— Я не уверен, что человек умер, — сказала тварь и перестала гладить Седьмого.
— А Баораму как тогда пережил?
Седьмой напрягся. Что еще за Баорама? Он попробовал пошевелить пальцами, но не смог. Видимо, сухожилия перебиты. В любом случае без медицинской помощи он покойник. С кровью из ран уйдет тепло, остановится сердце.
— Может, человек все-таки живой? — спросил ребёнок у головы.
— Ты же сам сказал, что он ненастоящий!
— Ну да. Ненастоящий. Но ведь и не мертвый!
— Кидай его в яму!
— Кидай-кидай-кидай-кидай! — затараторили голоса.
— Нет! — возразила тварь. Схватила Седьмого за волосы и приподняла голову. — Посмотри на человека! У него глаза Кумакана! У него есть хозяин!
— Но люди прячутся в норах в Баорам! — возразила голова. — А этот человек не спрятался и оказался здесь! Он мертв.
Седьмой мысленно воскликнул. Удалось собрать кусочки паззла в картину. "В Баорам люди прячутся в норах". Твари говорят о Всплеске. Получается, что Кивир оставил его умирать в доме, а потом шарахнул Всплеск. И вот он неизвестно где. Неизвестно живой ли.
Вдруг глаза обожгло словно огнем. Как будто бы взорвалась сверхновая. Тьма, окружавшая Седьмого, исчезла под напором огня из глаз. И он увидел. Увидел кресты, что на многие километры раскидывались по серому песку. Увидел распятых людей. Видел каждый их изгиб тела, каждую царапину, каждую каплю пота, что скатывалась по груди. Сотни худеньких детей с глазами на ладонях впивались в кожу распятых, откусывали куски серо-алого мяса. А люди всего лишь раскрывали рты в немых криках.
И в тишине мир захлебывался от боли. Изредка появлявшийся из ниоткуда ветер поднимал столбы серого песка. Песчинки забивались в рты, в глаза, в уши распятых. И людям оставалось только надеяться, что страдания не будут долгими.
От волнения у Седьмого перехватило дыхание. Он наблюдал, как луна меняет цвет с пепельно-серого на алый. И готов был поклясться, что она живая. Луна, распухая в небе, ритмично пульсировала.
Седьмой не сразу понял, что кричал. Вопль, вырывавшийся из горла, был низким, но очень громким. И пока весь воздух не вышел из легких, Седьмой продолжал орать. Но образы всё равно не уходили. Мало того — их становилось больше, они давили на мозг. Вот на одном из крестов сломалась горизонтальная перекладина, не выдержав веса пятерых тварей, что пожирали распятого толстяка. Вот в небе словно из ниоткуда появились Крылатые.
— Я же говорил! — расслышал Седьмой голос ребенка, что гладил его. — У него есть хозяин. Он ненастоящий! Нам нельзя его забирать.
Низкий гул прокатился по утыканной крестами равнине. Седьмой повернул голову в сторону звука и разглядел вдали, почти на самой линии горизонта, пирамиду.
— У ненастоящего глаза Кумакана, — продолжал шептать ребёнок. — Он чувствует Кивира...
Огонь в глазах успокоился, но Седьмой все равно мог видеть, что творилось перед ним. Тело била дрожь. Из глаз лились слезы. Зрение как бы разделилось. Он видел свой крест, яму, двух тварей и тьму, которую не могла прогнать луна. Но с другой стороны он мог разглядеть песчинку на далекой пирамиде.
— Бедный... — погладил по спине младенец.
— Отойди от меня! — рявкнул Седьмой. Голос был хриплым и низким.
Ребёнок отскочил от него, вскинул руку, на ладони которой раскрылся глаз, и начал ждать.
Ждать чего?
Голова, торчавшая из ямы, исчезла.
— Где я? — спросил Седьмой.
Младенец молчал.
— Говори! Или я...
Что? Что он мог сделать? Испугать тварь видом крови? Или скорчить страшную рожу?
— Твой хозяин Кивир? — спросил ребёнок.
— У меня нет хозяев.
— Неправда.
— Тогда я не знаю, кто мой хозяин, — честно признался Седьмой.
Ребёнок не успел ответить: из ямы выпрыгнула новая тварь, раззявила пасть, показав маленькие острые зубки, как у пираньи, и похромала к Седьмому. Младенец отличался от остальных тем, что походил на бочку, наполненную жиром. Лицо распухло, отчего носа и глаз не было видно. Второй подбородок при ходьбе противно хлюпал. С губ стекала слюна, блестящая в свете луны.
— Это не твоя еда! — заорал ребёнок, освободивший Седьмого.
Жирная тварь никак не отреагировала. Она лишь облизнулась, показав распухший серый язык, и похромала дальше.
— У него есть хозяин! — продолжал ребёнок.
Сердце у Седьмого тяжело забухало в груди. Хотелось просто отдаться судьбе. Хотелось закрыть глаза и позволить монстрам рвать на себе кожу, позволить сожрать внутренности. Хуже не станет.
Схватив Седьмого за волосы, толстая тварь потащила его к яме. Кто бы мог подумать, что у такого тщедушного на первый взгляд существа столько сил. Седьмой даже не брыкался. Он выжидал удобный момент, чтобы сделать... сделать что?
Перед тем как бросить человека в яму, младенец позволил увидеть, что творилось в ней. Света луны оказалось недостаточно, чтобы прогнать тьму, однако вот второе зрение не подвело. Десятки, может, сотни детских тел копошились в яме. Измазанные в слизи и в грязи младенцы беззвучно открывали-закрывали рты и по-рыбьи пялились в небо. Прямо клубок змей.
Жирная тварь схватила Седьмого за руку и, проявив недюжую силу, кинула в яму.
А потом пришла боль.
* * *
Седьмой не умер.
Когда его кожа превратилась в лохмотья, когда губы сожрали твари, когда оголились ребра, вот тогда он понял, что не сможет умереть, если того не захочет Кивир. Боль утихла, сменилась легким покалыванием.
Грызите, твари! Перемалывайте его кости в своих ротиках. Утоляйте жажду его кровью. Вдоволь наиграйтесь с его кожей.
Грызите! Уже всё равно ему не умереть.
В какой-то момент Седьмой почувствовал силу. Она словно взорвалась в груди, разлилась по телу.
Он может встать. Он может снова ходить.
Всё вокруг чавкало и хрустело. Седьмому надоело валяться в этой зловонной яме, кишащей тварями-младенцами. Скидывая с себя монстров, он сел, поднял голову вверх и мысленно улыбнулся. Страх прошел. Все двадцать лет после первого Всплеска он боялся Крылатых, Червивых королей, кукуксов, золотых многоножек... Боялся потерять что? Никчемную полужизнь? Как же он заблуждался, когда думал, что Кивир хочет лишь убить его. Нет, этой твари нужно что-то иное.
Но что?
Многие ответы таились в тетради. Необходимо вернуться домой и перечитать записи.
Кожа Седьмого теперь болталась отрепьем. Сквозь рваные лоскуты виднелись мясо и кости. Глаза затянула белая пелена, навсегда стерев радужную оболочку и зрачок. Рот обнажился надгробиями зубов, поалевших из-за крови. Его губы вместе с ушами дожевывала толстая тварь. На левой руке не хватало трёх пальцев, на правой — четырех. Скальп волосатым комком переходил из одного рта монстра к другому.
Седьмому было всё равно. К черту лишнее.
Он поднялся, под ногами завизжали твари. Поднял правую руку над головой и закричал:
— Подними меня! — Это был не его голос. Низкий, дребезжащий, с надрывом. Звук исходил не из горла, а словно из желудка.
Твари запищали, тельца забились в конвульсиях.
— Подними! — повторил Седьмой.
Над ямой появилось лицо ребёнка. По его щекам катились слёзы, нижняя губа подрагивала. Ни дать ни взять милое дитя, у которого отобрали любимую игрушку.
— Я убью их, если ты не освободишь меня, — сказал Седьмой. Нагло врал. Он не знал, как расправиться с тварями. Однако чувствовал в себе силу.
Ребёнок протянул худенькую руку. Седьмой ухватился за неё и через мгновение оказался на поверхности.
— Я же им говорил, — словно в оправдание залепетал младенец. — Я им говорил...
— Заткнись, — ответил Седьмой.
Правую ступню перегрызли, но он всё равно мог стоять. Его кость на ноге удлинилась, вместо ступни красовался костяной нарост, напоминавший копыто. Из кончиков пальцев тянулись когти.
"Это новый я!" — подумал Седьмой.
— Ты знаешь, где находится Кивир? — спросил он младенца.
Тот опустил глаза к земле, молча кивнул и бросил руку в сторону пирамиды.
— Отлично, — сказал Седьмой и двинулся к гигантскому строению.
Пятый
Чем дальше Николай уходил от дома, тем сильнее ощущал себя свободным. Преобразилась даже погода. Небо хоть и отливало стальной синевой, но больше не казалось мертвым. Облака были молочно-белыми, отчего выглядели легкими.
Николай остановился, закрыл глаза и вздохнул полной грудью. На мгновение представил, что сейчас начало лета, дети играются в песочнице, влюбленные парочки гуляют в парках, ветер шуршит листвой. Солнце припекает, но тепло кажется блаженным после долгой и холодной весны. Время словно остановилось...
Открыв глаза, Николай мысленно одернул себя. Сейчас не время предаваться мечтам. Дочка ждала его, наверняка ей нужна была помощь. Поправив лямки рюкзака, он продолжил путь. Алёна пока молчала, но когда он сворачивал не на ту дорогу, то она появлялась и указывала верное направление. Коротко и ёмко. Она больше не подбадривала его. Но Николаю это и не было нужно. Он сам думал только о дочке.
Многоэтажки теперь сменились дачными домиками. Во многих заборах зияли дыры, а некоторые за давностью лет развалились. Яблони и вишни тянулись голыми ветками к небу. Тишина, царившая на дачах, давила на нервы. На участках не росли даже сорняки. Некогда богатая почва превратилась в сухой безжизненный песок.
Николай шел по грунтовой дороге, под ногами хрустел гравий. Иногда налетал такой сильный ветер, что с трудом удавалось не упасть. Николай лишь улыбался неприятностям и ускорял шаг. Он как можно скорее хотел увидеть Машу. Хотя днём "архаровцы" прятались в норах, все же некоторых можно было увидеть на улице. Надо было глядеть в оба, пока есть оба.
...Коля врывается в коридор и захлопывает за собой дверь. Его сердце бьётся с такой силой, что удары отдаются в горле. Тело бьет дрожь, на лбу выступают капельки пота.
— Что там случилось? — спрашивает Алёна. Она хмурится, в уголках глаз появляются морщинки, отчего она кажется старше.
В коридоре горит лампа, но свету не удаётся разогнать темноту в углах.
— Понесли труп! — шепотом говорит Алёна.
Коля мотает головой, берёт себя в руки и выдавливает несколько слов:
— Надо звонить ментам. Похоже, этот урод убил свою жену. В их спальне кровищи — море.
Коля умалчивает, что еще видел в спальне. Ему просто показалось. Никакие шарики из зеркал не вылетают. Просто показалось. Точно.
На лестничной площадке раздаётся пронзительный крик. Коля вздрагивает, встречается взглядом с Аленой, понимает, что она тоже это услышала, и припадает к глазку. Крик не замолкает, наоборот — становится громче.
— Коля, не молчи! Что там?
Он отмахивается от жены как от назойливой мухи, всматривается — на лестничной клетке ничего не происходит. Крик вроде бы раздается из квартиры пьяницы. По шее пробегает многоножка страха, Коля машинально пытается скинуть невидимое насекомое и замечает, что руки холодны как лёд. Крик стихает.
Он отрывается от глазка, бросает взгляд на труп соседа, потом на Анжелу. Сумасшедший день. Просто сумасшедший день. Коля торопится в кухню, наливает из чайника в стеклянный стакан воду, залпом выпивает. Мысли скачут галопом.
Надо успокоиться. Вдох-выдох. Вдох-выдох.
— Где телефон? — спрашивает Коля.
Алена вытаскивает из кармана джинсов мобильник, протягивает мужу.
— Что мы будем делать с трупом? — спрашивает она.
Коля пожимает плечами. Он мечтает о том, чтобы всё случившееся оказалось кошмарным бредовым сном. Он мечтает проснуться.
Мобильник молчит. На дисплее красуется надпись "нет связи".
— Что за херня?! — в сердцах кричит Коля, бросает телефон на стол и хватается за голову.
— Не ловит?
— Да.
— Может, к соседям постучаться?
— Пожалуй, это лучшее решение. Хуже явно не станет.
— Тогда я побежала.
— Стой! Останься с Машей. Я схожу. Дверь запереть не забудь.
Через минуту Коля настойчиво вдавливает кнопку соседа, живущего этажом ниже, и ждет, слушая, как по ту сторону двери трещит настоящий звонок — злой, требовательный, а не всякие там соловьиные переливы. Сергей Михайлович вот уже год как ушел на пенсию, до этого проработав тридцать лет на подводной лодке. Увлекается охотой, дома столько огнестрельного оружия, что хватит на взвод. За помощью обращаться стоит только к нему. Проверенный мужик.
"Ну же! Открывай!" — мысленно умоляет Коля. За дверью раздается шарканье тапок, потом низкий прокуренный голос спрашивает:
— Кто там?
— Сергей Михайлович, откройте! — просит Коля. — Это Николай Звягинцев.
Щелкает замок, дверь приоткрывается. На пороге стоит Сергей Михайлович в белом махровом халате. Волосы взъерошены. Под глазами синяки.
— Что случилось, Коль?
— Простите, что я так поздно. Вы Влада, пьяницу, знаете? — Сергей Михайлович кивает. — Этот урод завалил свою жену и пытался убить меня и Алёну с Машей. В общем... можно мне от вас позвонить?
Дед делает шаг назад и говорит:
— Проходи.
В коридоре пахнет нафталином и шерстью. Люминесцентная лампа, прикрепленная к шкафу, периодически мигает, отчего становится не по себе.
— Так куда ты дел этого горемыку? — спрашивает Сергей Михайлович и улыбается, оголив зубы. Его глаза лихорадочно блестят.
Коля молчит, раздумывая. Сказать или не сказать?
— Я его убил.
Наступает тишина, нарушаемая лишь слабым гудением лампы. Коля впивается взглядом в глаза Сергея Михайловича. Ситуация накаляется. Дед без вопросов уходит в комнату, шаркая тапками. Через десять секунд возвращается. Протягивает телефон.
Лампа перестает моргать, и страх Коли уходит.
— Ну и поделом этому уроду, — на выдохе говорит Сергей Михайлович.
Коле удается набрать номер экстренной службы, хотя руки дрожат, а в пальцы словно воткнули металлические спицы.
Гудок. Еще гудок. А потом в трубке раздается писк, и телефон подыхает.
— Блядь, — с раздражением говорит Коля.
— Что такое?
— У вас тоже телефон не работает.
— Дай-ка сюда.
Коля протягивает трубку старику и прислоняется спиной к шкафу. Обстановка у Сергея Михайловича что надо: на стене красуется картина с медведями, потолок украшен лепниной, возле двери, ведущей к комнатам и кухне, стоит горный велосипед. Квартира у деда трехкомнатная. Недавно сделали ремонт.
— Действительно не работает, — говорит Сергей Михайлович и смотрит на трубку так, словно не понимает, откуда она взялась в руках. — Разрядился, наверное. Щас принесу сотовый.
Коля не знает, что делать. Он трёт виски в попытке унять боль в голове. Но тщетно. Мысли сбиваются друг с другом с грохотом и скрежетом танков. Если и мобильник деда не будет работать, то стоит тогда попросить Сергея Михайловича помочь вынести труп из квартиры. Не оставлять же мертвяка и дальше гнить на полу?! Пусть уж лучше цветет и пахнет на лестничной площадке.
