Исполнитель

Рыцарь медленно поднял взгляд.

— Ваше сиятельство, вы уверены, что это должен сделать именно я?

Его сиятельство смотрел прямо в глаза рыцаря, твёрдо и жёстко.

— Совершенно уверен. Вы справитесь, господин Перуэй — слово "господин" датчанин опять произнёс по-русски.

Рыцарь сглотнул. Приговор... Неужели это и есть Приговор?

— Вас что-то смущает?

— В чём вина этого человека?

Датчанин коротко рассмеялся.

— Я мог бы, конечно, наплести вам про то, что он враг церкви, Бога и короля, но я не буду этого делать. Вы умный человек, герр Перуэй, и я скажу вам прямо — его вина в том, что я хочу его смерти.

Первей раздумывал.

— И не надо раздумывать, герр Перуэй. За вас думаю я, вам лишь надо думать о том, как это всё провернуть, чтобы смерть выглядела естественной.

Его сиятельство протянул рыцарю кусок пергамента.

— Вот ваша индульгенция, герр Перуэй. Мне пришлось потратиться, но эта папская писулька стоит того. В ней сказано, что все ваши грехи отпущены святой церковью оптом. В том числе и инцидент в городе Львове. Так что инквизиции можете не опасаться.

Первей изучающе поднял взгляд. Датчанин чуть улыбался, но глаза были холодные и совершенно непроницаемые.

— Что касается приговора датского королевского суда, он пока остаётся в силе. Его отмена зависит от того, как вы справитесь с порученным делом. Мне не нужны слуги, умеющие только кланяться, герр Перуэй. Я на вас надеюсь.

Рыцарь откланялся. Приговор... Неужели это тот самый Приговор? Пусть всё идёт, как идёт...

Он почему-то не покинул апартаментов его сиятельства, задержавшись у открытого окна в приёмной. Лёгкий ветерок с моря шевелил волосы, по воде лениво ползло пузатое торговое судно. Вот так. Кто бы мог подумать, вместо Голоса Свыше — датский посол по особым поручениям...

"Его вина в том, что я хочу его смерти"

Внутри Первея уже всё вставало на дыбы. Нет, так не может быть! Да кто он такой, этот датчанин? Как он смеет хотеть?

Рыцарь вновь раскрыл медальон. Умное, волевое лицо, проницательный взгляд.

"... И не надо раздумывать, герр Перуэй. За вас думаю я, вам лишь надо думать о том, как это всё провернуть, чтобы смерть выглядела естественной"

"... Ты выполнишь его один, без неё. Только не ошибись, сынок. Если ты ошибёшься, вы не встретитесь никогда"

Мимо прошествовал лакей, неся на подносе обед его сиятельству. И Первей вдруг осознал, что сейчас будет.

Он подождал немного, привычно сосредоточился. Дрожь в теле сменил лёгкий вроде как холодок...

— На помощь! Помогите! — всклокоченный лакей ворвался в приёмную — Там...Там... Его сиятельству плохо!

Поднялась суета, шум, гам, набегали со всех сторон какие-то люди. Первей тоже побежал на помощь, но пробиться к телу его сиятельства было нелегко — толпа слуг была плотной и возбуждённой.

Подавиться за обедом может любой человек. Что тут особенного? Самая естественная смерть.

Датчанин уже прекратил судорожные попытки вытолкнуть из себя злополучный кусок, и в расширенных остановившихся зрачках плавало понимание.

Первей напрягся. Вот... Вот сейчас... Сейчас накатит волна нестерпимой тошноты, ужасная, выворачивающая наизнанку рвота и резь в животе... Неверно исполненный Приговор... Убийство...

Ничего.

Когда суматоха улеглась, и лекарь, явившийся позже всех, важно зафиксировал печальный факт кончины его сиятельства, рыцарь не спеша покинул здание, подавленный, как и все, свалившимся на него несчастьем. Проходя по набережной, он снова открыл медальон, вручённый ему датчанином.

"Его вина в том, что я хочу его смерти"

Первей размахнулся и швырнул медальон в воду. Одного вашего желания недостаточно, ваше сиятельство...

...

...

Первей шёл по берегу, по самой кромке воды. Волны лизали подошвы его ботфорт, то и дело с шипением перехлёстывая через сапоги, и снова откатывались в бессилии. Первей усмехнулся — тогда, зимой, волны обращались с ним куда грубее. Впрочем, тогда он был для этой страны люггером, а теперь он уважаемый человек... Да, уважаемый человек, так как архив городского суда города Треллеборга сгорел вскоре после безвременной смерти его сиятельства. После его кончины рыцарь оставил службу и жил на проценты с капитала, тихо и скромно.

А ещё тогда был январь, а сейчас уже август. Но её всё нет и нет.

Рыцарь остановился, как вкопанный. Здесь? Да, точно, здесь! Конечно, тогда была ночь, но место это он узнал. Вот тут он выполз на сушу, кашляя и отплёвываясь. А вон там его, лежачего, захватил береговой дозор... Где-то здесь, наверное, должны быть обломки той люгги, ведь она затонула совсем рядом с берегом, на прощание прихлопнув свою команду, как мух. Рыцарь уже знал, что море имеет обыкновение выкидывать на берег всё, что затонуло на мелководье.

Да, было такое... Ещё тогда у него пропал меч, самый лучший из всех, когда-либо бывших в его руках — а за жизнь в руках рыцаря их перебывало немало.

Первея вдруг охватило озорство. Он посмотрел на своё оружие — тощую шпагу. А ну-ка...

Рыцарь огляделся — берег был пуст, как до сотворения человека. Быстро скинул одежду, аккуратно сложив её под кустом, поверх уложил шпагу. Ну, с богом!

Первей разбежался и нырнул, стараясь проплыть как можно дальше с разгону. Вынырнув, поплыл саженками. Прибой ему не препятствовал — море сегодня было лениво и благодушно. Плавай, букашка, ныряй, ищи, чего тебе надо...

Он нашёл меч в какой-то сотне шагов от берега, и сам подивился своему везению. Меч был без ножен, но сохранился неплохо, даже почти не заржавел. Он был достаточно тяжёлый, к тому же мешал грести рукой, и Первею пришлось повозиться. В конце концов он нашёл способ — нырнув, хватал меч, пробегал по дну, насколько хватало воздуха, затем бросал оружие и выныривал. Отдышавшись, повторял всё снова. Когда наконец удалось выбраться на берег, Первей уже продрог до костей. Прыгая и приплясывая, он рысцой подбежал к кустам, где сложил своё имущество. Сейчас, сейчас, где-то тут был кремень... Огня, скорее огня!

Рыцарь остолбенел — одежды не было, равно как и обуви. И шпаги, между прочим, тоже. Ещё пару секунд спустя Первей осознал, что воры водятся не только на Руси.

Стуча зубами от холода и ярости, Первей выругался самыми страшными словами, какие только знал. Добавил ещё пару фраз по-английски и по-немецки. Чуть полегчало, но проблема оставалась по-прежнему острой. Если его сейчас увидит береговой патруль... Голый детина с обнажённым мечом... Или наоборот? Ладно, вот тут очень кстати растут берёзы...

По-прежнему стуча зубами от холода, рыцарь нарубил столько берёзовых веток, что их хватило бы на полсотни добрых банных веников, заодно немного согревшись. Дрожащими руками свил из засохших водорослей и травы некое подобие верёвки. Закончив сооружение костюма, Первей вдруг рассмеялся в голос. Нет, ситуация по-прежнему улучшилась слабо, но по крайней мере, ему не придётся тратить ману на конный патруль — увидев такое, не только сами стражники, но и их кони, наверное, на всю жизнь останутся заиками...

Рыцарь вновь выругался вслух. Нет, он всё-таки непроходимый олух... Ну что стоит при помощи магии разжечь огонь!

Три костра из плавника и наспех наломанных сучьев, разложенные треугольником, согрели Первея и вернули ему способность соображать. Ладно, надо двигаться... Главное, добраться до ближайшей фермы, или мызы, или как там...

Первей отвык ходить босиком, поэтому, когда наконец впереди показались черепичные крыши ухоженной сельской обители, он уже ступал косолапо, как медведь. Забор у фермы оказался крепким, высоким — похоже, тут обосновался мелкий дворянин, вполне состоятельный и рачительный хозяин. Вон и дом соответственный...

Отчаявшись найти дыру в модном дощатом заборе, рыцарь проделал её сам несколькими сильными ударами. Протискиваясь в дыру, Первей окончательно нарушил хрупкое равновесие, в коем пребывал его костюм — травяная верёвка расползлась, и весь запас веников рухнул наземь. Вдобавок на шум явилась собака, крупный английский дог. Не тратя времени на предварительное облаивание, собака с рёвом ринулась на Первея, и он еле успел усыпить зверя коротким заклинанием. Уф... Нет ничего хуже для первого знакомства, нежели стоять голым, с окровавленным мечом, над разрубленным трупом любимой хозяйской собаки.

Первей не заметил, как и когда перед ним появилась хозяйка. Да, несомненно, это была хозяйка этого зверя, и этого дома. Высокая стройная женщина лет двадцати с мелочью, полногрудая, с тонкой гибкой талией, очень белой, какой-то розово-белой кожей, характерной для рыжих женщин. И рыжие, как огонь, космы, спадающие за спину широкой непокорной волной. Но примечательней всего были глаза — большие, ярко-зелёные, совершенно и абсолютно бесстыжие. Рыцарь не знал, куда деваться — про всякую волшбу он разом позабыл.

— Простите, фру...

— Меня зовут фрекен Эльвира, рыцарь — по-русски ответила девушка.

Голос грудной, глубокий. Сердце Первея ухнуло куда-то в желудок.

— Так меня звали в прошлом круге, Первей Северинович.

— Ты...— прохрипел рыцарь.

— Я. Ну здравствуй, мой родной.

Вместо ответа Первей шагнул к девушке, выронив меч. Обхватил, стиснул её, зарылся в волосы, чувствуя её запах и её дрожь. А она уже сама искала его губы...

...

Первей сидел в уютной гостиной, обставленной не то, чтобы роскошно, но со вкусом и достатком. Мужской одежды в доме не оказалось, поэтому рыцарь был закутан в пушистый плед, а на ногах его красовались меховые шлёпанцы, над краем которых свешивались его пятки — тапки явно не были рассчитаны на его размер. Стакан с горячим глинтвейном Первей держал двумя руками, зажав между ладоней.

— Наконец-то... Наконец-то ты меня нашёл. Знал бы ты, как я скучала всё это время.

Эльвира сидела совсем рядом, и в надвигающихся сумерках её глаза утратили бесстыжий блеск, стали глубокими и таинственными.

— Ты знаешь — такой знакомый короткий смешок — бабы, наверное, и в самом деле все дуры. Представь, мне тут как-то стало жалко того моего бесплотного состояния.

— Понимаю... Всемогущество и всезнание.

На её лице плясали отсветы огня, жарко пылавшего в камине.

— Ничего-то ты не понимаешь, дурачок. Всемогущество, всезнание... Кому это надо, если нет главного? Сколько раз я просыпалась за эти долгие, бесконечные одинокие ночи. Просыпалась, потому что мне всё время чудилось — "Родная, отзовись..."

Вместо ответа рыцарь отставил стакан и протянул к ней руки. И снова вдыхал её запах, целуя и в губы, и в глаза, и куда попало. Она отвечала жадно и бесстыдно, и вдруг Первей ощутил под своей рукой упругую грудь. Орудие рыцаря враз пришло в боевую готовность, благо накинутый плед не стеснял движений. Её пальцы уже распускали шнуровку платья...

Она вдруг издала короткий смешок.

— Между прочим, ты обещал мне помочь, хотя бы в первый раз.

— Воспитанная девушка раздевается сама, не дожидаясь, когда её об этом попросят.

Эльвира фыркнула.

— Только, пожалуйста, не ори, как я тогда: "раздевайся!!!"

Он засмеялся первый, и она ответила ему глубоким грудным смехом, и ещё спустя пару секунд они валились друг на друга от хохота. Всё напряжение, накопленное за эти годы, весь ужас и все невзгоды — всё улетало прочь... Орудие Первея ослабло было — смех гасит желание — но Эльвира уже брала его руки, ладошками прижимая к своей голой груди.

— Вот те самые титьки...

И дальнейшее рыцарь осознавал уже смутно...

...

Огонь в камине угас, и только россыпь углей светилась, точно сказочные рубины. В таком свете уже совершенно невозможно угадать выражение лица, и только багровые отблески играли в глазах, казавшихся теперь абсолютно чёрными.

Эльвира лежала, приподнявшись на локте, и гладила, гладила Первея по лицу, по волосам...

— Всё позади, мой милый. Всё теперь позади.

— Нет, родная. Всё у нас ещё впереди.

Долгий, тягучий поцелуй.

— Ты хочешь что-то сказать, мой милый? Говори, не стесняйся.

Первей вообще-то не хотел, но какой-то бесёнок уже тянул его за язык.

— Слушай, ты чего такая рыжая-то, фрекен Эльвира? Рыжую я не заказывал...

Она ещё возмущённо пыталась вырваться, но из глубины груди уже рвался смех.

— Нет, это немыслимо... Ты совершенно невозможен!