— Минуту! — Быстро выбросив испачканную траву из мелкой корзины, заменяющей Рыси туалет (а если точнее — лоток), я сполоснула ёмкость в реке и, постелив свежей зелени, поставила в угол, после чего сошла на берег. — Что случилось?

— Думаю, что ничего страшного: просто Растеряха нож посеял. Надеюсь, что посеял, — пояснил Артур.

— Идём за остальными?

Махаон согласно кивнул, и мы направились к плотам других дежурных. Найти удалось всех, кроме Тёмной, которая, судя по словам амазонок, ещё не вернулась из разведки.

— В общем, так, — ввел нас в курс дела Артур. — Он уже не первый раз нож теряет, все на его плоту это знают. Насколько мне известно, дежурные тоже уже не раз его вещи искали. Так что сами понимаете...

— Не понимаю, — проворчала я. — Мы милиция или сыскное агентство?

— И то, и другое, — обезоруживающе развела руками Женя.

На первый взгляд, Растеряха оказался вполне нормальным мужчиной, разве что с немного рассеянным взглядом.

— Я точно помню, где его оставил, — убеждённо заявил он. — Идёмте, покажу.

— И заодно расскажи, чем в это время занимался, — попросила Роза.

— Значит, пошёл я в лес, — ведя нас к месту происшествия, рассказывал Растеряха. — Гулял, никого не трогал, ягоды и орехи собирал... Потом к ручью вышел, а там — лягушки! И какие, — он продемонстрировал нам азартным жестом рыбака размер встреченных лягушек. — Ну вот, я и решил, что нечего добру пропадать, поставил корзину с ножом на видное место, чтобы не потерять, и отправился на охоту. А когда вернулся, ни корзины, ни ножа!

Мы переглянулись.

— Так, а ты точно на то самое место вернулся? — подозрительно поинтересовался Артур.

— Да точно! Я тоже сначала сомневался, на всякий случай вдоль ручья прошёл — нет их! Ладно корзина, её не жалко, а вот нож...

— Насколько далеко ты отходил охотиться? — спросила Женя.

— Недалеко. Ну, точнее, не очень далеко, — с сомнением сказал Растеряха и подумав, добавил. — Я увлекся немного, но, по-моему, всё-таки далеко не уходил.

— И есть ли у твоего ножа отличительные признаки? — полюбопытствовала я.

— А как же! — с гордостью воскликнул потерпевший. — во первых, у него рукоять в красно-синюю полоску, а во-вторых, я к ней большой красный лоскут привязал, чтобы, если что, найти легче было!

— А ты что, его настолько часто теряешь?

— Да! — хором ответили мне Роза с Женей.

— Бывает иногда, — обиженно покосившись на женщин, признал Растеряха.

— Он со мной на одном плоту, — пояснила Роза. — Так по нескольку раз в день забывает, где вещи оставил.

Наконец мы добрались до места пропажи. Ручей тёк по дну оврага и оказался довольно крупным (ближе к мелкой речушке), и, что немало нас расстроило, склоны по обеим сторонам оврага заросли высокой сочной растительностью, которая загораживала обзор. Расспросив, где именно потерпевший оставил вещи, и скептически выслушав, что наверху, чтобы в зелени не затерялись, мы решили разделиться: двое пойдут вниз, а двое — вверх по течению ручья по одному берегу, а вернутся все по другому берегу, чтобы лучше прочесать место возможной потери. Мне и Жене выпало идти против течения.

— Слушай, а я вот чего не поняла, — поинтересовалась я по пути. — Ладно, Роза как соседка могла знать о Растеряхе, но ты-то откуда?

— Как откуда? — удивилась она. — Мы же соседи!

— Так ты тоже с одного с ним плота? Тогда понятно, — облегчённо кивнула я.

— Нет, мы с разных общаг, — возразила Женя. — Но не в изоляции же живем, в отличие от вас.

— Значит, с разных... — я недоверчиво покосилась на неё. — Эй, погоди, мы тоже не в изоляции!

— Да ну? — весело спросила она. — На мой взгляд, вы-то как раз в изоляции, как за забором. Из посвящённых разве что Игорь нормальный, ну ещё с большой натяжкой к ним можно причислить Дета. Да не обижайся ты так, — фыркнула Женя в ответ на моё недовольное сопение. — Ведь в изоляции не только вы. Ещё и амазонки, и махаоны, и сатанисты с волгорцами...

Я задумалась. Сейчас моя спутница перечислила ни много ни мало, а все отдельные группы. То есть, по сути всех, кто уже решил, с кем и как он будет жить. Неужели, по её мнению, это и означает изоляцию? Но ведь всё равно не сегодня – завтра придётся и им разделяться на более мелкие группы, не собираются же они жить всей толпой.

— Да, не собираемся, — согласилась Женя, когда я высказала ей свои мысли. — Может, ещё пара-тройка мелких племён образуется, — она почесала нос. — Даже скорее три, чем два. А остальные будут жить семьями или вообще поодиночке.

— И после этого ты обвиняешь нас в изоляции?! — возмутилась я. — Мы хотя бы группой селиться собираемся!

— Не стоит зацикливаться на группе. Или считать, что, живя отдельно, человек обязательно отказывается от общения. Наоборот, как раз мы видим всех, а вы — замкнулись в себе.

— Не замкнулись, — обиженно возразила я. — Мы узнаем новое о мире и о его природе, о пище, травах, ресурсах...

— Может, и так. Но много ли вы знаете о других группах? Или о нас?

— Не так уж и мало!

— Но не так уж и много, — покачала головой Женя. — Впрочем, вас тоже можно понять: все группы образовались по интересам, и естественно, что у вас находится много своих внутренних дел, которые и занимают большую часть времени. А у нас общих дел меньше, и больше времени остается на общение.

Ну, если она ставит вопрос таким образом, то как-то даже вовсе и не обидно признавать её правоту. Стало спокойно, и я даже посмеялась над собственной реакцией: ведь горой стала на защиту своих. Привыкла к ним. Считаю чуть ли не семьёй.

— Только не стоит недооценивать не только ваш, но и наш образ жизни, — заметив, что я повеселела, продолжила Женя. — В каждом есть свои достоинства и недостатки.

— Я понимаю, — протянула я. — Но согласись, группа сильнее и защищённее одиночки. И может большего добиться.

— Ага. Но одиночка свободнее, чем любой член группы.

— Тоже верно, хотя я пока и не чувствую какой-либо неволи.

Мы проговорили весь путь. Женя оказалась интересным, приятным и совсем неконфликтным собеседником. Одно огорчало: мы так и не нашли ни ножа, ни корзины. А после встречи со второй группой дежурных выяснилось, что и их постигла неудача.

— Это начинает беспокоить, — сказал Артур. — Если бы пропал один нож, ещё куда ни шло: мог в траву завалиться. А корзина не такая мелкая вещь, чтобы исчезнуть бесследно.

— Может, её какой зверь утащил? — предположила я. — Растеряха сам говорил, что в ней и ягоды, и орехи были. Представляете, идёт, например, тот же кабан, а тут такое угощение...

— Животное бы просто поело и ушло, зачем корзину с ножом забирать?

— Может, оно и ело, — я живо представила гипотетическое рогатое животное. — А ручка корзины зацепилась за рог, вот так её и утащили.

— А что, нормальное предположение, — поддержала меня Роза. — Вполне такое могло случиться.

— Если бы было так, не беда, — вздохнул Артур. — Но нам всё равно ещё надо исключить человеческий фактор.

Мы обменялись понимающими взглядами.

— Так что возвращаемся в селение, присоединяем Тёмную и начинаем массовый...

— Ура! Наконец-то я вас нашёл! — перебил махаона подбежавший Растеряха. — Я это... очень извиняюсь, но всё в порядке! В виде компенсации приглашаю лягушками перекусить, большими.

Но нас сейчас гораздо больше интересовал другой вопрос:

— Где нашёл?!

— На плоту. В смысле, оказывается, пока я лягушек ловил, мимо один знакомый проходил. Увидел мои вещи, позвал, а я так увлекся, что не услышал. А он смотрит: меня не видно, не откликаюсь, вот и подумал, что я опять корзину потерял. Взял и принёс мне домой.

Мы облегчённо рассмеялись. Хоть бы все происшествия в это дежурство были такими же! А лягушки, действительно, оказались на редкость крупными.

254 – 255-е сутки (3 – 4 июля 1 года). Джунгли

Быть, как Тёмная, то есть вольно или невольно избегать выполнения обязанностей, не позволяла совесть, в результате я отказалась идти на разведку и вместе с Детом, его жёнами и Игорем осталась «сторожить плот», а попросту не уходить далеко от лагеря, чтобы в случае чего другим дежурным не пришлось за мной бегать. Подумав над разговором, состоявшимся во время вчерашних поисков, решила совместить приятное с полезным. Поэтому посвятила свободное время более внимательному знакомству с соседями. И начала с племён (это термин крепко прилип к группам объединившихся людей).

Сатанисты представляли собой самое маленькое племя, всего из шести человек, не считая детей: двое мужчин и четыре женщины. Кстати, термин «сатанисты» не являлся самоназванием: это прозвище прилипло из-за того, что у них, среди прочих вещей, имелся неплохой запас чёрных балахонов с капюшонами, и когда кусачие насекомые становились особенно активными, все шестеро защищали свои тела тканью. В результате, на закате (а, судя по реакциям людей, в это время гнус кусался сильнее всего) на вечернем привале у костра сидело шестеро личностей в чёрных одеяниях. А едва насекомых становилось меньше, сатанисты разоблачались, избегая изнашивать вещи, которые пока нет возможности восполнить. Скорее всего, по этой же причине я ни разу не видела, чтобы сатанисты занимались повседневными делами в одежде: ловили рыбу, отправлялись на собирательство или сбор хвороста они всегда в том же виде, что и остальные — то есть голыми. Некоторое время у них существовало второе прозвище «монахи», но «сатанисты» прижилось лучше и быстро вытеснило менее конкурентоспособное название. Кстати, именно сатанистам принадлежала одна из двух имеющихся в караване гитар.

Вторыми с конца по численности населения являлись махаоны. Сейчас их племя состояло из восьми мужчин. Судя по рассказам Таля, изначально они придумали себе другое название, но когда их начали дразнить «голубыми», Артур с компанией вместо того, чтобы обижаться, поставили юмористическую сцену-розыгрыш для своих противников, в которой прозвучала фраза «а ты красивый, как махаон». С тех пор к ним и прилипло это вырванное из контекста слово. Но ладно название, теперь уже возведённое самим племенем в ранг официального (вместо первоначального «мужского монастыря»), хуже другое. Как признался Таль, разыгранная сцена возымела прямо противоположное действие, и вместо того, чтобы разрядить напряжённую обстановку, перевела часть противников в разряд врагов, которые позже сократили племя с одиннадцати до восьми человек. К счастью, все ещё не перешедшие к активным действиям и за счёт этого живые «борцы за мораль и нравственность» остались в другом, царском лагере, но теперь и махаоны начали задумываться о том, что будет, когда настанет время воссоединения. И хотели по возможности отсрочить этот неприятный момент.

В золотой середине по количеству населения (двенадцать женщин) находилось племя амазонок. Поскольку у них существовала сильная, в том числе и брачная, связь с предыдущем племенем, они тоже переживали насчёт грядущего воссоединения. Амазонки с махаонами активно общались между собой, и смешанные парочки часто заставали сидящими в обнимку у костра, прогуливающимися по берегу за руки или и вовсе вылезающими из густых зарослей взъерошенными и раскрасневшимися.

Мы, посвящённые (уже без дополнения «в упрямство»), оказались одним из самых больших племён. Хотя, если говорить честно, детовских жён нельзя считать членами группы — они так и остались на отшибе, не своими, но и не чужими. А без них нас лишь чуть больше амазонок, только вот соотношение иное: поровну мужчин и женщин, не считая представителя другого вида, то есть меня.

У волгорцев мало того, что племя самое крупное: двадцать два человека (девять мужчин и тринадцать женщин), так ещё и достижения заметны ярче, чем у других. Я не хочу сказать, что остальные малого добились: у нас, например, есть кое-какие успехи — но у волгорцев они самые видные. Многие в этом племени занимались плетением из лозы и, что удивительно, достигли существенных результатов. Например, корзины волгорцы делали не просто крепкие, это-то как раз к настоящему времени почти все научились, но ещё и красивые, с полосками или даже узорами. А ещё они обставили свой плот плетёной из прутьев мебелью: креслами, столом, даже парой сундуков. И хотя эти поделки грубоваты и даже косоваты, но у других и такого нет! Так что, по крайней мере пока, приходилось признавать, что в нашем караване из живущих вместе групп волгорцы «впереди планеты всей».

Остальные люди, насколько удалось выяснить, представляли собой отдельные семейные пары, или вовсе одиночек, не смотря на то, что сплавлялись чаще всего группами (например, на общагах). Нет, они не замыкались, активно общались между собой и даже дружили, но из разговоров становилось понятно, что жить вместе или рядом друг с другом никто не собирается. За первые два месяца они настолько привыкли к самостоятельности и одиночеству, что даже всё время, проведённое вместе, не смогло убедить их, что жить селением проще и безопаснее. Более того, судя по обрывкам разговоров, многие придерживались мнения, что в одиночку или семьёй проще прокормиться, спокойнее и уютней жить. Когда люди столкнулись с реальной угрозой в лице троллей, они невольно потянулись друг к другу, ища защиты, но теперь эта угроза миновала, и большая часть каравана собиралась разбрестись по лесным просторам, вернувшись к простой и незамысловатой дикой жизни. Чем дольше я наблюдала за свободными, тем сильнее замечала разницу между нашим поведением и возможным поведением землян в аналогичной ситуации. Свободные не боятся джунглей и их обитателей. Это не значит, что мы без страха могли встать на пути крупного хищника, но и безотчётного ужаса при встрече с ним не испытывали. Скорее, опасности леса воспринимались нами как нечто обыденное, что требуется учитывать, но не вызывает паники. На мой взгляд, Женя хорошо выразила общее настроение, когда я завела об этом разговор:

— Чем хищники, змеи и прочая живность хуже машин, ядовитых выбросов, преступности и гопников на Земле?

И я была полностью с ней согласна. Дикие животные даже лучше: они не нарушают установленных природой правил и не стремятся уничтожить противника просто от нечего делать. Взять, например, тех же змей: не наступай на них, не пугай — они и не нападут. А если охотишься — то добыча имеет полное право сопротивляться.