Год Дракона, или Возвращенная призраками

— Но ровно на месяц, Юкити, клянусь честью!

Я дал ему понять, что хоть на месяц, хоть на два. Добыть деньги ему неоткуда, и через месяц я просто верну им права на владение имуществом, после чего мы прекратим всяческие сношения, поскольку их род никогда не простит такой шутки жалкому ростовщику. Но зато я успею посмотреть в лицо Хикари, которая будет главным зрителем этого представления.

Прошел месяц, однако никакого визита в назначенный день не последовало. Посмеявшись, я решил сам навестить Миёси назавтра с документами, тем самым усугубив степень их унижения. А вечером я встретил на улице какую-то седую безумную старуху в рубище, которая пристала ко мне с дурацкими разговорами о скорой беде.

— Одумайся, мальчик! Одумайся! — просила она, цепляясь за меня своими корявыми пальцами и заглядывая в лицо выцветшими и мутными глазами. — Ты ведь не такой. Ты не сможешь с этим жить и навлечешь на себя самую страшную из напастей — того, кто отнимает лица!

— Да поди ты к черту! — возмутился я, содрогаясь от омерзения и отряхивая помятый ею рукав.

— Твой дар — что молния в руках, Юкити! Ею ты можешь и дать жизнь, и забрать ее. Решать тебе!

— Исчезни, ведьма.

Она поникла и остановилась. Дойдя до поворота, я не выдержал — обернулся взглянуть, не тащится ли она следом за мной. Но улица была пуста. Смотри-ка ты, исчезла! Значит, и правда ведьма.

Давно я не спал так безмятежно, как той ночью! И никогда больше не усну и впредь: мой вечный сон покойным не будет...

Тщательно собравшись на другое утро — еще никогда мне не приходилось одеваться с придирчивостью невесты перед свадьбой, — я сел верхом и отправился к Миёси. Помню, было тогда землетрясение. В первый раз сердце тревожно стукнуло, когда я увидел сборище людей в их саду. Но верить оно не пожелало. Второй — когда по дороге к дому во внутреннем дворике встретил несколько плачущих женщин и мрачных мужчин. Амадо были раздвинуты настежь, впуская и выпуская людей на веранду. Третий удар отозвался болью во всем теле — я увидел в комнате залитые кровью татами и несколько трупов.

Все они лежали так, как завалились после исполнения ритуала. Это было мури-синдзю

* * *

, совершенное всеми членами семьи. Мужчины вскрыли себе живот, женщинам позволили уйти с меньшими мучениями, почти мгновенно — перерезав сонную артерию. Миёси не воспользовались правом обезглавливания после сэппуку и вынесли всё до последней секунды. Я стоял и смотрел в обескровленные лица Итиро и Хикари. В голове было пусто.

Старуха была права: жить с этим я не смог. Отец не решился возразить, когда я уведомил его, что отплываю в Европу, достичь берегов которой мне не было суждено. Пираты ворвались на наше судно, медленно погружавшееся в пучину океана, и устроили резню. Я отбивался только затем, чтобы умереть с оружием в руке, и это случилось. Изогнутый клинок вако вошел мне глубоко в повздошье, вспарывая брюшину поперек — сделать это сам, не будучи самураем, я не имел права. И вот последнее, что я бормотал, заливая палубу своей кровью и уже ничего не видя:

— Канэко Юкити! Будь ты проклят, проклят!

Я не имел права на покой или достойное перерождение. Если бы это произошло, мироустройство не стоило бы выеденного яйца. Но я наказал себя, изъяв и развеяв в пустоте разум, тело, лицо и голос, оставив лишь память о своем преступлении на многие века. Неприкаянным безликим бродягой шатался я по мирам, погруженный в смутный туман сознания, пока не встретил маленькую девочку Сэн-Тихиро и памятью преступника не понял, что должен как угодно, чем угодно заслужить ее доверие. Только она могла освободить меня от моего собственного проклятия и отпустить из междумирья. Но поскольку разума у меня не было, я наворотил новых бед, и у нас с нею опять не заладилось. Еще двенадцать долгих лет я провел в доме у старой ворожеи, понемногу восставая из плена беспамятства. Говорить я не мог, но хозяйка разобралась в моей прошлой жизни лучше, чем мог сделать я сам. Она нашла того мужчину в темно-синем сокутае, уже заметно постаревшего со времени нашей последней встречи, первой предложила сделку с негласным договором, в котором я попросил наградой за миссию прощение друзей и освобождение от мучительного бессмертия. Всё остальное приходило ко мне обрывками, и даже ради этого я должен был напрягать все свои силы, чтобы сопоставлять события, принимать решения, общаться с Сэн, когда она пыталась докричаться до меня. Даже не знаю, какую способность я обрел вперед: изредка материализовать свое тело — или снова ощущать в груди стук живого сердца, замиравшего от ее взгляда, улыбки или прикосновения.

И когда всё это озарило меня всполохом прощальных воспоминаний, я понял кое-что самое важное, чего не знал раньше. Я свободен. Я ухожу. Я люблю.

_________________________________

*Симабара — район "жриц удовольствия" (юдзё, таю, ойран) в старом Киото.

**Основоположницей театра кабуки была Окуни, служительница святилища Идзумо Тайся, и в постановках с 1603 по 1629 годы участвовали исключительно загримированные или замаскированные женщины; впоследствии это право было у них отобрано по распоряжению сёгуната, актрис заменили на актеров-мужчин в масках (что, впрочем, исправлению нравов общества нисколько не поспособствовало, а скорее даже наоборот).

* * *

Мури-синдзю — коллективное самоубийство по сговору, до сих пор иногда практикуемое в Японии (не обязательно сэппуку, сейчас это скорее самосожжение).

37. Договор

С трудом подняла голову Тихиро и в расплывавшемся перед глазами вечернем мареве угадала силуэт сенсея Кюби. Советник Инари спешился и подошел к ним. В попытке защитить от него мертвеца девушка прижала к себе труп Юкити и глухо вымолвила из-за плеча:

— Теперь вы довольны удачной ловлей на живца, правда, Кюби-сама? Он был идеальной приманкой для Собирателя...

Девятихвостый опустил голову и сложил руки на животе, под завязками оби.

— Не говори так, детка, ты многого не знаешь, — прозвучал вдруг усталый женский голос с другой стороны от Тихиро.

В траве рядом с ними на коленях стояла пожилая, но все еще фантастически красивая женщина в лиловом кимоно и с фиалковыми, потухшими от возраста и перенесенных страданий глазами. В волосах ее, некогда золотисто-каштановых, а теперь почти совсем седых, поблескивал аметистовый гребень. Она держала безвольную руку Юкити, перебирая длинные, тонкие и еще теплые пальцы, и с нежностью смотрела в его лицо.

Постепенно к ним подошли все очевидцы трагедии и окружили их молчаливо-скорбным кольцом. В их числе были и кодама, и оборотни-лисы, и Юбаба со своими слугами, и смахивающий слезы здоровяк Бо, и Хаку, и даже обескураженная Рин.

— Если бы я знала всё, то не стала бы заключать с ними этот ужасный договор... — враждебно оглядываясь на Кюби и стоявших подле него Дзенибу и Юбабу, похожих между собой больше, чем отражение в зеркале бывает похожим на оригинал, сказала Тихиро. — Они специально не сказали мне всей правды!

— Ты всё сделала правильно, Тихиро, — покачала головой незнакомка. — Кюби не мог желать ему дурного. Отправиться сюда с тобой — это было целиком и полностью волеизъявление Юкити. Никто, никто не знал, где скрывается Коллекционер лиц...

Тут вмешалась ками Инари, подъезжая ближе сквозь расступавшуюся перед нею толпу и не сходя со своего серого в яблоках.

— А также и по другой причине. Ты не договариваешь, Бьякко, — она перевела взгляд на девушку: — Тихиро, не будь несправедлива к моему доверенному, он этого не заслужил. Кюби-сан — родной дядя Юкити. Это он испросил у меня дозволения заключить договор с племянником и своей родной сестрой, чтобы закончилась разлука матери и сына. И я дала согласие, уж слишком затянулось наказание для них обоих. Все договоры скреплены волшебной печатью Дзенибы и только что вступили в силу.

Тихиро снова посмотрела на бывшего Безликого. Ветер пошевелил встрепанную прядку волос над его лбом, и если бы не кровь на лице как напоминание того, что всё кончено, и не страшная рана под ребрами, у нее хоть на миг вспыхнула бы надежда, что сейчас он откроет свои необыкновенные глаза, а в глубине разноцветных зрачков заиграют искры смеха. Но Инари продолжала:

— Бьякко из клана Дзэнко Кицунэ-но Атэ! Твой проступок, повлекший за собой необходимость серьезного вмешательства в память смертных и неизбежно исказивший личность человека, женой которого ты была в том мире, теперь прощен. Ты искупила свою вину.

— А... он? — седая женщина прижала мертвую руку Юкити к своей груди, исступленно вглядываясь в богиню.

— Его вина была известна лишь ему, поскольку он сам наложил на себя наказание. И если ему удалось освободиться, значит, он счел, что тоже искупил ее, и перестал себя ненавидеть. Мне о том не ведомо ничего.

— Он не ненавидел, — прошептала Бьякко и склонилась над ним, как над спящим младенцем в колыбели. — Он себя презирал. Это страшнее.

— Так или иначе, вы можете быть свободны. Оба!

— Благодарю тебя, Инари!

И тяжесть, которую ощущала Тихиро на своей занемевшей от напряжения руке, мгновенно пропала, в объятиях осталась лишь пустота. Исчезла, растворившись в сумерках, и седая женщина. Тупая боль снова прорвалась из Тихиро неудержимыми рыданиями.

— Арэти Рин, — Инари слегка поворотила лошадь к Ведьме пустошей. — Ты подвергнешься десятилетнему изгнанию на остров Забвения, где у тебя будет время поразмыслить в одиночестве о том, к чему приводят подобные игры.

— Да уж, — не выдержала Юбаба, враждебно покосившись на внучку первой Арэти и Коллекционера лиц, которая покорно опустила голову и судорожно сжала протянутую ей руку Хаку. — С твоей стороны было подло повторять дедовские штучки и воровать мой облик ради своих делишек.

Тут иронично усмехнулся и подал голос сенсей Кюби:

— Так ты наконец прочувствовала на своей шкуре, что испытал один молодой и глупый кицунэ, когда узнал, кто выдавал себя за его возлюбленную по имени Дзениба?

Старая колдунья умолкла, не найдясь, чем ответить, но ее голос продолжал звучать, теперь уже в устах сестры-близнеца:

— Одного я не возьму в толк, Кюби: коль уж у него было столько возможностей, находясь рядом с Безликим, завладеть его сутью, почему он столько медлил, чего выжидал?

Все повернулись к Девятихвостому, но тот дал понять, что даже не догадывается об этом. Вместо него отозвалась Инари:

— Потому что он мог завладеть его сутью лишь в тот переходный миг, когда и Безликий уже не был Безликим, и Юкити еще не стал Юкити. Когда произойдет предсмертное озарение и вернется память, не предполагая дальнейшей жизни. Вот поэтому, чтобы воровать лица, Коллекционер должен был убивать. Он не подражал жертве, как делал сам Каонаси, — он ею становился. Но при этом прекрасно помнил, кем является сам, и полностью контролировал себя в чужом облике.

Кюби насупился и сложил руки на груди.

— Нигихаями и Тихиро, — богиня смягчилась, но Хаку так и не выпустил ладонь Рин, только распрямился и слегка шагнул вперед, будто готовый раньше Ведьмы принять на себя удар цунами. — В связи с тем, что договор был выполнен, вы можете вернуться в человеческий мир. На этот раз, дабы не утратить себя и свою любовь, вы должны пополам, в равных частях, проглотить то, что найдете в кармане на чехле водительского кресла его машины.

— Госпожа Инари! — подал голос Речной дракон и встал на одно колено. — Дозвольте мне право последнего желания!

— Да? — немного удивленно ответила повелительница лис-оборотней.

— Могу я проводить Рин к месту ее изгнания? Обещаю вам, что после этого я вернусь и полностью выполню свой долг перед Тихиро, и вам, как и ей, не в чем будет упрекнуть меня.

Тихиро безучастно смотрела в землю. Ей не хотелось ни видеть их, ни слышать. Ей вообще ничего не хотелось. А Инари, помолчав, ответила:

— Пусть будет так. Ты выполнишь свой долг и перед Тихиро, и перед Хитоми, которая пострадала из-за всей этой истории, не будучи в ней даже замешана. А ты, Тихиро, подождешь его у выхода из тоннеля, со стороны мира людей.

— Спасибо, ками! — выдохнул Хаку.

— Ничего, — обнимая Тихиро за плечи и поднимая ее на ноги, шепнула Дзениба, — теперь всё будет хорошо. Ты заслужила свое счастье. А боль — она притупляется, уж поверь. Со временем притупляется.

Но в тоне старой волшебницы не было и тени уверенности.

Тихиро не помнила, как вытолкнул ее прочь заколдованный тоннель. Тяжело передвигая ноги, она добралась до автомобиля Нигихаями. На ветках уже пробивалась первая зелень, светило солнце и по-весеннему чирикали лесные птицы. Машина была забрызгана высохшими и запыленными дождевыми потеками, как будто простояла здесь неделю или две.

Открыв дверцу справа, Тихиро пригнулась, сунула руку в карман за креслом и нашарила там что-то округлое и выпуклое. Это была лепешка наподобие рисовых моти для ритуала наораи. Девушка опустилась на сидение, долго и тупо смотрела на кругляш в ладони, не думая вообще ни о чем. Потом встала, размахнулась и что было сил швырнула лепешку в дальние заросли...

38. Вместо эпилога

...Всё это безумным вихрем пронеслось в голове Тихиро, пока она стояла и смотрела, как танцует старый нищий Тэтсуо под дождем посреди проезжей части и как, сигналя, аккуратно объезжают его машины.

Встряхиваясь и прогоняя наваждение, девушка зашагала к парковке, а когда села в свой автомобиль, почувствовала, что волосы ее распущены и мокрыми прядями свисают на спину и плечи. Посмотрела в зеркало — так и есть: впервые за все эти годы она где-то потеряла свою лиловую заколку.

— Завтра же я уволюсь отсюда, — твердо сказала она своему отражению и вздрогнула, на секунду увидев там вместо себя покатившуюся со столика зеленую голову Дарумы в спальне. Кукла с грохотом рухнула на пол и вдребезги разбилась, как будто была сделана не из дерева, а из фарфора.

Еще пара выволочек от Исами-сама — и она в самом деле сойдет с ума. Нет, довольно. Когда начальник подпишет ее заявление, Тихиро уедет наконец в Токио и поступит на факультет журналистики в третий раз. "Как только ты изменишь хоть что-то в себе, начнет меняться и что-то вокруг тебя!" — только что (и целую вечность назад) сказала ей Мияко. И, заведя машину, девушка поехала за город, к храму ками Инари.

Перед тории у небольшого, уединенного среди холмов святилища она, как и хотела, купила инари-дзуси с тофу и улыбнулась замершему в приветливой позе каменному изваянию лисицы при входе. Может быть, ей почудилось, но краем глаза, проходя мимо, она заметила, как встряхнула длинным ухом и дернула поднятым хвостом мокрая от дождя статуя кицунэ.

В зале хайдэн было немноголюдно. Прямо сказать: кроме нескольких служителей и одинокого прихожанина здесь вообще не было никого. Положив дзуси на протянутый ей жрецом поднос для подношений богине, Тихиро повернулась к алтарю и бегло, ради любопытства, посмотрела на соседа, явившегося сюда раньше нее.

Это был высокий, хорошо сложенный мужчина в мягкой черной куртке с капюшоном, наброшенным на голову, и в обычных синих джинсах. Она подошла ближе и исподтишка взглянула еще раз, уже в профиль. Молодой человек, заметив движение сбоку, тоже мельком посмотрел в ответ, хотел было отвернуться, но, словно опомнившись, уставился на нее в оба глаза. В оба разноцветных глаза.