Далара продолжала смотреть в огонь:
— Я задавала себе те же вопросы, Леар. И у меня были столетия, чтобы найти ответы. Невозможно изменить мир, солнце будет садиться на западе и подниматься на востоке, Луна отражать солнечный свет и вызывать приливы и отливы, а звезды — сверкать на небе. Но можно изменить человека, живущего в мире, — Леар слушал, не шевелясь. Эльфийка, кашлянув, отпила из кубка и продолжила, — Аред, создавая людей, вложил в них слишком много силы. Так много, что Семеро до сих пор не сумели вытеснить ее из людей, заменить своей, как поступили со всем остальным. Те, в ком этой силы было слишком много, погибли тысячи лет назад, мир отторгнул их. Остальные живут до сих пор, не зная, что обладают великим даром изменения.
— Так начинаются легенды, — негромко заметил Леар.
— Когда-нибудь это и станет легендой. А сейчас... все висит на волоске. И тебе решать, что будет дальше.
— Мне? Но это не моя сказка.
— Это не сказка, Леар. Вот уже двести лет, как в роду Аэллинов рождаются близнецы, связанные узами.
— Да, мне говорили, — заметил Леар, не сдержав усмешку.
— Первые близнецы были моими сыновьями, — Далара медленно роняла тяжелые слова, — я отдала их отцу, и больше никогда не видела. Он любил меня, я использовала его. Даже стала его женой. Я изменила вашу кровь и смешала ее со своей, эльфийской.
— Зачем? Зачем тебе были нужны эти узы? Почему... — он оборвал себя на полуслове.
— Почему твой брат умер, и ты остался половиной целого? Это тоже моя вина, но об этом после. Я хотела соединить два наших народа: изменчивость и неизменность, две крови, две магии, силу Семерых и силу Ареда, все в одном. Поколение за поколением накапливались нужные изменения, приближая меня к цели. Наш сын завершит цепочку.
Он будет независимым магом, способным брать силу повсюду, из любого источника, преображать ее, сливать в единое целое, отличное от своих частей. Семеро ничего не смогут сделать: даже если они окончательно изгонят силу Ареда из мира, это уже ничего не изменит. Он преобразит любой источник. Его потомки будут новыми людьми, свободными, сильными, для них не будет границ. Мир будет лежать в их ладонях, а потом... потом они выйдут к звездам, и научатся создавать свои миры.
Леар закрыл глаза: перед его мысленным взором промелькнули знакомые сны, сны, которые давно уже перестали сниться Хранителю: залитые светом стеклянные башни, люди, летящие по небу, металлические шпили, пронзающие облака, прозрачные шары, плавающие в воздухе. Для него сон навсегда останется всего лишь сном, но для детей его сына, быть может, станет единственной реальностью. И тут же его кнутом обожгло понимание:
— Ты использовала нас, нас всех. Моего отца и его сестру, Маэркона и Ильду, моего брата, меня, нас всех! Даже своих собственных детей! И хочешь, чтобы я сделал то же самое!
— Я не хотела причинять вам боль. Вернее, я не думала об этом. Для тебя узы оказались проклятьем, для других из твоего рода — благословением. Ни то, ни другое не было моей целью.
— Тебе было все равно, не так ли?
— Тогда да, но не теперь. Я ведь могла бы ничего не говорить тебе, — Далара встала и подошла к Леару, склонилась над ним так близко, что он почувствовал ее дыхание на своем лице, — могла просто взять то, что мне нужно. Ты бы никогда не узнал.
Леар смотрел ей в глаза:
— И что тебе помешало?
— Я не человек, Леар. И теперь я не знаю, могу ли я решать за всех вас. Кто дал мне право решать? Я всегда удивлялась вашим наместницам: сегодня — девчонка, всех забот — какое платье на бал выбрать, а на следующий день — правительница. В ее руках судьбы тысяч людей, которые и слышать про нее до сих пор не слышали. Никогда не понимала, почему вы соглашаетесь подчиняться тем, кого не выбирали, предоставляете другим решать за себя.
Леар с изумлением посмотрел на эльфийку — разговор принял неожиданный поворот:
— Но это же основа основ: мастера выбирают старейшин цехов, крестьяне выбирают, у кого арендовать землю, дворяне выбирают, кому принести вассальную клятву, Высокий Совет выбирает наместницу. Как крестьянин может решать, кому стать наместницей? Что он знает о том, как управлять государством, каким должен быть правитель, какие девушки подходят для этой роли? Каждому свое, этого устройства придерживаются во всех государствах, вы ведь тоже не выбираете своего короля.
— Эльфы — другие. Королевская кровь у нас избрана Творцом.
— То же самое говорят про себя правители Кавдна. Причем после очередного дворцового переворота Творец сразу же меняет свою точку зрения.
— У варваров некоторые племена выбирают вождя общим голосованием.
— Верно. Именно поэтому они до сих пор варвары.
Далара отошла от его кресла и принялась ходить по комнате, заложив руки за спину:
— Для тебя все просто, не так ли? Если может выбрать, значит, имеет право. Но это право сильнейшего!
— Все в мире определяется этим правом. Так уж устроен человек, и этого не изменить никакой магией. Ты приняла решение, и у тебя была возможность это решение осуществить. Это и есть твое право.
— Значит, я правильно сделала, что использовала твой род? Что же ты так возмущался минуту назад? Если я сильнее — смирись!
Леар одним рывком оказался возле нее и схватил эльфийку за руку, сильно сжав кисть:
— Ты не сильнее меня, Далара! — Он продолжал сжимать ее пальцы, — и мне решать.
— Пусти, — прошептала она, — мне больно.
Хранитель отступил, опомнившись. Волна ярости неохотно улеглась. Осознание ледяной иглой пронзило висок: "В тот раз было точно так же. Чанг не лгал. Я убил ту девушку". Он судорожно сглотнул:
— Что ты сделала из меня, Далара? Что я такое? Я мог убить тебя, здесь и сейчас. И ты была бы не первой. Я не знаю теперь, скольких я убил. Не помню, — он закрыл лицо руками.
— Сядь, успокойся, — женщина плеснула вина в кубок и протянула Леару. — Какие убийства, о чем ты говоришь? — Но он услышал притаившийся в ее голосе страх.
Она слушала внимательно, и про дом удовольствий, и про девушку, продававшую себя, чтобы заработать приданое, и про неудачливого мстителя, не дожившего до суда. Про наместницу, разрывающуюся между старой дружбой и ужасом, про Чанга, с омерзением выручившего Хранителя ради спокойствия в государстве. Леар заслуживал узнать правду, но выдержит ли он? Когда Леар замолчал, наступила ее очередь говорить:
— Ты никого не убивал. Убийца — твой брат, Элло. Когда порвались узы, он сумел зацепиться за тебя, остаться жить в тебе. Он боялся, что ваши родители опознают его, и поэтому... — она замолчала, не в силах продолжить.
— ...Это был я. — Леар сгорбился в кресле, по его лицу текли слезы, но он не замечал их. — Теперь я помню.
...Переплетение двух тел в серебряном лунном свете — молочно-белая кожа женщины, темная, почти черная — мужчины. Рукоять кинжала в ладони, словно была там всегда, словно продолжение руки, и единственно возможное движение, вспоровшее молочную белизну...
Он задыхался, было нечем дышать. Далара продолжала говорить, что-то о предсказаниях, о Твари, о Звездном Провидце, он уже не слышал, погружаясь в мутную трясину сна.
— Вот мы и встретились, брат. Ты ведь рад? — В этом сне они не были детьми. Элло стоял перед ним, высокий, золотокожий, ясноглазый, и улыбался. — Теперь мы всегда будем вместе. — Он протянул руки, чтобы обнять брата.
Леар отшатнулся, отступил на шаг, пытаясь избежать братских объятий, но руки Элло обернулись вокруг него кольцом змеиного тела, и бежать стало некуда. Элло оказался совсем близко, еще ближе... и вот Леар уже не мог различить, где он, а где его близнец, они слились в одно омерзительное существо с телом змеи и двумя головами. Он закричал, но вместо крика из его горла вырвалось пламя...
Леар очнулся. Далара трясла его за плечо (у него снова были плечи и всего одна голова). Кошмар закончился. Он откинул ее руку и сказал сам себе:
— Я справлюсь. Он всегда был сильнее, но я справлюсь, — и повернулся к Даларе, — так даже легче. Теперь я знаю, что это не я. Он думает, что победил. Но я справлюсь, — и, без всякого перехода, — я согласен. Завтра я разорву эту глупую помолвку, невеста будет только рада. Мы поженимся в Суреме и вернемся в Суэрсен. Знаешь, я должен бы тебя возненавидеть, а не могу, — Леар улыбнулся, — раз даже теперь не могу возненавидеть, значит, люблю.
Далара отвернулась, ее щеки горели: любит... проклятье, она думала, что самое страшное уже позади. Ну что ж, если так, она снова будет лгать, и снова ради великой цели. Говорят, что благие намеренья приводят в посмертии прямиком на раскаленный песок. Ей не узнать, она, на свою беду, бессмертна. Эльфийка кивнула:
— Будет так, как ты хочешь, — женой так женой, так даже справедливо — круг замкнулся. Главное, чтобы он не просил любви в ответ. Этого она дать не может... не умеет, не знает, как это — любить.
* * *
Наступило утро. Рыжеволосая женщина расчесывалась, сидя на краю кровати. Расческа с трудом продиралась через спутанную гриву, и женщина начинала терять терпение. Тонкая мужская рука легла на ее запястье, пальцы в чернильных пятнах:
— Дай сюда. Так от волос ничего не останется.
Спокойному упрямству мужчины можно было позавидовать. Словно он всю жизнь только тем и занимался, что расчесывал непослушные локоны. Он неторопливо отделял небольшую прядку, несколько раз проходил расческой снизу вверх и снова повторял то же самое с новой прядью.
Женщина сидела не шевелясь, чувствуя тепло его рук. Утреннее солнце светило в открытое окно, и ее волосы переливались всеми оттенками металла: от тусклой платины до начищенной меди. Ветер теребил листы бумаги на столе, придавленные куском горного хрусталя, переворачивал страницы в раскрытой книге.
Круглая комната на верхнем ярусе библиотечной башни казалась воплощением беспорядка, но внимательному взгляду открывалась некая система, полностью понятная только хозяину. Так, книги с синими ярлыками на корешках лежали грудой слева от кровати, а с красными — справа. Стул был завален стопками самой дорогой, шелковой бумаги, а кресло — кусками пергамента. Точно также, никто, кроме хозяина, не смог бы определить время по странной помеси клепсидры, песочных часов и маятника, в человеческий рост, занимавшей нишу напротив двери.
Наконец, волосы были расчесаны и заплетены в косу, а коса уложена вокруг головы и закреплена золотыми шпильками. Женщина поднялась, подошла к окну, села на широкий подоконник, обхватив колени руками, и закрыла глаза, всей поверхностью тела впитывая солнечное тепло.
Мужчина вытащил из-под завалов темную бутыль и посмотрел на просвет, потом вытряхнул из двух высоких серебряных кубков заточенные перья и разлил вино:
— Последняя бутылка лоренского. Больше в дворцовом погребе не осталось. А может, и во всем свете.
— Не думай о плохом, — Далара пригубила пахнущее смолой густое вино, — где-нибудь на маленьком острове, настолько маленьком, что его нет ни на одной карте, растет лоренская лоза. И когда-нибудь люди найдут этот остров и снова будут делать лоренское вино.
— И все повторится заново: первооткрыватели сохранят лозу для себя, конкуренты наймут пиратов, пираты всех убьют и все сожгут, а на материке лоза не приживется. Так уже было.
— Было, — согласилась Далара, допивая вино, — но мы ведь собираемся изменить мир, ты не забыл?
— Я помню, — он отсалютовал ей кубком, — но не верю в чудеса. Свободные маги у тебя, быть может, и получатся, но человек, готовый по доброй воле делиться с ближним? Сомневаюсь. Это чудо не по силам и самому Творцу, — но Далара видела, что уголки его губ подрагивают, пряча улыбку.
Леар в несколько глотков опустошил кубок, осознавая, что пить залпом такое вино — кощунство. Но ему нужно было запить скопившуюся в горле горечь. Если бы только он мог навсегда остаться в этом золотом осеннем утре, пускать блики серебряным кубком, гладить бархатное плечо... Если бы...
Вот уже три дня, как Далара жила в библиотечной башне. Три ночи вместе, три солнечных октябрьских утра, три бесконечно счастливых дня. На какой-то миг он позволил себе поверить, что так будет всегда, но быстро опомнился. Он не имеет права держать ее при себе, зная, что в любую минуту Элло может вырваться на свободу.
Сегодня он скажет, что им нужно расстаться. Навсегда. Эльфы зачинают детей по желанию, иначе бессмертные расплодились бы как мыши-полевки. То, зачем пришла, она уже получила. А большего он дать не в силах. Леар набросил на плечи Далары шелковую накидку, она потянулась, довольно, и завязала пояс:
— Мне кажется, ты что-то хочешь сказать.
— Да.
— Но не знаешь, как?
— Знаю. Ты должна уехать. Одна. Я напишу завещание, признаю наших детей своими наследниками, но...
— Ты боишься, — прервала его эльфийка, и коснулась ладонью его губ.
— Боюсь, — спокойно признал Хранитель, — и за тебя, и за себя. Он ведь не сдастся, пока я жив. Значит, моя жизнь теперь — постоянная война. И сегодня заканчивается последнее перемирие. Когда начнутся военные действия, ты должна быть далеко.
— А та бедная девочка, на которой ты собрался жениться? Она, кажется, переехала во дворец?
— Этой свадьбы не будет. Я найду способ.
Далара рассмеялась несколько принужденно:
— А я ведь тоже почти поверила. Но так будет лучше, для всех нас. Я подожду, пока война закончится. Ты победишь. У тебя большое преимущество, Леар, ты все еще жив.
Эльфийка улыбалась, чтобы не заплакать. Она снова лгала. Хранитель обречен: ему не разорвать узы, если даже смерть не справилась с ними. Дважды она сохранила Леару жизнь — первый раз, указав на его брата, когда эльфы искали Тварь, второй — когда убедила наместницу Энриссу не убивать мальчика, хотя Старый Дью, предыдущий Хранитель, не сомневался, что уцелевший близнец пресловутой Тварью и является. В сказках герой обычно проходит три испытания, после чего живет долго и счастливо. Увы, только в сказках.
Далара не верила в предсказания: нет ни Твари, ни Звездного Провидца. Ни Семерым, ни Ареду нет дела до Леара Аэллина, так же, как не было дела до его брата-близнеца. Созданные Даларой узы убили Элло, а теперь убивают Леара, и она больше не в силах притворяться, что ей — все равно.
* * *
Ночь — время откровения. Древние говорили, что сны — зеркало души. Днем люди не слышат негромкий голос истины, заглушают его смехом, суетой, благопристойной глупостью... Ночью все иначе: боги посылают смертным сны в ответ на их молитвы, ночь дает ответ на все вопросы, возрождает надежду. На свою беду, утром мало кто может вспомнить, что видел во сне... и драгоценные крупицы истины просыпаются в пустоту... до следующей ночи.
Далара уехала тем же утром, Леар сам не помнил, как прошел день. Он что-то делал, разговаривал с читателями, поругался с переплетчиком — все никак не мог привыкнуть к его манере забирать книги с полок без предупреждения, проверил урок у Лерика, высмеял за ошибки так, что мальчишка чуть сквозь камень не провалился, и едва дождался вечера.
