Пришел, увидел, победил — это замечательно. Но почему никто не задумывается, что делать дальше? А дальше-то приходится делать ревизию. Потому что я не представляю, что надо было сделать с казной, чтобы вот так...

Месяц!

Меня не было месяц!

Денег тоже нет и не предвидится. Зато есть куча долговых расписок. Ситуацию быстро проясняет Рене.

Девять турниров, двенадцать балов, три фейерверка!

Я планировал на эти деньги построить два моста и снарядить полк. Наивный полудемон!

С-скоты! Твари! Все сдеру. С процентами! Погулять захотелось!?

Вы мне всем Риолоном будете компенсацию выплачивать! А еще лучше....

Обойдусь без компенсации. Будет провинция Раденора — Риолон. И точка.

Планы одобряются всеми и сразу. Томми не прочь повоевать, Рене и Анри нравится сама идея. Марта довольно потирает руки. Проблема одна — на престол после меня должен будет взойти мой ребенок от Дариолы. Другого не примут.

Кровь, знаете ли...

Ну и ладно.

Ребенок у нас будет, а если отнять его у матери вскоре после родов и поручить Марте... Меня вырастили — и с четвертьдемоном справятся. Но это дело будущего, а сейчас — работать.

Дариола вроде бы хочет увидеться со мной, но я посылаю фрейлену в дальнее путешествие. У меня куча неотложных дел — и это важнее жены-предательницы.

Особенно одно дело...

Его я отложить не могу. Оно должно быть сделано этой ночью. Так что на заакате я отправляюсь в подземелье.

Марта встречает меня в ритуальном наряде некроманта — длинная черная мантия, рукава по локоть, полуобнаженные руки уже окровавлены, ритуальный кинжал — тоже...

У ее ног вьется змея.

Хранитель доволен и сыт, я это вижу и понимаю. За сегодня он поглотил более трех десятков душ — и тееперь алые глаза горят в полумраке, словно два солнышка. И ритуал еще не закончен.

Своей очереди ждет еще два десятка человек.

Но сейчас...

Сейчас я не могу продолжать ритуал. Мне надо поговорить с Крысиным Королем. Благо, в подземелье не надо ничего рисовать. Многое для своих потомков оставил Алетар Раденор, очень многое.

Призыв удается легко — и уродливая тень возникает над пентаграммой.

— Некромант.

— Король, — приветствую его я. — Как твоя охота? Ты насыщаешься?

— У меня тринадццать дней, некромант. Ты помнишь договор?

— Разумеется. Я не хочу отзывать тебя раньше времени, но я хотел предложить тебе кое-что еще.

— что?!

Заинтересованность сквозит в каждом движении. Крысиному Королю редко предлагают такую богатую добычу. И он доволен. Доволен мной, как некромантом.

А еще для него важна моя кровь. Я ведь наполовину демон — и Король также принимает меня за своего. Хотя изначально мы все — коварные и неблагодарные твари, но определенная иерархия, определенная субординация есть и у демонов. Они склоняются перед теми, кто сильнее — и гнобят слабых. И — да.

Они вовсе необязательно жрут друг друга.

Случается, да. Но в основном — это человек человеку волк. А демонам надо быть осторожнее. Зло деятельно, зло контактно, зло притягательно — именно потому, что его мало. Расслабься — и его уничтожат.

Это добро может позволить себе быть слегка аморфным, потому что добра — много. А зло...

Чтобы жить — и жить хорошо, нам надо быть очень активными. И — уметь договариваться.

А потому Король смотрит на меня с интересом.

— Есть человек, которого я хочу тебе предложить. Она не храмовник, она королева.

— Твоя королева?

— Моего дяди. Он был королем, она — его женой.

— Не по рождению...

Король чуть разочаровывается.

— Она коронована по всем правилам, она родила ему детей...

— ты отдашь мне ее?

— Душу, тело, кровь, жизнь, смерть, посмертие, — произношу я старую формулу..

Марта понимает быстро.

— Абигейл...

Опускаю ресницы.

— Так отдай?

— Предлагаю договор. Твои слуги находят ее. И мы приходим вдвоем. Я хочу видеть ее смерть.

Король раздумывает недолго. Возможность получить еще одну душу, к тому же из королевского рода...

— Я нахожу ее. Мы приходим вместе. Ты отдаешь ее мне.

— Я хочу присутствовать.

— Ты видишь ее смерть. Окончательную.

— Только ее. Ты забираешь только ее.

— Ладно.

Это уже звучит недовольно. Но... перетерпит!

Я не зря торгуюсь с Крысиным Королем. Я знаю, что Абигейл уехала из монастыря — и я более чем уверен, что она уже предупреждена. Она знает, что я вернулся.

Что она сделает в такой ситуации?

Спрячется так, что ее никто не найдет.

От магического поиска защитит магия. От людей — всегда есть убежища. Но крысы...

Крыс она предусмотреть не могла.

А тем не менее, эти твари есть везде. Они пролезут, подслушают, проскользнут в такую щелочку, куда и солнце не заглядывало

Они могут. Надо только...

Вот этот миг — самый неприятный.

— Мама, подстрахуй меня?

— Да, Алекс.

Марта занимает место у одного из лучей пентаграммы. Ритуальный кинжал в ее руке не дрожит, случись что — она сначала уничтожит Короля, а уж потом оплачет меня. И он это понимает. Еще как понимает, потому что во взгляде, брошенном на Марту, сквозит опасение.

Ему ли не знать, как опасна самка, которая защищает своих детенышей? А уж человек там, крыса, птица... разве это важно?

За своего ребенка и мышка — тигром кинется.

Я делаю шаг в пентаграмму — и тень бросается мне навстречу.

Сливается, проникает в мой разум. И та его часть, в которой живут лица ненавистных мне людей, открывается навстречу.

Абигейл.

Ненавистная, презираемая тварь, благодаря которой моя мать лишилась жизни.

Это ее черные волосы, синие глаза, надменное лицо. Холодная красота. Подлая красота ядовитой гадины.

Я чувствую себя так, словно под крышкой черепа у меня ползает десятка два мелких холодных змеек. Они извиваются, скользят, с зубок капает яд, разъедая мой разум, подтачивая самоконтроль, желая проскользнуть дальше, за ту стену, которой я отгородил остальные воспоминания.

Но я держусь твердо.

Только Абигейл.

Этого достаточно.

И холод постепенно отступает. Нехотя, словно принужденно, от ускользает из моего разума, я собираюсь — и делаю шаг назад.

Рука Марты подхватывает меня.

— Выпей!

Горячее вино с пряностями согревает горло — и кажется, даже душу. Хорошо...

— Спасибо.

— Мальчишка!

Из пентаграммы доносится короткий хохоток.

— Он хороший мальчик, женщина. Он умеет ненавидеть.

— Твое счастье, что он жив и цел.

Марта не боится глядеть в глаза Крысиному Королю. За меня она бы кому угодно в горло вцепилась, что ей крыса-переросток?

— Ты мне угрожаешь, женщина?

Марта делает шаг вперед, к пентаграмме, смотрит прямо в тень.

— Нет.

И звучит это так...

Это — не угрозы. Это сама смерть.

Крысиный Король понимает это не хуже меня — и считает за лучшее оставить эту тему.

— Я видел ее. И скоро мои слуги скажут, где она.

Я киваю. Настало время опять позвать Ак-Квира.

Демон является на мой зов через пару секунд. Съедает трех государственных преступников — и довольно скалится.

— Мне нравится приходить к тебе, некромант. Ты хорошо кормишь. Что я должен для тебя сделать?

— Покатай меня.

Крысиный Король, точнее, тень его, смотрит из пентаграммы.

— Хороший выбор. Он быстр.

У Ак-Квира шерсть на затылке встает дыбом, но он молчит. Мы ждем. Ждем, пока тень не блеснет алыми искрами глаз.

— Я нашел ее.

— Далеко?

— В Эрталине.

Прикидываю...

— Она двигалась к границе с Теварром?

— Да.

Неудивительно. Смотрю на Ак-Квира.

— Эрталин?

— садись, некромант.

Я подхожу к пентаграмме сс Крысиным Королем.

— Увидимся в Эрталине.

Движение пальцев — и пентаграмма гаснет. Тень рассеивается — и в подземелье становится как-то уютнее и теплее. Даже несмотря на окровавленный алтарь.

Марта целует меня в щеку на прощание — и Ак-Квир срывается с места. Ему тоже хочется пробежаться под звездами.

* * *

Абигейл смотрит в окно.

Спать она не может, нет. Подушка жесткая, кровать плохая, постоялый двор шумит, свет бьет в окно... Одним словом — все плохо. Она могла бы пожаловаться, потребовать трактирщика, что-то исправить...

Нет смысла.

Игра в очередной раз проиграна, надо смотреть правде в глаза. Надо...

Абигейл вспоминает.

Юность... о, какой она очаровательной была тогда. Но увы! Кроме очарования у нее не было ничего. Ни денег, ни связей — почти нищая семья, одна радость, что титул. Даже платье было чуть ли не одно, приходилось перешивать его и переделывать по десять раз.

Невероятной удачей была поездка в столицу — и встреча с Рудольфом. Случайно, в вихре бала...

У Абигейл тогда уже был на примете кандидат в мужья. Герцог Рольфсо — одышливый толстяк на сорок лет старше нее. Мерзкая личность, зато при деньгах и без детей. Она бы вытерпела и это, желая избавиться от нищеты, но — не пришлось.

Огоньки мужского интереса в глазах Рудольфа вспыхнули двумя маячками — и она опустила ресницы, обдумывая ситуацию. Играть?

Не играть?

И уже тогда, на весеннем балу, прикалывая к волосам ветку одуряюще пахнущей белой сирени, знала — она пойдет до конца.

Проиграет?

Рольфсо от нее никуда не уйдет.

Выиграет?

Она выиграла.

Самым сложным было отказывать — не отталкивая, уходить — оставляя надежду, кокетничать с видом святой невинности...

Она справилась — и вышла замуж за Рудольфа, но потом все оказалось не так радужно. Сам по себе Рудольф был просто рыцарем. Достаточно благородным, туповатым и легкоуправляемым. А вот его отец...

Опасная хищная тварь.

По счастью, он посчитал Абигейл обычной хищницей. Не слишком опасной. А она... она выжидала, наблюдала, укрепляла свои позиции, вызывала родственников и устраивала их при дворе, обзаводилась связями — одним словом работала. И едва не упустила из виду главную опасность.

Мишель...

Даже сейчас, вспомнив соперницу, Абигейл заскрежетала зубами.

Мишель...

Ууууу... гадина!

Бывшая королева ненавидела Мишель так, что уважительно присвистнула бы даже Марта. За что?!!

Да за все!!!

За то, что та была молода, красива, умна, обаятельна! За дар Огня! За власть и богатство! За любовь окружающих! Мало!?

Разве это справедливо, что она, Абигейл, все выцарапывала буквально когтями и зубами, а кому-то это самое 'все' досталось с рождения!? По праву!?

И Мишель этим самым 'всем' пользовалась!? Не зная голода, холода, унижений, не пришивая по десять раз одну и ту же ленту к платью по-разному, не растягивая на несколько дней буханку хлеба, потому что больше ничего нет, не плача от бессилия, не подкладывая в сапожки вырезанные из ковра стельки, потому что новые купить не на что — папенька опять проиграл деньги и прокутил их со шлюхами, не...

Таких 'не' можно было вспомнить много.

И самое унизительное — Мишель приняла Абигейл, словно сестру!

Она была рада, что брат женился! На всю жизнь Абигейл запомнила ее легкий поцелуй и веселый щебет: 'Я так рада, что Руди решился, он столько выбирал! И выбрал мне замечательную сестренку! Я надеюсь, мы подружимся!'.

Именно в этот миг Абигейл и поклялась уничтожить принцессу. Сломать! Стереть в порошок так, чтобы и памяти о ней на земле не осталось!

Гадина!

Она принялась изучать двор, планировать, перетащила к себе всех родных. Окружила Рудольфа своими людьми, которые постоянно убеждали его в собственной непогрешимости и правоте, пели осанну, кланялись, внушали чувство величия... так им было куда как легче управлять.

Было.

Она же родила детей и старательно укрепляла свое положение при дворе. Это ведь так кажется, что женщины ничего не решают. А на деле...

У каждого мужчины есть жена, мать, сестра... да хоть какая-то женщина, которая умеет им управлять. И пока мужчины играют в свои игры, женщины правят.

Она постепенно влезала во все интриги, постепенно укреплялась...

А потом Мишель решили выдать замуж. И Абигейл поняла — надо бить. Потому что потом, как ни печально, Мишель стала бы для нее недоступна. Герцогиня Миеллен, не больше и не меньше.

Миеллен — почти королевство, маленькое, достаточно независимое, хорошо укрепленное, с которым считались и король — там добраться до Мишель просто не получится. И она ударила.

В поджоге, правда, погибли и ее дети — о, как же Абигейл ругала потом отца и брата! Ну как так можно?!

Не проверив, ничего не спланировав толком! Уж она бы так не оплошала!

Она бы вывела детей заранее...

Но даже так получилось очень неплохо. Боль потери детей скрашивало мрачное осознание своей победы. Мишель схватили, заковали в цепи и принялись пытать! Абигейл просто смаковала новости из темницы, слизывала их с пальчиков, как варенье из лепестков роз. Еще немного — и ненавистная золовка взойдет на костер, как колдунья и убийца! И память о ней останется...

Еще чуть-чуть...

Но этого и не хватило.

Как король узнал обо всем?!

Абигейл только потом услышала имя — Том Хорн. Но найти старого слугу так и не смогла, он как сквозь землю провалился. Не иначе, кто-то... отблагодарил.

И все меняется в один миг. Мишель выходит из тюрьмы. Но... это уже не та Мишель. Ей-ей, не будь ее внешность той же до последней черточки. Абигейл подумала бы, что девушку подменили. Куда только исчезла слезливая любительница сентиментальных романов? Мечтательница и озорница? Болтушка и хохотушка?

И взгляд...

Никогда такого у Мишель не было.

Словно через ее зрачки смотрел король-отец. Жестко и холодно. Вот тут-то и стало видно, кто истинный ребенок, а кто — так. Рыцарь золоченный. Мишель приблизила к себе какой-то сброд — и подобраться к ней стало невозможно. А вот Абигейл...

Женщина поежилась — и вовсе не от ночного холода. Мертвых крыс она до сих пор забыть не могла, иногда просыпалась с криком ужаса.

Некроманты!

Отродье Темного! Колдовское семя!

Твари!

На костер бы их, да не дали...

О том, что было в столице, Абигейл вспоминать тем более не любила. Досталось ей тогда. До сих пор помнит она глаза короля-отца...

— Ты, сучка, своего добилась. Только торжествовать не советую. Я мог бы тебя убить — хоть завтра. Но этот болван тут же найдет тебе замену — и как бы не оказалась она еще худшей. Я стар, я слаб, и поэтому ты останешься жива. И когда-нибудь горько об этом пожалеешь.

Впрямую не было сказано ни слова, и все же она торжествовала победу! Мишель была опозорена и уничтожена, Рудольф станет королем, она — королевой, ее дети — наследниками престола, чего еще?

Власти! Блеска! Славы! Денег! Балов! Нарядов!

И все это у нее было. А Мишель как и не стало. Она уехала куда-то в глушь, у нее родился сын...

Это единственное, что отравляло жизнь Абигейл, у нее-то детей больше не было...

Хотя и ублюдков плодить от какого-нибудь крестьянина или разбойника — кто бы еще позарился на возможную ведьму, колдунью? А, пускай ее! Ребенок был опасно болен, он жил в глуши, где даже магов жизни не было — ну и кого он волнует? Сам сдохнет!