Зерно А

Я застонала.

— Черт! А повременить с запугиванием нельзя?

Арина грациозно пожала плечами, бретелька ночной сорочки соскользнула на предплечье. Она поправила ее, улыбнулась мне.

Так вышло, что эта ее улыбка врезалась в мою память, как нож в растаявшее масло.

— Не чертыхайтесь. Извините.

Я бросилась к двери, но она захлопнулась перед моим носом, и я отнюдь не грациозно врубилась в нее лбом. Внезапность удара привела меня в чувство. Вцепившись в ручку, я попыталась провернуть ее. Бесполезно. Ручка замерзала, пока не стала настолько холодной, что боль пробежала по руке. Да-да, история повторяется, с пресыщенностью подумала я, войти легче, чем выйти.

Я схватила стул и направилась к окну, полная решимости разбить его; спуститься со второго этажа не проблема. Но так уж вышло, что проблема таки была: за окном ничего не было. Некуда спускаться. Я имею в виду, действительно некуда. Такой тьмы не бывает даже самой темной ночью.

В нашем мире — да, не бывает.

На стекле образовались капельки влаги. Мне казалось, что я слышу, как они потрескивают, превращаясь в льдинки. Льдинки ссыпались на паркет, будто маленькие бусинки. Здесь и сейчас было запредельно холодно. Я замерзла, не смотря на треклятое зерно.

Я отшвырнула стул, он что-то перевернул — то ли декоративную вазу, то ли горшок с цветком, не важно.

— Чак-Чак! — завопила я.

— Какое необычное имя, — заметила Арина. — Или это кличка?

Мне хотелось схватить Деревскую за волосы и задать ей хорошую трепку — такую, чтобы надолго запомнила. Но на ее лице буквально читалось: 'Тебе до меня как до гребаной Луны, куколка'.

Познакомьтесь, Арина Деревская (или то, как она себя называет). Тоже не суть важно.

— А, дьявол, — в сердцах бросила я и сделала инстинктивный шажок ближе к свету.

Тьма собиралась по углам, накатывала на единственный источник света — ночник на прикроватном столике... Я лихорадочно соображала, как выпутаться из сложившейся явно не в мою пользу ситуации. Однако мой внутренний генератор гениальных идей заело на отметке 'бестолковое': например, разорвать круг силы (которым здесь и не пахло), или встать в оборонительную позицию (от которой толку, как от дыры в башке, учитывая происхождение моего пока что невидимого противника). Внутренний голос, переходя на ультразвук, твердил: 'Сделай хоть что-нибудь! Не стой бревном, иначе тебе крышка!'

— Нет-нет, — улыбнулась Арина; ее глаза были калейдоскопами, в которых складывались фантастические узоры. — Вы не настолько значимы, чтобы он пришел за вами.

До меня не сразу дошло, о чем это она. А когда дошло, я онемела. Сюда бы Стефана, глупо подумала я, Арина бы открыла ему глаза. Ведь она не только треплется, но и демонстрирует.

Я с некоторым неодобрением обнаружила, что дышу отрывисто и быстро, как какая-то припадочная. Желудок словно гвоздями нафаршировали. Спокойней, Палисси.

— Обычно мне твердят... — я запнулась, и уставилась на дверь, — обратное, — странным, деревянным голосом закончила я.

За дверью послышались шаги — медленные, тяжелые, завораживающие. Будто шел кто-то очень... большой. Пол вздрогнул под моими ступнями: раз, другой, третий... Естественно, я была напугана, но держала себя в руках и хотя бы не вопила по-девчоночьи. Вопрос в том, насколько меня хватит. Когда я завоплю от ужаса. Ваши ставки, господа.

— Время веселиться, — пробормотала я, когда заскрипела дверь.

Я еще сварливо подумала, мол, и эта дверь в сговоре, когда по комнате прокатилась волна запредельного холода, полоснув по ногам, вынудив меня вцепиться в спинку кресла, чтобы не упасть.

Когда я была ребенком, я зажмуривалась, когда что-то пугало меня. В ход также шли ладошки, которыми я закрывала лицо, или одеяло, которым укутывалась с головой. Помню, в моей комнате был платяной шкаф. Его дверцы, если их плотно не прикрыть, открывались, что всегда сопровождалось пробирающим до потрохов скрипом. Иногда дверцы открывались посреди ночи, и тогда я не помнила себя от ужаса: лежала в темноте, боясь пошевелиться, с твердой уверенностью, что из шкафа вот-вот вылезет злобное чудовище и проглотит меня вместе с пижамой и одеялом, или, чего хуже, утянет за собой.

И вот, детские страхи нашли меня в двадцать три года, вопреки лжи взрослых — очень даже ненадуманные страхи. Я, впрочем, не столько боялась злобного чудища, сколько неизвестности.

Я смотрела на открывающуюся миллиметр за миллиметром дверь, и мне хотелось зажмуриться. Но я продолжала стоять и смотреть. А знаете почему? Я не хотела ничего пропустить, дабы дать объективную оценку проделанной Ариной работе. И еще раз напомнить себе, почему Богдан гребаный Громов — не жилец.

Ночник замигал; ореол света то растягивался, то сужался. Моих пяток коснулась тьма. И, кажется, у меня созрел хоть какой, но план.

Дверная ручка стукнулась о стенку.

Скрип прекратился.

Дверь открылась.

Забавно, но я была готова побиться об заклад, что чувствую, как седеют мои волосы, один за другим. Или это мое воображение? Я бы не уповала на воображение. Оставим это менее практичным людям.

За дверью темно хоть глаз выколи, но я все же что-то увидела. Что-то, что вынуждено было наклониться, чтобы войти в комнату. Мне показалось, будто оно... мохнатое.

Чубакка, старина, ты?

Глава 30

Доводилось ли вам сталкиваться с чем-то, что не вписывается в ваш такой привычный уютный мирок? К чему нельзя применить трепетно-придурковатые отмазки, мол, а, фигня, померещилось.

И что, в конце концов, оставляет глубокий скол на вашей душе.

Если да, то, мой вам совет: немедленно обнулите ваш счетчик паранормального опыта. Считайте, что вы ничего не видели. Поскольку то, что увидела я...

То, что увидела я в дверном проеме, замешивало из моих мозгов тесто и выпекало из него пирожки, которые потом намеревалось проглотить.

Я прыгнула... окей, окей, не прыгнула, а нескоординировано дернулась, глупейшим образом навалившись на Арину Деревскую. Готова спорить, она удивилась. Я тоже, душенька, я тоже.

Ногти Арины впились в мое лицо. Я закричала. Моя нога угодила в прикроватную тумбу. Ночник свалился с тумбы и, мигнув, погас.

И пришла тьма.

Я не видела даже кончик носа. Сказать, что это было страшно — мало. Ведь это было настолько страшно, что я всерьез испугалась за свое коматозное сердце. Подо мной брыкалась и ругалась Деревская, ее ногти полосовали мое лицо и шею, но адреналин притуплял боль.

Деревской почти удалось спихнуть меня на пол, когда я опомнилась.

Отведя назад сжатую в кулак руку, я ударила.

Мне показалось, что я сломала руку. Может, и сломала. В ушах звенело. Я подмечала происходящее без внутреннего содрогания: что-то горячее застилает глаза, сочится сквозь ресницы; Арина обмякает подо мной; я соскальзываю с кровати и пытаюсь поднять ее на руки; над кроватью нависает тень. Эта тень... это существо, оно была громадным. Таким же громадным, как в вашем самом худшем кошмаре.

Пропало ощущение масштаба. Я находилась где угодно, но не в спальне Деревских; мягкий ворсистый ковер под ногами как единственное напоминание о том месте, в котором сейчас распускается прекрасное снежное утро. И то не уверена, что, стоит мне сделать шаг, и я не провалюсь в пустоту.

Пошатываясь, я держала на руках Арину.

— Возьми ее, — сказала я поразительно ровным голосом. — Не меня.

Я не ожидала, что мне ответят. Но ответ пришел — мой собеседник засмеялся. По крайней мере, я окрестила этот звук именно смехом. Люди вообще любят навешивать ярлыки на то, что не подлежит навешиванию ярлыков. Но так чувствуешь себя немного спокойней, уверенней. Это был смех? Так точно, это был смех. Видите, как просто? И все-таки отсутствие света — большое везение; мне не хотелось знать, как выглядит рот, произносящий эти слова:

— Почему?

— Так будет правильно.

— Правильно?

Я молчала, не зная, что ответить. Казалось, прошла вечность, прежде чем пытливый собеседник выплюнул свой третий вопрос:

— Как звать тебя?

Если есть возможность, лучше не говорить свое имя. Но в моем случае игнорировать дьявольскую говорящую гору чревато.

— Рита Палисси.

— Медиум. — Меня обдало ледяным порывом, выдавливающим из глаз слезы. — Я могу забрать вас обеих.

По ту сторону реклама не сослужит вам хорошей службы. Колени подкашивались.

— Да, можешь. Но не я нужна тебе.

— Как раз ты.

— Послушай! Она сильнее меня, она призвала тебя, ее и бери.

— Она не сильнее тебя.

— Однако именно она призвала тебя, — повторила я. — Я бы не посмела. — И это была чистая правда.

— Почему?

Что на этот вопрос можно ответить потустороннему монстру? Вновь — правду и ничего кроме правды, какой бы постыдной она ни была.

— Потому что боюсь.

Внезапно мои руки опустели.

Потусторонний Чубакка зашагал прочь.

...Небо было по-зимнему далеким, ясным. Я стояла на коленях возле кровати; на одеяле и белоснежных наволочках алели капли крови; осколки разбитого ночника вдавливаются в колени; дверь в спальню приоткрыта.

Я скомкала в кулаке простынь и вытерла ею лицо. На ткани остались бурые мазки. На полусогнутых ногах я вышла в коридор и спустилась по лестнице. Споткнувшись, я растянулась на полу прихожей. Чак-Чак тут как тут: обвив рукой мою талию, помог дойти до дивана.

— Ничего себе! — Качок присвистнул, окидывая меня взглядом. — Ты что, с медведем сцепилась?

— Где Деревский?

— Здесь. Где же еще?

Лев сидел в кресле, таращась на меня полубезумными фарами. Теперь, когда Арины нет, он был второй, спасительной половинкой 'хлебного шарика'. Я попросила Чак-Чака принести мне воды. Но он пропустил мою просьбу мимо ушей.

— С ума сойти, — плечистый детина немигающе таращился на меня. — Десять минут назад ты выглядела как конфетка... Что, черт побери, у вас там стряслось?

— Никакого черта, — я поморщилась.

— У тебя волосы поседели.

— Просто принеси мне воды, окей?

— Палисси, ты похожа на невесту Франкенштейна.

— Зато ты — на актера разговорного жанра, — огрызнулась я. — Или на потенциального безработного.

Мрачно ухмыляясь, Чак-Чак ушел. Четверть минуты спустя послышался звон посуды и звук льющейся воды.

— Где Арина? — спросил Лев Деревский; он вжимался в кресло с таким усердием, словно хотел раствориться в нем.

— Далеко.

— Далеко? — переспросил входящий в гостиную Чак-Чак. Он вручил мне стакан, до краев наполненный водой. Пока я донесла стакан к губам, половина расплескалась на мои джинсы, так меня била дрожь. — Мне привести ее?

— Ну приведи, если сможешь, — я глотнула воды и закашлялась, когда Чак-Чак вышел из гостиной. Не надо обладать вселенской проницательностью, чтобы понять, куда и за кем этот дубина потопал. — Стоять! Ты что, до сих пор не въезжаешь? Посмотри на меня! — срывающийся голосом попросила я. Здоровяк повиновался все с той же обескураженной физиономией. — Ну как, ты все еще думаешь, что я с медведем сцепилась? Или, может, мне это Деревская наваляла? Не будь идиотом!

— А-а-а. — Чак-Чак приоткрыл от удивления рот. — Понял. Эти ваши спиритические штучки-дрючки. Деревская что, тоже была... того?

— Вот именно что 'была'.

— Что ты сделала с моей женой? Где Арина? — дурным голосом завопил Лев, вскакивая с кресла. — ГДЕ ОНА?

Он бросился на меня, но Чак-Чак без видимых усилий закинул его обратно в кресло, будто забил трехочковый. Нависнув над блондином, здоровяк ткнул в него указательным пальцем.

— Закрой. Свой. Говенный. Рот.

Лев накрыл лицо руками и зарыдал. Глядя на рыдающего мужчину, который еще недавно виртуозно лил на мою голову клевету, мои нервы не выдерживали. Если я немедленно не возьму себя в руки, то быть истерике.

— Я не знаю, Лев, — прошептала я, — не знаю.

Есть вещи, которые не стереть из памяти, не смягчить временем. Увиденное там, в спальне, было из разряда именно таких вещей. Выход есть: загнать воспоминание в самый темный угол памяти и навесить на него замок. Что я и сделала.

Я понимала, что зажата со всех сторон. Тот же Чак-Чак будет серьезным противником. Я видела, на что способна его стокилограммовая туша. Если Деревский ему на один зубок, то меня он и подавно, не прилагая абсолютно никаких усилий, размажет по асфальту, превратит в горку окровавленных косточек. Я была также опасна, как и любая другая худенькая девушка.

Согласна, чертовски странно, что я до сих пор жива, когда вокруг столько грязи и негодяев.

Ладно, не так, чтобы жива в классическом понимании слова. Но и не мертва, правильно?

Чак-Чак захлопнул дверцу за Львом, обошел авто и сел за руль. Я щелкнула ремнем безопасности и откинулась на сиденье. Что дальше?

Глава 31

Я всегда отдавала себе отчет, что монстров хватает как в нашем мире, так и в мире духов. Именно поэтому я старалась играть по-честному, с уважением. Выдерживать дистанцию. Спасибо Арине, что разнесла мою осторожность в пух и прах. Из-за нее под удар попала моя душа. Вдобавок, я обзавелась новым знакомым, который однажды не прочь забрать меня в прекрасные мертвые дали. Насыщенный конец года, а?

От незнания, что случилось с Деревской, меня кидало то в жар, то в холод. Вообще-то я заметила, что насилие как таковое перестает пугать, когда рядом оказываются потусторонние ребята. Я хочу сказать, ваше тело пропитано страхом, но вы понимаете, что бояться надо отнюдь не физической расправы. Конечно, радости мало схлопотать по физиономии, но куда хуже увидеть нечто, что вспорет ваш рациональный мирок, как перьевую подушку. Физически вы будете в норме, но психологически — развалиной; изношенным и разодранным, как пара дешевых кроссовок.

Чак-Чак сказал, что у меня волосы поседели. Я, впрочем, не спешила оценивать причиненный ущерб. В качестве бонуса, у меня до сих пор дрожали руки, и дергался указательный палец на левой кисти. В остальном физически я была в порядке. Психологически вроде тоже. Возможно, пока что. Время покажет. Если будет у меня это самое время.

Босс Церкви механизированных. Уна Бомбер. Стефан. И, естественно, Громов, которому я планировала нанести дообеденный визит.

Я не спешила вкладывать мобильник в руку Деревского для звонка его адвокату, господину Пальто-Панцирь-За-Пять-Штук. Громов тщательно спланировал свой бенефис, что заняло у него не день и не два, вот и я могу потерпеть пару часиков.

Бодя ответит за содеянное. За то, что, однажды посягнув на мое сердце, решил посягнуть на мою душу. Какой же ты все-таки козел, Богдан! Зная меня все эти годы, ты должен был давно понять, что проломить мне голову намного проще, чем сердце. Или душу.

А потом случилось то, что заставило меня поверить в Его Величество Случай: нас как ни в чем не бывало обогнал 'мерседес' Громова.

— Чак-Чак, — мой голос был хриплым от волнения — гнусный во всех отношениях голос, — видишь этот серебристый 'мерс'? Езжай за ним, но чтобы водитель не заметил хвост.

Качок злобно осклабился.

Так мы и катили по Кварталам, по направлению к реке, пока 'мерседес' не затормозил и не запарковался на врезанной в тротуар стоянке, напротив какого-то ресторанчика.