Адмиралы Арктики

Черто́в знал, что его помощники (ещё с военных училищ) всему этому этикету (с вилками, ложками) были научены. Да и сам он… Но, вероятно, делали что-то не так, судя по быстрым переглядам оппонентов.

Тем неожиданней было замечание величества, показавшее, что он всё подмечает, обдумывает и делает свои выводы.

— Когда сходятся люди незнакомые друг другу, следует проявлять деликатность, допуская скидку на традиции и нравы, — произнёс он это ни на кого не глядя, вроде бы и ни для кого, но как-то по-особенному, дав понять, что свита свитой, а главный тут он.

И ещё чуть погодя вставил своё веское:

— Всегда существует конфликт отцов и детей. Я вот только сейчас стал понимать устремления своего отца — государя Александра Третьего. Хоть всегда продолжал и буду следовать его заветам.

Черто́в сразу понял намёк — им, живущим в конце девятнадцатого — начале двадцатого, будет очень сложно, даже немыслимо принять правила двадцать первого века.

Был ещё момент, когда Черто́в думал, что его кондратий хватит.

Все уже так… подъели, подпили, единой беседы уже не вели.

Словно улучив момент, император обратился непосредственно к капитану:

— Фёдор Васильевич говорит, что ваше судно рассчитано на переоборудование во вспомогательный крейсер по военному времени?

— Да, это так, — непринуждённо ответил капитан, — но это было бы нецелесообразным в сложившейся ситуации. У нас другая ответственность…

— Военная служба освобождает от чувства личной ответственности, — и поглядел испытывающим взглядом, по-птичьи склонив голову, — и здесь, в суровых льдах, могут оказаться противники.

На миг Андрей Анатольевич похолодел, подняв к лицу бокал, делая вид, что пьёт, чтобы монарх не видел его переменившегося лица́́.

«Мать моя женщина! Что он хочет этим сказать? Они каким-то образом узнали о расстреле англо-норвежцев, что устроили морпехи старлея? Неужели было два судна? Свидетели? Или кто-то всё же ушёл?»

Сердце бу́хнуло всего один раз, влив в зазвеневший мозг очередную порцию… секунда, две, и Черто́в с водопадным облегчением сообразил: «Да это ж намёк! Проба пера по предложению пойти в подданство! Вот дурень я старый!»

Потом, в промежутке, лейтенант Волков подметит не без уважения, заметно сменив своё мнение о самодержце:

— А ампиратор-то — тихушник. Но с подковыркой.

Улучив момент, шепнёт и Шпаковский:

— Сложно.

С этим мнением будет согласен и капитан: «Действительно, непрост. Ожидали мягкого, смотрящего в рот на великие откровения, а приехал… однозначно наполненный определённым, скрытым смыслом. Так и хочется огласить с бессмертно-гайдаевским прищуром: “Царь не настоящий!”».

Андрей Анатольевич не считал себя великим психологом, но по должности ему приходится разбираться в людях.

Он давно уже понял, что в больших коллективах, когда у людей разное воспитание и взгляды на жизнь, быть просто по-мужски прямым и искренним не всегда достаточно.

Что он видел сейчас?

«Я-то думал: как сложно с Дубасовым, ан нет. Вон Рожественский совершенно закрытый тип. Конечно, ему не очень радостно — просрал эскадру, проиграл сражение. Но, видимо, царь по-прежнему ему доверяет, раз взял с собой. А теперь он (Рожественский) сидит с такой рожей, словно это мы виноваты в Цусиме, коль именно мы принесли эту дурную весть. А то не удивлюсь, что и вовсе не верит. Упёртый же наверняка. Типа приехали, гады, оклеветали его такого расчудесного. Впрочем, может, я и ошибаюсь. Не расспросишь же… Но самым непростым, я уже вижу, оказался Николай. Эти его недомолвки и прощупывания смахивают на… “дворцовые интриги”, будь я проклят. И на кой нам это надо — соблюдать такие вычурные политесы. Блин, и ведь не скажешь, хлопнув по рюмахе и по плечу самодержца: “А давайте по-простому. Ага по-нашенски, по-бразильски!” Не поймут-с».

Чуть погодя, когда у него появилось время, Черто́в попытался упорядочить свои думы, пробуя просчитать различные ситуации. Что-то, отложив в «отдельную папку», что-то отставив на «рабочем столе» на виду, отделяя зрелое от преждевременного, нужное сейчас и возможно-вероятное потом. А когда его уж совсем понесло по этим мыслесплетениям, только удивлялся величию человеческого разнообразия и вариаций: «Так и руку Бога почувствуешь на себе, помня о его подарке выбора. Х-х! Вот только не стоит усложнять. Всё наверняка окажется прозаичней».

Сейчас же его снова прервал царь — обед плавно подходил к концу, в уши фоном вливался разговор самодержца с начальником безопасности судна:

— Вы хотели бы посмотреть ледокол на ходу?

— О, полноте. Нет нужды, я верю Дубасову. А вот летающая машина… Крайне любопытно. Обяжете. Насколько это безопасно?

Последний вопрос императора уже предназначался капитану, и Черто́в, выгребая из своих дум, ответил немного невпопад:

— Да, конечно. Вертолёт уже готов к полёту.

Финальным аккордом застолья была блажь начальника безопасности всё из той же серии «удивить, поразить». Капитан одобрил — вполне в пафосе предков.

Вспыхнул экран, заиграло «Синее море» «Любэ». Но клип — личная подборка Шпаковского, капитана второго ранга запаса, старпома ракетного подводного крейсера стратегического назначения. Нарезка. Что-то ещё из советской военно-морской хроники — лучшее. А в основном в идеальном цифровом качестве ВМФ России задвухтысячной.

И ничего, что подобные видеокартинки ушли с ноутом и ребятами в Питер, и наверняка высокие гости уже видели нечто подобное.

Сейчас, на дюймах большой «плазмы», с акустикой… даже кэпа пробрало.

Адмиралы замерли. Николай-самодержец туда же — в придыхании. А когда прозвучало «мы вернёмся, мы, конечно, доплывём», Дубасов сглотнул, пробормотав:

— Нам бы такую, да перед боем… матросиков воодушевить.

Ширинкин тот вообще, видимо, видел впервые… с отвисшей челюстью.

Признаться, ракетные надводные корабли, без огромных башен и стволов, с клипперными носами против угрюмых нынешних броненосцев выглядели элегантными серыми лебедями.

А вот подлодки — это да! Чёрные туши, погружённые в воду… и логика с воображением достраивали диаметр окружности подводного корпуса. А маленькие фигурки на спине левиафанов говорили о размерах… Впечатляло!

Потом, когда докрутило, доиграло, изумлённый генерал переспрашивал:

— Сколько тонн? Четырнадцать? Как у броненосцев… А скорость тридцать узлов? Под водой? О господи, я не спрашиваю про вооружение!

* * *

На возвышении юта, где вертолётная площадка, холодный ветер, свист турбин, молотящие воздух винты. Имперские «господа-товарищи», взирая на воющую машину с укромно спрятанным трепетом, ссутулились, сжались непроизвольно, от пронизывающего ветра, от опасения мельницы лопастей над головой.

По левому борту притулился «Скуратов». На палубе только Престин и его помощник — для них это зрелище тоже впервые, и ничто не мешает им смотреть.

Первым Ширинкин — полез в проём сдвижной двери как в прорубь. Глаза человека жили отдельно, крича: «Боимся!» Его жандармы наверняка были заранее благодарны, когда их отстранили от воздушной службы. Зато охранять императора вызвался старший лейтенант, да ещё с таким воодушевлением…

«А ведь Волков, кстати, был одним из тех, кто рьяней и презрительней всего осуждал Романова в слабости, — вспомнил капитан, — а тут такая подножка. Парень наш воинственен, а царь хоть и не тянет на полновесного полководца, однако неожиданно оказался весьма и загадочно крут. Не теряем ли мы нашего бравого морпеха? Да нет, должен понимать, что его специфика куда как шире, чем просто быть при царе охраной. Давая Волкову порезвиться, как в случае того безумного экспромта на снегоходах и катере, можно подспустить его воинственный пар. Но в то же время это повод повышать амбиции. Хотя парень он, несмотря на гору мышц, неглупый. В конце концов, мальчикам многого не нужно. Еда, пиво и чтоб шкура убитого им зверя прикрывала задницу. И женщина, конечно. Следует потом расспросить его… напрямую, чтоб знать наверняка — не строит ли он карьерные планы? Какой солдат не мечтает стать генералом».

Следом за величеством в вертолёт кильватером полезли адмиралы. Съехала, закрываясь, дверь, машина набрала обороты, плавно отрываясь от площадки.

«Молодец Шабанов, не рысачит. А то как… — капитан хохотнул, — как по салону понесёт памперсным запахом! Да, ничего. Ветрено, но без порывов. Так что безопасно. Зато туман ушёл, солнечно — далеко поглядят. Ещё одно зрелище. Минут пятнадцать полёта им за глаза хватит».

Сзади шумно задышал и чихнул Шпаковский:

— Вот зараза! Простудиться ещё не хватало. Я установил.

— У всех?

— Да-да. Хоть и у их величества каюта побольше, но вдруг они решат посовещаться у того же Ширинкина. А адмиралам так… на всякий случай.

— Не найдут?

— Обижаешь…

«Ерунда это, конечно, — посомневался Черто́в, — не та компания в попутчиках у царя, чтобы обсуждать серьёзные вопросы. Но было бы любопытно послушать его приватное мнение — как ему наши предложения. Послушать без купюр — какие он держит взгляды на нас, и вообще планы. Мало ли…»

— Интересно, а Романов часом сам с собою не разговаривает в минуты одиночества?

— Так… э-э… — не врубился Вадим. — А! Ты про это? Может, и побормочет чего. Я ж ему камеру аккурат на рабочем столе воткнул, как лампу. Тетради там стопочкой, карандаши-ручки, если вдруг поработать вздумает перед сном… Он же любитель дневник вести. Правда, хрень всякую писал — про погоду и воро́н.

— Как-то не вяжется…

— Ну да. Удивил сегодня Николаша. Может, эти дневники вообще фальшивка? А давай у него спросим…

— А давай не давай! — почему-то разозлился Черто́в. — И без того в голове мозги выкипают.

— Вертаются никак? Что-то быстро.

* * *

«По улице слона водили». Иначе и не скажешь. Его величество ходили, осматривали судно. Сначала прошлись по бытовым помещениям: спортзал и тренажёрная комната, сауна, бассейн, каюты команды (сам попросил). Оглядели библиотеку, камбузный блок. Затем была очередь технических и отсеков управления.

Практически везде встречались члены экипажа. Кто их надоумил и научил (капитан тихо фигел), но эти «негодяи» при виде царской особы вставали и браво (не орали), но громко так: «Здравия желаем, ваше императорское величество!»

Романов всё это воспринимал как должное, но Черто́в-то видел — почти прикалываются. «Стервецы. Доиграются у меня».

Помимо вопросов по тем или иным техническим особенностям ледокола, Николай II нет-нет, но соскакивал на другие темы. Было понятно, что ледокол ледоколом — любопытно, интересно, но мысли императора витали в более высоких сферах. И личностных в том числе. На очередном вдумчивом перекуре император, щурясь на испускаемый дым, с притворным равнодушием спросил:

— Скажите, господин Черто́в, что говорят обо мне там, в будущем? Каково мнение людей и историков?

— Разное, ваше императорское величество. История, она как проститутка, ложится под того, кто её имеет… э-э-э, уж простите за вульгаризм, кто её пишет. Кто-то вас хвалит, кто-то ругает…

— И в чём обвиняли? — мгновенно сверкнул беспокойством монарх. — Суть?

— Суть в том, что вы… не познали вкус власти. Не в полной мере.

— Вкус власти? — отстранённо пробормотал самодержец, даже усы опустились уныло. И было видно, как прямо на глазах, понимая фокус формулировки, император приходит в тихое ожесточение, проскрипев самому себе: — Грабли!!! Какой каверзный инструмент судьбы. Поучают периодически, когда наступишь. Но куда лучше, чем «крест». Этот тащить всю жизнь!

И нервно докурив остаток сигареты, колеблясь, желая ещё о чём-то спросить, лишь кивнул, дескать, «продолжим осмотр судна»:

— Надеюсь, мы ещё вернёмся… поговорим об этом.

* * *

Казалось, что зал управления реактором, с пультами, мерцающими мониторами и контрольными лампами, десятками кнопок и тумблеров уязвил императора:

— Я видел быстродействие ваших счётных машин и как ловко с кнопками управлялись ваши люди. Не значит ли это, что ваш ум быстрее? У людей, живущих на сто лет вперёд, я имею в виду.

— Не быстрее, — не скрывая недоумения, ответил капитан, — но рассчитан на быстродействие, как вы сказали, «счётных машин». Мы привыкли к мгновенным ответам и строим свою реакцию с учётом быстрого решения. Сто лет слишком малый срок, чтобы изменить гомо сапиенса.

— Позвольте, что вы хотите этим донести?

— Вам известно такое понятие — «селекция»? Да? Так вот… Хм… знаете, есть такой старый анекдот, где у британского лорда спрашивают о секрете выращивания английского газона с идеальной травкой — меньше дюйма. А тот и отвечает: «Следует регулярно поливать и косить траву… двести лет». На самом деле гораздо меньше. Потому что растения стоя́т на низкой ступени в эволюционном развитии. Сколько сотен лет потребовалось людям, чтобы вывести нужные породы собак, лошадей? Человек же более высокоорганизованный представитель животного мира. Вершина, так сказать, эволюционной лестницы. Для того чтобы выделить, улучшить и закрепить в человеке какие-то свойства, потребуется… не знаю… наверное, тысячу лет. Именно сейчас, кстати, в начале двадцатого века так популярна наука селекции человека — евгеника.

Понял ли что из сказанного император, но искренне возмутился:

— Человек есть творение Божье…

«Ага. Вам бы говорить. Какая царско-королевская династия не несёт на себе следов инбридинга?» — Черто́в, не удержавшись, кинул быстрый взгляд на императора, словно пытаясь отыскать на его лице следы деградации[69]. Естественно, вслух был предельно тактичен:

— Да. Согласен, что в этом вопросе присутствуют ещё этические и моральные аспекты. Но я говорю о науке.

* * *

Избежать чрезмерных подробностей о типе двигателя для ледокола оказалось ещё проще, чем с Дубасовым, которому объяснили при его первом посещении, что топливо смертельно ядовито и требует повышенных мер безопасности при эксплуатации.

В этот раз для начала капитан решил немного умаслить:

— Господа. Сей корабль, судно есть продукт эволюции кораблестроения. Созданный на русской земле. Опытом и знаниями русских мастеров. В копилку которых в некоторой степени вложились и вы.

Показав гигантское машинное отделение с турбинами, генераторами, электродвигателями, императорскую делегацию подвели к толстым многослойным стёклам, за которыми был реакторный отсек, и предложили, если они желают продолжить осмотр, экипироваться надлежащим образом и пройти внутрь.