, объясняйте немцам, что как по-нашему звучит, не откажите в подобной малости.

Следующим на трибуну взошёл Игнат. Поездки на остров не прошли для рыбака даром. Шляпа из приятного хлопчатобумажного материала, благодаря полям в форме овала защищала лицо от солнца. Темная ткань на нижней стороне полей устраняла отблески, и всегда щурившийся Игнат теперь смотрел широко раскрытыми глазами. Вместо рубахи — полосатая тельняшка, заправленная в брюки с усиленными коленями, держащиеся на лямках. Поверх был надет жилет с двумя карманами. Талию охватывал пояс из чёрной кожи с двумя ножами: коротким, длиной с ладонь, и длинным, доходящим до середины бедра. На ногах ― зашнурованные ботинки с высокими голенищами. Сняв шляпу, Игнат поклонился народу и, дождавшись тишины, молвил.

― Я тут выяснил, что немцам два года разрешено подати не платить. Как же это получается, мы их кормить должны, дома строить, а нам что с этого?

Среди старожилов прошёл гул недовольства, но быстро стих. Народ захотел послушать, что ещё скажет Игнат.

― Коли князь решил так, то честно будет и нам послабления ввести. Я вот что предлагаю: рыбаки будут свой улов, который на личные нужды не востребован, сдавать Захару. А староста наш ― подсчитывать и вести список. Что он с этим уловом делать будет ― то его личное дело. Хоть обратно в озеро отпускает. Но я бы, — Игнат загадочно улыбнулся, ― на месте князя построил большую общую коптильню и цех по засолу. Посмотрите вокруг! Нас почти в два раза больше стало, а стало быть и есть больше будем, да так, что скоро и продавать станет неча. Корелы нам за топоры много соли привезли, и на будущий год обещали, а торговать ей по уговору не можем. Чего соли пропадать? Для тех, кто рожь сеет ― мельницу и печь возвести. Народу у нас уже много, работы всем хватит, а вот еды зимой...

― Какой такой цех? Ты чего несёшь? ― раздались голоса их толпы.

― Неучи! Цех ― это большая изба, где ремесло творится. Коли не знаете, слушайте.

― Сам ты неуч. Небось, от немцев словечек нахватался. ― Крикнул Демьян, перебравшийся в Самолву ещё с Гюнтером, так сказать, с первой волной переселенцев.

― Тише! Дайте человеку сказать, ― раздался женский голос. ― Неужто не слышите? Дело Игнат предлагает.

― Спасибо Инга, одна ты меня уразумела, ― рыбак коротко кивнул жене старосты и продолжил, ― Захар Захарыч, как всё наладится, по итогам сданной рыбы будет выдавать нам необходимые в хозяйстве вещи или серебро. Кому как потребно. А где он это всё будет брать, пусть сам думает, на то он и выдобщик. Да хоть через купца этого хитрого обмен ведёт. Вот, если тебе, Демьян, корову захочется завести, али гусей, то не в Псков или Ремду поедешь рыбой торговать, а всё на месте захапаешь. Понятно, что все сразу желаемое не получат и дабы обиды не возникло, то пусть ведётся строгий учёт.

― А в чём же послабление?

― В том, что князь, помимо соли пусть за свой счёт цеха нам поставит и два года пользоваться ими разрешит безвозмездно.

Не дав самолвинцам опомниться и переварить сказанное Игнатом, на трибуну взошёл Гюнтер.

― Кого освобождать от уплаты подати ― это моё личное дело. Земля моя, а вы арендаторы. Всё, что рассказал вам Игнат, исполнить очень трудно. Получается, я должен сделать то, это и ещё сверх этого. Как я тут давеча услышал: а мне что с этого? ― Штауфен выдержал паузу, ― самолвинцы, одно дело делаем. Все мы краше жить хотим, али не так?

― Хотим, да, ― раздались голоса.

― Мельницу, коптильню и цех по засолу рыбы строить дозволяю. Соль, будущим годом, ещё купим, на железо теперь тратиться не надо. Лес ― вон, под боком. Всё, что нужно для этого получите, два года пользуйтесь, богатейте, но... всё своими силами.

― Как же мы построим? Мельница не сруб, тут мастеровые нужны, ― размышлял вслух Демьян, ― князь артельщиков с замка в жизнь не отпустит. Пришлые плотники сдерут три шкуры, а платить чем?

Размышления Демьяна тут же нашли благодатную почву для дальнейших пересудов, пока кто-то не вспомнил об обязанностях выдобщика. По итогам вече постановило заниматься административной работой Захару Захаровичу. Он должен был определить места для цехов, нанять плотницкую артель, упросить каменщиков замка построить хлебную печь и сделать всё это в кратчайший срок. Естественно, Захар выдвинул условие: все жители деревни после полудня и до заката переходили под его руку и отрабатывали трудовую повинность.

Уже на следующий день, староста начал оправдывать доверие односельчан. В ста саженях от главной площади, в месте, где река Самолвка сужалась подобно бутылочному горлышку, стали возводить плотину. Русло перегородили вбитыми в дно жердями и оставили в покое, пока не будет построено само здание и изготовлены водяные колеса. Какова должна быть мельница, представляли пока только по размеченной колышками площадке, но у Гюнтера каким-то образом оказалась гравюра, которую Захар вывесил на всеобщее обозрение, приколов её кнопками к своему забору. А после очередного прибытия плота на рыбьих пузырях, рядом с рисунком, появились картинки с коптильней и хлебной печью. Теперь люди воочию могли увидеть, что они собираются строить, и от этого работа только ускорилась. Деревня была поглощена новым и, как водится, очень интересным занятием, сводившимся пока к заготовке строительного леса и рытью рва вокруг замка. В пылу этого энтузиазма, на задний план как-то отошло прибытие отряда Трюггви, доставившего два десятка прусских рабов, отбитых у ливонских купцов. Их сразу определили на каменоломню, отрабатывать свою свободу и хоть как-то подкормиться. Как ни странно, но попасть на эту работу мечтали многие. Тяжелейший физический труд компенсировался таким продовольственным пайком, о котором самолвинцы и мечтать не могли.

Между тем, результаты упорного труда становились осязаемы. Спустя неделю после собрания, на полнолуние, возле внутренней стены строящегося сарая замка, Илья со своей артелью за одно воскресенье обязался сложить большую белую печь . Одновременно в ней предполагалось выпекать до дюжины караваев, что являлось особенным условием для разрастающегося населения. От глинобитных печей того времени и региона, новая конструкция отличалась разительно. Единственное, что оставалось прежним, так это традиции при кладке печи. Рано утром Нюру в сопровождении Гюнтера пригласили к месту, где собирались класть каменку. Хозяйку замка усадили на колоду высотой с локоть. Расстояние от ключицы до верхней части колоды давало высоту свода внутренней части печи. Этот размер зафиксировали жердочкой. Устье печи должно было быть на пядь шире плеч хозяйки, а высота его равна их ширине. Шесток в глубину должен быть равен размеру от локтя до кончиков вытянутых пальцев, но в этот раз размер увеличили в полтора раза. Высота печи делалась равной росту хозяйки встававшей на цыпочки. Закончив процедуру, Илья приступил к работе, охотно комментируя свою работу, как бы стараясь обучить коллег. Имея в достаточном количестве, как шамотного кирпича, так и огнеупорной глины, результатом его трудов уже смогли пользоваться через десять дней. Единственное, о чём мастер не обмолвился, так это о пяти сутках проведённых на острове, где получил не только новые знания и обзавёлся клятвой на кресте, но и фактически разобранную готовую печь, которую осталось заново собрать. Рядом с топкой в стену вмонтировали чугунную тридцатилитровую ёмкость для воды и пристроили плиту для манипуляций с тестом. Вскоре из привезённого с острова идеально вытесанного камня доложили стену, после чего получилась пекарня с отдельным входом; она-то и стала первым, полностью построенным каменным зданием в Самолве. Едва там завелось необходимое оборудование для выпечки, жена Демьяна, как самая сведущая в пекарном деле, стала печь хлеб для всей деревни. Это был очень важный шаг в обеспечении продуктовой самодостаточности жителей. Что бы ни говорили, а хлеб ― всему голова. Могут меняться пристрастия, переоцениваться ценности, да что там говорить, сама жизнь может измениться; вот только хлеб останется незаменимым столпом сытости. И если есть этот продукт в достатке, то и всё остальное прирастёт.

В эти дни Игнат трудился до седьмого пота. Каждое утро он с сыновьями уходил к острову на Волхву косу, волоча за собой плот. Благо погода стояла хорошая, позволяющая использовать парус, и регулярные рейсы даже стали нравиться. Рыбак уже догадался, что белая скала создана человеком. Дважды он подходил к ней, когда Лексей просил толкать неподъёмную тележку, дабы преодолеть подъём, а последнюю неделю, он даже побывал внутри неё. Дядя княжны оказался приветливым, всегда делал подарки и подолгу общался с Игнатом, сидя на бережку или ловя рыбу на удочку из своей тёмно-зелёной лодки. Вот и в этот раз, когда плот подвели к берегу, хозяин острова пригласил его, правда, уже вместе с сыновьями.

― Игнат, рад тебя видеть с твоим семейством, ― поприветствовал я сошедшего на берег рыбака, ― как добрались?

― Спасибо, всё как обычно. Дочурка привет передавала и подарок для тебя.

Рыбак достал из кармана жилетки маленький плоский камушек похожий своей формой на рыбу, и протянул мне. На гальке, детской нетвёрдой рукой, были нацарапаны круглые глаза, зубастая пасть, плавники и чешуя. Линии были выкрашены синеватой краской, словно камень обмакнули в купорос.

― Ух ты, красиво. Даже не знаю, чем теперь отдариваться буду.

― Не надо. Для детского счастья главное внимание, слово ласковое, да гостинец какой-нибудь. Эту рыбку она сама сделала, ещё в прошлом году. А на радостях, как сарафан с нюхчами примерила, так и отдала игрушку мне. Сице, это она отдарилась.

Поделок народности веспов в моей коллекции ещё не было. И пусть безделушка не из драгоценного металла или редкого камня, тут, как правильно сказал Игнат, ― главное внимание.

Отобедав и оставив сыновей рыбака загружать плот, мы поднялись на верхний этаж башни и в спокойной, неприхотливой обстановке, сидя на мягких креслах, созерцая озёрную гладь, продолжили беседу. В каждой деревне есть хозяин, у которого и дом, по сравнению с остальными, почему-то более крепкий и скотина выглядит гораздо ухоженней, да и сам он часто отличается в лучшую сторону. Игнат был именно таким человеком. Редкое трудолюбие, смекалка, несомненно, немного удачи, вывели его хозяйство в Самолве на шаг вперёд, и мне стало интересно узнать его мнение по поводу всего происходящего. Ибо Игнат был, как бы в противовес старосте Захару Захаровичу, так сказать, оппозиция существующей власти. Взгляды его опирались только на личное благосостояние, но пупом земли себя не считал, жизнь свою отдельно от соседей не представлял, а потому очень переживал за свою деревню.

― Твои сыновья сейчас грузят оборудование для мельницы. Как ты думаешь, кто сможет справиться с работой мельника? Не спеши отвечать, подумай. Механизмы очень сложные, обслуживающий их человек должен быть не просто умным, а желательно интересующимся. Тот, кто в гибкой вишнёвой ветке разглядит не только дрова для костра, а ещё и будущий лук.

― Задачку ты мне задал, Лексей Николаевич. Тут с ходу и не ответить. Из рыбаков, ― Игнат отпил киселя, медленно ставя кружку на стол, ― наверное, никто не осилит. Из пришлых, скорее всего, подойдёт Демьян, но он какой-то медленный, неуверенный. Всё сомневается, но в итоге делает правильно. У него под Изборском, где Мачевский ров, дом большой был. Да ты слышал наверняка, Мачевская весь. Не? Да ты что? Деревенька в три землянки, а весь городок кормила. Как ливонец пришёл, то он с семьёй в леса, ну а когда вернулся из схрона, в общем, возвращаться стало некуда. Это он наше поле рожью засеял.

― А остальные?

― А что остальные? Одни помогали, соху тянули. Другие боронили. С хлебом у нас тяжело, это только сейчас, когда муку покупать стали, вздохнули маленько. А до этого, если раз в неделю Инга каравай спечёт, то и хорошо было. А к зиме, вижу, зерна снова не хватит для всех. Вон, сколько народу понаехало.

― Значит, Демьян. То, что семь раз отмерит ― это хорошо.

― Вот, вот, именно это я хотел сказать. Он даже аршин из трёх жердей сделал, когда поле мерил. А раз разговор за меры зашёл, то вот, что я тебе скажу Лексей Николаевич. К нашему старому причалу твоя ладья, что грузы привозит, если левого берега держаться, точно подойти сможет. Глубина там, мне с головой будет. Когда каменщиков с Орешка привозили, они не рискнули. А я вчера не поленился, шестом промерил. Так что, если надо, я готов провести. А то, что получается, два раза перегружаем. Это ж сколько времени и сил даром уходит?

― Поздно уже, Игнат. Ладья последний раз приходила, но в следующий раз, обязательно так и сделаем. Кормчий незнакомых мест побоялся, ― слукавил я. ― Но давай вернёмся к мельнице.

― Знаю, о чём хочешь спросить, ― улыбаясь в усы, произнёс рыбак, ― подружится ли Демьян с водяным? Не переживай, он не только с ним, он и с лешаком водится. Чай столько лет почти в лесу прожил. Это, как княжна говорит: издержки производства; навроде как грызь в костях (артрит) у рыбака. Он и сейчас в лесок наш похаживает, ― Игнат сделал паузу, не закончив мысль, раздумывая, говорить или нет, и решил умолчать о тайных пристрастиях Демьяна к язычеству.

― Угадал. О мельниках, сам знаешь, много чего в народе говорят. А посему, хочу я, чтобы пересудов в деревне не было. Поможешь?

― Судачить всё равно будут, без этого ― никак. Мельник, что кузнец, он всегда на слуху. Вон, в Ремде, Прохор-мельник, каких только историй про него не рассказывали, и что жена у него русалка, а дети... тем не менее, зерно к нему каждый год возят.

Обсудив последние новости, а именно недавнюю добычу Трюггви, мы отправились к косе, где Улеб и Сулев уже перетащили груз с помощью нехитрого приспособления, чем-то напоминающего колодезного журавля с поворотным кругом. Простейший подъёмный кран мы поставили с семейством Игната сразу после первой ходки плота. И теперь юноши могли легко перетаскивать груз в пятьдесят пудов на деревянных поддонах. Сложенные штабелями доски лежали на песке, за ними возвышались ящики, а от них, в сторону скалы, вели два ребристых следа, оставленные невероятно толстыми колёсами телеги. На плоту уже лежали жернова из песчаника и штук шесть ящиков с разнообразной мелочью, необходимой для обустройства быта переселенцев. Больше загрузить не удалось, камеры почти утопились в воде, еле выдерживая вес. Игнат вновь обратил внимание на колею, оставленную колёсами протектора погрузчика. Косо бросив взгляд на песок, приметил отсутствие следов стоянки ладьи и, не подав вида, перелез в свою лодку, приняв от меня мешок с подарками для семьи. На том и расстались.

Рыбак отчалил от Волхвой косы, несколько раз обернувшись, словно позади, за спиной, должен был рассеяться морок. Всё выходило очень странно и как-то не увязывалось в логике. Византиец рассказывал про ладью, но о ней никто из живущих на побережье озера слыхом не слыхивал. Не по воздуху же она перелетела. Игнату захотелось поделиться своими подозрениями, но с кем? Сыновья ещё молоды, жена чуть ли не загибается, неся на своих плечах всё домашнее хозяйство, ей не до этого. Захар сам себе на уме и только заинтересован в большем количестве товаров, привозимых с острова. Князь с княжной даже слушать его не будут. Оставался Демьян, такой же, как и он, ― работяга, понимающий, что с неба просто так ничего не падает, и рано или поздно за всё придётся платить. Но он новенький, можно ли доверять? Игнат нутром чувствовал, что совсем скоро что-то должно случиться. Дядя, так щедро помогающий своей племяннице, слишком мягко стелил. Какова же будет цена? Приподняв голову, он посмотрел на кучевые облака, стремительно несущиеся на восток, нашёл определённое сходство с всадником, скачущим на коне, и, не придав значения знаку свыше, перевёл свой взгляд на белое полотнище паруса, раздувающегося от набирающего силу ветра.

― Погода портится, отец, надо торопиться, ― прервал размышления Игната голос Сулева.

― Должны успеть сынок, должны. Иначе, на вёслах не выгребем.

Долблёнка смогла дотащить плот до старого причала, когда слабо накрапывающий дождь после тягучего громового раската перерос в ливень. Вот, за что не любят мокропогодицу, так именно за эту внезапность. Пришлось срочно вытаскивать лодку на берег, переворачивать вверх дном и бежать за помощью. Перетаскивать тяжёлые сундуки люди отказались. Ещё предки завещали, что когда боги шалят, смертным не стоит попадаться им на глаза. Небо раздирали разряды молний, а в такое время лучше пересидеть. Лишь только на следующее утро стихия смиловалась над самолвинцами, но для работы времени уже не было. Из Пнёва прискакал гонец, сообщивший, что пограбленные ливонские купцы с отрядом наёмников движутся в сторону вотчины Гюнтера, называя Самолву не иначе, как разбойничьим гнездом.

* * *

Между тем, прошло уже изрядно времени, как Гюнтер, специально нагнетал обстановку, поощряя вылазки Трюггви. Рано или поздно, пришлось бы держать ответ, а зная, что ливонцы трясутся от страха после победоносного шествия кочевников, одновременно пытаясь потушить разгоревшееся восстание покорённых Балтийцев, и не располагают серьёзными силами для наказания обнаглевшего князька ― творил всё, что душе угодно. Но в данный момент, швабец перехитрил сам себя, пощипал не тех купцов. Работорговля приносила существенный доход в казну диоцеза и курировалась на самом высоком уровне. Потерпевшие ганзейцы незамедлительно обратились с жалобой к епископу, подкрепив прошение звонкой монетой. Получив добро на карательную экспедицию, с целью привести на суд Гюнтера Штауфена, за неделю подготовили войско и вот оно уже перед дверью. Штауфен сидел в избе старосты, размышляя над картой-макетом своего княжества. Его власть признали в Кобыльем городище, Таборах, Замошье, и Чудской Руднице. Это было почти двадцать крестьянских семей с детьми и хозяйством. Деревенька Остров при подходе рыцарей Трюггви ― внезапно вымерла, так что, переговорить с местным лидером не получилось, но щит с гербом на пустой избушке закрепили. Гологляк, Козлово, Луг и Чудские Заходы придерживались нейтралитета, ссылаясь на псковских бояр, за которыми были закреплены данные населённые пункты. Однако, когда легитимной власти подолгу не видно, хочешь-не хочешь, а задашься вопросом, ― а зачем такая власть? Впрочем, когда основы управления подорваны, возникает момент их замены более полноценными механизмами. И повод подходящий образовался ― интервенция. Так что сидел властитель Самолвы и просчитывал, как врага остановить и территориями прирасти, да ещё при всём при том обойтись малой кровью. В распоряжении Гюнтера были: дюжина датчан, девять новгородских ушкуйников, под предводительством Федота, Воинот и оруженосец Павлик. Нельзя было списывать со счетов Нюру, ибо драться умела почти не хуже любого начинающего оруженосца, да несколько десятков местных ополченцев предпочитавших плотницкий топор боевому клевцу со старостой во главе.

― Слушай меня внимательно, ― обратился Гюнтер к жене, ― на тебе остаётся оборона Самолвы. Если что-то со мной случится, то даже стены недостроенного замка смогут сдержать неприятеля. Захар соберёт ополчение, выдашь ему всё оружие, что у нас есть.

― А если случится самое плохое?

― Тогда к дяде, на остров. Новгородцы, когда рыли подземный лаз, наткнулись на старинную галерею. Она ведёт к озеру. Там, кстати, наш хитрющий Захар Захарыч хранит запасы мёда. Так что, знай, из замка можно выбраться.

― Гюнтик, может, я лучше с тобой, а Воинот останется здесь.

― Нет. Если люди будут защищать свою княжну, то они будут драться. За Воинотом не пойдут.

Сидящий у печки Захар кивнул головой, соглашаясь с князем. Староста откровенно был рад, что местных жителей не исполчили в поход и если можно каким-нибудь чутьём предугадать будущие неприятности, то именно этот процесс буквально бурлил в его теле. Как перед грозой, когда становится немного душно, а потом начинается стылый ветер. Надо лишь уметь ощутить этот переход и вовремя спрятаться. Князь, безусловно, занимается нужными делами, но каждый должен выполнять свою работу и привлечение ополченцев лишь подчёркивает ошибки в его сфере деятельности. Вот только мнением Захар Захарыча, на его счастье уже не интересовались. Штауфен принял решение: не дожидаясь прихода карателей, двинуться навстречу и подкараулить неприятеля возле двух хуторов, именовавших себя деревенькой Луг. Место было хорошее, особенно для рыцарской конницы. Самолвинский выдобщик ещё зимой регулярно посылал туда своего сына за сеном для лошадок, да и сам недавно ездил, подговаривать главу семейства признать новую власть, рассказывая разные небылицы. Вот и сейчас получалось, что князь вроде как соседей защищает, живота своего не жалея, а псковские бояре ни сном, ни духом, что творится в отдалённых весях, бросив смердов на произвол судьбы. Как говорится, звёзды для Штауфена стали в нужное положение.

Два отряда почти по две дюжины человек, жаждущих обогащения, двигались к Самолве разными путями. Первый пошёл следом за уведённым живым товаром через Пнёво, а второй отправился по воде, на реквизированной в прошлом году большой купеческой шнеке из Дерпта. И если о первом стало уже известно, то о речном десанте в Самолве были ни сном, ни духом. Преодолев тридцать вёрст по реке Эмайыге, судно с ливонскими наёмниками вошло в воды Чудского озера, и должно было оказаться на восточном побережье примерно в то же время, как и первый отряд. Но вышло так, что шторм, в который чудом не угодил Игнат, прибил шнеку к острову Городец. Ливонцы переждали непогоду на берегу, а утром, промокшие до нитки и злые на весь белый свет, стали заделывать образовавшуюся течь в корпусе судна. Требовалось растопить смолу, и пока было время, ландскнехты стали шастать по острову, случайно выйдя к Волховой косе. Тут-то и наткнулись они на сложенные поддоны и ящики под брезентом.

Наличие такого огромного количества досок уже являлось целым сокровищем, не говоря о шестидесяти сундуках. Наёмники моментально позабыли цель похода, бросившись осматривать, не иначе, Богом посланную добычу. В первое мгновенье разум отказывался служить ливонским кнехтам, приняв гвозди за серебро. Их черпали руками, кололись и пересыпали, наслаждаясь глухим звоном металла. Потом кто-то сообразил, что это отнюдь не серебро, а самое настоящее железо, отчего ценность находки немного снизилась, но всё ещё оставалась запредельной. Части плуга, детали разобранной бороны, косы и топоры, чугунная посуда стали складываться обратно в открытые ящики. В сложенных отдельно тюках оказалась новая одежда, сапоги и одеяла. Обновки пытались было растащить, но на радостные крики нашедших сокровища людей, прибежал оруженосец рыцаря Оттона и жёстко пресёк мародёрство. Залатанную шнеку перегнали к косе и к трём часам дня, погрузив всё, даже расколотый поддон, отчалили к Самолве. Впопыхах, когда судно было уже в полуверсте от острова, кормчий Рудольф обратил внимание на слишком правильную форму белой скалы, но никому не сказал о том, что он увидел возле неё. Взгляды же остальных были прикованы к добыче.

Безобразие, которое произошло на острове, меня просто разозлило. Нажитые непосильным трудом товары уходили на восток, а сделать что-либо, было уже поздно. Пока ливонцы перетаскивали ящики, я находился в Берестье, провожал Снорьку. Свей вёз Беньямину горнорудное оборудование, в том числе помпу для откачки воды с брезентовым рукавом, подарки от Данилы в Освенцим и по окончании задания должен был следовать в Смоленск, где его уже поджидал один из подмастерьев кузнечного цеха, готовый к переселению. И каково же было моё удивление, когда выйдя из двери башни, я обозрел отплывающий на вёслах корабль, а вместо ящиков на косе ― голый песок.

― Так дело не пойдёт, ― пробурчал я, заходя обратно в башню.

Через минуту с верхнего этажа, мне представилась возможность рассмотреть судно в бинокль. Довольно крупная посудина для этих мест, по шесть вёсел с каждого борта, несла в себе целую ораву воров. Не менее двух десятков людей сидели за вёслами и перемещались по палубе вдоль уложенной мачты. Все были заняты каким-либо делом, как самый мелкий из них, вдруг понёсся от носа к корме, держа в руках связанные шпагатом кирзовые сапоги. Коварный план созрел в моей голове. Пришлось отправляться в Севастополь.

Тем временем, руководитель карательной экспедиции, брат-рыцарь Отто, чуть ли не потирая руки от найденного сокровища, с ухмылкой на лице подошёл к кормчему на корму судна.

― Чего такой грустный, Рудольф? Поход только начался, а мы уже в прибытке. От добра, твоя шнека осела до самого края борта. Смотри, какие я сапоги себе подобрал. Точно по ноге.

― Мы ограбили дьявола, господин, ― обречённо вздохнув, ответил кормчий.

― Не понял!? Причём тут враг человеческий?

― Я его видел, ― чуть слышно, пробормотал Рудольф, оглядываясь за спину, ― надо уходить отсюда поскорее, и вообще, забыть про это место.

― Святой крест защитит нас от сатаны. ― Сказал рыцарь, и в этот момент сотни птиц, облюбовавшие остров, одновременно взмыли в воздух, пронзительно крича и хлопая крыльями.

Ни на что не похожий для этого времени рокот пронёсся над гладью озера. Шум, издаваемый двигателем моторной лодки, стал нарастать, эхом отражаясь от водной глади. Гребцы, чья жизнь на миг съёжилась, однако ещё удержалась в теле, не дожидаясь команды, навалились на вёсла.

― Пресвятая Дева! Гребите, сучьи дети! ― заорал кормчий. ― Он идёт за своими сокровищами!

За кормой шнеки уже отчётливо была видна огромная ревущая оранжевая раковина, двигавшаяся по воде с невероятной скоростью, на которой, с мерцающими красным светом рогами, сидел дьявол, в точности, как его описывали священники. Гонка продлилась несколько минут. Шнека буквально выпрыгивала из воды, вёсла трещали, но лодка из преисподней, испуская сизую струйку дыма, с лёгкостью обогнала деревянный корабль, совершила полукруг и замерла с правого борта. В левой руке дьявола оказалась какая-то палка, внезапно вспыхнувшая ослепительным красным огнём. Струя розоватого дыма столбом повалила в небо, а со всех сторон раздался непрекращающийся громкий голос.

― Tod! Tod! Tod!(Смерть! Смерть! Смерть!).

Служитель преисподней бросил огненную палку в озеро, причём огонь не погас, а вода забурлила; встал во весь рост, демонстрируя загнутый кверху хвост, и поднёс к своей голове другую палку. Устрашающий лучик красного света прочертил по воде линию и остановился на кормчем.

Многие ливонцы оцепенели от ужаса. Захотелось вернуть сундуки обратно, но ноги отказывали идти. Отто вспомнил, что у него есть с собой святая вода во фляге на поясе. Рыцарь принялся окроплять ею судно, и даже почти вылил половину, как его голова разлетелась на куски. Кто-то сотворил из двух ножей крест и тоже был убит, как и принявшийся молиться по соседству кнехт. Красная точка побежала по людям, как бы помечая их и тот, кто хоть как-то пытался вспомнить о вере Христовой, падал замертво. А потом шнека вздрогнула и замерла немного накренясь набок, чтобы через мгновенье вновь обрести состояние равновесия. Казалось, что кто-то схватил её когтистой лапой и теперь ни за что не выпустит.

― Вода! Сатана бессилен в воде! ― крикнул Рудольф, сбросил с себя бесполезную стёганку и сиганул в озеро.

За кормчим последовали остальные. Тут уж не о сохранении жизни надо было думать, душу б спасти, а посему камнем шли на дно.

'Ну, Полина, ну голова'. ― Подумал я.

Идею с маскарадом подсказала Полина. В Севастополе, ближе к полуночи, во время прогулки по Приморскому бульвару, нам постоянно попадались молодые девушки, носящие на голове мигающую гирлянду в виде рожек. Некоторые сопровождающие их кавалеры таскали с собой пластмассовые трезубцы, и об этом можно было не вспоминать, кабы не один забавный случай.

Разместившись за столиком в кафе, дожидаясь приветливой официантки, мы стали свидетелями развернувшейся детской драмы. Маленький сорванец с накладными рожками на макушке и оружием Нептуна подкрадывался к девочке и колол её в спину, после чего быстро ретировался. Так повторялось несколько раз, пока Полине это не надоело, и она отлучилась на минутку к расположенной неподалёку от заведения торговой палатке. Спустя некоторое время она подозвала обижаемую девочку, родители которой не обращали на своё чадо никакого внимания, и прикрепила на спину ребёнка ангельские крылышки. После этого над головой девочки засветился игрушечный нимб, а в руках оказалась волшебная палочка с лампочкой на конце. Короткое наставление, и девчушка, обогнув столики, зашла хулигану за спину и легонько стукнула мальчишку по голове со словами:

― Ты заколдован!

У 'чертёнка' аж трезубец выпал из рук. Мальчик расплакался, и лишь только мороженое сумело примирить детей.

― Лёша, как думаешь, ― спросила Полина, ― если б в средневековье люди повстречали настолько необычно одетого мальчика, что бы было?

Остальное было делом техники. Переодевшись в маскарадный костюм и закрепив многоваттные колонки на корме (тогда-то и заметил меня кормчий шнеки), я отравился в погоню за грабителями. Светопреставление спасательным сигнальным средством, пара-тройка метких выстрелов из винтовки ― и в моём распоряжении оказалось довольно неплохое судно. Оставалось только отбуксировать его на остров, благо дело происходило совсем рядом.

Покружив вокруг шнеки, мне пришлось пристрелить, пытавшихся спастись вплавь четверых людей. Может, это было и неправильно, но живые свидетели не входили в мои планы. Выждав ещё пару минут, всматриваясь в озёрную гладь и выключив плеер, на малых оборотах я подошёл к носу судна, стараясь развернуть его в сторону острова и взять на буксир. Со второй попытки мне удалось накинуть петлю троса на форштевень и, закрепив другой конец на специальных кольцах ― рымах, расположенных по бортам лодки, я стал увеличивать обороты. Двигатель заработал на пределе, припаянные к пластику кольца чуть не вылетели, а шнека не сдвинулась с места. Невероятно, но это корыто умудрилось налететь на мель в два квадратных метра, наверно, единственную на всём озере. Я оказался на месте зверька, засунувшего лапу в бутылку при попытке достать лакомство. Отпустить приз жалко, но и с места сдвинуться нельзя. Без посторонней помощи было не обойтись. Оставалось разве что пригласить десяток рыбаков, они-то наверняка смогут даже на вёслах привести судно к причалу, заодно и разгрузят. Пришлось лезть на деревянную лодку и пытаться зафиксировать её на этом месте, на случай, если внезапная волна сдвинет его с мели. Не найдя ничего, что можно было использовать как якорь, я привязал верёвки к двум ящикам с гвоздями и по отдельности скинул в озеро. 'Дно илистое, глубина метра полтора, ящик весит полцентнера, должно хватить', ― рассудил я. После этого пришлось выбрасывать за борт тела убитых мною ливонцев. Начал с предводителя, освободив его тело от пояса с серебряной пряжкой и достаточно тяжёлого меча. Остальные остались при своих, обдирать трупы не то, что побрезговал, просто никаких представляющих для меня ценностей они не имели. Закончив все дела на шнеке, и перебравшись на свою лодку, я понёсся к острову. Надо было переодеться, прихватить якорь с лебёдкой, канаты да спешить в Самолву. К этому моменту я уже придумал легенду с нападением на ладью, геройской гибелью всего экипажа и чудесным спасением судна из рук пиратов. Маленькая ложь удачно увязывалась с военными действиями на суше, но случилось то, чего предвидеть было нельзя. Корабль не единожды ходил по Чудскому озеру, перевозя как людей, так и купеческие грузы. По некоторым приметам, рыбаки, отпущенные со скрипом Нюрой, опознали шнеку из Дерпта, и даже назвали имя кормчего, Рудольф. Пришлось сказать чуть ли не всю правду.

― Это были не купцы, Игнат, вои с рыцарем ливонским. Меня пограбили, весь товар увели. Ладью ладожскую, скорее всего, захватили или потопили, раз груз, что везли, у них оказался. Я в погоню бросился. Те, кто на лодке остался, теперь на дне озера рыб кормят.

― И много их было, Лексей Николаевич? ― Сомневаясь в моих словах, поинтересовался Игнат.

― Немного. Они в воду прыгать стали, испугало их что-то.

― То бывает. Здесь ключи тёплые на дне озера, опасное место. Помню, один раз, когда ещё с отцом своим, да прямо на этом месте, вода закружилась, да к небу, словно сосна расти стала. Я тогда сильно испугался, чуть к Озёрному князю ни сиганул. Два дня слова сказать не мог. Батька к волхву возил, старик еле выходил.

― Это ты смерч видел и он смертельно опасен. У нас в Сева... ― я чуть было не рассказал, как в городе-герое, напротив памятника Затопленным кораблям, двухсотметровый смерч наблюдали тысячи жителей, снимая стихию на камеры. ― Игнат, короче, надо шнеку в Самолву переправить, да разгрузить. Только ящики с гвоздями поднимите. Они вместо якорей.

― А потом куда?

― В смысле? ― не понял я.

― Что с этой шнекой делать?

― Переделаем, да сами на ней ходить станем. Я так думаю, раз татей с ворованным добром застукали, то потерпевший, то есть я, имеет полное право судно забрать себе.

― Понятное дело, если взялся за чужие зипуны, то будь готов и со своим расстаться. ― Логически рассудил рыбак. ― Только ты, Лексей Николаевич, не ответил мне.

― Обида у меня осталась. Как же это, получается, работаешь не покладая рук, а какой-то ливонец приходит и всё забирает. Пора и окорот дать. Озеро это наше, мы здесь хозяева.

― А водить шнеку кто будет, коли ты воеводой и хозяином озера себя наметил?

― Да ты и будешь. Лучшего кормчего на всём Тёплом озере не сыскать. Не Поганкина же с Подборовья приглашать. А воевода вскоре приедет, да не один, с кузнецом.

Рыбаки после нашего разговора перебрались на большой корабль, вытащили из воды ящики с гвоздями, проверили мачту, но парус ставить не спешили, так как попутного ветра не было, либо квалификации не хватало. Впрочем, после получасового исследования, они завели якорь метров на тридцать от носа судна и уселись за вёсла, пока сыновья Игната закрутили ворот лебёдки. Общими усилиями мель оказалась позади, а вскоре, приноровившись к новому судну, самолвинцы весело погребли к острову. Почему весело? Да потому, что на воде от размера многое зваисит; и если ты лихо справляешься с малой лодкой, то не факт, что так же совладеешь с большой. Навыки и опыт — два определяющих слова, от которых зависит если не успех, то хотя бы близкое выполнение поставленной цели. Жизненный опыт у людей знакомых с озером не понаслышке присутствовал, а посему первоначальные затруднения и ошибки старались обращать в шутку. Да только скоко не шути, течь в днище сама собой не закроется.

В это время Гюнтер поджидал первый отряд ливонцев, которые по всем подсчётам должны были уже оказаться возле деревеньки Луг. В своей победе он не сомневался. Дорога выходила из леса прямо на широкое сенокосное поле, и оставалось незаметно пересидеть в березняке с правой стороны, дождаться выхода колонны, после чего напасть с тыла. Латная конница гарантированно стопчет пехоту, а несколько всадников неприятеля не сыграют никакой значимой роли. Наконец, незадолго до полудня к засаде прибежал младший сын Фёдора Лопухина. Из-под рыжеватых волос юного разведчика, торчащих как скошенные стебли ржи в разные стороны, выглядывали уши. Лопоухость была отличительной чертой рода, населявшего деревню Луг. В руке малец держал пятнистую армейскую шляпу с широкими полями, которую современные рыбаки или охотники иногда надевают во время своего промысла. Висевший мешком камуфляжный комбинезон с закатанными рукавами и подвёрнутыми штанинами, перетянутый на талии ремнём, довершал костюм отрока. Обуви на мальчике не было.

― Князь, идут. ― Малец протянул спичечный коробок, спрятанный в шляпе, Штауфену.

Высыпав спички на ладонь, Гюнтер сосчитал количество воинов у неприятеля. Получалось ровно два десятка и три спичины были надломлены, это означало всадников.

― Молодец, ― похвалил мальчика Гюнтер, ― всё правильно сделал. А я тебя даже не заметил, когда к нам подходил. Настоящий охотник.

Отрок покраснел, от чего веснушки на носу превратились в маленькие коричневатые пятнышки, и немного стушевавшись, засунув шляпу под мышку, выставил перед собой семь пальцев.

― Семья Пантейлемона, с Чудских Заходов. К жердям привязаны. Их в серёдке ведут.

Новую одежду, которая Нюре показалась уродской, и Гюнтер не знал, куда пристроить, так как была достаточно дорогой и просто подарить кому-нибудь не давала скупость, отрок отработал на сто процентов. Всё дело в том, что в Чудских Заходах выращивали капусту, и, как докладывал Захар, прокормить ею можно было под сотню человек. Пантейлемон являлся как раз тем старостой, упорно не соглашавшимся перейти под покровительство Самолвы. Ни какие аргументы, кроме как силы на него не действовали, тем не менее, этот последний довод Штауфен применять не спешил. Рано или поздно Чудские Заходы вошли бы в состав княжества, но сейчас появился прекрасный повод ускорить эти события. Правда, с возможными невосполнимыми потерями. По большому счёту, Гюнтера, безусловно, расстроило названное количество пленников, которых должно было быть в пять раз больше. Но отдавая себе отчёт, что в неспокойное время всякое могло произойти, и некоторое количество жителей всё же имели возможность скрыться в лесу, князь еле скрыл улыбку. Теперь, строптивый староста не просто расплатится за свою самонадеянность, а ещё станет столпом лояльности.

― Тебя как звать, Фёдорович? ― Спросил Штауфен.

― Ваня.

― Иван Фёдорович, беги к батьке, да скажи, чтоб с телегой моей на дорогу выезжал. Как ливонец из леса выползет, пусть нахлёстывает лошадку не жалея, да к избе своей спешит. Задумка наша не совсем удалась, смердов с Чудских Заходов отбить надо. Понял?

― Ага. А коли нагонят, тогда как?

― Не успеют. Я ж обещал защитить, а слово моё ― железо.

Колонна наёмников ленивой змеёй выползала из леса, проклиная 'торопыгу' Рихтера и двух сопровождавших его работорговцев, не давших вчера повеселиться славным ливонским воинам. Мало того, что в полной амуниции всё утро проторчали в проклятой деревеньке, дожидаясь, пока сменят подкову рыцарскому коню, так ещё и невыносимая жара с избыточной влажностью. Всё это в совокупности никак не прибавляло настроения. И лишь две девки с соблазнительными формами, захваченные в предыдущей деревеньке, плетущиеся за своими братьями, поддерживая руками наскоро перевязанные в трёх местах верёвками берёзовые жерди, сдавливающие их белёсые шеи, радовали глаза некоторых счастливцев. Волосы, заплетённые в длинные косы, стучали по ягодицам пленниц, и что творилась в воспалённых умах негодяев ― можно было только догадываться. Всякая вещь имеет своё место и назначение. И вполне очевидно, что сострадание не было предназначено для того, чтобы располагаться во вместилище их разума, по крайней мере, у большинства. 'Ничего, ничего, ― рассуждали наёмные кнехты, ― осталось недолго, каких-нибудь семь вёрст и будет позволено всё'. Это в давние времена, когда ещё бытовали хоть какие-то нравы, победители получали право на разграбление. Теперь же, со всеобщим распространением борьбы с иноверием, грабёж дополнялся поощряемым убийством. Каждый умерщвлённый еретик списывал десяток грехов, мешавших со временем очутиться в райских кущах.

Сам же Рихтер придерживался немного другой точки зрения. Он нарочно не спешил, давая возможность Отто сделать всю грязную работу. На данном этапе его интересовала только личная выгода. Если копнуть поглубже, в его чёрной как сажа душе, то выяснилось бы, что имени при рождении ему не давали вовсе. Судья Нюрмберга, достопочтенный Рихтер, нашёл подкидыша и воспитал его, как собственного сына. Правда пристрастия у судьи были весьма деликатного характера, за что и поплатился он холодным февральским вечером на конюшне. Приёмный сынок не просто убил 'благодетеля', он отрезал ему всё, что было можно и, нарисовав на стене пентаграмму, скрылся из города, прихватив все деньги. Пять лет он скитался по разным землям, примыкал к разбойникам, грабил, убивал, насиловал. Даже передевался в священника. В конце концов, по совету придушенного им на постоялом дворе умирающего рыцаря, оказался в Дерпте, где назвался Рихтером. Самозванец вскоре собрал вокруг себя шайку подонков и, будучи грамотным, оказывал разного вида услуги епископу, за которые честный человек, ни в жизнь бы не взялся. Рихтер даже планировал вступить в Орден, возможно, так бы оно и было, но судьба свела его с Гротом. Спасшийся из Копорья свей собирался отбыть в Венецию, а дабы ехать не с пустыми руками, перекупил у епископа пленных прусских язычников, отправленных служителю церкви для обращения в истинную веру. Их-то и охранял лжерыцарь, на момент передачи товара. Так сказать, проходил испытательный срок. А так как дела надо доводить до конца, то епископ отправил Рихтера в Самолву, чтобы подсобить Отто, привести Гюнтера Штауфена на суд, а заодно забрать обратно рабов.

'Сто раз прав Грот. Славянские девки ― самые красивые, не чета нашим баваркам'. ― Подумал про себя Рихтер, ехавший на коне позади плетущихся пленниц, и воровато, словно два работорговца могли услышать его мысли, обернулся.

― Телега! Телега впереди! ― раздались голоса из авангарда. ― Да тут ещё одна деревня.

― Вперёд! Окружить! ― Скомандовал Рихтер своему отряду.

Наёмники, сбросив мешавшие им щиты, побежали за телегой, растягиваясь в разные стороны, стремясь окружить два добротно построенных дома с множеством пристроек, обнесённых двухаршинным частоколом со стороны фасада и невысоким плетнём с тыльной стороны, за которым простирались огороды. Повозка явно спешила достичь распахнутых ворот, и Рихтер не удержался, повинуясь охотничьему инстинкту, пришпорил коня, бросившись в погоню, увлекая за собой работорговцев.

Как только широкие спины преследователей оказались на ещё не скошенном лугу , со стороны березняка щёлкнули тетивы арбалетов. Работорговцы свалились с коней, штук шесть пехотинцев, словно споткнувшись, рухнули на траву, а не видевшие смертей своих товарищей наёмники бежали дальше, вперёд, к будущей добыче. Вслед за выстрелом из рощи стали выезжать всадники, украшенные торчащими из сочленений доспехов берёзовыми ветками, отчего лесок, казалось бы, сдвинулся с места. Короткий разбег ― и рыцарская конница уже летит смертоносным галопом, выставив перед собой копья. Всё это длилось считанные секунды, после чего над полем воцарился вой людского избиения. Датчане ловко шерудили копьями, лошади сбивали людей с ног, топтали копытами, а Гюнтер настигал Рихтера.

Оставив увязшее в теле ливонского кнехта копьё, Штауфен на ходу выхватил свой меч и плашмя врезал по затылку лжерыцаря. От удара Рихтер клюнул головой вниз, левая рука дёрнулась, потягивая на себя поводья, а лошадь, протестующая против странной команды, да ещё так грубо отданной, когда при движении рысью её стараются резко остановить, ― взбрыкнула. Рихтер вылетел из седла, как скользкая косточка сливы, выпущенная из умелых пальцев, не долетев до телеги с Федором каких-нибудь шести шагов.

― Помнишь, моё слово ― железо! ― Крикнул Гюнтер Фёдору, указывая кончиком клинка на растянувшегося перед ним ливонца в кольчуге.

Противостоять воршней рати того времени могла лишь великолепно вымуштрованная пехота, чего нельзя было сказать о ливонских наёмниках. Кнехты стали разбегаться подобно тараканам от беспощадно разящего хозяйского тапка. Вот только еда ли это входило в планы самолвинцев. Подобно загонщикам, датчане Тюггви стали собирать деморализованных ландскнехтов в кучу, чему активно способствовали взведённые арбалеты новгородских ушкуйников. Пытавшиеся улизнуть из ловушки и драпануть с поля были тут же подстрелены. Не бросившие на землю оружие ― безжалостно зарублены, и оставшимся в живых наёмникам ничего не оставалось делать, как сдаться.

Семерых пленных ливонцев упаковали в берёзовые жерди, те самые, которые они недавно использовали, конвоируя семью Пантейлемона. Убитых сложили у дороги, а собравшихся мужчин деревни Луг Гюнтер пригласил в Чудские Заходы, дабы вершить суд над разбойником, занимавшимся похищением людей на территории его княжества. Спорить никто не стал, раз зовут видоками на княжий суд ― надо идти, тем более что связанных соседей видели все. Самому Пантейлемону деваться было некуда, тут в ноги спасителя кидаться надо, да челом бить, завещая детям молиться во здравие освободителя.

Три версты, разделяющие деревни, преодолели за час. Пантейлемон ехал на телеге с Фёдором и делился своими впечатлениями от пережитого давеча ужаса плена. Лопухин в свою очередь рассказывал о сыне, выследившем татей, о новых косах, привезённых из Самолвы и справедливых податях, которые он собирался платить Штауфену за защиту.

― Оброк небольшой. По восемь пудов сена с каждого дома. Я один столько до Самсонова сеногноя накошу. Это не горбушей, на карачках махать. С умом коса сделана, а железо? Звенит! Князь-то, мог и за стенами каменными отсидеться, ан нет, на защиту пришёл. Видал, сколько их было?

― Видал? Да я своей шеей их почувствовал. Как же теперь быть? Понимаешь, Фёдор, я ж думал сам хозяином земли стать. Боярин-то наш, царство ему небесное, ещё в прошлом году в тереме своём сгорел, и семья его, прости Господи, с ним сгинула.

― Тише ты, ― цыкнул на Пантейлемона Фёдор, ― никто не знает о том, а то, спрос учинят, куда ты оброчную капусту дел, а я сено. Нельзя сейчас без силы. Нет на всей земле такого места, где б со смерда подати не требовали. Пусть уж лучше этот Гюнтер будет, он хоть Законы наши чтит.

Женский плач, встретивший въезжающий в деревню отряд, моментально стих, как только жители Чудских Заходов увидели вернувшихся целыми своих односельчан. В отличие от Самолвы, площади перед домом старосты не было, зато в ста шагах на север располагался невысокий курган с крупным, испещренным рисунками камнем на верхушке. У подножья кургана и собрали всех жителей вместе с участниками суда. Федот без суеты вытащил из телеги раскладной столик, застелил красной скатертью с золотой бахромой, положив по центру пухлую книгу. После чего, рядышком пристроил с мягкой подушкой стульчик, на который уселся Гюнтер. Лист бумаги с карандашом, закреплённые на фанерке, Федот взял в свои руки и, кивнув головой Штауфену, открыл заседание. Напротив стола вывели Пантейлемона с Фёдором, как истцов и связанного Рихтера — ответчика.

― Все ли понимают нашу речь? ― Зычно пробасил Федот, обводя взглядом участников суда.

― Разумеем, ― сказали Пантейлемон и Фёдор.

― Нет! Не понимаю, ― по-русски крикнул Рихтер.

― Интересно, вопрос понял, даже ответил по-нашему, а говорит, что не понимает. Так я с тобой по-саксонски и по-баварски могу, аль на латыни. Может, ты франк? Так я и этот язык знаю. ― Гюнтер произносил слова на разных языках, соответственно названным землям. ― Две гривны штрафа за лжу на суде.

Федот что-то накалякал карандашом на бумаге и обратился к участникам:

― Расскажите князю, ― указывая пальцем на Рихтера, ― какой вред нанёс вам этот человек?

Фёдор рассказал, как он, будучи старостой одной из деревень княжества, катаясь на телеге возле своего дома, был чуть ли не до смерти напуган ливонцем. После чего добавил про целый отряд наёмных воинов, преследовавший его с целью полонить столь важную персону вкупе со всей семьей, ожидавшей кормильца в доме. Мужчины деревни Луг подтвердили слова своего старосты. Пантейлемон рассказал о потере трёх откормленных кабанчиков, о том, как вязали его, как издевались, дёргая за бороду; продемонстрировал следы от жердей на шеях своих дочерей и выдвинул обвинение в похищении княжьего человека, то есть себя. Таким образом, сумма возможного штрафа удваивалась, а наказание тянуло по совокупности на три смертные казни. То, что разбойные действия совершались группой лиц, только усугубляло и так незавидное положение Рихтера.

― У тебя есть, что сказать в оправдание? ― Спросил Федот у Рихтера сначала по-русски, а затем по-немецки.

Ответом было молчание.

По решению суда, с Рихтера было востребовано семьдесят две гривны в пользу семьи Пантейлемона, по восемьдесят гривен каждому из старост и штраф в княжью казну в размере трехсот шестидесяти двух гривен серебром. Фактически, Рихтер превратился в раба. Был бы у него замок, ― пришлось бы отдать за свободу.

Пленных наёмников судили ещё быстрее.

― Сорок гривен есть?

― Нет.

― В рабство.

После суда, Штауфен с деловым видом обошёл в сопровождении Пантейлемона поля с капустой, сделал несколько замечаний по рассаде и как бы невзначай, предложил увеличить сельхозугодья вдвое, пообещав свою помощь в расчистке земли и скупку всего урожая по 'правильной' цене.

― У нас, в Самолве, вскоре поставят мельницу, кузню и ещё много чего. Захар Захарович вот-вот закончит коптильню, лекаря из Смоленска вызвал, церковь построим, детей грамоте обучать станем. Кто со мной, тот всё иметь будет. А кто на Псков надеется, али на доброго боярина, тот ни с чем останется. Каждый первый день месяца, старосты ко мне приезжать должны, да о том, что сделано рассказывать.

― Это ж получается, ― староста почесал затылок, ― мы как советчики будем?

― А что в этом плохого? Думаешь, я всё упомнить могу? Вот соберёмся вместе, да обсудим, как нам жить лучше, да что сделать для этого надо.

Оставив размышлять Пантейлемона над предложением, Штауфен увёл свой отряд в Самолву, предварительно закрепив фанерку в виде щита с выжженным гербом на воротах старосты деревни Чудские Заходы. Конница неслась во весь опор, оставив далеко позади телеги с новгородскими ушкуйниками. Рихтер случайно проболтался об идущем водным путём втором отряде, когда Трюггви стал выпытывать, где он прячет свои сбережения. Гюнтер подгонял коня и жалел о каждом мгновении, проведённом вдали от любимой жены. В его голове уже рисовалась картина: где наёмники поджигают дома, а Нюра, с горсткой, оставшихся в живых ополченцев защищает недостроенный замок.

В Самолве в это время царило оживление. К старой пристани пришвартовалась шнека с рыбаками. Мужчины, освободив судно от груза и балласта, стелили брёвна на песок, чтобы вытащить корабль и осмотреть днище. Воды в трюме было по колено. Законопаченная на скорую руку щель продержалась полпути, и рыбаки еле успели догрести до берега. О том, что можно было подвести под пробоину пластырь, тогда ещё не знали. В результате, немецкие и русские дети, сообща выкладывали для просушки на солнце металлические изделия. Эту картину мирной жизни и застал Гюнтер, влетевший на еле живом коне в деревню. Штауфену сразу стало как-то спокойно на душе, когда на его глазах, восьмилетняя дочка Игната вынула изо рта немецкого ребёнка гвоздь, который тот пытался надкусить, отругала его и, хлопнув по попе, отправила играть на расстеленные, на траве одеяла. Только тогда она заметила князя, поклонилась и закричала во всё горло:

― Князь! Князь приехал!

Поздно вечером, Гюнтер узнал все подробности событий на озере из первых рук. То есть от меня. Радостные новости омрачали только далеко идущие выводы. Уничтожение целого боеспособного подразделения, не забудут ни при каких обстоятельств. Дело было даже не в том, что побили наёмников, а не регулярные силы Ордена, Штауфен официально заявил о своём суверенитете, отказавшись явиться на суд епископа Дерпта. Это уже была политика, на которую сильные мира сего не обращать своего внимания ― просто не могли. Требовалась поддержка крупного игрока, который согласиться помочь с минимальными для Самолвы потерями, либо иметь козыри, равносильные крепкой, боеспособной армии. Для маленького княжества, первый вариант с интригами был наиболее подходящим. С одной стороны стоял Орден, поддерживаемый католическим Западом, ослабленный, но всё ещё очень сильный; а с другой ― Северная Русь, с Великим князем Ярославом. Оставался ещё третий игрок, отец Гюнтера, но при его участии, княжество автоматически превращалось в одну из провинций, и потеря в данном случае ― была невосполнимой. Небольшая территория у Чудского озера была словно горошина, под толстой пуховой периной европейских государств. Но именно такая горошина, подчас не даёт уснуть. Единственный положительный момент был в том, что через Самолву не шло никаких важных торговых путей, их только предстояло создать. Иначе, часы молодого княжества были бы сочтены.

― У нас есть время до конца осени. Ярославу Всеволодовичу будет выгодно держать тебя на границе с Орденом. Сейчас принимается решение вернуть Псков, и если не будет никаких серьёзных ответных действий, то Великий князь пошлёт своего сына в поход на Дерпт. Торговаться с Александром бесполезно. Он почувствовал силу и вседозволенность. Он больше не волчонок, это уже волк, ощутивший на зубах вкус крови. А вот его брат Андрей...

― Что может этот Андрей? ― Пренебрежительно отозвался о третьем сыне Ярослава, Гюнтер, — Ему двадцать лет, в Новгороде удержаться не смог, дружина мала, его никто не знает.

― Не скажи. Он может собрать суздальское ополчение и выставить две тысячи ратников на лошадях. А ещё, он прекрасно понимает, что после смерти отца, титул Великого князя может достаться не старшему из братьев, а наиболее удачливому. Тут уж каждая мелочь важна.

― История с собачкой. ― Тихим голосом, как бы мысли вслух, проговорил Гюнтер.

― Что за собачка? ― Не понял я.

― Это так, к слову. Не так давно, я Пахому Ильичу рассказывал про одного хитрого кардинала и не менее хитрого императора. ― Штауфен усмехнулся, ― пообещать одно и то же обеим, ― это мысль!

― Путь тупиковый, но сейчас наиболее выгодный. Человеку, у которого уже есть власть, интересно только одно — иметь ещё больше власти. Что ты им сможешь предложить?

― Славу! Именно славу, Алексий. Для начала, я напишу письмо епископу. В нем, намекну, что действую с ведома Рима. И всё это, ― Гюнтер обвёл пальцем по кругу, ― только для одной цели, Северная Русь должна стать католической. И любые попытки препятствовать мне, ― наносят ущерб общему делу. Понтифика нет, проверить он не сможет, отец здорово постарался с кардиналами, так что, должно сработать.

― А кто отвезёт письмо?

― Воинот. Помнишь, я рассказывал тебе про его друга, Геца.

― Монах, который умер на переправе?

― Да, только не на переправе, а возле неё. Но это к делу не относится. Мне с самого начала показалось слишком странным, что Гец, устроивший аудиенцию у императора всего за один день, пусть и для посланца от сына, так легко согласился сопровождать своего старого друга в дремучие леса Руси. Гец совсем не простой монах. С Воинотом он поехал явно по приказу. Я подпишусь под письмом как наместник области, а барон покажет епископу специальный значок, так заботливо спрятанный монахом в своей фляге.

После этих слов, Гюнтер сходил к сундуку, покопался там и вытащил предмет, похожий на пятисотваттную лампочку, оплетенный тонкой лозой. Встряхнув и внимательно прислушавшись, Штауфен нажал на днище и потянул на себя, нижняя часть фляги, где проходила оплётка в виде косички, отошла и на стол вылетела толстенькая овальная монетка. На торцах кругляшка имелись два отверстия, из которых выглядывала проволочка.

― Посмотри, Алексий. Это знак юстиция. Вот что монах вёз в Самолву. Видишь, ― Гюнтер указал пальцем на аверс печати, ― это копия печати отца, а на обратной стороне, символы правителя провинции.

― Ты хочешь сказать, что Фридрих предусмотрел даже такой вариант, что твоё княжество вольётся в империю?

― Не исключено. Но сомнения у него оставались, ― Гюнтер протянул мне печать, ― вот и послал он своего человека.

― С этой стороной понятно, а что насчёт славы?

― Славу можно получить несколькими способами. Сделай свою страну процветающей, и тебя станут славить. Убей тысячи людей, и слава вновь у тебя. Что проще? ― Гюнтер сделал паузу, и ответил, ― я предложу двум братьям одно и то же. Базу для похода на Дерпт, которую все будут считать территорией империи.

Я крутил в руках печать юстиция, и мне не давало покоя только одно: ― Гец должен был иметь какой-то свой, ему принадлежащий предмет, выпущенный ограниченным количеством и известный немногим людям. Как-то должен же был он отличаться от остальных чиновников.

― Гюнтер, где вещи умершего монаха? Надо всё внимательно осмотреть, искать какую-нибудь мелочь, то, что всегда в обиходе. Что-то должно быть ещё.

― Его вещи здесь, в сундуке Воинота. Знаешь, я, конечно же, могу покопаться, но лучше попрошу это сделать своего барона.

Берлихинген пришёл через пятнадцать минут. Сама затея ему не понравилась, но перечить не стал. Вывалил все вещи и разложил их на столе маленькими кучками.

― Я сам омыл и хоронил его в одном саване. Он святой человек, пройдёт время, и люди станут произносить его имя в молиитвах. Святоши подделывают реликвии, а настоящие ― вот они.

Перетрогав все складки одежды, чуть ли не распоров сандалии и разобрав посох, который оказался тайником, мы ничего не нашли. Как вдруг, Нюра обратила внимание на две монеты. Это были золотые августалы. На одной из них надпись была стандартной и заканчивалась буквой 'G', а на другой отчётливо можно было прочесть: IMP ROM CESAR AUGUSTUS.

― Это то, что мы искали. ― Обрадовался я. ― Видите, на этой монете, в последних двух словах нет сокращения. Это и есть тот значок, по которому нужный человек поймёт, кто перед ним.

― Может, фальшивая? ― Не удержался Воинот, пытаясь снять подозрения в шпионаже со своего умершего друга.

― Это не монета, Воинот. ― С сожалением в голосе ответил Гюнтер. ― Она не может быть фальшивой. Это трюк Германа фон Зальца. Ты просто покажешь её епископу, а по его реакции всё поймёшь сам. Если признает, то это избавит нас от многих проблем.

Первого июля, вслед за разбитым кувшином с пенившимся вином, речка Самолвка приняла своими водами вторгнувшуюся в речную гладь обновлённую шнеку ― кеч. Естественно, чем-то пришлось пожертвовать, а так как эстетика судна стояла в самом конце длинного списка модернизации, то получился гадкий утёнок. От старого корабля остался только дубовый корпус, выкрашенный по ватерлинию специальной необрастающей, ярко-оранжевой краской. Всё остальное являлось творчеством рыбаков и моего материально-технического участия. Наружный выступающий брусковый киль, идущий от форштевня до ахтерштевня, усилили сталью. Появилось четыре шверта: два по килю, под каждой из мачт, и два ― по бортам в качестве боковых стабилизаторов; кормовая надстройка с каютой и палуба. Трюм оклеили стеклотканью с полиэфирной смолой и разделили двумя переборками. Четырнадцатиметровая мачта теперь несла новое парусное оснащение: грот, стаксель и кливер. Вторая мачта, расположенная ближе к корме, в шесть метров высотой ― бизань. После обязательного выхаживания парусов, они уже не пестрели вытяжками и дефектами профиля, да и вынужденный появиться дополнительный такеллаж, вроде как не особо стал мешать. Вместо допотопного рулевого весла использовался невиданный доселе механизм, приводимый в движение колесом штурвала. Не забыли и про вооружение. Нос судна обзавёлся надстройкой, из которой торчала длинная труба огнемёта. По бортам стояло четыре тяжёлых станковых арбалета с краникенами, а на корме облегчённый вариант на ветлюге. Для местных моряков кеч выглядел редчайшим уродцем, и вся красота судна заключалась лишь в цветных парусах и пришитых к ним с обеих сторон индикаторах 'колдунчиках' (по ним можно было наглядно убедиться, правильно ли поставлены паруса по отношению к ветру). Впрочем, я и так соглашался с ними, но если не вдаваться в подробности, поставленную задачу: добиться максимальной эффективности от имеющегося корпуса, по моему мнению, удалось воплотить в жизнь.

Три дня, с утра и до поздней ночи, Игнат вместе с сыновьями учился управляться с парусами на берегу, сидя на деревянных колодах и дёргая за верёвочки. Доходило до того, что в широкую бадью запускали уменьшенную во много раз копию, и, создавая ветер подручными средствами, перемещали паруса. Однако была необходима практика и за неимением тренажёра тренировались на моей надувной лодке, где гротом и стакселем шпринтового типа можно было вращать 'надувнушку' в любом направлении. Вопросов, откуда такая посудина с пузатыми бортами, уже не задавали. Все знали, что я побывал во многих странх, а значит, и добром оброс ранее невиданным. Кое-как, несомненно, с Божьей помощью и талантом Игната азы были освоены. В обучении очень помог макет с цветными парусами и чертёж судна, вывешенный на рубке. В принципе, ничего сложного в управлении парусника нет. Паруса как коробка передач в автомобиле. При равномерном ветре, чем больше поверхность парусов, ― тем выше скорость. Главное ― маневрирование и знание течений, и как говаривал один из персонажей кинофильма 'Волга-Волга': ― Я тут все мели знаю. Со временем, судоводитель начинает чувствовать, когда и какой парус добавить или убрать. Гораздо сложнее выполнять маневрирование и особенно швартовку. Этот элемент нервотрёпки давался обильным потом и сколько мы не отрабатывли, оценки 'удовлетворительно' так и не заслужили. Упавали на вёсла, с их помощью шестеро гребцов могли подвести кеч к пичалу, а пухлые кранцы, набитые вишнёвыми косточками защищали борт от нежелательного столкновения. Наконец, настал тот день, когда команда из девяти новгородцев, Игната с двумя сыновьями, капитана Снорри, юнги Ваней Лопухиным и меня вышла в первое плаванье. Поначалу шли на вёслах, дабы не опозориться перед собравшимися на берегу жителями и старостами деревень. Получалось хорошо, а уже в устье поставили бизань и стаксель, где попытались совершить полный разворот при галфвинде.

― К повороту! ― Повторил за мной команду Игнат.

― Есть! ― Крикнул новгородец в пёстрой вязаной шапочке и захватил гик-шкот.

Его товарищ принялся растравливать стаксель-шкот. Судно стало приводиться к ветру. Гик заскрипел, влажный от росы парус вобрал в себя поток воздуха, и плавно стал поворачиваться, перемещаясь к противоположному борту. Игнат принялся крутить штурвал. Кеч немного несло боком, скорость оставалась невысокой, но это было намного лучше, чем, если бы использовали старый прямоугольный парус. Да и развернуться без помощи вёсел, мы бы не смогли.

― Стаксель-шкот выбрать! Славка, твою... ― подсказывал я, применяя уже обсценную лексику.

Для стакселя, если 'колдунчики' параллельны, то всё хорошо. А если индикаторы на наветренной стороне поднимаются вверх; нужно добрать стаксель шкот. В случае, когда они задираются на подветренной стороне, соответственно ― потравить шкот. Вроде проще простого, но это только кажется. Хорошо когда есть навыки, а если нет? Меня, к примеру, до сих пор бесит от этих заимствованных словечек: гик, шкот, брамсель. Как их вбили в голову во флотилии, сам удивляюсь. Посему, повторение, повторение и ещё раз повторение с подробными объяснениями, как на примере с этими ниточками.

Пока что, всё удавалось. На следующий день тренировались в повороте фордевинд. С полного бакштага (под небольшим углом к ветру) кеч поворачивал с одного галса, на противоположный. А ближе к вечеру попробовали полный бейдевинд. Тут уже пришлось поработать всей команде, особенно на швертах. Пусть пока медленно, но как говорится, всё приходит со временем. Уже через четыре дня курсируя вдоль берега, мы провели первые стрельбы, а ещё через два ― отправились в Дерпт.

С борта кеча на причал вахтенный выдвинул сходни и как только был занесён последний сундук, по ним стали подниматься пассажиры. Воинот вырядился как на праздник, даже бороду подстриг, дабы стала заметна позолоченная цепь с медальоном в виде креста, заключённого в круг. Пурпурного цвета сюрко, сшитое Нюрой по случаю посольства, доходившее до середины икр, было перетянуто широким поясом с прямоугольными стальными заклёпками и перевязью с мечом и кинжалом. На груди красовался герб Самолвинского княжества ― трёхцветное поле с двумя медведями. Под сюрко белоснежная хлопчатобумажная рубаха с длинными рукавами, заканчивающимися манжетами с запонками. Брюки из плотной ткани и высокие чёрные хромовые сапоги со шпорами. Барона сопровождал Павлик, выглядевший не столь вычурно, но так же придерживавшийся красно-белых тонов в одежде. С ними следовали две лошади с прикрытыми глазами. Для животных специально поставили палатку, дабы не огорчать лошадок во время плаванья несвойственной их обитанию обстановкой. Рядом с этой палаткой вскоре разместился незапланированный пассажир Игорь Васильевич, места в каюте для него не нашлось, а спать под палубой ― он побоялся.

Купец приехал в Самолву за коврами, а тут, такая оказия: незагруженное судно отплывает в Дерпт, возле цеха коптильни стоят рамы с готовой рыбной продукцией, у причала десять кубов досок, а из Смоленска молоденький кузнец привёз дюжину кольчуг. Захар Захарыч, приняв от коммерсанта, с виду обыкновенное полено, тут же побежал к княжне, бросился в ноги и стал упрашивать Нюру разрешить взять попутчика на корабль, а заодно дозволить ему, распродать излишки производства, помимо приготовленных ковров. Добро было получено, товар сосчитан и погружен, а Игорь Васильевич вскоре шастал по судну, спрашивая разрешения у Снорри посмотреть то на одну, то на другую вещь, так сказать, вблизи и желательно потрогав руками. Купца вежливо отсылали и, в конце концов, капитан пригрозил отправить пассажира в трюм, дабы наглядно, с помощью рук, изучить судно на наличие возможной течи в полной темноте. Снорька с охотой бы рассказал и всё показал, но многие вещи для него были абсолютно новы, а проявлять некомпетентность он не захотел.

Маршрут был практически известен. Игнат два раза посещал Дерпт, когда возил на продажу копчёную рыбу. Один раз с отцом, тогда город ещё называли Юрьев и один раз сам, с сыновьями, два года назад. Тем не менее, сомнения присутствовали и на всякий случай, для подстраховки, по настоятельной просьбе, обойдя с юго-западной стороны остров Пийрисар, на борт был принят рыбак, знающий местность как свои пять пальцев. Лоцман жил на хуторе, где в настоящее время расположен посёлок Мерапалу, откликался на имя Соболёк, был невысокого роста, тощий как уж и обладал невероятно густыми бровями, за что я прозвал его Леонидом Ильичом. Рыбаки посовещались на корме и согласившийся за топор, отточенный до остроты бритвы посодействовать в проводке судна до Тарбата, именно так он назвал город Дерпт, Соболёк был временно зачислен в команду. Со стороны лоцмана выдвигалось только одно условие: строго держаться указанного им курса. И тут началось нечто. Игнат с согласия Снорри приказал поднять все паруса и с довольным видом, свысока поглядывая на своего приятеля, устроил показательное выступление. Двадцать вёрст мы неслись со скоростью не менее семи узлов. В моей руке, когда я бросал секторный лаг, за пятнадцать секунд проскочило семь узелков , а это, для такого судна совсем не мало. Короткий рукав реки Калли прошли влёт, вошли в Эмайыгу, проходящую через болота Суурссо, которые 'Мать-река' затапливает во время половодья, миновали местечко Мыйса, и полностью потеряв возможность поймать хоть какой-нибудь ветерок, спустили вёсла на воду. К семнадцати часам, приметив удобную стоянку, первый день похода подошёл к концу. Только спустя некоторое время я узнал, для чего нам потребовался лоцман. Игнат не мог не похвастаться перед братом своей жены, какого положения он достиг; да и возле хутора мы проходили только чтобы передать гостинцы родственникам. Но так получилось, что из-за человеческих амбиций, теперь, по этому маршруту, через Пароходный канал не только кеч, но и другие суда будут идти к Юрьеву по составленной лоции.

На второй день пути мы подошли к конечной точке маршрута. Кое-как развернулись, распугав пару однодеревок, отшвартовались и стали ждать. Расположившийся на западном берегу реки городок был раза в три меньше Смоленска и сплошь деревянным. Если посмотреть сверху, то Дерпт напоминал отпечаток ступни: плотно застроенный, с защитными сооружениями в районе пятки, пожиже в середине и растекающимися домишками с огородами до самых кончиков пальцев ― причалов, упирающихся в реку. Как такового порта и причальной стенки со складами, как в Новгороде не было, зато сразу за административным зданием, в ста шагах от нас был виден довольно крупный рынок. Лотки тянулись параллельно берегу и насчитывали несколько рядов. Едва портовый чиновник ступил на палубу, как Воинот с Павликом пересели на лошадей и отправились к епископу, чуть не задавив портовых стражников, нагло шатавшихся по проезжей части. А возле нас вскоре собралась толпа зевак, преимущественно кормящихся с реки. Ожидаемого фурора судно пока не произвело, но народ потихоньку начинал скапливаться и шушукаться. Для них необычно являлось всё: начиная от спасательных кругов, такелажа, рубки, носовой надстройки закрытой брезентом и заканчивая колодцами, в которых прятались шверты. Обсудив своё видение, они разошлись, уступив место новым ротозеям. Биндюжники лишь отдали должное объёмному трюму, а потом и вовсе утратили любопытство. Товар Игоря Васильевича вызвал общий вздох разочарования, как только они услышали рассказ чиновника. Все ожидали чего-то чудесного, возможно волшебного но, никак не банального набора русских купцов. Мытаря, что принимал пошлину, окружили и стали расспрашивать.

― Доски он привёз струганные, очень хорошего качества. Гладкие! Как зад у твоей жены. ― Рассказывал портовый чиновник одному из собравшихся зевак.

― То, наверно, не его жена была. Гы, гы, гы, ― засмеялся сосед слушателя, ― у Марты зад как печёное яблоко.

― За своей крысой смотри. У Марты зад как зад.

Под шумок, чуть не переросший в драку, купец нанял возок и отправился в магистратуру к своему знакомому ратману ― шельмецу и непревзойдённому выпивохе Шульцу. Повозка проскочила спорящих между собой людей и, обрызгав водой из лужицы стоящего у обочины старика-паломника, покатила к городским воротам.

Абсолютно седой, в рубище, с огромным деревянным крестом на шее, сгорбленный юродивый смотрел красными воспалёнными глазами на кеч и не мог оторвать взгляда от стоящего у причала судна. Паломник, с недавнего времени каждый день приходил к пристани. Иногда его подкармливали, но чаще, просто насмехались, когда просили рассказать о дьяволе, слыша в ответ скороговорку из одного слова. Потерянная память потихоньку возвращалась к нему. Корабль напоминал что-то знакомое, из его прошлой жизни, когда он был другим, не таким как сейчас.

― Марта, это моя Марта. ― Прошептал старик, услышав имя женщины, о прелестях которой невдалеке шёл спор, ― как ты похорошела.

― Эй, убогий! Что ты там сказал? ― Раздался вопрос ревнивого мужа из толпы.

― Я не убогий. Меня зовут Рудольф! ― Рявкнул паломник.

― Опа, да вы посмотрите на него. Да Тилл, если даже такой оборванец знает твою Марту, то дело совсем дрянь. Сочувствую. Пошли отсюда, ничего интересного мы больше не увидим.

Зеваки, потеряв всякий интерес, обошли старика и направились к таверне, весело провести время. Когда начнётся разгрузка судна, их позовут, а пока, ― можно и сил набраться, горло промочить.

Рудольф подошел к носу судна, погладил рукой по швартовому канату, наслаждаясь упругостью сизалевых волокон, с удивлением провёл ещё раз, после чего понюхал его.

― Какой странный канат, из чего сделан? ― С обыденностью в голосе, спросил у вахтенного паломник.

Ничего не понявший Ваня Лопухин, впервые за плаванье получивший столь ответственный пост, растерялся и позвал Сулева. Тот немецкую речь понимал, но ответить на вопрос не смог, в результате чего метнулся в рубку в поисках дяди княжны. Спустя несколько минут, сын Игната вернулся обратно и сообщил паломнику ответ.

― Из листьев агавы. Дерево это в Африке растёт.

― Это где?

― А я откуда знаю? Где-то в той стороне, за землями египетскими, ― юноша показал рукой на юг, ― говорят, люди там, чёрные как ночь, маврами зовутся.

― Так вы издалека, ― Рудольф облегчённо вздохнул и тут же с просьбой в голосе добавил, ― можно мне с вами?

― Не, из Самолвы мы, что с той стороны озера. Шёл бы ты своей дорогой, божий человек, а то батька ругаться будет, чужаков пускать не велено.

― А где это Самолва? ― Не унимался паломник. ― Я с вами хочу.

В этот момент Игнат вышел на палубу в сопровождении Соболька, щеголявшего в новой робе. В руках самолвинца была удочка, ― родственники хотели половить рыбки, пока позволяло время.

― Баать! Помоги! Тут немец ненормальный. ― Позвал отца Сулев.

― Ну что за народ такой? Дай ему сухарь, пусть проваливает. Вот, смотри, ― уже обращаясь к свояку, сказал Игнат, ― блесна тут такая хитрая, а крючок железный. Леску потрогай, чуешь какая?

Соболёк повертел блесну, рассмотрел крючок, покрутил между указательным и большим пальцами руки леску и только цокнул языком, когда Игнат продемонстрировал работу спиннинга. Буквально через несколько минут в руках рыбаков уже трепыхалась рыбина длиной с локоть. А испробовавший новую снасть Соболёк, умудрился выдернуть щуку, староватую, а посему непригодную для продажи. Её и отдали паломнику, ссылаясь на отчётливое пятно в виде креста на голове. Вообще-то, Соболёк и Игнат просто испугались. Перед рыбалкой, дядя княжны рассказывал необыкновенные истории про щук, и как назло, именно похожая щука и попалась удачливым рыбакам. История была следующей.

В давние времена, Бог создал щуку и назначил её королевой среди рыб. А дабы она имела отличительный знак, так сказать, регалии сопутствующие царственной особе, то на голове рыбы нарисовал крестик. Об этой затее пронюхал дьявол и стал отлавливать щук, да затирать крест. Прошло некоторое время, и гулявший на берегу, Бог повстречал дьявола. Завязался разговор, а нечистый возьми, да похвастайся, что создал новый вид рыб, в точности походящий по описанию на щук. Стали они созывать своих рыб, а Бог и говорит дьяволу: ― 'У моих рыбин есть отличительный знак ― крест на голове'. Нечистый усмехнулся, тайно радуясь своим козням: ― "А у моих креста нет", ― и принялся хлопать хвостом по воде, призывая своих, как он думал, щук. Вода вспенилась, но щуки приплыли лишь на призыв Господа, и все они были с крестиками. Посрамлённый дьявол, скрипя зубами, ретировался. С тех пор в голове щуки действительно находится крестообразная кость.

Получивший подарки Рудольф немного успокоился, воспоминания снова стали расплывчатыми, и паломник поспешил к харчевне, украдкой поглядывая на судно. Только теперь он точно знал, что его прошлая жизнь была как-то связана с причалившим с утра кораблём.

В это время Воинот передавал письмо епископу Герману . Энгельберт Тизенгаузенский, Гельмгольд Люнебургский, Иоган Даленский и родной брат епископа Теодорих, чьи предки через несколько столетий будут верой и правдой служить России, стояли рядом, в воинском облачении, сверля глазами барона. Посол Гюнтера выглядел бывалым воином. Уверенный и даже немного нагловатый, свысока смотрел на присутствующих, перебирая в левой руке чётки, в точности, как у покойного фон Зальца, о чём Теодорих поведал брату.

― Я приказал Гюнтеру Штауфену самому явиться ко мне. Где он? ― Грозно спросил епископ.

― Да? В первый раз слышу. Мой господин может быть где угодно. Может, к отцу поехал в Равенну. Император потребовал привезти налоги с провинции.

― С какой такой провинции? ― Смущённо переспросил Герман.

― Насколько я знаю, грамота скреплена печатью. Там всё написано.

Епископ обратил внимание на имперскую печать и, переводя взгляд на брата, буркнул: ― Налоги за мой счёт, как же, ― и, повысив голос, добавил, ― земли на север от Пскова принадлежат нам! Только нам!

― Рим считает иначе. ― Воинот достал из сумочки две монеты и на раскрытой ладони показал Герману. Причём подошёл настолько близко, что Энгельберт выхватил меч и занёс руку над головой для удара.

Монеты епископу ничего не сказали. Он даже поначалу не понял, в чём смысл, и лишь присмотревшись, узрел различия, о чём тут же позабыл. То, что предназначалось для магистра 'Ордена святой Марии Тевтонского дома в Ливонии', ― не заинтересовало епископа Дерпта. Так совпало, что утром на почтового голубя напал ворон и многие расценили это как знак свыше. Все были в ожидании чего-то нехорошего, а тут ещё слова посланника Штауфена несколько запутали уже сложившуюся картину развития событий у Германа. В регионе появился новый игрок, котрого быть не должно и в возможные совпадения он не верил. С этого момента, отложенная из-за событий в Самолве поездка в Германию, приобрела новый смысл. Альберт Зюрбер , мутивший воду, пытаясь сместить архиепископа Николая и возглавить рижскую кафедру, вновь становился проходной пешкой, готовой перерасти в ферзя. И слова Воинота, по поводу мнения Рима, Герман воспринял как руководство к действию. Он нутром почуял, что ставка сделана на Зюрбера и партия Николая, к которой он принадлежал, ― скоро развалится. Надо было искать выход. Ему не раз докладывали, что некоторые влиятельные кардиналы хотели бы от него избавиться, дай только повод. Впрочем, поводов было в достатке. Силёнок не хватало.

― Я прочту письмо и завтра, возможно, напишу ответ. Барон Берлихинген, оставайтесь в городе и ждите моего зова.

― Как будет угодно, Отец-епископ. Я буду ждать на корабле. ― Воинот поцеловал протянутую руку и удалился.

Герман раскрыл мелованный лист ватмана и стал жадно читать написанный каллиграфическим почерком текст, без единой помарки, словно по линейке, с заглавными буквами. Завитушки играли, дьявольски переливалась чёрная тушь, буква 'С' подмигивала вверху наплывшей капелькой, как глаз. Выбеленный пергамент из какой-то новой породы овец немного смутил священника, но вида он не подал. Не до этого было. Епископу стало не по себе, дерзкое, нравоучительное письмо напоминало послание отца нашкодившему сыну.

'... В то время, пока я несу слово Христово варварским народам, обращая их в истинную веру, некоторые лжехристиане, прикрываясь именем Римской церкви, Отцом-епископом Леаля и Дерпта пытаются помешать нашему общему делу. Нечестивый рыцарь Рихтер, безбожник и колдун, с отрядом из тридцати язычников вторгся в провинцию Самолва и был пойман мною. Сей рыцарь будет передан апостольским легатам для свершения суда над ним и его покровителями, кои, по моему убеждению, непременно всплывут во время допроса'.

― Каков ублюдок! Нет, так просто ты от меня не уйдёшь. Пресвятая Дева, ну как мне ехать в Бремен, когда тут такое!? Этот гадёныш приведёт сюда, если уже не привёл, доминиканцев, и что дальше? Я тебя, Гельмгольд, спрашиваю. Теодорих! Да развергнутся небеса, пора вспомнить о твоей русской жене . Отправляйся в Псков, набери отряд из ста человек, вербуй самых отпетых негодяев и поспеши на помощь нашим братьям в Ригу. Пусть славяне режут славян. Дай бог, Рига снова станет нашей.

Окружение Германа молчало. А что они могли ответить? Что им абсолютно наплевать, кто будет в Риге? Или, что вытворяет Гюнтер в захудалой Самолве, от которой доход в жирное время пара пфеннигов? Это их ни в коей мере не касалось, каждый думал о своём лене. Килегунд по обоим берегам Виндавы было четырнадцать, и возможность присоединить к своей волости ещё одну, занимало их гораздо больше. Однако вслух вельможи сказали иное, то, что Герман хотел услышать.

― Надо опорочить барона. А ты, Герман, спасёшь его. ― Предложил Энгельберт.

― Продолжай, мысль интересная.

― В обмен на твою милость он отдаст прусских язычников назад, а зимой, когда озеро замёрзнет, мы навестим Гюнтера в его логове.

План мероприятий по противостоянию внезапно вышедшей из подчинения области вскоре был принят. Оставалось немного потянуть с ответом и вовлечь Воинота в какой-нибудь скандал. Знал бы Герман, что когда посол говорил о налогах, то не очень он и лукавил. Серебро и драгоценные самоцветы действительно были отправлены Фридриху, но это были не налоги, а плата за землю вокруг базилики города Бари, где покоились мощи Святителя Николая. Истинным покупателем был обозначен некий Иннокентий из Смоленска, собиравшийся открыть не то университет, не то театр. И если бы выяснилось, что Гюнтер оказывает посредничество Православной церкви в формировании форпоста веры за рубежом, то Дерптский епископ мог смело обвинить всех самолвинцев в ереси. А пока что, магистрат отсчитывал 'звонкую' монету за доски и ковры, купленные у будущего вероятного противника.

Шульц сгрёб последние пятнадцать монет в свой кошель, сжал его в потной ладони, и на секунду замер. Что-то было не так. Судорожно разжав руку, он вынул монетку и с лёгкостью согнул её пальцами.

― Господи! Только не это.

― Что случилось, друг мой? ― Спросил Игорь Васильевич.

― Беда. Несчастье на мою голову. Высыпай обратно серебро.

Купец, развязав объёмистый мешок, высыпал монеты на стол и стал наблюдать, как ратман дрожащими руками проверяет только что отсчитанное серебро. Семьдесят три монеты оказались фальшивыми. Шульц перекрестился, прочитал про себя молитву и ещё раз проверил наличность. Ошибки не было.

― Надо вернуть деньги обратно, я обожду с оплатой.

― Игорь Васильевич, ― чуть не хныча пролепетал Шульц, ― я же сам получал их. Вот этими руками. Кто мне поверит? Сам знаешь, чего мне стоило занять это место. Чёртовы брактеаты .

Шульц возненавидел казначея, настоятельно рекомендовавшего расплатиться с псковским купцом именно этими монетами. Это были те самые деньги, которые Грот отдал за прусских рабов. Популярностью брактеаты не пользовались, точного веса не имели, да и вообще, приобрели дурную славу в народе. Тем не менее, круг оборота фальшивых монет закончился, а, как известно, последний из этого круговорота всегда оказывается в проигрыше.

Немного посовещавшись, ратман и купец отправились к казначею, дабы утрясти возникшую ситуацию и решить её миром. Но всё вышло так, как предполагал Шульц ― деньги назад не приняли. Уверенные в своей правоте, пока дело не дошло до судебного разбирательства, приятели решили пожаловаться епископу. Обращались, так сказать, в последнюю инстанцию вертикали власти. Герман их выслушал, а когда узнал, что купец прибыл на корабле с Воинотом, чуть не подпрыгнул. Фальшивые монеты были изъяты, купленный товар арестован до выяснения обстоятельств, а Игорь Васильевич заключён под стражу.

Всё дело было шито белыми нитками, но другого такого случая, могло и не представиться. К пристани был направлен отряд кнехтов из личной стражи епископа для проверки судна на предмет обнаружения фальшивых монет. Для солидности, отрядом командовал Энгельберт.

В два часа пополудни, шестеро кнехтов стояли на причале, обдумывая как попасть на судно. Энгельберта с казначеем, безусловно, пропустили, а стражников ― нет. Воинот заявил, что судно его собственность, он здесь живёт, а шарить по закромам в собственном доме ― не позволит никому. В доказательство его слов, в сторону кнехтов, ушкуйники направили два заряженных арбалета установленных с левого борта кеча. Остальная команда, в воинском облачении пряталась за рубкой и в случае атаки смогла бы дать отпор небольшому отряду стражи.

― Я ещё раз, для тех, кто глухой, по-немецки повторяю, никаких фальшивых монет на судне нет! Есть только личные деньги моих людей, я за них отвечаю. Сможете в городе поймать за руку, ― нет вопросов. Купец и резаны с собой не имел, весь кошелёк мытарю отдал, скажи мне, откуда у него фальшивки?

― Я того не ведаю. ― Не стал возражать Энгельберт. ― Но у меня есть распоряжение епископа обыскать судно и арестовать фальшивомонетчиков. И я это сделаю, Господь свидетель.

― Что ж, тогда и я буду звать свидетелей, но не из твоих людей. Да хоть вон того монаха, с крестом на шее, что сюда идёт. За ним как раз ещё двое бюргеров тянутся. Троих видоков будет достаточно.

Вскоре, приглашённые свидетели оказались на палубе возле грот-мачты. Рыцарь не стал проверять личные вещи экипажа, а с ходу, предложил Воиноту показать свой кошель. Два золотых августала, абсолютно одинаковые с виду, легли на ладонь Энгельберта. Казначей прикоснуться не посмел, однако маленькими сальными глазёнками пожирал блестящее на солнце золото.

― Одна из них фальшивая, вот эта, ― рыцарь указал пальцем на монету, где надпись была с сокращением, ― чеканщик недосмотрел, поленился.

Энгельберт никогда не сталкивался с золотыми августалами, предпочитая серебро. Да и отчеканено их было не так много. Посему и решил, что фальшивая та, на которой надпись короче.

― Я передаю указанную тобой монету для тщательного исследования. Только, каким образом настоящее золото может оказаться фальшивым? Любой меняла с удовольствием отсыплет за нёё серебро. А дабы она не пропала или не была подменена, предлагаю при свидетелях положить в мою шкатулку и опечатать.

― Согласен. Пусть будет так.

Павел принёс бронзовую шкатулку в виде жёлудя, туда положили монету и ларчик закрыли миниатюрным ключом. После этого вещдок поместили в замшевый мешочек из-под специй, любезно предоставленный Снорри. Шнурок мешочка туго завязали и залили сургучом, на котором барон поставил печать своим перстнем.

― Павел, седлай лошадей, мы едем к меняле, ― сказал Воинот, как только процедура была завершена, и мешочек был передан Энгельберту.

― К какому меняле? Судья Дерпта сам разберётся в фальшивке. ― Вставил своё слово казначей.

― Интересно, а кто ж лучше разбирается в подлинности золота; меняла, ― который каждый день занимается этим, или судья, в чьи обязанности входит только следить за соблюдением Закона? ― С издёвкой спросил Берлихингер.

― Благородным людям не пристало обращаться к меняле. ― Парировал Энгельберт.

― Сразу видно, что к Гробу Господа ты и близко не подходил. В Иерусалиме не считается зазорным пользоваться услугами менял.

Ливонский рыцарь хотел было ответить, но время и так поджимало, а посему просто махнул рукой.

― С меня хватит! Пусть решает епископ. Если потребуется, менялу вызовут в суд.

Воинот, Павел и Энгельберт поскакали к Герману, оставляя позади себя стражников и казначея. Видоки топали следом, надеясь на правоту хозяина судна, который в случае выигрыша дела, как минимум выставит пиво, ну а в случае его проигрыша, они смогут поведать приятелям о своём приключении. При любом раскладе, свидетели оставались в прибытке. Едва процессия поднялась на холм и скрылась из вида, как к пристани подбежал запыхавшийся, с мокрым от пота пятном на груди мужчина, лет тридцати пяти. Он отдышался и, подойдя к сходням, с трудом переставляя ноги, спросил:

― Корабль из Самолвы?

― Да, ― ответил Снорри.

― Мне срочно надо переговорить со Снорри Стурлассоном или бароном Берлихингером. Я ратман Дерпта, Шульц.

Помощника судьи привели в рубку, усадили, дали напиться, после чего он поведал историю, которая расставила всё на свои места. Игорь Васильевич томился в застенках монастыря, мерзавец-казначей, явно заинтересованный запутать следствие, ― на свободе, а Воинот, как минимум под подозрением. Отдавая должное Шульцу, он сразу сказал, что купец пострадал из-за его невнимательности, отчего уважения к ратману прибавилось.

― Ты сам, непосредственно варишься в этой кухне, должен знать, как решаются подобные дела. Что в таких случаях делают? ― Спросил я у ратмана.

― Да ничего сделать нельзя. Арест купца это предлог, для каких-то других, более высоких целей. Я же видел, как Герман поначалу отнёсся к моему рассказу, а как только Игорь Васильевич ляпнул, что прибыл на корабле из Самолвы, то сразу переменил своё отношение. Мне кажется, епископ даже обрадовался.

― Понятно. А что делают, дабы освободить из-под стражи до суда? Залог там внести, либо поручительство написать?

― В принципе, ― ратман уставился на бочонок с сухим вином, снабжённый краником, выпить ему больше не предлагали и продолжил свою мысль, ― можно внести двойную сумму от спорных денег, при условии, что уважаемое лицо приютит арестованного у себя, но против воли епископа никто не пойдёт.

― А как же презумпция невиновности?

― Это только для знати, купец, если он не член гильдии, практически бесправен. Тут не Рим, даже не Ливония, ― это Дерптское епископство. Всё, что можно, я сделаю. Нужно только серебро для судьи, гривны две, не более.

Пришлось задуматься и мне. Уголовное право в землях Дерптского епископства было весьма туманным. Свод документов в первую очередь касался знати, с её многочисленными привилегиями, выданными в разное время, как правило, в угоду сложившейся политической обстановке. Но был один момент, который чётко регламентировал, что лицо, уличённое в преступной деятельности, нанёсшей ущерб эквивалентный сумме не более трёх марок, могло откупиться, внеся шесть марок. Даже, если не вдаваться в подробности дела, а Игорь Васильевич был явно невиновен, то семьдесят три монетки ни как не превышали трёх марок, а точнее, составляли менее половины новгородской гривны. То есть, при умелой постановке вопроса, дело можно было решить одним махом. Купец признавал наличие у него фальшивых монет, полученных в результате торговой операции, соглашался выплатить штраф, а так как злого умысла в его намерениях не было (добровольная сдача фальшивок), то после оплаты был свободен как ветер. Моральная сторона судопроизводства и подлого поступка казначея откладывалась до лучших времён.

― Шульц, ты понимаешь, что Игорь Васильевич выгораживает тебя в ущерб самому себе?

― Да господин Алексий, я это понимаю. Скажу больше, мы с ним старые приятели. Несколько лет назад, он попал в одну неприятную историю и тогда я ему здорово помог. А потом он помог мне. Так мы и подружились, но теперь, я даже не знаю, как ему отплатить за его добро.

― Тебе не придётся об этом думать. Когда-нибудь, ты окажешь ответную услугу ему, а сейчас, вот тебе восемь гривен, ― я открыл шкафчик в каюте, взял восемь брусочков серебра и выложил на стол перед Шульцем, ― сделай всё что нужно, но купец должен быть на судне уже завтра, целым и невредимым.

― Уверен, этого будет достаточно, ― сказал ратман, пытаясь спрятать гривны в свой кошелёк, но размер мешочка был явно маловат, ― ээ... не помещаются.

― Вот, возьми этот.

― Ух, ты! С тремя слонами! Да такой кошель есть только у жены Теодориха, брата епископа. Это ж предмет зависти. Многие женщины готовы сделать всё, что угодно, ради такого кошелька.

― Дарю. Кстати, пусть это будет нашим маленьким секретом.

― Господин Алексий, спасибо, да я, да за такой подарок, да я сквозь стены пройду.

Через несколько минут ратман покинул судно, обычным путём, через дверь, не ломая перегородки каюты. Воинот же в это время ставил на место обнаглевшего епископа Германа. По его требованию был вызван меняла с торговой площади и бременский ростовщик с недоумением крутил в руках золотой августал, не понимая, как выдать настоящую монету за фальшивку.

― Господин епископ, это самое настоящее золото и монета ничем не отличается от моих.

― Внимательнее смотри, надпись читай. Ничего не заметил? ― Потребовал Герман.

― Это высшей марки августал, мне больше нечего сказать. ― Меняла возвратил монету епископу.

Герман взял монету, посмотрел на неё и понял, что это не то, на что он рассчитывал. Скудность нунизматических познаний Энгельберта была вопиющей, он привёз совершенно другой, настоящий августал, от которого не было никакой пользы. Интрига развалилась.

― Идиот! Господи, меня окружает стадо баранов!

― Как скажете, господин, ― меняла согнулся в поклоне чуть ли не до пола.

― Да не ты, прочь с глаз моих! ― Епископ подошёл к окну, прикрыл глаза и попытался успокоиться. ― Барон, ― произнёс он максимально ледяным тоном, ― ответа Гюнтеру Штауфену не будет. Передай ему, что я хотел бы увидеть Рихтера у себя, дабы вершить суд здесь, в Дерпте.

Ближе к полудню следующего дня, судья города, не раздумывая, вынес смертный приговор Игорю Васильевичу. Всё имущество купца подлежало конфискации, а сама казнь переносилась на ближайшее воскресенье. Сидевшие в зале заседания приглашённые купцы, недовольно поворчали, мол, если дела и дальше пойдут так, то лучше вовсе отказаться от монет.

― Как же так? ― Крикнул купец из Риги, ― он только потрогал их. Уважаемый судья, подскажите, как нам отличать фальшивые монеты от настоящих, если их даже в руках держать невозможно?

Но судья уже не слушал возгласы из зала, он сам прекрасно понимал, что его решение несправедливо, однако противиться воле епископа не посмел, приступая к рассмотрению следующего дела, касающегося долей наследства дочерей вдовушки, вышедшей на прошлой неделе замуж. Единственное, что он сделал, так это подмигнул своему помощнику Шульцу. Ратман тайный знак уловил и показал Игорю Васильевичу большой палец руки.

Когда псковского купца выводили из зала заседаний, в коридоре, стражник, пока никто не видел, втолкнул его в комнатку и, указав пальцем на свёрток с одеждой, тихим голосом сказал:

― Быстро переодеться.

Лохмотья были грязны, отвратительно пахли, но купец проворно скинул меховую жилетку, рубаху, сапоги, а затем, плюнув на всё, стащил порты с лампасами. Как только переодевание было завершено, из комнатки уже вывели оборванца-навозника. Через пару шагов, Игоря Васильевича завели в какой-то чулан, где томился абсолютно голый человек, прикованный к стене с окровавленным ртом и повязкой на глазах.

― Это Каспер. Убийца и насильник. Он нас не слышит. Теперь, он ― это ты, ― стражник бросил свёрток с одеждой купца на пол и тихим голосом продолжил, ― запомни, тебя звать Саелас, возьмёшь бадью с нечистотами и отправляйся к реке. Справа от пристани выльешь дерьмо и оставишь кадку там. Соболёк тебя уже ждёт на лодке. Да поможет тебе Господь, только не торопись.

Игорь Васильевич перекинул ремень бадьи через плечо, с трудом поднял её и, надвинув капюшон на глаза, неспешной походкой побрёл в сторону проёма полуоткрытой двери, сквозь щель которой пробивался поток света, освещавший парящую в воздухе пыль.

Пройдя внутренний двор, купец вышел с левой стороны площади и, обогнув пару деревянных домов, услышал недовольный голос подвыпившего бюргера.

― Снова Саелас дерьмо поволок. Сколько раз я тебе говорил не ходить этой дорогой? Сейчас я тебя искупаю в твоей бадье.

― Оставь его в покое, ― послышался другой голос, ― не каждый день нам перепадает хорошее вино. Станешь его макать, да сам вымажешься. А нам потом с тобой тут сидеть, да нюхать.

― Тебе повезло, Счастливчик , но в следующий раз, не обессудь, искупаю.

Уже через час, вымытый, в чистой одежде псковчанин сидел в каюте кеча и восстанавливал потраченные нервы медовухой, слушая анекдоты, рассказываемые дядей самолвинской княжны. Не каждый день тебе зачитывают смертный приговор, может, оттого и шла медуха как кисель. Настоящий же Саелас отсыпался в своей каморке, положив под голову относительно новую рубаху, холщёвые штаны и почти не ношенные карбатины. Пустая фляга валялась рядом, а девица лёгкого поведения давно уже убежала. Золотарю снились сны, где он гулял по полю усеянному цветами, вдыхая ароматы медовицы и чабреца, недоступные ему в настоящей жизни. Травма головы, полученная в детстве, лишила его обоняния. Видение было прекрасно, и Саелас улыбался, шмыгая носом во сне.

2. Венгерское золото.

Местность, где Серебрянка вливается в Сож, когда-то лежало нетронутым. Одна бескрайняя пуща, принявшая в себя крохотные озерца посреди тысяч болот, которые незаметно, год за годом, заволакивала трясина. Прошли столетия, перед тем, как стал наступать лес. Сперва появились карликовые сосенки, которые с трудом удерживались на кочках в трясине. Они появлялись и исчезали, но постепенно болото крепло, высыхало, и вскоре могучие еловые исполины стали править в этой земле. А потом пришли люди, и внесли свою лепту. Высокие деревья превратились в крепкие дома, а на осовбодившихся землях заколосились рожь. Не зря старики утверждают, что всему своё время; вот и здесь настало время перемен, потому как истинное дитя природы ― человек, не может довольствоваться только прошлым. В деревне Свиртила стоял колокольный перезвон. По случаю открытия нового храма, из Смоленска прибыл сам Ермоген, прихвативший с собой церковный хор и знаменитого на всё княжество звоноря Герасима. Помимо представителей церкви, в качестве приглашённых гостей присутствовали: Рысёнок, Савелий, и парочка бояр, ближайших соседей по реке. Рота почётного караула отряда 'Меркурий' выстроилась в две шеренги по обе стороны от красной ковровой дорожки, воздвигнув из копий с флажками арку, под которой проследовал Ермоген со священнослужителями. В этот момент грянул хор, под аккомпанемент двенадцати колоколов. Пели 'Славься'.

Славься, славься, родная земля!

Славься, святая Отчизна моя!

Да будет во веки веков сильна

Любимая наша родная страна.

Славься, славься из рода в род

Славься великий наш русский народ

Врагов посягнувших на край родной

Рази беспощадно могучей рукой

Слава, слава героям бойцам

Родины нашей отважным сынам

Кто кровь за Отчизну свою прольёт,

Того никогда не забудет народ

Славься, славься, родная земля!

Славься, святая Отчизна моя!

Да будет во веки веков сильна

Любимая наша родная страна.

Ура! Ура! Ура!

По окончании гимна почётный караул поставил копья вертикально, чётко развернулся и сделал три шага в разные от дорожки стороны, под барабанную дробь. Как только барабан замолк, витязи повернули направо, стукнули древками копий о мощённый камнем двор и промаршировали к воротам церкви. На этом светская часть мероприятия была закончена. Ермоген освятил храм, отслужил молебен и уединился в келье, дабы отдохнуть от трудов праведных и переодеть облачение. По протоколу ему ещё предстояло встретиться с воинами, посетить общую столовую и казарму, после чего, путь лежал в хорошо известное ему место, крепость у камня, где его поджидал византиец. Спустя полчаса, в дверь кельи постучал Иннокентий и, дождавшись разрешения войти, известил смоленского епископа, что меркурьевцы собрались.

Выйдя за ворота храма, священники три раза перекрестились на крест купола, поклонились и сели в крытую повозку, чем-то напоминающую фиакр девятнадцатого столетия, любезно предоставленную Евстафием.

― С возрастом начинаешь ценить комфорт, Иннокентий, ― с упрёком самому себе сказал Ермоген. ― А ведь совсем недавно, я мог за день пройти два десятка вёрст, и краюха хлеба с засохшей луковицей были для меня даром Божьим.

― Времена меняются, а с ними и люди.

― Наверно, ты прав. Но знаешь, я счастлив. Посмотри вокруг, ― Ермоген отодвинул шторку, прикрывающую окошко, ― люди стали жить лучше, в каждом доме печь, на Пасху из этой деревни доставили шесть сотен яиц. У каждой семьи большой огород, а их поля? Ты видел, какие у них поля?

― К великому сожалению, это только здесь. В остальных местах гораздо хуже. Люди теряют веру, снова собираются по лесам, возрождают капища. Празднуют языческие праздники наравне с церковными.

― Знаю. Но это ― наша особенность. Должно пройти время. Поверь мне, более набожного народа, ― нет на всём белом свете.

В этот момент возок остановился, кучер открыл дверцу и откинул лесенку. Епископ оказался во внутреннем дворике казармы. Прямоугольное здание из красного кирпича, деревянных надстроек, тёмно-бордовой черепичной крышей возвышалось на два этажа и выглядело одновременно красивым и каким-то, по-военному мрачным. С правой и левой стороны, к казарме примыкали конюшни, построенные как стороны трапеции, соединявшиеся с трёхметровой стеной, правда, до конца не достроенной. Вход в казарму защищало крыльцо с крутым лестничным подъёмом, не дававшее с ходу выбить дверь тараном, украшенное двумя флагами и иконой Георгия Победоносца. На вымощенной камнем площадке перед ступеньками стоял Свиртил, сверкая на солнце отполированными до блеска латами в окружении десяти командиров.

Ермоген перекрестил воинов, грозно взглянул на мужичка, в спешке убирающего строительный мусор у стены, поклонился иконе, ещё раз сотворил крест и зашёл в здание. Смотреть особо было нечего. Первый этаж состоял из длинного коридора и трёх больших комнат, включавших в себя: кухню, столовую, оружейную. Две большие печи отапливали всё помещение. Второй этаж был разделён на пять комнат, сообщающихся между собой так же коридором, только в отличие от нижнего этажа, выходящим на противоположную от двора сторону. Комнаты были оборудованы деревянными настилами, но судя по постельным принадлежностям, в казарме ночевало далеко не всё воинство. Данная особенность от внимательного взгляда епископа не ускользнула и он улыбнулся. Оно и понятно, пришлые литвины успели пережениться, следовательно, ночи проводили в своих семьях. Но не это обрадовало Ермогена, а то, что воины теперь были крепко привязаны к земле. Спустившись по второй лестнице через кухню, делегация оказалась в подвальном помещении. Здесь хранились запасы продовольствия с дежурившим у дверей мордастым котом. Зверюга был непонятной, серо-рыжей масти с короткими кисточками на кончиках ушей и слишком крупным; даже для вскормленного на сметане домашнего питомца. Но самое интересное, что рыжие пятна на спине отчётливо напоминали шестиконечный крест.

― А это кто? ― спросил Ермоген у Свиртила.

― Это? Да я не знаю, дети в лесу зимой нашли, сюда принесли. Теперь Е... ентот кот кладовую стережёт.

Зверюга сверкнул глазами, подкрался к епископу, присел, обнюхал натёртый жиром сапог и, лизнув его, прошмыгнул на выход. С кухни, куда он побежал, раздалось не то мурлыканье, не то рычание и голос стряпухи: ― Ермогеша! Вот ты где, иди сюда, я тебе молочка налью.

Меркурьевцы виновато потупились. Кличку кота, они, конечно же, знали, но кто мог предположить, что такой казус может произойти?

― Ваше Преосвященство, извольте потрапезничать с нами, ― прервал затянувшуюся паузу Свиртил, ― по случаю освящения храма у нас праздничный обед.

Его Преосвященство отказываться не стал. Аромат, исходивший от явств, когда они проходили возле кухни до сих пор щекотал ноздри и дразнил желудок, а последний раз священники ели по дороге из Смоленска; впрочем, удивить богатством блюд, Ермогена не смогли. Добротная, сытная еда с изобилием мяса, кашей и пирогами. Вместо вина или медовых настоек ― морс. О празднике напоминал лишь огромный самовар, который епископ внимательно осмотрел и белые скатерти на столах.

Покинув деревню и Свиртила, вынужденного принимать приехавших смоленских бояр, кортеж с епископом в сопровождении Савелия и отряда Рысёнка насчитывавшего десяток воинов последовал по хорошо укатанной дороге, без ям и кочек, кое-где посыпанной толченым кирпичом и явно обозначенными канавами по обочинам. Не так давно проложенная просека теперь превратилась чуть ли не в средневековый автобан. Почти четыре сотни беженцев, переселенцев и выкупленных на рынке Мстиславля рабов были задействованы на возведение насыпей, трамбовке и рытья земли. Жаль, не все согласились остаться в этих местах: кое-кто поселился севернее по реке, кто-то подался в столицу, но и на том спасибо. Единственное, что не получилось, так это перенаправить движение по тракту Смоленск-Орша-Мстиславль через форпост меркурьевцев. Слишком существенным выходил для путешественников крюк, а потеря в целые сутки измеряется не только временем, но и прочими расходами. Так что редкие остовы бараков и одинокие могилы, возникающие по обе стороны от дороги, служили напоминанием, какую пришлось заплатить цену. Ехавшие же в крытом возке священники были не склонны обращать своё внимание на различные мелочи.

― Сейчас все последние новости узнаем. Евстафий сказывал, что никеец только на днях заявился.

― Брось, ― почёсывая нос, произнёс Ермоген, ― всё новое ― это хорошо забытое старое. Ну, поведает он нам кто кого прирезал, и кто чьё место занял. Суть наших отношений то не изменится. Главную новость везём мы с тобой, Иннокентий. Дай бог, выгорит наше дельце. Иначе, тяжко Смоленску придётся.

― Не скажи. От того, кто на самой верхушке воссидает, многое зависит. А то, что у него там за власть деруться, так это испокон веков было.

― С каждым годом, мне всё больше кажется, что былая империя уже никогда не восстановится. Выдыхлась, выродилась, сожрала себя саму. Византия чем была велика, что ещё со времён Аркадия всегда следовала своим путём, опираясь исключительно на силу гоплитов и хитрость политиков. А как только закончились одни, стала судорожно балансировать, искать замену потерянным копьям. Не вышло, оступились хитроумные политики. Подумать только, опереться на наёмных союзников? Нет, и не может быть у империи ни союзников, ни друзей. Так, допустимо кратковременное совпадение интересов, не больше. Вот и мы, для нынешних никейских политиков имеем лишь временный интерес. Так что я, историями Алексия о дружбе и помощи хоть и верю, но надежды на его покровителей особо не питаю. Более того, во мне всё крепче растёт уверенность, что он уже давно действует без огдлядки на кого либо.

― А хватит ли у него сил?

― Думаю, хватит. Ты сам видел, какие орлы эти меркурьевцы. Это у отца нашего, упокой господь его душу, была шайка каких-то обормотов под рукой.

― Отчего же, Аристарх был первым мечом у Дуки Ватаца.

― Какая разница, первым или вторым? Сейчас всё иначе, да и нет у нас никого, к кому б с тайной обратиться можно было.

Священники разговаривали в возке всю дорогу. Несколько вёрст разделяющие крепость у камня и деревню, а вернее с этого дня уже село, четвёрка лошадей преодолела бы за пару часов, но Ермоген не любил быстрой езды, считая, что всё должно быть в жизни размеренно. Кучер привычки епископа знал, а посему волю кнуту не давал, лошадок не напрягал, и кортеж прибыл на место только к вечеру. Возможно, так вышло случайно, а может, потому, что все тёмные делишки вершатся при власти луны; как бы там ни было, новость, привезённая Ермогеном, была с душком, а в политике иначе и не бывает.

В кабинете, при свете свечей на четырёх подсвечниках, удерживающих на столе мелкомасштабную карту, стилизованную выпускающими фонтанчики воды китами, невиданными рыбами, хвостатыми птицами, драконами и не менее загадочными зверьми, присутствовали трое. Сверясь с купеческими кроками, Иннокентий красным карандашом прочертил маршрут каравана, осмотрел творение своих рук и дорисовал ещё два возможных пути, после пересечения реки.

― Тут Алексий один очень важный аспект. Они не просто золото везут, а реликвии наши, что из святынь Константинополя уволокли.

― Ваше Преосвященство, вы же сказали что это золото короля Белы.

― Номинально, так оно и есть. Фактически же, это золото принадлежит венецианцам. Бела попросил о помощи, согласился со всеми их условиями, лишь бы привели армию. Ты представляешь, куда эта наёмное войско может повернуть, пока будет топать на помощь убегающему королю?

― А что, разве сроки не оговорены? ― спросил я.

― Оговорены. До конца этого года. Только кочевники Бату движутся гораздо быстрее. Если и дальше так пойдёт, то наёмники, скорее всего, будут не нужны. А что случается, когда саранча жрать хочет, а поле, на которое она летит, уже голое?

― Под удар попадёт Полоцк, ― предположил я, ― затем они выйдут к Западной Двине и по льду, как по дороге смогут дойти до Смоленска. Подождите, кого они смогут нанять? У Ордена свободных войск нет. Они сами набирают паломников со всех земель. Датчане не дураки, им бы своё удержать. Свеи ещё пару лет вне игры.

― Алексий, они наймут литвинов, пруссов, лэтов, кого угодно. Уверен, и новгородцы с чудью там будут. А для того, чтобы разорить княжество, не обязательно захватить столицу. Достаточно пройтись по Вержавлянам да сжечь Торопец . Так что, проще предотвратить, чем расхлёбывать, когда уже будет поздно.

― Ваше Преосвященство, всего два вопроса. Откуда это всё известно? Я, например, даже о попытке подобной не слышал, а вы досконально маршрут знаете.

Ермоген рассмеялся. За ним стал улыбаться Иннокентий.

― Во-первых, это несложно предположить. После разгромного поражения, Венгрия осталась без армии, но с ещё сильными соседями под боком. Даже глупец стал бы ворочаться, дабы обезопасить себя, а сын Андраша слишком умён. Впрочем, если бы Даниил немного думал, то мог бы уже откусить приличную провинцию, но это к делу не касается. Во-вторых, за некоторыми реликвиями, так глупо потерянными вами, византийцами, мы пристально наблюдаем и, если подворачивается возможность... Дальнейшее уже не интересно. Хоть ты Алексий, уже больше наш, русский, чем никеец, всё равно, некоторые вещи должны оставаться тайнами. Какой второй вопрос?

― Исполнителей убьют?

― Возможно, ― епископ скривился, врать не хотелось, ― ты же понимаешь, дело тайное. Хочешь своих спасти ― придумай что-нибудь. Тогда и решим.

Как ни хорошо сработала разведка, а многие нюансы, касательно наличия охраны и конечной точки маршрута ― остались не выясненными. Мы только могли предположить, кому везут золото и сколько его будет. Ермоген лишь обмолвился, что человек, выведавший эту тайну, послал своего сына вслед за обозом, а уж тот, как-нибудь известит.

Второй темой разговора стало обсуждение налогов и чеканка монеты. Село, вместе с окрестностями, в котором хозяйничал Свиртил, если считать детей, разрослось до полутысячи человек с гаком. Политика выдачи пяти гривен в качестве подъёмных давала результаты. Многие литвины перевезли своих родичей, но основную долю мигрантов составляли беженцы с юга Руси. Земля, как говорится, слухами полнится, а русский народ весьма охочий до дармовщинки. Священнослужителей в первую очередь интересовала церковная десятина, которая высчитывалась после оплаты основных налогов. Полагаться на сознательность, ― было не принято, а данные, подаваемые старостой, как-то не увязывались с текущим положением дел. Один только колбасный цех приносил в год шестьдесят гривен чистого дохода, а ещё была мельница, пилорама, кирпичный завод, кузница, птицефабрика, столярный цех и мастерская по пошиву одежды. По подсчётам помощников Иннокентия, в казну епископа должно было отправляться семьдесят гривен, вместо заявленных тридцати. И дело всё упиралось именно в меркурьевцев. Село обеспечивало себя полностью, но содержание войска сжирало почти всю прибыль, да ещё доплачивать приходилось. Этого, посланные из Смоленска монахи, и не учли, подавая свои отчёты. И тут, выяснилось, что заблуждался именно я. Церковь требовала оплатить единый налог, с валового дохода как это делают все уже более ста лет. Сглупил в своё время Ростислав Мстиславочич, да и отписал скопцу Мануилу грамотку в одна тысяча сто тридцать шестом году. Десять процентов! С полюдья, с продаж, с мыта, с виры, с гостевых и прочих доходов. Как инвестировать в таких 'тепличных' условиях, как содержать войско? Бог с этим поповским налогом, кабы я отстегнул главе княжества, а он уже со своей доли оплатил эту преславутую десятину. Дудки, с меня спросили по полной. Портить отношения не хотелось, и мне пришлось принести сундучок с монетами.

― Это образцы монет, которые можно чеканить в Смоленске. ― Сказал я, открывая сундучок. ― Не знаю, приживутся ли они, но с чего-то надо же начинать? Посмотрите, каждый номинал в отдельном мешочке.

Иннокентий вытащил первый, попавшийся под руку столбик с монетами, развязал упаковку, взял два кружочка достоинством в четверть гривны и протянул один из них епископу. Следующий мешочек содержал одну пятидесятую часть гривны. Вскоре, четыре образца монет лежали на широкой ладони Ермогена, а пятая, размером с копейку, оказалась на столе.

― Качество чеканки превосходное. Только нужны монеты мелкого достоинства, гривной и по старинке расплатиться можно. Да только не каждый смолянин её имеет. Вот эти, самые маленькие, с белкой, подойдут.

В то время монеты чеканили вручную, с помощью штемпелей и молотка. Одного удара по заготовке для крупной монеты было явно недостаточно. Монеты большого диаметра просто отливали в специальных формах, а затем, вручную доводили шероховатости. Именно на изготовление гривен и рассчитывал я. Винтовой пресс уже лежал в ящиках, оставалось только собрать и установить механизм и мне было непонятно, отчего моё предложение не нашло поддержки.

― Почему только мелкие? Вы даже не представляете, сколько сейчас в обращении 'липовых' гривен. Прутик отливается из серебра пониженной пробы и только сверху приливается тонкий слой серебра высокопробного. На это просто пока не обращают внимания, но поверьте, когда-нибудь, муть всплывёт и доверие будет подорвано. Княжеству необходимы свои монеты, и желательно, разнообразного достоинства. Чем крупнее монета, тем сложнее её изготовить, следовательно, и подделать.

Иннокентий ловко подбросил монетку большим пальцем руки, поймал её и положил на стол ребром, покатывая насечками гурта по деревянной поверхности.

― Алексий, всё это хорошо. Наличие монет укрепляет власть, но где взять серебро для чеканки? Допустим, князь издаст указ, по которому, любой житель сможет принести своё серебро и получить взамен готовую монету, за вычетом одной пятидесятой от веса. Кто возьмётся чеканить, и понесут ли люди свои богатства?

― Вам известно, что я ездил в Моравию. Сейчас, там полным ходом идёт разработка восьми шахт. Долевое участие Гюнтера Штауфена позволяет получать около девятисот пудов серебра. Два раза в год, слитки будут отправляться морским путём в Орешек, оттуда в Новгород, ну а затем в Смоленск, где ювелир Барух и станет чеканить. Поначалу, конечно, возникнут сложности, но, думаю, со временем всё утрясётся.

― Не утрясётся! ― Воскликнул Ермоген. ― Думай, что говоришь. Я не позволю иудею заниматься чеканкой княжеской монеты.

― Да какая разница, какого вероисповедания ремесленник?

― Чеканкой должны заниматься мы! И только мы. Люди должны доверять новой монете, быть абсолютно уверенными, что она соответствует всем утверждённым параметрам. А это сможет гарантировать только церковь. Ты же предлагаешь, прямую дорогу в никуда. Иудей уже через год, станет делать их более лёгкими, а затем и вовсе порченными. Знаю я их подлое племя, там, где есть выгода, своего не упустят.

― Да уж, приехали. Ваше Преосвященство, никто в мире, не заинтересован в том, чтобы Русь укреплялась. Я просто предложил свой вариант помощи. Решать вам. В сундуке серебра на сто гривен. Это десятина с моих земель за три года. Большего я не готов платить.

Монеты вновь оказались под крышкой сундучка, Иннокентий запер его на ключ и мы отправились спать. Если уж Ермоген не понимает, какие выгоды ему были предоставлены, стараясь взять под контроль монетное производство и получать свой "Schlagschatz" , то, что говорить об остальных?

Утро следующего дня ушло на подбор очков для епископа. Ещё вечером, я заметил, что Ермоген сильно щурился, когда рассматривал мелкие детали. Сначала я предложил ему посмотреть через увеличительное стекло на ползущую гусеницу, а затем, рассказал об очках. Обрадовавшись, что зрение вновь позволило читать, священник заявил:

― Я тут поразмыслил немного и пришёл к выводу, что Евстафию по силам взять под контроль монетное производство. Место для мастерской я ему выделю на Подоле. Пусть приступает к работе и нанимает мастеров по своему усмотрению. Но церковное серебро, он переделает в монеты бесплатно.

― Согласится ли Евстафий? Насколько я знаю, у него прекрасно отстроенное подземелье, места там предостаточно. Зачем строить отдельное здание?

Ермоген посмотрел на меня особым, как смотрят на юродливого, с капелькой сожаления взглядом и развёл руками.

― Алексий, я понял бы, если твой вопрос задал инок или служка. Но от тебя... не ожидал. Власть с её князьями переменчива, лишь только церковь вечна. То, что выставлено на показ, не всегда есть суть. Мелочь будут клепать на Подоле, а всё серьёзное ― в надёжно укрытом месте.

― Ваше Преосвященство, извините, отстал от времени. Как-то об этом не подумал. Зато теперь, я знаю, куда надо везти золото, если всё будет удачно.

― Вот таким, ты мне больше нравишься. А то, нёс вчера всякую чепуху, Баруха в дело захотел взять. Думаю, и без моравского серебра, работы в этом году будет предостаточно. Я постараюсь уговорить епископов.

Теперь мне стало понятно, почему Ермоген настаивал на производстве под своим контролем. Дело было даже не в новых технологиях и попытке насытить монетой княжество. Священника устраивало существующее положение дел. Он просчитал наперёд возможные варианты с драгоценным металлом и даже придумал, как его использовать с пользой для дела, а именно укрепления своего влияния. Что касалось изменчивости власти, с её приходящими и уходящими князьями, то и тут, он был прав. Вещи, которые ускользают от взгляда обывателя, лицо, наделённое властью, видит очень отчётливо.

Ермоген уезжал в Смоленск, везя за собой четыре подводы с будущим монетным цехом. И как часто бывает, второстепенное, оставленное про запас или на всякий случай ― становится основным. Современные нумизматы часто спорят о безмонетном периоде в истории нашего Отечества. Отчего на протяжении почти двухсот лет, Русь отказалась от чеканки? Думаю, что именно из-за самостийных князей, не видевших дальше своего носа. Количество денариев и дирхемов, попадавших в их княжества за счёт торговли с соседними странами, их вполне удовлетворяло, а внутренний рынок, тем временем перешёл практически на весовую систему счёта задолго до кровавых событий конца первой половины тринадцатого столетия. Это сейчас понятно, что вливание инвестиций оживляет экономику, а тогда, речи о каких-либо существенных проектах практически не велось. Да что там говорить, прекращение строительства каменных зданий один из самых ярких маркеров. И вот, настал момент, когда импорт настолько превысил экспорт, что вместо притока монет, начался их отток. Что в это время делали князья, обязанные заботиться о своём народе? Ровным счётом ничего. Есть серебряные слитки — ими и пользуйтесь. То, что эти гривны у соседей стоили гораздо меньше их эквивалента в монете, князей-отцов ничуточки не волновало. В итоге, монеты вовсе исчезли из оборота. Их прятали, откладывали на 'чёрный день', как потом денежные знаки звёздно-полосатой державы, а сырьевая экономика катилась тем временем в тартарары. Можно было пойти по пути той же Бухары, и наклепать 'чёрных' дирхемов для внутреннего оборота, но и это не сделали. Одним словом ― наступал кризис. Это и обсудили мы с Ермогеном перед его отъездом. Епископ отнёсся к моим словам с пониманием, выдавив из себя с трудом давшуюся ему фразу:

― Пока нет единой Руси, придётся идти на поводу у схизматиков, иначе мы дадим лишний повод.

'Слабы мы ещё, очень слабы. Вот будет у Смоленска десять тысяч закованных в броню всадников, тогда и начеканим своих монет, а пока, ограничимся 'белками'', ― подумал про себя епископ.

Через неделю после разговора с Ермогеном, в крепость у камня примчался Евстафий. Купец прибыл не один, а с тремя отроками, как позже выяснилось, отправленными Пахомом Ильичом на стажировку в Смоленск. Двое из них были сыновьями Ивана и Ефрема, а третий ― знакомый мне корел Валит.

― Надо учить молодых, от стариков сейчас проку не будет. Времена меняются. ― Сообщил Евстафий, представляя мне молодцов, выстроившихся по росту.

Мальчики были одеты на ливонский манер. Синие застиранные котты, доходившие практически до колен, с рукавами на завязках, чуть не вызвали у меня смех. Дело в том, что на груди, с левой стороны, красной нитью на латыни были вышиты имена отроков: Гвидон и Николай, видимо, специально для меня. На ногах стажёров карбатины с обмотками, а ремни с жёлтыми бляхами, помимо кошельков несли длинные ножи в деревянных, обшитых чёрной кожей ножнах. Через плечо, у каждого была перекинута сумка, судя по пухлости, предназначенная для экстренной эвакуации, когда в неё запихивают всё, что попадётся под руку. Главное объём.

― И чему ты их учишь? ― Спросил я у Евстафия.

― Как чему? Известное дело ― торговле. А сейчас, вот, так сказать, в духе нового времени, искусству чеканки монет. Помимо этого, они умеют стрелять из арбалета и владеют мечом.

― Ага! Вы, ― обратился я к молодёжи, ― сейчас идёте к причалу, там дядька Ратибор рыбу удит, скажите, что Лексей прислал, дабы вы воинское мастерство своё показали. А мы с уважаемым Евстафием в теньке отдохнём, да понаблюдаем за вами.

Как только отроки убежали, мы с Евстафием отправились в беседку, с крышей, изогнутой как раскрывшийся цветок с вздёрнутми вверх лепестками, выполненную в форме пагоды, где Пин Янг частенько попивал чай, наслаждаясь шумом листвы от растущей рядом берёзы. Китаец после путешествия в Моравию стал всё чаще вспоминать свою родину, постоянно что-то рисовал и старался быть незаметным, медитируя то в беседке, то выходя к обрыву, где река с шумом ополаскивала два валуна. На данный момент он практически перебрался в Смоленске к Ишае, так что сюда кроме меня редко кто заглядывал.

― Скажи мне, Евстафий, почему ты решил выбрать мальчишек?

― То не я. Ермоген попросил. Сказал привлечь только надёжных людей. А кого мне было выбрать, как не их? Из всей дюжины отроков, что освоили грамоту и арифметику, только у этой троицы к торговле душа не лежит, я это чувствую. Гордые слишком, но жадные до знаний. Может, чеканке обучатся?

― Молотком по штемпелю стучать любой подмастерье кузнеца сможет. Так что, не тех ты привёз.

― Вот зараза! Как знал, что проку не будет. Куда мне их теперь?

― Оставь. Посмотрим, вдруг, сгодятся на что? Тем более что я как-то обещал Валиту обучить его новому ремеслу. Отчего бы не попробывать? Я тебе механизм послал. Его обслуживать хоть и не инженер должен, но как минимум весьма образованный работник, а это не один год учёбы. Ладно, решаемая проблема. Если ты утверждаешь, что ребята жаждут получать знания, то ждать, что всё сделается само собой, не следует. Есть про запас идея, но о ней позже.

В это время во дворе раздались звуки ударов палки о юношеские тела. Ратибор, заложив левую руку за спину, ловко уклонялся от выпадов мальчишек, и каждый раз наказывал их хлёстким ударом за нерасторопность. Впрочем, отдавая должное, ребята неумехами не были, кое-что они могли и иногда уворачивались от палки опытного воина, пробуя напасть одновременно, с трёх сторон.

― У меня к тебе просьба, ― продолжил я, ― недавно, в Дерпте, тамошний епископ Герман, очень нехорошо обошёлся с моим знакомым, Игорем Васильевичем. Это купец из Пскова.

― И в чём заключается просьба, приобщить купца к делу?

― Нет, он сам справится. Суть в следующем: епископ оболгал и приказал казнить человека, которого я взял под своё покровительство. Слава богу, только это между нами, мы его вытащили, казнили другого, но должок остался и на него растут проценты. В Дерпте появились фальшивые монеты, и мне кажется, епископ Герман причастен к этому. У тебя много друзей, поведай им об этом случае. Есть мнение, что торговать там опасно. Если честных людей отправляют на костёр только за то, что он отказался принимать фальшивки в качестве оплаты, то это уже ни в какие ворота не лезет.

― Вот как? Обязательно поведаю. Мы каждую субботу собираемся у меня. Пивка попить, да о делах потолковать. Безобразий не учиняем, всё очень пристойно. Так что, в ближайшую встречу я своим товарищам всё расскажу.

Весьма размытое понятие 'у меня', означало привилегированную харчевню, напоминающую закрытый от посторонних клуб. Конечно, далековато от Кремля, но в пределах городских стен. Пострадавшее во время пожара подворье боярина Клопа, что на Большой Рачевке, с теремом в два этажа Евстафий выкупил ещё в апреле месяце. Для нужд маленькой школы хватило отдельной пристройки к сгоревшему и вновь отстроенному бывшему овину, а остальные площади оставались безхозным. Что изначально планировал купец, приобретая недвижимость, я так и не понял, наверно, из-за шикарного подземелья. Мы договаривались о помещении для учителя и небольшой классной комнаты, но к середине июня, полностью перестроенный особняк уже принимал первых гостей. Приглашались только именитые купцы и торговые гости. Вскоре, среди делового люда, вошло в моду посещать это заведение, где на мягких диванах можно было не только поговорить в приватной обстановке, но и обменяться новостями в общем зале, пробуя изысканные блюда с редкими винами и настойками. Не так давно, среди постоянных посетителей был выбран староста. В обязанности этого уважаемого человека входило: ежегодный сбор членских взносов, приём, а также исключение из списков клуба. Купцов собиралось немного, человек пятнадцать, но это были те люди, чьи возможности позволяли регулировать цены на внутреннем рынке и вершить экономику княжества. Одной из услуг, предоставляемых членам клуба, была срочная почта. Помимо этого, вёлся бюллетень сообщавший о ценах на профилирующие в торговле товары в разных городах. По большому счёту, Евстафий открыл первую биржу на Руси.

― Это хорошо. Пусть люди узнают правду. Теперь следующее, необходимо наладить закупку золота. Обмолвись среди своих друзей, что в этом году, в Смоленск выгоднее всего везти этот металл. Понятно, что привезут крохи, но информация должна просочиться.

― Да нет Лексей, насчёт крох это ты ошибаешься. Только за этот месяц, я положил в скотницу полпуда. А вообще, если быть точным, семь пудов золотого песка уже имеется.

― Это откуда такие богатства?

― Миленко привёз, ― немного смутившись, ответил Евстафий, ― он оптом специи саксам продал, да стекло в терем своего короля вставил.

― Что ж ты мне раньше не сказал?

― Сам же просил золото копить. Знаешь, как тяжело? Я б на это золото давно товаров бы накупил. Во вторник, степняки, табун лошадей трёхлеток в триста голов пригнали, ― купец понизил голос и добавил, ― только сдаётся мне, краденые они, но сейчас, лучшего вложения и не придумать.

― Сколько есть в наличии серебра?

― Гривен сто, не более.

― Почему так мало?

― Князь в долг десять тысяч взял, до начала зимы. Нельзя было отказать, Ермоген гарантировал возврат. Ярослав что-то затевает, вот, смоленский князь и старается. Вместо того чтобы каменные башни в городе строить, да дружину увеличить, он ему серебро отослал. Все дирхемы, которые ты передал и просил избавиться от них как можно скорее, туда ушли.

Получилось, что Евстафий дал в долг двухлетний, если не трёхлетний доход от налогов со всего княжества. Вернуть такое количество денег Всеволод Мстиславович самостоятельно не сможет, значит, Ярослав задумал поход, надеясь, что добыча покроет все заимствования, либо торговые преференции в результате благоприятного исхода окажутся высоки. А раз так, то зимние события будущего года уже стали готовиться, либо Великий князь стал укреплять восточные рубежи, не полагаясь на свои договорённости с кочевниками. Как бы там ни было, деньги шли на пользу Руси. Тем более, что удалось сплавить низкопробное серебро выменяное на беличьи шкурки, которое и до восьмисот тридцатой пробы еле дотягивало. Но почему Ермоген выступил гарантом займа? Обманывать Евстафия он бы не стал, но если заранее знал, что смоленскому князю отдать долг будет нечем, то чем собирался расплачиваться? Уж не венгерским ли золотом? Почти два миллиона 'зелёных' моего времени. Интересная постановочка вопроса, хочешь вернуть долг ― так пойди и забери. Не доверяет мне Ермоген, ох, как не доверяет.

― Евстафий, ты сможешь обменять наш товар на лошадей?

― А что взамен предложить? Стекло им без надобности, от перца ― чихают, если только паволоку или бархат. Хотя, попробую шёлковые рубахи и сундуки всучить. Уж очень они понравились им, когда в моём магазине были.

― Не понял, в каком таком магазине?

― Ну, в лавке. Ты ж сам её магазином обозвал, тогда, когда перед отъездом в Моравию у меня был. Я ж две соседние лавки прикупил и одну большую сделал, вот и стал называть магазином. Покупателям теперь не надо бегать по торгу, всё в одном месте, от крупы до меча булатного.

― Удивил ты меня Евстафий, видит бог, далеко пойдёшь. Теперь о деле монетном. Я с тобой в Смоленск поеду, в подвале, что ты так расхваливал, поставим пресс и наладим его работу. Остальное тебе епископ расскажет.

― Про монетный двор на Подоле?

― Да. Только подобное заведение за стенами города не ставят, а вот плавильню у реки, это вполне. Но, построите не одну, а две. Посему, заберёшь у Свиртила весь кирпич, который есть в наличии, и доставишь его в Смоленск. Стройкой займётся Фрол. С водоотводной системой города он знаком, так что трубы деревянные проложит самостоятельно. Чертёж плавильни я тебе передам. Теперь Барух. Правильно плавить драгоценные металлы сможет только ювелир. Там всякие защитные покровы, флюсы, раскислители, это надо знать, иначе ни черта у нас не выйдет. Потребуется берёзовый уголь, так что, запиши у себя ― срочно заняться его заготовкой. Другого флюса у нас не будет.

― Я запомню, Лексей.

Через мгновенье Евстафий передумал, и, достав потёртый блокнот, стал царапать карандашом незнакомые ранее слова, прося по-простому объяснить, что такое флюс, графитовая мешалка и зачем смазывать изложницы воском? Разговор затянулся на час. За это время потрёпанные Ратибором стажёры собрались возле беседки и внимательно слушали правила засыпки шихты и что наперёд надо засовывать, серебро или золото, когда делают сплав. Заметив присоединившихся слушателей, под конец внеплановой 'лекции' я поднял над головой книжицу.

― В общем, вот справочник, читать надеюсь, все умеют?

― Умеем, ― ответили ребята хором.

― Выучить наизусть, ― сказал я отрокам, передавая брошюру Евстафию, ― а лучше, перепишите к себе в тетрадь.

Как и все правильные справочники, данное пособие начиналось с самых важных слов: 'Плавка и отливка металлов ― один из наиболее опасных процессов, при котором несоблюдение правил безопасности труда может вызвать серьёзные травмы'. Так что мои студенты, как я окрестил приехавшую троицу, вскоре обзавелись бронзовыми перьями (жуткий дефицит в то время) с чернилами и стали осваивать материал.

По прибытии в Смоленск, я с Евстафием и Фролом осмотрел место будущей стройки. Относительно ровная площадка земли располагалась недалеко от дымящих труб кузниц, как раз рядом с рекой и по соседству с баней Данилы-бронника. Место было удачное, но только с точки зрения пожарной безопасности. Во всём остальном, хуже было не придумать. Только ленивый, не захотел бы ограбить монетный двор. Я даже на секунду представил, как лодка с татями, под покровом ночи причалит к берегу, преодолеет двадцать метров и очистит дом от лишнего серебра, которое, несомненно, окажется там. Растапливать печь, дабы переплавить одну гривну никто не станет, следовательно, серебро начнёт скапливаться, и об этом будут знать. По моим подсчётам, строительство монетного двора должно было затянуться недели на две, в основном из-за плавильной печи, и пока Фрол размечал первую строительную площадку, сверяясь с проектом, я отправился устанавливать пресс. Будем надеяться, что забор и охрана выполнят свои функции.

Два дня ушло на наладку, а когда я с ребятами изготовил первую 'белку' из заранее привезённых заготовок, мы устроили маленький праздник. Каждому работнику досталось по апельсину и, перекусив, мы продолжили. За восемь часов работы наша маленькая бригада наштамповала четыреста монет. Качество, конечно, не 'пруф' , но на несколько порядков выше, чем те, которые я видел в Моравии или Ливонии. Второй монетой предполагалось стать куной. Аверс монеты нёс на себе изготовившуюся к прыжку куницу с выгнутой спинкой, а реверс извещал о национальной принадлежности монеты в виде старинного герба Рюриковичей. Соответствие шкурки зверька ― номиналу монеты, было очень удобно для государства, но не для обывателя. Некогда равной дирхему, куна плавно превратилась в резану и уже стоила пятидесятой части гривны. Так что весовая система превалировала. Необходимо было ввести новые единицы веса в монетах, да и вообще, поменять их названия, пока позволяло время 'безмонетного периода'. Штемпеля лежали в ящичке и ждали своего часа. Тройскую унцию я решил использовать в качестве эталона для золотых монет, обозвав их 'червонцем'. Четыре золотых монеты, по весу, должны были составлять тройскую унцию. Серебрянные же монеты, в моём представлении, должны были рассчитываться исходя из фунта. И если в Смоленске чеканить крупную монету побоялись, то оставался Орешек, с его крепостью, где Пахом Ильич мог творить всё, что ему захочется.

В субботу утром, монетки весом чуть меньше полграмма попали в магазин к Евстафию. И первым человеком, получивших их оказался Васька Щука. Монетки не давали на сдачу, их продавали. Васька, как воевода ополчения с Подола отвечал за Пятницкие ворота и сопредельные с ними башни: Иворовскую и Никольскую. Евстафий ещё неделю назад, побожился, что привезёт баллисты стреляющие камнями и стальную решётку, даже взял под этот заказ деньги, но каждый раз умолял об отсрочке, ссылаясь, то на плохую погоду, то на срочные дела у епископа. Сумма была немалая, собиралась всем миром и, несмотря на весь свой авторитет, за спиной Щуки, всё чаще можно было услышать нехорошие сплетни о якобы промотанных им гривнах. Орудия делались в мастерских Свиртила, а решётка у смоленских кузнецов. И если литвин мог обождать с оплатой, то кузнецы отдавать продукт своего труда без денег, отказались. Полученную от смолян предоплату, Евстафий давно пустил в оборот, но как говориться, не рассчитал. Подвернулась возможность обменять серебро на золото и все свободные средства ушли на конвертацию. Оборотных денег не хватило, княжеский заём выгреб скотницу подчистую. Вот и оказались первые монетки в руках Васьки Щуки, как компенсация за моральный ущерб. К счастью Евстафия, баллисты уже прибыли в Смоленск, вместе с кирпичом, а вот, монетки, ещё предстояло выгодно обменять на куны по весу.

― Серебро, что обещано кузнецам, можно отдать монетами, а можно и сменять с выгодой. Ковалям-то без разницы, а я как подумаю, что прибыток мимо рук проходит, так переживать начинаю. А это для живота вредно. Время, конечно, дорого, ― объяснял Евстафий Ваське Щуке, ― два, может, три дня и решётку можно забирать и дюжину монеток впридачу.

― Красивые, ― сказал Васька, рассматривая монетки, ― пойду жене покажу. Но ты, помни, я каждый божий день, если не слова, то уж мысли нехорошие от товарищей чую. Терплю. К концу недели малый сход будет, а там и выдобщика поменять могут.

К глубокому удовлетворению Щуки, с кузнецами расчитались в условленный срок, решётка была установлена и перевыборов не произошло. Васька по-прежнему воглавлял грузчиков Подола, к тому же, значительно укрепив свой авторитет. Естесственно, возросло и влияние Евстафия. Вот, только в монетном производстве, к моему сожалению, не всё шло гладко. Идею об изготовлении медных денег, Ермоген не поддержал. Купить в Смоленске пирожок, не разломав при этом самую мелкую монетку 'белку' ― было невозможно. А уже через два дня, я увидел на лотке одного из торговцев монисто из десяти кругляшков, сверкающих штемпельным блеском. Изделия монетного двора намного опередили время и стали использоваться для украшения. Тем не менее, процесс шёл. Заготовок для штамповки я прихватил много. При таких темпах работы (четыреста монет за смену), ребята могли трудиться как минимум сто дней, а к тому времени, должно было наладиться литьё, да и часть моравского серебра подоспеть. Помимо своей субъективной точки зрения о номинале монет, мне удалось выяснить мнения членов купеческого клуба, собравшихся вечером на свои посиделки.

В пять часов вечера, двое купцов из Риги, трое из Бремена и один представитель купечества города Любек, за круглым столом, слушали правила игры, объясняемые Евстафием, чем-то напоминавшей 'монополию'. Игровое поле походило на карту неизвестной страны, по которой протекали реки с наведёнными мостами и бродами, жёлтыми змейками, сквозь леса и поля струились дороги, белели заснеженными вершинами горы и были нарисованы города с зубчатыми башенками. Красным пунктиром был обозначен маршрут движения, а торговые предприятия, в виде бочонков, снопов сена, пучков пшеницы, щитов, горок руды с кайлом, пестрели по всему пути следования. Стоимость возможного приобретения или продажи была нарисована в виде жёлтых кружков, а доход ― серыми. Самым дорогим был штраф игрока при попадании его фишки на область лесной дороги, где орудовали разбойники, хуже этого, был только зачумлённый город, где игрок погибал, лишавшись всех своих приобретений. Помимо этого, в городах изымали налог, в чужих харчевнях брали плату за постой, распутные русалки подрабатывали по-своему, а подкова позволяла ещё раз бросить игральные кости. Победителем считался тот, кто набирал сто серых жетонов. Игра купцам понравилась, и вскоре, вокруг стола уже было не протолкнуться. Все ждали момента, когда разорившийся или попавший в мёртвый город игрок покинет место и будет шанс, испытать удачу новичку.

Купец из Любека, Прозор, долго тряс стаканчик с костями, поглядывая на приличную горку из блестящих серебристым цветом жетончиков, и почти праздновал победу, как выпало две единицы.

― Проклятье! Если б не эта подкова, я б проскочил мёртвый город, ― разочарованно сказал купец, ― жаль, всё как в жизни. Нельзя знать, где найдёшь, а где потеряешь.

Прозор встал из-за стола, но не ушёл, так и остался стоять по левую руку от Евстафия.

― Это игра, тут всякое бывает. Мне тут давеча случай один рассказали, ― Евстафий сгрёб жетоны проигравшего в ящичек и поведал про Игоря Васильевича, ― так что, уважаемый Прозор, лучше всё же знать.

― Да, в Дерпте такое возможно, ― поддержал разговор купец из Риги. ― Сколько раз я говорил, что судить купцов надо только по месту их жительства? Слава Пресвятой Деве, теперь, ноги моей там никогда не будет.

Игральные кости стучали в стаканчике, катились по карте, раздавались звуки восхищения и разочарования, в зависимости от удачного приобретения или наоборот, несвоевременной продажи. Вскоре, кто-то заметил, что подобная игра азартная, и не ровён час, вместо жетонов появятся настоящие деньги.

― Евстафий, а что это за монеты новые в Смоленске появились? ― Поинтересовался Ульманас, товарищ рижского купца.

― Да как сказать, они ещё не появились. Монетный двор только строится, это первые экземпляры. Кстати, для чеканки, я буду покупать золотой песок, так что, имейте в виду.

― Лучше бы ты купил мой янтарь. А золото... его удобно хранить, но неудобно тратить. Вот если бы придумать какой-нибудь заменитель золота?

Купец после своих слов покрутил пальцами жетон и отложил его в сторону, не решаясь выкупить право эксплуатации моста, уж слишком дорогой ему показалась цена.

― Зачем придумывать то, что уже создано, Ульманас? Вот, например Беньямин из Оломоуца. Он для торговли использует вот такие именные чеки. ― Евстафий отстегнул кнопку на сумочке, подвешенной к поясу, и вытащил на всеобщее обозрение пластинку с гравировкой, размером с кредитную карточку. ― Пять фунтов серебра.

― Ты меня не понял, я имел в виду, чтобы не только ты, или Беньямин имел возможность расплачиваться подобными штуками, а все люди. Я, к примеру, был недавно в Сверковых Луках, так там не то, что золота, серебра нет у людей. А на что мне их горшки? Все понимают, что рано или поздно они продадут свои изделия, но мне-то серебро нужно сейчас. Вот я о чём.

Поездка Ульманаса и вправду вышла неудачной. Всеволод Мстиславович вытряс всё наличное серебро как раз перед прибытием купца, и опереди он князя на три дня, этого разговора даже и не случилось.

― Допустим, у тебя появилась такая возможность, вместо золота и серебра изготовить заменитель, по которому любой человек сможет купить необходимый ему товар, даже то же золото. Как бы это выглядело?

― Как? А вот как, смотри, ― Ульманас разровнял горку своих жетонов, взял один из них и отложил в сторону. ― Вот на этом, не знаю, из чего он сделан, но явно не серебро я бы нацарапал кружку с пивом. У нас, в Риге кружка пива стоит одну монетку, это пятидесятая часть лота серебра. На этой, миска каши с мясом — это двадцать пятая часть, а на этой дюжину яиц и так далее. И указ издал, о приёме этих монет во всех городах. Сейчас, товаров и людей больше чем золота и серебра.

― Глупость! Серебро есть серебро. ― Вмешался в разговор Прозор. ― Не зря, ещё в давние времена его придумали как средство оплаты, а тогда... поверь мне, люди были ничуть не глупее. Просто здесь, этого металла мало. Может, когда-нибудь, так и будет, как говорит Ульманас. Слышал я, что менялы Генуи используют промеж себя записки, где указано, сколько гроссов подателю пергамента надо выплатить. Персы называют их сужтаджами. Только сдаётся мне, мало что помешает нечестному человеку, подделать сей пергамент и получить сумму дважды.

― Каким же это образом?

― Проще простого! Возьмём, к примеру, меня. Выписали мне в Генуи ростовщики свою писульку марок на сто, а я возьми, да нанял умельца, что скопирует её один к одному и отправил в Пизу копию с человеком похожим на меня.

― О как!?

― Именно так, ― утвердительно подняв указательный палец к потолку, пояснил Прозор, ― а на следующий день сам приеду в Пизу и предъявлю к оплате настоящий пергамент. Конечно, я так не сделаю, но думаю, предложенный мною вариант будет не единственным из доступных. Так что куску кожи я бы не доверял. А Беньямина я знаю, уважаемый купец. Раз он согласился на этот заменитель, ― значит, выгода для его семьи была немалая.

― Я тоже скептически отношусь к этим суфтаджам, ― сказал Евстафий, ― но возможные риски не идут ни в какое сравнение, с удобством подобного перемещения значительных сумм.

― Вот если бы и в Бремене можно было обменивать твои именные чеки на серебро, было бы здорово. Но ты, Евстафий, не хочешь открыть у нас торговлю.

Купцы до десяти ночи обсуждали экономические и политические вопросы, прервавшись на ужин. Успели посмотреть короткое представление кукольного театра, экзотический танец восточной красавицы и разошлись по домам.

Из переданного мне разговора стало ясно, ― пока процветает весовая торговля, на монетах надо чеканить их вес. Буквенные обозначения цифр: аз ― единица, веди ― двойка, люди ― тридцать, ― весьма неудобно; римские не хотелось бы, а арабских цифр, тут просто не поймут. С этими мыслями я и уснул, а в воскресенье, не успев даже позавтракать, был срочно приглашён к епископу.

― Пора Алексий, готовь литвинов в поход, ― сообщил мне Иннокентий, встретивший меня у церкви. ― Его Преосвященство сейчас беседует с гонцом, а как закончит, всё сам тебе и расскажет.

Гонец прискакал на рассвете. Худющий, метр с кепкой, но необычайно подвижный, с грацией хищного зверя отрок, имел взгляд старца, сразу же, изменившийся на безобидный детский взор при моём появлении. Пахом Ильич, непременно бы опознал в нём служку, которого он пытался обучить искусству шитья на машинке.

― Расслабься, это друг, ― тихим голосом сказал Ермоген отроку, ― поведай ему то, что рассказал мне.

― Караван в Регенсбурге разделился. Двенадцать подвод ушли в Любек, где собрались погрузиться на корабль. В составе трёх ладей они дойдут до Рюгена, а оттуда, в сопровождении данов отправляются в Ригу. Доподлинно известно, что судно из Риги пойдёт в устье реки Перона. Как оно будет охраняться и кем, сказать не могу. Остальные десять повозок пошли в Гнезно. Охрана из двух десятков лигурийских арбалетчиков и десяти сыновей знатных родов. Они поклялись на кресте, что скорее умрут, чем оставят караван без защиты. В Гнезно, с пятнадцатого по шестнадцатое сентября к ним присоединятся три рыцаря со своими оруженосцами. Конечная точка маршрута ― Дерпт. Это всё.

― Нет не всё. Самое ценное, реликвии, каким путём будет отправлено? ― Спросил я.

― Возможно, морем. Но это моё предположение. Никто не догадается, что ими можно рискнуть. Кто-то настоял на разделении каравана, не из безопасности, по каким-то другим причинам. Так что будут мудрить.

― Надо вернуть хоть что-то. Иначе, варвары переплавят святыни. Алексий, времени мало, ― Ермоген привстал с кресла. ― Помни, что никто не должен знать кто вы и откуда.

― Помню, Ваше Преосвященство. Никто не узнает, ― сказал я уходя.

'Ступай никеец, ступай, ― подумал про себя епископ, ― наличие в Смоленске Православных святынь, украденных венецианцами и возвращённых им, Ермогеном, прямой путь в митрополиты. Единственный конкурент на этот пост Кирилл, вынужден будет согласиться с его назначением. Его покровителю, Даниилу сейчас несладко, да и не поддержит его никто. Часть смоленского золота, конечно, придётся переправить в монастырь Иакинфа, в резиденцию Патриарха, но так, даже и лучше. Мануил остро нуждается в средствах, так что задержки с рукоположением не будет'.

Ермоген ещё крестил мне спину, а мне не давало покоя название реки Перона. Я уже принял решение атаковать два каравана, но где находится это загадочное устье? Уж, не Пряну ли имелось в виду. Тогда действительно надо спешить, готовить кеч к морскому переходу, а Свиртила отсылать в Самолву, дабы он при поддержке Трюггви устроил засаду на пути следования каравана. Эх, как я жалел, что в Орешке только начали строительство яхты для перевозки серебра. На новом судне, команда даже из десяти человек, могла бросать вызов любой флотилии на Балтике. Естественно, мои переживания были не о количестве охраны, море есть море, а в Балтийской акватории и в моём настоящем суда тонут, несмотря на современнейшее оборудование и стальной корпус.

Всё закрутилось как на детской карусели. Надо было успеть сделать то, это и последние распоряжения Евстафию, я уже отдавал сидя в седле.

― Табун, что степняки пригнали, экипировать сбруей и пусть срочно гонят к Ольше. Приказчика своего к крепости на Соже отправь, я ему серебро передам, а он рассчитается с продавцами. Сегодня же направь в Ольшу и Касплю Якова, пусть приготовит овёс и провиант для прокорма полторы сотен лошадей и пятидесяти человек на сутки. Используй резерв и сразу же заполни амбары мукой. У тебя гонец вроде есть?

― А как же, Алгыром звать. Восемь десятков вёрст за день скачет.

― В Торопце знакомые найдутся?

― Найдутся.

― Шли своего Алгыра в Торопец, там тоже надо сделать запас для людей Свиртила.

― На постоялых дворах всё приготовят. Сделаю Лексей, только пусть говорят, что от меня.

Вечером следующего дня я был уже дома. Тайная дверь, быстрый набор кода и во дворе отдельными кучками лежали белые плащи, похожие на двойной фартук сюрко, и щиты. Вся амуниция со знаками Тевтонского ордена. Всего пятьдесят комплектов. Во вторник, мы уже были готовы к походу и пред выходом, я заперся в кабинете со Свиртилом.

― Ты отправляешься в Самолву, к Гюнтеру. Разведка донесла, что к концу сентября, начало октября по этой дороге, других там нет, они будут идти вдоль реки Перия, выйдут к озерцу и, оставляя реку Ора по правую руку, направятся к Дерпту. Рядышком есть селение, ― я показал на карте населённый пункт, отмеченный кружком, ― Мамасты, наверняка там будет последний привал. До Дерпта оттуда тридцать пять вёрст, охрана расслабится. Вот там ты и нападёшь. В живых никого не оставлять, но перед местными, ты должен засветиться в одеждах тевтонцев.

― Ну, наконец-то стоящее дело. А то после похода с Савелием, мы тут как пни сидим, только тренируемся.

― Теперь, что касаемо груза, который везут венецианцы. Это церковное золото, принадлежащее Православной церкви. Перегрузите его на приводных лошадей и быстро отходите к Самолве через Изменку. Там мы и встретимся.

― Лексей, а как мы пройдём к Самолве? Путь не близкий, шесть сотен вёрст.

― Отсюда, через Ольшу, Торопец, Великие Луки, там, на Псков, а до Самолвы, рукой подать. В картах ты разбираешься, не зря столько времени на обучение потратили, пока по Моравии и Польше ехали. Обоза с собой не берите, у каждого три лошади, провиант нагрузите на них. Всё необходимое я приготовил. Здесь, в сумках сто гривен серебряными монетами. Начиная от Пскова, тратьте только немецкие пфенниги. На счёт скрытности, думаю, объяснять не надо. Главное успеть вовремя. Трюггви на месте поможет. И ещё, дело это тайное, на особом контроле у епископа, так что, постарайся всё сделать правильно. Если экспедиция закончится плохо, оставайся в Самолве, Милку я вытащу и переправлю к тебе.

Мы еще с час проговорили со Свиртилом. Я рассказал о заготовленных припасах на пути следования по землям Смоленского княжества, обсудили засаду, рекогносцировку, возможные пути отхода и различные военные хитрости. Свиртила, не так давно помогавшего своему дядьке щипать купеческие караваны ― учить было нечему. Литвин сам рассказал мне, как они рыли вдоль дороги волчьи ямы и лишь счастливая случайность, тогда, под Борисовым, уберегла людей Беньямина от смерти. Обсудили мы и количество охраны, что моего собеседника ничуть не смутило, по его мнению, десятка его лучников должно было хватить, если придётся атаковать в светлое время суток. Остальное сделает конница. Тем не менее, несмотря на все залихватские рассуждения о численном составе, я решил не менять установленного плана. Кашу маслом не испортишь.

Отряд Свиртила, имея в проводниках не единыжды исходившего по этому маршруту Дарожа, двигался с невероятной скоростью, шестьдесят вёрст в сутки, пересаживаясь на приводных коней по три раза на день. Вечер шестого дня они уже встретили в Торопце. Город располагался на берегах озера Соломино. По краям искусственно стёсанного холма почти с отвесной крутизной был насыпан вал высотой до четырёх аршин, на котором возвышались деревянные стены крепости. Вся прилегающая к холму территория была утыкана домами без какого-либо порядка. Лишь только у пристани, четыре вытянутые, как изготовившиеся к старту лодки, избы стояли в линию, обращённые своими фасадами к озеру. При приближении отряда, на воротной башне забили тревогу. Поднялся невообразимый людской гул, вперемежку с рёвом недовольной скотины, только что вернувшейся с пастбищ. И лишь только узрев развевающееся красное знамя над головной лошадью, о котором зпранее предупреждал посыльный, тревога была отменена. Случись набег взаправду, жители окрестных домов, непременно попали бы в переплёт.

Литвины остановились на вытоптанной площадке в ста шагах от самой крайней усадьбы городка. Вызывающе расположившееся на невысоком холме, обнесённое дубовым частоколом здание, само напоминало маленький замок. С левой стороны, примыкая тыльной стеной к озеру, находилалась конюшня, совмещённая с хлевом, из распахнутых ворот которой уже появился хозяин. Это был постоялый двор Торопца.

Встретивший Свиртила мужчина был одет в просторную, на локтях заштопанную рубаху вишнёвого цвета, доходившую ему почти до середины бедра, сшитую, видимо из привозного материала и довольно давно. Носитель одежды явно вырос из прежнего размера. Никакого пояса или даже верёвки не было, зато на обоих запястьях проглядывали напульсники с железными вставками. Черного цвета штаны, собравшиеся гармошкой ниже колена, были заправлены в широкие голенища жёлтых сапог, носок и подошва которых, казалось, изготовлены из дерева. В левой руке хозяина постоялого двора был готовый к применению топор, а в правой ― откормленный гусь, уныло свесивший голову. Сам же хозяин приветливо улыбался в густые рыжие усы, торчавшие загнутыми кончиками как стрелки лука. Окладистая, собранная книзу на шнурочек борода доходила до живота и скрадывала недостатки в фигуре, связанные с неумеренным потреблением пищи, иначе говоря, 'пивной животик' был прикрыт.

― Мы от Евстафия, ― охрипшим голосом сказал Свиртил.

В этот момент из сарая вышел ещё один мужичок. Тоже с топором, только уже с окровавленным лезвием.

― Гуннар, ты долго там?

― Только что про вас говорили, рановато приехали, ― сказал Гуннар Свиртилу, и, обернувшись на голос своего товарища, крикнул, ― гонцу своему, слышишь, Рагнхильд, шею, как этому гусю скрути. Гости уже приехали.

К слову, Рагнхильд был не просто приятелем хозяина постоялого двора, а поверенным Миленко во всём княжестве. Отсюда начинался волок и хитрый свей поставил самый настоящий форпост, дабы не тратить волоковы куны. Пряности из Смоленска привозили сюда, а уже отсюда, на телегах доставляли на корабли. Причём похожие заведения стояли на всём промежутке как сухопутного, так и речного пути, что позволяло не только сэкономить, но и неплохо заработать. Во всяком случае, человек с топором обладал немалым весом, особенно в вопросах логистики маршрута. К нему-то и послал Евстафий гонца, да только Алгыр скакал строго вдоль рек, а Свиртил, по подсказке Дарожа, в нескольких местах прошёл напрямик, вот и получилось, что посыльный опередил отряд всего на один день. В принципе, это не помешало Рагнхильду пообещать литвинам содействие. Так что сегодняшний день повторил прошедший и с большой вероятностью повторит следующий.

Отряд разместилися прямо в поле, поставив палатки напротив постоялого двора. Пять десятков людей, даже при желании не смогли бы поместиться в доме, хотя Гуннар настаивал и обещал каждому найти место. Как только лагерь был разбит, из крепости прибыли трое дружинников с целью ознакомиться с обстановкой и узнать причину прибытия войска. У страха как всегда глаза велики и сосчитав гостей, выяснив при этом, кто такие и откуда, торопчане удалились. Единственной их просьбой было поскорее покинуть гостеприимный город и не нервировать местное население, что Свиртил с утра и выполнил, оставив после себя травяной ёжик, на соседнем со стоянкой клеверном лужку. В общем, можно было сказать, что удача улыбалась отряду. 'Меркурьевцы' без каких-либо происшествий через неделю добрались до окрестностей Пскова. Безусловно, были затруднения. Накормить ораву в пятьдесят ртов ещё было возможно, а вот полторы сотни лошадей не могла ни одна из попадавшихся на пути следования деревень со своими постоялыми дворами. Выданный в дорогу овёс, как и прочий провиант быстро подошёл к концу. Спасали охота и большая сеть, с помощью которой, к примеру, литвины, однажды наловили около четырёх пудов рыбы, за каких-нибудь сорок минут; а так же серебро. Но самым весомым аргументом были мечи. Никто не посмел отказать в отдыхе и еде, вот только силы рано или поздно заканчиваются. Несмотря на хорошую выносливость, последние сто вёрст отряд двигался только на авторитете командира. Ещё хуже пришлось лошадям, животные просто вымотались от бесконечной скачки и требовали отдыха. В итоге, длина дневного перехода после десяти дней гонки сократилась до сорока пяти вёрст, но Свиртил успел вовремя. Третьего сентября он уже был в Самолве, затратив на весь маршрут ровно пятнадцать дней.

― Три дня отдыха. Отсыпайтесь, отъедайтесь, можете упиться, но чтобы к назначенному сроку, были как тот дуб; крепки, стройны и здоровы. ― Отдал распоряжение Свиртил.

Литвины с радостью принялись выполнять команду. У Гюнтера волшебным образом оказалась пузатая, литров на пятьдесят бочка с вином, да не одна, как потом выяснилось. Так же нашлись в огромном количестве говяжьи полутуши, срочно перерабатывавшиеся на тушёнку, к коим был дан доступ и много хлеба. Так что праздник живота и души имел место быть. Только на следующее утро Свиртил узнал, что опоздал всего на пару дней и не застал Лексея, убывшего на корабле. Значения этому событию литвин не придал, посчитав, что купленный в этом году чудо-конь, естественно опередил бы его лошадок в скачке до Самолвы. А дело было не так.

В день, когда отряд Свиртила выехал из своей казармы, я очутился на острове. Первым делом, спустив на воду надувную лодку, и поставив парус, я взял курс на Самолву. Не пройдя и полутора миль, как навстречу мне попались местные рыбаки. Игнат с сыновьями ловил рыбу с долблёнки и чуть не выпрыгнул из неё, когда увидел меня с солнцезащитными очками на глазах. Поприветствовав тружеников озера, я пристроился рядышком.

― Игнат, завтра кеч должен быть на острове. Я тебе напишу записку для княжны, передашь ей.

― Конечно, передам, ― ответил рыбак, ― Лексей, а где ты пропадал всё это время? Мы часто подходили к башне, кричали тебе. Только птиц распугали.

― В отъезде был. Не могу же я всё время на скалах, как бобыль сидеть. В Смоленск ездил.

― И как там?

― Шумный город. Народ снуёт, все куда-то торопятся. В общем, как в любом большом городе.

― А правда, что Смоленск больше Пскова?

― Правда. Как война закончится, я тебя с сыновьями к себе приглашу.

― Какая война? Ах, да, ― посетовал Игнат, ― совсем забыл.

На следующий день Снорри привёл кеч к острову. Соорудив причал на косе, мы установили в трюме 'Марты' (так окрестила судно Нюра) ёмкости с питьевой водой. Помимо этого, на корме был закреплён контейнер со спасательным плотом, примитивный гидравлический кран, а в рубке появился барометр и часы, закрытые от посторонних глаз дверками шкафчика. После этого обновления, кеч совершил несколько рейсов до Самолвы, перевозя провиант, арматуру и строительные смеси, а за два дня до похода, я и сам навестил Гюнтера. Замок за время моего отсутствия немного подрос. Была практически выстроена башня, не так, как в 'Орешке': нижняя половина из камня, а верхняя из дерева; только камень. Отрыт ров и завершена задняя часть стены. Катастрофически не хватало извести. Бочки с ней привозили даже из-под Ремды и Пскова, но этого было недостаточно. Выручил цемент. Мастера быстро освоили новую технологию скрепления камня, и мастерки застучали с удвоенной скоростью. Гюнтер, тем не менее, был недоволен и пообещал посадить каменщиков на хлеб и воду, если они не успеют в срок, то есть, до первых заморозков. Строители угрозе вняли и работали даже при свете факелов. Впрочем, как и на каменоломне. Но на одном строительсте Самолва не зациклилась, хотя эта отрасль хозяйственной деятельности являлась катализатором для многих ремёсел. Из Лоссимяги пришёл сын разорившегося по решению суда кожевенника. Там начали строительство деревянных укреплений, замок Каркси, и всех его родичей обобрали до нитки. Представившись мастером по выделки шкурок, парень оказался никудышным скорняком, зато ловко тачал обувь. Пообщавшись с Захаром Захаровичем, он обратил внимание на его ботинки и стал интересоваться, где найти мастера изготовившего сей предмет зависти, и можно ли у него поучиться. Об этом случае Захар рассказал мне, а я сделал отметку в блокноте: привезти для обувщика инструменты и посмотреть прибывшего, что и было сделано. Таким образом, появилсь лавка башмачника, столь необходимая разростающемуся посёлку. Ещё один человек, с которым мне надо было встретиться, оказался спасённый из дерптских застенков псковский купец. Игорь Васильевич в родном городе больше не показывался, лишь тайком, с помощью Трюггви перевёз семью на новое место жительства, после чего маялся от временного безделья. Разговор с ним состоялся долгий и весьма продуктивный. Я предложил Игорю отправиться в вольный имперский город Любек, обосноваться там и открыть торговую лавку со складом. Дело вроде бы пустяшное, если бы всё упиралось, лишь в торговлю. В портовом городе предстояло создать перевалочную базу по приёму и отправке моравского серебра в 'Орешек'. Предприятие выходило столь серьёзное, что Игорю Васильевичу надлежало обзавестись на месте не только крепким домом, а ещё и надёжной охраной, помимо выделенных бойцов для сопровождения.

― И когда ж мне ехать туда, а семья? ― Спросил Игорь Васильевич.

― Ехать надо было ещё вчера, ― ответил я купцу, ― обстоятельства так сложились. Поставки серебра очень важны для Руси, а ты, человек проверенный, да и деваться тебе после известных событий некуда. Так что, бери с собой жену, двух дочерей и езжай в Любек.

― Постой, Лексей, а сын?

― А сын твой на стажировку в Смоленск поедет, к Евстафию. Знаешь такого?

― Слышал, ― упавшим голосом ответил Игорь.

― Ты не переживай. Годик-два пробегут незаметно, а там, глядишь, и сынок твой к тебе приедет.

― Да понял я, в залог сына берёшь. Думаешь, с серебром сбегу? Эх, ты...

― Ты меня на жалость не бери. Мне верный человек в Любеке нужен. Если не хочешь, откажись прямо сейчас. Неволить тебя не буду.

Немного подумав, Игорь махнул рукой.

― Согласен. Где наша не пропадала?

Обсудив дорогу до Любека, мы ударили по рукам. Утром, Игорь Васильевич, в новых синих штанах с красными лампасами, заправленных в высокие сапоги, белой рубахе навыпуск и накинутом на плечи военно-морском кителе — был готов к путешествию. Предварительно загрузив в фургон две дюжины тюков с бархатом, с десяток больших ковров, несколько мешков с мукой и крупой, сухарей с полпуда, разнообразной консервацией, большой котелок с треногой, домашнюю утварь, одежду для семьи, он продолжал искать ещё немного места, куда бы всунуть оставшиеся не у дел доски от поддона. Это по паспорту, грузоподъёмность телеги без прицепа семьсот пятьдесят киллограм, фактически же, загружено было чуть больше тонны. С собой он имел письмо к Беньямину, а также грамоту от Гюнтера Штауфена, скреплённую имперской печатью в которой сообщалось, что предъявитель сего документа является послом Самолвенского княжества и следует к Оломоутцкому епископу. Деньги были спрятаны в чурбаки, новоявленный посол не изменял своим привычкам. Наконец, жена с дочерьми уселись внутри возка, охрана потихоньку тронулась вперёд, а Игорь задержался рядом с мальчиком и что-то наговаривал, гладя того по голове. Прощание с сыном было недолгим. Двенадцатилетний мальчуган пустил слезу и смотрел вслед удаляющемуся фургону, пока тот не скрылся за поворотом.

К полудню, или чуть позже, Игнат привёз брата своей жены в Самолву. Соболёк, как ни странно, был одет по-походну и имел за плечами необъятных размеров мешок, в котором легко угадывался круглый щит.

― Свояк по Нарове семь раз ходил, ― сказал мне Игнат, ― надо его Лексей, с собой брать.

― Несообразно как-то, а почему семь, а не шесть или восемь?

― А потому, что купец на команде сэкономил, сам ладью повёл, вот на порогах и оставил её. Река-то с норовом. Свояк спасся и домой на своих двоих дошёл. Года три назад это было.

― Игнат, я согласен. Припсов у нас с избытком, пространство позволяет. Пусть Леонид Ильич, тьфу... Соболёк с нами идёт. Оплата как лоцману, три монетки в день и прохождение порогов полностью на нём. Не подведёт?

― Кто? Соболёк ― ни в жизнь! Да и мне спокойнее. Сыновья у меня ладные, вот только опыта маловато. Мы со свояком по очереди кормщить будем.

Зачисление в команду произошло незамедлительно. Обрадовавшись, Соболёк, тем не менее, не подал вида, ловко переместился на палубу и после краткого перешоптыания с родственником исчез в трюме, устраивая свои вещи. В это время и поведал мне Игнат, насколько важно было для свояка оказаться на судне. Дело было в том, что у рыбака подрастали три дочери, одна из которых, по возрасту уже могла выйти замуж, да только скромный доход от ловли рыбы, не позволял накопить приличного приданого. Игнат об этой проблеме знал и когда рассказывал своей жене о том, что отправляется в поход, и сколько будут платить, получил наставление пристроить родича. Вполне возможно, что принятый член экипажа являлся далеко не самым лучшим специалистом водных стихий, но других не было. Впрочем, мы все ещё только учились, и любой маломальский опыт был просто необходим. Сентябрьским утром 'Марта' отчалила от пристани Самолвы. По моим подсчётам, за два-три дня мы должны были пересечь Чудское озеро, выйти к Нарове и шестьдесят восемь вёрст, семь из которых приходились на Омутские пороги преодолеть за четверо суток. Ещё сутки на то, чтобы перетащить кеч через водопад. Итого через восемь, максимум девять дней выйти в Финский залив. Дальше всё зависело от погодных условий. Ориентировочно, во второй половине сентября мы могли стать на якорь в устье реки Перона. Конечно, добираться по полноводной Эмбах до озера Выртсьярва, потом плыть по Тянассилма и через озеро Вильянди, а далее по речкам Раудне и Халисте прямиком до Пярну было гораздо быстрее. Одно но! Вояж должен был быть тайным, а значит, как все нормальные герои мы двинулись в обход.

* * *

Три дня отдыха настолько расслабили литвинов, что Свиртил даже подумывал о продлении выходных хотя бы до полудня. Рать полностью потеряла боеспособность из-за непомерного употребления вина. Где крепким словом, где кулаком, а иногда и холодной водицей, Свиртил сумел поднять, а через четверть часа и построить своё войско. Пошатывающиеся меркурьевцы вскоре были раздеты догола и загнаны в речку, где просидели до посинения, пока не пришли в норму.

― Мне за вас стыдно, ― поучал Свиртил полусотню, прохаживаясь по берегу Самолвы. ― Разве вы похожи на дуб, как я вас просил? Нет! Я вижу лишь жалкий кустарник, который сломает любая девка.

Пристыженные литвины вскоре повылазили из воды, переоделись и после завтрака уже выглядели молодцевато, как раз готовые к смотру. Только теперь они походили на тевтонцев, примерив на себя белые сюрко с чёрными крестами. Рядышком, в сорока шагах от отряда стояли пять телег с возничими-пруссами. Обоз нагрузили провиантом и дополнительным оборудованием, необходимым для обустройства засады. Готовую к походу рать провожал Гюнтер. Он окинул взглядом войско и подъехал к Свиртилу.

― Как окажетесь в Изменке, поверни на юго-запад, да смотри во все глаза. Сдаётся мне, шпионит там кто-то. Ну а дальше, по обстановке. Удачи.

Есть такое поверье, что желая удачи другу, ты делишься своим благополучием. Видимо, для Гюнтера настал тот момент, когда Фортуна на мгновенье прикрыла глаза. На следующий день в Самолве из плена бежал Рихтер. Попавшие в рабство по решению суда ливонцы работали на лесопилке. С утра и до ночи они таскали тяжёлые брёвна и складировали доски. По идее, сил у них должно было оставаться только для того, чтобы держать ложку в руках. Но побег имел место быть. Рихтер ушёл по воде, похитив рыбацкую лодку и прихватив с собой двух подельников. По горячим следам Трюггви организовал поиски, послал рыбаков к ливонскому берегу, прочесал побережье, и вечером лишь развёл руками, когда докладывал Штауфену о результатах.

― Что б этот Рихтер в болоте утоп! ― Негодовал Гюнтер. ― Остальных пленных, за то, что не отговорили от побега ― пороть!

― Князь, порка ничего не даст, — возразил Трюггви, ― может, казнить их?

― А работать, кто будет? Людей и так не хватает. Сделай, как я сказал: десять палок каждому и хлеба им больше не давать. Пусть одну рыбу жрут. Хотя, подожди. Эти четверо не побежали, а ведь могли?

― Да. Лодка, что ливонцы увели, могла вместить их всех. ― Немного подумав, Трюггви добавил, показывая рукой на запад, ― видимо, на той стороне их ничего хорошего не ждёт.

― Приведи их сюда. Мысль у меня одна появилась.

Вскоре четверо ливонцев были доставлены к Гюнтеру. Рабы выглядели подавленными и жались друг к дружке, боясь поднять голову, за исключением одного. Явно постарше остальных он заслонял своей спиной троицу и оказался как раз напротив Штауфена.

― Почему не побежали с остальными? ― спросил Гюнтер.

― Устал бегать, господин. Устал жить впроголодь, надоела такая жизнь. Сбежал бы я, а что дальше? Снова к епископу? Год пахать, сеять, растить хмель, а в итоге, у тебя всё забирают. Нет, лучше я здесь сдохну.

― Умереть торопишься? ― Не ожидая такого ответа, поинтересовался Штауфен.

― Воля ваша, господин. Могу и умереть. Юнцов только пожалейте, это я им сказал на месте сидеть. Рихтер не рыцарь, он убийца. Если б они пошли с ним, точно б сгинули.

― Выходит, я тебя ещё и благодарить должен, что моё добро спас?

― Ничего Вы мне не должны. Это я Вам сорок марок должен. Даст бог, отработаю.

Гюнтер постоял с минуту, посмотрел на подвешенный к потолку фонарь, обошёл вокруг стола и уселся на стул. По его выражению лица было видно, что появившиеся идея сгорела в синем пламени, но спустя мгновение он щёлкнул пальцами, приняв для себя какое-то решение.

― Значит, пахать и сеять. Это хорошо... текущий год вы будете работать на лесопилке, а в мае месяце, на том берегу посеешь хмель и станешь его выращивать. Дом тебе построят, о податях у Захара расспросишь. Уводи их, Трюггви.

Свиртил, как и просил его Гюнтер, после переправы повернул на юго-запад, к селению Пылва. Следуя той же самой дорогой, по которой, совсем недавно вёл переселенцев Воинот. Отъехав от Изменки метров семьсот, от отряда отделился Витовт и поскакал через лужок по направлению к Дерпту, оставляя небольшое болотце, поросшее непролазным кустарником с правой стороны. Спустя час он нагнал своих, привезя связанного мужичка на трофейной лошади.

― Спешил так, ― сообщил Витовт, сбрасывая пленного с коня, ― что даже верёвки поперёк дороги не заметил. Лошадка хоть и неказистая, однако, дурня этого, только так скинула.

Результат дружеского допроса едва не рассмешил Свиртила. Минут пятнадцать гонец рассказывал, что поехал за лекарем, потом стал уверять, что в Дерпте оставил кошель с деньгами и его надо непременно забрать, а если помогут, то он готов поделиться. Скажи он, что оставил включённым дома утюг, возможно, тогда бы ― поверили.

― Заткни ему рот, Витовт! ― Отдал команду Свиртил. ― У нас ещё будет время побеседовать с ним.

Пленника закинули в телегу, и отряд тронулся дальше. К вечеру, литвины были в пяти верстах от Пылвы, где проживал бежавший с севера народ сету. Чудинцы-эсты новую веру, насильно навязываемую крестоносцами, ― не приняли. Более того, они начали потихоньку перемещались на юго-восток, поближе к Пскову. Так что, когда в сумерках отряд разбивал лагерь, жители Пылвы уже прятались в окрестных лесах, решив, что крестоносцы пришли по их душу.

Распалив костёр, Витовт вместе с пленником притащил лопату и, развязав гонцу руки, воткнул инструмент в землю.

― Тебя как звать?

― Лаак.

― Копай яму Лаак.

― Это ещё зачем? ― Испуганно спросил пленник.

― Клад искать будешь, ― усмехнулся Витовт, ― вот, в этом месте копай, у муравейника.

Когда яма достигла аршинной глубины, литвин приказал её расширить, усомнившись в правильности выбранного места.

― Нет тут никакого клада! ― Запричитал Лаак, положив лопату на горку земли. ― Отпустили бы вы меня, кум без лекаря помрёт.

― Конечно, нет клада, как и твоего лекаря вместе с кошелём в Дерпте.

Лаак попытался вылезти из ямы, как тут же получил удар в голову и сполз вниз. Очнулся он только тогда, когда Витовт практически засыпал его землёй, оставив на поверхности голову. Острый край лопаты упирался в шею закопанного, и едва гонец пошевелился, как литвин слегка нажал на черенок, давая понять, что выбранное пленником поведение не совсем правильное.

― Будешь правду говорить?

― Буду! Буду! ― Захрипел Лаак.

Витовт отложил лопату в сторону и подошёл к другому костру, возле которого сидели десятники отряда вместе со Свиртилом. Литвины поснимали непрактичные в лесу белые плащи и накинули на плечи, хорошо зарекомендовавшие себя медвежьи шкуры.

― Он готов к разговору, ― сказал Витовт командиру.

После рейда Трюггви, который закончился разорением каравана работорговцев, Энгельберт Тизенгаузенский направил Лаака в Изменку, дабы тот следил за всеми гостями, прибывшими с другой стороны озера. В случае же переправы большого отряда, разведчик должен был мчаться в Дерпт и известить о событии родственника епископа, что Лаак и собирался сделать. Плохо было только то, что шпионил он не один. Допрашиваемый твёрдо был уверен о существовании ещё одного агента, работавшего на неизвестно кого, но с аналогичным заданием. Узнав эти новости, Свиртил про себя поблагодарил Гюнтера и решил разработать запасной план отхода, на случай непредвиденного хода операции. Вот тут неудачливый соглядатель и пригодился бы. По крайней мере, в качестве знатока местных троп и направлений.

― Мне закончить? ― Спросил Витовт, когда от пленного отошёл Свиртил.

― Лааку сохраним жизнь. Нужен смертник на дороге, если не сумеем застать караван врасплох. Откопай его и хорошенько свяжи. Да, вот ещё что, накорми его, пусть думает, что мы его отпустим.

Трое суток литвины и пруссы готовили место для засады. С правой стороны дороги, где она выходила из горловины двух невысоких холмов, растянули маскировочную сеть, дополнительно украсив её ветками ельника. С левой стороны отрыли траншею, утыкав её заострёнными сверху кольями. Были подпилены два толстых дерева, державшиеся только на подпорках. Всё это делалось под постоянным наблюдением дозорных, с обоих концов дороги и чуть ли не по ночам, когда благоразумные путешественники спят. Организация засады на дороге ― была своеобразной страховкой основного плана Свиртила. Всё внимание уделялось широкому лугу у мелкой речки, как вероятному месту ночёвки. Литвин и сам бы заночевал там, будь он руководителем каравана. На этом лугу только таблички не стояло, что отдых надо провести здесь. Корм для лошадок ― пожалуйста, сочной травы в изобилии. Водица для питья ― прямо под боком, хочешь скотину напои, хочешь, сам ключевой водой напейся, только десять шагов, чуть в сторону отойди. Лес густой ― так до него двести метров. За дровишками пройтись несложно, зато тати лихие стрелу калёную не пустят, далековато. Правда, коннице, если она по соседству с лугом, в рощице спрячется, четыре сотни шагов преодолеть не проблема. Стрелок и оружие своё снарядить не успеет, как будет наколот на копьё. А работать с копьями литвины умеют. Из пятидесяти бойцов, которых отобрал Свиртил в поход, два десятка были из разряда супертяжеловесов. Их лошади имели бронированную попону. Десяток ― исключительно стрелки из лука, однако каждый защищён облегчённой бригантой с наплечниками. Оставшиеся двадцать, были мастерами на все руки. С пятнадцати шагов, на полном скаку если не в яблоко, то в тыкву точно попадали сулицей. Саблями орудуют ― загляденье. Броня же их из такой стали, что клевец не пробивает. И самое главное, люди рвались в бой. Так что случись выйти лицом к лицу, с поставленной задачай справились бы.

Девятнадцатого сентября десять повозок в сопровождении пятнадцати всадников и тридцати человек пехоты, среди которых, два десятка выделялись загорелыми лицами, стали обустраивать стоянку. Для знати поставили несколько шатров в центре лужайки. Повозки выставили полукругом, огораживаясь от леса. К телегам приделали матерчатые навесы, создавая некое подобие палаток. Там должны были ночевать пехотинцы. Рассёдланных лошадей принялись поить, а вскоре отпустили попастись под присмотром одного из возничих. Рыцарские кони стояли отдельно. Им персонально таскали воду в кожаных вёдрах, и выделили место, дабы могли пощипать травку. За всем этим Свиртил наблюдал в подзорную трубу, устроившись на толстой ветке дуба. После могучего дерева с потрескавшейся корой и ещё сочной зелёной листвой начиналась роща, которая должна была скрыть литвинов перед утренней атакой. Дуб был как бы командиром рощи и Свиртил провёл параллель между деревом и собой.

Вот из шатра вышел мужчина, негромко свистнул, и возле него сразу же собралась кучка солдат, поправляя амуницию. Несколько слов, которые литвин расслышать не смог видимо были приказом, так как после этого, пятёрка арбалетчиков рассредоточилась, занимая позиции. Расслабленностью, о которой говорил Лексей, даже и не пахло.

'Жаль, сражаться будем против выученных вояк', ― подумал Свиртил и аккуратно спрыгнул с дерева. Вести наблюдение дальше, не имело смысла. Стало смеркаться. Углубившись в рощу, он прошёл шагов пятнадцать и свернул направо, к овражку, ведущему к двум холмам, возле которого литвины обустраивали засаду. Тут его ждал Витовт. Деревца, мешавшие движению лошадей, вырубили ещё вчера, и даже некоторые ветви посрезали, создав просеку. По этому коридору могли проехать два всадника, а шире и не надо было.

― Что там, Свиртил? ― Спросил Витовт.

― Обустраиваются. До Цезаря им конечно далеко, но лагерь поставили грамотно.

За время похода, Свиртил по памяти рассказывал воинам то, что читала вслух Нюра, когда путешествовали по Моравии. Поэтому, что такое stativa и hiberna — Витовт знал.

― Женщины среди них есть?

― Господи, Витовт, кто о чём, а ты всё о бабах. Нет там их, по крайней мере, я не заметил.

В пять часов утра, оставив повозки недалеко от засады, меркурьевцы стали выходить на исходную позицию. Первыми стояли конные лучники. Они должны были начинать атаку, осыпав стрелами неприятеля, после чего приближались к повозкам, принимали вправо и действовали по своему усмотрению, выбирая цели. За ними шла ударная конница, в чью задачу входило атаковать стоянку с левой стороны. Двигаясь параллельно речке, супертяжеловесы должны были ворваться в лагерь, стоптать шатры, по возможности перебив всех, кто попадётся на пути и выйти из боя. За ними шли основные силы, которые будут добивать уцелевших.

Атака вышла стремительной. Первые оперённые вестницы смерти по настильной траектории взвились в небо и ещё противно жужжали, ища свои жертвы, а литвины уже двигались вперёд, накладывая на тетиву новые стрелы. Десять секунд после выстрела и залп повторяется снова. Щелчков тетивы уже не слышно, так как за спинами стрелков рысью, постепенно набирая скорость, вминая копытами коней мягкую землю, подобно набегающей волне на обнажённый берег спешит бронированная конница. За тридцать шагов до возков, копья опустились в боевое положение, сверкая сталью гранёных наконечников, отражая лучи восходящего солнца.

― Тревога! ― Заорал караульный, и отпрянул от повозки, в доску которой воткнулась стрела.

Шансов спастись у каравана не было. Поднявшиеся по тревоге лигурийцы спешно пытались нацепить свои пояса с крюками для снаряжения арбалетов, а в это время, рыцари в одеждах Тевтонского ордена ворвались внутрь их лагеря.

Рукля скакал в первой тройке. Сквозь узкую полоску забрала шлема была видна крайняя телега с горизонтально торчащей оглоблей на подставке, направленной в сторону пологого берега мелководной речки. Через такие препятствия он неоднократно перепрыгивал на своём верном Святовите, но сейчас, оглобля торчала немного повыше, чем на полигоне возле казармы. Скакун, словно почуяв сомнения хозяина, прыгать, не стал, решив, что стальной бардинг защитит грудь, и понесся вперёд, опережая соседних лошадей. Разлетевшаяся на щепки оглобля выскочила из крепления с сухим треском. Телега дёрнулась и немного развернулась, а стоявший рядом арбалетчик отлетел в сторону, забирая с собой четырёхметровое копьё, торчащее из груди.

'Пернач', ― пронеслась в голове Рукли мысль, но тело, доведённое до автоматизма многодневными тренировками, уже всё сделало само. Правая рука потянулась к оружию. Выхватив из петли булаву, литвин тут же опустил её боевую часть на голову, убегавшего от него возничего, расшиб череп противника и направил лошадь к центру лагеря, где стоял большой белый шатёр. О шлем что-то звякнуло, возможно, даже одна из литвинских стрел, и перед Руклей появился новый противник. Два пехотинца выставив перед собой копья, прикрывали третьего, одетого в одну рубаху с мечом в руках.

― Немецкая свинья! Смерть тевтонцам! ― Закричал венецианский вельможа.

Через секунду, стоящий по левую руку от венецианца солдат с копьём попытался ткнуть Руклю, а второй напал на лошадь, рассчитывая, что белая попона у той ― единственная её защита. Наконечник копья проткнул ткань и заскользил по броне, разрывая белую материю, пока не застрял в креплении пластин. Мгновенье, и ясеневое древко вырывается из рук, отлетая в сторону, а копьеносец оказывается под левым передним копытом коня. Второе копьё угодило в щит, ловко подставленный литвином. Оруженосец, нападавший на рыцаря, в свой успех особо не верил, он отвлекал всадника. И когда лошадь вместо того, чтобы рухнуть на землю, пошла вперёд, как будто ничего не случилось, солдат растерялся. Всё, что он смог успеть, так это отпрыгнуть в сторону, оставляя вельможу в рубашке один на один с закованным в сталь всадником. Но Рукля до него не добрался. Оказавшийся рядом Витовт всадил в вельможу копьё и протащил венецианца по земле несколько метров, как раз, к пологу шатра.

Потерявшая скорость первая тройка отходила в сторону. Её место заняла вторая, потом третья и когда центр лагеря превратился в бойню, раздалась трель свистка. Всадники начали отход, освобождая поле боя для третьей волны. Единственное место, где охрана каравана сумела организовать отпор, было у крайней к лесу повозки. Там расположились три довольно сносно эккипированных бойца со своими товарищами по оружию. Те самые, которые присоединились к каравану в Гнезно.

Младшие сыновья жмудинских князей решили попытать счастья в войне на стороне короля Белы. Их отцы, за обещанную венецианцами плату отправили своих отпрысков сопровождать караван, пообещав подготовить добровольцев. Жмудины спали одетыми, охране не доверяли и выставляли свой караул. Поэтому, после сигнала тревоги, быстро сумели построиться возле повозки, прикрывшись щитами и выставив копья. Меркурьевцы смяли бы их, но родная речь, лившаяся в виде нецензурной брани от оборонявшихся — смутила. Этот островок людской массы не атаковали, да и они в ответ ничего не предпринимали, особенно после того, как запутавшись в полотне шатра Витовт, выдал свою многоэтажную фразу.

Свиртил в бой не вступал. Меркурьевцы чётко следовали своему Уставу, который гласил: 'Командир руководит боем, и лишь в случае серьёзной опасности, может принять участие в сражении'. И ему показалось, что внутри разгромленного лагеря наступила какая-то заминка. Пришпорив коня, литвин поскакал к повозкам.

Картина, которую он обозрел, была странная. Девять человек: трое в кольчугах и шлемах, остальные в меховых куртках, сбились в кучу возле опрокинутой повозки, из которой выкатились валуны. На лежавшие в траве камни смотрели все: и меркурьевцы и оставшиеся в живых защитники.

― Стрелки! Цель! ― Отдал команду Свиртил.

Едва конные лучники натянули луки, как из рядов оборонявшихся раздался голос.

― Братья! Предки смотрят на нас! Не посрамим!

― Стрелки отставить! ― Свиртил приподнял забрало и подъехал вплотную к заваленной повозке. ― Бросить оружие! Не хватало мне ещё родичей резать. Откуда вы?

― Какая тебе разница, предатель? Что, Саула ничему не научила? ― Ответил Свиртилу воин в кольчуге.

― Я то, как раз в день Жямине с Викинтасом в одном строю стоял, а вот, что ты в это время делал, раз с врагами нашими снюхался?

― Я снюхался? ― Возмутился воин. ― Это на мне крест упырей намалёван?

Свиртил ухмыльнулся, пусть думают, что мы тевтонцы. В этот момент к нему подъехал Витовт и прошептал на ухо:

― Ребята в возках пошурудили, везде камни, ничего ценного.

― Потери есть?

― Все целы, синяки не в счёт. Свиртил, может, это не тот караван?

― Эй, языкатый, ― Свиртил вновь обратился к горстке людей, так и не сложивших оружия, ― вы, где венецианцев повстречали? Скажешь — отпущу.

― В Гнезно.

― Это тот караван Витовт, к сожалению, тот. Собери оружие, коней, мы уходим.

Через полчаса меркурьевцы покинули разорённый лагерь. Девять оставшихся в живых наёмных жмудинов, так и остались стоять, ещё не веря в чудесное спасение. Настроение у Свиртила было ужасным, неужели Лексей обманул его? А может, он сам не знал, что этот караван для отвода глаз, а настоящий, где-то идёт по другой дороге? Да и охрана оказалась слабовата. Десяток, возможно и были воинами, остальные же, судя по отзывам, оружие, держали первый раз в жизни или его бойцы были слишком круты. Из всей добычи один меч, пять арбалетов, да три дрянные кольчужки. Лошадки, правда, хороши, но разве может всё это сравниться с золотом? Проели на большую сумму, чем добыли. Грустные размышления прервал звук рога, разносящий тягучий рёв по лесу.

― Стой! Витовт, пошли кого-нибудь на поляну, пусть разведает.

* * *

До Дерпта Рихтер добрался на четвёртые сутки после побега. Своего покровителя, епископа Германа он не застал, тот уже укатил в Бремен, зато хорошо его знавший Энгельберт был на месте. Ему-то и поведал лжерыцарь всё, о чём он сумел узнать, находясь в плену. Особое внимание, он просил уделить последним событиям из его рассказа.

― Третьего числа к Штауфену прибыло подкрепление. Пятьдесят тевтонских рыцарей с огромным табуном лошадей, без видимого обоза и оруженосцев. У многих сарацинские мечи, вооружены превосходно. Гюнтер им праздник устроил. Принимал как старых знакомых. Так вот, когда они пьянствовали, то о каком-то караване говорили, что из земель италийских идёт.

― Подожди Рихтер, ты точно это слышал, ― прервал собеседника Энгельберт, ― или тебе показалось?

― Своими ушами слышал. Они перехватить его собрались.

― Проклятье! Кто-то сболтнул, ― вырвалось из уст Энгельберта. ― Что ещё удалось узнать?

― Это всё. Как они в поход ушли, так я сразу и сбежал. Энгельберт, этот Штауфен как медведь. Он с каждым днём обрастает жиром и становится сильнее. Его замок строят сто человек день и ночь. Ты бы видел его жену ― ведьма.

― Такая страшная?

― Отнюдь, красивее женщин я не встречал. ― Рихтер облизнул губы. ― Она ходит с мечом и не стыдится показывать своё тело.

― Так вот, что тебя беспокоит, жена Гюнтера?

Рихтер не ответил, все мысли спутались, а вместо родственника епископа увидел её. От Нюры он глаз отвести не мог, отчего возненавидел Штауфена ещё сильнее. В принципе, возможность украдкой подглядывать за женщиной и держало его в Самолве. В цепи его никто не заковывал, как-никак дал слово рыцаря, что не сбежит. То, что дальше лесопилки не отпускали, так это ерунда. Нюра тренировалась неподалёку, а то, чем занимался в это время Рихтер ― лучше не говорить. В голове убийцы и насильника пролетали такие картинки, что один известный в истории маркиз, посмотрев их, концептуально изменил бы некоторые аспекты своего пристрастия.

― Рихтер, чёрт тебя побери! Ты что, устал? ― Раздался голос Энгельберта. ― Я дам тебе три, нет, четыре десятка кнехтов. До пятницы отдохни, восстанови силы и приходи ко мне. Дело одно для тебя есть.

Но Рихтер словно не слышал, погрузившись в грёзы, тупо смотрел в одну точку.

― Пресвятая Дева, что с тобой там делали? Сидишь, слюни пускаешь.

Вдруг, Рихтер передёрнулся, словно от судороги и испуганно заморгал.

― Прости, трое суток не ел, спал урывками.

В пятницу, под рукой Рихтера оказались тридцать эстов и десяток кнехтов из Оснабрюка. Саксонцы в боевых столкновениях ещё не участвовали, и очень слабо походили на своих предков, разгромивших римских легионеров в Тевтобургском лесу. Зато недавно окрестившиеся местные, уже отметились в резне своих сородичей, не принявших новую веру. Эсты оказались очень услужливыми, даже пытались вставлять немецкие слова в свой разговор, лишь бы хоть чуточку походить на хозяев. Рихтеру это понравилось, и он приблизил к себе льстеца по имени Хейки Сууркаск. Тот, только ночной горшок за ним не таскал, хотя, кто знает...

Узнав от Энгельберта дорогу, по которой двигался караван, Рихтер выступил навстречу венецианцам, прихватив с собой двух подельников по побегу. Как только отряд отошёл от Дерпта на десять вёрст, маршрут движения резко изменился. Вместо того чтобы следовать к Пылве, Рихтер повёл своих людей в Изменку. 'Надо быть идиотом, ― рассуждал Рихтер, ― отправлять пехоту против всадников. Пусть тевтонцы Штауфена ограбят караван и теряют бойцов, добычу они всё равно понесут к своему хозяину, а на переправе, когда разделятся и большая часть окажется на том берегу, я и нападу. Отберу добычу, найму человек двести, и Гюнтер будет сидеть у меня на цепи, смотря, как я развлекаюсь с его женой'. Как ни парадоксально, но это был единственный верный план на тот момент.

* * *

― Дарож! Вернись на поляну, посмотри, что там такое, и если будет возможность, узнай у жмудинов, зачем они сигнал подавали, ― приказал своему следопыту Свиртил, ― только близко к ним не приближайся.

Разведчик отсутствовал недолго. Вскоре он уже докладывал командиру о желании маленького отряда присоединиться к землякам, прося определиться до полудня, так как деваться им было некуда.

― Понятно, ― с ухмылочкой ответил Свиртил, ― лошадей-то мы забрали, а нас, в этих краях, ох как любят. Живыми до дома они не дойдут. Дарож, скачи, передай, чтоб бросали разбитые телеги и догоняли. Мы идём к нашим повозкам, пусть идут по следу, ждать их никто не будет.

Добравшись до своего лагеря, литвины сняли маскировочную сеть, натянутую вдоль дороги, а подпиленные деревья так и оставили. Может, кому и сгодятся. Через пару часов, немного выросший в численном отношении отряд двинулся в обратную дорогу, к Изменке. Вернувшие своих лошадей жмудинские рыцари настолько обрадовались, что вечером, на стоянке, наперебой рассказывали Свиртилу о своих приключениях. Как они оказались в Гнезно, как венецианцы отправили с караваном вместо себя слуг, переодев их в свои одежды, и как трое друзей вынашивали планы, этот караван ограбить.

― Ты хочешь сказать, что не знал о грузе в телегах?

― Кабы я знал, что там камни, разве я б оставался с ними? ― жмудин подул на мясо только что снятого с огня зайца. ― Дядька мой, князь Гердень, так мне и сказал перед отъездом: ― Держи с торгашами ухо востро, слишком тяжела их поклажа. Вот я и надеялся до последнего.

― А ты как там оказался? ― спросил Свиртил у второго собеседника.

― Через два дня после Купалы , к отцу хлыщ какой-то приехал, вроде наёмное войско собирал. Тогда они и договорились обо всём. Мне сказали ― я пошёл.

Третий рыцарь был тот самый языкатый, который и разговаривал со Свиртилом у перевёрнутой повозки. От своих друзей он отличался более осмысленным взглядом на жизнь и здравым прагматизмом. Отец послал его посмотреть на наёмное войско и доложить, есть ли смысл ввязываться в авантюру, предложенную венецианцем.

― Слишком уж хитро в этом деле накручено, ― рассуждал он. ― Балты за топоры взялись, в дружины собираются, крестоносцев режут, а тут, эти италийцы. Мол, зачем землю свою освобождать? Прибытка от этого не будет. Вот вам серебро, идите других бить.

― Тут, ― Свиртил плеснул в чашу вино из бурдюка, ― мне всё ясно. А что вы дальше собрались делать?

― Как что? Если в этих возках камни, значит, есть другие возки, в которых серебро. Я так понял, ты их искать будешь, вот мы и сгодимся. Войско большое нанять ― много серебра потребует, и охрана там не как тут. За долю в добычи мы согласны.

Свиртил не стал разочаровывать прибившихся к нему воинов. Если уже в Гнезно вместо золота лежали булыжники, значит, сокровищ тут не будет. Вероятнее всего выглядела версия с подкупом балтийских князей. Кто-то переиграл Лексея, а возможно, и не только его. Теперь требовалось быстро покинуть эти земли, пока по следу меркурьевцев не послали настоящее войско. Конница литвинов могла успешно противостоять отряду, превышающему в два раза их численность, и имела равные шансы, если врагов было бы полторы сотни. Но всё это, при одном условии ― ровное поле для битвы. Впрочем, было ещё кое-что. Любое столкновение могло привести к потерям, и лозунг: дерусь, потому что дерусь, ― для Свиртила был неприемлем. Слишком хорошо он понимал, сколь затратно и хлопотно выходит подготовить одного ратника.

В Изменке отряд Свиртила оказался после полудня. Расположив телеги у берега, первыми на плот забрались рыцари Витовта. Началась переправа. Паромщики перевозили за раз трёх коней и столько же людей. Когда на противоположный берег ступил последний меркурьевец, обоз, ждущий своей очереди в Изменке, подвергся нападению. Литвины всё видели своими глазами, но сделать ничего не могли. Часть отряда была обречена. Бой продлился минут десять. Жмудины бились храбро, даже сумели дать возможность пятерым безоружным пруссам уйти по воде, вплавь, но возничие предпочли умереть, вооружившись кирками и лопатами.

Нападение вышло внезапным. Пятеро крутившихся у перевёрнутых рыбацких лодок эстов, вдруг подняли припрятанные луки и практически с сорока шагов выпустили по стреле. После этого они побежали в сторону домов, а им навстречу, скорым шагом, уже спешили саксонцы, за которыми ехал на лошади Рихтер в окружении своих приближённых. Остальные эсты шли вдоль песчаной косы с юга. Наступление было беспорядочным, но когда четверо на одного, даже слабо подготовленный воин чувствует силу.

― Свиртил! Отомсти за нас!

Мсти! Мсти! Мсти! Последние слова эхом пронеслись по водной глади озера. Паромщики стояли на плотах, опустив головы. О засаде они знали, но побоялись рассказать. Взятые в заложники их семьи, находились в такой же опасности, как и они. Свиртил всё понял и повернул коня в сторону Пнёва.

― Мы отомстим, но потом, когда никто не будет нас ждать. Клянусь, они пожалеют. ― Свиртил пришпорил лошадь. ― Вперёд!

Пять десятков всадников удалялись от переправы, а в Изменке тем временем, потрошили телеги. Почувствовавший себя на минуту триумфатором, Рихтер не верил своим глазам. Добычи не было. Сотни наёмников, являвшиеся в мечтах — растаяли как утренний туман. Жена Гюнтера вновь стала недосягаема, как впрочем, почёт и уважение в Дерпте. Расспросить у мёртвых, куда подевались сокровища венецианского каравана, не представлялось возможным. План быстрого обогащения рухнул.

* * *

Пройдя Нарову с опережением графика в один день, кеч 'Марта' рассекал воды Финского залива. Держась в прямой видимости берега, мы шли к Кунде. Освоившись со штурвалом, Соболёк подменял Игната каждые четыре часа и так ― с утра до самого вечера. Труд рулевого, без гидроусилителя руля, несмотря на все редукторы очень тяжёл. Сулев и Улеб, соответственно помогали отцу и дяде, вращая колесо по команде, в нужную сторону, но было видно, что к концу смены готовы свалиться от усталости. Впрочем, не только они. Как только начинало темнеть, кеч подходил к берегу и мы становились на якорь. Первая неприятность, с которой экипаж столкнулся в море, была банальна. Имя ей ― 'морская болезнь'. Четверо новгородцев, только и мыслили, поскорее оказаться на берегу, периодически свешиваясь за борт, вызывая Нептуна. Суточная стоянка в посёлке Тарванпеа (старое название Кунды) хоть и стала для них своеобразной наградой за пережитое двухдневное морское путешествие, но недуг не излечила. Не помогла и хитрость с выменяным у сыновей Игната и Вани Лопухина, порций сухого вина. Опьянеть не опьянели, и душу толком не отвели. Ребята же, охотно меняли его на курагу, отдавая предпочтение лакомству.

Соболёк примостился рядом с жующими сушёные абрикосы и стал рассказывать.

― Тут, невдалеке, лежит знаменитый камень Линды.

― А кто такая Линда? ― Поинтересовался Ваня.

― Старики говорят, что Линда была женой великана Калева. И случилось так, что он умер. Линда положила его на землю, и решила возвести над умершим мужем курган. День и ночь она носила огромные камни в своём переднике, курган был практически завершён, и оставалось положить последний камень ― вершину, но подходящего по размеру валуна нигде не могла найти. Тогда она отправилась сюда, в это место.

― Дяденька Соболёк, а как велик этот камень?

― Три десятка мужчин, взявшись за руки и обступив его, смогут обнять камень. Высота же его... в пять человеческих ростов .

― Ого, такой и всеми самолвинцами не сдвинуть с места. ― Удивился Улеб.

― Так вот, ― продолжил рассказ Соболёк, ― подняла она этот камень и понесла, но он настолько был тяжёл, что завязки передника не выдержали и лопнули. С тех пор, камень так и лежит там. Огорчилась Линда, пошла обратно и так расстроилась, что заплакала. Не смогла она достроить курган для своего мужа. Из слёз её образовалось целое озеро Юлемисте. Жившие тут люди настолько испугались, что стали умолять Линду перестать плакать. Утёрла она лицо и сказала людям: ― Стройте здесь свои дома в память о моём муже, а если прекратите строить, то озеро затопит вас всех.

― А курган где находится? ― спросил Сулев.

― В Вышгороде. Тоомпеа он называется. С тех пор, люди не прекращают строительство в тех местах, а если кто-то скажет, что всё построено ― предсказание сбудется.

― Дяденька Соболёк, ― не унимался Ваня, ― мы в Вышгород зайдём?

― Ну, если погода позволит, то в Колывани мы послезавтра будем, там всё своими глазами увидите.

Соболёк как накаркал. Не дойдя до Колывани двадцати миль, мы вынуждены были переждать шторм в устье Ягалы. И всё благодаря барометру, который оградил нас от лишних неприятностей. Как только стрелка показала понижение давления до семисот тридцати миллиметров ртутного столба и уныло продолжила ползти вниз, мы повернули к реке. Набежавший порывистый ветер сначала принёс дождь, а затем, на море разыгралась буря. Песок дюн смешался с водой, и матового цвета волны накатывались на берег, одна за другой, соревнуясь между собой в высоте гребня. Смотреть на разбушевавшуюся стихию очень хорошо из окна уютного отеля, либо укутавшись в плед, на защищённой террасе, попивая горячий кофе, или потягивая выдержанный коньяк, раскуривая ароматную сигару. Ничего этого у меня не было, только интересные собеседники. Спрятавшись в рубке от дождя, компанию мне составили Снорри и Игнат с Собольком. Изредка заглядывал Ваня, справляясь у Стурлассона, не закончилась ли его вахта. Свей отрицательно водил головой из стороны в сторону, и юнга, поправляя капюшон дождевика, вновь выходил на палубу. Мы обсуждали погоду.

― По всем приметам, море должно было быть спокойным. Как ты почуял, Лексей? ― Спросил Соболёк.

― Уши зачесались, а это к дождю.

― А у меня, левая нога ныть начинает, ― сказал Игнат, ― когда погода портится. Только за эти дни, наверное, подустал ― вот и не почувствовал.

Буря утихла в два часа ночи, а утром, уже ничего не напоминало о грозной стихии. Подняв бизань, мы вновь вышли в море. Расчехлённые арбалеты прогревались на солнце, а Ваня натирал бархоткой рынду. 'Марта' подходила к отошедшему три года назад датчанам Колывани, городу Линды.

Не успел кеч пришвартоваться к причалу, как к нам стали сбегаться люди. Оно и понятно, подобных судов тут ещё не видели, тем более что подошли мы под парусом, двигаясь почти против ветра. Как потом выяснилось, местные решили, что их город навестил новый король Эрик, пару месяцев назад, взошедший на трон. Виной тому, были: красного цвета парус и сверкающая бронза 'Марты'. Встретившая нас стража, до самого конца не могла поверить, что короля с нами нет.

Вскоре, всё стало на свои места. Оплатив причальную пошлину, команда сошла на берег. Стурлассон, с тремя ушкуйниками остался сторожить кеч, встретив земляков, а остальные разбрелись кто куда. Кое-кому не давало покоя наличие монеток в кошельках, а женские взгляды были настолько красноречивы, что, не успев дойти до Домской церки, я остался один. Соболёк повёл ребят показывать достопримечательности в виде рынка, а глазеть на творения местных ремесленников, мне было не интересно.

'Что ж, посмотрим церковь и узнаем насчёт бани', ― решил я.

'Domus Dei' (Дом Бога), был по-своему красив. С каменным храмом Петра и Павла в Смоленске, конечно, не сравнить, но что можно было ожидать тут? Ровненькие бревенчатые стены, разметённые мётлами лужи у входа и попрошайка, с деревянной миской в руках в недавно выстиранной монашеской рясе. Завидив, что я направляюсь в его сторону, он шустро поднялся со ступеньки и юркнул в дверь церкви.

Зайдя внутрь, я заметил этого монаха, зажигающего свечи возле алтаря. Просто так, без наличия прихожан, палить воск, было не принято. Служитель культа, опознав во мне иноземца, виновато улыбнулся и кивнул головой в сторону ёмкости для подояний, поставленной возле массивной каменной чаши на высокой стойке. Поняв его намёк, я улыбнулся в ответ и подошёл к рекомендованному мне месту. Освящённая вода капала с узкого желобка, вделанного в плиту песчаника, украшенного янтарём прямо в вогнутую поверхность чаши, и видимо, стекала через крохотное отверстие, так как уровень жидкости оставался неизменным. Обмакнув в воду руку, я перекрестился, достал из кошелька 'белку' и опустил в миску.

Смотреть больше было не на что. Пожалуй, чаша и плита с янтарём, являлись самыми запоминающимися предметами. Не молиться же я пришёл. Выйдя из церкви и обойдя её вокруг, тайно снимая на камеру, я вновь столкнулся с монахом, успевшим за это время погасить свечи и устроиться на ступеньке.

― Святой отец, ― обратился я к нему, ― подскажите, где здесь можно помыться?

― Везде, где есть вода.

Ммда, какой вопрос, такой и ответ. Попробуем перефразировать иначе.

― Где мне найти баню?

― У причалов, с правой стороны стоит постоялый двор, там воды нагреют. Только истинный христианин туда не пойдёт. ― Монах скривился, видимо вспомнил, что-то нехорошее. ― Постой, а ты откуда такой взялся?

― Из южных земель.

― Понятно тогда, почему ты к освящённой воде сразу не подошёл. Недавно крестился?

― Да скоро сорок лет минует. Так как, насчёт бани?

― Знаешь, ты к купцам гардским сходи, попробуй с ними договориться. У них возле озера изба построена, так там они на камни горячие воду льют, в дыму сидят, да вениками себя хлещут. Варвары, конечно, но спину я себе излечил. Главное, Господа славь не переставая. Каждую субботу мы... ― и замолчал, видимо решив, что и так сказал более чем достаточно.

Монах скромно покрутил между своими ладонями инструмент заработка и, дождавшись желаемого, пробормотал себе под нос пословицу, которую можно было перевести как: не пожалел алтын ― сохранил гривну. Что ж, по мне, так его информация многого не стоила. Переться в сторону, где в моё время размещался Таллинский аэропорт, совсем не улыбалось. Во-первых, ― одному идти нельзя, надо хотя бы собрать компанию; во-вторых ― искупаться можно и в море, погода ещё позволяла. Ну а в-третих ― возле церковной площади, крутился мужичок, шедший за мной от самой пристани. Кто он такой и зачем следит, ещё предстояло выяснить.

Поблагодарив монаха, я направился обратно к пристани. Пройдя метров сто скорым шагом, чуть не сшиб женщину с коромыслом на плече, и как назло, с пустыми деревянными вёдрами. Кадки покачивались на вёрёвках, прикреплённые к выемкам на концах изогнутой палки, а ехидная ухмылочка тётки вывела меня из себя. Чертыхнувшись шёпотом, я поспешил дальше, зато шпионивший мужичок, встретивший ту же тётку, не нашёл ничего лучше, как высказать свои мысли по поводу приметы, причём громко. Видимо, лишённая доли внимания женщина, только этого и ждала. Красоту оборотов местной речи я не понимал, но судя по темпераменту, с которой шла перепалка, слова и выражения не выбирали и вскоре, кто-то выплеснул помои на улицу, забрызгав ругающихся. Если б на моём затылке были глаза, я бы увидил, как тётка нахлобучила на голову мужичка ведро, когда тот попытался оттолкнуть её с дороги, прижав свои лапы к роскошной груди женщины, и задержал их, немного дольше, чем было необходимо для толчка.

― Лапать он меня собрался, стручок поганый! ― Донеслось до меня.

Скорее всего, любитель женских прелестей полноправным горожанином не был. Ибо за тётку вступились несколько выскочивших из домов людей, и ругань перешла в драку, вернее в избиение.

Прихвостень боярина Строгана, Витёк, опознавший меня и ушкуйника Агапа, ещё по походу на Копорье, свалился в канаву и только скулил, прикрывая руками уязвимые места своего тела. С минуту его ещё пинали, а затем, решив, что наказали уже достаточно, люди стали расходиться. Тётка подобрала своё ведро, смачно плюнула в сторону поверженного охальника, и как ни в чём не бывало, продолжила свой путь.

Возле постоялого двора, к которому я добрался без проишествий, меня поджидал Соболёк с мешком в ногах.

― Подсвинка прикупил, ― сообщил он, ― пищит знатно, то, что надо.

― А как это влияет на качество мяса? ― спросил я.

― Лексей, ― удивился моему вопросу Соболёк, ― мы ж мимо островов пойдём, а если туман? Без свина никак нельзя. Я думал, ты знаешь. Серебро вот, своё потратил.

О наличии средневекового средства оповещения на воде, я как-то не подумал. Поросёнок действительно подходил для этой цели, как нельзя лучше. Мало того, что это животное безошибочно плывёт к берегу в случае кораблекрушения, так ещё по нескольку часов может визжать не переставая. Гастрономические особенности нового члена экипажа, даже не рассматривались. Пятачку повесели на шею колокольчик, и прикупили вместительную корзину из прутьев, в которой он уснул. Присматривать за поросёнком стал Ваня. Как он объяснил, животного надо кормить пять-шесть раз в сутки, пока он маленький. В Лужках, свиней вообще привязывали к верёвке и пасли как коров, на судне же, откармливать животное не имело смысла, но объедков с этого момента стало на порядок больше. Команда уверовала, что в случае несчастья, именно поросёнок поможет спастись.

На палубе кеча, Снорри рассказал мне о земляках, скупавших здесь шкурки бобров, а также о новгородских купцах, регулярно грабивших, по мнению свеев, местных промысловиков. Дело было в том, что весной, с Ладоги пришла ладья. Двое купцов выгрузили шесть сотен капканов, связались с охотниками и раздали в счёт будущих поставок железные новоделы. После этого, житья свеям не стало. Местные несут шкурки и какую-то бурую жидкость только новгородцам и приехавшему с ними колдуну, игнорируя 'честных' покупателей. Кабы не один сознательный приказчик, то им смело можно было собирать манатки, и отчаливать от негостеприимного берега Колывани. Опознав в ушкуйниках русских, свейские предприниматели решили, что экспансия на пушной рынок со стороны Новгорода набирает новые витки и вышли на пристань, дабы посмотреть, с кем им ещё придётся столкнуться. Мне же оставалось только посмеяться. На Востоке, где о существовании 'Виагры' ещё слыхом не слыхивали и ещё лет восемьсот не услышат, за один грамм бесценного порошка, приготовленного из бобровой струи, давали золота, на которое можно было купить корову. Учитывая, что малая доза являлась хорошим успокаивающим средством, а большая, наоборот добавляла столько тостестерона организму, что ой,ой,ой... в общем, клиент брал по многу. Крупная особь бобра могла поделиться почти тремястами граммами. Воистину, Пахом Ильич разрабатывал золотую жилу. Тех, кто знал, как готовить снадобья и порошки, после крещения огнём и мечом, остались единицы. Выжившие неохотно делились секретами, и часто, охотники при поимке бобра забирали только дорогой мех, оставляя сокровище валяться на земле. А раз присутствует 'колдун', значит, давняя затея удалась. Об этом я и поведал Снорри.

― А ведь это, наверняка купцы Пахома Ильича! Он мне ещё в Новгороде говорил, что собирается заняться закупкой бобровой струи . Вот молодец. Снорри, пойдём, навестим купцов, да заодно привет Ильичу передадим.

― Сходить-то можно, ― флегматично ответил Стурласон, ― да только нет их сейчас тут. Уехали куда-то.

На нет и суда нет, так и осталися на судне, а с рассветом мы покинули Колывань, двигаясь по направлению к острову Осмуссар. Прошли пролив Вяйнамери, и на шестые сутки пути достигли Пярнуского залива. Выбрав подходящую банку, 'Марта' стала на якорь. Оставалось ждать и проверять все, что будет подходить к устью реки со стороны залива. Целый день прошёл в напряжённом всматривании в морскую даль. Второй, был посвящён стирке и приборке. На третий, подняв якорь, мы двинулись в сторону Риги, ловя рыбу и не встретив никого, вернулись на старое место. Так могло продолжаться целую вечность, но на исходе четвёртого дня нашего стояния, свин Пятачок занервничал и попытался вылезти из корзины. Регулярный приём пищи в одно и то же время требовал удовлетворить разыгравшийся аппетит, а так как ёмкость с сечкой никто не подсовывал, то свин решил поискать корм самостоятельно.

Ваня Лопухин в это время дремал в люльке, прикреплённой на мачте, где специально для него был оборудован наблюдательный пост и когда поросёнок своим хрюканьем разбудил его, прислонив к глазу оптику, мальчик чуть не выпустил подзорную трубу из руки.

― Два паруса вижу! ― Крикнул юнга с мачты. ― Прямо на нас идут.

Экипаж 'Марты', подобно неопытному поварёнку, когда тот одновременно пытается схватить лежащие в разных местах: друшлаг, сковороду и половник, на мгновенье растерялся и заметался по всему судну. Абордажная команда должна была облачаться в доспехи, а матросы ждать распоряжений у снастей, но приказа как такового ещё не было, и вскоре все устремили свои взгляды на рубку.

Снорька вылез на шум одетый в одну тельняшку и брюки, зажав в руках игральные кости. В каюте шла оживлённая игра в кошу. У Стурлассона намечались 'морсы' и лишь удачное сочетание выброшенных костей, могло исправить сложившуюся ситуацию. Так что мял он их и дул в кулак чуть ли не с минуту, а тут, весь процесс таинства насмарку.

― Что за шум? ― недовольным голосом спросил Снорри.

― Зуёк два паруса заметил, ― ответил Агап.

― Один полосатый, второй в клетку. ― Сверху уточнил Ваня.

― Так какого лешего вы стоите? По местам, живо! Расчехлить арбалеты! ― Отдал приказ Стурлассон и метнулся обратно в каюту.

Через пятнадцать минут экипаж судна был в полной боевой готовности. Артиллеристы крутили вороты механизмов, а я вынес боеприпасы. На метровых стрелах с кожанными стабилизаторами были насажены колбы со слезоточивым газом. При разрушении оболочки, в радиусе пяти метров, находиться было просто опасно. Белый едкий дым поражал глаза и не давал дышать, а на деревянном судне, могло создаться впечатление, что начался пожар. К тому же, я намеревался использовать огнемёт в качестве устрашения, но не более того. Сожжёные суда меня не устраивали. Хотя, на этот случай, в трюме лежал лёгкий водолазный костюм.

― Поднять якорь! Курс на паруса, Игнат, постарайся отсечь их от берега. Ваня... ― Снорри посмотрел наверх, но юнга уже карабкался по вантам, спускаясь на палубу.

Подняв бизань, кеч стал набирать ход. Вот уже поставлен грот и скорость утроилась. 'Марта' летела по волнам залива, забирая на юго-восток, и была вскоре в двух милях от судов противника. О том, что это могли быть совершенно посторонние купцы, даже не хотелось думать. Ещё два дня назад, мы обговаривали все наши действия и возможные ходы боя. Даже спорили, флаг, какой страны поднимать при сближении с судами? Красный датский с белым крестом или с жёлтым крылатым львом венецианский. Аргумент, приведённый Стурлассоном, был более чем убедителен: — Чем невероятнее ложь, тем скорее в неё поверят.

* * *

Луиджи, руководившей экспедицией, был уроженцем острова Торчелло. Вроде бы Венеция, да не совсем. После того, как дож переселился на Риальто, за ним последовали всё знатные фамилии и, Торчелло стал островом торговцев. Купцы — истинные правители города, накапливали богатства, строили флот и вынашивали планы по ограничению власти дожа. Именно торчеллинцы участвовали во всех заварушках и интригах, выставляя самое многочисленное ополчение. Дед Луиджи, даже участвовал в захвате Константинополя, предоставив крестоносцам восемь кораблей. Но всё награбленное золото не давало возможности приблизиться к знати. Слишком непреступен, оказался круг вельмож, державших свои позиции в управлении республики. Луиджи имел деньги, и как следствие, ему очень хотелось славы и власти. Выходцы из соседних семей, такие как: Санудо, уже владел Наксосом, Паросом и Мелосом, братья Гизи обосновались на Скиросе, Миконосе, Тиносе, а также Аморгосе. Квирини, связали свое имя с осторовом Стамплией. Навигойози овладели Лемносом. Веньеро и Виаро получили в качестве феодов острова Чериго и Чериготто у южной оконечности Мореи . Только он, Луиджи Сакугулло оставался в тени. И вот, появилась возможность помочь королю Беле, за его счёт. А надо было, всего лишь собрать пятитысячную армию и доставить её к берегам Дуная. Умные люди посоветовали обратить свой взгляд на север. Наёмники из мятежных балтийцев, диких пруссов и непокорных литвинов подходили для этой цели лучше всего. Вот только ливонцы, за содействие, запросили помимо золота, доставить несколько реликвий, вывезенных его дедом из Константинополя. Но и с этим проблем не было. Не квадригу же святого Марка они захотели. От двух сундучков (из слоновой кости отделанных золотом) сокровищница семьи не опустеет, да и гарантий в подлинности реликвий не было. Кто торговал ими, тот в курсе, что у иного святого в норме вещей иметь три ноги и четыре руки.

― Марино, из-за чего все всполошились? ― Спросил Луиджи у своего компаньона, выглядывая из палатки. ― Мы уже на месте?

― К вечеру мой друг, к вечеру будем. Так мне кормчий этого корыта сказал.

― Тогда, пусть не шумят, ― с раздрожением ответил Луиджи, ― я только прилёг.

Вот только поспать веницианцу, было не суждено.

― Сеньор Луиджи, ― обратился матрос, посланный кормчим, ― датчане спрашивают, как им быть? К нам приблежается корабль под флагом как у вас или очень похожим на него.

Сакугулло нахмурил брови. Откуда на Балтике венецианский корабль? Или ушлые земляки уже и тут промышляют? А вдруг, он такой не один, и кто-то уже собирает армию для Белы, оттеснив его от пышного пирога венгерской казны? Выйдя из палатки, Луиджи побрёл на нос судна. Хотелось, своими глазами посмотреть на земляка-прощелыгу. В полумили был отчётливо виден корпус явно не местного корабля с двумя мачтами, двигавшегося в сторону берега и, по-видимому, желающим проскользнуть мимо. На флаге без сомнения был изображён лев святого Марка. 'Кто же так некстати оказался на моём пути'? — подумал он.

― Это не купец, ― вслух размышлял Луиджи, ― купчишке флаг никчему, тем более такой. Вот что, ― обращаясь к матросу, стоявшему у него за спиной, ― кричи Ларсу, пусть перережет тому судну дорогу.

В это время к Луиджи подошёл Марино и на ухо прошептал.

― Что ты задумал? Вдруг, это ловушка?

― О том, что мы будем здесь в начале осени, знали немногие. Посмотри внимательнее, и вспомни, как младший Гизи бахвалялся, что ему вышили золотом новый флаг. А теперь, проанализируй. Внезапно исчезает муж сестры Гизи, вроде, как по делу уехал. Слащавый Антонио, ни с того ни с сего, из Гнезно отправляет своих слуг, а сам несётся в Ригу. Ты его там видел? И я его не видел. Датчане, чтоб они утопли, потребовали полуторную оплату за охрану, хотя, что в сундуках они не знали. И вот, ― Луиджи ткнул пальцем в далёкий корабль, ― на уродливом нефе флаг расшитый золотом, да всё в одном месте. Тебе не кажется, что слишком много совпадений?

― Так может, мы посмотрим, кто там, да всё и узнаем. Если Гизи захотел нас обмануть, и стал играть свою игру, то теперь, он не выкрутится.

Марино ни на йоту не сомневался в благополучном исходе вероятного столкновения. Пятнадцать лигурийских арбалетчиков стали готовить своё оружие. Великолепные стрелки и умелые рубаки, двумя залпами могли расшатать команду любого морского пирата, а в случае абордажа, дать достойный отпор. Опыта в подобных боях у них было предостаточно. Учитывая два с половиной десятка датчан, шансы контролировать ситуацию на море у объединённого отряда были очень велики.

Услышав команду, датский корабль пропустил вперёд охраняемое судно и на вёслах, пошёл наперерез незнакомцу. Ларс не просчитывал возможные варианты боя, он просто не сомневался в своей победе. Какие шансы у овцы, когда на неё нападает волк? Ни один купеческий корабль пока не ускользал от него, не случится этого и сегодня. Оставалось лишить манёвренности неприятельское судно, а дальше — как получится: много крови и много добычи, либо мало крови и много добычи. Но именно способность кеча, идти под невероятным, для того времени галсом, почти против ветра, не позволила Ларсу преградить путь. Двухмачтовый парусник сам шёл навстречу. Почти на таран.

* * *

'Марта' разошлась с датским кораблём впритирку. Два арбалета кеча выстрелили и промахнулись. Словно почувствовав опасность, Ларс приказал табанить веслами правого борта, тем самым, спас своё судно от газовой атаки. Метровые стрелы с колбами пролетели над бортами и унеслиль в морскую пучину. Меткость стрельбы на воде спокойного озера, не шла ни в какое сравнение со стрельбой на море. Невысокая волна и внезапный манёвр противника угробили пару ценных снарядов. Всё, что удалось, так это с помощью винтовки послать пяток пуль в сторону разворачивающейся шнеки датчан. Там раздались вопли и в рубку, прямо над моей головой, чиркнув по каске, врезался свинцовый шарик. Это было первое действие пращи, которое мне пришлось испытать на себе. Озлобившись, я расстрелял остаток магазина, разворотив носовое украшение и расщепив в нескольких местах планширь обидчиков, понадеялся, что в пращника всё же попал.

Игнат с Собольком, согласно полученным инструкциям перед началом боя, развернули кеч, поймали попутный ветер и, призвав морского бога в помощь, направили 'Марту' ко второму судну. Начало боя вышло неудачным. По плану, экипаж шнеки должен был в панике выпрыгивать в море, но в результате, мы имели целый корабль рассерженных данов, пытающихся нас догнать. Ставка на газовую атаку провалилась.

― Агап! Живо тащи ящик с красной полосой, ― крикнул я боцману, ― Будем снаряжать другие стрелы. Цельтесь в корпус.

В этом ящике находились маленькие бомбочки с острым наконечником. Заряды, будучи насажены на древко, вскоре были вставлены в арбалеты. Разрушить пару досок обшивки неприятельского судна, было им под силу, а если повезёт, то и укокошить кого-нибудь за компанию.

Поравнявшись с венецианцем, артиллеристы вновь огорчили меня. Одна из стрел угодила в весло, размозжив его в щепки, а вторая сшибла матроса, даже не разорвавшись. Зато мы получили по полной. Лигурийцы утыкали болтами кеч, убив при этом двух ушкуйников. Обстрел получился настолько внезапным, что я даже не разглядел как это вышло. Надо было срочно что-то предпринять в ответ, пока венецианец был в пятнадцати метрах, а весь экипаж 'Марты' попрятался, ища защиту за дубовыми досками борта. Вынув из подсумка 'лимонку', выдернув чеку, недолго думая я швырнул её в проходящий корабль, падая на палубу.

Грохот разрыва слился с ударом в барабан, с помощью которого, на шнеке задавали темп гребле. Убийственные осколки разлетелись в разные стороны, поражая как людей, так и такелаж. Одновременно с этим, стал заваливаться наполовину подобранный парус, в итоге скатившийся вместе с реей в море. Ванты, прикреплённые к мачте — лопнули, совершая хаотичную пляску, а вёсла венецианца более не поднимались, зарывшись лопастями в воду. Единственная, удачно брошенная граната, решила исход дела в нашу пользу. Корабль неприятеля превратился в неуправляемую калошу.

― Игнат! Лево на борт! Агап, за парусами следи. Раненые потом.

Игнат, один из всех, кто видел, из-за чего шнека перестала оказывать сопротивление, но свои вопросы он решил задать чуть позже. Кеч отвернул от поверженного венецианца, лёг на крутой бакштаг и вскоре был готов встретить датчанина. Нас собирались брать на абордаж. Ларс уже завалил мачту и стоял в окружении своих лучших бойцов, отдавая последние перед боем команды. Разделявшие нас четверть кабельтов, датчанин преодолел молниеносно. Шесть пар вёсел работали в невероятном темпе. Даже на соревнованиях по академической гребле, такое не всегда можно увидеть. Однако на этот раз, канониры не промазали. Две стрелы попали в область кормы, разорвались там, образовав ужасающую пробоину, а Снорька в это время поставил ногу на педаль насоса.

― Снорри, аккуратней там! ― Крикнул я Стурлассону, стоявшему за огнемётом.

Горящая жидкость как язык змеи вырвалась из сопла, накрывая шнеку огнём. В следующую секунду форштевень датского корабля ударил 'Марту' в борт, рядом со швертом, сорвав кормовой кранец и с противным скрежетом, прошёлся по доскам обшивки. На большее, сил уже не хватило. Со шнеки раздавались вопли горящих людей, но длились они не долго. Огромная пробоина в корме принимала в себя тонны воды. Корабль уходил под воду, задрав нос, и столпившиеся на баке датчане покатились назад.

Из-за удара, кеч настолько качнуло, что на ногах остался только Соболёк, и то, благодаря тому, что держался за штурвал. Все остальные попадали, благо на палубу, а не за борт. Внезапно Соболёк выхватил из-за пояса топор и метнул в мою сторону.

'Предатель', — хотел сказать я, как за моей спиной со стоном свалился предводитель датчан. Обух топора зарядил Ларсу в голову. Прямо в место крепления полумаски со шлемом, отчего лицевая пластинка вмялась и полуотвалясь, повисла на одном из уцелевших креплений. Датчанин откинулся назад, сталкивая запрыгнувшего на планширь кеча, всед за ним война в воду. Соболёк спас мне жизнь и чуть не заплатил за это своей. Вслед за Ларсом на кеч залезли ещё два бойца с датской шнеки. Один из них метнул короткое копьё в Соболька, а второй бросился на Агапа, ползущего на четвереньках к арбалету, срубив по пути одного из ушкуйников. Скрывать огнестрельное оружие больше не имело смысла. Винтовка, после моего падения валялась у штурвала, и вся надежда оставалась только на пистолет, пусть, без глушителя, зато очень эффективный в ближнем бою. Правая рука потянулась к кобуре, и я полетел головой вперёд, врезавшись в поднимающегося на ноги Игната. Датчанин пнул меня в спину, чуть ниже шеи, расчищая себе дорогу, бросившись в погоню за убегающим Собольком. Юркий рыбак, оставшись без оружия, увернулся от копья, метнулся сначала к рубке, а затем, видя, что там никого нет, со всех ног припустил в сторону Снорри, огибая мачту.

Агап не успевший добраться до закреплённого на штыре арбалета, видя смерть своего товарища, подхватил метровую стрелу с бомбочкой в виде острого наконечника и, не поднимаясь с колен, дико заорав, вонзил её в брюхо датчанина, как острогу. Инерции для сжатия пружины взрывателя было не достаточно, но как колюще-тыкающий предмет, стрела своё отработала. Подоспевший на помощь Снорька, рубанул удивлённого врага саблей и, прикрыв собой Агапа, схлестнулся с новым противником. За ним стали Сулев и Улеб со своими тесаками.

Пнувший меня датчанин, оставшись один, видя, что ничего хорошего не светит и подмоги уже не будет, выругался, и успешно отразив несколько выпадов Стурлассона, бросил топор на палубу, поглядывая на валявшегося без движений Ларса.

― Ваша взяла, ― воин попятился спиной к борту, ― дайте ярла похронить.

Покорно подставивши руки под верёвку, датчанин дал себя связать. Видимо, что-то связывало его с Ларсом, но выяснять что именно, времени не было. Шнеку с венецианцами относило течением, а мы двигались в противоположном направлении, каждую минуту, отдаляясь всё дальше от заветного приза. Подобрав винтовку с палубы, я подошёл к Собольку, который как ни в чём не бывало, стоял уже у штурвала вместе с кумом.

― Спасибо, ― сказал я, пожимая ему руку, и перевёл взгляд на его родственника, ― Игнат, надо к тому судёнышку подобраться. Да так, чтобы два десятка аршин между нами было. Сделаешь?

― Легко. ― Ответил Игнат.

Спустя некоторое время 'Марта' подошла на растоянии двух корпусов, почти вплотную, к вымершему кораблю. Взобравшись на мачту юнга, сообщил, что на судне есть живые люди, и они затаились на корме.

― Ваня, сколько их там? ― Спросил я у зуйка.

― Много. Больше чем нас. У них самострелы. Народу побитого ― тьма.

Брать судно на абордаж, было равносильно потери половины своего поредевшего экипажа, если не больше. Кеч пошёл на сближение с противником, расходясь левым бортом, и когда до вражеского корабля оставались считанные метры, я швырнул в шнеку банку со слезоточивым газом. Клубы дыма быстро растеклись по судну. Жуткая резь в глазах и страх задохнуться, заставил спрятавшихся венецианцев позабыть обо всё на свете, и искать спасения в морской воде. Троих пловцов я подстрелил, а когда дым стало сносить в нашу сторону, пришлось отойти чуть дальше.

Пора было заняться ранеными. Датчанина, зарубленного Снорькой, трогать было бесполезно. Лежа в луже крови он уже не подавал признаков жизни. Зато Ларс, после того, как с него сняли помятый шлем и окатили водой — пришёл в себя. Агап связал ему руки и ноги, перенёс на бак 'Марты' и положил рядом с корзиной Пятачка. Второго пленника разместили там же. Трёх погибших ушкуйников решили похронить на острове. Потерь больше не было.

Выждав с полчаса, наш кеч пришвартовался к венецианской шнеке. Газ уже рассеяля, зато запах стоял невыносимый. Нацепив мокрую марлевую повязку на лицо, я перелез на захваченный корабль. Картина ужасная. 'Лимонка' взорвалась почти по центру судна, убив всех гребцов и ранив большую часть экипажа. Доспехов на людях не было, видимо, боя не ожидали. Всё было забрызгано кровью и блевотиной, плавающей на поверхности, просачивающейся через днище воды. Добравшись до заваленной палатки, я обнаружил там двух человек, вцепившихся в сундук. У дальнего ко мне, из глаза торчал кинжал с изящной рукоятью, а ближний был поражён арбалетным болтом в спину. Стало быть, между ними произошло недопонимание. 'Что ж, ― подумал я, ― побольше бы таких противников, режущих самих себя'.

― Снорька, Агап! Давайте сюда, помогите мне.

Перенеся на 'Марту' всё ценное, Игнат вместе с сыновьями поджёг ворох тряпья на шнеке и оттолкнул баграми обречённый корабль. Так и не загоревшись, он вскоре затонул, заметая следы недавнего боя. Теперь можно было перевести дух и осмотреть трофеи. Два ларца и три одинаковых с виду тяжёлых сундука, обитых по углам толстой кожей, и запиравшихся навесными железными замками. Агап притащил из трюма зубило, разрубил петли, и вскоре стал вынимать на разложенный брезент сокровища. В первом сундуке находились серебряные слитки, навскидку, общим весом где-то в четыре пуда. Во втором обнаружились две довольно хорошие кольчуги, два галльских шлема с позолотой и пара мечей с красивыми перевязями из красной кожи. В третьем лежали мешочки с камедистой смолой — миррой, а на самом дне — восемь кошелей в виде колбасок с золотым песком и четыре с монетами византийской чеканки. Самым ценным, из всех трофеев, оказался перстень с большим рубином чистой воды. Его нашёл Снорри, когда выдёргивал кинжал из трупа венецианца, лежавшего на сундуке. Не удовлетворившись дорогим стилетом, свей обыскал тело, и чуть ниже живота обнаружил подвязанный мешочек, из которого и извлёк предмет ювелирного искусства. Помимо этого, экипаж 'Марты' стал обладателем дюжины рулонов шёлка и целого вороха лисьих шкур. Не считая всякой мелочи найденой у погибших, в том числе оружия, добыча не выглядела богатой. Оставалось распоковать шкатулки.

Два ларца, оклеенных пластинками из пожелтевшей слоновой кости, крышки которых украшали выложенные самоцветами кресты, сами по себе представляли немалую ценность, но как я их ни осматривал, механизма запора — не обнаружил.

― Шкатулка с секретом, ― пробормотал я, нажимая поочерёдно на каждый камушек.

Тук! ― Щёлкнула пружина, и крышка сместилась немного вправо.

Внутри лежал мизинец пальца человека, отлитый из свинца. Вернее, свинцовым был лишь футляр, так как, рассматривая предмет пристальнее, я обнаружил едва заметную щель. Во втором ларчике, открывшемся аналогично первому, лежал кривоватый гвоздь, обёрнутый в золотую фольгу и кусок льняной ткани. Видимо, это и были те реликвии, которые желал заполучить Ермоген. Оставив шкатулки в покое, я обратился к экипажу.

― Свои доли от добычи все получат в Самолве. А сейчас, мы обязаны воздать последние почести нашим погибшим.

Вечером, на острове Кихну, выбрав место на возвышенности, мы похоронили трёх новгородцев в братской могиле. Погибших поминали невдалеке от холма, расположившись на песке уютной бухты. Агап рассказал о каждом из почивших ушкуйников, сожалея, что совсем молодые ребята не успели обзавестись семьями и продлить свой род. Но потом вдруг поведал несколько смешных историй, и вечернюю тишину нарушил дружный хохот. Славяне радовались, веселье символизировало победу жизни, противопоставляло торжество мира живых над миром умерших.

― Вот, помню, Славка очень яблоки любил. Так я ему поясок потуже затянул. Как там, ― Агап показал пальцем в небо, ― яблоки раздавать будут, так он их за пазуху и положит. Не вывалятся.

― А я, Балде топор его положил. ― Сказал Игнат, ― помните, как он хворост рубил, да клинушек не проверил?

― Да уж, ― рассмеялся Сулев, ― я тогда, бать, еле от того топора увернулся. Стоит Балда с топорищем, и понять ничего не может, как это так произошло?

― Теперь, не слетит. Клинушек там железный.

Страва по погибшим закончилась к закату. Выставив караульного, мы со Снорькой залезли на корабль и стали допрашивать пленных датчан. Сделано это было умышленно. Посаженные на цепь пленники решили, что пробил их последний час и вскоре их поведут на тризну, где и убьют. Вопрос меня интересовал только один, и связан он был с количеством груза, перевозимого венецианцем. Если караван разделился, то где же сундуки с двенадцати телег? И ответ на мой вопрос я получил сразу же, когда Стурласон поднёс остриё ножа к глазу пленника.

― Конечно, я бы позлорадствовал и мог бы сказать, что то, что вы ищите, кануло в воду на моём 'Ястребе', но это не так. Всё заранее сгрузили в Риге, ― отвечал Ларс, склонившемуся над ним Снорри, ― Луиджи и Марино должны были встретить в устье Пероны. Что, опоздали?

― Да, опоздали. Но тебе от этого легче не будет. Смерть вас ожидает лютая, так что молитесь.

― А ты меня не пугай.

― Да я и не пугаю, ― с улыбкой сказал Снорька. ― Вас занесут в море, привяжут к ногам по два больших камня, и оставят ждать прилива. Хотя, если кому-нибудь из вас есть что поведать мне интересного, то...

― Ничего интересного я сказать не смогу, ― перебил Стурассона Ларс, ― пусть будет так, как вы задумали. Но перед смертью, пообещай мне, что если тебе повстречается мой брат, Трюггви, то ты расскажешь ему, как я умер.

Я поднёс фонарь к лицу Ларса, но никакого физического сходства с нашим Трюггви не обнаружил. Однако что-то внутри ёкнуло. Имя хоть и распространенное, но иногда, бывает так, что какая-то сила не даёт повернуть в сторону, хотя именно туда тебе нужно. И через мгновенье, в том месте, куда ты направлялся, случается какое-нибудь несчастье. А вдруг, действительно они родственники?

― Снорри, как думаешь, Ларс человек слова?

― Безусловно. Захотел ― дал, передумал ― обратно взял.

― Пусть пообещает вместе со своим товарищем, что не сбегут и не причинят нам вреда.

Пленники немного посовещались между собой и клятвенно заверили в своей лояльности. Вот только свободу им никто не дал. Передвигаться по палубе они могли лишь настолько, насколько позволяла цепочка, продетая через рым и закреплённая на ногах пленников. Во всём остальном, новоявленные пассажиры были вольны в своих решениях. По крайней мере, пока обсуждался вопрос выкупа.

С рассветом 'Марта' отчалила от острова и взяла курс домой. Двигались уже по изведанному маршруту, в шторм больше не попадали и запоминающихся событий, к счастью не случилось. Если не считать задержки на реке Нарова, то всё прошло в штатном режиме. Время же мы потеряли, когда помогали норвежским купцам пройти волок. В эти давние времена взаимовыручка у моряков ещё не являлась пустым звуком. Старшим у коммерсантов был Антон из Бергена. Он, вместе со своими компаньонами шёл в Псков, пытаясь наладить поставку специй в обмен на цветные металлы. Кто-то проговорился, что город наводнём обилием восточного товара, а так как формула: 'покупай на слухах продавай на фактах', имеет хождение не одно столетие, то не мудрено столь скорое появление всевозможных авантюристов от торговли. Скандинавские коммерсанты упорно искали пути на рынки Востока, в обход средиземноморских конкурентов, но монгольское нашествие пресекло все их попытки. Южные земли Руси утратили свою привлекательность, так как не были в состоянии обеспечивать безопасность торговых маршрутов. Гардарика, как перевалочная база, навсегда потеряла своё геополитическое значение. Наступал расцвет Венеции и Генуи, пожинавших плоды тщательно продуманной политики. Спасти положение дел могли лишь новые торговые пути из Китая и Индии, а пока всё шло своим чередом. Так мы и добрались вместе до Самолвы, где норвежцы пробыли три дня, затеяв ремонт коробля. По моей рекомендации, уже на лошадях Антон с компаньонами прогулялись до конечной точки своего путешествия и вернулись обратно, грозясь серьёзно разобраться с источником информации. Войдя в положение, самолвинцы позволили купцам загрузиться коврами, мягкими игрушками, импортным бархатом, двумя пудами пряностей и отбыть восвоясие, оставив весь свой груз меди. Отдавая товар оптом, норвежцы только посетовали, что составить конкуренцию Миленко на рынке специй они не в состоянии. Якобы это была последняя надежда. Ну, так это извечная тема в стенаниях промеж торговцев. Плодить же новых поставщиков, в результате чего будут снижены цены, было не выгодно уже мне. Я лишь только удивился, насколько на слуху в северных странах торговая марка с тремя слонами, да посочувствовал отсутствием перспектив. Тем не менее, цены на товары в Самолве не задирали, а если учесть сэкономленное время на логистике, то купцы могли расчитывать на неплохую прибыль как сейчас, так и впредь. В общем, все остались довольны, и когда норвежцы уходили, я рассказал Антону, что знающие люди всё чаще обращают свой взор на Смоленск.

* * *

Через пять дней после нашего возвращения в Самолву прискакал Гюнтер. Его поездка к Ильменю вышла удачной. Вот только вместо встречи с Андреем Ярославовичем и его братом Александром, пришлось вести переговоры с ближним боярином Великого князя.

— Чистое совпадение интересов, Лексей, — рассказывал мне Гюнтер, — если б я не проявил инициативу, ища встречи, то зимой, от Самолвы не осталось бы камня на камне.

— И поэтому, в качестве эскорта ты прихватил Свиртила с его литвинами?

— Да. Признаюсь, это произвело впечатление на некоторые горячие головы. Но Ярослав не планирует активных действий против Ливонии. Так мне боярин Вистяк сказал.

— Подожди. А как же Псков? Как же поход на Дерпт?

— Про это, ни слова. Я сам предложил пощипать епископа, как мы и договаривались, но Ярослав видит угрозу только со стороны свеев, считая, что Орден, вроде как высокий вал между ними и Русью. Либо он что-то знает больше чем мы, либо заблуждается. И ещё, в окружении боярина Вистяка я заметил двух кочевников, очень похожих на Пин Янга. Я с ними, как Янг учил, поздоровался. Ты бы видел их рожи! — Гюнтер скорчил физиономию, растянув указательными пальцами кожу у глаз, делая их узкими. — В итоге, вот такие дела. Этот год проживём без войны.

— Я бы не торопился с выводами. Давай дождёмся вестей от Гаврилы Алексича. Что-то не нравится мне присутствие китайцев в окружении людей Ярослава. Вдруг, они мастера по осадной технике? Псков, хорошо укреплённый город и тогда, всё становится на свои места. Великий князь не дурак, он в жизнь не скажет о своих намерениях, а вот увести по ложному следу... Гюнтер, мой тебе совет, начинай учить обращаться с оружием всех мужчин Самолвы. После Пскова, твоё княжество следующее. Только своей силой ты сможешь доказать Ярославичам, что ты более выгодный союзник, нежели враг.

После разговора со Штауфеном я передал Свиртилу одну из реликвий и пару мешочков с серебром, наказав литвину возвращаться в Смоленск, а двум десяткам во главе с Витовтом остаться здесь. Практически проваленная операция по венгерскому золоту требовала детального разбора. Нутром я чувствовал, что Ермогена интересовали только эти два сундучка с мощами, а золото было как наживка, но что бы я смог доказать? Что шпионская сеть дала неверную информацию? Да учитывая это время и способы передачи данных, агент и так совершил невозможное. Исполнители же — разменная монета. Их никогда не жалели и особо не дорожили. Значит, хрен епископу вместо золота. Морской поход предусмотрен не был, а ребята награду заслужили.

Не успел я дойти до пристани, размышляя по дороге о последних событиях, как мимо меня, в сторону кеча пронеслись несколько всадников. Трюггви скакал на лошади, не оборачиваясь, а за ним поспевали два его сослуживца, что-то крича ему вслед, стараясь привлечь его внимание.

— Убью! — Донеслось до меня.

— Трюггви, он не твой пленник!

'Ого, уж не по душу ли Ларса спешат датчане? Надо поторопиться, кабы дров не наломали', — подумал я и сменил размеренный шаг на бег.

У причала в реке шёл самый настоящий кулачный бой. Трюггви и Ларс молотили друг дружку стоя по пояс в воде не жалея ни сил, ни себя самих. Оба мокрые, в разорванных рубахах по очереди наносили удары и вдруг, в какой-то момент прыгнули друг на друга, сцепились как борцы и рухнули в воду. Прошло десять секунд, двадцать, но никто не полез разнимать их и доставать из реки, видимо, нечто похожее в схватке уже было и все ждали, когда они сами вынырнут. Сорок секунд, а драчуны всё под водой. Только пузыри поднимаются.

— Вижу! — Закричал Соболёк.

Трюггви вынырнул метрах в пяти от берега, набрал в рот воздуха и погрузился обратно. Через несколько секунд он вытащил Ларса за волосы и потянул его к берегу. Уже на песке он перехватил обмякшее тело противника спиной к себе, упёрся коленом в живот и заставил Ларса выплюнуть воду. Датчанин после этого закашлялся и вместе с остатками воды изверг полупереваренный завтрак.

— Торвальд, — Трюггви обратился к приятелю Ларса, — где Гунндис?

— Дома. Где ж ей ещё быть? После твоего сватовства к нам ни один нормальный жених не приезжает.

— А не надо было монаха слушать, — огрызнулся Трюггви.

— То не мне решать. Только Гунндис уже как два года...

— Заткнись Торвальд, — прошептал пришедший в себя Ларс. — Я сам разберусь.

Вечером Снорри рассказал мне в высшей степени загадочную и чертовски увлекательную историю, которую он якобы собрал по крупицам, не брезгуя даже самыми малодостоверными слухами и пьяными бреднями про Ларса и Трюггви. Четыре года назад, один датчанин оставил службу у короля и подался на вольные хлеба вместе со своими товарищами. Причиной тому были расхождения в вопросах вероисповедания и стяжательство монарха. Прошло некоторое время и успешно ограбивший франкский торговый корабль, Трюггви объявился у отца Ларса вместе со своей дружиной, но не искать службы, а свататься к его дочери. Были преподнесены подарки, Трюггви даже умудрился побрататься с Ларсом, и тут выяснились некоторые подробности из его прежней жизни. Прощелыга-монах, жирующий в тех местах, опечалился, что ему ничего не перепало от богатых даров, разнюхал по своим каналам, за что турнули храброго датчанина с королевской службы и настучал главе семейства. Вскоре всплыла история с франками. Старика хватил удар, готовая идти под венец невеста в слёзы, а Ларс был вынужден выгнать Трюггви из гостеприимного дома. Потомок вольных морских ярлов обиделся и покинул страну в большой спешке, так как за разбой учинённый на море, ему светили большие неприятности. Мунд внесённый за Гунндис остался у Ларса, тем самым остановив процесс законного бракосочетания на половине.

— Так чем Ларс то провинился? — Спросил я у Стурлассона.

— Вот тут-то и начинается самое интересное. Трюггви, через неделю после бегства, внезапно объявился и попросил Ларса, как брата, отдать сестру в жёны в обход христианского венчания. Мотивация была такова, что любовь сильнее всех монахов вместе взятых. Ларс вроде согласился, но к условленному месту в назначенное время не вышел. Что там произошло, не знает никто.

— Да уж, не всё спокойно в Датском королевстве. Слушай, Снорри, а что это Торвальд про два года говорил?

— Спрашивал я у него. Молчит. Только сдаётся мне, что Трюггви за те три месяца, которые он у Ларса гостил, мог с Гунндис и без всякого монаха договориться. Бабы-то к Трюггви так и липнут, вспомни в Моравии, как возле него ошивались, прохода не давали.

— Было дело.

— Если посчитать, то Гунндис могла как раз, два года назад и понести от Трюггви. Но это лишь мои рассуждения. Хотя, — Стурлассон задумался, — я б на месте Ларса сестру за Трюггви не отдал. Пусть лучше так, чем иметь мужа вне Закона.

— Это почему?

— Любой человек может Трюггви убить и забрать всё его имущество себе. Как думаешь, долго бы они смогли отбиваться от охотников?

— Тут вариант только один, если Трюггви с Ларсом за свадьбу договорятся, то я датчан отпущу без выкупа. Пусть Гунндис везут сюда вместе со всем табором из девиц и слуг, чем больше, тем лучше. На юго-востоке, по дороге на Ремду, как раз холм хороший есть, там им маленький замок построим. Здесь другой Закон и всех охотников можно посылать стороной.

Решение было принято. Гюнтер возражать не стал, тем более что земля пустовала, а оборонительное сооружение на подступах к Самолве только укрепляло военную мощь его княжества. Авторитет Штауфена у своих рыцарей, после такого действа, взлетел до невиданных высот. Князь награждал землёй за верную службу. А когда датчанам показали уже давно заготовленный макет усадьбы и сопроводили до места строительства, то Ларс пообещал привезти сестру к началу зимы. Сомнений по поводу Трюггви у него больше не возникало. Одно дело, когда сватался удачливый вольный морской ярл без кола и двора, объявленный вне Закона, и совсем другое, когда будущий муж сестры имел за спиной некоторую недвижимость и прочное место при дворе сына императора.

На следующий день, после осмотра местности и устроенной в честь предстоящих событий охоты, кеч снова начал готовиться в поход по хорошо изведанному нами маршруту к городу Колывань. Игнат с Собольком перевезли меня на лодке к острову и, попрощавшись, поплыли в Мерапалу выполнять специальное задание. Через три дня 'Марта' нагруженная лопатами, топорами, пилами и прочим плотницким и строительным инструментом вместе с тридцатью пудами гвоздей, предназначенными для возведения усадьбы Трюггви, разгрузившись в Самолве, отправилась в путь.

Затишье перед войной.

Антон из Бергена не был простым человеком. Он был прирождённым купцом. Современная наука говорит, что в левом полушарии мозга у них какое-то нарушение. Мол, природа не досмотрела, в результате чего подобные Антону люди принимают авантюрные решения, подчас граничащие с безумием, но всегда верные. Сами того не осознавая, они моментально просчитывают информацию, выдавая это за интуицию или банальное везение и остаются в выигрыше. Кому-то везёт больше, кому-то меньше, но именно из них получаются коммерческие гении. Норвежец был из таких. Оставив своих компаньонов распродавать ковры, Антон согласился на малую часть от прибыли (лишь бы серебро было сразу), скупил, сколько смог олова и, загрузив им шнеку, отплыл в Самолву, не обращая внимания на предостережения своих друзей, что скоро начнётся зима и есть шанс застрять на полдороги. Он чувствовал что успеет, что товары из неизвестных стран, о которых рассказывал Алексий уже лежат на складах, и он может стать первым. А что такое в коммерции опередить конкурентов? Это половина успеха, если не больше. Пусть реки скуёт лёд — плевать, обратно можно добраться северным путём через корелов. Он видел, как Алексий отнёсся к своим товарам. Как к глине, валяющейся под ногами. Они для него ничего не значили, а ковры на продажу привозили только купцы с тряпками на головах. И везли их по полгода и цены драли заоблачные. А если удастся купить нечто, чего нет у других? Обязательно удастся.

Сделав остановку в Колывани, Антон случайно наткнулся на Ларса. Датчанин оказался в затруднении. Два дня он метался по городу в поисках подходящего судна, готового отвезти его к родным берегам. Максимум, куда его могли доставить, была Рига, и он был готов согласиться даже на это, но вот беда. На постоялом дворе его ограбили. Унесли всё, даже сапоги уснувшего мертвецким сном Торвальда, а ведь верный слуга мог, не пьянея выпить ведро пива. А здесь, свалился от трёх кружек. Единственное, что он помнил, так это мерзкую морду рябого новгородского приказчика, сидящего за столом напротив, да и то, как-то смутно. И самое гадкое было то, что Ларс представился не своим именем. Стыдно ему стало, что у него уже нет своего корабля, а просить в долг не позволяла гордость, да и не дал бы никто. Встреча с Антоном стала для него как последня зацепка. Коротко поведав свою историю, Ларс попросил о помощи. И тут, Антон вновь принял решение, полностью противоречащее всему ходу его экспедиции. Он согласился помочь, рискуя вообще не добраться водным путём до Самолвы в этом году. Как тонкий аналитик, он моментально осознал, что коммерческую выгоду можно было удвоить, лишь став другом самолвинцев. А тогда станет возможным торговый кредит и ещё многое другое, о чём можно только мечтать. На следующий день, вместо того, чтобы идти в устье Наровы, шнека Антона повернула к датским берегам и направилась к Сконе .

И пока норвежец совершал свои манёвры в Янтарном море, на побережье Чудского озера происходили свои. В течение недели самолвинские рыбаки, случайно крутившиеся у западного побережья озера, перевезли около трёх десятков переселенцев. В основном это были эсты, решившие поискать счастья на новых землях, о которых жена Соболька рассказывала, чуть ли не сказочные истории. С её слов, люди в княжестве были сыты и веселы, жили в добротных домах, подати платили шутя, радовались каждому родившемуся ребёнку, за которого князь выплачивал несколько монет на воспитание. Самым же завлекающим было непонятное слово 'подъёмные'. И когда женщины просили объяснить, что сие означает, то от ответа широко раскрывали рты и шли вразумлять своих мужей. Естественно, что словам соседки мало кто верил, разве можно доверять женщине? Но, нашёлся смельчак, что сватался к дочери Соболька и не поленился отвезти какой-то свёрток в Самолву, так сказать, гостинец для родственников. Парня встретили, свёрток забрали и мимомоходом спросили, уж не переселиться ли он пожелал? А если так, то ему надо идти к дому старосты, получить у него инструмент с домашней утварью, пять аршин полотна, сапоги, мешок муки, полпуда соли, два мешка ячки и ожидать телегу, которая отвезёт весь груз к месту будущего дома. А если подёнщиком пришёл, то в трёх верстах новая усадьба строится. Там и платят хорошо, и кормят сытно, и переночевать где найдётся. Юноша поначалу подумал, что это какой-то розыгрыш, но к дому старосты пошёл, поглядывая на каменную башню, над которой развевалось трёхцветное полотнище с медведями. Выяснив, что всё сказанное давеча правда, молодой человек упросил Захара обождать несколько дней, клятвенно заверил, что вернётся и, сломя голову побежал к своей лодке. Через три дня после этих событий, к хутору Соболька стали тайно стекаться молодые люди, где их и ждали самолвенские рыбаки.

Озимые уже были посеяны, так что отсутствие рабочих рук не грозило княжеству. Ров вокруг холма с деревянным донжоном сто человек вырыли за неполную неделю. Ещё через две недели возвели сруб в три этажа, и пока печник ждал, когда просохнет печь, стали огораживать усадьбу частоколом. Если бы не пилорама и заранее заготовленные брёвна с досками, строить с такой скоростью вряд ли бы получилось. Тем не менее, всем миром до первых заморозков успели. К этому времени вернулся из похода кеч и Трюггви всё чаще стал выходить к пристани, поглядывая на озёрную гладь, всматриваясь вдаль. Навигация подходила к концу, а Ларса всё не было.

— Обманул, — Трюггви сплюнул под ноги, резко развернулся и скорым шагом пошёл к ожидающей его лошади. — 'С глаз долой — из сердца вон', — хотел добавить датчанин, но рядом стояли две девочки с такими грустными глазами, что рыцарю стало стыдно от таких мыслей.

— Дяденька Трюггви, невеста ваша завтра будет, — сказала дочка Игната, — я во сне видела. Её купец, что недавно тут был, везёт.

— А больше ничего не видела?

— То она вам сама покажет, — дочка Игната загадочно улыбнулась, подняла гальку с земли и протянула рыцарю камушек.

Трюггви принял подарок, сжал гальку в кулаке, а когда раскрыл ладонь, то явно увидел на ней три чёрточки: две вертикальные и одну наискось.

'Хагалаз, руна надежды', — промелькнуло в голове.

Нет, такие совпадения невозможны. Девчушка подняла камень из сотни, значит, рукой её руководили силы, о которых всуе не говорят. Это знак небес, завтра, я её увижу, и если этого не случится, то будьте вы прокляты все боги вместе взятые. Трюггви снова сжал ладонь, и казалось, что галька вот-вот хрустнет, превращаясь в песок, и просочится сквозь пальцы как крупинки в сосуде отмеряющим время.

За несколько дней до памятного разговора на берегу с дочерью Игната, ноябрьским утром, в сопровождении пяти своих рыцарей, Трюггви прискакал в Самолву и сразу направился к Штауфену. Гюнтер уже переселился в замок, хотя отделочные работы были не завершены, а кровельщики из Тревизо, прибывшие две недели назад ещё не успели заложить крышу донжона какими-то странными, похожими на хвост бобра черепками, хотя бы на треть. Князя он встретил во внутреннем дворике вместе с Алексием, два дня назад приплывшим со своего острова и Нюрой. Рядом с ними стоял плотник Иван, а за ним, на четырёх резных ножках возвышался невысокий шатёр из бирюзового шёлка. Завидев Трюггви, троица засуетилась, закрывая собой шатёр, а плотник вообще спрятался за ним.

— Трюггви, ты немного не вовремя. — Сказал Гюнтер, с лёгким раздражением в голосе. — Но раз уже здесь, то сюрприза не получится.

— Не понял, — удивился датчанин, отдав свою лошадь в распоряжение подбежавшего мальчишки-конюха, — какого такого сюрприза?

— Ладно, смотри, — кивнув жене, мол, показывай. — Это тебе подарок на свадьбу. Кровать-шатёр называется.

Нюра подошла к шатру, ловко собрала бирюзовую материю в руку и заправила её в специальный хлястик, прикреплённый к стойке, показывая внутреннее убранство. Перед обалдевшим Трюггви предстала шикарная двухспальная кровать, заправленная жёлтым покрывалом с тремя подушками такого же цвета, обшитыми по краю бахромой.

— А делать с ней что?

— Это тебе жена подскажет, — с улыбкой ответила Нюра, — у нас с Гюнтиком такая же.

— Прямо тут, во дворе?

— Трюггви! — Вмешался Штауфен, — эту кровать тебе в усадьбу привезут, когда Гунндис здесь будет. Я тебя вообще к обеду ждал, а раз так, то ответь мне, какого лешего ты ещё не поставил арбалеты на воротной башне? Мне доложили, что они у тебя уже как три дня лежат.

— С утра ставить должны были, — соврал Трюггви, показывая кулак за спиной одному из своих рыцарей, — там с воротами что-то не так. Створки перекосились. Вот я и сказал, что пока не исправят, арбалеты не трогать.

Значения слова 'саботаж' тут ещё не знали, но история с воротами была не единственная. И если бы Трюггви больше посвящал времени своей усадьбе, а не вздыханиям на берегу, то смог бы заметить некоторые совпадения. Они начались с момента появления двух мастеров из Пскова, пришедших на заработки, и как ни странно сторонившиеся своих земляков. С этого времени вдруг стали скатываться уложенные для частокола брёвна, раздавившие двух детей, сгорели пять кубов доски от случайной искры и вот теперь, воротная арка оказалась кривовата. Учитывая, что тактика штурма фортификационных сооружений сводилась в основном к захвату ворот, то смело можно было считать, что усадьба Трюггви была не готова к отражению неприятеля.

— Я понимаю, что на всё нужно время, но ливонцам ты это не объяснишь, когда они вдруг окажутся перед твоим домом, — со злостью в голосе сказал Гюнтер, — так что, срок тебе три дня.

Штауфен торопился. Пару дней назад, купец, что ходил на небольшой лодке по Желче, развозя немногочисленным кузнецам крицы, привёз весточку от Пахома Ильича. Смысл её можно было передать двумя словами: "Жди гостей". И гости эти могли появиться не с запада, а со стороны Новгорода. Ватажкам ушкуйников, собираемых под рукой какого-нибудь воинственно настроенного боярина было абсолютно всё равно, кого идти грабить, тем более, если этого боярина звали Строган. В Новгороде уже поговаривали о Самолве, как об одном из самых быстро растущих городков. Немудрено, ведь одной извести за неполных полгода закупили семьсот бочек, а когда Строган, прознал, откуда и кто такая хозяйка городка, то в своём решении уже не сомневался. Как только реки покроются льдом, а богатые припасы будут сложены во вместительные закрома, сотня жаждущих добычи воинов двинется в путь, собирать дань с чуди, напоминая огнём и мечом, кто на этой земле хозяин. Обиженым и обобранным будет предложено влиться в отряд, и отыграться на соседях. К Самолве Строган планировал подойти с двумя, а если повезёт, то и с тремя сотнями бойцов. Запретить подобный поход новгородскому боярину никто не мог, как ни крути, Орден меченосцев находился в состоянии войны, а новоявленное княжество располагалось на захваченной ливонцами территории.

Шнека Антона подошла к причалу ближе к вечеру. О том, что судно приближается к городку, Гюнтера известил дозорный и к встрече гостей успели подготовиться. Никто не знал, есть ли на корабле Гунндис, но Трюггви в этом не сомневался, всецело положившись на пророческий сон маленькой девочки. К причалу повалил народ. На утоптанном берегу, вдоль деревянной мостовой от пристани до пригорка расположились самолвинцы, делясь своими предположениями о практической ценности товаров, собранных на швартовавшейся шнеке. Визит заморского купца всегда интересен. И дело даже не в том, что появлялась возможность выгодно сбыть свои товары, либо приобрести столь необходимые привозные. Приехавший издалека человек вёз с собой новости. При полном отсутствии средств массовой информации, торговый гость был, чуть ли не единственным связующим звеном между живущими вдалеке от крупных городов людьми и остальным миром. Пусть они были полугодичной давности и не имели никакого значения для местных. Всё вновь услышанное живо обсуждалось, передавалось соседям и нередко, где-нибудь на окраине Белого озера, можно было увидеть сочувствующие лица, говорившие о смерти датского короля, либо о судьбе Папы всех латинян, уже несколько лет назад отошедшего в мир иной. Вот и сейчас, самолвинцы меньше сетовали на скудность своих кошельков, готовя свои уши к новым сплетням.

Несколько сообразительных мальчишек забрались на крышу корабельного сарая и свысока кричали остальным о наиболее примечательных вещах.

— Воев, пяток всего! Ребёнок с ними! Это купец, что давеча у нас был!

Со шнеки спустили сходни, и первым на причал сошёл Антон. Купец поправил подбитый мехом куницы тяжёлый парадный плащ, демонстрируя золотую застёжку, снял шапку и поклонился народу.

— Мир вам, добрые люди! — Произнёс Антон, с улыбкой смотря на пригорок, где стоял Гюнтер в окружении своих рыцарей. — Добрые вести я вам привёз, и не только их.

Вслед за купцом на берег сначала сошли двое слуг с небольшим, но тяжёлым сундучком в руках и проследовали за Антоном, направлявшимся к князю. Потом Торвальд, за ним Ларс, помогший перебраться на доски причала пожилой женщине, а за ней, закутанная в длинную соболью шубу рыжеволосая девушка, крепко державшая за руку маленького ребёнка, также укрытого драгоценным мехом с головы до пят, отчего, мальчик это или девочка было не разглядеть. Пятеро охранников, пропустив перед собой трёх молоденьких девушек, скорее всего служанок, замыкали шествие. Экипаж оставался в шнеке, высматривая наиболее привлекательных девиц из местного населения.

Слуги, остановившись напротив Гюнтера, поставили сундучок, и отошли в сторону. К нему подошёл Ларс, открыл ключом замок и, откинув крышку, показал содержимое. Внутри вперемежку с монетами и рублеными слитками лежали серебряные кубки, высовывался край золотого блюда, виднелись украшения: кольца, нитки жемчуга, самоцветы и несколько кусков янтаря в оправе. Стоявший слева от Гюнтера Трюггви, тотчас опознал среди сокровищ свои подарки, захваченные им с франкского корабля, но на них он взглянул вскользь. Взор датчанина был устремлён на рыжеволосую девушку, прижавшую к своим ногам ребёнка, глаза которого буквально сверлили Трюггви.

— Матушка, это Гюнтер Штауфен, князь этих земель, — представил пожилой женщине встречавших Ларс, — это его жена, это Алексий, дядя княжны, Трюггви тебе представлять не надо, это народ Самолвы.

Пожилая женщина внимательно осмотрела каждого из представленных, фыркнула, глядя на Трюггви, после чего Ларс сделал шаг вправо и громко объявил: — Хозяйка Сконе Элки, жена славного Холлдара вместе с дочерью Гунндис и внуком Элуфом.

Штауфен еле заметно кивнул головой женщине и, обращаясь ко всем собравшимся, во весь голос заявил:

— Самолвинцы! Сегодня у нас праздник. К всеми любимому нами Трюггви из далёкой Сконе приехала его невеста Гюнндис. Готовьте столы и угощения, несите из подвалов замка вина и мед, разжигайте костры, надевайте лучшие одежды, скоро будет свадьба!

Люди возликовали. Возгласы одобрения словам Гюнтера передались на шнеку, и та, немного закачалась, когда гребцы поняли, о чём шла речь.

Не ожидавшая такого поворота событий, Элки даже не нашла что сказать в ответ. Свадьба дочери, конечно, подразумевалась, но чтобы всё произошло так быстро, да ещё объявлено во всеуслышание, лишило её дара речи. Правда замешательство это длилось всего секунду, и привыкшая повелевать женщина быстро взяла себя в руки. Гордо приподняв подбородок, хозяйка Сконе сухо промолвила:

— Мне долго ещё ждать?

Однако эта фраза уже не имела значения. Приближённые Штауфена расступилась после слова 'долго' и перед Элки показалась ковровая дорожка, ведущая к крытому возку запряжённых четвёркой лошадей. Дверца была предварительно распахнута, а Гюнтер взмахом руки предлагал пройти вперёд. Удивлённая таким почтением к себе, хозяйка Сконе растаяла как снеговик весной.

— Моя карета довезёт Вас к замку, госпожа Элки. Будте моей гостьей.

В просторном салоне возка разместилась чета Штауфенов и Элки с дочерью и внуком.

За глаза, Элки называли 'баба в кожаных штанах'. И ещё не понятно, кто кого взял в жёны тридцать лет назад. Холлдар Элки, или она его. За то время, пока её муженёк шастал по походам, она умудрилась превратить захудалую усадьбу, данную её отцом в качестве приданного в настоящую крепость, а после того, как Холлдор лишился ноги, полностью взяла всё управление Сконе в свои руки. Помимо прилежного домоводства, Элки знала несколько языков, держала при себе учёного раба и разбиралась в звёздах, но уже больше как хобби. Гюнтер из рассказа Трюггви это всё знал, посему и решил показать кто в Самолве хозяин, не умаляя достоинства Элки. Пусть чувствует себя как дома, но не забывает, что в гостях.

Карета медленно тронулась по укатанной дороге от пристани к замку. Проехали рыбный завод, пашню, засеянную озимой пшеницей, минули Изборскую слободу, новый причал. У мельницы с мастерскими, где дорога шла в горку, Гюнтер небрежно поправил щторку на окне, мол, смотреть особо не на что и достал из шкафчика, спрятанного под ногами, жестяную коробочку с конфетами.

— Угощайтесь. Это леденцы. Жена бургомистра делает.

Гунндис достался зайчик на палочке, мальчику солнышко, а Элки выбрала, как и Гюнтер медведя. Сладкие, немного с кислинкой леденцы Инга уже как неделю варила на продажу в Псков. Правда, до рынка города ещё ни один не дошёл. Всё разбиралось на месте, либо расходилось по соседям. В перспективе, их рассчитывали выдавать за товары с востока и даже изготовили пробную партию деревянных шкатулок, куда леденцы складывались, с непонятными для обывателей надписями на крышке. Возможно, какой-нибудь востоковед, чудом оказавшийся в районе Чудского озера, сумел бы прочесть название сладостей. Но что бы это дало? А так, буквы чужие, сладости со вкусом не произрастающего тут лимона, следовательно, товар не местный и стоит соответственно с учётом доставки не меряно. Мечты, мечты. На практике всё вышло иначе. В шкатулках стали хранить нитки для вышивания, а леденцами хрустеть дети.

― Необычный привкус, ― сказала Элки, катая за щекой кусочек леденца в виде головы медведя, ― на мёд не похоже, хотя сладко и вкусно, как клюква. Из чего это сделано?

― Не поверите, ― Гюнтер продемонстрировал остатки леденца перед Элки, ― из свеклы. Полпуда на один такой леденец.

Хозяйка Сконе сделала выводы, что лакомство того не стоит и лишь покачала головой, выражая тем самым неудовлетворение расточительности князя. В её представлении, переводить пищевой продукт на всякую гадость, пусть и вкусную, не следовало ни в коем случае. Ну, ничего, за эту зиму, она порядок здесь наведёт. Пусть не у князя, но у Трюггви так точно, а то, не видать дочке богатства и счастья.

― А поле, что мы проезжали, чем засеяно? ― поинтересовалась Элки.

― Пшеницей, озимой. Надеюсь, в июле снять урожай сам-десять.

― Таких урожаев не бывает, ― буркнула Элки. ― Что? У вас тут растёт пшеница? Земля после неё год ничего не уродит!

― Каждый год сеем разное: в прошлом году рожь, сейчас пшеницу, а будущим гречу. Наш мельник удобряет землю. Видели корзины с крышками на подставках по всему полю? Там и хранятся удобрения, с Византии привезённые. А по краям ямы компостные. Я потом расскажу, что в них хранится.

― Я знаю, что это такое.

Пока карета ехала к замку, а Трюггви со своими рыцарями семенил вместе с охраной Элки следом, я отозвал Антона в сторону и, дождавшись прихода Снорри, поинтересовался столь внезапным появлением купца.

― Мне показалось, ― ответил купец, ― что я тебе нужен. Товаров у вас много, а торговать некому. Я могу принести пользу. На шнеке почти двести пудов олова и есть очень хороший мастер умеющий изготавливать бронзу. Я показал ему твои украшения из жёлтой меди. Он готов прислать трёх своих учеников, при условии, что его сын, которого я привёз с собой, обучится секрету изготовления этого металла и будет отпущен домой не позже чем через год.

― Антон, ― перебил я купца, ― с чего ты решил, что в Самолве некому торговать? К тому же тут есть кузнец умеющий работать с бронзой. Что ты ещё можешь предложить, чтобы заинтересовать меня?

― Наверно, больше ничего. Я умею дёшево купить и дорого продать. Думал, мы найдём взаимную выгоду.

'Не, — подумал я, — секрет изготовления латуни пусть останется со мной. Всё равно без цинка её не получить. А вот привлечь купца к новому направлению, было бы совсем не плохо'.

― Ты знаешь, что такое рыбная мука?

― Нет. Какое отношение имеет мука к рыбе?

― Сейчас поясню. Меня интересуют высушенные и перемолотые отходы от рыбного производства. Хвосты, плавники, жабры, кости, негодная в пищу рыба. В Самолве мы наладили её выпуск, но объёмы очень маленькие. Из семи пудов исходного материала получается только один пуд. Мне надо в сто раз больше, и это только здесь. Потребности Смоленска ― тысячи пудов и покупать я буду сразу. Хоть за серебро, хоть за понравившиеся тебе товары.

― Товары более интересны. Только Алексий, никак не возьму в толк, для чего эта мука.

― Секретов нет, мы кормим ей домашних животных и птицу.

― У нас, хрюшек тоже кормят рыбой. Но чтоб мукой, никогда не слышал.

― Если раз в год, сможешь привезти три большие ладьи с мукой, это будет хорошим подспорьем. Безусловно, остальной товар, возможно и будет пользоваться спросом, но муку я куплю всю и сразу. Теперь, давай обсудим, с каким товаром ты уедешь из Самолвы. Через пару дней Нарова замёрзнет, не пройдёт и седьмицы, как и озеро покроется льдом. Шнеку придётся оставить здесь, корабельный сарай сделают. Как договарился с командой?

― Никак. Это судно уже принадлежит Ларсу, моих людей там только четверо. В Сконе мне возместили все расходы, а он нанял экипаж до весны с момента прихода в Самолву. Элки отправится вместе с ними до Колывани, а оттуда на попутном корабле до дома. Насколько я знаю, договаривались именно так.

― А шнека?

― Приданное Гунндис. Отец Элки тоже дарил Холлдару корабль. У них так принято.

― Тогда этот вопрос считаем закрытым. Пусть со своим добром Трюггви разбирается сам.

― Алексий, я же олово привёз, ― напомнил мне Антон, ― как ты заказывал, две сотни пудов. Брать будешь, али как?

― Буду. С утра начнём взвешивание, а пока, пошли со мной, посмотришь, какой товар тебе на обмен нужен, раз серебро не интересно.

Купца из Бергена безусловно интересовал товар из восточных стран, поэтому на мечи с кольчугами он даже не обратил внимания. Дорого, да и продать тяжело. А вот ручная мясорубка ему понравилась. Редкий человек в средние века мог похвастаться целыми зубами уже в тридцать лет, не говоря о людях постарше. Следующим товаром на складе, который был отложен, оказалась фланель, зашитая по дюжине тюков в брезентовом мешке. К ней присоединился атлас разнообразных расцветок, ящики с гвоздями, двуручные пилы, коробка с иголками, шесть фунтов ладана, набор цветного стекла для витража с изображением Иоана Крестителя, бутыль розового масла и пара сундуков сахара якобы из Гандхары. Каждое наименование товара находившегося на складе имело ценник, и когда сумма от стоимости олова сравнялась с выбранными товарами, а произошло это после утвердительного кивка в сторону двух кресел, с бархатными сиденьями, я остановил Антона.

― Это всё, большего за олово ты не получишь. Ты знаешь, я не торгуюсь.

— Алексий, мне б ещё пару саней загрузить, выручи.

— Хочешь торговый кредит? В принципе, возможно. Слышал про 'Смоленский клуб'? Тут торгуют от него.

― Да, в Риге поговаривают, что члены клуба могут купить любое герцогство на выбор, либо разорить.

Ничего себе реклама, это кто ж такие слухи распространяет? Не иначе Ульманас со своим дружком попали в переделку, вот и пригрозили кому-то своим членством в клубе. А даже если и так, то оно к лучшему. Пусть боятся.

― Раз знаешь, то если пройдёшь проверку, я походатайствую, чтобы тебя приняли в этот клуб. Только учти, войти, как говорится ― гривна, а выйти и двумя не отделаешься. Для начала, ты подпишешь договор на реализацию товаров 'Смоленского клуба', а дальше будет видно.

В это время Павел показывал комнаты гостям замка, подробно объясняя, что для чего предназначено.

― Госпожа, здесь Вы можете отдыхать вместе с дочерью и внуком. При желании, можно растопить камин, но тепла от центральной печи достаточно. Это сейф для драгоценностей и личных вещей, открывается и запирается так, ― Павлик показал, каким образом вставляется ключ и поворачивается ручка на стальной дверце. ― Соседняя с вами комната предназначена для господина Ларса и его людей. Вызвать их можно дёрнув за этот жёлтый шнурок. За стеной раздастся звон колокольчика, и они поймут, что вы их зовёте. Столовая расположена на втором этаже, рядом с главным залом. Приём пищи по расписанию в строго отведённое время, но сегодня, господин Гюнтер, в Вашу честь сделал исключение. Ужин принесут через два часа. Понять, который сейчас час можно по часам. Когда будете в главном зале, рекомендую их осмотреть. В замке только одна ванная (как будто где-то есть две), княжна сама покажет её вам. Туалетная комната на первом этаже, но в исключительных случаях можно воспользоваться 'ночной вазой'. Она за ширмой в углу. В этой баночке с дырочками на крышке лежит сода. Ею посыпают ноги, чтобы не потели в сапогах. Госпожа Нюра терпеть не может плохого запаха. В свободное время можно посетить библиотеку. Для увлекающихся астрономией и гномоникой, на прошлой неделе привезли 'Толедские таблицы', к сожалению, на латыни. Как и трактаты Ал-Баттани. А позавчера, 'Трактат о сфере' Иоана Сокрабоско; сей труд даже господин Гюнтер ещё не читал. Для развлечения и избавления от скуки там же можно полистать альбомы с картинками. Если есть какие-нибудь пожелания, я с радостью исполню их.

Павел поклонился дамам, отдал ключ от двери Элки и вышел из комнаты, позвав за собой Ларса с охранниками и двумя слугами, притащившими сундуки с вещами. Мужчинам всё было объяснено гораздо проще. Здесь спать, мыться в бане рядом с конюшней, есть только в столовой, в туалет через внутренний двор рядом с прачечной; если приспичит, в углу стоит большое ведро с крышкой, которое сами с утра и выносите. Спать в пижамах, простыни не рвать, стёкла не бить. Кому скучно, вперёд, в Немецкую слободу, там трактир и очень дорогое пиво. Законы в Самолве строгие, так что, лучше вести себя тихо.

Через полчаса, Элки с Гунндис навестила Нюра с предложением помыться после дороги. Женщин она застала смотрящимися в большое зеркало. Одна из них пыталась разгладить морщины, нелепо подтягивая кожу у виска; вторая, широко раскрыв рот, пялилась на свои зубы. Кровать была смята, явно проверяли мягкость пружинного матраца, а ребёнок одиноко сидел в кресле, держа обеими руками палочку от леденца. По дороге в баню Нюра на ушко сообщила Гунндис о том, что Трюггви будет поджидать её поблизости и ей стоит мыться быстрее, дабы иметь возможность без посторонних глаз переговорить с будущим мужем. Перешёптывание девушек от чуткого слуха Элки не ускользнуло, и как ни старалась Гунндис, отделаться от матери не получилось. Ребёнка пришлось мыть самой, да ещё выслушивать нарекания, что руки не оттуда растут. К тому же, попариться не удалось. Негласное правило того времени рекомендовало избегать подобного действа в тёмное время суток . К услугам женщин были предоставлены две объёмные бадьи с горячей водой и пара банщиц с душистым мылом и мочалками, что вызвало трепет в сердцах датских дам. Элки и Гунндис нюхали желтоватый брусок с какими-то выдавленными на нём буквами, по незнанию, утайкой попробовали на вкус, и даже не заметили фонарей, освещавших помещение бани вместо привычных лучин, настолько они были увлечены мылом. Служанки Элки мылись самостоятельно. Вместе вошли в мыльню (так назвала баню Нюра), вместе и вышли, оставляя Трюггви придумать новую возможность для приватного общения, где не будет диковин забирающих всё женское внимание.

Ужин принесли прямо в комнату. Творог и топлёное молоко для мальчика, а женщинам тот же творог, только перемешанный со сметаной с добавлением горсти изюма и запахом ванили. Элки до смерти захотелось добавки, но как-то неудобно ей стало признаться в этом. Ведь она сама внушала своим детям, да и всем в усадьбе, что во время приёма пищи, на столе стоит столько, сколько может позволить хозяин этого стола. Посмотрев, как дочка вылизала свою миску, что и мыть не требовалось, хозяйка Сконе громко позвала одного из своих слуг, позабыв о сигнальном шнурке.

— Сходи на кухню и попроси для себя еды, которую приносили нам! Кухарке скажешь, что хочешь попробовать это лакомство и тащи его сюда.

Вскоре добавка была принесена, только вместо изюма, во взбитой творожной массе выглядывали оранжевые дольки порезанной кураги.

'Роскошь, — промелькнуло в голове Элки, — тут настолько богаты, что даже из еды получают наслаждение. Как бы отвадить соплячку-княжну от Гюнтера и пристроить свою дочку на её место'?

Элки повернула голову в сторону уже заснувшего ребёнка, потом скептически посмотрела на Гунндис, та явно проигрывала по красоте Нюре, и отбросила коварную мысль стать тещей князя. Лучшее — враг хорошего, в случае неудачи, можно было опозориться на два поколения вперёд. Зачерпнув ложкой творожную массу, она издала какое-то мурчание, но насладиться до конца кушаньем ей не дала дочь.

— Мама, потрогай ложе, — Гунндис гладила простыню ладонью, подзывая мать, только что отложившую на столик пустую миску, с явным удовлетворением на лице. — Оно тёплое, это какое-то чудо. Ой! Горячие какие.

— Бестолковая! — Элки убрала бутылки с водой и поставила их на пол, — когда ты была маленькая, я клала тебе в ноги завёрнутый в козлиную шкуру подогретый песок. Тут, вместо грелки положили зелёные камни. Запомни и передай своим дочерям, если они у тебя появятся: бабий зад должен всегда находиться в тепле.

Вскоре женщины улеглись на кровать и заснули. В это время, на третьем этаже замка, шёл разговор. В кбинете Гюнтера сидело трое мужчин обсуждавших предстоящие события. Говорили о свадьбе. Штауфен знал, что Трюггви холодно относился к христианам, но разделяет ли взгляды будущего мужа Гунндис, не имел никакого представления.

— Трюггви, с того момента, как ты получил от меня землю и усадьбу, ты стал моим бароном. До этого времени, мне было безразлично, какой веры ты придерживаешься. Но всё, что вокруг нас называется Русью, а тут свои правила и порядки. На днях из Юрьевского монастыря Воинот привёз священника. Здесь он будет ещё день-два, а потом сдрыснет в Псков. Если захочешь, он вас обвенчает.

— Не надо священника. Если б не этот жирный боров, напросившийся в Сконе, у моего сына был бы давно законный отец.

Гюнтер недовольно поморщился. Совсем не это он хотел услышать.

— Ты меня не слушаешь. Вельможа на Руси не может быть язычником. Это для твоей и моей безопасности. Ты отвечаешь за моих рыцарей, за порядок в этих землях и я хочу иметь на одну проблему меньше.

— Хорошо, я назовусь христианином. Что это изменит? Или христиане уже перестали резать своих собратьев по вере и наступил всеобщий мир?

— Трюггви, сильный всегда будет разорять слабого, — ответил я, — по снегу проще идти на лыжах, чем без них, так устроен мир, и не нам его менять. На смену языческим богам пришёл христианский бог. Не усложняй то, что можно решить по-простому.

— Я и Гунндис поженимся по старому обычаю. Вспомни Алексий, когда ты нанял меня, что я сказал по поводу христианства? Я продаю свой меч, но вере предков не изменю. Это мой путь.

Штауфен встал из-за стола, обошёл его и, зайдя Трюггви за спину, положил свою ладонь ему на плечо.

— Решение принято. Я уважаю твой выбор. Свадьба пройдёт без священников, как ты хочешь, но в твоей усадьбе поставят маленькую часовню. К началу зимы обучишь с десяток мужчин стрелять из арбалетов, найми пару мечников, желательно с семьями и детьми, а я намекну Элки, что неплохо оставить её воинов тут. И ещё, разберись со своим гербом. Отнесиь к этому серьёзно.

Обрадывавшийся было Трюггви, внезапно расстроился, стал загибать пальцы на руках, что-то считая в уме, после чего вымолвил:

— Гюнтер, за всё время службы я скопил около двух дюжин гривен. Мне не под силу содержать и экипировать стольких воинов. Казна Гунндис не так и велика, как тебе кажется.

— Ха! Привыкай. На первых порах будет сложно. Ты видел купца Антона?

— Да.

— Алексий мне давеча предложил делать крытые возки, обозвать их 'Жигули' и продавать разным богатеям. Так вот, рядом с твоей усадьбой я запланировал строить новую мастерскую. Антон привёз сына кузнеца работающего с медью, у плотника Ивана есть два смышленых младших брата, втроём, думаю, справятся. Эти 'Жигули' будут продавать от твоего имени, а ты получишь долю.

— Доля это хорошо. А как она велика будет?

— Да как тебе сказать, крытый возок обойдётся в три гривны, прибавь к этому стальные рессоры, упряжь для четвёрки лошадей, меховую обивку сидений, стекло, самовар, шторы из бархата, лак, ну и конечно, ковёр на пол. Если всё подсчитать, гривен пятьдесят выйдет. Продавать будем по триста марок. Десятая часть от прибыли тебе.

— Ого! — Вырвался из Трюггви возглас удивления, восхищения и одновременно радости.

— Не ого, а огого. Но за эту долю, ты будешь обеспечивать тайну секретов в мастерской, и беречь её как свои сам знаешь что.

— Мне что, стражника там ставить?

— Трюггви, хоть двух. Это не моя забота. Давайте обсудим церемонию. Кто за что будет отвечать и делать. Нюра рассказала, как это в Новгороде происходит, я знаю как у меня в Швабии. А как свадьба происходит у датчан?

Трюггви стал рассказывать.

Свадьба всегда проводилась общиной или семьями жениха и невесты в складчину. Праздновать начинали в пятницу, но если погода не благоприятствовала, то можно было начинать свадьбу в любой день недели за исключением понедельника, который считался несчастливым днем для такого торжественного момента. Помещение, где собирались гости, предоставляло семья невесты. Они же и украшали дом. Свадьба начиналась старинным ритуалом проводов жениха из отчего дома. Одновременно с женихом, под чутким присмотром старших женщин, свой дом покидала невеста, одетая в чёрное платье, двигаясь навстречу избраннику. В каждом селении имелось сакральное место, куда и направлялся объединенный свадебный кортеж. По дороге, согласно поверью, нельзя было останавливаться, встречаться с похоронной процессией, навлекать на себя стаю ворон и ни в коем случае не давать троллю перебежать дорогу. Это могло привести к несчастью. Для предотвращения этого, молодые юноши садились на коней, и скакали по дороге взад-вперёд, разгоняя все напасти. На обратном пути делалось то же самое. При приближении к сакральному месту, люди начинали петь песни как можно громче. Шум защищал жениха и в особенности невесту от злой силы. Дойдя до места бракосочетания, невеста становилась с левой стороны от алтаря богини плодородия, жених с правой стороны. Церемонию проводил наиболее уважаемый житель. Завершив обряд, он соединял руки жениха и невесты клал поверх свою, и произносил: 'Что Боги соединили, ничто не должно разъединить'. После этого, жених и невеста шли вместе, бросая хлеб и монеты ребятишкам, стоявшим среди зрителей. Чем больше будет брошено, тем сытнее и лучше станет жизнь молодожёнов. По возвращении в дом невесты начинался свадебный пир. За свадебным столом, гостей рассаживали в соответствии с рангом и внутренней иерархией. Тех, кому не досталось места, кормили отдельно. Обязательным это не было, но если достаток позволял, то делалось всегда. Гуляния продолжались почти сутки, пока приглашённые могли есть и пить.

— У меня есть идея, — обратился я к присутствующим, — насколько я помню, замок построен на холме, где стоял древний идол?

— Да, это так, — подтвердил Штауфен, — прямо по центру внутреннего дворика, где лежит самая здоровая плита. Когда ровняли землю, мы на неё наткнулись и от неё клали брусчатку.

— Следовательно, лучшего сокрального места нам не найти. А если во время церемонии будет присутствовать христианская реликвия из Константинополя, то ни один поп не посмеет пикнуть, не то, что усомниться в легитимности таинства обряда. Для тебя, Трюггви, скажу одно, не у каждого герцога на свадьбе был гвоздь из Креста Господа, да и наврятли у кого ещё будет.

— Согласен с тобой, Алексий. Вот только не потянутся ли сюда паломники, посмотреть на реликвию, а заодно не появится ли у них желание перевезти такую ценность, куда поближе к себе, например, в Рим?

— Гюнтер, эта реликвия принадлежит Смоленску. После свадьбы, я отвезу её Ермогену. Ты позволишь самолвинцам прикоснуться к ней, поднимишь свой авторитет в христианском мире, как выкупивший её у каких-то разбойников и заработаешь уважение Православной церкви, поскольку этот дар будет от тебя.

Идея Штауфену понравилась. Оставался единственный неразрешённый момент во всём мероприятии, как то: — кто будет вести обряд бракосочетания? Этот вопрос я взял на себя, тем более что соответствующая церемониальная одежда была приготовлена, в Самолве я слыл человеком уважаемым, как-никак дядя княжны, да и выбирать особо не из кого. Торжество назначали на пятницу.

С рассветом в замке началось шевеление, переросшее к обеду в настоящую беготню. В центре внутреннего дворика возвели деревянный помост, девушки украшали его цветными лентами, а Нюра, забрав с собой Гунндис, подгоняла ей свадебное платье. В это время, в башне донжона, Трюггви примерял парадный мундир чёрного цвета, закрытый, двубортный, с отрезным лифом, застегивающийся левым бортом на шесть позолоченных пуговиц. Мундир имел стоячий воротник, пристежной лацкан с гербом на груди и два клапана с пуговицами внизу спинки; левый борт мундира и края клапанов имели белый кант; воротник, пристежной лацкан, обшлага и канты — из красного сукна. На воротнике и обшлагах позолоченное шитье в виде лавровых листьев. Брюки были заправлены в начищенные хромовые сапоги со шпорами, а на витом жёлтом ремне, нелепо покачивался палаш, который Трюггви старался подтянуть повыше к поясу.

— Ну как? — Спросил я у жениха.

— Одежда красивая, материя превосходна, но чего-то не хватает. Что именно, никак не пойму.

— Головного убора нет.

— Чего? — Пререспросил меня Трюггви.

— К мундиру фуражка прилагается. Это такая шапка с козырьком, наподобие той, какую Пахом Ильич носит.

— Ни разу не видел. Может, мне шлем надеть?

— Вариант. В сундуке есть, давай попробуем.

Латунная сфера, покрытая чёрным лаком с козырьком и наборным затыльником, была снабжена белым мельхиоровым прибором, что эффектно сочеталось с мундиром. Султан из перьев добавил нарядности, а сам Трюггви сиял от удовольствия как начищенный самовар. Датчанин присел, вытянул вперёд руки, затем вновь поднялся и свёл ладони в замок, за спиной. Сукно не треснуло и не расползлось по швам, только ножны палаша бряцнули о пол.

— Ну, хватит красоваться, — сам себе сказал Трюггви, — пора в усадьбу наведаться.

В пятницу, с рассветом в Самолву стали съезжаться старосты близлежащих деревень. Говорили о предстоящей свадьбе и хвастались друг перед дружкой, кто, что привёз в подарок. Из Чудской Рудницы и Заходов пригнали пяток дойных коз с коровой, из Замошья — разделанные туши семи кабанчиков, из Гоголяк и Козлово — живых гусей в клетках. Вотчина Воинота одарила мёдом, а Фёдор Лопухин из Луг, привёз три десятка лисьих шкур, подвязанных к шесту как знамя. Подарков было такое множество, что Захар заполнил ими весь свой двор, потеснив бочки с солёной рыбой и пивом, сложенные у него на хранение.

К полудню, после удара колокола, началось шествие. Тройка рыцарей появилась на окраине Самолвы со стороны Немецкой слободы, возвестив о своём прибытие протяжным звуком рога. За ними следовал Трюггви в окружении свиты с развевающимися флагами. Минуя площадь, кортеж жениха двинулся по направлению к замку, а за всадниками, стали пристраиваться самолвинцы. Перед мостом через ров, кортеж остановил мальчишка, натянув верёвку через дорогу. С заметно выступающими из-под вязаной, подвёрнутой в накат, по краю шапки ушами, он как заправский стражник выставил перед собой левую руку, держа во второй короткое копьё.

— Проезд закрыт! — Возвестил Ваня Лопухин.

— Это как так закрыт? — Возмутился Астрид.

— Звонкая монета или интересный рассказ откроют дорогу. Иначе — никак.

Астрид попытался вспомнить какую-нибудь интересную историю, но кроме пошлых баек, в голову ничего не лезло. Жених уже приближался, времени оставалось всё меньше, и сопровождаемая возгласом 'Эх!', в сторону Вани полетела серебряная монетка.

— Щедрым гостям всегда рады, — верёвка упала на мостовую, — Добро пожаловать!

Кортеж двинулся дальше, переехав мост, миновали украшенные разноцветными флагами ворота, и вскоре остановился на внутреннем дворике возле башни донжона. Здесь, спешившегося Трюггви встретили чета Штауфенов и будущая тёща.

Гюнтер, облачённый в роскошную парчовую мантию, подбитую белоснежным мехом горностая, восседал на обитом красным бархатом с золочёными ножками и подлокотниками троне. Рядом с ним, на троне поменьше, но не менее красивом и богатом, размещалась Нюра, в порфире, украшенной стразами и речным жемчугом. Наряд княжны представлял собой длинный плащ из тёмно-красного шёлка с песцовым мехом, обволакивающим шею, рукава и с отороченным им же низом. Справа от князя на пуфике сидела Элки, вся в мехах.

— Что привело тебя, барон Трюггви в мой замок? — Спросил Гюнтер.

— Дошла до меня весть, мой князь, что в твоём доме гостит прекрасная Гунндис из Сконе. Несколько лет назад, я обещал на ней жениться.

— Это так? Достопочтимая Элки.

Хозяйка Сконе кивнула головой в ответ на заданный Штауфеном вопрос и улыбнулась. Торжественное мероприятие ей нравилось, особенно размах, с которым оно проходило. Единственное, о чём она сожалела в этот момент, так это отсутствие родственников из Мальме. Вот бы они рты пораскрывали, глядя на то, как её дочка выходит замуж. Но и эта проблема была частично решена. В свите Элки находился поэт-песенник, иными словами — скальд. А в том, что он использует происходящие события для сложения своих виршей, сомнений не возникало, как и то, что первым, кто их услышит, будет она. Рано или поздно, правильную версию услышат и в Мальме.

— Трюггви, — продолжил свою речь Гюнтер, — ты самый храбрый и самый сильный из моих рыцарей, а Гунндис, несомненно, одна из красивейших женщин на свете. Если ваши дети станут такими же, как их родители, то слава о них, разнесётся по всей земле. Благословляю тебя. Живите в любви. Да будет так!

Штауфены и Элки поднялись со своих мест, и по этому сигналу, из шатра, разбитого в углу дворика вышла Гунндис в сопровождении двух девочек, поддерживающих длинный шлейф невесты. Чёрное свадебное платье из драгоценного бархата, украшенное ниткой жемчуга, облегало фигуру Гунндис, блестя каждой складкой, как полированный срез антрацита. С каждым шагом, ткань перекатывалась волнами, создавая впечатление не идущей, а плывущей по водной глади женщины. Голова невесты была покрыта белоснежной фатой, зафиксированной серебряным обручем в виде изящной короны. Гунндис остановилась перед ступеньками помоста, дождалась Трюггви и вместе, рука об руку взошли на подиум по красной ковровой дорожке, где их поджидал дядя княжны, стоящий за небольшой трибуной, облачённый в белую мантию. Протяжный рёв рога заставил собравшуюся публику замолчать — началась церемония бракосочетания.

— Бабушка, — обратился мальчик к Элки, — почему мама в чёрном платье?

— Так принято . Твоя мама сегодня невеста. Видишь, какая она у тебя красавица?

— Да. Она самая красивая на свете, — чуть слышно пробормотал ребёнок, — и такая счастливая.

Свадебный пир затянулся глубоко за полночь. Накрытый на тридцать кувертов стол сиял серебром и отражался в гранях хрусталя, ослепляя невиданным богатством. Блюд было не перечесть. На место опустошённых подносов тут же выставлялись новые, с пылу-жару, дразнившие аппетит гостей подрумянеными корочками и лёгким дымком копчёностей. Виночерпий еле поспевал, развозя на тележке несколько видов напитков и еще не известного тут сока, принемаемого за столом за особый сорт сладкого вина. Пили много, впрочем, как и закусывали. Дошло до того, что в столовой замка самолвинский пёс рыжей масти стал воротить нос от подкидываемых ему костей. Чуть ли не волоча раздувшимся брюхом по полу, он заполз под стол и, обессилевший от обжорства, устроившись в ногах Элки, уснул. Хозяйка Сконе несколько раз понажимала носком сапожка живот собачки, получая от этого удовольствие, а когда к столу поднесли фрукты, забыла об увлечении и как практически все гости обратила свой интерес на заморские диковины.

На широком оловянном подносе были разложены гроздья бананов, окружавшие водружённый по центру блюда огромный ананас.

— Как называется дерево, которое плодоносит подобным 'шишкояблоком'? — Спросила Элки у Гюнтера.

— Госпожа Элки, — ответил Штауфен, — этот чудесный плод привёз дядя моей жены Алексий из очень далёких стран, что находятся на краю света . Насколько я знаю, они растут на кустах.

— А эти длинные стручки?

— Это бананы. Они растут в Индии, откуда нам доставляют специи купцы Смоленского клуба. К моему глубочайшему сожалению, стоимость одного стручка равна всему урожаю княжества. Но ради сегодняшнего торжества...

В разговор вмешалась Нюра.

— А вы знаете, что ещё Плиний Старший в своём трактате 'Естественная история', писал о том, что великий Александр Македонянин во время своего похода в Индию пробовал этот фрукт и даже повелел привезти его в Грецию?

Элки приняла задумчивый вид, вроде как, вспоминая бессмертные труды Плиния, и согласно кивнула головой. Ни у кого из присутствующих даже не возникло вопроса, каким образом фрукты удалось довезти в целости и сохранности, преодолев столь огромное расстояние как тогда, так и сейчас. Однако Нюра пояснила, а все согласились с её мнением, что везли дерево целиком, в бочке с землёй.

Финальным блюдом стал торт, украшенный двумя лебедями из желатиновой мастики в белковой глазури, плывущими по кремовому пруду в виде пурпурного сердца, выложенного маленькими жемчужинами. Нюра предупредила гостей заранее, что жемчуг лучше не глотать, дабы не уподобляться Клеопатре. Это сразу вызвало жуткий интерес, с требованием просвятить, что это был за случай.

— Существует легенда, изложенная всё тем же Плинием Старшим о египетской царице Клеопатре. Принимая Марка Антония у себя во дворце, она выпила уксус, в который положила и растворила две жемчужины невиданной красоты, дабы подчеркнуть богатства своей страны. Я проверила эту легенду и скажу одно: — неправда, в уксусе, целая жемчужина не растворится .

— Жемчуг не так прост, — перебила Нюру Элки, — женщина та, о которой ты рассказала, была довольно хитра. И сделала она это исключительно для мужчины. Сама я не пробовала, Холлард меня и так любил, а вот некоторые... глотали и добивались своего.

Гунндис проглотила три жемчужины, Нюра решилась на одну, а Элки просто сложила крохотные белые шарики в свой кошелёк.

Для простых горожан, на площади, возле дома Захара, был сбит длиннющий стол. Вокруг него установили жаровни, рядом выставили ящик полный соли, а ближе к реке, на вертелах поджаривались говяжьи туши. Хлеб, как и бочки с пивом лежал на телегах. Гости поначалу ходили за угощением самостоятельно, но вскоре, все как-то расселись, окружили себя яствами, и принялись праздновать. Когда к вечеру стало подмораживать, люди и не подумали расходиться. Разделившись на множество компаний, самолвинцы и гости из соседних сёл вели беседы о своей жизни, вспоминали повод, по которому собрались, поднимали глиняные и деревянные кружки за здоровье Трюггвии и его жены, поминали добрым словом своего князя и, конечно же, пели песни, под которые танцевали. В эту ночь Чудское озеро схватилось льдом, скрепив тем самым союз двух сердец. Гуляние продлилось три дня.

* * *

В этот вечер из княжеского терема Городца, в сторону Новгорода неторопясь, ехал отряд всадников, сопровождающий закутанного в соболиную шубу важного боярина. Состоявшийся полчаса назад разговор — был итогом многодневной кропотливой работы по обрабатыванию ближников Новгородского князя. Аудиенция у Александра принесла долгожданные плоды. Строган, выторговал себе право собрать подати с восточных земель Чудского озера, заплатив десятую часть предполагаемого сбора в княжескую казну. В принципе, согласия князя до этого года было не надо, но в связи с тем, что территория стала спорной, вернее подверглась оккупации, и ответственные на этом направлении бояре как-то не спешили, то Строган Наездинич сыграл на опережение. Предложив свои услуги первым, он сорвал банк. Подобная практика была распространена. Боярские дружины ходили на север, трясти корелов. Пахом Ильич взял на откуп Ижору с Копорьем, другие отправлялись в сторону Онежского озера, на Оять и Свирь. Институту власти, подобный расклад взымания дани был выгоден. Княжья дружина не отвлекалась на собирание товаров народного промысла с подвластных земель, получая живые гривны авансом, и лишь в критических ситуациях, когда необходимо было показать военную силу, отправлялась в ратный путь. Вот и сейчас, в преддверии похода на Псков, Александр, сильно нуждающийся в серебре, с лёгкостью согласился с предложением Строгана. Тем более что других и не поступало, хотя боярину сообщили немного другую версию.

'Вот и настало моё время, — рассуждал про себя Строган. Назначеный Александром контролировать сбор дани со стороны администрации Новгорода, Домаш Твердиславич, конечно, попьёт крови, но и от него можно избавиться. Ишь, паскуда, мзду он не берёт. За Новгород ему обидно. Ничего, и не таких обламывал. Все мы смертны, особенно в Водьских лесах. Надо бы к немцам человечка верного послать, дабы действия скоординировать. А хотя бы Степана, сына Андрея Бандеры, что от угров прибежал. Холоп с гнильцой, изворотлив, за враньё не раз порот, однако предан как собака. Такой как раз подойдёт, и веры с немцами он одной, хоть и скрывает это'.

— Стёпка, сучий сын! — Гаркнул Строган.

— Тут я, отец наш родной!

— С утра напомни о себе.

Строган вновь погрузился в раздумья. Засланные пару месяцев назад в Самолву плотники, давеча дали о себе знать. Как и было условлено, один из них сбежал, принеся с собой подробный пересказ всех событий происходящих у берегов Чудского озера. Боярин поначалу не поверил словам соглядателя, лично пытал шпиона. Но даже на дыбе, плотник пересказал изначальную версию. Сознался, где прикопал заработанное на стройке серебро, как не смог подпортить крепостной арбалет, и вспомнил, кому продал в прошлом году лошадь со Строганской усадьбы, якобы задранную волками. Анализируя полученную информацию, боярин даже стал немного сомневаться в успехе задуманного мероприятия. 'До реки Желчи, отправленный в разгон отряд дойдёт без особых происшествий. Пошалит возле Ремды, скорее всего с лёгкостью почистит деревеньку Гологляк, а вот дальше, если не будет притока добровольцев, то зять Пахома Ильича с десятком своих закованных в железо рыцарей вырежет его сброд в первом же столкновении. Надо что-то думать. Как обмануть Штауфена? А может, с помощью ливонцев отвлечь дружину Гюнтера, а самим сразу подобраться к Самолве? Какой смысл щипать по-мелочи, если все богатства наверняка лежат в замке? Хотя, с другой стороны, наёмникам нужна добыча, а её много не бывает. Теперь нужно покумекать. Что предложить немчуре? Кабы изыскать того рыцаря, сбежавшего из плена, как его имя... чёрт, из головы вылетело и доносчика уже не спросить. Рихард вроде. Он точно Штауфена ненавидеть должен. Погодь, а если я Домаша выведу на этого Рихарда или Рихтера'?

Строя коварные планы, Строган добрался до своего терема в полной темноте. Размер предполагаемой добычи он оценил в девять пудов серебра. Сумма по его понятиям не такая уж и большая, но тут было важно моральное удовлетворение. Он искренне считал, что Самолва детище Пахома Ильича, следовательно, любой нанесённый Гюнтеру вред, автоматически ложился в копилку мести проклятому новгородскому купчишке, недавно принятому в боярское сословие. Открыто выступить против партии Ильича он уже не мог, Новгород любит героев, и не жалует обчищенных под орех ворами неудачников. Строительство крепости на острове, запирающем Ладогу, практически бескровный поход в Копорье, дармовой хлеб, железные плуги для смердов, сказочные пожертвования церкви и многое, многое — сделало Пахома Ильича с сотоварищами неприкасаемыми. И самое обидное, что они приветствовали централизацию власти, ставя под сомнение боярское самоуправление.

После сытного завтрака, Строган позвал с сеней дожидавшегося с рассвета своего часа Степана. Младший Бандера сиротливо пристроился в углу светлицы, комкая в руках заячью шапку, внимательно выслушивал своего хозяина.

— Ты отправляешься вместе с моим купцом Трифоном в Колывань. Там, на новгородском подворье отыщешь рябого Витька. Трифон укажет на него.

Строган подошёл к сундуку, стоящим по лавкой, выдвинул его и, раскрыв, вытащил завёрнутый в рогожу кружок кожи. Развернув тряпку, боярин протёр от пыли клеймо, выжженное на поверхности тайного знака и, крутя его в руках, молвил.

— Из Колывани вы вдвоём поспешите в Дерпт. Отыщите казначея епископа, он рябого знает в лицо, покажешь ему этот знак, и передашь на словах следующее: 'На востоке солнце стало светить слишком ярко'.

— Запомнил, хозяин. После этого домой?

— Нет! Твоя задача найти рыцаря Рихтера, рассказать ему, что к концу зимы, начало весны мой отряд будет возле Самолвы. Если он желает отомстить Штауфену, то пусть собирает своих воинов и будет готов действовать. В случае если он согласится, то отдашь ему карту, которую тебе сейчас зашьют в тулуп. Вот после этого сразу дуй в Новгород, а рябой останется в Дерпте.

— Главным кто будет?

— Степан, конечно, ты. Неужели бы я мог доверить такое дело Витьку? Ты там присматривай за ним, опосля мне всё расскажешь.

— Всё сделаю, как ты повелел, отец родной, — Степан поклонился в пояс, — а если рябой заартачится?

— Тогда, как с Филиппом поступишь. Только аккуратно.

Отослав холопа, Строган пошёл в скотницу. Запалив свечу, боярин стал рассматривать долговые расписки, ставшие собираться вновь, после ограбления.

— Так, Сазон задолжал три гривны, — вслух размышлял Строган, — отдать их он не сможет, значит, пойдёт отрабатывать вместе со своими братьями в ушкуйниках. Филимон потопил мою ладью, благо товар частично удалось спасти, но доски до места, скотина не довёз, нанёс мне убыток. Вместе со своей командой тож пойдёт в отряд.

К моменту, когда солнце стояло в зените, а на правом берегу Волхова, у кремля, ватага неженатых юношей обсуждала завтрашний воскресный кулачный бой, Строган вышел во двор. По его прикидкам он мог выставить сорок семь человек. Это были должники и десяток его личной охраны, но для планируемого похода их было катострофически мало.

'Ещё б два десятка людишек', — подумал боярин, как услышал залихватский посвист молодых драчунов, пролетевший над замёрзшим Волхвом.

— Андрей, — позвал Строган, собиравшего в дорогу своего сына Бандеру, — завтра, как игрища закончатся, брось клич среди молодых. Мол, боярин ватажку храбрецов собирает, дань с чуди получать. Кто захочет, хай ко мне во двор идут.

— Сколько людей привести, хозяин?

— Дюжины две, те, что покрепче.

Строган слепил снежок и с силой бросил его в собственные ворота, угодив точно в стык створок, вызвав одобрение дворни. Драться на кулачках он особо не умел, зато снежки метал весьма метко, поэтому очень любил демонстрировать свой успешный навык окружающим. Прислушавшись к голосам, отметил про себя, что конюх Данила промолчал, боярин вернулся в терем. Оставался один нерешённый вопрос — кто поведёт сборную рать? Самому воеводить не хотелось, а перепоручить столь ответственный пост оказалось некому. В этот момент Строгана посетила мысль: 'А что, если Андрея Бандеру приблизить? До Ремды отряд поведу я сам, а оттуда, с собранной данью и верными людьми... Господи, что я несу? Как можно холопу войско доверить? Воеводу надо нанять, и лучше привлечь иноземца'.

К середине следующей недели такой иноземец был найден. Бывший дружинник из Чернигова, назвавшийся Семёном, десятником Ростислава Михайловича, обиженный князем и оставивший службу, не захотев отправляться с ним в Венгрию, завербовался к Строгану. Новоиспечённый воевода был отнюдь не богатырских пропорций, однако статен, высок, черноволос, кареглаз, с тонкими губами и редкими, крысиными, торчащими хаотично, в разные стороны усами, которые он старательно разглаживал.

Боярин основательно потолковал с Семёном, рассказал официальную версию похода, обозначил количество людей, посулил достойную оплату и ударил с ним по рукам. С этого момента, все заботы о войске ложились на черниговца, а тот так рьяно взялся исполнять свои обязанности, что Строган только диву давался, как много всего надо, и как дорого оно стоит. Семён собирался слепить войско по образцу Черниговского княжества; с разведкой, конницей, ударной пехотой и стрелками. Ещё недобытые гривны от похода, в связи с растратами стали заметно сокращаться, а через двенадцать дней, прибыльность мероприятия оказалась под вопросом, если не под угрозой срыва. Воевода озвучил количество амуниции, оружия, лошадей и провианта, отчего Строгану поплохело.

Для начала, Семён отобрал из приведённых Бандерой, способных к ратному делу десяток новгородцев, посадил их на лошадей и увёл в лес в сторону реки Веряжа. Не прошло и пяти дней, как черниговец прискакал снова, взял ещё шестерых и снова укатил. В следующий раз с ним отправилось трое. Через две недели ко двору Строгана вернулся всего десяток. Злые, исхудавшие, в потрёпанных тулупах, с плоскими котомками, закреплёнными на груди и спине, юноши озирались по сторонам, плотоядно поглядывая на суетившихся у хлева дворовых девок. По команде Семёна новгородцы соскочили с лошадей, отвязали от себя дубовые доски, зашитые в мешковину, прикрепили их к сёдлам и стали за спиной своего командира. Черниговец подошёл к Строгану.

— Из всего молодняка только эти десять смогут идти в поход на Водь.

— А остальные где?

— Кто сбежал, кого волки задрали.

— Девять душ?

— Лучше сейчас, чем потом, — ответил Семён, — за год, я бы сумел сделать из них воев.

Строган сплюнул на снег.

— Я не собираюсь воевать! Дань собирать, только и всего.

Семён ухмыльнулся. Кто ж просто так своё добро отдаст?

— У Тёплого озера, в земли которые мы идём, построили новый городок Самолву. Я спрашивал у новгородских купцов, что к нам в Чернигов торговать ходили, так там сидит князь с дружиной, стригущий ливонцев, когда ему этого захочется. Необученное ополчение в первом бою превратится в рабов.

— Ты многого не ведаешь. Этим князем займутся другие. А пока, готовь людей, а не теряй. На Николая день выступаем.

Как часто бывает на Руси, запланированная дата постоянно перекладывается на более поздний срок, если это не праздник. Поход Строгана исключением не стал. Под конец года ударили такие свирепые морозы, что птицы замерзали налету. Следующей напастью стал снег, побивший все рекорды по месячной норме. Люди сидели по домам, не высовывая носа на улицу из-за пронизывающего ветра и непрекращающейся вьюги. Торговля замерла, а от постоянно горящих костров стали случаться частые пожары. В церквах приказали звонить в колокола, в надежде отогнать природную беду. И лишь к началу января, совместными усилиями звонарей, молящихся священников вместе с паствой, а может, внезапным антициклоном — погода наладилась. Снежные бури прекратились, но трескучий мороз остался.

Ровно за месяц до похода на Псков Новгородского князя Александра, Строган вывел отряд в количестве пятидесяти трёх человек в окрестности города к своей заимке, где в настоящее время располагается деревушка Поддубье, дабы оттуда двинуться к устью речки Луга. В дальнейшем, маршрут пролегал к реке Плюсса, где уже можно было начать сбор дани, затем к Желче, и так до самой Ремды. Пергамент карты пестрел населёнными пунктами с рисунками куниц, соболей и белок. Над рисунком и склонились боярин с воеводой, спрятавшись от внезапно наскочившей вьюги за толстыми стенами избушки, поставленной на сваях.

— Скажи мне, Семён, что у вас с Ростиславом произошло? — стал выспрашивать Строган у воеводы, — ты ж с ним с давних пор, по Новгороду тебя помню, когда Михаил своего сынка двухлетнего с собой привёз .

— Понимаешь, не по пути мне с ним. Нет у него Родины, не чует он землю нашу. Степняки его княжество разорили, а он, вместо того, чтобы людей сплотить, да силу крепить, на запад подался.

— Значит, — Строган стал сворачивать карту, — князей ты не любишь?

— Нет! В горе и в радости, князь людям своим служить должен, а не искать где сытнее и теплее. Умом разумею, что сопляк он ещё, но если в отрочестве любви к Отчизне не привили, толку с него для Чернигова не будет.

— Я тож князей не жалую. Видишь, кое в чём мы с тобою схожи.

— Ой, ли?

В этот момент заскрипела открывающаяся входная дверь. Медвежья шкура, висевшая над порогом, колыхнулась и, в избушку зашёл Домаш Твердиславич. Решивший совместить во время похода приятное с полезным — то есть, поохотится на лося, новгородец был весь в снегу, а борода позвякивала сосульками.

— Шушукаетесь? — Заявил Домаш с порога.

— Ага, — ответил Строган. — 'Лучше б тебя в том лесу волки загрызли', — подумал про себя боярин, а вслух произнёс другое: Ну как, догнал подранка?

— А то! Сазон с братом, тушу на волокуше тянут. Сейчас свежатинки поснедаем.

Охота Твердиславича чуть не стала помехой шпиону Пахома Ильича, шедшему параллельно с войском Строгана. В жизни бы Домаш не смог бы догнать лося в густом лесу, кабы сохатый не учуял человеческий запах на пути его бегства. Зверь отвернул в сторону, провалился в сугроб, а когда пытался вылезти, метко пущенная сулица лишила его жизни. Новгородцы шпиона не обнаружили, а неприметный мужичок, одетый в белый балахон поверх добротного овчинного тулупа, ватных штанов и непромокаемых высоких сапог на меху, потихоньку отполз в сторону, встал на лыжи и поспешил к ближайшему селению, где его дожидалась верная лошадка. В Плюссах, как и во многих последующих деревнях, Строгана ждало полное разочарование. Задолго до подхода сборщиков дани, местные жители исчезали, прихватив всё ценное, оставляя в деревнях только стариков, которые рассказывая о страшной болезни, непременно указывали на огромные следы от костра, где якобы сгорели умершие больные.

Платить дань никто не хотел. Ещё в давние времена, люди старались спрятаться от мытарей в лесных схронах. В наказание, деревни беспощадно подвергались сожжению, но в этот раз, новгородцы столкнулись с повальным мором. Это было нечто новое, страшное, а посему опасное для своего здоровья. Единственные союзники, на которых могли опереться сборщики дани — старосты, в этот раз сами бойкотировали фискальные мероприятия. И делали они это не со страха, а благодаря тонкой и очень расчетливой политики, проведённой Пахомом Ильичом совместно с Кипеньским старостой Железняком. Невдомёк было Строгану, что ещё летом, в Гостилицах был проведён сход всех представителей водьских старейшин, который принял решение: Новгороду дани не платить, а свозить определённое количество своих товаров в новую крепость у устья Невы, где за него, получать пусть невысокую, но зато заранее оговоренную оплату вместе с грамотой, что подати сданы исправно. На этой декларации стояли две печати. Одна из них принадлежала Пахому Ильичу, а вторая — доверенному лицу новгородского князя Александра, Якову Полочанину. Прибыль от продажи полученных товаров с лихвой компенсировала положенный процент в княжью казну, долю посреднику, а так же пополняла звонким серебром обитые железом сундуки узкого круга новгородских бояр. Сам князь Александр в экономические дебри не лез, и когда давал согласие на сбор дани Строгану, то душой не кривил. А если и умолчал чего, то только по простоте своей, о войске родном заботясь.

Единственный угол, который надо было грамотно обойти — это как объяснить старостам, что надо прятаться и разыгрывать спектакль. С этой задачей превосходно справился младший сын Железняка. С его слов отряд Строгана был описан как банда грабителей. Хотите ждать помощи — придёт, но только уже поздно будет. Посему, надо хитрить и делать всё, что говорят умные люди. Многие старосты поступили правильно. В результате чего и себя спасли и добро деревенское. Но нашлись и сомневающиеся. Благо, таких были единицы. Озверевший от неудачного похода Строган, выгреб их скотницы подчистую. Не спас и пергамент, с важным видом преподнесенный старостой разорённой деревни. Боярин бросил его в огонь, даже не читая, а зря.

Спустя две недели, после оставления сгоревшей деревеньки на озере Долгом, новгородцы вышли к Низовицам, расположенным в десяти верстах от Чудского озера, оставляя болота Чистого мха и реку Желчу слева от себя. Здесь заканчивались границы земель, с которых Строгану разрешалось собирать дань. Пополнения отряда за счёт местных жителей не произошло, пришлось изменять планы. Дальше, следуя по льду Желчи можно было выйти к погосту Ремда, но там начинались Орденские земли. В Низовицах боярина ждала первая удача за весь убыточный поход. Охотники не успели попрятать приготовленные на продажу шкурки, вследствие того, что были на промысле, а весть о разорении соседей не дошла по вине непогоды. Семён грамотно обложил пять дворов своим конным отрядом, согнал женщин, стариков и детей в один дом. Строган в это время дал команду выносить всё более-менее ценное добро на улицу. Целых два возка сумели наполнить одними шкурками. Ещё один продовольствием, но боярину показалось этого мало.

— Вытаскивайте всех женщин и детей! Продадим в Новгороде. Деревню сжечь!

— Не позволю, — возразил Домаш. — Нельзя людей трогать, они уплатили данью с лихвой.

— Да? А дюжина погостов, — брызжа слюной, завопил Наездинич, — с которых я ничего не получил? Они заплатят за них!

— Строган, когда ты спалил Ореховцы, ты уже перешёл дозволенную черту. Но там староста отказался платить. Здесь дань получена, отзывай людей. Не гневи Бога. Есть Закон, и нарушать его, я не позволю.

— А вымершие Лосицкий и Быстреевский погосты Шелонской пятины , которые твой братец два года назад чуть ли не с землёй сровнял, это как, по Закону?!

— Нет, там другое, тебя там не было. — Неубедительно начал возражать Домаш. — Так надо было сделать.

— Конечно, надо было, — передразнил Строган. — Ладно, я отзову людей, пусть все знают, что Наездиничи милосердны, но Семён пойдёт собирать дань дальше. Можешь идти с ним.

— Куда? Может, — с издёвкой пошутил Домаш, — в Юрьев?

— Куда скажу, туда и пойдёт. Семён! Живо ко мне!

К боярину подскакал Семён, остановив коня в полуметре от спорящих новгородцев.

— Слушай меня внимательно воевода. Я со своими холопами увожу рухлядь, а ты с остальными пойдёшь дальше, вниз по реке.

В этот момент из дома стали выводить женщин с детьми, и Твердиславович не выдержал, стукнул пятками в бока своего коня, посылая скакуна вперёд, остановить преступный приказ. Не обращая на это внимания, Строган продолжил.

— Твоя цель Изменка, это деревня паромщиков. Иди по льду озера, как показано на этой бересте, — боярин вынул из сумки берестяную карту и протянул её Семёну, — там дождёшься рябого Витька, он покажет тебе тайный знак, клеймо на куске кожи. С ним будет рыцарь Рихтер и наёмники, он поможет тебе захватить Самолву. Домаша, если пойдёт с тобой, можешь убить в любой момент. Пять гривен за это получишь, но сделай это без свидетелей.

Семён промолчал. Гривны были нужны, но уподобиться убийце черниговец не хотел. Не вязалось это с его понятиями воина. Однако и слова 'Нет' он не сказал.

— Заканчивай здесь. Смердов можешь оставить. Собирай людей. Уходим.

Этим же утром, дружины Александра и Андрея Ярославовичей вошли в Псков. Город взяли тёпленьким, без боя и практически без кровопролития. Воинот провёл в кремль отряд из двадцати литвинов Свиртила в одеждах крестоносцев, которые по-тихому сняли всю охрану и заперли в порубе двух братьев-рыцарей, забрав предварительно пару рогатых шлемов, подаренных ещё в прошлом году Гюнтером. Пока суд да дело, швабец проник в комнатку с архивом и вынес с собой копию грамоты, любезно предоставленной Штауфену, на право владеть землями Самолвы. Теперь, Гюнтера нельзя было ни в чём заподозрить. Служащий архива, помогавший отыскать пергамент, нечаянно слетел с лестницы и сломал себе шею. Псков проснулся освобождённым, и самое интересное, что горожане не ощутили разницы, вернее, по началу, даже не поняли, что поменялась власть. Булочники пекли хлеб, молочники повезли на рынок молоко, рыбаки утренний улов, а стражники на кромских воротах продолжали нести караульную службу. И лишь когда малая дружина князей стала подъезжать со стороны Охабня к кремлю, псковчане забеспокоились. Ливонцы просто проморгали внезапное нападение, будучи уверенными, что все военные силы Северной Руси находятся на южных рубежах. Кто их заверил в этом — до сих пор не известно.

Окрылённые успехом князья принялись наводить в городе порядок. Полетели головы предателей и сочувствующих старой власти. В городском порубе стало не продохнуть от количества людей. Дети подозреваемых в измене бояр были отправлены в Новгород. Но главного, а именно богатой казны, князья не обнаружили. Взволнованный начавшимися репрессиями и экспроприацией продовольствия, народ Пскова собрал вече. Как ни радостно было освобождение от оккупантов, но наличие князей с дружинами в городе стало тяготить. Псковчане хотели самостоятельности, как в прежние времена, и когда полупьяный молоденький боярин в окружении своих друзей заорал:

— На запад! Немца бить!

Все тут же подхватили клич. Это только и надо было Ярославичам.

Псковское ополчение собрали за двое суток. Пять сотен человек, из которых только шестая часть имела оружие и кое-какую амуницию, влились в объединённую армию князей. Торжественный молебен, проведённый по случаю похода воодушевил русскую рать. Сплошной колонной войска двинулись на запад, к Изборску, где два года назад, псковчане потерпели сокрушительное поражение от немцев. Для Пскова, это было, как получить назад отобранную банком по ипотеке квартиру, когда чувства превосходства и вседозволенности с немалой долей злорадства перехлёстывают через край, а униженные банкиры рвут на себе волосы и посыпают голову пеплом, не понимая, как такое могло случиться.

Ливонский гарнизон Изборска, состоявший из сорока кнехтов и одного рыцаря, драпанул ещё до полудня, когда русской рати оставалось пройти до полувосстановленной крепости городища чуть больше пяти вёрст. Бежали в такой спешке, что оставили овёс в яслях конюшни и большую часть награбленного добра, не уместившегося на сани. По дороге бросили и их, так как охромевшая лошадь не в силах была тянуть украденное. Страх расплаты за все издевательства принесённые русской земле, гнал ливонцев вплоть до Изменки.

Остановившись на Жеравьей горе, князья провели смотр воиску. Александр располагал тремя сотнями конной дружины, из них около ста гридней прекрасно обученных и экипированной по последнему достижению оружейной мысли. Сотней конных лучников Бата Сухэ и четырьмя сотнями новгородского ополчения, в основном пеших, под предводительством бояр: Пахома Ильича, Сбыслава Якуновича, Гаврилы Алексича и Михайлы Сытинича. Впрочем, назвать новгородцев ополчением не поворачивался язык по двум причинам. Это были наёмные вои бояр: ушкуйники, шестники, кмети, даже вооружённые смерды и бывшие пленные; а вторая причина заключалась в том, что совет города не давал добро на созыв покрута (ополчения). Так сказать, исключительно личная инициатива. Сотни стояли в ровные линии: в первом ряду мечники, за ними три ряда копейщиков с невероятно длинными копьями, четвёртая шеренга сплошь вооружена топорами с гранёным штыком на двухметровых топорищах, а в пятой арбалетчики с ростовыми павезами. У каждого отряда два десятка конницы со своим стягом, укомплектованный обоз (на каждый десяток санки) и лекарский фургон. Все воины в шлемах с бармицей и кольчугах до коленей, на ремнях ножи, обуты в сапоги. Десятники имеют бриганту, поножи и наручи. Фактически, на первый взгляд, сборные боярские дружины были довольно могучей силой.

Его брат Андрей командовал владимиро-суздальской ратью, в количестве одной тысячи воинов, где конницы было ровно треть, зато из пехотинцев, двести человек были копейщиками, по вооружению не уступающими княжьей основной дружине, остальные, к сожалению, кроме простеньких луков и примитивного разношерстного оружия не имели ничего. Всего в объединённом войске, вместе с псковчанами насчиталось две тысячи триста человек и около сотни обозников, в которых были и дети со стариками. Воинот, после взятия Пскова, увёл литвинских рыцарей к Самолве и в смотре участия не принимал.

— Смотри Андрей, какую силищу собрали, — обратился Александр к брату, — пора и Юрьев навестить.

— Зачем нам город? Даже если мы его захватим, то без отца удержать не сможем.

— А это посмотрим. Под ливонцами сейчас земля горит, думаешь случайно, Святополк Поморский присылал своих послов? Кабы не так! Он сейчас рать собрал, и как было оговорено, в первый день весны достанет свой меч.

— Так вот почему мы к Пскову так спешили? Орден разделил силы?

— Да. И у нас появился реальный шанс одолеть его. Против нас будет только епископ Герман. Вспомни, как восемь лет назад мы уже были там. Юрьев дань обещался платить, так что пора долги забирать.

— Тогда чего мы ждём? Вперёд!

Русское войско покинуло Жеравьевую гору на следующее утро. Рассыпавшись веером, конные отряды поспешили по всем известным населённым пунктам в поисках продовольствия, встречаясь вместе в заранее оговоренных местах. Словно щелчком клешни, обрабатывая территорию за территорией, набивая перемётные сумы трофейным добром, реквизируя домашний скот и живность, дабы прокормить свою армию. Одного не знал Александр, что Святополк затянет с выступлением, а многие чудинцы, польстившись на венецианское золото, станут в ряды ливонцев, князь же Миндовг будет выжидать, на чью сторону встать. Вследствие этого, на помощь Дерпту придёт вице-ландмейсер Ливонского отдела Тевтонского ордена Андреас фон Вельвен с тридцатью пятью рыцарями и семистами пятидесятью кнехтами-ветеранами. Это будет настолько неожиданно для Ярославовичей, что, не дойдя до Юрьева каких-нибудь тридцать вёрст, всего одного перехода, русская рать повернёт обратно. Но не к стенам Псковского кремля, как ожидали ливонцы, а к Самолве. Причиной такого манёвра стал новгородский отряд боярина Строгана.

4. Война

Двенадцатого марта одна тысяча двести сорок второго года, через блокпост на въезде в Самолву, проследовал гонец из Пнёва. Мальчишка вёз весть, которую просил передать его отец. Миновав Немецкую слободу, всадник промчался мимо площади, прямиком к замку. Через пятнадцать минут, выпив с поллитра тёплого киселя, гонец докладывал Гюнтеру.

— В Изменке бой вчера был. На нашу сторону побитый немец прибёг, еле живой, просил, чтоб сховали. Отцу алатырь-камень размером с кулак отдал.

— И как, сховали? — Поинтересовался Гюнтер.

— Батька его в сено спрятал.

— А с чего он именно к вам прибежал?

— А к кому ж ещё? — Мальчик с удивлением посмотрел на Гюнтера, — у нас на дверях щит с медведями. Батька спрашивает, что с немцем делать?

За два дня до этого события, Семён привёл свой отряд в конечный пункт назначения, деревню Изменка. Пройдя мимо острова Пийрисар, где удачно вырезали ливонский разъезд, новгородцы обзавелись тремя лошадьми и, пограбив прибрежных рыбаков, стали на отдых. Обещанного Строганом связного, как и рыцаря с дружиной, на месте не было. Грабить паромщиков или работников волока на Руси считалось великим грехом, да и незачем это было. Посёлок был откровенно беден. А вот судя по слухам, на той стороне озера, куда бежали люди в поисках лучшей жизни, строился новый городок. Черниговец Семён много о нём знал. Там лежали средства для воплощения его мечты. Семён жаждал вернуться домой, выцарапать место воеводы небольшого городка и управлять им по своему усмотрению. Оставалось ждать. Людям был необходим отдых. Целый месяц с гаком они шли по лесам, замёрзшим рекам и озеру в постоянном напряжении. Вымотались капитально, и черниговец позволил отряду расслабиться, но только не десятку, набранному из молодых новгородцев. На них у него были особые виды. С ними он связывал будущее, гоняя ребят до седьмого пота, пытаясь слепить хоть какое-то подобие воинов для своей дружины. Это они жгли деревню и убивали людей, привыкая к вкусу крови, видя в своём командире вожака стаи. Расставив караул, Семён переговорил с паромщиками, уяснив для себя одну неприятную вещь. Рябого Витька тут никогда не было, и его никто не знал, а Рихтер не появлялся с прошлого года, с того самого момента, как побили на переправе не то тевтонов, не то литвинов.

Днём следующего дня, когда Семён уже отдал приказ сниматься и уходить из Изменки, согласившись с предложением Домаша пошалить на большой дороге у схизматиков,— мол, раз уже здесь, то грех оставлять поле не паханым, — в деревню стали входить ливонцы. Деморализованный гарнизон Изборска, еле передвигая ноги, брёл по дороге с такими обречёнными лицами, что черниговец усомнился, те ли это, кого он ждал? Но вера в свою мечту была настолько огромна, что наплевав на безопасность, Семён поскакал к единственному всаднику, возглавляющему отряд.

— Ты Рихтер? — Спросил Семён, не доезжая шагов десяти до остановившихся ливонцев.

Рыцарю послышалось 'риттер', и он ответил: — Да.

— Витёк с тобой? — с радостью в голосе. — Я от боярина Строгана. Второй день уже вас дожидаюсь.

Продлившееся с секунду замешательство, вызванное русской речью, закончилось отборным немецким матом и осипшим выкриком.

— Тревога! — Заорал рыцарь, — новгородцы!

Измученные долгим переходом, вернее паническим бегством, спасаясь от новгородцев Александра, кнехты решили, что угодили в ловушку. Должного сопротивления не оказали и после первого залпа стрел и вида конного отряда готового к атаке, не успев даже построиться, бросились бежать. Лошадка рыцаря, спасая раненого седока, получившего хлёсткий удар кистенём, повернула направо, на лёд озера в сторону Пнёва, остальные за ним. Таким образом и оказался единственный спасшийся из Изборска ливонец в копне сена за дверьми запертого сарая пнёвского старосты. А через два дня его уже допрашивали в замке Гюнтера.

Допрос протекал в форме беседы. Ливонец лёжа в кровати расслабился, иногда трогал перебинтованную голову и болтал, не переставая, чему способствовал подогретый херес в оловянном кубке. Узнав, что Гюнтер два года назад находился в составе свейского войска на Неве, поведал, что хорошо знаком с Рудольфом из Касселя, бывшим комтуром Вендена.

— Я помню его, — подтвердил Штауфен, — когда состоялась инкорпорация меченосцев в Тевтонский орден, он один из немногих возражал. Этакий непримеримый: то с Фольквином лаялся, то Герману Балку палки в колёса вставлял.

— Но ведь, добился же своего: Балк покинул пост ливонского ландмейстера.

— А где он сейчас, Рудольф фон Ну ? Так он вроде себя называет?

— Насколько я знаю, — отвечал раненый, — он направился в Дерпт. На следующий день, как мы покинули Изборск, я послал своего оруженосца с письмом. Как раз тогда, когда охромела лошадь, тянувшая сани с воском. Вёрст десять, дюжина кнехтов ещё тащила их, а потом... сорок пудов всё же.

— Груз хоть догадались спрятать?

— Пришлось. Я ж думал, что новгородцы дальше Изборска не пойдут. А оно вон как вышло.

— Да не переживай ты так. Подумаешь, простой воск.

— Если бы, там алаты... — ливонец запнулся на полуслове, выронил из рук кубок, проливая вино прямо на одеяло, и потерял сознание.

Гюнтер посмотрел на недавнего собеседника, мысленно сплюнул и стал подсчитывать. 'За день отряд мог отмахать сорок вёрст, не меньше, ибо спасались и двигались в максимально возможном темпе. Прибавим ещё десять, про которые поведал ливонец. Получается полсотни вёрст от Изборска. Но почему они попёрлись в Изменку? Они должны были идти по дороге на Дерпт. Заблудились? Нет, тут что-то не так. Целые санки алаты... наверно, янтаря запрятанного в воск. Фунт янтаря по стоимости равен фунту серебра, а на юге, так ещё дороже. Проклятье, сорок пудов янтаря лежат где-то рядом, а этот гад болезненный опять без сознания. Сорок пудов, сорок пудов. Думай Гюнтер, думай'. Дойдя до кабинета, Штауфен стал наматывать круги вокруг письменного стола на изящной резной ножке.

— Нюра! — Позвал Штауфен жену, не выдержав мозгового штурма.

Обрисовав возникшую ситуацию, Гюнтер уставился на супругу и стал ждать от неё предложений.

— Так, Гюнтик. Доставай дядину карту и бери циркуль. Измеряем пятьдесят вёрст, ставь иголочкой в Изборск и черти полукруг. Сделал?

На столе зашуршала карта, и раздался скрип грифеля по бумаге.

— Готово.

— Теперь смотрим пересечение линии с дорогами. Лесом и болотами они идти не могли. Вот тут, где в прошлом году псковский отшельник пещеру вырыл, чуть повыше и находятся спрятанные санки. От дороги они отволокли их недалеко, скорее всего, просто забросали еловыми лапами, да снегом припорошили. Если порыскать с двух сторон от тракта — обязательно найдём.

— Умница!

— А то, — Нюра кокетливо подмигнула мужу, — завтра дядя Алексий обещал приехать, ещё раз всё обдумаем, ливонца, как очнётся — потрусим, да в путешествие отправимся. Я тут прикинула, стену, что напротив окна, как раз янтарём выложить можно . Князь ты, или как?

Гюнтер обнял супругу и поцеловал. Затем подхватил обеими руками за талию, приподнял и закружил вместе с Нюрой в некотором подобии вальса.

Рано утром Павел известил супружескую чету, что ливонец умер. Бездыханное тело лежало на кровати в том самом положении, в котором его оставил Гюнтер после разговора. Так и не приходя в сознание, рыцарь тихо скончался. Горевать по усопшему никто не стал. В знак благодарности за поведанный клад, Гюнтер приказал смастерить гроб и положить вместе с телом меч, запоротый молодым смоленским кузнецом, производящим эксперименты со сталью. Незадолго до полудня на самолвинском кладбище возле недостроенной ротонды часовни появился новый холмик земли с торчащим из неё берёзовым крестом. К этому времени отряд из восьми человек с заводными лошадьми направлялся к острову Городец, догоняя Лексея и Снорьку.

Рассказ Гюнтера о несметных сокровищах несколько озадачил меня. Оставалось чуть больше полумесяца до субботнего дня пятого апреля, когда произошёл решительный поворот в затяжной войне между Новгородом и Орденом, а тут такая напасть. Одно утешало — вся экспедиция займёт не больше недели по времени. Но у меня возник ряд вопросов. Почему ливонцы из Изборска направились не к хутору Кирумпяэ, откуда шла прямая дорога на Дерпт, а к Моложве? И если это так, то не написал ли ливонец в своём письме, где он собирается припрятать возок с янтарём, так, на всякий случай? Ведь понятно, что янтарь не его, а значит за ним непременно придёт хозяин, когда узнает о недавних событиях в деревне паромщиков. И если бы не плотник из-под Пскова, поведавший, что из-за обширных болот другой дороги просто нет, то мы бы ещё долго ломали голову над нашим маршрутом. А возможность повстречать конкурентов в поисках драгоценных саней, подтолкнула нас к немедленным действиям. Я со Снорри, пообещав всё подготовить к походу, поскакал к острову, а Штауфен стал собирать отряд сопровождения.

Опережая основной отряд где-то на два часа хода, мы подъехали к скале с белой башней. 'Белой', я называл её больше по привычке, нежели из-за цвета камня из которого она была сложена. Два дня работы — и моё сооружение, обработанное специальным составом, слилось с песчаником, не давая ни малейшего шанса случайному путнику обнаружить следы творения человека со стороны озера.

От Волховой косы мы немного углубились в лес, где была построена маленькая конюшня для двух лошадей. Здесь я оставлял свой транспорт. В сарайчике был запас сена, овса и двухсотлитровая бочка, которая наполнялась ключевой водой из незамерзающего источника посредством самодельного акведука. Сам же ручеёк благополучно втекал в озеро в пятнадцати шагах от строения. Пока Снорри ослаблял подпруги и разбивал лёд в бадье с водой, дабы напоить коников и разводил огонь, я уже был в комнате перехода.

Идёшь в поход на неделю — бери продуктов на десять дней. Это золотое правило туриста. Лучше пусть останется, чем быть голодным. Исходя из этого, я подсчитал количество галет, хлеба на первые три дня, консервов, яичного порошка, масла и самое главное — корма для лошадей. После прохода по области (где лежал наш маршрут) армии Ярославовичей никакого фуража там быть не должно, а если и остался, то отдавать его будут с кровью. Спать мы будем в двух палатках. Думаю, для Нюры с Гюнтером хватит большого двухместного спальника, Снорька, как и остальные датчане кутается в медвежью шкуру, ну а Павел, как будущий рыцарь, должен привыкать к тяготам и лишениям, а значит — спать тоже в меховике. Правда, своего тёплого атрибута для сна он ещё не добыл, но то — дело наживное. Прихвачу для него одеяло из верблюжьей шерсти и свитер. Готовить пищу будем в одном двадцатипятилитровом казане и на чугунной сковороде. Оценив вес и объём приготовленного к переброске груза, и как это будет крепиться на лошадиных спинах, да прибавить к этому оружие и доспехи, понял — без санок не обойтись. Пришлось покупать. Собрав и упаковав все необходимые вещи, я вновь оказался в средневековье.

Мешки с овсом, связанные как перемётные сумы, и продукты перенесли к косе. Туда же выкатили две фанерных конструкции на лыжном шасси с уже уложенным рулоном прессованного сена и стали приделывать оглобли с хомутом. Закончив работу и положив упряжь на сани, я помог Снорьке надеть доспехи. Пожевав отварную курицу, мы принялись ждать. Снорри это надоело, и он вышел на лёд, всматриваясь в сторону самолвинского берега, а когда никого не увидел, стал возвращаться обратно и замер.

— Смотри Лексей, кто-то едет.

Со стороны собольничьего берега (так мы называли его, потому что там проживал Соболёк, да и рыбка такая водилась) брела лошадка, запряжённая в пошевню . Огромная копна сена с торчащей наверху жердиной, от которой шли верёвки, крепящие груз, и возничий, державший коня под уздцы, двигались прямо на нас.

— Долгих вам лет, люди добрые. Вялламяги из Парапалу меня звать, — представился мужичок, поклонился и, похлопав рукой в меховой рукавице четвероногую труженицу по шее, еле слышно сказал ей: — Что б вы сдохли.

— Куда путь держишь, Валламяги?

— Известно куда, в Самолву сено везу.

— Далековато тебя от дома занесло.

'Ваша правда, далековато. Но лучше я продам или обменяю своё сено, чем новгородцы заберут его просто так, как на соседских хуторах Саре и Лане', — подумал хуторянин, но вслух об этом говорить не стал.

— Люди добрые, так я пойду? — Жалобно попросил эст.

Снорька просто махнул рукой, отпуская крестьянина. Со стороны Самолвы уже был виден отряд всадников, спешащий к нам на соединение.

— Эй! Валламяги, — крикнул я мужичку вдогонку, — а много у тебя ещё сена?

— Это всё, что есть, господин.

— А ты поищи, вдруг, ещё есть. В Самолве платят серебром.

Мужичок ухмыльнулся: 'Это только пока серебром... но если вас не изведут, то на будущий год здесь платить будут острым железом. Жуки новгородские, расплодились, землю нашу занимают'.

— Добрый господин, если только у соседей поспрашивать.

— Найди в Самолве Захар Захарыча, он подсобит, да и купит сразу, али на косы с топорами поменяет. Только сделать это надо в ближайшие дни. Скажи ему, что Лексей тебя прислал.

Эст что-то сказал в ответ и вдруг вжал голову в плечи, полусогнулся, не то поклонился, притулившись к своей лошадке.

Всадники обошли вновь остановившиеся сани справа, вздымая в воздух ледяную крошку из-под копыт лошадей, и выскочили на Волхову косу. Отряд спешился.

— Трюггви с Гунндис ждали, — объясняя свою задержку, сообщил мне Гюнтер. — Он в замке побудет, пока мы в отлучке будем. Алексий, — с недоумением, — куда нам столько мешков?

— Не забывай, Гюнтик, — подала голос Нюра, — там, куда мы идём, днём с огнём крошки хлеба не найти. Дядя Лексей, а вкусненькое что-нибудь есть?

— А как же! Хлеб пустыни — финики.

Через полчаса мы тронулись в путь. Обогнув побережье по льду, к вечеру уже были в Пнёво. Гюнтер заехал к старосте, похвалил его за своевременный доклад, напомнил о бдительности, а так же о казённом коне, который от частого использования чужого хомута сбил холку. Староста даже отнекиваться не стал. Предназначенную для срочных донесений лошадь он использовал в своём хозяйстве и иногда давал соседу Путьку, женившемуся на его старшей дочери и построившему хутор в версте от него. Впрочем, о лошади больше не вспоминали, так как обязанности были исполнены, а селение являлось пограничным. Учитывая данную специфику, на кое-что можно было прикрыть глаза, тем более что на днях прибудет небольшой табун одомашненных тарпанов и несколько из них будут направлены именно сюда.

На заре мы продолжили путь, а через два дня вышли на дорогу, по которой отступали ливонцы из Изборска. По пути нам повстречался небольшой обоз, охраняемый псковскими ополченцами. Везли награбленное и троих раненых. Руководил обозом монах Елизарий, сменивший на время крест с рясой на топор и явно трофейный шлем, так как был без подшлемника и с обрезанным подбородочным ремешком, заменённый верёвкой. Из его короткого рассказа, поведанного нам за кашей с тушёнкой, которой мы любезно поделились, выходило, что псковские богатыри, поддерживаемые княжьими дружинниками и прочей солянкой, сейчас находятся где-то слева от Меэлваских болот. Победоносно маршируют к Юрьеву, который к концу месяца обязательно вновь станет нашим, а проклятые схизматики умоются кровью. Когда же Елизарий опрокинул флягу с вином, то посетовал, что войска разбрелись и занимаются больше грабежом, нежели спешат разделаться с ливонцем. Новгородские же бояре человек сто чудинцев повязали и уже отправили в Новгород немыслимое количество полезных вещей. А вот псковчане в этом состязании пока уступают. Сам он везёт лишь малую толику от того имущества, упёртого немцами из его монастыря в прошлом году, ну и соответственно героев, помогавших эту толику возвертать.

— Жрать нечего, а Ярославович в большой печали, что сокол его крыло поранил, — сказал под конец разговора воинствующий монах и закашлялся. — Кому война горе, а кому мать родная, князьям же — одно развлечение.

Собранное на Псковском вече ополчение охотно шло грабить, но ни в коем случае не воевать. Все смелые и отважные пали два года назад вместе со своим воеводой, когда помогали Изборску. Новое псковское ополчение этими качествами уже не обладало. Как только Ярославовичи углубились в территорию Дерптского епископства, охотникам за зипунами стало понятно, что и до Юрьева обязательно дойдут, а там немец с острой пикой. Кому ж охота дырку в брюхе получить, да и за что? Ополчение стало катастрофически таять. Отряды уходили на поиски продовольствия и более не возвращались. Тоненькими змейками, используя всевозможные обходные пути, 'богатыри' спешили к себе домой, под тёплые бока жён. В итоге, от первоначальных пяти сотен псковчан остались неполные две, не успевшие разжиться оружием и обрасти трофеями.

Расстались мы с псковским обозом, не дойдя до реки Пижма, где-то с десяток вёрст. Гюнтер вроде бы заметил медведя и настоял на немедленной охоте. Елизарий дожидаться результата ловит не стал. С этого места начинались наши поиски, и лишние глаза были ни к чему. Прочёсывать местность стали по квадратам: сто шагов по дороге на сто шагов вглубь леса. И так с каждой стороны. За день искомых саней не нашли и вечером, сидя у костра, Нюра предложила искать не сани, а приметные ориентиры.

— Я когда маленькая была, — говорила Пахомовна, — мы с девочками часто что-нибудь прятали. 'Секретами' это называли. Соседки всё время свои тайники под каким-нибудь камушком положат или у деревца прикопают. Я всегда их 'секреты' находила.

И надо же такому случиться, как на рассвете, в пятидесяти шагах от нашей стоянки, Нюра нашла оставленные ливонцами сани. Рядом с валуном, на северо-востоке от дороги в неприметном овражке, прикрытые хвоей и засыпанные снегом лежали сокровища. Вот только не приметный камень открыл тайное место, а оставленные лапками мелких зверьков следы, ведущие к воску . Видимого ущерба грузу грызуны не нанесли. Янтарь, залитый воском, хранился в бочках, и если и погрызли клёпки с черёмуховым обручем, то совсем немного, не до дыр. Мы стали перетаскивать содержимое возка на свои санки. Один из бочонков, с наиболее пострадавшим обручем, рассыпался. Снорри поднял выпавший кусок воска и резко стукнул по нему рукоятью ножа. Воск разломился, как скорлупа, представляя нам великолепный образец янтаря. Прозрачный, чуть светло-золотистого оттенка и с небольшим насекомым внутри, похожим на крошечного скорпиончика. К свею подошли Гюнтер с Нюрой.

— Этому янтарю нет цены, — сказал Штауфен, рассматривая камень, — у отца хранится подобный. Его привезли с Сицилии. Торговец запросил сундук золота и получил.

— Целый сундук!?

— Ну, не совсем сундук, ларец.

— Что ж в нём необычного? — Поинтересовалась Нюра.

— Как тебе сказать, среди весьма образованных людей, — Гюнтер загадочно улыбнулся жене, — определённого круга; существует мнение, что обладатель подобного камня будет защищён от всех магических действий против него. Но это не всё.

— Гюнтик, вот ты всегда такой. Не томи. Рассказывай.

— Того, кто будет носить этот янтарь, — невозможно отравить. Камень сообщит о наличии яда в кубке.

Нюра посмотрела в голубые глаза мужу и процитировала отрывок из Публия Овидия Назона, которого она прочла в этом году:

... кора покрывает последнее слово.

Вот уже слезы текут; источась, на молоденьких ветках.

Стынет под солнцем янтарь, который прозрачной рекою

Принят и катится вдаль в украшение женам латинским .

— Разве Публий упоминал о яде? Только об украшениях. Ладно, с этим камнем разберёмся потом. Ты помнишь, что мне обещал?

Нюра проследила утвердительный кивок Гюнтера и передала Снорри следующий кусок воска, рассыпавшегося на снегу.

— Разбей!

Снорька расколол. Во втором куске отполированного янтаря вновь оказалось насекомое, похожее на комара. Бочонок содержал сплошь инклюзы. На этом невероятное везение закончилось. Когда вскрыли следующий бочонок, в нём оказался обыкновенный янтарь, частично крупный, очень красивый, но без застывших насекомых. С весом Гюнтер практически угадал. Четыре десятка, навскидку однопудовых бочонков, может, чуть тяжелее переместились на пару наших санок. Немудрено, что лошадка ливонцев надорвалась. Освобождая санки, мы загрузили всех лошадей как вьючных животных. Жадность, она, как известно, много нехороших людей сгубила. Повторять ошибки прошлых владельцев сокровищ мы не стали. Часть отобранных мною инклюзов Гюнтер положил в перемётные сумки Нюры. Некстати, предварительно вытряхнув из них разнообразное женское барахло. Что тут началось.

— Это мне нужно! Это нельзя трогать! Без этого я никуда не поеду! Это я в зубах потащу, но не брошу.

— Остынь! — Крикнул Гюнтер. — Случись что, у тебя одной есть шанс добраться до дома.

— Случись что, моя сабля лишней не будет. — Огрызнулась Нюра.

Пришлось вмешаться.

— Павел, забери вещи госпожи. Понимаю, что повесить некуда, но ты самый лёгкий из нас, день потерпи. До завтра мы и лошади съедим десять пудов продуктов, свой овёс положишь на сани.

За час до полудня мы тронулись в обратный путь. Очень долго поили коней. Для каждой лошадки приходилось растапливать снег, а это время. Зерно тоже не просто так ссыпают в торбу. Овёс предварительно плющат или дробят. В походных условиях это делают древком копья прямо в торбе, постепенно досыпая зерно. Про остальной уход лучше не говорить. Полтора часа в день надо тратить на лошадь, и это вычитается из светлого времени суток, когда совершается дневной переход. Двигаясь невероятно медленным темпом, пока не ступили на лёд озера, одолели двенадцать вёрст. На открытом пространстве скорость немного возросла, но до острова Мтеж добрались только к ночи. Половина пути до Самолвы была пройдена.

Нас выследили уже на подходе к острову. Недалеко от Мтежа проходил санный торговый путь по Псковскому озеру. Начинался он от Выыпсы, по реке Выханду, а оттуда поворачивал либо на Псков, либо к устью реки Чёрная. Место было облюбовано разбойничьими шайками издревле и псковские дезертиры, пережидавшие здесь войну, решили разжиться за наш счёт. Подождав пока мы поставим палатки и закончим весь комплекс мероприятий связанный с ужином и отходом ко сну, наиболее ловкий псковчанин стал подбираться к лошадям. Расчёт был прост. Оставшиеся без коней люди, либо пошлют кого-нибудь добывать их, и тогда гонца надо будет перехватить; либо потянут свои сани самостоятельно, оставив второстепенный груз на месте, под охраной одного-двух человек, что наиболее вероятно или спрячут. При любом раскладе бандиты были с добычей.

Псковский лоботряс Гриня, выгнанный в начале этого года мастером-шорником из подмастерьев, прятался в зарослях камыша. Из-за холода и промозглого ветра зуб на зуб не попадал, но синяк под левым глазом, вчерашнее напоминание атамана за нерадивость, заставлял терпеть. Минут пятнадцать назад его чуть не заметили. В двух шагах от него иноземец (судя по одежде) справлял нужду, да так неудачно для Грини, что теперь помимо холода пришлось ещё воротить нос.

— Ну, пёс, попадёшься ты мне, — мечтал расхрабрившийся Гриня. — Жрать твоё дерьмо заставлю.

Когда пламя от костра возле палаток стало постепенно ослабевать, недоучившийся шорник пополз на карачках, аккуратно подгибая камыш. До стоявших невдалеке лошадей оставалось рукой падать, как Гриня почувствовал, что зацепился за что-то.

Трынь, брынь! — Застучали камушки в пустых консервных банках из-под тушёнки, подвешенных на толстой рыболовной леске.

Гриня с испугу дёрнулся — банки ответили участившимся перезвоном — и замер, как крыса, попавшая в ловушку. Тихо стоявшие и жующие найденную под снегом растительность лошадки встрепенулись, жеребец Гюнтера заржал и стал бить копытом. Псковчанин попятиться назад и, встав на ноги, ломанулся через камыш, потянув за собой тройной крючок с леской. Если кто видел, как хулиганы привязывают к хвосту несчастного животного пустые консервные банки, а затем отпускают его, то поймёт, какой шум сопровождает это непотребство. Гриня бежал, как обосравшийся кот, волоча за собой средства сигнализации, и непонятно чего он боялся больше: наказания атамана или постоянного трезвона за спиной, который не смолкал, а становился всё громче.

— Куда прёшь, щёнок? — Приглушённым, картавым голосом заскулил атаман, прятавшийся за толстой осиной. — Спалить нас хочешь?

Но шорник-недоучка ничего не слышал. Из его горла вырывалось только одно слово, оглашая всю округу на несколько вёрст:

— Бесы! Бесы!

Эхо в ответ подсказывало, что надо делать, и Гриню не пришлось упрашивать дважды. Проскочив мимо своих подельников, он споткнулся, растянувшись во весь рост и стукнувшись головой обо что-то мягкое — зажмурил глаза, а когда раскрыл, то перед собой увидел старый трухлявый пень, который при лунном свете казался маленьким старичком с моховой бородой и одним глазом. Тело Грини само подпрыгнуло, а ноги понесли в обратную сторону, в то самое место, откуда он начал стайерский забег.

— Ааа! Леший!

Трынь, брынь, — звучали банки.

Тут уже и разбойники струхнули. Атаман углядел, как за спиной шорника подпрыгивают, пытаясь его догнать какие-то предметы, подсвеченные ярким лучом, и душа ушла в пятки. Про мешки с добром, сложенные у саней, как-то позабылось, и вместо того, чтобы бежать, укрываясь в рощице острова, псковские дезертиры бросились к палаткам у берега озера, к людям. Подумаешь, ограбить хотели — так не ограбили же, и у них хоть какая-то защита от нечисти в виде языков пламени и ярко-белого луча.

Гриню сбили с ног возле костра. Леска с банками зацепилась за кустарник и оборвалась за пару секунд до этого, прекращая звон. За ним выскочили обезумевшие пятеро псковчан и, рухнув на колени, прикрывая глаза от света фоноря заголосили:

— Христа ради, спасите!

Дезертиров быстро связали, и, усадив захваченных у огня, я начал допрос. На спине у самого молодого из них торчал крючок с оборванной леской, и он вздрагивал при каждом шуме доносившимся из леса. Остальные хоть и боялись, но открытого страха уже не показывали.

— Кто такие? — Спросил я.

— Псковские мы, купца... Травкина люди. — Придумал на ходу атаман разбойников.

Травкина в Пскове многие знали. Прозвище сие он получил за попытку продать в прошлом году испорченное вино, превратившееся в уксус. Событие тогда приобрело широкую огласку в городе, и самого купца ждали серьёзные неприятности, если б не заступничество его покровителя Твердилы. Но слов из песни не выкинуть, и после недельной отсидки в порубе, купца по имени более не кликали — только по прозвищу. Об этом случае мне ещё рассказывал Игорь Васильевич, сообщив, что в приказчики к Травкину более никто не идёт, так как оболгал их купец, себя выгораживая.

— Во как? Какая удача. Значит, вы и приказчика его Калистрата Фёдоровича знать должны?

— Конечно, знаю, — подтвердив слова кивком головы, сказал атаман.

— А брат его, Веня, вернулся уже из Владимира?

— Не, как уехал, так и не было от него вестей.

— Я ж про удачу не зря упомянул. Травкин мне серебра задолжал. Целых пять пудов. Вот с вас я должок и получу.

— Не Травкина мы! — Стал оправдываться атаман. — Ушли мы от него.

— Это уже без разницы. Не было у купца приказчика Калистрата Фёдоровича с братом Веней. Я их только что выдумал. Проверял тебя. Тать ты и врун.

Слушавшая допрос Нюра усмехнулась и, указав пальцем на атамана разбойников, приказала:

— Астрид, убить.

Шестопёр Астрида мелькнул в воздухе и угодил точно в висок псковчанина. Атаман замертво рухнул на снег, не издав и звука.

— Следующий, кто соврёт, — прокомментировала Нюра падение тела, — ляжет с ним рядом. Только я не такая ловкая, с одного удара могу и не убить, а вот с двух — точно.

— Это всё он, мы не хотели! — Заговорил мужичок, поглядывая слева от себя на труп своего предводителя, — он и Гриню избил. А он пацан ещё, пятнадцать годков.

— Начнём сначала. Кто такие?

— Я с Полонища, Никифором звать, — продолжил мужичок, — Гриня на Завеличье живёт, у Мирожского монастыря, Степан и Фима с Остролавицкого конца, а Еремей-немой вообще неизвестно откуда. То Горислав знал, но его уже не спросишь.

— Как здесь оказались?

— На вече Изборск освобождать звали — я пошёл. А кровушку за князей с боярами пузатыми лить, да мошну их безразмерную серебром набивать — не хочу. Такого насмотрелся, что воротить стало. Тут Горислав и позвал с собой, мол, айда домой. Досель дошли, а Горислав говорит: 'Не гоже нам с пустыми котомками возвращаться, возьмём свою долю здесь'. Вот и взял сполна свою долю.

— Что ж ты от него домой не ушёл?

— Боялся.

Остальные рассказывали душещипательные истории о том, как атаман, чуть ли не под страхом смерти заставил их заняться разбоем, а они, несчастные овечки, только волю его исполняли. Утром, когда я с Астридом пошли проверять стоянку разбойников, то обнаружили четыре закоченевших женских трупа с колодками на шее. Раздетые догола девушки просто замёрзли в землянке. Астрид сожалея, покачал головой, а я вернулся и зарезал пленников. Всех, кроме немого Еремея. У него не было возможности сообщить о девушках, хоть и показывал он мне четыре пальца на связанных руках, да я его не понял.

После казни мы тронулись в путь. Немой с минуту постоял у затушенного костра, перекрестился и побежал за нами. Миновав с версту, Гюнтер остановил лошадь.

— Алексий, ты подарил разбойнику жизнь, значит, ты за него в ответе. Либо убей его, либо забирай с собой. Мы не куриц на ярмарку везём.

Я развернул лошадь и поскакал обратно. Сблизившись с Еремеем, крикнул ему:

— С нами хочешь?

Немой кивнул, изобразил подобие улыбки на лице, уже шагом подошёл поближе, подпрыгнул и, вцепившись в меня обеими руками, сдёрнул с седла. Как низкорослому, не обладающему видимой силой мужичку удалось проделать подобное, да так ловко, что я и удивиться не успел — осталось для меня загадкой. В следующее мгновение он уже сидел на моей лошади и пытался укротить её. Конь поднялся на дыбы, дико заржал, потом взбрыкнул, высоко поднимая задние копыта, и всё же сбросил нового седока на лёд. Еремей грохнулся практически рядом со мной. Опомнившись, я приподнялся, выхватил кортик, и, надавив коленом на его грудь, прижимая второй ногой его руку, поднёс острие оружия прямо к его глазу. В голове была только одна мысль: — почему он это сделал?

Немой, словно прочитав мои мысли, оскалился, моргнувшее веко коснулось ресницами стали и свободной рукой, ухватившись за мою с кортиком, вогнал клинок себе в глаз.

На следующий день, когда мы сидели в каминном зале замка, занятые сортировкой янтаря, Нюра спросила меня:

― Дядя Лексей, чем ты так опечален?

― Да никак не выходит из головы поступок Еремея.

― Ты имеешь в виду, что вместо благодарности за оставленную жизнь он обманул тебя?

― Нет, не это. Видя, что он уже ничего не может сделать, он убил себя. Понимаешь, Нюра, если бы каждый русский так ненавидел своего врага, сражался бы с ним до конца, невзирая на страх смерти, как тот немой Еремей ― мы бы горы свернули. Но в этой ненависти не было любви к своей земле, а без этого Еремей не воин. И смерть его посему напрасна. Вот, что меня печалит.

― Смотрите! ― Воскликнул Гюнтер.

На дне последнего бочонка лежал пергамент. Развернув его, мы увидели рисунок разрезанного наискось и растянутого на плоскости цилиндра. Фигура была расчерчена на множество ячеек по бокам, а на верхней плоскости был отчётливо виден знак коловрата. Части ячеек объединялись в отдельные фрагменты и были обведены широкими линиями с рунными обозначениями.

― Вот почему на бочонках были нацарапаны руны, ― прошептала Нюра.

― Когда янтарь снимали, ― продолжил мысль жены Гюнтер, ― каждый фрагмент клали в отдельный бочонок, дабы в случае сборки восстановить алтарь. Перед смертью ливонец говорил не об алатыре, а об алтаре. Хотя, возможно, он и не знал, что именно находилось в бочонках. Сам янтарь уже представляет сокровище, а алтарь из него ― это уже символ.

― Мы смешали содержимое бочонков. Как мы восстановим алтарь? ― Спросила Нюра.

― При желании, можно попробовать. Но тогда все твои идеи об украшении комнаты янтарём и ожерелье, о котором ты мне все уши прожужжала ― придётся забыть.

После этих слов Нюра скривила лицо, поджала губы и вдруг улыбнулась.

― Дядя Лексей, что ты можешь предложить за этот янтарь?

― Таких денег у меня нет. ― Сказал я, разводя руками, ― ума не приложу, что можно дать взамен.

Пришлось задуматься. Грамм натурального янтаря в моём времени стоит порядка трёх евро и цена постоянно растёт. У Гюнтера в наличии около шестисот пятидесяти киллограм. То есть, почти два миллиона евро. А если подсчитать стоимость инклюзов? Да плевать на подсчёты. Возможно передо мною алтарь из храма Святовита.

― Тем не менее, Алексий. Мне надо заплатить моим рыцарям их доли, да и твоё участие...

― Гюнтер, я никогда не подсчитывал, сколько стоит моя помощь вам. Но если вопрос зашёл о цене клада, то отвечу, ― он бесценен для большинства людей.

― А для меньшинства?

― Годовой доход Смоленского княжества, если оценивать просто по весу.

Гюнтер кивнул головой, поглядывая на Нюру.

― Я так и думал. Но есть одна проблема. Я хочу, чтобы из алтаря не пропало ни одного камня.

Штауфен подошёл к шкафчику, открыл дверцу и извлёк янтарь размером с кулак.

― Ливонец отдал его старосте в Пнёво, думаю, он просто похитил его из сокровищ. А теперь, я расскажу вам легенду, которую мне поведал Рагнар, когда мы были на Неве. На северо-восточной оконечности острова Рюген, восемьдесят четыре года назад, верховный жрец гадал по трём чёрно-белым дощечкам. Он бросал их на землю, и если две из них падали светлой стороной к небу, то год был удачным, но в этот раз, все три показали чёрную спину. Жрец не поверил своим глазам, сославшись на какой-то грех, он повторил гадание. Дощечки были брошены вновь, однако результат повторился. Третий раз гадание было произведено у статуи Святовита. Деревянный идол стоял на голой земле, утопив в неё подошвы своих ног по самые щиколотки. Четыре его головы, каждая на массивной шее смотрела в разные стороны света. Левая рука упиралась в бок, а правая держала скальсу . На поясе статуи был приторочен гигантский меч. Жрец подбросил дощечки высоко над головой, но они всё равно упали чёрной стороной к небу. Бывало и раньше, что две из трёх показывали чёрную сторону, тогда непременно возникали болезни и всяческие несчастья преследовали остров, но чтобы все, да ещё три раза подряд ― не случалось никогда. Жрецы приняли решение поставить новый алтарь, дабы отвлечь от себя беду. Был вынут янтарь из сундуков и наняты лучшие мастера. Говорят, было сотворено что-то особенное, отчего над храмом возник столб света, светившийся несколько дней. Только вот какая неувязка. Когда в том же году Вальдемар датский, захватил Аркону, то янтарного алтаря там не оказалось.

― Гюнтер, ты хочешь сказать, что у нас в замке этот алтарь? ― Спросила Нюра.

― А вы посмотрите на пергамент. Да ему сто лет будет. Моё предположение такое. Внук Мономаха всё же нашёл на Рюгене этот алтарь и тайно отправил его в Псков. Из сокровищницы крома его изъяли ливонцы и готовили к отправке, но внезапное нападение разрушило все их планы. Янтарь будут обязательно искать. Поэтому я и предлагаю отдать его Алексию на сохранение. Он не продаст камни, твой дядя ценит подобные вещи дороже золота.

Пергамент действительно выглядел старым. Краска выцвела, сам лист потемнел, а при свете свечи вообще приобрёл немного жутковатый грязновато-жёлтый оттенок. Рассматривая его, я даже поверил в легенду, услышанную от Гюнтера. Но представив размер деревянной колоды, которую по идее надо было обложить янтарём, ― усомнился. Скорее всего, алтарь так никогда и не собрали. Жрецы часто планировали возведение культовых исполинов, но в итоге, за всё время, олицетворения религии, мифологии, искусства, власти и науки выразились лишь в семи произведениях.

― Я заберу янтарь на хранение и даже постараюсь собрать из него алтарь по рисунку, но, сколько уйдёт на это времени, даже предположить боюсь. Теперь обсудим доли участников похода.

Пахомовна выложила на стол толстую тетрадь, в которой она вела расход и доход княжества и, взяв в руку карандаш, сообщила:

― В казну отходит четвёртая часть от всей полученной добычи, будь она взята на воде или на суше. Нарушать это правило нельзя.

― Это так, ― подтвердил Штауфен, ― на собрании старост мы установили размер налога. С него мы кормим войско и строимся.

― Одна четверть предводителю похода, то есть Гюнтеру. Четверть тебе, дядя, как ответственному за подготовку и снабжение, остальное участникам. И ещё, давно хотела спросить, когда тут Свиртил был, то рассказал, что многие его литвины дают своё серебро Евстафию в рост.

― Я слышал об этом. Но у Евстафия развитая торговая сеть, банк, наконец. А у вас что?

― Мы тут с Гюнтиком посовещались, ― Нюра посмотрела на мужа, тот ей подмигнул, и Пахомовна продолжила, ― в Самолве тоже должен быть банк.

― И чтоб монета своя была, ― добавил Гюнтер.

― Вот оно что. Я так понимаю, что вы хотите подкорректировать торговый путь из Пскова в Дерпт?

― Да! ― Хором ответила чета Штауфенов. ― Он должен проходить через Самолву.

― И чем вы станете торговать?

― Книгами, ― ответила Нюра. ― Мы хотим собрать переписчиков. Гюнтер переведёт на латынь мои учебники по математике, геометрии и инженерному делу. Помимо этого большим спросом будут пользоваться пустые книги.

― Это как пустые? ― Не понял я.

― Книги для ведения учёта, как вот эта моя тетрадь. Любой состоятельный купец или монастырь сразу поймут её превосходство, как только сравнят специально подготовленный образец записи со своими каракулями.

― Хорошо, а банк вам зачем? Монеты свои для чего? В этом году Евстафий вместе с рижскими купцами планировал открыть филиал 'Смоленского клуба' в Пскове. Его сотоварищи хотели в Дерпте, но там у нас нет поддержки. Если бы в Самолве жило десять тысяч человек, тогда был бы полноценный банк, а так, даже для Пскова достаточно комнатки с сейфом и одного банкира с нотариусом. Гюнтер, княжество пока не доросло до этого, в той же Риге только лавка менялы. Точно такая же история с чеканкой монет. Два пуда 'белок' для внутреннего рынка вам хватит с головой и на днях они у вас будут.

― Алексий прав, Нюра, ― с сожалением в голосе сказал Гюнтер, ― банк и своя монета нам пока не по зубам. Я как-то не подумал. Тем не менее, мы к этому должны стремиться и меняла у нас тоже должен сидеть.

Беседу прервал стук в дверь. Дождавшись разрешения, в кабинет вошёл Павел.

― Господин, прибыл гонец от епископа Дерпта. Послание передать отказался, просит аудиенции.

Штауфены приняли посланника в главном зале на втором этаже замка, где справляли свадьбу Трюггви и Гунндис. Это было самое красивое помещение. Стены возвышались на два этажа в высоту и заканчивались массивными балками потолка, к которым были прикреплены на специальных подъёмных механизмах две люстры, на тридцать свечей каждая. Окна выходили во двор и были застеклены витражами. Пол выстелен досками и прикрыт красной ковровой дорожкой, начинавшейся от двустворчатых дверей из тёмного дуба обитых бронзой и заканчивающейся у двух кресел. По обе стороны от дорожки стояли по четыре двухместных софы, между которыми до самого потолка простирались гобелены со сценами охоты и битв. Внимательный зритель мог заподозрить на самом большом гобелене портретное сходство воина в кольчужном доспехе и главы замка, если бы не герб короля Сицилии на щите с двумя орлами. Позади кресел размещался камин, а над ним было прикреплено мозаичное панно с изображением герба княжества. Справа и слева от панно, стена была увешана разнообразным оружием: щиты, скрещенные секиры, сабли и мечи. Великолепие зала не подавляло человека, оказавшегося под его сводами, но вызывало чувство благоговения перед мастером, его создавшим. Одако, как только кресла оказались заняты, всё великолепие окружающей обстановки моментально аккумулировалась в атмосферу власти.

― Говори, ― сухо приказал Гюнтер посланнику.

Гонец, в не совсем чистых сапогах, потоптался у ковровой дорожки, переборол чувство страха и, сделав два шага, поклонился.

― Преосвященный епископ Герман просит прибыть в Дерпт Гюнтера Штауфена со своими рыцарями и оруженосцами не позднее двадцать пятого числа сего месяца.

― А что случилось?

― Епископ собирает войско. Король Новгородский Александр идёт войной.

― Дай подумать, ― Штауфен обхватил ладонью подбородок, ― жена, ты не в курсе, мы воюем с Новгородским королём?

― Нет. ― Ответила Нюра.

― Наверно, епископ Дерпта хочет нанять моих рыцарей? Я правильно понял?

― Добыча ожидается знатная, ― важно заговорил посланник, ― под знамёна епископа встанет Орден и датские рыцари, а после победы наиболее отличившиеся будут вознаграждены угодьями вновь покорённых земель. Леса и поля западнее Желчи до самого озера наверняка понравятся господину.

― Да будет известно епископу, что эти земли я уже купил. Со мной десять рыцарей и сто оруженосцев, два барона со своими дружинами. Все в стальных доспехах, прекрасно вооружены и обучены. ― Гюнтер поправил на своей груди столу , как хулиган подтяжки ― оттянув и резко отпустив. ― Что ещё, кроме болот может предложить Герман?

Видимо, посланник был готов к такому ответу. Расправив плечи и подняв подбородок, он подошёл к Гюнтеру, протянул грамоту скреплённую печатью и молвил:

― После того, как христианское войско разобьёт Новгородского короля, все отказавшиеся присоединиться к походу и не внесшие лепту в пятьсот марок, будут отлучены от церкви.

Гюнтер мысленно усмехнулся. Католиков в Самолве, кроме швабцев, было раз, два ― и обчёлся. Коренное население вроде как исповедовало православие, но со своими латентными особенностями язычества. Интердикт ни капельки его не пугал, но уточнить всё же стоило. Штауфен вдруг задал вопрос на латыни.

— И какой вид интердикта собирается применить Герман? Личный, местный или смешанный?

― Мixtus , ― не задумываясь ответил гонец, и снова перешёл на немецкий. ― Так что мне передать преосвященному епископу?

― Я напишу ответ. Тебя проводят на кухню и накормят. Ступай.

Едва дверь за посланником епископа захлопнулась, как Нюра спросила у Гюнтера:

― Где ты так врать научился? Сто оруженосцев, землю купил. Ну, ты и лис. Гюнтик, не находишь, слишком уж он образован для гонца, ― Пахомовна указала пальцем на дверь, за которой скрылся посланник, ― да и первоначальный страх чересчур наигранный.

― А он вовсе и не гонец. Это шпион епископа и далеко не лучший. Судя по его уверенной речи, Герман уже имеет серьёзную силу, а вот для чего ему нужны мы? Давай прочитаем послание.

Суть письма была в принципе передана на словах. Ничего нового, кроме слов заискивания в начале и предостережения в конце ― супруги не узнали. Свернув в трубочку, размером с тетрадный лист пергамент, Гюнтер с Нюрой отправились в кабинет, посовещаться со мной.

― Вы ему нужны, чтобы отрезать путь к отступлению Ярославовичей. ― Ответил я на вопрос Штауфена, склонившись над картой. ― Но сам епископ до этого не додумался бы. Кто-то, имеющий представление о стратегии, подсказал ему. Вот ты, Гюнтер, как бы повёл себя на месте полководца?

― В идеале, необходимо нанести поражение армии противника в генеральном сражении.

― Правильно. Но заметь, этот кто-то, перед сражением старается измотать противника манёврами и заставить двигаться Ярославовичей в сторону Пскова по тому самому маршруту, по которому наступала русская рать. То есть, по разорённым областям.

― Я тут вот что подумала, ― Нюра подошла к карте, ― нам вдруг сообщают точную дату выступления, зная наше отношение к Дерпту. Это с чего такая щедрость?

― Вот тут Нюра правильно подметила. Скорее всего, это расчёт на то, что мы известим Ярославовичей. ― Ответил я.

― А вот этого мы как раз делать и не будем. Я напишу Герману, что войска готовы выступить, но для этого требуется обеспечение продовольствием и денежное вознаграждение. Пока будет вестись переписка, выйдут все намеченные сроки. И ещё, пусть шпион услышит, что мы собираем ополчение для похода. Алексий, ты на прошлой неделе говорил, что Савелий к нам в гости едет и по всем пессемистичным прогнозам он должен появиться завтра-послезавтра? Сколько с ним людей будет?

― Три десятка, да ещё два, что у Трюггви разместились.

Я не стал говорить Штауфену, что война всё равно придёт на эти земли. А вдруг Ярославовичи всё же займут Дерпт и история пойдёт немного другим путём?

На следующий день, промурыжив до обеда, посланнику епископа вручили письмо, но не отпустили, а сказали обождать возле караульного помещения. Вскоре ему дали мешок с провизией на дорогу, с неудобным для перевозки бурдюком с вином, и когда он садился в седло, то заметил, что оруженосец, сопровождавший его на аудиенцию к князю, о чём-то беседует с важным господином. Незнакомец, в дорогом, открытом на правом боку с парчовыми вставками меховом плаще, с горностаевым воротником , идущим от шеи и до груди, застёгнутом фибулой с самоцветом, и шапке, отороченной соболем, стоял, уперев руки в бока. На его груди, висящая на массивной цепи, сверкала золотом внушительного размера медаль, а на поясе, помимо ножа, была прицеплена связка ключей к разнообразным замкам. Проезжая мимо, посланник придержал лошадку и стал прислушиваться к разговору.

― Князь распорядился созывать ополчение, ― рассказывал оруженосец, ― скоро прибудут рыцари.

― Ах! Зачем ему безлошадное ополчение? Ему своих, что ли мало? Ну, теперь хоть понятно, зачем вызывает.

― Захар Захарыч, кому ж как не вам, бургомистру, первым новость узнавать?

― А хоть кого воевать собрались?

― То не ведаю. Знаю только, что помощи у князя запросили.

Лошадь посланника уже выехала за ворота замка, как в подтверждение услышанного разговора на окраине Самолвы раздался рёв рога. К площади, на которой уже стал собираться народ, приближался отряд всадников с обозом, растянувшийся на две сотни шагов. Впереди ехал Трюггви, показывая рукой в разные стороны, что-то громко объясняя двум собеседникам на огромных лошадях, укрытых белыми попонами. За ними следовали знаменосцы, крепко сжимающие древки с разноцветными вымпелами, а за ними колонна 'тевтонских' рыцарей. На треугольных щитах, притороченных к бокам лошадей, на плащах всадников и на выглядывающих из-под них сюрко были нарисованы кресты.

― Десять рыцарей? Как же, да тут с полсотни будет, ― прошептал шпион, ударяя пятками в бока лошади, как вдруг обратил внимание на странные сани с полотняной крышей и намалёванным на них красным крестом. ― Понятно, почему Штауфен плюёт на слова епископа, он и с тамплиерами снюхался. Ну, ничего, господь поможет отделить зёрна от плевел.

Савелий и Свиртил уже во дворе замка слезли с лошадей, испили с дороги подогретого вина и принялись обниматься со мной, сетуя на вынужденный маскарад с переодеванием.

― Мы эти фартуки уже на Псковском озере надели, возле островка. ― Савелий указал пальцем на своё сюрко с чёрным крестом на груди. ― Только переоблачились, как прямо на нас, из-за мыса, трое санок наяривают. Едут и едут, нам-то что? А как только возничие кресты увидали, то сразу к берегу и тикать в лес. Добро побросали. Народ какой-то пуганый.

― Здесь война, Савелий. Ярославовичи на той стороне Ливонию грабят. Вам, наверно, счастливчики попались по дороге, что добычу домой везли.

― Добычу? Да там такое барахло, что у нас и не возьмёт никто. Вот, помню, в январе мы обоз степняков перехватили. Так там добыча. Я, кстати, пару кубков золотых сюда привёз. Гюнтеру в подарок.

― А что за степняки?

― Ты ж знаешь меня, Лексей. Я их в полон не беру, спрос не учинял. Неча им по земле русской ходить.

Закончив с формальностями и осмотрев по предложению Гюнтера красоты природы с высоты башни донжона, мы отправились обедать. Предстояло объяснить Савелию сложившуюся вокруг Самолвы обстановку и возможные варианты по использованию его отряда. Ситуация была следующей. Епископ Дерпта, заручившись поддержкой датского наместника в Колывани, собрал у своей столицы местное ополчение и наёмников, готовых отправиться на помощь королю Беле, общей численностью около тысячи человек. Это были те самые войска, которые вербовали за венецианское золото, так некстати прошляпленное нами. Со стороны Риги на помощь епископу двигался отряд орденских рыцарей в количестве около семи с половиной сотен под предводительством Андреаса фон Вельвена. Ярославовичи в свою очередь, застряли на подходе к Дерпту и практически упустили возможность его занять, дав очухаться Герману. Блицкриг не удался. Русское войско пресыщено взятой добычей, а мысли о том, как бы половчее донести награбленное до дома, только ослабляют боевой дух. Моё предложение сводилось к тому, чтобы убедить Ярославовичей разбить неприятелей порознь, до момента их объединения, после чего захватить столицу епископства и принудить Орден к миру. На переговорах Гюнтер выступит посредником, и постарается оттяпать себе Юрьев, который в итоге станет столицей его княжества. Уплатив некоторые отступные Ярославу, на подобное расширение земель можно было рассчитывать.

— А если Александр с Андреем не согласятся? Может, они ждут, что Герман, наложив в рясу, попросит заключить мирный договор? — Спросил Савелий.

— Кабы знать, — пробормотал Гюнтер. — А если к тестю гонца послать? Пусть известит о наших планах Пахома Ильича.

— Ещё бы знать, где Пахомушку искать. А то, получится у нас, что 'На деревню дедушке' письмо напишем. С той стороны вестей не было? — Спросил я у Гюнтера.

— Нет. Последний раз известия получали из Пскова, но выяснить можно.

Пахом Ильич находился в арьергарде русской рати, стоявшей на берегах Аарна йыге (так местные называли реку Ахья), готовой двинуться по первому приказу вперёд. Ждали возвращения отрядов фуражиров — так, по крайней мере, озвучили трёхдневное топтание на месте Ярославовичи. На самом деле князья считали часы до возвращения посла-разведчика, повезшего к Герману требование о выплате дани и возобновлении торговых отношений. Будучи уверенным в своих силах и зная о численном превосходстве над противником, Александр до этого времени и не помышлял о подобном. Но всё изменилось. Вот уже несколько дней (спасибо учителям, рассказавшим об изобретении Аристотеля), как князь расшифровал текст, написанный на длинном, не шире ремешка от шлема, пергаменте для скиталы , заботливо привезённый неким тайным агентом новгородского боярина Строгана. Из послания выходило, что к Дерпту движется четырёхтысячная армия. Тевтонцы собрали все свои силы для ликвидации угрозы на востоке. Такое событие можно было предположить, но только не такое количество живой силы. Если в ближайшее время епископ не даст ответ, то дружины надо уводить из-под удара. Добыча взята приличная, Псков с Изборском отбит — первичная поставленная задача выполнена и поход удался.

— Пелгуй, — обратился к своему оруженосцу Александр, — сходи к братцу моему, пусть он человека ко мне пришлёт. Верного, да смышленого. Того переяславца, что позавчера на охоте отличился. Скажешь — время вышло. Брат поймёт.

Минут через пятнадцать, полог княжьего шатра переступил широкоплечий, выше среднего роста мужчина, в потёртом меховом чепчике, завязки которого свисали как косички. Сняв головной убор, вошедший отдал должное иконе, прикреплённой к столбу шатра, после чего поклонился князю.

— Звал, княже? Кербет меня звать.

— Помню я, как тебя звать. — Александр присел на сундук, не сводя глаз с Кербета. — Возьмёшь с собой десяток и рано утром поскачешь в сторону Пылвы. Всех, кого из наших на пути повстречаешь — шли сюда. Ну, а ежели большой отряд немцев заметишь, то постарайся сосчитать их и сразу незаметно уйти.

— А если не повстречаю и не замечу?

— Дай бог, чтобы так и было. Запомни, иная весть — дороже жизни десяти людей будет. Ступай Кербет.

На закате дня, Новгородский князь собрал на совет всех сотников похода. Усевшись в шатре полукругом на сундуках, военачальники травили байки, хвастались своими успехами и поглядывали в сторону Пахома Ильича, стоявшего напротив Александра. Князь читал письмо от Штауфена.

' ... Самолвинское княжество с вами и, твёрдо уповая на милость Божию, не остановится ни перед какими жертвами, пока Дерптское епископство не будет сломано и достоинство Руси не будет ограждено. Бог любит победителей и многое им прощает. Зная о том, как будет сложно удержать Юрьев от тевтонского посягательства, предлагаю тебе, мой брат, свою помощь в переговорах с Орденом. Я сяду в Юрьеве и буду благодарить тебя справедливой данью'.

Фактически Гюнтер Штауфен предлагал поставить его на место Германа, а само епископство упразднить или переформатировать. Для этого надо было лишь захватить город, оставить там новгородский гарнизон и осмыслить сумму ежегодной благодарности. В принципе, всё к этому и шло. За последнее время, крестоносцы терпели поражения за поражением. Эзельское епископство пожертвовало частью своих владений, и было похоже на раненого кабана, раздираемого волками. В феврале тридцать восьмого года, Генрих уступил четверть провинции Ляэнемаа и половину замка Леаля, а год назад вообще передал права на управление и доходы с большей части своих земель. Если раздавить Германа, то тевтонцы согласятся на мирные переговоры. Генрих Эзельский для них более выгодная и, несомненно, сговорчивая фигура, нежели Дерптский епископ с его непомерными амбициями в спорах с датчанами. Если поделить епископство между Новгородом и орденом, то всё может получиться. Латгалия отойдёт к Пскову, а Штауфен станет наподобие вала между Русью и ливонцами. Учитывая проявленные в Самолве административные способности, можно не сомневаться, что и большее ему по плечу. Но как убедить немцев не вмешиваться сейчас и будет ли Гюнтер, лоялен Руси?

Князь развернул второй пергамент с подробно нанесённой на нём картой, что бы ещё раз всё обмыслить. Икшильское епископство, занимавшее земли Талавы и Евсики со своей столицей в Риге было самым крупным. Сааре-Ляэнемааское епископство, на северо-западе. Ревельское и Виронское на севере под датчанами. Здесь Дерптское епископство. Расплодились волки!

— Завтра выступаем на Юрьев! — Объявил князь сотникам.

* * *

Невдалеке от селения Мамасты, как раз в том месте, где в прошлом году Свиртил обустраивал засаду, Кербет оставил своих людей. Посланная вперёд разведка чуть не напоролась на немецкий разъезд. Пришлось срочно уходить в лес. Подождав, пока конные кнехты скроются из поля зрения, Кербет пошёл осмотреться. Подкравшись к дубу, стоявшему у самого края большой поляны, переяславец увидел многочисленные палатки. По дороге к лагерю непрерывным потоком подходили сани с обозом, судя по говору — местные жители, а у замёрзшего ручья, только что поставили необычайно пёстрый шатёр. Рядом с ним крутились несколько девиц, периодически выставляющие обнажённые части своего тела на всеобщее обозрение. Смеркалось, от овражка до самого леса сновали немцы, громко разговаривали, жгли костры и собирали лапник. Сосчитать их количество из-за постоянного мельтешения не представлялось возможным. Вот к одной из палаток подошёл эст, что-то сказал караульному, и его тут же впустили. Спустя минуту, полог палатки распахнулся, и эст вышел в сопровождении рослого немца, державшего меч с болтающимися ремнями перевязи в руке и начавшего отдавать резкие команды. Ветерок стал поддувать в спину Кербета, и дальнейшее наблюдение становилось опасным. Вдруг псины в лагере есть, зачем рисковать?

'Тьма, не меньше', — отметил про себя Кербет, отходя от дуба.

Пройдя две дюжины шагов, опытный глаз бывалого воина приметил подрубленное прошлогоднее деревце слева от себя и отчётливую просеку, ведущую в сторону стоянки его отряда. Кербет ускорил шаг, хрустнул корочкой подмёрзшего снега и, едва различив посторонний щелчок, резко присел. Ловушка, поставленная на косулю, сработала. Острога с костяным наконечником пролетела в трёх пядей от него, вонзившись в пучок пожухлой травы, закреплённой на коре дерева. Кербет усмехнулся. Его дед, в своё время так же промышлял в лесах. На деревьях развешивал комки сена обмакнутые в солевой раствор, а напротив одного из них снаряжал самострел. Животное шло в подготовленную ловушку, лакомилось солёной травой и теряло бдительность. Именно при отсутствии опасности сохраняются ценные свойства хвостов оленей. Пахучая железа непотревоженного животного, расположенная на нижней стороне хвоста, выделяет особый секрет. Лучшего лекарства для заживления ран, приготовленного из этих желёз, Кербет не знал, вот только своими знаниями ни с кем не делился. Ещё раз оглядевшись по сторонам, переяславец продолжил путь.

— Дело плохо, — сказал Кербет, собрав свой десяток вокруг себя. — Рядом с нами, войско латинян стало лагерем, сотен десять, очень много лошадей. Знамёна сосчитать не смог, пальцев не хватило. Встанем затемно и с рассветом тикаем отсюда, надо князя известить.

— А коли, на дозор наскочим? — Спросил земляк Кербета — Валуй.

— Вукомир и Дичко самые лучшие из нас стрелки, прикроют отход, а остальные поскачут дальше, не останавливаясь, даже если голые девки обступят.

Среди десятка раздался смешок. Кербет умышленно разрядил обстановку. Разведчики, перекусив всухомятку, стали готовиться ко сну. Лошадей укрыли попонами, а для себя набросали еловых лап, создав подобие шалаша.

В семи верстах от них новгородский отряд Семёна готовил тайник с награбленным добром, дабы с утра налегке напасть на Мамасты, разорить деревеньку и двинуться в обратный путь к Самолве. Семён уже просчитал, что отправит в Новгород захваченных рабов под охраной Сазона и двух его братьев вместе с Домашем, а сам немного погодя всё же попытается напасть на городок. До сегодняшнего дня всё складывалось просто великолепно. Сопротивления им не оказывали, боеспособных мужчин в деревнях практически не было, и казалось, удача надёжно зажата в боевой рукавице. Главное — не разжимать руку. А золотой языческий божок в семь фунтов веса, завёрнутый в тряпицу и уложенный на дне седельной сумки — наглядное тому подтверждение. Это вчерашняя добыча, что будет завтра?

Ночное небо заволокло свинцовыми тучами, временно стихший ветер внезапно стал набирать силу, появившиеся снежинки вихрем закрутились в воздухе, а потом всё успокоилось, и до самого восхода солнца снег валил хлопьями. Семён проснулся одним из первых. Выбрался из шалаша, попутно растолкав спящих вповалку новгородцев, и обомлел от увиденного. Прямо на его глазах, здоровенный мужик в одежде, сшитой из шкур, душил караульного. Возле второго шалаша уже собрались незнакомые воины, выставив вперёд копья и готовые пронзить всякого, кто поднимется на ноги. Украдкой взглянув на лошадей, Сёмён сказал про себя: 'Проспали, сучьи дети' и заорал:

— Тревога! Все ко мне! Враг в лагере!

Ещё была возможность отбиться и, бросив добычу, ухватившись за гривы лошадей, выбраться на запорошенный снегом лужок, а оттуда на дорогу и бежать без оглядки. Половина поляжет здесь, но остальные смогут спастись. Минутой позже этой возможности уже не будет. В сторону Семёна полетело несколько копий. Черниговец кувыркнулся, подхватив со снега длинную щепку, через мгновенье оказался на ногах, как раз напротив полузадушенного часового и одним движением в прыжке вогнал деревяшку в глаз здоровяку. Если бы на месте часового стоял простой новгородец, то Семён не стал бы так рисковать, но своих 'волчат', он был готов защищать как собственных детей. Поверженный враг ещё падал, а подхваченная Семёном рогатина караульного уже взвилась с земли, найдя новую жертву, разрезая остро отточенным краем горло близстоящего чудинца. Путь к лошадям был открыт. Чёрт с ним, с седлом — можно обойтись, но перемётная сумка в шалаше? 'Я успею', решил Семён, бросился вправо, сбил в сторону неуклюжий тычок вил, рубанул рогатиной по рукам ещё одного и споткнулся. Под коленкой стало нестерпимо больно. Превознемогая боль черниговец поднялся и странно завыл. Сначала тихо, а затем настолько пронзительно, что, услышавши его подражательный вой, волки прижали бы уши. Не будучи стреноженными, лошади от испуга встрепенулись и ломанулись в сторону лужка. За это время часть новгородцев успела проснуться, а в окружённом шалаше раздались вопли умирающих. Чудинцы стали тыкать копьями сквозь наброшенный лапник и окровавленные наконечники, исходившие паром, каждый раз вонзались в человеческую плоть.

Семён потрогал рукой под коленкой. Сухо. Значит, просто ушиб. Кто-то метнул дубинку и попал наудачу. Только беда не приходит одна. Через секунду кривоватая стрела с костяным наконечником воткнулось в его спину, и рубаха стала жадно впитывать кровь. Обидно, он, прошедший десяток битв, оказался в положении загнанного раненного зверя без возможности вырваться из ловушки. И кем раненый? Ополченцами-чудинцами, едва умевшими обращаться с оружием.

— Сёма, к шалашу! Я закрою! — Крикнул Домаш, прикрывая щитом бездоспешных новгородцев, выбравшихся из шалаша.

— Уходите, — обречённо прохрипел Семён, сплёвывая кровь. — Мне уже не помочь. Домаш, берегись Строгана, он падаль.

Пошатываясь, опираясь на рогатину, Семён поднялся во весь рост, только для того, чтобы принять на себя ещё несколько стрел, давая остальным пару мгновений жизни. Черниговец качнулся, рука, державшая рогатину, поползла вниз по древку, и мёртвое тело рухнуло в снег.

Оставшиеся в живых новгородцы с одними ножами бросились на неприятеля. Чудинцы отпрянули, давая проход, но не выпуская из ловушки. За ними у края лужка стояли немецкие кнехты. Шестеро новгородцев, выбегая из леса, наткнулась на новых врагов.

— Вправо, к лошадям! — Отдал команду Домаш. — Клином за мной.

Возле коней крутилось человек пять чудинцев, ловивших разбежавшийся по лужку табун, а перед ними, растянутые в цепочку копейщики с чёрными крестами на белых сюрко. Беглецы на ходу построились, и, выставив перед собой единственный круглый щит, новгородцы пошли в последнюю атаку. В Домаша Твердиславича, находившегося во главе клина, уткнулись сразу два копья. Одно чиркнуло по щиту, а второе угодило прямо в ухо, распоров кожу головы до самой кости. От резкой боли и удара Домаш на секунду потерял сознание, но бегущие за ним новгородцы подхватили его и понесли вперёд. Цепочка копейщиков распалась. Прорвавшиеся сквозь строй новгородцы, потеряв одного из своих, бросились врассыпную ловить лошадей. Чудинцы от них. Казалось, что ещё немного везенья и удастся вырваться из кровавой бойни в лесу. Но везенья больше не было. По команде сержанта немцы развернулись и по утоптанному снегу начали преследовать беглецов.

Сазон успел запрыгнуть на лошадь, младший брат пристроился на соседней, а средний, помогая оглушённому Домашу взобраться на гнедого, опоздал. Немецкий кнехт проткнул спину новгородца, ловко, на одном дыхании выдернул копьё и тут же вонзил окровавленный наконечник в Твердиславича. В это время, в лесу у шалашей, осмелевшие чудинцы впятером накинулись на последнего из оставшихся в живых и повалили того в снег. На помощь к нему уже никто не пришёл. В резне у Мамаст уцелело лишь трое новгородцев: Сазон с братом и приказчик Филимон. Выбравшись на дорогу, они мчались во весь опор, прижимаясь обеими руками к шеям скакунов, молясь всем святым, что остались живы.

К девяти часам утра в немецкий лагерь вернулся отряд Рудольфа из Касселя. Тевтонец, не дожидаясь, пока оруженосец возьмёт коня под уздцы и подведёт его к пандусу, проворно соскочил на снег, принял из рук сопровождающего его сержанта увесистый завёрнутый в холстину предмет и вошёл в шатёр Андреаса фон Вельвена.

Хозяин шатра развалился на походной кровати, заложив левую руку под голову, а правой почёсывал огромного пса за ухом. Одна нога была согнута в колене и упиралась в раму кровати, вторая же покоилась на прикроватном коврике, напоминавшем молитвенный половичок сарацин. Скомканное заячье одеяло у изголовья создавало подобие высоко взбитой подушки, и сходу невозможно было определить — полусидит или лежит человек.

— Приветствую, брат. — Сказал Рудольф вице-ландмейстеру.

— Судя по улыбке на твоём лице, чудинец сказал правду. — Махнув рукой вместо приветствия, с заметным штирским акцентом ответил Андреас. — Располагайся, в кувшине подогретое вино.

Рудольф приблизился к круглому столику, стоявшему у главного столба шатра. Взял с подноса серебряный кувшин с узким длинным носиком и немного погодя, поставил вместо него золотую статуэтку идола. Холстина слезла с фигурки наполовину, и при свете жаровни золото заблестело красновато-жёлтым дьявольским светом. Налив вино в чашу, Рудольф сделал глоток, поглядывая на вице-ландмейстера. Андреас был неравнодушен к золоту.

— Мы обнаружили новгородцев. Это те, что были в Изменке. Только вот пленный о янтаре даже не слышал. К Избургу они не ходили. Единственное, что у них было ценное, перед тобой. Остальное я отдал чудинцам, кроме рабынь, конечно.

— Постой, постой, — Андреас встал с кровати. — А кто тогда взял янтарь? Ты же сам мне говорил, что посланные тобою люди обнаружили лишь пустой возок.

— Этого я пока не знаю, но клянусь Девой Марией, тайной это долго не будет. — Рудольф поднёс к губам маленький кожаный мешочек, висевший у него на груди, и сухо поцеловал.

— Дело плохо, — поджав нижнюю губу, процедил Андреас, — этот янтарь уже не принадлежит Ордену. Пленник с тобой?

— Да.

— Прикажи вбить столб у дороги и пусть подготовят хворост. Я хочу допросить пленного.

Фон Вельвен стал одеваться. Под низ зимнего полукафтанья, подбитого мехом чёрной козы, вице-ландмейстер закрепил широкий пояс, по цвету и по структуре не отличавшийся от шерсти его собаки. Вечно тревожащая поясница тут же перестала ныть. Довольный, он ещё раз почесал пса, делящегося с ним лечебной шерстью, и, накинув меховой плащ, поспешил из шатра. В голове витала только одна мысль: 'Как можно скорее вернуть потерянное сокровище'. Дело в том, что в начале этого года с берегов далёкого Леванта, из самой Акры пришло зашифрованное письмо. Тамплиеры до сего момента, без проблем ссужавшие деньги — потребовали залог. Но не просто земли или замок, а именно янтарь, найденный в кроме Пскова. Как тамплиеры узнали о нём, для Андреаса осталось неразгаданной загадкой. Янтарь, готовый к транспортировке хранившийся в Избурге (так тевтонцы называли Изборск) должен был быть отправлен в Венецию, дабы оттуда, в составе каравана на кораблях Сакугулло, в июне месяце отбыть на Кипр, а затем в Акру. И дёрнул же чёрт, написать его ответное письмо, в котором сообщил, что запрошенный янтарь будет отправлен в срок. Воистину говорят: 'Поспешишь — людей насмешишь'. Пройдя площадку перед своим шатром, Андреас повернул направо, обходя палатки первого треффена, кивнул в ответ на приветствие командира одного из баннеров брата-рыцаря Генриха Штанге, стоявшего рядом со своим братом Германом и, повернув на восток, оказался рядом с обозом чудинцев.

— Вот пленный новгородец. — Брат-священник подтолкнул сильно избитого и связанного по рукам и ногам в спину, отчего тот завалился в снег.

— Переверните, я хочу видеть его глаза. — Приказал Андреас.

Новгородца перевернули. Фон Вельвен присел на корточки, схватив за подбородок лежащего пленного, и стал говорить с ним через переводчика.

— От правдивости твоих слов зависит твоя жизнь. Вздумаешь врать — сгоришь на костре. — Андреас повернул голову новгородца, дабы тот смог увидеть столб с вязанками хвороста. — Понял?

— Да, — ответил новгородец.

— Кто командовал отрядом?

— Семён из Чернигова.

— Шернигов, — прошипел Андреас, — далековато что-то. Как в отряд попал?

— С Новгорода мы. Боярин отправил с чуди дань собирать.

— Дань с земель Ливонии? — Ухмыльнулся вице-ландмейстер. — А куда с данью идти дальше думали?

— Известно куда. Воевода в Самолву хотел. Семён сказал надо вдоль побережья пошукать.

— Стоп! Самолва, что-то знакомое. Рудольф, Изменка далеко от Самолвы? — Крикнул Андреас.

— День пути. — Ответил Рудольф, стоявший невдалеке от вкапываемого в промёрзлую землю двухметрового столба.

Задавая второстепенные вопросы, Андреас внимательно следил за реакцией пленника. Минут через шесть-семь, он прислонил указательный палец к губам новгородца, давая тому понять, что надо заткнуться и внимательно слушать.

— А теперь последний вопрос. Куда вы спрятали бочонки с янтарём? Отвечай!

— Я уже говорил, не было никакого янтаря. А если и был, кто ж мне дозволит в добыче копаться?

Андреас отпустил подбородок новгородца и выпрямился. К нему подошёл Рудольф.

— Лжец! — Выдал вердикт вице-ландмейстер. — Когда он говорил про янтарь и Самолву, кадык дёрнулся, а зрачки расширились. Кстати, про остальное он не врал. Рудольф, после приёма пищи собери конвент в моей походной палатке. Наши планы меняются.

Уже собравшись уходить, Андреас внимательным, буквально прожигающим взглядом посмотрел на брата-священника, и словно что-то вспомнив, спросил у него: — Я тебя где-то уже видел. Ты из комменды Зоннтаг?

— Да, я родился в южной Штирии. Три года назад меня отправили на помощь в Ливонию, крестить язычников.

— И как успехи? Новгородец согласился принять истинную веру?

— Нет. Он наоборот считает, что его вера истинна.

— Жаль. Как жаль. — С грустью в голосе вице-ландмейстер развёл руками. — Сжечь еретика!

Через четверть часа в шатре с кожаной крышей и полотняными боковинами собрались шестеро братьев-рыцарей. Это были командующие трёх треффенов со своими заместителями, являвшимися командирами первых баннеров. Они стояли полукругом, напротив вице-ландмейстера. На столбе, за предводителем была закреплена карта области.

— Братья! — Начал свою речь Андреас. — Вы все знаете, что сейчас идёт строительство укреплений замка Штаркенберг , нашей резиденции в Палестине. Орден собирает средства. Эх!

В этот момент штирцу так прострелило спину, что он чуть не выгнулся от боли. Не спас и пояс из собачьей шерсти. С секунду он простоял как статуя, но потом боль отошла, и он продолжил.

— Нам надлежало отправить груз янтаря, нашу лепту, но так сложилось, что сокровище похитили.

— Святотатство! — Воскликнул Герман.

Андреас кивнул головой, соглашаясь с рыцарем.

— Шпион выследил банду новгородцев вырезавших отряд сопровождения из Избурга, и вчера известил брата Рудольфа. Теперь вы знаете, почему Рудольф уводил свой отряд ночью из лагеря. К сожалению, похищенное сокровище не найдено. По моему предположению оно попало в лапы короля Александра. Нам надлежит немного скорректировать свой маршрут и двинуться к Самолве.

Андреас обвёл взглядом собравшихся братьев-рыцарей. По правилам конвента все участники были равны и имели право голоса. Но в данной ситуации, не первый год знающие друг друга рыцари, кроме двух новичков, прекрасно понимали, что в условиях похода, единоначалие незыблемо и вице-ландмейстер уже принял для себя решение. А если прибавить тот факт, что Андреас фон Вельвен считал себя непревзойдённым мастером по раскрытию правды, то когда он говорил 'предположение', это можно было считать утверждением. Перечить самому, дураков не было. Зная всё это, предводитель тевтонцев внутренне наслаждался такой ситуацией. Ему очень нравилось кого-нибудь поучать и выводить на чистую воду. И сейчас, он ждал только единственного слова против, чтобы тут же доказать свою правоту.

— Кхе, кхе, — прокашлялся Генрих Штанге. — Насколько я помню, мы отправились в поход на помощь епископу Герману. Войско новгородского короля сейчас находится где-то недалеко на юго-востоке от Дерпта. Причём тут Самолва? Она вообще на той стороне озера. Нам надлежит придерживаться установленного плана и идти на соединение с союзниками.

'Как слепые котята, дальше собственного носа не видят, — подумал про себя Андреас, — братьев надо обучать, не только мечом махать, а ещё основам тактики и стратегии. На будущий год обязательно привезу книги из Рима'. С этими мыслями Андреас вплотную подошёл к Штанге.

— Притом, дорогой мой Генрих, что новгородскому королю уже не нужен Дерпт. Он понимает, что не сможет удержать его и только потеряет свои лучшие войска. Герман это никак не возьмёт в толк, но то, к лучшему. Смотри на карту. Русские повернут обратно и мы должны не дать уйти Александру к устью реки Желча, откуда он с лёгкостью добежит до самого Новгорода со всем награбленным добром. Мы обязаны вынудить его отступать к Пскову, а когда их войско растянется — нанесём удар. Поэтому мы и идём в Самолву. Оттуда можно контролировать всё озеро. Кстати, в Самолве сидит Гюнтер Штауфен, Рудольф был с ним на Неве и знает, что он из себя представляет.

— Образован, невероятно хитёр, амбициозен и очень опасен, особенно в бою на мечах. Мне он сказал как-то, что прибыл сюда завоевать себе землю, а яблочко от яблони далеко не падает. — Выдал информацию Рудольф, и по знаку вице-ландмейстера закрыл рот.

— Так вот, в его лояльности я немного сомневаюсь, посему наше присутствие должно напомнить ему, что нового епископства Орден не допустит. Это первое. Второе; Герман просил защитить Дерпт, мы защитим. Каким образом это будет сделано, по-моему, это наша забота. И последнее, без похищенного янтаря обратной дороги нам нет. Только в этом случае наша миссия будет успешной.

— Всё равно, мне непонятно. — Забормотал Штанге. — Почему Александр будет отступать? А если он разобьёт войско епископа на этих днях?

— Да и пусть. Не это сейчас главное. Александр получил подброшенное письмо, и как мне доложили, он отправил к Герману переговорщика. Значит, он глуп и слаб, раз стал думать о мире. Запомните! Победитель принимает капитуляцию, побеждённый заикается о мире. Только так и не иначе. Сворачивайте лагерь, мы выступаем.

— Heilen-Wehren-Helfen — хором прокричали свой девиз тевтонцы, и вышли из шатра вице-ландмейстера.

Рудольф немного задержался и, дождавшись, пока последний командир выйдет из шатра, задал вопрос: — Андреас, а ты знаешь, что Фридрих в прошлом году послал в Ливонию своего эмиссара Геца?

— Да, я слышал об этом. К чему ты мне это говоришь?

— Может, ты слышал, — с лёгкой иронией в голосе, — что в Равенне Гец стал кардиналом?

— Нет. — Тревожно ответил Андреас.

— А это так, я точно знаю.

— Странно всё это. Уж не думаешь ли ты, что Гец прислан на замену Герману, а Штауфен его военная сила? Если это так, то нам стоит опасаться швабца больше чем новгородского короля.

— Всё может быть. У меня в Дерпте свой человек. Со дня на день я жду от него весточки с подробным отчётом.

— Как интересно получается, Рудольф. После серии предательств, Фридрих перестал доверять многим. Даже тем, кому верил безоговорочно — нам. Куда катится мир? Пошли, слуги сейчас будут упаковывать шатёр.

Спустя час, тевтонское войско покинуло поляну. Передовой отряд немецкой разведки, состоявший из чуди, словно ищейка, вынюхивающая следы зверя, чуть ли не наступала на пятки десятку Кербета, подобравшего троих новгородцев. Русские уходили по замёрзшему болоту, чтобы после полудня выйти к Ахье и уже по ней, извивающейся ледяной дороге, достичь рати Ярославовичей. Там новгородцы сделали привал. Сазон выпросил у Кербета кое-что из одежды и оружия, изъявив желание вернуться, брата похоронить. Понимая, что в данной ситуации троица беглецов только станет помехой, десятник и слова не сказал. Каждая минута была дорога. Отдал всё, что просили и, попрощавшись, пустил лошадь в галоп, задавая темп всему отряду.

Ранним апрельским утром в русском лагере близ селения Ляэнисте было тихо. На краю лагеря, рядом с водой, у коновязи переминались с ноги на ногу лошади, раздавалось фырканье и редкое ржание. За поваленными верхушка к верхушке соснами, рядами стояли палатки новгородских отрядов. Возле них дымили костры и были видны скучающие караульные, с арбалетами в руках. Слева от палаток, были видны наспех отрытые землянки изобилующие лапником вместо крыши, и богатые шатры суздальской знати, окружённые санями. Ближе к холму, окаймлённому рукавами реки Ахья, юрты степняков. На вершине холма, насыпанном самим Калевипоэгом, который по преданию притащил в подоле своей рубахи землю, дабы устроить ложе для отдыха, когда возвращался с торга из славного города Пскова (да, да, не удивляйтесь, археология исследует в тех местах кльтурные слои с отметкой до нашей эры), пестрел красновато-синими полосами шатёр Александра. Солнце ещё только собиралось вставать, осветив небосвод на востоке, как чудом уцелевший петух прокукарекал о начале рассвета, гордо выпятил грудку, потряс шикарным гребешком и лихо слетел с жердочки, прячась в поленице сложенных дров. До Пасхи оставалось ровно двадцать дней.

Десяток всадников неспешно приближался к лагерю, объезжая дугой заваленные деревья — от греха подальше. Новгородцы с недавних пор стали окружать свой лагерь ловушками и волчьими ямами. Подъехав к промежутку между стволами, обозначавшими что-то вроде въезда, перекрытым кривоватой рогаткой, всадников остановил хриплый и очень требовательный голос.

— Стоять! Кто такие? — Крикнул караульный. — Стоять я сказал! Ща стрелу пущу.

— Ты давай дорогу освободи, да поживее. Кербет меня звать, слыхал про такого?

— Слыхал, — недовольно забурчал караульный, отодвигая толстую жердину с кольями. — Давайте по одному.

Наконец, кавалькада спешилась у подножья холма, встреченная охраной княжьей дружины. Кербета просили обождать, пока будят Александра. Ехавшие всю ночь, благо погода позволила, уставшие воины уселись у костра и вскоре задремали, пока их командир ждал с докладом о разведке. На самом деле, в шатре у князя сидел гонец из Дерпта. Герман соглашался на мир, но выдвигал заведомо невыполнимые условия. Одним из них, была отправка заложников из семей новгородской знати в Оденпе. Разочаровавшись, Александр отпустил гонца и принял доклад разведчика. А уже в шесть утра все сотники похода собрались на большой совет. Князь заметно нервничал, крутил свой меч, как юлу, уперев его кончик в землю, придерживая пальцами яблоко рукояти. Было видно, что Ярославович расстроен, недоволен и ищет кого-нибудь, дабы сорвать на нём свой гнев. Тем не менее, приглушённым голосом Александр начал:

— Сегодня получены сведения, что немцы в двух переходах от нас. Идут с юга.

Сотники переглянулись, руки инстинктивно потянулись к поясам, и не найдя искомого оружия дружно посмотрели на подставку, где до входа в шатёр были приторочены мечи. Князь повысил голос.

— Отряд Домаша Твердиславича, брата посадника, посланный нам на помощь, вырезан тевтонцами. В живых осталось трое — и то благодаря Кербету.

Александр умолчал об истинных целях побитых новгородцев. Домаша уже не вернуть, пусть лучше так будет. Голос нарастал.

— Епископ Герман призвал датчан, нанял латгалов и выдвигается из Толовы к Ахье, навстречу немцам. И всё потому, — голос князя набрал полную силу, — что Святополк Поморский блудит с новой наложницей, вместо выполнения своих обещаний. Проклятье! Надеяться не на кого. Мы уходим домой, но не просто так. Сначала накажем епископа. Слушай приказ, — князь с силой вогнал клинок в землю. — Сворачиваем лагерь немедленно. Всё мешающее быстрому продвижению, отправляется к устью Желчи. В обозе оставить минимум продовольствия. Идём к Омовыже. Будем готовиться к битве.

— Князь, зачем на север? — Возмутился Михайло Сытинич. — Дадим бой здесь. Силищу-то какую собрали.

— Нет! Будем биться в том месте, где сможем реализовать все наши преимущества. На реке мы слишком уязвимы. Нет места для манёвра конницы. Данов и чудь одолеем, а немца не сдюжим.

В шатре тут же поднялся гам, обобщением которого была мысль о непобедимости русского воинства, но князь уже никого не слушал. Дальнейшее обсуждение его не интересовало. Пелгуй подводил походного коня к шатру и Александр обдумывал речь, которую он произнесёт перед войском, воодушевив бойцов на кровавую сечу.

Покинул Ляэнисту, русская рать разделилась на две части. Пахом Ильич повёл обоз с реквизированным у эстов добром на семидесяти санях на восток, через Изменку и Самолву к Желче. Ярославовичи, взяв только продовольствие, отправились на север, угрожая Дерпту внезапным наскоком, как это было восемь лет назад. Принял бы это решение Александр тремя днями раньше, смог бы успеть повторить рейд отца, но в этот раз эсты соорудили засеки прямо на льду реки. Чудь стала вести партизанскую войну со всеми атрибутами коварства и внезапности. Авангард русской рати несколько раз попадал в засады. После стычек знахари хватались за голову — стрелы были отравлены. Потери стали расти, особенно в лошадях, а воины перестали снимать доспехи, заметно снизив темп перехода. Вдобавок ко всему, на второй день пути войско лишилось практически всего провианта. Вялламяги из Парапалу со своими сыновьями пустил лишь три стрелы с подожженной паклей в сторону вставших на привал новгородцев. Одна из них расколола горшки с конопляным маслом, а остальные устроили большой костёр, где сгорела вся мука с крупой. Испуганная лошадь с горящим возком страшная штука. Потеряв продовольственный обоз, рать Ярославовичей была вынуждена повернуть к Чудскому озеру. Разбить противника поодиночке оказалось невозможным. Третьего апреля князья провели ревизию оставшихся запасов продуктов, сократили рацион и вспомнили про Пахома Ильича. Его обоз, по всем подсчётам, уже должен был быть в районе Самолвы. А это — худо-бедно одного мёда пять саней. То, что новгородского боярина послали сбить след немцам, князья старались не брать в голову, сам напросился. Кербета срочно послали с письмом в Самолву. Новгородский князь просил боярина задержаться у зятя и подготовить любой возможный запас провианта, а в случае если Гюнтер согласится поддержать объединённую рать, то обещать ему всяческие блага от его имени. Гонец от князя был совершенно случайно встречен возле острова Городец, когда я, Гюнтер, Нюра с отцом и Снорри гнали по льду лисиц. Буквально через час в моей башне был составлен ответ, и Кербет умчался обратно, везя с собой проект договора. Сам же Пахом Ильич, склонившись над картой, высматривал земли на север от Самолвы, вплоть до устья реки Нарова, где проживали немногочисленные племена с одноимённым с рекой названием. Дани с них новгородцы собиралось мизер, а учитывая нестабильную ситуацию на юго-восточных рубежах и невозможность защиты западных от датчан, данные земли вообще находились под угрозой потери. Их и предложил, после согласования со мной, приобрести для себя Гюнтер, в обмен на продовольствие, амуницию и военную помощь в войне против ливонцев. Действуя по заранее оговоренному плану, мы подготовили договор, переданный с Кербетом, и условились о посыльном, который встретит и проведёт интендантов до условленного места. Оставалось только оценить прибрежные леса с многочисленными болотами да победить в войне. В душе Ильич надеялся, что война уже закончена, но, украдкой посмотрев на меня, с сожалением покачал головой.

Кербет не проскакал ещё и половины пути, как из ворот замка стали выезжать посыльные. Один из них последовал в сторону Собольничего берега. У него не было ни длинного копья, ни крепкого, окованного железом щита. Всадник был невысок, на голове имел шапку-ушанку с чёрным кожаным верхом, плечи покрывал тёплый дорожный плащ с капюшоном, а внушительные меховые рукавицы, державшие поводья, были прикреплены эластичными тесёмками к рукавам куртки. На боках лошади пузырились перемётные сумки, возле седла торчала рукоять меча, а ближе к шее скакуна свисали две кобуры с выглядывавшими из них рукоятями арбалетов пистолетного типа. Вроде и не было на всаднике заметного глазу доспеха, однако никакая стрела, попади она в туловище наездника, не смогла бы пробить жилета, поддетого под пуховик. Павел ехал нехотя, с заметной ленцой отдавая команды лошади, часто поглядывая в сторону таверны, наверно, самого большого после замка строения, где недавно разместились два десятка литвин. Он хотел быть среди них, среди рыцарей-меркурьевцев, но не получилось. А ведь как всё хорошо начиналось: со Свиртилом договорился, госпожа Нюра дала согласие, сам князь был не против. Если б не дядя княжны... Юноша ещё раз представил, как ему, забрызганному чужой, и возможно, немного своей собственной, капающей из наспех перевязанных ран кровью, вручают рыцарские шпоры. И, уже будучи рыцарем, он непременно привезёт из далёких земель красавицу-невесту, куда-нибудь поближе к Самолве, чтоб недалеко от дяди Воинота и от Трюггви.

Когда колонна русских войск подходила к острову Пийрисар, Кербет уже передал все бумаги князю.

— Гюнтер Штауфен предлагал свою помощь, — сказал брату Александр, — вот и настало время воспользоваться его предложением. Пополним запасы, передохнём, заодно посмотрим, что за силу представляет этот Штауфен, князёк Самолвы.

— Бой там дадим? — Спросил Андрей.

— Брат, скажи мне, ты веришь в предсказания?

— Да. Хоть церковь и отрицает их, но ведь сбываются же?

— Вот и я верю. К сожалению, всё уже предначертано. — Александр положил свою руку на руку брата. — Через два дня, Андрей. Всё будет хорошо, верь мне.

К полудню четвёртого апреля русские войска вышли к усадьбе Воинота. С едва заметным, почти нулевым уклоном к замёрзшей воде, на полсотни метров простирался поросший тростником берег. Со стороны озера было невозможно разобрать, где начинается земля, а где граница ледяной глади. Ветер с берега колыхал стебли, отчего развесистые поникшие метёлки покачивались буро-желтоватыми волнами, закрывая собой небольшую поляну перед лесом. Проводник помахал флажком и, дождавшись ответного сигнала, направил своего коня прямо в высокие заросли тростника. На поляне уже ждали. Барон Воинот в окружении двух смердов, восседавших на низкорослых корельских тарпанах, сторожили от лесного зверья волокуши с продовольствием. Солёную и копчёную рыбу привезли из Самолвы ещё утром. А вот корзины с хлебом — только что.

— Доброго здоровья, дядя Воинот. — Поприветствовал барона проводник.

— И тебе не хворать. Всё нормально, Павел?

— Как сказать, не взял меня Свиртил с собой. И всё из-за византийца этого, — посетовал Павлик. Как же я рыцарские шпоры получу, если меня в бой не пускают?

— Не скажи. Вот я, например, когда зимой двадцать девятого года был в Яффе, услышал одну историю. Давным-давно, во время Великого похода к Иерусалиму, когда воины воевали за славу и честь, а не за мешок серебра, как сейчас, был у Боэмунда Тарентского отважный племянник. Звали его Танкред. Так вот, в первый месяц лета одна тысяча девяносто седьмого года после захвата Никеи крестоносцы разделились и двинулись в Киликию по двум долинам: Дорилеи и Гаргона. Одну колонну возглавил Готфрид Бульонский, второй командовал Боэмунд. Султан Солиман выждал, пока Боэмунд переправится через речушку Бафус, и атаковал своей конницей норманнов. И если бы не оруженосец Танкреда, два раза доставивший донесения о ходе боя Готфриду, то Великий поход там бы и закончился. После боя Боэмунд снял свои шпоры и наградил ими отличившегося оруженосца.

— А что было дальше? — Заинтересовался Павел.

Воинот обратил внимание, что за спиной Павлика стали появляться пробравшиеся через тростник всадники авангарда. Копыта чужих коней коснулись берега и вступили на его землю.

— Хм... в следующий раз расскажу. — Барон нахмурился. — Передай князю, что без верховного ризничего я провиант не отдам. Это распоряжение Гюнтера Штауфена.

Обязанности интенданта, квартирмейстера и казначея в объединённой русской рати исполнял сын Михайло Сытинича, Василий. Пересчитав с помощью помощников сложенное на вязанках хвороста продовольствие, с недоумением покрутил в руках накладную и, спрятав её в сумку, молодой боярин поехал докладывать князю. Рыбы и хлеба было на один день. Овса, сена для лошадок, мяса, круп, соли — не было вовсе.

В этот день, только рано утром случилось ещё два события. Одно в самой Самолве, а второе в деревне паромщиков. Хоть и разделяли два населённых пункта почти десять вёрст по прямой, происходящее, тем не менее, было связано в одно целое.

Рихтер наконец-то посетил Изменку. Прибыв туда с явным опозданием к оговоренному со Строганном сроку, он выяснил, что новгородцы с огромным обозом перешли на ту сторону озера всего два дня назад. Недолго думая, подначиваемый рябым Витьком Рихтер рванул вдогонку. Едва его отряд пересёк пролив, как на окраине села Пнёва появились беженцы. Эстам хорошо было видно пятеро нагруженных под завязку всяческим барахлом саней, направляющихся в сторону Чудских Заходов. Где на последних, с высокой копной яркого тряпья, поблёскивал притягательным желтоватым сиянием, сделанный в Самолве самовар. Сверкающая на солнце латунь тянула наёмников, как магнит железо, но помятуя о прошлогодней засаде, Рихтер сдержался.

— Гружёные сани мы с лёгкостью нагоним через версту! Хейки, — Рихтер окликнул своего заместителя. — Пошли кого-нибудь из новеньких вон к тем камням.

Сууркаск покрутился в седле, ткнул пальцем в сторону двух эстов.

— Ты и ты. Обойдите домишки по околице, взберитесь на холм и посмотрите что к чему. Если что-то заметите, дайте знать.

Наёмники в овчинных полушубках и островерхих козьих шапках, сжав в руках короткие копья, резво побежали, обходя деревню с двух сторон. Рихтер, сидя на коне, видел, как оба скрылись за строениями и спустя некоторое время стали взбираться на возвышенность. Постояв там с минуту и проводив взглядами уходившие сани, эсты поспешили обратно. Хейки Сууркаск недовольно покосился на своего командира, бормоча себе под нос:

— На воду стал дуть. Добычу упустил. А надо было схватить, и на кресты, на кресты всех.

Словно услышав бормотание эста, Рихтер громко рявкнул: — Что встали? А ну-ка пустите тут красного петуха! Сжечь всё!

Крыши домов загорелись нехотя, как отсыревшие дрова в камине. Сначала потянулся жидкий сизоватый дымок, в воздухе запахло одновременно гнилью и гарью. Потом дым стал усиливаться и устремился вверх, освобождая пространство для оранжево-жёлтых языков пламени. Огонь взял своё.

Покинув сгоревшую деревню, Рихтер стал анализировать сложившуюся ситуацию. 'Скотины у смердов не было. То понятно — новгородцы сожрали. Но почему воевода Строгана не реквизировал лошадок? И вообще, откуда у пнёвцев лошади? В прошлом году здесь голь перекатная жила, а теперь даже огороды жердями обнесены и всё как-то правильно, до противного ровно, под линеечку. Порядок. В деревне Пнёво был идеальный порядок, даже на укатанной дороге были отчётливо видны канавы по краям обочин. Это всё Гюнтер, собака швабская! Ненавижу! Всех ненавижу!'.

Рихтер пустил коня в галоп. Впереди были Чудские Заходы, деревня, в которой Рихтера публично унизили. И теперь он вернулся, чтобы свершить свой суд: за лжу ― язык вон, за навет ― глаза. Пятеро приближённых, сумевших раздобыть лошадей, поддержали заданный темп. Остальные побежали на своих двоих, топча начинавший подтаивать апрельский снег. Слава богу, недалеко.

В семь утра из замка Гюнтера в колонне по двое через поднятую решётку ворот стали выезжать облачённые в доспехи всадники. Со стороны мельницы, Изборской, Рыбацкой и Немецкой слобод к ним присоединялись конные воины, и на выезде из Самолвы, перед таверной, отряд в пятьдесят человек под протяжный рёв рога перешёл на рысь. От лязга железа и топота копыт закладывало уши, и было невозможно услышать ровным счётом ничего, кроме звука рога. Свиртил повёл полусотню в Изменку. Отданный мной вчера вечером приказ он воспринял с радостью, словно чувствовал, что настал час выполнить последнюю просьбу жмудинских воинов. Он шёл мстить.

Литвины завтракали на ходу. Закрытые бутерброды с колбасой уминались прямо в седле, пирогов не было, печи уже второй день подряд пекли хлеб. Следуя неспешной рысью, сторожко, посматривая по сторонам, меркурьевцы приближались к деревне. Чудские Заходы встретили их полным отсутствием дымов над крышами. Гюнтер ещё вчера вечером приказал начать эвакуацию населения, и Свиртил должен был проконтролировать выполнение распоряжения. Лопухины, повстречавшиеся им по дороге, наверняка уже на подходе к Самолве, а здесь что-то было не так. Дома пустые — это нормально, но где же жители? Неужели в лесах попрятались, предпрочитая надёжным укреплениям замка незаметные землянки? Посланный в разведку Славка проскакал метров триста от крайнего дома деревни, остановился, посмотрел в подзорную трубу, круто развернул коня и помчался обратно.

— Сани! — Докладывал литвин. — В двухстах саженях от нас. Четверо или пяток, змейкой идут, шибко идут, не иначе — тикают, а за ними в полуверсте всадники с пешцами. Много, с полсотни будет. В деревне саночников нагонят.

— Слушай мою команду! — Крикнул Свиртил. — Витовт, поставить распорку с маскировочной сетью прямо посередине дороги. Тяжёлой коннице укрыться за строениями. Стрелки на правый фланг, скрыться за холмом и, когда я крикну: Ура! — истребить всадников. По сигналу рога общая атака.

С двух заводных лошадей, на которых были навьючены котелки, кое-что из амуниции, запасные копья, щиты, командирская палатка и прочая мелочь, которую надо иметь с собой, но на боевого коня не навесить, литвины сняли свёрнутые в рулоны сети. Просунув копья через крайние ячейки и растянув маскировочное полотно поперёк дороги, воины воткнули наконечники стоек в снег. Хлев и стоящий напротив него через дорогу цех по засолу капусты вместе с сеткой скрыли литвинов, слезших со своих коней. Едва все приготовления были выполнены, как на прямой, чуть в горку участок дороги, ведущий в деревню, выкатились первые сани с беженцами из Пнёва. Низкорослые тарпаны, явно не предназначенные тянуть перегруженные пошевни двигались тяжело, но ещё не роняли пену. Витовт выскочил из-за сетки, как привидение, и заорал:

— Уводи сани с дороги!

Передовой возничий с перепугу потянул вожжи вправо, лошадь, высоко задрав голову, недовольно всхрапнула, пытаясь изменить вектор движения, а вслед идущие почему-то повернули влево. В итоге санки столкнулись и, зацепившись полозьями, завалились, рассыпая на снег крестьянский скарб. Оставшиеся трое саней сумели вывернуть, причём четвёртые сани везли детей, и как только движение на дороге замерло, пнёвцы увидев сквозь ячейки людей при конях и оружии, бросились врассыпную. Повстречаться нос к носу с отрядом вооружённых до зубов воинов, когда по пятам идёт погоня, даже для очень храброго человека вещь неприятная, а для крестьянина и вовсе из ряда вон выходящая. Пнёвский староста уже сто раз пожалел, что не уехал вчера вечером, всё вещи собирал, как же, вдруг что-то ценное забыл? Но чувство ответственности взяло вверх. Собрав волю в кулак, он грозно крикнул воинам за сеткой: — Да кто вы такие?

— Не отсвечивай! — Раздалось в ответ. — Убери людей за дома, и сидите тихо. От князя мы вашего.

Не задавая больше вопросов, цыкнув на жену, пытавшуюся отвязать самовар — символ власти, данный князем, староста резво увёл деревенских за хлев, а спустя минуту украдкой выглянув из-за поленницы дров, стал подсматривать за дальнейшими событиями. Жена старосты, тем не менее, самовар прихватила. Для кого символ, а для кого незаменимая посуда, в которой одновременно можно варить и щи с грибами, и кашу, и травы для питья заваривать. Тем временем, воины князя выставили позади перевёрнутых саней какой-то бочонок, из которого заструился сизый дымок. Не такой, когда в костёр бросаешь охапку еловых лап, а чуток пожиже. Тем не менее, вполне достаточный для того, чтобы скрыть от глаз происходящее на дороге.

Как только Рихтер приблизился к брошенным на дороге саням, он приказал своему конному отряду остановиться. Впереди, за оставленными санями и дымовой завесой был виден высокий сугроб, перегородивший дорогу. 'Санки оставили из-за невозможности проехать' — решил Рихтер. Рябой Витёк обратил внимание на отсутствие шума в деревне, но вспомнив, как на него рявкнул рыцарь, когда он предложил минут пятнадцать назад срезать по полю путь, посчитал лучше промолчать. Пехота уже подходила. Гвардия, состоявшая из саксонцев, недовольно поглядывала на пошевни — сверкающего латунного самовара не наблюдалось. Сорок марок (именно столько судья Дерпта заплатил за модернезированный автепс) как корова языком слизала. Командиры и до этого дня крысятничали, так что, ничего удивительного не было. Эсты в свою очередь, не сговариваясь, стали готовить мешки. Для них и старая рубаха добыча, а если попадётся чугунный котелок, который по слухам есть в каждом доме в этих местах, то это уже удача.

— Ура! — Боевой клич прорезал воздух.

Десяток стрел, пущенных навесом, упал в место, где топтались всадники. Двое рухнули с коней без звука. Рябой Витёк получил стрелу прямо в темя. Шикарная, отполированная до блеска, девятнадцативершковая, с гусиным оперением на осетровом клею, со стальным наконечником; такую и в короля запустить не грех, а досталась вору и прохвосту. Подшлемная шапочка из турьей кожи защитить Витька не смогла. Вторым стал десятник саксонцев Тунор-топор. Оперённая смерть угодила ему в глаз, когда он опрометчиво задрал голову, пытаясь определить, откуда идёт свист. Но как говорится, своей стрелы не услышишь. Лошадкам повезло ещё меньше. Одним стрелы впились в круп, другим в шею, целых не осталось ни одной. Вслед за первым залпом последовал второй, пузатый бюргер из Оснабрюка прислонился к гриве своего коня и с громким стоном сполз под копыта. Оставшийся в живых Рихтер вместе с Сууркаском, бросив раненых коней, которые в любой момент могли пасть, побежали к опешившим от внезапной атаки кнехтам. В удирающие спины заревел рог меркурьевцев. Свиртил повёл своих бойцов в атаку. Рихтер обернулся и на его вылезших из орбит глазах, снежный, как он думал, сугроб, насыпанный между строениями, в мгновенье растаял, а за ним, сквозь пелену дыма уже начинала разбег рыцарская конница. Предводители наёмников даже не успели добежать до нестройных рядов своих копьеносцев, приостановивших движение к саням после атаки стрелами. Сууркаска проткнули копьём, Рихтера сбил в снег конь Рукли, и спустя несколько секунд Чудские Заходы огласили вопли, вперемешку с глухими ударами бардингов лошадей о людские тела. Как таковых, тяжёлых доспехов на эстах не было, да если бы и были, всё равно не помогли б. Кости трещали и ломались под тяжёлыми копытами, внутренние органы разрывались от удара о бронированную конскую грудь, а выставленные перед собой короткие копья первых рядов только разозлили лошадей. Однако эсты были знакомы с теорией борьбы против всадников. Двум лошадям из первой тройки острия клина подрубили ноги. Литвины вылетели из седла прямо в ревущую от ужаса толпу. Таранный удар на мгновенье ослаб, а потом таранить оказалось некого. Наёмники побежали, но не назад по дороге, а вперёд, по капустному полю к саням, в надежде то ли укрыться, то ли сдаться на милость победителя, а может, просто дёрнули за каким-то безумцем, который всегда найдётся среди людской массы во время паники. Главное, не попасть под скачущую конницу. 'Горе побеждённым'. Оставив тяжеловооружённых всадников за спиной, кнехты напоролись на всадников второго эшелона. Эстов буквально смяли и разорвали как газетную бумагу. В пылу боя, сдающихся и просящих о милости литвины не пощадили. Когда тяжело дышавшего Руклю и едва живого, с переломанными руками и ногами Витовта положили на освобождённые от крестьянских пожитков сани, Свиртил отдал приказ прикончить всех раненых наёмников. Встав в цепь, литвины пошли по дороге, добивая врагов. Рихтера, как единственного имевшего меч, оттащили в сторону. Портить дорогую кольчугу не стали, да и плащ из соболей жалко стало. Два сдавшихся эста, не имевших никакого оружия, каким-то чудом избежавших смерти, под пристальным присмотром раздели своего предводителя, сложили доспехи и всю одежду в кучки, оставляя голого, так и не пришедшего в сознание подыхать на снегу.

― Кто это? ― Спросил Свиртил у эстов.

― Рихтер. ― Отвечая эст поклонился, и уже чествуя Свиртила, масленым голосом добавил, ― мой господин.

― Тот, который в прошлом году обоз в Изменке захватил?

― Да. Это он самый. Всех девок у нас перепортил.

― Вот это удача! ― Воскликнул Свиртил. ― Придётся нам немного задержаться. Дарож, приготовь кол.

Свиртил покрутил головой, выискивая место, где установить предмет казни. На холме — слишком много чести. Посреди деревни — так люди скоро с детьми вернутся, зачем им это? А вот на обочине дороги — в самый раз. К моменту, когда литвин принял решение, Дарож отломал оглоблю от опрокинутых саней и несколькими взмахами топора заострил один из концов.

― Здесь. ― Указал место у дороги Свиртил.

Оглоблю вбили, затем с помощью топора и ножа придали оконечности деревяшки вытянутую конусообразную форму, после чего Рихтера подали двум всадникам, которые и насадили мерзавца на кол. Очнувшись от дикой боли, Рихтер заорал благим матом, схватившись за литвинов обеими руками. Те подали лошадей в разные стороны, и заострённый конус оглобли пропорол живот казнённому, выйдя остриём наружу.

Посмотрев поверх корчившегося на колу человека, Свиртил громко, говоря в небо, перечислил имена жмудинов, павших в прошлом году, разгрёб ногой снег, наковырял пригоршню земли и швырнул её в ещё живого Рихтера.

― Передаю тебе, мать Жямине, убийцу и насильника Рихтера. Да будет принят он в мир Гильтине! И не коснётся нога его этого света более!

Совершив обряд, Свиртил умылся снегом. Выделил провожатого к саням с ранеными, приказал оттащить трупы в одно место и, подмигнув крестьянским ребятишкам, разрешил им выбрать себе ножи из трофейного оружия. Оставалось проверить дорогу до Пнёва и привести в порядок отряд.

В это время расхрабрившийся пнёвский староста, видя, что до него никому нет дела, стал складывать разбросанные пожитки, причём привлёк для этого дела пленных эстов, чем спас их никчёмные жизни. Как-никак, а с соседями с Изменки ему ещё предстояло жить бок-обок дальше, а этих двоих он знал лично. Из пяти саней у них остались только трое, но мастерски связав обломанные древки копий и используя другой подсобный материал, спустя сорок минут были готовы волокуши. С молчаливого согласия Свиртила пнёвцы увели эстов с собой. Литвины двинулись дальше. Несколько вёрст, отделявших Чудские Заходы от Пнёва, отряд преодолел быстро, и едва из поля зрения скрылись ещё дымящиеся брёвна сожженной деревни, как навстречу вылетел Славка. Выслушав доклад разведчика, Свиртил решил посмотреть всё сам. Тевтонцы заполонили весь противоположный берег. Крестоносцы явно готовились перейти границу Самолвинского княжества, и Свиртил приказал развернуть знамя с двумя медведями. Продефилировав на восточном берегу, настолько, чтобы быть замеченными, литвины повернули назад. Война продолжалась, но уже вступила в завершающую стадию. Оставалось выявить победителя.