Адмиралы Арктики

Адмиралы Арктики

Annotation

Арктика. Безлюдная снежная пустыня, где время заледенело между «вчера» и «сегодня», посреди «давно» и «ныне».

Где пропадали корабли и целые экспедиции, где и поныне можно ждать чего угодно, когда необъяснимая аномалия вдруг выбрасывает современное российское судно ледового класса из этого самого «сегодня» во «вчера».

Во «вчера», где за бортом… на дворе 1904 год со всеми историческими реалиями: Российская империя, Русско-японская война, Николай II, адмирал Рожественский….

Александр Владимирович Плетнев Адмиралы Арктики

Пролог

Белым ляжет невинность снега…

Через край непокорной рекою

Белым ляжет вечность — время…

Только скрытая тайна всё тело наполнит…

Несколько дней назад или на сто лет вперёд

Спустя — неторопливой стрелкой на часах

Не подслушанный разговор

Чтоб не спугнуть тишину…

Ни руками, ни взглядом

Не подслушанный разговор

Своим замысловатым чередом…

Назови мир настоящим

Царское Село. Не подслушанный разговор

Карское море

Жертвы

Палачи

Своим неумолимым чередом…

И седы́ твои вопросы

Лёгких дорог не нам выбирать…

Вскормленные льдами

Под перестук…

Под напряжением!

Не подслушанный разговор… разговоры

Рекою времени как щепка плыть…

Примечания

Александр Владимирович Плетнев Адмиралы Арктики

No Александр Плетнев, 2018

No ООО «Издательство АСТ», 2018

* * *

Пролог

Вереница саней, запряжённых в собачьи упряжки, мчала, скользя, стелясь по снегу почти с природной гармонией. Гоняемые длинными шестами и покрикиваниями каюров-поморов, саамские лайки тянули со всех своих собачьих сил, на ходу наклоняя морды, щёлкая зубами, заглатывая в пересохшие гло́тки снег.

Ледяная пустыня источала серый туман, стелящийся густыми лоскутами, и, озираясь, Ивор по прозвищу Свен (за свои шведские корни) угадывал в прорехах этой пелены едва видимые серебристо-тёмные тени.

Погоня была уже совсем близко, рыча по-звериному, по-волчьи. Воображение рисовало ему именно волков, не белого медведя — хозяина здешних мест, не рысь, не росомаху, охотящуюся там, в тайге на далёком берегу, а стаю волков.

Это порыкивание было чем-то похоже на механическое, но Свен и слова-то такого не знал, а потому окрестил так, как ему слышалось и виделось. Такова человеческая натура всему давать своё название, заворачивая в обёртку понятного, тем самым изгоняя страх неведомого.

И он почти угадал… человек, возглавлявший догоняющий отряд, носил именно это прозвище, по своей фамилии — Во́лков.

Собакам в упряжке передавался страх возницы и пассажиров. Псы поскуливали, подвывая, слыша сзади непонятный и от того ещё более пугающий рык. Иногда попадая лапой на острый наст, жалобно тявкали, шумно дыша от бешеного темпа, всё ещё сохраняя силу.

Часть «волков-преследователей» стала обходить слева. Рычание изменилось, наполнившись рваными ритмами, словно в предвкушении добычи: «Ры-ры-к-ма-у-у! Ры-ы! Ры-ры-ры!»

Два иноземца-пассажира за возницей что-то выкрикивали через вой ветра на своём языке, ещё бодрились, клацая затворами винтовок, но помор уже понимал — не уйти.

Бах! Бах! Пассажиры не выдержали, стали стрелять, и тотчас в ответ донеслось, растекаясь в густом тумане частыми хлопками. И тут же просвистели пули, как зудящие москиты — над самым ухом. Но сзади — выкрик… и Свен почувствовал, как облегчились сани, всхлипнуло резким запахом крови в ледяном дыхании снежной пустыни.

Гнать прямо собак было бессмысленно — тот, кто обошёл слева, уже забежал вперёд, охватывая.

Свен увидел, как впереди идущие сани повернули вправо. И он следом повторил их движение в поворот, всё ещё пытаясь оторваться от погони.

В спину остервенело впилось смертельное жало, выбив дух, толкнув погонщика вперёд, на сани.

Собаки, почувствовав слабину, замедлили бег и в конце концов остановились.

Сознание балансировало на грани, то уходя, то возвращаясь, тупой ноющей болью сковывая хребет. Через время придя в себя, помор мутным взглядом увидел склонившегося над ним человека в белой с пятнами одежде, в облегающих, закрывающих пол-лица очках с желтоватыми стёклами.

Человек встретился с ним взглядом, говоря что-то непонятное, словно не ему, а куда-то вдаль на почти знакомом:

— Порядок, «Углич». Зачистка.

Сознание Свена медленно уходило из раны в спине вместе с кровью и теплом тела.

Белым ляжет невинность снега…

Белым ляжет невинность снега.

Рисовать я её не берусь

Лишь пою, лишь пою свою грусть.

Будут дети, как прежде, бегать.

Получив начало с 1584 года, в большинстве построенный на приболоченной местности по обоим берегам Северной Двины, окружённой хвойными массивами, Архангельск возводился именно этим самым доступным материалом — строительным лесом.

И даже в середине двадцатого столетия на окраинах города можно встретить дощатые тротуары и следы-остатки некогда проложенных деревянных дорог.

Не говоря о порой неплохо сохранившихся домах из бруса, обшитых потемневшей доской, стоящих нижними венцами на медленно подгнивающих сваях (не на фундаменте). Многие из этих упрямых и прочных реликвий дожили до времён асфальта и «внутреннего сгорания», чувствительно покачиваясь от проезжающих мимо тяжёлых грузовиков.

Однако вернёмся немного назад — к началу двадцатого века, когда ещё полновластно двигал «пар». Впрочем, и от па́руса массово ещё не отказались.

Архангельская губерния — северный «фасад» империи, раскинувшийся от Финляндии до Урала, соприкасающийся с холодными водами Ледовитого океана, суровая правда жизни окраины, более полугода заснеженной, прихваченной льдами.

Потеряв своё значение как город-порт после основания Санкт-Петербурга, Архангельск только к девятисотым годам второго тысячелетия от Р. Х., с развитием торгового мореплавания, дотянувшейся (наконец) узкоколейной железной дороги, прокладкой телеграфной связи, получил новый импульс к развитию порта, как и всей губернии.

Летом с открытием навигации Северная Двина несёт мимо Архангельска мутные жёлтые воды, давая выход к просторам океана с рыболовным и зверобойным промыслом, к торговым морским путям и европейским странам.

Зима же — долгая, и ледостав, длящийся 180—190 дней, почти до конца мая, сковывает берега не только Двины, но и Белого моря, закупоривая морскую дорогу к архангельским причалам и от…

С приходом зимы пикантный привкус портового города с прямыми новостями из Европы, веяньями и модами, заметеливается, замораживается… жизнь замирает. Северный край словно впадает в спячку, снова становясь захолустьем империи.

И если посмотреть с высоты полёта, то огромная территория превращалась в сплошное белое заснеженное поле. Тракты и гужевые дороги к поселениям и местечкам засыпает, обновляет чистым снегом. В архангельские гавани на зимний прикол обустраиваются суда.

Дошедшая от Вологды к левому берегу Северной Двины железнодорожная ветка, как это у нас водится по вечной необустроенности, регулярно требовала ремонта и восстановления. После размыва грунтовыми водами, оползней и прочих каверз природы, и дураков. Поэтому курьерская почта хоть и претендовала на регулярность, доходила с запозданием.

Тем не менее единственный на то время незамерзающий порт русского севера — Александровск[1] (в будущем г. Полярный) был включён в линии губернской телеграфной связи и дальше… И дальше по сети «Архангельск — Санкт-Петербург», проложенной вдоль почтового тракта, пусть окольным путём, но вполне надёжно, молодой город губернии Александровск привязывался к Центральной России.

Ещё в незамерзающих заливах и бухтах Мурмана[2] существовали становища поселенцев и рыбных промысловиков, а на восточной стороне Мурманского берега были основаны спасательные станции, к которым в том числе протянуты ветки промыслового телеграфа.

Не сказать, чтобы Архангельск зимы-весны 1904 года был совсем уж «сонным царством». Всё-таки на другом краю империи шла война с Японией, что как минимум не могло остаться без внимания. Более того — волновало! Кого-то и лично — по сухим данным статистики, более четырёх тысяч уроженцев Архангельской губернии были призваны и отправлены на Дальний Восток.

Однако новость пришла в тихий Архангельск совсем с другой стороны. С моря.

О нет! Вести с моря приходили частенько, вплоть до эпохальных!

Тогда, когда были связаны с героическими экспедициями к полюсу…

Смелыми первооткрывателями…

Пропавшими полярниками…

Спасёнными из ледяного плена (часто через год-два) зимовщиками…

И трагическими смертями.

Нынешняя же сенсация всколыхнула и взбудоражила своей фантастичностью, буквально на грани неверия, если бы не нашлись свидетельства от разных источников: наскоро сделанные одним любителем рисунки (которым почему-то особо поверили) и даже реальное фото.

Фото-позитивы, правда, дошли до Архангельска чуть позже, как и позже закрутились все шестерёнки этой истории.

Через край непокорной рекою

Только скрытая тайна всё тело наполнит

Через край непокорной рекою.

Может, в детстве так было, вот только

не помню.

Промолчу, промолчу — успокою.

Когда кольский[3] уездный исправник телеграфировал в Александровск, что около берегов Мурмана замечены иностранные траулеры, под парами в Екатерининской гавани стоял только пароход «Лейтенант Скуратов». Или как тогда было принято орфографией — «Лейтенантъ Скуратовъ».

Получив с посыльным от начальника пограничной стражи предписание выйти в море, командир «Скуратова» немедленно отдал соответствующие распоряжения.

Вообще-то для такого дела лучше бы подошли более скоростные боты-крейсера… «Скуратов» же, винтовая шхуна английской постройки, бывшее посыльное судно «Бакан», имел один существенный недостаток — малый, всего девятиузловый ход.

Ранее, пребывая в роли «охранного крейсера», обладая четырьмя орудиями, «Бакан» зачастую просто отпугивал браконьеров только появлением своего силуэта на горизонте — норвежцы быстро поднимали пары́ и нередко легко уходили от преследования.

В дальнейшем шхуну разоружили, исключили из списка судов, затем переименовали в блокшив № 5, намереваясь переделать в плавучую мастерскую для нужд дирекции. Однако после проведения капитального ремонта переквалифицировали в транспорт, вновь включив в список как пароход «Лейтенант Скуратов».

Правда, установленные в ходе ремонта новые котлы Балтийского судостроительного завода прыти пароходу не добавили.

Командовал «Скуратовым» Престин Константин Иванович. Будучи простого, не дворянского роду, закончив штурманское отделение Технического училища Морского ведомства, Константин Иванович сумел дослужиться до штабс-капитанского чина Корпуса флотских штурманов. Вторым старшим офицером на судне был мичман «из отставки».

Прохлюпав в указанный район, разглядев в бинокль нарушителей, Престин удостоверился, что траулеры на поверку оказались одной средненькой паровой шхуной и двумя ботами под норвежскими флагами. Достаточно плюгавыми, что не мешало им нагло заниматься промыслом трески в российских водах.

Русского тихохода, видимо, тоже опознали и, не дожидаясь близкого контакта, бросились наутёк.

Два бота, наваливая из длинных труб густо и чёрно, весьма резво бодали волну с ясной целью уйти к своим берегам, тогда как не менее чадящая шхуна совершенно неожиданно отвернула на норд-ост.

Константин Иванович честно посомневался — «парочка», на его взгляд, была перегружена уловом. Подрезая курс, боты с трудом, но можно было бы догнать. С другой стороны, отвернувший «одиночка» едва ли давал семь узлов.

Решив не усложнять, русский капитан погнался за более доступной целью.

Но как оказалось, норвежцы его провели!

Дождавшись, когда подельники уйдут на безопасное расстояние и погоня за ними будет уже немыслима, «норвежец» прибавил, став постепенно отрываться от преследователя.

Какое-то время думали загнать браконьера в ловушку, прижав к дрейфующему ледяному полю, до которого, правда, было несколько миль. Но капитан шхуны, видимо, тоже был в курсе ледовой обстановки и стал отворачивать на вест.

Гонка на девяти узлах продолжалась ещё несколько часов, всё дальше уходя в зелёные волны северного Баренца. А потом капитан «Скуратова» понял её бесперспективность и дал отмашку поворачивать домой. К тому же над водой стал стелиться туман, и браконьерская шхуна совсем потерялась из виду.

Взглянув на хронометр, прислушавшись к мерному стуку машины, Престин прикинул, сколько им ещё идти обратно до Александровска — всё одно особо спешить некуда. И, приказав сбавить ход до шести узлов, разочарованно ушёл к себе в каюту.

А уже через три часа его вызвал возбуждённый помощник. Когда он поднимался по трапу на палубу, ему в глаза сразу бросилось то, из-за чего случился переполох…

Со стороны норда, практически там, куда умотала шхуна-браконьер и где раскинулись сплошные ледяные поля, медленным белым светом наливался горизонт, поднимаясь выше к небу. Это не было похоже на вспышку, на мерцание северного сияния — а именно медленное заволакивание серой хмари и тумана наползающим белым светом.

А ещё накатил на голову зудящий звон, как в ушах бывает… да быстро вышел весь.

— Вы когда-нибудь нечто подобное видели, Константин Иванович? — завороженно глядяя за корму, вымолвил помощник.

Капитан не ответил, подсознательно подмечая, как стих ветер, перестав посвистывать в такелаже, и все звуки стали словно глухими, исказив голос мичмана. На поверхность воды упал полный, совершенно неестественный штиль.

— Велите перекладывать руль, — приказал он мичману, — надобно взглянуть поближе на это.

Выписав принуждённую циркуляцию, лохмато задымив из трубы, «Лейтенант Скуратов» поспешил на разведку.

Через час странный белый свет стал рассеиваться, поддёрнуло выше и серую дымку, оголяя ширину горизонта. По-прежнему подозрительно штилило.

«Норвежца» обнаружили на румб левее, чем ожидалось. Шхуна, едва куря дымком из трубы, судя по всему, наворачивала неуправляемые круги — её чёрная метка на поверхности воды то становилась совсем маленькой, то распластывалась в профиль.

Уже подходили ближе. В бинокль подтверждалось — «норвежец» будто потерял управление и никак не реагировал на русское сторожевое судно.

Слышали уже почухивание его машины, на палубе — ни движения. И только когда обшарпанный борт и надпись названия, которую прочитали как «Витбёрн» (Белый медведь) стали различаться невооружённым взглядом, на шхуне словно проснулись — на палубе появилась пошатывающаяся одинокая фигура в шапке-малахае[4].

Мичман дёрнул свисток, и «Лейтенант Скуратов» взвыл сиреной — требование остановиться. На мачте затрепыхались сигнальные флажки, с тем же приказом.

Поравнялись бортами с браконьером. В нос ударил смешанный запах рыбы и ворвани, наверное, пропитавший старую шхуну до самых «косточек».

Взяв рупор, Престин на ломаном норвежском прокричал:

— Требую остановиться.

Ноль внимания — кряжистый рыжебородый норвежец лишь поднял багровое, обветренное лицо и снова опустил, шаря рассеянным взглядом по палубе своего судна.

— Вы говорите по-русски? — снова в упор в рупор.

Норвежец что-то бормочет в ответ, поднимая тяжёлый взгляд, отрицательно покачивая головой — доносится:

— Нау!

— Застопорите ход! — Престин настырно пробует немецкий и английский языки: — Кэптен «Витбёрн», стоп машин!

Норвежец мечет угрюмые взгляды, пытается раскуриться — не получается. Засунув обратно кисет и трубку, он, наконец, грузно спускается вниз.

Спустя минуту мотор браконьера прекратил постукивание, и шхуна легла в дрейф.

Полный штиль позволял притереться бортами и перепрыгнуть на «иностранца». Что и проделала часть русской команды во главе с командиром.

Картина, что открылась им за фальшбортом шхуны, производила впечатление: норвежские матросы — как на подбор плечистые парни, привалившись кто куда, будто контуженые лу́пали глазами, открывая рты, мыча что-то нечленораздельное.

Стуча деревянными подошвами грубых сапог, из трюма появляется рыжебородый, успев, видимо, побывать в своей каюте — сменил шапку на старую, потрёпанную капитанскую фуражку. Теперь видно, что это немолодой мужчина, а его рыжая борода скорее вся седая. Взгляд шкипера прыгает, меняясь от злого (на русских) до растерянного (на своих матросов).

— Что произошло? — спрашивает Престин.

— Белый свет, — хрипит шкипер, — а потом корабль — чёрно-красный демон Валгаллы с зубатой пастью. Огромный корабль!

Видно, что команда шхуны медленно приходит в себя — кто-то даже привстал, опираясь на заляпанные салом вонючие бочки.

Шкипер немного успокаивается, облегчённо вздыхая. Снова достаёт свой кисет, не торопясь набивает трубку. Весь его вид говорит: «Чёрт вас, русских, принёс!».

На вопросы он отвечает неохотно, упомянув Сваальбард (видимо, порт приписки). А на произошедшее с ними опять заладил про «большого красного демона», прибавив «рошен шиф» (русский корабль), и махнул рукой на норд, дескать «туда ушёл».

Престин на «рошен шиф» внимания не обратил, став высматривать в бинокль горизонт на севере, и неожиданно заметил чёрную точку с признаками красного цвета, удивившись вслух:

— А ведь этот старый норвежский медведь не врёт! — И подумал: «Конечно, на воде зрительно расстояние обманчиво, но каким бы ни показался огромным этот загадочный корабль норвежскому шкиперу, его очертания весьма хорошо просматриваются. Возможно, не так уж он и далеко. Попробовать нагнать? Тем более там уже скоро граница ледяного поля. Куда он денется?»

Престин ещё сомневался, когда вернулась досмотровая команда, доложив, что рыбы в трюме совсем мало.

Возиться с браконьером не имело смысла, а некая загадка — вон она! Совсем близко!

Не став выполнять даже минимальных формальностей, русские моряки перемахнули на борт своего судна.

Раскочегарив 800-сильную паровую машину, «Лейтенант Скуратов» быстро набрал фактические девять узлов.

Но быстро не получалось. Вожделенная «красная тряпка» вроде бы как и не уменьшалась в приблизительных размерах, но и не приближалась, маяча на горизонте, к которому масштабно добавился новый пейзаж — сначала тёмная, а потом побелевшая полоска ледовой границы.

На пути «Скуратова» всё чаще стали появляться ледяные обломки и целые мини-айсберги. Приходилось лавировать, а к привычным звукам шелеста волн и пыхтения паровой машины добавлялись глухие стуки о борт докучливого мелкого крошева.

Престин поглядывал на хронометр, на небо и снова брался за бинокль, выискивая цель.

Май — начало полярного дня. Солнце раздумывало у горизонта, в серой пелене неба, совсем потускнев. Время вторило вращению планеты лишь циферблатом и стрелками. Красный «летучий голландец» безмерно удивлял — уже шёл в белом заснеженном поле. Эдакое красное на белом. Палубу качало, и изображение, проходя через объективы, призмы и окуляры, прыгало, размазываясь багровыми мазками.

Если присмотреться, угадывалась сизая дорожка взломанного льда.

Старший помощник, порой баловавшийся живописью, делал размашистые наброски цветными карандашами на чистом листе, хватаясь для уточнения за бинокль.

— Ледокол! — догадавшись, выдохнул мичман и удивлённо взглянул на капитана. — Это ж сколько он выжимает? А ведь там дальше не пара футов, там все шесть! Там толщина льда ого-го-го!

«Силище! — не вслух согласился Константин Иванович, подкручивая ролик своего бинокля в настройке резкости. И всё равно ничего, кроме угловато-коробчатой надстройки красного цвета с венчиком узкой высокой чёрной трубы, рассмотреть не удавалось. — Вид строго с кормы. Но не дымит! На нефти? Кто сейчас может строить такое? Наверняка наши законодатели во флоте — британцы. Но могут и немцы… и даже датчане! Сей факт следует срочно донести до начальства и военного ведомства».

Дымка на горизонте совсем уж уплотнилась, либо солнце, наконец, ушло за край, уступив немного ночи. Вскоре стало понятно — идти при такой видимости во льдах и айсбергах опасно.

Цель ближе не стала, и надо возвращаться.

«И надо доложиться, — ещё раз для себя утвердился Престин, — и вообще… это требует определённого догляду и дознания».

* * *

Но первыми весть о странном корабле, как и о необычном явлении «белого свечения», принесли промысловики одного из крестьянских судохозяйств на побережье Мурмана, что ближе к Белому морю, у залива Святого Носа.

Набив треской трюмы, в своё становище рыбаки обернулись быстрей, нежели ещё кто-то из промышлявших поблизости. По губернской программе посёлок был обустроен промысловым телеграфом, и перепуганные колонисты не преминули (со всем почтением) сообщить о «бесовщине» уездному исправнику.

Посумлевавшись немного, тот о происшествии доложил наверх.

Далее подогрели новость поморы, две парусные шняки которых забрели в Екатерининскую гавань.

Быстро избавившись от улова, суровые обветренные старожилы поначалу были сдержанно хмуры, описывая «красный призрак», но как все коренные жители Севера, имевшие слабость к крепким напитками, оседлали припортовое питейное заведение и, медленно набираясь, раз за разом пересказывали всем желающим, не отказывая себе в приукрашивании.

Так что почва была подготовлена! И когда «Лейтенант Скуратов» вернулся в Александровск, слухи уже гуляли, расползаясь мгновенно, как водится, обрастая новыми подробностями от пересказа к пересказу.

Начали судачить не только в порту — матросы, рыбаки и остальная припортовая братия. Тема была самая обсуждаемая, как на рынках у черни, среди у купцов и разночинцев, так и у местной знати.

Любительские зарисовки мичмана подхватили писаки из «Губернских новостей», состряпав чуть ли не на второй странице статейку — нечто конспирологическое, вообще найдя в «красном на белом» японский след. А на возражение скептиков «как загадочный корабль могли видеть одновременно в разных местах», тиснули вполне научную гипотезу некоего «учёного инженера из столиц» об «атмосферных линзах, рефракции и миражах».

Читатели, надо сказать, не поняли, но приняли на веру.

Заскучавший за зиму Архангельск жадно впитал и подхватил эту маленькую сенсацию, причмокивая за чаями-кофеями вполне уважаемыми и серьёзными гражданами.

Архангельский губернатор Николай Георгиевич Бюнтинг, само собой, чисто по-человечески тоже интересовался… скажем, не без снисходительности и иронии, так как, имея немецкие корни, был человеком прагматичным, здравомыслящим, не допускавшим всякие фантазии и прочий спиритизм. Ко всему, недавно вступив в должность, не совсем проникся местными реалиями. Да и статус не позволял принимать сплетни и домыслы.

Но когда объявился свидетель, состоящий на службе у государства, то бишь лицо «в ранге», Николай Георгиевич с чувством удовлетворения дал ход своему начальственному любопытству. Более того, потребовал к себе практически единственного официального очевидца.

И получилось на удивление быстро (у Престина) — и в Архангельск съездить, и обратно.

А поскольку губернатор в докладе командира «Лейтенанта Скуратова» увидел трезвый и взвешенный взгляд на произошедшее (без всяких там глупых умозаключений, «но факт остаётся фактом»), то, посовещавшись с морскими чинами, решили организовать патрулирование и дозор силами охранных судов, для прояснения необъяснимого случая.

Какое судно получит это задание, сомнений ни у кого не возникло. Так как было видно, что начавшийся весенний лов трески потребует усиленного присутствия скоростных ботов-крейсеров в противодействии норвежским браконьерам, а тихоход «Скуратов» самое оно!

— Что ж, голубчик… — Николай Георгиевич Бюнтинг, признаться себе, не знал, как лучше обращаться к капитану Престину.

«Люди те же, чины и звания такие же, — мелькнуло в любопытных глазах нового губернатора, — но тут, на севере, все разговаривают и относятся друг к другу немного иначе. Что вроде бы проявляется неуловимо, но заметно, если глядеть сторонним взглядом».

— Так что, Константин Иванович, как говорится — чья инициатива, тому и выполнять, — Бюнтинг слегка развёл руками. — На мой взгляд — сухопутного и невоенного человека, совершеннейшая полумера, но в ваших северных… полярных условиях я совершенно несведущ. Да и повода пока горячиться не нахожу, несмотря на усилия газетчиков раздуть «японскую» панику. Однако коль изыщете нечто любопытное, всенепременно извещайте меня, в любое время дня и ночи-с.

Вот и получилось (повторяясь) — быстро, несмотря на встречи-чаепития, прощания, напутствия-инструкции, вёрсты санного пути….

И судно, по прибытии в Александровск, к новой вылазке по велению губернатора, стараниями портового начальства, старпома и команды было исправно и готово.

Задачу «Скуратову» с экипажем поставили бесхитростную и не сложную, не включающую в себя преследование по льду, либо по воде — просто подойти к границе ледового поля и курсировать в дозоре. Вдруг вернётся…

Престин не стал высказывать сомнения, что неизвестный корабль может и вовсе не возвращаться. Или вообще уйдёт другим маршрутом, учитывая, с какой лёгкостью он взламывал ледяное поле.

Ответил по-военному «есть» и откланялся.

Что ещё можно сказать? Откуда появились фотоснимки, так и не выяснили (никто и не пытался). Хотя чего уж там — пара «норвежцев» и один «англичанин» в Екатерининскую гавань заходили, пока суть да дело. И где бродяжничали, чего видели — они не особо распространялись. Стало быть, кто-то из них.

Белым ляжет вечность — время…

…и дорога! Фата[5]

Снегом белым всё укрыла

И несет, словно на крыльях,

Куда-то…

«И вот же чертовщина какая, — мелькает запоздалая мысль, — мы только на третьи сутки, после того как облазили Землю Александры[6] и ближайшие острова, примерно сообразили — куда, а верней, “в когда” нас занесло!»

Пусть это и было самое простое решение, но в той ситуации вполне в логике — пошли утверждённым маршрутом, взламывая лёд… и мозг: что же с нами всё-таки произошло?!

Кто-то потирал ушибленные углы человеческого тела, кто-то затылки — всё с тем же вопросом: «Что за фигня?!», поминая «белый свет в глаза», перед тем как потерял сознание…

— Всё вокруг стало ну точно как кинолента засвечивающаяся, и-и-и… бац! — взъерошенно прокомментировал главмех. Сам он любитель-кинооператор ещё с лохматых времён, вот у него и возникли первые ассоциации.

Это было самое точное описание последнего, что успели выхватить многие перед отключкой.

Только скрытая тайна всё тело наполнит…

Иногда ветер с севера подхватывал повышенную влажность, тянул сыростью, и шхуна покрывалась белым пушком изморози. Дым из трубы, смешанный с паром, оседал на полуюте, такелаже грот-мачты грязными сосульками, которые при волнении бились друг о друга мелодичным звоном. Боцман периодически гонял матросов счищать лишние наросты.

Несмотря на упрямый «норд», нахлёстывающий встречной волной в левую скулу, «Скуратов» уверенно держал девять узлов.

Волнение было небольшим — 4—5 баллов, но иногда нос судна слегка вздрагивал, сорокаметровая шхуна плавно перекатывалась на длинной волне. И если прислушиваться к работе машины, казалось, что в такие моменты она меняла тональность — перестук слегка учащался, затем растягивался, и опять…

— Будь мы на ровной воде, я бы не удивился, если наш старичок выдал бы свои паспортные, как на мерной мили верфи «Братьев Самуда»[7], — прячась от пронизывающего ветра, мичман тем не менее излучал удовольствие. — Что скажете, Константин Иванович?

— А с чего вдруг такая ходкость?

— Уголёк-с! Старший механик говорит, хороший нам уголёк-с загрузили давеча в порту.

По прошествии вторых суток ход пришлось сбавить — подвывающий норд гнал отколовшиеся от ледяного массива сначала мелкие айсберги, затем стали попадаться более крупные экземпляры. Их удачно обходили стороной, но получив пару раз от этих ледяных обломков основательный «бумс» в железные обводы корпуса, Престин приказал перейти на «средний».

Ходовая рубка не особо возвышалась над шкафутом, поэтому при опасном маневрировании необходимо было выходить на открытый мостик… основательно утеплившись, естественно.

Долго вахтенных сигнальщиков на холоде не держали, регулярно загоняя в тёплое, отогреться и попить горячего чая.

Мичман, постоянно отслеживающий горизонт, вскоре доложил, что уже видит в бинокль ледовое поле, однако оказалось, что это здоровенный кусок, дрейфующий отдельно. Его обогнули и только тогда по курсу разглядели сизо-белое разрозненное скопление, раскинувшееся по горизонту, теряющееся вдали.

— А ведь пока мы ходили туда-сюда, льды неслабо спустились к югу, — Престин лично поколдовал со счислением, бормоча: — Ну-с! На какой мы широте? 76®15′ примерно. Солнце ещё низенько. После обеда установлю точней.

Спустя пару часов переложили рули вправо, следуя вдоль ледяного массива. Углубляться северней командир посчитал нецелесообразным — край поля дробился, приходилось лавировать между льдинами, стараясь огибать опасные участки с крупным крошевом, дабы не повредить винты. Ход держали 3—4 узла.

Сигнальная вахта теперь наблюдала и по ходу движения и по левому борту, выискивая загадочный корабль.

При взгляде на ледяной хаос, простирающийся безграничной белой пустыней, затея отыскать тут кого-то теперь казалась абсурдной и даже глупой, порождая в голове ворчливое недовольство.

Какое же было удивление, когда один из сигнальщиков заорал:

— Вижу!

* * *

— Красная у него только надстройка, — не скрывая волнения, комментировал старший помощник, — такая… коробчатая и широкая, как под каюты. Похоже на большой пассажирский океанский пароход. Но… ледокол.

— Обводы корпуса чёрные, — добавил Престин в свою очередь, не отрываясь от бинокля.

— Повернём к нему навстречу?

— По-моему, он сам идёт на нас. И весьма быстро. Можно вообще лечь в дрейф, поджидая.

Расстояние сокращалось. Ледокол довернул точно на «Скуратова» и стал наблюдаться только с носовой проекции.

Было в этом что-то такое… вынуждающее подпитывать увиденное доводами разума, при оценке примерной толщины льда, размера судна, его скорости и всех странностей, включая отсутствие признаков работы паровых машин — дыма.

Казалось, что он просто скользит по поверхности, не имея осадки, водоизмещения, если бы…

Если бы в его носу словно бурун не вздыбливался лёд, ломаясь, выплёвывая брызги и…

Престин не мог понять, что это: «Как будто парит или снежная пыль… кипит она под ним, что ли? И что там такое краснеет»?

— Господи! — дрогнул голосом мичман. — Это вижу только я?

Теперь и Престин рассмотрел на чёрном фоне носового обвода корабля красную пасть, окаймлённую белыми зубами. Зловещую.

«А вдруг это действительно “японец”? А вдруг?» — побежало холодком по спине.

Пальцы, сжимающие бинокль, закостенели на морозе, несмотря на далеко не пижонские перчатки. Константин Иванович поднял взор чуть выше, где чернели, и уже явно видно — не трубы, а толстые странной конфигурации мачты.

— Вы бы спустились вниз, отогрелись, Константин Иванович, — побеспокоился помощник, — я за ним присмотрю. Никуда он от нас не денется.

— Это такая махина. Как бы нам самим деваться не пришлось, — тревожно проворчал в ответ Престин. Тем не менее последовал совету — холод уже пробирал до костей.

* * *

Выйдя из сплошных льдов, «красный ледокол» против ожидания не попёр напрямую через отколовшиеся участки, а избирательно огибал по открытой воде, подставляя свой полный профиль под жадные взгляды-окуляры с мостика «Скуратова».

Всё больше деталей любопытного судна удавалось рассмотреть в бинокль.

Первое, что бросилось в глаза — по чёрному борту, хоть и тронутому белой наморозью, вполне читаемые белые буквы: «РОСАТОМФЛОТ».

Сразу возникли вопросы: «На аглицком, расейском? А где же “еръ”? Что за нескладица?»

Потом распознали принадлежность судна. За высоким гротом торчал короткий огрызок решетчатой мачты, вот на нём и трепыхался…

«Будем считать его флагом. — К своему стыду, Константин Иванович испытал облегчение, опознав его как флаг Североамериканских Штатов — всё-таки «японцев» он со счетов не сбрасывал. — И бог ты мой! Недооценили размеры корабля. Он же огромен!»

— Да в нём тонн поболее, чем в броненосце будет, — вторил его мыслям мичман, — это его надстройка… она издалека вносит путаницу в представление о пропорциях. Но чем ближе, тем всё болеше поразительней!

Дальше офицеры перебрасывались короткими репликами, озвучивая свои соображения по конструктивным особенностям незнакомца — узнавая, предполагая и полностью не понимая предназначения некоторых.

— Орудий не вижу. Это не промысловое судно, не китобой, но смотрите, какие у него мощные стрелы кранов! Мачты металлические с марсовыми площадками… и такие вычурные антенны беспроводного телеграфа. Какой-то белый купол, прожекторы… — частил старпом, совершенно не обращая внимания, слышит ли его капитан или нет. — А вон непонятная штука оранжевая с синим на юте. Балка торчит, сверху — как усы или растяжки такие?.. Для каких целей? Неужели американцы отстроили это всё для исследований полюса? С таким заделом они побьют все рекорды.

Престин молчал. Неожиданно он понял, что этот «красный гигант» словно не от мира сего. Почему? А вот ощущение! Но и не только. Детали, узлы, исполнение, функциональная завершённость…

А ещё было в нём нечто такое… что стоит только прикрыть, даже представить, что прикрываешь глаза, и… призрак!

«Этот корабль как призрак! Не бывает таких, не может быть! Кто сейчас такое в силах построить? Чья школа?»

Он видел «Ермак» английской верфи по российским чертежам, считая, что это передовая, лучшая техника ледовой проходки.

«А этот многотонник, судя по носовому обводу (да и кормовой оконечности), строился именно как лёдопроходный корабль. Серьёзный корабль. Есть толстосумы, вкладывающие в исследования Арктики. В том числе и американские миллионеры. Есть у янки свои ледокольные паромы для Великих озёр, но во сколько обойдётся вот этот фантастический монстр? Это просто какой-то “жюль верн наутилус” в надводном исполнении»!

Престин слегка отвлёкся на своего старшего помощника, который продолжал восторженно комментировать, предполагать и даже придираться к каким-то техническим деталям, подмеченным на палубе и надстройках чужака.

«Неужели он не видит, не понимает, что от этого судна исходит нечто пугающее, чего не бывает или не может быть. И пугает он не пастью нарисованной и не огромностью своей… Кажется, что эта махина несёт в себе то, чего так всегда боялся и к чему всегда так тянулся человек — необъяснимое, непонятное, новое, неведомое… С ума сойти. Ещё не хватало перекреститься с придыханием: “Нечистая”! Что это на меня нашло?»

Будучи человеком дотошным, любившим разложить всё по полочкам, Константин Иванович Престин и не подозревал, что столкнулся с психологическим противоречием, название которому придумают через полстолетия — футуршок. Несоответствием его представлений о технических вершинах современного кораблестроения с тем, что он сейчас видит.

А два судна неумолимо сближались. Бинокль позволял уже видеть даже, как говорится, заклёпки, которых, кстати, на чужаке не наблюдалось. Совсем.

— Куча всяких антенн, штырьков по верху всей надстройки, — шевелил губами Престин. — «Ямал» кириллицей (странно) и вот там по-иностранному. На возвышении юта — это однозначно машина, судя по окошкам. Или иллюминаторам. Подводный аппарат? Не похоже. Слишком тонкие детали, и стои́т сей агрегатус на колёсиках[8].

Ледокол обогнул очередной айсберг и снова правил на «Скуратова» своим оскалившимся в носу «эх, проглочу». Тем не менее на встречных курсах, согласно морским правилам, принимал вправо.

В широких иллюминаторах ходового мостика теперь чётко были заметны непокрытые головы экипажа.

— Хорошо им там, наверное, тепло!

Престин невольно зябко поёжился на это замечание мичмана и тут же вздрогнул, услышав крик сигнальщика.

— Он выбросил флажный сигнал «имею важное сообщение»!

Несколько дней назад или на сто лет вперёд

Рисовал каприз руки —

«Люди или призраки?»

Научно-экспедиционное судно «Михаил Сомов», которое практически было закреплено таскать грузы на архипелаг Франца-Иосифа для военных, по явно какой-то великой надобности, а может, и просто с бодуна кинули в рейс раньше мая, когда в Ледовитом океане ещё лежат тяжёлые льды.

Дизель-электроход «Сомов» был всего лишь судном ледового класса, ему для этого дела требовался поводырь — полноценный ледокол[9]. Вот и припахали «Ямал».

А поскольку аренда «Сомова» в сутки — три миллиона рубликов, а у полновесного атомного ледокола и того больше, вояки решили суда порожняком не гонять и настояли на основательной загрузке и атомохода.

На тот момент никаких заказов (даже туристических) для «Ямала» не было, и Росатомфлот особо не артачился, отклонив уж совсем крупногабариты… и то на усмотрение капитана судна. Хотя погрузка, конечно, затянулась.

На борт приняли бочки с ГСМ, строительные наименования, контейнеры с военной маркировкой (тут ведали только вояки и суперкарго), два вездехода «Макар», взвод личного состава морпехов под командованием старшего лейтенанта. От военного ведомства была ещё пара в гражданском, которые носились с тремя среднего габарита ящиками, требуя аккуратности при кантовании и размещении на борту. Командир морпехов предупредил старпома о наличии некоторого вооружения в одном из контейнеров — решили не привлекать к этому особого внимания, заставив нужный контейнер другими с невозможностью быстрого доступа.

Пока загрузились и буксиры стали править отход ледокола от причала, «Сомов» уже сутки как был в море. Правда, дальше широты́ северной оконечности Новой Земли, где лёд толщиной до метра, дизель-электрохода уже не прошёл бы.

А «Ямал» нагонял упущенное время, давя 19,5 узла.

Где-то между 73-й и 74-й параллелями (согласно автоматическому мониторингу) всё и случилось….

* * *

«И вот же чертовщина какая, мы только на третьи сутки примерно сообразили, после того как облазили Землю Александры и ближайшие острова — куда, а верней “в когда” нас занесло!» — Капитан ледокола «Ямал» Черто́в Андрей Анатольевич, покряхтывая, массировал всё ещё колющий болью локоть, снова вспоминая, как всё было с того момента, как экипаж вернулся к дееспособности.

Сам он очнулся у себя в каюте на полу, непрезентабельно распластавшись плашмя. По этому «плашмя» и получал от пола серией неравномерных вибраций, пинков и ударов.

Всё знакомо и почти привычно — ледокол шустро пёр с постоянной скоростью, перемалывая льды.

«Примерно от метра до полутора, — на глазок, но вполне профессионально и однозначно верно оценил Черто́в, — а при особо чувствительном толчке можно смело говорить обо всех двух с половиной — торос разрубили. Опыт не пропьёшь! Но что за хрень? Чего это я разлёгся?»

Вот тут, наконец, пришло понимание: «Что-то произошло!» — выплеснув и раскидав адреналин по клеточкам.

Вскочил, даже сразу не ощутив боли в ушибленном локте. Побежал по трапу наверх на мостик, услышав, как за спиной зазвонил внутрисудовой телефон. Однако возвращаться не стал — тут рядом.

Первый, кто ему попался — начальник радиотехнической службы:

— А я к вам, звоним — не отвечаете…

Пока суть да дело — осматривались во всех помещениях, отсеках и каютах, показалось скупое полярное солнце, штурман быстро его поймал своими штурманскими прибамбасами и озадаченно выдал координаты. Вот тогда сразу поверили независимым хронометрам, отсчитывающим не только часы и минуты. И стало понятно — почему вокруг сплошное белое снежное поле с исчезающей за кормой бороздой проломленного льда. Прикинув навскидку — сколько миль отмотали за 16 часов.

Понятно, что поднялись выше к северу, к 78-й параллели, но штурман сразу отметил кое-какие нестыковки со средней скоростью и расчётом времени между точками координат от места до места.

— И температура, несмотря на то что мы находимся ближе к полюсу, всё равно не соответствует карте погоды — ниже на 9—12 градусов.

— Потом покумекаем, — отмахнулся Черто́в, бросив вдовесок раздражённый взгляд на начальника радиотехнической службы, который снова порывался доложить о том, что не успел по пути на мостик. — Да погоди ты со своей связью!

От само́й мысли, что судно столько времени шло неуправляемым, без контроля со стороны экипажа, у капитана волосы вставали дыбом.

Беглый взгляд на приборы, дублирующие устройства управления, индикаторы винтов и энергетической установки, шкалы радиационной безопасности… на вахтенных, которые уже считали показания и не выказывали каких-либо тревог, немного успокоил.

Но всё равно, представлял, что могло произойти с судном за время полного отсутствия контроля, и становилось не по себе.

«Чёрт! А могли ведь запросто влететь в айсберг, в другой корабль, на рифы. Потерять лопасти, в конце концов…»

Не удовлетворившись видом с рубки, Черто́в накинул чего потеплей, поднялся на открытую площадку надстройки, огляделся вокруг по горизонту — почти белая равнина, с редкими шагреневыми торосами. Ещё реже вмёрзшие возвышающиеся айсберги. На востоке тусклое, унылое рассветное солнце в стылой дымке — первые утренние потуги пробиться и заискрить на кристалликах замёрзшей воды.

— Эк морозцем резануло, — выдохнул па́ром, — ничего — привычны.

Быстро протрусил к правому крылу, облокотившись на леера, глянул вниз.

Ледокол мощно из-под штевня от борта проминал, выдавливал крупные колотые куски, лопающиеся с каким-то жутковатым харкающим звуком, встающие на ребро, краем уходя в воду.

В месте излома (в разрезе) льдины практически однородно зеленовато-изумрудного цвета с верхней снежной шапкой.

«Остаточный однолетний[10], — резюмировал со знанием опытного полярника, — холодно-то чего так, не пойму?»

И поспешил вниз.

— Судя по тому, как навалено и разбросано всё то, что не было закреплено, в лёд мы вошли на полном ходу. Об этом говорит и просмотр записей с видеокамер системы физической защиты, — старпом уже принял большинство докладов от руководителей служб судна о состоянии на борту, — система предупреждения столкновения стояла…

В общем, только на «предупреждении».

Предположу, что по краю ледяного поля был окрепший нилас[11]. Да и по кромке — однолетний лёд. Так что удар был, но небольшой. Ничего серьёзного с мест не сорвало. Сдвинуло один контейнер с креплений на палубе, но они там плотно… сильно не разогнался.

— А люди?

— А все уже лежали! Более того, кто был на полу — даже меньше пострадал, чем те, кто в койках. Сыпануло что-то малость со столов, да незакреплённое с полок…

На удивление обошлось без фатальных травм — ушибы, синяки. Дохтур выборочно провёл диагностику, взял анализы у потерпевших и не очень — говорит, что никаких необычностей и отклонений.

— Потерпевших?

— Самое авральное случилось на камбузе — маленький пожар. Но автоматика вырубила предохранители электроплит. Автоматика же потушила и возникший пожар. Сейчас там разгребают бардак, да поварята немного траванулись дымом. Военные пассажиры — там тоже почти в норме. Их старлей говорит — он сам и сержант шлёпнуться всё же умудрились. А рядовые как раз «жим лёжа» выполняли. Так бравой шеренгой и «прикорнули» в коридоре на третьем ярусе.

— Ну, надо же!.. — Сразу подумав: «Пассажиры — это всегда проблемы. Эти хоть военные — без лишних вопросов и паники».

— Так вот, — продолжил помощник, — а потом повезло — торосистость мелкая, редкая, вгрызались в лёд считай что постепенно. Ход плавно ушёл к минусам. Так и гребли, ломая, раскалывая поле. Пневмообмыв на автоматике стоял — пошёл отлив от борто́в. Да чего там… мы «пак»[12] в штатном порядке и до трех метров сломим, а тут, судя по толщине — ещё молодой, однолетний. Уже погоняли в разных режимах — вибрации на винтах нету, значит, лопастей не потеряли…

— Н-да-а, при таком дифференте…[13] — скорей задумчиво, чем удивлённо констатировал капитан. — Теперь по связи?..

— НАВТЕКС[14], ГЛОНАСС — полный ноль! — Наконец начсвязи получил возможность отчитаться. — Пропала связь со штабом Росатомфлота и с военными. Не отзывался «Сомов», который и на радарах не обнаружен. Молчит радиомаяк «Нагурский». Сервер вообще ни одного спутника не обрабатывает, так что и GPS отсутствует. Аппаратура протестирована — исправна. Из предпринятых мер — пока только подача аварийного сигнала на внутренних частотах. Не принимаем сигнала береговых телецентров.

Последнее было сказано скорей уж так — от набитой привычки к бытовому комфорту и для полноты картины. И дополнил:

— Я сначала думал, что пожгло у нас приёмо-передатчики…

— Погоди, эфир вообще пуст, что ли? — перебил удивлённо капитан, выписав рукою круг на слове «эфир».

— Почти. Не ловим ни одного контрольного сигнала.

— «Почти»? А длинные волны?

— Вот именно на длинных волнах пробиваются какие-то обрывки морзянки, — как будто виновато пожал плечами начсвязи, — еле-еле, ни черта не разобрать.

— Ясненько, — в никуда сказал капитан. — Значится, так. Экипажу передать по трансляции — занять места согласно штатному расписанию. Ожидать.

Дождавшись, пока старпом зачитает сообщение, капитан, развернувшись на крутящемся кресле ко всем присутствующим на мостике, спросил:

— Какие будут предложения?

— Собираться не будем в конференц-зале? — решил уточнить штурман.

— А зачем? Все и так тут, — капитан уставился на старпома, — так и?..

— Я думаю, нам надо возвращаться и попытаться обнаружить «Сомова» или то, что от него осталось.

— Поясни.

— Если с «Сомовым» произошло то же, что и с нами, и он врезался в ледовое поле… Вероятно, он, как и мы, смог какое-то время пройти во льдах. Потом застрял, остановился…

— Но на связь он не выходит…

— Совершенно верно, — хмуро согласился помощник капитана, — его могло зажать льдами. Утонул. Экипаж, вероятно, высадился на лёд.

— Но почему они не выходят на связь? — попытался оспорить начсвязи. — У них есть радиомаяки, которые в такой ситуации эвакуируют одними из первых.

— Откуда мы знаем, как там у них всё произошло? — почти огрызнулся старом. — Может, они тоже в отключке были.

— Так, на полтона ниже, — приструнил капитан и обратился к штурману: — Уточни-ка ещё раз наши координаты, курс…

Тот, скосив глаза на свою карту, помимо координат указал примерное расстояние до границы ледового поля на юге (откуда они пришли) и до архипелага Франца-Иосифа. Штурман сразу понял, что капитан хочет продолжить движение к пункту назначения, видя в этом основную причину — расстояние. До Земли Александры было всего двести миль, против более чем вдвое больше обратно. И триста к вероятному местонахождению «Сомова».

— В общем, выбор у нас небольшой, — неожиданно подытожил Черто́в, — либо возвращаться, либо дойти до «Нагурского» и уже там прояснить обстановку. Я решил идти дальше. На поиск «Сомова» отправим вертолёт. Естественно, пилотам следует взять всё необходимое для спасательной операции. Если судно или спасшийся экипаж не обнаружат — по возращении, прежде чем сесть на борт, пусть забегут по нашему курсу и разведают ледовую обстановку. Всё же мне что-то не нравится эта подозрительно опустившаяся температура. Всё, товарищи. Выполнять.

Вот так — по-капитански спокойно, почти обыденным тоном, как будто каждый день экипаж поголовно теряет сознание и судно остаётся без управления.

И ни тебе удивления, ни выразительного вздёргивания брови у команды — тех, кто знал Черто́ва давно (по быту и по работе)… и тех, кто из новеньких, успевших уже проникнуться флегматичным характером и манерой его поведения — донельзя неторопливой. Нередко за глаза именуя кэпа Чёртом. Исходя от фамилии.

* * *

Вертолётное обслуживание Росатомфлота обеспечивал 2-й Архангельский объединённый авиаотряд.

В основном на ледоколах перешли на эксплуатацию судовых соосных Ка-32С, но в этот рейс на «Ямале» базировался увалень — «ми́левский» Ми-8Т в транспортной версии.

Экипаж слегка усечённый — пилот, он же командир Вова Шабанов. По складу ума — математик, да и по жизни не романтик. Бортинженер Славик Осечкин — почти творческая личность, со склонностью к браваде с лёгким налётом личной нереализованности.

Должен быть ещё второй пилот (типа «из пополнения») — но, так сказать, немного не перенёс местных реалий… или кухни… или ещё чего. В общем, отстранился (или отстранили) от работы — остался на судне.

Пролетев вдоль скованной ниточки-трещины прохода «Ямала», пилот довёл почти до края ледяного поля, ещё издалека увидев хмурые во́ды Баренца, местами поигрывающие на солнце изумрудно-бутылочным цветом.

Связь с судном «вертушка» поддерживала постоянную, ещё раз подтверждая, что с аппаратурой всё в порядке. И никаких иных сигналов в эфире так и не зафиксировали.

Оранжево-синяя машина прошлась-покружила вдоль границы между белым и густо-зелёным. Пару раз на снегу замечали в бинокль что-то тёмное — подлетали, зависали… Ошибочка.

На всё про всё (поиск, маневрирование) убили не меньше часа.

При очередной встряске, получив окулярами по надбровным дугам, Осечкин чертыхнуся:

— Да нет тут их. Айда обратно — два часа пыхтеть как минимум.

— Забыл? Нам ещё по курсу «Ямала» разведку провести…

— Тем более! Из дополнительных почти уже всю выжгли[15].

— Лады́. Вызывай «Ямал».

— Да у меня с базой практически онлайн, — легкомысленно заявил бортмеханик и переключился на аппаратную ледокола: — Миша!

В ответ хрюкнуло, потом разборчиво:

— Слухаю.

— Мы возвращаемся.

— Никого?

— Вах, дарагой! Всё видел: лёд видел, морэ видел, белий медведь видел! Параход — не видел!

— Погоди. С мостиком переговорю.

И минуты не прошло на разрешительную отмашку.

С виду неуклюжий «ми-восьмой» крутанул хвостом и целеустремлённо направился на норд.

— Жиманём? — предложил Славик, сползая с кресла второго пилота, собираясь пройтись в хвост по человеческим надобностям.

Шабанов молча добавил оборотов, наклоняя машину под встречный поток.

Внизу белая слепящая равнина с пятнами-надгробиями вмёрзших айсбергов. Оглянешься чуть назад по левому борту — по снегу ползет серая тень вертолёта, не отставая, гибко стелясь по буграм торосов.

Большую часть пути, к удивлению Шабанова, летели молча — Осечкин ещё тот любитель поболтать. А тут бортовая связь доносила лишь невразумительные мычания-напевы, бормотанья — коллега-вертолётчик сидел сзади, перематывая видеозапись, которую вели параллельно помимо визуального наблюдения. Видеосъёмка — мера вполне адекватная. При аварийно-поисковых работах человеческий взгляд бывает порой замылен и не заметит то, что зафиксирует камера.

Видимо, даже такой пассив надоел, и пилот, слыша в наушниках нетерпеливое покряхтывание, сам спросил:

— Чего там тебе неймётся?

— Нравится мне полярка, — после небольшой паузы нейтрально начал Осечкин, — красота своя, неописуемая, платят хорошо. И люди. Я ведь многих с «Сомова» знал.

— «Знал»?

— Мля… оговорочка по Фрейду. Ещё и Чёрт наш — кэп. Словно как не хотел посылать нас, зная, что ни фига тут не найдём. И непонятно… радоваться, что никого не обнаружили, или наоборот. Примеряешь невольно на себя…

— Да ты офигел. С какого перепугу ты их хоронишь?! Случись что — следы бы один хрен остались — у них «поплавков» до едрени фени, что-нибудь да лежало бы на поверхности. Так что брось, — командир фыркнул, переключаясь на конструктивное: — На видео — ни фига?

— Белы́м бело́. Я на уско́ренке уж…

— Всё одно на «Ямале» отмониторят.

И совершенно неожиданно в ответ:

— Ё-те нате! Смотри какой!..

— Что, мать твою, случилось?

— Да ты посмотри. Мы ж на море почти не пялились и не заметили. Только погляди, какой раритет! Такелаж, труба метра три! И дымит, как тот паровоз! Реальный пароход!

* * *

На ледоколе восстанавливались. Слово «восстанавливались» можно было бы произнести всё сплошь из больших букв, потому что народ откровенно пребывал в прострации. Произошедшая потеря сознания, неожиданная заблуда во льдах, отсутствие связи, да что там — потухшее телевидение и тырнэт… это ж почти нонсенс! Люди не то чтобы все такие уж избалованные и расслабленные, просто уже привыкшие к благам цивилизации.

К определённому образу быта между вахтами.

Радиорубка — связь с внешним миром, побила все рекорды посещаемости. И начальник радиотехнической службы, в конце концов психанув, приказал запереться и не открывать «всяким шастающим». Тем более ничего существенного на приёме. И это отсутствие чего-либо (вообще!!!) уже несомненный факт выпадения из ординарности.

Ледокол — организация не военная, при имеющейся дисциплине, разговорчики побрели по отсекам-помещениям. Короткая речь старпома (а затем кэпа) по судовой трансляции уверенности и спокойствия не принесла. Но все призадумались и воедино согласились: подождём!

Слетавшая на дальняк «вертушка» особых новостей не добавила, лишь заинтриговав зафиксированным камерой реликтовым пароходом.

В результате курсовой разведки выяснилось, что ледяное поле обрывается через 25 миль. Вертолётчики, разглядев в бинокль широкую полосу воды, повернули обратно, не став залетать дальше, сославшись на ограниченность по топливу. В то же время, проведя визуальную разведку и ряд дистанционных замеров толщины льда, установили на пути ледокола несколько параллельных гряд торосов большой протяжённости.

Посадив машину, Шабанов, стянув с себя лишь комбинезон, отправился на мостик с докладом.

Ходовая рубка ледокола в самом верху широкой надстройки. От борта до борта — 30 метров, с прекрасным обзором прямоугольных иллюминаторов.

— Давай сюда, — с ходу начал капитан, подзывая к штурманскому столу в левом крыле, — показывай.

Размашисто протопав за кэпом, Шабанов с таким же размахом провёл рукой по карте:

— А чего тут показывать? Дальше пойдёт старый лёд, местами до четырёх метров — выше к норду километров на десять, не больше. Плюс торосистость, которую… блин, я не знаю — есть ли смысл обходить. И только ближе к краю поля появляются разводья и полыньи — там наблюдаются подвижки льда.

Черто́в зыркнул, всем видом давая понять, что он сам будет решать — обходить или идти напрямую.

Но недолго предавался сомнениям, оценив и взвесив, выбрал прямой путь.

— Объяви по судовой трансляции экипажу и предупреди вахтенного механика о переводе СЭУ[16] на маневренный режим, — приказал он старпому.

Ещё полчаса шли пятиузловым ходом, вполне сносно куроча белый панцирь. Затем стали попадаться первые торосы, горбатящиеся большими гребнями и застывшими под разным углом льдинами, так называемый ропак[17], порой внушительной толщины. Что не замедлило сказаться на скорости хода.

Попеременно то капитан, то старпом поглядывали на показания лага, брались за бинокли, обозревая белую промёрзлую пустыню. Матрос на руле косился на начальство, но иных приказов не поступало — впереди не наблюдалось даже намёков на удобные для прохода перемычки или трещины.

Пошла крупная торосистость, заметно возросла вибрация корпуса, началась своеобразная раскачка — нос приподнимался, заползая на льдину, та не выдерживала веса громилы ледокола, проламывалась, уступая, и судно клевало носом, чтобы затем всё повторялось вновь.

С треском и грохотом…

…и клёкотом взбиваемой винтами воды…

…сквозь стылую среду, шумоизоляцию рубки…

…до уже привычных перепонок.

На «телеграф» (ручки управления движения судна, их три на каждый винт) становится старпом — впереди намечался сложный участок.

— Средняя три узла! — поступил доклад.

Так прошли с милю. В очередной раз оседлав поверхность, «Ямал» мощно, но неожиданно беспомощно замолотил винтами, застыв на месте.

— Хрена себе, — раздаётся за спиной капитана незнакомый голос.

— Полный назад! — командует Черто́в и только потом оборачивается: — О! Пассажиры пожаловали! У вас какие-то вопросы, товарищ старший лейтенант?

А машины между тем крутили реверс, и махина ледокола стащилась с неподатливого поля.

Командир морских пехотинцев молчал, уставившись на отступающий от пролома нос судна, что пропятилось метров на сто назад.

Звучит новая команда:

— Полный вперёд!

Визгнула на коротком сигнале предупреждающая сирена. Все за что-нибудь ухватились, зная, что сейчас будет толчок.

«Ямал» вгрызается в сделанный во льдах пролом, с грохотом, с вибрацией и с тряской отвоёвывает участок пути ещё на полкорпуса.

Звякнул стакан в подстаканнике, подпрыгнула трубка на рычаге телефона, покатился, упал карандаш со штурманского стола…

— Полный назад!

— Да тут не четыре метра, — ворчит старпом, — что-то летуны недобдели.

— У них на борту стоит аппаратура СВЧ-зондирования. А она, как известно, даёт немалую погрешность. Оказалось, что в неудобную для нас сторону — видимо, паковый участок, — нисколько не напрягаясь от сложности прохода судна, замечает Черто́в. И снова командует: — Полный вперёд!

Протяжный скрип, удар, в очередной раз нос судна лезет выше. Стоящий позади офицер, снова не сдерживаясь, что-то удивлённо бормочет.

— Что, молодой человек, первый раз видите ледокол в тяжёлых льдах?

— Впечатлён! Гефестово воплощение![18]

Такое неожиданное экспрессивное сравнение вызвало удивление. Морпех не просто крепкий парень лет тридцати — выпирающая грудь, тугие мышцы шеи и рук при среднем росте немного квадратили его фигуру, что не производило впечатления интеллектуала.

— Вон он, кто сейчас главный наш «гефест», — чуть погодя указал Черто́в на старшего помощника, снова отыгравшего аверс-реверс, — тут важно при переводе с хода вперёд, назад и далее, не остановить винт, чтобы он постоянной струёй отгонял обломки льдин.

— А не то?..

— А не то? — переспросил капитан, слегка покривившись на манеру речи старлея. — А не то застрянет льдина в винтах — можно лопасть потерять. Я видел, вы во время погрузки разглядывали наши запасные на верхней палубе?..

— Вот те огромадины, — удивился офицер, — и обломать?

— Они самые, — подтверждая жестом, — и обломать вполне… ха, как дураку стеклянный, простите, член — на раз!

Новый разгон сделали со 150 метров. Ледокол влез на льды чуть ли не всем корпусом, оставив в воде кормовую часть с бешеным бурлением винтов. И замер. Ни туда, ни сюда.

В этот раз уже кэп сказанул:

— Ну да ни хрена ж себе заползли!

И стоял, чуть наклонив голову набок, как будто прислушиваясь, слегка сгримасничал морпеху, дескать, «видишь, как бывает». И уже собирался дать команду заполнить носовые дифферентные цистерны[19], как с похожим на выстрел звуком лопнула здоровенная льдина и изломанной змеёй побежала вперёд чёрная дорожка трещины, ветвясь поперечинами. Зубовным скрежетом «Ямал» осел корпусом, ширя для себя вместилище, на мгновенье создав эффект ухода палубы из-под ног.

— Отлично, — осклабился капитан, с довольством и превосходством глядя то на покоренную природу, то на старлея, как бы говоря: «Видал, как могём!»

— Полный вперёд!

Морпех приник к иллюминатору, глядя, как расползается трещина, и судно уже с меньшим усилием, да какое там, почти непринуждённо после таких-то «туда-сюда», устремилось вперёд.

— Хребет мы ему сломали, — компетентно заявил старпом, передавая ручки управления вахтенному, — теперь пойдём легче.

— Так что вы хотели, молодой человек? — в свою очередь спросил капитан у офицера морской пехоты.

Видимо, после всего увиденного старлею все его вопросы показались мелкими и незначительными, однако не был бы он военным… Дрессировка как-никак!

— Товарищ капитан… — военный потупился, не находя, как правильно обратиться к капитану судна, — э-э-э… можно вас по…

— А вас?

— Старший лейтенант Волков.

— Андрей Анатольевич Черто́в.

— Да… так точно. Андрей Анатольевич, во-первых, хочу высказать беспокойство. В моём подчинении тридцать шесть человек…

— В моём семьдесят шесть… — не перебивая, вставил капитан.

— …я, как вы поняли, в Арктике новичок. Скажите, у вас тут это часто происходит?

— В Арктике? — Черто́в задумался, вспоминая все случаи. — Техника иногда подводит. Не без того. Бывает — люди. Вы спрашиваете об отсутствии связи? Иногда случается. Но чтобы так — впервые.

— А то, что все вырубились? Есть какие-то объяснения? Не знаю… магнитная аномалия, северное сияние, радиация, война, ЭМИ?

— Радиационный фон в норме, — вступил старпом, — при электромагнитном импульсе пожгло бы электронику, а у нас всё цело. Видеомониторинг физической защиты зафиксировал то, о чём вспоминают многие перед потерей сознания — белое свечение. Возможно, это и было какое-то атмосферное явление. Или сопровождалось таковым. На моей памяти ничего подобного не случалось.

— А не могло это быть атакой, террористическим актом?

— Начальник службы безопасности сейчас работает над всеми версиями. Пробы воздуха ничего не выявили. Проводится анализ воды и некоторой пищи.

— Моему взводу придан груз на борту — оружие, и вы могли бы включить моих людей в обеспечение охраны, — по решительному виду офицера было видно, что он перешёл к главному.

— У вас, наверное, что-то посерьёзней, нежели в нашей оружейной комнате? Если не секрет…

— В контейнере, помимо персональных средств моих бойцов, наличествует груз военного назначения для пограничной службы ФСБ.

Капитан терпеливо ждал, не подгоняя вопросом о подробностях. Второй помощник, выполнявший роль суперкарго, говорил ему после погрузки в порту Мурманска, что вояки не предоставили список перевозимого оружия и остального взрывоопасного, отделавшись размытым «груз военного назначения».

Впрочем, старший лейтенант, наверное, не видел в том особой военной тайны, навскидку перечислив то, о чём знал сам:

— Помимо экипировки и оружия моих людей, со складов для нужд погранцов перевозятся боеприпасы к стрелковому оружию, включая пулемётные. Сами пулемёты Калашникова и два крупнокалиберных «Корда». Гранатомёты и выстрелы к ним. Два ящика с пехотными огнемётами «Шмель». Ручные гранаты, судя по маркировке. Сам список я осмотрел бегло — было ещё с десяток пунктов. Что-то там про сигнальные ракеты, фальшфейеры, радиостанции с ремкомплектами и всякой приёмо-передающей лабудой, сухие аккумуляторы… честно говоря, не запомнил. Но скорей всего, это изобилие размещено по другим номерам.

Старпом присвистнул:

— Серьёзненько. Как они нам ещё «Армату» в разобранном виде не запихнули. А что вы там говорили об экипировке своих морпехов?

— ВКПО в арктическом исполнении, бронежилет, оружие. В целом стандартный набор.

— А «вэкэпэо» — это?..

— Всесезонный комплект полевого обмундирования.

Черто́в немного подумал, смотря в иллюминатор, как в сторону. Потом принял решение:

— Знаете, ваше предложение о помощи… спасибо, конечно, но преждевременно. Пока никаких опасностей не наблюдается.

— Я понимаю, — принуждённо кивнул старлей, соглашаясь, — просто ситуация меня волнует. Произошло чрезвычайное происшествие. Я привык и хотел бы быть в курсе всех изменений. Или войти в ваш штаб. Это возможно? У вас есть штаб?

— Нет, штаба нет, — Черто́в и не думал улыбаться. — Есть я — капитан и мои помощники. Пока я не вижу сложностей с доставкой вас и груза для военных в пункт назначения. Если же обстановка изменится в плохую сторону, поверьте, возможностью усилить безопасность судна мы непременно воспользуемся. То бишь вашим предложением. Если вы привыкли держать руку, так сказать, на пульсе, можете присутствовать в рубке. Не помешаете.

Офицер снова кивнул, принимая отказ капитана, однако было видно, что он расстроился. Не стал он и задерживаться, отправившись на выход.

— Кстати, а те два гражданских, они у нас на третьем ярусе в каютах 14—16, — напомнил старпом и спросил у лейтенанта: — Вы не знаете, что они перевозят? Они тоже относятся к военным?

Старший лейтенант, уже в дверях молча сумрачно мотнул головой и вышел.

С выражением «вот так!» Черто́в посмотрел на помощника и уже вслух прокомментировал:

— По-моему, мы обидели молодого человека своим отказом. Да? Только мне на судне не улыбается вооружённая толпа, пусть даже это и наши бравые морпехи. И ещё. Надо поручить начальнику службы безопасности обязательно проверить и расспросить этих товарищей из «четырнадцатой» и «шестнадцатой». Вдруг у них в ящиках тоже что-нибудь смертельно-разящее?

Вызывать начальника службы безопасности по судовой трансляции (а он мог быть где угодно из восьми палуб-ярусов судна) — лишний раз волновать экипаж. Подумают ещё — опять что-то случилось. Поэтому старпом сел за телефоны, намереваясь отыскать его простым обзвоном.

Черто́в же подошёл к иллюминатору, скрестив на груди руки и глядя в наплывающую белую целину, погрузился в размышления.

Вопросы лейтенанта о причинах и следствиях произошедшего, о прочности техники и людей снова заставили вспомнить (с не меньшим содроганием), что судно несколько часов шло во льдах совершенно неуправляемое.

Холодный мир Арктики настолько отличался от природы других широт, что впору было бы сравнить её (Арктику) с другой планетой. Не очень дружелюбной к человеку.

«А мы как затерянный в ледяном космосе звездолёт, глотающий парсеки».

И почему-то вспомнился Лем и рассуждения его героя в одном из произведений. Наверное, не дословно, но почти: «Человек — это такая крохотная капелька. Достаточно ничтожной дряни, перегоревшего проводничка, какой-нибудь расфокусировки тяги или размагничивания полей — начинается вибрация, мгновенно свёртывается кровь, и готово. И если бы в этих условиях ещё и люди подводили…»[20]

Взгляд в иллюминаторы — трещина по носу то ширится, то сужается, извилистым изломом. Ледокол идёт почти посередине раскола, иногда подламывая острые углы без всяких сотрясений и тряски.

«А вот наш “Ямал” не подкачал, техника и механизмы вытащили, тогда как человеческая плоть подвела, дала слабину!»

Капитан провёл рукой по внутренней обивке мостика, с уважением ощущая вибрирующую мощь.

Спустя — неторопливой стрелкой на часах

За иллюминатором легчали льды, и атомоход бесцеремонно хрумкал их, расталкивая, раздвигая, следуя на норд. На чистый норд, и по компасу и по виду открывшейся вдалеке тёмной полосы — чистой воды Баренца.

Ледяное поле кончалось.

Кончался и никак не кончался долгий полярный день. Прежде чем солнце тягуче окунулось в оккупировавшую горизонт дымку, подняли «вертушку», с которой разглядели, что после примерно 50 миль чистой воды наступает опять белое безбрежье.

— Припай[21] до самого архипелага, не иначе, — сделал заключение капитан, велев лётчикам возвращаться, — можно было бы прогнать машину до самой Земли Александры, но… когда там полная тишина и даже молчит радиомаяк, и туман такой плотный стелет…

— Верно, верно, затянуло-то как, а? Вот тебе и полярный день! — поддакнул старпом, глянув на сгустившуюся до пронзительной синевы хмарь. — Тихо дочапаем до припая, подгадав к утренней вахте, а уж потом определимся.

На выходящем из дрейфующих льдов «Ямале» вспыхнули прожектора, украсив некогда белое поле фантастическими пятнами, фиолетовыми отливами, очертив причудливыми линиями изломы трещин.

* * *

Несмотря на видимое спокойствие, почему-то именно в ночную вахту Черто́в ожидал очередного выверта-подвоха от…

«А пёс его знает, от чего или кого?! Сидит где-то в нас, в человеках, заложенный ещё с первобытных времён страх перед тьмою, когда голожопый, едва прикрытый шкурой предок с ужасом прислушивался к рёву зверей в ночном лесу. Вот и рефлексую. Не дай боже опять грянет что-то типа уже случившегося — попадаем в отключку!»

При переходе в плотном тумане иногда радар, а потом и прожектор выхватывали мелкие, а порой и весьма крупные айсберги, которые словно призраки выплывали из серости, сверкая под лучами 50-киловаттных ламп, и так же величественно исчезали в ночи́.

Невзирая на расчёт и выверенный ход чуть выше среднего, всё равно в припай вошли до утренней вахты. Без всяких неожиданностей, «схарчив» штевнем первые проплешины склянки[22], затем вмёрзшее крошево и дальше, откалывая куски всё толще и толще. И туман поредел, студясь на лёд.

«Собаку» достаивал старший помощник. Оценив толщину льда, он не стал будить раньше времени капитана, а счёл целесообразным отправить в разведку вертолёт, пока ледокол будет огибать западную часть острова Александры.

Но машину готовили чуть погодя, проходя траверз мыса Мэри-Хармсуорт (крайняя западная точка архипелага). Пилоты долго прогревали двигатели и наконец взлетели, утарахтев вперёд на крейсерской.

Не прошло и пятнадцати минут, как летуны огорошили:

— Нету! Ничего нету!

— Как? Чего? Совсем ничего? Сбрендили? — посыпал вопросами старший помощник.

— Погоди, Ваня, — в рубке появился заспанный капитан. Взял трубку переговорного устройства с «вертушкой»: — Это капитан. Докладывай.

Выслушав, спросил:

— Может, что-то напутали и это не Земля Александры? Всё же под снегом… — слушая пилотов, кэп поддакивал: — Понятно! Очертания… ледяной купол…[23] заливы… кого видели? Мишку? А-а-а-а, белого! Ясно! Возвращайтесь.

— Что? — напряжённо ждал старпом.

— Сходим — обследуем. Распорядись — пусть боцман… или сам — подготовить экипировку, выдать оружие. Отправимся на вертолёте. Сам хочу посмотреть.

Черто́в резко повернулся к вахтенному:

— Толщина льда, температура?

Получив ответ, распорядился:

— Стоп машины. Готовьте «ледовые якоря».

Машины все же не остановили. Просто мерный гул механизмов сменил тональность, утонув в утробе атомохода. Гребные электродвигатели продолжали лениво крутить винты, те гоняли воду с мёрзлым крошевом, не давая схватиться корке льда — соблюдалось необходимое равновесие, и судно стояло, упёршись носом в вырубленный карман в припае.

Спустили трап, на лёд соскочили боцман с матросами — осмотрелись, расставили флажки вблизи опасных трещин. Затем, накрутив коловоротом лунки, вбили на четыре точки деревянные брусья, закрепили на них швартовы — два носовых, два с полуюта.

Вернулась «вертушка», села, медленно вращая лопастями — пилоты ждали, пока наберётся и экипируется экспедиционная группа.

Техники даром времени не теряли и, подтянув заправочные шланги, накачивали «Миля» горючкой — в Арктике нельзя полагаться на «авось», и топлива всегда должно быть с запасом.

Пошла погрузка. В последний момент прискакал лейтенант-морпех — попросился тоже.

Капитан дал согласие. С военным снаряжением из контейнера возиться не стали (хлопотно) — надеть что нашли: чьи-то запасные унты, пуховик на лебяжьем пуху, из оружия доверили «Сайгу».

— Ты ж смотри, лейтенант, это только с виду «калаш».

— Знаю, знаю, — выгнал на ветер пар изо рта офицер — казалось, что он самый взволнованный среди всей группы.

Все уже расселись, ждали только капитана.

— Так, Ваня! — отдавал тот последние наставления старпому, перекрикивая свист вертолёта. — Не знаю, сколько мы там проваландаемся, температура воздуха мне не нравится — колеблется, и ветер с норда, — так что — бди!

* * *

С высоты переход от припая на берег едва заметен, если бы не темнеющая оголённость скал на мысе Мэри-Хармсуорт, от которого до местоположения «Нагурский» пятьдесят пять километров.

Дальше шли над куполом Лунным — ледовым куполом, покрывавшим большую часть острова Александры. «Ми-восьмой», как уже упоминалось, был в транспортной версии — сиденьями для пассажиров хоть оборудован, но шумоизоляции считай что никакой!

Черто́в обустроился на месте второго пилота — разглядывал открывшийся внизу вид, нацепив на голову наушники и слушая пояснения Шабанова.

— Я поначалу тоже подумал, что попутал, но видите — вот там левее на северо-западе уже виднеется полынья, примыкающая к мысу Нимрод. Вот по этому аппендиксу Нимрода (знакомое очертание) я как-то сразу и понял — прилетел туда, куда надо.

А дальше непонятка пошла! Ещё месяц назад вокруг бухты Северной железа[24] всякого до хренища навалено было, не переработанного и не вывезенного. А тут девственная чистота!

Вертолёт промахал ещё десять километров и завис над тем местом, где должна была быть база пограничной службы «Нагурский».

Теперь знакомые очертания острова оказались совсем какими-то незнакомыми.

— Ну и… кульминация! — произнёс Шабанов, словно ставя себе в заслугу, что сумел пробить невозмутимость кэпа.

То, что понастроили за последний год, скрыть снегом было совершенно невозможно. Не было пёстрых маяков, ни куполов ангаров, ни антенн, которые наверняка бы торчали, несмотря на все метели и ураганы. Внизу было совершенно чистое белое поле снега!

— Это точно остров Александры?

— Несомненно. Оно. Но не оно! Садимся?

— Валяй!

Винты ещё гоняли колючую снежную пыль, а самые прыткие уже соскочили на ноздреватую наморозь, покрывавшую место посадки. Кто с ружьями, у кого-то такая же, как и у старшего лейтенанта, «Сайга».

«Всё правильно, — подумал Черто́в, — белый медведь — зверь мало того что любопытный, человека ни в грош не боится. Даже с рычащей и смердящей техникой. А тут вообще считай что полновластный хозяин в теперешней совершенно непонятной пустоши. Хотя, насколько удалось разглядеть с высоты, прибрежная полынья простирается дальше на всю северную часть острова. А открытые участки воды — это самые охотничьи угодья, наличие и доступность корма для всех обитающих тут тварей. Там-то должна быть и основная “столовка” для медведя. Так что тут ему делать нечего».

Народ разбрёлся (осторожничая — парами), ковыряя снег в надежде отыскать хоть какие-то улики и свидетельства под белым покрывалом — тщетно.

Во время полярного лета здесь из-под снега проступает земля и появляется скудная арктическая растительность. Сейчас же от края до края сплошная снежная целина — плавные изгибы, бугристость, провалы. Безжизненно и уныло в свете тусклого, пробивающегося из-за серого марева солнца.

Ветер с норда, с открытой воды, тянул влажностью, зябко пробирая даже в тёплых одеждах. И даже разлапившаяся винтами «вертушка» местами уже начала покрываться пушистым ёжиком инея.

Люди стали стягиваться обратно. Офицер-морпех (в ярком пуховике, совсем как и не офицер), тот давно уже поутратил интерес к окружающему — прохаживался рядом, наблюдая за периметром, держа оружие непринуждённо, но настороже (сказывалась выучка). Иногда бросая короткие испытующие взгляды, проявляя завидное терпение, удерживаясь от вопросов.

Накинутый на голову капюшон приглушал все звуки, и боцман подошёл совершенно незаметно.

— Ерунда какая-то! Сверху смотрел — совершенно очевидно, что это остров Александры. А тут… — он развёл руками вокруг, похмыкал, прикряхтывая, подыскивая слова, и не нашёл ничего подходящего, кроме как: — Необитаем!

Кэп стоял будто изваяние, потираясь наветренной щекой о мех капюшона, согреваясь, думая о своём, делая предварительные, совершенно невозможные выводы, завивающие мысли в совсем невероятные гипотезы.

— Капитан, — ещё раз окликнул боцман, — Андрей Анатольевич…

— Да, конечно. Возвращаемся.

Колючий промозглый норд был самым лучшим погонщиком обратно на борт — все быстро гуськом, пригнувшись, проскользнули в узкую сдвижную дверь.

Пустынная Земля Александры в иллюминаторах провалилась вниз.

По пути назад пилот решил пройтись чуть восточнее — вдоль береговой черты над заливом Дежнёва, проливом Кембридж, о чём и уведомил капитана. Решение Черто́ва было спонтанным, вытекающим их этого изменения маршрута:

— Сколько у нас горючки — до Белля хватит?

— Грэм-Белл? — слегка опешил пилот. — Так туда ж километров триста по прямой от «Нагурского»!

— Да нет! — снисходительно поправил кэп, нисколько не удивившись, что Шабанов сразу подумает на остров Грэм-Белл, который был в логистике морских грузоперевозок. И повторил с нажимом: — Остров Белл, тот, что чуть западнее Нортбрука. Сравнительно недалеко.

— А-а-а! И до, и на обратно на ледокол — вполне, — пилот даже не взглянул на показания приборов, меняя курс.

А Черто́в взялся за работу штурмана — без электронной навигации, имея сомнительные ориентиры, когда внизу практически сплошное белое поле за редким исключением отмелей у берегов да темнеющих скал, главное было не промахнуться. Тем не менее привязка существовала, следовало выбрать направление, произвести несложные расчёты и выйти в нужную точку.

* * *

Двадцать пять минут лёту. Пересекли по диагонали южную часть острова Георга, замёрзший пролив с голубыми пятнами полыней, и вот впереди показалась чернеющая оголёнными базальтовыми склонами гора с плоским навершием плато — остров Белл. Неожиданно пробилось солнце, подкрасив пейзаж лазоревыми тонами.

Шабанов давно догадался, что именно хочет найти капитан на Белле, и, прекрасно ориентируясь, повёл машину вниз.

— Вон он! — указал за остекление кабины Черто́в. — И не особо засыпан снегом, как я опасался. А то уж думал спрашивать, есть ли у вас на борту лопаты.

Переменчивое небо совсем очистилось голубизной, ещё резче очертив возвышающееся плато с белой дымкой на вершине. А внизу, в ложбине среди серых валунов и снега, совершенно неестественно, словно что-то инородное для ледяной дикости, прямыми линиями проступал силуэт неприхотливого дощатого домика.

Вертолёт посадили недалеко, на каменистом взгорке. К домику собрались идти все. Любопытно было даже лётчикам, хотя бывали тут не раз.

Пока спускались с возвышенности, капитан рассказывал старлею историю хижины:

— Построил её шотландский путешественник Ли-Смит в 1880 году, так сказать, на всякий случай, в своё первое посещение архипелага. Назвал в честь своей шхуны — «Эйра-хауз». Оставил в этом зимовье продовольствие, уголь. Тогда, да и сейчас так многие поступают — не только для себя, а и на случайного бродягу-полярника, попавшего в бедственное положение. Но припасы пригодились впоследствии им самим, когда Смит предпринял на следующий год очередную экспедицию. Их шхуну раздавило дрейфующими льдами у Нортбрука, и они потом сюда наведывались на шлюпках за харчем.

— Выжили? — с нескрываемым интересом спросил лейтенант.

— Подъели всё, занимались охотой. Потом, в конце концов, на шлюпках ушли к Новой Земле. Там где-то по пути их подобрали. Спаслись.

Почти пришли, шкрёбая то по каменному крошеву, то по крупнозернистому снегу.

Черто́в замолчал, сдвинув брови, с пристрастием разглядывая строение. Крыша зимовья была перетянута канатами, почти без провисания крепящимися за ближайшие валуны.

— Занятненько, — пробормотал идущий рядом пилот.

— Что?.. — попытался морпех.

— Да ничего, — открестился Шабанов, — поглядим, что внутри.

С одного боку строение было присыпано снегом. Там, где снег отступил, громоздились округлые камни насыпом у основания, для прочности.

На взгляд лейтенанта, домик выглядел, словно построенный лет десять назад, но никак не в 1880 году. Лишь на крыше был заметен зеленоватый налёт от мха или плесени.

Оба окошка были заколочены ставнями. И дверь (небольшим выступом) тоже. Кстати, на двери были характерные следы — пошалил белый медведь, нацарапав своё любопытство или извечный поиск пищи.

Лопаты не понадобились, но прихваченный боцманом топор оказался к месту. Поддев доски, отжали крепления, немного повозились с перекосом петель, и вход оказался свободен.

Капитан, понимая интерес лейтенанта, ещё ни разу не бывавшего в полярке и не видевшего ничего подобного, мотнул головой, пропуская Волкова вместе с первыми желающими.

Внутри никаких неприятных запахов, никакого тлена или разложения. Фонари высветили стены — доска имела кремовый оттенок, против ожидаемого Волковым потемневшего, серого. Это, видимо, никого не удивило — люди разбрелись, тщательно обследуя углы, пол.

А вот капитан и боцман, сразу направив свет на стены, были явно озадачены, бормоча и переговариваясь меж собой:

— …а где?..

— …тоже не вижу.

— …странно, а куда могла…

— Впечатляет, — Волков указал на выцарапанные даты и прикоснулся к шероховатости доски, как будто к самой истории, — больше ста лет!

— Да, — с неопределённостью в голосе ответил Черто́в, — шли люди — честолюбцы и исследователи в одном флаконе, открывать новые земли, давать им имена, загибаться от холода и цинги, побивать рекорды и быть первыми.

— Народ! — послышался чей-то возбуждённый голос. — А это что за… я тут нашёл что-то!

Все обернулись, направив фонари на одного из членов экипажа, затем на боковую стену, где выше были приколоты какие-то листы бумаги.

Раздаётся новый возглас, и лучи света мечутся в другую сторону — пилот, стоящий у окна, указывал на жестянку, прибитую к стене. В руке он держал какой-то предмет.

— Аккуратней! — чуть повысив голос, потянулся капитан, отбирая находку.

Сразу три фонаря осветили руки кэпа, развязывающего бечёвку, разворачивающего верхний слой плотной серой бумаги. На свет появились первые белые листы, исписанные мелким почерком.

Волков пригляделся — на английском. Руки кэпа подрагивали, разобрать ничего было невозможно, а сам Черто́в, бегло пролистав, отыскал подпись в конце:

— Письмо Ли-Смита. Невероятно!

Все вдруг заговорили разом. Волков улавливал лишь отельные фразы, не всегда понимая, о чём говорят.

— …я был в две тыщи одиннадцатом — тут всё прибрали, вычистили…

— …а сейчас мусор всякий, ржавые консервные банки, даже каменный уголь в углу…

— …м…даков хватает…

— …турысты, мля-нах их…

— …но откуда эти древности?

— Может, объясните… — Волков взглянул на капитана с боцманом, продолжавших изучать бумаги. — Я так понял — это артефакты старых полярных исследователей?

— Дело в том, что в 1913 году тут побывали люди из экспедиции Седова и упоминали об этих находках. Но уже в двадцать девятом другой «Седов» — советское судно, также проходило по этим местам. Члены экипажа побывали тут и уже ничего этого не обнаружили. Кто-то прихватизировал ценные исторические документы.

— Так, может, это новодел? Для привлечения туристов… дескать, «великое открытие», «невероятная находка», и под это дело приторговывают «настоящими» историческими артефактами?

— Хорошая версия, — крякнул боцман, — только…

— Только есть странности и нестыковки, — подхватил капитан, двинув вдоль стен, освещая фонарём, показывая: — Вот это нацарапал штурман «Эйры» в 1881 году, вот надпись Вильяма Брюса из экспедиции Джексона 1897 года. Но нет ни одной записи последующих годов. А они были. После постройки сего обиталища на этих стенах отметились многие полярные экспедиции, да что там говорить — все кому не лень! Вот, например, на этом месте, над брюсовской, я прекрасно помню, была запись 1955 года. А вот тут отличились наши ухари в шестидесятых годах, накарябав, как они убили и вые… поимели медведя. Придурки. Сохранность домика, как видите, идеальная — не закрашено. Не скоблили. Их просто нет! Ещё нет!

— В смысле «ещё»? Не пойму, к чему вы клоните?..

К разговору капитана и морпеха прислушивались уже все, притихнув.

Черто́в на некоторое время замолчал, собираясь с мыслями. Скинув капюшон, провёл рукой по голове, словно с непокрытой головой лучше думалось.

Начал он плавно, подбирая слова, сам ещё не уверенный в своих выводах:

— Честно говоря, я всё ещё надеялся, но полное отсутствие следов человека на Земле Александры вызвало у меня определённое ощущение. Как будто мы плыли, плыли и… приплыли.

— В другую Арктику?

— Время. Тут ключевое слово «время». Арктика та же — время другое. Как будто время замерло, отыграло назад в позапрошлый век — самый конец или прошлый — в начало. Потому что — морзянка в эфире и тот пароход, дымящий на угле, не иначе. Я рассудил, что ближайший человеческий «памятник» находится на Белле. До Капа-Флоры топлива на вертолёте точно бы не хватило.

Стоящий рядом Шабанов непроизвольно кивнул, подтверждая.

— И вот, — Черто́в окинул взглядом стены зимовья, — я вижу, что после Смита и Джексона тут никто не бывал. Словно мы окунулись в прошлое. И тогда становится понятным отсутствие спутников… их время ещё просто не наступило.

— И вы так спокойно об этом говорите? — только и пробормотал Волков.

Остальные молчали, чуть ли не открыв рты, тяжело переваривая полушариями серого вещества эту идею, версию или действительно — действительность.

Озвученное кэпом легло громом среди ясного неба. И как в дополнение снаружи громыхнуло выстрелом, заставив всех излишне остро отреагировать — вздрогнули и скопом повалили на выход.

Доносится:

— Медведь!

«На улице» солнце совсем не щадит сетчатку, и, щурясь, озираются «где?», «кто?», «куда?».

— Медведь! — снова слышится крик, на слух Волкова, совсем без паники. Оглянулся, влекомый звуками и общим движением. И увидел! Первое, что бросилось в глаза — шерсть медведя была перемазана ярко-красным.

«Кровь!»

Самое удивительное, что, несмотря на кровавый вид, зверь не выглядел свирепым хищником. Лейтенант доверял своему интуитивному нутру, но и на этом уровне ощущения страха не приходило. К тому же более опытные полярники не выказывали никакой суеты — никто не дёргал остервенело затвор, не целился из ружья, хотя держали настороже.

Медведь стоял метрах в тридцати, подняв вытянутую морду, чёрной точкой носа вынюхивая новые запахи.

— Тюленя поди сож-жрал — сытый, — поясняет Черто́в таким голосом, словно сам наелся до отвала, — просто ему интересно — любопытная тварь!

— Совсем непуганый, — удивляется морпех. И как бы догадываясь: — Выстрела-то не побоялся. А? Действительно людей не видел!

— Для белого медведя выстрел похож на звук трескающегося льда — он к нему привычен с детства. И вообще эта скотина ничего не боится, — спокойно просветил кэп и крикнул: — Пальни ракетницей, стоишь, сиськи мнёшь!

Кому надо, услышал — фыркнуло, разбрасывая искры и дым прямо под ноги животине. Срикошетило от снега, уходя полого в сторону… дальше.

Ошалевшая зверюга, не ожидавшая такой подляны, взревела, крутанулась и дала дёру. Надо сказать, с приличной скоростью.

Народ ржал, присвистывая и прикрикивая.

— Столько мяса убежало, — с улыбкой посетовал лейтенант. — Он вообще как на вкус?

Капитан, подкинув в общее веселье своё «кхе-кхе», отмахнулся:

— Вонючка он. Что жрёт, тем и воняет — ворванью да рыбой. Кровью его раньше спасались от цинги, а печень так и вовсе ядовитая[25].

Волков на это удивился и уже хотел разузнать побольше, как Черто́в неожиданно решил ответить на его ранний вопрос:

— Спрашиваете, спокоен ли я? Не спокоен! Не спокоен. Только мне воспринять провал во времени куда как проще, нежели вам, например, чёрт меня подери. Потому что — Арктика! Поверьте — я знаю! Мне пятьдесят три, а на севера́х я, в полярке — по Арктике более двух десятков лет… Довелось походить по северной макушке планеты и пёхом и на плаву.

Лейтенант покосился на призадумавшегося собеседника, оценивая. Образ закоренелого полярника Воронову представлялся иначе — обветренный красномордый или выбеленный кряжистый бородач. А этот — даже никакой тебе шкиперской бородки, какие частенько отращивают капитаны, чтобы соответствовать образу. Чисто выбрит, лицо скорей слегка смугловатое. И нет этих характерных морщин, морщинок, обветренных и высушенных севером. Может, из-за склонности к полноте? Зато густые чёрные брови, короткая стрижка… И только в тёмных волосах пробивается пятидесятилетний мужчина — сединой, и взглядом… цепким, колючим, пожившим.

А капитан «Ямала» продолжал бередить свои ассоциативные образы:

— Потому что Арктика сама по себе… как экскурсия — путешествие в прошлое!

Здесь нет бактерий, поэтому не разлагается дерево. Лёд и мороз — прекраснейшие хранители. И нередко можно найти что-нибудь такое-эдакое… выстёгивающее нервы, вмерзшее во льды и снега́ за целую сотню лет назад, но как будто вчера! Целёхонькое. Почти. Ильич, упокой его, в мавзолее позавидует! Вот как! И если помереть (а придётся), то сгинуть бы здесь — во льдах, поближе к полюсу.

И если твои бренные останки не найдёт оголодавший мишка или человеки, пролежишь не одну сотню лет. Хэх! Сохранишься, словно тело астронавта в вакууме космоса в скафандре… среди астероидов иль на пыльных лунных тропинках. Романтика!.. И не надо скептически улыбаться, молодой человек! Посмотрите на эту базальтовую громадину, торчащую посреди льда и снега. Это ж… совершенно фантастический пейзаж, словно другая планета! Как холодный вечный космос, где время замерло между «вчера» и «сегодня», посреди «давно» и «ныне», сохраняя часы, минуты на десятки, а то и сотни лет.

Ветер сносил слова в сторону, востря уши некоторых членов экипажа. Увидев, что опять набрал аудиторию, кэп прервался:

— Но… долой лирику. Что это у вас?

В руке лейтенант всё ещё сжимал обрывок плотной бумаги (на вид и ощупь), который подобрал в хижине, поддавшись общему порыву что-нибудь отыскать:

— Да, вот… нашёл.

— Обёртка от пеммикана. Практичная еда для полярника[26]. В самом ходу в девятнадцатом веке и до первой половины двадцатого, — повертев в руке желтоватый лоскут, Черто́в встретился с понимающим взглядом с Шабанова. — Что у тебя на борту?

— Из жратвы — НЗ. Ещё сухарики какие-то молодёжные — Осечкин трескает постоянно, оттого с запасом. И сухой спирт, как топливо.

— Тащи всё. Оставим здесь. И двигаем обратно. Всё что могли, мы уже увидели. По уму — сделать рейс на Нортбрук, но… покумекать надо.

— А если там сейчас кто-то загибается?

— Кто? Я всё понимаю… конечно, не конвенция открытого моря, но коль у нас есть возможность помочь, надо бы… Вопрос — кому? У нас нет точной сегодняшней даты. И даже охватывая весьма большой период — с 1897 по 1913 год… сейчас припомню… В 1899 году — итальянцы. Где их там искать за островом Рудольфа? И сколько на это уйдёт времени? В 1901-м — экспедиция Болдуина. Та же хрень. Лето девятисот первого — ледокол «Ермак» во главе с Макаровым. Всё пройдёт благополучно.

С тысяча девятьсот третьего по пятый — зимовка Фиалы. Несомненно, если мы сгоняем на Нортбрук и на мысе Флора отыщем российский флаг, установленный парнями с «Ермака» — привязка ко времени сузится. Но есть ещё один фактор, который я пока и не обдумал толком!

— Судя по фамилиям — все эти экспедиции, кроме «Ермака», будут иностранными? — влез внимательно слушавший лейтенант и, получив утвердительный кивок, решительно заявил: — В таком случае считаю, что нам не следует показывать свою технику и возможности представителям иностранных государств.

— Ну, вот и наш морпех пришёл к тем же умозаключениям.

— Я просто делаю маленькое упреждение, — пожал плечами офицер, тем самым давая понять, что до конца не принял версию капитана о попадании в прошлое.

С пилотским пайком НЗ, как и с сухариками в хрустящей упаковке, немного пришлось повозиться — из-за этой самой упаковки, на которой были нанесены футуристические надписи, включая даты изготовления. В конце концов просто распотрошили содержимое, рассовав в безликий целлофан, уложив в найденные в хижине ёмкости.

В отличие от Земли Александры, где сняли короткое обзорное видео с высоты, на Белле ещё изрядно пощёлкали камерами — был исторический объект и предметы.

— А то, как вернёмся на «Ямал», я и сам перестану верить в увиденное, — резонно заметил кэп.

Аккуратно собрали все памятные артефакты, понимая историческую ценность этих документов и записок.

Вход в зимовье тщательно заколотили, осмотрелись вокруг, оглянулись перед посадкой на домик — человеческий островок на островке, свидетельство людского посещения и пристанища.

Засвистели, побежали по кругу, завращались… задрожал, отрываясь от земли, «Миль», медленно, с припущенным хвостом прошёл полукруг над клочком суши. Уже с высоты пилот указал:

— Гляди, а мишка нас провожает, только что лапой не машет.

Хозяин тутошних северных пустынь стоял на каменистой россыпи. Поднятая кверху голова зверя поворачивалась вслед удаляющейся машине.

* * *

А по прибытии перво-наперво — на камбуз, в столовку.

Капитан намеренно не стал ни просить, ни приказывать, чтобы до поры помалкивали о результатах и выводах разведки на архипелаге. И сам пока не делал никаких заявлений.

И разговорчики среди экипажа, естественно, поползли.

«Пусть привыкнут, обдумают, пересудачат…»

И только после запоздалого обеда (и ещё полчаса на «пока оно уляжется») объявил сбор в кают-компании для начальников служб судна.

Расселись по креслам. Пообсуждали, точнее поспорили, но без азарта, с заметно гнетущим настроением.

Многие вообще отмолчались, думая о своём и, видимо, о личном. В воздухе витало скользкое слово «неопределённость».

Прокрутили фильм, снятый с «вертушки» и затем в зимнике Ли-Смита, — впечатления не произвёл. Старые бумаги разошлись по рукам, но люди продолжали проявлять скепсис. Черто́в и сам почувствовал, что на месте вживую всё смотрелось более реально. Да и здравый смысл продолжал вопить: «Этого не может быть!» Человеческая психика упрямо цеплялась за стереотипы.

В чём полностью поддержали капитана, так это в решении идти к материку, к цивилизации. И нецелесообразности посылать на повторную разведку вертолёт, найдя даже применимый к нетривиальной версии аргумент: «Если мы оказались в прошлом, где нет никакой современной ремонтно-производственной базы, следует беречь ресурс сложной авиационной техники». Да штурман пробурчал что-то про «пару нормальных да ясных ночей со звёздами — я бы поколдовал с обсервацией и приблизительной датой наверняка».

Командир морпехов опять заикнулся об организации штаба и привлечении его подразделения к обеспечению безопасности.

В этот раз Черто́в отнёсся к предложению военного не столь критически. Однако по-прежнему положительный ответ давать не спешил.

— Что ж, — подвёл черту совещанию, — пока будем плясать от имеющегося.

«Ямал» снялся с ледовых якорей, заворочался, получив пинок от винтов, потеснил льды, совершая движение и разворот на месте. Пополз по недавнему следу, затянувшемуся индиговой коркой посреди слепящего белым пространства.

* * *

Из припая выбрались в 19:00, если судить по хронометру. Солнце приспустилось, наливаясь красным.

Впереди простиралась открытая вода. За ней, где-то ещё не в пределах видимости, уже раз пройденные неприятные льды. Прикинули в штурманской направление и скорость их дрейфа. Течения с Карского моря и устойчивый норд влекли дрейфующее поле к югу, юго-западу.

— Нам попался, видимо, отколовшийся бродяга-пак — спустившийся отрог океанического ледяного массива, обросший годовалым льдом местного происхождения, — сделал самое простое предположение капитан, — не понравился он мне. Рассчитайте маршрут, курс, время… сам поведу.

Наведавшись в радиорубку, Андрей Анатольевич уселся и немного погонял шкалу, но не было даже словленной ранее морзянки. А поскольку записи перехваченных сигналов не велось, то и дежуривший на тот момент радист уже сомневался:

— Теперь уж и не знаю… может, это такие отголоски грозовых помех были…

Капитан покосился на блоки и терминалы глобальных систем, но там много не покрутишь, не подстроишь — просто светятся «контрольки» отсутствия доступных спутников. Вот и весь сказ.

По пути к себе в каюту его перехватил Волков — старший лейтенант был настойчив и хотел обговорить какие-то вопросы с капитаном лично.

Особого желания не было — устал, но согласился, надеясь, что недолго:

— Пройдёмте в мою каюту… там.

Спустились палубой ниже. У двери каюты Черто́в попросил обождать, ненадолго скрылся у себя, потом вышел (видимо, переодевшись) и предложил пройти в рабочий офис — соседняя дверь.

— Давайте, — натруженно усевшись за стол, предложил хозяин кабинета, — выкладывайте. Вы всё по поводу ввода ваших парней в действие?

— И про это тоже…

— Эк вы, военные, так и норовите построить, возглавить да покомандовать! Да вы присядьте…

— Я просто хочу сказать, что всецело стою́ на вашей стороне. И, несомненно, признаю́ ваше командное право на корабле…

— На судне, — рассеянно поправил кэп.

— …но если надо будет провести военную операцию на суше — тут уже моя компетенция. Ежели надо будет защитить ледокол от несанкционированного враждебного проникновения, абордажа — в этом случае выбор за совместными действиями. Потому что именно вам и экипажу известны важные, уязвимые точки судна, которые надо взять под контроль в первую очередь.

— Вы серьёзно? Думаете, может дойти и до такого? — Брови капитана взметнулись в удивлении и тут же нахмурились тревогой.

— Я просто не исключаю и хочу просчитать любую ситуацию, но, конечно, для начала увериться, так ли верно, что мы не в своём времени.

— Да… слишком фантастично. И есть сомнения. Мою версию не поддержали. Даже я сам сейчас уже не уверен…

— А вот я… не то чтобы наоборот, но после того как послушал резоны ваших помощников, понял, что это не коллективное умопомешательство.

— Люди просто не верят, цепляются за надежду, что всё произошедшее — недоразумение, — Андрей Анатольевич кисло улыбнулся, — погодно-аномальное.

Лейтенант покачал головой:

— Я подумал, сопоставил факты… хоть пустынные острова, которые мы посетили, для меня не аргумент (я на них раньше не бывал, и мне не с чем сравнить), но если собрать всё, что с нами произошло до кучи — в знаменателе маячит ваша гипотеза. Ещё бы пару доказательств, и… тогда уж точно.

— Что точно? — Вопрос прозвучал всё ещё вяло, но экспрессия офицера начала немного поддёргивать.

А Волков не удержался — вскочил и начал вышагивать по капитанскому офису. Достаточно удобное, в плане простора, помещение неожиданно стало тесноватым для широкого и плечистого морпеха.

— Да как вы не понимаете! Только подумайте! На начало двадцатого века — мы сами со своими знаниями… судно, которое в техническом плане впору назвать суперсудном! Начинка и грузы на борту! Всё это бесценно и беспрецедентно! Да разведка и правительство любого государства душу дьяволу продадут, чтобы обладать всем тем, что мы несём в себе и с собой!

— Но нам, так или иначе, для идентификации даты, да и вообще узнать — не творится ли какая-нибудь чертовщина в мире, необходимо встретить и опросить аборигенов. Или следовать в район Мурманска, в порт.

— А чьи суда мы тут можем встретить? Из чужаков — норвежцев, англичан, американцев?

Черто́в, наблюдая за движениями подкачанного вояки, нашёл их немного забавными — эдакий крепыш-паровоз, пыхтящий до одного конца кабинета, затем почти со строевой грацией «кру-гом» и обратно. Остановить эту шагистику хотелось каким-нибудь «равняйсь-смирна», но вырвалось:

— Скажите, а какое у вас было прозвище в училище?

— А почему вы спрашиваете? — От неожиданности лейтенант замер и сразу же ответил: — «Волчок». И в школе тоже.

— По фамилии, — понимая, кивнул кэп и улыбнулся, — но и так похож — крутишься, как волчок.

— А у вас? — немного взъелся морпех.

— У меня тоже по фамилии, но не от «черта́», а от «чёрт». Поначалу в школе дрался и нередко доставалось. Потом даже понравилось — «Чёрт» так «Чёрт».

Капитан на секунду замолчал, погружаясь в воспоминания. Затем всё же вернулся к прерванной теме, снова став серьёзным, уточнив:

— Что же касается… то есть мы по умолчанию будем отталкиваться от ситуации, что находимся в прошлом? Мы, по сути, говорим о царской России начала двадцатого века?

Старлей осторожно, но уверенно кивнул, соглашаясь:

— Так точно.

— Так вот, что касается встречи с судном… замечу, с любым судном, включая и российские — практически от любой посудины мы можем просто уйти, то бишь удрать, пользуясь преимуществами РЛС и скорости. Кто тут может быть? В основном поморы, русские и норвежские зверо— и рыболовы. Военные корабли — только российские из охраны и патрулирования охотничьих угодий. Эти — да, могут проявить к нам навязчивый интерес в специфике своих противобраконьерских задач. А нам… нам вообще имеет смысл поднять американский флаг. Вот только не надо на меня так зыркать, будто я родину продал! Сами же говорили: «разведки мира… душу дьяволу… тыры-пыры»… А так — никакого внимания к России! Огромный, диковинный корабль с красной надстройкой — исключительно заокеанский.

— А зачем нам и от российских судов скрываться?

— Не скрываться, а… но опять же перефразируя вас — мы весьма лакомый кусок. Нас с таким же успехом могут взять в неприятный оборот не только просвещённые мореплаватели и их европейско-заокеанские коллеги, но и российские деятели. Среди которых немало далеко не патриотов, корыстолюбцев, продажных чинуш, да и просто дураков. А мне не улыбается идти в безоговорочное подчинение к подобным типо́м. Хочется сохранить, так сказать, творческую независимость. Так не лучше ли объявить, что мы русскоязычные выходцы из Америки, вознамерившиеся помочь альма-матер в плане промышленных разработок и технических новинок? Но на своих условиях, а не по прихоти недалёкого самодура, который сдуру, извините за тавтологию, прикажет забивать нашим «атомным микроскопом» гвозди. Вы понимаете, о чём я?

Старший лейтенант задумался, изображая на лице работу мысли и умозаключений. Поначалу на вид даже согласился, но потом до него дошло:

— Но ведь в таком случае мы не сможем выступить в роли…

— Кассандры?

— Ну, типа того. Если мы предстанем как просто технические новаторы, не обозначив, откуда мы и кто, нам никто не поверит. Не поверят в то, какие потрясения ждут страну… И ничего не изменить.

— Революция? Поддержать царскую власть?

— Да при чём здесь царь! Жертвы. Война. Да и чем лучше всякие «бронштейны» и прочие «швондеры».

— И то верно. Но это хорошо, что вы вне политики. Военные так и должны. Вот и я бы не хотел влезать в политические дебри, — капитан примолк, почёсывая подбородок. — Попытаться можно. Если осторожно. России вообще бы в «Антанту» не влезать…

— А если и влезет… — запальчиво встрял лейтенант, — согласен, что технически раскачать царскую Россию будет непросто и не быстро. Я мало что помню из Первой мировой, но был Брусиловский прорыв и окружение армии Самсонова, а у нас тут два десятка современных радиостанций — наладить взаимодействие армий, вломить немцам. Глядишь, и спокойней всё пройдёт с революциями и гражданскими смутами.

— Как у вас всё быстро, — остудил капитан и быстро согласился: — Хорошо. Завтра я дам команду подвахтенным — просмотреть электронные носители и печатную библиотеку, как по истории, так и всё, что есть в техническом плане. У нас там журнальчики ещё с советских времён, вплоть до «Техники — молодёжи». Ещё бы неплохо поднять личные дела членов экипажа на предмет, какими ещё профессиями и навыками они владеют. Хотя с этим, пожалуй, стоит подождать.

— Почему?

— А представьте, как глупо все эти меры будут выглядеть, если вдруг завтра всё вернётся к прежним… м-м-м, характеристикам? Поэтому прежде и непременно надо определиться, что вокруг нас — куда нас, сударь, к чёрту занесло, цитируя одну песенку.

Выработать общую стратегию. Однако приоритетным я считаю сохранить судно, знания, специалистов, людей для будущего страны. При любой власти. Не продажной, естественно. А в политику бы постарался не вмешиваться, никого не предупреждая, не советуя. Как бы хуже не наделать.

— Вы меня извините, Андрей Анатольевич. Вам с высоты ваших лет, конечно, видней. Но мой жизненный опыт учит, что не выложившись по полной, не получишь нужной отдачи. Полумеры и приведут к полурезультатам.

— Красиво. Примем к сведенью и подумаем, — капитан, уже не скрываясь, позёвывал. — Однако, молодой человек, давайте закругляться. Мне с утра вести «Ямал» по не самым лёгким льдам, и надо выспаться.

Старший лейтенант хотел обсудить ещё несколько вопросов, но капитан встал из-за стола, всем видом давая понять, что вести беседу больше не намерен. Уже в коридоре морпех вдруг вспомнил:

— А откуда у вас американский флаг?

— Туристы. У нас кого только не бывало. Часто подарки оставляют. Вот какой-то америкос в прошлом году ещё ничего лучше не нашёл, как сделать полосатенький презент со звёздочками. Теперь пригодится.

* * *

Метку на экране РЛС могли бы принять за средних размеров айсберг, если бы спустя некоторое время наблюдений и расчёта не определили, что объект имеет угловое смещение. «Неизвестный» шёл примерно пятиузловым ходом, выдерживая курс на норд-норд-ост.

Через некоторое время точка на радаре стала сползать левее.

— Сменил курс, — доложил вторпом.

— Рассчитайте дистанцию, скорость, курс, расчётное время перехвата. Идём на сближение, — приказал Черто́в, тихо позабавившись над своим «расчётное время перехвата»: «Прямо военная операция!»

Льды уже были «одногодки». Здоровенная ту́ша «Ямала» словно не замечала этого полуметрового покрова, легко и уверенно перемалывая его на среднем ходу. Даже не вздрагивая. Как по воде.

Расчёт дистанции на РЛС сокращался равно скорости атомохода.

В рубку поднялся старший лейтенант (сам просил предупредить его, если случится что-нибудь неординарное). Негромко поздоровался, стоял, зевал с помятым лицом в сторонке, на удивление не задавая вопросов.

В рубке слышались лишь редкие комментарии вахтенного на рулях да мерный зуд работы агрегатов.

Черто́в сам решил пояснить обстановку:

— Мы его зафиксировали с двадцати миль эрэлэской. На радиозапросы не отвечает. Думаю, через часок сможем поглядеть на него в бинокль.

— Час? Тогда я отлучусь. А то примчался, даже не умывшись.

Спустя тридцать минут морпех вернулся с собственным биноклем и нетерпеливо пританцовывал у остекления рубки, иногда замирая, настраиваясь на какую-то примеченную им подозрительную точку.

Таких «точек» там вдалеке было предостаточно — белое поле тянулось ещё несколько миль, затем дробилось фрагментами, отдельными айсбергами, между ними темнели полыньи, открытая вода, снова льдины. Сплошное не разбери чего…

— Рано ещё, — снисходительно притормозил его кэп, — судя по отражённому сигналу, там нечто небольшое. С этого расстояния ещё не разглядишь.

Видя, что лейтенант не оставил своих попыток, Черто́в посоветовал ему «искать мачты».

— Может, вообще паруса?

— Вряд ли… при таком-то курсе и ветре. Кстати, хотел вас спросить! Вы вчера всё мировую войну поминали, а ведь мы можем аккурат в годы Русско-японской оказаться.

— Думал я об этом, — немного угрюмо ответил Волков, — если говорить о прогрессорстве, то время от предложения до воплощения в производстве и массовой эксплуатации любого новшества… в общем, нам бы до Первой мировой успеть что-нибудь привнести. Куда уж там Русско-японская.

Черто́в бросил короткий ответный взгляд, хотел возразить и привести какой-нибудь пример.

Довелось ему как-то осилить пару книженций по альтернативной истории именно про Русско-японскую войну. Чисто случайно — в долгой железнодорожной поездке на юга́, подсунули непьющие соседи по купе.

У авторов там «попаданцы»… и так уж у них всё гладко да ладно — сущие приключения. Почему-то Черто́ву было стыдно показать, что он вообще читал такую несерьёзную ерунду. Поэтому промолчал. Ко всему, посчитал, что рано «огород городить», покуда всё ещё так неопределённо.

Минут через двадцать настырность лейтенанта была вознаграждена, и он уверенно воскликнул:

— Вижу мачты!

Теперь ухватились за бинокли дружно, включая старпома, штурмана.

— Пока трудно что-либо сказать. Подойдём ближе. Нас-то они точно уже заприметили, уж мы для них во всю свою красную красоту.

Вскоре намётанные глаза моряков примерно определили класс судна.

— Да это парусно-винтовая шхуна, не иначе.

— Так что?.. — решил уточнить лейтенант, со значением взглянув на капитана.

— Старичок, судя по трубе. Так что скорее «да», чем «нет», — ответил таким же взглядом Черто́в, — но такие паровички, кстати, долго ходили. Подойдём ближе, прочитаем название, принадлежность.

— А мы уже под американским идём?

— Да.

— Интересно, что они подумают о надписи, которая у нас по всему борту крупными буквами?

— Ха, а я об этом и не подумал. Надо будет среди экипажа провести викторину, кто лучше придумает расшифровку. А то вдруг слово «атом» наведёт предков на разные умозаключения. Рано им ещё…

— И ещё, — гнул лейтенант, — они от «улыбки акулы», нарисованной в носу[27], не офигеют?

— Можно дувануть холодным пневмообмывом, — предложил штурман, — при такой забортной температуре корпус покроется коркой изморози и инея. Маскировка.

Капитан дважды кивнул, давая «добро». Сам — всё внимание на шхуну:

— По-моему, у него коммерческий флаг России. Я бы сказал — удача!

— Поднять «лиму»?[28] — голос подслушивающего старпома.

— Помягче, помягче с предками, — уже в полной уверенности попридержал капитан, — они и сами не прочь пообщаться.

* * *

Кабельтовы между судами отсчитывались последней десяткой. До этого идущий серьёзным ходом ледокол отработал реверс, резко сбавив, и теперь медленно накатывался, в этой неторопливости внушая ещё больше уважения своими размерами.

Снег, забившийся в отверстие клюзов, довершал рисунок зубатой па́сти чуть прищуренными глазницами.

— Да хорош тебе креститься!

«Скуратов» давно уже едва вращал винтами, практически дрейфовал, чуть подрабатывая машинами для спрямления на контркурсе. На штурвале никаких усилий, рулевой таращился на приближавшегося громилу с оскалом, не в силах сдержаться, и капитан, почувствовав небольшое рысканье, услышав полушёпот «Святая Богородица», счёл нужным приструнить матроса.

— Несомненно «Ямал», — прекратил ранние домыслы Престин, — название судна вполне на своём месте. Почему именно «Ямал», а не какой-нибудь «Лонг-Айленд», не знаю. Как и о тех больших буквах по борту не берусь судить. Бог его знает, что там у американцев в головах.

— А вдруг он российский, коль буквы нашенские?

— Был бы он российским, был бы «Ямалъ», не так ли?

— Посмотреть бы его внутри, — мечтательно протянул мичман.

— У нас нет повода его досматривать.

* * *

Два судна плавно сходились, прогудев друг другу в приветствии.

На одном пожирали глазами, с замершим и одновременно нетерпеливым любопытством.

На друго́м уже всё понимали, и закономерный интерес — повстречать и взглянуть на сто лет назад, портила навязчивая тревога: «А что дальше? Что их ждёт? С чем им придётся столкнуться, о чём, возможно, они не подозревают, при всей якобы осведомлённости о прошедшей эпохе?»

Жизнь и работа в Заполярье имеет далеко не тепличные условия и определённые сложности, что уже характеризует людей, выбравших профессии, подписавших контракты и просто погнавшихся за «длинным рублём».

Теперь же всё то, что осталось там, в «двухтысячных», казалось незначительной рутиной и лёгкой поступью.

То, что с ними произошло… этому нет аналогов, нет примеров, нельзя опереться на чей-то опыт.

Не считать же компетенцией бравые похождения попаданцев из беллетристики альтернативок.

Ни один из авторов этих приключенческих опусов ни передать, ни даже представить не мог, какие ощущения и переживания испытываешь, оказавшись в такой ситуации… вдали от своего дома, семей, удобств жизни, привычек… самого времени, в конце концов.

А главное, понимаешь, что ты никто здесь и за тобой никого. Рубануло где-то там под основание — на чём ты стоял, на что опирался… и ты вроде целостный, умный, сильный, почти всезнающий…. Но гложет, гложет такое неприятное ощущение шаткости…

Кто мы для сильных мира сего? Для царя, министра, генерала и даже обычного имперского чиновника, на худой конец?

Да, знания — сила. Да, ледокол — моща́́. Но не будешь же скитаться во льдах вечно. Придётся идти на контакт, сотрудничество и, эх… как бы не в подданство.

Перешли на левое крыло мостика, потеснив старшего вахты.

— Надо ж, какие хитрованы! Шлюпку спускают. Хотят к нам — поглазеть.

— А и пусть, — с нервным смешком ответил Черто́в, — на своей территории сподручней. У них на шхуне и условия для долгой беседы, поди, не те. Спускайте трап и приготовьте к встрече кают-компанию. Только присмотри, чтобы не светить ничем таким, что может вогнать нынешних современников в недоумение. Уберите или прикройте чем… Озадачь подвахтенных, но без праздношатающихся. И чтоб не болтали лишнего.

— Так это… — почесал затылок боцман, — может, тогда их в обеденный зал? В кают-компании столько всего накручено, не успеем.

— Хорошо.

Боцман шумно удалился выполнять распоряжения.

За спиной заворочался лейтенант, откашлялся, обращая на себя внимание. А сказал всего одно слово:

— Караул?

— Ну, что ж вы, товарищ старший лейтенант, — не удержался от снисходительности капитан, — бросьте вы с караульной-то службой своей. Название на борту прочитали? Это парусно-винтовая шхуна «Лейтенант Скуратов». Бывший «Белкан»… э-э-э, пардон — «Бакан». В начале девятисотых с неё сняли пушки.

— Сведения достоверны?

— Я очень дотошно изучал всё про исследования Арктики. Суда и корабли меня интересовали особенно.

— Всё же в целях безопасности…

— У вас есть личное оружие?

— Пистолет.

— Вот и возьмите. Только не выпячивайте. И наденьте что-нибудь без шевронов «Россия». Мы ж американцы, не забыли?

* * *

Шлюпка небольшая, всего в четыре весла — как и положено, слаженно взмахивали над водой, плеском шлёпаясь в воду, толкая судёнышко к цели.

— Поочумели господа офицеры, — удивился Черто́в и уже громче, не отнимая бинокля: — На улице минус грызёт, а они чуть ли не парадку напялили на встречу. В фуражечках. Помёрзнут же.

Вынесенное практически вровень обводам крыло мостика давало возможность смотреть под борт. Шлюпка мягко прибилась к железному трапу. С ледокола скинули концы. Один из офицеров махнул рукой, видимо, в команде «вёсла на валек», и матросы послушно задрали их кверху.

Черто́в поспешил к себе в каюту: «Представителей императорского флота надо встретить достойно, не в жилетке-безрукавке. Следует переодеться».

Форменный китель висел не надёванный с месяц, с последней экспедиции при толпе пассажиров. Снял с тремпеля, встряхнул, отстегнул дурацкий бейджик, который цеплялся в основном для журналистских делегаций и иностранных туристов.

Коротко окинул себя в зеркале и вышел.

* * *

Нависающий над шлюпкой чёрный борт ледокола терял свою радикальную идеальность, обнаружив местами потёки ржавчины. Но что примечательно — ни одной заклёпки!

— Сварной! Швы! — Подходили на вёслах ближе, и мичман обращал внимание уже на открывающиеся детали и мелочи. Но едва причалили и фалрепные[29] кинули им «концы», Престин шикнул, пресекая недостойные эмоциональные возгласы.

С борта их окрикнули на вполне русском, впрочем, не особо многословно.

Вбежали по трапу, следуя предложению быстрей оказаться в теплом помещении — ушей на морозе уже не чувствовали, и без стеснения стали их растирать ладонями, двигая за вестовым. Уже второй очередью подмечая добротную одёжку местных матросов, трапы, коридоры — отделка без изысков, но и без всяких трубопроводов и проводов по потолку, больше смахивает на гостиничное убранство. Много света, чистота.

Привели их в весьма немаленький зал, что не удивляло, учитывая размеры самого судна. Помещение походило скорей на офицерскую кают-компанию, уставленную столиками и замысловатыми креслами. И пусть царской роскоши не наблюдалось, но всё так добротно, практично, необычно, если не сказать чуждо.

* * *

— Премного благодарен…

Первое, что услышал Черто́в, едва вступил в обеденный зал.

Витал запах кофе, гости расположились за столом. Напротив старпом, изображающий «хлеб-соль». Ему-то и предназначались слова признательности за угощение.

Увидев вошедшего капитана, офицеры встали, слегка выдвинувшись навстречу.

— Садитесь, садитесь, пейте кофе, отогревайтесь. А то вы прям не по погоде оделись, господа. — Черто́ву почему-то хотелось оттянуть всю официальную часть, побеседовав и разведав обстановку в мире за чашкой-другой.

Он понимал, что начав с «капитан ледокола “Ямал” и бла-бла-бла», придётся двигать дальше версию американского происхождения, а без уточнения деталей современности можно было погореть на нестыковках.

Однако гости чеканно представились, вынуждая переходить к делу.

Протянул для рукопожатия руку и почувствовал, как дрогнула встречная кисть, когда он озвучил свою фамилию.

Стало немного смешно смотреть, как бравый морской офицер пытается сохранить невозмутимость.

«Во как их перекосило! Демоническая пасть на носу судна и капитан — практически “чёрт”. А ведь у них царь-батюшка и вера православная почитай на первом месте, — мелькнуло в голове, — сколько ему? Лет сорок пять? Эти усы да бородки их изрядно старят. Сорок? Взрослый серьёзный мужчина, а туда же… Как он там назвал себя помимо командира шхуны? Штабс-капитан Корпуса флотских штурманов? Значит, должен понять».

Вслух же, изобразив полную благостность, произнёс:

— Уж поверьте, она у меня не от Антихриста! Чертёжная у меня фамилия! Предок мой начал службу во флоте «пилотом». Если помните, так раньше штурманов называли. А ещё «цифирниками»[30]. А моему пра-пра-пра отдельное прозвище дали, поскольку, понятное дело, курсовые прокладки на штурманских картах чертил.

Сразу потеплело, в ответ кивнули, чуть дрогнув в улыбке, но терпеливо молчали в ожидании. Два флотских мундира царской России чернели на фоне скорей хайтековского дизайна совершенно не маскарадно — гости вели себя абсолютно естественно и чинно, с оглядкой, конечно, на здоровое любопытство.

«Они живут с этим… это их типичное поведение, их настоящее, — умозрительно заметил Черто́в. А затем почему-то совсем невесело поскребло мыслью: — Если бы в голове крутились пресловутые шарики-ролики, сейчас бы наверняка щёлкнули, отмечая ещё одну зарубку, ещё один шажок на шкале приятия действительности — мы оказались там, где оказались. Н-нда! И ведь не в высоких званиях, не князья какие, а как де́ржатся… по сторонам откровенно не глазеют, хотя попялиться есть на что, несмотря на предпринятые меры. Один только ЖК в 63 дюйма, пусть и с мёртвым экраном должен рождать вопросы. А с другой стороны, мало ли. Не помню, “Чёрный квадрат” Малевич уже наваял?»

Пауза затягивалась, а Черто́в словно споткнулся в мыслях. «Ну, вот бывает так! Бывает! Вроде подготовишься, пусть и не отрепетируешь до идеала, но без наводящих вопросов не получается даже начать. Не стелется его “американская лапша на уши”. Не хватает некой логической плавности и последовательности. Насколько нелепо будет рубить с плеча, дескать, “здравствуйте, господа, мы из Америки, великие изобретатели и “капитаны Немо” на небывалом корабле, дети российских эмигрантов — по-русски говорим и пишем, но сами видите, не всегда понятно и немного безграмотно. И не то что не поверят (как ни крути, путешествие во времени принять ещё сложней) — начинать такое дело с таких сомнительных пассажей мелко и несерьёзно».

Просто ему представилось, как это будет звучать в интерьере обеденного зала, в общем взгляде на многотонный суперледокол, спокойными и простыми глазами предков — капитана и мичмана с парохода императорского флота. Которые вот они — тут и сейчас, лицезрят воочию и удивлённо.

«А в каком качестве это добредёт до столицы, до канцелярий, министерств, до адмиралтейства? Ну, приплыли какие-то из Америки. Предложили нечто инновационное. Ну, так пожалуйте в Петербург, господа хорошие. Подавайте прошение “на Высочайшее имя”. Показывайте свои технические чудеса. Оформляйте привилегии, патентацию. А мы рассмотрим их эдак через годик. Ах, не желаете показываться перед иностранными атташе-шпионами? Экие вы параноики. Ну, так и сидите там, зимуйте, ждите, когда создадим и отправим комиссию, годика через два-три. Вот и получается, что если не удивить, не ошарашить, не заставить шевелиться, то возможно, эта неповоротливая махина под названием Российская империя и не сдвинется. Вот же гадство! Вроде бы такой корректный и приемлемый план летит к чёртовой матери при первом же соприкосновении с действительностью. И то ли ещё будет… Что же делать?»

А подпнул его лейтенант, который тихо кашлянул, чем привлёк внимание.

Волков пришёл на встречу в цифре-камуфляже, как условились, без каких-либо знаков отличия. Однако военным от него несло за версту. Сидел за дальним столиком, вроде как ни при чём, но встретившись взглядом с Черто́вым, вот как будто читал мысли и видел замешательство капитана. И причину… понимающе прищурив глаз: «Что, Андрей Анатольевич, тяжела ноша?»

«Или это только показалось? И прав ведь был, что полумерами не отделаться. И штаб таки, мать-перемать, придётся организовывать. И парень наш, морпех-лейтенант, при любом раскладе в него должен будет войти».

Наконец решив для себя, обратился к старшему из гостей:

— А знаете, Константин Иванович… вы позволите так к вам обращаться? — И получив молчаливое согласие, продолжил: — В таком случае и я для вас Андрей Анатольевич. А то вижу, что «господин Черто́в» всё же режет ваш слух и язык. Не правда ли?

И хозяева, и гости сдержанно покряхтели в натянутых смешках, быстро взяли себя в руки, вернувшись к серьёзному виду.

— Разговор у нас скорей всего будет долгим. Поэтому не лучше ли приказать вашим матросам взойти на борт, в тёплое?

* * *

— Константин Иванович, — дождавшись, когда мичман в сопровождении начальника безопасности покинет помещение, медленно и тяжело начал Черто́в, — то, что я сейчас вам скажу (и расскажу), является самым большим секретом. На данный момент. И не только в России, но и в мире. Чем меньше людей будет знать об этом, тем больше шансов, что удастся использовать все преимущества от этой информации. Скажу более — лишняя болтовня, случайно оброненное слово — жене, друзьям, челяди — может привести к самым плачевным последствиям. Поэтому, если есть возможность оставить вашего помощника в неведении, лучше оставить.

Капитан атомохода сделал маленькую паузу, давая время гостю осмыслить услышанное.

К удивлению, тот не выказал никакого волнения и даже кинул вполне понимающий взгляд, мол, «продолжайте, я и сам вижу, что с вами что-то не так».

— Кстати, — продолжил Черто́в, — однозначно следует взять у всех членов экипажа вашей шхуны подписку о неразглашении. Не знаю, существуют ли сейчас подобные формы…

— Поручительство о сохранении тайны, — помог офицер императорского флота.

— Как-то так… — кивнул капитан, — чтобы ни словом не обмолвились о существовании ледокола под названием «Ямал». А вы… Коль вы теперь по случаю и необходимости оказались замешаны в этом деле, то через вас в первую очередь… вашей помощью и советом будем решать, как нам донести важные вести, наши технические новшества до самого верха, минуя ненужных посредников, лишних «ушей» и не дай бог иностранных агентов.

— Извините, — кашлянул Престин, — вы, как я понял, такой долгой прелюдией готовите меня к чему-то… кхм, страшному. Но что вы имеете в виду под «посредниками»? У меня есть прямое начальство по Морскому ведомству, которому я обязан доложиться. Единственное… ныне я имею позволение непосредственно известить главу Архангельской губернии. Это на сегодня мой самый большой «верх». Не берусь судить, на какой верфи построен сей мощный ледоход, но явно не в России. В таком случае непонятны ваши опасения по поводу иностранных разведок. Возможно ли сохранить в тайне подобный проект? Что касается моего старшего помощника, то это достойный человек, на которого я могу положиться во всём. А слухи о вашем появлении уже гуляют по Архангельску и всему побережью Мурмана. Правда, всего лишь слухи. Признаюсь, у меня к вам накопилось масса вопросов. Почему у ледохода под американским флагом самоедское[31] название «Ямал»[32]. Откуда вы такие — русскоговорящие? И ещё, но… но я, право, теряюсь…

— Ну что ж. Пришло время удивлять. Мы не просто русскоговорящие, мы русские. В большом смысле этого слова, несмотря на наличие в экипаже и бурята и татарина. И ледокол построен на русской земле. И несёт в себе столько технических совершенствий, что знай о них разведки других стран, их правители предпочли бы уничтожить судно, вместе с командой, нежели оно досталось кому-то иному. Поэтому нельзя допустить, чтобы о нас пронюхали на «западе». Да и на «востоке» тоже. Война с Японией закончилась? Какой сейчас год, месяц?

Последние вопросы Черто́в задал совершенно неожиданно, без перехода, что Престин, не задумываясь, машинально ответил:

— Одна тысяча девятьсот четвёртый, второе мая. Чтоо-о?! Изволите шутить-с?

Не подслушанный разговор

— Видал шхуну-паровичка? Какой чух-чух музейный… Мне, когда передали, что именно вы́дал наш «старик» на совещании после Земли Франца, честно говоря, думал, у него крыша поехала.

— Слухи и до этого ползли по ярусам — типа, что мы оказались в прошлом… Вот тебе и свидетельство.

— И чего думаешь?

— А то! Чё нам этот ледокол. Я так понял, наш Чёрт решил с Россией оставаться. А скоро революция. Гражданская война. Можно и под раздачу попасть. И дальше — Первая мировая, Вторая. Не будет покою и тепла в Европе. В Штаты подаваться надо. С нашими знаниями можно несказанно разбогатеть и жить вполне припеваючи.

— Конкретней. Какие знания? Политика? Предупредить Франца Фердинанда о Гаврииле Принципе? Да нас раньше за яйца подвесят с такими заявочками… Да и не поверят.

— Я о технике. Типа изобретение какое-нибудь запатентовать.

— Чтобы подать патентную заявку, тоже нужны деньги. И как вообще жить до того момента, пока раскрутимся? Начальный капитал однозначно нужен.

— Стянем чего-нибудь с судна. Продадим задорого. Представь, за сколько ноут уйдёт.

— Ты дебил? Это технология, из-за которой нас, попади она в руки спецслужб, прикроют и не моргнут. А повторить её мы не сможем. Надо что-то попроще.

— Ну да. Ма́ху дал. Надо подумать.

— Вот и подумай. Старпом уже суету развёл. Библиотеку пересматривают. Надо подмазаться под это дело. Выудить себе рыбку лакомую. А вообще, чего тут думать. Мелочь на продажу наскребём — на хлеб-соль. А патентовать надо что-то попроще, что мы сами осилим, скопируем. Да чего там далеко ходить — ща всё клепают, сварка только в экспериментах, если не ошибаюсь. Я на сварщика когда-то бурсу на три с плюсом отходил, и поработать пришлось немало. Тема известна от и до! У нас в цеху даже есть вполне компактный аппарат — упрём его, и в катер. Главное, время и место подгадать, чтобы до Норвегии хватило.

— Мля-я-я… Хватятся, на вертоле догонят. Ещё и посекут с «калашей». Чёрт наш не простит ни за что. И морпех этот пассажиром — крутой парень.

— А мы спешить не будем. Рассчитаем, посчитаем, подготовимся, выгадаем момент, вертол стреножим, и тогда…

* * *

— Сто десять лет?! — Константин Иванович Престин только покачал головой, стараясь не смотреть на собеседника, посчитав, что тот немного не в себе. — Ваш корабль способен проходить не только через льды, но и через время?

— Это было какое-то природное явление, феномен — вдруг всё заволокло белым свечением, экипаж потерял сознание, судно шло неуправляемым! А когда мы очнулись, через несколько часов выяснили, что уже здесь. В девятисотых.

Капитан ледокола вовсе не пытался что-то доказывать и убеждать — говорил с такой печалью и задумчивостью, что почему-то хотелось ему верить. При упоминании о «белом свечении» вежливая улыбка Престина похолодела и моментально сползла с лица. Он немедленно вспомнил уже наблюдаемую им ранее аномалию, пришибленную команду норвежской шхуны и уходящий во льды красный силуэт.

Рука непроизвольно дёрнулась перекреститься. В благоговении. Потому что сотворить подобное под силу только Богу или дьяволу, а белый свет всегда ассоциировался с божественным проявлением.

И пусть Константин Иванович ещё не принял это поразительное физическое явление на веру, оно ещё не уложилось в голове, но он уже пробовал его на вкус своего разума, теперь иначе оценивая этот потрясающий ледокол, его тоннаж и мощь силовых установок. По-другому смотря на непривычную обстановку и предметы непонятного назначения.

— Сто десять лет! — повторил он чуть тише, но казалось, что эти «сто десять» теперь обрели весомость всех тех десятков лет, ещё не прожитых, но уже как бы случившихся, — сто десять лет смены дня и ночи, закатов и рассветов…

Вдруг нестерпимо захотелось расспросить, разузнать: «А что же будет, как дальше жить-то будем?»… И о себе захотелось, но тут же устыдился собственной гордыни: «Да кто я таков, чтобы обо мне помнили потомки».

Воображение прыгнуло амплитудой и снова упало в скепсис. Взяв себя в руки, отогнав волнующее наваждение и свою наивность, Константин Иванович как можно строже заявил, покачав головой:

— Мне трудно принять ваши слова на веру. Крайне трудно. Извольте…

— Да, етит твою! Иные вопросы без бутылки крепкого не разрулить и не понять! Мне проще показать, чем сказать, чтобы вы поверили, — Черто́в залпом выплеснул позабытый и остывший кофе. Отыскал взглядом буфетчика, который, подав напитки и булочки, «спрятался на стрёме» за стойкой раздачи, сделав ему знак, указал на телевизор: поставь чего-нибудь.

Висящий на стене здоровенный ЖК-экран был подсоединён к общесудовой телевизионной системе. Параллельно имел соединение с DVD-проигрывателем. С ним-то и стал возиться буфетчик, вогнав диск в приёмник, перебирая пульты, выводил содержимое на обозрение.

— Понятие синематограф вам, естественно, знакомо…

Престин не ответил, уже глядя на засветившийся экран, на быструю смену цветных букв и обозначений. Потом пошёл видеоролик.

Случайно ли! И откуда он взялся, но диск был пропагандистским фильмом о проходе эскадры Северного флота России арктическим морским путём. «Ямал» тогда тоже участвовал в проводке кораблей ВМФ через льды.

У Престина в буквальном смысле слова отвисла челюсть. Он даже не слышал, как вернулся мичман и его сопровождающий.

Черто́в принял доклад у начальника службы безопасности «где и как разместили матросов с шхуны». Мичман же, позабыв всё на свете, оторопел с открытом ртом, уставившись в открывшееся «окно» телевизора — в другую, невообразимую реальность.

А на экране, под бравые комментарии ведущего, сменялись кадры: узнаваемая красная надстройка ледокола с акульей улыбкой, очерченные серыми обводами боевые корабли, бредущие кильватерным караваном среди ледяного крошева.

Рисующий картографический штрих-пунктир пути из Баренца до моря Лаптевых. Винтокрылая тушка Ка-27, зависшая над палубой.

А затем флагманский крейсер феерически стал долбить ракетами, бомбомётами и артустановками, и кто-то из гостей невольно охнул в восхищении.

И диктор высоким тоном всё напирает, гавкает: «Атомный крейсер, атомный флот…».

И бормочущий Черто́в:

— Вот зараза, теперь вопросы задавать будут, что это такое — «атомный»?

И «подкравшийся» сзади лейтенант-морпех:

— Да не парьтесь вы, придумаем чего-нибудь. Нарицательное оно типа! По фамилии спонсора-изобретателя, например. Отбрехаемся! Главное не это!!!

— А что же? — Капитан овладел пультом, суча пальцем по кнопкам, колеблясь, поставить на паузу-стоп, или пусть предки продолжают офигевать от футуристического завала.

— Я сегодня всю ночь не спал. Читал.

— Похвально…

— Ну не надо… будет вам подкалывать. Я проглотил «Крейсера́» Пикуля и начал «Цусиму» Прибоя…

— Оп-па! Из судовой библиотеки? И чего?

— Андрей Анатольевич, но вы же понимаете, что ледокол просто просится выполнить своё предназначение…

— Охренеть, какими вы словами заговорили — «предназначение»!

— Но это такой интересный шанс! Вы же сможете провести Вторую Тихоокеанскую эскадру Рожественского Северным морским путём?

Капитан откинулся в кресле, с интересом взглянув на лейтенанта, как бы оценивая.

— У меня тоже мелькнула подобная мысль. Но всю эскадру будет сложно, практически нереально.

— А всю и не надо, достаточно быстроходных крейсеров, — продолжал нашёптывать лейтенант. — Я, когда про рейды Владивостокского отряда читал, подумал, а если бы им радар, да они вообще бы такое вытворяли… И Камимуру щипали прям ночью… как со слепым игрались бы.

— Камимура… это японский адмирал, видимо? Запамятовал.

— Да.

— Ага. Но повторю — провести всю ораву, включая суда снабжения, нам будет крайне сложно. Если только пару-тройку кораблей. И-и-и… желательно броненосцев — у них поясная броня, им легче во льдах будет, — капитан взял лист бумаги и стал задумчиво черкать на нём бессмысленные линии — вероятно, ему так лучше думалось. — Вы просто не представляете, с какими трудностями сопряжён подобный поход. Организационно и исполнительно. Допустим, мы сможем заинтересовать российское адмиралтейство и царя (без его позволения такие решения, естественно, приниматься не будут). Так вот, какие корабли будут участвовать в походе? Какова их дальность плавания? Угольщики с собой тянуть придётся однозначно. Я когда-то читал, что эскадра Рожественского шла с постоянным угольным перегрузом. Но во льдах, возможно, это даже плюсом — ниже осадка, ниже винты и броневой пояс. В общем, надо считать, просчитывать, согласовывать… А радар с ледокола снимать я не стану. Категорически.

— А если на сам «Ямал» воткнуть орудие? А? И в рейд на коммуникации противника! В проектах наших ледоколов, насколько я знаю, были заложены мобилизационные потенциалы.

— Фы! Потенциалы! — передразнил капитан. — У нас всё что ни строилось — под войну было заточено. На «Арктику» орудия ставили, даже постреляли. На «Ямале» пушек отродясь не было. Однако фундамент под артустановку на верхней палубе полуюта имеется. И один из радаров у нас как раз таки военного типа — система наведения, целеуказание, то-сё. Курсы теории в обязаловку я прослушал, кстати. Зачёт сдал на «пять». Но всё это ерунда. Сам же говорил — ледокол для этого времени бесценный артефакт. Полностью с этим согласен, и рисковать им я ни в коем случае не стану. Ко всему спускаться к тропикам нам не рекомендуется — наш атомоход исключительно ледового класса, для холодных широт. Система охлаждения оптимальна до температуры забортной воды в десять градусов. Выше — будет падать мощность. Короче, перегреемся.

Морпех как и не обратил внимания на последние аргументы капитана. За чтивом Пикуля у него зрели такие грандиозные планы, отказаться от которых он никак не желал. Волкову непременно хотелось отыграться за поражение и навалять япошкам: «Ну, хорошо. В принципе, кэп прав, кораблём рисковать действительно глупо. Но ведь можно действовать в составе группы… издаля. Э-эх, тут главное до царских адмиралов достучаться, чтобы поверили и добро дали. Эти два гостя уже с потрохами наши, в плане доверия — вон как пялятся в телевизор!»

На экране рычала десантная техника, гудел транспортный самолёт, мелькал Андреевский флаг.

— Смотрите, как предков зацепило. Они даже на вопросы не отвлекаются — боятся пропустить зрелище.

— А вы не смейтесь. Вас бы на их место. Хотя нам на нашем тоже нелегко.

— Есть немного, — Волков прямо посмотрел в глаза капитану, — Андрей Анатольевич. Нам надо посылать человека с доказательствами в Питер. Делегата к царю. Иначе никак. А? А вообще в таких условиях объявляется военное положение…

— Организуется штаб, назначаются мудрые и решительные командиры, — с лёгкой поддевкой продолжил капитан. И уже совершенно серьёзно: — Конечно, так и надо, но придётся… в общем, народ мне собирать придётся. Совет держать будем.

— Решили поиграть в демократию?

— Навроде, — опустил голову в раздумьях, не глядя на собеседника. Однако на заметное презрение в слове «демократия» слегка вспылил. — А как иначе? Пусть у меня на ключевых должностях отставники из военных. Этим-то ничего объяснять не надо — поймут и одобрят. Но есть мужики и с норовом. И молодняк — дрищи по сути. И пара-тройка блатных на тёпленькие места.

— Хрена себе — в Арктику на тёпленькие места…

— Ну, вот так! Мне важней убедить своих людей в правильности выбранных решений, чтобы не бояться «кинжала в спину». У них контракты, а условия изменились. Вот и посмотрю: кто начнёт артачиться, кто морду скривит, а кто…

— А что не доглядим — камера зафиксирует, — почти зловеще поддержал кэпа начальник безопасности, который до поры сидел, слушал, размешивал сахар в кофе.

— А тебе, Валерьич, далее — всё по-серьёзному, — кэп заговорил чуть тише, — для начала расставь вооружённую охрану, кто у тебя там понадёжней. Но без лишней помпы, чтоб народ раньше срока не будоражить.

— Гражданских в такой ситуации и на охрану? — кисло слил старлей.

— У нас тоже проводилась военно-морская подготовка. Регулярно. Пусть для большинства это и был головняк. И есть штатные мероприятия на случай военных действий. Вот опираясь на них и будем действовать. Пока. Вы, товарищ старший лейтенант, и ваши люди переходите в подчинение моему помощнику по безопасности. Он и опыт по судну имеет, и старше вас в звании. Прошу любить и жаловать — Шпаковский Вадим Валерьевич, капитан второго ранга запаса, бывший старпом командира на РПКСН[33]. Кстати, Вадим Валерьевич. Те два деятеля с «четырнадцатой» и «шестнадцатой» — выяснил?

— Ага. Они, оказывается, инженеры с казанского ОКБ «Сокол». А в ящиках у них три беспилотника — испытания экспериментальных моделей по программе мониторинга ледовой обстановки и контроля метеоусловий.

— М-м-м, — проурчал капитан, — как кстати! А чего это они за всё время о себе ни-ни? Ни словом ни рылом?

— Да… у них коньяк с собой был.

— Что это за разгильдяйство?

— Уже кончился, — ухмыляясь, успокоил помощник.

— Хорошо! Теперь с военным грузом. Армейские контейнеры специально так ставили, чтобы не усложняться с караулом. До них только краном долезть или автогеном.

— Автогеном только полный дебил полезет, — хмыкнул начбезопасности.

— Да, да… — даже не поморщившись, согласился капитан, — так вот, теперь их берём на особый контроль. Следующее — вертолёт и все плавсредства. И, конечно же, силовая установка.

— Тут всё понятно, — Шпаковский, наконец, домучил свой кофе, — а что предложим людям? Экипажу. В принципе.

— Да что… — Черто́в сдвинул и без того хмурые брови, — приватизируем мы ледокол со всем содержимым и потрохами. Всеми членами команды… и вами, товарищ старший лейтенант, и вашими ребятами в том числе, и тем с «Сокола» тоже. Чтобы все поняли, что они теперь в доле. Но с подчинением согласно расписанию военного времени.

— То есть всё? — переспросил лейтенант.

— Да, судно, груз… и военный, естественно.

— А личное оружие?

— Какое это личное? Вот, например, «Сайга», которую вам выдавали на вылазку — моя личная, куплена по охотничьему билету. А «гюрза» ваша, как ни крути, была государственной. Но вы не переживайте, — капитан примиряюще улыбнулся, глядя, как напрягся офицер, — отбирать игрушку у вас не станут. Вас же не заставят управлять реактором. Вот и будете на том месте, где вы лучше всего. Каждый будет заниматься своим делом. И получать будут в равных долях: как за проводку кораблей Рожественского через льды, так и за все технические ништяки, которые мы реализуем.

— Ого, подход! — крякнул отставной кавторанг и покачал головой. — Но народу это, ясное дело, понравится. Сколько ж с царя-батюшки сдерём? Наличностью…

— Вот и посчитайте на досуге. Но просто не будет. Это пока планы… ох и намаемся! Нам именно поэтому держаться надо всем вместе. Иначе кинут, на куски порвут, царские «охранки» и прочие интуристские спецслужбы.

— Между прочим, — Шпаковский зыркнул на экран, — фильма, по-моему, заканчивается. Куда гостей девать будем? Без присмотра их же не оставишь. На собрании, как я понимаю, нужны будут все члены экипажа.

— Всех не получится — вахта… Спровадить на шхуну? Как-то невежливо. Тем более с ними ещё столько дел и работы…

— А какие сложности? — немного удивился Волков. — Пусть остаются?

— И как вы себе это представляете? Пригласить их в общий зал со всеми? Я уже чую, что без споров не обойдётся. А царские товарищи — они привыкли к другим взаимоотношениям между капитаном корабля и подчинёнными. Подумают, что у нас вообще бардак. Да и ни к чему им многое знать о нашей внутрисудовой политической кухне.

— Конечно же нет! — Лейтенант искренне возмутился, что ему могли приписать такую глупость. — Я другое имел в виду. Озадачу сержанта и пару моих бойцов — люди проверенные, все, что я ни решу, примут. Они и присмотрят.

— А и то верно, — поддержал начбезопасности, — а то выдумываем всякие сложности. Матросов с шхуны разместили в простой четырёхместке. Покормили. Я как знал, что затянется надолго — журналы на скуку какие-то про зверушек-природу незатейливые подкинул. Нечего им про будущее знать. Даты маркером замазал. И офицеров, не мудрствуя, занять фильмой часа на два с половиной… Главное, чтобы гости не совали свой нос куда не следует и не сломали чего по незнанию. То есть до гальюна и обратно.

— Фильмой, — сварливо повторил кэп, — им бы чего про войну, корабли, пушки, а у нас по этой теме практически всё советское, без «орлов», в звёздах да краснознамённое. А я думаю и настаиваю, не надо им пока про СССР, про революцию и пьяных кронштадтских матросиков знать. Престин этот из простых выбился, штурманяга. Но наверх он доклад составит однозначно. В общем, ставь фильму какую хочешь, но что-нибудь нейтральное, хоть «Иронию судьбы с паром». Кстати, вариант — про жизню нашу обычную. Мы ж тоже люди.

Экран телевизора замерцал — не титры, но понятно, что конец программы. Гости закрутили головами, стали оглядываться.

— Всё, мужики. Сейчас мне будут задавать кучу вопросов, а вы…

Черто́в встал из-за стола. Вслед за ним поднялись подчинённые. Вскочили и царские офицеры, но по другому поводу. В обеденный зал выплыла Наташа! Медсестра. При этом не с входа, где дежурил матрос «никого не впускать, кроме…», а со стороны кухни. А значит…

«Ага! А вот и вторая!»

За стойкой маячила чуть полноватая фигура второго члена экипажа женского роду — буфетчица Зиночка[34].

«Вот мне ещё возможная потенциальная заморочка в старорежимной России, — посетовал капитан, — вышли они, мля, на мужиков ископаемых взглянуть!»

Эти две вполне симпатичные барыши, разменяв свою тридцаточку с рождения, были на флоте уже немало. Умело лавируя среди доминирующего мужского контингента, особых проблем не создавали.

Сам Черто́в к женщинам (в принципе) относился двояко: любил за то самое лучшее их проявление — женственность (и всё, что с этим связанно), и ненавидел за стервозность, особенно когда они используют своё основное оружие — повышенную говорливость и истеричность.

— Так, а это что за?.. Кому-то плохо, требуется валерьяна или внутримышечный кубик?

— Андрей Анатольевич, — тут же вступившись, залепетала буфетчица, — у меня смена, время обеденное…

Хотел сказать «а ну, брысь отсель!», но пришлось корректировать начальственный гнев под учтивыми взглядами чужаков с иными понятиями на обращение с женщинами. Тем более что ни одна, ни другая на служанок не катили — успели подмазаться, подкраситься. Наташа напялила совсем не медицинский халатик, да и Зина далеко не в буфетческом переднике с кокошником.

«Вырядились, мля!»

— Так! — Черто́в повернулся к своим силовикам, которые (что молодой, что отставник) неприкрыто лыбились на ситуацию. — Задача поставлена. Выполнять. Через тридцать-сорок минут жду доклада и собираю экипаж по трансляции в конференц-зале. А мне тут…

Чтоб не спугнуть тишину…

Не заснуть в эту ночь.

Звёзды тонут в падающем снеге.

Замер в ожидании и неге.

Чистый — воздух.

Осыпаемый вялым снежным безветрием, в белом рассеянье полярного солнцестояния, «Лейтенант Скуратов» неторопливо втянулся в Екатерининскую гавань.

Узкая, растянутая на четыре километра в длину и всего полтора километра в ширину, бухта практически никогда не замерзала зимой и прекрасно была защищена от океанского волнения.

Никем не встречаемый, пароход прошёл вдоль обрывистых, убелённых сугробами берегов, забирая левее к вырубленной в сплошной скале пристани Екатерининского острова. Отработав машинами, судно мягко ткнулось левым бортом в деревянный причал.

Кинули сходни, матросы закрепили «концы» заведомо со слабиной, рассчитывая потравить при подъёме приливной воды. Константин Иванович Престин бегло осмотрел домики научно-промысловой экспедиции, не заметив ни души.

«Хорошо, что пришвартовались сюда, нам пока лишние зеваки ни к чему».

Развернулся в сторону противоположного берега, отыскал взглядом смутно виднеющуюся выше по горе церковь. Привычно перекрестился.

Александровск ещё спал. На городской пристани кто-то уже возился, поморский карбас отошёл от берега, буксируя за собой пару каяков…

Но на прибывшее судно никто внимания не обращал.

«Почти двухнедельное отсутствие “Скуратова” как и не заметили. И то ладно. До прилива пройду “переймой”[35], а назад шлюпкой…»

За спиной послышались голоса — на палубу поднялись пассажиры.

Щёлкнули с характерным шипением их газовые зажигалки.

«Эти их зажигалки. Пьезо. Ему одну такую подарили. По секрету. Их на судне, говорили, целая коробка — на сувениры. Надо ж — они возят туристов на полюс! На одной стороне у неё всё то же — “Росатомфлот”, на другой стилизованное изображение ледокола “Ямал”. И… “сделано в Китае”. С одной стороны, “подумать только — китайцы!”, а с другой — видел он всякие китайские фарфоровые штучки… Поэтому не удивился».

Потянуло мягким табачным дымком, послышалось довольное мычание, похожее на мелодию. И даже оглядываться не надо было, чтобы понять — улыбаются!

— Здравия желаем Константин Иванович! Прибыли? Утро? — И без перехода: — Я утром снежно свеж. Я утром из надежд. Пью чай… встречай… день новый у порога — дорога!

«Непрошибаемые!» — непроизвольно покачал головой Престин. Если верить этим путешественникам во времени… потомкам (как только он их ни называл, но так и не выбрал удобное и правильное), для них переброс на сто десять лет назад был неожиданным, нежеланным. Видно было, что там позади в их столетии осталась весьма комфортная, пусть не без своих сложностей… и такая непонятная жизнь. Там остались дома, семьи, друзья. А они… попав в прошлое, словно с одного континента на другой перелетели. (Показывали ему, как в будущем несколько часов на самолёте — и ты уже из Москвы в Австралии.) За те три дня, что он был на борту того великолепного судна, много чего успел увидеть, мало что смог понять, и тем не менее даже этого ма́лого ему хватило с лихвой. Подумать только — люди взлетели выше неба! И что особенно возгордило, что именно русский человек был первым. А американцы побывали на Луне.

И вспомнил полную желтоватую луну, и представил, как по ней ходит (вниз головой к Земле) человек.

«Невообразимо! Просто невероятно!»

— Ничего, теперь нашими усилиями и вашим стараниями русский человек везде будет первым, — хлопал его по плечу главный инженер судна, — для начала чутка подмогнём японцев победить…

«Непробиваемые! Они (далеко не простые матросы, почти все с инженерным, многие с военным образованием), то переругиваясь меж собой, то совершенно без стеснения хохоча, живо принимались строить планы по техническому перевооружению России. Некоторые с таким завидным энтузиазмом, что казалось, всю жизнь только и ждали подобного случая. И всё у них то серьёзно, то шутя… и пойди разбери».

— Вы, Константин Иванович, теперича носитель секретной информации, вас теперь жандармы царёвы запросто могут упечь в острог, дабы исключить любую попытку лишней болтовни.

— Я болтать не собираюсь…

— Так выкрадут агенты-шпиёны иностранных разведок. А под пытками того, чего и не знал, расскажешь. У вас есть пистолет… э-э-э… револьвер? Обязательно прикупите. Всяко может статься — пригодится.

Шутки шутками, но зарубочку себе сделал.

За то время, что Константин Иванович провёл среди потомков, перед телевизором и за основательными беседами, на его бедную голову свалилось столько, что он порой ощупывал её — не опухла ли.

О! Без сомнения — ему было жутко интересно, но мозг просто не успевал перерабатывать и осмысливать полученную информацию.

— Ваша проблема, что вы пытаетесь разобраться в принципах, понять, как работает та или иная техническая штука. То же самое в культурологическом плане. Не сто́ит заморачиваться… э-э-э… усложнять себя. Не это главное. Принимайте как данность, — советовал ему капитан, — главное, что это возможно, это работает и так будет.

— Господа, господа, — недоумевалось в ответ, — мне, несомненно, льстит ваше внимание, но позвольте… зачем вы уделяете мне столько времени? У вас будут гости поважней.

— Совершенно верно! Предполагаю, что встречи предстоят на самом высоком уровне. Сейчас мы практически всем экипажем заняты подборкой материалов — что предложить руководству империи, скорей всего самому царю. Только вот мы немного не в теме, так сказать. Что-то будет, простите, для аборигенов совершенно непонятно, что-то потребует оговорок, что-то вообще будет звучать, например, оскорбительно. И пусть на начальном этапе (и в основном) нам предстоит общаться с благородиями, тем не менее — вы среднестатистический подданный. Мы на вас тренируемся, как бы ни цинично это звучало.

Но почему-то больше всего его пробрало, когда капитан ледокола, как змей искуситель (всё ж фамилия его никак не притиралась на слух и язык), пригласил к себе в каюту, включил один из своих приборов с экраном.

— Тэ-экс! — Пощёлкал кнопками, зачитывая: — Шхуна «Бакан», переименована в пароход «Лейтенант Скуратов». С восемьсот девяносто девятого по девятьсот девятый — командир Престин Константин Иванович. Вижу ссылки, но открыть не могу. Извините, у меня информация привязана к судам и кораблям Заполярья и северных морей. Но тоже немало. А?

Оказывается, потомки сохранили о нём память!

Сигареты из будущего лёгкие и легко истлевали. Пассажиры, разглядывая скудный на цвета́ северный пейзаж, переговариваясь меж собой, скурили уже по второй.

Престин, сделав ещё пару распоряжений, засобирался на берег:

— Господа, вам придётся пока обождать. Мне прежде надо будет доложить начальству. Не знаю, сколько это займёт времени, сами видите, в сколь ранний час мы прибыли. Так что за вами вышлют либо шлюпку, либо санный экипаж. Либо то и другое — перевезём на другой берег ваш груз. И где-нибудь вас разместим.

— А не проще было сразу следовать в Архангельск? Или уж если приплыли сюда, начинать эти перегрузы, загрузы… Подождали бы.

— У меня изначально была инструкция, сиречь приказ — следовать в Александровск, — Престин немного смутился, точно помня, что ранее говорил об этом. Видимо, сами гости уж и позабыли. — И я… просто не знаю, насколько быстро будет принято касательно вас решение. А на судне пребывать не очень всё же комфортно. Прошу прощения.

* * *

Через час пассажиры покинули пароход, отбыв вместе со всей своей поклажей.

Через час потянулись первые любопытные, выспрашивая матросов: «видали ль те судно-корабль, про который шуму было столько?»

Те важно отмалчивались или не менее многозначительно косились в сторону строгого мичмана, изредка появляющего на палубе.

В отсутствие старшего таинственно «хмыкали», чесали затылки, важничали, набивали цену, рассчитывая на берегу в питейном чарку за рассказ.

Потому что рассказать было о чём, тем более что по-перво́й, ещё в море, офицеры стращали от лишней болтовни, а потом вдруг «махнули рукой», и даже поведали, кто таковы эти на «красном чуде», куда следуют и чего ищут.

* * *

— Американского миллионщика кораблина. Землю Санникова шукають, бают, золото там есть. Во!

— Да нешто? А сказывают, пассажиров вы привезли? Русских американов.

— Ага. Чудны́е, вроде по-русски лопочут, а непонятно. Табак у них тонко-тонко в папиру скручен. И хфильтр хитрый, шоб горло не першило. Так оно и без того не дерёт — слабоват табачок.

— А ты пробовал? Врёшь, поди?..

— Угощали. Вот те крест! А свояк мой Кондрат — трюмный, покуда в дрейфе стояли, его на вёсла кинули с досмотровой партией. Так он даже на борт того огромадного корабля подымался. В каюте мичманской их держали, покуштовать аккурат туда, аки барям, носили. И картинки всяки давали со скуки поглядеть…

— Брешешь!

— …так он, охальник, один лист выдрал и припрятал. Да вон он идёт. Хошь, поспрашай.

Первым подсуетился крутившийся поблизости заштатный корреспондент губернских новостей, прилипнув к матросу: «покажь, да покажь картинку».

Кондрат и не пошевелился, пока Аркаша (так звали пронырливого представителя прессы) не поднёс дармовую чарку. Опрокинув в рот горячительное, занюхав рукавом, матрос степенно полез за пазуху и достал сложенный вчетверо лист:

— Тута зверюга кошачий пятнами и краля почти в исподнем…

— Ты ж пошто так измял его весь, дурень?

— Дык, припрятать надоть было…

Шустрый газетный писака сразу оценил чёткость и яркость картинки, даже угадал наитием, пробормотав:

— Как фото в цвете…

Перевернул.

— А на обратной стороне буковки, — Кондрат крякнул после второй, — пробувал я читать, хоть в грамоте и не шибко, но сказано, неруси писали…

Корреспондентик зашевелил губами, пробираясь по вполне читаемому тексту об амурском тигре, о его среде обитания и прочих подробностях жизни зверюги, как вдруг наскочил на фразу: «Всемирный фонд дикой природы в 2007 году вывел их из статуса вымирающего подвида».

«Опечатка?»

А вслух:

— Продашь?

— А чего бы и не продать? «Синенькую» положишь?[36]

— Да побойся бога!

Сошлись на рубле.

* * *

Не избежали своих расспросов, а также простого праздного интереса и офицеры «Скуратова», весьма вольно и с иронией отвечая:

— Да какое там!!! Что там матросы понимают. Они вам после чарки ещё и не такое нарасскажут. У страха глаза велики. Мы к нему на шлюпке подошли, оно понятно — бортом нависает, вот им и показался таким громадным. Но спорить не стану, раза в два крупнее «Ермака» будет.

— …про золото и Землю Санникова ничего не ведаю — опять матросики навыдумывали.

— …нет. Не военный. Орудий нет, да и кто военный корабль будет красной краской мазать.

— …собираются они к полюсу. Ищут пропавшую с девятьсот третьего года американскую экспедицию Циглера-Фиала.

— …да, американцы. И русскоговорящие среди них — когда-то покинули отечество. Ох! Ну, откуда… «Русская Америка на Аляске» — не слыхали? Вот оттуда, видимо.

* * *

А спустя сутки начальник особого Беломорского отдела пограничной стражи полковник Бруннеман Евгений Вильгельмович отослал рапорт командиру первого округа (г. Санкт-Петербург), уведомляя оного, что «второго мая сего года, направленный на патрульную службу пароход “Лейтенант Скуратов” имел рандеву в море с судном под американским коммерческим флагом. По заверению командира “Скуратова”, встреченное судно приспособлено для хождения в северных широтах, способно преодолевать льды толщиной в 6 (шесть) футов и обладает водоизмещением не менее 20 (двадцати) тысяч тонн».

Донесение, отправленное курьером с особым поручением, имело секретное приложение.

«Владелец вышеупомянутого судна имеет возможность и желание предложить Российской империи ряд технических совершенствий различной направленности, включающих судостроение, двигателестроение, развитие беспроводной телеграфической связи на иных (голосовых) порядках, а также новейшие научные и практические разработки в сфере медицины и химической промышленности. В связи с чем предлагаются действующие образцы и изделия в сопровождении инженеров-специалистов в количестве двух человек. Настоятельно рекомендую (подчёркнуто) без попустительства донести сии сведенья до самого Государя императора, так как иные прожекты опережают своё время, а также применимы в военном деле.

Считаю обязанным предупредить, что аналогичное уведомление отправлено губернатором Архангельской губернии Бюнтингом Н. Г. министру МВД В. К. Плеве».

Надо сказать, что гости из будущего настояли, чтобы ни устно, ни письменно в донесении об их истинном происхождении ни в коем случае не упоминалось. Что откроются они уже непосредственно либо самому царю, либо его близкому окружению, по обстоятельствам.

Поэтому на данном этапе количество людей в Российской империи, и в частности в Архангельской губернии, знавших о секрете пришельцев из будущего, насчитывало всего четыре человека — офицеры (унтер) со «Скуратова», полковник Бруннеман и губернатор Бюнтинг Николай Георгиевич.

У этих четырёх сложилось приблизительно одинаковое отношение и мысли по поводу открывшихся невероятных знаний и даже самого факта путешествия через время. Однако ж всё одинаковым быть не могло.

Полковник Бруннеман, где-то человек прямой и грубый, однако не лишённый прозорливости, после того как справился с оцепенением, сразу увидел первое, лежащее на поверхности, из того, о чём рассказали потомки — катастрофу флота на Тихом океане и, как следствие, проигранную войну. Поэтому с завидной скоростью понял необходимое — как можно быстрей донести эти сведения до Петербурга. В том числе надеясь, что его быстрые решения будут оценены начальством по достоинству. Со всей решительностью сумев убедить в содействии и губернатора.

А ещё он понимал, что это ТАЙНА, за которую запросто можно поплатиться головой. Однако не жалел, сказав себе: «Прикоснуться к такому и узнать — уже жизнь прожил не зря!»

Для Николая Георгиевича Бюнтинга, который едва вступил в должность главы Архангельской губернии и совсем ещё не освоился на новом месте, событие свалилось ошеломительно, как снег на голову.

«Наверное, признак любого чиновника во все времена — осторожность. Не опрометчивы ли мы? Не поторопился ли я?» — задавался потом вопросом Николай Георгиевич, и хорошо, когда днём, хуже, когда перед сном в опочивальне — тогда ещё долго и нудно ворочался, прежде чем успокоиться.

Первые две недели была ещё свежа память о грандиозности, фантастичности истории, думы пребывали во взвинченном состоянии, хотелось что-то делать, продвигать, суетиться.

Но дни шли, и впечатления, невероятно сочные и яркие фильмы на маленьком экране пришельцев, как и вся описанная, рассказанная картина в целом, стирались, прятались в перифериях памяти, задаваясь вопросом: «а было ли?».

И вновь, и вновь возвращая к мысли: «А не сделал ли он глупость, поспешив отправить этих людей, со всем тем багажом знаний и вещественных доказательств, в столицу, пусть и с вооружённым курьером пограничной стражи? Не стоило сначала самому кропотливо разобраться, да и просто убедиться, посетив тот загадочный корабль? А с другой стороны — тех свидетельств, что предоставили путешественники, хватало с лихвой и более чем. Вот только время!.. Время идёт, и остаётся уповать на терпение. Что ж, кесарю кесарево. Каждый, соблюдая достоинство, несёт пользу для империи на своём месте. Следует ждать гостей. Высоких гостей. И мне надлежит подготовиться и произвести наилучшее впечатление».

Но тревога грызла и грызла. И тонул хересом очередной вечер сомнений, ворочалась полубессонницей ночь, и утро «жаворонком», холодным омовением лица порывало отдать нужные распоряжения, чтобы ехать… ехать в Александровск. Где в гавани стоял пароход «Скуратов», и в каюте капитана, под замком, скрывалось единственное свидетельство того, что пришельцы из будущего не приснились, не привиделись, не плод его воображения.

Больше всех терзался Константин Иванович Престин. Для него пять суток на ледоколе — пролетели, как чудесная книга, которую прочитал, проглотил и требовал, жаждал продолжения. И знал, что оно есть — где-то там, в семистах милях на северо-востоке.

И как Константин Иванович ни сдерживался, почитай каждый день, даже когда не был на службе, приходил на пароход, спускался к себе в каюту, открывал металлический сейф-ящик. И если на тот момент не было сеанса связи, просто поглаживал кремового цвета панель радиостанции, примерял на голову наушники, проверяя соединения, полушёпотом смакуя слова, понятные и не совсем: «аккумулятор, стабилизатор, инвертор».

Когда же наступало время для контрольного радиоконтакта, поглядывал в пошаговую инструкцию (хотя выучил манипуляции наизусть), включал аппаратуру, запитанную когда от бортовой сети, когда от аккумулятора, и нисколько не выдавая волнения в голосе, произносил позывные:

— UCJT…[37]

Внешне на «Скуратове» особо ничего не было заметно — на гроте среди такелажа лишь добавилась растяжка-антенна. Но спо́ров и сомнений о размещении на пароходе радиостанции было немало.

— Вы же понимаете, что нам и у берегов красоваться нельзя, но и знать надо — когда, — явно колебался офицер ледокола. — Мера вынужденная, но без неё никак. Вот только ради этой скрытности мы можем попустить всю секретность в принципе. Вы же, Константин Иванович, человек служивый, подневольный. Скажет енераль — отдай. Что сделаете?

И хрен бы, если аппаратура двадцать первого века пропадёт в дебрях имперских служб (кто там вообще этим заниматься будет), а если уплывёт к врагам? Пусть они пока, лет эдак десять, в ней ни черта и не поймут, но сам факт!!!

Что касается старшего помощника Престина — мичман был человеком не то чтоб глубоко верующим, просто он, немного больше других пообтесавшись временем и жизнью, выбрал для себя самое глубокое (по его мнению) понимание вещей. «На всё воля Божья!»

Ни руками, ни взглядом

Хочется взлететь к звёздам этим,

Что там за пеленою снега

шепчут: «Светим!»

«Светим!»

Зима цеплялась за своё не дольше, чем обычно. Двина-река давно выгнала последние льдины. Остатки мёрзлого «богатства» медленно истаяли в губе[38], и лишь в посеревшем Белом море попадались отдельные вылизанные водой и солнцем дрейфующие упрямцы.

В предместьях города Архангела[39] пробивалась, буйствовала питаемая талой водой трава. Сочная, зелёная. В то время как на берегах Мурома ещё лежал ноздреватый снег.

А если забрести в лес, в так называемый суземок[40], где хвойные кроны погуще — там преспокойно пластались чуть просевшие сугробы, словно и не собираясь никуда уходить.

Иные из них, в низинах и в ущельях, вполне дотянут до следующего сезона морозов.

Набухшая водой Северная Двина, подобно оживлённой улице, несла торговые баржи, промысловые шхуны, поморские шняки, под пара́ми, паруса́ми, вёсельно — началось долгожданное судоходство. Рейсовым пароходом разъезжались по своим становищам промышленники. Люди спешили заработать, «накопить жирок» за короткий летний сезон.

В Архангельске в районах застройки на приболоченных участках латали, перестилали деревянные мостовые и тротуары. В «сухой» части города подновляли деревянную[41], а где неспешно мостили настоящую (каменную) брусчатку.

И вычищали, драили, выметали проступивший из-под снега мусор, наносы, грязь — все, что намыло талой весенней водою.

По чистым улицам города покатил гужевой транспорт, коляски, запряжённые лошадьми. Цоканью подков вторили привлекательные молоточки каблучков барышень, примеривших лёгкие платья. Спешили приказчики или чинно прогуливались господа.

Люди улыбались, вдыхая пробуждающиеся весенне-летние запахи, глядя на расщедрившееся солнце.

И только вести с Дальнего Востока, за редким исключением, омрачали… кого косвенно, кого напрямую, кого просто по всегдашнему пристрастному интересу.

Вот ещё только недавно мальчишки-газетчики выкрикивали о подрыве на минах двух японских броненосцев, но уже в конце мая японская армия, при поддержке канонерок, почти вплотную продвинулись к Порт-Артуру. Противником без боя был взят порт Дальний.

При этом русская эскадра практически бездействовала.

Начало июня не принесло никаких вестей. В том плане, что ни на имя архангельского губернатора, ни по ведомству пограничной стражи Беломорского отдела не пришло никакой особой, секретной корреспонденции. Или распоряжений.

Бюнтинг осторожно пытался зондировать через «своих» обстановку в верхах, но на непрямые осторожные вопросы получал совершенно невнятные ответы. Никто ничего не знал.

И ничего не происходило. Почти до двадцатых чисел.

Не подслушанный разговор

— Месяц назад, насколько я помню, вы предоставили нам изображения судна весьма оригинальной архитектуры.

— Совершенно верно, эти любопытные фотопластинки мы получили через норвежские каналы. Там, на Севере, немного пошумели в местной прессе…

— Да, да, — поспешил подтвердить хозяин кабинета, — «…огромное судно с красной надстройкой». Фото, естественно, ни размеры, ни цвета́ передать не может. И на тот момент к этому факту отнеслись весьма скептически, посчитав фотопластинки подделкой, а шумиху лишь желанием газетчиков заработать на раздутой сенсации. Тем не менее мы всегда отслеживаем любые новинки в кораблестроении. Из русских источников («Губернские ведомости») следовало, что судно принадлежит американскому миллионеру, построено на некой мифической верфи на Аляске. «Мифической», подчеркну, потому что ни с какого известного нам крупного стапеля подобное судно не сходило.

— «Утка»? Американцы ведут хитрую игру?

— До определённого момента и мы так думали. Но из Петербурга по дипломатической линии приходят сведения о какой-то просто неприличной секретности вокруг неких новых людей в окружении русского царя. Когда я говорю «неприличной», то имею в виду, что никто из наших явных или скрытых осведомителей ничего не смог выяснить. Пока. Вот — почитайте! Это больше похоже на сплетни и мистический бред не наигравшихся в масонов придворных идиотов.

Казалось, что хозяин кабинета готов бросить перед визитёром эти исписанные листки, но природная воспитанность и сдержанность пересилили.

Передав донесение, недовольный джентльмен встал и подошёл к окну, выходящему на берег Темзы. И уже не оборачиваясь, продолжал комментировать:

— Обратили внимание — опять фигурирует этот непонятный американский ледокол. А русское адмиралтейство прямо-таки всерьёз заинтересовалось Севером, вплоть до того, что посылает туда комиссию. На данном этапе, официально, проще будет действовать через шведско-норвежского консула — господин Фальсен нам кое-чем обязан. Но могут возникнуть ситуации, требующие неделикатного вмешательства. У вас есть там кто-нибудь?

— Нет.

— Займитесь этим делом.

Своим замысловатым чередом…

Иногда так бывает — ждёшь, ждёшь чего-то… И когда оно, наконец, случается, то случается это до необычайного неожиданно.

Железнодорожная ветка доходила лишь до левого берега Северной Двины, к станции Исакогорка, от которой до Архангельска надо было добираться рейсовым пароходиком или воспользоваться услугами промышлявших переправой лодочников — те брали дороже, но по-божески. Зато быстрее.

Телефонный звонок от станционного начальника лишь на немного опередил появление запыхавшегося курьера, доложившего о прибытии поездом столичного ревизора.

Приняв доклад, Бюнтинг остался сидеть за столом, перекладывая бумаги, планируя свои дальнейшие действия. Ехать на вокзал, встречать уже было поздно. Станционный начальник наверняка уже подсуетился и направил прибывших сюда — в губернаторскую резиденцию.

Николай Георгиевич поднялся с кресла, немного прошелся, размявшись, остановился у большого зеркала, окинув взглядом свою высокую, плотную фигуру. Отметил увеличившуюся проседь в волосах и небольшой бородке, поправил, разгладив кончики усов.

«Признаться, ожидал чего-то большего. Хм… вице-адмирал Дубасов. Невелика шишка — в табели о рангах почти равный, как гражданскому, так и придворному чину[42]. Но мужчина суровый и серьёзный. Тем более зная и понимая, по какому делу он прибыл».

Это знание невольно заставляло Николая Георгиевича подтянуться — внешне и мысленно, настраиваясь встречать гостей.

* * *

Вице-адмирал Фёдор Васильевич Дубасов степенно, но быстро поднялся по ступеням к распахнутым дверям, где его встречал губернатор. Несмотря на шестидесятилетний возраст, адмирал выглядел бодро — высокий, сухощавый, вытянутое породистое лицо, чистый лоб, светлые, чуть рыжеватые волосы, по старой моде зачёсанные вперёд на висках.

Представились. Проследовали в кабинет.

Один из прибывших с Дубасовым оказался морским офицером в чине лейтенанта. Коломейцев — его фамилию Бюнтинг уже слышал (довольно известная среди исследователей Арктики), но воочию видел впервые.

«Пусть и запоздало, но взялись с толком, — тут же признал Николай Георгиевич, — по-моему, он служил на ледоколе “Ермак”. Нужный человек для оценки возможностей ледоходного судна потомков. Разумно и вполне последовательно».

Второй сопровождавший был в партикулярном платье, но по неуловимым повадкам, а главное, своим взглядом, который бывает только у пристрастных городовых и цепких дознавателей, выдавал свою принадлежность к жандармскому управлению. Кем и отрекомендовался.

«Прибыли-то вместе, но морячки слегка сторонятся — “белая кость”, жандармов не очень жалуют».

Представителя политической полиции империи это, видимо, совсем не волновало — привык. Первым делом он доложил, что вместе с ними в одном поезде приехала пара подозрительных господ, по виду иностранцев. И попросил пригласить местного начальника полиции, дабы установить догляд за сомнительными личностями.

Дубасов на это лишь морщился, но не замедлил предоставить бумагу за подписью самого императора об оказании полного содействия.

И тут же об этом содействии уважительно потребовал, намереваясь, не откладывая, следовать пароходом в Александровск. Затем пересесть на «Лейтенанта Скуратова» и отправиться с инспекцией…

Далее адмирал не стал распространяться, сделав многозначительную паузу, предоставив ещё один сопроводительный документ. В нём отдельным пунктом оговаривалась конфиденциальность и ограниченность круга посвященных, что не замедлило порадовать губернатора, который уже предугадывал некоторые сложности с «городским головой».

Что до такой поспешности Дубасова, то Николай Георгиевич немного растерялся, честно говоря, не готовый к столь скорому повороту.

После обстоятельного и душевного разговора с Престиным, заразившего его глубоким любопытством, лелеял надежду сам взглянуть на необыкновенный ледокол, поближе познакомиться с потомками, с чудесам их техники. Хоть и понимал, что не совсем это его, как губернатора, дело.

И, несмотря на то что гостям ничего не мешало сразу следовать далее, поскольку были, так сказать, «на чемоданах», губернатор надеялся, что они всё же отдохнут с дороги, приведут в порядок одежду, отобедают…

«А то от них, скажу прямо, несмотря на “первый класс”, немного попахивает паровозом. После стольких-то дней пути. Как минимум угольком-с, которым топили вагон».

А сам за это время надеялся подготовиться — взять некоторые необходимые в быту вещи, понимая, что путешествие в море займёт немало времени.

Всё это обходительно, а некоторые нюансы как можно обтекаемо губернатор донёс до прибывших, отметив, что в городских гостиницах есть приличные номера, если гости «побрезгуют» гостеприимством губернаторского дома.

Чуть поколебавшись, Дубасов согласился, решив сделать небольшую паузу. Однако едва услышал о намерении губернатора отправиться в составе делегации, попросил того отойти чуть в сторонку.

— Хочу сразу сказать, — в полтона, более того, неожиданно шёпотом начал вице-адмирал, — для прибывших со мной господ истинное происхождение пришельцев неведомо. Для остальных они американцы. А судно их секретное, как и всё это дело. Я и Коломейцева с собой бы не брал, дабы случайно не увеличивать число посвящённых. Кстати, Николай Николаевич Коломейцев бывший командир ледокола «Ермак», и его роль в какой-то степени имеет отвлекающий манёвр. Но об этом позже… Однако речь не о том и беда не в этом. Сдаётся мне, весь Санкт-Петербург, и царский двор в частности, это какой-то курятник, где каждая курица и петушок спешит прокукарекать любую услышанную сплетню. Налицо — сразу обострившаяся заинтересованность к русскому Северу всяких иностранных атташе и прочих прихлебателей при дворе, имеющих контакты и определённую пользу от иноземных дипломатов. Эти два подозрительных типа, что увязались вслед за нами, по словам жандармского ротмистра — они неспроста.

Что касается вашего отбытия из вверенного вам губернаторства… настоятельно попросил бы воздержаться. Есть основания считать, что в Архангельск нагрянет высокий гость… поговаривают, кто-то из великих князей. И кому как не губернатору встречать… сами понимаете кого. Так же предстоит и, более того, следует принять все меры по безопасности лица императорской фамилии. На что в городе остаётся новоприбывший жандармский чин-распорядитель с широкими полномочиями.

Закончив свой монолог-полушёпот, адмирал словно избавился от груза, выдохнув.

Ну, а далее всё пошло по накатанной обычных распоряжений, исполнений, суете временного обустройства и последующих мероприятий.

Тем не менее старый служака Дубасов слово своё держал, говоря, что задерживаться не намерен — как только известили, что губернаторский пароход «Муром» готов выйти, отбыл.

* * *

«Губернские новости» о приезде-отъезде вице-адмирала почти не отметились (настолько тот скоро появился и исчез), выдав несколько строчек, будто в скупом некрологе.

«Скорей, — как догадался Бюнтинг, — вследствие прямого нажима жандармского чиновника на правление издательства».

Однако усилия ротмистра были нивелированы, когда в Архангельск дошла почта со столичной периодической печатью, где в одной из газет была статья об отъезде вице-адмирала на Север, с вопросом: «Что же там понадобилось адмиралтейству?»

И без того вокруг этой темы происходила нездоровая суета, теперь же губернатору, уже не стесняясь, стали задавать вопросы.

В портовом городе иноземцы не редкость. Сложно сказать, больше ли их стало, с какими целями приехали те или иные личности. Представлялись журналистами, деловыми торговыми людьми. Некоторые — полярными исследователями, лопоча со смешным акцентом, напоминая один забавный персонаж из ещё не снятого фильма: «Я — американский учёный-энтомолог, следую на Суматру в поисках бабочек!»[43]

И может быть, в отдельности каждый «длинноносый» господин ничем особо примечателен не был (по крайней мере, таковым старался казаться), но в совокупности…

Полковник Бруннеман, находящийся в Александровске, телеграфировал, что в Екатерининскую гавань заходил норвежский пароход «Фритьоф», якобы на поиск экспедиции Цинглера. Едва «Фритьоф» ушёл, предварительно пополнив запасы, прибыл другой «норвежец» — барк «Харальд». С той же целью — спасение пропавшей экспедиции. А также полярные исследования. Но, как писал Бруннеман: «Имея доверительную беседу с капитаном барка “Харальд” Кьелдсеном, с коим водил знакомство, выведал, что на борту “норвежца” присутствуют англичане, оплатившие фрахт судна. За время стоянки “Харальда” наниматели-англичане неоднократно сходили на берег, исподволь вели среди портовых и городских расспросы о “Скуратове” (куда оный отправился?) и большом корабле-ледоколе. Однако к экспедиции готовятся основательно, нанимая проводников из поморов и самоедов, закупая ездовых собак, продукты и остальное снаряжение».

Жандармский ротмистр регулярно подавал губернатору записки, считая нужным держать местное начальство в курсе, хоть и не находился у того в подчинении. А при личной встрече посетовал:

— Вполне недурственный ложный след уже был пущен — про «Землю Санникова». Моими же стараниями разошлась ещё парочка противоречащих слухов, для ещё большей запутанности. Зло в том, что утечка идёт из самого Санкт-Петербурга. И с этим мы ничего поделать не можем.

* * *

На девятые сутки после отбытия вернулся «Скуратов». В этот раз его приход незамеченным не остался.

Помимо зевак были и официальные встречающие, но оказалось, что адмирал даже не собирался сходить на берег — перешёл на административный пароход «Мурман», который стоял на рейде, заведомо разводя пары.

Ступивший на пристань Престин сделал как можно более озабоченное лицо, отмахнулся от газетчиков и любопытных, поспешил к портовому начальству.

А от мичмана и в прошлый раз ничего не добились — оставалось только ждать, когда матросов отпустят с судна на берег.

* * *

Уже помянутый выше заштатный корреспондент губернских новостей в нетерпении отирался у причала, выглядывая своего новообретённого знакомца с парохода «Лейтенант Скуратов» — трюмного Кондрата.

Купленный у матроса лист из иностранного журнала (уж больно нелепа там была русская орфография) был воспринят всеми, кому ни показывал, лишь как чья-то замысловатая шутка. Хоть добротность печати и озадачивала.

Аркаша маялся и уже откровенно жалел потраченный целковый, как неожиданно удалось всучить бережно хранимую бумаженцию коллеге — норвежскому корреспонденту из газеты «Aftenposten». Аж за целый червонец! И теперь беспечно улыбался: «Не получилось удивить редактора, так хоть провернул маленький удачный гешефт!»

Знал бы он, сколько английских фунтов содрал норвежец с подвернувшегося со своим чрезмерным интересом британца, покусал бы локотки от досады, тем более что англичашка-то пару раз попадался на глаза.

Не ведал Аркаша, что сей господин с Альбиона со своим подручным продолжал крутиться поблизости, устроив бесхитростную слежку за «перспективным объектом».

В свою очередь, за всем этим, осторожно держа профессиональную дистанцию, наблюдал жандармский ротмистр. И легко узнал в этих двух скользких типах тех самых подозрительных иностранцев, что прибыли на поезде из столицы.

Завидев Кондрата, искатель журналистских сенсаций замахал ему руками как старому знакомому. Кинулся выспрашивать на предмет «не узнал, не вида́л ли он чего интересного, не привёз ли ещё чего любопытного? А он, Аркадий, вполне готов выкупить, если что, за копейку справедливую».

Матрос поначалу даже обрадовался:

— Ты мне, мил человек, не отдашь взад ту папиру заморскую? Деньгу верну…

— Да пошто она тебе уж?..

— То мой грех. Позарился на картинку лепую. Верни, а?

— Нету ее у меня, продал коллеге-журналисту норвежскому, — неожиданно честно признался Аркашка, увидев, как откровенно расстроился матрос.

— Эх, ты, душа твоя газетная, крикливая! — Кондрат резко развернулся, однако направился не в кабак, а к домам управления, отмахиваясь, уже не оборачиваясь. — Коль нет, так и сказ с тобой держать не буду.

— Да что не так-то, Кондратий? — не отлипал слегка удивлённый корреспондент.

— А то, что дело то государственное, секретное!

Путь их лежал мимо припортовых амбаров и товарных складов, вдоль узкоколейки.

Матрос сурово молчал, размашисто шагая, не слушая едва поспевающего за ним газетчика. А Аркашка, пытаясь обратить на себя внимание, уже чуть ли не кричал:

— Да с чего ты взял? Какой-то обрывок брехливый…

Впереди нарисовался господин, который неожиданным скользящим движением загородил движение переговаривающейся парочке.

— Милейший, — обратился он с лёгким акцентом, глядя прямо на матроса, — это есть ваш интерес?

И запустил руку во внутренний карман сюртука, показав ровно настолько, чтобы понять — это то, что надо.

— Продашь? — с угрюмой надеждой спросил матрос.

— О! Не здесь! Не хотеть торчать среди… — замялся незнакомец, подбирая, коверкая слова. И указал выше в гору, где тянулся ряд домов казённой архитектуры: — Отойдём в сторону.

И опять каким-то неуловимым движением оттеснил Аркашу, да так, что тот понял — ему не светит. И более — неким лисьим чутьём вдруг сообразил, что надо держаться подальше от этого опасного человека, краем глаза замечая, что пусто вокруг, без людей. Даром что на часах уже время завечернее.

Что-то, видимо, сообразил и Кондрат, отпрянув, углядев и второго чужака, заходящего сбоку.

Ойкнул, оседая, корреспондент после короткого профессионального хука.

— Ах, вы, бисовы души! — проревел матрос, широко замахиваясь для удара, пропуская прямой в челюсть, однако устояв на ногах и даже влепив в ответку. И со стоном валясь после удара рукояткой револьвера по голове.

Два британца (один подхватил бесчувственного матроса и поволок его за амбар, второй сплёвывал кровь, пошатываясь, брёл вслед) тихо переругивались на английском, решая…

Решая, тащить ли здоровенного русского кочегара в дом и там уже в подвале допрашивать или привести его в чувство здесь — в глухих складских закоулках.

Их спор прервал свисток полицейского и окрик подоспевшего жандармского ротмистра.

А чуть позже на стол губернатору Архангельска лёг злополучный лист, вырванный необъяснимым феноменом из своего времени и вполне заурядным трюмным Кондратом из глянцевого журнала.

— Объяснение будет? — испытующе глядел ротмистр.

— Нет, — не менее коротко упёрся Бюнтинг.

* * *

Престин, направляясь к строениям пароходного общества, чуть задержался, завернув на телеграф. Там он, достав маленькую шпаргалку, отбил короткую телеграмму на ни о чём не говорящий адрес в Санкт-Петербурге. Опять же, за условной подписью.

Вице-адмирал Дубасов, давая это поручение, был весьма сосредоточен — быстро написав пару слов телеграммы, подумав, добавил к тексту «и более чем», пробормотав:

— Может, это сподвигнет поспешать?

Потом скривившись, зачеркал:

— А вдруг неправильно расценят? Не буду отходить от оговоренного…

И невесело подмигнув Престину, хмыкнул:

— Конспирация!

Ответ по телеграфу вице-адмирал принял уже в Архангельске.

Прочитав, отменил билеты на поезд до Петербурга, известив губернатора, что остаётся. Попросил выделить кабинет… например, в здании Губернских присутственных мест, желательно, где меньше будет праздного люда. Организовать, кстати, охрану силами полиции, потому как имеет с собой секретные документы.

Разместился Дубасов в дальнем крыле административного корпуса, засиживаясь целыми днями до вечера, порой носа не выказывая наружу.

Надо сказать, что в вечно пустом коридоре «случайно» стали прохаживаться чиновники различного класса «со всем почтением и засвидетельствованием», пока приставленный к кабинету и лично к адмиралу грозный унтер-городовой, со всей грубостью и значимостью своего положения, не выгнал этот явный подхалимаж.

Приглашения на званые вечера столичный гость вежливо игнорировал, и даже не был замечен в ресторациях, предпочитая столоваться у четы Бюнтинг, благо дом губернатора стоял рядом со зданиями губернской администрации.

Приватно с Николаем Георгиевичем они побеседовали лишь спустя сутки, после небольших хлопот по размещению и обустройству.

К тому времени жандармский ротмистр успел доложиться о шпионских делах, и Дубасов сделал для себя правильные выводы: откуда «ветер дует». Поэтому совсем не удивился, что Бюнтинг уже осведомлён о скором приезде государя — предупредили.

«Вот уж действительно ничего нельзя утаить от чиновничьей братии».

Тем не менее разумная и практическая составляющая в этом предупреждении была.

Хотя бы из-за узкоколейки от Вологды до Исакогорки, которую обязательно следовало проинспектировать соответствующими железнодорожными службами. А также подготовить, привести в гарантированный порядок. А как иначе, если САМ едет!

Адмирал вспомнил своё нудное путешествие: сначала в первом классе, затем пришлось пересаживаться. Именно на этом небольшом отрезке пути (судя по карте) поезд тянулся целых 38 часов из-за длительных остановок для осмотра железнодорожного полотна и насыпи.

«В разумении и дабы не привлекать излишнего внимания, государю вообще не было никакой нужды сюда ехать, — рассуждал адмирал. — Знаю я — Витте настоял. Не люблю его, но здесь он в корень зрит — медлить нельзя. Вот где царский окрик необходим на излишне неторопливых чинуш и бюрократов. Иначе не пошевелятся. Тем паче полностью скрыть интерес к Северу не удалось бы ни в коем случае».

Дубасов непроизвольно усмехнулся в усы: «Витте хоть и зрит в корень, но и выслужиться хочет. Знал бы он… Пришельцы так перед ним и не открылись. Изобретатели-американцы, не более. Чем-то он им там во взгляде из будущего не угодил. Не доверяют. Но… Но насколько царский двор — проходной двор! Радует, что хоть об истинном происхождении великана-ледокола враги-союзники не ведают. Иначе англичане парой шпионов и двумя нанятыми шхунами не ограничились — пригнали бы флот. А с другой стороны, кто в здравом уме поверит в путешественников из будущего? Пока напрямую не обскажешь да носом не ткнёшь. Коломейцев, вон, всё ахал да охал: “какие американцы (пусть и русских корней) умельцы, дескать, нам сиволапым ни в жисть такое не построить”. До поры, пока… И журнальный лист, что ротмистр изъял у шпионов, где “2007 год”… мало ли — опечатка!»

Так или иначе, краткий отчёт в Петербург, где было указано о неприкрытом интересе иностранцев, был отослан.

Был получен и ответ, под общей чертой: «принять меры» с определёнными указаниями и предписаниями.

Дубасову, находящемуся на месте, многое виделось иначе. Встретившись с начальником особого Беломорского отдела пограничной стражи полковником Бруннеманом и обсудив с ним общие моменты, вице-адмирал по собственной инициативе решил внести в планы некоторые коррективы, «хотя бы для перестраховки».

* * *

К приезду царя подготовились со всем надлежащим рвением. Каменный вокзал станции Исакогорка был великолепно убран, вплоть до развешенных живых цветов, сиял огнями. На перроне высокого гостя встречали официальные начальствующие лица, фронтом выстроилась полицейская городская дружина.

За их спинами колыхалась публика других сословий: степенно и верноподданнически надували щёки господа… раскрасневшиеся дамы, несмотря на свежий ветер, волнительно махали веерами… народ попроще, кто вяло, кто истово крестился, готовясь к поклонам и одновременно вытягиваясь на цыпочки — разглядеть получше. А уж вокруг них носились мальчишки, увиливая от подзатыльников, первыми оглашенно заорав: «Еду-у-уть!»

Его императорское величество чинно и торжественно сошли по ступенькам вагона, несколько суетно высыпала свита, распределяясь в порядок по чину и значимости.

Среди прочих Дубасов, к своей досаде, увидел вице-адмирала Рожественского и, улучив минуту, когда Николай II заглотит первую порцию приветствий и славословий, сунулся вперёд со своими бумагами, присовокупив к ним докладную записку жандармского ротмистра.

Романов читать не стал, велев кратко озвучить суть. И хмурился, услышав о шпионских страстях, многозначительно переглядывался со стоящим рядом флигель-адъютантом.

Однако внимания уделил немного, лишь коротко переговорив о чём-то с руководителем секретной службы императорской охраны, генерал-лейтенантом от жандармерии Ширинкиным Евгением Никифоровичем.

К тому времени объявили погрузку на губернаторский пароход «Муром» и паромные суда. Людское скопление сдвинулось, прибывшие из столицы и встречающие потянулись на посадку.

Короткое путешествие через Северную Двину царственная особа со свитой провели на верхней палубе, отвечая на приветствия с многочисленных мелких водных средств, сопровождавших царский пароход.

А Архангельск уже трезвонил всеми колоколами.

На Соборной пристани всё торжество встречи повторилось, но уже при полном собрании жителей города и при бо́льшем ликовании.

Накануне пристань красочно оформили флагами на мачтах. При начале спуска, у Соборной улицы была обустроена большая арка, украшенная гирляндами, щитами с вензелями, гербами и прочей императорской атрибутикой.

Играл оркестр, поднесли хлеба́-со́ли, затем царь обошёл строй Архангельского резервного пехотного батальона, построенного в почётный караул.

С пристани высокий гость со свитой проследовал при полных энтузиазма криках народа через триумфальную арку в кафедральный собор. Где самодержец был приветствован краткой речью преосвященного владыки, вышедшего к нему со святым крестом.

Выслушав в соборе положенное молитвословие, в исход пятого часа пополудни высокий посетитель изволил направиться с осмотром достопримечательностей города.

За всей пышностью встречи Бюнтинг успевал подмечать детали и в принимающей стороне, прежде всего следя, чтобы всё шло по регламенту.

Видел, как неспокойный Дубасов словно аж приплясывал в нетерпении, продолжая сжимать свою папку с бумагами. И понимал его тихое негодование.

Бюнтинг знал о планах вице-адмирала касательно Северо-Восточного прохода[44].

Вообще, как государственный чиновник, губернатор остро оценивал всю важность и значимость ледового пути, и не в каких-то там далёких видах на освоение, а уже в конкретном знании — это возможно, это существует!

Осознавал открывающиеся в связи с этим перспективы не только для развития губернии, когда роль Архангельска как транзитного порта возрастёт в разы, а и для всей России.

Намерение же флотских, пользуясь возможностями ледокола из будущего, провести несколько броненосцев коротким северным путём и тем самым изменить баланс сил на море, с перспективой — на всём дальневосточном театре военных действий, принимал как несомненно логичное.

Дубасов, вернувшись с корабля пришельцев, тогда «закопался» в своих бумагах, чертя какие-то линии на карте тихоокеанского региона, непонятные таблицы, строя планы…

Тем более что «гости из будущего» дали вполне чёткий хронологический расклад войны, из которого следует, что японцы выиграли каким-то невероятным везением и на пределе своих возможностей.

Или же почти…

Или хотелось в такое верить…

Или чем чёрт не шутит…

В общем, желание было понятным. И, несмотря на суету иностранных разведок, получить тактический выигрыш представлялось возможным, проведя боевые корабли втайне, по крайней мере на начальной стадии похода. Но теперь…

Всё это царское пришествие происходило с такой степенностью, неторопливостью и нарочитостью, а сам приезд государя с уже назначенным командующим Второй Тихоокеанской эскадрой, в то время как страна ведёт войну на этом самом Тихом, должно было вызвать массу вопросов у всех иностранных агентов. И само по себе о многом говорило.

А между тем его императорское величество продолжал своё неторопливое шествие.

По городу, пестреющему развешенными флагами, мимо наводнивших улицы восторженных горожан следовал целый кортеж: впереди ехал полицмейстер, следом царь в экипаже на паре вороных лошадей, принадлежавших городскому голове, позади свита вместе с охраной.

В планах было посещение лагеря Архангельского резервного батальона, общины сестёр милосердия Красного Креста, осмотр промышленных предприятий и образцов заводских изделий. Но прежде Николай велел остановиться у почтово-телеграфного отделения и собственноручно отправил телеграмму «своей дражайшей Алекс».

И только к семи вечера государь изволил пожаловать в зал Городской думы на торжественный обед, устроенный в честь самодержца гражданами Архангельска (по подписке на 150 персон), куда к тому времени собрались начальствующие и высокопоставленные лица, представители отдельных частей всех ведомств, знатные иностранные гости.

Последние, несмотря на извечную людскую тягу к дармовщине, не столько ели-пили, сколько ждали, когда же будет озвучена причина высокого визита в столь глухой край.

Его императорское величие не торопились, принимая поздравления, выказывая обратное уважение, обсуждая насущные проблемы северян, снисходя вплоть до волостных старшин и представителей коренных народностей. А всю официальную часть заявлений перекинув на одного из своих статс-секретарей из свиты, обозвав того весьма своеобразно — пресс-секретарём. Впрочем, термин оказался вполне понятным, а на взгляд некоторых иностранных корреспондентов, в корень удачным.

Перво-наперво вышеуказанный свитский чин, встав, зачитал высочайшее повеление:

«Опыт войны на Дальнем Востоке показал важность и необходимость иметь, незамерзающий военный порт, пригодный для беспрепятственного базирования многотоннажных судов и кораблей.

Учитывая затруднительное положение государства в случае военных действий с западными державами, когда наша западная граница будет закрыта…

…проливы Чёрного и Балтийского морей могут быть заперты для сношения с внешним миром…

…в то время как на Мурманском берегу имеются гавани, в силу природных условий не замерзающие и позволяющие оперативно выводить в открытое море самые большие военные корабли…

…представляется крайне необходимым решить вопрос стратегического упрочнения России на берегах Северного океана…

Посему объявляется Высочайшее утверждение Положения государственного Совета об учреждении военной базы на берегах Кольского залива и направляется государственная комиссия для изыскания и выбора наилучшего места для обустройства оной».

Журналисты тут же «атаковали» назначенного пресс-секретаря, засыпав его вопросами, среди которых прозвучали и вполне ожидаемые и неожиданные подковырки:

— …случайно ли то, что начальник Главного морского штаба вице-адмирал Рожественский, которому поручена подготовка и командование Второй Тихоокеанской эскадрой, прибыл вместе с царской миссией?

— …известно, что в данный момент к гидрографическому отделению Александровска прикомандирован лейтенант Коломейцев Н. Н. — бывший командир ледокола «Ермак» и опытный полярник. Уж не желают ли русские повторить попытку адмирала Макарова на ледоколе «Ермак» пройти северо-восточным морским путём в Тихий океан и провести Вторую эскадру в помощь Порт-Артуру? По силу ли подобное «Ермаку»?

— …или же российский морской штаб рассчитывает на помощь некоего «американского ледокола», который впору назвать «мифическим»?

Последнюю «шпильку» вставил шведско-норвежский консул в Архангельске.

Царский чиновник в роли пресс-секретаря в теме откровенно плавал и спотыкался, отвечая по бумажке. Там же пытался найти ответы, на свою беду начав импровизировать, лупая глазами в стиле ещё не родившейся Джейн Псаки. Тем не менее исправно озвучил все, что ему надлежало довести до прессы.

И получилось весьма-весьма неплохо, с точки зрения того, кто задумал всю эту провокационную пресс-конференцию.

Тем часом Николай II, наконец, имел продолжительный приватный разговор с вице-адмиралом Дубасовым, после которого неожиданно объявил, что изволит отбыть из Архангельска. Намереваясь: «следовать далее горлом Белого моря, всенепременно посетить Соловецкий монастырь, осмотреть берега Мурмана и Кольского залива на предмет удобных гаваней от Александровска вплоть до Колы».

Столь скорое решение застало многих из заезжих врасплох, заставив засуетиться. Кто поспешил отбить телеграмму в редакцию или ещё куда… кто торопился изыскивать места на пароходы, сопровождающие царский вояж.

* * *

Архангельску теперь обсуждать приезд и отбытие царя не один месяц, гадая, «когда будет возвращаться и следует ли вообще ждать нового посещения-транзита»? Потому как особо «компетентные умники» поговаривали, что император предпримет возращение в Петербург морским путём, на прибывшей за ним прямо в Колу императорской яхте «Штандарт».

В Александровске, в который по телеграфу уже был сброшен не один десяток сообщений, естественно, готовились к приезду высокого гостя. Время было, учитывая, что административному пароходу «Муром», при его 10—12 узлах хода, трое суток пути. И это без заявленного желания государя сделать крюк на Соловки, захода и осмотра удобных гаваней на Мурмане.

И тем не менее город и все службы продолжали жить своей жизнью. Всё-таки самый сезон рыбо— и зверопромысла. И конечно, браконьерства, требующего всех наличествующих средств для постоянных пограничных охранных рейдов.

Так что зашедшая третьего дня в Екатерининскую гавань американская трёхмачтовая яхта «Ниагара» (видимо, специально к приезду русского царя) не застала ни одного крупного казённого судна.

* * *

Получив ворох телеграмм от своих агентов из Архангельска, западная пресса высыпала десяток статей, как это водится с комментариями, домыслами, дополнениями и своими «искромётными» умозаключениями.

Французская La Press осуждающе писала: «Когда Россия ведёт не самую удачную войну на Дальнем Востоке, русский царь предпринял совершенно неуместную авантюру, поездку на Север».

В перепечатке с норвежской Aftenposten британская The Daily Telegraph отвечала: «Касательно того, что Англия продала японскому императорскому флоту несколько своих крейсеров и якобы на островах метрополии уже проходят обучение японские экипажи — это полный абсурд и несостоятельная ложь. Великобритания, несмотря на свои союзнические отношения с Японией, будет придерживаться международных правил».

И далее, ёрничая: «Наверное, русские ещё не забыли разорения северных российских поселений, устроенного английскими военными моряками во время Восточной войны[45]. И ожидают нечто подобное от японцев, намереваясь передислоцировать с Балтики на Север часть устаревших военных кораблей. “Русский медведь” трясёт поджилками перед самурайской катаной!»

И приписка: «А уж если русские хотят погубить свой флот во льдах Арктики — это их дело. Адмирал То́го только обрадуется, экономя снаряды своих броненосцев».

* * *

Путь до Соловков занял 12 часов.

К 10:30 следующего дня «Муром» и сопровождавшие его два судна Архангельского-Мурманского товарищества были уже в пяти верстах к юго-западу от монастыря, близ Заяцких островов.

Навстречу им вышел монастырский пароход «Соловецк».

При вступлении в гавань Благополучия, под колокольный звон, августейшую особу приветствовали сонмы иеромонахов и иеродьяконов с архимандритом во главе[46].

После литургии в Троицкой церкви, величество и сопровождавшая его свита присутствовали на общей со всеми богомольцами трапезе.

Затем гости осматривали разные монастырские мастерские, кладовые и другие помещения.

Николай между тем имел продолжительную беседу с настоятелем монастыря, вкушая чай. И около часу пополудни, без спешки, откровенно наслаждаясь суровой северной красотой островов, выехал с сопровождением в Макарьевскую пустынь[47], отстоящую за пять вёрст от центральной общины.

Засобирались на двух бричках. Государь пожелал к себе в попутчики Дубасова, Рожественского. Во втором экипаже следовал начальник охраны, взяв с собой пару дюжих фельдфебелей из штата Дворцовой полиции.

Поскольку следовать с собой государь более никого не принуждал, чины из свиты (кроме отдельных лиц) были предоставлены сами себе, отправившись — кто на лошади, кто пешком в разные стороны острова, осмотреть другие любопытные места… скиты, церкви, коих на Соловках было предостаточно.

Моряков особенно заинтересовало устройство местного сухого дока — воистину грандиозного сооружения простых русских мастеров, построенного ещё в 1801 году. Двухстворчатые ворота, отделявшие док от моря, вполне были способны принимать весьма крупные по тем временам суда.

Иностранные гости (некоторые притащившие с собой свои громоздкие фотоаппараты), за невозможностью всё время следовать за главной фигурой — царём, тоже находили себе интересы, особенно уделив внимание знаменитой и богатой монастырской ризнице.

Потом по распорядку был обед со щедрым и сладким церковным кагором.

Люди расслабились. Поговаривали, что набожный Николай решил проехать дальше — до Савватьевского скита, и, видимо, задержится на сутки.

Затем настало время вечерней трапезы, после которой вдруг выяснилось, что самодержец с близким кругом уже погрузились на пароход и намерены отбыть дальше по пути следования.

Многие из сторонних сопровождавших царский вояж снова оказались попросту не готовы. Началась взбалмошная суматоха: кто-то спешил к причалам, кого-то, из сомлевших после обилья еды и возлияния, только будили-тормошили. И всё одно, как потом выяснилось, парочку растерях позабыли, оставив на островах.

«Муром» под императорским штандартом дал прощальный гудок. Издалека было видно, как Николай помахал рукой со шкафута и поспешил отправиться к себе в каюту — пароход разворачивался носом по курсу, и дым из трубы стелился по самой палубе.

* * *

От Соловков держали ход почему-то не больше девяти узлов, а то и того меньше. Поэтому из Беломорской губы до первой стоянки у устья реки Поной тянулись почти целые сутки. Затем двинули дальше, заглядывая во все значимые заливы, кои там были. Сначала мелководный Лумбовский, в очередь — Святоносский.

Против ожидания государь на берег не сходил, обозревая берега в бинокль, принимая с подплывающих лодок и карбасов представителей промысловых артелей, местных исправников, ежели таковые присутствовали.

Делались замеры глубин, наблюдения и опись остальных параметров. Случалось, у иной бухты торчали несколько часов.

Перед заходом в Кольский залив осмотрели ещё Нокуевские заливы и Териберскую губу.

Иностранцы, что маялись на сопровождающих пароходах, те так уже тихо начинали ворчать, тем не менее «с кузовка слезть» не пытались.

И также неторопливо входили в Кольский залив, словно головной «Муром» кто-то… или что-то… или кто там всем правил и командовал, придерживал, оттягивая время.

* * *

И вот наконец-то Екатерининская гавань. Александровск. Царя встречают, и выясняется, что царя нет!

Сначала шёпотом, затем во всеуслышание, потом по складам для непонятливых.

Самодержца на «Мурмане» нет! А лишь бо́льшая часть свиты — комиссия с назначенным начальником.

Встречающим (простому люду) — досада: «государя не увидють», для начальствующих — спросу меньше, хоть комиссия тоже может ревизию устроить.

А для тех, кто на сопровождавших пароходах следовал от Архангельска — изрядное замешательство и недоумение.

Кого принимали за царя на палубе парохода, так и вовсе осталось «за кадром», да и неважно это уже было.

На вопросы «где же самодержец?» уже известный корреспондентам пресс-секретарь заявил, что: «государь прибудет позже». Остальные свитские важно и загадочно отмалчивались, отвечая иностранцам почему-то не на обиходном среди знати французском, а на британский манер: «ноу коммент».

Что до измышлений: «где может быть монарх?» — тут кто на что был горазд, предполагая, например, что Николай мог остаться на Соловках, предаваясь молитвам. Приплетали и Землю Санникова, и непонятную возню вокруг загадочного американского ледокола.

— По-моему, нас знатно провели! — не столь расстроенно, сколько озадаченно резюмировал шведско-норвежский консул, и…

И был прав!

* * *

Российские линии телеграфных сообщений ещё с конца прошлого века имели выход на Европу через «задний (северный) двор» — проходя Кемью, Кольским полуостровом, далее Александровск, Печенгский монастырь до границы с Норвегией, соединяясь со скандинавской сетью.

Некоторые из не особо привередливых иностранных агентов посчитали, что, минуя властный Петербург, их сообщения избегут бдительного ока царской охранки.

Тексты тем не менее набивали осмотрительно нейтральные. Но адреса…

Например, шведско-норвежский консул писал в своём донесении напрямую в Лондон: «…из этого следует, что русский монарх, вероятней всего, покинул бо́льшую часть своей свиты именно после (или во время) посещения Соловецкого монастыря. Беря во внимание явную (или неявную) подмену царственной особы на виду с борта, когда все считали, что русский император по-прежнему на головном судне, есть все основания считать, что мы имеем дело со спланированной акцией — частью некой тайной операции или интриги. Можно предположить, что за те восемь суток пути, пока мы шли в этом неведении от Белого моря до Екатерининской гавани, Николай II и сопровождавшие его высокие адмиральские чины могли оказаться где угодно, воспользовавшись любым быстроходным судном».

Ещё не успели истомиться пять дней в ожидании того самого обещанного пресс-секретарём «государь прибудет позже», как телеграфом прибежало новое известие — его императорское величество изволили вернуться в Архангельск, откуда, не задержавшись и часа, отбыли в Санкт-Петербург.

Конечно же нашлись те, кто особо обратил внимание, какое судно доставило самодержца — пароход «Лейтенант Скуратов», вновь обострив у заинтересованных лиц настырное желание поближе познакомиться с капитаном Престиным и попытаться что-нибудь выудить у экипажа.

Часть чиновников и генералов из свиты практически сразу и весьма резво отправилась вслед за государем, в Петербург.

Члены комиссии (в основном инженерных специальностей) остались — претворять в жизнь высочайшее утверждение о «главной морской базе» на Севере.

* * *

А был уже август. Северное лето в самом разгаре. В прямом смысле — теплее уже не будет. Природа, да и люди — всё спешило отдать-взять-умножить…

Томлёное солнце решительно примеривалось к горизонту: «нырнуть, не нырнуть…». Кончались белые ночи.

Слегка всколыхнутый Александровск снова втягивался в свой привычный ритм.

«Приезд, не приезд, скоропостижный отъезд» императора ещё долго бы оставался главной темой в заголовках местных газет, если бы…

* * *

Если бы…

Впрочем, вернёмся чуть назад… к Соловкам.

Возможно, в иных условиях Романов и уделил бы должное внимание достопримечательностям Макарьевского поселения, но при чаепитии настоятель монастыря келейно известил, что четверть часа назад из Савватьевского скита срочно прибыл монах с докладом: у входа в губу Сосновая стои́т бот-крейсер «Великая княгиня Ксения Александровна». И передал записку от шкипера корабля, где было коротко: «…согласно приказа: прибыл на место. Ожидаю пассажиров».

Выехав для виду степенно и неторопливо, остальной путь поспешали, преодолев практически полных четырнадцать вёрст по грунтовой дороге до Новой Сосновки за час с небольшим.

Растрясло в бричке изрядно, что вроде бы привычного к неспокойным палубам Рожественского немного укачало — уже с полдороги вице-адмирал ехал бледный, и только лишь ступив на поперечины гребного катера, почувствовал себя в родной стихии.

Сам Романов держался крепко — знать, сказалась бо́льшая практика езды на лошадях.

Благо дорога была не пыльная, погода не жаркая. Ноздри глотали свежий, пропитанный морем воздух, глаза полнились молодой зеленью травы́ и хвои почти не тронутой человеком природы, порой выхватывая за деревьями то часовенку, то вершок поклонного креста.

Вид на губу Сосновая открылся уже при спуске к отлогому каменистому побережью: неглубокая тоня[48] у самого берега, клочки лесистых островков с россыпью скалистых вкраплений на тёмно-синей ряби. Бурлит отлив, обнажая мокрые мшистые камни.

В двух милях от берега покачивается на якоре парусно-винтовой бот «В. К. Ксения Александровна» — заходить в мелководную губу, насыщенную множеством луд, корг и торчащих из воды осыхающих камней[49] было чревато.

С мостика корабля заметили движение от берега, стали готовиться к отплытию, чуть больше дав дымком из трубы, разогревая котлы. Заколыхались послаблённые паруса. Монахи, уверенно управляя паровой шлюпкой между оголёнными отливом отмелями, подвели буксируемый катер с важными пассажирами к свежевыкрашенному борту.

Спустили трап, и слегка оторопевший командир парусника встречал самого императора.

Следом поднялись адмиралы и жандармский генерал со своими людьми.

* * *

Время было условным, но всё же в рамках. И место…

Главным ориентиром места встречи был мыс Канин Нос, куда «В. К. Ксения» добежала за сутки, спеша, выжимая из тандема парусов и паровой машины весь максимум.

Условная граница Белого моря и моря Баренца. Вышли на траверз мыса и действовали по предварительной договорённости — пятьдесят миль строго к норду.

Команда на боте всего пять человек, все заняты делом. Беспроводного телеграфа для связи нет. На мостике целые адмиралы в роли вперёдсмотрящих, вооружившись биноклями, несут свою вынужденную вахту.

И всё равно первым прокричал марсовый, увидев паруса на горизонте и дав направление на два румба вправо.

Вскоре Фёдор Васильевич Дубасов узнал заурядный силуэт, а главное, условный флаг на фоке «Лейтенанта Скуратова», протянул в усы, скрывая довольную улыбку:

— Конспирация.

Шлюпкой пересели с борта на борт.

У трапа вытянулся совершенно невозмутимый и деловой Престин с приветствием и докладом, ещё на схождении судов догадавшийся, кому теперь придётся уступать свою каюту.

— …голосовая связь с ледоколом «Ямал» поддерживается. Назначены координаты встречи. Разрешите следовать к назначенному месту?

И получив в ответ нейтральное и даже ироничное высочайшее: «…не вижу препятствий!», отдаёт соответствующие распоряжения.

* * *

Глядя, как матросы сноровисто справляются с такелажем, слыша скрип перекладываемого гика, вице-адмирал Дубасов с щемящей ностальгией вспомнил свою юность — вой ветра, солёные брызги, ободранные о канаты мозоли…

— Конспирация, — ещё раз повторил Фёдор Васильевич вслед уходящему боту-крейсеру — «В. К. Ксения Александровна» лишь с частично поставленными парусами весьма резво удалялась на левой раковине. Но это иллюзия — ход у парусника мал, кильватера за кормой почти нет. Им спешить некуда. Капитан предупреждён — во избежание возможной болтовни команды (хоть те и крестились на икону), как минимум две седмицы ни в какие порты не заходить, оставаясь в море.

Это «Скуратов», хлопая парусиной на галсе, уже наведя полные пары, ощутимо передавая вибрацию машины на настил палубы, набирал самый возможный «полный» на лучшем, что нашлось в угольных складах Александровского порта.

— Примите моё полное уважительное и благодарное одобрение. Ваш план превосходно сработал. Эдакое тайное свидание господина «Скуратова» с госпожой «Ксенией». — Начальник секретной службы императорской охраны иногда мог вот так подойти совсем незаметно и, видимо, услышал, что сказал адмирал. — Славно «хвосты» скинули. Я имею в виду всех тех навязчивых щелкопёров, среди которых наверняка есть и агенты иностранных разведок.

Фёдор Васильевич немного поморщился на вульгарно-сыскной жаргон полковника. Однако похвала была приятна.

— Несмотря на бытовые неудобства путешествия, государя забавляет это секретное приключение, не находите? — увёл слегка в другую плоскость генерал.

— А дело более чем серьёзное, — строго ответил Дубасов. Ему всё хотелось спросить: как же так? Что там, в столице — совсем не умеют хранить тайн, и куда смотрит политический сыск?

Словно прочитав его мысли, Ширинкин нехотя промолвил:

— Государь наш слишком доверчив. Особенно в отношениях с родственниками. Иное неосмотрительное слово, оброненное кем-нибудь из великих князей, сводит на «нет» кропотливую и осторожную работу. Эх, знали бы вы, чего мне сто́ило…

Недоговорил. Замолчал, громко вдыхая-выдыхая, словно вздыхая… так, что Дубасов украдкой покосился: «Неужели столь сетует?» Оказалось, генерал, достав из футляра толстую сигару, мял её, вдыхая аромат.

— Вот, знаете ли, презентовали по случаю. Не желаете ль угоститься? Нет? А и я пока повременю, — и вернулся к серьёзному: — Ныне готовится проект создания специальной контрразведывательной службы… по опыту и заделу, поданному потомками.

И видя, что Дубасова не разговорить, отступил, не выказав ни тени обиды, нейтрально спросил:

— Когда придём на место встречи?

— Примерно через двое с половиной… край — трое суток.

* * *

Война на Дальнем Востоке шла уже семь месяцев.

Являясь частью империи, Архангельская губерния, безусловно, вносила свой вклад в военную кампанию. В силу обязанностей и энтузиазма. Проводились сборы пожертвований и перечисления необходимых вещей для солдат (валенки, полушубки, фуфайки, набрюшники). Отсылались для армии продукты длительного хранения. Организованный ещё при прежнем губернаторе Дамский комитет был привлечён к изготовлению белья и прочих предметов для лазаретов Красного Креста. Но эти мероприятия затрагивали обывателей скорей косвенно.

Кого-то же война коснулась непосредственно и индивидуально.

Для оказания помощи раненым и больным воинам на Дальний Восток были командированы сёстры Архангельской общины Красного Креста. Формировались части запасных флотских солдат и других чинов. Не так уж и много — по сухим и скупым данным статистики, 4362 уроженца губернии были призваны на службу и отправлены в район боевых действий.

Однако Дальний Восток — он и названием сам за себя говорит: «дальний». И для большинства жителей Архангельской губернии война на другом конце, практически на диаметрально противоположной стороне империи, воспринималась как «где-то там» — не ви́делась, не воображалась, несмотря на старания «акул пера» ежедневной и периодической печати. Даже не было пока ещё никого вернувшегося из призванных — ни по ранению, ни по геройству, с рассказами очевидца.

И тем разительней была картина, когда «война», по-сво́ему непредсказуемо и неожиданно, изволила навестить северный край.

16 августа, с поочерёдной осторожностью направляемые буксирами, в Екатерининскую гавань вошли броненосцы Особого (арктического) отряда — часть Второй Тихоокеанской эскадры.

Назови мир настоящим

Вновь бреду, поскрипит и утонет,

Снег летает,

Тает

На ладонях…

Восточнее Баренцева моря расположено Карское.

Примыкая к побережью материка на юге, с запада, севера, востока, море ограничено архипелагами Франца-Иосифа, Новая и Северная Земля.

Почти весь год покрытые льдом, летом, из-за таяния и значительного сто́ка рек, поверхностные во́ды Карского моря довольно распре́снены, а температура немного выше точки замерзания.

В начало этого лета просвет чистой воды от северной оконечности архипелага Новая Земля простирался не более чем на десяток километров. Затем шли разрозненные скопления плавающего льда, и только потом (примерно в 150 километрах выше к норду от мыса Желания) лежало монолитное ледяное поле[50].

Если последовать дальше, почти на те же километры, забирая к востоку к острову Визе, ледовой панцирь обрывался — массив, совершая медленный дрейф, поневоле огибал этот клочок суши, наваливаясь на береговой припай, образуя торосистость с одной стороны острова… а с другой приличную полынью, местами забитую ледяной крошкой.

Вот именно сюда пришёл «Ямал».

Карское море, в плане отсидеться в стороне, не привлекая к себе внимание, казалось вполне удобным. Встретить рыбаков и зверобоев далее к северу было практически нереально. В сравнении с морем Баренца, в Карском и условия для мореплавания не самые лёгкие — круглогодичные льды, и запасы рыбы беднее. Да и промыслы велись в основном ближе к прибрежной зоне в устьях рек.

Собственно говоря, для того чтобы скрыться с глаз долой, атомоходу достаточно было врубиться в ледяной массив на 15—20 миль и спокойно дрейфовать с ним в ожидании…

Первоначально так и планировалось, даже ледовую обстановку решили не проводить в целях экономии ресурса вертолёта.

Но тут подвязались со своей инициативой спецы из казанского ОКБ «Сокол», предложив проверить их технику в действии.

Мужики оказались толковые: подключились к судовой сети, передавая картинку с камеры беспилотника прямо на мостик, наладили обратную связь с капитаном. И Черто́в, наблюдая на экране вполне себе чёткое изображение, сразу попросил их взять на две шкалы к востоку, намереваясь осмотреть остров Визе. Причины у Андрея Анатольевича для этого имелись.

Поскольку остров ещё не был открыт, по крайней мере, официально, Визе — тихое место для стоянки. Хоть и далековато для оперативности от того же Александровска, Архангельска и остальной российской материковой цивилизации.

Но основной мотивацией была психология. Экипаж и без того ощущал неприятное чувство зависания в каком-то безвременье, когда своё время уже потеряно, с рубящим словом «навсегда», а новое их ещё не приняло. А тут ещё проглядывалась и давила некая депрессивная составляющая, когда болтаешься неприкаянный в море, или вовсе, вмёрзнув в лёд, дрейфуешь по воле гольфстримов и ветров. Поэтому капитан и решил как бы привязаться к этому, пусть и совершенно унылому берегу.

Ну, а обнаруженная БПЛА полынья так и совсем оказалась кстати.

Вообще Черто́в понимал, что несмотря на неоспоримый «железный» аргумент водоизмещением в двадцать три с лишним тысячи тонн, напичканный высокотехнологичными вкусностями, главное — это люди. И не только их знания и умения, а в неменьшей степени их устремления и просто настроения.

Это проявилось на первом же общем собрании, когда обсуждали сложившуюся ситуацию и дальнейшие перспективы.

— Сейчас я как никогда жалею, что мы не на военном корабле, — шепнул тогда начбезопасности, — случись подобное на моём «стратеге» — приказал бы, и все дела. Никаких тебе дебатов.

Начал капитан вроде и просто, но по-своему и весьма торжественно:

— Ждать, когда откроется «дырка обратно», уже резона нет. Нам здесь жить, и будем думать, как нам эту свою жизнь устроить хорошо, с пользой, и чтобы не было мучительно больно перед совестью… не сочтите за пафос.

Кают-компания вместила практически всех, немного потеснились, часть людей осталась на вахте. Естественно, не каждый спешил выразить своё мнение. Многие «плыли по течению», доверяя начальству, либо просто выжидая. Но совершенно неожиданно у некоторых прорезалась политическая позиция.

Споры начались ещё раньше, когда по экипажу кинули клич «искать всё что есть по истории этого периода». Припомнить умудрились всё: всё, чем пичкала советская пропаганда о прогнившем царском режиме с рохлей-сатрапом Николаем во главе… всё постперестроечное перебеливание и перечернивание, с пресловутым лучшим урожаем 1913 года, кровавым большевистским террором, «людоедским сталинским режимом» и другой крайностью — канонизированным страстотерпцем Романовым.

Сам капитан, просмотрев кучу материала, порой противоречивого, так и не пришёл к однозначной позиции.

— Я чёй-то не пойму, к чему весь этот балаган? — нашёптывал начальник безопасности, разглядывая спорщиков. — Мне это напоминает ток-шоу из телевизора. Только ведущего нет. Потому наисовершеннейший бардак.

— Пусть выговорятся. Истиной тут, конечно, не пахнет, но глядишь, чего-нибудь разумное и услышим.

— А как же это… как его — «в споре рождается истина»?

— Не рождается, — качнул головой Черто́в, — даже если кто-то и уступает, всё одно остаётся при своём мнении. Эх! Растянуть бы всё на недельку-другую для обдумывания и обсасывания деталей, но время-время — боюсь, оно не терпит.

— А ведь реально озадачились мужики! Послушай, о чём они…

— Ими движет инстинктивный рационализм.

— Это как это?

— Страх. Боязнь. Подсознательный поиск лучшей доли. Народная власть им более понятна. Даже если она потом стала «народной» — в кавычках. Но на начальном этапе за спиной маячит разагитированный пролетарий, который на па́ру с кухаркой станет управлять ядерным реактором. Оценил? «Шарашки» Берии и прочие «дела врачей» воспринимаются скорей номинально. Но и «благородия», заметь, не идеализируются — понимают… понимают, что технари никогда не станут ровней всяким князьям да графьям. И это тоже по-своему отталкивает и пугает. Но за всем этим стоит основное: обустройство, легализация, быт и… Вообще главный вопрос «как жить дальше будем, какова дальнейшая судьба?». Как же от этого понятия «судьба» сквозит тоскливой неизбежностью. Ненавижу это слово.

— А мне импонирует, что никто не заикнулся о «немытой России» и что только Европа достойный ценитель.

— Да? А я как-то и не обратил внимания, — Черто́в отвлёкся на свои бумаги, где у него под чёткими пунктами были обозначены ключевые моменты плана, — погоди, ща ещё пяток минут пар поспускают, я подытожу, и перейдём к насущным и первоочередным проблемам.

Дождавшись паузы, капитан встал и многозначительно вышел из-за стола, чем обеспечил внимание и наконец-то полное молчание. Потянув ещё минуту, стараясь встретиться с каждым взглядом, веско начал:

— Сейчас 1904 год. До революций и падения царизма, до полновесных лениных, троцких, сталиных и прочих бухариных ещё целых тринадцать лет. И не надо на меня зыркать! Поминаемый тут с пиететом товарищ Джугашвили сейчас, поди, где-нибудь на югах в районе Тифлиса банки грабит и до великого мыслителя-хозяина ещё не дорос. Всему своё время. Или вы хотите срочно из себя изобразить «строптивый ледокол» и качать права из Арктики? Или бежать искать господина-товарища Ульянова (не знаю, где там он — в ссылке или на Баден-Баден пивко с сосисками потребляет) и пытаться править его умные мозги, торопя революционные преобразования? А затем с двумя высшими образованиями по специальности физик-ядерщик вязать красный бант и идти на баррикады? Ничего не выйдет. Только напортачите. Должны понимать, не маленькие дети! Да и революции, пусть и за всеобщее благоравноправие, которые совершаются под шумок очередной войны и на деньги иностранных спецслужб, добрым делом назовёшь с натяжкой. Однако это не значит, что мне нравятся порядки, которые сложились в империи. И предупреждать царскую власть, расписывая во всех красках русский бунт, не совсем правильно будет. Царя Николая, узнай тот об ипатьевском расстреле, может и кондрашка хватить, а жандармерия и казаки сдуру кровью страну умоют… А кто там ещё заикнулся о том, чтобы поставить на другую лошадку? На кого там из великих? Сандро, Константин, блин! Не хватало нам вляпаться в дворцовый заговор! С ума сбрендили? Честно говоря, не хотел я принимать ничью сторону, но боюсь, совсем в стороне не отстоишься. А потому буду исходить из рационализма! Нам сейчас, как ни крути, следует опираться не на каких-то перспективных товарищей-большевиков, а на имеющуюся законную власть, которая нынче в силе. Для большей эффективности — непосредственно на самого главного сейчас в стране. Я имею в виду «хозяина земли русской».

Последнее намеренно произнёс с неприкрытым сарказмом и, получив дозу осклабившегося понимания, продолжил:

— Я тут слышал, дескать, «Николай Второй не очень решительный правитель, подвержен чужому влиянию»… в общем — пластилин. Так давайте возьмём его и вылепим что нам потребно, превратив его в нашего человека.

— Круто! — подали голос из зала. — Подпустят ли нас к телу?

— Николай любит всякие технические штучки. Уверен, заинтересуется и лично приедет посмотреть на «Ямал». Тут мы его и удивим… А если уж говорить о развитии страны в политическом, социальном и техническом плане… Я тоже на досуге проштудировал кое-что по царской России начала двадцатого века… Мне думается, что не случись войн и революций, «Ник номер два» тихой сапой без взбрыкиваний и горячки реформировал бы страну, один чёрт. Медленными шажками, долго и муторно, зато без крови. А то, что элита-дворянчики зажрались и нюх совсем потеряли… Ну, так эта сволотная коррупционная напасть, наряду с чиновничьим аппаратом, сопровождает властные элиты в любые времена. Везде и всегда они одинаковые. Что при царе. Что вспомните номенклатуру при Советах. Что при диком капитализме новой России в двухтысячных.

Свою концепцию о дальнейшем использовании потенциала под названием «Ямал» и его экипажа, то бишь нас, я уже озвучил — оказание технической помощи государству российскому. Знаниями и практикой. Как это провернуть наиболее эффективно, у меня только намётки. Ваши соображения и предложения будут исключительно приветствоваться. Как говорится, один ум хорошо, а семьдесят шесть… сами понимаете.

Но прежде… Есть точка зрения… Считаю, что мы просто обязаны внести свой посильный вклад в ход Русско-японской войны… И предложить Морскому Генеральному штабу (и, конечно, царю) ускоренно провести Севморпутём хотя бы часть Второй Тихоокеанской эскадры!

Все эти выразительные паузы в последнем заявлении капитана оказались напрасны — особого удивления не было. Либо ждали чего-то подобного, догадываясь… а скорей всего просто знали.

Поворчали слегка ратующие за смену строя, поминая непопулярность царского режима в связи с проигранной войной и суть — революционной предпосылки.

Кто-то заикнулся, что пара-тройка кораблей серьёзной роли не сыграют, когда вся война бездарно сливается генералами. Да поспорили опять немного — на тему того, что «импотентский проигрыш в войне заставил зачесаться кое-кого из генерал-адмиралов и приступить к реорганизации армии и флота, что хоть как-то подготовило Россию к Первой мировой».

И тут же пришли к общему мнению, что, дескать, «кому до́лжно, уже наверняка задумались, да и вообще — а на кой ляд мы тут? Показать им кое-чего из хроник, имеющихся на “Ямале” — “Цусиму”, подписание позорного мира, а то и кошмары “первой мировой бойни”. И пусть это будет не так восприниматься, как если испытать на собственной шкуре, но все же!.. Тем более что теперь-то вся история может пойти иначе, если с их помощью “накачать” Россию технологиями и прожектами».

В общем, по поводу проводки каравана Северным путём сомнений не возникло — дело знакомое, досконально понятное (хоть что-то привычное в их не совсем простой ситуации).

Но в остальном…

Всё-таки вопрос об обустройстве стоял на первом месте. Всё то же — как жить дальше будем? И где? Не вечно же на ледоколе сидеть?

И суть предложения капитана подводилась к этому — ещё раз пробежав глазами по своим распечаткам, он продолжил:

— Как я это вижу!!! Организация базы. Где-нибудь в укромном местечке на северах: в губе, бухте, заливе. С географией мы опять-таки с вами покумекаем, чтобы и «Ямал» мог стоять у берега, и была относительная отдалённость от всяких любопытных проходимцев. Но и чтоб совсем не у чёрта на куличках, с возможностью подтянуть телеграф и «железку». Я всё понимаю, Крым был бы предпочтительней. Север край такой — и климатически для людей тяжёл (кто поедет в холодрыгу?), и в плане энергозатрат на отопление, инфраструктуру и строительство дороговатым выходит. Но сама специфика атомного ледокола, а также необходимость секретности проекта, другого варианта нам не оставляет. «Ямал» же не бросишь — ледокол это наш козырь. Центр. Технический и информационный.

— А мне нравятся севера́, — ухмыляясь, вставил «свои пять копеек» начбезопасности, — в тепле я начинаю портиться.

— Но далее… — продолжил после смешков капитан, — для начала обустроить посёлок, с перспективой наукогородка и… НПК (научно-производственного комплекса). А почему бы и нет? Будем, так сказать, кузницей новых технологий и идей, затем внедряя всё на производства страны. А через патентацию что-то и в мире, зарабатывая. Копилка в этом отношении у нас на сто лет вперёд! Доход, как я уже говорил, будет делиться поровну. Не удивлюсь, если через какое-то время к нам станут проявлять повышенный интерес иностранные спецслужбы. Поэтому, естественно, и с самого начала организовать охрану в несколько эшелонов, с моря прикрыться вплоть до минных полей. Я не сгущаю краски. Те же англы, если не дай бог узнают и поймут, что мы такое!.. Могут запросто устроить набег, несмотря ни на что и всякие там международные правила.

Это не значит, что мы себя добровольно загоним за колючку. Создать надёжную службу безопасности, охрану, сопровождение. Всё одно торчать безвылазно на северах не получится. Наверняка будут командировки на заводы империи с внедрениями и новшествами. Да и регулярные поездки на юга к морям и пляжам я только приветствую. Но сразу скажу — нам разбегаться нежелательно. Держаться надо вместе. Иначе растянут, раздербанят нас по кусочкам. А то и грохнуть могут. В общем, всё это как предложение мы выкладываем самодержцу. И! Как себя поведёт Романов, какова будет его позиция, я предполагаю скорей из здравомыслия и логики. Проект грандиозен, и по масштабу задача более чем непростая. Сколько это будет стоить? Миллионы. Раскошелится ли царь? Раскошелится, если не дурак. И мы ещё подкинем месторождениями, а потом и технологии.

Капитан опустил голову к своим записям, пережидая, когда поднявшийся шум разобьётся на отдельные шепотки и можно будет снова, не напрягая голос, говорить.

— Собственно, следующими пунктами у меня и идут пока наброски — что мы можем предложить: по станкостроению, двигателям, системам связи, медицине. Есть техзадачи, которые можно внедрять уже сейчас и воспроизвести технологический цикл на уровне начала двадцатого века. Есть и на долгую перспективу. Что-то ещё откопаем из библиотеки или же у кого-то есть иные интересные идеи. Здесь у меня лишь свёрстано на скорую руку. А следует всё систематизировать, разложить по полочкам да по отдельным папочкам с просчётом ситуации… и так и эдак. Чем и предлагаю заняться всем, пока будем ожидать вестей и гостей из Санкт-Петербурга. Месяц в запасе у нас точно есть.

— Так что работы у нас непочатый кочан, — снова с улыбкой подыграл помощник по безопасности.

И закрутилось. Поначалу со скрипом, а потом поехало, покатило. Народ закусил удила, да ещё и с полным пионерским энтузиазмом. Стало интересно. Нашлись задачи «по душе» даже для морпехов. Даже для баб-с, которые с совершенно деловым видом что-то обсуждали о моде, всяких парфюмерных и других женских штучках.

* * *

Спустя трое суток «Скуратов» ушёл. До этого пароход исправно держался под бортом ледокола, прикрывавшего его от нет-нет да и накатывающихся под влиянием ветра и течений отколовшихся от пака льдин. Крупных айсбергов не попадалось, но от всяких блинчатых, заторошенных[51] пришлось бы уворачиваться.

Трое суток «Ямал» и Скуратов» представляли собой гротескную контрастную парочку — ультрасовременный великан и старенький паровичок, совершающие совместный активный дрейф. Хотя… э-э-э… правильней будет вовсе наоборот, глядя со стороны реальности — вполне ещё ходкая парусно-винтовая шхуна и невесть как объявившийся атомоход из грядущего.

Неожиданно долго — целых три дня «убили» на обмозговывание и подготовку миссии в Санкт-Петербург. Хотелось выглядеть веско и основательно. И предоставить не просто набор «ярких бус для аборигенов», а хотя бы один-два конкретных проекта с возможностью реализации в разумные сроки. Но удивить тоже хотелось. Поэтому к очевидному в такой ситуации ноутбуку решили присовокупить самые оптимальные электроинструменты, удобный мини-сварочный аппарат, кое-что из радиоэлектроники, естественно озаботившись системами питания для все этого, стыдливо затирая шильдики с «мадэ ин чайна».

Особым пунктом шли образцы оружия с разным армейским тактическим обвесом, что имелся при морпехах.

Сама амуниция (уже упоминаемый «всесезонный комплект полевого обмундирования») и без того наверняка будет представлять интерес для имперских генералов. А лазерный дальномер, средства связи с мини-гарнитурой служили прекрасным высокотехнологичным довеском. К этому всему великолепию прилагался ещё и специалист. Лейтенант решил «пожертвовать» для такого дела своего первого помощника — старшего сержанта. Тот оказался весьма натасканным воякой, прошедшим и некоторые горячие точки. А вторым в делегации (точнее, первым) был инженер спецсвязи ледокола — тоже военный, но в отставке. В прошлом замотдела радиотехнической службы Северного флота. Серьёзный и суровый дядька, уже обросший жирком, но всё ещё крепкий на удар.

— Вот и будет тебе, Алфеич, охрана в поездке, — успокаивающе вещал капитан.

— Я сам кого хочешь заохраняю до́ смерти, — рыкнул тот в ответ. Недовольный — ехать в столицу империи не вызывался. Александр Алфеевич Гладков ещё при СССР в Краснознамённом флоте честно состоял в партии и был именно из тех, кто в случившемся ранее споре не очень жаловал самодержавие. Однако приказу подчинился, и у Андрея Анатольевича и толики сомнений не возникло, что капитан первого ранга запаса хоть на йоту отойдёт от выбранной политики — сделает и выполнит задачу, так как ему поставили. Военная дисциплина!

Совсем неожиданно огорошил медик: «Мы можем являться носителями опасных вирусов, против которых у предков не выработана иммунозащита».

Престин испытание пока держал нормально. Но это могла быть индивидуальная крепость организма. Поэтому посланцев в Петербург зарядили ещё и набором препаратов, с инструкцией и наставлением «на аборигенов не дышать», рекомендуя общаться вообще в марлевой повязке. Ага! Поди попробуй!

Но основной причиной задержки было желание капитана умолчать о некоторых фактах по революции и гражданской войне. И если из текстов можно было вымарать некоторые пункты, то документальные фильмы пришлось править весьма кропотливо. Тут была необходима определённая программка на компе, умение и терпение.

— Какое-то — и рыбку съесть, и… — не соглашался помощник по безопасности, — ни туда, ни сюда….

— Да не собираюсь я полностью скрывать информацию, — досадливо пояснял Черто́в, — дозировать хочу. Вот представь — поедет наш Алфеич…

— Я тут, — напомнил о себе инженер, подсаживаясь.

— Я понимаю, что ты тут… Ах-ха! И Ленин с нами. Но так вот, поедет наш Алфеич с морпехом к царю-императору. Обрисует очевидные причины поражения в Русско-японской: про снаряды невзрывающиеся, худые подъёмные механизмы главного калибра кораблей и прочее, прочее, прочее… куда войдёт (если быть честным до конца) и упоминание о вороватых великих князях, и про «безобразо-абазовскую шайку»[52]. Кто для императора какие-то пришлые-непонятные, и кто «милейший князь Сандро»? Кому он больше доверяет? А Абаза, а великий князь Алексей — дядюшка? Они рыбы в своей воде, у них там влияние и свои люди. Возьмут и вывернут всё так, что окажутся наши парни в Шлиссельбургской крепости. И ладно там всяких керенских и остальных заговорщиков из Временного правительства заложить, не жалко — м…даки знатные. А вот, например, Брусилов, поддержавший отставку царя? Толковый вроде ж генерал… сдавать его? А Ульянов-Ленин… умная ведь голова! Что смешного?

— Да так. Представился картавый в кепочке на броневичке…

— Да! Перестройка свергла кумира века с пьедестала, основательно раскатав и изваляв. Однако человек, выдавший столько трудов, книг, глупым быть не может по определению. Просто его бы ум, да в другое русло… А Сталин? Тот и вовсе был имперцем по сути. А каково будет господам офицерам вести своих матросиков против японцев, зная, что через десять с лишним лет эти самые матросики их самих пачками расстреливать станут? Хотя намекнуть бы не помешало, а то кто там… по-моему, адмирал Вирен сущий деспот был. Пару фактов расстрела особо ненавистных офицеров можно и подкинуть для краски.

— Кстати, — покачал головой начбезопасности, — нас в мореходке слегка просвещали по исторически-стратегической части. И про эту так называемую «шайку» есть большие сомнения. Какой-то Безобразов — от горшка два вершка, я в политической значимости имею в виду. Какие-то концессии лесные в Корее непонятные. Мало ли у нас в России лесов, чтобы лезть с бизнес-проектом в неспокойный регион? Сдаётся мне, была продуманная экспансия на Восток, торговые интересы в Китае и, главное, военные. Безопасность и охрана границ империи — под шумок коммерческого проникновения наводнить регион войсками, против возможной агрессии японцев. Стратегический плацдарм. И если бы Россия не полезла в Корею, Халхин-Гол и Даманский были бы уже в девятьсот пятом. Япошки планы имели обширные, вплоть до Иркутска, ещё тогда!

— Во-во, — согласился капитан, — так что наше дело дать факты, без комментариев. А если спросят, то говорить: «бытовало такое мнение». Я «википедиям» не очень верю. А то тут слышал вообще предложение, отправить в Петербург для чтения Пикуля и Новикова-Прибоя. Не хватало ещё судить об истории по беллетристике. Но однозначно было бы неплохо скармливать слона царю по частям. Сначала Русско-японская и первая революция. А что будет потом, покажем потом!

— Нас там тоже терзать будут не дилетанты, — выразил сомнение Гладков, — выпотрошат… Да и… всё та же психология. Людей интересуют в первую очередь они сами — любимые. Романов наверняка спросит о своей судьбе.

— А и скажи правду — канонизировали в святые. Представляю, как ему это польстит. А вот когда Ник уже к нам пожалует (в чём я уверен), вот тогда ему и следует выложить правду-матку. Рассказать о ненужной войне за интересы французов, о германском «дранг нах остен» и о тёмных делишках англичан не забыть. К чему привели страну зажравшиеся купчики и чиновники, холёные дворянчики, при помощи заграничных «друзей».

— А сам ампиратор будто бы ни при чём, — не преминул съязвить инженер, — его бы тоже носом ткнуть.

— Ты что! Ни в коем случае. Сам говорил про людскую психологию — она такова, что себя всегда оправдывают. А царь так и вовсе безгрешный небожитель.

— Не знаю. Считаю, что если ты взялся за хозяйство, «хозяин, блин, земли русской», то изволь вести это хозяйство, а не ворон щёлкать. В общем, как в жизни. Как с бабой.

— В смысле?

— Да как — женился ты и думаешь: всё, моя, никуда не денется, и так будет. Ан нет! Надо подвиги иногда совершать, цветы дарить… и на зарядку по утрам бегать — жирок сгонять. Иначе какая б ни была верная — свинтит к молодому-раннему. Так и империя. Не будешь с ней работать и радеть — просрёшь!

— Н-да-а, вот она сермяжная народная мудрость.

— А я серьёзно. В самодержавии есть одно неплохое качество — царю не надо ни перед кем бисер метать. И без того «это моя земля, мои люди, я о них забочусь». Беда в том, что даже если «хозяин» правильный, для его окружения народ всё одно быдло.

— Всё-то ты верно, Алфеич, излагаешь. Только ты там, в Петербургах, не наговори ничего лишнего. А тут мы к встрече подготовимся, с толком и расстановкой. Не знаю, хватит ли у нас силы повлиять на политику России, но замахнуться, конечно, хотелось бы.

Обобщить с высоты нашего исторического опыта плюсы и минусы демократии, достоинства и недостатки социализма. Конкуренции и планового хозяйства. Кстати, показать, чего страна достигла при более справедливом обществе.

— А у нас тут прям все такие специалисты по политической социологии…

— Есть же в империи умные головы — посадить пару десятков учёных мужей, всё это сопоставить, обсосать… Эх, мечты, мечты…

Ещё бы самому в этом во всём разбираться.

* * *

Все три дня тесно общались с Престиным, вызнавая у того в основном нюансы быта, общения и правил поведения эпохи. Его же стали обучать пользоваться современной радиостанцией, которую решили разместить на «Скуратове» — связь с материком была крайне необходима.

По запарке с идеей установки аппаратуры спохватились поздновато и переживали, как бы предки не спалили своими весьма вольными номиналами тонкую технику. Динамо-машина на пароходе вырабатывала постоянный ток, но эту проблему решили посредством обычного инвертора и аккумулятора с подзарядкой. А Гладков заверил, что натаскает Престина по пути на материк.

Наконец всё обговорили, подготовили, проверили, погрузили, попрощались.

Суда подудели, стали расходиться.

— Да не переживай ты так, Анатолич, — успокаивал начбезопасности, стоя рядом с капитаном, глядя вслед удаляющемуся «Скуратову», — я хоть и «за родину, за Сталина», но отправляй мы их не в «четвёртый-пятый» год, а в «тридцать седьмой», вот тогда бы валерьянку глотал. Всё ж мягкие они при Николашке были…

Через пять суток Гладков сообщил по радио: «Благополучно прибыли в Александровск».

В дальнейшем на связь выходил уже только Престин, регулярно, в обговоренное время сеансов. В основном передавая последние новости с Дальнего Востока.

Потянулось время в ожидании. Вполне привычное. Для ледокола обычная сезонная вахта (в том, оставленном времени) четыре месяца. Научные экспедиции длятся не намного больше. Однако нередко люди задерживаются на борту судна и на целый год. Так что лишний месяц или два ожидания особых проблем не вызвало бы.

Бултыхнули в воду становые якоря, реактор и вспомогательные механизмы перевели в щадящий режим. Вахты сменялись свободным временем, которое в большинстве теперь тратили не на развлечения, а…

— А для меня это развлечение! — обложившись журналами «Наука и жизнь», заявил старший мастер АППУ[53]. — Понятно, что мы паразитируем на том, что уже придумано до нас… но как интересно. Чувствуешь себя великим изобретателем, практически творцом!

Не все, конечно. Несмотря на всеобщий энтузиазм, находились среди экипажа и откровенно скучающие и просто лентяи. И капитан уже видел в этом будущие разногласия, когда одни будут пахать, а другие просто получать то самое «в равных долях». Пока это не лежало так уж на поверхности, но задуматься следовало.

Для разминки рядом темнел остров Визе. Скучнейшее местно, вытянутое на 22 километра, в ширину — пять, покрытое пологими песчано-глинистыми холмами, всё ещё усыпанными снегом с проплешинами лишайника и ягеля.

Даже птицы, нередко встречающиеся на арктических островах в большом количестве, здесь наблюдались практически в единичных экземплярах.

При всём при этом находились желающие пройтись по нагромождениям береговой гальки и твёрдой землице с ружьишком. Или закинуть спиннинг с песчаного обрыва для удовольствия и разнообразия меню.

Не преминул спешиться и капитан. С ним увязался неугомонный старший лейтенант Волков, уже законно не расставаясь с «калашом», запрыгнув в резиновую лодку.

— «Земля Визе», — Черто́в явно говорил для морпеха, который был новичком в Арктике. — Владимир Визе предсказал её местонахождение благодаря записям и анализу дрейфа зажатой в 1913 году льдами «Святой Анны». И только в тридцатом году нога человека впервые ступила на этот остров — в ходе экспедиции Шмидта это был сам Владимир Визе. Я захаживал когда-то сюда на ледоколе. Сейчас у берега лежит основательный припай, а в наше время тут всё уже не так. Линия берега совсем иная. Из-за глобального потепления в летний период остров окружён чистой водой, и волны беспрепятственно подмывают, обрушивая песчаный берег. В год море крадёт у суши до восьмидесяти метров. Если помните, ходила история про так и не найденную Землю Санникова, фильм ещё был снят. Миф, но есть мнение, что она всё же была… просто её размыло. Вот такая маленькая северная Атлантида.

Ближе к берегу разводье[54] было забито снежурой[55] и напоминало кисель, но матрос на руле уверенно вывел лодку к вмёрзшему в припай нагромождению гальки.

— Дальше пёхом!

Выгрузились, прохрумкали по камушкам, затем снова по льду, и вышли уже на смёрзшийся песчаный берег с включениями битого плитняка[56]. Поднялись чуть выше, дальше лежали лысые холмы высотой примерно 15—30 метров, в низинах и ложбинах белело и пока не думало таять.

Появление людей распугало даже редких птиц — из всех звуков только скрип наста под подошвами, редкие переговоры меж собой и тихий шелест ветра.

— Ни тебе даже белого медведя, — подал голос чуть поотставший морпех, пнув ботинком корку льда, выдав при этом хрусталики ледяных брызг. Ковырнул ещё, заинтересовавшись обнажившимся предметом. Наклонился, разглядывая:

— Ух ты, чёрт!

Потянув за край, лейтенант не без труда вытащил из-под снега железяку, оказавшуюся потемневшим стволом старинного карабина с расколотым деревянным прикладом.

— Эй, — не поднимая головы, позвал он остальных, сам не замечая, что в своей озадаченности даже голос особо не повысил. Осмотрев со всех сторон находку, протёр перчаткой место, где должно быть клеймо производителя. Что-то проступило, но тёмный налёт времени поддавался с трудом. Принялся с азартом скоблить чем придётся, скинув перчатку, и…

— Ау!

Нечаянно оцарапался о приклад до крови, совершенно по-детски тут же сунув повреждённый палец в рот. Однако своего добился — нашёл:

— Винчестер. Модель 1873. Ого!

И уже в полную силу крикнул:

— Эй!

— А вы никогда не думали, что мы находимся не в нашем прошлом, а в параллельной реальности? — спросил он у опередившего всех капитана.

Черто́в чуть не споткнулся от такой заявочки.

— Вы говорили, что до 1930 года сюда не ступала нога человека. А вот! — Лейтенант протянул находку.

Вокруг в молчаливом любопытстве столпились остальные.

— Так то же официально! — неуверенно возразил кэп, уставившись на находку. — Мало ли кого сюда из пропавших экспедиций занесло, после дрейфа или ещё как. А ещё есть поморы…

— Да нет, это не поморы, — кто-то уже осмотрел место и выковырял из снега изорванный ботинок. — Я такой фасончик в музее видел. Английская обувка.

— Ну да, — капитан задумчиво вертел в руках ботинок, разглядывая — слегка стоптанный, шнурок почти истлел, сбоку в голенище аккуратная сквозная дырочка, очень похожая…

— А ведь тут скорей всего произошла трагедия, похоже на пулевые, — и показал входное и выходное отверстия, — и это побуревшее пятно, вероятно, кровь. Почему же об этих останках больше нигде не упоминается? Может, действительно параллельная…

Потом хлопнул себя по лбу, оглядевшись:

— Блин. Ты чего меня пугаешь. Остров-то всё же осыпа́лся. И эти останки наверняка ушли в воду. Вот их потом никто и не обнаружил.

— Да я чё? Я ничё. Чего тут пугаться? — опешил от наезда лейтенант.

— А того. Представь, что это не наше прошлое и тут всё может идти как-нибудь по-другому. И все наши знания коту под хвост. То-то! — подчеркнул кэп, увидев понимание. — Кстати, а ничего так ствол. В нашем времени эта винтовка наверняка бездарно проржавела на дне, а тут смотри — вполне себе рабочий раритет. Чуть ржавчину почистить, новый приклад… Что тут на прикладе?

— Да… мелочи, — усмехнулся старлей, показывая оцарапанный палец.

— Видишь, даже не заряженное оружие пытается кусаться.

Неожиданно Черто́ву пришла мысль: «Как символично. Эх, старлей, а не отрыл ли ты топор войны? Вон и первая кровь, — и глянув на простреленный ботинок: — Точней уже не первая».

Потом на острове, и в частности на этом месте, пытались пошарить уже с лопатами и с металлоискателем, но кроме пары медных гильз и обломка кости, уж очень смахивающей на человеческую, больше ничего отыскать не удалось.

Кто был тот несчастный, чей «Винчестер» нашёл лейтенант, так и осталось загадкой.

* * *

Престин продолжал регулярно выходить на связь, в основном передавая вычитанную из газет информацию о ходе войны. Никаких особых расхождений с известной историей вроде бы пока не замечали. Также не было никаких вестей из Петербурга. Словно два посланца канули в неизвестность.

И только 18 июня по юлианскому календарю капитан «Скуратова» срочно известил, что выходит в море с гостями.

Ещё он репетовал полученную из Петербурга телеграмму, одно слово в которой было кодовым и несло успокоение — у отправленных в столицу ребят вроде всё нормально.

* * *

— Так! Что у нас есть по вице-адмиралу Дубасову Фёдору Васильевичу?

— Крутой мужик…

— Ты это «мужик» забудь и не вспоминай. И не дай бог ляпнешь такое вашему превосходительству. Да и друг дружку не следует так называть. Как говорится, не по чину.

«Ямал» проснулся, выбрал якоря, замолотил винтами, заворочался, взбаламутил ледовую кашу полыньи и неторопливо, оставив за кормой унылый берег, двинул в свою очередную белую дорогу.

Царское Село. Не подслушанный разговор

— Ники, они что-то недоговаривают. Что-то неприятное.

— Они несут нам опасность?

— О нет. Они странные, немного себе на уме, что совсем не странно, но не опасны. Я чувствую. Женщина чувствует сердцем. Не бескорыстны, но поддержат Россию в любом случае.

— Россию, но не лично меня, нас. В их взглядах нет никакого почтения к… к венценосной особе. Совершенно. Иногда я чувствую себя перед ними, как… как перед своим строгим батюшкой.

— Они смотрят на нас с высоты прожитых лет. Не ими лично, а опыта всего человечества. И это повышает их статус, непроизвольно. И с их точки зрения, и с нашей.

Понимаешь, они знают! Вся наша жизнь для них, наши ошибки и достижения лишь прочитанные страницы или эти их документальные «синема».

— Алекс, это страшно.

— Немного. Но мы просто обязаны воспользоваться их знаниями. Ты обязан. На благо державы и наше благо.

Карское море

Чтоб не тащиться бедолаге «Скуратову» до самой границы льдов, а это почти шестьсот миль, решили поспешить ему навстречу. Вскоре выяснилось, что ледовый массив на южной границе был подвергнут основательным подвижкам, дробился на отдельные ледяные поля длиною от двух до пяти километров, неоднородные ледяные фрагменты, обломки.

Бывало, что течением тащило весьма крупный несяк[57], а то и вполне внушительный айсберг.

Экран радара просто пестрел этими разнокалиберными метками.

Черто́в приказал идти ещё дальше к югу на пересечку «Скуратову» — ему в таких водах ходить было бы весьма затруднительно.

Уведомлённый об этом по радио Престин только порадовался — выдаваемый по особому распоряжению высококачественный кардиф позволял держать высокий ход, но постоянные десять узлов были чреваты поломками машины.

Да и дальность для парохода-старичка была на краю предела, с учётом туда-обратно.

Всего через трое суток «Скуратов» занял место под бортом ледокола.

* * *

В Петербурге, похоже, серьёзно ухватились за вариант перебросить Северным проходом на Тихий океан часть военно-морских сил.

Будущее, с его удивительными техническими открытиями, оно где-то там, а война — вот она под боком. И время не терпит. Уже и без информации потомков понятно — малой кровью не отделаться. А ещё над думами нависало, подстёгивало грядущее позорное зарево «Цусимы», в которое никак не хотелось верить.

Но самым весомым аргументом было заявление самодержца, который, совершенно не сдерживаясь в эмоциях, поставил условие:

— Ежели с этими сведениями вы допустите подобное, все пойдёте под суд… разжалую до матросов!

Авелан[58], который тоже был посвящён в «большую тайну», потом в беседе с Дубасовым ошеломлённо поделился, что эти гости из будущего в беседах с государем вообще предлагали (только подумать!) ввести расстрел. На что Фёдор Васильевич лишь усмехнулся, словно одобряя такие меры.

Естественно, что, не убедившись наглядно, поверив лишь обещаниям и описаниям технических возможностей ледокола, предоставленным материалам (в том числе и видео), наобум послать корабли в ледовый поход осторожные адмиралы позволить себе не могли.

Видимо, именно поэтому председатель Морского технического комитета вице-адмирал Дубасов, едва ступив на палубу атомохода, практически «прямо с порога» озвучил поставленную ему задачу.

«Да без проблем. Сбегаем. Покажем», — крутнулось в голове.

Вслух же Черто́в ответил нечто вполне в стиле эпохи, считая, что уж если начинать общаться с аборигенами, то на их языке:

— Извольте, всенепременно!

Отдал распоряжение помощнику. «Ямал» снова повернул во льды для демонстрации своих сил.

За годы работы в Арктике тактико-технические характеристики ледокола Андрей Анатольевич озвучивал не один десяток раз. В последнее время в основном для туристов. Ещё корреспондентам. Ещё случалось всяким «шишкам» из Росатомфлота и как-то разик премьеру.

Рассказывать морским офицерам императорского флота, людям из прошлого века (сначала Престину, затем новым гостям) неожиданно оказалось наиболее впечатляюще. И не потому, что они такие «наивные первобытные»… как раз таки вполне понимающие профессионалы. Просто между этими людьми и экипажем «Ямала» фактически сто лет! Сто лет развития цивилизации! И от понимания этого факта буквально с ума сбегалось, завидуя, представляя, смотря глазами слушателей «а вот мне бы так — заглянуть на сто лет вперёд. А каково же им?»

Вот поэтому было… просто было интересно: всё показывать, описывая, объясняя…

Не без гордости, конечно, за людские достижения в виде атомного ледоходного монстрика, например.

Но всё это лирика.

Черто́в не стал далеко уходить в белое безбрежье, выбрав первый попавшийся отколовшийся от массива «полигон», по цвету и другим признакам профессионально определив толщину льда как «двухлетний».

— «Поляна» внушительная, — согласился старпом, — для показа хватит и этой двухметровой толщины.

Вышли на белый простор, «газанув». «Ямал» послушно взреза́л, крушил, проламывал.

Гости, не поленясь, поднялись на верх надстройки и, облокотившись на планшир, наблюдали, свесив головы, как подминается, переламывается ледяной покров, показывая ребро.

И один чёрт, дотошный Коломейцев попросил остановить судно, спустившись на лёд, замерял толщину излома.

— Положительно изумляет! А какова максимальная?

И капитан, понимая, что от него ждут не слов, а очередного показа, выискивал ближайшее нагромождение торосов, направлял судно в атаку. Вот тут уже приходилось «поигрывать» балластом, реверс-аверсом, и удовлетворённый бывший командир «Ермака», впечатлившись, утирая неожиданно взмокший лоб, кивал, типа «потрясён!», дескать, «одобряю»!

Кстати, долго водить за нос лейтенанта Коломейцева не удалось. От цепких глаз офицера не укрылись ни описки-даты на узлах, ни случайные оговорки, да и в логике почти сорокалетнему мужчине не откажешь. Сопоставил и сообразил, что что-то тут не так!

В итоге у него взяли все возможные подписки, на что он, ошарашенный, был полностью и бесповоротно согласен. Ещё бы — куда же ему восторженному деваться-то было!

Потом спускались в недра ледокола, на девять метров ниже ватерлинии — осматривали силовое хозяйство: турбины, генераторы, электромоторы, рулевую машину. О ядерной установке пока ни-ни. Дескать, «ходим на нефти, запаса топлива хватит надолго».

После впечатляющей демонстрации и придирчиво глядящий Дубасов немного подобрел:

— Вижу, вам можно доверить наши броненосцы.

— Вот тут будет не совсем просто. Командирам ваших кораблей придётся вызубрить определённые правила, кодовые сигналы. — Увидев, что его готовы со всем почтением и вниманием выслушать, капитан продолжил как по писаному, потому что сам знал все правила наизусть: — Плавание судов во льдах замерзающих морей носит чёткую организацию и регламент. Непосредственное руководство проводкой каравана возлагается на капитана ведущего ледокола. То бишь на меня. Командиры кораблей и судоводители, следующие под проводкой ледокола, подчиняются приказаниям капитана ледокола. Формируется караван на чистой воде в нескольких милях от кромки. Согласовываются средства связи. В нашем случае, видимо, придётся снабдить ваши корабли более современными приёмо-передатчиками. Все судоводители должны назубок знать однобуквенные сигналы для связи между ледоколом и проводимыми судами, и в порядке номеров мест в караване репетовать команды ведущего. Таблицу сигналов распечатают и передадут на изучение.

Теперь по составу каравана. Наиболее крепким корпусом обладают броненосные корабли. За счёт броневого пояса. Можно провести и крейсера… Кстати, в 1936 году на Тихий океан по Северному пути перевели пару эсминцев… эскадренных миноносцев, водоизмещением всего полторы тысячи тонн. И более слабым ледоколом. Но предполагаю, что наш караван будет сложного построения, а количество кораблей всё же ограничено. Одним ледоколом много единиц не проведёшь, особенно если ледовая обстановка окажется неблагоприятной. А от броненосцев на театре военных действий толку будет больше.

— А если подключить «Ермак»? — предложил Коломейцев.

— По нашим сведениям оттуда, — Чертов махнул кистью, давая понять, что сведения «из будущего», — у «Ермака» какие-то проблемы с машинами, что он даже вернулся с сопровождения Второй Тихоокеанской эскадры. По-моему, дойдя лишь до мыса Скаген. Ну, так вот. Место в караване назначается с учётом размеров судна, прочности его корпуса, мощности двигателей, маневренных элементов, загрузки и конкретной ледовой обстановки. В тяжёлых льдах впереди судна со слабым корпусом ставят… Короче… перемешаем последовательно угольщиков с броненосцами. Концевым, конечно, броненосец.

— Насколько нас просветили — с перегрузом броненосцам угля хватит с лихвой, — вмешался Дубасов, — но, конечно, запас кардифа не помешает.

— Ну да. Главное беречь винты. Глубже сядут — меньше льдин под лопасти попадёт. Судам снабжения на винты можно сделать профильную кольцевую насадку. А внутри установить распорки против сжатия корпуса льдами.

— А боевым кораблям? Насадку.

— Не знаю, как это скажется на скоростных характеристиках. Нужны расчёты, эксперименты. А «снабженцам» пара узлов в минус не критична.

— Вторым транспортом планируется взять плавмастерскую. Но главное снаряды… Мы намерены доро́гою проводить учебные стрельбы. Будет ли у нас такая возможность при проводке каравана?

— Отчего же нет? Можно. А вы поведёте корабли?

— Очень хотелось бы на это надеяться, — с ноткой упрямства ответил вице-адмирал.

— Хорошо, — Черто́в кинул взгляд на циферблат часов, с удивлением подмечая, как быстро пролетело время, — итог подводить не буду. Есть ещё куча нюансов по дистанции, скорости каравана, но это скорей уже в своё время и место. Будем обсуждать уже непосредственно с командирами кораблей. Что ж… думаю, вы удовлетворены показом. Будем возвращаться к «Скуратову». И время уже… не возражаете отужинать, а то у меня, знаете ли, полчаса как урчит…

Не возражали. Переход к житейским делам вызвал лишь улыбки и понимание.

Ничто так не объединяет людей, как совместная трапеза.

* * *

Тем не менее ужин проходил отчасти принуждённо.

Может, манеры хозяев были не совсем безупречны, а на столе обычное запланированное меню, без изысков (кроме коньяка, пожалуй), простые столовые приборы. А может, его превосходительство рассчитывал на более узкий круг. Но как раз столовалась очередная вахта, и Черто́в, усмехаясь, подмечал, как всегда балагурившие за едой «местные», сейчас ели притихнув, украдкой постреливая взглядами на разодетых в мундиры офицеров, старались побыстрей расправиться со своей белково-углеводной порцией.

Куда проще ко всему относился Коломейцев. Несколько часов назад узнав о реальном происхождении ледокола, морской офицер интересовался буквально всем, легко находя общие темы, касающиеся полярных исследований, развития ледокольного флота. Не остались в стороне и военные дела, тем более что старший лейтенант Волков тоже явился на ужин при параде, чем спровоцировал расспросы о специфике рода войск и боевом применении.

— Позвольте, но как я понял, «Ямал» гражданское судно. Куда же вы направлялись со своим взводом?

Лейтенант объяснил. Тут уже проявил интерес вице-адмирал, обратившись к капитану:

— Если Россия, хм… в дальнейшем так милитаризирует Арктику, ваш ледокол использовался только по своему назначению или рассматривались варианты переоборудовать его во вспомогательный крейсер? Судно крепкое, ходкое.

— Более того… на головном ледоколе проекта «Арктика» (был спущен на воду в 1972 году) разместили артустановку и системы наведения. Производили фактические стрельбы. Далее на последующих судах этого класса такой необходимости не было. Однако фундаменты под артсистемы, помещения под боеприпасы на нашем судне сохранились. За несколько месяцев перед самой аномалией, которая и привела нас сюда, в верхах была принята военная арктическая концепция и на «Ямал» установили кое-какое оборудование мобилизационного варианта. — Увидев немой вопрос гостей, капитан уточнил: — РЛС наведения и управления огнём артиллерии МР-123. По-моему, списанную с какого-то корвета.

— А что это за система наведения? Это что-то похожее на дальномер Барра и Струда?

— Гораздо эффективней. Обнаружение объектов посредством радиолокации при любых погодных условиях, ночью в том числе. Определение их дальности, скорости и геометрических параметров.

Видя, что офицеры затрудняются в понимании, тут же подсуетился старлей — быстро начеркал в блокноте простую схему:

— Примерно это выглядит так: излучаемые от радиостанции волны отражаются от объекта, и их отражённый сигнал регистрируется, с расчётом времени прохождения.

Гости переглянулись, пока не понимая. Волков ещё раз более подробно разъяснил.

— Верно! — согласился Коломейцев, будто бы допускал возможность усомниться в словах потомков. — Беспроводной телеграф работает независимо от дня и ночи. В туман если только немного ухудшается качество.

— То есть можно вести огонь как бы с закрытых позиций с корректировкой, — сделал свой вывод вице-адмирал.

— Так точно, — ответил совершенно довольный Волков, — при этом электронно-вычислительная машина рассчитывает угол прицеливания, упреждение и прочее.

— Любопытно! Могли бы мы взглянуть на работу сего устройства?

— Лишь частично, орудий-то нет, — вяло улыбнулся Черто́в. Разговор был не особо интересен. К тому же сказывался недосып и выпитый «Кизляр» — «поплыл», с трудом сдерживая зевоту. — Смысла не вижу, но в принципе… концепцию работы показать можно. Я отдам распоряжения, РЛС подготовят, так как она не подключена. На это уйдёт какое-то время. Скорей всего к завтрему. И уж простите, день полярный, а время вечернее. Я уже двадцать часов на ногах. Да и коньячок разморил. Так что прошу прощения, откланяюсь. Перепоручаю вас своему помощнику.

* * *

А когда утром, позавтракав, Черто́в заступил на «капитанскую вахту»[59], ему доложили, что МР-123 уже подключена, отюстирована, «Скуратов» неожиданно вооружён — орудие стояло под чехлом, теперь его изготовили к стрельбе.

Потом настигли подробности — оказалось, что, отужинав, стихийная компания не разошлась. Виной ли тому был коньяк, но офицеры императорского флота вдруг вполне себе «спелись» с начальником безопасности и морпехом, признав в старшем лейтенанте Волкове «своего» (пусть пехота, но морская же).

По инициативе старлея на столе перед Дубасовым оказались притащенные из библиотеки несколько журналов «Техника — молодёжи» и «Моделист-конструктор», раскрытые на нужной странице с заголовками «Тяжёлый крейсер…» и «Карманные линкоры…». Первый взгляд на которые заставил Фёдора Васильевича позабыть всякую усталость — день для него тоже прошёл весьма напряжённо (да и лет под шестьдесят уже).

Немедленно потребовав кофе (даже не заметив, что «потребовал», а не «попросил»), выудив откуда-то из кителя лупу, адмирал жадно впился глазами в чертежи и описания, хмурясь на немного чуждую орфографию.

Засиделись допоздна.

Орудие было старенькое четырехфунтовое, но нарезное и могло закинуть снаряд на 27 кабельтов, сиречь пять кэмэ. На эту предельную для него дистанцию и рассчитывали, выбрав удобный и хорошо заметный айсберг.

Старший лейтенант с Коломейцевым переправились на «Скуратов», принимать корректировку по рации, Дубасов, вооружившись биноклем, косился на экран радара, не теряя из виду белую мишень.

Установленное буквально перед самым выходом из Александровска по приказу вице-адмирала, орудие было не пристреляно, и первые три снаряда ушли просто в сторону цели с корректировкой — легли с недолёто-перелётом и смещением по горизонту.

В рубке «Ямала» Черто́в показывал метку на мониторе от всплеска падения снаряда и данные по дистанции и отклонению.

Получая коррекцию, Коломейцев командовал поправками по делениям прицела:

— Давай-ка, братец, три по вертикали и одно влево.

Четвёртый и пятый выстрелы дали накрытия, которые отнесли на счёт рассеяния из-за большой дистанции для весьма расстрелянного ствола. И действительно, не меняя наводку, пальнули ещё раз и, вздыбив ледяные осколки, снесли верхушку айсберга.

Затем решили усложнить задачу. Поскольку изображающая противника льдина представляла практически статичную цель, лишь слегка дрейфуя, набравший пары «Скуратов» стал резво менять позицию, а «эмпэшка» вырабатывала данные для стрельбы, рассчитывая треугольник «Ямал» — «Скуратов» — цель, плюс упреждение.

Пушкари, видимо, уже приноровились, прочувствовав орудие, и, несмотря на рассеивание, за минут семь сначала раскололи надвое, влепив болванку прямо в середину, а затем десятком снарядов доклевали несчастный айсберг на обломки.

* * *

«Скуратова» уносило на юг. Юго-запад. Для своих почти пятидесяти (шхуна введена в эксплуатацию в 1857 году) кораблик был вполне себе ещё ничего так… Особенно сейчас, когда, поспешая и имея почти попутный ветер, в дополнение к машине разоделся всеми парусами, издалека кажущимися идеально белыми. Почти красавец, если бы не пачкающие небо клубы дыма. Хотя в этом тоже есть какая-то своя романтика.

Паруса было бы видно ещё долго, практически до горизонта, но неожиданно откуда-то попёр туман, сначала лоскутами, и замеры влажности показали, что скорей всего он будет сгущаться.

Капитан, посмотрев на экран радара, обратил внимание:

— Ветер меняется. Маревом совсем затянуло. Видите на локаторе пара пятен, чуть в стороне от курса «Скуратова», вероятно айсберги. Но Престину обязательно передайте, чтобы был осторожней. Видимость ухудшится, можно налететь…

* * *

«Ямал» вбуривался во льды, ломая кромку, отступая на исходную.

— К Визе не пойдём, отстоимся во льдах, — предложил старпом.

— Только недалече, — не стал спорить кэп, вспомнив пару непролазных мест, которые ледоколу пришлось преодолевать, — смысл нам туда-сюда через пак продираться, даже по проторенному. Если Дубасову там удастся поторопить события, глядишь, всё быстро и обернётся.

— Да, крепкий старик.

Черто́в обернулся на своего помощника по безопасности, глядя с лёгким удивлением:

— Крепкий! Упрямый, как все стариканы, и злой. Педант. Я вообще не понимаю, как вы с ним нашли общий язык. И старлей тоже. Хотя догадываюсь — ворон ворону глаз не выклюет. Вояки.

— Он прагматик. У него была задача. И выполнял он её, понимая, что сроки поджимают. Даже на вертол наш лишь со стороны взглянул.

— Наверно, слишком хрупкая, на его взгляд, игрушка против бронированных посудин. Не понимает потенциала, — флегматично сказал Черто́в, — а может, как раз и понимает, что это другой и неблизкий уровень, вот и нечего типа зариться. Действительно прагматик. Ну, а тогда на кой ляд была вся эта пальба? Или от того, что Дубасов тут намекал про слепи́ть вспомогательный крейсер из «Ямала»? Так пусть и не надеется. Ты ж сам понимаешь, что это глупо, мы уже обсуждали про «забивать микроскопом гвозди».

— А ведь… — Шпаковский немного потянул, подбирая слова, — МР-123 нам как собаке пятая нога…

— И что ты предлагаешь? — немного вскипел капитан. — Снять комплекс и поставить на боевой корабль? Мне об этом ещё неделю назад лейтенант наш пел. Но он-то, может, и не понимает всего геморра, а ты? Это ж целое дело: с запитыванием, персоналом-операторами… У местных офицериков образование не то. Ко всему аппаратура уникальная и дай бог, при нашем прогрессорстве, лет через тридцать скопировать удастся. Алгоритмы хотя бы. А корыто, на которое её поставят? Его могут и утопить. И тю-тю микросхемы. А секретность? А если его захватят?

— Прав, не спорю, но как заманчиво — поставить на быстроходный крейсер с самыми дальнобойными орудиями калибра не меньше 203 мм и безнаказанно лупить с запредельных дистанций. При баллистике траектории снаряда, при большом угле падения, палубу пробьёт запросто, ухандокая и броненосец. Миноносцы ему и ночью не страшны, при хороших паспортных данных от любого другого корабля он уйдёт…

— А утопит его подлодка, потому что аккурат к Первой мировой этот твой суперкрейсер только и будет готов. Короче, хорош мечтать. Вы, я надеюсь, за бутылкой ничего Дубасову не наобещали? А то я смотрю, шариковые ручки ему пришлись по вкусу. Видел я, как он строчил свои конспекты.

— Нет, конечно. Материалы по развитию военных флотов, чертежи «дредноута» и ещё там разные проекты линкоров, крейсеров и мелочёвки отсканировали, распечатали. С нас не убудет, а начальнику Морского технического комитета ценная вещь. Кстати, ему не только ручки понравились — старый-то старый, а на калькуляторе кнопки весьма быстро насобачился тыкать. У нас же прорва китайских сувенирных с логотипом «Росатомфлота». На фотоэлементах. Подкинем им на эскадру? Артиллеристам.

— Представляешь, если хоть один попадёт к англам…

— А ещё, — продолжал начбезопасности, словно не замечая возражений капитана, — в военном контейнере есть несколько армейских лазерных дальномеров.

— Слушай, вы с ума спятили?

— Да посидели мы тут дружно, поприкидывали. Ни фига им три-четыре лишних корабля на Дальнем не помогут. Побьют их япошки. Старыми взрывателями много снарядов переоснастить они не успеют, то же самое с накатниками и дугами. А это дальность стрельбы. А вот наши дальномеры в разы повысят точность стрельбы. Дубасов говорит, в отчёте императору будет настаивать, чтобы он посетил нас лично. Здесь бы и обговорили непосредственно. Хочет просить государя назначить его командующим эскадрой. И про секретность всё прекрасно понимает. Уж если какая опасность, так за борт покидать артефакты, на край.

— Ты не понял. После войны разговоры про те же калькуляторы пойдут… поплывут прямо через Ла-Манш, — и тяжело вздохнул. — А с другой стороны — вот гадство! Мы и так засветимся с этой проводкой кораблей. А если вертолом ледовую обстановку придётся смотреть? То-то на мостиках броненосцев охренеют.

— Как далеко пойдём?

Капитан вытаращился на помощника:

— Ты про что? А-а-а! Ты про это, — увидев, что тот просто указал по курсу на медленно заплывающее туманом белое поле, — миль на пятнадцать. И то, наверное, много.

* * *

Ветер окончательно поменялся, двинув тёплые массы с юга, полоня густым туманом белый панцирь заснеженного массива.

Полярный день в этих широтах будет жить до конца августа, но солнце лишь напоминало о себе мутным пятном, а видимость прыгала от двухсот метров до полукилометра, подвластна ветру и лоскутам влажной взвеси.

Недавно проломленный ледоколом канал, едва схватившись лёгкой коркой, медленно сдавило, сжало, наваливая глыбы друг на друга, превратив в почти прямолинейную гряду торосов, уходящую в туман.

Поначалу эта незаметная подвижка льда неуловимо шевелила и судно, с унылыми скрипами и вздохами. Но затем наивные льды прихватили свою добычу — вмёрзнув, «Ямал» стоял на ледовых якорях, то выплывая из марева лишь красной надстройкой, то обнажая чёрный борт, то снова исчезая призраком (иногда выходили на прогулку и имели удовольствие понаблюдать со стороны).

До Новой Земли к юго-востоку была всего сотня миль, стали частыми гостьями горластые чайки, успев изрядно изгадить антенны и крышу надстройки. Черто́в скучающе переминался на верхней палубе, глядя на это безобразие, ёжась в сырости и промозглости тумана. Курил, гоняя туда-сюда мысли.

«Будет ещё куча непоняток, а то и проблем — чем дольше нам вживаться в это время. Религия, например, мать её… Крестики на шее кое-кто из команды таскает, но чтобы кто-то истово верил, как местные, даже не представишь. А безбожие ныне входит в моду как раз таки среди либералов и революционеров. Вот чего Дубасов тогда на ужине зыркал сычом усатым? Из-за того, что с командой в одном зале сидели? Или то, что сразу без церемоний на харч накинулись, а надо было перед трапезой какую-то речугу задвинуть, типа молитвы? Или это из другого кино. Совсем всё в голове перемешалось. Что-то я не помню, чтобы Престин упоминал о каких-то предзастольных этикетах. Хрен его поймёшь. А Николаша-царь и того пуще набожный. Приедет и начнёт кукситься, что по его персоне какое-нибудь молебствование не затеяли, или иконы кинется по углам искать… А с другой стороны, шли бы они… Должны же понимать, что мы из будущего и немного иные».

За спиной клацнула кремальера, хлопнула дверь, послышались шаги, затем голос начальника безопасности:

— Радио от Престина. Дошли.

«Четверо с половиной суток трюхали. Долго. Волна им наверняка в скулу била. Потом Дубасову катиться на поезде до Питера. Царю, если сподобится, те же четверо суток на север. Затем к нам… обратно. Время, блин».

— Что ты говоришь? — переспросил капитан, не расслышав последнее.

— Я вот думаю — сколько мы протянем на нашей «урановой заправке», даже если притушим реактор? Вчера сидели с «физиками», прикидывали…

— Пойдём-ка, — Черто́в повёл головой, предлагая пройтись на правое крыло мостика, там поговорить. — Тут да, поначалу один чёрт придётся запитываться от реактора, если станем у берега, как планировали с организацией базы. Жаль, конечно. Судно бы ещё и по прямому назначению поиспользовать.

— Так я и говорю, — Шпаковский неторопливо потянулся следом, — вчера мнение среди «киповцев»[60] разделилось. Одни в грудь кулаком бьют: «Дайте нам время и бабки, мы изотопа вам наварганим, сколько потребно». Другие предлагают всунуть на ледокол ещё дополнительный паровичок на мазуте, типа «на атомные “орланы-кировы” вспомогательные котлы ставили, а нам на электродвигателях и того проще будет».

— А-а-а, так это их плакат висел с пририсованной дымовой трубой за фоком? А где они котлы хотят воткнуть? На месте кладовых? Уродство. Но и атомную гонку устраивать раньше времени не хотелось бы. Пронюхают же… если начнём скупать уран.

— На десять лет раньше, десять позже… какая разница!

— Э-э-э, не скажи. Я иногда вообще думаю, что человечество живёт по какому-то сценарию. Либо кто-то тонко управляет процессом. Ведь подумать только, на какой хлипкой грани всё трепыхалось. Начнись теории с разработками на пять лет раньше — и у Гитлера бомба! Представь бесноватого с ядерной дубиной — накидал бы вокруг не задумываясь. И когда бы его всё же в логове прищучили — под собой бы рванул, вместе со всем Берлином.

— Ну, так этого акварельщика можно хоть прямо сейчас ехать и мочить.

— Личность в истории. Согласен. Может, такого другого в Германии и не случилось бы… Хотя там повёрнутых на расовой идее всегда хватало. Но есть ещё и Япония. Уж там фанатиков… япона-мама не горюй! Эти бы тоже не остановились. И ведь ядерный жупел не сразу был осознан. Англосаксы вполне серьёзно планировали долбить атомными бомбами СССР. Однако же нет. И не будем тут отдавать должное их благоразумию или ссыкливости. Просто… этого не было в Великом сценарии. А потом, исторически у технически развитых государств, которым есть что терять, складывается такая система управления, что не получается безумных правителей, готовых развязать ядерную бойню. И нарождающихся под Кораном превентивно били по рукам, не давали до атома добраться. Хотя ещё надвое бабушка сказала — Индия и Пакистан не скатились же за край. Вот поэтому я и считаю — надо осторожней менять ход истории, как бы на режиссеров не нарваться.

Шпаковский изобразил на лице работу мысли и хмыкнул:

— Хрена себе ты конспирологического шороху навёл. Или теологического? Если представить, что поминаемый тобой режиссер — Бог. Тут…

— Тут у нас, кстати, никто на почве «переноса» о руке Бога и прочих высших сил не двинулся?

— Так я о чем же. Второй механик у нас мусульманин. Даром что Валера. Я и не знал, нет этого в деле. Ну, и завёл вчера песню из репертуара «аллах акбар».

— Что, на полном серьёзе?

— Ну да.

— Твою мать, этого только не хватало. Нормальный ж с виду был… Все эти кричащие «акбар» мне напоминают футбольных болельщиков, фанатеющих от своей любимой команды, ну, типа: «Арсенал» чемпио-о-он!!! При этом сами они в футбол не играют, не умеют и не хотят… Помню, в детстве был на экскурсии в доме-музее какого-то писателя. И там обслуга. Тетки, изучающие творчество и всё связанное с великим писателем. И они такие: «Вот это ЕГО кресло, в котором ОН сидел, этим пером писал…» И всё с придыханием и благоговением. Я смотрел на них. И медленно начинал ужасаться и жалеть — они не живут своей жизнью, живут чужой… жизнью давно умершего человека, сделав из него некий культ для себя. Но эти хоть по-тихому, а религиозные лезут со своими догмами. Хватают за рукав. И орут… Уроды.

— С этим Валерой (сдаётся мне, никакой он не Валера) немного поговорили. Он всё же не дурак — успокоился. Вроде всё понял. Но приглядывать я за ним буду.

— Это само собой.

— Не знаю, кэп, одобришь ли, но я в его каюте камеру скрытую поставил. От греха…

— Стоп!

— Ну, а на хрена нам…

— Тихо, говорю! — Черто́в приподнял руку, скинув капюшон, прислушиваясь. — Собаки!

Стояли, навострившись, вглядываясь в туман, молча его костеря, пытаясь что-то высмотреть в редких полосах просвета и не подумав хвататься за бесполезные в таких условиях бинокли.

Начбезопасности дёрнулся к лееру, указывая на юг:

— Там!

Спутать уже было нельзя, ни с кайрой[61], ни с чайкой. Собачий, тявкающий лай.

— Тревогу?

— Сирену не надо. Волкову — пусть своих людей поднимает, но оружием не светить.

Шпаковский, ссутулившись, с нажимом забормотал в рацию.

И полминуты не прошло, как внизу захлопали двери, затопотали по железу ботинки.

Краем глаза Черто́в увидел фигуру морпеха, занявшего позицию на баке у кнехта: «Быстро, молодцы!» И тут же ухватился взглядом за появившуюся в тумане тень: «Вот они!»

Вереница собак в упряжке — тянут гружёные сани. Следом ещё одна упряжка.

«Мля, расслабились! Спрятались в сугробах, нах! Какие тут на́ хрен радары — собако-псы подкрались незаметно. И что с этим теперь делать?»

— Спалились! — глянул на помощника.

— Кто это?

— Судя по экипировке — европейцы. И проводники из местных самоедов с ними. Престин говорил о норвежцах в Александровске. Точно они. У них отмазка железная — «экспедиция», но для нас это па́лево.

Не доезжая до ледокола метров сто, упряжки остановились, скучившись. Часть людей спе́шилась, казалось, нерешительно затоптавшись на месте, с постоянной оглядкой — громада корабля пугающе высилась в туманной дымке. Затем сгрудились, судя по выдыхаемому пару, активно совещаясь.

Навстречу двинулись трое. Винтовки на плечах, стволами вниз, неторопливо, пару раз миролюбиво махнув руками.

— Я пойду, — сделал ударение на «я» Шпаковский. — Скажу — капитану нездоровится, принять не может. А пока то да сё, решим, как быть дальше.

— Давай. Только на всякий случай броник надень. В Арктике человек человеку не волк, только вот у нас иная ситуация, если эти ребята те, о ком я думаю. Глупить не начнут, но…

Делегация из трёх человек была уже совсем близко, то ли боязливо обходя зубатый нос, то ли настырно метя к спущенному трапу у борта. Несмотря на натянутые шапки и поднятые воротники, было видно, что лица безбородые, что говорило — не местные.

Им навстречу вышли двое: суховатая, даже в плотных одеждах, фигура начальника безопасности, вторым вызвался сам старлей.

Черто́в подметил, что морпех разумно не стал козырять футуристическим «калашом», однозначно ограничившись скрытыми пистолетами.

Один из пришлых немного отошёл в сторону, разглядывая ледовый якорь. Что-то в его движениях Черто́ву не понравилось, но пришлось переключить внимание — основные делегаты сблизились.

Разговаривали недолго. Стояли друг от друга почему-то метрах в трёх. Никакой опасностью от чужаков, как и предполагалось, не веяло — вели себя сдержанно, даже руками не жестикулировали, постреливая глазами на громаду нависающего судна.

Шпаковский больше отрицательно мотал головой и красноречиво разводил руками. Морпех переминался чуть в стороне, вроде бы тоже не выдавая напряжения и бдительности, тем не менее держа сектора открытыми.

Разошлись, в общем… руки не пожали, но вполне мирно.

Черто́в, однако, понимал весь подвох, возникшие сложности, бесясь, кляня везение или прозорливость этих непрошеных: «Что ж теперь с этим делать? Вся лелеемая секретность идет насмарку».

Вспомнил две подозрительные метки на радаре, когда уходил «Скуратов». И мерещилось, что это лишь передовой отряд, а там, в тумане, чёрт побери, целая толпа: «Ага, клин-свинья крестоносцев или орда кочевников, а мы крепость-ледокол. Но шхуна какая-то их к кромке массива притащила. Однозначно. Что им вообще про нас известно?»

Капитан поспешил вниз, узнать результаты. Сдуру накручивая себя и переживая, едва не навернулся на трапе, ухватившись в последний момент за поручни, матерясь, а поминая недавние мысли о религиях, богохульствуя. Остановился, пытаясь успокоиться (не получалось), просчитывая далее ситуацию, наконец начиная осознавать, чем всё это якобы случайное посещение может закончиться.

— Это англичане! — безапелляционно заявил начальник безопасности.

— С чего такая уверенность?

— Ну, а кто-о-о ж ещё?

Но кэпу было не до шуток, зыркнул мрачно, дескать, обосновывай.

— Да чего, — Шпаковский дёрнул плечами, — я хоть и не полиглот, пару фраз на норвежском им кинул. Отреагировали (видно, язык знако́м), но чутка с запозданием. А английский их такой… характерный. Правильный. И Престин о промышлявших в Александровске англах говорил. Но главное, по чему можно отличить джентльмена… Норвежцы предпочитают в пеших полярных путешествиях что-нибудь типа башмаков «комагер» или из местного — саамских каньги[62]. А эти красавцы форсили в «добрых английских ботинках». Короче, национальность я у них не спрашивал, а они заявили, что разыскивают пропавшую экспедицию Цинглера. В восьми милях к югу стоит их трёхмачтовый паровой барк «Харальд» и разбит лагерь.

— Ага. Где Земля Франца, куда нацеливался Цинглер, и где мы сейчас. За уши притянуто. Нас они искали. Что вообще ты им про нас сказал?

— Неполадки в двигательной установке, вмёрзли в лёд. Дрейфуем. Капитану нездоровится. И вообще у нас карантин, часть команды больна. Пригласить их на борт не можем, в интересах их же безопасности. Рекомендовал близко к ледоколу не подходить, намекнув, что охрана может и пальнуть ненароком.

— Хорошо.

— А что ж тут хорошего? — возразил молчавший до этого в сторонке лейтенант.

— Объясни, — все разом повернулись в сторону морпеха.

— Давайте определимся. Мы намерены и дальше сохранять тайну нашего существования и место дислокации? Или всё? Мы их отпускаем? В данном случае они, поняв, что в гости мы их не позовём, тупо уйдут на свою посудину и раструбят о нас во всех газетах как минимум. Какие-то слухи о нас на берегу, как известно, ходят. Но теперь они увидели, что мы серьёзная машина. Не удивлюсь, если нас уже сфоткали и обмерили. Скорей всего, не поверив в нашу беспомощность во льдах. По уму, они уже должны гонца отправить к себе на судно, если и собираются тут торчать.

— Ситуация патовая.

— Да с хрена ли?

— Ты предлагаешь… — прищурился начальник безопасности.

И все сразу додумали, поняв воинственный настрой лейтенанта, и то, о чём недоговорил Шпаковский. Что можно было назвать по-разному: «необходимые радикальные меры», «убрать свидетелей» или просто «убийство». Теперь посмотрели на капитана, потому как ему решать.

Меньше всего сейчас Андрею Анатольевичу хотелось бы показать свою неуверенность. Но высказать сомнения, хотя бы для того, чтобы просчитать ситуацию со всех сторон, было необходимо.

По левую руку экран радара. Мерцает показаниями.

— Удружил нам туман. Теперь-то понятно, что эта метка их барк. «Харальд». Норвежский. Но помните, когда уходил «Скуратов», там были ещё подозрительные засветки. А если у них на подхвате ещё судно? Не знаю, как они на нас вышли. Не думаю, что они такие уж ушлые. Может, «Скуратова» отследили. Или случайно. По льду, скорей всего, по линии разлома дошли. Кто-то у них неплохо разбирается в ледовом плавании судов. И просчитывает следствия, не иначе. Ни про какие земли в этом направлении они не знают, и барк наверняка будет дожидаться возвращения санной экспедиции.

«Если следовать тому, что фактически предложил старший лейтенант, то полумерами не отделаешься. Мочить придётся всех. И невинных поморов-проводников в том числе. Чёрт! Мы напрямую скатываемся от чрезвычайных обстоятельств к военному положению». Мысль мелькнула мгновенно, но явственно отразились на лице капитана. Потому что начальник безопасности совершенно в контексте промолвил:

— Ездовых собачек жалко. Куда их девать? Не на «Ямал» же тянуть? Так что? Мы на войне как на войне, или всё же не аля гер? А?

У лейтенанта пискнуло в гарнитуре, он нажал клавишу приёма, прижимая наушник ладонью. Затем метнулся к иллюминатору:

— Уходят!

Сани разворачивались, слегка смешавшись, но поводыри-самоеды быстро навели порядок. Упряжки потянулись в сторону, откуда пришли.

Лейтенант мо́лча обернулся к капитану, типа «отпускаем?».

Под этим взглядом Андрей Анатольевич начинал тихо закипать: «Всё-таки я человек мирного времени. Вот так запросто отдать приказ “убивать’? Вот поганство!»

— Эй, а чего это они? — снова привлёк внимание к иллюминатору Волков.

Отъехав на 150—200 метров, почти на грань приемлемой видимости в постоянно сменяющейся плотности тумана, сани чужаков остановились. Спешившись, засуетились силуэты людей.

— Похоже, шатры натягивают? Решили лагерем стать? Ни хрена не видно. По-моему, они сами растерялись, не знают, как быть дальше.

«Как бы там ни было, у нас выбора нет. Уберутся они или останутся, скорей всего отослав человека на “Харальд”, нам ни соседство такое, ни другая утечка неприемлемы».

Капитан вдруг вспомнил о типе, что шнырял у ледового якоря. Понял, что же ему так не понравилось — тот наклонялся, как будто что-то подбирая.

— Кто у нас ставил якоря? Боцкоманда? — Подошёл к телефонам, соединяясь с боцманом. Тот ответил быстро.

— Вы когда якоря ставили, ничего не роняли, не теряли?.. Нет?

«Проклятье, что же тот хмырь мог там подбирать?»

— Курили? Окурки, спички, зажигалки?

Слышал, как боцман, прикрыв трубку рукой, кричал кому-то из своих людей, спрашивая. Затем голос в трубке вернулся.

— Что? — переспросил капитан. — Пустую пачку из-под сигарет? Это точно? Я им, мля, устрою!

Положил трубку, возвращаясь, злой и резкий:

— Так, народ. Есть подозрение, что к противнику попала улика-артефакт в виде сигаретной пачки из двадцать первого века.

Именно классификация чужаков капитаном как «противник» поставила точки над «i». Казалось, что Черто́в даже посерел лицом, настолько ему претило отдавать подобный приказ.

— Вроде бы и мелочь, но что там на ней… что они поймут, переведя и прочитав, не знаю. Нам же… тут даже не выбор, а единственное целесообразное решение. Сами понимаете, что брать кого-то в плен — плодить в дальнейшем возможные проблемы. Слишком многое на кону, — глянул он на морпеха, — твои ребята справятся? Опытные, уже стрелявшие по живым мишеням есть?

— «Контрактов» возьму.

— Что ж, товарищ старший лейтенант. Твой выход.

А в голове звенит мысль — с горчинкой, кислинкой, с кривинкой: «Грязная работа».

Волков сорвался с места, собирая команду, подбирая вооружение.

Затем связался с мостиком:

— Надо с подборта спустить снегоходы. Для мобильности. Всё же допускаю, что гонца на барк они отправили. К тому же кто-то попытается уйти или упряжку без седоков… с трупами, чёрт возьми, с другими уликами обратно к их лагерю собаки вдруг понесут… пёхом не угонимся!

В этот раз никакого особого шума и топотни слышно не было. Динамичные фигурки морпехов в белом камуфляже ссыпались по трапу, замерев в ожидании.

С прикрытого борта краном-выстрелом поочерёдно спустили снегоходы. Рассаживались по двое: водитель, стрелок.

Однако план пришлось быстро корректировать.

— Всё! Они определились. Снимаются, уходят— таки.

Видимость на некоторое время распахнулась до полукилометра, показав, как «непрошеные товарищи» всё, что успели развернуть в плане «крыша над головой», быстро собрали и стали удаляться, потянувшись вереницей. Весьма поспешно.

— Теперь только вдогон!

Спустили ещё четыре снегохода, за руль которых пришлось посадить более опытных «порысачить среди торосов» парней из экипажа, теряя время на их экипировку: каски, бронежилеты.

А чужаки уже растворились в тумане.

Воспользовавшись небольшой паузой, начальник безопасности со старлеем решили осмотреться, проехав чуть вперёд по следам саней.

Волков, устроившись позади, щёлкнул карабинами, пристегнувшись, водя стволом автомата, примеряясь — будет ли удобно стрелять на ходу и с ходу.

— Надо было глушаки взять. Если стрелять в курсовых секторах, водилы поглохнут.

— Переживут. — Шпаковский погодя плавно притормозил и спрыгнул на снег. — Смотри, они пошли по уже известной дороге. Вряд ли станут сворачивать. Не знаю, ждут ли они нашей погони и возможна ли засада. Слышно-то вас будет, несмотря на туман, далеко.

— Да, — недовольно протянул Волков, вскинув голову на бельмо солнца, — уж лучше бы ночь была. ПНВ[63] в тумане практически не поможет.

— На, — Шпаковский извлёк из рюкзака кожаный чехол, — тепловизор. Этот в тумане ловит. Смотри, не пролюби. На свои кровные покупал к «Сайге». Не ёмпартный, «меркурьевский»[64], но хоро́ш. Такого теперь нигде не достать. «Калаш» у тебя новосуперский, как раз на «пикатини»[65] станет без подгонки.

— Пристрелять бы… — лейтенант уже прикидывал место крепления, — хотя дистанции у нас точно будут не снайперские. Спасибо.

— Ага. Пригодится — с тебя бутылка. Но не особо бы ты на тепловизор надеялся. По уму бы вам нарезать небольшой круг в обход и встретить с расчётом в упреждении. Скорость упряжки примерно двадцать километров в час. А то и того меньше. Не думаю, что они быстрей пойдут. Собачки подуставшие. Я остаюсь на судне. От экипажа старшим пойдёт подшкипер. Он у нас практически полярный следопыт, охотник и зверобой. И с лайками самоедскими, если что, справится. Прислушивайся к нему. Связь поддерживайте, не отключайтесь. Мы ж переживать будем, — начбезопасности хмыкнул, но эдак… на полном серьёзе: — Ладно. Там, поди, уже собрались. Поехали обратно.

Стояли, ждали, полукольцом, порыкивая газом.

Шпаковского сменил подшкипер, представившись:

— Александр.

— Добро. Тёзки, — пожал руку старлей и проорал: — Так. Всё, парни. По ко́ням! Выдвигаемся, держим постоянную связь. Я иду головным.

Шли вереницей друг за другом по проторенной санями дорожке, чтобы не налететь на торос или трещину, повинуясь головной машине, — подшкипер знал своё дело и скорость держал нормальную — почти 50 км/ч, и только снежная пыль шлейфом, пороша́ едущих сзади.

Когда отмотали десятку, Волков достал тепловизор и стал поглядывать, помня предупреждение о засаде. Воющий под седалищем двигатель, казалось, разносит весть об их кавалькаде на несколько вёрст вокруг.

— Ничего? — перекрикивая двигун и свист ветра, спрашивал подшкипер. И получив отрицательный ответ, шипел: — Уж больно шибко идут, гады. Успеем ли до кромки?

Первые признаки преследуемых обнаружились только через двадцать два километра — на снеге обрывки тряпок, консервная банка и собачьи «кучи». Свежие.

Старлей, несмотря на нервное напряжение, поржал на это следопытское подшкипера «свежее говно». Но тому беглого взгляда хватило при лёгком притормаживании, чтобы определить — чужаки тут делали короткий привал.

— Они уже недалеко! Внимательно!

Одометр намотал ещё восемь кэмэ — через окуляр тепловизора старлей наконец углядел движение впереди. Тут же известил по рации и продублировал «внимание» поднятой вверх рукой.

Затем по команде отряд разделился: четыре снегохода под управлением опытных водил, включая командирский, пошли в охват. Остальные продолжали нагонять по накатанной «колее».

Их уже слышали — непонятный, странный, страшный гул позади, как будто охватывающий со всех сторон. И подстегнули собак.

— Саша, поднажми! — орёт на ухо старлей.

Поднажал.

И тогда с виду ровное снежное поле показало все свои изъяны, превратив езду в бешеную скачку, что будто рассыпалась фрагментами.

Свист ветра, рёв движка, хруст снега, брызги ледышек!

Крик-мат подшкипера — едва увернулся от неожиданно выскочившего из-под снега торосистого гребешка!

Мотнувшийся в этих выкрутасах влево-вправо старлей — вцепился, вкогтился, держась лишь на ремнях! А в голове щемит надеждой, что дистанция позволит летящим сзади вовремя отыграть манёвр головного и успеть увернуться…

А хрен там — писк в рации и хриплый голос-доклад:

— Я «седьмой». Выбыли. На время.

Всё же ребята влетели.

Практически вышли на траверз, Волков отчётливо наблюдал — матрица тепловизора высвечивала «горящие» разгорячённые силуэты собак. В санях мерцающие под тёплыми одеждами копошащиеся человекоподобные «йети».

И выстрел!

Первый выстрел сделал противник! По догоняющей группе — на звук или уже видели что…

Волков понимал, что сани более устойчивая позиция для стрельбы, и отреагировал моментально — поднял ствол и короткими очередями дал по концевой упряжке, шикнув сквозь зубы:

— На, сука!

Удачно! Прямо в кучу. Дёрнулись, валясь. Один выпадает из саней, замер.

Старлей сразу в рацию предупредил:

— «Углич», у вас на треке «двухсотый» чужак. Не споткнитесь. «Контрольный» для верности.

И уже водиле:

— Давай, давай. Обходим голову! Как бы они врассыпную не разбежались. Ищи их потом…

Отжал ещё патронов пять и по вторым саням, но тряхнуло, и очередь ушла куда-то к солнцу.

Сумасшедшим скачком обошли вереницу упряжек, опережая.

Сходясь на дистанцию приемлемой видимости, следовало скинуть скорость для меткого огня. Выждав нужный момент, дал команду поворота на цель «все вдруг».

— Цели распределять по очерёдности и приоритету. Две концевые упряжки — группе «Углич»!

Гавкнули-хрипнули ответы подтверждений.

Их тоже увидели и тоже стреляли в ответ (послышалось ли, нет — что что-то вжикнуло мимо). И надо же! Упряжки почти слаженно отвернули в сторону, пытаясь оторваться. Но!.. Там у них торосы. А вдогонку автоматическое оружие. Выкашивая свинец, что резал подчистую.

И всё тот же рёв движков, свист ветра, пальбы, людские крики… визг собак — несчастных, попавших под раздачу.

Закончилось всё резко. Татакнул напоследок короткой «калаш» чуть левее у отбежавшей дальше всех упряжки. И всё. И опасения Волкова были напрасны — собаки без понукания просто встали.

Короткая перекличка в эфире. Все были целы. Лишь одни боец получил скользящий по каске вплоть до короткой отключки. Да снегоходы приняли на себя немного: у одного нормальная такая дыра от крупной пули в лобовой проекции — попади, куда метили, и броник не спас бы. А мелких срикошетивших насчитали навскидку три-четыре.

Ходили, спуская «контрольные» в разбросанные бесформенные меховые фигуры. В санях, на снегу, средь белого, чёрного и… алого, разбрызганного.

И в собак, что получили шальные пули. Уцелевших псов, подшкипер сказал, все же заберут на «Ямал».

Те, кто из экипажа, матросы — притихшие, кучковались в стороне у снегоходов. Один вроде бы блевал.

«Знали же, на что идём. Ничего, оботрутся».

Волков перед своими парнями храбрился, но настрой был препоганейший — один из поморов-возниц доходил, уже даже не хрипел, но кинуть последний мучительный взгляд укора успел. Глаза в глаза.

«До чего ж неприятно».

И сам того не замечая, вышагивая, лейтенант, зло пинал носком берца наст, болезненно морщась на каждый жалобный визг добиваемого пса. Ища оправданий, что ли…

«Людей не жалко, в конце концов, все мы за презренный металл, а вот почему невинная животина должна гибнуть?» А в мыслях, точней на глазах, стояла какая-то нестыковка… «Что-то не так». Оглянулся, разыскивая старшего от экипажа судна:

— А где шкипер? Водила мой… не видели?

— А вон он, — указал боец на виднеющуюся чуть впереди фигуру.

Подшкипер прошёл чуть дальше, в ту сторону, куда так спешили упряжки, в сторону лагеря и ожидающего барка. Прошёл недалеко, метров тридцать, и присел, разглядывая что-то на снегу. Что-то, что ему явно не понравилось.

Видя это, Волков тоже двинул в ту сторону, всё быстрей, пока не перешёл на бег.

Эта лёгкая рысь, видимо, вытряхнула из него неожиданную и неуместную рефлексию, и вот тогда он наконец-то понял, что ему упало в глаза, а он по горячке не сообразил: «У ледокола было семь упряжек! А тут насчитали всего шесть!»

— Один ушёл? — выдохнул па́ром, даже не запыхавшись от бега. — Упустили?

— Раньше, — подшкипер снова присел, смахнув перчаткой снежную пудру с прибитой санями лыжни, — успело присыпать, видишь. Он ещё от нашей стоянки рванул.

А Волков вспомнил ещё одну деталь — среди трупов не увидел одного из тех трёх переговорщиков, которого запомнил по нелепым гетрам. «По-моему, именно он разглядывал ледовый якорь и, как предположил капитан, что-то подобрал. Твою мать, то-то он и умчался сразу».

— Догнать, — хрипнул с комком в горле.

— Не успеем, море близко. Чую, — и подшкипер почти демонстративно шумно вдохнул воздух.

— Тем не менее. Надо разведать.

— Да. Конечно.

Связались с «Ямалом». Доложили, в подробностях и подозрениях. Там, естественно, одобрили дальнейшее движение вперёд.

— Трупы бросим просто так?

— Снегом присыплет. Мишки приберут. А собачек мужики на ледокол сведут. — Потом также отчуждённо: — Конечно, зачистить надо. Тут веками пролежит и не изменится…

* * *

Снегоходы стояли словно в боевом порядке — тёмные приземистые машины в полуобхвате. Спешившиеся морпехи, слегка рассредоточившись, оглядывали периметр. Волков и подшкипер уныло бродили, посматривая под ноги уже без всякого интереса.

Край ледового поля обрывался внезапно. Почти у самой кромки скособочились брошенные сломанные сани, какой-то мусор и следы — здесь был лагерь экспедиции чужаков.

Дальше темнели зеленоватой рябью во́ды Карского моря.

А ещё дальше в тумане исчезал барк «Харальд».

— Не успели.

— А мне интересно, что тот бритт такого наговорил капитану барка, что они своих бросили и побежали?

* * *

«Все мои помощники — начальники основных служб судна, все бывшие военные. Закончившие высшие военные заведения, не то что я — инженерное морское училище, где вся военная подготовка ограничивалась курсами и кафедрой. И в большинстве они все суровые мужики, оттянувшие лямку по полной, как правило в подплаве, с выходом в отставку не меньше чем капитанами первого, второго ранга. Но наверняка им в бытность, сидя в стальных коробках под перископом, подобных решений и действий предпринимать не приходилось. Однако ж они люди военные, не чета мне. И вот я, Черто́в Андрей Анатольевич, целый начальник штаба! Ать-два, равняйсь-смирна! И воюем! И соответствовать тому необходимо! И решения… и приказы отдавать генеральские».

— Пока выгребем изо льдов. Пока по морю нагоним, он уйдёт до мест с интенсивным судоходством. Новая Земля сравнительно недалеко. И представь: здоровенная бандура давит мирный парусник. И по закону подлости от свидетелей будет не протолкнуться.

— А если вертолётом? — ёрзал на месте начбезопасности.

— Да. Была и у меня мысля. «Вертушка» догонит в два счёта. Но у нас обычный транспортник, а не «крокодил», как там его — десантно-штурмовой Ми-24. Попадут хоть одной пулей в уязвимое место — потеряем машину.

— Волков снова вызывает, — пожалуй, слишком громко известил вахтенный. И, видя, что капитан лишь посмотрел с вопросом, сам ответил лейтенанту в микрофон: — Говорите, внимательно вас…

Выслушал ответ и сразу озвучивал:

— Тоже говорит о вертолёте…

— О! И этот туда же…

— Не-не. Он предлагает перебросить до воды катер со штурмовой группой. Его же группу и подобрать со льда у кромки, — продолжал с перерывами вахтенный, выслушивая из трубки. — Так… он со своими бойцами возьмёт посудину на абордаж. Ага… им только пару снайперских винтовок из арсенала и…

— Риск? А ну дай его, — Черто́в, привстав, выхватил гарнитуру рации. — Здесь капитан!

И слушал деловито, то неизвестно чему кивая, то поглядывая на собравшихся, пару раз поддакнув, наконец, озвучив заждавшимся:

— Должно получиться. Если, как лей говорит, с крупняком и гранатомётами, то и абордажить не надо. Избить издалека. Зажигательными. А?

— Да! — загорелся Шпаковский.

Кэп снова припал к гарнитуре:

— Так, Волков. Ждите на месте. — Вернулся к столу. — Ну что, готовьте вертолёт и катер. Шабанова ко мне и… кого там лейтенант оставил вместо себя?

— Сержант…

— Его тоже. Надо подобрать им снаряжение и боекомплект. И жилеты спасательные обязательно.

— Катер какой?

— «Орлана»? — Чуть поколебался… Был ещё приобретенный недавно (недавно?) «марлиновский», более скоростной и маневренный, но жалко. При возможности встречного обстрела его бортовые надувные баллоны клеить проблематичней, нежели залатать пластик старенького катера. Тем более что штатный «Орлан» уже и сам давно ходил с навесным трёхсотсильным мотором.

— Да! «Орлана»!

И про себя подумал: «Охренеть, что творим»!

* * *

Напряжение чувствовалось. Оно кипело думами в ходовой рубке, витало вихрями над вертолётной площадкой, сновало туда-сюда по ярусам, палубам, трапам, спускаясь на лёд вместе с боцкомандой. Люди понимали важность и неотвратимость, нервничали, спешили и тупили.

«Миль» свистел турбинами, медленно вращая лопастями на прогреве. Отщёлкав тумблерами, Шабанов доложил о готовности машины. А на юте всё ещё возились с катером.

— В чём там заминка?

— Да «Корд», мля, дура неуклюжая, на крышу толком не закрепишь… не зафиксируешь — палить будут в белый свет. Только патроны жечь. Боцман орёт, дырки винтить не позволяет!

— Да какого он х**…

— Погоди, Андрей Анатольевич, не заводись, — охолонил Шпаковский, — может, с крупняком действительно перегиб. Ща с лейтенантом переговорю.

Волков долго не рассусоливал, решив обойтись ПК[66]. Тем более что норвежская посудина деревянная, а на «эрпэгэшки» нашлись и осколочные и термобарические выстрелы.

Погрузили оружие, боеприпасы, закрепили. Проверили двигун и рулевое.

— Порядок! Цепляй!

Катер сняли судовым краном, положив на лёд. Подготовили к строповке.

Рядом опустился «Миль».

Забегали — тут дело (с подвесной системой) почти привычное, хотя «Орлан» не особо был приспособлен к транспортировке вертолётом.

Сержан-морпех было полез в катер. Ему: «На кой ляд сейчас? Дуй в вертолёт, потом пересядешь!»

А там Шабанов:

— Какого хрена?

Связывается по радио, матерясь:

— На хрена мне вообще потом садиться на лёд? Зависну, попрыгают в катер, я их дальше потащу.

И уже морпеху, перекрикивая турбины:

— Давай, давай, паря. Полезай в лоханку. Поспеши, а то без тебя улетит. Не забудь пристегнуться.

Получив отмашку о готовности, Шабанов поднял машину, зависнув в трёх метрах от поверхности. Пауза на «успокоение» вертолёта, перемещение в сторону груза, подъём, плавное увеличение высоты, до полного натяжения тросов.

— Загрузка строп равномерная. Висение устойчивое, — подтвердили снизу.

Взвыв, вертолёт пошёл в разгон с набором высоты, потянув чуть запаздывающий инерцией груз с прибалдевшим от такого драйва морпехом.

Жертвы

Дав команду рулевому взять на румб южнее, чтобы, пусть не сильная, но противная волна не била в скулу. Кьелдсен спустился к себе в каюту.

Стоял, склонившись над картой, считал мили, время и… деньги. Фунты стерлингов.

Иногда с англичанами было особенно выгодно иметь дело. Когда они, понимая, что самыми опытными в северных, полярных водах являются норвежские моряки, нанимали их за приличные деньги.

«Лучше переплатить и зафрахтовать специалиста, но быть уверенным в успехе!

Капитан барка «Харальд» считал себя специалистом. Британцы тоже умелые моряки, но везде сильным быть не всегда получается». Иначе его, Кьелдсена, здесь бы не было. Этим своим «быть везде» они (англичане), несомненно, раздражали, когда пытались и лезли в чужие исконные угодья, но почему-то не настолько, как всё больше заявлявшие о себе русские.

А о том, что эта экспедиция имеет какое-то отношение к каким-то подозрительным делам против Российской империи, он давно догадался. Но… можно было сказать, что это не его, Кьелдсена, дело.

Фунты стерлингов. Именно этот аргумент был в приоритете, когда примчавшийся на собачьей упряжке мистер Беннетт потребовал немедленно переправить его в Вардё.

Кьелдсен не видел в этом каких-то особых сложностей, рассчитывая обернуться туда-обратно максимум за две с половиной недели. За это время с людьми, отправившимися в экспедицию, ничего не случится — запасов провизии и топлива ими взято почти на месяц. Тем более что из его команды там всего два человека, которые сами изъявили желание, позарившись на те же английские фунты. Остальные — нанятые в Вардё, оказавшиеся не у дел вольные моряки и звероловы, а в Александровске проводники-поморы. И конечно, сами господа-«эсквайры».

Мистер Беннетт был достаточно последовательным и сохранял свойственную представителям британской нации невозмутимость, но определённая поспешность в его действиях и просто кричащее желание побыстрей переправиться на материк выдавали важность его миссии. Например, изрядно вымотанные ездовые собаки, а в конце пути и сломанные крепкие саамские сани.

И это тоже не волновало Кьелдсена. Почти.

В порту Вардё к нему подошёл представитель шведской администрации и провёл короткую беседу с просьбой «по завершении плавания наведаться в полицейское управление и представить отчёт обо всём необычном, что доведётся увидеть». Не бесплатно, разумеется.

Кьелдсен подозревал, что те двое из его команды, что отправились с англичанами в путешествие во льды, тоже, видимо, имели конструктивную беседу с этим же чиновником.

Помня этот разговор, Кьелдсен, естественно, и не думал что-либо расспрашивать у надменного британца. Но вот у помора, управлявшего упряжкой, кое-чего вызнать можно было. Даже угостив его для такого дела стаканом рома.

Странный шум снаружи вырвал его из размышлений, заставив подняться на палубу.

Беглый взгляд по сторонам в поисках источника!

Туман. Видимость по горизонту пробивалась от силы на три кабельтова, и звук, теряясь в этой плотной влажности, казалось, просто доносился со всех сторон.

Это был определённо работающий двигатель со странным присвистом.

Матросы, даже трюмные, нарушая дисциплину, повываливали на палубу, испуганно озираясь. Тут же стоял британец, слушал, не поднимая головы, крепко сжимая винтовку.

Сизая пелена просела к поверхности, плыла лоскутами, образуя прорехи, потом снова заволакивая. Вот так же и этот хлюпающий рокот, то усиливался, то немного притихал. Но тенденция, что он приближается, прослушивалась.

Кьелдсен, считая, что безошибочно определил направление, неожиданно понял, что звук идёт выше линии горизонта, вскинул голову и увидел! Только благодаря яркой раскраске!

Он даже не понял, что это! Определённо летающий аппарат!

«Не Фафнир-дракон[67] же!»

Но и не воздушный шар, не дирижабль, не новомодный аэроплан. Что-то мелькало, вращалось сверху машины, гоняя вихри тумана… а потом летающее чудо опустилось ниже и снова пропало в мареве.

Всё видение заняло несколько секунд. Кьелдсен оглянулся на своих людей, сгрудившихся на палубе, как бы ища подтверждения, что это ему не пригрезилось и остальные тоже это видели. Но никто вверх посмотреть и не догадался.

А затем звуки изменились. Тот первый почти утих, зато добавился новый, зудящий, стремительный. И так же стремительно на волнах показался катер, приближаясь с невероятной скоростью, задрав нос, отбрасывая веер брызг, всякий раз выскакивая на волну.

Судёнышко приближалось так быстро и целенаправленно, что Кьелдсен непреднамеренно почувствовал исходящую от него угрозу. И тут ни того ни с сего британец стал палить из своей винтовки.

В ответ послышалось «та-та-та» — чужие пули лишь щёлкнули в такелаже, много выше, никого не задев. Катер резко заложил поворот и буквально разразился пальбой, с такой частотой, словно несколько скорострельных картечниц, обрушив на барк целый рой из свинца, засвистевшего, впивающегося смачными шлепками в борт.

Кьелдсен, оцепенев, лишь успел услышать чьи-то крики, как слепящая вспышка встала перед глазами, сметая планшир, часть команды, перезаряжающегося британца и самого Кьелдсена с уже угасающим разумом.

Палачи

Волков и без того не особо терзался сомнениями. Помор тот немного выбил из колеи…

А так прекрасно осознавал — слив информации, что у русских в активе есть реально мощный ледокол, и переброска морских сил Северным путём уже не какое-нибудь эфемерное «может быть», а вполне осуществимая операция, приведёт к тому, что японцы будут ждать…

Не так уж и широк тот Берингов пролив, чтобы не перекрыть его кораблями дозора. И тогда случится много больше смертей.

Это если не говорить о глобальных последствиях, узнай англичане всю правду.

А тут ещё в обоих случаях первым огонь открыл противник.

Как позиция для стрельбы, легкая пластиковая моторка с закрытой крышей была вообще напрочь неудобна.

«Дыру бы в крыше вырезать — туда бойца с пулемётом, и плевать на вопли боцмана», — эта мысль мгновения. Когда этим заниматься? Пилот «ми-восьмого» вывел по бортовой эрэлэске точнёхонько на барк, опустив катер примерно за километр от цели.

Пока приводнялись, чёртов «норвежец» сменил галс, и теперь, догоняя, «орлан» прыгал на волну, как козёл. Палить с такого скакуна и попасть — это к «Голливуду».

С барка стреляли, вроде одиночка, не метко, но ну его…

— Сворачивай! Давай вдоль гребня! — И махнул, командуя: — Как пойдём устойчиво — огонь! Всем огонь!

Несмотря на тесноту, ударили одновременно в четыре ствола и один гранатомёт, подавив и одиночку-стрелка, и раскидав осколочной гранатой столпившихся на палубе.

После серии из подствольника и фугасных РПГ от юта до бака, если кто ещё и остался жив, то вполне разумно укрылся за деревянным планширом. Из «калашей» в нём можно было бы наделать дыр, но наобум шмалять не стали.

Барк продолжал коптить под машиной, сохраняя прежнюю скорость, управляемый или неуправляемый — не известно. На палубе ни движения, ни шевеления. Занявшийся на шканцах пожар самопроизвольно угас.

Катер шёл параллельно в ста метрах, как маленькая моська подле слона.

— Поджигаем? — спросил боец, готовя термобарический выстрел.

Волков почему-то медлил, разглядывая судно.

— Большой такой. Выгорит, а вдруг на плаву удержится? Свидетельств оставлять нельзя. Всё-таки… какая, блин, не маленькая посудина. Борта у ватерлинии наверняка для льдов рассчитаны — гранатомётом замучаемся дыры ковырять. Надо было подрывных зарядов взять…

Из кабины вылез подшкипер, передав руль одному из бойцов. Тоже окинул взглядом парусник, поцокав языком:

— Красивый, а? Жалко такой топить.

— Ещё попробуй такой утопи… — немного зло пробурчал лейтенант.

— Так я говорю — давай себе заберём. В хозяйстве всё пригодится.

Волков поглядел недоумённо, но с интересом:

— А куда мы его денем?

— К Визе оттащим, поставим на прикол. Всё одно там до тридцатых никого не объявится. А когда базу обустроим — перегоним. Подлатаем, перекрасим. Дизель поставим. Автоматику на такелаж попробуем приварганить. Не кораблик будет, а загляденье. Я капитаном попрошусь с удовольствием.

Волков, вроде как и соглашаясь, задумчиво протянул:

— Выходи на «Ямал», советуйся. Но тогда нам зачищать и… разгребать. Там кровищи поди-и-и… А у нас и кошек тактических нет. Как?..

— Там с борта сеть свисает, тащсташнант. Взберёмся, — оптимистично подметил гранатомётчик.

— Светошумовые кто припас?

— Так точно.

— Живём.

* * *

— Доказательств, что искали именно нас, вполне достаточно. Но и не достаточно, — Черто́в щёлкнул по скудной стопке с отвратительного качества фотопластинками и довольно удачными рисунками. На тех и на других был «Ямал». Имелись ещё какие-то документы на английском языке, но написанные от руки таким жутким почерком, что с трудом поддавались переводу. Всё это отыскали в каюте барка, которую, видимо, занимали англичане.

Говорил капитан тихо, чтобы разговор не слышал вахтенный на руле:

— Пойдём, пошепчемся, — кивнул на дверь из рубки.

Накинули куртки, вышли на балкон левого крыла мостика.

— Я к тому, что придумай что-нибудь ещё, сгусти краски… если вдруг кого-то из наших переклинит на пацифизме — навроде «зазря столько людей угробили». Будет оправдание. Что скажешь?

Шпаковский достал сигареты, протянул капитану. Закурили, облокотившись на стальные перила, невольно любуясь: на фоне клубящейся туманом Земли Визе высился мачтами красавец барк — печальный зарифленный парусник на мертвенной зыби.

На носу судна возились матросы с «Ямала» — готовили судно к одиночеству и, возможно, к зимовке.

От борта отвалила шлюпка, горбатясь каким-то грузом, направляясь к ледоколу.

«Боцман опять чем-то прибарахлился», — удивляясь прижимистости подчинённого, подметил капитан.

Тихо молотя винтом, шлюпка приблизилась, и Черто́в разглядел бочки на её борту.

— Ещё капусту квашеную нашли? Неплохо бы было. Вкусная, зараза. Умели же раньше…

— Чистый продукт, без наших гербицидов. И норвеги, видишь, распробовали. И от цинги.

Шлюпка пошла мимо борта ледокола к нависающей ближе к юту стреле крана.

— Эй, на крэйсере, — специально коверкая, прокричал капитан, — чем разжились?

— Ворвань!

— Ёх. А зачем нам эта вонючка?

— Боцман велел.

Шлюпка скользнула дальше, и капитан не стал больше надрывать голос, повернувшись к помощнику:

— Видал? Где он её складировать собрался?

Шпаковский не ответил, зная, что капитан задался вопросом скорей риторически, а от него ждут ответ на другой вопрос.

Докурив, досадно блуканул взглядом и, не найдя пепельницы, помня о категоричном бзике кэпа «не гадить вокруг себя», забычковал, пряча окурок в спецовку.

— В тех записках и документах на английском ничего мы не найдём. Если они совсем не дураки, — медленно проговорил Шпаковский, — но и в экипаже никакой бузы не слышно. У нас-то любителей поспорить — пара умников-киповцев, и всё. Скорей наоборот, притихли и поняли, что теперь всё по-серьезному, и мы на военном положении. Не на словах, а… А пусть и звучит по-киношному — теперь кровью помазаны.

— Скажешь тоже — «помазаны». Но конечно. Лучше бы нонешние российские власти о нашем фактическом пиратстве ничего не узнали. Поэтому — всем молчок и чтоб ни-ни, как нашкодившие хулиганы, — докурил и капитан, почти один в один повторив процедуру помощника с окурком. — Ещё карел этот…

— Да. Малый не промах. Трюм там большой. Тремя бойцами не обшарить, он и спрятался. А потом, видимо, русскую речь услышал и вышел. Ну как тут стрелять?

— Да я понимаю. Вот куда его теперь? Его хоть к унитазу приучили?

— Ага. Пока заперт в каюте. Я его вчера допрашивал. Обнадёживающе. Я честно боялся, что мы его родичей положили, и он крыситься будет. А он вроде как одиночка. Откуда-то из-под Кеми. Промысел у них был семейный, но их коч разбился ещё прошлой осенью. Кто сразу потонул, кто в горячке помер. Один остался. Мыкался. Прибился к ватаге. Тут их англы и наняли.

— Надо же, как всё складно…

— Да брось. Молодой, двадцать два года. Какие хитрости? Если только житейские. Глазами лупает, как на инопланетный корабль попал.

— Думаешь приручить?

— Попробуем.

— Ладно. Никуда он во льдах не денется пока. Лишь бы диверсии нам не учудил. А когда контактировать с тем же Престиным или близ берега стоять — запирать. А то сбежит и разнесёт о нашем пиратстве.

— Само собой. Кстати, как тебе парусник? Симпатяга, а? Эх, двинуть Россию к прогрессу, к светлому будущему, дать руководящий толчок… а на пенсию вот на таком…

— Это у тебя будет уже какая по счёту пенсия? Ты на нём гальюн видел?

— А чего? Та пенсия осталась там… там-тарам, за облаками. А тёплый клозет поставить дело недолгое. «Харальд». Название поменять только. И паровой «чух-чух» на дизель.

— С названием народу подкинь идею. Конкурс. Всё же развлечение, почти созидательное. А дизеля с «Ямала» не дам. Паровичок снять, перебрать и усовершенствовать. Тоже задачка для любителя по интересу. И вообще, этот барк уже подшкипер наш забил, если что. Ха!

Дверь с «ходовой» клацнула, вываливая дежурного с радиорубки:

— Здесь капитан?

— Здеся! Ты чего растаращился, словно 22 июня и Киев бомбят?

— Так это… радио от Престина. Он получил личный приказ от Дубасова следовать в точку координат близ Канина Носа и дожидаться там судна.

— От Дубасова? Погоди, а разве…

— Я спросил. Оказывается, адмирал оставался всё это время в Архангельске.

— И молчал?

— Кто, Престин? Скорей не знал. Или имел приказ не говорить. Но обмолвился, что ожидается сам государь, я цитирую! Короче, у него есть место и время. От него до нас до границы пака всего двое суток его полным ходом.

— Я всё понял. О, как быстро они. Наконец зашевелились. Пошли, — кивнул помощнику, — приказывай сворачиваться на барке. Негоже царя заставлять ждать. А я в радиорубку. Поговорю с Престиным.

Своим неумолимым чередом…

Я в строгости, вы праздны.

Вам миг, мне круглый год.

Мне лишь «одним»,

Вам — «разным»

Всё время, мне ж в черёд.

Смотря как к ней относиться. Можно обозвать пресловутым «паровым катком», который, понятное дело, катит по своей предначертанной исторической колее.

И как свернуть, увести по иному пути эту махину?

А можно назвать по-доброму — тётушкой-историей, которая упрямится, кряхтит, пытаясь разложить всё по своим полочкам, звено к звену — неумолимой цепи событий.

Лирика, в общем-то.

А потому что всё опять-таки утыкается в человекоматериал.

В живых, неповоротливых, думающих, косных, властей предержащих и простых, трибунов и исполнительных винтиков.

Тем не менее изменения были, изменения накапливались.

Надо отдать должное предкам…

Это скорость транспортных средств и коммуникаций у них помедленней, и ритм жизни потише, но быстродействие человеческого мозга что в девятнадцатом, что двадцать первом веке одинаковое.

Поверили, сразу ли? Ой! Люди порой активно не хотят принимать то, что им не по нраву.

Но арифметика с двумя двойками предкам была известна, что плюсовать, что множить — четыре. А именно в таком простом ключе была выставлена информация для высокопоставленных лиц в Петербурге: причина — следствие, следствие следствия — результат. Пока лишь по самым первым проблемам. Те, что лежали на поверхности — война, революция.

Так вот, продолжим. Надо отдать должное ответственным лицам в созданном Специальном Совете при императоре — они не стали распылять силы, поставив на главное. Конечно, эти господа (не ниже «превосходительства») опирались на предложенный «гостями из будущего» план, теперь зная, чем всё закончилось там у них.

А тут, кстати, следует учитывать, что к локализации кризиса были привлечены те военные и чиновники империи, которых упомянули выходцы из будущего, основываясь на своих постзнаниях. То есть были выбраны зарекомендовавшие себя в истории профессионалы. Естественно, абсолюта тут быть не могло, и совсем уж в кильватере у «попаданцев» Романов не следовал. Были у него и свои доверенные лица, и свои, так сказать, любимчики. И родственники. И не все, кстати, при этом посвящались в «большую тайну». Как, например адмиралу Небогатову была поставлена задача натаскать артиллеристов экипажей броненосного отряда на стрельбу с самых предельных дистанций. Чем он и занимался, пока шла подготовка кораблей и судов к непростому северному походу.

Сменяя экипажи, адмирал регулярно выходил в море, с правом расстрелять столько-то стволов и столько-то снарядов.

Однако дальше.

Проанализировав предоставленные факты, члены Совета пришли к неутешительному выводу — Порт-Артур отстоять не удастся.

Тем не менее делалась ставка на спешный ввод в строй новейших броненосцев, быстрая передислокация отряда кораблей Северным путём и соединение с тихоокеанскими силами. Завоевание господства на море.

Однако получив предварительный отчёт о сроках выполнения работ на верфях, сопоставив все даты, отсчитав время на реализацию, поняли — не успевают. По версии пришельцев, японцы уже 25 июля будут обстреливать стоящие в гавани корабли порт-артурской эскадры.

Все приказы Куропаткину и попытки деблокирования осаждённой крепости ни к чему не привели. Всё прошло, как и в известной истории.

Вместе с тем ещё в начале июня из Петербурга последовало предвосхищающее распоряжение подготовить позиции и укрепить оборону на так называемых «перевалах». Не дать или как можно дольше задержать захват противником Волчьих гор и ближайших возвышенностей, тем самым не допустив установку осадных орудий на подступах к крепости.

Но Петербург далеко, и даже телеграммы за подписью самого императора особого рвения господам генералам не прибавили.

И всё же кое-что сделано было. И как результат — 1 августа «перешейки» всё ещё удерживались обороняющимися русскими частями.

Соответственно прямой угрозы бомбардировки осадной артиллерией для кораблей пока не было, и моряки продолжали сидеть на попе ровно, какие б там ни были у адмирала Витгефта объективные или сомнительные причины сберегать запертый в бухте флот.

Тем более что пришло секретное распоряжение «ждать!». Ждать прихода отряда броненосцев, подкреплённого крейсера́ми-владивостокцами.

Сам Витгефт пока лишь недоумевал: «И как же так быстро сможет подойти подмога с Балтики?»

Что ещё было много сделано и… многое не сделано из предложенного с оглядкой на знания из будущего?

По боеприпасам.

После проведения опытовых стрельб для проверки снарядов на срабатывание взрывателей и пробитие, признали малоэффективность бронебойных снарядов на больших дистанциях против мощной брони линейных кораблей. Поэтому рекомендовали на расстояниях свыше 30 кабельтовых использовать фугасные. И эти же снаряды применять против малобронированного противника. Уже на любых дистанциях.

В нескольких случаях было выявлено переувлажнение взрывчатого вещества, за которым также следовали инструкции и наставления.

Процент неразрывов снарядов по причине некондиционных взрывателей признали приемлемым.

Педантичный, категоричный и злой Дубасов, отслеживающий эту тему, как раз уехал на Север, а Рожественский удовлетворился убедительным отчётом комиссии Главного артиллерийского управления.

Но суть проблемы скрывалась всё в той же нехватке времени на изготовление редких калибров и переделку, переоснащение уже имеющихся. А также в том, что специалисты ГАУ (а их не посвящали в «большую тайну») считали себя уж очень авторитетными.

Но самое главное — финансы, которые чиновники из Морского ведомства всеми усердиями пытались поприжать.

Вот так вот…

По кораблям.

На броненосцах минимализировались, а где и удалялись деревянные конструкции. А также со скрипом, не без пассивного сопротивления и возмущений офицерского состава, а потому лишь частично, снималась деревянная обшивка кают верхней палубы.

А вот минно-торпедное вооружение и малокалиберная артиллерия так и не были демонтированы.

Также ничего не было предпринято противодействию могуществу японских осколочно-фугасных снарядов нового поколения. Ни добронирования (блиндирования), ни удаления противоосколочных козырьков с боевых рубок произведено не было.

Уделили какое-то внимание эксплуатационному перегрузу боевых кораблей, составив график с учётом расхода угля, времени и миль предполагаемого пути, сделав скидку на необходимость маневрирования и непредвиденные обстоятельства. Но в данном пункте всё упиралось в самое большое «непредвиденное обстоятельство» — ледовую обстановку. Поэтому многое было отдано на усмотрение командующего отрядом.

Далее. Планово подготовили к прохождению во льдах суда снабжения, обеспечив защиту винтов и рулей, установив в трюмах дополнительные поперечные распорки.

Однако оперативно провести ремонт ледокола «Ермак», который тоже был включён в отряд, не удалось.

Забегая вперёд, надо отметить, что, как и в известной истории, в пути у ледокола грелись валы в дейдвудной части. Поэтому его заранее, даже не доходя до траверза Либавы, взяли на буксир, поскольку у командования на «Ермака» были некие планы в предстоящем походе через северные моря.

Правка реальности только лишь кораблями и прочим военным железом не ограничилась.

Вторым на повестке дня стоял кризис революционной ситуации — как следствие неудачной войны, так и в какой-то степени причина поспешного заключения мира в статусе «проигравших».

И пусть полной финальной, фатальной для империи информации предоставлено не было, кто-то из приобщённых к «большому секрету» в Императорском Совете сумел разглядеть на горизонте «большой русский бунт». Тем более что причины и самим были видимы, понятны, требовали изучения, исследований, систематизации с вытекающими изменениями, реформами и «усовершенствованиями государственного порядка».

Ознакомившись, к какой вакханалии привёл его «Октябрьский манифест о свободах» 1905 года, Николай II заявил среди приближённых:

— Кнут и пряник должен быть в одной руке. И «пряники» надобно раздавать по кусочку, чтобы привыкали к новым свободам постепенно, а не принимали как побуждение к полной анархии!

А пока требовалось не допустить всплеска.

Получив в руки фамилии террористов и особо радикальных подстрекателей (пусть и не всех, но почти всё, что нашли в «закромах» ледокола, сочтя нужным выдать), имея теперь широкие, почти открытые полномочия, сыскная полиция и жандармерия взялись за дело.

* * *

Только-только последние вагоны царского поезда покидали перрон Финляндского вокзала, и там, в голове состава раздался па́ром прощальный паровозный гудок, а корабли Особого (арктического) броненосного отряда уже проходили водораздел Финского залива и Балтийского моря.

Та, кстати, телеграмма из Архангельска от Дубасова (на текст обычная, но секретная по замыслу, где он ещё хотел добавить «и более чем») давала отмашку именно на согласие выхода эскадры в северный поход, а не на одобрение приезда самодержца. (Николай Романов отправился на Беломорье по собственному желанию, влекомый интересом и любопытством.) А всё потому что график. Потому что время.

Жадина-время не растянуло ни секунды, ни часом не потоми́ло, не подкинуло ни одного лишнего денька, поджимало, вынуждая отправлять эскадру в серьёзное испытание льдами с недоделками, которые рассчитывали довести по пути, уж потом высадив мастеровых и рабочих заводов в Александровске.

Едва телеграмма добежала до Аничкова дворца, мазнув коротким текстом по глазам главного в пирамиде власти империи, тотчас был отдан приказ.

К тому времени броненосцы, жирными тушами стоя у пирсов, уже принимали часть топлива, воды, боеприпасов, провизии.

С момента получения высочайшего распоряжения подготовка к походу вышла к апогею, превратив причалы, корабли, акваторию в сущий бедлам снующих, перевозящих, грузящих, орущих, ответственных…

Ответственным уже давно был адмирал Небогатов. Ему же назначили довести эскадру на Север, и уже там её должен был принять Фёдор Васильевич Дубасов.

Логистику похода рассчитали так, что по пути на Север отряду предстояла одна короткая бункеровка, которую обеспечивали немецкие угольщики. И следующая, основательная, уже в Баренцевом море, по предварительным расчётам вблизи южной оконечности архипелага Новая Земля. Перед самыми льдами.

* * *

Густо пачкая дымом небо (спешили и уголь жгли нещадно), кавалькада из трёх броненосцев («Князь Суворов», «Александр III», «Ослябя») и судов-обеспечителей растянулась на четыре мили. «Ермака» вели на буксире.

Дозором, вырвавшись вперёд, шли крейсера «Аврора» и «Дмитрий Донской» с обязанностью сопроводить эскадру до пролива Скагеррак, вплоть до «эскортировать Северным морем на нескольких миль к норду вдоль норвежских берегов». Поскольку остерегались неожиданных провокационных минных атак прямо тут, в европейских морях, помня о слухах — о якобы купленных японцами миноносцах на частных верфях в Англии.

Где-то в условной точке на выходе из Скагеррак, к отряду должны были присоединиться пароходы Доброфлота, вышедшие с черноморских портов.

Миновав остров Бронхольм, оставив по левому траверзу Рюген, по правому Лолланн, эскадра втянулась в пролив Большой Бельт, подавая приветственные сигналы встречающимся судам.

Русские идут.

И седы́ твои вопросы

Из сотни правд

Найди одну

Свою луну

Ночных орбит.

И будешь ль рад

Себе соврать,

Что день с утра

Судьбу трубит…

Ничто, оказывается, не проходит так буднично, как приезд самодержца Всероссийского, Московского, Киевского… царя Казанского, Астраханского… государя Псковского… и прочее, прочее…

— Что там, на радаре… хвоста не привели? Мы больше не можем позволить себе импровизаций.

«Ямал» вышел из па́ка, прорезал скопившиеся у кромки скопления битого льда, обогнул отколовшийся здоровенный (километр на километр) кусок ледяного поля и заскользил по открытой воде.

Ветер за двое суток пусть и не особо поменял направление, покрепчал, задув немного восточней, но температура и влажность воздуха изменились, как следствие слегка разогнав туман.

С одной стороны, задолбала эта муть, угнетающая и давящая серой непроглядностью, а с другой, если совсем прояснится (к чему, видимо, и шло), будут они своей красной «многоэтажкой» на виду издалека.

— Во-первых, чисто, — старпом весьма вольно махнул на экран радара, — вон он — «Скуратов», метка совпадает с радиопеленгом. Больше ничего крупного.

— А во-вторых?

— Посовещались мы на вахте… Уж больно шустро англичане отреагировали. А ну-ка: фрахт, припасы, люди, опять же деньги. Либо это экспромт по-быстрому…

— Ничего себе экспромт. Подготовить экспедицию почти «на коленке».

— Либо у них вообще что-то намечалось, и они поменяли задачу. Подготовленные агенты — не проблема. Во все британские экспедиции входили морские офицеры и люди из разведки. Или кто там у них на это время занимался подобным… Так что, скорей всего, непрошеных мы пока больше не увидим.

* * *

«Лейтенант Скуратов» выглядел как и прежде, лишь весьма свежий попутный ветер рвал царский штандарт, да людей на палубе наблюдалось чуть больше.

И неожиданно за собой замечалось желание схватиться за бинокль (о, нет, бинокль был уже в руках) и посмотреть!

Ну, как же, целый царь!

— Вон он с бородкой, лупоглазенький.

Андрей Анатольевич чуть не подавился сигаретой, услышав голос из-за спины, гаркнул:

— Вы тут, шельмы, какого?..

Наташа, где-то раздобыв бинокль, в пуховичке нараспашку, навив волосы, зырила на приближающийся пароход. Рядом в нетерпении отиралась буфетчица, невооружённым глазом, сколько ни щурясь, естественно, ничего разглядеть не могла. Но и бинокль у подруги взять не решалась.

«У такой возьми, — помня характер медички, позабавился капитан, — с коготочками-то».

Сто́я на выступающем крыле мостика, Черто́в вдруг заметил, что чрезмерный интерес к новым гостям (а точнее к гостю) имел место быть не только у женщин — то тут, то там на балкончиках и площадках ледокола мелькали люди, все же стараясь не мельтешить и побыстрей скрыться внутри надстройки.

«Ого! Это чего у нас народ — шоу “звезда приехала”? Или пробудились верноподданнические гены векового крепостничества?»

И тут же сообразив, что сам вот тоже вышел поглазеть, мысленно сплюнул: «Это чё? Невольное скрытое холопство, если уж резать совсем самокритично и грубо? Да какого хрена! Соблюсти этикет, и достаточно. Мы и не подданные, и не военные, чтобы строить команду, с флагами и салютами. Царь и царь. Человек, не динозавр».

И тут же сделал себе поблажку: «Хотя… даже приедь президент — этот так… тип на четыре, может чуть больше лет при власти. А царь-король корнями уходит уж больно далеко. Вон он, гад, стоит, подбородок вздёрнув, ногу оттопырив — порода! Хрен с ним. Получит он свой почётный караул из морпехов».

Но всё равно какой-то неприятный осадочек в голове гулял.

— А ну быстро вниз! — рыкнул на женщин и сам пошел в рубку, метая злые взгляды и мысли.

* * *

Случайно ли, но встреча (после короткого ритуала приветствий) началась с обеда. Дубасов на правах «старого знакомого» обронил, дескать, укачало их (имея, видимо, Их величество), кусок в горло не лез и условия на «Скуратове» те ещё. Теперь же го́лодны, хо́лодны… Опять же Дубасов был уже ознакомлен с нехитрыми премудростями комфортных кают для гостей, с ваннами, горячей водой…

— Как удачно, — капитан в сопровождении начальника безопасности торопливо поднимался в рубку, — начать общение с небольшого размягчения мозгов.

Увидев, что Шпаковский поглядел немного непонимающе, Черто́в, всё так же быстро топая по трапу, коротко объяснил:

— А когда желудок набьёшь — добрей становишься. Сговорчивей. Налаживание тесного контакта с самодержцем считаю важнейшим в наших планах. Все нити власти и управления страной…

— Империей…

— Да, империей. Всё сходится к нему. От него зависит, какие решения будут приняты. А нам следует завладеть его думами. В общем, чего я тебе это говорю в который раз. Как, кстати, он тебе?

— Да он слегка подукачанный был… аж зелёный.

— Ага, и ты вызвал Богданову.

— Я звонил в медблок, Ка́цу. В смысле Кацкову. А примчалась эта хитрованка с таблетками.

— Н-да. Ладно. И?

— А что «и»? Величество, замечу, не понтовался, в смысле не ходил надутым индюком. Тут скорей проглядывается «рука» Дубасова, рассказавшего, что у нас нравы простые. Смотрел с любопытством, но не выпячивал — воспитанный. И на рохлю инфантильного, вопреки некоторым мнениям, непохож. Взгляд…

— Во-во! Взгляд! — Капитан даже остановился. — Знаешь…

Однако не стал продолжать и также стремительно снова двинул дальше.

Наитием и здравым умом Черто́в понимал — простыми переговоры не будут: «Сначала показ диковинок, охи-ахи, пусть и сдержанно — царь марку держит. Но это так — прелюдия. Но потом именно переговоры. Если не торг. А как же, ёк-макарёк, издалека всё казалось просто и наивно: мы аборигенам, сиречь дикарям, показываем яркие бусы и стальные наконечники против из кремневых. Учим, как делать эти хрен-девайсы, а они нам в благодарность возводят лучшие вигвамы, дают лучших женщин-скво, награды и… “экипажи, скачки, рауты, вояжи… или просто…”[68]. Ох, как не надо бы нам этого “просто”! А каково там ребятам в Питере придворном?»

Дошли до рубки. Раздал распоряжения. Ещё раз осведомился об обстановке вокруг, в частности показаниями РЛС.

— Чисто!

Взгляд «на улицу», в иллюминатор — «Скуратов» под бортом, бушпритом, как унылым носом, водит слегка на волне. Прячется от ветра и свежего зюйда за «спиной» ледокола — «Ямалу» это волнение практически незаметно, а тоннажу шхуны ощутимо.

— Что там у нас на обед? Давай в ма́лом зале сядем. Распорядись.

— Хорошо, — Шпаковский выразительно глянул на своего помощника, перепоручая, и вернулся к разговору. — Оне изъявили желание ознакомиться с «летающей машиной».

— Романов? — сразу поняв, кто «оне». — Когда это? Что-то я не слышал.

— Ты как раз с Рожественским расшаркивался. И на фига ещё и его притащили?

— Погоди. Но если гонять вертол… то матросы со «Скуратова» лишку увидят, что недопустимо. Либо нам отбегать…

— Либо Престину на время свой экипаж загнать в трюм.

— Точно.

* * *

После таблеток от тошноты, а скорей всего горячего ду́ша, Романов появился в совершенно уравновешенном состоянии, подлинно представ в том самом образе, которым там, в будущем, наделяли последнего русского царя, обвиняя в мягкости. Хотя, скорей, это была сдержанность. Сам он больше помалкивал, едва кивая, давая возможность говорить за себя, словно следуя одной из трактовок древней идиомы «короля делает свита».

Следующий за ним тенью Ширинкин со всей любезностью поблагодарил за оказанное гостеприимство.

— Знаете ли, мы совершенно тайно и… м-м-м… налегке… э-э-э… покидали Соловки. Личных вещей взято было совсем… хм-м… чтобы не привлекать внимания…

Появившийся следом из своей каюты Дубасов, с военной прямотой, не медля, заявил о том, что «неплохо бы перекусить».

Не обошлось без маленького курьёза, о чём шепнул занимавшийся бытом гостей старпом. Ширинкин, либо неправильно поняв, либо перепутав, умудрился напшикаться туалетным освежителем воздуха. Для него это запах лимона из замысловатой штуки, а искушённым местным — подчёркнуто туалетный, приевшийся ароматизатор. Вот он и «благоухал».

Капитан незаметно показал всем «своим» кулак, чтоб не вздумали ухмыляться. Потом, улучив момент, подчеркнул:

— И поправлять его уже не надо. Уедет дня через три, и все дела. А так оконфузим.

Разместились на обед в малом конференц-зале.

Капитан не сел как обычно во главе, а приказал подать и разместить равноправно — типа глаза в глаза. По-переговорному. Хозяева с одной стороны длинного стола, гости с другой.

Теперь случилось и обратить внимание — все усато-бородатые (верней прибородистые) дядьки, усевшись, степенно перекрестились, лишь для проформы пошлёпав губами — типа молитва.

Всем гостям, кроме самодержца — за пятьдесят. Пожалуй, самый… неприступный (именно это слово быстрей пришло на ум), самый неприступный, как броненосец — это Рожественский. Лицо немного одутловатое, но весь такой — благородная осанка и всё, что этому сопутствует.

Дубасов чуть улыбается из-под своих кайзеровских усов, как кот на мышей — у него фора, он тут уже был, освоился. Ширинкин, как и Дубасов — без бороды, но с небольшими усами. С виду добродушный, в меру полноватый, глаза с хитринкой, но ни на ком не задерживаются — смотрит за всеми сразу. Сказано — начальник охраны. Его фельдфебели остались за дверью — эдакие… здоровенные крепкие усачи.

Волков тоже хотел пару своих крепышей включить в караул, но капитан не одобрил.

— Не хрен тут яйцами меряться. Нам на своём судне остерегаться нечего.

Сам Романов посвежел, сошли мешки под глазами, усы расправил, привёл в порядок свою пролезшую местами щетину (во время перехода на «Скуратове» так качало, что никто не рискнул подбриваться опасной бритвой). И восседал, ненавязчиво разглядывая интерьер, совершенно одобрительно щурясь на герб России, висящий на стене.

Оказывается, мелькнувшей буквально минуты на три медички с таблетками он не забыл. Напрямую о ней не стал интересоваться, лишь сторонне заметил:

— У вас на борту есть и женщины…

«Каков хитрец», — догадался Черто́в, отвечая.

Романов сделал какие-то свои умозаключения и посочувствовал:

— Наверное, у вас там остались жёны… Тяжело?

— Лично я не женат.

— Как же так? Вы уходите в море… приятно, когда ждут на берегу.

— В море. Во льды. Бывает и на полгода. И зачем мне это: волноваться, чтобы с ней ничего не случилось, или переживать, что это случится с её согласия.

Его величество припух, обдумывая.

А в целом от обеда Черто́в ничего не ждал, в смысле серьёзных разговоров.

Так в принципе почти и вышло — ненавязчивые вопросы: «У вас общий котёл с командой или?..» — «Сухая заморозка? — А это как?» — «А где у вас курительная комната? Не угостите сигаретой из грядущего?» — папиросы царя Николая, оказалось, совсем отсырели.

А ещё незначительные комментарии блюд — заурядный «советский оливье» заинтересовал неожиданным подбором ингредиентов.

А еда — обычный бы обед (суп, второе, салат, фрукты, коньяк — к спиртному они благосклонно, как за здрасьте), но видимо, пиетет перед монаршей особой не миновал и шеф-повара. Тот достал что-то из своих запасников — подразнообразив стол, украсив блюда, разложив приборы как истинный ресторатор.

Черто́в знал, что его помощники (ещё с военных училищ) всему этому этикету (с вилками, ложками) были научены. Да и сам он… Но, вероятно, делали что-то не так, судя по быстрым переглядам оппонентов.

Тем неожиданней было замечание величества, показавшее, что он всё подмечает, обдумывает и делает свои выводы.

— Когда сходятся люди незнакомые друг другу, следует проявлять деликатность, допуская скидку на традиции и нравы, — произнёс он это ни на кого не глядя, вроде бы и ни для кого, но как-то по-особенному, дав понять, что свита свитой, а главный тут он.

И ещё чуть погодя вставил своё веское:

— Всегда существует конфликт отцов и детей. Я вот только сейчас стал понимать устремления своего отца — государя Александра Третьего. Хоть всегда продолжал и буду следовать его заветам.

Черто́в сразу понял намёк — им, живущим в конце девятнадцатого — начале двадцатого, будет очень сложно, даже немыслимо принять правила двадцать первого века.

Был ещё момент, когда Черто́в думал, что его кондратий хватит.

Все уже так… подъели, подпили, единой беседы уже не вели.

Словно улучив момент, император обратился непосредственно к капитану:

— Фёдор Васильевич говорит, что ваше судно рассчитано на переоборудование во вспомогательный крейсер по военному времени?

— Да, это так, — непринуждённо ответил капитан, — но это было бы нецелесообразным в сложившейся ситуации. У нас другая ответственность…

— Военная служба освобождает от чувства личной ответственности, — и поглядел испытывающим взглядом, по-птичьи склонив голову, — и здесь, в суровых льдах, могут оказаться противники.

На миг Андрей Анатольевич похолодел, подняв к лицу бокал, делая вид, что пьёт, чтобы монарх не видел его переменившегося лица́́.

«Мать моя женщина! Что он хочет этим сказать? Они каким-то образом узнали о расстреле англо-норвежцев, что устроили морпехи старлея? Неужели было два судна? Свидетели? Или кто-то всё же ушёл?»

Сердце бу́хнуло всего один раз, влив в зазвеневший мозг очередную порцию… секунда, две, и Черто́в с водопадным облегчением сообразил: «Да это ж намёк! Проба пера по предложению пойти в подданство! Вот дурень я старый!»

Потом, в промежутке, лейтенант Волков подметит не без уважения, заметно сменив своё мнение о самодержце:

— А ампиратор-то — тихушник. Но с подковыркой.

Улучив момент, шепнёт и Шпаковский:

— Сложно.

С этим мнением будет согласен и капитан: «Действительно, непрост. Ожидали мягкого, смотрящего в рот на великие откровения, а приехал… однозначно наполненный определённым, скрытым смыслом. Так и хочется огласить с бессмертно-гайдаевским прищуром: “Царь не настоящий!”».

Андрей Анатольевич не считал себя великим психологом, но по должности ему приходится разбираться в людях.

Он давно уже понял, что в больших коллективах, когда у людей разное воспитание и взгляды на жизнь, быть просто по-мужски прямым и искренним не всегда достаточно.

Что он видел сейчас?

«Я-то думал: как сложно с Дубасовым, ан нет. Вон Рожественский совершенно закрытый тип. Конечно, ему не очень радостно — просрал эскадру, проиграл сражение. Но, видимо, царь по-прежнему ему доверяет, раз взял с собой. А теперь он (Рожественский) сидит с такой рожей, словно это мы виноваты в Цусиме, коль именно мы принесли эту дурную весть. А то не удивлюсь, что и вовсе не верит. Упёртый же наверняка. Типа приехали, гады, оклеветали его такого расчудесного. Впрочем, может, я и ошибаюсь. Не расспросишь же… Но самым непростым, я уже вижу, оказался Николай. Эти его недомолвки и прощупывания смахивают на… “дворцовые интриги”, будь я проклят. И на кой нам это надо — соблюдать такие вычурные политесы. Блин, и ведь не скажешь, хлопнув по рюмахе и по плечу самодержца: “А давайте по-простому. Ага по-нашенски, по-бразильски!” Не поймут-с».

Чуть погодя, когда у него появилось время, Черто́в попытался упорядочить свои думы, пробуя просчитать различные ситуации. Что-то, отложив в «отдельную папку», что-то отставив на «рабочем столе» на виду, отделяя зрелое от преждевременного, нужное сейчас и возможно-вероятное потом. А когда его уж совсем понесло по этим мыслесплетениям, только удивлялся величию человеческого разнообразия и вариаций: «Так и руку Бога почувствуешь на себе, помня о его подарке выбора. Х-х! Вот только не стоит усложнять. Всё наверняка окажется прозаичней».

Сейчас же его снова прервал царь — обед плавно подходил к концу, в уши фоном вливался разговор самодержца с начальником безопасности судна:

— Вы хотели бы посмотреть ледокол на ходу?

— О, полноте. Нет нужды, я верю Дубасову. А вот летающая машина… Крайне любопытно. Обяжете. Насколько это безопасно?

Последний вопрос императора уже предназначался капитану, и Черто́в, выгребая из своих дум, ответил немного невпопад:

— Да, конечно. Вертолёт уже готов к полёту.

Финальным аккордом застолья была блажь начальника безопасности всё из той же серии «удивить, поразить». Капитан одобрил — вполне в пафосе предков.

Вспыхнул экран, заиграло «Синее море» «Любэ». Но клип — личная подборка Шпаковского, капитана второго ранга запаса, старпома ракетного подводного крейсера стратегического назначения. Нарезка. Что-то ещё из советской военно-морской хроники — лучшее. А в основном в идеальном цифровом качестве ВМФ России задвухтысячной.

И ничего, что подобные видеокартинки ушли с ноутом и ребятами в Питер, и наверняка высокие гости уже видели нечто подобное.

Сейчас, на дюймах большой «плазмы», с акустикой… даже кэпа пробрало.

Адмиралы замерли. Николай-самодержец туда же — в придыхании. А когда прозвучало «мы вернёмся, мы, конечно, доплывём», Дубасов сглотнул, пробормотав:

— Нам бы такую, да перед боем… матросиков воодушевить.

Ширинкин тот вообще, видимо, видел впервые… с отвисшей челюстью.

Признаться, ракетные надводные корабли, без огромных башен и стволов, с клипперными носами против угрюмых нынешних броненосцев выглядели элегантными серыми лебедями.

А вот подлодки — это да! Чёрные туши, погружённые в воду… и логика с воображением достраивали диаметр окружности подводного корпуса. А маленькие фигурки на спине левиафанов говорили о размерах… Впечатляло!

Потом, когда докрутило, доиграло, изумлённый генерал переспрашивал:

— Сколько тонн? Четырнадцать? Как у броненосцев… А скорость тридцать узлов? Под водой? О господи, я не спрашиваю про вооружение!

* * *

На возвышении юта, где вертолётная площадка, холодный ветер, свист турбин, молотящие воздух винты. Имперские «господа-товарищи», взирая на воющую машину с укромно спрятанным трепетом, ссутулились, сжались непроизвольно, от пронизывающего ветра, от опасения мельницы лопастей над головой.

По левому борту притулился «Скуратов». На палубе только Престин и его помощник — для них это зрелище тоже впервые, и ничто не мешает им смотреть.

Первым Ширинкин — полез в проём сдвижной двери как в прорубь. Глаза человека жили отдельно, крича: «Боимся!» Его жандармы наверняка были заранее благодарны, когда их отстранили от воздушной службы. Зато охранять императора вызвался старший лейтенант, да ещё с таким воодушевлением…

«А ведь Волков, кстати, был одним из тех, кто рьяней и презрительней всего осуждал Романова в слабости, — вспомнил капитан, — а тут такая подножка. Парень наш воинственен, а царь хоть и не тянет на полновесного полководца, однако неожиданно оказался весьма и загадочно крут. Не теряем ли мы нашего бравого морпеха? Да нет, должен понимать, что его специфика куда как шире, чем просто быть при царе охраной. Давая Волкову порезвиться, как в случае того безумного экспромта на снегоходах и катере, можно подспустить его воинственный пар. Но в то же время это повод повышать амбиции. Хотя парень он, несмотря на гору мышц, неглупый. В конце концов, мальчикам многого не нужно. Еда, пиво и чтоб шкура убитого им зверя прикрывала задницу. И женщина, конечно. Следует потом расспросить его… напрямую, чтоб знать наверняка — не строит ли он карьерные планы? Какой солдат не мечтает стать генералом».

Следом за величеством в вертолёт кильватером полезли адмиралы. Съехала, закрываясь, дверь, машина набрала обороты, плавно отрываясь от площадки.

«Молодец Шабанов, не рысачит. А то как… — капитан хохотнул, — как по салону понесёт памперсным запахом! Да, ничего. Ветрено, но без порывов. Так что безопасно. Зато туман ушёл, солнечно — далеко поглядят. Ещё одно зрелище. Минут пятнадцать полёта им за глаза хватит».

Сзади шумно задышал и чихнул Шпаковский:

— Вот зараза! Простудиться ещё не хватало. Я установил.

— У всех?

— Да-да. Хоть и у их величества каюта побольше, но вдруг они решат посовещаться у того же Ширинкина. А адмиралам так… на всякий случай.

— Не найдут?

— Обижаешь…

«Ерунда это, конечно, — посомневался Черто́в, — не та компания в попутчиках у царя, чтобы обсуждать серьёзные вопросы. Но было бы любопытно послушать его приватное мнение — как ему наши предложения. Послушать без купюр — какие он держит взгляды на нас, и вообще планы. Мало ли…»

— Интересно, а Романов часом сам с собою не разговаривает в минуты одиночества?

— Так… э-э… — не врубился Вадим. — А! Ты про это? Может, и побормочет чего. Я ж ему камеру аккурат на рабочем столе воткнул, как лампу. Тетради там стопочкой, карандаши-ручки, если вдруг поработать вздумает перед сном… Он же любитель дневник вести. Правда, хрень всякую писал — про погоду и воро́н.

— Как-то не вяжется…

— Ну да. Удивил сегодня Николаша. Может, эти дневники вообще фальшивка? А давай у него спросим…

— А давай не давай! — почему-то разозлился Черто́в. — И без того в голове мозги выкипают.

— Вертаются никак? Что-то быстро.

* * *

«По улице слона водили». Иначе и не скажешь. Его величество ходили, осматривали судно. Сначала прошлись по бытовым помещениям: спортзал и тренажёрная комната, сауна, бассейн, каюты команды (сам попросил). Оглядели библиотеку, камбузный блок. Затем была очередь технических и отсеков управления.

Практически везде встречались члены экипажа. Кто их надоумил и научил (капитан тихо фигел), но эти «негодяи» при виде царской особы вставали и браво (не орали), но громко так: «Здравия желаем, ваше императорское величество!»

Романов всё это воспринимал как должное, но Черто́в-то видел — почти прикалываются. «Стервецы. Доиграются у меня».

Помимо вопросов по тем или иным техническим особенностям ледокола, Николай II нет-нет, но соскакивал на другие темы. Было понятно, что ледокол ледоколом — любопытно, интересно, но мысли императора витали в более высоких сферах. И личностных в том числе. На очередном вдумчивом перекуре император, щурясь на испускаемый дым, с притворным равнодушием спросил:

— Скажите, господин Черто́в, что говорят обо мне там, в будущем? Каково мнение людей и историков?

— Разное, ваше императорское величество. История, она как проститутка, ложится под того, кто её имеет… э-э-э, уж простите за вульгаризм, кто её пишет. Кто-то вас хвалит, кто-то ругает…

— И в чём обвиняли? — мгновенно сверкнул беспокойством монарх. — Суть?

— Суть в том, что вы… не познали вкус власти. Не в полной мере.

— Вкус власти? — отстранённо пробормотал самодержец, даже усы опустились уныло. И было видно, как прямо на глазах, понимая фокус формулировки, император приходит в тихое ожесточение, проскрипев самому себе: — Грабли!!! Какой каверзный инструмент судьбы. Поучают периодически, когда наступишь. Но куда лучше, чем «крест». Этот тащить всю жизнь!

И нервно докурив остаток сигареты, колеблясь, желая ещё о чём-то спросить, лишь кивнул, дескать, «продолжим осмотр судна»:

— Надеюсь, мы ещё вернёмся… поговорим об этом.

* * *

Казалось, что зал управления реактором, с пультами, мерцающими мониторами и контрольными лампами, десятками кнопок и тумблеров уязвил императора:

— Я видел быстродействие ваших счётных машин и как ловко с кнопками управлялись ваши люди. Не значит ли это, что ваш ум быстрее? У людей, живущих на сто лет вперёд, я имею в виду.

— Не быстрее, — не скрывая недоумения, ответил капитан, — но рассчитан на быстродействие, как вы сказали, «счётных машин». Мы привыкли к мгновенным ответам и строим свою реакцию с учётом быстрого решения. Сто лет слишком малый срок, чтобы изменить гомо сапиенса.

— Позвольте, что вы хотите этим донести?

— Вам известно такое понятие — «селекция»? Да? Так вот… Хм… знаете, есть такой старый анекдот, где у британского лорда спрашивают о секрете выращивания английского газона с идеальной травкой — меньше дюйма. А тот и отвечает: «Следует регулярно поливать и косить траву… двести лет». На самом деле гораздо меньше. Потому что растения стоя́т на низкой ступени в эволюционном развитии. Сколько сотен лет потребовалось людям, чтобы вывести нужные породы собак, лошадей? Человек же более высокоорганизованный представитель животного мира. Вершина, так сказать, эволюционной лестницы. Для того чтобы выделить, улучшить и закрепить в человеке какие-то свойства, потребуется… не знаю… наверное, тысячу лет. Именно сейчас, кстати, в начале двадцатого века так популярна наука селекции человека — евгеника.

Понял ли что из сказанного император, но искренне возмутился:

— Человек есть творение Божье…

«Ага. Вам бы говорить. Какая царско-королевская династия не несёт на себе следов инбридинга?» — Черто́в, не удержавшись, кинул быстрый взгляд на императора, словно пытаясь отыскать на его лице следы деградации[69]. Естественно, вслух был предельно тактичен:

— Да. Согласен, что в этом вопросе присутствуют ещё этические и моральные аспекты. Но я говорю о науке.

* * *

Избежать чрезмерных подробностей о типе двигателя для ледокола оказалось ещё проще, чем с Дубасовым, которому объяснили при его первом посещении, что топливо смертельно ядовито и требует повышенных мер безопасности при эксплуатации.

В этот раз для начала капитан решил немного умаслить:

— Господа. Сей корабль, судно есть продукт эволюции кораблестроения. Созданный на русской земле. Опытом и знаниями русских мастеров. В копилку которых в некоторой степени вложились и вы.

Показав гигантское машинное отделение с турбинами, генераторами, электродвигателями, императорскую делегацию подвели к толстым многослойным стёклам, за которыми был реакторный отсек, и предложили, если они желают продолжить осмотр, экипироваться надлежащим образом и пройти внутрь.

Тут же (исключительно брутально) появился вахтенный механик, наряженный в радиационный костюм, в противогазе, один вид которого уже остудил энтузиазм императора поглазеть вблизи на секреты технологий из будущего.

Вдобавок главный физик судна доверительно предупредил, что даже в таком защитном костюме находиться внутри долго не рекомендуется из-за угрозы для мужской потенции.

— По-моему, переборщили, — шепнул капитану Шпаковский, когда гости поспешили подняться наверх. — Романов так вообще весь побелел от страха за свои тестикулы.

— Наверное, для него это и ещё вопрос престолонаследия… разве нет?

— А я теперь сто пудов уверен, что наши там, в Питере, ему про рождение пацана всё-таки рассказали. Хрен отвертишься от такого. Вопрос, сказано ли было при этом про гемофилию… если инфу выдавали по частям?

Черто́в задумчиво прикусил губу:

— Если б Николай знал про болезнь своего сына, вряд ли бы сдерживался. Уже бы спросил.

Рассказать о наследственной проблеме Черто́в рассчитывал уже здесь: «Если переговоры с императором будут проходить в положительном ключе — хорошо. Но если возникнет щекотливая ситуация и нужны будут аргументы в каком-нибудь споре — оказание посильной медицинской помощи мальчику было бы своего рода козырем. Как бы цинично это ни звучало».

* * *

Высокопоставленные гости стояли на верхней палубе, вдыхая морозный воздух, щурясь на ослепительную белизну лежащего неподалёку ледяного поля. Их верхние одежды остались в тамбуре у кают-компании. По-быстрому отыскали тёплые куртки, и теперь, что царь, что его свита, выглядели весьма презабавно в ярко-красных пуховиках.

Николай опять курил.

Поднимаясь с аппаратной, на палубу вышли как раз там, где стояли зачехлённые вездеходы. Тент одной из машин был слегка откинут, чтобы можно было проникнуть в салон. Внутри копошились два матроса из боцкоманды.

— Что здесь происходит? — строго спросил капитан.

— Так… боцман велел. Проводим опись комплектации.

— Это самоход… автомобиль? — спросил Романов, увидев выглядывающее из-под брезента колесо.

— Совершенно верно, ваше величество, — ответил Черто́в, — специальная модель для бездорожья.

Николай с минуту молча разглядывал салон через открытую дверь. Потом почти по-мальчишески спросил:

— И можно на ней прокатиться?

— Можно, — не сдержал улыбки Андрей Анатольевич, — только для этого придётся пройти немного во льды, выбрать местечко почище, неторошенное. Спустить краном машину на снег. И пожалуйста.

* * *

Естественно, Николай не отказал себе в удовольствии увидеть «Ямал» в действии — стоял на крыле мостика, глядя вниз, как с треском лопаются льды, вдавливаемые корпусом ледокола. И внезапно снова задал посторонний вопрос, заставив Андрея Анатольевича скрипнуть зубами от неожиданности и удивления:

— Джугашвили! Ваш эмиссар упоминал некоего Джугашвили, который оказался, как сказали, весьма умелым администратором, государственного мышления и уровня.

«Это что такое было? — тихо опешил капитан. — Я не ослышался? Во даёт Алфеич. Ну кто его просил. Вот дурило».

Вслух же прокашлялся:

— Есть такое дело.

— Но он же революционер. Его цель — разрушить самодержавие, империю.

— За любой революцией стоит адреналин индивидуума и жажда власти. Но в итоге все эти юноши с «горящим взором и пламенным сердцем», если их не сожжёт сама революция, перевоплощаются в аристократов или в бюрократов.

— А чем же вам так не угодила аристократия? — зацепился Николай.

— Аристократия в большинстве оглядывается на своё прошлое.

— А как же «помнить своих предков, свои корни»?

— Как только человек начинает кичиться своей родословной больше, чем дает он сам, тем сильнее напоминает старого импотента.

И опять монарх надолго замолчал, обдумывая сказанное.

«Чёрт меня подери! — Андрей Анатольевич не на шутку встревожился. — Не сказал ли чего лишнего? Вдруг он примет это на себя?»

И поэтому нарочито громко сказал в рацию:

— Стоп машина! Что ж, ваше императорское величество, место вполне подходящее для автомобильной прогулки.

И подметил: «А о Сталине словно и забыли».

* * *

Если вертолёт показался императору чересчур шумным, несмотря на открывшиеся прекрасные виды, то от поездки на автомобиле он был в полном восторге. Машина-вездеход, для искушённого жителя двадцать первого века скорее грубоватая, Николаю показалась верхом комфорта, мощи, скорости и лёгкости управления (при коробке-то автомате и усилителе руля, ещё бы). Особенно когда он сам получил возможность порулить.

— Когда, когда мы сможем производить такое чудо? — был первый вопрос, едва перевозбуждённый император ступил на борт ледокола. И не дослушав долгих объяснений, что нужно для основания производства хотя бы чего-то подобного, неожиданно вспомнил:

— А знаете, где я ещё не был на вашем судне? Я не осмотрел лазарет, — стрельнув взглядом на капитана, Николай попытался изобразить бесстрастие, но голос приобрёл скорее вкрадчивые нотки. — Не просветите, Андрей Анатольевич?

«Ого, — подумал Черто́в, — уже Андрей Анатольевич».

— …а Наталья Владимировна свободна… м-м-м… так сказать, сердцем?

«О-о-о, — протянул мысленно капитан, — вот оно чего его в медблок потянуло. Погарцевал немного на коне и сразу себя джигитом почувствовал. Баб-с, точнее Наташу нашу ему подавай! Вот тебе и верный семьянин, вот тебе и “любимая Аликс”. Ну-ну. Николаша-то ещё тот кобелёк!»

Вслух же:

— Ох, вы и вопросики задаёте, ваше величество. Откуда ж мне знать, что у кого на сердце.

— Да? А как вообще хрупким дамам на корабле, в дальнем походе, в мужском коллективе?

— В наше время женщины не так уязвимы и беспомощны, — ободряюще улыбнулся Черто́в. И добавил: — Ровно до того момента, пока сами не захотят этого. Что касается Натальи Владимировны, то барышня она порядочная и ничего лишнего себе не позволяет.

— Так что ж! — самоуверился император. — Когда у вас тут время ужина? Всенепременно пригласить к столу ваших дам-с.

«Эк его понесло», — незаметно ухмылялся Черто́в, отдавая нужные распоряжения.

Конечно, посещение лазарета было поводом лично пригласить «многоуважаемую Наталью Владимировну».

Медблок осмотрели бегло, и единственный комментарий случился по возращении, когда блуждающая улыбка монарха сменилась на некоторое время озабоченным раздумьем.

Андрей Анатольевич уже и не удивился, когда Романов снова обратился к проблемам империи. И понял, что спровоцировало его вопрос — их главный судовой врач Кацков (а за глаза, да и в глаза и без обид Кац) был человеком если не яркой, то нескрываемой семитской наружности.

— Почему среди большинства революционеров так много нерусских? — спросил царь, приостановившись. — Я понимаю ещё, что бунтовщики поляки. Но иудеи…

— Обиженный народ. Черта осёдлости. Вот так они и реализовывались.

— Так что же, пустить их в центральные губернии? Или они желают отдельную свою, — в голосе самодержца явно прорезалось презрение, а затем и сарказм, — в Сибири.

— У нас есть такой анекдот… не анекдот, а так…

— Ваши анекдоты немного непонятны… но давайте уж.

— Когда в будущем люди стали расселяться в космосе (это пока выдумка, но с прицелом), каждое государство пожелало иметь исключительно свою планету. Их так и называли Новая Россия, Нью-Нидерланды, Второй Китай и так далее… И только израильтяне попросили ещё на каждой из этих планет маленькую автономию…

— Евреи получили свой Израиль, — не дал закончить монарх, — у вас там?

— Да, и это было опрометчиво.

— Почему?

— По разным причинам. Но знаете, вот так чтобы все евреи собрались и стали жить в одной, но своей стране — таки нет, — не скартавил, но немного передразнил капитан. — А вообще, ваше величество! Ну их, а? Сто́ит ли уделять иудеям так много внимания. Постоянная с этими евреями этническая спекуляция. Что в прошлом, что сейчас, что потом. Это всегда была больная тема, при этом ими же подогреваемая. Что ни давай, всё одно найдут повод для скорбного нытья, одновременно возомнив себя исключительными. Это болезнь всех народностей, которые вдруг посчитали, что им причинили обиду в масштабах их этноса.

* * *

А вечер, можно сказать, удался.

— Я поговорил с нею, — шепнул начбезопасности.

— Не посрамит? — полушуткой спросил Черто́в.

— Сказала — будет блюсти, но шанс трахнуть целого царя не упустит. Ты ж её знаешь. Но я ей вообще-то, чтоб лишнего ничего не сболтнула.

Капитан понимающе покивал и вспомнил обстоятельства устройства на работу медсестры Богдановой. Фактически это была его протеже — попросил за свою давнюю бывшую племянник.

Деваха была себе на уме и свободна в поступках. Сразу было поставлено условие: чтоб никаких отношений с членами (хы, с членами) экипажа, по крайней мере на судне.

И надо сказать, договору она следовала строго.

«С царём тут другое дело», — Черто́в с укоризненным вопросом поглядел на помощника:

— При всей деликатности, иметь лишний, пусть и сомнительный, рычажок давления на самодержца не помешает. Но хоть убей меня, попахивает пассивным сутенёрством.

— Да ладно тебе, — поглумился Шпаковский, — это ж счастье, когда боевая задача выполняется в удовольствие.

За ужином царь подпил, но ухаживал за Натальей исключительно галантно.

Та то рделась, то заносилась, в меру умничала, и смеялась… не как дура. Хотя тоже немного была подшофе.

Вообще, местные особо не злоупотребляли — «дырка» в строгом «сухом законе» возникла только из-за этикета. Честно говоря, и гости пили умеренно, включая окрылённого самодержца, так что до «танцуют все!» дело явно не дотягивало. Скорей наоборот — устали, насытились, захмелели. Черто́в уже откровенно маялся, пряча в кулак зевоту, выискивая повод, как бы попочтительней улизнуть — в душ и койку. «Спать, спать, спать!» И не заметил, как кто-то воткнул фильму, оказавшуюся «Иван Васильевич меняет профессию».

«Замечательно. На середине, когда увлекутся, я под шумок и свалю. Плевать на этикет. Я капитан — у меня могут быть дела. — Ещё подумал: — Какой удачный выбор. Чей, интересно?» И услышав благодушного самодержца: «Это вы с намёком, милейшая Наталья Владимировна… решили показать именно эту комедийную картину?», одобрительно удивился: «Умничка какая. Как в тему!» И досмотрел почти до конца, больше забавляясь на реакцию царя на царя.

И ничто не предвещало завтрашних разногласий и трений с монаршей особой.

* * *

Проснулся от телефонного звонка внутрисудовой связи. В дверь каюты постучали практически следом. Машинально посмотрел на часы — 02:00.

— Что? — крикнул через дверь, стаскивая рубашку со стула.

— Буза!

Подстегнул с одеванием и, уже на ходу натягивая китель, шёл с вахтенным матросом по коридору.

— Один из адмиралов, — пояснял по пути посыльный, — пошёл… куда, так и не говорит. Морпех непонятно где как раз был. Прозевал. А этот, расфуфыренный в эполетах, налетел на камбузника, а тот якобы не оказал ему должных почестей. Превосходительство в крик! Примчалась охрана, затем вторпом. Но, видимо, ему авторитета вторпома недостаточно.

Дошли быстро — всё на одном ярусе.

Лампы горят ярко, но всё словно в мутновато-жёлтом цвете. В коридоре совершенно нереально толпятся всклокоченные… вторпом, матрос-камбузник, вооружённый морпех, Рожественский в застёгнутом мундире, раскрасневшийся, шипящий почти непонятными междометиями… И всё как и рассказал вахтенный.

Глядя на эту картину, капитан, наконец, выветрил сонный сумбур из головы. Психанул: «Какого чёрта этот самодур… Да он же пьян!»

— Господин вице-адмирал! Распоряжаться и «ставить под ружьё» будете на своих эскадрах! И уж поверьте, матросики-братушки вам воздадут. А здесь командую я! Это мои люди. И наказывать или поощрять — это мне решать! Извольте пройти в свою каюту и не нарушать режим! О вашем поведении, можете не сомневаться, завтра будет известно императору!

Рожественский, сверкнув глазами, шумно пыхтя, как всё тот же броненосец, было ломанулся мимо капитана…

— Вам не туда. Ваша каюта в другой стороне!

Броненосец Рожественский врубил реверс, затем обернулся:

— Думаете, государь не знает? Думаете, нам ничего не ведомо?

И, будто и не заметив увязавшегося следом в сопровождение морпеха, громко потопал по коридору в свою каюту.

* * *

Думал — уже не заснёт. Психи крыли, ворочали, пинали подушку, мяли простынь.

«Что за м…дак? Вот так дуболомно и эскадру просрал. Что он имел в виду, говоря “государь всё знает”? Чего он вообще шарахался по судну? Завтра старлею накрутить по дисциплине его орлов по самое не хочу!»

Но сон пришёл. Как пуля в висок. Рваный, тяжёлый, с кучей гротескных кровавых картинок. И как итог — утро не доброе, утро туманное.

Выдернуло штатно — по будильнику. И тут же снова тревожно тренькнул телефон.

— Начина-а-ается!

Взял трубку:

— Да!

Заспанный (по голосу) Шпаковский:

— Император требует аудиенции.

— Это из-за Зиновия? Ты знаешь?

— Знаю. Но… по-моему, что-то ещё.

— Что? С чего взял?

На том конце трубки шумно вздохнули:

— Ты ж ушёл. Кыно кончилось. А он давай просить… да хрен там просить! Как само собой, дескать, «куплю самоход»! «Макара» типа. Я ему на пальцах разъяснил, что он хоть и под охраной, но всё равно будет кататься по улицам Петербурга. И налицо не просто футуристический дизайн, сама концепция наведёт умные головы на ненужные мысли!

— Я понимаю, что это неприемлемо, — перебил капитан, — ну и?

— А он обиделся, дебил-инфант вылитый. Потом вспылил. Как же — он весь такой «Всея Руси…», а ему отказали.

— Потом?

— Ушёл с Богдановой. И утихло. Уложила, ублажила… Я перенервничал, сам никакой. Короче, спать лёг. Будит меня помощник — как раз с Рожественским закончилось. Утихомирили.

— Утихомирил, — с укором поправил Черто́в, имея в виду себя.

— …тут мне помощник докладывает, что царь к себе в каюту дёрнул.

— Быстро.

— Ага. Скорострел. Она его сама проводила.

— Ты с ней говорил? Она ему… — послышался робкий стук, — погоди… я сейчас.

Положил трубку на стол. Открыл дверь — медсестра.

— Ага! Сама пришла! — Глянул на телефонную трубку и не стал отбивать — пусть послушает. — Заходи, рассказывай.

— Сдаётся, дура я, капитан, — прямо с порога и категорично.

Черто́ву всегда нравилось это её резкое «капитан». Не «товарищ капитан», и уж не «господин», а вот так просто — «капитан».

И главное, произносилось с каким-то полным признанием главенства. С безапелляционным подчинением.

«Потому и терплю».

— И? Чего было?

— Да ничего не было… — запальчиво, не оправдываясь.

— Ты мне эту дурь бабью брось! Эту «ромашку»: было — не было. Мне до твоего междуножья дела нет. По существу давай!

— По существу? — потупилась. — Стал расспрашивать за политику. Устройство государства, кто у власти… Отшутилась. Он немного попыхтел, пытаясь меня подловить невинными вопросиками.

— А ты?

— Я ж не дура. Всё поняла… включила «дуру». Он пошёл в обход — заговорили за мою работу. За медицину. Вдруг заинтересовался — стал спрашивать про евгенику, селекцию…

— Ага, — понял, откуда ветер дул. — И?

— Я и выдала ему о наследственных злокачествах английской королевской семейки!

— Про гемофилию? Ты-то откуда знаешь?

— Да все кому не лень об этом трещали ещё до приезда царя… в столовке, в курилке. Глухой услышит. Я и проштудировала. В конце концов, у меня медицинское образование!

Черто́в поднял со стола трубку:

— Ты слышал? Это она как на базаре — облаять конкурентку: твоя баба… в общем, хромая твоя Аликс! А Ник, не будь дурак, сплюсовал два и два. У Каца материалы по болячке и профилактике готовы? Ага. Тогда пусть будет на подхвате. Так же в ма́лом зале. Отбой.

* * *

Монарх явился со всей своей свитой. В атмосфере помещения витала напряжённость. Жандармы, оставшиеся за дверью, сверлили глазами с нескрываемой подозрительностью. В этот раз их дублировали морпехи, и кэп не стал возражать по этому поводу.

Даже Дубасов, который всё это время непроизвольно выступал связующим звеном во взаимопонимании, глядел строго и мрачно.

«Впрочем, на чьей же ему ещё быть стороне. А ведь насколько доверительным был приезд самодержца со столь малым сопровождением, — только сейчас удивился Черто́в, — без гвардейцев охраны, всего лишь с двумя жандармами».

Но мысль о физическом устранении или взятии царя в заложники лишь шорохом прошлась где-то в глубине сознания, как совершенно бесперспективный и неприемлемый вариант: «Хочет поговорить о своём будущем отпрыске. Дело-то весьма интимное, а привёл всю делегацию. Как бы его вытащить на конфиденциальность».

Но Романов и сам хотел некоторые моменты обговорить приватно. Свиту, вероятно, прихватил для уверенности. Оставив всех в конференц-зале, прошли вдвоём в офис капитана.

Андрей Анатольевич не знал, насколько затянется разговор, и привычными движениями поставил электрочайник, с удовольствием отметив, что пару свежих булочек принесли и сюда: «Шпаковский, конечно. Только у него есть ключи».

Молча кивнул, показывая на выбор — чай или кофе. Увидев реакцию гостя, сообразил, что с точки зрения этикета совершил ошибку — царю так не предлагают.

— Изволите чаю, кофе, перекус, ваше императорское величество?

Едва хлебнув первый глоток, Николай заговорил исключительно холодным тоном, тем не менее пытаясь быть корректным:

— Путешествуя по Китаю, мне довелось услышать одну восточную поговорку: если не знаешь, как поступить, сядь, поешь…

Черто́в только сейчас заметил, что пока он возился с сервировкой, одна булочка уже пропала в монаршей утробе.

«Ну да. Время раннее, и ещё никто не завтракал. Но что он хочет этим сказать?»

Осторожно спросил:

— Вы не знаете, отправлять ли корабли через Арктику?

— Эскадра уже в пути.

— О как! Так в чём же сомнение? Странная поговорка.

— Почему же?

— Как я предполагаю, когда начинает работать желудок, к нему отливает кровь, в том числе от головы. И ты ленивей начинаешь думать… строить логические цепочки.

— В естестве природы, человек — это божье существо с инстинктом на уровне животного.

— И что ж говорит вам ваш инстинкт?

— Вы знаете, почему я приехал сюда, в эти отдалённые края, бросив все важные дела? Не только поглядеть на ваши диковины. Ваш посланец господин… Гладков. Он был очень убедителен. Сказал, что здесь будут даны все ответы. Без сомнения, можно было бы вызнать всё и у ваших эмиссаров, применив… (мне советовал генерал Ширинкин), применив особые меры допроса, — император неприязненно повёл плечами, — но очень уж много чего полезного привнесло ваше появление. Не хотелось портить отношения. Однако прошёл день, а вы всё ходите вокруг да около… Почему вы не сказали, что мой сын будет болен?

И прежде чем Андрей Анатольевич собрался ответить, самодержец сам сделал предположение, чем показал, что как бы там ни было, а кое-чего у потомков он уже нахватался:

— Слона едят по кусочку. Правильно? Вчера ваш помощник за столом озвучил эту концепцию.

— Вы правы, — поспешил согласиться капитан, — всему своё время. Человек ещё не родился. Вмешательство на данном этапе невозможно. И решать проблемы (при таком их количестве) удобней по мере их поступления. Наш судовой врач подготовил материалы по профилактике и нивелированию симптоматики этой, к сожалению, неизлечимой даже в наше время болезни. Но облегчить страдания и продлить жизнь вполне по силам. Насколько я знаю.

Глаза Романова блеснули надеждой, затем он встрепенулся и снова показал дворцовую дрессировку — посмотрел с величавой неблагосклонностью:

— Вы сказали о проблемах. Политический кризис в империи? Об этом вы тоже умалчиваете. Неужели вы думали, что вам удастся что-то скрыть от нас?

— То, что вам рассказали наши эмиссары… — начал Андрей Анатольевич и запнулся: «Хорошо бы знать, что ему вообще известно, что ему наговорил Гладков. Вот же чёрт!»

Государь высокомерно фыркнул:

— Детали… вас выдавали мелочи. В ваших синема-хрониках другие флаги, штандарты на кораблях, знаки отличия, оговорки и остальное…

— Но…

— Вы, видимо, многое отринули, позабыли. Но мы-то нет. И это сразу бросалось в глаза. Не считайте себя умнее других! — В тоне монарха сквозило убийственное небрежение.

— Мы просто не хотели на вас взваливать всё разом, давая возможность осмыслить и вдумчиво подойти к каждому вопросу.

— Опрометчиво, милейший! Знание картины целиком может дать более глубокий и перспективный план — как сделать так, чтобы избежать ошибок и заранее удалить виновных! Или в лучшем ключе исправить уже совершённое, — император говорил медленно, явно вспоминая с чужих слов.

«А если виновен ты сам, царь-государь всея?..»

— А вы уверены, что у ваших аналитиков (министров, финансистов) хватит данных, — хотелось сказать «ума», но воздержался, — просчитать путь настоль далеко? Всегда существует фактор непредвиденного. Например, только наше появление уже многое меняет. Мы ещё почти ничего не сделали, а уже наблюдается реакция по ту сторону баррикад. У потенциальных противников. Утечка информации. Прямо из Петербурга. Из самых высших кругов.

— Вы меня имеете в виду? — негодуя. — Да как вы смеете?..

— Ну, зачем же вас. И без вас хватает. Люди есть люди. Я говорю о банальных эмоциях и амбициях кого-нибудь из стоящих на вершине власти. Или при ней. Всегда остаётся место алчности, жажде власти, глупости. Трусости, в конце концов.

— Я не боюсь, — вскинул подбородок самодержец.

«Блин, я ему про Фому, а он мне себя-Ерёму выпячивает», — капитан тяжело посмотрел на упрямо нежелающего понимать собеседника. Но не преминул заметить:

— Героизм генерала отличается от отваги простого солдата. Лидер страны, лично оскорбившись, и отважно, — Черто́ву не удалось скрыть оттенок сарказма, — объявляя войну, тем самым обрекает на смерть тысячи своих солдат, сам оставаясь… в штабе.

— Но я, даже являясь самодержцем, не могу принимать эгоистичных решений. И это правильно. Как вы только что сказали — личная обида лидера не должна влиять на рациональность принимаемых решений. В государственных масштабах.

— Зачастую рациональность подменяют личными финансовыми интересами приближённых к монаршей особе. Например, откаты при военных заказах. Надо называть фамилии и титулы?

— Я догад… знал. — Казалось, что Романову стало стыдно. И вновь упрямо: — Часто тот или иной выбор не сильно отличаются в качестве. Можно съесть грушу, а можно яблоко. И то и это фрукт.

Император указал на тарелку с плодами на столе. Затем, чуть поколебавшись, взял яблоко и надкусил его.

Андрей Анатольевич не сдержал мрачной улыбки: «Царь ещё тот фрукт. С фруктом».

— Однако замечу, вы всё-таки взяли яблоко, посчитав его красные бока за спелость. А оно кислит. Могу ещё предположить, что вы побоялись, что сочная груша испачкает бороду и мундир. А это зимний, твёрдый сорт. Вот видите — мы подошли к вашим субъективным взглядам и решениям. К вашей личной ответственности и власти.

И снова стал совершенно серьёзным:

— В стране грядут большие перемены. С большей долей вероятности, что страшные и кровавые.

— Вы полагаете, в империи было без бунтов и крови? Предостаточно. Меня этим не удивить.

— Да, могу поверить. Готовы ли вы держать бремя власти? Совмещая рационализм с интуицией, — и не дав собеседнику вставить и слова, продолжал рубить фразами: — Я говорю о тирании. О военной диктатуре. Когда усмирять придётся не только дремучих бедолаг крестьян, но и своих холёных офицеров и прочих дворян. Зажравшихся фабрикантов. И князей, которые великие. Нельзя быть со всеми добрым. Нельзя, будучи самодержцем, жить на авторитете предшественника.

Романов побелел, его ноздри раздувались, воспалённые глаза горели, но голос не выдал и капли гнева. Ни даже волнения.

— А иначе?

— А иначе предательство. И гибель.

— Что-о?!

— Смерть для индивидуума это личная трагедия. Для исторической личности в некоторой степени это следующий шаг, пусть последний, иногда решающий, но далеко не конечный в его хронологии.

Николая слегка покоробило при словах о смерти.

— На что вы намекаете? Потрудитесь объясниться!

— Вас, например, объявят святым.

«Какова ж сила слова, — удивился Андрей Анатольевич, глядя на застывшего императора, — вот буквально пять минут назад он метал громы и молнии. Пару слов — и он прислушался. А теперь и вовсе напуган. Всё-таки пластилин. Но мять его нужно постоянно. Уедет в Петербург, и контакт потерян. И там другие манипуляторы. Будет ли толк от моего бисера?»

В дверь постучали, и Николай от неожиданности вздрогнул.

— Кто там? — спросил Черто́в и узнал голос старлея. — Входи.

Первым высунулся Ширинкин, кинул коротким взглядом:

— Государь, у вас всё в порядке?

— Да, да. Идите, идите. Не мешайте! Хотя нет! Постойте! — Император повернулся к капитану. — Чтоб не тратить время попусту, пусть они приступают — согласуют действия, условия, начнут составлять предварительный план по проводке каравана Северным проходом. Мы с вами закончим и присоединимся. Ваши помощники уполномочены?

— О да. Разумеется!

Произошла немая сцена: Черто́в молча взглянул на старлея, отдавая распоряжение.

Тот кивнул.

Получил свой повелевающий взгляд и Ширинкин, по-военному отчеканив кивком в ответ.

Уходя морпех и генерал тоже молча метнули пытливые взгляды на мрачного императора и выжидающего капитана.

Дверь захлопнулась громче, чем следовало, снова дёрнув по нервам гостя. Какое-то время он молчал, затем поднял твёрдый взгляд:

— Мне надо знать.

— Мне проще будет вам показать пару документальных фильмов, — предложил капитан.

«Плохим вестникам иные короли в своё время головы рубили. М-да. Одно дело, я буду ассоциироваться с обвинениями… другое дело документ. А я лишь так — за что купил, за то продал», — Черто́в привстал, собираясь включить компьютер. Увидев, что резко вскочил и гость, удивился:

— Простите, вы куда?

— Вы же намерены нам что-то показать?

— Посмотреть можно и здесь. К тому же я не думаю, что адмиралам нужно знать то, что будет показано.

Монарх хотел что-то возразить, всё ещё нацеливаясь на выход, но был остановлен почти вкрадчивым:

— Будут ли генералы так радеть за службу и царя, узнав, что тот в 1917 году отречётся от престола?

* * *

— Фу, зараза. Накоптил.

Дым сносило прямо на ледокол, на мостик, где стояли капитан и помощник по безопасности.

«Лейтенант Скуратов» развёл пары и отчаянно дымил, спеша, увозя императора и остальных гостей обратно на материк.

— Не так я себе это представлял, — Черто́в чиркнул зажигалкой и жадно в два присеста высмолил полсигареты.

— Да-а, Николаша злой как собака поехал. Что у вас там вообще не заладилось?

— Такой сумбур. Сейчас вспоминаю, аж не верится. Словно бури солнечные по башке лупили. И я его сначала обухом по голове — про отречение и смерть.

— Про дом Ипатьева? — решил уточнить Шпаковский.

— Нет. Образно. Он прихренел, но потом взял себя в руки. По порядку не получилось. Перво-наперво, конечно, о своём Алексее всё вызнавал. Про болезнь. Я втолковал, как мог. Смирился на вид.

— А про расстрел?

— Веришь, нет? Но до Ипатьева не дошли. Попросил письменно, намереваясь потом прочитать единолично.

— Испугался.

— И я так думаю. И… наверное, понимаю. Не позавидуешь.

Неожиданно пришло молчание, как будто по усопшему… неловкое. И радовало, что в руках были палочки-выручалочки для таких случаев — сигареты.

— Ну, так вот, — прокашлялся капитан, — перешли к политике и остальному. Я ему заготовочку купированную поставил — документалку видео! А они, представляешь, там в Питере ещё по первым нашим материалам просекли, что мы не обо всём говорим. Далеко не наивные оказались. Вероятно, что-то и из наших ребят вытрясли. Хотя божился, что не обижали. И получилось, что всё заранее спланированное не то чтоб покатилось к чёрту, но покатилось. Быстро корректировал по ходу. Приходилось выдёргивать другие материалы, примеры. Представляешь, однажды заскочив аж в восьмидесятые брежневские.

— Ого! Это в какой теме?

— Да всё то же — что люди ничему не учатся, раз за разом наступая на одни и те же грабли. И добреньким совсем быть никак не получалось. Величество постоянно требовал ставить на паузу, порой перематывать назад…

— Ты гляди, освоился!

— Ага. Требовал объяснений и комментариев. И получилось по-дурацки — хотел быть третейским судьёй, а нет-нет да и срывался на правду-матку. А ещё и на советы, которые ой как ему не нравились.

— А конкретней? Про самодержавие?

— Про самодержавие вообще старался не заикаться, даже про конституционную монархию, зная его бзик и заветы папаши. Но он сам…

Андрей Анатольевич стал вспоминать, пересказывая вслух, обрывками, а потом восстанавливая полную картину.

* * *

— Чем же так плох самодержавный строй? — В голосе императора запальчивость, обвинение и обида, что ли…

— Самодержавие тормозит развитие науки, основываясь практически на феодально-торговых отношениях, — после секундной паузы ответил капитан.

Монарху тоже понадобилось пару мгновений, чтобы понять смысл. Кивнув сам себе, он продолжил допытываться:

— О либерализме вашем я уже наслышан. Но ваша диктатура?..

— Медленными шагами модернизацию экономики не провести — страну сожрут раньше. Оружие будет такое, что просто пушечным мясом противника уже не остановишь. — Дополнив в думах: «Впрочем, и пушечным продолжали останавливать. Не только во Второй мировой, и гораздо позже».

* * *

— А дальше?

Капитан и не заметил, что замолчал, обыгрывая воспоминания:

— В целом про индустриализацию тридцатых годов у меня получился почти сорокаминутный ролик. Рассказать об этом почти правдиво, со всеми перегибами — как тянул за уши страну, в прямом смысле, Сталин, было чрезвычайно необходимо. Мягкое, почти либеральное самодержавие Николая Второго так не сможет.

— А дальше? — переспросил Шпаковский.

— А дальше Романов понёс ахинею! «Смеете учить нас! Да вы отринули веру! Безродные!» Дескать, «неблагородная кровь»!

— Орал?! — удивился Шпаковский.

— Нет. Он не тело́к, но всегда такой… сдержанный. Пф! Не хватало, чтоб на меня на моём судне ещё кто-то орал! Но бубоносил, типа: я есмь царь, помазанник и… про Бога, веру, душу мать.

— Остужать подобный догматизм лучше всего, выдав что-нибудь за рамками образования оппонента. Чтоб умно, веско и непонятно, — подсказал помощник.

— Я ему и выложил, назидательно и издевательски…

* * *

Заговорив о вере и поминая Бога, Романов безотчётно забе́гал глазами по углам помещения, выискивая икону. И не найдя, исказился почти страдальчески лицом, упрямо перекрестился.

Черто́в только поразился этому и всё же смягчил тон:

— Вера, ваше величество, находится в диаметрально противоположной плоскости от науки. А наука говорит, что у всех людей на планете кровь делится на четыре группы и резус-факторы. Кровь разных людей с одинаковой группой можно смешивать, и вполне вероятно, что облегчая страдания вашего сына, ему при переливании подойдётздоровая кровь какой-нибудь розовощёкой крестьянки. И вообще, если уж говорить о вере, все мы от Адама и Евы. А согласно раскопкам археологов и научным исследованиям, прародина человека — Африка, где ныне негритосы, извините, голожопые проживают. Вера, религия, ваше величество — это тоже своего рода феодализм. В наше время (там, в двухтысячных годах) так страдают верой только мусульмане (почти в фанатичных формах), где сохранились феодальные системы управления. Несомненно, управлять безграмотным богобоязненным народом легче, но из необразованных крестьян инженеров не вырастишь. А без инженеров не проведёшь индустриализацию. Феодализм устарел.

— И что?.. — Император пытался возразить, запнулся, нашёлся: — Что плохого в патриархальности. В вековых традициях?

— Но вы же отказываетесь от пролётки в пользу автомобиля? Прогресс…

* * *

Возникла пауза. Шпаковский, не доставая пачки из кармана, выуживал очередную сигарету. Капитан недоумённо уставился на давно потухший окурок, затем снова вдаль — над морем снова туманило, и «Скуратов», постепенно погружаясь в серую пелену, медленно терялся из виду. Передёрнул плечами:

— Холодно. Пойдём в офис. Там поговорим.

Спускались вниз.

— В целом про российский уклад так ни к чему и не пришли. Хотя я особо и не стремился. Мне главное было договориться о наших перспективах по обустройству, по созданию базы. В принципе, общий план ему ещё Гладков привёз. Но сам понимаешь, что детали, даже общие детали без имперских чиновников не решить. Главным для меня было его согласие. С другой стороны, место всё равно пустое. Практически не обжитое. И к вопросу о расценках он адекватно отнёсся, особенно когда я ему сравнил Петра Первого на парусных галерах и, например, подкрепив в виде броненосца «Три Святителя». Не совсем корректно, у нас, конечно, не боевая машина, но он смысл понял. Вот с этого момента я додумался и видеозапись включил. Бумаг мы никаких не подписывали, но если что, будет чем подтвердить его слово. Чего, наивный? — покосился на помощника Черто́в, когда тот цинично хмыкнул. — Ну, а как же оно — царское слово? Они ж благородные… Ай, ну, ладно. Потом поговорили с ним о внешней политике, и представь… он часом не англофил?

— Да хрен его… Жёнка же британка. А что?

— Знаешь, что он выдвинул, когда я ему вкратце описал мироустройство после мировых войн, как амеры у англов всё одеяло утянули на себя? Про закат Британской империи? Предложил подкинуть эту бомбу англичанам, и, дескать, они будут все прямо так благодарны русскому царю, что плюшки понесут на блюдцах. Конечно, высказал это как мысли вслух, типа «а если…». Но знаешь ли…

— Это он союзника приглядывает. Понимает, что одному не сдюжить.

— А почему же не немцы?

— А чёрт его знает? Может, с братцем Вилли не контачит.

— А может, что немцы вечно нарываются и регулярно огребают. Я же ему показал про две мировые войны. Кто, с кем, почему и результат.

— А англы кинут. Однозначно.

— И немцы могут кинуть. И кинут.

— Лишь два союзника…

— Знаю, знаю. Тут такая грань… Но видишь — понимает, что могут и всем скопом накинуться. Сколько раз такое было… и будет. С патентами, кстати, за границей наш оптимизм немного придётся поумерить — если только всякую мелочёвку, что-то по типу скрепочек…

— Их вроде бы как уже патентнули…

— Хрен с ними. Патентовать придётся лишь что-нибудь простенькое, так как джентльмены могут запросто поменять правила. С них станется. Но главное, Николаша-царь пафосно подытожил: «Мы принимаем ваш прожект!!!»

* * *

— О-о-о-о! Да у тебя здесь…

На столе в офисе, помимо кофейных чашек и пустых тарелок, благоухали остатками коньячные бокалы, лежал раздербаненный шоколадный батончик известного бренда.

— Уехали, наконец, — ворчливо, по-стариковски шагнул через порог Андрей Анатольевич, скидывая куртку на стул, — вылакали четверть запаса, и экипаж мне разлагали, высокородные гады.

— Так, может, доразлагаем её? — Помощник указал на подмигивающую янтарём початую бутылку виноградного дистиллята.

— По чуть-чуть, — не стал кочевряжиться капитан.

— Хэх, — залпом выпил Шпаковский, сморщившись, — не понимаю я ваш коньяк.

А следом уже удовлетворённо:

— Если человек и создан по образу и подобию, то Бог был точно алкоголиком. Уж по крайней мере, известным любителем выпить.

Получив лишь немой вопрос, пояснил:

— А спроста ль печень у человека единственный орган, который массированно регенерирует?

Черто́в только улыбнулся, оставив занимательную гипотезу без комментариев.

— Видал, как батончики с орешками по вкусу царю пришлись? Чем не коммерческий проект?

— Таких проектов у нас по сотне на каждый карман.

— Взял…

— Что взял? Кто?

— Николаша целую коробку батончиков взял. Сказал, кондитеру своему покажет. Понравилось. Хочет для себя и на Европу гнать. Производство.

— Ему сейчас только шоколадками и заниматься. Скорей девкам… детям своим гостинцы повёз. И Алекс беременной. Слушай, а она же вот-вот родит. То-то он помчался… подкаблучник.

— Может, оно и к лучшему? — потёр ощетинившийся подбородок капитан. — Мужчины, в отличие от женщин, более склонны к авантюрам — половые издержки эволюции. Самцы более агрессивны.

— А чё не так? — заметно захмелев, спросил Шпаковский.

— Стойкое ощущение неувязочки у меня… к ситуативной адекватности нашего Николая, понимаешь ли, Романова. Может, бабонька его образумит. Если совсем не шпиёнка. Я как думал-то! Как обрадуются, как побегут с распростёртыми объятьями. Потому что мы предлагаем дело. Большое дело. А они… я говорю «они», потому что за самодержцем кто-то же стоит. Так вот, они либо дураки — не понимают, либо это хитрый торг.

— Ты мне скажи, ты за Россию-матушку или за металл, что презрен? — под шумок цедил в бокал из бутылки Шпаковский.

— Я за то, чтоб никакая держиморда, начиная от высокобродий до высочеств, не крутила на нашем поте свои гешефты, — Черто́в сердито отобрал у наглеца бутылку и плеснул себе. — Тем более что я ему указываю месторождения, где то золото, коим он с нами может расплатиться. Но нам сейчас это золото никуда не впёрлось. Нам — земля с домами. Кобелям нашим — «бабы, водка, гармонь и лосось». На первом этапе…

— Это его личное, эгоистичное играет, — выдвинул сомнение помощник, — кабы всё спокойно было в империи… а так — война на грани провала, революция. Потом ты его напугал смертностями. Вот и прёт приоритетное — личное.

— Такое обидное ощущение, что мы просто не нужны.

— Это кажется. Это мы понимаем, сколько всего несём. А у него главенствуют иные заботы.

— Да кто против, — слегка вспылил капитан и поводочному опрокинул жидкость. — Вот попали бы мы в одних трусах в этот век, в это время. И ни паспорта, ни прописки, ни порта приписки, ни счёта в банке, ни чинов, ни званий. «Не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка». Примчали, не важно как, к царю, да: «Поможи, царь-батюшка, а мы тебе секрет “медной горы”, вот тебе мост “анженерной системы и машину с керосиновым двигателем”, а ещё совет, “не чисть ружья кирпичом”!!!» Тут — да. Пусть выкочевряжится, сомневается. Но мы же сила! Не голые-босые. Блин, ну почему я не командир атомного крейсера? Вот тут действительно с ракетным аргументом бы заявился! Чего он нос воротит, царь недоделанный?

— Все всё понимают. Из прослушки…

Капитан вскинулся взглядом на помощника, дескать, «неужели что-то важное?». Но тот заговорил совершенно буднично:

— На Колу прибыла высокопоставленная комиссия — осматривают места под военную базу. В точности где Североморск будет. Но бухту — губа Вьенга, якобы оставляют за особым поручительством. А это, брат, одна из наших забивочек. Значит, всё идёт нашим умыслом. Вот так. Как я понял, ещё намечается исследовательская партия и в Чёшскую губу.

— Чёшскую. У этого варианта есть свои плюсы, и он мне больше нравится. А кто с кем? Я имею в виду, чей разговор срисовал?

— Зиновий…

— Рожественский? — протянул Черто́в, снова принявшись задумчиво водить большим пальцем по щетине подбородка.

— Заметил? Рожественский при обсуждении и согласовании перехода эскадры, как и дальнейшем планировании боевых действий, показал себя вполне грамотным и адекватным военачальником. Даже в мелочах. Вон, Дубасов видел же в хрониках морских сражений Второй мировой зенитные расчёты в касках. А именно Рожественский вспомнил о характеристиках новых японских осколочно-фугасных снарядов. В общем, Зиновий-то не таким уж и м…даком оказался, как Новиков-Прибой описывал. Быстро сориентировался — хоть какая-то безопасность для пожарных расчётов и прислуги малокалиберной артиллерии.

— Очередным немецким угольщиком — партию германских пехотных шлемов пикельхельм? — «Пикельхельм» Шпаковский произнёс с заминкой — вообще удивительно, как запомнил это слово на дойче. — Ага! У них, по-моему, ещё шишаки дурацкие…

— Поспиливают индивидуально на сувениры, — капитан разлил остатки, — я вот что подумал. А не специальная ли то была провокация… с пьяной бузой Рожественского? Не прощупывал ли нас величество?

— Да вряд ли. Слишком похоже на тайны мадридского двора. Скорее, свита играла короля.

— Э? — недоуменно попросил пояснений.

— Они чувствовали настроение своего верховного, вот бессознательно и борзели. М-м-м-н-н-да. Кончился, — это помощник о «пятизвёздочном», — Чёшская губа, оно, конечно, более закрыто, эдакий «карман», вроде и в стороне, и «железку» тянуть всего сто с лишним кэмэ до Архангельска. Места́, правда, глухие, болотистые…

— Не болотистей Архангельска…

— …но загадывать туда я бы повоздержался. Ты, кстати, заметил, как Николаша за своими тылами следит?

— А-а-а-а, ты про то, как он постоянно поправляет складки под ремнём на спине?

— Ага, особенно когда волнуется. Я ещё вчера, как заикнулся о «вольном городе» — думал, он кителёк свой порвёт, так одёргивал. Не хочет он терять контроль над нами. Боится. А в Кольском заливе, подле военно-морской базы, под дулами орудий кораблей, мы у него аккурат под присмотром будем.

— Завлекает в ловушку подчинения, — с каким-то загадочным выражением проговорил Черто́в, — но статус особый нам я выбил…

— На словах?

— Пока да. Покрутил носом, усами пошевелил, но с весьма решительным видом сказал, что «высочайшим указом подпишет», с вердиктом «быть посему!». И пусть под боком у базы флота, территория у нас будет со своей администрацией и законами.

Как бы подытожив, Андрей Анатольевич устало опустился в кресло, чувствуя: ох, и вымотали его эти двое суток. Снова выплыл разговор с монархом, как раз таки про базу, территории и приоритеты.

* * *

— А зачем вам такой большой военный контингент… пушки? — Романов, смешно подняв удивлённые брови, разглядывал предварительный план-набросок городка: корпуса лабораторий, цеха́, прилегающие строения, казармы, охранный периметр. Всё с условными обозначениями, в том числе и огневых точек, с проставленными цифрами единиц артиллерии, пулемётов, личного состава.

— Тут весьма всё условно. Специально для наглядности. Чтоб было понятно, что не от прихоти, а по факту. Естественно, бо́льшая территория потребует иного подхода к обороне. Ещё надо учитывать, что опытовые разработки перейдут в стадию малых серий, а это повлечёт расширение производств, соответственно и всей зоны. Поэтому закладку надо производить из этого расчёта. Всё будет зависеть от места. Мы предложили варианты. Ваше слово — где?

— Господи! А минные поля, а орудия береговой обороны? Вы собрались держать осаду? Против промышленных шпионов?

— А почему бы, например, англичанам, узнай они о нас, не предпринять рейд? С целью захвата или уничтожения. Вы разве не допускаете подобной вероятности?

Их величество безо всякого удивления задумчиво покивал, тем самым показав, что главных мировых морских разбойников с их неоднозначной политикой со счетов не сбрасывал.

— Однако… однако у вас и материковая сторона предполагает оборонительный вал…

— Вам мало Севастополя и Крымской войны? Или нынешнего Порт-Артура?

И в этом случае император молча согласился.

«Чего он сомневается? — совершенно не понимал Черто́в. — Мы же не собственную армию набираем (хотя свои отряды натаскать из местных не помешало бы). Охранные функции будет нести гвардия или другие императорские части».

И почти принуждённо вымолвил:

— Ваше величество. Вы, может, не запомнили — я вам описывал неприятные периоды из будущей истории страны, когда к власти приходили прозападные или откровенно безалаберные правители-транжиры.

— Это про царя Бориса-пьяницу?

— Можно сказать и царя. История имеет свойство повторяться. Было Временное правительство, были во время гражданской войны правители, которые раздавали земли российские. Я ни в коем случае не пессимист и надеюсь, — Черто́в, наверное, с долей театральности прижал руку к груди, вворачивая: — С Божьей помощью, нашими и вашими стараниями мы не допустим прихода к власти продажных мерзавцев. Но! Но а вдруг? А? Временные правительства на то и временные. Они сгинут, их свергнут. Но нам на их период надо будет продержаться. За периметром. Не дать разграбить наши наработки, продать их… не важно, на запад, на восток. Лишь бы не достались чужакам. Для того и подход к обороне более чем серьёзный.

«Ага, ага, — притаилось злое и ненарочное, — а если уж и случится власть советская, чтоб на анархическом этапе всякие “матросы железняки” не шибко тут нам…»

Хотел ещё сказать (вспомнив, как английские родственники отказали в убежище царской семье), что царь-император может, если что, и сам перекантоваться на северной базе, но…

«Во-первых, и базы той ещё нет. Во-вторых, Романов угроз для себя и на́ дух не видит — возьми ещё и сочти это предложение как проявление эдакой вассальной (или наоборот) дерзости. “Ему — целому ого-го-го всея Руси… какие-то приблудшие — убежище!..” И, в-третьих, чего вообще обещать? Может, и не захочется привечать загнанного “хозяина земли русской”. Мало ли как оно там повернётся?»

Дурная фантазия сразу нарисовала картины, как с моря высаживаются и настырно осаждают англо-американские интервенты. Откуда-нибудь с юго-запада ломится Юденич.

На востоке, с далёким прицелом разворачивается Колчак. А боеприпасы не вечны!

«Кстати, обязательно наладить химическое производство. А также закупить станки под производство патронов и снарядов!»

И всю эту «шайку» в конце концов перемалывает Красная, народная и исключительно непобедимая армия.

И как быть, если на их территории будет укрываться «живое знамя монархизма», со всей династией, а под стенами уже стои́т прагматично-циничный Троцкий-Бронштейн, с группой зачистки, во главе которой — несравненный Пётр Лазаревич Войков (по непроверенным данным — Пинхус Лазаревич Вайнер)[70].

«Вы бы стали дружить с человеком по имени Пинхус? Я — нет!»

* * *

Призывный голос помощника «вздрогнем», плеснувшего по бокалам очередную порцию коньяка, вырывает из домыслов, чтобы… Чтобы влив в себя и совсем уж захмелев, опять отпустить сумасшедшее воображение.

И его понесло, возвышая птичьим полётом и выше — всевидящим оком над сиюминутным и безбрежным, заплутав и в прошлом и будущем: «И как же оно всё взаимосвязано, как закручено между собой. Меж собой и порознь! Кто мы и что мы — связанные паутиной сюжета под названием “эпоха”?! Хотя “эпоха” — это слишком громко — в нашем случае лишь век, лишь малая его часть. Эпизод! Лихолетья! О да! Лихолетье! Если бы не вывернутое наизнанку время и непредвиденный выкидыш в виде “нас на атомной скорлупке” в ледовом океане времени! Если Вселенная при всём видимом гравитационно-орбитальном порядке допускает и проявления хаоса, то время… почему бы ему не взбрыкнуть? Почему бы нет? Маленькое проявление неповиновения порядку, стечению самого себя — его величества времени в другое русло! И вот тебе — мы тут! Пока там мифические небесные жители (небожители) сообразят и обнаружат нестыковку-хроновыверт и кинутся исправлять… Много дел можно наворотить, покуда…

А покуда вот она планета — совершает своё предрасположенное вращение, сменяя день и ночь. Вращая и перемешивая во вселенском коловороте людские биоритмы и чаянья (почувствуем себя уж исключением), связанные прямыми и незримыми нитями.

Там за проливами и океаном — финансисты, политики САСШ и Великобритании… не понимающие этих сумасшедших русских — куда? Куда они по неизведанному Северному пути? В чём подвох?

А вот уже в скором времени затрясётся на стыках подлатанной “чугунки” от Исакогорки до Питера, наливаясь “шустовским”, император всея Руси Николай Второй или просто отец и муж… дрожащими пальцами держа принтеровскую распечатку с убийственным текстом про Ипатьевский дом и даже… И даже… а были ли там фото? Ох, не помню.

И где-то в тех же вагонах едет медсестра, а по начальной профессии — детский врач Богданова Н. В. С полным (но ограниченным) набором по переливанию крови и знаниями по одной специфической болезни — их подленький крючок для самодержца (мужа, отца и просто уязвимого человека).

А в то время как медленно “выгорали” урановые стержни в “реакторных топках”, жадно пожирали свой кардиф бронированные углееды Особого (арктического) отряда 2-й Тихоокеанской эскадры. Переполненные живыми и мёртвыми неприкаянными душами.

Почему “и мёртвыми”? А что для вечности месяц, полтора? И для тех… кому уже суждено умереть от шимозы, от шрапнели осколков, от счастливой и быстрой (если уж уготовано) — те считай уже и не живые. Их души уже знали, уже трепетали в преддверии падения иль вознесения. Это знание передавалось носителям, и самые из них нестойкие начинали метаться во сне, а по побудке роптать, крестясь: “Куда нас грешных во льды, во стужу, на убой, на смертушку!”

Сидели под домашним арестом в Санкт-Петербурге пришельцы — эмиссары притаившегося во льдах корабля из будущего. Хотя не столь угрюмо всё было — пусть и под охраной, но Гладков посещал немногочисленные лаборатории и производства, встречался с самим стариком Менделеевым и ещё пока наивным “радио-Поповым”.

И сержант-морпех выезжал, так сказать, в поля, удивляя казачков-пластунов и некоторых пехотных полковников (что ж поделать — большие генералы витали в других сферах).

А метнуться всевидящим оком туда, на Дальний Восток — там отбили очередной штурм на подступах к Волчьим горам защитники Порт-Артура, умыв и умывшись кровью.

А на другом фронте генерал Куропаткин скрепя сердце бросил на отражение очередного отчаянного самурайского наступления, в контратаку, крупные силы и был неожиданно удивлён результатом, немедленно кинувшись строчить рапорт-телеграмму о победе. По правде сказать, победа была так себе… локальная.

Заметил ли чересчур осторожный генерал, что просто почти дословно выполнял кричащий приказ их столицы?

В своей каюте на “Микасе” мрачный адмирал Того, получив от “друзей”-англичан подтверждение, что русские послали корабли в северные широты, склонился над картой с циркулем, уже прикидывая, как организовать дозор вспомогательными судами и где на непредвиденный случай в узостях расставить минные банки. Честно говоря, немного не веря, но… “эти северные варвары на многое способны”.

А думки-гляделки снова поползли на макушку матушки-Земли (что ж поделать, коль полжизни отмотал в этих местах). Белое безбрежье дышало своей загадочной жизнью, проминаясь и вспухая поступью приливов, вылизываясь тёплыми течениями Гольфстрима. Треща, ломаясь, дрейфуя, влекомое ветрами и силой Кориолиса, открывая полыньи и чистые участки воды… так нужные им в этом скором и важном переходе».

Голос помощника опять уронил с небесных сфер на землю, не сразу неся понимание, о чём он вообще…

— Зря только Новикова-Прибоя на фрагменты порвали. Протупили предки. После того, сколько мы им инфы по войне предоставили, так мало сделать…

— Да, — всё ещё витая в облаках, согласился Андрей Анатольевич, вспомнив, что на совещании были предоставлены последние сводки по боевым действиям на Дальнем Востоке. Фактические, а не те, кои черпал Престин из газет.

Изменений практически никаких, за малым исключением. Куропаткин в лучших кутузовских традициях отступал, выматывая противника, накапливая силы. Порт-Артур героически держался, как Севастополь в своё время.

— Зато хоть эскадру быстро собрали. И главное, отправили, не дожидаясь возвращения царя. Чего ж они там, на Дальнем-то тупят? — продолжал Шпаковский.

— Корабли под боком. Где они там базируются? Кронштадт. Либава? А Куропаткин со Стесселем далеко, — флегматично отвечал капитан.

— Тогда зачем весь этот северный поход? Что могут три броненосца, подкреплённые владивостокцами, если порт-артурская эскадра окажется не у дел?

— Может, и выгорит. Артурцы высотки ещё держат. И Куропаткину фитиль, видимо, вставили.

— Надолго ли?..

— До конца сентября хотя бы продержались. Были бы сейчас двухтысячные года — за две недели корабли довели бы. Сейчас же льды плотнее. Толще. Месяц тащиться — это точно. Меня единственно радуют эти два беспилотника. На них аппаратура ледовой разведки самая суперская. Глядишь, пусть кривыми дорогами, но найдём пути полегче. Когда ожидается прибытие отряда броненосных кораблей в Александровск?

— Ориентировочно 25—26 августа.

— Ну, вот видишь. Может, и уложимся.

Корабли пришли 16 августа.

Лёгких дорог не нам выбирать…

Средь растраченных сил

Разбудил в ночи крик.

Поглумился — спросил:

Что, не спится, старик?

По выходу из пролива Скагеррак в назначенном месте черноморских пароходов не оказалось. Контр-адмирал Николай Иванович Небогатов по этому поводу не сильно переживал — они могли пойти с опережением графика и самостоятельно проследовать в Баренцево море. Могли отстать (что более вероятно), и дожидаться их адмирал не собирался.

«Нагонят!»

Порадовала немецкая пунктуальность — угольщики ожидали в нужной точке и в срок.

Из Петербурга пришли подробные инструкции по бункеровке методом «борт в борт», адмирал послушно попробовал, удостоверился в бо́льшей эффективности, но дело зарубили немцы, опасавшиеся при качке повредить свои суда.

Уже выйдя в Северное море, Небогатов (при основном приказе — довести корабли до нужного места) даже смог провести учебные стрельбы с активным маневрированием. Несмотря на то что графики трещали по швам — всё же бункеровка отняла непозволительно много времени.

Ещё на берегу, перед выходом отряда, среди штабных всё ходили разговоры «уголь, уголь!», но Николай Иванович не увидел никаких сложностей. Вообще!

Не оправдались опасения, что будет стоять выбор — либо закидывать уголь в прожорливые топки броненосцев, выжимая лишние узлы, и потом тратить время на незапланированную догрузку, либо держать приемлемый ход, расходуя топливо чуть экономичней.

Ориентироваться приходилось на самый медленный транспорт. А точнее, на задерживающий весь отряд буксируемый «Ермак».

Единственное разногласие — все три броненосца имели разные аппетиты, и при поддержке одинакового хода расход угля весьма разнился.

В конце концов, потом, уже на выходе из Норвежского моря, получив расчёты штурмана, Небогатов приказал главным силам уходить вперёд, оставив суда обеспечения в догоняющей позиции.

Их, кстати сказать, следом нагнали пароходы Доброфлота и суда немецкой компании «Гамбург-Америка лайн», осуществлявшей доставку угля.

На траверзе норвежского Бергена за эскадрой увязался британский броненосный крейсер, трёхтрубник типа «Кент». Отметился надлежащими морскими формальностями и ушёл на приличествующее удаление в двадцать пять кабельтовых.

Резвая «Аврора» покрутилась вокруг него да около, но по приказу вернулась на оптимальную дистанцию.

«Англичанин» (это оказался крейсер «Бервик») какое-то время то шёл в кильватере, то обходил с траверза, ведя шифрованные переговоры по беспроволочному телеграфу.

— Всё о нас докладывает, мерзавец: состав, скорость, курс и… — контр-адмирал Небогатов, оглянувшись на замыкающих — связку буксир-ледокол — «Роланд» — «Ермак», болезненно скривился, — …и состояние.

Командир флагмана — эскадренного броненосца «Князь Суворов» капитан 1-го ранга Игнациус на это замечание только неопределённо повёл плечами, ничего не ответив.

Для него (да и для всех офицеров эскадры) этот поход на Север, с дальнейшей перспективой пробираться через арктические льды, казался верхом абсурда. В газетные сплетни о якобы ожидающем их на Севере мощном американском лёдопроходном судне никто особо не верил. А единственный известный ледокол «Ермак», уже бывавший в тех водах — вон он… беспомощно тащится на буксире.

В кают-компании под закуски выдвигали различные версии. Например: «Наш поход — сие есть большая и хитрая провокация, господа! Дабы запугать противника и вынудить его… в общем-то, сдаться. Ха-ха!»

«Очередная глупость, — подумал об этом предположении Игнациус, — макаки оказались крепким орешком и, естественно, от нашего “арктического чи́ха” сдаваться не станут. Наверняка что-то мог бы прояснить адмирал (его-то уж точно просветило высшее командование), но Небогатов какой-то постоянно смурно́й и совершенно неразговорчивый. Однако ж, чёрт меня побери, если никто никуда не идёт (имеется в виду в ледяные просторы), к чему ж такое серьёзное оснащение и подготовка к суровым морозам?»

Для организации кораблей к переходу северными морями в экипажи были включены офицеры, имевшие полярный опыт. С особыми полномочиями. И Игнациус уже успел поругаться с прикомандированным на его «Суворов» лейтенантом, предъявившим такие требования и меры, что превращали наконец-то приведённый в боевой порядок корабль в «законопаченную избушку на курьих ножках», как отметился по этому факту старший офицер.

«Так что же, неужели нам действительно предстоит это сделать?» — Игнациус украдкой кинул взгляд в сторону командующего, словно ожидая, что тот вот именно сейчас разразится откровениями. И неожиданно натолкнулся на такой сердитый взгляд, что ему даже обсуждать эту тему расхотелось.

«Что это с ним, — удивился капитан, зная контр-адмирала как человека непритязательного и лаконичного, — неужели этот “британец” так вывел из его себя? Или сдерживающая нас “гиря” в виде “Ермака” на буксире?»

На самом деле Небогатов тоже терзался неведеньем и непониманием. Ему в этом плане на эскадре было тяжелее всех — если уж остальные господа офицеры были уверены, что «наш Николай Иваныч всё знает, но загадочно отмалчивается», то сам-то он точно знал, что «ни черта не понимает». От этого нервничал и плохо спал.

* * *

Выполнив свою миссию, «Аврора» и «Донской» отсемафорили «счастливого плавания», выписав циркуляцию, ходко помчали домой.

Выше к норду погода начала портиться. Завывал ветер, цепляясь за угловатые надстройки и мачты. Небо затянуло тучами, пошёл дождь, упала видимость. Вскоре в этой серой пелене потерялся и «британец».

От берегов Норвегии держались на приличном расстоянии. Видимо, поэтому только проходя мимо группы островов (крайний, по указанию штурмана — Сторфьеллет), повстречали первую рыболовецкую шхуну.

«Норвежец» вывалился из тумана в 15 кабельтовых, наверное, опешил от вида трёх серых, при орудиях, утюгов. Шёл некоторое время параллельным курсом, естественно отставая, пока снова не канул в мареве.

Примерно после прохождения семидесятой широты ветер начал крепчать, и по мере следования на северо-восток только усиливался. Даже на бронированных крепышах чувствовалась качка. Вровень с ними пошатывало нагруженный транспорт «Смоленск».

Каково при этом было всего лишь тысячетонному «Роланду»[71], а уж как себя ощущали на «Ермаке», «болтающемся как сосиска на верёвочке», можно только представить.

При этом резко упала температура, пошло сквозящее оледенение, и теперь экипажи воочию познали всю неистовость и жестокость пронизывающего холода арктических широт.

Через час ветер совсем разыгрался — шторм был пусть и средненький, но основательно неприятный.

Капитан «Ермака» вынужденно приказал подрабатывать машинами, чтобы спрямить движение ледокола.

Целых семь часов стихия выматывала людей, качая, болтая на волнах корабли, суда и вестибулярные аппараты. И только когда отряд перевалил за крайнюю северную точку, огибая Скандинавский полуостров, преодолев условную границу Норвежского, войдя в Баренцево море… только тогда ветер смирился.

* * *

Дядька Баренц оказался более приветливым.

Барометр пополз стрелкой на «ясно». Тучи развеялись, очистился горизонт, наконец, выглянуло холодное полярное солнце.

Для немецкой команды «Роланда» и экипажа «Ермака» шторм оказался серьёзным испытанием, тем не менее от капитанов поступили вполне бравые доклады.

На флагмане штурман предоставил фактические координаты, расчет по времени прибытия к месту назначения.

Командующий ещё раз удостоверился, что по эскадре без происшествий. В том числе осмотрев с крыла мостика вверенные ему корабли. Распорядился:

— Поднять ход до «полного», — и кивнул в сторону отстающих, — эти теперь сами. «Смоленск» останется с ними на непредвиденный случай. Надеюсь, дойдут без приключений. Тут совсем немного осталось.

— Дымы́ с оста, — прокричал сигнальщик.

Все развернулись, подняв бинокли… однако до «неизвестного» было ещё далеко.

Три броненосца медленно отрывались от судов сопровождения, закоптив на 16 узлах. Небогатов не преминул провести учебные перестроения, выводя корабли, то строем фронта, затем снова колонной, меняя мателотов в ордере.

Без нареканий не обошлось.

Лишь по истечении часа в приближающемся корабле опознали британский крейсер «Бервик».

— Вот же прицепился, — пробормотал адмирал, опуская бинокль.

— А ведь он, господа, тут не оказией, намеренно нас сопровождает. Просто обогнал нас, скорей потеряв во время шторма, — подметил старший офицер, — пусть ему.

— Перед выходом, Авелан, — негромко проговорил Небогатов, откашлялся, — Фёдор Карлович недвусмысленно дал понять, что нам, там, в Баренцевом море, следует избегать подобных свидетелей.

— Думаете, на германских угольщиках нет шпионов на этот случай?

— Во-первых, то германцы, а не наши заклятые друзья… К тому же немецкие суда приняты в расчёт, и, если есть что скрывать, их вовремя уведут от ненужного гляда. А вот англичанин — это совершенно неудобный сопутчик.

Все ожидали, что адмирал ещё что-нибудь выдаст, но тот, помолчав немного, лишь добавил:

— Будет видно. Поглядим.

* * *

16 августа, с поочерёдной осторожностью направляемые буксирами, в Екатерининскую гавань вошли корабли Особого (арктического) отряда. Три эскадренных броненосца.

Через шесть с половиной часов подтянулись остальные суда, включая пришедшие с Чёрного моря пароходы Доброфлота «Воронеж» и «Владимир».

Немецкие угольщики остались на внешнем рейде — идти в гавань им нужды не было, да и тесновато там стало.

У причалов, в гавани стояла невообразимая суета. Помимо зевак, съехавшихся с ближайших окрестностей, включая Архангельск и Колу, высокопоставленных лиц, духовенства, иностранцев, представителей прессы, в порту шла напряжённая работа.

Корабли и суда стали под погрузку. Именно здесь, в Александровске следовало принять часть грузов специфического «северного» назначения: тёплую одежду, продукты. Тут распоряжались в том числе и опытные моряки-полярники.

Железной дорогой в Исакогорку прибыла партия снарядов, получивших заводскую переделку взрывателей. Их перегрузили и уже морским путём доставили сюда же. Теперь пароход «Архангельско-Мурманского товарищества» поочерёдно стоял борт о борт с каждым из броненосцев, получавших свою порцию.

Пристани Александровска не были приспособлены под такие крупные корабли, но «Смоленск», «Воронеж» и «Владимир» вполне себе притулились к причалам. Там тоже по сходням сновали туда-сюда люди, тащили мешки и ящики.

Формально за всё отвечал принимающий отряд новый командующий, но фактически организацией погрузки и прочей подготовкой к суровым условиям занимался Коломейцев уже в чине капитана 2-го ранга.

Поднявшись на борт флагмана, доложившись, Николай Николаевич пробежался по кораблю в целях осмотра его готовности к северному переходу и разорался в первом же кубрике:

— Ничего же не сделано! Помёрзнете же, сукины дети!

Часом позже все старшие офицеры кораблей и капитаны пароходов-транспортов были собраны в кают-компании на «Суворове», где присутствующий тут же адмирал Дубасов (крайне мрачный, если не сказать сердитый) уверил всё ещё сомневающихся, что «да, отряд действительно пойдёт Северным проходом в Тихий океан».

Как раз вернулся разведчик крейсер-бот. Его капитан доложил, что вплоть до пролива Карские ворота море свободно ото льдов.

— Там, господа, и произойдёт последняя бункеровка с немецких угольщиков, затем отряд примет под проводку американский ледокол. Сразу хочу сказать, что со всех будет взято письменное уведомление о неразглашении секретных фактов. Также в этом вопросе следует провести определённую работу с личным составом. Но об этом позже. Теперь! Ещё раз напомню, что впредь, а особенно при проводке кораблей и судов через льды, в караване следует выполнять рекомендации прикомандированных к вам офицеров-полярников, — Дубасов со значением взглянул на Коломейцева. — Более того, скорей всего, на корабли прибудут некоторые гражданские лица, имеющие опыт северного судовождения. Так вот, их приказы будете выполнять неукоснительно!

Дождавшись, пока стихнут короткие перешептывания и немного удивлённые возгласы, адмирал раздал капитанам и командирам листы:

— Здесь инструкции и подробные правила следования в караване вслед за ледоколом: скоростные режимы, дистанции, условные сигналы. Сии наставления вы должны выучить наизусть, как… как прилежные студиозы, — с совершенно серьёзным видом заявил Дубасов, — и, безусловно, выполнять, если хотите дойти до Тихого океана. Для изучения у вас есть двадцать часов здесь. Сутки… нет — полтора до Карских ворот. И некоторое время, пока нас будут пичкать углём немцы.

— Потом примете экзамен? — Игнациус стрельнул коротким взглядом в сторону Коломейцева, вспомнив свои перепалки с прикомандированным офицером-полярником.

И хоть вопрос был задан капитаном 1-го ранга исключительно осторожным тоном, Дубасов предположил скрытый сарказм, скорей на слово «студиозы». Хотел высказать что-нибудь резкое по этому поводу, но вмешался Коломейцев:

— Экзамен примет Арктика, господа.

— А пока всё, — холодно оборвал адмирал, увидев в дверях Престина, — все свободны. Точнее, занимайтесь своими обязанностями.

Дождавшись, когда все разойдутся, адмирал с вопросом посмотрел на капитана «Скуратова».

— Я передал им, — коротко известил тот.

— Что они сказали?

— Ничего особенного. «Будут думать».

«Чёрт, чёрт, чёрт! — Дубасов снова вернулся к разложенной карте. — Из-за этого “англичанина” и без того сомнительная секретность летит к чёрту!»

Адмирал в который раз обвёл карандашом кружок, примерно в 15 милях от входа в Кольский залив, где стоял британский крейсер. Тот самый, которого привёл на хвосте отряд броненосцев — «Бервик». Не стал паразит заходить в Александровск с «дружеским визитом». Понятно, по разным причинам. В том числе, видимо, потому, что не жалуют здесь англичан, тем более военных. После того что их головорезы тут учиняли во время Крымской войны. Люди помнят.

Чёрт! План, план! По плану немецкие угольщики должны были у Карских ворот разгрузиться и убираться восвояси. Лёд в проливе всё же какой-то имелся (по уверению капитана крейсер-бота) — нанесло ледяного крошева, прихваченного лёгкой, тонкой коркой, что даже «хромому» «Ермаку» по силам. Немцы если уж и захотят пошпионить — не полезут. Но «британец»! Вот этот может рискнуть. И тогда он увидит поджидающий за островом Вайгач ледокол пришельцев.

Мелькнула мыслишка: «Его бы, сукиного английского пса, взять да расстрелять из всех орудий да притопить самодвижущимися минами для верности. Но он даже на переходе (Небогатов заверял) и близко не подходил к отряду. А при сближении с “Авророй” намеренно держал дистанцию и вёл себя вызывающе, ворочая орудиями. Впрочем, не дай бог что — это ж война с Англией… А о выходе отряда его наверняка предупредят, есть достаточно способов, включая беспроводной телеграф и этих совсем как бы ни при чём норвежских рыбаков на шхунах, что отираются в гавани. И мимо него не пройти, тем более что ночи ещё такие короткие. С рассветом по дымам определит и догонит. Дилемма! Он не должен увидеть “Ямал”! Но как бы там не случилось, через двадцать часов отряд выйдет в море — слишком много на кону. Машина уже запущена».

Дубасов нервно пощипал ус, увидев, что Престин смотрит на него, отдёрнул руку — не смутился, просто не хотел показывать своего смятения. «Переговорить с господином Черто́вым лично? Пожалуй. Вдруг он что-нибудь предложит».

— Пойдёмте, — кивнул он капитану. Ещё раз прищурился на карту, окинул кают-компанию грустным взглядом: «Здесь мне уже нечего делать. Это уже не моя забота». И повторил, направляясь к выходу: — Пойдёмте!

Снаружи моросил мелкий, едва уловимый слепой дождь — совершенно белое, не греющее солнце мертвенными бликами ложилось на лоснящуюся мокрым палубу.

По трапам и мостикам броненосца громыхали башмаки матросов, слышались голоса команд и посвист боцманской дудки. Звякнули очередные склянки.

Доносились различные звуки и со стороны: гудки пароходов, работа паровой машины, проходящего мимо катера, окрики людей, с берега долетел колокольный звон.

Екатерининская гавань, наверное, ещё никогда не видела столько различных кораблей и судов разом — помимо бронированных туш и весьма немаленьких по размерам черноморских пароходов, воды залива буквально кишели различными баркасами, лодками, каяками, перевозящими мелкие грузы и просто зевак.

У правого борта броненосца качалась шлюпка со «Скуратова».

Вскормленные льдами

«Неизбежное зло цивилизации, фактически суррогат», — Андрей Анатольевич задумчиво глядел на медленно тлеющую в пепельнице сигарету.

«Ямал» шёл почти на полных двадцати узлах…

«Не то что трубка!» — продолжал мысль капитан.

На двадцати узлах под пронзительно белым полярным солнцем, по зелёной глади холодного моря…

«Трубка — своего рода ритуал, — он почти причмокнул в воспоминании, — набиваешь её прекрасным ароматным табаком, раскуриваешь, и… совсем другая задумчивость. Даже дым клубится по-иному. А эта в пепельнице — сама скурится (скурвится) до самого фильтра. Полуфабрикат».

Под белым полярным солнцем — выразительная красная широколобая надстройка, чёрные обводы корпуса с багровым подбоем ватерлинии, алая зубастая пасть. Ни дыма, ни парусов, только белый бурун в носу и длинная пенная полоса кильватера…

«Дешёвая одноразовая (на выброс) пластиковая посуда, — ползли дальше мысли капитана, — пыль-чай в пакетиках. А взять листовой, заварить, запарить — это же тоже целая церемония».

По зелёной глади, пересекая Баренцево море с северо-востока на юго-запад…

«Или взять электробритву — пошлость, — следовал нехитрой философии пятидесятилетний человек, — то ли дело напенишь щёки помазком и ж-жих, ж-жих, аккуратно снимаешь в удовольствие. В неторопливое удовольствие жизни».

На юго-запад, чутко сканируя радаром и лишь однажды немного уклонившись от курса, чтобы избежать встречи с каким-то парусником…

«А мы всё впопыхах, теряя эти привлекательные минуты бытия. Нам всё некогда, — почти подвёл итог мысленному спичу Черто́в, — хм… одноразовая жизнь урбанизированного общества. Насколько может оказаться по-житейски сочней размеренный архаичный быт начала двадцатого столетия? Да что там — правильней будет сказать девятнадцатого века».

Андрей Анатольевич по жизни был неспешным, даже медлительным человеком.

Прежде чем принять решение, он порой долго и дотошно обдумывал. И если это происходило на общих собраниях (совещаниях), его характерная неторопливость зачастую просто выводила коллег из себя.

Но даже будучи капитаном ледокола, управляя судном в далеко не простых условиях экстремального региона планеты, где всякое могло произойти, он никаких особых неудобств из-за этой свой основательности не испытывал. Всегда можно заранее спрогнозировать ситуацию или действовать по инструкции — удобному и проверенному документу, прописанному практически на все полярные сюрпризы.

Ныне же ему приходилось буквально ломать себя, заставляя шарики-ролики в голове крутиться быстрее, забывая о равновесии «за» и «против»: «Нельзя требовать импровизаций. Экспромт приходит неожиданно. Будь он проклято! — Недокуренная сигарета, словно она главная виновница всего, была безвозвратно раздавлена и смята. Андрей Анатольевич встал, прошёлся по каюте, разминая затёкшие ноги. — Наблюдатель-разведчик, британский крейсер… О! Конечно! Несомненно! Мы влезли в это времечко, как слоны в посудную лавку, и, естественно, взбаламутили воду, пустив долгую рябь. И уже второй раз за такой короткий период приходится предпринимать радикальные решения. Что ж дальше-то будет?»

Оказалось, что прагматичные фантазёры в столовке и курилке рассмотрели на досуге и этот вариант. Иначе откуда столь быстро посыпавшиеся предложения…

— «Англичанин» так просто не уйдёт и не отступится — у него наверняка конкретная задача! Как только эти говнюки увидят «Ямал», все наши потуги на тактическую неожиданность в Тихом обнуляются.

Тут и выскочило первое — «диверсия»!

— Дубасов ничего не может предпринять. Действовать в открытую — война с Англией. Иных средств у него нет. Даже по аналогии с крейсером «Мэн».

— А если устроить маленький карачун уже в Карском море, в проливе?

— Ещё хуже. Кроме русских броненосцев, нанести вред британцу там больше некому. Вот все шишки и выпадут. Поэтому бить надо сейчас, пока есть куча свидетелей, что российские корабли мирно стоят в Екатерининской гавани.

— А что мы можем успеть? Дубасов известил о сроке выхода отряда — через двадцать часов!

Вот здесь выскочило второе — «вертолёт». Затем третье — «бомбить»! Чем? И следом — «поджечь». Больше нечем. И оказалось, что почти всё готово. В теории. Бензин, соляра (тут всё пойдёт)… и напалм — замешать натрий с калием, что наличествует в грузе, как строительная противоморозная добавка. Химики предложили несколько вариантов. В общем, обещали набодяжить. Всё залить в трофейные деревянные бочки из-под ворвани, которые идеально расколются от удара. И сама ворвань неплохое дополнение к загустителю. И пилот, отвоевавший пусть годик в Афгане, но имевший представление о бомбометании.

«Вот сукины дети! — Это уже почти восхищённый комментарий капитана… мысленный. — Пошёл ли я на поводу? Да! Поспешил? Возможно. Но пока “Ямал” отмахает мили до дистанции, нужной вертолёту при его максимальной дальности. С учётом, что связка бочек сожрёт и километры, и лишнюю горючку — туда пятьсот, сюда пятьсот… и как оно там повернёт… Вдруг “ишак” сам сдохнет. А пока… А пока на подготовку и просчёт всех нюансов у нас есть целых десять часов».

В дверь постучались и почти без паузы, не дождавшись «открыто», вломился Шпаковский.

— Поджиг обеспечат два инициатора, для верности, — с порога начал он.

В ответ лишь кивок.

— Ещё. Престин, конечно, не мог не доложить… — начбезопасности сделал почти театральную паузу.

— Всё равно такие акции без согласования не проводятся. Мы были обязаны предупредить, что… — капитан замялся, подбирая формулировку, — что решили попугать «бритта». Представь, что вдруг сам Дубасов перед выходом эскадры решил что-нибудь учинить против «англичанина» — таран, навал… а тут мы ещё!

— И Дубасов… — вышел из паузы Шпаковский, — я с ним переговорил — он удивлён, не возражал, но…

— «Удивлён», — передразнил Черто́в, — ещё бы!

— …и не стал информировать Рожественского!

— Погоди, а Зиновий не уехал в Петербург? Остался на Севере?

— Тут такое дело. Как я понял, Николай назначил Рожественского командующим арктическим отрядом кораблей.

— Во дела… То-то Фёдор Васильевич косо поглядывал на коллегу. Так, значит, Зиновий снова на Тихий.

— Предположу, что Романов хочет реабилитировать Рожественского.

— Боюсь, что не только. — Задумчивость капитана показалась особенно глубокой.

— Что значит «не только»?

— И передатчик молчит, что мы отправили в Петербург, — всё так же не договаривая, промолвил Черто́в.

Помощник ушёл, толком не получив ответов.

Андрей Анатольевич взял карандаш, выводя кружочки с подписями, соединяя их линиями, стараясь как бы физически «поддержать» свои соображения, увидеть их не только мысленно:

«Не сплелось ли тут воедино? — Медленно накатывали догадки, тревожно скребя в подкорке. — В наших материалах без обиняков показывались огрехи Рожественского, угробившего Тихоокеанскую эскадру. Тем самым как бы проча Дубасова (удачно подвернувшегося) на роль командующего. Но Дубасов упрямец и смутьян (были в его биографии прецеденты), а Рожественский — “любимчик” Николая. И всё сделает как велят, без иных соображений. Неужели Зиновий поставлен ещё и контролем над нами? Неужели на всякий случай нас под дула главного калибра?»

Он почти угадал тогда, когда его мысли, прихотливо прыгая дурным воображением, нарисовали императора под стук вагонных колёс с налитым «шустовским» за горькой и страшной печатной правдой. Не знал только всех обстоятельств…

Посему вернёмся немного назад.

Под перестук…

Комфорт вагона в сравнении с «царским» был сомнительный, но самый лучший, что отыскалось на Вологодско-Архангельском направлении узкоколейной линии.

Однако император не обращал внимания на эти мелочи. Как и на покачивания, поскрипывания и мерный перестук.

Уже привыкнув к упрощённой орфографии из будущего, он весьма свободно бежал по тексту, и буквально первая пара листов ввергла его в противоречивые эмоции.

Отбросив на стол папку, Николай Александрович откинулся на спинку сиденья — понимание пришло сразу, лишь теплилось ещё неприятие, подсознательное желание отринуть негативное. Но понимание никуда не уходило, более того… мысли совсем заметались, представ хаотичным набором:

«…да, как они смеют?»

«…да кто они вообще такие?»

«…дети кухарок и крестьян, ничтожная смесь с бору по нитке!..»

В долгом осмотре технических примечательностей и обустройства ледокола, почти блуждании по коридорам и отсекам, ему где-то в недрах судна вдруг, хм… приспичило.

Его отвели в ближайшую уборную. Там он случайно и к стыду невольно подслушал разговор в два голоса, доносящиеся из вентиляционной решётки. Тогда он не сообразил, о ком говорившие так непристойно отзывались.

«Вот они последствия упрощения письменности и языка — вульгаризмы, невежество, жаргон!»

И только сейчас, прочитав несколько абзацев, понял, что то небрежение в простонародной манере черни было адресовано именно в его адрес.

«Неслыханно!»

Задыхаясь от возмущения, сжимая гневно кулаки…

«Негодяи!»

Дрожа от гнева, стукнув по столу, звякая столовыми приборами…

«Найти и наказать!»

Теперь стали понятны (более очерчены) мнение и взгляды капитана, его помощников.

«…на мою персону. Какие… какие лицемеры!»

И это их неуловимое пренебрежение…

«…ни веры, ни морали, ни почтения!»

По-другому стал пониматься мерзкий, скрытый контекст документальных фильмов…

«Неужели я так плох?»

Но…

«Господи! Прости, Господи… я не должен поддаваться эмоциям! Несмотря ни на что, эти люди принесут пользу».

И горечь вперемешку с гневом.

«Вот только я в их взглядах являюсь всего лишь инструментом. Инструментом империи. И как выясняется, не самым лучшим. Господи, прости меня за гордыню!»

Тут и наступила очередь «шустовского».

Это пото́м… пото́м он прочтёт дальше, в дрожании рук роняя листы на пол, подбирая, мутнеющим от давящей слезы взглядом перечитывая. Глыкая стаканом примитивную алкогольную анестезию, не веря и веря, клянясь: «Изведу гадкое племя! И дом Ипатьева проклятый снесу!», затылком понимая, что дом-то тут ни при чём.

А пока ещё были первые приличные стопочки-мензурки. Звенящая ложечка в пустом стакане чая.

Прагматик внутри цеплялся за трезвость, но мысли раз за разом возвращались к какому-то непреодолимому неприятию пришельцев. Несмотря на их взвешенную и разумную оценку взгляда со стороны. Со стороны грядущего. На все недостатки и достоинства управления страной, экономические и политические ошибки… всё, на что ему были «раскрыты глаза».

Но он ничего не мог с собою поделать.

«Всё-таки этот чёртов Черто́в был прав — на первом месте всегда стоит личное мнение… Его мнение — императора, самодержца и просто человека. Эгоизм. Потому что не может любой нормальный человек терпеть и смириться с этим».

Снова сжимались кулаки, и уже разогретой кровью наливалось лицо…

«Те неизвестные из воздуховода вентиляции обсуждали его… осуждали! Смели осуждать меня! С аргументами, которые до обидного ранили своей непреложностью. И это их словцо, уничижающее своей простой обыденности, констатацией равнодушия. Мерзкое слово, которым его называли — м…дак!»

Под напряжением!

«Багровым подбоем ватерлинии… — выплыло, выползая из дрёмы, — откуда это у меня? А-а-а! Почти булгаковское. Тогда не совсем верно. Хотя, учитывая усиление в районе ватерлинии и спецкраску — вполне в тему!»[72]

За пять часов «Ямал» прошёл свои отмеренные сто миль. Впереди ещё столько же. Ещё пять… нет, уже четыре с половиной, с 20-узловым пожиранием миль.

Вот теперь время показало свою подлую двоякую сущность, двигаясь неуловимыми скачками. Когда глядишь на стрелки, а они едва шевелятся вялыми рожками улитки.

А отвлечёшься, вроде на мгновенье, а на поверку, зыркнув через это «мгновенье» на циферблат — тридцать минут, сорок… целый час уже просвистел. И не заметил… за текущими делами, участием в детализации плана, разговорами-обрывками, приёмо-передачами.

— Дубасов на связи.

— Да, конечно, я сам с ним переговорю, — вскакивая с кресла, следуя в радиорубку.

— Ночью произошёл инцидент, — после коротких взаимных приветствий с ходу начал адмирал, — британский крейсер открыл огонь по рыбацкой шхуне. Есть убитые из самоедов и раненые.

— Скандал?

— Помилуйте. Это богом забытый Север. Пошумят в местных газетах, а там, на самых верхах, замнут и забудут.

Адмирал громко сопел в микрофон и представлялся крайне возмущённым:

— Капитан крейсера заявил, что шхуна пыталась таранить его корабль. Таранить десятитонник этой лоханкой… Полная чушь! Он даже не извинился.

Было слышно, как что-то стукнуло, Дубасов пробормотал проклятия.

«Он там с психу гарнитуру не сломает?» — с лёгкой улыбкой подумал Андрей Анатольевич.

— Ваше предложение как никогда насущно, — тем временем продолжал адмирал, — следовало бы показать кое-кому…

— Если говорить о нашей акции против «англичанина», то она как раз в целях «не показать»! И признаюсь — это крайняя мера. Рожественский точно ничего не станет предпринимать против «британца» — оттеснять, произвести навал или ещё что-нибудь?

— Рожественский считает, что ледокол уже видели и его наличие не представляет тайну.

— Он не понимает? — Черто́ву совершенно не нравились эти секреты-недомолвки между Дубасовым и Рожественским — провокация непредвиденного.

— Понимает, но подчиняется…

— Чему? Неизбежности?

Дубасов не ответил, словно нёс вину за коллегу-адмирала. И перевёл тему:

— Как это будет? Я лично выйду на «Скуратове». После инцидента «британец» не тушил огни — всё согласно правил. И остерегался — видели яркий прожектор по воде. Так как это будет?

— Дайте нам радиопеленг — просто держите связь и направление на цель относительно севера. Пилот его не упустит. Это будет пожар.

— Всего лишь?

— Этот огонь будет трудно потушить… это деморализует, — Андрей Анатольевич и сам не знал последствий. Теперь лишь оставалось надеяться, что лётчики не промахнутся, бочки удачно лягут, пожарные партии англов встретятся с неожиданностью для себя. И будет эффект. Однако это не исключает и того, что английский капитан упрётся и, несмотря ни на что, продолжит выполнение задачи.

— А Лондон не поднимет со своей стороны шум, если с их крейсером что-нибудь случится?

— Вы ж говорите, что всего лишь пожар. Не обстрел, не торпеды, ни даже таран! Пожар на корабле — это некомпетентность экипажа и командира… Этот сор из избы джентльмены выносить не станут. Вертолёт ваш шумноват, конечно, — Дубасов фыркнул и по голосу даже развеселился, — так пусть рассказывают, что к ним прилетала русская Баба-яга со Змеем Горынычем!

Черто́в без паузы задал ещё один вопрос, который волновал его в том числе:

— А если крейсер не один? Тогда наш якобы упреждающий бросок превращается в бесполезную возню.

— Я задействовал в разведке промысловые шхуны и рыбаков. Дымы бы заметили и донесли.

— И ещё, Василий Фёдорович, — можно было немного перейти на доверительный тон, — пусть утром распустят слух, что видели в небе дирижабль.

— Дирижабль? — Адмирал раздумывал пару секунд, сразу просекая идею дезинформации. — Чей? Немецкий? Французский?

— Не важно. Пусть сами гадают. И оправдываются.

— Хорошо. Конец связи.

* * *

Удостоил своим внимание радиорубку «Скуратова» и Рожественский. За всё это время лишь раз, но продолжительно. В основном ведя согласования по предстоящей экспедиции.

Ранее с Дубасовым было оговорено, что на время проводки каравана на всех кораблях отряда будут представители с «Ямала», как опытные судоводители в ледовых условиях. Зиновий Петрович попытался это соглашение похерить. Но так… вяленько. Упоминал и про британский крейсер. И как правильно предположил Дубасов, ничего по этому поводу предпринимать не собирался.

* * *

А солнце уже нехотя уползало в воду, оставляя за собой багровый горизонт.

— Время! — известил штурман, имея в виду место. А ещё точней, дистанцию.

— Время, — подтвердил Волков, стараясь быть бесстрастным. Но получалось у него это плохо.

Ещё минуты предполётных проверок и взволнованных напутствий.

— Если неожиданно наткнётесь на интенсивный огонь, сразу уходите…

— Ветер умеренный, ровный…

— Оптимальная высота сброса…

— Постарайтесь с первого раза — эффект неожиданности…

— По РЛС я его как жирную кляксу-железяку однозначно угляжу, тем более — корректировка со «Скуратова», — Шабанов был совершенно флегматичен, словно каждый день вылетал кидаться бочками в крейсера, — если только Рожественский не выведет раньше оговоренного корабли.

И словно притянуло. Накаркали. Появился дежурный с радиорубки (будто не мог сообщить по телефону):

— Там, это… Рожественский! Срочно!

* * *

Ночи стояли ещё светлые, северный ветер выстуживал воздух, делая его пронзительно прозрачным, и звёзды в зените по западной полусфере светились колюче и цепко.

В этих условиях крейсер приемлемо просматривался очерченными выступами, стволами орудий, контрастируя тёмными закоулками нижних казематов, тенями шлюпок и раструбов дефлекторных вентиляторов.

Качественно дымила одна труба, остальные котлы лишь слегка поддерживали пары. Крейсер «Бервик» стоял на волну, иногда совершая малые эволюции, имея возможность в любой момент дать приемлемый ход. Ждал! Если в таком понятии можно говорить о неодушевлённой железяке. Завтра на рассвете, согласно донесениям, русская эскадра выходит в море.

После инцидента с рыбацкой шхуной командир крейсера кэптен Чарльз Холкомб Деэ приказал отойти ещё мористее. Оказалось, что они стояли на весьма оживлённом судоходном месте, а местные рыбаки и звероловы, в том числе нередко и норвежские, совершенно не соблюдают морскую дисциплину, никак себя не обозначая в тёмное время суток.

Отход на дальнюю позицию был ещё и вынужденной мерой после ультимативного требования русского адмирала.

Чарльз Деэ понимал, что нёсший вахту в «собаку» старший офицер переусердствовал с обстрелом подозрительной шхуны. Приняв претензии, сдержанно разъяснил ситуацию. Впрочем, без каких-либо угрызений.

«В конце концов, всего лишь какие-то дикари… Теперь придётся быть более осмотрительным и держать дистанцию».

Сейчас, помимо топовых огней на самом крейсере, по водной глади, выискивая непрошеных гостей, «бродили» лучи и пятна света — задействовали не меньше трёх прожекторов одновременно по каждому борту.

Шестидюймовки были зачехлены, а вот противоминный калибр по-прежнему находился в состоянии боевой готовности.

Кэптен, немного прищурившись, разглядел копошащийся расчёт у салютной пушки.

Снизойдя до мысли, что подвернувшаяся под выстрелы шхуна была случайной, командир крейсера допускал, что русские всё же могут решиться на провокацию.

«Между Англией и Японией союз, — рассуждал он здраво, — пусть мы и в нейтральных водах, но весьма недалеко от российских границ. Естественно, они считают, что мы шпионим».

Капитан 1-го ранга Чарльз Деэ, получив приказ на сопровождение русского отряда, был весьма плотно проинструктирован. Задача ставилась ему лично.

Сопроводив русский отряд до террвод близ Кольской губы, крейсер наведался в норвежский Вадсё, где его ждали полученные телеграфом из метрополии дополнительные корректирующие и информационные директивы. Ничего, кстати, нового к уже имеющимся не привнёсшие.

Затея русских с Северным походом в Тихий океан явно заинтересовала многих. В основном военных. Ещё всяких узких экспертов, включая специалистов разведки и шпионажа.

«Немцы тут присутствуют своими судами обеспечения, и там наверняка кто-то не просто моряк, — сделал верный вывод кэптен, — ещё известно о французском пароходе. Но незадачливый “лягушатник” застрял в Тромсё — поломка машин. Но всё же любопытно и странно! Решатся ли русские пойти льдами? Почему бы и нет. Что мы знаем об их успехах здесь? Тот же “Ермак” уже хаживал куда-то на восток студёными морями. Удачно, не удачно, но вернулся».

Понимая, что это не его головная боль, а он послан лишь наблюдателем, капитан 1-го ранга всё же не мог не думать об этом.

Кто-то из его офицеров вчера на ужине, вспомнив о слухах, что «Ермак» (кстати, судно английской постройки) не совсем исправно, предположил, что «мы имеем дело с каким-то блефом».

«Даже с учётом пока ни разу не замеченного американского ледокола, — продолжал не понимать английский капитан, — зачем тогда так наглядно и открыто тащить “Ермак” весь путь с Балтики на буксире? Не для того ли, чтобы как раз таки поберечь, зная, какая сложная проводка ему предстоит? Похоже, как будто русские скрывают под одним блефом другой. Или это слишком сложно для русского медведя?»

Холодный ветер всё же сделал своё немилосердное дело — Чарльз Деэ зашмыгал носом, потянув наворачивающиеся сопли, сплюнул вниз в тёмные воды Баренца.

«Завтра. Русская эскадра выдвигается завтра».

Он взглянул на хронометр — сколько там ещё до восхода?

* * *

Атомный ледокол, сделав большую дугу, огибая архипелаг Новая Земля с запада, подобрал в оптимальной точке «вертушку» и устремился к Карским воротам.

— Только километров лишних намотали, — недовольно буркнул капитан, глядя на штурманские прокладки, — миль сто пятьдесят…

* * *

Эскадра под командованием адмирала Рожественского стала вытягиваться из Кольской губы только после десяти утра. Основной причиной был молебен, устроенный в честь отбытия.

Но и, конечно, как всегда нашлись какие-то организационные неувязки.

Между кораблями всё ещё сновали катера и лодки, что-то привозя, кого-то увозя.

С самой Балтики на броненосцах продолжались мелкие доделки и усовершенствования. Теперь же в Александровске заводские мастера и рабочие сошли на берег. Считай в последний момент. Обратный путь им предстоит проделать уже по железной дороге.

Вся судо-корабельная тоннажность, набившаяся в Екатерининскую гавань, не прекращая и на ночь, подсвечиваясь прожекторами, пуская рябь от бортов, тлела парами, чадила дымами, где-то ещё громыхая и стуча… по дереву, по железу, по чьей-то бессоннице.

А с пяти утра и тем более никто из составов экипажей не знал покоя и праздности: вахтенные, подвахтенные, офицеры, унтеры, матросы…

Отдавались команды, принимались рапорты, потели кочегары, свистали дудки, топотали ботинки, сыпался добротный сопутствующий мат… среди простых и господ.

А над всем этим главенствовали вечно недовольные рыки совсем не душки командующего — адмирала Рожественского.

Так или иначе, время и действо подходило к равновесию с графиками и распорядком. Били своё положенное склянки. Не только углём единым жива эскадра — следовал утренний приём пищи.

А с берега тем временем…

Там под колокольный звон, торжественно, с хоругвями, велеречиво и песнопенно, «во славу», «победу» и прочее, двигалось шествие.

У причалов выстроились высшие офицеры эскадры, почётный караул, присутствовали чины из местных, праздный люд.

Поход Северным путём стольких кораблей (и каких) уже можно было назвать беспримерным.

А потому больше десятка корреспондентов, российских и иностранных, выбирая удобные ракурсы, суетясь со своими громоздкими ящиками и относительно портативными бокс-камерами, пы́хая вспышками, норовили запечатлеть памятные кадры на фотографические пластины. Находились среди этих искушённых злые языки, нашёптывающие: «На погибель идут». И спешили маститые и не очень щелкопёры, опьянённые воодушевлением и утренним воздухом вперемешку со вкусом угольного дыма, под специфические портовые звуки и гудки уходящих кораблей, ломая перья и грифели, передать на бумагу свои яркие впечатления, не подозревая…

Не подозревая, что на этом новости об эскадре Рожественского не закончились. И будут ещё сенсации — приходить с судами, прибегать телеграфными строчками… и просто доходить почтой статьями в газетах.

Отцы духовные и дальше бы тянули тягомотину, но Зиновий Петрович поспешил получить благословение «пройти путями тернистыми и одолеть ворога» и категорически настоял на скором отбытии.

Катера и паровые шлюпки развезли участвовавших в молебне моряков по своим кораблям.

А те, как огромные плавучие крепости, грозно внушая веру в славный поход и громкую победу, пестря флажками, бахнув тройку раз из салютных пушек, под крики «Ура!» и «в воздух чепчики», начали свой неспешный выход.

Вот только почему-то женщины да бабы крестили их вслед, промокая платочком глаза.

Аккуратно подталкиваемый буксирами, в порядке очерёдности, первым прочь из гавани пошёл флагман — «Князь Суворов».

Броненосцы, выйдя из Кольского залива, выстраивались в кильватер. За ними становились черноморские пароходы. Немецкие угольщики давно уже ожидали на рейде.

Последними оказались «Ермак» и «Роланд».

Идти вслед каким-либо провожающим судам Рожественский запретил, но всякая частная мелочь увязались как малые дети, вплоть до Баренцева моря.

* * *

А студёный Баренц встретил устойчивым северным ветром, неприятной волной в борт, раскачивая менее остойчивые суда, и неожиданно минусовой температурой.

Ветер подхватывал, рвал, сносил дымы в сторону. Кильватер гнул длинную дугу.

Хорошо просматриваясь с флагмана, колонна шла ровно, за исключением немного рыскающего «Ермака». Чуть отдельно двигались германцы.

Вдалеке по левому траверзу, «аж в шестидесяти кабельтовых», как доложил дальномерный пост, чернил небо «британец».

Рожественский даже не стал себя утруждать биноклем, чтобы рассматривать гнусный «Бервик».

«Гнусный» — это он так сам его окрестил, периодически косясь на левый траверз, ду́мы думая свои недовольные: «Ночью он, конечно, подберётся ближе. Пользуясь тем, что у нас нет крейсеров охранения».

Английский крейсер продолжал оставаться неприятным «бельмом на глазу» — и недавним инцидентом с рыбаками, и самим своим присутствием, и ожидаемыми провокациями.

«А как взять, да поднять флажный, да известить беспроводным: “провожу учебные стрельбы к норду, норд-осту, норд-весту. Аккурат в тех секторах, где и пуганём шпиона.

Или же, как стемнеет, дать команду Владимиру Иосифовичу… пусть он “Ослябей” проведёт траверзный рейд, миль на пять-семь[73]. Да потушив огни! Осторожно, конечно, потому, как и “британец” может без огней тишком двинуть на сближение».

Адмирал всё же поднял бинокль, но английский крейсер скрывали собственные дымы.

«Коптит! Твоё счастье, что зарубил инициативу потомков. Верю — гореть бы тебе, поганец. Убийца простых поморских рыбаков».

Зиновий Петрович переключил свои мысли на пришельцев из будущего: «Н-н-да! Ох уж эти потомки…»

Узнать, что они что-то затевают, не составило труда. Дубасов совсем уж зачастил на «Скуратов», и достаточно было спросить его напрямую честь по чести.

«Но каково! Английский крейсер, конечно, следовало бы наказать и изгнать. Но не таким же подлым образом — ночью, метая заряды с летательного аппарата, — Зиновий Петрович вспомнил воющую винтокрылую машину, представил шокированных англичан и пылающий корабль. И снова вернулся к здравому смыслу: — Чистое пиратство!»

На удивление, когда он в категоричной форме, ссылаясь на конвенцию Женевы и мнение императора (пришлось слукавить), а также на непредсказуемые политические последствия атаки, потребовал отменить какую-либо силовую акцию… капитан ледокола, господин Черто́в спокойно, если не сказать с облегчением огласился.

«Или показалось, что с облегчением? Впрочем, не важно. Аргументы, мотивирующие, он всё ж выдвигал… На кои у нас нашлись, надо сказать, свои! Чай, мы тоже не в лыке ходим! Пусть “Ермак” и “хромой”, но перед походом был немного «подкован» и вполне способен повести за собой караван… если «большой ледокол» перед этим проломит, расчистит дорогу. Миль на пятнадцать достаточно. “Бервик” за нами далеко не пойдёт. Не рискнёт. А то, что льды непредсказуемы, что всяко может произойти… оно, конечно, им лучше знать. Однако не надо цену себе набивать. У нас тоже опытные полярники имеются. Хотя Коломейцев тот ещё тот человек-пессимист. Как транспорты качать на волне стало, да ветер северный с морозом задул, с подковыркой так “успокоил”: “во льдах качать не будет…”».

Рожественский передёрнул плечами, представив вверенные ему корабли, вмёрзшие во льды. Стало даже как-то зябко.

Командующий стоял на балконе ходового мостика, где заметно продувало. Ниже слышалась возня, стук молотков, громыхало железо, сдержанно поругивался боцман, зная, что адмирал наверху и всё слышит.

При всём своём упрямом отрицании и неприятии данных о повреждениях, нанесённых японскими снарядами, катастрофическое выбывание в бою командного офицерского состава игнорировать Рожественский не мог. Тем более что директива пришла с самого верха. Поэтому смотровые щели боевой рубки обшивали дополнительными стальными листами. Всё это было не просто «приклепай железо», а имело возможность приоткрывать просвет и при нужде захлопнуть, заузив до минимума.

Но глянув на чертежи, которые выглядели крайне неказисто, Рожественский разрешил установить всё это непотребство уже по выходе из Александровска.

«Позорище такое!»

И снова… и снова, кривясь, вернулся к оценке пришельцев.

Потомки его раздражали. Независимостью. Этим своим подтекстным — дескать, вы тут дети малые, а мы из грядущего, как минимум за старшего, всезнающего брата. Ведаем, как будет, и всё этим сказано.

«Сие снисхождение имеет свой весьма характерный рисунок поведения, — великомудро подметил Зиновий Петрович, — и искушенный взгляд всегда такое замечает».

А ещё они… просто бесили клеветой на него — вот никак не принималась ни гибель кораблей от артогня, ни его якобы неумелое управление эскадрой в том описываемом ими Цусимском сражении.

«Главное, что и его величество со мной согласен. И поддерживает меня».

К своему стыду, после того ужина, немного перебрав, он не сдержался и «выступил». Но опять же государь и слова в упрёк не обмолвил. Более того, интересовался, как повёл себя господин Черто́в в щекотливой ситуации.

«Что ж, капитан ледокола не стушевался перед целым адмиралом, хоть этот господин и сугубо гражданский. А теперь вот выяснилось, что потомки-то — весьма скоры на решительные действия. Даром что в экипаже полно отставных морских офицеров. И методы их под стать их оснащённости… А Дубасов Фёдор Васильевич слишком уж симпатизирует им, этим пришлым. Конечно, такой шанс, какой дают их новшества, прогнозы будущего и другие необычности, упускать — дураком надо быть. И государь мыслил так же!»

То, что император верил в него и продолжал с ним советоваться, льстило. Адмирал совершенно привычным и уже не замечаемым движением погладил бородку.

«Видел я, как расстроился Фёдор, когда государь меня назначил командующим этим походом. Но молодец! Не стал чураться, а принялся активно помогать на вторых ролях. Одно ж дело делаем! Поделился всеми интересными приёмами по артиллерийским делам, любопытными проекциями по системам наведения. А тут ещё потомки пообещали: “Выделим армейские лазерные дальномеры и коротковолновые радиостанции”. Надо же, а у беспроводного телеграфа ещё и разные волны могут быть! Ах, а ведь вполне вместно! Волна она и есть волна».

В голове сразу представилась аналогия — большая штормовая волна и мелкая бризовая рябь. И дальномер он тот замысловатый спытал…

«Воистину чудна вещь! — снова чуть покривлялся на старорусский манер адмирал. — Что говорить, грех таким не воспользоваться!»

Почувствовав, что окончательно замёрз, Зиновий Петрович решил пойти к себе в каюту. Спускаясь по сходным трапам, продолжать вить свои мысли-воспоминанияпредположения. Тревоги, конечно же, грызли.

Но пока на полтора суток пути, до Карских ворот, всё было достаточно просто.

«А вот дальше…»

* * *

Никаких стрельб Рожественский не назначал. И «Ослябю» ночью, конечно, никуда не посылал.

Да и не случилось бы «попугать» «англичанина» — командир «Бервика», как стемнело, предусмотрительно предпочёл отойти на четыре мили к норду.

Всё так же дул северный ветер, нёсший минусовую температуру. Короткая ночь прошла незаметно. А утром утюжный нос «Суворова» на прежнем курсе подбрасывал тучи брызг, оседающих на баке тонкой ледяной коркой.

— По Цельсию всего минус семь, а как пробирает, — комментировал адмирал с вопросом в контексте «в это время всегда так?».

— Кабы не норд, были бы приемлемые плюс десять и даже выше, — лишь пожимал плечами Коломейцев.

Солнце обманчиво слепило, но не грело. Во́ды Баренца недовольно раскачивало в сером цвете, и лишь гребни волн отсвечивали зелёным.

Однажды попался целый парад небольших айсбергов, но полюбоваться на их белые, искрящиеся на солнце грани и оплывы особо охочих не было — мороз с пронизывающим ветром делал пребывание на верхних палубах и открытых мостиках весьма сомнительным удовольствием.

Сигнальщиков разодели в тулупы, валенки и тёплые меховые шапки.

Тем более не задерживался наверху командующий, решивший осмотреть, что успели сделать заводские рабочие. В частности, более детально оценить, как установили трёхдюймовые пушки, вместо малокалиберных. Ещё в Александровске он ворчливо отметил, что замену произвели «как всегда — не до… и полу…! Не до конца и полумерой!» Тем не менее, понимая, что наспех, без больших переделок на штатные места скорострельных 47-миллиметровок их не поставишь.

Сейчас, закончив с боевой рубкой, матросы гремели молотками по котельному железу, прилаживая к ним защиту от осколков.

Заменили всего шесть единиц. Хуже по докладам обстояло дело на «Александре». Там перенесли лишь четыре пушки. На «Ослябе» и того не было сделано.

«Придём во Владивосток, прикажу поснимать, переустановить всё к чёртовой матери», — больше раздражённый на холод, чем на российское головотяпство, Рожественский потеснил флаг-офицера, мешающего пройти в сходную рубку, буркнув:

— На батарейную.

Спустились вниз.

Осмотрел лишь с одного борта, сделав для себя зарубочку: «Перед линейной баталией всё задраить наглухо. И в бой идти максимально облегчённым. Впрочем, как получится. Сейчас перегруз необходим. А там неизвестно, какой по Северу расход будет. И если небольшой, то хоть сгружай обратно».

Гораздо больше Рожественскому нравилось рассматривать карты. Карты, которые напечатали по калькам, предоставленными пришельцами. Очень подробные и точные до мелочей.

Зиновий Петрович изучал предстоящий маршрут, не без интереса рассеиваясь на ещё не начертанные в этом столетии земли, берега и морские пути. С удивлением подмечая, как просыпается, выходя из глубин памяти, давно забытая юношеская романтика дальних странствий. Вот только…

«Не время… и не место», — охолонял себя, целенаправленно выбирая картографию ожидаемого театра военных действий. ТВД — сухим военным языком.

И конечно, перечитывал хронику (с разбором) морских сражений, уже произошедших с японцами… и сценарии будущих. Именно «сценарии», потому как верил, что теперь-то всё пойдёт по-другому.

«Теперь-то я не допущу!»

Бил ли себя при этом в грудь (фразеологически, конечно)? Нет! Потому что непременно брался за злополучное «Цусимское». Со скрипучим недовольством — кому ж понравится, когда тебя тыкают в собственные ошибки и недочёты. Хотя уже и не так болезненно — привык, начитался. Заметив странность, что очевидность некоторых недостатков в оснащении кораблей, в их подготовке к боевым действиям в должной мере оценивалась только сейчас.

«Как будто надо было трижды… четырежды подвести к наглядным фактам, чтобы глаза посмотрели на это всё по-другому, с пониманием. Старею? Отмеренное нам время мы потратили на споры и обсуждения, вместо того чтобы брать и делать».

— Ваше высокопревосходительство. Разрешите? — С картами и документами командующий обосновался в кабинете командира корабля — в дверях обозначился флаг-офицер.

— Прошу… — почти не удостоив внимания.

Шагнув через порог, офицер доложил:

— По расчёту штурмана, к месту погрузки угля, близ пролива, мы прибудем уже затемно.

— Так и рассчитывалось… согласно милям и времени.

— Прикажете производить погрузку угля ночью?

— Да, — адмирал снова рассматривал на карте начерченную им линию курса и пометки ключевых точек. Почувствовав, что адъютант мнётся, поднял неожиданно цепкий взгляд:

— Что-то ещё?

— Среди экипажа… нижние чины… Волнения!

Адмирал выжидающе глядел.

— …ропщут, что на погибель их в стужу и льды непроходимые ведём…

От Рожественского не укрылась вопросительная интонация офицера, как будто он сам сомневался.

— Смутьянов выявить и в карцер, — сверля глазами, выцедил адмирал, — кто смеет и дальше засомневаться — в карцер.

Затем остановил деревянно ответившего «есть» офицера. Встал в свой немаленький рост, слегка нависая:

— Я такой же, как и все. И иду на острие. Во главе! Не прячась за спинами. И верю в нашу победу. И знаю! Так и передайте. Ступайте!

Но пессимистическое настроение бродило не только среди нижних чинов. И в офицерских кают-компаниях велись разговоры о далеко не радужных перспективах. При этом у господ, как правило, не было проблем с разнообразием напитков, и они усиленно отдавали предпочтение алкогольным.

Узнав об этих брожениях умов, Рожественский в бешенстве запретил употребление спиртного.

После адмиральских репрессий, в той или иной мере прокатившихся по кораблям и судам эскадры, экипажи попритихли. С сомнением косились на буксируемый «Ермак». Бродили острожные слухи с надеждой о «большом американском ледоколе».

* * *

К месту, где на карте командующий размашисто и неразборчиво поставил пометку «конеч. бункр. HAPAG»[74], эскадра прибыла засветло.

Произошёл сеанс связи по «искровой» с «Ямалом» — пока всё шло по плану, с учётом присутствия британского соглядатая.

В Карском море, по воле ветра, лежащее севернее поле льда-однолетки (не более полуметра толщиной) спустилось к югу. «Откусывая» от него куски льда и мелкие фрагменты, ветер гнал их через пролив из Карского моря в Баренцево. Большинство этих обломков сносило к материку. Но в проливе — близость берегов и талых вод рек способствовали тому, что вся эта снежная каша и битый лёд смёрзлись в неоднородную массу, перекрыв Карские ворота сплошным покровом.

У южной оконечности архипелага Новая Земля, где высокие скалы отсекали воздушные потоки, образовав зону затишья, вода была чистая, покрытая лишь рябью.

— Вот здесь станем на якорную стоянку под бункеровку. Гряда закроет нас от ветра и волны. И глубины, как видите, там приемлемые.

Рожественский собрал на флагмане походный штаб. Стоял у стола, склонившись над картой, указывая на точку с юго-западной стороны архипелага, вблизи мыса, отмеченного как Кусов Нос.

Пока офицеры изучали место и обсуждали меж собой обстановку, адмирал повёл карандашом последующий путь эскадры, отметив для себя (в который раз) наличие двух банок в проливе.

«Ледокол пришельцев стоит тут, за островом Вайгач, — Зиновий Петрович вспомнил пояснения Коломейцева о происхождении его названия — от ненецкого “Вай Хабць”, что переводилось как «остров страшной гибели», — надеюсь, сие не символично. Времени у нас на уголь — вся ночная вахта. Достаточно. Учитывая, что следует всего лишь дозагрузиться. За тёмное время суток “Ямал” пробьёт канал, удалившись за пределы видимости. Следом, с рассветом пойдём и мы. Будем надеяться, что у английского капитана хватит здравого смысла».

Немцам о решении дислокации якорной стоянки «отбили» флажками. Но те, видимо остерегаясь подводных скал вблизи берега, двинулись только после того, как русские пароходы заняли свои места.

Броненосцы стали чуть мористее, грома́дясь серыми тушами в линию, отдав носовые и кормовые якоря.

Уголь перегружали борт в борт, пользуясь стрелами для подъёма гребных судов — на «немцах» мешки укладывали в сетки, краном поднимали и переносили на соседнюю палубу. Но и привычным методом му…хались, перевозя на катерах от судна к судну.

Матросы, разгорячённые от работы, нет-нет да и косились на заснеженные скалы островов архипелага — с одной стороны суша, с другой безрадостный нелюдимый пейзаж. Однако тяжёлая работа не оставляла времени для долгих раздумий и мрачных мыслей.

День тем временем медленно угасал, уступая время короткой ночи. На кораблях врубали освещение, прожектора.

За всей этой иллюминацией наблюдали с британского крейсера, подобравшегося на 20 кабельтовых.

«Целеустремлённо и основательно, — оценивал движение русских кэптен Чарльз Деэ, — как будто не в диких нехоженых северных далях, а у себя на рейде в Кронштадте. Всё под лучами прожекторов, на виду. Перемаргиваются огнями ратьеров, трещат кодом Морзе. Придерживаясь, правда, шифрования. Так и хочется сказать: ну-ну».

* * *

Закончили оперативно. Раньше срока. «Немцы» облегчились и неторопливо отвалили в сторону, оставаясь в пределах тихой заводи.

Русские выстраивались оговоренным порядком, начиная движение к проливу.

«Ермак» наконец избавился от своего унизительного положения «буксируемого», занял место в голове.

Походную колонну по настоянию Коломейцева немного перестроили.

При всём желании чередовать бронированные корабли с тонкобортными пароходами, по причине отсутствия «Ямала», не получилось… и за «Ермаком» шёл «Суворов».

Замыкал строй «Ослябя».

— Обратите внимание, — заметил Игнациус, отняв взгляд от бинокля, косясь на командующего, — немцы не спешат уходить… хотят поглядеть на представление.

— Дадим им разик из «салютной»? — предложил неизвестно чему радующийся Коломейцев.

— Им ответить один чёрт нечем…

— А прикажи́те, — неожиданно согласился Рожественский, впившись с блуждающей улыбкой надежды в бинокль. Потом опустил его и кивнул в сторону «Роланда» с угольщиками, — но не для них. Для поднятия духа наших…

Не договорил. Но все поняли.

Командир «Суворова» отдал приказ, и через несколько минут троекратно бахнули пушки.

Немцы в ответ чего-то выбросили флажное, но следом докатился новый звук далёкого выстрела.

— А вон он! — Игнациус указал рукой на три румба левее.

— Вот каналья, — настроение адмирала сразу опустилось, — салютует! А я думал, он ушёл.

Британский крейсер, видимо, лежал в дрейфе, почти не дымя, кабельтовых в семидесяти, потому сразу был не замечен.

* * *

«Ермак» довольно смело на малом ходу шагнул в смёрзшуюся кашу. Затем льды уплотнились, но по-прежнему были лёгкими, и за кормой ледокола лишь оставалось покачивающееся густым «киселём» битое крошево.

На «Ермаке» выбросили, продублировав сигнал «G» из свода правил ледокольной проводки судов — «иду вперёд, следуйте за мной».

Эскадренный броненосец «Князь Суворов» величаво направился в проторенный канал. Следом тянулись остальные.

— Итак, господа. С сего момента можете смело называть себя полярниками, — негромко известил Коломейцев стоящих подле офицеров. Удостоверившись, что командующий его не слышит, отвлёкшись на чей-то рапорт, тихо добавил: — Если бы не сухой закон по эскадре, можно было бы отметить сей факт бокалом чего-нибудь эдакого.

Однако собравшиеся в рубке «Суворова» оптимизма капитана 2-го ранга не разделяли, с кислыми лицами разглядывая открывшийся пейзаж: слева угрюмые скалы архипелага, справа на пределе видимости якобы темнеет остров Вайгач. А скорей всего, лишь граница припая или застрявший в нём крупный айсберг. До самого острова слишком далеко.

Впереди до самого горизонта пятнистая равнина льда и снега.

Вахта одета в бушлаты. Офицеры тоже утеплились. В «ходовой» холодно, туда-сюда снуют штабные, вестовые, сигнальщики. Необходимость выверенной дистанции до впереди идущего, при расчётной скорости хода вынуждают вахтенного офицера, а в основном самого Коломейцева постоянно выходить на крыло мостика, оценивая ледовую обстановку.

В проливе, едва вышли из-за «тени» скал архипелага, «засквозило». Усилившийся ветер засвистал, проносясь над скованной льдами поверхностью, набросившись на «новеньких».

— Вот так бывает в арктической практике, — рассказывал Коломейцев, — погода штормовая, а мы от волн за льдами прячемся. И не колыхнёт. Но тут имеют место быть другие напасти-опасности.

Наверное, общее настроение передаётся. И даже Рожественский, будучи уверенным, точнее сказать самоуверенным, глядя на раскинувшееся по курсу стылое однообразие, немного поёживался — впереди лежал длинный путь в неизвестность.

Однако волнение унялось быстро, как только стала заметна оставленная «Ямалом» темнеющая водная артерия, уходящая вдаль. Прихваченная коркой свежего…

«Как там его? Из словечек, которыми сыплет Коломейцев — “нилас”, “склянка”, “снежура”?.. — припоминал адмирал. И на всякий случай успокоил себя: — Всё по плану. Всё будет ладно».

Потомки даже немного перестраховались, оставив маркеры — две крашенные красным бочки, успевшие вмёрзнуть в лёд, обозначившие начало пролома. В этот створ уверенно устремился «Ермак».

— Ваше высокопревосходительство! Немцы уходят! — доложил старший сигнальщиков.

— А «британец»?

— Задымил…

— Неужели тоже?

— Пока непонятно…

Однако «Бервик» лишь сократил расстояние, подойдя к границе льда. За это время караван осторожно прошёл всего две мили.

— Что я говорил! — с довольным видом вымолвил, наконец, адмирал. — Не пойдёт англичанин в лёд.

Не все, а точнее, лишь Коломейцев полностью знал о всех тайнах «большого ледокола». Поэтому офицеры переглянулись, не помня, чтобы командующий что-то им говорил по поводу намерений «британца».

Следующий час Рожественский если и «оглядывался назад», то только чтобы убедиться, что на вверенных ему кораблях и судах обеспечения всё в порядке, все держат строй и дистанцию, дымя на пяти узлах.

Британский крейсер остался в прошлых переживаниях.

* * *

Льды, сковавшие Карское море, и массивом-то толком нельзя было назвать — смёрзшиеся ледяные дрейфующие поля, крупнобитые куски, спаянные перемычками, местами хаотично наваленными друг на друга заторошенными краями. Всё это образование имело определённую сопротивляемость настойчивому давлению ветра. И инертность при дрейфе.

На «Ямале» сплоченность оценивали на семь баллов[75] при средней толщине ледяного покрова до полуметра — податливое «масло» для улыбчиво-оскаленного форштевня атомного ледокола.

Шли неторопливо, практически ползли, понимая, что эскадре их нагонять уйму времени, ожидая появления каравана за кормой в пределах видимости в лучшем случае часа через три-четыре. И то по дымам.

Когда от носа с протяжным хрустом вперёд побежала длинная извилистая трещина, вторпом, стоящий на рулях, предположил, что началась подвижка льда, лишь сделав пометку в журнале.

Неладное заметил кто-то из подвахтенных, выйдя на «свежий воздух перекурить» — пробитый путь за кормой ледокола оставался ещё широким, но уже в полумиле ледяные поля медленно сходились, а ещё дальше наползали друг на друга, образуя торосистые нагромождения.

Опять же, привыкнув к атомной мощи, дрожащей под ногами, на то, чтобы сопоставить силу старичка «Ермака», для которого дорожка, пробитая «Ямалом», теперь замкнётся, потребовалась одна медленно «высмоленная до фильтра».

Потом неспешное путешествие с юта в «ходовую», где не найдя капитана, уже обсудив с вахтенным, с выходом на мостик и изучением «колеи» в бинокль… и только тогда наконец растревожили руководство.

Ещё какое-то время отнял «въезд» в ситуацию кэпа.

Затем составление сообщения, чтоб на том конце правильно поняли, так как лёд и по меркам «Ермака» был довольно лёгок, и не хотелось нагонять излишнюю панику.

Следом зашифро́вывание, помня о британских «ушах» в виде «Бервика».

И уж потом радист взялся за ключ-раритет, отстучав нужное «морзянкой».

Однако уже было поздно.

* * *

Подвижка льда началась не внезапно. Сначала сквозь завывания ветра прокатился утробный стон, потом басовито затрещало, переходя во что-то более тонкое.

Капитан «Ермака» Рудольф Карлович Фельман ранее не сталкивался с такими масштабами, и поначалу, признаться, испугался, глядя в бинокль, как доселе удобный пролом стал медленно сжиматься, а вдалеке так и просто схлопываться, с тем самым протяжным тонким треском. Хребет горбатящихся друг на друга льдин, спорадически выбрасывая снежную взвесь, неумолимо приближался к каравану.

Под рукой капитана лежал журнал с условными сигналами, хотя он уже успел его изучить наизусть. Дав команду по каравану «Р» — уменьшить ход, он уже хотел срочно сигналить «Лима» и распорядиться переложить машинный телеграф на «стоп ход», но «Ермак» весьма легко раздвинул сжавшиеся льды и шёл дальше, разбивая носом образовавшиеся складки.

— Да что вы так переживаете, Рудольф Карлович, — помощник с улыбкой поддержал капитана, хотя сам вмиг покрылся на лбу испариной, — наш красавец и три аршина осилит, не чета этим пару футам. А торосы не смёрзшиеся. Чего их опасаться. Пробьёмся.

Фельман лишь покосился на недавно назначенного старпома. Капитан-то знал, что весь ремонт перед отправлением на Север наверняка был по сути «латанием дыр», и при больших нагрузках проблемы снова вскроются.

А разница по мере следования дальше, конечно, ощущалась — корпус заметно дрожал, и те три узла, до которых они снизили ход, были весьма актуальны. Подвижка льда продолжалась, создавая впереди серьёзные препятствия.

— Нам проще и лучше уйти от торосов, бить свою дорогу, — высказал верную мысль помощник.

— В таком случае надо обязательно известить командующего, — согласился капитан, и без того забирая чуть вправо от непролазных нагромождений, положив руку на штурвал, поправляя рулевого.

Рожественский категорически отказался сходить с проложенного курса, опираясь на свой чёткий план. И не принял никаких доводов. Более того, потребовал увеличить ход до прежних пяти узлов.

И случилось то, что должно было случиться — на ледоколе повылезали «старые болячки». Спустя полчаса карабканья через заторошенности, наверх поступил доклад, что начали греться валы в дейдвудной части. Левый и кормовой.

Сообщения на флагман о назревающих проблемах были проигнорированы.

Пройдя ещё полумилю, на «Ермаке» «без предупреждения» встала кормовая машина, как и сам ледокол!

Теперь Фельман дал уже весь экстренный «набор»: «Стоп! Я застрял во льду». «Дайте обратный ход машинам», — в совершенно естественном порыве оглянувшись назад на накатывающуюся сзади бронированную тушу «Суворова».

И на эскадре испытали все «прелести» хождения во льдах друг за дружкой. Благо ход на тот момент держался в пределах четырёх узлов.

Все успели застопорить и отыграть реверс.

Однако на замыкающем «Ослябе» запоздало распознали сигнал и чуть не «наехали» на «Смоленск».

Экстренно отработали «полный назад!», откатившись почти на целый корпус, крестясь в «ходовой», что они «концевые» и за ними никого не было.

Броненосец на малом ходу весьма неуклюжая махина. Водяной поток, отбрасываемый на перо руля, слаб… маневрируя, больше полагаются на работу винтами.

На левую машину некорректно дали больше оборотов!

Корму занесло, наваливая на кромку канала. «Ослябя» дрогнул, заскрежетало, и… лёд уступил, проламываясь.

А командир корабля капитан 1-го ранга Владимир Иосифович Бэр, проорав «Стоп машины!», с ужасом ожидал, что вот…

Вот сейчас винты врубятся в ледяные глыбы, погнутся… следом пойдут вразнос валы!

Не случилось.

Неуклюжий застопорившийся эскадренный броненосец продолжал вяло разворачиваться, возможно, он стал бы совсем поперек, если бы не ограничение ширины канала.

Впрочем, вмятины после осмотра оказались незначительными.

— Отделались лёгким испугом, — резюмировал Бэр, восстанавливая невозмутимость, удивляясь, почему до сих пор не последовала взбучка с флагмана.

Командующий просто не видел раскорячившегося «Ослябю».

И «настучать»-доложить покуда не успели.

Вся ненависть Рожественского пока была направлена на застрявший впереди «Ермак».

* * *

«Идут медленно, но коптят при этом сильно. Пары́ явно держат на непредвиденные манёвры. В таком случае ещё четыре, а если быть более педантичным, пять часов, и можно смело уходить домой! Миссия выполнена, но ожидаемого в Лондоне результата не принесла. Русские просто уйдут за черту видимости».

Опустив на минутку (руки устали) и снова подняв бинокль, кэптен Деэ нейтрально, скорей уныло, поддаваясь в том числе серому однообразию ледяной пустыни, уже вслух вымолвил:

— Медленно, но верно…

Бинокль ничего нового не приблизил, не показал — почти створенный строй эскадры неизменен. Показалось ли ему, что концевой броненосец слегка обрисовал свой профиль?

«Да вряд ли. Скорее, настройка сбилась».

И подкрутил колёсики бинокля, начиная вспоминать все, что узнал из справочника (и не только) об ушедших вперёд кораблях: «Замыкающим у них идёт трёхтрубный четырнадцатитонник со странным славянским названием “Ослябя”. Сомнительных достоинств корабль, учитывая, что русские переделали свой проект с “Шарлемань” “лягушатников”, — Чарльз Деэ усмехнулся, исторически относясь ко всему французскому с лёгким небрежением, если не с презрением, — два других… однотипны и более достойны. Но тоже из-под французов»[76].

Тяжесть бинокля снова накопилась, и он с видимым облечением опустил руки.

«Что бы там ни говорили эстеты от искусств, современный броненосец, включающий в себя самые высокие технические достижения, это пик достижений человеческой цивилизации. И, по сути, вершина могущества государства. О да! Русские, строя корабли на своих верфях, используют достижения европейской науки, в том числе и английской. Но сам факт… возможности осилить в строительстве и содержать столь дорогие морские игрушки… не всякому государству дано. Это легко принимается, когда глядишь на карту России, раскинувшейся от западных границ Европы до Тихого океана, от пыльной жёлтой Азии до этих северных морей — русские владеют гигантской территорией. Страна до неприличия огромна. Но воочию… что мы видим наглядно? Вот они далёкие северные границы. И что? Безлюдье, не пригодное для комфортного жилья. И ни какого-либо сносного, в экономическом плане, промышленного производства. Вот такая она и есть… Россия, с медведями на улицах».

— Сэр! Дальномерный пост докладывает. Русские уже с полчаса не двигаются!

Голос старшего офицера заставил его снова поднять бинокль, но подробностей оптика не привнесла.

Следующий час… два… три… пять показали, что эскадра русских стоит на месте. По-прежнему вея дымом по ветру, ведя переговоры по беспроводному телеграфу. Сигнальщики осторожно (почти уверенно) говорили, что наблюдали спешившихся на лёд людей.

«Чёрт меня подери! Неужели русские застряли? — Кэптен Деэ позабыл о положенном ему отдыхе и теперь всё время находился в «ходовой», изредка поднимаясь на мостик и спускаясь на обеды-перекусы. — Вот это новость! Достойная сенсация для газет! Не говоря уж о серьёзных адресантах».

* * *

Полярная крачка — птичка с размахом крыльев 80 см, длиною от красного клюва до хвоста не более 43 см. Своего рода рекордсмен, способная перелететь из Арктики в Антарктику. В течение одного года легко пропускающая под своими крыльями до 22 000 миль!

Перелёт птичьей стайки с одного гнездовья до другого в период летней миграции неожиданно оторвал бедолагу от собратьев, закружив в вихрях холодного северного ветра.

Острый птичий глаз заметил на бескрайней распростёршейся внизу ледяной равнине спасительный клочок суши, где наверняка найдётся и пища и убежище.

Спикировав к привлекательной цели, глупыш, наверное, разочаровался, потому что это оказалась совсем не суша. Однако влекомая инстинктами в надежде переждать непогоду птица забилась в какой-то закуток в надстройке «Ямала».

— О! — Увидев птаху, Шпаковский только головой тряхнул удивлённо. — Погода какая нелётная, а оно, поди ж ты, носится… Жалко дурочку.

— Я сейчас жалею, что мы заранее не перекинули на эскадру коротковолновик, хотя бы на флагман, — хмуро заговорил о насущных проблемах Черто́в. — Разве можно понять из этих коротких «морзянок», что у них там произошло.

— Чё-то с «Ермаком». Сказал же Зиновий — «сами справятся».

— С момента телеграммы уже три часа прошло. И ничего пока, — выразил свои сомнения капитан, но не стал усугублять. — Ладно! Подождём.

Ждали.

«Ямал», замерев чужеродным, неестественно красным…

На белом, заснеженном…

На сизом, кристаллизованном…

Под голубым, немного облачным…

Под полярным, совсем негреющим…

Получив телеграмму от Рожественского о «временной приостановке эскадры», Черто́в тут же приказал застопорить ход.

Ледокол и так ушёл вперёд, пожалуй, излишне далеко — на пятнадцать миль. Оправдание этому — издержки нечастых сеансов связи и соответственно слабого взаимодействия между «большим ледоколом» и караваном.

* * *

880 тысяч километров площади и 98 тысяч кубов в тех же кэмэ объёма Карского моря имеют свой запас времени на раскачку или же на тягучую инерцию какого-либо процесса. Будь то штормовой ветер или ледовый дрейф.

Там, в высотах, атмосферная неистовость стала постепенно стихать, а ледовое поле всё продолжало сползать к югу. Основная его масса билась о припай, выедала береговую гальку острова Белый (до которого, кстати, ещё идти все полновесные 500 километров).

Выше (к северу), если следовать по предполагаемому курсу каравана, в шестидесяти (примерно) милях от материковой линии лежат острова: Вилькицкого и Свердрупа. А ещё архипелаги, получившие в советское время сомнительные названия: острова Арктического института и Известий ЦИК, выступающие в роли эдакого стопора для дрейфующего массива.

В связи с чем вдоль всего побережья Таймырского полуострова (от Обской губы, мимо Енисейского залива и легендарного Диксона, плоть до пролива к морю Лаптевых) образовалась обширная закраина[77].

За редким исключением прорвавшихся отдельных льдин — идеальная полоса чистой воды для провода каравана.

На «Ямале» об этом (лёгком пути) пока не знали, может, кто-то лишь предполагал, опираясь на многолетний опыт и чутьё.

Штаб на ледоколе собрали по иному поводу.

Арктический день угасал, красясь закатом, когда Рожественский наконец-то известил, признаваясь, что «Ермак» не способен вести эскадру.

— У нас всего три-четыре часа, — штурман быстро провёл незамысловатый расчёт, с учётом времени от заката до восхода солнца, расстояния, лёдопроходимости, — допустим, мы подгадаем и за час (плюс-минус двадцать) к наступлению темноты добегаем до эскадры…

— Прошу учесть, — влез Черто́в, — что эти «плюс-минус» минут скорее будет именно в «плюс». Для перестраховки.

— Далее, — продолжил штурман, — вода там преснее, следовательно, корабли постепенно вмерзают. Как быстро мы их сможем обколоть? В каком состоянии там лёд?

— И «Ермак», — снова встрял кэп, — его либо бросать, либо тратить время и выводить на открытую воду — пусть чапает домой.

— На открытую воду, где, кстати, «дежурит» британский крейсер! — заметил Шпаковский. — А бросить «старичка» — не жалко легенду?

— Но и тащить «хромого» «Ермака» за «усы»[78] весь Севморпуть откровенно глупо.

Нам ещё выводить караван. Его же не оставишь, отбежав за горизонт. Потому что подвижка льда по-прежнему наблюдается. А как затрёт их? Так что времени у нас впритирочку. Чуть прозевали — выползет солнце и с потрохами «заложит» нас, выставив нашу «красную башку» под бинокли «Бервика». Но, так или иначе, эту ночь мы уже прое… пропустили. Так что ждать ещё сутки. За которые всякое может случиться.

— Случится, что «англичанин» уйдёт? — как будто подначил Шпаковский.

— Что ночь удлинится, — огрызнулся капитан.

— Или погода изменится, — добавил более существенное штурман.

А барометр уже намекал своими показаниями…

И вон птаха полетел по своим пернатым делам через море, не побоялась.

И закат окрасился по-другому.

И у местных стариков-самоедов (где-то по берегам) закрутило «на погоду» ноги:

— Дух неба переменчив, однако…

Ветер уж и действительно выдохся. С ним и температура приостановила своё не совсем характерное для этого времени года падение.

Покажет ли при этом гигрометр на 80… 100 процентов влажности — намёк на образование маскирующего тумана? Возможно. Но не с вероятностью даже «пятьдесят на пятьдесят». Обманщики туманы они такие — прийти могут, но только лишь утром… и только лишь вечером. А упрямый день назло вполне себе отстоит свою суточную вахту на «ясно».

* * *

При дурном воображении и определённой паранойе это выглядело, как будто эскадру завели в западню.

Снова встал вопрос дисциплины.

Рожественский медленно закипал, но был вынужден провести совещание среди офицеров, заверив, что скоро подойдёт «большой ледокол» и они продолжат путь.

Информация по цепочке спустилась до нижних чинов, успокоив самых нетерпимых и неспокойных. На некоторое время. Всегда найдутся дурни, которые готовы «хлопать дверьми», призывая «двигать пёхом домой». Но даже самые глупые понимали, что хоть земля и близко, туда ещё добраться надо. По льду, в ветер и мороз. А внутри кораблей тепло и кормят.

Телеграфисты тоже люди — факт частых переговоров командующего по «искровой» с кем-то извне (с «большим ледоколом», да хоть с сами царём-батюшкой), при всём сохранении секретности, слухами медленно расползался по флагману. И с корабля на корабль, дав ту маленькую, но важную надежду.

* * *

— Капитана не видел? — Начальник безопасности поймал куда-то бегущего камбузника с тормозком — явно кому-то харч нёс. — У вас там его не было?

— Так он это… на мостике. Я вот ему, — матрос взвесил в руке пакет, показывая, — попросил…

— Точно?

— Точно…

— Давай сюда, я сам отнесу.

Время ожидания — время безделья. И размышлений. И иногда весьма полезных.

Капитан, находясь на мостике, как обычно сидел в правом крыле.

Ледокол по-прежнему стоял на месте, точнее медленно дрейфовал, сцепившись со льдами. И вахта велась без напряга — просто дежурили.

Задумчиво подперев кулаком подбородок, Андрей Анатольевич что-то небрежно выводил-зачёркивал карандашом на лежащем перед ним листке.

Наконец обвёл «жирным» очередной вывод, пробормотав:

— Какая интересная конфигурация вырисовывается, если всё по уму сделать. Как там оно планировалось…

Откинулся в кресле, припоминая: «Вся волокита (почти в прямом смысле слова) с “Ермаком” — с буксировкой его от самой Балтики и затевалась лишь для отвлечения и маленькой дезинформации — он по-любому должен был вернуться в Архангельск. А капитан Фельман громогласно заявить, что “эскадра Рожественского застряла во льдах!”.

Как он объяснит, что один вернулся? Да хоть как! Лёд расстреляли из пушек, пробив ему дорогу — он и вырвался, “кишки надорвав”, коль уж его ремонт оказался полной фикцией. А остальные (броненосцы, угольщики) вмёрзли, потеряли винты! И ещё наплести с три короба! При этом всё по серьёзу — поднять шумиху в прессе. Петербург отреагирует — слать спасательную экспедицию, вплоть до закупки ледоколов… у тех же американцев. Зарядить, как там его, Абазу “по заграницам”. Только закрутить ему гайки так, чтобы он ничего втридорога не купил. А если и сторгует чего по приемлемой цене, то лишний ледокол России не помешает[79]. И тут сука-“Бервик” спутал карты! И “Ермаку” пришлось тащиться во льды, где он прогнозируемо сдох. Итогом — эскадра Зиновия застряла, но!.. Теперь на виду у “англичанина”, чёрт меня подери! И если теперь сам “бритт” (а это заинтересованный свидетель) принесёт эту сенсационную весть, ему-то больше поверят! Теперь только надо…»

Размышления капитана прервали.

— Что ты тут? — спросил бесцеремонно плюхнувшийся рядом Шпаковский.

— Да вот — разложил пасьянс своих соображений, — Черто́в показал на принтеровской распечатке карты Северного пути линии курса и какие-то надписи.

— Ни фига я тут в твоих каракулях не понимаю, — помощник даже не стал всматриваться, — я вот что подумал! Ведь оно ж нам само в руки ложится. А?

Шпаковский стал немного путано доводить свои мысли, но капитан его прервал:

— Так и я о том же! — Снова подтолкнул свои схемы. — Одно дело «Ермак» придёт в порт и пустит слух, что эскадра застряла где-то во льдах, а другое — сам «англичанин».

Это ж какая идеальная деза и шикарная провокация для То́го (который адмирал).

— А на сколько хватит терпения у «бритта»? Сколько он у пролива торчать будет?

— Хорошо бы даже не терпения, а банально угля… не хватило бы.

— А Рожественский? Он и так уже ноет, типа «где вы?», словно ему похрен, увидят нас англичане, не увидят…

— Рожественского мы убедим подождать. В конце концов, поигнорируем немного.

— Ой, говна не оберёмся с уст весельчака и душки адмирала.

— Х-х, — злорадно хмыкнул Черто́в, — ключом да морзянкой особо не поорёшь.

* * *

И сорвался бы на крик, была бы голосовая связь. Приказывать им он, естественно, не мог, но вот потребовать выполнения своих договорных обязательств — это да!

Зато Рожественский в полной мере «спускал собак» на подчинённых.

Сухая телеграмма с «Ямала», объясняющая целесообразность потери времени в выжидании, с видом на уход «британца», была адекватным объяснением неторопливости потомков.

Всё он понимал, Зиновий Петрович, не глупее других. Тем более что был в теме. И сама задумка — чертовски заманчивая попытка ввести в заблуждение противника. Которая реализуется на важном и узком участке, когда они будут уже в Беринговом проливе, на выходе в Тихий океан.

Но попробуй что-то втолкуй экипажу. Приказ приказом, мат и стуки по столу — это одно, а поднимающийся с низов недовольный ропот, медленно накатывающийся пессимизм в глазах офицеров — это другое. Это уже сейчас! Вот оно! Особенно когда на черноморских пароходах трюмным начало мерещиться потрескивание корпуса. Которое действительно имело место быть. Эскадра хоть и вмёрзла в лёд, но подвижка льда продолжалась (как установил Коломейцев). Он же и успокаивал, заверяя, что пока никакой опасности нет.

Этот подозрительный скрип было слышно даже в трюме «Суворова»! Коломейцев объяснял, что это трещит лёд, но никак не толстая броня корабля. Но пойди, достучись до разума неразумных.

В общем, прошло всего двое суток, а ситуация накалялась по экспоненте. Признаться же потомкам, что на его эскадре так сложно с дисциплиной и кто-то осмеливается выражать неповиновение, Зиновию Петровичу почему-то было стеснительно.

А английский крейсер по-прежнему маячил в чистых водах, и упования на то, что ограниченный запасе угля заставит его убраться раньше, сомнительны. Ещё по выходе из Александровска стало известно, что «Бервик» делал визит в норвежский Вадсё, где произвёл погрузку угля.

* * *

А проблемы с топливом потихоньку давили на капитана 1-го ранга Деэ.

Загруженный в Вадсё уголь был откровенно дрянным и годился лишь на отопление и поддержание пара. Да и взяли его, спеша, немного.

А крейсеру практически постоянно приходилось совершать эволюции.

Нынче ветер в проливе как в трубу выносил обломки льдин, среди которых попадались весьма крупные и опасные. Днём «Бервик» легко уклонялся от них. Но ночью приходилось отходить на 3—4 мили. В общем, бункеры пустели, а добрый английский кардиф неизбежно сгорал в топках.

«Будет ли нас ждать у норвежцев обеспечитель? Неизвестно. А значит, — решил кэптен, — ещё трое суток, и уходим».

* * *

Следующее утро чуть помутило туманом и снова раскинулось пронзительным горизонтом.

С утра Черто́ва уже ждала телеграмма от Рожественского — адмирал начинал выходить из себя. Это читалось между строк.

Вторпом отчитался за отсутствие происшествий.

Опоздав на завтрак (начальству можно), капитан подметил, как при его появлении слегка притих разговор, но обсуждали, естественно, понятно что — нынешнюю ситуацию.

Быстро доклевав с тарелки, Андрей Анатольевич объявил совещание штаба через два часа и удалился.

Начальник безопасности постучался в каюту буквально вслед.

Получив кивок «садись-говори», плюхнул на стол распечатку карты:

— Вот ещё показания с РЛС. Дистанции в основном.

— И чего?

— Мы дрейфуем в сторону пролива. А дистанция с эскадрой Рожественского не уменьшилась. Мало того что они из Карских ворот и не вышли, так их ещё и обратно выносит. А вот метки «Бервика», — Шпаковский значительно посмотрел на капитана, — это днём, вот эта ночью. Я к тому, что «британец» уходить не намерен. Ночью он лишь отползает мили на четыре. А то и вовсе теряется за островами. Утром возвращается. А туман возжеланный, блин, так и не концентрируется. Утренний бриз выносит его вмиг. Стоит ли ещё ждать?

Андрей Анатольевич, не понимая, упрямо возразил:

— Но не будем же мы светить «Ямал» англосаксам? Так что пока не уйдёт…

— А давай… — Шпаковский склонился ближе, — а давай его «попросим». Настоятельно.

— А-а-а! — догадался капитан. — Так вот о чём вы с утра всё шушукаетесь!

— Ну да. Тем более, — Шпаковский был на взводе и даже стал эффектно загибать пальцы на руке, — вертолёт теперь на дальняк не гонять! Наши химики-алхимики две бочки напалма до идеальной кондиции довели — кто не сгорит, траванётся продуктами горения. К тому же обвязку бочек и сброс теперь отладили так, что никаких улик при бомбометании.

— Так уж и никаких?

— Да будет пара железяк из сцепки, но они такие… элементарные. Хрен докопаешься, — и извлёк чертёж, подсунув кэпу: — Гляди.

Черто́в склонился над рисунком не столько разглядеть, сколько для паузы, чтоб подумать. Потом шумно выдохнул и с иронией взглянул на помощника:

— Сколько у нас до вечера? Времени ещё вагон. Надо обмозговать. И обсудить.

— Да все уже «за»!

— Ага! А ты, старина Пью, пришёл к Билли Бонсу с «чёрной меткой».

Шпаковский осклабился.

— Нет, родной, — капитан покачал головой, — давай-ка собирай штаб. Будем ве́шать-взвешивать «за» и «против».

* * *

Пятнадцатикилограммовый беспилотник по весу и размаху крыльев был чуть больше крупного кондора… которые в Арктике не водились.

Двигатель летательного аппарата, питаемый водородной смесью, с высоты пять тысяч метров услышать при всём желании было невозможно. Разглядеть ползущую по небу машину (машинку) — если только целенаправленно блуждать по небу хорошей оптикой.

В этот раз оператор перебрался с юта в малый конференц-зал, где собрался штаб, а капитан, поглядывая то в планшет, то на большой экран, где дублировалась трансляция видеоизображения, мог напрямую давать команды, куда направлять «птичку».

С пяти километров камера представляла широкий обзор.

Первое, что бросалось в глаза — раскинувшиеся берега и возвышенности Новой Земли. Пустынные, покрытые снегом и по-своему величественные, уходящие, теряющиеся в стороне норда.

Следом внимание на цепочку кораблей эскадры Рожественского — тёмный штрих-пунктир на светлом фоне. Изображение чуть поплыло, приближаясь, показывая уже выраженные обводы бортов, тёмные угловатые, убелённые инеем очертания надстроек.

Умеренный трубный дым сносит, веет в сторону. Как будто караван встал «на перекур». Пройдя, кстати, едва ли чуть больше половины длины пролива.

Оператор потянулся за подробностями — снова засучил джойстиком, сужая фокус, но Черто́в отрицательно мотнул головой:

— На обратном пути. Покажи сначала мне «британца», затем повиси — прикинем диспозицию.

Через минуту в поле зрения показалась чистая вода, контрастирующая с кромкой льдов и нередкими вкраплениями отколовшихся, дрейфующих льдин.

Справа оттеняло базальтом островов Новой Земли.

И совсем недалеко от береговой черты (так казалось с высоты) стоял крейсер. Его серый силуэт можно было бы принять за один из скальных огрызков, если бы не всё тот же демаскирующий дым из труб.

— А ведь он просто прикрывается от айсбергов сушей, — догадался старпом, — особо не рискует, чтоб и на рифы не налететь. Но очень удобная позиция.

— Да чё там… — предположил начбезопасности, — дальномеры имеет, где Рожественский шёл, засёк, вот и держится в пределах. И в лёд не лезет.

— Он вообще очень осторожный… это английский капитан, — задумчиво согласился Черто́в.

— Так я о чём и говорю! — тут же стал аргументировать в своём ключе Шпаковский. — Почему бы нам прагматичностью сакса не воспользоваться? Парой-тройкой бочек напалма мы его, естественно, не утопим. Но серьёзный пожар даст понять, что «пора и честь знать» и валить на Альбион подобру-поздорову. А что «вертушкой» нашумим, так больше её, даже при ледовой разведке, и не использовать. Вон, беспилотники навороченные какие!

Капитан промычал что-то нечленораздельное, сверяя картинку «с неба» с разложенной тут же штурманской картой. Постучал пальцем по точке на экране, затем показал то же самое место на топографии, мэкнув ещё раз, поднимая глаза на подчинённых. Заговорил медленно, с расстановкой:

— М-да, вот тут — остров Логинов! Сюда вертолетом доставить бочки. Только не напалма вашего, а чтоб зажечь и коптило конкретно. Тут нашим химикам несложно будет. К сожалению, всё-таки от заманчивой версии, когда сам англичанин известит, что эскадра застряла, придётся отказаться. Сиречь — выводим караван ночью. Край — поэтапно. Объясняю! Если мы будем не успевать, северный ветер с коптильни на острове как раз дымом закроет наш отход. Для запала ребят подберите, кого-нибудь из морпехов. Команда на поджиг по рации. И ещё! Подумайте о вероятности, что крейсер может и всандалить по острову из чего-нибудь. Он-то, гад, рядышком будет. Так что… чтоб горючка и наши за скалами сидели! Прятались. Ды́му всё равно, откуда клубиться. И не надо на меня смотреть такими кислыми лицами! Тоже мне «радикальный блок непримиримых». Всё! Не обсуждается. Только, блин, тёрок нам с Рожественским, с царём и в довершение с Англией не хватало!

Шпаковский лишь прожужжал едва слышно что-то типа: «Пожалел англичашек. Они бы с нами не церемонились» — и быстро переключился, теперь цепляясь упрямством за новые обстоятельства:

— А если они с «Бервика»… э-э-э… десант малый на шлюпках до припая, потом по льду пёхом?.. Застукают наших…

— Ну, чего ты начинаешь? — спокойно возразил капитан. — Сам же говорил — не резкий этот англичанин. Пальнуть из пушкаря это еще куда ни шло. И то притянуто мной за уши. А переться по полыньям? Не станут.

— Андрей Анатольевич! Товарищ капитан! — «Умники» из «Сокола» так и не определились с субординацией, жутко смущались и, как подозревал начбезопасности, регулярно где-то изыскивали пойло. От этого их «застенчивость» выглядела весьма характерно.

— Что? — почти в два голоса спросили кэп и помощник.

— Гляньте… — соловел глазами спец, кивая тыковками на экран.

«Моторчик» уже возвращался на базу, проходя над эскадрой, исправно транслируя.

— Не понял… стреляют, что ли?

Замыкающий броненосец вспыхивал белыми пороховыми бутонами… и что самое поразительное — били рядом! Около корабля взбивались характерные… не султаны взрывов, как в воде, а взметалось ледовое пылекрошево с дымом от детонации.

— Спасение утопающих — дело самих… Они чего это — решили лёд вокруг обколоть пушками и сами выбираться?

— Ерунда какая, — в голосе капитана озадаченность и недоумение.

Джойстик вывел на максимальное приближение, и стали заметны чёрные точки на льду — люди. Людское движение было заметно и на палубе броненосца.

— Запросите Рожественского! Что это у них происходит?

Продолжали смотреть на экран. Надстройка корабля снова обелилась пороховым дымом, но заметить, куда стреляли, не удалось. Затем внизу всё прекратилось — выстрелов больше не наблюдалось. Исчезли со льда и человечишки.

Тренькнул телефон. Вахтенный поднял трубку:

— Радиорубка — на флагмане подтвердили приём.

— Добро! — Черто́в посмотрел на часы. — Так, на «Суворове» цепочка от телеграфистов с дешифровкой и вестовым к командующему займёт какое-то время. Опять же с обычной на то реакцией Зиновия — наш адмирал, кажется, злонамеренно порой не реагирует на телеграммы. Либо отвечает с нарочитым запозданием. Так что я отлучусь пока. Буду у себя. Звоните, если что.

Уже в дверях обернулся:

— Кстати, а что дальсвязь? Передатчик, отосланный в Петербург, так и молчит?

— Молчит. Не удавалось связаться и со «Скуратовым». Престин в контрольное время на переговоры не вышел.

— М-да…

* * *

Именно в этот час вице-адмирал Дубасов составлял подробный отчёт о чрезвычайном и трагическом происшествии для отправки курьером фельдъегерского корпуса.

Вслед за срочной и короткой телеграммой. В столицу. Лично императору.

Регулярные посещения высокими чинами парохода «Скуратов», естественно, не остались незамеченными. Первыми индикаторами были писаки всех мастей, крутившиеся вокруг да около. Тот инцидент с участием матроса и британских подданных закончился ничем (в плане дознания) — у иностранцев оказались влиятельные покровители в Петербурге и дипломатическое прикрытие. Так что жандармский ротмистр, хоть и имел особые полномочия, не смог (не успел) даже провести пристрастный допрос.

Потом весь видимый интерес к «Скуратову» подугас, перекинувшись на более весомые «персонажи».

Но после ухода эскадры Рожественского негласная охрана «объекта» стала докладывать о новых подозрительных и просто не в меру любопытных личностях.

Посовещавшись, Дубасов и ротмистр пришли к мнению, что выставлять наглядный вооружённый караул или ещё как-то усилить охрану — явно привлечь излишнее внимание.

Вице-адмирал в свою очередь предложил Престину снять пока радиостанцию пришельцев и поместить в более защищённом месте на берегу. Константин Иванович пообещал проконсультироваться по этому поводу с потомками, сославшись на возможные сложности с демонтажем. Как и на необходимость ежесуточной поддержки свя́зи, пока не стабилизируется ситуация у Карских ворот.

Разговор этот произошёл ещё до того, как эскадра Рожественского застряла.

Ночью Дубасова разбудили, сообщив, что в порту пожар — горит «Скуратов».

Как ни спешил, но на пристань вице-адмирал прибыл, уже когда огонь удалось погасить.

Здесь распоряжался жандармский ротмистр. По предварительному расследованию, удалось установить, что на пароход проникло двое посторонних. Почему на борту в это время оказался Престин, ещё предстояло выяснить, так как люди ротмистра осуществляли постоянное сопровождение капитана, в том числе и по городу, а также приглядывали за членами экипажа. Но, видимо, проморгали.

Огонь вспыхнул именно в каюте, где находилась секретная аппаратура. При осмотре Дубасов обратил внимание, что она не только обгорела, но и была характерно изъедена кислотой. Что дало адмиралу повод предположить, что Престин ввиду угрозы сохранения секретности успел вылить на неё содержимое бутылки со специальной жидкостью, оставленной потомками как раз для подобной ситуации.

Это же подтверждали (по словам доктора, осмотревшего раненого бессознательного капитана) следы на одежде и руках Престина.

«Скорей всего, Константин Иванович, не успевая, просто разбил бутылку о приборы, руками прикрывшись от брызг. И почему-то случился пожар. И если бы не пожар, шпионы, вероятно, что-то смогли бы унести и скрыться. А так — среагировала охрана, — адмирал пробежался взглядом по закопченной каюте, посчитав почерневшие, оплавленные блоки, — всё вроде бы на месте».

— Один убит. Одного удалось пленить, — ротмистр зыркал глазами, с подозрительным интересом оглядывая место происшествия, — при быстром допросе назвался поляком, но его пшеканье уж явно с английским акцентом. Опять британцы. Что ж им так тут намазано, а?

Адмирал словно и не услышал последнего вопроса жандарма, коротко указав на обгоревшие конструкции и провода:

— Это всё надо перевезти в другое место, предварительно заколотив от посторонних взглядов в ящики.

Вытирая смоченным платком никак не очищающиеся от копоти руки, Фёдор Васильевич мрачно смотрел, как жандармы выставляли обёрнутые в парусину предметы на палубу, где два плотника по-быстрому сколачивали тару. Далее всё сносили на берег и грузили в бричку.

Расстраиваться, естественно, было от чего. Адмирал уже мысленно составлял рапорт императору.

«А предварительно, с утра, надлежит отослать телеграмму. Связь с ледоколом (а через него и с эскадрой Рожественского) теперь только через радиостанцию, которая уехала в Петербург с царским поездом».

Фёдору Васильевичу хотелось держать руку на пульсе, а потому он посчитал, что, пожалуй, и ему лучше будет вернуться в столицу.

«Как бы повлиять и убедить государя не слушать этих проклятых любителей всего английского, коих в его окружении предостаточно, включая ближайшую родню? Слыханное ли дело — беспардонность британских шпионов переходит всякие границы. И требует адекватного ответа, а не дипломатических протестов».

И только потом пришло осмысленное сожаление о жертвах этой шпионской войны. Убит один матрос, второй доставлен в больницу с ножевым ранением. И Престин… Доктор на вопрос о его состоянии трагически покачал головой, констатируя: «Помимо ожогов, пулевое ранение. Пулю удалось извлечь, но вряд ли он протянет долго». Да-а, бедный Константин Иванович.

Дубасов повернулся к подошедшему, откашлявшемуся, чтобы обратить на себя внимание, ротмистру.

— Ваше высокопревосходительство, — начал тот и неожиданно заговорил более доверительно: — Фёдор Васильевич. Этот мнимый «поляк» при задержании был немного помят… скажем так — ранен. Я вот подумал и хотел бы попросить — не упоминать его в рапорте. Или же доложить о двух убитых в перестрелке иностранных шпионах. Иначе мне опять ничего не дадут вызнать.

Адмирал чуть нахмурился: «А ежели жандарм выпытает у этого головореза что-то такое, чего ему знать не положено?»

Однако быстро отбросил сомнения: «Чёрт побери, если уж англичанам что-то известно, чего уж от своих-то скрывать…»

Поэтому без какой-либо снисходительности, а с полным пониманием кивнул ожидающему ответа ротмистру:

— Да, конечно. Поддерживаю.

Не подслушанный разговор… разговоры

Вертолётный ангар

— А что, соляру на Логинов повезём в железных бочках? — неодобрительно спросил Шабанов, глядя, как «химики» чего-то доливали и смешивали.

— Нет, конечно. Потом перецедят.

В ангар заглянул Волков и, увидев стоящих в сторонке пилота с начальником безопасности, подошёл.

— А! А вот ещё один из «блока радикально-непримиримых», — скалясь, поприветствовал Шпаковский. — Чего ты такой загадочный?

Морпех взглянул действительно немного заговорщически, и хоть в замкнутом помещении было довольно шумно, тихо предложил:

— А может, на борт «Миля» пару бочек напалма всё же прихватить… в довесок? Да попотчевать вражину ненароком?

— Э-э-э, лейтенант! Где твоя воинская дисциплина? — Однако в интонациях Шпаковского осуждения почти не слышалось. Скорей усмешка — он украдкой переглянулся с Шабановым. — Скажу честно, такая мысль в голове тоже приблудилась. Но если уж мы (!) начнём чудить с дисциплиной, то чего же ждать от остального экипажа? Так что выкинь дурь из головы.

И где-то в районе второй палубы

Возбуждённо и таясь:

— Есть тема, айда в курилку!

С сомнением и лёгкой досадой:

— Что-то дельное? По нашему разговору?

— Да! — добавил бы на радостях «чёрт возьми», но сдержался.

— Пошли, покурим на палубу, — принимая с недовольством.

Наверху с ходу трепыхнул картой на ветру:

— Смотри! Собираются сюда вертолом отправить пару че́лов, запалить дымовуху!

И пришлось разжевать смысл и цель, пока товарищ по устремлениям врубится:

— Я как узнал, сразу нас добровольцами, мляха, записал! Сечёшь! Остров Логинов, припай — всего ничего. А рядом английский крейсер. Дыма мы исправно замутим, хай подавятся. А на британца сигнал фонариком маякнём (ты ж в «морзянке» шаришь) — просвещённые… хы, причапают, нас заберут, и вуаля — западная жизнь!

— Схарчат нас твои просвещённые…

— А мы языком трепать не станем, — в возбуждении даже не просёк безысходный (или уверенный) пессимизм собеседника, — всего не расскажем. Америкосы мы, и всё тут! Хорошая версия!

— Не прокатит, — попытка говорить на языке оппонента (уже оппонента) давалась с трудом, потому что аргументы выходили неубедительными, — дело заигралось слишком далеко и сложно. Да и чем тебе вариант кэпа плох. Перспективы…

А тот чутьём понял другой настрой напарника. Вспылил:

— Да меня бесит, когда за меня кто-то принимает решения! У меня это в крови…

— А чё, не так всегда было?

— Но не в этом случае! Системы нет! И мы на великом перепутье. Неужели ты не понимаешь?! Мои предки когда-то сбежали от шляхтичей, чтобы обрести вольницу. Их едва не охолопили москали. Они осели на Дону.

— Ты ж вроде с Кубани…

— Это потом уж… в казаках…

— И чего ты тогда несёшь? Твои предки шашками да нагайками гоняли за царя-батюшку. А ты так и вовсе… кубаноид.

— Так ты чего, против? — Как и не заметив обидное словцо. — Сдашь меня? Не забывай, у меня есть кое-что на тебя.

— Вот потому и не сдам. Не ссы. Но и дёргаться нам пока с ледокола, считаю, неумно. Погоди время, освоимся, устаканится, и решим.

Последнее произнёс умиротворяюще, чтобы успокоить разгорячившегося собеседника. Зрачки у того сузились хищно и зло… и рука странно замерла в кармане.

И определённо утвердился во мнении: «Я имею дело с глупцом».

Рекою времени как щепка плыть…

А они всё более натягивались, где тонко звеня в предвкушении, где лопаясь оборванными жизнями-надеждами… те самые надуманные «незримые нити» причин и следствий, что соединяли людские интересы и чаяния… группировок и отдельно стоящих, в логике необходимости и в глупых предрассудках, в традициях-инструкциях и в риске честолюбия.

Люди всегда умудрялись совмещать трезвый расчёт с личным упрямством, явным и скрытым… с которым, даже понимая его неправильность, не в состоянии совладать, вынашивая свои ошибки-бастарды.

* * *

Забросив беспилотник мыслей на высоту «взгляда со стороны», обозреваешь холст закрутившейся истории, как непростую, но узнаваемую карту, испещрённую линиями и пунктирами на материковых изгибах и оттенках состояния воды. С условными метками кораблей, людей, идей… дней.

«Ямал» неторопливо возвращался, «пережёвывая» десятку миль, непринуждённо кроша полуметровую толщину покрова. Необходимости спешить не было. А при желании «ледовая ходкость»[80] полагала всего лишь час времени для появления эскадры Рожественского в доступности невооружённого глаза.

Переносимся на этот «час с копейками» в сторону Карских ворот — застывшие во льдах корабли не несут в себе никакого изящества или грозной суровости… если говорить о броненесущих и вооружённых. Скорее, унылое стадо, тоже «пережёвывающее», только свою «угольную жвачку». Нет ничего хуже этого беспомощного ожидания непонятно чего.

Роптали на всех кораблях, судах, но злополучно не ладилось всё на том же «Ослябе».

Впрочем, об этом чуть позже.

Всего в четырёх милях дальше на выход к Баренцеву морю отирался «Бервик». Не у самой кромки льдов… и мог бы сократить дистанцию до русских, но их и так было прекрасно видно. А зайти глубже в пролив, тогда бы борта крейсера действительно постоянно отирались о ледяные «клёцки», что дробились от ледяного поля.

И ещё дальше, уже с большим замахом… побежим-полетим мильной зеленью моря Баренца, возвращаясь в Александровск, где…

…ждал ответа из Петербурга вице-адмирал Дубасов…

…вытряхивал крупицы информации из «польского» исполнителя жандармский ротмистр, в то время как координатор иностранной разведки, укрывшись на шхуне, приписанной к порту Тромсё, «сидел на иголках», ожидая, когда, наконец, неторопливый норвежский капитан соизволит вывезти его из-под юрисдикции российских властей.

…а в палате местной больницы Константин Иванович Престин, цепляясь за свои уходящие жизненные силы, выцарапывал из беспамятства нестройные жаждущие мысли: «Как! Как же так? Мне потомки говорили (этот капитан всё же с немного бесовской фамилией), что я буду командовать “Скуратовым” вплоть до девятьсот девятого года! А значит… А значит, со мной всё будет в порядке! Верю, Господи!»

Верил, наверное, в дурмане обезболивающего морфия, не учитывая, что история пошла по-другому, как и его судьба. Однако, забегая вперёд, обмолвимся — именно эта уверенность, что «всё будет хорошо», и вытащила его из когтей «костлявой». Порадуемся за человека.

Тем не менее последуем далее. И уже от мурманских берегов повернём по компасу практически на зюйд, опустившись на шестьсот с лишним миль.

Хотя для суши морские единицы немного неуместны… так что на 1040 километров, а коль уж вовсе придерживаться реалий старинных русских мер — 970 вёрст.

И вот он — Санкт-Петербург.

Кого возьмём для начала? Например, новоприбывшую в столицу империи Богданову Наталью Владимировну.

Там где мужчины брутально напрягаются в незнакомой обстановке, иные девицы умело пользуются своей женской слабостью и непосредственностью. А где и куснуть могут… по обстоятельствам. Им, прекрасным, сие прощают!

Для женского романтизму царская Россия с благородными князьями, графьями, наверное, имеет свой очаровательный флёр, и уж какая «сопливая с косичками» ещё с детства не мечтала стать прынцессой.

У Богдановой же ко всему были ещё и профессиональные обязанности. Эксклюзивные. И останавливаться лишь на пригляде за наследником трона она не собиралась.

При её знаниях и хватке эмансипированного поколения она весьма скоро и вполне могла стать мировым светилом в медицине. Если, конечно, не ударится в основную женскую мечту — выйти замуж («выйти замуж удачно!!!»).

Так что её легализация и карьерные амбиции развивались постепенно и параллельно. Пока для конспирации прикрываясь именем Пирогова. Не без содействия и одобрения императора. Ну, а как иначе?

А монарх тут являлся центральной фигурой, своеобразным и прямым центром притяжения интересов и сил.

После посещения Севера и неоднозначного общения с потомками, а главное, ознакомления с информацией, содержащей факты, от которых волосы вставали дыбом, Романов по-иному взглянул на некоторые вещи. И на некоторых личностей. Как из ближнего своего окружения, так и не очень.

Сказать, что императора словно подменили после поездки? Ответ — нет.

Появилась не свойственная обходительному Николаю резкость, если не сказать ожесточённость.

Спровоцированное потомками (когда в исторических хрониках его правление выставлялось как не совсем удачное, и это ещё мягко сказано) царское раздражение в первую очередь отзеркалило на самих пришельцев. Тут Романов и сам не смог сказать, что на него нашло, собираясь подумать об этом позже. Но потом столько всего навалилось, что стало не до самокопания.

А уж по приезде в Петербург скверное настроение самодержца неожиданно трансформировалось и перекинулось на окружающих. В первую очередь с полной критичностью досталось министрам и прочему чиновничьему аппарату. Неудачно подвернулись под руку кое-кто из великих князей.

Сразу были отданы приказы, в том числе о поиске и задержании неких личностей с характеристиками, говорящими об их иудейском происхождении.

На рассмотрении оказались новые законы. Романов запомнил характерные фамилии — кто верховодил в развернувшейся революционной и постреволюционной вакханалии. И теперь, как бы ни клеймили заинтересованные лица российский «ценз осёдлости», по всем выкладкам для евреев в России наступали ещё более тяжёлые времена.

Кто-то может предположить, что государь наконец-то обзавёлся неким стержнем?

Но на самом деле человеком двигал страх. За свою жизнь и, главное, за жизнь своих близких.

Страусиное «лучше бы я об этом не ведал, не знал» осталось там, позади, на следующий похмельный и трезвеющий день в вагоне, в поезде, на перегоне от Вологды.

Как, кстати, и трусливое «бросить всё… отречься… уехать… тихо и незаметно дожить где-нибудь». Потому что понимал, что не получится «тихо и незаметно», а главное — «дожить».

Изменилось ли его отношение к супруге? С виду можно сказать, что нет.

В первую очередь именно ей, осторожно, поэтапно и с глубокой горечью он поведал о ближайшем (возможном) будущем. Кстати, так полностью и не решившись описать трагедию «дома Ипатьева».

Но выдал полный расклад о её наследственном «подарке», по деликатности своей ни даже намёком не посмев выразить претензии или ещё чем обидеть.

Более того, к Аликс он стал относиться ещё более трепетно, однако и сам не замечая, что полярность его чувств всё больше смещалась к жалости. Да, он её жалел, справедливо считая, что «она же не виновата». Однако заложенные с воспитанием династические установки, когда супруга является не только любимым человеком, но и несёт своё бремя и ответственность за продолжение рода (царского рода!), тихо подъедали его прежнюю искренность. Наследственная болезнь, которую несла в себе урожденная принцесса Виктория Алиса Елена Луиза Беатриса Гессен-Дармштадская, делала ее словно бы… испорченной.

Она и сама это, кстати, понимала, чутко следя, прислушиваясь, всё тем же женским сердцем — не изменилось ли к ней отношение царя и супруга.

Но жалость такое скользкое чувство, эмоция-хамелеон, коварная подмена, которую по-своему несчастная (теперь) императрица отследить не смогла. И, наверное, это хорошо. А то мало ли что может натворить обиженная женщина, в осознании, что её разлюбили. Так и «мухой» стать недолго… «гессенской». И «гадить» начать. Поскольку знает она много, можно сказать — всё… по одной «большой, невероятной тайне».

И без того секретность при дворе оставляла желать лучшего, при вхожести туда многих из многочисленной романовской родни. И сования носа в дела государственные, политические… а уж в денежные так и того подавно.

* * *

Столица встретила солнечно, ночной дождь умыл улицы, сбил пыль. Принимающий вокзал был торжественен, несмотря на пожелание царя. Всё это так контрастировало с его настроениями. «Шустовский» хоть и качественный, но количество пересилило это самое качество — голова болела. Подали автомобиль… после опробованной великолепной машины «оттуда» — пыхтящая, тарахтящая, воняющая повозка.

И после «оттуда» какими-то другими показались лица встречающих.

Запутались приоритеты искренности.

Те «там» — такие независимые и циничные, глядящие с высоты опыта и знаний на сто лет вперёд.

И эти «тут» — привычные и узнаваемые, на виду улыбки, верноподданничество, благообразие… а на самом деле?

Вытянулся болванчиком кивающий начальник вокзала…

Церемонно посторонился городской голова…

Пузатый Алексей Александрович — великий князь, пыхтел самомнением и осторожным маслом в глазах: «Что же напутешествовал племянник по местам северным?»

И что-то там пробулькал даже, вопрошая… да Николай мимо ушей пропустил, не расслышав за гудком паровозным.

Самодовольством выставился князь Николай Николаевич, тоже «великий», нависший своим высоким ростом, чем всегда раздражал, наклонившийся в доверительном полушёпоте, заговоривший что-то о «пришельцах».

«В Аничков, в Аничков!» — бормотали мысли в голове расстроенного самодержца.

И уже трясясь по мостовой, подумал… вспомнил. — А чего это вдруг Николай Николаевич заговорил со мной об этом? Откуда ему знать? И Алексей Александрович… что-то по похожему поводу странно заметил…»

* * *

Ни в одном из новопоявившихся документов «гости из будущего» не фигурировали как «пришельцы», нигде тем более не упоминалось, откуда (из когда) они прибыли.

Официально они проходили под грифом «американцы», и в главную тайну были посвящены лишь немногие, почти единицы. Однако в самом начале, не осознавая всей важности, о секретности не так радели. Того же Авелана можно было ограничить лишь понятием «выходцы из русской Аляски». Но что сделано, то сделано.

И вот теперь выясняется, что каким-то образом встречавшие на вокзале самодержца великие князья неожиданно оказались «в курсе и в теме», говоря языком потомков.

Вопрос: «насколько в курсе» и «каким образом в теме»?

Уже пришла телеграмма о пожаре на «Скуратове», где снова выявился британский след — слишком уж целенаправленным был интерес английской разведки.

И наконец, сам царь внял, что имеется утечка информации и следует срочно принимать меры.

Примитивно вызывать на откровенную беседу этих двух «великих» подозреваемых Николай не стал, скорей всего не желая ложно обвинить, понимая, что в деле могли фигурировать и другие личности.

Озадаченный на разбирательство Ширинкин внутренне напрягался — дело нешуточное, если вдруг окажется, что лица́ царской крови, столь близко стоящие к трону, действуют в пользу иностранной державы. (Тут Евгений Никифорович мысленно применил иную формулировку: «работают на иностранную разведку», здраво придерживая язык.)

Далее. Ширинкину не составило труда выяснить, что великий князь Николай Николаевич попросту воспользовался отсутствием государя — «продавил» своим авторитетом (и нахрапом) все или почти все «кордоны секретности».

Алексей Александрович действовал более мягко и исподволь, опираясь на «важные дела» Морского ведомства, где являлся главным начальником.

Теперь следовало выявить «кто из…», конечно, не сбрасывая со счетов и других предполагаемых, но не выявленных.

Ещё в июне британский посол в России Ч. Гардинг с прискорбием сообщил в свой МИД, что начальник его канцелярии продал копию одного из дипломатических шифров[81].

Созданный в МВД России специальный секретный отдел «с целью получения доступа к иностранным миссиям в Санкт-Петербурге» продолжал «рыть», и теперь уже секретарь Гардинга обескураженно докладывал: «Сэр! Из посольства исчезают бумаги! Курьеры и другие лица, задействованные в работе нашего представительства, находятся на содержании российского департамента полиции. А также получают вознаграждение за доставку бумаг»[82].

Но бумаги шли… в том числе и куда им там, британцам, надо.

Что ж, проследим за ними, оставив пока Петербург.

Информация так и лилась руслом британской диппочты, шифротелеграфным перестуком, самотёком личной переписки.

Потянемся вместе с шпионско-политическим циклоном в сторону запада, минуя Европу, имперскую разведку Австро-Венгрии, кайзеровский заинтригованный прищур, картавое заигрывание с «русскими» французской секретной полиции[83].

Перепрыгнем через Ла-Манш, ступая на берега Темзы дождливой столицы острова и империи, в слогане которой «не заходящее солнце»…

…к отороченному ползучим зелёным мхом особняку, каменная память которого могла бы рассказать о временах Кромвеля…

…за окна, за шторы, где в полумраке тлеющего камина — лорды… или пэры… короче — сэры и снобы, в витающих «броуном»[84] летучих фракциях бренди и дорогого табака.

…где мысли-флегматики, что тот мох, ползущие по глобусу, куда простираются британские интересы…

…и неспешное обсуждение в теме последнего пакета от сэра Чарльза Гардинга.

— …из «загадочной Московии», — пошутил кто-то из…

Его не поддержали — было не до шуток.

Если посол в Петербурге не имел никаких сомнений, собирая любую информацию, вплоть до женских сплетен, то присутствующие господа испытывали неловкость друг перед другом — брать ли на веру? Какую давать оценку? Воспринимать ли всерьёз очередные сказки и мифы (хватало их из жемчужины-Индии) уже от «белых варваров»?

Вот теперь появилось нечто новое в термине — «пришельцы».

— Марсиане? — продолжал острить снова не поддержанный. — Или ошибка перевода?

Но действовали на опережение. Потому что были и факты. И не только косвенные, а и существенные. И знали — «американский ледокол» существует. Пока не обладая большей информацией, ни о его водоизмещении, ни о мощности машин. Не «вычислив», несмотря на все усилия, страну и верфь, со стапеля которой вышел этот «подозреваемый».

А потому и шпионы-агенты — на Север. И подкупы. И масло лести для дураков при императорском дворе и около. И целый крейсер — проследить за безумным походом (безумным ли?).

А в свой черёд, пока диппочта доползла от Невы до Темзы, её догнал телеграф из Норвегии, из Вадсё — вернулся «Бервик». Добрал угля и поспешил к берегам метрополии.

И что-то там с ним было не всё в порядке. В коротком шифрованном рапорте (отправленном почему-то от имени старшего артиллерийского офицера) сообщалось о пожаре на корабле, возникшем при странных обстоятельствах… без подробностей, если не сказать невразумительно. Но, вероятно, телеграфом всего не сообщишь.

Однако все неприятности с «Бервиком» (с которыми, естественно, станут разбираться по его прибытии в Скапа Флоу) затмевало сенсационное известие — русская эскадра, по всей видимости, застряла во льдах!

Об этом уже кричали заголовки норвежских печатных изданий.

Об этом уже настойчиво запрашивали из японской миссии в Лондоне: «Так ли это? Насколько выводы командира “Бервика” достоверны?»

Этой новостью уже упивались все европейские газеты, не скрывали злорадства недруги, не преминули поерничать даже почти союзники русских французы. И лишь германцы были по-деловому сдержанны.

Официальная российская сторона притихла. Словно чего-то выжидая, в то время как газеты Петербурга и других серьёзных изданий задавались вопросами, словно бы и адресованными царю: «неужели?!», «как же так?», «что же дальше?».

Одинокое возвращение «Ермака», который доковылял на одной машине до Александровска, развеяло все надежды, что «британец» навёл напраслину, и повергло общественность в уныние. Даже мальчишки-газетчики голосили без прежнего задора, раздавая на площадях пахнущую свежей типографской краской провальную весть.

Не обошлось без нагнетания страшилок: поговаривали, что одно судно затёрло льдами, и оно затонуло, что «Ослябя» потерял винты, а взбунтовавшаяся команда перебила офицеров. Усугублялось это тем, что «Ермак», ставший в Екатерининской гавани под бункеровку, взяли под охрану — никого на борт не впускали и никого (из экипажа) не выпускали. Фактически арест.

Предполагали, что будет организована немедленная спасательная экспедиция, однако «Ермак» требовал ремонта. Других столь мощных ледоколов Россия не имела.

Что докладывал капитан ледокола Рудольф Карлович Фельман адмиралу Дубасову, было неизвестно. Но вскоре «Ермак» отправился (кто-то разнюхал) на Балтийские заводские верфи. А если и задались вопросом: «зачем так далеко, не проще ли (и быстрее) провести ремонт у тех же англичан», то это всего лишь так… «разговоры-разговоры».

Дубасов же, после беседы с Фельманом, поспешил в Архангельск. И оттуда уже железной дорогой собирался везти отчёт государю лично.

* * *

Свой «арест» в Скапа Флоу получил и «Бервик» — его отвели на обособленную стоянку. Допрашивали экипаж. Изучали следы пожара.

Практически все офицеры той ночной вахты, когда случилось происшествие, погибли от ожогов. Что уже было странно (что ж за огонь-то такой?).

Удалось установить, что некоторые из людей отравились продуктами горения и умерли уже по пути домой. В том числе и командир.

Сигнальщики с юта, где в наименьшей степени распространился пожар, утверждали, свидетельствовали о разном и противоречиво.

Перед воспламенением многие слышали страшный, ни на что не похожий звук, который шёл со всех сторон и даже сверху. А один из сигнальщиков упёрся, «что именно и исключительно сверху». А также заявлял, что видел «что-то большое, похожее на летящее, грохочущее чудовище».

Состояние матроса было весьма специфично — он был крайне возбуждён, издёрган, бредил. Вскоре врачи констатировали у него помешательство.

Особых улик на палубе собрать не удалось. Установили, что крейсер не обстреливали артиллерией, не было следов минной (торпедной) атаки. Принявший командование старший артиллерийский офицер, не желая показывать потрепанный вид корабля, приказал привести его в порядок, пока они шли к Норвегии. «Бервик» выдраили так, что найдены были лишь следы нефтяного происхождения, которые вместе с остатками сажи отдали на анализ.

Впрочем, не особо надеясь на какие-то откровения.

— Итак, джентльмены. Что мы имеем? Эскадра Рожественского останавливается во льдах. Предполагаем, что она встряла. Иначе какой смысл им не следовать дальше. Между «Бервиком» и концевым кораблём русских четыре мили. Кстати, смешная дистанция для артиллерии, а русские, если заметили, в конфигурации, сравнительно с нашим кораблём, в совершенно невыгодном положении. Но речь не об этом…

Между ними ледяное поле и открытая вода. Ночью происходит нечто, после чего на нашем крейсере случается сильное возгорание. Пожар потушили только к утру, есть жертвы. Погиб в том числе и командир. Принявший командование офицер утверждает, что русская эскадра утром продолжала оставаться на своём месте, и клялся, что не увидел каких-либо для неё возможностей произвести атаку. Само же происшествие послужило веским доводом возвращаться домой. Тем более он знал, что и командир собирался уходить максимум через трое суток. То, что Рожественский застрял, подтверждает вернувшийся «Ермак», единственный вырвавшийся из ледового плена, получивший в ходе экспедиции неисправности. Звучит с натяжкой, но приемлемо. Тем не менее, я думаю, что нас хотят одурачить. Иначе куда во всю эту историю всунуть таинственный «американский ледокол»? Который, как мы знаем, существует.

По всем моим умозаключениям, именно сейчас на сцене, там он и должен появиться, дождавшись, когда наш слегка поджаренный «Бервик» уйдёт восвояси. Соглашусь, есть все основания полагать, что пожар на «Бервике» не случаен. Но даже если это русская диверсия, мы ничего не можем предъявить. Не предъявим, даже если бы русские открыли по нему огонь из орудий — потому что тут «слово против слова», и иных свидетелей в той глухомани нет. А война с русскими нам не нужна[85]. Мало ли где, в каких далёких морях друг друга обстреляли какие-то корабли. Но лучше бы обстреляли, чёрт меня подери. А так ещё одна загадка.

Какими историями потчевали наших моряков норвежские рыбаки, это, конечно, занимательно и интересно. И пусть RegNews[86] прекрасно стреляют из луков, могут бесшумно, незаметно появиться и напасть на чужаков, охраняя свои языческие идолы и землю. Как там её?Остров Вай Хатс — «земля смерти»![87] Но я реалист. И прагматик. Предположу лишь, что в темноте, в тумане головорезы Рожественского смогли подойти на катере (или катерах), с применением отвлекающих сирен (а в неоднородной плотности тумана звук может распространяться весьма специфически). И сумев не попасть под лучи прожекторов, метнули на борт зажигательные заряды. Что-то наподобие «греческого огня». Конечно, можно озадачить прессу — пусть бы подняли русофобский вой. Но, во-первых, повторюсь, открытая конфронтация с Россией нам не выгодна, во-вторых, на «Бервике» как могли, удалили все следы инцидента. А в-третьих, пусть русские думают, что мы проглотили их лживую пилюлю и строят свой сценарий. А мы пока подготовим достойный ответ. К сожалению, теперь, в плане информации, вся надежда на нашего посла в Петербурге. Только Гардинг сейчас может вызнать, что же там, на Севере, происходит… как и замыслы русского царя.

* * *

На следующий день после приезда вице-адмирала Дубасова в Петергофе состоялось Особое совещание.

Председательствовал Николай II.

Также присутствовали великие князья: генерал-адмирал Алексей Александрович, контр-адмирал Александр Михайлович (Сандро) и генерал-адъютант от кавалерии Николай Николаевич. Был приглашён министр иностранных дел Ламсдорф и, конечно, управляющий Морским министерством вице-адмирал Авелан.

В своём праве подле царя сидел начальник охраны Ширинкин.

Дубасов зачитывал доклад Рожественского… претерпевший некоторую редакцию, так как великие князья по-прежнему пребывали в ограниченной информированности.

И если Алексей Александрович и Сандро в силу занимаемых должностей во флоте уже имели какое-то представление к движениям на Севере, то Николай Николаевич тут был, так сказать, новеньким, а по сути, посторонним.

«Великий князь — посторонний на “банкете” у императора», — мысленно покрутил фразу Дубасов, который испытывал к Николаю Николаевичу скрытую неприязнь. Впрочем, и остальные князья симпатии у вице-адмирала не вызывали. Особенно после ознакомлениями с некоторыми фактами их биографии, предоставленными потомками.

И, кстати, царь Николай, почитав о делишках своей родни, по определению негативно относящийся ко всякому «тёмному денежному шельмовству», вообще хотел исключить общение… с тем же Алексеем Александровичем. Но Ширинкин посоветовал «показать ма́лое, чтобы нос в бо́льшее не совали, тем самым не навредив ненароком».

Официальная версия — никаких потомков из будущего, лишь американцы с Аляски.

«Прав Евгений Никифорович, — согласился Дубасов, взглянув на переговаривающихся меж собой князей, — трудно будет государю охолостить и приручить этих великих прихлебателей».

Короткая пауза закончилась, и Фёдор Васильевич продолжил, стараясь сохранить бесстрастность, когда зачитывая непосредственно из доклада Рожественского, когда внося пояснения «от себя» для большей ясности:

— После ухода английского крейсера, в 18:00 к эскадре Рожественского подошёл американский ледокол…

— Какое у него водоизмещение? — бесцеремонным авторитетом перебил генерал-адмирал.

Опустив голову к бумагам, чтобы скрыть гримасу раздражения, Дубасов быстро взял себя в руки:

— Точные характеристики у нас отсутствуют. Но заверяю, по возможностям «Ермака» обойдёт вдвое. Позволите продолжить? — Быстрый взгляд в сторону императора. — Так вот. Посчитав, что с такими неисправностями судно в дальнейшем будет лишь обузой, Зиновий Петрович приказал Фельману отправляться обратно. «Американец» вывел «Ермак» на открытую воду. Затем вернулся, обколол лёд вокруг кораблей и судов. Стал во главе…

— Позвольте! — снова пробасил Алексей Александрович. — Упоминалось, что ночью там опускаются туманы. Не опасна ли проводка при условиях плохой видимости?

«Вот же привязался… знаток Севера…» — мысленно выругался Дубасов. Вслух же, деланно оглядев роскошный кабинет:

— Отсюда не могу судить. Они же решают там по обстановке. Думаю, что у Рожественского были причины торопиться. Американцы эти… деньги умеют считать. Как только их ледокол взялся за проводку, плата по контракту — посуточная. И немаленькая плата. Однако тут вы угадали… с туманом.

Дубасов намеренно опустил в обращении титул князя. И понял, с чего такое пристрастие со стороны генерал-адмирала — тот хочет показаться обиженным, дескать, «его вот только сейчас подключили к делу». И придирается… и злится вдобавок. И выпячивает перед государем свою компетентность, показывая «опыт и ум».

«Вон оно как! Только я сказал, что он “угадал”, так сразу словно индюк надулся, бороду распушил и на императора косится — заметил ли?! Знал бы ты всю подоплёку, ваше высочество».

— Читайте дальше, Фёдор Васильевич, — подал голос с виду совсем равнодушный император. Однако складки на лбу и брови говорили, что государь явно не в духе.

— Спустя три часа после захода солнца туман неожиданно уплотнился до нулевой видимости. Прожекторы давали лишь белую засветку. Корма впереди идущего мателота едва угадывалась. Сигнальные огни буквально размывались в белой мути. Управлять караваном только по телеграфу было чревато столкновением, и Рожественский запросил ледокол приостановить движение. Приказал по эскадре застопорить ход. Тут Зиновий Петрович отмечает, что «туман был словно белое марево, подсвеченное полярным сиянием, но видимость от этого была только хуже». М-мда… А спустя час с небольшим туман развеяло. Однако ледокола впереди не оказалось. На ратьеры и попытки связаться по «беспроводному» он не отвечал.

— То есть как? — возмущённо не утерпел генерал-адмирал.

— Рожественский пишет… вот — дословно: «исчез»! — Дубасов мрачно прокашлялся, снова отводя взгляд. — Более того, с приходом рассвета «американца» в обозримом пространстве не обнаружилось. На запросы по беспроводному телеграфу он по-прежнему не отвечал. Благо «Ермак» оставался у Карских ворот и не вышел из зоны покрытия сигнала «искровой» связи с флагмана. Именно поэтому сейчас мы имеем возможность читать отчёт вице-адмирала Рожественского. Вот так вот, господа.

Повисла долгая тишина! В которой часто упоминают «пролетающую зудом муху». Но мухи не было — за чистотой и порядком во дворце следили добросовестно.

На самом деле она, тишина, немного шуршала бумагами — Дубасов, похрустывала костяшками пальцев — Авелан, скрипела стулом под массивным телом — генерал-адмирал.

Все ждали, что же скажет император, но тот молчал, хмурился, скорей даже как-то отстранённо. Немного сутулясь.

Пока почти едва ли не выкрикнул в своём образе князь Алексей Александрович:

— Но ведь это… Это же происки врагов! Завели эскадру к чёрту на кулички! И удрали. Бросив! Это преступно, неслыханно! Что же вы…

И замолчал, задохнувшись в негодовании, не находя слов.

А тишина упивалась… немой сценой.

* * *

История, история… Хоженая, изъезженная, выстраданная, пережитая.

Примерно с 1616 по 1620 год царь Михаил Фёдорович под страхом смертной казни запрещает торговым людям ходить морским путём из Архангельска до Мангазеи[88].

Сделано это было, дабы оградить регион от проникновения голландских и английских купцов.

В 1648 году Семён Дежнёв открывает пролив между Чукоткой и Аляской.

Первая Камчатская экспедиция, продлившаяся с декабря 1724 года по 1729 год, подтверждает наличие пролива между Азией и Америкой.

Затем во второй четверти XVIII века следует Великая Северная экспедиция — целая череда исследований вдоль арктического побережья Сибири, Северной Америки и Японии.

В 1874 и 1875 годах совершаются плавания от Норвегии до острова Диксон Енисейского залива, из Лондона в Тобольск через Карское море.

И только в 1914—1915 годах, за две навигации, на ледокольных пароходах «Таймыр» и «Вайгач» гидрографическая экспедиция под руководством Бориса Вилькицкого совершила первое сквозное плавание с востока на запад.

Конец первой книги

Литературно-художественное издание

Александр Владимирович

ПЛЕТНЕВ

АДМИРАЛЫ АРКТИКИ

Шеф-редактор Алексей Сазонов

Ведущий редактор Александр Сидорович

Корректоры Ольга Смушко, Антонина Филимонова

Верстка Милены Сикпе

Подписано в печать 31.07.2018

Формат 84×108 1/32. Гарнитура Петербург.

Печать офсетная. Усл. — печ. л. 25,2. Уч. — изд. л. 13,4.

Тираж экз. Заказ №

16+

Примечания

1

Романов-на-Мурмане (в будущем Мурманск) будет заложен только в 1916 году.

2

Мурман — так назывался мурманский берег, приморский берег Баренцева моря от Норвегии до мыса Святой Нос.

3

Кольский полуостров (устаревшее название Мурман, Кола) — полуостров на северо-западе Европейской части России. В 1899 году Кольский уезд переименовали в Александровский, но жители по привычке продолжали поминать прежнее название.

4

Малахай шьётся как обычная шапка-ушанка — верх из меха, внутренние части из кожи и замши.

5

Имеется в виду фата-моргана. Фея Моргана (Fata Morgana, итал.) — оптическое явление в атмосфере. Мираж, способный двигаться, менять угол своего преломления, двоиться.

6

Земля Александры — остров в архипелаге Земля Франца-Иосифа.

7

Парусно-винтовая шхуна «Бакан» была построена на английской верфи Samuda Brothers.

8

Aggregatus (лат.) — соединённый, собранный. Агрегат.

9

«Михаил Сомов» способен преодолеть ледяной покров толщиной не более 70 см.

10

Остаточно однолетний лёд — не растаявший за лето в новом цикле замерзания.

11

Нилас — тонкая эластичная корка льда, достигающая толщины более 0,5 метра.

12

Паковый лёд — старый морской лёд, просуществовавший не менее двух годовых циклов нарастания и таянья. Толщина такого льда не менее трёх метров.

13

При прохождении во льдах для предохранения рулей и винтов от обломков льда ледоколу необходимо по возможности иметь дифферент на корму, что достигается заполнением балластных цистерн.

14

НАВТЕКС — система автоматической передачи навигационных предупреждений.

15

Средняя дальность полёта Ми-8 — 500 км. С дополнительными баками — до 1300 км.

16

СЭУ — судовая энергетическая установка.

17

Ропак — отдельная льдина, стоящая вертикально или под углом, окружённая сравнительно ровным льдом.

18

Гефест — греческий бог кузнечного ремесла.

19

Заполняя носовые балластные цистерны водой, ледокол увеличивает свой вес, продавливая ледяной покров.

20

Станислав Лем. «Возращение со звёзд».

21

Припай — неподвижный лед, прикреплённый к берегу.

22

Склянка — тонкий прозрачный лёд.

23

На архипелаге Франца-Иосифа, и в частности на Земле Александры, имеются ледяные образования куполообразной формы, обладающие сравнительно крутыми склонами благодаря малым горизонтальным размерам.

24

Ржавеющий металлолом, оставшийся ещё со времён СССР: в основном бочки из-под ГСМ.

25

Всё дело в витамине А, концентрация которого в печени белого медведя очень высока. Употребление в пищу даже небольшой порции медвежьей печени приводит к тяжёлому отравлению.

26

Pemmican — название происходит от индейского «пими-окан» (род жира) — высокопитательный мясной пищевой концентрат в сухом или вяленом виде.

27

В рамках одной гуманитарной программы «Ямал» возил детей разных стран мира на Северный полюс. Веселья ради кто-то предложил на носовой части нарисовать улыбающуюся акулью пасть. Рисунок прижился.

28

Флажный морской международный сигнал «L», «Lima», требующий остановиться, с контекстом «у меня есть важное сообщение».

29

Фалрепный — матросы для встречи и проводов прибывающих на корабль.

30

Одно время флотские офицеры («белая кость») штурманов называли «цифирниками», гнушаясь «подлым» недворянским цифирным делом (расчётом и прокладкой курса). В дальнейшем были приняты некоторые меры по смягчению дискриминации штурманской профессии. Тем не менее в царской России штурманы продолжают организационно принадлежать не к флоту, а к Корпусу флотских штурманов.

31

Самоеды, самодийцы — общее название коренных северных народов, проживающих в Архангельской губернии и Сибири. Название «самоеды» не имеет никакого отношения к людоедству.

32

Точное самоедское название полуострова Я-мал. Соединение слов Я (земля) и мал (конец).

33

РПКСН — ракетный подводный крейсер стратегического назначения.

34

От автора. Прошу простить, но не мог удержаться от стереотипного «буфетчица Зиночка».

35

В Екатерининской гавани близость океана способствует заметным перепадам приливов и отливов. Во время отлива в юго-восточной части гавани между Екатерининским островом и континентальной частью Кольского полуострова обнажается перешеек, длиною не больше 200 метров. Местные называют его переймой.

36

«Синенькая» — в царское время пятирублёвая (изумрудно-синего цвета) купюра.

37

UCJT — реальный позывной ледокола «Ямал».

38

Имеется в виду речная губа — узкий залив, через который река впадает в море.

39

Архангельск основан вблизи Михайло-Архангельского монастыря. Отсюда и название города.

40

Суземок — топоним, происходящий из поморского наречия русского языка, означающий густой хвойный лес.

41

Деревянная брусчатка. Бревно обстругивали в брус 6-гранной формы, пилили поперёк на пеньки высотой примерно в фут. И мостили дорогу, устанавливая их торцом вверх, подгоняя друг к другу.

42

Николай Григорьевич Бюнтинг имел гражданский чин статского советника. В 1896 году пожалован званием церемониймейстера. Следующий класс в табели о рангах Российской империи обер-церемониймейстера соответствует званию вице-адмирала.

43

Цитата из фильма «Дежавю».

44

Так до начала XX века называли Северный морской путь.

45

Восточная война — так на Западе называют Крымскую войну 1853—1856 гг.

46

От автора: язык поломаешь, произнося все эти иедрёнахрениты.

47

Пустынь — монашеское поселение в традиции православия, как правило, удалённое от основного монастыря.

48

То́ня, или тоня́ (в северных диалектах). Место, где работают неводом, называли тонёй.

49

Луда (от карел. Luodo) — каменистая прибрежная мель. Корга — отмель, обнажающаяся после отлива.

50

Мыс Желания — мыс на Северном острове, вблизи крайней северной точки архипелага Новая Земля.

51

Блинчатый лёд — в основном круглой формы пластины льда с приподнятыми краями. Торосы — нагромождения битого льда вследствие столкновений и сжатия.

52

В одной из версий российских амбиций на Дальний Восток упоминается так называемая «безобразовская клика» (по фамилии статс-секретаря А. М. Безобразова — одного из фигурантов дела) — некая придворная группировка, способствовавшая агрессивному продвижению на Восток. Контр-адмирал А. М. Абаза, являясь родственником Безобразова, а также одним из руководителей особого комитета по дальневосточным делам, имел отношение к решению некоторых вопросов.

53

АППУ — атомная паропроизводящая установка.

54

Разводье — пространство открытой воды, образовавшееся вследствие подвижки льда.

55

Снежура — скопление снега, плавающего в воде.

56

Плитняк — пластины природного натурального камня.

57

Несяк — большой торос или группа торосов, плывущих отдельной льдиной.

58

Авелан Фёдор Карлович. Генерал-адъютант. Управляющий Морским министерством Российской империи.

59

«Капитанская вахта» — с восьми утра до двенадцати пополудни.

60

«Киповцы». Специалисты КИП ЯУЭ (контрольно-измерительных приборов ядерной энергетической установки).

61

Кайры — род птиц из семейства чистиковых. Обитают в северном полушарии.

62

Башмаки Komager — грубая и прочная, непромокаемая кожаная обувь из дублёной бычьей кожи, пропитанной смесью дёгтя и сала. Подошва изготовлялась из шкуры синего тюленя. Каньги — низкая зимняя обувь из оленьих шкур мехом наружу.

63

ПНВ — прибор ночного видения.

64

Российская компания «Меркурий-ПРО», занимающаяся разработкой и производством оптических и электронно-оптических приборов.

65

Планка Пикатини — универсальное посадочное место на стрелковом оружии для различных приспособлений (прицелов, тактических фонарей, сошек).

66

ПК — пулемёт (7,62 мм) Калашникова.

67

Фафнир — персонаж скандинавской мифологии. Имел облик дракона.

68

Из песни В. Высоцкого «Деревянные костюмы».

69

Инбридинг — близкородственное спаривание, чем страдали монархические династии.

70

П. Л. Войков считается главным фигурантом в деле расстрела царской семьи.

71

«Роланд» — водоизмещение 1202 тонны.

72

В районе ватерлинии обшивка ледокола усилена дополнительной полосой — «ледовым поясом» и окрашена специальной краской для уменьшения трения.

73

Капитан 1-го ранга Владимир Иосифович Бэр. Командир броненосца «Ослябя».

74

HAPAG — Hamburg-Amerikanische Packetfahrt-Actien-Gesellschaft.Точное название немецкой компании, обеспечивающей доставку угля. От автора: Что означает «конеч. бункр», не знаю — почерк у Рожественского неразборчив. Предполагаю, что «конечная бункеровка».

75

Сплоченностью 7—8 баллов — лёд, в котором отдельные льдины соприкасаются между собой, образуя перемычки.

76

Английский капитан ошибается. При проектировании броненосцев типа «Пересвет» («Ослябя» именно этого проекта) оглядка на Chalemagne была сделана только при расположении орудий среднего калибра. Прообразом же послужил как раз таки британский броненосец типа «Центурион». «Бородинцы», те да — переработанный проект «Цесаревича» французской постройки.

77

Закраины — полосы открытой воды вдоль берегов, образующиеся в результате таяния снегов и повышения уровня воды.

78

«Взять за усы» — судно вплотную швартуется носом к специальной выемке в корме ледокола крепким тросом — усами.

79

Вице-адмирал А. М. Абаза засветился с неудачной попыткой перекупить броненосные крейсера в Латинской Америке.

80

Ледовая ходкость — способность судна двигаться во льдах, при имеемой толщине ледового покрова, развивая некоторую «достижимую» скорость.

81

Реальный факт… продал за огромную на то время сумму — 1000 фунтов.

82

В известной истории «специальный отдел» был создан спустя три месяца. Бумаги из посольства в реале тоже, кстати, «уходили».

83

Несмотря на то что Франция (будучи на тот момент союзницей России) открещивалась от военной помощи на Дальнем Востоке, французской секретной полиции Surete generale удалось получить значительное количество документов и шифров японской миссии в Париже, переданной русским. Также французской стороной оказывались услуги по дешифровке японской переписки.

84

Имеется в виду броуновское движение молекул.

85

Англичане, желая поражения Российской империи в Русско-японской войне, не собирались идти на открытый конфликт с Россией, предполагая использовать её против Германии. Именно Германию (уже тогда) британцы считали для себя главной угрозой. Об этом говорят рассекреченные документы и мемуары британских политиков.

86

RegNews — общее название многих северных народов.

87

Англичанин, видимо, имеет в виду остов Вайгач, где были установлено до пятисот языческих идолов. Населяющие остров племена ревностно защищали эти святые места. Среди самодийцев даже была группа воинов-хранителей святилищ, изгоняющих или убивающих чужаков, что породило среди европейцев нездоровые слухи.

88

Мангазея — первый русский заполярный город. Находился на территории нынешнего Ямало-Ненецкого автономного округа.