Исполнитель

Конь запрядал ушами, тихонько всхрапнул — почуял засаду, затаившуюся в тёмном переплетении ветвей на том краю круглой поляны, которую лесная дорога рассекала как раз пополам, точно умелая рука булочника каравай свежего хлеба. При мысли о горячем, душистом каравае, только что вынутом из печи, Первей сглотнул слюну. Вот ведь странно устроен человек — на том краю поляны его дожидаются восемь разбойников, причём у двоих из них самострелы, заряженные короткими стальными болтами, способными пробить любой доспех — а ему лишь бы пожрать. Верно говорят — голод не тётка.

Первей вздохнул. До ближайшего каравая ему ещё неблизко, а работу надо было сделать сейчас. Ладно, приступим.

— Эй, разбойнички! — сложив руки рупором, прокричал Первей — Выходите уже, не прячьтесь!

Теперь он явственно чувствовал их замешательство. До чего наглый пошёл клиент, сам разбойничков задирает. Однако численный перевес и голодное брюхо толкнули разбойников на следующий шаг. Ватага высыпала из лесу, свистя и улюлюкая, в целях запугивания клиента и подъёма собственного боевого духа. Первей не двигался, и вся шайка мигом окружила жертву. Кто-то уже держал Гнедка за узду. В глаза Первею смотрели болты самострелов.

— Ну что, малый, кошелёк или жизнь? — бородатый атаман, могучий, как медведь, и опасный, как тот же медведь-шатун, ухмылялся — Сам позвал, а за вызов платить надобно!

Разбойнички заржали так, что Гнедко всхрапнул и дёрнулся. Оценили шутку своего атамана.

— Ну зачем мне ваши кошельки? — улыбнулся Первей — Жизнь, атаман Неясыть. Мне нужны ваши жизни.

Ухмылка сползла с лица атамана. Короткий кивок — и две тяжёлые кованые стрелы с теньканьем ударили в цель.

Один разбойник, совсем ещё молодой, безусый парень, умер мгновенно — стрела попала точно между глаз. Второй, заросший бородищей до глаз, немолодой зверообразный мужик оседал, рыча, как раненый зверь — стрела торчала у него из живота, глубоко засев в могучей мышечной плите брюшного пресса. Двое стоявших рядом разбойников с рёвом рубанули своих товарищей-стрелков топорами, по-крестьянски, наотмашь. Зарубленные стрелки ещё валились на землю, а разбойники с топорами, не прекращая реветь, как медведи, выгнанные из берлоги, кинулись на своего вожака и стоявшего рядом с ним разбойника, высокого косоротого мужика в красной засаленной рубахе, с нечёсаными патлами, повязанными кожаным шнурком.

Как ни неожиданна была измена, атаман и его союзник не растерялись — вместо того, чтобы выяснять причины столь необычного поведения своих товарищей, они встали в стойку, разом взмахнув мечами — мечи были только у атамана и этого, в красной рубахе. Неуклюжий топор против опытного меча — оружие, в общем-то, бесполезное, и через пару секунд один из разбойников с топором уже валился, хватаясь за наискось рассечённую грудь, где среди обломков рёбер трепыхалось кроваво-красное. Первей поморщился: сценарий его не устраивал.

Долговязый в красной рубахе с разворота рубанул по атаману, переходя на сторону противника, но атаман и тут не подкачал — ловко ушёл от удара, с перекатом, и встал в стойку раньше, чем его недавние друзья-товарищи успели очутиться рядом.

Теперь атаману было трудно — долговязый с мечом если и уступал атаману в ловкости и умении, то ненамного. Правда, атаман явно превосходил красную рубаху в силе, но этот перевес с лихвой компенсировал разбойник с топором.

Двоим разбойникам никак не удавалось взять атамана в клещи. Некоторое время на поляне слышались только хриплые выкрики и лязг стали. Атаман начал выдыхаться, но в этот момент долговязый споткнулся, и меч атамана без замаха рубанул его по кисти. Рука с мечом отлетела прочь, разбойник взвыл и кинулся было прочь, но его коллега с топором неожиданно саданул его своей секирой по рёбрам, и тот повалился навзничь, хрипя и кашляя. Это лишнее движение стоило разбойнику с топором жизни — атаман шагнул к нему, валясь в подкате, и рубанул по ногам.

Первей смотрел, не сходя с коня, даже не положив руку на черен меча, торчащего за спиной. Атаман Неясыть стоял, тяжело дыша и сжимая в руке меч, по рукоять залитый кровью, а на поляне копошились его недавние товарищи, и жизнь толчками уходила из них, красными струями брызгая на истоптанную высокую лесную траву.

— Ты и вправду хорошо обучен бою, Неясыть — Первей смотрел, как застывают на траве багровые пятна, чернеющие на глазах, и как замирают раненые, погружаясь в свой последний сон — На что же ты употребил данное тебе умение, атаман Неясыть, бывший солдат королевской пехоты?

— Ты кто? — прохрипел атаман, налитыми кровью глазами следя, как рослый воин неторопливо соскакивает с коня, по-прежнему не обнажая меча.

Первей чуть улыбнулся, неловко.

— Я Исполнитель.

Он обернулся вполоборота к разбойнику, начал подтягивать подпругу. Момент был очень удобен для нападения, но атаман его не использовал — очевидно, понял всю бесполезность. Первей усмехнулся — всё верно, для того, чтобы держать в руках шайку разбойников, одной силы мало, атаману необходим ум, плюс настоящее звериное чутьё.

— Чего тебе надо? — разбойник никак не мог восстановить дыхание, дышал хрипло и натужно: ночёвки в лесу в любое время года — плохое лекарство для простуженных бронхов.

— Я же сказал — жизнь.

Первей закончил охорашивать сбрую, повернулся и взглянул разбойнику в глаза.

— Станислав Ежи, он же атаман Неясыть, ты лично убил тридцать девять человек, и только что пытался совершить сороковое убийство, и не твоя заслуга в том, что тебе это не удалось. Тебе придётся умереть. Твоя смерть была бы очень скверной, Станислав Ежи, если бы ты однажды не совершил благородный поступок. Ты помнишь его?

Атаман облизал губы.

— Крыся?

— Да. Ты спас её от насильников и не обидел беспомощную сам. Тогда ты ещё был способен совершать благородные поступки, Стас Ежи.

Взгляд атамана стал совершенно дик.

— Да ты кто? Кто тебя послал?

Первей промолчал. Вот уже сколько лет он ищет ответ на этот вопрос: кто он? И кто послал его? Кто дал силы и умения для выполнения его миссии, в которую здравый ум верит с огромной натугой?

— Не знаю, Неясыть — Первей улыбнулся неловко — Но мы отвлеклись. Ты имеешь право покончить с собой, сейчас, своим оружием. Воспользуешься ли ты им?

— А если я откажусь? — атаман наконец восстановил дыхание, и вместе с ним к нему вернулась былая самоуверенность, хотя и изрядно помятая дикими событиями.

— Я помогу тебе — Первей смотрел без улыбки.

Атаман встал в стойку, выдавив кривую ухмылку.

— Ну так помоги, если сможешь.

Первей вздохнул.

— Ты не понял. Я повешу тебя. Тебе это надо?

Атаман молча двинулся вперёд, очевидно, не в силах более выносить ситуацию, которую нормальный рассудок выносить и не обязан.

Первей взмахнул рукой — короткий глухой удар, и разбойник валится, как сноп. Свинцовый шарик — замечательная штука, для того, кто умеет с ним обращаться, конечно. Можно, конечно, было поступить иначе... Но атаман разбойников — личность, трудно поддающаяся суггестии, а для серьёзной волшбы времени не было. И потом — где набраться маны на всех разбойников?

Когда атаман очнулся, он обнаружил себя сидящим на коне, со связанными за спиной руками, а шею сдавливал шёлковый шнурок. Тот, кто назвался Исполнителем, держал коня под уздцы.

— Слушай... отпусти... золото у меня... всё твоё, забирай... ну смилуйся, пощади...— атаман хрипел, конь нетерпеливо переступал ногами, косясь на чужого и весьма неприятного седока.

Первей вздохнул.

— Ты не понял. Я не могу. Твой путь на земле закончен, и не в моих силах что-либо изменить. Я лишь исполняю предначертанное.

— Да чего исполняешь?! Кем предначертанное?!! — атаман привстал в стременах, ослабив натяжение петли, и голос прорезался.

Первей чуть улыбнулся.

— Не знаю.

Он повернулся и пошёл, ведя коня в поводу, не оборачиваясь назад, где на суку нелепо дёргался бородатый человек, закончивший свой земной путь так страшно.

В корчме было полно народу, от гула голосов слюда в переплёте окошка дрожала, как крыло бабочки. Пьяные выкрики прорезали общий гул, послышался дружный взрыв хохота. Пламя толстого свечного огарка то и дело колебалось, грозя затухнуть, при каждом открытии входной двери.

— Угодно пану чего-нибудь ещё? — хозяин корчмы стоял в странно-напряжённой позе, видимо, размышляя, надо ли кланяться этому гостю, или нет. С виду вроде бы рыцарь, а может, разбойник, кто их теперь разберёт... С тех пор, как славное Польское королевство объединилось с Великим Княжеством Литовским, всё смешалось, и странствующих рыцарей от разбойников отличать стало совсем уже невозможно.

Первей улыбнулся, отодвинул глиняное блюдо.

— Спасибо, почтенный, я сыт. Вот разве ещё кружечку пива — такое пиво я последний раз пил, пожалуй, в Праге, и нигде больше.

Хозяин заулыбался, подобрел. Нет, не разбойник. Хорошее пиво оценить способен только настоящий благородный пан.

— Сию минуту, пан рыцарь.

Когда хозяин вернулся, неся высокую глиняную кружку с выступающей шапкой пены, Первей уже держал в руке стопочку серебряных монет, явно превосходивших по стоимости заказанный ужин. Хозяин улыбался теперь совсем радушно.

— Скажите, почтенный пан хозяин, где тут у вас проживает некая Эльжбета Ковальска?

Улыбка хозяина стала напряжённой.

— Пан рыцарь знает её? Или у него до неё дело?

Первей тоже убавил доброжелательности в своей улыбке. Нельзя позволять любому корчмарю допрашивать себя, вредно для дела.

— У меня дело — он подкинул на ладони монеты.

— Разумеется, пан рыцарь, не моё дело — хозяин наклонился к нему — но, если позволите... Она же колдунья, добрый пан, ведьма ужасной силы.

— Так-таки и ужасной?

— Да, пан рыцарь, да. Вот в позапрошлом годе пан мельник повздорил с ней, и что? На другую весну плотину у мельницы как корова языком слизала. А пан ксёндз? Уйди, грит, изыди, исчадие ада. Не позволю, грит, всякой нечисти осквернять храм божий. Ну и прогнал. Прямо на Пасху, представьте, пан рыцарь. А она только так взглянула, с полуоборота, да и пошла себе. Так что вы думаете? Той же осенью возвращался от моего стола, значит, домой, да поскользнулся и утоп в луже, прямо у врат храма Господня. Видать, не успел охранительную молитву прочесть. Утоп, и при том, заметьте, в тот день пан ксёндз изволили выкушать только одну баклагу горилки, ну полторы от силы. Колдовство, пан рыцарь, как есть колдовство.

Первей засмеялся в голос.

— Уважаемый, если выкушать полторы добрых баклаги здешнего огненного зелья, никакая магия не спасёт. У вас отличное пиво, хозяин, но пить здешнюю горилку... Она же насквозь проедает оловянную кружку!

Странно, но сомнительный комплимент расположил хозяина к посетителю ещё более, и он тоже добродушно захохотал.

— Так всё же, хозяин, где она живёт? — Первей вложил стопку монет в руку корчмаря — Время позднее, а мне хотелось бы выспаться и завтра встать пораньше. Приготовьте комнату, пожалуйста, и укажите, где живёт та страшная колдунья.

— Хорошо, добрый пан. Сташек, эй, Сташек! — позвал хозяин, и на зов явился малец лет двенадцати — Проводи пана рыцаря до Эльжбеты. Да не лупай глазами, тебе в хату заходить необязательно, до ворот доведи и подожди.

— Вот тут, добрый пан — мальчишка боязливо поёжился.

Первей рассматривал высокий, чуть покосившийся тын, сработанный из заострённых жердин, поставленных торчмя. Что там, за забором, угадать было невозможно. Конь всхрапнул, переступив ногами. Первей сосредоточился, прислушался к себе и понял: там, за забором, собака. Крупный пёс, и не лает — во дела...

Мальчишка всё жался, боязливо оглядывался. Здорово они всё-таки боятся этой самой Эльжбеты. Нет, тут дела погуще, нежели смытая весенним паводком гнилая плотина да утонувший в луже по пьянке поп. Ладно, разберёмся.

— Мне ждать пана?

Первей улыбнулся.

— Не надо, Сташек, дорогу назад я найду. Если меня не будет до завтрашнего полудня, идите и разбирайтесь. Но не раньше полудня, понятно? — мальчик торопливо закивал — ну и хорошо. Так и скажи хозяину — не раньше полудня.

Первей ободряюще улыбнулся мальчишке.

— Да не трясись, я полагаю, ничего не случится. Со мной не случится. Иди домой и спи спокойно.

Сташек не заставил себя упрашивать — только пятки засверкали. Проводив его взглядом, рыцарь вздохнул и крепко, настойчиво постучал в калитку. И даже после этого пёс за забором не подал голос.

Негромко лязгнул засов. Калитка в заборе отворилась бесшумно, очевидно, петли были хорошо смазаны. Первей смело шагнул в открывшийся проход. Пёс, здоровенный пегий волкодав, пристроился сбоку, молча и пристально вглядываясь в пришельца и одновременно контролируя правую руку — необыкновенно умный пёс. Первей усмехнулся. Нет, пёс, тебе не по силам защитить свою хозяйку.

Хозяйка стояла, кутаясь в большой тёмный платок, на ногах — домашние выступки из некрашеной сыромятной кожи. Большие тёмные глаза в обрамлении иссиня-чёрных густых ресниц, тёмно-каштановые роскошные волосы спадают по плечам, высокая грудь, длинная сильная шея, гибкая талия — хороша... Так вот ты какая, пани Эльжбета, Эльжбета Ковальска, колдунья, снившаяся Первею семь ночей подряд. Семь ночей! Сегодняшняя банда из восьми разбойников приснилась рыцарю лишь раз.

— Ну что, рыцарь, скажешь чего или дальше меня разглядывать будешь? — чуть улыбнувшись, спросила колдунья.

— Вечер добрый, пани Эльжбета — Первей скупо улыбнулся в ответ. Их глаза встретились, и улыбки погасли разом, как свечи, задутые ветром. Пёс глухо зарычал — Если он, разумеется, добрый... Вы позволите войти?

Длинная еловая лучина, заправленная в кованый железный светец над корытом с водой, потрескивала и дымила, угольки с шипением падали в воду. Сбоку и сзади прилёг на пол огромный пёс, очень правильно прилёг — так, чтобы держать незваного гостя под контролем. Хозяйка всё куталась в свой платок, неотрывно глядя на рыцаря. Колдуньи, как правило, умные женщины с очень развитым сверхъестественным чутьём, и пани Эльжбета не пыталась потчевать гостя и даже не задавала вопросов — она ждала.

Первей поморщился. Мерзко, как мерзко... Ну почему он? Глупый вопрос. А кто же?

Да, именно так ответил ему Голос тогда, много лет назад, когда юный гуляка, рубака и любитель женщин впервые услышал его. Поначалу Первей подумал было, что сошёл с ума — мало ли что мешают в вино во всех этих придорожных харчевнях и корчмах! Он избил тогда хозяина корчмы, и никто не посмел возразить ему — так он был разъярен. Потом настал черёд докторов, затем...

А затем Первей сдался. Нет, не так — однажды утром, после очередного вещего сна, он вдруг понял — тот, прежний, беззаботный молодой человек кончился, и канула в пропасть прошлого прежняя жизнь. Теперь он Исполнитель. Почему он? А кто же?

С тех пор он идёт по свету, повинуясь внутреннему Голосу, и нет у него больше никаких желаний — только бы уснуть, не слыша этого проклятого Голоса, только бы...

Нет, неправда. Так было только поначалу, год, может быть, полтора. Поначалу Первей ещё пытался взбрыкивать: то напивался в слизь в придорожной корчме, то кидался в драку с городским патрулём, моля Господа, чтобы его убили, а один раз, доведённый до отчаяния, пытался зарезать себя кинжалом — бесполезно. Всё, чего ему удавалось добиться — усугубить свои мучения. И всякий раз — и когда он, пьяным ограбленный до нитки, отлёживался у сердобольной хозяйки, и когда валялся избитый в городской тюрьме, и когда раненого его выхаживали монахи (а тот булатный кинжал — цены нет! — и вовсе пропал, потерялся тогда) — всякий раз Голос тяжко вздыхал, сочувствующе и понимающе, и пытался утешить, бессменно присутствуя во снах Первея, как лучший друг, не отходящий от постели больного.

А потом Первей привык. Нет, опять не так: не привык — понял.

Надо отдать Голосу должное — он всегда был с Первеем честен, всегда предельно откровенен, иной раз до тошноты. Ни разу Голос не оставил без ответа вопросы рыцаря, заданные по делу. Без ответа оставался лишь главный вопрос — кто он?

Исполнитель. Исполнитель приговоров. Исполнитель приговоров суда, проще — палач. Какого суда? На этот вопрос всегда следовало молчание, и можно было ждать ответа день, месяц, год... ответа нет и не будет. Сказать "божьего суда" Первей не решался даже самому себе. И потом, разве Божий суд нуждается в исполнителях-палачах?

Он давно забыл, что такое радость. Он не желал больше женщин, он стал безразличен к вину, и даже вкус еды для него стал неважен — поел, и ладно. И даже сон... Для простых людей сон — благо, убежище души, сон позволяет хотя на время отрешиться от всех тягот, горестей и мерзостей этого мира. Для Первея сон был лишь продолжением работы: во сне Голос объяснял ему очередную задачу, выслушивал вопросы и давал ответы, добиваясь, чтобы Исполнитель понял не только умом, но и душой очередной Приговор. Насколько это важно, Первей понял не сразу, только года через три до него дошло — если бы он хоть самую малость сомневался в справедливости Приговоров, он давно сошёл бы с ума. Что правда, то правда — Приговоры были справедливы всегда, ещё ни разу Первей не видел, чтобы Приговор падал на невиновного, либо чтобы тяжесть наказания не соответствовала тяжести злодеяний.

Рыцарь довольно скоро понял, что безликий шелестящий голос, возникающий в его голове, судьёй не является — скорее секретарь суда, доводящий до судебного пристава суть Приговора, да разъясняющий порядок исполнения.

Да, Голос был безлик, но не бесстрастен. И чем дальше, тем более не бесстрастен. Голос вёл его, предупреждал об опасностях, подсказывал, где и как раздобыть деньги — ведь рыцарю надо было как-то жить, что-то есть и пить, где-то спать. Пару раз Голос даже подсказал, где лежит клад.

Когда это случилось, вся прошлая жизнь отслоилась и отпала от Первея, как шелуха, и как-то само собой вышло так, что Голос постепенно из исполнительного секретаря суда стал его единственным собеседником, сейчас уже даже можно сказать — бесплотным другом. Голос знал его куда лучше покойной матушки, лучше него самого — он видел Первея насквозь. И при этом не осуждал его, не кормил нотациями и моралью. Голос принимал его таким, как есть, прямо заявив, что судить — не его дело. И так же прямо и откровенно Голос разъяснил Первею, за что ему выпала такая участь. И нечего было возразить.

Рыцарь вздохнул. Кто-то же должен делать грязную работу, и этот кто-то — он. Он это заслужил, и не вправе клянчить о снисхождении. Когда-нибудь, он надеялся, ему изменят его собственный Приговор, но когда... Ладно. Надо работать.

— Пани Эльжбета, помните ли вы Одарку, что приходила к вам прошлой весной?

Пани Эльжбета вздрогнула, подняв глаза и впившись в Первея взглядом.

— Кто... Кто ты есть?

Первей чуть улыбнулся, и женщина сжалась. Пёс снова глухо зарычал, шерсть на загривке встала дыбом. Первей поморщился — уж собака-то была тут совершенно ни при чём. Он привычно сосредоточился, чувствуя, как по телу пробегает такая знакомая волна дрожи, и затем вроде как холодок... Всё.

Пёс лежал на боку, вывалив язык и закрыв глаза, и только лёгкое вздымание густой шерсти на боку свидетельствовало, что животное живо — просто спит.

Колдунья откинулась, глаза её расширились.

— Ты кто? — а руки-то как трясутся, тонкие длинные пальцы вцепились в край стола так, что ногти посинели...

Первей снова чуть улыбнулся, устало и сожалеющее.

— Кто я? Исполнитель.

Пани Эльжбета вскочила, сделала неловкое движение к двери и упала. Первей тоже встал, обошёл стол кругом, осторожно помог молодой женщине подняться.

— Не надо, пани. Убежать вам не удастся, уверяю.

— Ты не из святой инквизиции, и ты не из суда, нет... Кто ты?

Первей снова чуть улыбнулся, печально.

— Я же сказал.

Женщина облизала губы.

— Я не виновата. Я не виновата ни в чём!

— Виновата, пани Эльжбета.

— Одарка была дура, если бы я знала, что она такая дура...

— Да, это отчасти правда, несчастная не страдала избытком ума. А Кристина Пивень?

Колдунья тяжело дышала, с ужасом глядя на собеседника.

— А Анита Поплавска? Чудесней девушки не было во всей округе, так говорят все, кто её знал. За что вы её извели?

— При чём тут я? — женщина вскинулась — Её мачеха так и так извела бы, не мытьём, так катаньем!

— И вы помогли ей. И отрава-то какая чудесная — один крохотный флакончик, и бедная девушка начала сохнуть, чахнуть, и вот уже вместо свадьбы — похороны... А Олеся Никитиха?

— Да я-то тут при чём? — окончательно взъярилась пани Эльжбета — Она сама не хотела...

— Неправда, она колебалась. Она очень сильно колебалась, она не хотела травить плод. Она умерла в муках, и виной этому — вы!

Колдунья сидела теперь в углу, сжавшись, как загнанный лесной зверёк.

— И это не всё. Одна весьма энергичная вдова, питая нежную страсть к молоденьким юношам, решила устроить своё семейное счастье при помощи ваших снадобий и заговоров. Юношу, страстно любившего одну девушку, напоили зельем и в бессознательном состоянии привезли сюда. Вы кое-что умеете, пани, признаю — после ваших трудов восемнадцатилетний парень таскался за сорокапятилетней вдовой, как телок за мамкой. Вот только семейное счастье той панны длилось недолго: брошенная девушка утопилась, а узнав об этом, несчастный парень преодолел заклятье, убил вдовушку и поджёг дом, где и сгорел сам. Итог — три трупа на вашей совести, ещё три.

— Этого никто не видел! Это невозможно доказать! Вы никогда не сможете это доказать!

Первей снова печально улыбнулся.

— Я не собираюсь ничего доказывать, я же не королевский прокурор. Я всего лишь Исполнитель.

Первей встал. Мерзко, как мерзко... А может, ослушаться? Рубануть её с оттягом, или прямой удар мечом в солнечное сплетение... Или в горло...

Бесполезно. Он хорошо знал это — бесполезно пытаться изменить условия Приговора. Ничего толкового из этого не выйдет, и жертва умрёт куда жутче, и самому потом будет так худо, что и не передать...

— Раздевайся! — бросил он колдунье. В глазах молодой женщины мелькнуло удивление, сменившееся отчаянной надеждой. Она встала, сбросила с плеч платок, не торопясь развязала пояс — юбка упала на землю. За ней скользнула вышитая рубаха, и молодая женщина уже стояла перед ним, нагая, и высокие груди вздымались тяжко, целясь в него сосками. Колдунья уже улыбалась, дразняще-загадочно.

— Я готова искупить свою вину, пан рыцарь, вы не пожалеете.

...

— А-ах, коханый мой...

Пани Эльжбета ворковала, страстно изгибаясь, стараясь разогреть пана рыцаря. Она действительно была очень хороша в постели, эта пани, вот только Первею было всё равно. Он огуливал её ровно и мощно, как бык корову — никаких ласк и поцелуев, тем более никаких нежных слов. Работа, такая работа.

Закончив, Первей встал и начал одеваться. Колдунья смотрела на него, притихнув — что-то почуяла?

— Не убивай меня... — вдруг хрипло попросила она.

Рыцарь промолчал. Обул сапоги, сел на лавку. Привычно сосредоточился, чувствуя, как по телу побежала дрожь.

— Спи!

Да, колдунья, даже вот такая самоучка — это вам не дубообразные лесные разбойники. Пани Эльжбета сопротивлялась гипнозу, выскальзывая, как угорь, и когда она всё-таки уснула, Первей сам готов был свалиться под лавку. Ну и денёк... Сперва разбойнички, теперь вот это дело... Всю ману сжёг, и когда ещё восстановишься теперь... И спать сейчас нельзя, вот проклятье!

Пани Эльжбета уже спала, дышала ровно и тихо, как ребёнок. Её веки чуть трепетали во сне, лицо разгладилось, и она выглядела удивительно красивой и какой-то невинной. Возможно, сейчас её ещё можно спасти, если как следует сделать спринцевание...

Когда рассвет забрезжил за окном, Первей встал и собрался выйти, не попрощавшись. Он уже открыл дверь...

— Спасибо тебе...

Колдунья смотрела на него, кутаясь в свой платок, наброшенный на голое тело.

— За что?

— Ты не убил меня.

Первей улыбнулся горько. Как мерзко, как гадко на душе...

— Я убил тебя. У тебя, правда, есть выбор — ты можешь испробовать на себе те зелья, которыми спровадила на тот свет этих женщин, или, к примеру, утопиться, как та девушка. Ты вольна выбрать свою смерть, у тебя есть немало времени. Но ты можешь и просто ничего не делать. Ты знаешь, что такое внематочная беременность?

Глаза колдуньи остекленели от ужаса, но это только на несколько вздохов, а затем в них протаяла ненависть.

— Будь ты проклят...

Рыцарь молча вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Разумеется. Он проклят, давно и надолго.

А может быть, навсегда?

...

— Я вижу, пан рыцарь провёл неплохую ночь. Должно быть, пани Эльжбета и вправду не так ужасна? — хозяин корчмы улыбался озорно-добродушно. — Только гроши пана рыцаря я не верну, не обессудьте. Комната простояла в ожидании всю ночь, хотя в корчме полно постояльцев.

— Пустяки — Первей улыбнулся — И вы правы: пани Эльжбета вовсе не так ужасна. Только теперь это уже не имеет никакого значения.

... Конь шёл ровным, скользящим шагом, буквально баюкая седока. Более того, Первею порой казалось, что Гнедко сам знает, куда везти своего хозяина. Золото, а не конь. Первей усмехнулся, вспоминая. Подумать только, такой конь — и достался ему за бесценок. Практически даром. А всё Голос...

...

-...Убью проклятую тварь! У-у, поганая кляча!

Пьяный водовоз нещадно бил коня, запряжённого в ослизлую бочку, каким-то суковатым дрючком, от которого на теле коня оставались кровавые следы. Конь, похожий на скелет, уже даже не пытался лягаться — силы кончились. Первей увидел его глаза и содрогнулся — так велико было в них желание, чтобы наконец всё кончилось. Жажда смерти.

Первей разглядывал мужичка с брезгливым любопытством. Подумать только, и на это вот насекомое — отдельный Приговор... Ладно.

— Почтенный, сколько стоит ваш конь? — услышал он свой голос как бы со стороны.

Водовоз опустил свой дрючок, отдыхиваясь.

— Так это... пан, не знаю как вас... добрый коник-то, самому надоть...

— Я спросил — сколько?

Зеваки затаили дыхание. Вот интересно — как такие тупые, бессмысленные люди, всю свою сознательную жизнь ошивающиеся возле кабака, чуют интересные события? Печёнкой, или задницей, или чем ещё? Мозгами — так это вряд ли, какие у этих мозги, со всех разом на одну порцию с горошком не наберётся...

Возница оперся на дрючок, наморщил лоб, изображая усилие мысли.

— Так что, два злотых, и забирайте.

Зеваки загомонили. Два золотых за такую заморенную клячу — неслыханно!

— А ты не подавишься? — насмешливо поинтересовался Первей.

Возница хитро прищурился.

— Так ить я не настаиваю. Самому надобен конь-то, не хотите, как хотите. Два злотых будет самая правильная цена.

Первей достал деньги. Глаза водовоза расширились, ловя маслянистый блеск золота.

— Держи.

Кадык ходил ходуном, но пьяница смог взять себя в руки.

— Я передумал, добрый пан. Четыре. Четыре злотых, и забирайте прямо тут.

В толпе возник ропот, послышались возгласы возмущения. Первей не повёл ухом, достал ещё два золотых.

— Теперь ты точно подавишься.

Он кинул монеты водовозу, и мужичонка, не поймав их на лету, принялся алчно выхватывать их из дорожной пыли. Первей между тем молча выпряг гнедого коня из водовозной бочки, взглянул в лиловый глаз коня, успокаивающе, легонько похлопал по телу — атласная кожа со следами недавних побоев отозвалась крупной дрожью. И вдруг конь, словно почуяв избавление от ежечасной муки, мягко ткнулся губами в руку Первея и тихонько, благодарно заржал.

— Э-эй, пан, не знаю, как вас... Так дело не делается. Десять. Десять злотых стоит коник-то...

Первей чуть взглянул, искоса.

— Ну зачем тебе десять злотых, дурак? Ты и один-то пропить не сумеешь.

— Я? Не сумею?! Пропить?!! — похоже, Первей ущемил самое дорогое в душе пьянчуги.

— Пошёл вон, быдло!!! — рявкнул на него рыцарь, не желая более сдерживаться.

Мужичок, похоже, смекнул, что далее лезть на рожон не стоит. В конце концов, четыре золотых — деньги весьма немалые. Махнув рукой, бывший водовоз устремился в корчму. За ним тут же гурьбой потянулись любители халявной выпивки.

Первей между тем внимательно осмотрел коня. Несмотря на крайнюю истощённость, в коне отчётливо просматривалась родовая стать — высокие, сухие бабки, широкая мускулистая грудь, лебединый изгиб шеи.

— Ничего, ничего, Гнедко — шептал Первей имя, само легшее на ум — мы с тобой ещё — ух!..

Он скормил коню весь каравай хлеба, и зашёл в корчму, чтобы купить ещё. Мужичок, продавший ему коня, уже сидел в окружении кувшинов и баклаг, стуча кулаком по столу, что-то вещал добровольным зрителям, готовым внимать любому бреду до тех пор, покуда на столе есть хоть капля вина.

Первей привычно сосредоточился, по телу пробежала волна дрожи, сменившаяся вроде как холодком... Всё.

Бывший водовоз поперхнулся вином, закашлялся. Кто-то из доброхотов похлопал его по спине, но это не помогло — похоже, мужичок подавился надёжно. Он хрипел, судорожно пытаясь протолкнуть в лёгкие хоть толику воздуха — бесполезно. Синеющими на глазах пальцами он ещё царапал столешницу, но в расширенных нестерпимой мукой зрачках уже плавало понимание — это всё. Конец жизни.

Первей повернулся спиной к валящемуся под стол бездыханному, хотя ещё и живому телу, и невозмутимо спросил у хозяина шесть больших караваев хлеба. Нет, восемь — ему надо как следует накормить коня. Хозяин только взглянул ему в глаза, и больше не издал ни звука. За спиной рыцаря суетились какие-то люди, пытаясь извлечь из-под лавки неудобно застрявший свежеиспечённый труп, а Первей невозмутимо отсчитывал мелкие монеты, и рука хозяина, принимавшая деньги, сильно дрожала.

Когда это началось, Первей не сразу осознал свою силу, хотя Голос уже прямо намекал ему, что отныне его сила не только и не столько в руках, ногах и умелом мече. Главная сила — в голове, и надо только научиться ей пользоваться. Как? Не надо нервничать, Голос подскажет.

Повинуясь указаниям Голоса, на исходе дня Первей забрался в укромный уголок. Место было до того хорошо, что ни в сказке сказать, ни пером описать — опушка берёзовой рощи, и на самом краю могучая, многовековая сосна, каких теперь уже не сыщешь по всей Ржечи Посполитой. А перед восторженным взором рыцаря открывался бескрайний окоём, наполненный воздушной неги и какой-то невероятной успокаивающей силы — впрочем, всё в этом месте, казалось, было наполнено этой мягкой, древней, спокойной силой.

Повинуясь Голосу, Первей разделся догола и сел на мягкую траву, перемешанную с хвоей, толстым слоем покрывавшую землю под древней сосной. Он сел, скрестив ноги по-турецки, подставив развёрнутые ладони и всего себя под потоки солнечного света. Он сидел, ни о чём не думая, и ему казалось, что солнечные лучи пронизывают его насквозь, собираясь в области солнечного сплетения в некий огненный сгусток, наливающийся невиданной силой. Сгусток начал расширяться, затопляя его всего, проникая в голову... Взрыв! Первей вздрогнул и открыл глаза, в которых плавала призрачная зелень. Как будто в голове взорвался бочонок с порохом, ей-богу...

— Эй, малый, так-то тебе своих вшей не выжарить, однако.

Сзади послышался грубый смех. Первей обернулся — трое великовозрастных лоботрясов покатывались со смеху, глазея на голого дурачка, сидящего нараскоряку под деревом. Рыцарю вдруг пришла в голову мысль — вот и случай проверить, правда ли...

Он неумело сосредоточился, как учил Голос, добиваясь, чтобы по телу прошла волна дрожи, сменившаяся как бы холодком...

— А ну, ребята, давай-ка пописаем. Быстро, быстро!

Трое лоботрясов ещё пытались судорожно распустить гашники, но момент был упущен — холщовые штанины наливались тёмной мокретью. Глаза деревенских олухов выражали сильный испуг.

— А ну, бегом! И до хаты не останавливаться!

Когда топот ног затих вдали, Первей встал и начал не торопясь одеваться.

"Ты не должен расходовать свою ману так бестолково" — сухо напомнил Голос.

"Кого?"

"Ману, свою магическую силу. Её у тебя пока что кот наплакал, и она нужна тебе для другого. Я понимаю, ты должен был опробовать своё новое умение, но далее тебе всё-таки лучше беречь ману для серьёзных дел"

Рыцарь закончил натягивать сапоги, распрямился.

"Договорились. Всё будет так, как ты захочешь, дорогая"

И тогда Голос впервые за время их знакомства засмеялся, шелестящим бесплотным смехом.

"Хорошо, милый"

Да, точно, так и ответил. Шутка, это была такая шутка...

Дорога снова нырнула в лес. Лес был молодой, густой, как щётка, очевидно, выросший на месте заброшенных полей. Давно уже заброшенных — деревца вымахали высокие, толщиной в руку взрослого мужчины. Многие деревца уже погибли, не выдержав конкуренции со своими собратьями, наполняя лесок густым сухостоем, то и дело дорогу перегораживали лежащие поперёк жердины, и Гнедко, возмущённо пофыркивая, переступал через них, высоко вскидывая ноги. Неудобная дорога, а для пешего так и вовсе почти непроходимая.

Первей не любил такого леса. Он кожей ощущал, как тысячи деревьев ведут между собой безмолвную, неподвижную, страшную борьбу за место под солнцем, за землю под корнями, давя слабых слепо и безжалостно, и не смущаясь стоящими рядом трупами своих сородичей. Прямо как люди, подумал вдруг рыцарь. Совсем как люди.

Нет, Первей вообще-то любил лес, но совсем другой. Там, где медноствольные красавицы-сосны привольно стоят, давая простор солнечному свету. Где могучие неохватные дубы шелестят своими жёсткими листьями, маня путника отдохнуть в прохладной тени. Где по опушке танцуют свой неподвижный танец красавицы-берёзки, уже вошедшие в силу, как девушки на выданье. Лес, забывший о своём тёмном прошлом.

А ведь, наверное, каждый лес начинал вот так — мириады лезущих к свету ростков, упорно и беспощадно давящих тех, кто хоть чуть слабее. Или нет? И вообще, всегда ли страдание и смерть одних — неизбежное и обязательное условие счастья других?

Надо будет спросить об этом Голос, усмехнулся про себя Первей. Ответит или нет?

Дорога между тем вильнула и вывела путника к крутому спуску в овраг. Первей даже вздрогнул — до того чётко вид этого места, где он ни разу не был, отпечатался в его памяти. Да, Голос, как всегда, точен. Здесь внизу должен был быть бочажок с прозрачной и холодной водой. Отличное место для ночлега. Место его работы. Это должно было произойти здесь.

Первей любил такие задачи. Сложно, да. Зато сегодня все будут живы.

Гнедко запрядал ушами, зафыркал — почуял воду. Рыцарь спешился, взял коня под уздцы и начал аккуратно спускаться в овраг, пробуя ногой грунт. Тропа здесь была едва проторена, и спускаться приходилось почти наобум. Интересно, как тут пробираться вечером, не говоря уже о ночи?

В овраге действительно оказался симпатичный бочажок, где от пробивавшейся крохотной струйки на дне песчаной ямки плясали песчинки. Первей напоил коня, напился сам. Кругом росли плотные кусты, а трава была такой густой и сочной, что Гнедко тут же забыл обо всём на свете, хрупая так, что слышно было за версту.

Обследовав "рабочее место", Первей несколько минут посидел у бочажка просто так, поддаваясь тихому очарованию этого чудесного, укромного уголка. Затем скинул рубаху, сел по-турецки (Голос почему-то называл такую, с точки зрения христианина довольно неприличную позу "позой лотоса") и подставил себя солнечным лучам, закрыв глаза и изгнав всякие мысли. Солнечные лучи ласково касались его кожи, проникая всё глубже и глубже, как будто рыцарь становился всё прозрачнее, будто замутнённая вода, медленно отстаивающаяся в стеклянном сосуде. И вот уже солнечный свет с раскрытых ладоней, со всего тела стекается в одну точку — в солнечное сплетение, собираясь там в горячий, упругий шар, наполняя грудь щекочущим теплом. Шар рос, вытягивался, заполняя собой всего человека, вот солнечное тепло достигло головы...

Первей открыл глаза. Он уже давно научился контролировать свою энергию, и взрыва порохового бочонка в голове больше не получалось. Но всё равно ощущения были не из простых. Ладно. Ощущения ощущениями, но главное — у него сейчас достаточно маны, и она, вероятно, ох как понадобится сегодняшним вечером, а то и ночью.

Рыцарь снова обвёл глазами чудесный тихий уголок и порадовался, что сегодня у него такая работа. Что этот дивный уголок не придётся осквернять казнью. Да, сегодня это будет не казнь — сегодня его подопечных ждёт прозрение.

Что порой бывает хуже казни.

Первей вздохнул, напялил рубаху, затем куртку. До вечера ему ещё необходимо было сделать некоторые вещи. Голос Голосом, а дополнительная информация никогда не бывает лишней. Значит, так... Сперва в местную корчму, куда и положено стекаться всей информации со всей округи.

Гнедко подозрительно косил глазом, уплетая сочную траву с удвоенной силой — понимал, что обед, похоже, заканчивается.

— Пойдём, дружище — виновато улыбнулся рыцарь — Работа, понимаешь?

Гнедко неодобрительно фыркнул, в том смысле, что по своей воле уйти из такого места может разве что законченный идиот. А впрочем, что взять с человека, существа, ничего не понимающего ни во вкусе травы, ни, по большому счёту, во вкусе жизни?

Конь тяжко вздохнул и подчинился.

Корчма стояла на окраине села, углом выходя на дорогу. Первей окинул глазом крепкое, обмазанное глиной и аккуратно побеленное строение. Крепкий хозяин.

В корчме в разгар трудового дня посетителей почти не было, только один пожилой мужичок с вислыми усами сидел, пригорюнясь, над пустой чаркой и глиняным блюдом с парой не то солёных, не то вяленых огурцов. Хозяина за стойкой тоже не было видно, и только из кухни доносились голоса. Первей подошёл к стойке, постучал, и, не дождавшись ответа, зычно окликнул:

— Хозяин! Эй, хозяин!

Хозяин, дородный и солидный, с пышными пшеничными усами, важно появился из кухни.

— Чем могу, добрый пан? Обед?

— Само собой, почтенный — улыбнулся Первей — И пива. И овса моему коню.

Хозяин важно кивнул, и Первей направился в угол, за свободный столик, откуда так удобно было наблюдать за дверью. Впрочем, наблюдать пока было не за кем. Ладно, пока есть время, потратим его с пользой. Отдохнём, поедим, не спеша выпьем пива. И подумаем.

...

...Это случилось прошлой зимой. Снег шёл и шёл, нет — валил и валил не переставая, меняясь, подобно настроению капризной панны. То он валил густыми, жирными, тяжёлыми хлопьями, тяжело оседая на гнущихся под тяжестью висящих сугробов ветвях, то обретал колючесть и холодность, и поднимавшийся ветер взвихривал метель, в которой не было видно собственного коня. И снова ветер стихал, и снова валили стеной густые, жирные хлопья, уничтожая всякий намёк на дорогу.

Первей никогда доселе не терял дорогу, но тут... Прошло не менее трёх часов, прежде чем он понял — дальнейшее движение якобы вперёд приведёт его прямо в лапы смерти. Не то, чтобы рыцарь так уж боялся её, отнюдь. Но за время его скитаний он как-то привык, и несделанная работа, задание, которое он уже получил, тяготило его.

Полуразорённый стожок сена, ставленый на лесной поляне, был истинным чудом, спасением. Первей вознёс молитву Господу, затем с теплотой помянул безликий Голос, ещё ночью предупредивший его: "будет тяжко — заройся в сено и жди". Да, тут и коню есть чем поживиться, и самому дождаться конца бурана будет несложно... Вот только жаль, Голос обычно не откликался Первею во время бодрствования — всё больше во сне.

В толще сена завывание бури казалось мягким, успокаивающим. Рыцарь сразу будто провалился в сон — так велика была усталость.

"Ну здравствуй, рыцарь" — бесплотный шелестящий голос, как всегда, возник в самой голове. Когда-то, в самом начале, это страшно бесило Первея, и сам Голос тогда был как-то суше, что ли... Сейчас же Первей вдруг поймал себя на мысли, что ему хочется слышать этот Голос, что он как-то даже скучает, что ли, когда его нет. Впрочем, если поначалу Голос являлся рыцарю далеко не каждую ночь, и только по делу, то теперь их беседы стали почти еженощными и гораздо более продолжительными. Тоже вроде бы по делу — Первей задавал вопросы, Голос отвечал — и в то же время... Сам Голос обычно ни о чём Первея не спрашивал, дав понять, что знает о нём всё.

"И тебе крепкого здоровья, мой Голос" — отозвался во сне рыцарь. Да, так и ответил в тот раз. Обычно он отвечал просто — "привет".

Послышался короткий бесплотный смешок.

"Ну сам подумай, какое у меня может быть здоровье? У меня и тела-то нет"

"Ну значит, здоровье твоё вообще нерушимо. Ведь нельзя разрушить того, чего нет"

Долгая пауза.

"Это правда"

Вот странно — в бесплотном шелестящем Голосе Первею почудилась грусть.

"У тебя возникли за день какие-либо вопросы? Я имею в виду твою очередную задачу"

"Задачу... Да нет, тут всё вроде ясно. Вопросов нет"

Пауза.

"Ну тогда что — спокойной ночи?" — и снова в Голосе Первею почудилась грусть.

"Нет, погоди. Давай поговорим, правда, успею выспаться, вон какой буран. У меня ведь по вашей милости совсем не осталось друзей, а случайные собеседники — это не то... Словом, поговори со мной, пожалуйста"

Снова долгая пауза. Первей вдруг испугался — бывало и так, что Голос исчезал, отключался не прощаясь, особенно поначалу, если вопрос, заданный Первеем, был не по делу или почему-либо недопустим.

"Вообще-то мне не положено разговаривать не по делу"

"Послушай. Я живой человек, и мне время от времени необходимо полноценное общение. Душу отвести, понимаешь? Если меня лишить этого, я буду чувствовать себя ещё хуже, чем сейчас, и это скажется на моей работе, ясно?"

Короткий шелестящий смешок.

"Ну разве что так... О чем мы будем говорить? Спрашивай, я постараюсь ответить"

"Слушай, и откуда ты всё знаешь? Ты и вправду всё знаешь?"

"Ну, не всё, но многое. Очень многое. Мне позволено"

"Кем позволено?"

Молчание. Нет ответа. И можно ждать до утра — его не будет. Ладно...

"Расскажи мне о себе"

Снова молчание. Долгое, долгое молчание, но Первей уже различал их — это молчание перед ответом.

"Что именно?"

"Ну... Как ты дошла до жизни такой" — и тут Первей испугался.

Он давно уже ловил себя на том, что подсознательно воспринимает Голос как женщину, этакую стройную высокую молодую даму, с красивым, умным и холодным лицом, с гладко зачёсанными назад волосами.

"Почему ты решил, что я дошла? А может, я дошёл? Или и вовсе дошло?"

Почему? Трудно ответить. Нет, Голос ни разу не подставился, не сказал о себе что-то вроде "я подумал" или "я заметила", или хотя бы "я вспомнило". Только безличные предложения, только бесплотный шелестящий голос. И всё-таки...

"Не надо. Зачем? Ты дошла, не отпирайся"

Послышался вздох. Да, натуральный бесплотный вздох, вздох насмерть измученной женщины.

"Ты прав, рыцарь. Я действительно дошла. Как? Я не уверена, что мой рассказ доставит тебе удовольствие"

"Ничего, я потерплю"

Пауза.

"И я совершенно уверена, что этот рассказ не доставит удовольствия мне"

"Тебе потерпеть ещё проще. Вообще, женщины созданы для терпения"

Короткий бесплотный смешок.

"Нет, ты совершенно невозможен. Ну ладно, слушай.

Жила-была девочка. Нормальная с виду девочка, у нормальных родителей. Дом на краю села, за домом сад, дальше поле, за полем лес. В поле полным-полно васильков, из которых так славно плести венки. Пчёлы жужжат в белой кипени цветущих яблонь... И мамины ласковые руки. И это "доченька, вставай"...

Голос пресёкся. Пауза. Долгая, долгая пауза.

"Только девочка не ценила всего этого. Её с детства влекла к себе магия. Её не тянуло к другим детям, и они отвечали ей взаимностью. Она нашла себе подружку не по летам — старую колдунью, жившую на отшибе, уже, считай, в лесу. Девочка могла часами сидеть с ней, учить заговоры, составлять обереги и прочее. Она научилась лечить детей и скот, научилась составлять приворотное зелье и снимать порчу. И напускать тоже научилась. Умирая, колдунья передала ей своё умение целиком. Но много ли знает деревенская колдунья? Девочке этого было мало, очень мало.

Впрочем, к тому времени она была уже не девочкой — девушкой, юной и прекрасной. Правда, местные парни боялись её, боялись одного взгляда огромных, глубоких, бархатно-чёрных глаз. Мать с отцом очень любили её и печалились, что женихи бегут от их ворот, как от пещеры дракона. Но девушку это не трогало. Зачем ей эти деревенские дурни, не могущие связать двух слов и годные лишь на то, чтобы с сопением залезть на женщину, как бык на корову? Нет, она метила выше, гораздо выше. И дождалась.

Когда он впервые посетил отца, по какому-то делу, она сразу поняла — это судьба. Ей, вообще-то, полагалось стыдливо потупиться и скрыться, но она стояла, бесстыже выпятив грудь, раздувая ноздри и пожирая гостя своими чёрными огромными очами. И гость разом забыл про все дела, и только мычал чего-то, неотрывно глядя на эту бесстыжую вздымающуюся грудь с перекинутой чёрной косой, толстой, как корабельный канат, на эти трепещущие ноздри и полураскрытые губы, и главное — в её колдовские глаза.

Дальше всё понеслось вихрем. Сваты с лентами и посохом, подарки, какие-то весёлые, улыбающиеся люди, кони мчатся... И священник, возлагающий на голову новобрачных венец.

Жених был богат, он был из знатного рода, и он без памяти влюбился в неё. А любила ли его девушка? Если бы её спросили тогда, она ответила бы не колеблясь — "да". Собственно, так и ответила она перед алтарём. Ещё бы! Замужество вырывало её из серой деревенской жизни, открывая перед ней новые, сияющие перспективы. Какие? Она хотела стать магом. Не деревенской колдуньей, и не университетским учёным-шарлатаном в шёлковой мантии — настоящим магом, способным повелевать на расстоянии судьбами королей и миллионов.

Муж очень любил её, и потакал всем её капризам. Книги? Какие угодно. Приборы? Пожалуйста. Жаль только, настоящего учителя-мага было не сыскать днём с огнём — к тому времени Королевство Польское объединилось с Великим Княжеством Литовским, и на землях бывшего княжества уже вовсю орудовала святая инквизиция, выжигая огнём всех, кто был способен хотя бы заговорить зубную боль. Настоящие маги ушли в глубокое подполье.

Родители мужа, с самого начала не очень-то восторгавшиеся невесткой по причине неравного положения, в штыки приняли её идею учиться магии. Свекровь начала упорную и кропотливую подготовку сына к разводу. Повод был весомый — молодые жили вместе четвёртый год, а детей всё не было. Глупая женщина! К этому времени девушка — нет, уже молодая женщина — давно переросла ту деревенскую колдунью, умевшую, кстати, совсем не так уж мало. Какие дети? Ей надо учиться, время уходит, а тут пелёнки! Нет, всё это подождёт. Муж, любивший свою жену-ведьму до беспамятства, соглашался потерпеть и это. Но свекровь была иного мнения. Нет, молодая женщина в принципе была не злой, но позволить свекрови порушить свою жизнь она, разумеется, не могла"

Пауза. Долгая, долгая пауза.

"В общем, свекровь ничего не успела... Однажды свёкор лёг спать с живой, тёплой женщиной, а проснулся с холодной восковой куклой. Доказать ничего не удалось, но свёкор с тех пор ни ногой не ступал к сыну, не здоровался с невесткой, а напившись пьян, бегал с саблей и кричал, что зарубит ведьму. Дальше — хуже. Он совсем сошёл с ума, он перестал есть дома что-либо, питаясь в окрестных корчмах, а дома потреблял только вино из запечатанных бутылок, которые метил собственноручно особой печатью, и держал в запертом погребе, ключ от которого не показывал никому. Но это бы полбеды. Однажды он пришёл к сыну и заявил — либо ты прогонишь эту ведьму, либо я лишаю тебя наследства, и пошли оба вон из моего дома!"

Снова долгая пауза.

"Зря он так. Подавиться вином в таком состоянии — плёвое дело. Во всяком случае, ты освоил этот фокус за несколько уроков. После похорон старого графа уже ничто, казалось, не мешало двум молодым, любящим друг друга людям жить в своё удовольствие. Графиня выписала-таки себе настоящего мага, сыскала буквально из-под земли — старый маг жил в Рудных горах, в какой-то пещере. Молодой графине удалось подкупить старого мага не деньгами — старик очень переживал, что древнее искусство стараниями церкви сходит на нет, и ненавидел попов всех мастей лютой ненавистью, считая их приспешниками дьявола, а инквизиторов — подлинными адскими псами, подлежащими безусловному уничтожению всеми доступными способами. Красота и недюжинный талант молодой графини, а главное — беззаветная преданность магии растрогали старика, и он согласился на переезд в имение, где поселился в отдельном флигеле со всеми удобствами. Теперь графиня могла заниматься своим любимым делом под руководством отличного учителя днём и ночью.

В разгар этих событий неожиданно заявился с бандой головорезов брат мужа — вернулся с какой-то очередной войны нищим и ободранным и на этом основании решил требовать свою долю наследства. Бандитов было много, да ещё муж, не сразу сообразив, в чём дело, пустил дорогого братца со товарищи в замок... В общем, всё висело на волоске, и пришлось применить новый фокус. Ты с блеском использовал его совсем недавно против шайки разбойников.

Вот с этого-то момента всё и пошло наперекосяк. Муж, доселе без памяти любивший свою молодую жену — а она к тому времени стала уже совершенно роскошной красавицей — вдруг сделался задумчив, всё меньше и меньше времени проводил с женой, и всё чаще исчезал из замка. Молодая женщина, привыкшая каждую ночь получать горячие ласки любящего мужа, страдала и мучилась в своей одинокой холодной постели, даже плакала, что, в общем-то, было ей несвойственно. А потом решила всё исправить.

Всё вышло отлично — к тому времени она уже продвинулась в магии ой как далеко. Муж снова не сводил с неё глаз, днём беспрерывно держал за руки, а ночью — за все остальные места. Вот только удовольствия от этого молодая графиня получала всё меньше и меньше — ей всё время почему-то казалось, что с ней спит кукла-марионетка, нити от которой держит в руках она сама. Да плюс делами муж совершенно перестал заниматься — он вообще перестал заниматься чем-либо, кроме графини, и даже кормить его приходилось чуть ли не насильно. А тут ещё старый маг покинул замок. Напрасно графиня умоляла его — старик был непреклонен. На прощание он сказал — возможно, инквизиторы где-то не так уж неправы"

И снова долгая, долгая пауза.

"Конец наступил быстро. Через неделю после ухода старого мага молодой граф упал с самой высокой башни, разбившись насмерть. Зачем он туда полез, осталось тайной, но можно предположить — он хотел одним рывком оборвать все верёвочки...

А ещё через девять дней к молодой вдове явился некто, назвавший себя Исполнителем. Как ни была подавлена и расстроена графиня, она вовсе не хотела умирать, и она дала бой. И тут выяснилось, что знает и умеет она хотя и немало, но недостаточно. В общем, умереть ей-таки пришлось"

Шелестящий бесплотный смешок.

"Её смерть была бы короче, а дальнейшая судьба куда хуже, если бы при жизни она не успела совершить несколько не особо поганых поступков, в том числе избавила от чумы окрестные сёла, принадлежащие графу. Не пустила туда чуму, и спасла тем множество жизней"

Долгая, долгая пауза.

"У тебя, рыцарь, по крайней мере есть руки, и ноги, у тебя есть тело, способное чувствовать прикосновение ветра, и солнечные лучи, и холод, и боль. Да, хотя бы боль! А у меня ничего этого нет. Один только голос, бесплотный голос. Господи, знал бы ты, как все эти годы я хочу пить, и нечем мне напиться!"

Первей давно уже слушал Голос, звучащий в его голове, не смея дышать. И вот сейчас он услышал... Да, нет никаких сомнений — это плач. Шелестящий, бесплотный плач смертельно измученной женщины. Того, что было женщиной. Того, что от неё осталось.

"Маленькая моя..." — неожиданно выдал из себя Первей.

"Ох, не жалей меня, рыцарь, не надо. Он прав — я заслужила, и со мной расплатились. Я не ропщу, нет. Что толку лить слёзы и сопли, когда дело сделано? Я буду работать, рыцарь, я буду работать, пока не заработаю прощение"

"Прощение? Какое прощение?"

Она ещё всхлипывала, но сквозь эти всхлипы уже пробился знакомый короткий смешок.

"Ну какой же ты всё-таки дурень, извини. Чем, по-твоему, мы с тобой всё это время занимаемся?"

Первей молчал, переваривая. Он-то думал...

Короткий смешок.

"Чтобы что-то делать, надо это уметь, и думать — не исключение"

"Ну и ехидная ты язва всё-таки" — не удержался Первей.

Снова бесплотный смех, чуть продолжительнее.

"Спасибо тебе. Огромное тебе спасибо, рыцарь. Ты даже не представляешь, как я тебе благодарна. Ты выслушал меня, и ты меня не презираешь, не ненавидишь..."

"Кто я такой, чтобы судить тебя?" — удивился Первей — "Я сам всего лишь Исполнитель. И ты знаешь — у меня рыло в пуху по самые уши"

Они помолчали.

"Слушай, как тебя зовут?"

Пауза.

"Я Голос. Голос Свыше. У Голосов нет имени"

"Но как тебя звали при жизни?"

"Неважно. Та жизнь ушла и не вернётся. А в следующей... откуда мне знать, как меня назовут? И назовут ли?"

"Тогда я буду звать тебя Родная. Можно?"

Пауза. Господи, какая долгая, бесконечно долгая пауза.

"Почему?"

"Видишь ли... Из всей родни в настоящий момент ты у меня одна. Вот так, Родная"

Снова пауза.

"Спасибо... родной"

Корчма наполнялась гулом голосов, народ всё прибывал и прибывал — мужики жаждали расслабиться после тяжёлого трудового дня. Первей заказал ещё кружку пива и сидел, полуприкрыв глаза, внимательно вслушиваясь в обрывки разговоров.

— ... А он мне гутарит — за такое сено в городе серебром заплатят, а не то, что здесь... Да вот беда — пан не велит возить в город, всё чтобы шло через него...

-... Да разве же это сапоги? Нет, ты глянь, глянь — голенища же сползают, как чулки у пьяной бабы — срам! Ну, я ему вместо грошей — в рыло, и айда...

— Но сапоги-то всё ж забрал!

— А как? Не босому же мне ходить, раз такое дело. И потом, эта ж пьянь всё равно загнала бы теи сапоги кому-нибудь, и ходил бы человек, мучился... Уж лучше я сам!

Дружный хохот.

— ...Да ты на неё и глядеть опасайся. Нет, конечно, девка она куда как видная из себя, даром что по уму чистый младенец...

Первей весь превратился в слух. Двое собеседников расположились через столик от него. Один высокий, тощий как жердь, с бородой клинышком, второй — молодой, дюжий парень, с широким, как сковорода, губастым лицом.

— Поначалу-то немало было охотников повалять её на сене, в своё удовольствие — тощий отхлебнул пива, почмокал — Да только иных из них давно уж в живых нету, а которым ещё такая судьба выпала — хуже смерти. Вон Никифор Птица какой парень был, ни одной юбки мимо не пропускал — бродячая собака яйца откусила, ты себе представь! Ну да, прямо на улице, бежала себе мимо — и хвать! А братьев Крутых лесиной перешибло, да так ловко — лежат оба, только мычат да под себя гадят... И родителям каково, смотреть на такое...

— Так и что теперь, и сладу нету с колдуном проклятым? — подал голос губастый парень.

Тощий с сожалением посмотрел на него.

— Злой ты, Радек. Сладу по теперешним временам на любого найти можно — вон, псы папские рыщут, крови ищут. Да только зачем тебе такой грех на душу? Ну спалят их живьём — тебе от этого легче? А потом, к примеру, зубы заболят или поясницу скрутит, или хоть грыжа — куда идти? К инквизиторам, что ли? Так они кроме как людей жечь, особливо баб да девок молодых, и не умеют ничего. Каты, одно слово. И потом, он ведь никого первый не тронул покуда — не лезь, и живи спокойно.

Тощий допил пиво, встал, за ним поднялся и губастый парень.

— А насчёт дочки его я тебе верно говорю — забудь... На свою обиду он, может, ещё и плюнет, а за дочку...

Собеседники вышли в дверь, и что там будет обидчику за дочку колдуна, Первей не расслышал.

Рыцарь вздохнул, отставил кружку. В принципе, можно было бы влезть в разговор — Первей это умел — но зачем? Вряд ли эти деревенщины смогут сообщить ему что-то такое, чего не сказал Голос.

Гул голосов неуловимо изменился, затихая. Первей поднял глаза.

На пороге корчмы стояла девушка. Взрослая уже девица, по здешним понятиям почти перестарок — лет двадцать, если не больше. Высокая, стройная, сильное гибкое тело так и распирает простое платье, слишком тесное и короткое для такой великовозрастной девицы — из-под подола виднелись стройные, загорелые ноги, аккуратные босые ступни покрыты слоем пыли. Свободно ниспадающие пышные пшеничные волосы обрамлял венок из полевых цветов, на длинной красивой шее — ожерелье из желудей, в руках девица держала букет цветов.

— Мир всем добрым людям! — пропела девушка.

Она легко обошла столики, улыбаясь всем без разбора, и каждому посетителю дарила цветок из своего букета, и люди неловко улыбались ей в ответ. Перед столиком Первея девушка остановилась в растерянности.

— А у Оксаны больше нету цветов, добрый пан. Жалко. Как же теперь вас коснётся Божья Благодать?

Первей смотрел ей в глаза, большие, золотисто-карие, на дне которых плавала странная смесь детской наивности, древней мудрости и тягучего, липкого безумия.

— Не переживай, Оксана — улыбнулся рыцарь.

— Но как же? Оксана же видит, добрый пан — вам нужно очень, очень много цветов. Огромный букет, вот такой — девушка развела руки широко-широко — Иначе вам не видать Божьей Благодати, а это так плохо, так плохо...

— А ты нарви мне такой букет — снова улыбнулся Первей. Народ в корчме совсем замолк, прислушиваясь к странному разговору.

Девушка задумалась, закусив губу. Тряхнула головой.

— Оксана будет стараться, добрый пан. Оксана принесёт вот такой букет — девушка снова развела руки во всю ширь, даже привстала на цыпочки — и тогда пану станет легче.

— Ты приходи к бочагу, там, в овраге — ласково, как мог, улыбнулся Первей — И мне станет легче, правда. Придёшь?

Послышалось сдавленное дурацкое гыгыканье, затем короткий звук подзатыльника — и всё стихло.

Девушка смотрела серьёзно, и рыцарю на миг почудилось — вовсе она не безумна, такая недетская, глубокая мудрость светилась в золотисто-карих глазах.

— Тятенька не велит Оксане, но Оксана видит — доброму пану очень, очень плохо. Оксана придёт.

Бочаг в сумерках выглядел бездонным, и не скажешь, что всей глубины тут — по колено, не более. В густеющих сумерках овраг казался каким-то нарисованным, ненастоящим, разом утратив глубину. А над головой чистым золотом сиял небосвод, незаметно бледнеющий в предвкушении тихой и ласковой летней ночи.

Первей вздохнул. Так не хотелось разрушать тихое очарование ясного летнего вечера, особенно прекрасного в этом дивном уголке — как в раю, ей-богу. Но пора, однако, развести огонь.

Лёгкие, почти бесшумные шаги босых ног, и перед ним возникла, будто из воздуха, ладная девичья фигурка. Да, девушка определённо перезревает — высокие, тугие груди, гибкая сильная талия, широко и жадно развёрнутые бёдра... И детски-наивное лицо слабоумной дурочки. Нет, не так — тут всё сложнее...

— Добрый пан позвал, и Оксана пришла. Пану легче?

Первей улыбнулся так ласково, как только мог. Только не обидеть...

— Садись, Оксана. Меня зовут Первей. Сейчас я разведу костёр...

Девушка поморщилась.

— Огонь — плохо. Огонь жжётся, огонь убивает. Никто из тех, кто попал в огонь, назад не вернулся. Огонь — орудие дьявола.

В глазах девушки плавала странная смесь детской наивности, безумия и нечеловеческой мудрости.

— Ну как же без огня, Оксана? — Первей снова мягко улыбнулся — Человек тем и отличается от зверей, что имеет огонь. Не есть же нам всем сырое мясо?

— Нет-нет, огонь — плохо. Если бы не было огня, люди не жгли бы людей. Если бы не было огня, не было бы и железа — железо ведь не сделать без огня — и тогда не было бы ни мечей, ни кинжалов, ни цепей, и люди не смогли бы мучить и убивать друг друга. Если бы не было огня, люди не убивали бы лес — лес ведь убивают, чтобы кормить огонь. Если бы не было огня, люди не стали бы убивать животных — кому нужно сырое мясо? И все тогда стали бы добрыми, и Божья Благодать снизошла бы на всех.

Первей вздохнул. Ладно, плохо так плохо. Обойдёмся и без огня.

Что-то вдруг изменилось в тихом, уютном уголке. Замолкли ночные птицы, уже пробующие голоса, стих ветерок, негромко шумевший в кустах по склонам оврага.

— Я приветствую тебя, Евпатий Чёрная Кость.

Тёмная фигура выступила из темноты густеющих сумерек.

— Кто ты? Я не знаю тебя. Назовись.

Первей чуть улыбнулся.

— Я Исполнитель.

Фигура не шевелилась.

— Я спросил твоё имя. Кто, откуда, зачем? Отвечай!

Словно стальной обруч сдавил голову. Рыцарь поморщился. Похоже, колдун привык полагаться на свою силу, давя всякое сопротивление. Это надо поломать, немедленно и жёстко, иначе разговор не получится.

— Тебе необязательно знать моё имя. Всё, что от тебя требуется — чётко исполнять мои указания.

Стальной обруч на голове сжался, силясь раздавить череп. Первей напрягся, привычно уже почувствовав прилив дрожи — стальной обруч с неслышным звоном разлетелся на мелкие осколки, колдун пошатнулся.

— Я не советовал бы тебе испытывать на мне свою силу. Подойди и сядь!

Колдун напрягся, сопротивляясь.

— Подойди и сядь, я сказал! Ну!

И тут на сцену выступила Оксана.

— Не смей! Не смей мучить тятеньку! Он добрый, ты не знаешь, какой он добрый! А ты злой! Если ты будешь таким злым, тебя никогда не коснётся Божья Благодать!

Первей шумно вздохнул, расслабляясь. В самом деле, разговор сразу пошёл наперекосяк, так нельзя...

— Я не желаю зла твоему тятеньке, Оксана. Я просто указал ему место, и он, похоже, уже понял это.

Тёмная фигура тоже расслабилась, шагнула ближе и уселась в трёх шагах, обхватив колени руками. Оксана тут же пристроилась рядом, воспользовавшись для сидения краем тятенькиного плаща.

— Зачем тебе моя дочь?

Рыцарь вздохнул.

— Мы должны поговорить. Твоя дочь не любит огня, поэтому костёр я разжигать не стану.

Человек в тёмном помедлил.

— Я слушаю.

— Твоя дочь безумна. Тебя это устраивает?

Евпатий наклонил голову, глядя исподлобья.

— Что тебе до того?

— Я спросил. Тебе придётся ответить — мягко напомнил Первей.

Колдун напрягся, но демонстрировать свои приёмы не стал — очевидно, уже кое-что понял.

— Ты, похоже, человек не простой, очень даже не простой. Я всегда думал, что байки про Исполнителей — дремучие сказки...

— Как видишь, нет. Я задал вопрос, Евпатий.

Евпатий вздохнул.

— Хорошо. Ты спрашиваешь, устраивает ли меня её безумие? Да. Да, да, да! Посмотри на неё — она счастлива. Да, счастлива, как ребёнок, как нетронутый ребёнок, чистая, безгрешная, радующаяся солнцу, цветам, радуге после дождя — всему этому огромному миру!

— И ты полагаешь, взрослой девушке этого достаточно?

— Да — колдун смотрел прямо, не мигая, но выражение его глаз в изрядно сгустившейся темноте с трёх шагов угадать было уже невозможно — Любому человеку достаточно быть счастливым, а всё остальное — химеры.

— Ты не прав. Ты сам знаешь, что не прав, но ты боишься себе признаться в этом. И чем дольше длится всё это дело, тем страшнее тебе признать свою ошибку — ведь за ошибки жизнь, как правило, заставляет платить, платить дорого и очень больно. Я здесь затем, чтобы ты заплатил, Евпатий Чёрная Кость, покуда счёт не стал для тебя неподъёмным.

Колдун дёрнулся, но Первей остановил его движением руки.

— Не надо, Евпатий. Ты должен быть мне благодарен, если уж на то пошло. Ну не мне, скажем — я-то всего лишь Исполнитель — а своей судьбе. Я редко встречал такой мягкий Приговор, поверь мне. Дальше было бы хуже.

Евпатий помолчал, угрюмо глядя в землю.

— Оксана, доня, пойди погуляй. Только не отходи далеко!

— Хорошо, тятенька — девушка легко поднялась — Пан не будет больше обижать тятеньку?

Только не врать, внезапно понял Первей.

— Немножко буду, Оксана, совсем немножко. Но твой тятенька сильный и умный, он всё поймёт, и всё кончится хорошо, правда.

Оксана наморщила лоб, размышляя — можно ли оставить тятеньку с этим непонятным и злым паном, явно лишённым Божьей Благодати. Сомнения разрешились в пользу Первея, и девушка бесшумно растворилась в темноте. Зафыркал Гнедко — похоже, нашёл себе подходящую компанию.

Колдун нервно сплетал пальцы.

— Ты не спросил, откуда всё это пошло. Ты знаешь?

— Нет. Этого мне не сообщили.

— Так узнай. Однажды утром девочка шла по тропинке за молоком к знакомой молочнице. Ей было шесть лет, и этих скотов тоже было шестеро. Обыкновенные наёмники, поганая шляхта. Разумеется, они бы предпочли взрослую девицу, но что делать, если таковой под рукою не оказалось?

Четверо шутя придерживали её руки и ноги, один работал, а ещё один жарил мясо на вертеле — мясо ведь нельзя оставлять без присмотра ни на минуту, верно? Потом они менялись. Когда мясо прожарилось, все шестеро как раз удовлетворили свою похоть и смогли приступить к завтраку.

Она всё-таки осталась жива, моя Оксана. Другой бы сказал — слава Богу, но я таких слов не говорю, так как ни в какого бога не верю — его просто нет, потому что его быть не может. Доказательства? То, что случилось с Оксаной, делает версию о боге просто смехотворной. Да, Оксана выжила, выжила моими стараниями — тогда я был простой лекарь, пусть и хороший лекарь. Но мать её не перенесла такого, и вскоре её не стало. А Оксана стала чахнуть, день за днём. Была весна, впереди было лето, но я понимал — осенью её не станет. И тогда я обратился к магии. Когда человек чего-либо очень, по-настоящему хочет, он этого добивается, рано или поздно. Я успел. Мне удалось погрузить душу моей дочери в раннее детство, до того, как это произошло.

— И она пребывает там до сих пор.

— Да! Скажи, тебе не приходило в голову, что по-настоящему счастливым человек бывает только в детстве? А дальше его ждут лишь мучения и страдания?

Первей вздохнул. Тяжёлый какой разговор... Впрочем, когда это ему выпадали лёгкие и непринуждённые беседы?

— И ещё. Ты не задумывался, почему господа попы так не любят магов, колдунов и ведьм? Всё просто. Простой человек должен быть беззащитен пред сильными мира сего — ни один волк не желает, чтобы у овечек были острые клыки и когти. Простолюдинам запрещено носить оружие. Но как быть с теми, чьё оружие всегда при себе, в голове? Очень просто — отобрать вместе с головой. Зачем волкам клыкастые овцы?

Колдун усмехнулся.

— А ведь магия куда лучше топора или меча. Пожалуй, хорошая магия даже лучше арбалета — ведь следов никаких! Покушал человек чего-либо, заболел животом, или горячкой, или чёрт-те чем — и привет. Или ещё лучше — подавился насмерть во время обеда. С кем не бывает? Или и вовсе уснул и не проснулся — на всё воля божья, так ведь? А может, моя?

Евпатий выпрямился.

— Так вот. Я намерен защищать себя и свою дочь вместо бога, которого нет. И сделать её счастливой вместо бога, которого нет.

Рыцарь задумчиво потёр лоб. Надо говорить, однако, иначе лекция пана колдуна затянется до утра.

— Вот что я тебе скажу, Евпатий. Ты, разумеется, можешь не верить в Бога. Ты даже можешь не верить в то, что Земля круглая — форма Земли от твоего неверия не изменится ни на йоту. И насчёт детства ты не совсем прав. Всем нам в детстве выдаётся счастье — выдаётся авансом, просто так, кому больше, кому меньше — но это именно аванс, задаток. А всё остальное счастье человек должен заработать себе сам. И аванс отработать, между прочим.

Колдун покачал головой.

— Красиво говоришь. Как жаль, что это всего лишь красивые слова, красивые и бесполезные.

— Я знаю, ты мне не поверил. И не должен был поверить сразу. Тебе нужно подумать.

— И не поверю. Она лежала в кустах возле тропинки, как использованная ветошь, а они жрали мясо, пили вино и хохотали. И где был твой Бог? Наверное, они и сейчас где-то бродят, творя свои чёрные дела, жрут мясо и вино, и смеются.

Первей задумался. Ай-яй-яй, какой тяжёлый разговор... Что ответить?

"Родная, помогла бы. А то не справлюсь"

"Сейчас, родной"

Рыцарь вздрогнул. Ещё никогда раньше Голос не откликался днём так мгновенно.

"Вот, даю справку. Из тех шестерых..."

Первей поднял глаза на собеседника.

— Возможно, пану Евпатию будет любопытно узнать, что одному из этих подонков выбили глаза, и он околел от голода в придорожной канаве. Второго продали туркам на галеру, и он подох под кнутом надсмотрщика. Третий умер довольно быстро — его обварили кипящей смолой при осаде, и он протянул чуть более суток. Четвёртого колесовали, как разбойника. Пятого зарезали собственные дружки, за деньги. Шестой умер прошлой осенью, умер своей смертью, от грудной жабы, и дальнейшая участь его наиболее ужасна, так как ему придётся заплатить за всё разом.

Колдун вытаращился так, что это было видно даже в темноте.

— Откуда... Откуда тебе это известно?

Первей слабо улыбнулся.

— Мне нечем доказать. Если я скажу тебе, что это мне вот прямо сейчас сообщил мой внутренний Голос, ты будешь смеяться, правда?

Евпатий вдруг резко переместился, и его глаза оказались в полулокте от глаз Первея. Рыцарь не пошевелился, смотрел в пронзительные глаза колдуна спокойно, прямо. Вот интересно, колдун этот тоже так хорошо видит в темноте?

— Ты сказал правду... Нет, невозможно... Погоди... Кто ты?

Первей улыбнулся уже устало.

— Я говорил тебе. Я Исполнитель.

— Исполнитель... так это не сказки... Оксана, доня, иди сюда!

Девушка, похоже, не отходила далеко, играла с конём рыцаря — Гнедко даже потянулся вслед за ней, тихонько фыркая.

— Оксана тут, тятенька.

Колдун встал, взял её за руку, сжав пальцы дочери.

— Я слушаю, Исполнитель. Мы слушаем. Что мы должны сделать?

Первей тоже встал.

— Ты должен вернуть своей дочери разум. Ты сможешь, не сомневайся — ведь ты так хорошо изучил сей предмет, пока препятствовал прозрению своей дочери, насильно удерживая её в детстве. Затем помочь наверстать упущенное. Затем ты должен выдать её замуж за хорошего человека — она сама укажет тебе, за кого. Потом ты должен оберегать её, лечить, нянчить внуков — обеспечить ей настоящее, а не призрачное счастье. Но это не всё. Твоя вина должна быть искуплена. Отныне ты должен извлекать из пучины безумия тех несчастных, которые там оказались — твои познания тебе очень пригодятся в этом деле. Всё.

Евпатий помолчал, раздумывая.

— Позволь спросить. Что мне будет... за тех? Двое лежат в могиле, ещё двое лежат живыми трупами, а один пьёт вчёрную и валяется по канавам, лишившись своего мужского достоинства...

— Не знаю, Евпатий. Я не решаю ничьей судьбы, я лишь исполняю предначертанное — Первей усмехнулся — И я даже не знаю, кем предначертанное. Я могу только надеяться. И, если тебе интересно моё личное мнение — то же самое следует делать тебе.

— А она? Что должна делать она?

Первей чуть помедлил.

— Прежде всего, простить своего отца за то, что он сотворил с ней. А потом... жить.

Пауза. Долгая, долгая пауза.

— Чтобы окончательно рассеять твои сомнения, могу сообщить тебе, что было бы, если бы я не появился. Какое-то время всё шло бы, как сейчас — Оксана оставалась бы девушкой-ребёнком, молодой женщиной-ребёнком, зрелой женщиной-ребёнком... А потом ты закончил бы свой путь на костре, и она осталась бы беспомощным одиноким ребёнком, и участь её была бы очень печальна — ведь аванс счастья надо отрабатывать, а времени у неё не осталось бы. Но хуже всего — этот круг был бы ей не засчитан, и ей пришлось бы начинать всё сызнова. Не веришь?

Колдун внезапно опустился на колени.

— Ты ангел?

— Я?! — Первей изумлённо расхохотался — Вот это да! Смешнее шутки я и не слыхал, право!

— Тятенька, не выдавай Оксану замуж — вдруг робко подала голос Оксана — Оксана не хочет замуж, Оксана хочет играть. Мужчины все плохо пахнут!

— Нет, пани Оксана, это невозможно — окончательно развеселился Первей — Такие титьки уже давно должны покоиться в надёжных руках!

...

Гнедко шёл своим неповторимым, скользящим шагом, баюкающим всадника, словно в колыбели. Первей усмехнулся. Дорога ровная, развилок нет, может, и в самом деле вздремнуть в седле, предоставив инициативу коню? После бессонной ночи так и тянет в сон...

"Родная, отзовись"

"Да, мой рыцарь"

"Как мы сегодня, а? Ты довольна?"

Пауза.

"Кто я, чтобы оценивать, быть довольной или недовольной?"

"Ну не надо, пожалуйста. Не придуривайся хоть со мной. Ты же довольна, я вижу"

Бесплотный смешок.

"Ну ты силён! Я сама себя никогда не видела, а он — видит..."

"Ну не вижу — чувствую, не придирайся к словам. Итак, ты довольна..."

"Да. Да, рыцарь. Вот если бы все задачи были такими..."

"Вот и я о том же. Слушай, ты не могла бы из всех этих уголовный дел выбирать... ну, скажем, не самые мерзкие, а?"

Бесплотный вздох.

"Я понимаю тебя. Ты даже не представляешь, насколько хорошо я тебя понимаю. Тебе было очень плохо тогда, у пани Эльжбеты... Прости, но не в моих силах выбирать Приговоры"

"Жаль... Нет, сегодня положительно хороший день. Я уже и не помню, когда я себя так чувствовал. Слушай, Родная, а ты умеешь петь песни?"

Долгая, долгая пауза.

"Нет, рыцарь. Извини, песен тебе петь я не буду"

Голос смолк, и Первей понял — на сегодня разговор окончен. Обиделась... Да, конечно, как он не сообразил — обиделась. Женщинам вообще свойственно обижаться.

"Не сердись, Родная, я не хотел тебя обидеть"

Молчание. Ответа нет и не будет.

"Знаешь, о чём я сейчас мечтаю?"

Молчание. Долгое, долгое молчание, но рыцарь уже понял — это молчание перед ответом.

"О чём?"

"Я мечтаю, чтобы тебя больше не мучила жажда. Я знаю, что такое нестерпимая жажда, поверь"

Долгое, долгое молчание.

"Спасибо тебе, родной"

...

Сильный удар привёл Первея в чувство. Он открыл глаза и увидел над собой конскую морду. Гнедко насмешливо фыркнул — ай да хозяин, какой молодец — уснул на ходу и выпал из седла...

Село на взгорке всё утопало в зелени, словно зелёная шапка пены над ендовой с крепким, забористым пивом. Первей усмехнулся — где её теперь увидишь, ендову... Теперь на землях бывшей святой Руси, захваченных Литвой, а позже в качестве приданого отошедшего Польше, везде пьют пиво по немецкому обычаю — из высоких узких кружек.

Копыта коня глухо стучали по пыли. Всадник внимательно всматривался, даже скорее внюхивался — да, тут людям живётся туго. Веяло от села какой-то безысходной забитостью, что ли... Даже на порубежье Руси Московской не было такого — там за нарочитым небрежением хозяйственного устройства всё-таки проглядывала мрачная, угрюмая готовность к ежечасному бою с погаными степняками, то и дело тревожащими селян своими дикими набегами. А здесь... Забор-плетень, не чиненый уже бог знает сколько лет, совсем лёг набок. Может, хозяин пьянь деревенская? А вон ещё забор с дырой, и тощая горбатая свинья с выводком уверенно проникает в брешь, надеясь в густой лебеде и крапиве запущенного вконец огорода отыскать себе наконец достойное пропитание. И хаты все какие-то облупленные, небеленые, во многих местах отвалившаяся глина обнажала плетёный остов халуп, гнилая солома неряшливо свисала с крыш. Такое впечатление, что местные жители решили кое-как пережить лето, но уж к зиме точно всем обществом отойти в лучший мир. Так что сии пристанища сугубо временные, и тратить на них время глупо.

Деревенская корчма выглядела несколько пристойнее, нежели остальные постройки. Лицевая сторона её даже была кое-как побелена извёсткой, а дверь сияла свежим тёсаным деревом. Рыцарь соскочил с коня, привязал поводья к коновязи, толкнул дверь и вошёл внутрь.

В полумраке, особенно густом после ясного солнечного вечера, царящего снаружи, плавали запахи дыма и стряпни — вроде бы жареная гусятина?

— День добрый, хозяин! — окликнул Первей человека в засаленном фартуке, орудовавшего над очагом на пару с растрёпанной бабой неясного возраста и положения — то ли жена, то ли дочь-перестарок, то ли служанка. Человек бросил свою стряпню, подошёл. Точно, жареная гусятина...

— Что угодно пану? — поклонился хозяин.

— Овса моему коню, ужин и ночлег мне самому — чуть улыбнулся рыцарь — Как и положено путнику.

Хозяин помялся.

— Не сердитесь, добрый пан, но ужин ещё не готов.

Первей улыбнулся чуть шире.

— Не страшно, хозяин. Я посижу в уголке, выпью пива, а вы пока дожаривайте ваших гусей, и что там ещё у вас есть?

Хозяин комкал свой засаленный передник.

— Прошу прощения, добрый пан, те гуси не про вас...

— Не понял — улыбка сошла с лица Первея.

Хозяин смотрел на него затравленно.

— Не гневайтесь, добрый пан. Сюда в любой момент может заскочить наш ясновельможный пан Тыклинский, и горе мне, если на стол ему тотчас не подать горячий ужин. В тот раз он чуть не запорол меня насмерть...

Рыцарь медленно присел на скамейку.

— Он точно должен приехать в это время?

Хозяин тяжко вздохнул.

— Да кто ж его знает. Ясновельможный пан никому не докладает, что у него в голове. Только пан Тыклинский требует, чтобы в любое время дня и ночи в любой корчме на его землях ему подавали горячее, а есть или нет — то пана не колышет...

— Но ведь гуси-то пережарятся, сколько ты будешь их держать на очаге?

Хозяин вздохнул ещё тяжелее.

— Придётся жарить новых, а эти... Может, пан рыцарь подождёт часок, тогда я зажарю свежих, а эти пойдут на стол доброму пану?

Первей рассмеялся.

— У тебя всё в порядке с головой, хозяин? Мне кажется, ты делаешь всё возможное, чтобы напрочь отвадить посетителей от своего заведения.

— Посетители... — хозяин тоскливо поглядел в окошко, по случаю летней погоды не имевшее даже рамы, через которое лениво выползал из харчевни слоистый дым — Через земли пана Тыклинского давно уже стараются не ездить одинокие путники и даже обозы, так что отваживать, почитай, и некого.

Первей смотрел невозмутимо. Всё верно, значит, Голос, как всегда, точен. Ну что же, здесь мы сегодня поработаем...

— Кружку пива, каравай хлеба и кусок брынзы. Брынза-то есть у тебя?

— Найдётся, добрый пан — радостно закивал головой хозяин — Ещё есть тыквенная каша, если добрый пан не побрезгует...

— Давай и кашу, чёрт с тобой. И овса моему коню, сейчас!

Хозяин снова смутился.

— Так что, нету овса, добрый пан.

— Врёшь — прищурился рыцарь — Опять для своего пана бережёшь?

— Клянусь Христом, нету, не гневайтесь, пан рыцарь — хозяин округлил глаза — Сено вот есть, свежее сено, хорошее...

— Так... — Первей встал — Пойдём-ка в твои закрома, добрый хозяин.

Он привычно напрягся, по телу пробежала дрожь, сменившаяся вроде бы холодком. Глаза хозяина остекленели, он повернулся и зашагал в чулан.

Овса в чулане действительно не оказалось, зато нашёлся мешок ячменя. Ладно, сгодится и ячмень...

Первей самолично насыпал в торбу Гнедка ячменя, со своей ладони скормил полкаравая хлеба. Деловито обшарив кладовку, Первей нашёл початый свиной окорок, связку колбас, длинный ломоть копчёного свиного сала, висящий на крюке, здоровенный кусок брынзы, две ведёрные оплетённые бутыли с красным вином и бочонок с пивом. Бутыли... Надо же, до чего точен Голос. За такого прознатчика некоторые отвалили бы гору золота.

Рыцарь достал тёмный флакон с притёртой пробкой. Откупорил одну бутыль, понюхал. Так себе винцо...

Серая струйка порошка сыпалась в широкое горло бутыли. Первей чуть пощёлкивал ногтем по флакону, одновременно следя, чтобы порошок не прилип к горлышку бутыли. Так, хватит. Остальное во вторую бутыль...

Освободив хозяина от гипноза, рыцарь уселся за стол.

— Да, хозяин, и как только держится твоё заведение!

— Ой, и не говорите, добрый пан. С тех пор, как на смену покойному старому пану пришёл молодой, я несу одни убытки, только убытки и ничего кроме убытков. А куда деваться, добрый пан? Это вам не прежние времена, когда захотел — ноги в горсть, да и пошёл себе к другому господину. Ныне мужикам бегать строго заказано.

Первей молча пил пиво, закусывая ломтями хлеба с положенными поверх ломтями брынзы — тоже немецкий обычай, притащенный сюда поляками. Впрочем, Первею было всё равно, в еде он давно не чувствовал особого вкуса — поел, и ладно. Да скоро ли явится этот самый ясновельможный пан Тыклинский? Плохо, если сегодня придётся ночевать в этой халупе. Тут, поди, и клопы имеются...

"Отзовись, Родная"

"Слушаю тебя, рыцарь"

Да, похоже, они-таки сработались — Первей и его ведущий Голос. Надо же — наяву и откликается по первому зову...

"Когда этот явится? Ты же всё знаешь"

Короткий бесплотный смешок.

"Да, я знаю многое, но далеко не всё. Этот ясновельможный пан Тыклинский непредсказуем, как всякий полоумный маньяк. Кто знает, что в голову ущербную придёт — одно лишь ясно: мысли светлые её не посещают"

Рыцарь засмеялся в голос, и хозяин со служанкой покосились на него изумлённо — всего-то кружка пива...

"Обрадую тебя. Похоже, в голову ясновельможного пана пришла-таки нужная нам мысль. Он скачет сюда, в корчму"

Первей оставил недопитую кружку пива. И пиво-то у него дрянь... Верно подмечено в народе — у злого хозяина доброго пива не бывает...

Вдалеке послышался нарастающий топот множества копыт — ни дать ни взять, скачет дикая татарская конница с Дикого Поля. Погоня, что ли?

Дверь распахнулась от мощного удара, едва не слетев с петель (вот почему новые двери, сообразил Первей — похоже, хозяину приходится менять их часто), и в корчму ввалились дюжие молодчики, гогоча и улюлюкая. Впереди всех явился роскошно одетый молодой человек, с саблей и кинжалом на боку, в высоких запылённых сапогах, поигрывающий нагайкой.

— Эй, где ты там, Гонза? Слезай со своей козы, я хочу заглянуть в твои прекрасные очи!

Громовой хохот, от которого заколебалось даже пламя в очаге. Корчмарь уже спешил навстречу с угодливой улыбкой, распластавшись в подобострастном поклоне.

— Горячее на стол, живо! И вина! Гжесь, Войтек, Клык, Рябой — немедленно найдите в этой дыре приличную девку, да смотрите, чтобы нетронутую — шкуру спущу! И не тащите мне десятилетнюю, как в прошлый раз — у девки должны быть титьки, дурачьё! Себе можете взять что хотите, лишь бы не девку. Всё ясно?

— Так есть, светлый пан! Сей момент доставим!

— Бегом марш!

Когда четверо смелых отправились на поиски добычи, пан Тыклинский размашисто пересёк корчму, сел на лавку и только тут заметил Первея, спокойно сидевшего в тёмном углу.

— Это ещё кто? Эй, любезный пан! Будьте добры, подойдите сюда!

Рыцарь не пошевелился, спокойно прихлёбывая пиво. Дрянь пивцо-то, дрянь...

— Эй, любезный! Он глухой?

— Я отлично слышу вас, пан Тыклинский.

Галдёж в корчме затих.

— Кто вы такой, и откуда знаете меня?

Первей снова отставил кружку. Нет, как хотите, моча, а не пиво...

— Я Исполнитель.

— Исполнитель чего?

Первей промолчал, откидываясь на лавке, опираясь на стену.

— Я не слышу ответа.

— Пан Тыклинский, ну зачем вам знать ненужное? Всё, что от вас требуется — быстро и чётко исполнять мои команды.

Вот теперь в корчме стало по-настоящему тихо, только огонь шипел и потрескивал в очаге. Нет, так не пойдёт — того и гляди, разразится драка, а он один... И потом, Приговор следует исполнять точно.

Рыцарь привычно сосредоточился — волна дрожи, затем как бы холодок...

— Подойдите сюда, пан Тыклинский.

Вышеназванный пан встал, как сомнамбула, неловко переставляя ноги, подошёл к столу, за которым примостился Первей.

— Садитесь, прошу пана.

Зачарованный со стуком, как кукла, сел на лавку напротив.

— Я королевский исполнитель, прибыл сюда по вашему делу — рыцарь почти не солгал — Но это чуть позже, а пока, мне кажется, вашим молодцам пора выпить и закусить.

Или хотя бы выпить, подумал Первей, ослабляя нажим.

В глазах пана Тыклинского появилось некое осмысленное выражение.

— Я рад приветствовать ясновельможного пана королевского прокурора на своей родовой земле. Эй, Гонза! Вина! Все пьют!

Гул голосов разом возобновился, молодцы пана Тыклинского рассаживались кто куда. Похоже, у пана проблемы, ну так это его проблемы. Для рядового бандита первое дело — выпить и закусить.

Гонза уже тащил на подносе кружки на всю компанию. Первым делом он подбежал к столику, за которым сидели пан Тыклинский и Первей, подобострастно и ловко выставил два высоких гранёных стеклянных кубка. Первей усмехнулся — видать, не всю ещё посуду перебили молодцы ясновельможного пана в зачуханной корчме.

— Я попросил бы вас пока воздержаться, пан Тыклинский. У меня для вас есть приятный сюрприз.

И снова Первей почти не соврал. Есть сюрприз, конечно есть. Ну разве что не совсем приятный.

Ясновельможный пан с готовностью отставил кубок, выжидательно глядя на Первея. Ишь ты, какой послушненький стал, гад...

Рыцарь неторопливо вытащил свиток, заготовленный заранее. Всё верно — список преступлений доброго пана был так велик, что запомнить его наизусть было непросто.

— Ознакомьтесь с сим документом, ясновельможный пан — прислушиваясь к шуму в зале, Первей протянул свиток пану Тыклинскому.

Шум в корчме между тем стихал, и вообще здесь творились интересные вещи — дюжие головорезы ясновельможного пана на глазах сникали и один за другим валились под стол. Не успели закусить, подумал рыцарь мельком.

— Что...Что это? — хрипло спросил молодой пан. Свиток в руках сильно дрожал.

— Список твоих преступлений, что же ещё? — Первей осматривал залу, где в беспорядке валялись приспешники доброго пана — Кто из них Щучья Кость и Кочан?

Пан Тыклинский поднял полубезумные глаза, и Первей вошёл в них взглядом. Глаза ясновельможного пана вновь остекленели.

— Кто из них Щучья Кость и Кочан? — повторил вопрос Первей.

Пан ткнул рукой раз, другой, с трудом облизал губы. Рыцарь встал из-за стола.

— Вставай, ты мне поможешь. Эй, Гонза, иди сюда, ты тоже нужен!

Корчмарь не отзывался. Первею пришлось пройти в кухню, где он обнаружил забившегося в угол хозяина, дрожавшего крупной дрожью, словно конь. Служанка, похоже, сбежала. Хорошо, что сам не сбежал с перепугу, подумал рыцарь, ищи его потом... А впрочем, теперь уже не страшно. Если что, его найдёт Святая инквизиция, в конце концов.

Первей взял корчмаря за жирный подбородок, поднял голову и посмотрел ему в глаза. Нет, не стоит тратить на этого слизня ману.

— Вставай. Ты мне нужен. Встать!

Втроём они взялись за тяжёлоё, неподвижное тело, на котором жили теперь одни глаза. Всё правильно, этот яд так и действует — сперва отказывают руки-ноги, затем человек вообще теряет способность к движению, превращаясь в кусок мяса. И только где-то спустя четверть часа, когда паралич охватит дыхательные мышцы, пациент умрёт от удушья. При этом бедняга чувствует всё, вплоть до самого конца.

Они подняли долговязого жилистого парня с рассечённым шрамом лицом — это был Щучья Кость — Первей за ноги, корчмарь и пан Тыклинский за плечи. Повинуясь приказу рыцаря, неподвижное тело водрузили на решётку очага, под которой горел слабый огонь. Бандит начал издавать жуткие стоны, но пошевелить хотя бы пальцем не смог. Пан Тыклинский безразлично смотрел на всё это стеклянными глазами замороченного, корчмарь же вовсю стучал зубами и громко икал.

Ту же процедуру проделали и с Кочаном — здоровенным парнем, чья нечёсаная кудлатая башка и впрямь очень напоминала крупный кочан капусты. Дождавшись, пока стоны затихнут, Первей повернулся к двоим помощникам, они же осуждённые по Приговору.

— Пан Тыклинский, вы прочли свиток?

— Да — механически ответил молодой человек.

— Всё верно написано?

— Верно — так же безразлично откликнулся тот.

— Значит, так. Пан Тыклинский, единственный и последний потомок своего рода, отныне ты не властен над собой, и изменить свою судьбу даже путём самоубийства тебе не позволено. Тебе сохраняется разум, зрение и слух, а также осязание. Но отныне ты будешь нем и недвижен, долго, очень долго, вплоть до того времени, пока твой Приговор не будет изменён и тебе будет позволено наконец умереть. Аминь!

Ясновельможный пан рухнул столбом, и стеклянные глаза разом ожили, выразив последовательно удивление, затем ярость, потом ужас, и наконец отчаяние.

— Теперь ты.

— Смилуйтесь, добрый пан! — корчмарь упал на колени — не убивайте!

— Я не убью тебя, Гонза — рыцарь поморщился — твоя смерть будет несколько позже и куда страшнее. Вспомни, как часто твой пан Тыклинский резвился здесь с девочками? Отвечай!

— Я... я... Часто, добрый пан. Почитай, каждую неделю, а летом и чаще.

— Как это происходило?

Корчмарь облизал пересохшие губы.

— Ясновельможный пан... он... ему приводили каждый раз новую девку, и чтобы непременно невинную, он специально посылал своих... Только в последнее время ладные девки-то кончились, добрый пан, вот они и начали тягать сюда соплюх разных, сперва лет по тринадцать-четырнадцать, а потом и меньше...

— Он сам резвился, один, или со своими волками?

— Сперва сам, а как натешится — отдавал ребятам своим, те по очереди...

— А потом?

Корчмарь опасливо косился на рыцаря.

— А они оставляли девок-то в сарае, прямо где, значит... А мне пан велел их домой спроваживать.

— И ты?..

— Ну, я и отвозил их на волокуше по домам, значит, по-христиански... Они после всего сами-то идти не могли, значит...

Корчмарь съёжился под взглядом Первея.

— Всё верно. Только ты забыл одну маленькую подробность — перед тем, как по-христиански отправить несчастных домой, ты сам пользовался ими. Так?

— Поклёп... Я аккуратно... Они ведь всё одно ничего не чуяли уже... смилуйтесь, благородный пан!

Первей помолчал, сдерживаясь.

— Твоё счастье, что я не могу изменить Приговор. Ладно. Корчмарь Гонза, колдун и отравитель, ты только что отравил девять человек, включая своего господина. Шестеро из них умерли, двоих ты замучил огнём, использовав в своих колдовских обрядах, а твой господин напрочь разбит параличом, что хуже смерти. Тебе предоставляется право умереть по твоему выбору — повеситься, скажем — но я уверен, что ты им не воспользуешься. Ты будешь сидеть в своей вонючей норе и ждать, когда за тобой явится Святая инквизиция. И подыхать от страха.

Первей вышел из кухни, уже наполнившейся тошнотворной вонью горелого мяса — бандиты явно пережарились.

— Скажу ещё от себя. Я рад, что мне не приходится кончать тебя лично. Слишком уж много в тебе слизи, корчмарь Гонза.

Послышался шум, дверь снова отворилась с треском, привычно распахнутая ударом ноги, и в корчму ввалились четверо посланников ясновельможного пана, втолкнув перед собой добычу — девчонку лет тринадцати в разодранном платье, со связанными сзади руками.

— Нашли-таки, ясновельможный пан, с сиськами!..

Они остановились, как вкопанные, ошеломлённо озирая картину бескровного побоища. Рыцарь привычно сосредоточился, вызывая в себе ощущение дрожи, сменяющееся как будто лёгким холодком... Сейчас будет фокус...

Четверо дюжих головорезов с рёвом ринулись на него, позабыв о девчонке. Да, фокус не удался, ибо факир — недоучка, подумал мельком Первей. Эх, предупреждал же меня Голос — этот приём очень труден, учись, учись...

Однако раздумья следовало отложить на потом. Первей цапнул черен меча, притороченного за спиной, одним махом выдернул его из ножен. Вовремя — в живот ему уже метил прямой широкий клинок.

В своё время Первей неплохо умел махать мечом, презирая кривые татарские сабли — оружие слабаков и недоучек, а также турок, разбойников и татар, неспособных освоить настоящее благородное оружие, длинный обоюдоострый прямой меч. Но его противник, похоже, не был недоучкой, и уж точно слабаком — удары ложились один на другой, сильные и неожиданные, так что Первею никак не удавалось перейти в решительное наступление. А оборона сейчас была смерти подобна — трое товарищей меченосца уже прыгали по столам, как козы, обходя Первея с боков и грозя зайти в тыл.

Не прекращая боя, Первей старался сосредоточиться, и ему-таки удалось — его противник с мечом споткнулся на ровном месте, разом напоровшись на меч рыцаря, только хрустнула грудинная кость. "Натянутая верёвка" — фокус уже совсем несложный.

Не давая противнику опомниться, Первей ринулся в атаку на крайнего справа, безошибочно угадав в нём слабейшее звено. Обоюдоострый, длинный русский меч в умелых руках куда эффективнее короткой кривой сабли, и через пару ударов эта самая сабля уже летела, кувыркаясь, вместе с отрубленной у запястья рукой. Ещё одному врагу рыцарь просто полоснул по колену в подкате: боец без ноги ли, без руки — уже не боец.

Последнего малого Первей добивал уже не торопясь — и сабля дрянь, и боец тоже не ахти. Выбив саблю из вражьей руки, рыцарь отправил его в лучший мир прямым ударом в горло.

Чуть отдышавшись, Первей подошёл к двоим поверженным, ещё подававшим признаки жизни. Парень с отрубленной ногой уже был в беспамятстве — видно, потерял много крови. Первей заколол его, как свинью, одним ударом. Другой, с отрубленной кистью, зажимал запястье уцелевшей рукой, тяжело и часто дыша. Рыцарь посмотрел в его глаза, расширенные смертным ужасом, отрицательно покачал головой, взмахнул мечом — голова покатилась по полу.

"Сзади!!!" — шелестящий бесплотный крик в голове заставил Первея резко отпрыгнуть, разворачиваясь в прыжке. Вовремя — мимо просвистела тяжёлая лопата-заступ. Надо же, кто бы мог подумать — слизень показал зубы!

Первей одним ударом мечом плашмя оглушил корчмаря, решившего в последний момент взяться за оружие. Н-да, вот так оно часто и бывает — отважный рыцарь, умелый и опытный боец, владеющий к тому же магией, да что там — не кто иной, как великий Исполнитель Предначертанного Свыше — гибнет от удара грязной лопаты по голове...

Рыцарь подошёл к дрожащей девчонке, скорчившейся на полу. Нащупал путы, стягивающие тонкие детские руки, разрезал.

— Как тебя зовут, малышка?

Девочка дрожала, глядя на Первея огромными тёмными глазами.

— Крыся...

— Вот что, Крыся. Этот человек — ты его знаешь? (девочка часто закивала) — да, этот человек, Крыся, отравил всех этих панов, а двоих зажарил живьём на вертеле (девочка зажала рот ладонью). Он злобный колдун, околдовавший своего господина, заставлявший его приводить ему девственниц и творить прочие грязные вещи. Всё поняла? (девочка снова часто закивала) Вот так и говори, когда тебя будут спрашивать. А сейчас иди домой, и не бойся — никто тебя не тронет. Иди.

Когда девочка убежала, Первей вернулся к лежащему без движения корчмарю. Постоял, потом взял кружку с вином, стоявшую на столе, и вылил на лицо лежащего. Корчмарь закашлялся, завозился и открыл глаза.

— Я тебе что сказал? Я велел тебе сидеть и ждать, когда за тобой придут и отправят на костёр. А ты чем занимаешься?

На сей раз Гнедко шёл не так гладко, как обычно, и Первей был даже рад этому: уже вторая ночь без сна, того и гляди опять рухнешь с коня да ещё сломаешь себе чего-нибудь... Нет, так не пойдёт. Надо найти укромное место и выспаться хорошенько, вот что. Лучше всего какой-нибудь стожок на поляне... Да, лето на исходе, стожок можно найти, хотя...

Стожок был тут как тут, вынырнув чуть ли не под носом Гнедка. Первей уже не помнил, когда получал от жизни радость, но сейчас он самым натуральным образом обрадовался. Сон... Как хорошо...

Конь одобрительно зафыркал: наконец-то хозяин взялся за ум — вместо того, чтобы скакать куда глаза глядят, выбрал приличное место для отдыха. И сено такое душистое, свежее. Нет, иногда и у людей случаются просветления в голове.

Рыцарь растянулся на большой охапке сена, подстелив под себя сложенную вдвое попону. Над головой плыли курчавые летние облака, где-то в вышине звенели жаворонки. Давно забытое чувство покоя вдруг наполнило Первея до краёв. Что это?

"Родная, отзовись"

"Да, рыцарь"

Первей усмехнулся.

"Ну какой я рыцарь? Самозванец, нет, хуже — палач..."

"Ты рыцарь. Ты караешь зло, неужели не ясно? Палач же терзает любого, на кого укажет хозяин, и гораздо чаще невиновных"

Рыцарь помолчал.

"Какая ты умная, слушай"

Короткий смешок.

"Да, мой ум при мне. Должно же что-то остаться бывшей женщине, если всё остальное исчезло. Спасибо тебе, Первей. Спасибо, родной мой"

Первей вздрогнул. Никогда раньше Голос ничего подобного...

"Что случилось?"

"Случилось. Я больше не страдаю от жажды"

"Когда... Когда это произошло?"

Пауза.

"Когда я крикнула: "Сзади!""

"Кстати, тебе спасибо. Если бы не ты, я сейчас валялся бы среди этих олухов"

Бесплотный шелестящий вздох.

"И этот круг был бы тобой закончен, с изрядным долгом. Нет, мой родной. Я постараюсь, чтобы твой долг был погашен, прежде чем ты сойдёшь с круга"

"Какая ты заботливая. Слушай, я так рад, что тебя больше не мучает жажда..."

"Я снова говорю тебе спасибо"

"Слушай, и у меня тут такие дела... В общем, мне сейчас хорошо. Хорошо, понимаешь? Я уже забыл, когда мне было хорошо — всегда только плохо или ещё хуже. Что это значит, по-твоему?"

"Это значит, изрядная часть твоего и моего долга погашена, и нам смягчили режим"

Первей счастливо улыбнулся.

"Здорово. Слушай, знаешь, о чём я мечтаю?"

Пауза.

"Опять мечтаешь? О чём?"

"Однажды настанет день, когда мы отработаем наши долги. И тогда... Я всегда мечтал об умной жене. Замуж за меня пойдёшь?"

Пауза.

"Ну ты совсем дурак"

"Возможно. Но при такой умной жене мужу умным быть и не обязательно. Я буду слушать твой Голос, и всё будет на мази. И ещё я хочу глядеть в твои огромные чёрные очи, любоваться чёрной косой, толстой, как корабельный канат, и чтобы бесстыжие груди вздымались в моих ладонях..."

Пауза. Долгая, долгая пауза.

"Не мучай меня, рыцарь. Скорее всего, в следующем круге глаза у меня будут красные, а позади будет волочиться длинный голый хвост. Ну или в лучшем случае пушистый, и у меня будут острые зубы и когти"

"Я с детства любил кошек, правда, правда. И всегда мечтал быть котом в хорошей дружной семье, у доброй хозяйки. Красота! Мы будем есть сметану и жирных мышей, и вместе спать на тёплой печке. А потом ты принесёшь котят..."

Шелестящий бесплотный смех, не затихающий долго-долго.

"Нет, ты совершенно невозможен. Давай, спи уже! Между прочим, тебя скоро ждёт следующая работа"

...

Жёлтый берёзовый листок порхал перед Первеем, словно бы дразнился: "Не поймаешь, не поймаешь!.." Рыцарь улыбнулся, резко взмахнул рукой. Листочек враз присмирел, чуть подрагивая на ладони. То-то, не будешь дразниться...

"Ну здравствуй, рыцарь"

Первей вздрогнул. Это что-то новенькое — Голос сам заявляется к нему днём...

"Соскучилась по мне, Родная?"

Короткий бесплотный смешок.

"С тобой не соскучишься. Ладно, к делу. Получено новое задание. Новый Приговор"

Понятно.

"Я слушаю тебя"

"За тобой обьявлена охота"

"Вот как? И кем?"

"Разумеется, Святой инквизицией. Тот корчмарь перед смертью выложил всё до донышка, и ему поверили — перед смертью обычно не врут"

Так. Ну что же, рано или поздно это должно было случиться — у людей есть глаза и уши, и они понимают не так уж мало, как может показаться. А ещё у них есть языки, и людская молва распространяется быстрее ветра. Ладно.

"Это всё очень любопытно, Родная. Но как это связано с Приговором?"

"Напрямую. Приговор касается инквизиторов"

Первей почувствовал сосущий холодок в груди.

"Говори, Родная"

"Тебя схватят. Тебя должны схватить. Будет трудно, родной. Но ты выйдешь оттуда, я уверена. В конце концов, я знаю"

"Раз ты говоришь, так и будет. Что с инквизиторами?"

Пауза.

"Эти люди совершили так много зла, что в нынешней жизни им не расплатиться ни при каких условиях. Да и, откровенно говоря, в следующем круге тоже. Они банкроты, полные и окончательные, и дальнейшее их существование абсолютно недопустимо. Ты снимешь их с круга"

"Как это следует сделать?"

"Терпение, мой рыцарь. Ночью я всё расскажу подробно. А сейчас вот что — ты должен заняться практической магией, сегодня же. Времени у нас мало, а ты всё ещё недоучка, извини. Вспомни ту четвёрку в корчме"

Точно. Тогда фокус провалился с треском.

"Это не шутки. Если такое случится в подвалах Святой инквизиции, твоя участь будет печальна, и ты закончишь свой путь, не выполнив Приговора и так и не расплатившись. Я этого не хочу, не могу допустить. Уж ты постарайся, родной мой"

"Ага, то-то: "родной мой"... Зауважала-залюбила. Ох, бабы... Всегда вы начинаете по-настоящему любить мужиков лишь тогда, когда возникает угроза их потерять"

Пауза.

"Да, рыцарь. И не шути над этим, пожалуйста"

"Ладно, извини, я просто хотел поднять тебе настроение. Откровенно говоря, мне страшновато, вот я и хорохорюсь. Итак?"

"Езжай вперёд, тут неподалёку есть одна поляна, просто сочащаяся Силой..."

Эта корчма была опрятной и нарядной — стены выкрашены весёлой ярко-жёлтой охрой, столбы, подпирающие крышу, и вовсе окрашены красной масляной краской. Сразу видно процветающее заведение. Над входной дверью красовалась странная вывеска — огромная деревянная колбаса, выкрашенная всё той же красной краской, своей формой навевающая нездоровые ассоциации.

Рыцарь вздохнул. Опять корчма. Всё время корчма. Корчма, таверна, харчевня, постоялый двор... А ему мерещится дом. Опрятный маленький домик с садом, с белёными известью стенами, и хозяйка выходит из дверей, глядя на него огромными чёрными очами, и через плечо на высокую грудь перекинута коса, толстая, как корабельный канат... Первей зажмурился, даже потряс головой, но видение не исчезло — только скромная хата превратилась в высокий родовой замок, и хозяйка тоже изменила облик — высокая стройная дама, волосы гладко зачёсаны назад и убраны жемчугом, шуршат по гранитным плитам садовой дорожки шёлковые юбки. У дамы строгое, красивое и умное лицо, и только глаза прежние — огромные чёрные очи, затягивающие в глубину. Дама подходит к нему вплотную, кладёт руки ему на плечи, её высокая грудь тяжко вздымается, натягивая шнуровку корсета. Первей не может отвести взгляда, а руки уже легонько тянут за шнурки, и округлые белые полушария выскальзывают на свободу, целясь в него крупными розовыми сосками. Шуршат, спадая, шёлковые юбки...

Первей с размаху ударил себя ладонью по уху, так, что в голове пошёл звон. Морок, чистый морок. Откуда? Нет, не то, постой-постой... Он же сейчас вот захотел женщину! Это невероятно — он уже и забывать стал, что это такое.

"Родная, отзовись"

"Да, рыцарь"

"Что это со мной творится?"

Короткий смешок.

"Нормально. Молодой ещё мужик захотел женщину. Должно быть, тебе смягчили режим сильнее, чем я полагала"

"Не так. Я захотел тебя"

Короткий злой смешок.

"Я вся твоя, мой милый. Мне самой раздеться или ты мне поможешь?"

"Не надо. Не надо так зло. Я же не хотел тебя обидеть"

"И тем не менее тебе удалось"

Долгая, неловкая пауза.

"Извини, Родная. Я правда не хотел"

Бесплотный шелестящий вздох.

"Ладно, рыцарь. Ты и правда не виноват. В конце концов, уже за одно избавление от этой ужасной, нескончаемой пытки жаждой я тебе благодарна... чуть не вырвалось — по гроб"

"Разве это моя заслуга? Я полагал..."

"Ты неправильно полагал. Это не твоя и не моя — это наша заслуга. Ну всё, проехали. Только знай — мне очень больно, когда ты напоминаешь мне о том, что я потеряла"

Долгая, долгая пауза. Что же ей сказать-то?

"Слушай, Родная. Ты сможешь. Мы сможем. Ну не отчаивайся, пожалуйста. Всё вернётся, поверь"

Долгое молчание.

"Ладно, рыцарь. Ты так и будешь стоять перед корчмой, или всё-таки будешь работать?"

"Да иду, иду — Первей вдруг засмеялся в голос — А за твои титьки я всё-таки когда-нибудь возьмусь, вот увидишь"

Долгий шелестящий смех.

"Нет, ты совершенно невозможен. На тебя и сердиться-то толком нельзя. Да иди уже, работай!"

Гул голосов, прорезаемый пьяными выкриками, слоистый дым, медленно вытягивающийся в волоковое отверстие под крышей, едкие запахи пота, дёгтя, вина и жареного мяса. Всё как обычно. Ладно, пора начинать тренировку.

Первей едва подавил смешок, вспомнив то своё "выступление", когда он впервые применил заклятье "великая битва". Завести-то толпу он завёл, а остановить не смог — забыл, как надо. Драка вышла на славу — с переломанными рёбрами и выбитыми зубами, с разбитыми в щепу лавками и столами, с перебитой вдребезги посудой. Каждый бил каждого, союзники и противники менялись ежеминутно. Чудо, что никого не убили. Тогда Голос отчитал его, и с тех пор Первей так и не научился уверенно использовать этот приём — тренироваться было боязно, а одной теорией сыт не будешь. Хорошо, что с разбойничками всё вышло как надо.

"Ну что, я начинаю?"

"Давай уже, не тяни"

Первей сосредоточился, по телу пробежала дрожь, сменившись вроде как холодком...

Гул голосов изменился, выкрики стали громче. Сидевший за соседним столом, напротив Первея парень без замаха ударил собеседника в зубы, просто и естественно, без объяснения причины. Обиженный пустил в ход пивную кружку, брызги пива из разбитой кружки и крови из разбитой морды окатили всех, и это стало сигналом. Битва началась.

"Неверно. Ты забыл разделить их на две стороны"

"Да-да, сейчас исправим"

"Это надо было сделать сразу. Быстрее, рыцарь, сейчас ты утратишь контроль, и будет свалка, как тогда"

Первей снова напрягся. Трудно, ох, трудно...

Беспорядочная свалка на глазах приобретала упорядоченность, одна группа селян сгрудилась вокруг стойки, где корчмарь уже размахивал кочергой, как хорунжий стягом, собирая вокруг себя храбрых воинов. Его противников возглавил сельский купчик в расстёгнутом кафтане, коренастый и лоснящийся, с внушительными кулаками, заросшими волосом до пальцев. Первей поморщился. Кочерга... Ещё убьют кого...

Он снова напрягся, вызывая дрожь. Корчмарь бросил кочергу, затряс пальцами, точно обжёгся.

"Молодец, чёткая работа" — похвалил Голос.

Перед Первеем возникла радостно оскаленная харя рыжего деревенского дуболома, с конопушками на курносом носу. Рыжий парень замахнулся во всю ширь славянской души, явно собираясь заехать незнакомцу в ухо, но не успел — рыцарь коротко сунул ему в нос своей пивной кружкой и тут же, схватив со стола большое оловянное блюдо, скорее целый поднос, с остатками чьей-то трапезы, огрел малого по голове. Малый слегка осовел, и пришлось повторить процедуру ещё раз. Оттолкнув вконец обалделую рыжую харю растопыренной пятернёй, Первей бросил на стол блюдо, потерявшее всякую форму и напоминавшее теперь местную соломенную шляпу-брыль.

"Не отвлекайся. Сейчас раздели их на пары" — вновь прошелестел в голове Голос.

Рыцарь снова напрягся. Сейчас, сейчас...

Бой разбился на множество поединков. Купчик с волосатыми кулаками пробился-таки к своему главному врагу — хозяину корчмы — и теперь сладострастно месил его кулаками, утробно хекая. Впрочем, число воюющих заметно поубавилось — помимо рыжего парня, на полу валялось уже немало славных бойцов.

"Всё, хватит. Заканчивай"

Накал битвы стихал на глазах. Корчмарь наконец извернулся, сцапав из-под стойки баклагу тёмного стекла, и от души огрел ею купчика по голове. Звон разбитого стекла — баклага оказалась пустой — подействовал на сражающихся подобно звуку боевого рога, сыгравшего сигнал "отбой".

Мужики и парни, кашляя и хлюпая разбитыми носами, с постаныванием приводили себя в порядок, помогали подняться лежавшим на полу. Купец и корчмарь охорашивали друг друга — купец пытался приладить на место полуоторванный рукав корчмаря, а тот стряхивал мелкие осколки стекла со своего недавнего противника. Нет, до чего крепкая голова у этого купца...

"Ну как?"

"Посредственно. Ладно, в конце концов, стража в подвалах Святой инквизиции, по сути, ничем не отличается от этих мужиков, так что сойдёт. Теперь тебе надо отработать следующий приём — "клей". Я думаю, тебе следует покинуть эту корчму, пока народ не начал размышлять..."

Небо сияло такой чистой, радостной голубизной, а лес вокруг таким ярким золотым и багряным светом, что хмуриться, глядя на эту красоту, мог только человек донельзя мрачный, вообще ничему в жизни уже неспособный радоваться. Первей усмехнулся — такого человека он знал, и прошлая осень, не менее красивая, чем теперь, никак не трогала душу Исполнителя. Но теперь... Теперь всё изменилось.

Он уселся под дубом, привычно расслабился, подставляя обнажённую кожу нежарким лучам осеннего солнца. Да, зимой с восстановлением маны будет труднее. На севере необьятной Ржечи Посполитой уже, наверное, вовсю льют холодные дожди...

Закончив, рыцарь оделся, поплотнее запахнув кожаную куртку, закрепил за спиной меч, подвигал плечами — нигде не жмёт и не тянет... Ладно. Пора двигаться.

Первей коротко и негромко свистнул — как лесная птица — и из недалёких кустов с фырканьем показался Гнедко. Верный конь подбежал вроде бы и неторопливо, сохраняя собственное достоинство, но в то же время без промедления. Первей похлопал его по шее, вскочил в седло.

Он направлялся в славный город Львов, уже находившийся на границе исконно польских земель. Момент был выбран очень удачно — искомые инквизиторы как раз пребывали в городе, направо и налево верша своё кровавое правосудие, которое имели наглость называть Божьим.

Лес расступился, потянулись сжатые поля, перемежаемые там и сям группами сельских строений в окружении золотых садов, уже начавших облетать. А впереди уже возвышались серые каменные громады Львова, и черепица крыш смутно краснела, ловя последние тёплые и ласковые лучи солнца перед долгой зимой.

Рыцарь похлопал коня, почмокал, не желая оскорблять своего верного Гнедка уколами шпор, и умный конь послушно перешёл на лёгкую рысь.

...

Первей сидел за столом, не спеша потягивая светлое пиво. Обычно он старался устроиться в углу, откуда так удобно держать под контролем всю корчму, но на сей раз его любимое место оказалось занято каким-то неприятным типом, рыжевато-сереньким, как крыса-пасюк, съежившимся под надвинутым на глаза капюшоном. Ладно, соглядатай есть соглядатай, не будем мешать ему в его благородном деле...

"Родная, отзовись"

"Я слушаю, рыцарь"

Слушаю... Чего там слушаю... Как объяснить, что чувствуешь, догуливая на свободе последние минуты?

"Сказать откровенно, мне не по себе. Ты наговорила мне про этих инквизиторов такое..."

"Всё сказанное мною правда. Разве я когда-либо обманывала тебя?"

"Да нет, я не про то. Просто не верится, что люди, рождённые женщинами, способны на такое"

"И тем не менее это так. Только ты не бойся их. Ничего не бойся — я с тобой"

"Спасибо, Родная"

А в распахнутую дверь корчмы-таверны уже входили гуськом городские стражники в начищенных до блеска кирасах, с алебардами и мечами, и среди них виднелись две тёмные фигуры в надвинутых на глаза капюшонах. Много стражников, не меньше дюжины. Уважают.

— Именем Святой инквизиции. Назови своё имя — фигура в капюшоне выступила вперёд, требовательно повысив голос.

Рыцарь не спеша допил пиво, отставил кружку.

— Моё имя Первей, я странствующий рыцарь и никому не делал зла. Чем обязан?

— Именующий себя Первеем, ты обвиняешься в ереси и колдовстве, противном Богу и королю. Именем Святой инквизиции ты арестован. Возьмите у него оружие!

...

Факел, вставленный в ржавое железное кольцо, торчащее из стены, чадил и трещал, давая больше дыма, чем света. Скверный факел... Да ещё решётка скрадывала большую часть этого неверного багрового света — факел был в коридоре, в тесной норе, где разместили Первея, с факелом было и не развернуться. К тому же факел можно использовать как оружие, а это недопустимо — жертва должна быть беззащитна перед палачами.

Первей подгрёб под себя всю прелую солому, имевшуюся в норе, но стылый вековой холод, пропитавший это мерзкое подземелье, всё равно просачивался, касаясь кожи липкими холодными пальцами. Да ещё ужасно раздражали кандалы, тоже тянувшие из узника тепло. Рыцарь усмехнулся. Значит, первый палач у них здесь — холод. Скоро ли увидим остальных?

"Родная, отзовись"

"Я здесь"

"Как долго мне тут сидеть?"

Бесплотный шелестящий вздох.

"Потерпи, родной. Они так всегда ломают узников — холодом, темнотой, затем унижениями и пытками. Они же дьяволы во плоти, они питаются мучениями людей. Думаю, сегодня ты их не увидишь, хорошо если завтра"

"Скучно тут"

Бесплотный смешок.

"Нет, ты бесподобен... Скучно... Ты ведь давно мечтал выспаться, в чём же дело?

"Я не привык спать в кандалах. И потом, тут такой мерзкий холод... Если я лягу на этот пол и усну, боюсь, ты лишишься своего подопечного"

"Ты накопил немало маны, мой подопечный. И вполне можешь потратить немного на этого тупорылого стражника, чтобы улучшить условия своего содержания"

"Точно. Чего же ты раньше молчала? Я бы сразу потребовал разместить меня не в этой поганой норе, а в кабинете его преосвященства"

"Осторожно, не переборщи. Они не должны почувствовать опасность, а чутьё на опасность у них весьма и весьма... Как у всех мерзавцев и катов, кстати"

Факел на стене затрещал и погас, тьма, доселе метавшаяся по углам, одним прыжком затопила подвал. Хоть глаз выколи...

Первей сосредоточился, привычно вызывая дрожь в теле. Вообще-то дистанционная бессловесная суггестия ему почти не удавалась, но он упорно тренировался всё последнее время, так что можно попробовать...

"Не надо. Ты истратишь слишком много маны, а восстановить её в этом мерзком подвале тебе вряд ли удастся. Ты позови стражника, он подойдёт, и все дела"

"Ну какая же ты умница у меня. Когда я на тебе женюсь, всегда буду тебя слушаться"

Бесплотный шелестящий смех.

"Ладно, договорились, мой родной"

Рыцарь встал, громко залязгал цепями.

— Эй, стража!

Нет ответа.

— Эй-эй! Стража!

Ноль внимания. Первей что есть мочи заколотил кандалами о решётку. Звук в подземелье получился вполне даже неслабый.

— Э-эй!! Вы что там, все передохли, что ли?!

Ни звука. Ах, так?!

Рыцарь встал во весь рост, прочистил горло, попробовал голос, настраиваясь на бас. Начали...

— До-о-олгая ле-е-та королю и короле-еве... И Его Преосвяще-е-енству до-о-олгие по-о-охороны и крепкий гро-о-об...

В подвале заскрежетало, залязгало железо — похоже, отпирали дверь.

— И все-е-ей Святой инквизи-и-иции вечный поко-о-ой в выгребной я-а-а-аме...

Мечущиеся по стенам отсветы огня, шаги приближаются.

— Эй, заткнись, тебе говорят!

— Ну слава Богу — перевёл дух Первей — я уже начал беспокоиться о твоём здоровье. А, вас двое? Отлично...

Рыцарь сосредоточился, вызывая знакомую дрожь...

— Смотреть мне в глаза!

Глаза стражников разом остекленели.

— Спать... Спать...

Готово.

— Слушать меня. Слушать только меня. Повторите.

— Слушать только тебя — хором выдохнули стражники.

— Правильно. Значит, так. Все тёплые вещи, какие найдёте, сюда. Шубы, штаны, кошму — всё, что найдёте. Потом принесите мяса, хлеба и сыра. Ещё кувшин свежей воды и фруктов — яблок там, груш... Вопросы?

— У нас нет денег — стеклянно проговорил стражник с факелом.

— Ну, возьмите в долг.

— Нам давно никто не даёт в долг. Мы никогда не отдаём — тем же стеклянным голосом произнёс стражник.

— Ну, не знаю... Заложите в корчме сапоги, что ли... Оружие есть?

— Мечи, плохие — стражник был честен.

— Вот и заложите. Да только сами мечи, ножны оставьте, засуньте туда щепку, что ли, чтоб торчала вместо рукояти... Да, возьмите вина, да побольше. Всё будет по-честному — вино вам, закуска мне. Если увидите начальника стражи, засылайте его ко мне. И принесите свечку, прямо сейчас. Исполнять!

Замороченные разом, чётко повернулись и ушли. Первей подавил готовое сорваться ругательство — балбес, не сообразил... Надо было велеть принести инструменты, сбил бы кандалы, сидел, как человек...

"Родная, ты слышишь?"

"Да"

"Может, сбить кандалы, в самом деле?"

"Нельзя, рыцарь. Тебе и так придётся принять меры, чтобы они не узнали о твоих художествах. Если они поймут... Тебя никто даже не будет допрашивать. Просто забудут в этом подвале, а то и закурят серой, с них станется"

"Ладно, потерплю"

Свет факела снова озарил сырой подвал — стражники возвращались, один тащил в охапке здоровенную доху и ворох каких-то тряпок, второй, с факелом, нёс длинную свечку. Аккуратные ребята, исполнительные.

— Хорошо. Теперь за вином и едой, быстро!

Оставшись один, рыцарь набросал поверх прелой соломы тряпок, постелил доху и лёг, завернувшись в неё. Стало тепло.

"Родная, ты слышишь?"

"Конечно"

"Поговорим?"

"Ты же хотел поспать..."

"Успеется. Слушай, я как-то не допёр... А ты сама спишь когда-нибудь?"

Пауза.

"Как сказать... Ты не поймёшь, пожалуй"

"А ты постарайся"

Снова пауза.

"Когда я стала твоим Голосом, я была как бы... Нет, не поймёшь ты, как невозможно понять чувства, скажем, человека, сжигаемого на костре. Нормальный человек этого почувствовать не может, а представлять умозрительно — пустая затея... В общем, первое время я включалась, только когда было необходимо дать тебе задание или справку. И снова погружалась в холодное, стеклянное небытие. Да, я многое знала, но абсолютно ничего не хотела и не чувствовала. Я была Голосом. Нет, даже не так. Я не была никем. Ни она, ни он, ни даже оно. Голос, только Голос, сгусток информации..."

"Чего-чего фармации?"

"Ну знаний, сведений разных, чтоб ты понял. А потом всё стало понемногу меняться. Но первой я почувствовала ту самую нестерпимую жажду, что мучила меня все эти годы"

"Может, это было дополнительное наказание?"

"Я тоже так думала. И только теперь поняла — не только и не столько наказание... Если бы не эта проклятая жажда, все мои эмоции давно бы атрофировались напрочь"

"Чего-чего... фировались?"

"Ну бесследно исчезли бы, навсегда. И я навсегда осталась бы Голосом. Тебе не удалось бы меня расшевелить. И знаешь, я вроде как поняла..."

Пауза.

"Что поняла?"

"Я теперь думаю, чувство жажды исчезло не потому, что меня... ну... помиловали. Или не только потому. Просто появилось новое сильное чувство, и жажда стала не нужна"

"Какое чувство?"

Пауза. Первей очень хорошо изучил свой Голос, чтобы не сомневаться — ответа на этот вопрос можно ждать до утра, и не дождаться. Ладно...

"А когда ты почувствовала, что ты... ну... она?"

Пауза. Но это пауза перед ответом.

"В ту долгую буранную ночь, когда рассказала тебе про девочку, так многого добившейся в магии и в жизни"

Первей молчал, размышляя, и Голос молчал тоже. Только свеча потрескивала в сыром, затхлом воздухе подвала.

Что-то внезапно изменилось в мире. Откуда-то из недр, сквозь толстые каменные стены донёсся отчаянный девичий вскрик, сменившийся рыданиями.

"Ты слышишь, рыцарь?"

"Родная, что это?"

"Адские псы вышли на ночную работу. Тут рядом пытают якобы ведьму"

"Якобы?"

"Именно. Девчонке четырнадцать лет, и она не имеет никакого касательства даже к деревенским заговорам. Просто зверям уже необходимо каждую ночь мучить людей, лучше всего невинных девчонок. Иначе они не уснут"

Послышался топот ног, пламя факела озарило подвал — стражники возвращались, неся заказанный ужин.

— А ну, ребята, быстро несите инструмент! Мне надо сбить кандалы.

Замороченные вновь устремились по ступенькам наверх, выполнять свежее задание. Первей клял себя последними словами — ведь можно было давно сбить эти проклятые оковы...

"Это я виновата. Я, я! Послушался меня, дуру!"

"Чем её пытают?"

"Пока только иглой. Они будут долго пытать её иглой, колоть в разные места и наслаждаться. Это очень больно, но не калечит, по крайней мере тело. А до остального... я надеюсь, они не успеют"

"Я постараюсь. Уж я постараюсь!"

Стражники уже возвращались, неся зубило и тяжёлый молоток.

— Бейте!

Звон металла разнёсся по подвалу, но Первей уже понял — стенки тут толстые, и в камере пыток ничего не услышат — крики испытуемой заглушат всё.

"Не торопись. Не ошибись, родной! Двое стражников стоят на входе, я скажу, где, и ещё двое у входа в камеру пыток. Остальные шестеро отдыхают в караулке, и капитан там же"

"А в камере?"

"А там... Там восемь палачей. Один штатный, один секретарь — ну, который записывает бред пытаемых, и шесть главных палачей. Инквизиторов"

Последняя заклёпка пала под ударом молотка, зубило чуть не покалечило Первею ногу, скользнув по коже и уйдя в пол. Отбросив кандалы, рыцарь приказал своим подопечным:

— Ложитесь тут и спите. Спать!

Взяв молоток и факел, Первей направился к выходу. Подвал был запутан и извилист — здание некогда строили для обороны, а не как тюрьму.

"Ко входу. Сперва обеспечь отход, это важно"

Рыцарь загасил факел, шагая на отсвет огня, горящего у входа. Осторожно выглянув из-за угла, он увидал двоих стражников, мирно дремлющих на лавке, привалившись друг к другу, как возлюбленные. Алебарды стояли, аккуратно прислонённые к стене. Что ж, тем лучше.

— Спать! Спать... Спа-ать...

Так и не проснувшиеся толком, стражники снова уснули, на этот раз гипнотическим сном.

— Слушать меня. Слушать только меня. Никого не слушать, кроме меня. Любого, кто к вам подойдет, кроме меня, рубите молча и сразу. Всё ясно?

Покончив с перевербовкой охранников у входа, Первей взял у одного короткий меч, факел и направился в караулку, оставив бедолаг в полной темноте. Так лучше — получилась настоящая засада.

"Не спеши. Только не ошибись. Сейчас никак нельзя, слышишь?!"

Вот и караулка. Рыцарь глубоко дышал, сосредотачиваясь, вызывая прилив дрожи...

"Как войдёшь — делай "клей""

Первей уже бормотал заклинание, открывая низкую, обитую железом дверь. И засов не закрыли... Хотя понятно — ну кого им тут бояться, малолетних "ведьм"?

— Никому не двигаться! Никто не может двинуться!

Обойдя застывшие фигуры, рыцарь проникновенно начал.

— Вы устали. Вы очень устали, у вас такая трудная работа... Ваши веки тяжелеют, ваши глаза закрываются... Спать... Спать... Откройте глаза.

Пройдясь ещё раз между бравыми стражами, таращившими стеклянные глаза, рыцарь приказал:

— Я ваш командир. Слушать только меня. Идите за мной!

"Родная, как я их, а?"

"Прямо как в учебнике"

"Они должны остаться в живых?"

Пауза.

"На твоё усмотрение"

Первей изумился, даже приостановился.

"Не понял..."

"Они пособники палачей, пусть и косвенные, они каждый день смотрят на то, что тут творится, и спят спокойно. Они могут в принципе ещё потолкаться на этой земле, накапливая долги, но если они сойдут с круга сегодня — беды не будет. Их судьбу решаешь ты, вот здесь и сейчас"

Первей грыз губу. Этого ещё не хватало... он не Судья, он только Исполнитель!

"У них есть дети?"

"У троих есть. Кстати, у палача, что сейчас... работает, тоже есть дети. Трое, и папа их очень любит. И часто приносит им разные подарки, вещи, снятые с замученных"

"Понятно"

Первей больше не колебался, входя назад в подвал. Пронзительный девчоночий визг, и опять рыдания, заглушившие неразборчивое бормотание, доносящееся из камеры.

Двое стражников, стоящих на страже закона у двери в преисподнюю, оторопели от неожиданности при виде столь внушительной процессии — впереди высокий помятый незнакомец с бледным решительным лицом, за ним их грозный капитан со стеклянными глазами, далее толпа, едва умещающаяся в узком проходе.

Не тратя ману и время на этих двоих, Первей полоснул мечом по горлу одного и тут же, обратным ходом меча, убил второго. Кивнул стражникам:

— Стоять. Ждать.

Постучал в камеру, решительно и властно. Вновь послышалось чьё-то бормотание, неразборчивое из-за девичьего плача, лязгнул засов, и на пороге возник щуплый человечек с гусиным пером за ухом.

— Чего...

Возможно, человечек хотел спросить, "чего надо?", но рыцарь не дал ему договорить. Молча сунул мечом в мягкий живот, распахнул дверь, обитую железом, во всю ширь, и вошёл в камеру, перешагнув через оседающего секретаря Святой инквизиции.

На цепях посреди квадратного помещения без окон, ярко освещённого четырьмя факелами, в каждом углу, висело беспомощное тоненькое тело, руки и ноги "ведьмы" были растянуты крест-накрест, голова с растрёпанными волосами склонилась вперёд, и волосы закрывали лицо. Рядом стоял долговязый тощий человек в кожаном фартуке и штанах, голый по пояс — рёбра торчали так, что казалось, вот-вот прорвут кожу. На голове палача был напялен красный колпак с прорезями для глаз, впрочем, сейчас завёрнутый вверх, открывая худое бритое лицо с длинным тонким носом.

А вокруг полукругом разместились шестеро в чёрных балахонах с капюшонами. Инквизиторы, борцы со всякой нечистью, спасающие души еретиков, колдунов и ведьм при помощи очистительного костра.

— Кто позволил!.. — повернулся вполоборота один, человек с властным взглядом белёсых глаз, в глубине которых плавала холодная злоба, граничащая с безумием. Первей уже произнёс заклятье "клея", и инквизитор так и замер вполоборота, в напряжённой и неудобной позе.

— Не двигаться! Вы не можете двигаться! Вы не можете говорить!

Не обращая внимания на обездвиженных, рыцарь подошёл к висящей на цепях тощенькой фигурке. На теле девчонки там и сям виднелись кровавые точки от уколов иглой, и вся она дрожала крупной дрожью. Звери... Адские звери...

— Ты можешь двигаться — мягко сказал Первей. Девчонка вздрогнула и подняла голову, расширенными глазами глядя на него, даже забыв про боль. Рыцарь между тем исследовал замки на запястьях и щиколотках "ведьмы". Где-то здесь должен быть ключ... Ага, вот!

Ключ висел на грязной тесёмке, привязанной к фартуку, коим был опоясан палач. Рыцарь сорвал ключ, отпер кандалы на руках и ногах несчастной, придержав её, чтобы девочка не ударилась о пол. Нет, вроде ничего... Да, определённо "ведьма" способна держаться на ногах. Господа инквизиторы только начали свою работу.

— Иди домой — мягко, как мог, сказал Первей — Ты слышишь меня? (девочка закивала часто-часто) Где твоё платье? Ага, вот... Одевайся и иди домой, сейчас я провожу тебя до дверей. Одевайся!

Рыцарь смотрел, как "ведьма" натягивает через голову порванное до пояса на спине платье, путаясь и пошатываясь. Ладно...

"Как быть с этими?"

"Заканчивай с ними, рыцарь"

Заплечных дел мастер прилагал гигантские усилия, чтобы освободиться — тощие мускулы напрягались под потной кожей, как верёвки. Первей усмехнулся — при заклятьи "клей" человек держит себя сам. Одни мышцы тянут вперёд, другие назад, а в целом человек цепенеет в той позе, в которой его застигло заклятье.

— Ваше преосвященство, вы можете говорить — разрешил Первей — У вас есть вопросы?

— Кто ты? — обрёл голос главный инквизитор.

Рыцарь смотрел ему в белёсые глаза, где вместо привычной жестокой самоуверенности плавал липкий страх. Паук мечтал поймать жирную муху, а получил в паутину шершня.

— Я Исполнитель. Исполнитель Приговора.

— Как ты смеешь! Я представитель Святого Престола!.. Его Святейшество папа...

Первей улыбнулся.

— Насчёт папы я не имею никаких указаний. Возможно, его Приговор ещё впереди. Но ваше время истекло, господа инквизиторы. Всё, молчи — главный инквизитор поперхнулся и забулькал невнятно, захрипел, пытаясь что-то добавить — Вам не позволено выбирать свою смерть. Вы умрёте такой же смертью, на которую обрекаете ваши жертвы — сгорите заживо, и не оставите после себя ни потомства, ни праха, ни имени. Более того. Конечно, судить не мне, но я полагаю, этот ваш круг — последний, и вы навсегда уйдёте в небытие. Аминь.

Рыцарь начал собирать бумаги, разложенные на столе, в кучу. Выглянул за дверь, где неподвижно, как статуи, стояли замороченные стражники.

— Ты, ты, ты и ты. Принесите соломы и дров, да побольше. И факелов, сколько есть. В подвалах есть ещё узники? Капитан!

— Да — стеклянным голосом произнёс капитан стражи.

— Ведите всех сюда.

"Первей, не делай этого. Не делай, слышишь?"

Они толпились у входа в камеру пыток, грязные и оборванные женщины, пожилые, средних лет, молодые и совсем девчонки. Человек двадцать. Враги рода человеческого, исчадия ада, подлежащие сожжению живьём во славу Господа и Святой церкви. Некоторые едва стояли на ногах, носящих следы пыток. И все, как один, завороженно смотрели, как их мучители сидят и стоят в неподвижных, напряжённых позах, и стражники, здоровенные откормленные мужики, ещё вчера тащившие их на допрос, тоже стоят неподвижно, со стеклянными глазами.

— Женщины! Я не знаю, в чём ваша вина и есть ли она вообще, но я говорю вам — вы свободны. Эти двуногие твари, присвоившие себе право пытать и казнить от имени Бога, сейчас умрут, той самой лютой смертью, которую они уготовили вам — они сгорят живьём. И эти уроды, бывшие у них в услужении — рыцарь кивнул на ко всему безразличных стражников — разделят участь со своими хозяевами. Расскажите всем, что вы видели, и да будет это уроком всем прочим палачам — все они рано или поздно погибнут в муках, и мучения их не прекратятся после смерти. Смотрите!

Первей бросил факел в груду соломы и хвороста, наваленных посреди камеры, вышел и захлопнул железную дверь, задвинув наружный засов.

— Идёмте!

Страшные вопли огласили подземелье, в железо двери ударилось что-то тяжёлое — заклятье "клея" перестало удерживать обречённых. Ещё удары, ещё! Но дверь была прочной.

У входной двери по-прежнему дисциплинированно стояли замороченные стражники. Первей одним взмахом трофейного меча рассёк одному горло, но его товарищ даже не пошевелился. Второй удар покончил и с ним. Замороченный ещё несколько мгновений стоял по стойке "смирно", а затем столбом повалился навзничь. Говорят, знаменитые маги древности могли заставить человека служить и после смерти, но Первей такой силой, конечно, не обладал.

"Ведьмы" молча, гуськом прошмыгнули мимо рыцаря. Когда все вышли, Первей в последний раз оглянулся. Здание быстро наполнялось дымом, ещё минута, и тут нечем будет дышать. Зашвырнув последний факел внутрь здания, он захлопнул входную дверь, постоял, прислушиваясь — внутри уже трещало и шипело, пожар набирал силу.

Освобождённые стояли, не уходили. Первей улыбнулся.

— Вы свободны, женщины. Что вам ещё?

— Как твоё имя, рыцарь? — спросила одна, пожилая измождённая женщина. На тонком, измученном лице, верно, когда-то бывшем очень красивым, в темноте было не разобрать выражения, но голос...

"Не делай этого! Не делай этого!!!"

— Меня зовут Первей — вновь улыбнулся рыцарь.

"А-а-а!!! Дурак, какой дурак!!!"

— Храни тебя Бог, Первей. Мы все будем за тебя молиться, покуда живы.

— Да уходите же, быстрее! Сейчас тут будет полно народу, и этих мордоворотов с алебардами тоже!

Первей повернулся и зашагал прочь. Прочь, прочь от этого дома, от этого места, уже успевшего буквально пропитаться злом, человеческими муками и отчаянием, как городская свалка запахами гнили. Ух, хорошо! Человек, ни разу не сидевший в тюремном подвале, не может себе представить, что такое вновь очутиться на воле. Трофейные сапоги были великоваты, и ещё жалко было доброго меча — он остался где-то там, в недрах мрачного здания, пожираемого огнём — но настроение Первея было лучше некуда.

"Родная, отзовись"

Молчание.

"Отзовись, пожалуйста"

Молчание. Жалко...

"Зачем? Зачем ты это сделал?"

"Что именно?"

"Зачем ты назвал своё имя? Захотел прославиться? Ты понимаешь, что теперь за тобой устроят облавную охоту?"

"Ну не сердись. Всё равно бы догадались, чья это работа"

"Одно дело догадались, и совсем другое... Ты бросил инквизиции открытый вызов, и теперь у них нет другого выхода, нежели найти тебя и примерно покарать"

"Я всегда любил открытый бой. Пусть попробуют"

"И попробуют. И попробуют! Не думаешь ли ты, что способен пригнуть к ноге всю Римскую церковь?"

"Один — конечно, нет. Но вместе с тобой, моя Родная — кто знает?"

"Господи, какой ты дурень"

"Кто-кто дурень? По-моему, ты богохульствуешь"

Пауза. Долгая, долгая пауза.

"Ладно. Пытаться достучаться до твоего разума — пустая трата времени. Ты нарушил условия Приговора"

Первей помолчал, прислушиваясь к себе.

"А по-моему, ты ошибаешься, Родная"

"Уж мне ли не знать"

"Вот именно. Я хорошо усвоил — если даже немного нарушить условия Приговора, потом чувствуешь себя, будто съел дохлую кошку. Сейчас же ничего такого я не ощущаю"

Пауза.

"Ты прав. Ну разумеется, ты прав. Ну как я не сообразила..."

"Чего не сообразила?"

"Ну конечно. Это было Испытание. Тебе было назначено Испытание, и ты его выдержал. Всё верно. Значит, так тому и быть"

Шелестящий, бесплотный плач.

"Не плач, Родная. Прорвёмся, чего там!"

"Нет, мой милый. Нет, мой родной. Ты выдержал Испытание. Боюсь, предпоследнее"

"А скоро будет и последнее, ты хочешь сказать?"

"Да. И скорее всего, это будет костёр инквизиции. Скоро ты закончишь этот круг, полностью расплатившись со всеми долгами"

Первей молчал, размышляя. Костёр... Не хотелось бы...

"Я больше не отдам меча. Как угодно, но живым я постараюсь не даться, и я надеюсь, ты мне поможешь. А смерть от меча или арбалетной стрелы вовсе не так ужасна. А в следующем круге мы будем вместе"

Пауза.

"Вряд ли. Скорее всего, мы никогда не встретимся, родной мой. И мой Голос больше ты не услышишь никогда"

Сердце Первея сжалось.

" Нет. Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда"

"Да почему?"

"Потому что это было бы несправедливо. Послушай, Родная, мы не первый год вместе. Мы привели в исполнение кучу Приговоров, многие из них были суровы и даже жестоки. Но вспомни — был ли хотя бы один Приговор несправедлив?"

На этом месте разговор рыцаря с его личным Голосом Свыше был грубо прерван, так как Первей буквально наткнулся на тёмную съёжившуюся фигурку.

— Добрый пан... Возьмите меня с собой...

Первей задумчиво рассматривал малолетнюю "ведьму", съеживающуюся всё сильнее.

"Ну что, мой рыцарь? Сказав "А", придётся сказать и "Б". Добрые дела тоже наказуемы, мой милый"

...

Первей шёл, выбирая места почище, но это удавалось с трудом. Сзади шлёпала не разбирая дороги "ведьма". Девчонке приходилось трудно — это рыцарь видел во тьме осенней ночи, как рысь, а для обычного человеческого глаза узкие улицы, зажатые каменными домами, казались ущельями мрака, лишёнными каких-либо деталей.

— Держись за мою левую руку — разрешил рыцарь, и девчонка не заставила просить дважды, вцепившись, как клещ. — Отец, мать есть у тебя?

— Тятя умер, два года уже — отозвалась девчонка — И брат пропал бесследно. Мы трое живём... жили... Я, мама и бабушка.

— И где твои мама с бабушкой?

Девчонка помолчала, потом захлюпала носом.

— Маму убили... эти... Когда они пришли, мама варила капустную похлёбку, и она выплеснула её на стражников. А потом схватила головню и ткнула в морду одному... Он её ударил по голове, и мама сразу упала. И умерла. А бабушка умерла от сердца. Она старенькая была, и у неё всё время болело сердце...

Рыцарь молчал, переваривая.

— И у тебя совсем никого из родичей не осталось?

Девчонка помолчала.

— Есть дядя, папин брат, в городе Кракове. Только...

— Что только?

— Он злой. Жадный и злой. Когда тятя умер, он всё у нас забрал, и выгнал нас на улицу.

— Понятно. Ну что же, дядю мы отложим на потом. Сейчас надо выбираться из славного города Львова.

На улице между тем стало намного светлее, огненные блики гуляли по крышам близлежащих домов — мрачное здание святой инквизиции вовсю полыхало, слышались крики. Внезапно часто зазвонил колокол, в окнах домов появились огни свечей.

— Как тебя звать?

— Яна, добрый пан.

— Очень хорошо, Яна. Уходить во время пожара — одно удовольствие.

Рыцарь свернул в закоулок, где в стойле одного доброго пана находился бесценный Гнедко, надёжно укрытый от вражеских глаз. В конце концов меч, даже очень хороший — всего лишь большой ножик, и найти другой всегда возможно. Но вот этот конь... Дороже него у странствующего рыцаря был только его Голос.

Лес осыпал путников золотом, щедро и без разбора даря его всем — забирайте! Всё одно пропадать! Эх, гулять так гулять!

Первей усмехнулся. Пройдёт всего несколько дней, и все леса в округе прогуляются напрочь, догола.

Сидевшая сзади Яна сильнее прижалась к нему — озябла, хотя на неё и был накинут тёплый суконный плащ, подбитый к тому же мехом, да и одежда на ней была вполне приличная, тёплая и удобная — ни дать ни взять панночка из небогатой шляхты. Вообще, рыцарь хорошо подготовился к зимнему сезону, а всё Голос...

...Они ночевали в каком-то сарае, набитом колким остистым сеном, которое Гнедко время от времени пытался жевать, брезгливо фыркая, но тут же оставлял эту затею. Избаловался на добром овсе да хлебных караваях. "Ведьма" прижалась к Первею спиной в кое-как зашитом платье, поджав босые ноги, стараясь спрятать их под попону, которой они были накрыты.

"Родная, отзовись"

"Да, рыцарь"

"Что делать? Я пока не бесплотен, плюс эта милашка. А в карманах пусто"

Короткий шелестящий смешок.

"Взять деньги"

"Где и как?"

"В городе Люблине живёт один еврей-ростовщик, дающий деньги под залог имущества"

"Какое у меня имущество?"

"А пуговица?"

До Первея наконец дошло, и он рассмеялся в голос.

"Да с тобой и правда нигде не пропадёшь"

...

— Слушаю вас, пан рыцарь — еврей был сед и худ, как сушёная вобла. И одет был в какую-то древнюю шубу, сделанную из неизвестного, наверняка давно уже вымершего зверя. На ногах у ростовщика были надеты верёвочные тапки, поверх драных шерстяных чулок. Зачем человеку столько золота, если он ни обуться, ни одеться, ни даже наесться толком не в состоянии?

— Мне сообщили, почтеннейший, что вы даёте под залог?

Еврей пожевал сухими губами.

— Кто сообщил-то, пан рыцарь?

— Земля слухами полниться.

— Бывает, что и даю кому, по своему природному мягкосердечию, что ж... Закон не запрещает, добрый пан.

— Верно, верно. Так дадите?

Ростовщик снова задумчиво пожевал губами.

— Сколько просит пан?

— Пустяк. Пару сотен злотых мне должно пока хватить.

Еврей остро взглянул из-под нависших седых бровей.

— Серьёзная сумма, добрый пан. Хочу напомнить пану, что процентики-то будут тогда немаленькие.

— Да полно, при вашем-то мягкосердечии. Сколько вы хотите?

— Да ведь как обычно... По одному злотому с сотни в день, добрый пан.

— Хорошо, почтенный.

— Каков же будет залог?

Первей сосредоточился, вызывая знакомую волну дрожи. Теперь вроде как холодок... Всё.

— У меня есть нечто весьма для вас ценное. Вот — и рыцарь выложил на стол крупную медную пуговицу, слегка потёртую и позеленевшую.

Глаза старого ростовщика алчно блеснули.

— Но двести — это много, добрый пан. Сто.

— Двести пятьдесят.

— Сто пятьдесят.

— Триста.

Еврей уже буквально трясся.

— Впрочем, не хотите, как хотите... — Первей протянул руку, но еврей опередил его, жадно схватил вожделённое сокровище.

— Ладно, пан рыцарь, пусть будет по-вашему. Триста так триста. Сейчас принесу деньги...

-...Мы жили в двухэтажном доме, на втором этаже. А на первом этаже жил дядя, они с женой держали бакалейную лавку.

Огонь горел почти без дыма, чуть потрескивая. Первей поворошил угли, и огонь недовольно зашипел, выбросив язычки пламени.

Сегодня они не стали останавливаться на ночлег в придорожной корчме. Во-первых, хоть сколько-то приличного заведения вблизи не оказалось, а ночевать вдвоём с молоденькой девчонкой в продымлённом сарае с клопами да ещё платить за это деньги... И во-вторых, Голос откровенно предупредил его, что отныне все постоялые дворы, корчмы и харчевни будут для него ловушками, готовыми захлопнуться в любой момент. Правда, тяжёлая и неповоротливая бюрократическая машина инквизиции покуда не набрала ход — пока гонцы с известием о случившемся достигнут Варшавы, пока отправят донесение в Рим, пока объявят розыск, назначат награду, то-сё... Но всё это дело нескольких дней, а затем невод начнёт неумолимо сжиматься.

Поэтому сегодня для ночлега рыцарь выбрал какую-то заброшенную хижину невдалеке от торной дороги. Хижина являла собой странное зрелище — добротная крыша, блестевшая свежей соломой, сочеталась с плетёными из лозняка стенами, насквозь продуваемыми ветром, с дырой вместо окна и приставленной без петель грубо отёсанной дощатой дверью. Очевидно, хозяин, надумавший поселиться здесь, не успел обмазать стены глиной, как обычно принято строить в этих местах хаты-мазанки, что-то или кто-то ему помешали. На земляном полу виднелись следы ночёвок разнообразных путников, не отличавшихся порой чистоплотностью — в углу валялись засохшие остатки трапезы, какие-то кости...

Яна оказалась вполне живой и расторопной девчонкой — едва оправившаяся от общения с инквизицией, она тут же приступила к уборке, соорудив из придорожных кустов веник-голик, вымела пол в хижине, и покуда Первей ходил за водой к ближайшему буераку, в котором бил маленький родничок, в очаге уже пылал огонь.

— Ну ты какая молодчина! Надо же, даже хворосту раздобыла на всю ночь. И чистота в доме. Ты настоящая хозяйка!

Девчонка порозовела от похвалы.

— Спасибо, добрый пан. А хворост лежал тут, рядом. Кто-то запас его для ночёвки, да не истратил.

Первей поправил покосившийся колышек-рогульку, водрузил котелок на перекладине над костром.

— При такой хозяйке за ужин я спокоен. Возьми в седельной сумке мешочек с горохом и соль, да, там ещё хлеб остался и кусок копчёного сала. Думаю, на ужин нам хватит.

Яна снова захлопотала возле очага, и рыцарь невольно залюбовался быстрыми, лёгкими движениями девочки. Подумать только, сейчас она уже валялась бы, как изорванная грязная тряпка, в том страшном подвале, ожидая мучительной смерти... И всё это Бог терпит...

"Он терпит многое, но не всё"

"Ты наблюдаешь за мной, Родная? Я думал, ты отдыхаешь"

"Нет, рыцарь. Я с тобой. Я теперь всё время с тобой. Нравится тебе эта девчонка?"

"Хорошая кому-то будет хозяйка. Знаешь, что я думаю? Если бы даже за все эти годы, что мы с тобой... мне удалось только одно это дело — всё было не зря"

"Да, рыцарь. Всё было не зря. Все эти годы"

— Мой господин, ужин сейчас будет готов. У вас есть приправы какие-нибудь?

— Яна, всё, что найдёшь в сумках, твоё. Хозяйничай, не стесняясь.

...

— А кем был твой отец?

— Он был замочник, шлоссер, как говорили немцы. Отец делал очень хорошие замки, и ещё сундучки и шкатулки, и дядя их продавал.

Яна замолчала, погрузившись в воспоминания. Рыцарь не мешал ей — у него хватало своих дум.

— Тятенька был добрый. Он очень любил нас с мамой, и к бабушке относился с уважением. А потом у него сильно заболел живот, поднялся жар, и он умер. А дядя...

Девчонка сглотнула.

— Дядя выправил себе какие-то бумаги, по которым весь дом якобы принадлежал ему. А нас выгнал. Сказал, нахлебников ему не надобно.

Первей раскатывал войлочную кошму, которую всегда возил на седле, на случай такой вот ночёвки. Хорошая кошма, можно спать прямо на голой земле, только вот беда — узенькая, рассчитана на одного.

— Ладно. Давай спать, пани Яна. Извини, в тесноте, да не в обиде, как говорят московиты.

Огонь в очаге понемногу угасал, но света было ещё вполне достаточно, чтобы разглядеть, как внезапно покраснела девчонка, словно маков цвет.

— Да, добрый пан.

— Ты можешь звать меня по имени — Первей.

— Хорошо... пан Первей.

Решение, давно уже зревшее в голове у рыцаря, окончательно прояснилось.

"Родная, отзовись"

"Да, рыцарь"

"Мне необходимо наведаться в город Краков. Мне будет позволено?"

Пауза.

"На твоё усмотрение"

"Я хотел бы... восстановить в правах эту девчонку. Восстановить справедливость"

Бесплотный шелестящий вздох.

"Тебе не удастся восстановить право на наследство этой девчонки. Поверь, я знаю, что говорю. И тебе не под силу восстановить справедливость. Всё, что ты можешь сделать — покарать. Тебе будет позволено. Хочешь ли ты этого?"

Теперь рыцарь задумался, задумался надолго. Покарать... Какой смысл карать, если нельзя восстановить справедливость?

— Яна, мы едем в Краков. Мы всё-таки попытаемся восстановить справедливость.

...

Огонь угас окончательно, и тёмно-багровые угли не только не давали света, но казалось, собирали вокруг себя мрак. Девчонка уже уснула, тесно прижавшись спиной к Первею, дыша тихо-тихо. Самому рыцарю сон не шёл. Первей думал.

"Родная, отзовись, пожалуйста"

"Я слушаю тебя"

"Ты же такая умная, ты у меня самая умная. Что мне делать? Девчонку надо как можно скорее пристроить в хорошее, спокойное место. Я же не могу таскать её за собой"

Яна, замычав во сне, вдруг нашарила его руку и засунула себе за пазуху, тесно прижав к груди. Первей замер, боясь пошевелиться. Под его рукой билось живое сердце, и было тепло и щекотно.

Короткий бесплотный смешок.

"Через два-три года она будет красивой девушкой, красивой, весёлой, умной. Плюс отличной хозяйкой. Ты напрасно отказываешься"

"Вот не думал, что Голос Свыше заделается свахой"

"Выслушай, что я тебе скажу. Выслушай внимательно и очень хорошо подумай. Я чувствую, что наша с тобой служба подходит к концу. Возможно... во всяком случае я очень хочу этого и надеюсь — возможно, ты избежишь костра, сумев покрыть свои долги другим способом. А до конца этого круга тебе ещё долго. Что же, тебе оставаться бобылём?"

Пауза.

"А ты?"

"А я начну новый круг"

Бесплотный смешок.

"Возможно, котёнок, который однажды прибежит на порог твоего дома, и буду я. Я буду спать на тёплой печке, и ты будешь из своих рук кормить меня печёнкой. А потом я принесу котят"

"Я не желаю тебя слушать"

"Не будь..."

"Я не желаю тебя слушать"

-... Господин, мой господин — Первей открыл глаза, и увидел над собой лицо Яны с невероятно расширенными зрачками — Вам плохо? Вы кричали очень страшно...

Рыцарь криво улыбнулся, погладил её по щеке.

— Спи, малышка. Ты права. Мне было плохо.

Гнедко недовольно всхрапывал, возмущенный двойной ношей, но по-прежнему шёл своим изумительным скользящим шагом. Яна вполне освоилась в седле, и Первей уже не подумывал, как в первый день — а не привязать ли девочку к поясу, чтоб не свалилась ненароком?

"Рыцарь, внимание"

"Да, моя Родная"

"Впереди сторожевой отряд, и у них твои приметы"

"Зашевелились наконец..."

"Не отвлекайся. Ты помнишь, как делать "раззяву"?"

Первей хмыкнул. "Раззява" — отличное заклятье. Люди, попавшие под его действие, вполне могут не узнать свою матушку, пока она не схватит их за рукав. Да, если пустить в ход "раззяву", никакие приметы стражникам не помогут. Только вот уж больно капризное заклятье, требует особой сосредоточенности и времени...

"А может быть, "клей"?"

Про "великую битву" рыцарь даже не вспомнил. Эти люди — не разбойники, и он тоже. Никакого Приговора на них нет, и убивать, даже калечить их без нужды он не вправе.

"Если применить "клей", ты оторвёшься от них сейчас, но уже завтра тебе не уйти, вся округа будет кишеть охотниками за твоей головой. И девочка уж тут совершенно не виновата"

"Я попробую"

"Надо не пробовать, надо сделать"

Первей привычно напрягся, вызывая прилив дрожи... Нет, так не пойдёт. Мерное покачивание делало невозможной необходимую глубину сосредоточения. Не получается с коня!

— Погоди-ка, Яна...

Гнедко встал. Рыцарь соскочил с коня, отошёл в сторонку и сел по-турецки. Так, теперь должно всё получиться...

Он успел вовремя. Едва рыцарь закончил подготовку, конный разъезд выкатился из рощицы шагах в двухстах, и целеустремлённо порысил к путникам. Первей почувствовал прилив дрожи, затем знакомый как бы холодок... Всё.

— Эй, почтенный пан, куда путь держим? — окликнул его старший страж.

Первей встал, поправил пояс, подтянул сапоги. Двенадцать стражников, и у всех взведённые арбалеты на луке седла. Понятно...

— Мы направляемся в Краков, уважаемые паны. Не скажет ли пан страж, кого вы ищете?

Стражник окинул взглядом рыцаря, перевёл его на девочку, сидящую верхом на Гнедке.

— Мы ищем опасного колдуна, высокий, одет рыцарем, возможно, на гнедом коне.

Первей сочувственно поцокал языком.

— Да, от этих колдунов людям житья нету. А что он такое натворил?

Страж, похоже, размышлял, стоит ли беседовать с прохожим. Снизошёл.

— Да этот колдун наделал шороху во Львове. Спалил живьём выездную сессию суда Святой инквизиции, да ещё выпустил на волю всех ведьм.

Первей разинул рот, хлопнул себя по бёдрам, выразив тем самым крайнее изумление.

— Колдун спалил саму инквизицию?! Не может быть!

— Точно спалил, не сомневайся. Из-за него нашему брату теперь ни сна, ни отдыха. Говорят, он и ведьм выпустил, чтобы от себя погоню отвлечь. Некоторых ведьм, правда, уже поймали, но сколько их было, никто не знает — бумаги-то сгорели все. Так что теперь инквизиторы там ловят баб и девок, как мужики карасей в пруду, частым бреднем. Чуть что — ведьма.

Первей стиснул зубы. Вот как...

"А ты как думал? Ты устроил демонстрацию силы, которой на самом деле не обладаешь. Теперь инквизиторы демонстрируют в ответ свою мощь, которая вполне реальна. А страдают, как обычно, невинные. Если бы ты сжёг их в точности, как я тебе сказала, всё сошло бы за пожар, и освобождённых тобой ведьм никто не искал бы"

"Если я нарушил Приговор, почему ничего не почувствовал?"

Пауза.

"Не знаю. Не мне судить"

— А что с колдуном?

— А за голову колдуна этого положена награда — полста злотых. Причём брать живым необязательно, во как.

— Понятно, панове. Для того и арбалеты?

Страж хохотнул.

— Само собой. Кому охота рисковать понапрасну? Чуть найдём — стрелу в бок, и все дела. Небось не успеет наколдовать-то, покуда стрела летит. Да вы с дочкой не видали ли такого по дороге?

— Ну откуда. Высокий, одет как странствующий рыцарь, да на гнедом коне... Нет, точно не видели.

Когда стража скрылась из виду, Первей вздохнул и повернулся к Яне, по-прежнему неподвижно сидевшей на вконец присмиревшем отчего-то Гнедке.

— Ну, малышка... Эй, эй!

Он едва успел подхватить падающее тело, опустил на землю.

"Родная, что с ней?"

"Ничего страшного, обычный обморок. Девчонка ещё не оправилась от камеры пыток, а тут... Сколько можно? Скажи спасибо, что она не грохнулась во время твоей беседы со стражей. Любое заклятье имеет предел прочности. У тебя была бы масса проблем"

Девочка судорожно вздохнула, открыла глаза во всю ширь. Первей ласково улыбнулся ей, и она вдруг судорожно обвила его за шею своими руками.

— Живой... Добрый пан, господин мой, вы живы...

"Похоже, одна проблема у тебя таки есть"

"Похоже"

-... И запомни: со двора ни шагу. Вообще из дому ни ногой, ясно? — девчонка закивала часто-часто — Хозяйка тебя покормит, я договорился. Я схожу в город и вернусь, возможно, завтра.

Яна смотрела на него, как на святого духа, готового вот-вот исчезнуть.

— Ну, не робей тут. Я пошёл — ободряюще улыбнулся Первей.

Он уже начал поворачиваться, как девчонка кинулась к нему, прилипла.

— Нет!!!

Рыцарь чувствовал, как её колотит крупная дрожь. Этого ещё не хватало...

— Добрый пан... Не надо...

— Ну что такое?

— Не надо... Ты уйдёшь и не вернёшься. Я не хочу так, не хочу!!!

"Родная, отзовись..."

"Я слышу"

"И что делать?"

Короткий смешок.

"На твоё усмотрение, рыцарь. Можешь на ней жениться"

Да уж. Даже самая умная баба — всё равно баба, и не более того. И даже если от неё остался один только Голос.

— Она заведёт вас... Она вас утащит за собой...

— Кто?

— Ваша мёртвая жена. Не отпирайтесь, мой господин, вы же каждую ночь разговариваете с ней во сне! Она вас ведёт к смерти, она же призрак, она же...

— А ну прекрати! — Первей встряхнул Яну за плечи — Что за истерика? Я схожу по одному делу и вернусь. Не могу же я сидеть возле твоей юбки!

Девочка постепенно успокаивалась, дрожь утихала, сменяясь всхлипами.

— Она вас погубит. Я знаю, я дура, я... Только она вас погубит, если вы будете её слушать, вот увидите. Лучше бросьте меня в придорожной канаве, лучше продайте меня татарам или туркам, только не слушайте её! Не надо...

Первей ласково погладил её по голове.

— Не бойся. Я вернусь, вот увидишь.

Он оторвал наконец от себя зарёванную Яну, повернулся и вышел, кожей ощущая отчаянный взгляд вдогонку. Тяжёлая сцена...

Первей шагал к городским воротам, кутаясь в тёмный плащ с капюшоном. Плащ с капюшоном он приобрёл в тот же день, как разминулись со стражниками — надо было срочно менять прикид, не всякий же раз творить заклятье, едва завидев на горизонте конных, так никакой маны не напасёшься. Идею оставить Гнедка и девочку в каком-нибудь пригородном домике подсказал Голос, и он же сообщил адрес, по которому лучше всего остановиться. В небольшом уютном домике проживала бездетная вдова, немолодая, но ещё вполне крепкая женщина с круглым добрым лицом. После смерти мужа она перебивалась шитьём, вязанием да продажей зелени с огородика при доме. По совету всё того же Голоса рыцарь разменял в нескольких корчмах с десяток золотых, после чего расплачиваться за услуги стало гораздо легче — высокий монах, по каждому поводу достающий из-за пазухи пригоршни золота, чересчур приметен. Всё вроде сделано правильно, но...

"Девчонка права. Я погублю тебя"

"Насколько мне помнится, до сих пор всё было как раз наоборот — ты меня старалась спасать, и у тебя это неплохо выходило"

"Вот именно поэтому. Благими намерениями вымощена дорога в ад"

"Родная, ну хоть ты-то воздержись от истерики"

"Да-да, конечно. Значит, так — на воротах веди себя смиренно, но с достоинством, ты же монах. И незаметно сделай страже "раззяву"..."

— День добрый. Могу я увидеть пана Кшиштофа Збыславского?

— День добрый, святой отец. Это я и есть. С кем имею честь?

— Меня зовут брат Варлам. У меня к пану деловой разговор. Где мы можем поговорить?

Крепкий, дородный хозяин лавки окинул рыцаря оценивающим взглядом. Монах... Чего может быть нужно монаху? А впрочем...

— Прошу, святой отец — хозяин открыл прилавок, делая приглашающий жест — Угодно промочить горло с дороги?

...

— Пан Кшиштоф, что вам известно о судьбе вашей племянницы?

Пан Кшиштоф настороженно блеснул глазками, уже изрядно заплывшими жиром. Состроил постную мину, вздохнул.

— Бедная девочка. Её мать ни за что не хотела после смерти мужа оставаться в этом доме, забрала ребёнка и престарелую, больную мать и уехала, даже не сказав, куда.

Первей покатал желваки, помолчал.

— С ней что-то случилось?

— Нет, пока нет. Пан Кшиштоф, скажите, этот дом принадлежал вам с братом?

Настороженность в глазах хозяина сменилась угрюмостью.

— Вот вы о чём... У меня есть бумаги из городского магистрата, по которым я являюсь единственным законным владельцем этого здания и всего, что в нём находится. Что ещё?

— И вы считаете, вы правы?

Хозяин встал.

— Вот что, святой отец. Если кто-то имеет претензии на этот дом, то разговаривать мы будем в городском суде. Я вам не какой-то нищий, и закон на моей стороне. Да, я прав, и буду прав! Всё, уходите!

Первей сосредоточился, вызывая дрожь... Всё.

— Значит, так. Сейчас мы вызовем оценщика, и он скажет, сколько стоит этот дом со всем имуществом. Половина этой суммы принадлежит жене вашего брата, а теперь его дочери, вашей племяннице.

— Сорок злотых. У меня нет такой суммы — деревянным голосом произнёс пан Кшиштоф.

— Жаль. Недостающее придётся одолжить. У кого вам удобнее?

— У старого Вацлава. Мне не хватает до сорока шестнадцать злотых. Он даст под залог.

— Ну и отлично. Идите и возьмите. Я буду ждать тут.

— Кшиштоф, кто пришёл? Здравствуйте, святой отец...— в кабинет заглянула жена хозяина, худощавая жилистая женщина с резкими чертами лица.

— День добрый, пани — улыбнулся Первей — Присядьте, вы устали.

— Я не...

— Вы устали. Вы очень устали, вам хочется спать. Ваши веки тяжелеют... Спать... Спать...

Хозяйка сидела на скамейке, привалясь к стене и ровно, глубоко дыша. Рыцарь вновь обратил своё внимание на пана Кшиштофа.

— Так я жду, пан Кшиштоф. Идите и принесите мне сорок злотых. Вперёд!

Хозяин встал, тяжело ступая, как сомнамбула, двинулся к выходу. Первей подошёл к окну, наблюдая сквозь мутные зеленоватые стёкла, как пан Кшиштоф пересекает улицу, не обращая внимания на окрики кучеров и на всех конных и пеших вообще. Не задавили бы его, озабоченно подумал Первей. Грубая работа, вообще-то. Ещё дадут ли человеку в таком состоянии деньги?

Сзади на лавке ровно дышала хозяйка. Первей обошёл комнату. Ага, вот...

Двухведёрный бочонок с пивом стоял в самом углу. Выбив пробку, Первей напился прямо из бочонка. Неплохое пиво...

"Порезвился, рыцарь? Отвёл душу, восстановил справедливость?"

"Что-то не так, Родная?"

"Всё не так. Сейчас он будет взят патрулём, ещё чуть погодя от удара по рёбрам очнётся, и где-то через четверть часа здесь будут гости. Много гостей, с арбалетами. Уноси ноги немедленно, прямо сейчас!"

Рыцарь оставил в покое бочонок и не мешкая направился к выходу. Голос знает, что говорит. Четверть часа — едва хватит, чтобы скорым шагом покинуть городские ворота. Или не хватит?

"Не хватит. Пешего тебя догонят. Бери любого коня, только тихо. С хозяином работай аккуратно!"

Первей остановился на перекрёстке, высматривая подходящую животину. Всё как на грех одни извозчичьи клячи... Ага, вот!

Разряженный в пух и прах щёголь гарцевал на поджаром скакуне, сером в яблоках. Подходяще...

— Могу я просить ясновельможного пана уделить смиренному слуге Господа минуту?

Щёголь на скакуне остановился, конь переступал копытами. Ого, да с ним ещё и охрана!

— Чего тебе?

Первей сосредоточился... Всё.

— Мне нужен ваш конь, ясновельможный пан. А вы, панове, стойте смирно, покуда я не скажу вам "довольно".

Щёголь послушно слез с коня, пятеро его телохранителей сидели в сёдлах истуканами. Рыцарь вскочил в седло, погнав серого скакуна во весь опор, на ходу соображая, как сделать так, чтобы решётка городских ворот не обрушилась перед его носом, после чего, очевидно, последует залп из арбалетов.

"Это называется аккуратно?"

"Некогда, некогда, Родная! Что делать?"

"Теперь уже ничего. Проезжая ворота, ори: "дорогу королевскому гонцу!" Больше надеяться не на что"

— Дорогу королевскому гонцу!!! — заорал Первей во всю мочь своих лёгких, подлетая к воротам. Расчёт оказался верен — стража в замешательстве потеряла драгоценные секунды, и рыцарь проскочил каменный зев надвратной башни единым духом, вылетев на волю, как ласточка из гнезда.

— Держи, держи его!

Свистнула арбалетная стрела. Ещё, ещё! Нет, не попали. Плохо стреляет городская стража.

"Ты, похоже, недоволен?"

"Да не то, чтобы очень... но всё-таки люди на службе — и такие растяпы. А если настоящий враг?"

"Оставь эти проблемы королю. Ты удовлетворён? Справедливость восстановлена?"

Серый начал уставать, и Первей сбавил темп.

"Нет. Мне не удалось. Ты была права, мне не удалось ничего, и даже покарать этого борова я не сумел"

"Как раз сумел. Сейчас его уже волокут в объятия Святой инквизиции, и он больше не выйдет оттуда. Он же был одержим дьяволом, он твой пособник. Пока они разберутся... Зачем плодить калек? И потом, раз не удалось поймать тебя — нужен козёл отпущения"

Рыцарь пустил серого шагом. Погони не было. Боятся?

"После операции с пуговицей у тебя три сотни злотых, ну пусть сейчас уже чуть меньше. Зачем тебе ещё и эти сорок?"

Первей помолчал.

"Это не мне. Эти деньги..."

"Да, да. Это деньги Яны, я в курсе. Только какой смысл было затевать всё это? Не проще ли было дать девочке полсотни злотых из твоих запасов, тихо, без всякой магии, конных скачек и арбалетной стрельбы?"

"Ты мне разрешила, моя Родная. Я попробовал, не вышло. Что, теперь ты меня будешь всю оставшуюся жизнь пилить?"

Шелестящий смех.

"Ладно, проехали. Будешь меня слушаться?"

"В исключительных случаях"

"Тогда так. Сейчас бросай серого, и тихо-незаметно пробирайся в домик вдовы. За полчаса ты должен успеть. Нарвёшься на разъезд — придётся делать "раззяву""

...

— Вернулся! Вернулся, мой господин! — Яна повисла на шее рыцаря, грозя задушить — Я молилась Пресвятой Богородице, чтобы вы вернулись, и она услышала мои молитвы!

Первей легонько погладил её по голове. Совсем легонько... Что делать?

Оставаться здесь ему незачем, да и опасно — после его дурацкой выходки с конём всю округу прочешут тщательней, чем девка свои волосы. Нельзя бесконечно уповать на "раззяву". И девчонку за собой таскать... незачем.

— Давай спать, малышка. И вам доброй ночи, хозяйка.

Вдова внимательно смотрела на своего постояльца, что-то соображая.

Первей лежал на своей походной кошме, которой предпочёл пышную перину, набитую гусиным пухом, к великому огорчению хозяйки. Сегодня Яна спала отдельно, как и положено благовоспитанной юной девушке, и это было как нельзя кстати — неизвестно, как потекли бы мысли рыцаря, если бы и сегодня под рукой у него билось девичье сердце, скрытое упругой выпуклостью.

"Я не знаю, что делать, Родная"

Долгая, долгая пауза.

"И я не знаю. Ежу понятно — девчонка влюбилась в своего спасителя по уши. Она готова идти за тобой хоть куда — на край света, под венец, на костёр. Кстати, последний вариант наиболее вероятен"

"Не хотелось бы"

Пауза.

"Я не знаю, что делать. Попробуй пробиться в Московию, там папская инквизиция силы не имеет. По крайней мере, ты избежишь костра"

"А Яна?"

"Ох, спи, рыцарь. Как говорят русские — утро вечера мудрёнее. Спокойной ночи"

...

...Ему снилась русская лесная деревенька. Туман, наползавший от реки, казался полотнищами сказочного полупрозрачного холста, во много слоёв накиданными на огороды. Первей, во сне бывший маленьким мальчиком, зябко поджимал босые ноги.

— Здравствуй, сынок — из тумана выступила фигура в белом, сама казавшаяся порождением тумана. И только глаза были те самые, из далёкого невозвратного детства — мамины глаза.

— Мама... Научи меня, мама — как мне жить? Мне очень тяжело, мама. Та, которая хочет меня, мне не нужна. Та, которая мне нужна, мне недоступна.

Мама мудро, ласково улыбнулась.

— Так ли всё на самом деле, сынок? Может быть, та, которая сделает тебя счастливым, и есть эта девчонка? А к той, которую ты так бесплодно жаждешь, ты просто привык, за столько лет?

— Нет, мама. Мне нужна она. Она, и только она. И я ничего не могу с собой поделать. Более того, не хочу.

— Гордыня это, сынок. Или любовь, которая не положена простым смертным.

— Да, мама. Я понимаю, что это безнадёжно. И всё же надеюсь.

Мамина рука, бывшая во сне бесплотно-прозрачной, ласково взъерошила его волосы.

— Сынок...

Первей приник к этой давно забытой руке.

— Я преступник, мама. Я разрушал чужие судьбы направо и налево. Из-за меня погибла Марыся, неудачно вытравившая плод. Из-за меня утопилась Ганна из Торуни. Из-за меня пропала Наталка из Киева. Плюс мужчины, пусть и убитые в бою... Я сеял смерть и несчастье, и моя теперешняя работа — всё то же, я так же сею смерть и несчастье. Неужели и эта Яна должна погибнуть из-за меня? Я не могу сделать её счастливой, потому что люблю другую, но и сделать её несчастной я не могу. Хватит с меня несчастных!

Мама всё гладила и гладила его по голове.

— Бедный мой мальчик...

— ... Проснитесь, проснитесь! Проснись же!!

Прямо над ним нависало лицо, с огромными зрачками невероятно распахнутых глаз. Рыцарь ощутил внезапный прилив острого раздражения.

— Какого чёрта! Почему ты ворвалась в мою комнату, почему ты меня будишь?

Глаза Яны мгновенно налились слезами.

— Мой господин, вы так кричали... Я подумала...

— Чтобы что-то делать, надо это уметь, и думать — не исключение!

Девочка уже всхлипывала.

— Простите... мой господин...

Первей почувствовал укол раскаяния.

— Ну, ну — он погладил девочку по голове, отчего всхлипывания только стали громче — Не надо, не плачь. Я не сержусь на тебя, правда.

Яна прижалась к нему.

— Мой господин, она вас совсем замучила...

— Кто, малышка?

— Ваша мёртвая жена.

Рыцарь медленно, механически гладил и гладил девочку по волосам.

— Нет, Яна. Сейчас я видел во сне свою мать. Иди спать, спокойной ночи.

...

"Родная, отзовись"

Долгое, долгое молчание.

"Я слушаю тебя"

"Я видел сейчас маму"

"Я знаю"

"Ты знаешь все мои сны?"

Короткий смешок.

"Как же может быть иначе?"

Логично...

"Я так понимаю, пересказывать содержание нашей беседы нет необходимости"

Пауза. Ответа можно ждать до утра.

"Ты всё поняла?"

"Я поняла всё. Это ты ничего не понимаешь, мой рыцарь"

— ... Пойми, Яна. Я не могу взять тебя с собой. Не не хочу, а не могу. Ты станешь обузой, не обижайся, и мы погибнем оба. И я не выполню своей работы, которую обязательно должен сделать.

Первей избегал смотреть девочке в глаза — смотреть в эти глаза было просто невозможно, такая отчаянная мука плескалась в них.

— Не отчаивайся, малышка. Всё пройдёт, и я ещё погуляю на твоей свадьбе. Пани Магда, так я могу надеяться на вас?

— Не беспокойтесь, добрый пан. Я всё сделаю.

"Родная, отзовись"

"Да, рыцарь"

"Она говорит правду?"

"Сейчас — да. Но ты не хуже меня знаешь, что человек — существо непостоянное"

"Но у меня нет выбора"

Бесплотный шелестящий вздох.

"Выбор, конечно, есть. И ты его сделал. Ладно, рыцарь, не горюй. Похоже, этот вариант не из худших. Вдова непременно привяжется к девочке, ведь своих детей у неё нет, а женщина она добрая. Яна вскоре будет ей светом в окошке, так что с этой стороны всё в порядке"

— Что с вами, пан? Вы так странно смотрите и молчите...

— Ерунда, пани Магда — Первей улыбнулся — Голову чего-то замутило. Всё, уже прошло.

Он обернулся к стоявшей неподвижно Яне.

— Выше нос, красавица! Так я жду приглашения на свадьбу, не забудь!

Лицо девочки было белым, каким-то чуть прозрачным.

— Поцелуйте меня, мой господин... пожалуйста.

Рыцарь наклонился к ней, собираясь поцеловать в лоб, но девчонка вдруг обвила его шею руками, и в губы рыцаря будто впилась пиявка.

— Прощайте. Прощайте, мой господин. Прощайте навсегда.

...

...

Сегодня Гнедко превзошёл себя — он буквально скользил над землёй, ступая так мягко и осторожно, будто на спине у него стояло полное ведро кипятка. На скорости хода, впрочем, это удивительным образом не сказывалось.

На сердце у рыцаря было так тяжело, как не было уже давно.

"Родная, отзовись"

"Да, мой рыцарь"

"Я оставил вдове сто злотых. Не мало?"

Шелестящий бесплотный вздох.

"Надо было посоветоваться со мной. Ты вверг её в тяжкое искушение — она теперь богатая женщина. Она может не устоять, попытаться устроить свою судьбу, и девочке может прийтись очень туго — ещё неизвестно, какой попадётся отчим"

Первей замычал сквозь зубы.

"Ты права. Я дурак, и дураком помру. Что делать? Не возвращаться же назад и отбирать эти проклятые деньги?"

"Разумеется, нет. Ладно, мой добрый пан. Мои возможности не безграничны, но я постараюсь не упускать эту девочку из виду. Если ей будет что-то угрожать, я дам тебе знать"

"Спасибо тебе, Родная"

Долгое, долгое молчание.

"Если только к тому времени ты будешь жив"

Мокрый снег хлестал, как бич палача, размеренно и профессионально-безразлично. И не было спасения от этого бича, упорно пробиравшегося к телу жертвы сквозь все одеяния. Первей нахохлился, надвинув капюшон ниже носа, как можно плотнее запахнув плащ, и предоставив следить за дорогой Гнедку, а за возможными опасностями — Голосу Свыше. Ей холод нипочём, вот и пусть постарается... Отличный плащ, кстати, из пропитанной смесью воска и масла мягкой кожи. Если бы не этот плащ, он уже промок бы до костей. Спасибо всё тому же Голосу, надоумила купить полезную вещь. Нет, в Московию без тёплых вещей соваться бессмысленно... Кстати, надо бы купить шубу, вот что...

"Очнись, мой рыцарь. Впереди русская застава. Будешь объезжать?"

Рыцарь задумался. Московиты умеют ставить заставы, тут не вдруг объедешь... Справа овраг, вон какой, ни конца, ни края, а дальше лес. А слева и вовсе речка. Не хватает в такую непогодь застудиться в ледяной воде, да и коня застудить можно.

"Я попробую новый фокус"

"Может быть, всё же "раззяву"?"

Первей усмехнулся. Вопрос в точку. Как-никак "раззяву" он худо-бедно освоил, а "невидимку" ещё ни разу не пробовал. Но не зря же он тренировался всё последнее время.

"Когда-то надо начинать"

Рыцарь привычно сосредоточился, вызывая в теле дрожь... Впереди уже показалась русская застава.

Подъехав вплотную к перегораживающей дорогу жерди, покоящейся на рогатках, он всматривался в сторожевую избу, из-под стрехи которой валил дым — должно быть, стражники варили похлёбку или кашу... Рыцарь сглотнул слюну.

Первея вдруг обуяло озорство. Спешившись, он отвязал верёвку, крепящую рогатку, и жердь послушно поднялась торчмя, увлекаемая противовесом. Проведя коня, рыцарь отвёл его за угол и привязал к имевшейся под навесом коновязи, где понуро стояли две лошадки, перебирая жёлтыми зубами жёсткое сено в поисках наиболее смачных стебельков. Первей насыпал в торбу коню овса из седельной сумы — негоже его Гнедку ковыряться в соломе.

Из приоткрытой двери выглянул страж — видимо, московиты всё-таки следили за дорогой из-за двери, не желая торчать под хлёсткими ударами мокрого снега.

— Эй, Векша! Ты рогатку крепил, едрить тя в дышло?

Послышался шум, и на улицу выскочил молодой парень, невысокий и вёрткий, точно оправдывающий своё прозвище. Дождавшись, покуда парень вновь привяжет рогатку, Первей шагнул вслед за ним в избу. Полдюжины стражников сидели вокруг очага, где на огне кипело какое-то варево. Рыцаря никто в упор не видел, точнее, видел, но не замечал. Работает, значит, заклятье.

Первей сел у очага, влившись в круг стражников, и опять никто не возразил. От котелка шёл умопомрачительный запах, Первей сглотнул — пшённая каша со шкварками...

Он привычно сосредоточился, вызывая прилив дрожи... Всё.

Все стражники мирно спали, привалившись кто к стене, кто друг к другу. Рыцарь помедлил, затем снял котелок с огня, достал из-за пояса походную ложку. Вот интересно, зачем это московиты держат свои ложки за голенищем сапога...

"Резвишься, рыцарь?"

Первей, жмурясь, глотал горячую кашу.

"Объясняю для недалёких Голосов Свыше. Мне необходимо тренироваться, иначе от всех твоих наставлений толку чуть. И потом, дай спокойно поесть, я голодный!"

Бесплотный смешок.

"Ладно, развлекайся. Только учти, маны у тебя всё ещё не так много, и восстанавливать её сейчас не так просто — во всяком случае, солнца нет"

Насытившись, Первей поставил котелок обратно на огонь, аккуратно разровняв кашу ложкой. После еды потянуло в сон. Рыцарь вздохнул, помедлил ещё пару секунд и поднялся.

Выйдя наружу, он завернул на коновязь, где Гнедко уже расправился со своей порцией овса, не спеша проверил сбрую. Затем, движимый внезапным озорством, быстро вернулся и снова отвязал рогатку. Вскочил в седло, привычно сосредоточившись — волна дрожи, затем холодок... Всё, просыпайтесь!

Вовремя. Из избушки последовали невнятные звуки, сменившиеся зычным басом.

— Варнаки, едрить тя в дышло, раззявы полоротые! Каша-то подгорела!

Первей, усмехаясь, взял с места некрупной рысью. Заклятье мысленной невидимости он снимать не стал, само вскоре развеется. И потом, надо же ему уехать с глаз долой.

"Малец-переросток"

"Кто, я?"

"Ты, ты"

"Твоя правда. Я ещё молод и хорош собой"

Бесплотный смешок.

"Нет, ты совершенно невозможен"

Первый снег, лёгший ночью, был абсолютно нетронут, и Первею вдруг на миг показалось, что кроме него да вот его коня, в мире не осталось ни одного живого человека, ни зверя, ни птицы. Только конь, человек и бесплотный Голос, на всей земле.

"Родная, отзовись"

"Что, мой рыцарь?"

"Ты так толком и не объяснила, зачем мне надо переться в Москву. Раньше ты подробно объясняла любое задание"

"Да нет пока тебе задания. Сейчас у тебя первейшая задача — уйти от когтей инквизиторов"

"Первейшая задача Первея — хорошо сказано"

"Не болтай, давай серьёзно. Как въедешь в Москву, езжай на постоялый двор некоего Вараввы, дорогу я укажу. Там остановишься на ночлег. Что делать дальше, будет видно"

"Всенепременно у Вараввы, стало быть?"

"Именно"

Впереди уже показались тёмные от непогоды стены Китай-города, отороченные по верху белым. Гнедко, всхрапнув, ускорил ход, почуяв конец пути и скорый отдых в тёплом стойле.

Солнце, отоспавшись наконец за окоёмом за долгую ноябрьскую ночь, высунулось из-за края земного, и над морем московских крыш, покрытых небесным кровельщиком за ночь роскошной белоснежной шубой, засияли золотые лучи, и великий город, разом утратив предрассветную угрюмость, засверкал перед Первеем, как некая сказочная картина, написанная великим живописцем. Рыцарь чмокнул и легонько толкнул Гнедка пятками, и умный конь тут же перешёл на рысь.

...

— Вот что, любезный. За такие деньги я могу купить всю твою халупу вместе с тобой впридачу.

-Дак ить я не настаиваю, господине. Коли дорого, поищите местечко получше.

Первей оглянулся кругом. Постоялый двор Вараввы не внушал рыцарю никакого доверия, а рожа хозяина разве что не имела клейма.

"Родная, куда ты меня затащила? Это же разбойничий вертеп"

"Так надо"

— Ладно. Получай свои деньги.

Первей бросил горсть серебряных монет, и Варавва неожиданно ловко сгрёб их буквально на лету.

— Добрый господин — осклабился Варавва — Ваша комната готова, пойдёмте...

Хозяин провёл рыцаря через длинный узкий коридор, причудливо извивавшийся между многочисленными нагороженными чуланами, очевидно являвшимися кладовыми какого-то явно краденого барахла и по совместительству гостиничными номерами.

— Вот ваша комната, господине — Варавва широким жестом обвёл довольно просторный чулан, снабжённый парой составленных вместе грубо отёсанных лавок и совершенно уже топорной работы столом. На лавках лежала собачья доха, по-видимому, исполнявшая роль постельных принадлежностей, всех разом — Окно снабжено запором изнутри, снаружи открыть невозможно, глядите — он показал длинный хитрый штырь-шпингалет, который и впрямь было нельзя открыть снаружи, даже разбив мутные зелёные стёкла переплёта — Рама железная, кованая, заметьте, петли смазаны, не скрипят. Из этого окна ходу хоть в проулок, хоть на крышу. Вот тут — хозяин указал под лавки, где смутно виднелся люк — ежели что, ещё выход имеется, через подполье и за заплот, а там через огород айда...

Первей промолчал. Он уже понял, что здешние номера ценятся не за комфорт, а за количество укромных отходных путей.

— Только это уже на совсем крайний случай. А вообще-то сюда сроду ещё ни одна собака сыскная не забиралась, так что спите спокойно. И за коня не беспокойтесь, у меня тут с этим строго... Ежели поесть али выпить чего, так всё имеется прямо тут, только денежку плати, доставим враз. Или девку, к примеру...

— Некогда мне, хозяин — Первей подвигал массивный внутренний засов — У меня ещё дела в городе, так что вернусь к ночи.

— Ясно, дела — хозяин осклабился — кто ж без дела в Москву припрётся. Желаю удачи в ваших делах, господине.

...

Рыцарь шагал по немощёным, унавоженным московским улицам, поглядывая по сторонам. Москва не производила впечатления столицы великого княжества, год от года набиравшего силу — скорее разросшаяся до неприличных размеров деревня, с грунтовыми улочками, нескончаемыми заборами, из-за которых торчали голые ветви деревьев, да глубокими сточными канавами, где среди смёрзшихся отбросов кое-где виднелись неподвижные фигуры пьяных. А впрочем, говорят, Париж ещё хуже...

"Родная, далеко ещё?"

"Уже пришёл"

"Где? А... Ага, вижу"

Первей искал оружейную лавку. После утраты своего меча он пользовался трофейным, оставшимся в наследство от стражников. Наверное, так чувствует себя знатная дама, лишившаяся своего роскошного платья и вынужденная напялить какие-то обноски — короткий подол, режет под мышками и вообще очень неудобно и стыдно.

Внутри лавки господствовал — иначе не скажешь — колоссальный мужик, одной бородой которого вполне можно было набить перину. Над бородой возвышалась копна курчавых нечёсаных волос, и только в узкой щели между бородой и шевелюрой, как из бойницы, посверкивали серые, навыкате глаза. Наверное, он привык выкатывать глаза, чтобы хоть что-то видеть из своих зарослей, подумал Первей.

— Меч?.. — спросил хозяин лавки утробным басом, едва взглянув на болтающийся у пояса рыцаря клинок.

— Почтенный, мне нужен хороший меч — просто ответил Первей.

Хозяин что-то проурчал под нос, выгребая из-под прилавка несколько клинков в ножнах. Рыцарь присмотрелся. Прямые европейские мечи, старинной немецкой, французской и русской работы, длинный двуручник с гербом тевтонского ордена, тонкая, гибкая шпага явно фрязинского изготовления, арабская булатная сабля...

— Вот очень неплохой меч — купец вытянул могучей дланью длинный двуручник из ножен, играючи крутанул веером.

Рыцарь взял меч, примерился. Двуручник гнул к земле своим весом, достигая в длину роста взрослого мужчины, притом высокого.

— Когда я буду таким же здоровенным, как ты, почтенный, я непременно заведу себе такую алебардину.

Хозяин утробно заухал, и рыцарь не вдруг понял, что это смех. Понравилась шутка.

— Тогда вот, полегче — он взмахнул шпагой, и воздух взвизгнул, рассечённый тонким и гибким, как тростинка, сверкающим лезвием.

Первей взял шпагу, со свистом рассёк ей воздух крест-накрест. Оружие было послушным, лёгким... Нет.

— Не знаю, что и сказать, хозяин. Для стилета слишком длинно, разве нет?

Хозяин снова заухал.

— Тогда возьми вот. Сабля что огонь, режет шёлковый платок на лету. Ей можно опоясаться, и ни хрена ей не будет — настоящий дамасский булат.

Первей вздохнул.

— Хозяин, ты не понял. Мне нужен очень хороший меч. Кладенец, если угодно.

Глаза втянулись внутрь необъятной кудлатой башки, борода заходила ходуном, явно отражая некие мыслительные процессы, происходящие в глубине зарослей.

— Я плохо расслышал, вроде...

— Ты правильно всё услышал, почтенный.

Купец потянулся ручищей скрести башку, очевидно, таким путём намереваясь улучшить качество мыслительного процесса.

— Ладно, обожди здесь.

Хозяин втянулся куда-то в недра своей лавки, оставив Первея разглядывать густо стоявшие вдоль стен топоры, копья, сулицы, алебарды, самострелы-арбалеты и даже небольшое орудие огневого боя, железную трубу на вертлюге, для прочности сплошь окованную стальными кольцами — бомбарду, приводимую в действие огненным зельем, дьявольским изобретением монаха Шварца.

— Вот — вновь возник из недр своего заведения купец, подобно улитке, высунувшейся из раковины.

Первей осторожно взял в руки меч, медленно вытянул из ножен. И случилось чудо — меч будто врос в руку, стал её продолжением. Рыцарь крутанул его вправо-влево... нет слов.

— Сколько?

— Ежели золотишком, то пятьсот ляшских золотых.

Теперь глаза выпучились у Первея.

— Почтенный, я не спрашиваю тебя, сколько тебе нужно для полного счастья. Сколько стоит этот меч?

— Тогда шестьсот.

"Родная, ты слышишь?"

"А что ты хотел? Это же купец, он давно забыл такое слово: "совесть". Он увидел, как ты смотришь на этот меч, так почему не содрать с клиента? Между прочим, сам он заплатил бывшему владельцу только тридцать рублей серебром"

"Понятно. Ну что, предложить ему равноценный обмен? Пуговица у меня есть"

"Подожди, можно сделать лучше. Ты так долго учил один фокус — "неразменная монета" В чём дело?"

Точно. Первей привычно сосредоточился, вызывая дрожь... Всё.

— Держи свои деньги — рыцарь брякнул на прилавок золотую монету — Сдачу не забудь!

Купец, утробно урча, взял монету, сунул в толщу бороды — укусил. Кинул в ящик под прилавком, и оттуда же начал доставать сдачу. Сдачи оказалось много, гора серебряных, медных и золотых монет разнообразной чеканки росла и росла. Сверху лёг тот самый золотой.

— Жадный ты, хозяин — посетовал Первей, сгребая монеты в два здоровенных кожаных кошеля.

— Купчине иначе не прожить — отозвался умиротворённо купец. Доволен выгодной сделкой.

Первей почувствовал некую неловкость, что ли...

— Держи — рыцарь кинул на прилавок свой старый меч — Дарю тебе сей длинный ножик.

— Щедрый ты — купчина хмыкнул, рассматривая подарок — Нищим будешь.

Выйдя из лавки, рыцарь не удержался и снова вынул... ну, скажем так, покупку. Меч отливал маслянистым мягким светом, длинная рукоять, обмотанная сыромятным кожаным ремешком, предварительно вымоченным в воде (чтобы после высыхания кожаная оплётка сидела мёртво), была так удобна, будто росла из ладони. Ах, хорош меч!

"Родная, он и в самом деле способен рубить сталь, как дерево?"

"Вообще-то меч-кладенец специально приспособлен для того, чтобы ломать в бою мечи противника. Но, разумеется, такое дело требует умения и изрядной силы"

"Что ж, придётся потренироваться"

"На ком?"

"Ну... Был бы меч, а желающие сунуть голову под него всегда найдутся. Я не прав?"

"Прав, рыцарь. Ох, как ты прав!"

Уже на подходе к логову Вараввы Первей почуял опасность, будто сочившуюся из-за бревенчатых заборов-заплотов, глухо окружавших грязный проулок.

"Родная, отзовись"

Нет ответа.

"Родная, отзовись!"

Нет ответа. Зато из проулка серыми мышами вышмыгивают какие-то неясные полулюди-полутени. И сзади, и спереди.

В своё время Первея не раз выручала эта его черта — не думать, а действовать в критических ситуациях. Рука ещё тянула из ножен новоприобретённый меч, а тело уже бросилось в атаку на стоявших впереди. Теперь главное — быстрота.

Арбалетный болт скользнул по рёбрам, порвав одежду, мимо уха просвистел тяжёлый метательный нож, но это уже не имело значения. Тело рыцаря, будто вспомнив молодость и всё, что было, уже само выстраивало схему боя, так что Первей как будто наблюдал происходящее со стороны.

Клинок рыцаря свистел, распарывая воздух направо-налево, и разбойнички, привыкшие брать не умением, а числом, и в особенности — страхом, валились снопами. Первым делом он достал второго татя с самострелом, наиболее опасного в затевавшейся свалке. Разбойник почему-то не успел спустить тетиву, и тяжёлый самострел выпустил стрелу уже сам, от удара о землю. Здоровенного душегуба с кистенём рыцарь лишил его оружия вместе с рукой — кувыркаясь, оба предмета полетели на снег, дикий рёв огласил проулок. У кряжистого низенького разбойничка в лаптях была рогатина, и шёл он с ней, будто на медведя — явно недавний селянин, поменявший профессию на более прибыльную. Первей усмехнулся, сильным ударом плашмя отводя остриё рогатины от своего живота, перехватил его левой рукой за окованное железом древко и что есть силы дёрнул противника на себя, одновременно выбрасывая вперёд меч. Мужичок удивлённо хрюкнул, обнаружив в своём брюхе совершенно ненужную сталь, и упал на колени, словно собираясь молиться.

В этот момент в проулок влетели сани, запряжённые тройкой великолепных белых, белогривых коней. Мелькнуло женское лицо с широко распахнутыми глазами, чернобородый осанистый кучер правил стоя, занеся кнут над головой — и тут в спину тяжело ударило, и во рту стало горячо и солоно. Уже ничего не видя, каким-то наитием Первей ввалился в пролетавшие мимо сани, и тут мир завертелся колесом и погас...

Сознание возвращалось медленно, словно Первей всплывал неспешно, как утопленник, со дна глубокого омута.

— Живой... Глаза открыл, гляди-ка...

Сквозь тьму и зелень проступил женский лик. Именно лик — просто лицом увиденное назвать не поворачивался язык. Тонкие, иконописные черты, маленькие розовые губы, нежная, бледная кожа с едва заметным тонким румянцем. И огромные, густо-синие глаза, распахнутые во всю ширь, в обрамлении длинных густых ресниц. Вокруг головы ореолом пушились густые пшеничного цвета волосы, в крупных кольцах. Простоволосая женщина в Московии — чудо...

Первей тупо рассматривал чудесное видение, пытаясь сообразить, не является ли открывшееся ему свидетельством окончания им очередного круга и перехода в мир иной. Однако ноющая боль в спине навела на мысль, что его жизнь и приключения покуда продолжаются.

— Как ты себя чувствуешь? — произнесло видение.

Рыцарь поворочал во рту языком, толстым и непослушным.

— Где я? — сипло произнёс Первей первую осмысленную фразу, пришедшую на ум. В груди хрипнуло, булькнуло.

Лик чуть улыбнулся.

— Ты в доме боярыни Морозовой. Слыхал о такой?

Первей честно попытался припомнить.

— Не обессудь, госпожа. Издалека я.

— Ты чуть не погиб, витязь. Вот — она показала метательный нож, лежавший на столике — Это тебе влепили в спину те тати, с которыми ты бился. Ты их знаешь?

— Откуда, госпожа? Я и в Москве-то первый день.

— Кто ты?

Вопрос в лоб. Исполнитель он, ясно? Нет, госпожа боярыня, неясно тебе будет... Во всяком случае, не сейчас.

— Я странствующий рыцарь, госпожа. Судьба занесла меня в вашу Московию, можно сказать, случайно.

Густо-синие глаза пригасили своё сияние, прикрылись ресницами.

— Отдыхай, рыцарь. Всё будет хорошо.

Женщина встала, шурша шелками, вышла лёгкой, неслышной походкой. Вот интересно, зачем такие дурацкие у московских красавиц одеяния — шёлку да парчи полсотни аршин, денег потрачена уйма — а мешок мешком... И голову обнажать здешние женщины при посторонних полагают неприличным...

"Родная, отзовись"

Молчание.

"Родная, отзовись!"

Нет ответа. Почему?

"Родная, ты слышишь меня?!"

Ответа нет. Первей вдруг почувствовал дикий страх — и не будет?! Никогда?!!

"Родная, не бросай меня, слышишь?!!"

Нет ответа. И не будет. И никогда больше он не услышит...

И тогда Первей впервые за много, много лет заплакал — навзрыд, не стесняясь, что его могут увидеть, и жгучие, как щёлочь, слёзы катились по его щекам. Мир рухнул.

Тоска и боль были так велики, что неокрепший организм не выдержал, и на рыцаря вновь опустилась спасительная тьма. Значит, хоть какая-то справедливость в этом ненужном более мире сохранилась...

Он выздоравливал трудно, очень трудно и медленно. Нет, физическая рана была не так уж опасна для здорового, ещё далеко не пожилого мужчины. Да, рана от ножа затянулась, но Первей чах и худел на глазах, потому что подсознательно понимал — ему более незачем задерживаться в этом мире, и организм воспринимал его состояние, как хороший конь команду наездника "Стой!". Но вот умирать его ещё молодое, крепкое тело не желало, и упрямо цеплялось за эту ничтожную юдоль, совершенно уже ненужную его хозяину. И всякий раз, как Первей выплывал из омута беспамятства, он видел одно и то же — прекрасный иконописный лик с широко распахнутыми густо-синими глазами. И руки, то поправляющие подушку, мокрую и горячую от его пота, то обтирающие его исхудавшее тело уксусом, то подносящие к губам чашку с бульоном...

Тело победило. Тело вытащило его, как добрый конь выносит на себе бесчувственного хозяина с поля боя. Настал день, когда Первей смог сесть на постели, с изумлением разглядывая свои тощие волосатые ноги. В окошко светёлки пробивался солнечный свет, расцвеченный цветными стёклами. Рыцарь нащупал халат, лежавший свёрнутым у изголовья, неловко натянул его. Встал, шатнувшись так, что едва не упал, но устоял на ногах и даже смог подойти к окошку. Нашарив защёлку, поднял раму. В лицо ему дохнуло крепким морозом. Зима. Уже давно глубокая зима.

Первей заметил на стене зеркало — роскошная для Московии вещь. Подошёл, вгляделся в собственное изображение. Из зеркала на него глядело обросшее бородой лицо отшельника-аскета, осунувшееся, бледное. Пронзительные глаза, ввалившиеся и покрасневшие, под глазами тёмные круги. Красавец...

Сзади послышался скрип, Первей обернулся. Молодая женщина стояла, разглядывая его. Первей плотнее запахнул татарский халат, подбитый ватой.

— Я рада, рыцарь. Наконец-то ты встал. Я уже думала, что не справлюсь.

...

-... Так что нету у меня ни отца, ни матери, госпожа. И родных где искать, неизвестно. Словом, один, как перст.

— Как отчество твоё, рыцарь?

— Отца Северином крестили.

Они сидели возле печи, сплошь покрытой изразцами. От печи шёл жар, от лавок, обитых рытым бархатом и застеленных бобровыми шубами, казалось, тоже шёл жар, но особенный жар излучала боярыня. Сегодня на молодой женщине был надет летник — лёгкое платье, перетянутое в талии чеканным серебряным пояском, подчёркивающим стройную фигуру, высокие роскошные груди так и распирает молодая, невостребованная сила...

— Вдова я — боярыня смотрела прямо, откровенно — Как мужа не стало, третий год вдовой хожу. Охотников до моего добра немало — она рассмеялась зло — да только я тем женихам вроде придатка. Мой отец, князь Шуйский, как замуж меня отдавал, не подумал, что старый боярин так быстро отойдёт. Так что теперь я сама себе вольная хозяйка. Вот только надолго ли?

Она замолчала, сидя неподвижно, пламя свечей, вставленных в трёхрогие подсвечники, отражалось в её глазах.

— Тут тебе не Литва с Польшей, рыцарь, и даже не Новгородчина. Здесь баба без мужа...

Она подалась вперёд. Глаза распахнулись во всю ширь.

— Глянусь я тебе, Первей Северинович?

Первей помедлил.

— Не упомню я, чтобы такая краса, как твоя, госпожа, и неприбрана к рукам лежала.

— Ну так прибери.

Боярыня смотрела пронзительно.

— Я не пара тебе, госпожа. Я нищий, безродный да бездомный... Тебе боярина или князя надобно.

Боярыня рассмеялась с издевкой.

— Нищий, говоришь? В твоих кошелях рублёв на триста с лишним серебра да золота нашлось. Не обессудь, я посчитала.

— Это на мелкие дорожные расходы, госпожа — улыбнулся Первей.

— Вот именно. Не знаю, откуда твои деньги, рыцарь, и спрашивать о том не желаю. Мне не нужен боярин — её вдруг всю передёрнуло зябко — Хватит с меня. Мне нужен ты. Да, да, ты, Первей Северинович. Ты из дворянского рода, так что никто и не пикнет. И ты умеешь любить.

Первей смотрел ей в глаза, опасно приблизившиеся.

— Да, да. Я немало наслушалась, покуда ты бредил. Так, как ты, у нас жёнок и не любят, почитай, никто. Я понимаю тебя. Но и ты пойми — она умерла, и не вернётся.

— Кто? — тупо спросил Первей.

— Твоя жена, кто же ещё. Ты бредил ей всё время, ты разговаривал с ней, как с живой. Но та жизнь ушла, ушла навсегда.

Она снова замолчала, глядя пронзительно своими густо-синими глазами. Первей молчал, сжав зубы.

— Возьми меня в жёны, рыцарь. Я сама всё устрою, тебе и беспокоиться-то не придётся. Родословной при себе нету? Будет тебе родословная, только кошелём тряхнуть раз. Ну посмотри же ты на меня по-настоящему!

Она встала во весь рост, во всей своей двадцатилетней красе. Нет слов, до чего хороша...

— В шелках ходить будешь, на золоте есть-пить. Ни слова противного никогда от меня не услышишь. Спаси меня от жадных лап вожделеющих, Первей, спаси меня и сам спасён будешь!

Рыцарь молчал, в голове шёл тонкий звон.

"Родная, отзовись. Богом молю, скажи хоть слово!"

Нет ответа. И больше не будет, похоже, никогда.

— Я не тороплю тебя, Первей Северинович. Думай. Спокойной ночи.

... Ему снился сон. Очередной странный сон, каких он немало уже насмотрелся за эти годы скитаний. Вот только этому сну недоставало главного — Голоса. Голоса Свыше, покинувшего Первея не прощаясь, без объяснений и вздохов. Ушедшего навсегда. Ушедшей навсегда.

Он шёл и шёл по бесконечному старому саду, и здоровенные фруктовые деревья — ни яблони, ни груши, что-то непонятное — с морщинистой шершавой корой будто провожали его взглядами. Над головой стоял странный золотистый туман, будто сгущённый солнечный свет, потерявший прозрачность, но не утративший радостного солнечного сияния. Было тихо, ни ветерка, и только время от времени сочно шлёпались на землю перезревшие плоды странных деревьев.

Навстречу ему неслышно приближалась фигурка в белом, осторожно ступая босыми ногами по густому и плотному травяному ковру. Вот уже видно лицо... Мама...

— Здравствуй, сынок.

— Здравствуй, мама. Мне очень плохо. Она покинула меня, и даже не попрощалась.

— Она рассчиталась с долгами и должна вскоре уйти на новый круг. И твои долги погашены, так что ты более не Исполнитель. Но до конца твоего нынешнего круга ещё долго.

— Почему? Почему она ничего не сказала мне?

Мама помолчала.

— Потому что это очень больно, сынок. Ей и так очень больно. И скоро ей будет позволено избавиться от этой боли. При каждом новом рождении смертный забывает всё, что было до, и вспоминает о прошедших кругах только после конца. Да и то часто не о всех.

— Зачем так, мама?

— А зачем пчёлы собирают нектар и пыльцу, трудятся целыми днями? Так и люди, они всю жизнь что-то делают, созидают и разрушают, создают бессмертные картины и совершают ужасные злодеяния. И в конце круга приносят всё сюда, весь свой груз печалей и радостей, бывших надежд и разочарований, успехов и неудач, как пчёлы приносят свой груз в улей. И только освободившись от груза, рассчитавшись с долгами, уходят на новый круг.

Мама погладила Первея по голове, ласково, как это может только мама.

— Чем тебе нехороша эта боярыня, мой мальчик? За этой женщиной ты будешь надёжнее, чем в замке на скале, поверь мне.

— Нет, мама. Мне нужна она.

— А если это невозможно?

— Значит, это несправедливо. Значит, правды нет нигде, и этот мир в основе своей несправедлив, а стало быть, не нужен. Ведь она любит меня, мама.

— Это так. Она очень сильно тебя полюбила.

— И я тоже. Так кому и зачем нужен такой мир, где любящие друг друга обречены на разлуку навечно?

— Это гордыня, сынок. Дьявольская гордыня. Кто мы, чтобы определять, как должен быть устроен мир?

— Я сказал, что думал. Более того, я сказал правду. Если нам не позволят быть вместе, значит, этот мир несправедлив, и никому не нужен.

— И что ты намерен делать?

— А ничего. Можно носить нектар в улей, но не в гнездо шершней. Если её не будет, я прерву этот круг, своей волей.

— Но ты будешь за это наказан. Ты попадёшь в Нижние Миры. Вплоть до небытия.

— Не имеет значения. Если этот мир в основе своей несправедлив, значения не имеет абсолютно ничего.

Словно ветерок пробежал по верхушкам старых деревьев, сочные плоды зашлёпали там и тут. Фигура матери начала отступать, дальше, дальше...

— Будь счастлив, сынок... Постарайся...

...

Первей открыл глаза, разом порвав завесу сна, словно вынырнув из глубокого омута, где сдавливало грудь толщей воды. Над ним склонился иконный лик с распахнутыми во всю ширь глазами.

— Не говори ничего, не надо. Скажи только одно — ты снова видел её?

— Кого её?

— Твою мёртвую жену.

Первей смотрел в распахнутые глаза прямо и неподвижно.

— Нет, госпожа. Сейчас я видел во сне свою матушку.

...

Солнечные лучи били в высокие застеклённые окна боярского терема, играли разноцветьем огней в венецианском стекле, весёлыми зайчиками отскакивали от начищенного серебра, маслянисто отсверкивали от золота. Стол ломился от снеди, как на свадьбе. И боярыня была сегодня хороша, как никогда, в ало-золотом расшитом одеянии, подчёркнуто перетянутом в талии пояском, и из длинных широких рукавов, нелепо свисающих по местной моде, по локоть выглядывали обнажённые белые руки, гладкие и нежные, с длинными тонкими пальцами, не натруженными тяжкой работой, прялкой или шитьём — пальцы, созданные для поцелуев, унизанные перстнями. Мановением этих пальцев вдова отослала двух девок, прислуживавших за столом.

— Так что ты мне ответишь, Первей Северинович?

Рыцарь помедлил ровно столько, чтобы набрать в грудь воздуха.

— Не гневайся, госпожа боярыня. Я не могу сделать тебя счастливой, а делать несчастной не хочу. Прости меня, если можешь.

Боярыня смотрела ему в глаза не мигая, затем взгляд её потух, опустились ресницы.

— Ну что ж. Видать, не судьба — она тяжело вздохнула — Бог с тобой, рыцарь, ступай себе с миром. Живи с мёртвой, коли тебе так глянется.

Первей молча встал, пошёл собираться. Сказано ясно, чего там...

— Она хоть какая из себя была, слушай?

Рыцарь остановился на пороге, чуть помедлил, обдумывая ответ.

— Красивая была. Чёрные громадные глаза, колдовские, и коса чёрная, толстая, как корабельный канат. И грудь...

— Да неужто я хуже?

Первей улыбнулся.

— Не хуже, госпожа. Просто другая. А она — моя.

— Гнедко, Гнедко-о-о... Ух ты мой хороший, ух ты мой славный...

Конь радостно заржал, не в силах сдерживать радость от встречи с любимым хозяином. Первей тоже ржал бы, если б умел. Последняя родная душа у него осталась на этом свете — конь этот.

— Так что всё в полной сохранности, господине — разбойничья рожа Вараввы перекосилась, изображая улыбку — И гулять выводили, а как же. Можно хоть сейчас в седло. А ты сомневался, господине. У Вараввы любое добро хранить надёжней, нежели в великокняжьей казне. Только денежки платить надобно.

— Меня тут чуть не убили, прямо возле ворот твоих — искоса глядя, произнёс Первей.

— Что там за воротами, я не ответчик, то печали великого князя. А здесь я хозяин, и всякий постоялец у меня в целости беспременно, покуда денежки платит.

— Ладно, убедил — рассмеялся Первей — Сколько с меня за постой?

— Ровно сорок восемь рубликов, господине — рожа Вараввы перекосилась ещё сильнее, обозначая полное радушие: сумма была громадной — Только не надобно всяких колдовских штучек, наслышан я уже... Ежели что, вам отсюда не выбраться, можете мне поверить.

— Держи — Первей отсчитал требуемую сумму без звука — Да не зазнавайся, почтенный. Скажу тебе прямо: ежели б ты не сохранил мне Гнедка, так все твои угрозы мне — тьфу! Ты сам бы меня отсюда вывел, и коня, и денег дал на дорожку, сколько смог бы собрать. А так — спасибо тебе с поклоном, и да минует тебя рука палача.

— Вот за это спасибо, господине — ничуть не испугался Варавва — Вот за палача особое спасибо. Очень, господине, хотелось бы миновать... Да все под Богом ходим, как миновать-то?

...

Конь шёл своим неповторимым скользящим шагом, буквально баюкая всадника, но сегодня уснуть в седле Первей не боялся. Он думал.

"Здравствуй, рыцарь. Здравствуй, мой родной"

Рыцарь так сжал бока коня и натянул поводья, что Гнедко обиженно всхрапнул — больно же, чего ты, хозяин, сдурел?

"Ты вернулась"

Короткий бесплотный смешок. Такой знакомый, родной, неповторимый...

"Меня вернули"

Первей помолчал, переваривая.

"Тебя забрали... от меня не по твоей воле?"

Бесплотный вздох.

"По моей, мой милый. Я сделала всё, чтобы ты мог быть счастлив, и попросилась уйти. Я не хотела..."

"Ясно. Не хочешь девчонку, получай боярыню. Даже самая умная баба — дура, не потому, что дура, а потому, что баба"

Бесплотный вздох.

"Ты прав, рыцарь. Ты опять прав. Я дура, и отрицать это бессмысленно"

"Строго говоря, за такие вещи тебя следовало бы выпороть по голой заднице, задрав юбку. Но отложим это до того момента, когда у тебя будут юбка и задница"

Бесплотный смех долго не утихает.

"Нет, ты просто невозможен. Ладно, слушай. Твои и мои долги полностью покрыты, но мы просим неслыханного, и нам с тобой придётся отработать. Нам дали такую возможность"

Первей уже дрожал от предчувствия.

"Что мы должны отработать?"

"Ну Господи, ну какой ты всё-таки дурень. Ты ведь не хочешь, чтобы я начала новый круг в виде крохотного слепого котёнка, и даже человеческий младенец тебя не устраивает. Ты возжелал, чтобы я появилась на круге сразу взрослой девицей с титьками, более того — сохранившей всю память о предыдущем круге. И всю память о своём пребывании в виде Голоса Свыше, и никак иначе"

"Это правда. А чего хочешь ты?"

Пауза. Долгая, долгая пауза, но Первей терпеливо ждал — он знал, это пауза перед ответом.

"А я хочу, чтобы ты был счастлив, мой родной. Потому что я люблю тебя. И так как тебя не устраивают ничьи в мире титьки, кроме моих — у меня нет выбора"

"Наконец-то до тебя дошло. Ты не такая уж тупая, какой пытаешься казаться. Наверное, если тебя как следует подучить, ты в конце концов научишься варить приличный суп"

Возмущённый шелестящий голос.

"Нет, ты совершенно невозможен. Всё, до ночи!"

"А задание?"

"Вот об этом как раз ночью. А сейчас прощай, и не тревожь меня по пустякам, мне нужно многое успеть узнать и обдумать"

"Да, Родная. До ночи!"

"Кстати, поторопись. К ночи начнётся буран, а настоящую русскую шубу ты так и не купил. Ты должен успеть добраться до города Клин засветло"

-...Кого чёрт принёс в такую непогодь? — зычно проорал стражник с надвратной башни, неразличимой тёмной глыбой возвышавшейся над головой. Буран крепчал на глазах, и Первею тоже пришлось орать, сложив руки рупором и задрав голову.

— Пустите запоздалого путника, добрые люди!

Голова стража исчезла, и некоторое время спустя створка ворот чуть приотоворилась. Рыцарь не заставил себя упрашивать — мигом пролез в открывшуюся щель, таща за собой Гнедка. Гнедко возмущённо фыркнул, очевидно, недовольный недостаточно торжественной встречей — он чуть не ободрал бока о воротные створки, пролезая в узкую щель. Приземистый стражник, похожий на медведя в своей шубе, смотрел сурово. На голове стража поверх мехового треуха был напялен круглый железный шлем, весьма напоминающий походный котелок, и вполне возможно, им и являвшийся.

— Мы уж собрались зачинять ворота, путник. Глянь, буря-то какая.

— И не говори. В такую погоду оказаться в чистом поле — верная смерть, и себе и коню — Первей сунул в руку стражника мелкую серебряную монетку. Суровый страж разом подобрел.

— Откуда путь держим, господин хороший?

— Из Москвы пробираюсь, до Новгорода. Скажи, почтенный, есть здесь где остановиться?

— Да как же? — страж даже обиделся — Мы тут, чай, не в деревне. Вон поезжай по этой улице, и как раз будет постоялый двор.

— Спасибо, почтенный. Спокойной ночи!

...

Вьюга завывала, как бесчисленная стая голодных волков, на все лады и голоса. Под неумолчный вой ветра думалось особенно хорошо, тем более лёжа на большой охапке душистого сена, да ещё завернувшись в медвежью шубу, только что приобретённую у хозяина. С шубой Первею повезло, это да. Правда, хозяин этого сарая, упорно величавший своё заведение постоялым двором, поначалу заломил несусветную цену, как обычно все московиты, но рыцарь привычно сосредоточился, вызывая в теле знакомую дрожь... и хозяин, внезапно почувствовав небывалое расположение к проезжему гостю, расчувствовался и подарил ему шубу — знай наших! Первей сердечно благодарил его, они пили горячий глинтвейн, приготовленный Первеем из хозяйских запасов (кстати, хозяин взял сей рецепт на заметку) и расстались, довольные друг другом. Шуба что, ерунда, был бы человек хороший!

Однако ночевать здесь оказалось негде, только вместе с конём, в широком и длиннейшем сарае, чердак которого был буквально набит сеном, отчего пользоваться огнём тут категорически возбранялось, и в сарае царил непроглядный мрак. Рядом храпели кони и извозчики, спящие прямо в санях, втащенных внутрь сарая. В щели ворот, врезанных с обоих сторон постоялого двора, тонко свистел ветер, в крохотные оконца-отдушины, расположенные вдоль бревенчатых стен, влетали рои снежинок, но в медвежьей шубе было тепло и уютно. Первей почувствовал, как погружается, погружается...

...

"Ну здравствуй, мой родной"

"Я скучал без тебя"

Пауза.

"Представь, я тоже. Подумать только, Голос Свыше... Я и не представляла, что это может случиться со мной"

"Так случилось, потому что иначе быть не могло. Знаешь, я всегда знал где-то в самой глубине, что этот мир в основе своей справедлив, иначе... иначе его давно бы не было"

Короткий бесплотный смешок.

"Да вы философ, господин мой"

"Да, я хороший"

Новый смешок.

"Ну безусловно. Но знаешь, когда... когда я оставила тебя, мне вдруг стало жаль моего прежнего стеклянного спокойствия"

Теперь помолчал Первей.

"Маленькая моя... Бедная... Тебе было очень плохо?"

"Очень. Только это уже позади, а вот впереди... Слушай же наше главное задание. Главный Приговор, выпавший на нашу долю"

Первей почувствовал озноб. Что-то тут не то...

"На озере Селигере есть остров Кличен. Не так давно там стоял городок, с тем же прозваньем. Только разорили его новгородцы-молодцы. Вот в тех местах это и повелось"

Пауза.

"На острове, в убитом городе поселился некто, рождённый человеческой женщиной. Возможно, в самом начале он и сам был человеком, то мне неведомо. Несомненно одно — сейчас человеком он уже не является"

"А кто же он?" — Первей никак не мог справиться с ознобом.

"Монстр. Чудище, чтобы тебе было понятно. Человекообразное чудовище"

Пауза.

"Он переступил Грань. Он открыл способ активации мёртвых, и он делает это"

"Чего-чего мёртвых?"

"Активация мертвецов. Я могла бы сказать — "оживление", но это будет неверно. Потому что мёртвые остаются мёртвыми, только получают возможность двигаться, говорить и ненавидеть. Да, ненависть к ещё живущим — пожалуй, единственное чувство, остающееся у таких существ. Ты слыхал про упырей и вурдалаков? Конечно, народные сказки сильно искажают действительное положение вещей, но во всякой сказке есть доля сказки, а всё остальное — правда"

Первей помолчал, переваривая.

"Значит, изготовляет упырей и вурдалаков. Как, интересно?"

Короткий злой смешок.

"Нет, он не раскапывает могилы ночью на кладбище. Зачем ему разложившиеся, пришедшие в негодность трупы? Он умерщвляет живых, чтобы тут же оживить их, но уже в другом качестве"

Пауза.

"Но это не всё. Я не зря упомянула упырей и вурдалаков. В народных сказках эти понятия смешаны в кучу, но это совершенно разные вещи. До недавнего времени он умел подчинять себе только тела. Упырь — это не так страшно. Тело, из которого ушла душа, безмозглое создание, обладающее недюжинной силой и полным безразличием к боли и смерти. Нет, упырь — это всё ерунда. Но теперь он пошёл дальше — он научился делать вурдалаков. Насильно подчинять души людей, калеча и разрушая их"

Долгая пауза. Дрожь в теле не стихала, и Первей ничего не мог поделать с собой.

"Ты не представляешь, рыцарь, как это страшно — душа, насильно запертая в мёртвом теле, лишённая возможности уйти и начать новый круг, разрушенная душа, способная лишь ненавидеть. Но главное — это несправедливо. Только Он имеет право распоряжаться душами, только Он, и никто более. Этот монстр переступил Грань Дозволенного, и должен быть наказан"

"Как я должен убить его?" — Первей облизал пересохшие губы.

Короткий сухой смешок.

"Нет, рыцарь, он не должен умереть. Он переступил Грань, и в смерти ему отказано. Даже в небытии. Вот так, рыцарь"

Пауза. Да когда же утихнет эта проклятая дрожь?

"Но возможности творить свои чёрные дела он должен быть лишён, и причём быстро. Предыдущий Исполнитель не справился с задачей, и теперь служит совсем иным силам. Теперь он вурдалак, причём вурдалак не простой, а магический. Там, куда ты сейчас поедешь, таких называют "личи""

"А куда я сейчас поеду?"

"Не перебивай. Одолеть этого зверя мечом или твоей хилой магией тебе не по силам" — короткий сухой смешок — "Тем более, теперь у него такой помощник. Тебе нужно Оружие"

Пауза.

"Ты отправишься в Ирландию. Оно лежит там, среди древних могил древнего народа"

"Что оно такое?"

"Некий жезл, магическое оружие как раз для таких вот случаев. Это всё, что я пока узнала. Но время у нас есть, путь туда неблизкий, так что я узнаю всё, что нужно"

"Ирландия... Ты хоть представляешь себе, где это, Родная? И как я попаду туда?"

Бесплотный шелестящий вздох.

"Не надо было устраивать публичное представление во Львове. Как было бы просто — на коне через всю Ржечь Посполитую, до самого Гамбурга, а там уже морем. Но эта дорога тебе теперь заказана, мой милый, так что придётся идти трудным путём — через Новгород, а далее... Там видно будет"

"Сейчас декабрь, Родная. До конца апреля ни один корабль в Новгород не подойдёт"

"Вот именно. Я пока не представляю, как быть. Я знаю одно — если мы хотим быть вместе, нам придётся это сделать, родной мой. Тебе и мне"

Первей глубоко вздохнул, раз, другой, сосредотачиваясь. Дрожь наконец утихла, сменившись сосущим холодком...

"Мы сделаем это. Раз нет другого выхода, мы это сделаем, Родная"

Гнедко шёл тяжело, забыв о своём неподражаемом скользящем шаге. Да ладно, хоть не падает — гляди-ка, какая дорога, пешему снегу по колено навалило. Да, русский Север...

Давно остался позади Торжок, всё ближе был Новгород. И где-то по левую руку, совсем недалеко, торчал из ледяной пустыни древнего Селигера остров Кличен, с развалинами мёртвого городка, где обосновался страшный монстр, некогда бывший человеком. Вот интересно, почему всякая нечисть так любит места, где жили люди? Жили, а потом ушли, или погибли...

"Вот именно поэтому, рыцарь. В таких местах всё пропитано смертью. В таких местах зло властвует безраздельно"

"Чего подслушиваешь мои мысли?"

"Ты недоволен?"

"Да нет, это я ворчу. Надо же тебя приучать к порядку, а то потом, как замуж выйдешь, и вовсе с тобой сладу не будет"

Короткий смешок.

"Ты считаешь нашу свадьбу делом решённым?"

"Абсолютно"

"Глуздырь желторотый"

"От ведьмы слышу. Слушай, мне тут в голову пришла идея. Что, если мы посетим наше будущее рабочее место? Ну, присмотреться там... Тут рядом. Съездим?"

Пауза.

"Не надо. Всё, что можно, я узнаю, и тебе расскажу. Ты не готов к встрече. К тому же этот чёрный маг имеет сильное чутьё. Если он тебя обнаружит... Может случиться непоправимое, мне даже страшно представить"

"Как скажешь, Родная"

Рыцарь почмокал, не желая оскорблять коня шпорами, но Гнедко негодующе зафыркал — не гони, хозяин, и так я делаю всё, что могу... Действительно, по такому-то снегу...

...

Санные обозы тянулись сплошной вереницей, так что в хвост одного уже дышали паром кони следующего. Таким же потоком шли и встречные, так что обгонять обозников приходилось по глубокому снегу обочины, а то и по целине. Гнедко потел на совесть.

Издалека по воздуху вдруг поплыл колокольный звон, смягчённый расстоянием, обозники начали креститься, скидывали шапки. Первей тоже перекрестился по-православному, он твёрдо усвоил одну важную заповедь — в чужой монастырь со своим уставом не лезут, и ни к чему навлекать на себя косые взгляды там, где этого можно легко избежать.

А впереди из-за деревьев уже отсверкивал золотом купол собора Святой Софии, главного новгородского храма. По сторонам торной дороги уже появились заборы, какие-то избушки, они становились всё крупнее, обрастали хозяйственными постройками, и сама дорога постепенно превращалась в улицу, с двух сторон зажатую заборами и постройками — это уже пошли новгородские предместья. Теперь Гнедку приходилось пробираться между санями, текущими сплошь в обе стороны, но умный конь уже завидел надвратную башню, в разверстый зев которой и стремились все, и пешие и конные, и прибавил ходу, не обращая внимания на тех несомненных придурков, которые валом валили из этих же ворот навстречу. Глупцы! Ну что может быть лучше конца дороги?

Ну разве что её начало...

— Ну, не знаю, не знаю. Слушай, как тебя по-батюшке...

— Первей Северинович.

— Да, так вот, Первей Северинович. С обозом санным ты, положим, до Колывани дойдёшь. Ну, до Ревеля, то есть. А вот дальше... Зимой морем никто не ходит. Так что придётся тебе в Колывани весны дожидаться где-нибудь на постое. Так уж не лучше ли тут, в Новгороде Великом? Тут и люди свои, и земля своя, и вера опять же... Ты православный, вроде?

— Православный.

— Ну вот. А что там, у немцев — и поговорить-то толком не с кем, душу отвести. Ты в Колывани-то раньше бывал?

— Не доводилось.

— Мерзкий городишко. Зимой особенно. Слякотно, сыро, как северный ветер с моря — хоть из дому носа не кажи, ей-богу. И дома все каменные, серые, мрачные, улицы сплошь камнем вымощены, узкие, что сточные канавы. И немецкие рожи кругом. Одно и хорошо у них — пиво наловчились варить, это да. Бывало, по торговым делам в Колывань попадёшь, так вот сидишь у камина, с кружкой в руке, а ветер в трубе завывает, так тоскливо... Нет, право слово, зимуй в Новгороде, Первей Северинович. Рождество вот на носу, а там и масленица — весело! А весной, как лёд сойдёт на Волхово, немцы сами сюда приплывут, с ними и уйдёшь, ног не натруждая.

Первей усмехнулся.

— Нет, Савелий Петрович. Не могу я столько ждать. Мне сейчас надобно.

Купец развёл руками, вздохнул тяжко.

— Ну, тебе решать. Только попомни моё слово — не уйдёшь ты из Колывани морем, до весны не уйдёшь. Мой обоз только после Крещения Господня дотуда доберётся, гавань колываньска вся подо льдом будет, да и сейчас уже там, наверное, ни одна ихняя когга в море не выходит — большинство ушли в Ганзу, а которые зимовать остались — те на приколе.

— Но есть ещё люггеры.

Купец разом помрачнел.

— Отчаянный ты парень, как я погляжу. Жизнь недорога?

Первей снова усмехнулся, подлил купцу горячего глинтвейна, плеснул себе.

— Ты, по всему видать, опытный купец, Савелий Петрович. Расскажи мне про люггеров-то, что они за люди, а то я больше понаслышке.

— Да чего про них рассказывать. Разбойники морские, и весь сказ. До них, говорят, на море всё варяги озоровали, сладу с ними не было, так эти самые люггеры немецкие тех варягов разбойных извели под корень. Сам суди, что за люди.

Купец сделал глоток, другой, крякнул.

— Вкусно! Аж нутро всё прогревает. Научи, Первей Северинович, как такой добрый напиток у тебя выходит.

— Научу, чего там — Первей снова подлил купцу — только дорогонько выходит напиток сей, тут и имбирь, и корица... Зато от зимней стужи, а особо немецкой слякоти для здоровья самое первое дело.

— Ну, мы, чай, люди не бедные, для свово здоровья чего не жаль.

— Так когда обоз твой уходит?

Купец поскрёб в бороде.

— Да вот послезавтра и выйдем, пожалуй. Так что ежели дела какие остались тут у тебя, поспешай.

Купец снова отхлебнул из кружки, почмокал, смакуя.

— Позволь спросить тебя, Первей Северинович. Коня куда девать думаешь?

Рыцарь задумался. Действительно, это проблема из проблем. Гнедко... Возможно, на пузатой ганзейской когге ему ещё нашлось бы место, но на маленькой пиратской люгге, где и трюма-то толком нет...

"Родная, ты слышишь?"

"Да, рыцарь"

"Посоветуй, как быть. Ты же у меня умница"

Короткий бесплотный смешок.

"Чего тут думать. Купец-то тебе вопрос задал неспроста. Спит и видит купчина, как твоего Гнедка заполучить. Вот и продай ему"

"Как продай?" — рыцарь опешил. Ему даже в мыслях не приходило — как это так, продать друга...

"А вот так и продай. Купец его холить будет, лелеять, и зимует твой Гнедко в тёплой конюшне, как сыр в масле. А как вернёшься из-за моря, выкупишь его у купчины этого"

Первей задумался. Маневр был неплох, чего там...

"А ну как не захочет назад продать такого коня этот Савелий Петрович? Я бы сроду не отдал на его месте"

Короткий смешок.

"А не захочет продать — подарит, или обменяет на пуговицу. Пуговицы-то есть у тебя, или все растранжирил?"

Первей уже еле сдерживал смех.

— А и правда, купи-ка у меня коня, Савелий Петрович. Конь — цены ему нету!

Купец разом оживился, отставил кружку. Базар пошёл, базар! Настоящая жизнь!

Первей улыбался. Да, не забыть бы прикупить в здешнем торгу пуговиц десятка три. Мало ли какой народ повстречается — ростовщики, купцы, банкиры... Всем пуговицы до зарезу надобны.

Сосны буквально толпились вдоль дороги, раскачиваясь и поскрипывая, норовя кронами своими закрыть небо над узкой просекой. Сани скользили по укатанному глубокому снегу мягко, без толчков, плюс толстая подстилка из сена. Если прибавить к этому медвежью шубу да овчинную полость, которой были укрыты ноги рыцаря, то езда в санях превращалась в сплошную негу. Это же надо — теперь на ходу Первей высыпался так, как ни в одной корчме или гостинице! Это вам не немецкие колымаги на громоздких деревянных колёсах, скрипящих и визжащих порой так, что хоть уши затыкай. И чувствуешь себя в такой повозке, как в некоем пыточном устройстве, придуманном извращённым злобным разумом папских инквизиторов.

Всё тихо-мирно вокруг. Глухо топочут копыта коней, шелестят сани по снегу, вполголоса матерится возчик, чтобы не уснуть. Первей вновь почувствовал, как погружается, погружается...

"Ну здравствуй, мой рыцарь"

"Привет, Родная"

"Завтра обоз прибывает в Нарву, это уже немецкий город. Ты в курсе, что на землях Ордена Святая инквизиция имеет полную силу?"

"Я понимаю"

"А раз понимаешь, веди себя тише мыши. От купцов ни на шаг, всё время в их компании, подальше от немецких соглядатаев. Учти, за голову твою награда назначена, а охотников подзаработать везде немало"

"Напомни, Родная, как делается "раззява"?"

Короткий смешок.

"Ты опять придуриваешься. Учти, всех на своём пути тебе "раззявами" не сделать"

"Зачем всех. Только желающих подзаработать"

Пауза.

"Не надо. Я тебя уверяю, слух пойдёт впереди тебя, и в Ревеле тебя уже будут поджидать"

"Хорошо, моя Родная. Я полагаю, тебе виднее. В конце концов, в твоих интересах, чтобы я дожил до нашей свадьбы"

Шелестящий бесплотный смех.

"Да, уж ты постарайся, мой милый"

...

Нарвский замок торчал над берегом, словно перстом грозя своей сторожевой башней, нависающей над самой рекой. Река Нарова, или Нарва, как её звали немецкие захватчики, уже крепко была скована льдом, и только под стеной замка тут и там чернели промоины.

— Вот она, Нарова-крепость — Савелий Петрович мрачно разглядывал замок — Как заяли её немцы, так и не вылазят отсюда, уж, почитай, лет двести. Не отдают, едрить их в дышло! Таможню поставили, ишь...

— Много берут? — Первей тоже разглядывал замок. Для пешего штурма — куда как трудно, а вот если поставить на этом берегу пару-тройку хороших бомбард... И с той стороны, напротив ворот. Башня эта похоронит под собой всю крепость, когда рухнет...

— Много — купец вздохнул — Не скажу, что догола грабят, но где-то около того.

Первей раздумывал. А, была не была...

"Не делай этого"

"Родная, русские люди должны помогать друг другу, иначе немцы нас совсем заедят"

"Не делай этого!"

Рыцарь уже удобно устроился в санях в "позе лотоса", сосредотачиваясь. Вовремя — к обозу подходил немец-таможенник в сопровождении двух окованных железом верзил.

— Што фесёмм, коспотин купец?

— Да ни хрена не везём, герр рыцарь — встрял Первей — Откуда на дикой Руси доброму товару взяться? Весь путний товар нынче у вас, у немцев.

— Я, я, это так — покачал головой немец, откидывая с возов дерюги и безразличным взглядом скользя по осетровым тушам, бочонкам с мёдом и икрой, восковым брускам... — Сопсем оскутель русский земля!

— Вот, примите, герр рыцарь, наш скромный дар — Первей протянул таможеннику связку сушёных карасей, неизвестно откуда затесавшихся и валявшихся на дне саней, в сене — Как говорится, чем богаты, тем и рады. С пивом очень даже хорошо.

Немец пронзительно глянул в глаза рыцаря, и Первей встретил его взгляд, до предела усиливая нажим. Глаза немца остекленели.

— Только это надо очень долго сосать, герр рыцарь.

— Я, я. Рас нато, путем сосать — согласился таможенник — Проесшайте...

Возы уже втягивались в лес, оставив за спиной грозящий палец Нарвского замка, когда Первей наконец вздохнул, расслабляясь.

"Родная, отзовись"

Шелестящий бесплотный плач.

"Нет, мой милый. Никогда нам не быть вместе"

Вот те на...

"Почему?"

"Да потому что ты мальчишка. Желторотик, взявшийся за непосильное дело. Ты погибнешь, и я ничего не смогу сделать"

Первей уже и сам клял себя. Действительно, что ему этот купчина? Ну обобрали бы его немцы, подумаешь... Дома на своих, русских мужиках наверстал бы.

"Родная, прости. Ну правда, я больше не буду"

"Будешь, мой родной, уж я-то тебя насквозь вижу. Ты на костёр пойдёшь за справедливость, как ты её понимаешь. Знаешь что, откажись-ка ты от этой затеи"

"Не понял"

"Чего ты не понял? Откажись от меня, хватит"

Рыцарь почувствовал, как внутри холодеет.

"И что же дальше?"

"А ничего. Я уйду на следующий круг, и избавлюсь от этой муки. А ты будешь заканчивать этот. Между прочим, Яна тебя пока не забыла, и боярыня всё ещё свободна. Все твои способности останутся при тебе, как и деньги, впрочем. Так что проживёшь"

Молчание.

"Я не думал, что ты так легко откажешься от своей любви. Из-за какой-то дурацкой шутки..."

"При чём тут эта твоя шутка. Тебе не справиться, и ты погибнешь. Если только тебя не ждёт кое-что похуже смерти. Я этого не хочу. Из двух зол выбирают меньшее. В Раквере тебе надо пересесть на встречный обоз"

Первей молчал, катая желваки.

"Я не привык выбирать из зол. Я всегда выбирал добро. И знаешь, Родная — за такие слова я, пожалуй, ударил бы тебя по лицу. Благодари Бога, что пока не по чему"

Долгая, долгая пауза. Ответа не будет?

"Послушай, рыцарь..."

"Мы продолжаем наш путь. Всё, я сказал. И я женюсь на тебе, неужели не ясно?"

Пауза.

"Как ты уверен..."

"Я уверен. А от тебя не ожидал. Правда, не ожидал"

— ... Тпрру-у! — возчик натянул поводья, сани встали. Купец объезжал свой обоз, смотрел товары, щупал, хмурился.

— Пропало чего, Савелий Петрович? — Первей вылез из мехов, размять ноги.

— Да вот... Никогда ещё со мной такого не было — не упомню, где что лежит, хоть убей! Чего везём... Это ты, что ли, с немцем гутарил?

— Я.

— Ловко ты его отвадил. Чую, без волшбы тут не обошлось. Чтобы немец виру не взял — отродясь такого не было!

— Ну, малость всё же взял — улыбнулся Первей — Рыбки к пиву.

— В долгу я перед тобой... — купец как будто пытался что-то вспомнить, ему явно было неловко — Не обессудь, сегодня у меня с головой неладно чего-то... В общем, как твоё имя-отчество?

Рыцарь ругнулся про себя. Надо же, забыл снять заклятье... А крепкое получилось...

Снег под полозьями не скрипел, а шуршал и чавкал, брызгая грязной водой. С моря тянуло промозглой сыростью, от которой даже под медвежьей шубой то тут, то там пробегали по телу холодные щекочущие ручейки. В Ревеле даже в январе оттепель — обычное дело.

После того эпизода Первей ни разу не слышал Голос. Правда, он не спрашивал, а Голос не навязывал своё общение. Да и опасность вроде пока не грозила. Позади остался сильно укреплённый городок Раквере, который купец Савелий Петрович упорно называл Раковором, так же как Дерпт он величал Юрьевым, а Ревель — Колыванью. В Раковоре купец неплохо расторговался, а если ещё учесть отсутствие таможенной виры... В общем, Савелий Петрович пребывал в отличном состоянии духа.

Обоз уже втягивался в ворота Ревеля, медленно, рывками. Кругом слышались отрывистые немецкие фразы, перемежаемые русским матом и тягучей чухонской речью. Первей закрыл глаза.

"Родная, отзовись"

"Да, мой милый"

"Не сердись, пожалуйста"

Бесплотный шелестящий вздох.

"Я не сержусь. Я плачу"

"Ну что такое, Родная моя?"

"Ты полагаешь, всё хорошо?"

"Я полагаю, шутка удалась. В смысле, никто не знает"

"Это ты так думаешь. Тот немец действительно колебался, но в конце концов сообразил, что к чему. Гонец в Медвежью Голову уже убыл, и послезавтра следует ждать неприятностей. У тебя всего один день, чтобы всё устроить. Как, я не знаю"

"Ну если даже ты не знаешь..."

"Именно. Тебе нужен знакомый пират-люггер, но ты таких не знаешь. А с незнакомцем они не свяжутся. И заморочить их нельзя — в зимнем море и в ясном уме ой как не просто, да и маны у тебя на всё время не хватит. И бежать назад, в Новгородчину, сейчас... Я не знаю, что делать"

— Слушай, Первей Северинович — купец подсел к рыцарю, понизив голос — Я у тебя в долгу, ты знаешь. Так вот... В общем, нашёл я тебе нужных людей. Только кольчугу надень, без кольчуги с этими ребятами разговаривать трудно...

"Ну вот, Родная. А ты — "что делать, что делать"..."

"Слышу. Неужели ты опять прав?"

...

— Ну, в общем, дальше вы сами... — Савелий Петрович отвалил в сторонку, отсел в угол, прихватив кружку, и принялся отхлёбывать пиво, полузакрыв глаза — наслаждался купчина.

— Так куда желает попасть благородный рыцарь? — просипел оставшийся с глазу на глаз с Первеем долговязый немец с рожей, которую явно не стоило брить — один косой шрам от глаза до подбородка чего стоил...

— Почему ты решил, что я рыцарь? — поинтересовался Первей. По-немецки он говорил с запинкой, не то, что на славянских языках.

— Ха... А то я не понимаю в людях — засипел-забулькал долговязый — Твой прикид может обмануть кого угодно, только не меня. Ты русский, да, но ты рыцарь, и не спорь. Я повидал на своём веку странствующих рыцарей...

— Ладно, я и не спорю. Мне надо в Англию.

Долговязый шкипер смотрел поверх кружки, его глаз зажёгся жёлтым огоньком.

— Господин имеет себе представление, где это?

— Да. И мне именно туда.

— Господин не понял. Между Англией и этой дырой не только бескрайнее зимнее море, даже два моря. Между ними ещё находится Дания — господину рыцарю это известно?

— Ну и что?

— А то, что в Дании нас повесят, если не убьют при абордаже. Мы кой-чего должны датскому королю, а он злопамятен. И тебя повесят, господин рыцарь, не разбираясь — пассажир ты или кто там. Для датчан ты будешь люггер.

— Сто золотых.

— Покойнику деньги ни к чему.

— Сто пятьдесят.

— Да говорю тебе...

— Двести.

Пират поперхнулся, забулькал. Первей смотрел, как он жадно глотает пиво, и не встревал — очевидно, глотание пива облегчало этому люггеру мыслительный процесс.

— Триста. Я доставлю тебя до Дании, так и быть.

— В Дании же тебя повесят, и зачем покойнику деньги?

Шкипер захрипел, забулькал.

— Это смотря какие деньги. Триста золотых — такая сумма, что и покойнику сгодится.

— Ну что ж, жив будь да здрав будь, Первей Северинович. Удачи тебе!

— И тебе здоровья да прибытка, Савелий Петрович.

Купец чуть поколебался. А... Облапил рыцаря, как медведь.

— По русскому обычаю, значит. К нехристям ведь едешь...

— Везде люди, Савелий Петрович. Не поминай лихом!

Первей повернулся и полез в люггу, ошвартованную прямо у обколотого волнами края ледового припая, мерно покачивающуюся в ледяном крошеве. Шкипер махнул рукой, и матросы-люггеры разом навалились, отталкивая вёслами обледенелую посудину. Вертлюги вёсел с лязгом легли в уключины, и люгга, неуклюже разворачиваясь в ледяном крошеве, начала свой путь...

...

Волны вздымались и опадали, подбрасывая и опуская корабль, они лезли на борта, как пираты на абордаж, стремясь во что бы то ни стало ворваться внутрь, люгга раскачивалась и рыскала из стороны в сторону, сбиваемая порывами неустойчивого северо-восточного ветра, мачта скрипела и потрескивала. Но всё это было уже не так страшно, как в первый день.

Погода благоприятствовала им, насколько это вообще возможно для зимней Балтики. Северо-восточный ветер, довольно сильный, но всё-таки не штормовой, не утихал с момента их выхода из Финского залива. Остров Готланд они обогнули с севера, ночью, избежав встречи с кем бы то ни было — море в это время вообще пустынно, таких отчаянных дураков, как Первей и этот шкипер, на свете не так уж много. Морская болезнь не пристала к рыцарю, и он лежал, закутавшись в отсыревшую медвежью шубу, прямо на палубе, ближе к корме.

Тридцать золотых Первей отдал шкиперу сразу, как задаток, а с остальным они условились так — сто двадцать рыцарь отдаёт люггеру на берегу, ещё сто пятьдесят они получают у Савелия, после получения от Первея известия, что тот в порядке — новгородский купец, которого они знали, поручился своими деньгами и честью.

"Родная, отзовись"

"Я здесь, рыцарь"

"Знаешь, я тут подумал... Пока я доберусь до Ирландии, да пока найду тот артефакт — это ж сколько времени уйдёт! За это время я мог бы сделать кучу работы, верно?"

Короткий шелестящий смешок.

"Какой ты стал практичный. Ты и делаешь"

"Что делаю?"

"Исполняешь очередной Приговор"

Первей помедлил, соображая...

"Почему я об этом ничего не знаю?"

"А смысл? Тебе и делать-то ничего не надо. Всё, что нужно, ты уже сделал — соблазнил этих пиратов выйти в зимнее море"

"Мне это не нравится. Раньше ты была со мной откровеннее"

"Не сердись и не обижайся. Вспомни, я и раньше давала тебе разъяснения, необходимые для исполнения Приговора — и только"

"Нет, не только"

"Не будем спорить. Между прочим, это только такие, как ты, Исполнители, прямо осознают свою задачу. Большинство людей в этом мире, по сути, делают ту же самую работу вслепую, не задумываясь ни о своей роли в этой жизни, ни о судьбах других, тех, в отношении которых они играют эту роль Орудия Рока. Слепого орудия"

Первей думал, переваривая.

"Вот как. И что же будет с этими люггерами?"

"Ничего особенного. Завтра на рассвете они закончат этот круг. Поверь, утопленник — это не страшно, бывают судьбы куда как хуже"

— Жив, господин рыцарь? — рядом с Первеем присел на скамью шкипер, щурясь от ветра. Из-за завывания ветра приходилось орать — Ты везучий, рус. Похоже, дойдём. Ночью пройдём южнее Эланда, и к утру я выброшу тебя возле самого Треллеборга. Там можно сесть на датский корабль — он осклабился — если у тебя в карманах ещё звенит. Как, рыцарь? Звенит?

— Деньги — дело наживное — прокричал в ответ Первей — сегодня пусто, завтра густо. Я найду, где взять.

Рожа шкипера перекосилась, и рыцарь догадался, что тот смеётся — только по роже, ибо сипение и бульканье заглушал дикий рёв моря.

— Я так и понял, ты малый не промах.

Шкипер вдруг вскочил, заорав по-немецки какие то невнятные ругательства, кинулся к двоим рулевым, орудовавшим на корме короткими широкими вёслами-рулями.

— Куда правишь, доннерветтер?!

...

Буря, настоящая буря. Похоже, морю таки надоели всякие-разные клопы-водомерки, ползающие по поверхности с тёмными намерениями, и море решило от них избавиться. Невидимые во мраке облака, наверное, рвались в клочья под неистовым напором ветра. Но облака — это ерунда, облака не представляют для людей ни малейшей опасности. А вот волны...

Шкипер орал, подобно морскому чудовищу, но его слова Первею разобрать никак не удавалось. Тем не менее люггеры как-то понимали своего капитана, действуя слаженно и решительно, орудовали вёслами, не позволяя урагану развернуть судно поперёк волн — тогда конец их путешествию наступил бы мгновенно. И корабль, и люди отчаянно боролись за свою жизнь.

С тяжёлым грохотом рухнула мачта, вместе с обрывками такелажа исчезла за бортом, в свистящем и воющем ледяном мраке. Люгга выпрямилась, но только на секунду — новые удары волн уже валили её на борт.

— Помогай! На вёсла!! — заорал шкипер в самое ухо рыцаря. Первей нырнул под обрушившуюся волну, но в следующий миг уже сидел рядом со здоровенным немцем, на ходу включаясь в работу.

Люгга отчаянно пробивалась к берегу, на каждом из шестнадцати вёсел теперь сидело по двое гребцов, ещё трое или четверо вычерпывали воду, сам же шкипер вместе со старым бородатым кормщиком встал на рулевые вёсла. Ветер крепчал и крепчал, но хуже всего — ветер на глазах менял направление, из северо-восточного становясь откровенно восточным, так что волны теперь били почти в борт. Наверное, именно так должен выглядеть ад, подумал вдруг рыцарь. Не сковородки и котлы со смолой, эти бесстыжие выдумки бесстыжих попов — воющий ледяной мрак, хаос без начала и конца, хаос навсегда...

— А-а-а! — заорал шкипер, указывая рукой на север. Там, среди тёмного кипящего хаоса неясно выплывало что-то белое, окаймлённое ещё большим мраком. Берег, сообразил Первей, кипящая полоса прибоя и за ней — стена леса. До берега было не больше четверти мили.

— А-а-а!! — снова надсадно заорал капитан. Произносить какие-либо слова он и не пытался — теперь сквозь рёв ветра мог пробиться только такой вот истошный вопль. Но люди поняли и без команды, что следует делать, разом навалившись на вёсла. Люгга косо пошла к берегу, стараясь не подставлять волнам борт. К берегу! К берегу!! К берегу!!!

Ледяной поток обрушился на Первея, перехлестнув люггу, разом осевшую в воду. Под ногами пенилась, бурлила всё та же вода, доставая почти до колен. Ещё двое люггеров бросили вёсла, лихорадочно пытаясь вычерпать воду кожаными вёдрами. Впрочем, всю картину рыцарь уже не видел — пот заливал глаза, весло рвалось из рук под бешеными ударами волн...

"Раздевайся!!!"

Как ни измучен был Первей, на какой-то миг он опешил — такого Голоса Свыше он ещё не слыхал.

"Что?!"

"Снимай с себя всё, сейчас, слышишь?!!"

Рыцарь бросил весло, рывком сорвал с себя плащ, стянул кольчугу...

Сильный удар в ухо. Оскаленная рожа, перекошенная дьявольской злобой и ужасом.

— А ну на вёсла, проклятый рус!!

Фраза ещё звучала, а Первей уже погрузил в немца свой кинжал. Меч он воткнул, как в копну сена, в люггера сзади, одновременно скидывая сапоги.

"За борт!!!"

Уже выскакивая из штанов, Первей перемахнул через борт, слыша сзади ужасный треск дерева. Ледяная вода обожгла так, что перехватило дыхание, но рыцарь всё-таки вынырнул, и ещё успел увидеть, как тяжёлая люгга, встав торчмя, будто поплавок, рухнула обратно в море вверх килем, прихлопнув всех люггеров разом, словно ладонью мух.

Бешеный прибой завертел и понёс рыцаря, не давая нащупать дно, обдирая о камни. Из последних сил Первей рванулся на берег, и случилось чудо — волна с рёвом выкинула его и отхлынула, оставив вокруг шипящую тающую пену.

Последнее, что он увидел — переступающие конские копыта, и затем навалилась тьма...

...

Мутный жёлтый свет пробивался сквозь веки, споря с зелёными фосфоресцирующими пятнами, плавно перетекающими под веками. И голоса... Нет, не Голос Свыше, шелестящий и бесплотный — грубые человечьи голоса, как из бочки.

-... А я вам говорю, ни черта этому молодцу не сделается. Уж я знаю этих люггеров — их успокоит только хорошая верёвка, живучи, как кошки.

— Стоило вытаскивать его из воды, господин капитан...

— Ну, во-первых, он сам выполз, а во-вторых, решать не мне и не вам, доктор. Доложим господину фогту, это его дело.

Чьи-то пальцы пощупали Первея.

— Крепкий малый. Его не повесят?

— Не думаю. Сейчас как раз идёт большой набор на королевские галеры. Самая работёнка для люггера!

Грубый смех. Первей сделал над собой усилие и открыл глаза. Масляный светильник чадил и вонял, почти не давая света, и всё, что удалось увидеть — два расплывчатых светлых пятна...

— Ого, наш молодец открыл глаза. А вы сомневались...

И снова тьма навалилась на рыцаря своим мягким щекочущим брюхом...

...

"Родная, отзовись"

"Да, мой милый"

"Я чуть не утоп, слушай"

Шелестящий вздох.

"Прости меня. Простишь?"

"Уже простил. Скажи только, за что"

"Я плохо веду тебя. Да, я тебя то и дело подставляю"

"Пустяки. Сама подставляешь, сама и вытаскиваешь"

Пауза.

"Теперь тебе будет трудно. Тебя направят на галеру"

"Так я и пошёл"

Снова шелестящий вздох.

"Ты пойдёшь. Так надо, мой родной. Эта галера пойдёт в Эдинбург, имея на борту важного посла. Ты доберёшься почти до места уже через восемь дней, это самый быстрый и надёжный вариант"

Первей помолчал.

"Ты уверена, что мне следует добираться до цели именно в кандалах?"

"Не уверена. Знал бы ты, как мне тяжело!"

Рыцарь вдруг засмеялся.

"Ладно, Родная. В конце концов, восемь дней — не восемь лет. Потерпим!"

...

Солнце вставало нехотя, будто бы зябко поёживаясь, и впереди людей тянулись длиннейшие, чуть ли не бесконечные тени. Тени уже почти дотянулись до каменной башни, ворота которой вот-вот со скрежетом отворятся, начиная новый трудовой день.

— Эй, вы, свиное отродье! Шевелите костями! — надсмотрщик угрожающе щёлкнул бичом.

Звеня кандалами, колонна невольников продвигалась к городу Треллеборгу, что означает "город рабов". Да, именно здесь в старину викинги продавали свою двуногую добычу.

"Родная, отзовись"

"Да, мой милый"

"Ага, сразу "милый". Упекла на каторгу..."

"Ну родной мой, ну потерпи, ну я и так себя исказнила"

"Ладно, к делу. Что делать дальше?"

"Значит, так. Сейчас вас накормят... если это можно назвать едой. А потом придёт "покупатель", отбирающий гребцов для галер. Вообще-то туда сейчас берут всех подряд, но как сделать так, чтобы тебя сразу взяли именно на ту галеру... подумать надо"

...

— Меня не интересуют их моральные качества, ясно? Мне надо набрать сотню здоровенных парней, причём немедленно!

"Покупатель"-отборщик прохаживался между каторжниками, не стесняясь щупал мускулы, кое-кому заглядывал в рот. За ним следовал надсмотрщик, придавший своей свирепой морде почтительность. Кругом стражники в латах. Тычок пальцем, взмах плетью — и ещё один рекрут-гребец выдернут из строя. Рыцарь вздрогнул, когда отборщик ощупал его руки.

— Ты! Вышел из строя!

Закончив сортировку, "покупатель" обратился к отобранным.

— Почтенные господа! — стражники заржали — Вам оказана великая честь: вы приняты на службу Его Королевского Величества. Сейчас вас накормят от пуза, а после обеда вы отправитесь в небольшую прогулку до Мальмё, где вас уже ждёт не дождётся флот Его Величества. Стража, загоните почтенных господ в их стойла! — стражники снова заржали.

Оказавшись наконец на грубо отёсанных нарах, Первей вытянулся, насколько это позволяли кандалы (каждого из узников приковали к железному кольцу).

"Родная, ты довольна?"

Шелестящий бесплотный плач.

"Ну ты чего? Родная, я пошутил!"

"Та девчонка, Яна, права тысячу раз. Над тобой измываются всякие ублюдки, а я не в силах тебе помочь. И всё из-за меня!"

"Ну перестань, не плач. Ты у меня такая умница! Что случилось, в конце-то концов? Я жив-здоров, еду в Эдинбург за казённый счёт. Но главное — я люблю тебя"

"Даже после этого?"

"Даже после всего. И знаешь, о чём я сейчас мечтаю?"

"О чём?"

"Вот настанет день нашей свадьбы. И вечером ты придёшь в нашу спальню, вся в белом..."

"Непременно в белом?"

"Непременно. Не перебивай мои гениальные мысли! Значит, придёшь, снимешь с мужа — меня то есть — сапоги..."

"Ого!"

"Да, примерно так. И я скажу тебе одно слово..."

Первей выдержал паузу.

"Какое слово, милый?"

"А как ты мне тогда, на люгге: "Раздевайся!!!""

Бесплотный шелестящий смех, не умолкающий долго-долго.

"Нет, ты совершенно невозможен"

Волны Северного моря оказались ничуть не меньше балтийских, а вернее всего — ещё больше. Впрочем, это были лишь догадки Первея, основанные на внутренних ощущениях, исходящих из области желудка, так как видеть море из трюма галеры оказалось невозможно. Сотня каторжников, прикованных к скамьям — по паре на одно весло — стонала и кряхтела, и точно так же стонал и кряхтел весь корабль. Счастье ещё, что дул свирепый норд-ост, и корабль шёл под парусом, как птица, так что в услугах гребцов пока не было нужды. Рыцарь молился в душе, чтобы ветер не переменился на западный, и похоже, молился об этом не он один.

Всё прошло, как и предсказывал Голос. После обеда отобранным каторжникам выдали деревянные башмаки, набитые ветошью — неслыханная роскошь! — выгнали наружу и построили в колонну, и скованные длинной цепью узники двинулись в путь, сопровождаемые щёлканьем бичей конной стражи. Ночевали каторжники в каком-то длинном крепком сарае, при свете факелов и под неусыпным надзором многочисленной стражи, так что попыток побега или бунта не было. На рассвете кандальников опять покормили какой-то бурдой, и вновь погнали по грязной, ослизлой дороге. Дул холодный восточный ветер, промозглая сырость пробирала до костей, и грубая полосатая роба из толстой дерюги казалась сшитой из рыбьей кожи. А к вечеру второго дня впереди показались очертания Мальмё.

Уже в темноте каторжников загнали в какой-то подвал, добротный, каменный, с железными решётками на окнах-отдушинах и окованными железом дверями. И только утром, когда рассвело, их погнали в порт, где на свинцовой воде уже ожидала длинная узкая галера. На пирсе у них отобрали башмаки — зачем башмаки гребцам? — и стали заводить в трюм, снимая с длинной цепи попарно, как рыбу с кукана. Внутри галеры уже глухо звенело железо — гребцов приковывали к скамьям.

Потом был короткий переход через узкий пролив до Копенхавна, где на галеру погрузили припасы и грузы, и наконец, уже ближе к вечеру, на палубу взошёл посол со свитой — но обо всём этом кандальники, запертые в тесноте трюма, могли догадываться лишь по звукам, доносящимся с палубы. Застучал барабан, гребцы налегли на вёсла, и галера двинулась в путь.

Галера шла на вёслах целые сутки, гребли поодиночке, меняясь каждые два часа. Как только миновали мыс Гренен, команда подняла парус, и барабан умолк. Вовремя — непривычный к таким упражнениям рыцарь уже опасался сорвать спину. Гребцы повалились на скамьи и друг на друга, и некоторое время блаженно отдыхали, не обращая внимания на вонь и духоту в тесном промозглом трюме, освещаемом только через две вентиляционные решётки да масляным фонарём надсмотрщика, заросшего бородой по самые глаза зверовидного мужика с ручищами толщиной в ногу нормального человека.

Кормили гребцов, к вящему удивлению Первея, вполне неплохо — каша с постным маслом, жирная немецкая сельдь, вода же была лишь на корме, в бочке, и кандальников обносил ею худенький мальчонка-заморыш, неизвестно за какие грехи попавший на каторгу. Что касается естественных надобностей, то эту проблему каждый решал самостоятельно — точнее, просто ходил под себя.

Ветер всё крепчал и крепчал, галеру раскачивало, в закрытые клапанами из тюленьей кожи уключины вёсел то и дело струйками пробивалась вода.

"Родная, отзовись"

"Да, мой милый"

"Эта галера не разделит судьбу той люгги?"

Молчание. Долгая, долгая пауза.

"Нет, мой милый. Нет. Потому что это было бы несправедливо"

...

Сон никак не шёл. Рядом вовсю храпел напарник, с которым Первею выпало ворочать одно весло, и спать "валетом" на этой тесной скамье. Плюс страшная промозглая вонь, наполнявшая трюм. Как люди могут жить в таких условиях месяцами, годами? Обычно на галеры судья посылает кого на семь, кого на десять лет, но десять лет, наверное, не выдержал ещё никто...

Первей и не заметил, как сон наконец снизошёл к измученному каторжнику.

"Родная, ты где?"

"Здравствуй, мой милый. Я как раз собиралась побеспокоить тебя"

"Получено новое задание?"

"Да нет, хватит с тебя пока и этого. Вот какое дело... Ты должен выучить английский язык, и ещё кельтский"

"Какой-какой?"

"В Ирландии, да и в Шотландии отчасти до сих пор говорят на этом древнем языке"

"Ты не находишь, что условия для занятий языками тут несколько... гм... необычны?"

"Отговорки для лентяев. Учиться можно где угодно и когда угодно. Пусть они дрыхнут, а ты не теряй времени даром"

"Я правильно понял, ты собираешься обучить меня сразу двум языкам за три оставшиеся дня?"

"Дня и ночи. Ты будешь учиться во сне. Не бойся, всё получится!"

— ... Вставайте, крысюки! А ну встать! Шевелись, шевелись, дьявольское отродье!

Свист бича, стоны и проклятья. Первей поднялся со скамьи, где они спали в обнимку с напарником, не дожидаясь удара бича. Напарник, молодой парень, пойманный на воровстве, замешкался и сейчас с шипением и сдавленными проклятиями потирал бок.

Застучал барабан, гребцы налегли на вёсла. Качка уменьшилась, галера явно входила в порт. Всё как по нотам, Голос оказался прав... оказалась права.

"Внимание, рыцарь. Сейчас напрягись. Тебя должен увидеть датский посланник"

"Как это возможно? Я в кандалах, в трюме, а он..."

Короткий смешок.

"А ты пошли наверх надсмотрщика. Этого зверя заморочить — раз плюнуть, у него почти нет мозгов"

"А дальше? Или посланника тоже заморочить?"

"Нет, посланника нельзя, он же должен работать головой, это сразу заметят. Но ты его заинтересуешь чрезвычайно"

"Чем это? Ароматом?"

Короткий смешок.

"Не придуривайся. Ты сообщишь ему очень любопытные сведения"

"Какие?"

"Вот слушай..."

...

— Нет, я не могу вас понять, герр Перуэй. Сидеть в холодном, вонючем трюме с этим сбродом и таить ото всех такие сведения. Почему вы не объявились сразу?

— Я не был уверен, что это заинтересует вас, ваше сиятельство.

— Ха! Не были уверены... А вообще-то, как вы оказались в кандалах?

— Как пират-люггер, ваше сиятельство.

— И не могли объяснить?..

— Мне нечего было сказать в своё оправдание, ваше сиятельство. Я действительно попал в пределы Датского королевства на пиратской люгге, у меня просто не было другого выхода. Больше ни одна сволочь не соглашалась выйти из Ревеля в такую погоду.

Посол задумался, побарабанил пальцами по столу.

— Вы отважный человек, герр Перуэй. Возможно, как раз вы-то мне и нужны. Что вы скажете, если я предложу вам службу?

— Я буду счастлив служить вам, ваше сиятельство. Я был бы счастлив вдвойне, если бы мне удалось узнать, в чём будет состоять моя служба.

Посол рассмеялся.

— А вы нахал, герр Перуэй. Впрочем, умному человеку прощается многое. Для начала отвезёте одно письмо в город Глазго — это не так далеко, как раз напротив Эдинбурга, на западном побережье Шотландии. Там отдадите письмо некоему человеку. Пока всё.

— Будет сделано, ваше сиятельство.

Посол позвонил в колокольчик, на зов которого явился разряженный, как петух, лакей.

— Это герр Перуэй, я беру его на службу. Распорядитесь насчёт ванны, обеда и комнаты.

Лакей почтительно поклонился.

Как, оказывается, мало надо человеку для счастья — тёплая ванна с настоящим куском мыла, вкусный обед и тёплая постель... Правда, предварительно человека надо выдержать как следует в кандалах, в вонючем ледяном трюме.

"Родная, спасибо"

"За что, милый?"

"За всё. Нет, это неправда, что от тебя остался один лишь Голос. Ты женщина до мозга костей"

"В смысле?"

"Ну как же. Настоящая женщина всегда старается как следует помучить любимого, чтобы потом погрузить его в море блаженства"

Шелестящий смех.

"Ну, до блаженства нам с тобой ещё как до Луны"

"Нет, ты не представляешь, что такое избавиться от кандалов"

"Кстати, о кандалах. Надо смазать мазью на гусином жире, иначе останутся следы"

"Так быстро? Я и в кандалах-то пробыл семь дней"

"И тем не менее. Сегодня же займись. Кстати, и многое другое тебе понадобится, в том числе деньги. Отпросись и зайди в аптеку, по адресу..."

...

— Простите, как я могу увидеть мистера Иоахиммуса Грея?

— Это я и есть, сэр. Чем могу служить?

Старый аптекарь удивительно напоминал землеройку, одетую в халат — маленький, серенький, юркий, и даже нос его непрерывно двигался, точно хоботок землеройки.

— Мне поручено сказать вам два слова — "сапиенти сат"

Первей произнёс латинские слова, изрядно исковеркав, но аптекарю этого хватило.

— Рад помочь. Что нужно?

— Вот — рыцарь протянул заранее составленный под диктовку Голоса список.

Аптекарь взял список, обнюхал его своим подвижным носом.

— Так... Это есть, и это есть... Ну, это уже совсем несложно... И десять фунтов?

— И десять английских фунтов серебром — Первей широко улыбнулся.

Аптекарь юркнул куда-то в недра своего заведения, и вскоре вынырнул со свёртком.

— Здесь всё, как в аптеке, сэр.

Первей привычно напрягся, вызывая дрожь... Всё.

— Простите, как я могу увидеть мистера Иоахиммуса Грея?

— Это я и есть, сэр. Чем могу служить?

— Мне нужна мазь от потёртостей, мистер.

Всё верно. Так как Первей не состоял в тайном обществе "вольных каменщиков", то и пользоваться паролем, который сообщил Голос, он не имел никакого права. Теперь аптекарь будет помнить только про мазь. А десять фунтов никак не разорят столь крепкое заведение.

Мелкий, занудный, холодный дождь моросил в окно, запотевшее изнутри. Сквозь частый переплёт были едва различимы мечущиеся неясные тени — голые ветви деревьев мотались за окном. А в Московии, да и во всех русских землях, наверное, снегу уже навалило по грудь...

Под тёплым стёганым одеялом было тепло, и Первей незаметно провалился в сон.

... Ему снился лес. Глухой, кондовый лес, рыцарь пробирался по нему, перелезая через упавшие стволы, продираясь сквозь густой подлесок, и не было конца этому лесу.

Он уже выбился из сил, когда наконец впереди забрезжил просвет, и вконец измученный рыцарь вышел на берег огромного, спокойного озера, дальний берег которого терялся в предутренней дымке. И только тёмное пятно острова грозно серело над зеркальной гладью воды.

Из тумана родилось движение. Женская фигурка в белом осторожно, будто скользя прямо по воде, приближалась. Вот уже видно лицо. Мама...

"Здравствуй, сынок"

"Мама... Как ты живёшь без меня, мама?"

Грустная, добрая улыбка.

"Я пока не живу, сынок. Не всем дано сразу уйти на новый круг. Но мне здесь спокойно"

"Я рад за тебя, мама"

"Мы не о том говорим, сынок. Ты же собрался туда?" — мама кивнула головой в сторону острова.

"Да"

"Ты знаешь, что ожидает тебя в случае неудачи?"

"Догадываюсь"

"Нет, не догадываешься. Если он захватит твою душу... Ты будешь молить о смерти, и не будет тебе смерти. Во веки веков"

"И всё-таки я пойду, мама. Потому что я люблю её"

Мамина рука гладит волосы на голове Первея, и рыцарь млеет. Как хорошо...

"Я не отговариваю тебя, сынок. Но я молю тебя — будь осторожен. Во всём положись на неё, теперь она... Впрочем, если будет нужно, она сама тебе скажет. И ещё — у тебя скоро появится друг"

"Какой друг?"

"Соратник. Скоро узнаешь"

Мама начинает отступать, словно плывя по воде, фигурка в белом растворяется в тумане...

Громкий стук в окно заставил Первея проснуться. Вместо дождя в стёкла барабанил мелкий, как горох, град. Стук срывал ход мыслей, что-то ускользало от внимания, как кусок мыла в воде.

Рыцарь встал, невольно поджимая пальцы ног, касавшиеся холодного пола, взял со стола кувшин с водой, напился прямо из горлышка. Поставил на место, снова сел на кровать. Что же такое он думал-то...

Неясная мысль в голове у Первея наконец созрела.

"Родная, отзовись"

"Да, мой милый"

"Это ты организуешь все эти видения?"

Пауза.

"Я"

"И встречу с мамой?"

"Тоже я"

"И прежние встречи, те самые..."

"Опять я. Не ругайся, пожалуйста. Я хотела, как лучше"

Первей помолчал, переваривая.

"Не буду. Я люблю тебя, люблю такую, как есть — какой смысл обижаться?"

"Спасибо тебе"

"Однако ты многое можешь, больше, чем я представлял"

Пауза.

"Мне многое позволено, очень многое, взамен того, что у меня отняли. Но поверь, я без всякого сожаления отдала бы все свои нынешние способности за пару рук и пару ног"

"И пару титек"

"Да, мой милый, да. И за пару титек, и чтобы ты мог наконец за них взяться этими своими ладонями..."

"Ловлю на слове. Чтобы потом не жаловалась"

Бесплотный шелестящий смех.

"Ты думаешь, я откажусь?"

"Кто тебя знает. Все женщины — народ непредсказуемый"

-... Это письмо, герр Перуэй, вы должны отдать в руки некоего Джона О" Нила, но только после того, как он покажет вам вторую половинку вот этого кольца — посол протянул Первею обломок дешёвого серебряного кольца — Письмо должно быть в Глазго уже завтра. Справитесь?

— Разумеется, ваше сиятельство, хотя тут всё зависит от коня.

— Коня вам дадут хорошего, не беспокойтесь. У вас нет оружия?

— Пока нет, ваше сиятельство.

— Вам выдадут кинжал и шпагу. Надеюсь, вы владеете ими?

— Да, ваше сиятельство.

"Внимание, родной мой. Сейчас решится вопрос о твоём путешествии в Ирландию"

Вошёл вчерашний лакей, держа на подносе письмо. Посол взял письмо, удовлетворённо кивнул, отпуская слугу, распечатал его, повернув к свету. Удовлетворение на лице посла сменилось выражением крайней досады.

— Чёрт... Вот что, герр Перуэй. Вам придётся проехаться чуть дальше Глазго. Как вы относитесь к морским прогулкам?

— Как к неизбежному злу, ваше сиятельство.

Посол хохотнул.

— Вам придётся отправиться в Ирландию. Этот О"Нил лежит в горячке, и в ближайшее время выйти в море не сможет. Вам придётся разыскать в Ирландии некоего мистера Клеймора. Где, я не знаю, ибо он имеет привычку прятаться в горах. Вам по силам такая задача?

— Безусловно, ваше сиятельство. При наличии денег это вообще не проблема.

Посланник снова хохотнул.

— Разумеется, деньги у вас будут. Значит, так. Ответ доставите мне сразу же. Отправляйтесь в путь немедленно, герр Перуэй, и да хранит вас Бог.

"Здравствуй, родной мой"

"Привет, Родная"

"Тебе придётся задержаться до вечера"

"Почему?"

"Сколько тебе дал на расходы датский посол?"

"Пятнадцать фунтов. И есть ещё десять от того аптекаря"

"Ну вот видишь. Тебе может потребоваться гораздо больше"

Первея уже разбирал смех.

"Кому мы предложим пуговицу на этот раз?"

Короткий смешок.

"Это было бы отлично. Но на сей раз не выйдет. Ты хорошо изучил тот фокус — "лишний груз"?"

"Не очень" — Первей не понимал, куда она клонит.

"Тебе придётся постараться, мой милый. И купи двух крепких мулов"

"Зачем столько?"

"А как ты увезёшь три тысячи пистолей?"

Рыцарь открыл рот.

"Сколько-сколько?"

"Три тысячи пистолей. Их сегодня должен привезти в Эдинбург некий французский маркиз. Слушай, что надо делать..."

Первей стоял в переулке, закутанный в тёмный плащ, привалившись к стене — так била дрожь. Наконец-то — дрожь сменилась знакомым чувством, вроде как холодком... А то рыцарь уже начал опасаться, что ничего не получится.

Карета француза, запряжённая четвёркой коней, уже почти проехала мимо, когда кони вдруг дико заржали, лягаясь и вскидываясь, и рванули карету вбок. Тяжёлый экипаж с хрустом и грохотом повалился в канаву. Кони верховой стражи, сопровождавшей карету, тоже взбунтовались было, но всадникам удалось их быстро успокоить.

Из кареты выбрались двое, началась перебранка, один из пассажиров размахнулся и влепил плюху кучеру — тот только съёжился. Второй раздражённо что-то приказывал стражникам и двум лакеям, сидевшим на запятках кареты. О чем шла речь, Первей не понял, он не понимал по-французски ни слова. Должно быть, это и есть маркиз, подумал рыцарь.

"Не отвлекайся"

Первей снова сосредоточился. Между тем возле кареты поднялась суета, кто-то бестолково стегал коней, кто-то толкал карету. Рыцарь уже почувствовал в теле знакомую дрожь... Всё.

Маркиз что-то раздражённо проорал, и все дружно кинулись разгружать карету. Гора вещей росла и росла, и рыцарь мельком удивился — где там помещался сам маркиз, ей-богу... Наконец экипаж разгрузили, трое поддели карету длинной оглоблей — уф! В освобождённую колымагу вновь полетели выгруженные ранее вещи...

Первей вновь сосредоточился, сквозь знакомую дрожь чувствуя подступающую слабость и тошноту — слишком много магии на сегодня... Всё.

Всадники вскочили в сёдла, кучер хлестнул коней, и карета с грохотом укатила. Возле самой канавы остался только сиротливый, всеми забытый и никому не нужный сундук. С золотом.

"Быстрее, рыцарь. Делай "раззяву", тут полно посторонних глаз"

Тошнота уже подступала к горлу, дрожь сотрясала тело, но Первей таки справился. Знакомый холодок... Всё.

"Ты молодец. Ты даже не представляешь, какой ты молодец, милый. Всё, грузи монеты"

Крышка сундука отвалилась со скрипом. Внутри были плотно уложены шёлковые мешочки, туго и аппетитно набитые. Очень мило, кстати, Первей уже опасался, что монеты будут лежать россыпью. Рыцарь подвёл мулов и начал деловито набивать седельные сумы шёлковыми мешочками.

"Надо прикупить ещё мулов, вот что"

"Зачем?"

"Ну как зачем? Тут где-то недалеко хранится казна Шотландского королевства. Ты мне поможешь, Родная? А потом можно будет наведаться в Лондон..."

Короткий смешок.

"Не придуривайся. Теперь твоя задача — унести ноги, и быстро. Ты здорово их всех заморочил, и недостачу обнаружат только утром, но когда обнаружат, тут начнётся такое... В общем, завтра к вечеру ты должен быть в Глазго. Тебе придётся сегодня ехать ночью, мой милый. Между прочим, дороги Шотландии кишат разбойниками, а у тебя даже нет меча, только шпага. И маны совсем не осталось"

"Зато у меня есть Голос Свыше. Есть ты, Родная. Мы объедем всех разбойников Шотландии стороной, правда?"

Короткий шелестящий смешок.

"Ты становишься мудрым, мой рыцарь. Ещё недавно ты попробовал бы их всех перебить"

"Ну вот ещё. Почему я должен делать работу за шотландского короля, или кто тут у них? Мне за это не платят..."

Первей стоял на палубе, глядя, как съёживаются, скрываются в серой дождливой мороси уже неразличимые отсюда угрюмые каменные строения Глазго, россыпь жалких рыбацких хижин на берегу... Вёсла венецианской галеры вспенивали волны, где-то под палубным настилом глухо бил барабан, задавая ритм гребцам. Первей поморщился — слишком свежи были воспоминания.

— Сэр рыцарь не любит моря? — капитан галеры, разряженный в меха и шелка, встал рядом, опершись о резной фальшборт.

— Сказать откровенно, господин капитан, я не люблю зимних плаваний.

— Да, зимой в этих местах море сурово. Сказать по-правде, если бы не неуёмная жадность хозяина, мы давно уже были бы в Венеции. Летом мы привозили сюда негров, закупленных аж в Египте. В самом конце августа, когда я уже собирался отчалить домой, хозяин схватил выгодный фрахт — по крайней мере, ему тогда так казалось. Потом ещё. Ну а в ноябре идти на такой лохани через Бискайский залив может позволить себе только явный самоубийца. И вот я вынужден болтаться тут, между островами, хватаясь за любое предложение, лишь бы продержаться до весны. Боюсь, эта орава сожрёт галеру вместе с оснасткой уже в марте-апреле, сэр рыцарь. И продать их нельзя, вот беда — здешние законы не позволяют продавать белых христиан.

Первей молчал, катая желваки.

"Родная, ты слышишь?"

"Слышу"

"Неужели мне придётся терпеть эту мразь до самого Дублина?"

"Нет, рыцарь. Ты должен сойти в Белфасте"

"Почему? Мы собирались в Дублин, оттуда же ближе"

Пауза.

"Потому что в Дублин это судно не придёт"

Капитан уже орал что-то по-итальянски, размахивая руками. На мачту поползло, надуваясь, косое полотнище паруса. Свежий норд-ост подхватил галеру, волны с шипением расступались перед носом. Умолк барабан — гребцам выпало жалкое счастье отдохнуть.

Перед смертью.

— Дон Ансельмо, могу я слегка изменить наш маршрут?

— То есть? — откликнулся капитан настороженно.

— Я передумал идти в Дублин. Мне надо в Белфаст.

Дон Ансельмо подумал.

— Непременно в Белфаст? Или вас устроит пологий берег близ города?

— Пологий берег устроит меня ещё более.

Дон Ансельмо сверкнул белыми крепкими зубами.

— Я так и понял, сэр рыцарь.

...

— Ну, мы вроде как в расчёте?

— Всё верно, сэр рыцарь. Удачи вам в ваших тёмных делах.

— Почему тёмных?

Капитан галеры сверкнул зубами, очень белыми в чёрной бороде.

— Это вижу только я, не беспокойтесь. Если же вы станете утверждать, что явились сюда на богомолье, я рассмеюсь вам в лицо. И как ещё объяснить, что вы вдруг передумали плыть в Дублин?

Капитан повернулся и пошёл к трапу, бережно пряча тяжёлый шёлковый мешочек, полученный от Первея, в карман мехового камзола.

— Послушайте, капитан — неожиданно для себя самого окликнул Первей — Как вы думаете, нужны ли покойнику деньги?

Капитан обернулся, улыбнулся ещё шире, сверкая крепкими зубами.

— Всё зависит от суммы, сэр.

Матросы уже убирали сходни, галера отчаливала, тяжко взмахивая вёслами, словно гигантский жук-плавунец.

"Родная, скажи честно — вот сейчас я исполнил очередной Приговор?"

Пауза.

"Да, рыцарь. Если бы ты не сошел здесь, они дошли бы до Дублина. А так... Груза нет, капитан решил вернуться в Глазго. Шторм будет к ночи, он застанет их как раз в открытом море. Завтрашний рассвет никто из них не увидит"

Вдали показались несколько всадников, спешащих к месту высадки маленького каравана.

"Внимание, это английский полицейский комиссар. Тебе следует сделать "раззяву""

Рыцарь вздохнул, усаживаясь поудобнее на плоский прибрежный валун. По телу пробежала знакомая дрожь...

Копыта коня и обоих мулов то стучали по каменным плитам, то шуршали по щебню осыпей, то чавкали по мху, пропитанному водой, как губка. Интересно, у них и летом тут такая сырость?

Белфаст, оказавшийся совсем уже безысходной дырой, скопищем грязных лачуг, между которыми кое-где бродили худые горбатые свиньи, остался позади. Первей не стал даже останавливаться в городишке, чтобы пополнить запас продовольствия — у него самого имелся в запасе кусок сыра, годный на то, чтобы заменить обед, а животным вполне можно было перебиться придорожной травой, которую даже в феврале не тронул мороз.

Тучи, весь день сыпавшие мелким, занудным дождём, внезапно разошлись, и одновременно с этим рыцарь выехал на вершину холма. Первей от неожиданности даже зажмурил глаза, привыкшие за последние дни к сумрачной серости окружающего мира.

Перед ним лежала гигантская овальная чаша, с неровными краями, зато до краёв наполненная жидким червонным золотом, сверкающая и переливающаяся под лучами закатного солнца.

"Родная, какая красота!"

"Это великое ирландское озеро Лох-Ней, первая цель нашего путешествия. Здесь неподалёку живёт один старик, не позабывший ни языка своих предков, ни многого другого. Он укажет нам путь, если... если мы сумеем убедить его. Поехали!"

"Погоди... Погоди, дай досмотреть!"

Солнце уже скрылось за горизонтом, и чаша жидкого золота на глазах остывала, наливалась кровью.

"Всё верно. Эта страна просто пропитана кровью"

А кровь в гигантской чаше уже вновь светлела, превращаясь в золото, всё более светлеющее, как будто невидимый прощелыга-фальшивомонетчик подмешивал в сплав всё больше и больше серебра.

"Как его зовут?"

"В детстве его окрестили Мэлором, но он любит, когда знающие люди зовут его Круах"

"Круах... Имечко не христианское"

Короткий смешок.

"Эта земля существовала задолго до того, как появился Христос"

Небо бледнело, и вконец потерявший совесть фальшивомонетчик начал добавлять в чашу уже откровенный свинец. Рыцарь вздохнул, трогая коня с места. Такую красоту испортили...

"Ты не понял, что с тобой произошло?"

"Понял. Мне опять сделали послабление режима"

Короткий смешок.

"Какой ты умный!"

"С кем поведёшься. Ну где наконец этот твой дед?"

...

Круглый очаг, обложенный плотно пригнанными гранитными глыбами, занимал середину комнаты. Хворост в очаге дымил и трещал, и если бы не кованый железный колпак, соединённый с дымоходом, в этом доме уже вполне можно было бы коптить рыбу. В клубах дыма прятался котелок, где бурлила какая-то похлёбка, и молодой парень мешал её длинной ложкой, то и дело пробуя на вкус. Чуть поодаль на ворохе камыша, покрытого овчинной шкурой, восседал старик, одетый донельзя бедно — козья безрукавка, грубые холщовые штаны и рубаха, верёвочные сандалии поверх вязаных из овечьей шерсти носков.

— Я понял тебя, рыцарь — старик говорил по-кельтски — Значит, тебе нужен Клеймор...

Дед надолго задумался, прикрыв глаза сморщенными веками, и угадать что-либо на этом лице и в этих глазах было невозможно.

Клеймор... Погоди-ка. Именно так зовут того человека, которому рыцарь должен отдать письмо. Совпадение?

— Ты просишь очень многое, рыцарь. Ты даже не представляешь, как много ты просишь. Этот меч есть древняя защита нашего народа. Если она пропадёт... Нам и так сейчас туго.

— Я не прошу эту вешь навсегда, только на время. Когда я выполню то, что предначертано, она вернётся сюда, целой и невредимой.

Круах медленно покачал головой.

— Нет, я не могу решить это сам.

— Я полагал, ты и есть тот самый Хранитель, о котором говорят легенды.

Блестящая импровизация Первея возымела некоторый успех. Дед улыбнулся.

— Верно. Только хранитель ещё не хозяин, подобно тому, как королевский казначей не вправе по своему усмотрению распоряжаться казной.

"Родная, отзовись"

"Тише! Он слышит!"

"Кто слышит? Как слышит? Тебя слышит?"

"Он слышит твои мысли, и уже через них — меня"

Первей так обалдел, что не вдруг заметил, что дед смеётся.

— Никогда бы не поверил. Исполнитель Предначертанного, ведомый Голосом Свыше, называет этот голос Родная... Скажи, почему так? Ведь у Голосов нет имени.

— Потому что она моя жена — ляпнул Первей. И откуда чего берётся?

Глаза деда широко открылись, так что даже стал виден их цвет — серый, с прозеленью.

— Он... То есть... Голос — она была твоей женой?

— Не была. Но будет — улыбнулся Первей, на сей раз с непоколебимой уверенностью.

Старик вновь прикрыл глаза, но выражение изумления на его лице сохранилось.

— Дивны дела твои, Господи, дивны и запутанны, и не моему слабому уму понять их...

"Родная, а ты не могла бы поговорить с ним сама, без переводчика? А я бы тем временем занялся каким-нибудь умственным делом — лошадями, например"

Короткий смешок.

"Вообще-то мне не положено разговаривать с посторонними. Но чего не сделаешь для любимого!"

Голос замолк, и только огонь в очаге продолжал шипеть и потрескивать, поедая новую охапку хвороста. Старик по-прежнему сидел, полуприкрыв глаза.

— Понятно. Патрик — обратился Круах к парню, следившему за котелком — мы отправляемся в путь с этим рыцарем. Готова похлёбка?

Парень снял с крюка котелок и водрузил его на три камня, вкопанные в землю так, что котелок встал как раз между ними.

— Прошу к столу, Исполнитель Перуэй. Живём мы небогато, сам видишь, но голодными ещё ни разу не ложились. В путь отправимся завтра.

...

Где-то в темноте шуршали мыши, тщетно пытаясь найти пропитание. За стеной всхрапывали кони, взмемекнула коза. Мирные, убаюкивающие звуки, и Первей почувствовал, как погружается в сон.

"Родная, как тебе удалось уломать этого деда?"

"Всё просто. Золото"

"Золото? Зачем ему золото?"

"Не ему. Эти три тысячи пойдут на оружие для борьбы с английскими захватчиками, терзающими Ирландию уже несколько веков"

"Но дед говорит — не он один решает..."

"Верно. Но дед как раз не против, он всё понял. А вот другие... Боюсь, без этих денег тебе было бы трудно убедить их"

"Слушай, ну до чего ты у меня умная. Как ты вообще догадалась..."

Короткий смешок.

"Да, мой милый, с невестой тебе повезло. Кстати, ты ещё не знаешь, кому предназначались эти деньги, что вёз француз"

"Кому?"

"Эти деньги должны были попасть к ирландцам, тем самым, которые их сейчас получат из твоих рук"

"Ничего себе!"

"Так что всё в мире осталось прежним, только тебе стало куда проще получить этот Клеймор"

"Кстати, ты говорила — какой-то жезл. А дед вот говорит — меч"

"Круаху видней, он же Хранитель. А я знаю только то, что знаю"

Конь явно устал, но Первей не думал об отдыхе. Сегодня они должны быть на месте.

Впереди трясся на муле старый Круах, в крещении Мэлор. Старик давно не сидел в седле, да и раньше, похоже, ему нечасто приходилось скакать верхом. Во всяком случае, наездник из него был неважный.

Его приёмный сын Патрик держался в седле куда увереннее, и вообще, сквозь личину простого деревенского парня проглядывали ухватки опытного воина. Непрост, ох, непрост был этот Патрик...

Заросли вереска впереди шевельнулись, и из тёмной зелени вынырнули трое. В руках у них были большие английские луки, в рост взрослого человека, и вообще вид ребята имели неприветливый.

— Оставь свой лук, Патрик — старик поднял ладонь — Эти люди со мной, и у нас дело к Клеймору.

"Родная, я не понял"

"Сейчас поймёшь"

...

Стены пещеры выгибались глыбами известняка, дышали сыростью. Два светильника, выполненные в виде железных корзин на треноге, в которых горели смолистые чурки, освещали пещеру неровным мятущимся светом.

Первей сидел на чурбаке, покрытом овечьей шкурой. Перед ним на таких же сиденьях полукругом сидели люди, различные и возрастом, и ростом, и одеждой, и объединяло их разве только выражение глаз. Первей давно научился разбираться в людях, и, едва увидев глаза сидящих, сразу понял — это Вожди, настоящий цвет здешнего народа. Тайные Вожди.

— Мы рассмотрели твою просьбу, рыцарь Перуэй из далёкой страны Руссии — заговорил сидевший немного слева крепкий мужчина с вислыми белыми усами — Мы не против дать тебе то, что ты просишь, на время, дабы истребить угнездившееся на твоей земле зло, но мы должны быть уверены — наш артефакт вернётся назад, целым и невредимым.

Первей помолчал, обдумывая ответ.

— Я не могу дать вам полной гарантии, я всего лишь человек, и я смертен. Зло, угнездившееся в моей земле, достаточно сильно, и я могу просто погибнуть. Но знайте — это зло надо остановить. Никто не смеет переходить Грань (сидящие важно кивнули). Если это оставить безнаказанным, судьбы мира начнут меняться, пусть и не сразу. И совсем не в лучшую сторону.

"Ты хорошо говорил, мой милый. Позволь, я добавлю"

Сидящие разом изменили позы, вслушиваясь. Первей сидел, не дрогнув ни одним мускулом на лице. Он-то что — вот Голос Свыше им объяснит, как, что и почём...

— Позвольте сказать мне — встал старый Круах — С ним может пойти мой приёмный сын Патрик. Он знает многое про Клеймор, он умеет с ним обращаться. Если что, он сможет помочь рыцарю Перуэю в его благородном деле, и он же избавит рыцаря от необходимости возвращаться назад, если миссия увенчается успехом.

Старик помолчал.

— Нет, не так. Когда миссия увенчается успехом.

Сидящие встали.

— Да будет так. Хранитель Круах, возьми Клеймор и принеси сюда. Ты знаешь, как его взять.

"Родная, у них проблемы?"

"Ничего страшного. Просто никто, кроме Хранителя, не может извлечь артефакт из тайника, если не желает всю оставшуюся жизнь проваляться в параличе"

"Слушай, и откуда ты всё знаешь?"

Короткий смешок.

"Ну ты же всю жизнь мечтал иметь умную жену. Несчастный, ты будешь иметь, что хотел"

"Ты думаешь, я испугаюсь?"

Но Хранитель Круах уже нёс на вытянутых руках нечто, завёрнутое в потемневший провощённый пергамент. Торжественно развернул длинный свёрток, положив его на плоский каменный стол. На неровном выщербленном камне лежал длинный серебряный жезл, украшенный мелкими рубинами и сложным орнаментом, только на конце его сверкал необыкновенно крупный камень голубовато-льдистого цвета. Другой конец жезла оканчивался острым гранёным наконечником из какого-то синего металла.

"А дед говорил — меч. Значит, права была как раз ты, Родная"

"Да погоди ты"

Вислоусый медленно взял в руки жезл, и вдруг раздвинул его, медленно вынимая длинное лезвие, даже в оранжевом свете горящих светильников блестевшее каким-то голубоватым светом.

"И правда меч. И меч, и жезл. Вы были правы оба"

— Возьми его, Исполнитель Предначертанного Свыше, и да сопутствует тебе удача. Это и есть Клеймор, тайна нашего народа. Меня ты тоже можешь звать так.

"Родная, я опять не понял"

"Чего ты не понял? Отдай ему письмо датского посла"

"Так это и есть?.."

"Ну да. Чем ты так удивлён?"

...

Они стояли возле входа в пещеру, настолько надёжно укрытому от постороннего взгляда, что можно было пройти рядом в двух шагах и не заметить. В свете солнечного дня вислоусый выглядел обычным сельским жителем, коренастым и длинноруким. Если только не смотреть ему в глаза.

— Простите, тан Клеймор, у меня к вам ещё одно дело. Вот — рыцарь протянул письмо датского дипломата, тщательно завёрнутое в провощённую бумагу.

Ни слова не говоря, Клеймор развернул послание, мельком осмотрев конверт. Прочёл, далеко отставив от глаз.

— Верно ли я понял, что вы состоите на службе у датчанина?

— Это так.

— Значит, вы готовы доставить моё письмо назад, в Эдинбург?

Первей задумался.

"Послушай, не надо. Хватит с тебя государственной службы. Жезл-меч в твоих руках, и тебе надо думать о том, как поскорее вернуться на родину, а не о том, как услужить датскому послу. Он пройденный этап"

— Я готов, тан Клеймор. [Тан — "господин" на древнем кельтском языке]

— В таком случае я позабочусь о том, как вам поскорее попасть в Глазго, минуя английских собак.

"Я правильно поняла — ты это сделал назло мне?"

"Нет, Родная. Ни в коем случае не назло. Просто я следовал старому мудрому правилу"

"Какому правилу?"

"Когда не знаешь, как поступить, спроси совета у женщины и сделай наоборот"

"Господи, какой ты дурень!"

— Ну вот, Патрик... Здесь мы расстанемся, и расстанемся надолго. Но я уверен — не навсегда.

Рыжеволосый Патрик молчал. Первей стоял в сторонке, деликатно отвернувшись. Рядом всхрапывал конь, фыркали мулы. Вдали виднелся старинный замок Балли, западный ветер шевелил кусты вереска и высокую траву. Возле берега раскачивалась на невысоких сегодня волнах большая рыбачья лодка, в которой им и предстояло продолжить свой путь. Хозяин лодки, он же капитан, он же единственный матрос, терпеливо ждал.

"Родная, это немыслимо. Эта скорлупа пойдёт на дно, едва мы выйдем в открытое море"

Пауза.

"Нет. Теперь вы точно не утонете, это было бы крайне несправедливо. А значит, этого и не будет"

... Весь обратный путь они проделали в основном молча, поглощённые каждый своими думами, да и усталость сказывалась. Трижды им попадался английский конный патруль. В первый раз Первей уже было изготовился делать "раззяву", но старик только сделал неопределённый жест рукой, и патрульные проследовали мимо, глядя перед собой стеклянными глазами. То же самое повторилось и во второй раз, и в третий.

"Родная, этот дед куда как покруче меня в ворожбе-то будет"

Короткий смешок.

"О да, мой великий маг. Вы уязвлены?"

"Разумеется. Я и не подозревал, что в мире кто-то может меня превзойти"

"Глуздырь желторотый"

"От ведьмы слышу"

Кони вновь вынесли путников на взгорок, и опять перед Первеем раскинулась неровная овальная чаша озера Лох-Ней, на этот раз наполненная чистейшим ультрамарином.

— Могу я спросить, Хранитель? — неожиданно услышал свой голос Первей.

— Что именно? — старик на муле поравнялся с ним.

— Почему такой мощный артефакт не помогает вам в борьбе против англичан, терзающих вашу землю?

Круах остро взглянул на него из-под седых, кустистых бровей.

— Ты так полагаешь? Не всё в мире делается при помощи магии. Но вот что я тебе скажу — уже не первую сотню лет англичане давят нас, а извести под корень всё никак не могут. Как будто тяжёлые, но неуклюжие алебарды соскальзывают по умелому клинку.

Рыбацкую лодку болтало так, что человек, подверженный морской болезни, уже давно помер бы в страшных муках. Да и невосприимчивому к этой болезни рыцарю приходилось несладко. Первей вцепился в скамью двумя руками, чтобы не быть выброшенным за борт при особенно сильном ударе волны. Сын Круаха, Патрик, тоже держался неплохо, но даже отсюда было видно, как он бледен.

— Не расстраивайтесь, сэр — хозяин посудины вовсю ворочал рулевым веслом, одновременно при помощи верёвок ухитряясь управлять драным парусом — Ещё чуть, и мы войдём в пролив Килбреннан, там станет легче. А уже завтра к обеду вы будете в Глазго. Меня зовут Патрик, сэр, а друзья ещё кличут Рыбой.

"Родная, ты слышишь? Опять Патрик"

Короткий бесплотный смешок.

"Привыкай. Это же Ирландия, здесь каждый второй мужчина — Патрик, а все остальные готовятся ими стать"

— Скажи, Патрик, давно ты ходишь в море?

Хозяин лодки задумался.

— Мать говорила мне, что я родился на берегу, и я не могу не верить собственной матери. Но если бы это сказал кто другой, точно не поверил бы. С тех пор, как я себя помню, я всегда в море. Суша — опасное и ненадёжное место, сэр рыцарь.

— Ну вот вы и на месте. Патрик Рыба слов на ветер не бросает, сэр рыцарь. Храни вас Бог и святой Патрик.

— И тебе всегда попутного ветра, Патрик Рыба. Извини, у нас ни гроша.

— Не обижайте меня, сэр рыцарь. За вас просил такой человек... Да будь я проклят, если бы взял с вас и вашего друга хоть пенни!

— Прощай, Патрик!

Когда лодка отошла от берега подальше, Первей обернулся к своему спутнику.

— Ну, Патрик, нам предстоит долгая дорога. Для начала мы раздобудем лошадей.

— Да, сэр.

— Не надо, Патрик. Зови меня просто Первей. Я надеюсь, мы станем друзьями. У нас с тобой нет другого выхода.

— Хорошо... сэр Перуэй.

По берегу не торопясь скакали четверо всадников. Береговая стража.

— А вот и наши кони. Очень удачно.

Первей сел в "позу лотоса", привычно сосредоточился...

— У меня нет слов, герр Перуэй. Я ожидал увидеть вас не раньше, чем через неделю. И, если совсем откровенно — не очень-то надеялся увидеть вообще.

— Я сам не ожидал. Это оказалось проще, чем я думал, ваше сиятельство.

Посол читал письмо от ирландца, рассматривая его через круглое прозрачное стекло — новомодная штучка, итальянское изобретение.

"Родная, отзовись"

"Да, я слышу"

"Интересно, о чем они там переписываются?"

"Ничего интересного. Идёт деловая переписка на предмет поставок оружия ирландским мятежникам, или повстанцам — это с какой стороны посмотреть. О чём ещё можно разговаривать с ирландцем, кроме как об оружии?"

— Я доволен вами, герр Перуэй. Мойтесь, отсыпайтесь, отдыхайте. Вскоре нам предстоит обратный путь в Данию, куда вы ещё недавно так стремились. Кстати, позвольте полюбопытствовать, что за дела привели вас в Данию?

Первей помолчал, обдумывая ответ. Датчанин с интересом следил за ним.

— Позвольте мне не отвечать на этот вопрос, ваше сиятельство. Врать вам мне не хочется, а выслушав правдивый ответ, и вы и я почувствуем лишь неловкость, без всякой для кого бы то ни было пользы. Это сугубо частное дело, и уверяю вас — оно никоим образом не противоречит интересам датской короны.

— А вы нахал, герр Перуэй — рассмеялся посол — Кажется, я уже говорил вам это? Да, вы нахал, но иногда это полезное качество. Вы свободны!

Рыцарь шагал по улицам Эдинбурга, промытым весенними дождями так, как не смогла бы выдраить мостовые целая армия усердных поломоек. Яркое мартовское солнце и синее небо над головой веселили душу. И вообще на душе у Первея было спокойно и весело, как не бывало уже давно.

Всё устраивалось как нельзя лучше. Полученная рыцарем премия позволила ему устроить своего товарища на квартиру к одной вдове, сдававшей комнаты внаём.

Клеймор остался у Патрика, который стал как бы новым Хранителем артефакта. Парень он оказался скромный, несколько даже застенчивый и молчаливый, но безусловно умный и находчивый, и уж несомненно храбрый. Патрик всюду ходил со своей шпагой, и она не замедлила ему пригодиться, когда однажды, возвращаясь домой в темноте, он встретил трёх грабителей — те еле унесли ноги.

Но если со шпагой парень всё же иногда расставался, хотя бы в постели, то Клеймор находился при нём днём и ночью, притороченный за спиной в мягком кожаном чехле, и спать он ложился только с ним, положив меч-жезл под тюфяк. По этой же причине Патрик старался выходить на улицу как можно реже, целыми днями занимаясь в комнате упражнениями со шпагой и чтением книг, за что даже получил замечание от квартирной хозяйки — вдова полагала, что такому молодому человеку следует больше гулять с девушками, вместо того, чтобы махать острой железякой или корпеть над пожелтевшими пергаментными фолиантами, добытыми Первеем для своего напарника при некотором содействии Голоса Свыше.

Остановившись возле неприметной двери, окрашенной бурой охрой, Первей постучал, негромко и деликатно. Послышались шаги.

— Кто там? — раздался женский голос.

— Это я, миссис Джеймс.

Дверь отворилась, придерживаемая женской рукой.

— Здравствуйте, сэр Перуэй. Давно вы не посещали нас!

— Как ваше здоровье, миссис Джеймс?

— Ох, сэр Перуэй, ну какое может быть здоровье у бедной вдовы, лишённой мужской ласки? — вдова засмеялась, весело и бесстыдно. Хорошая женщина.

— Ничего, миссис Джеймс. Настанет день, и вы обретёте своё. Не может такая женщина, как вы, долго оставаться одинокой, это было бы несправедливо. На месте Господа нашего я уже бросил бы все остальные дела и занялся поисками подходящего для вас мужа — и они засмеялись вдвоём. Нет, определённо хорошая женщина, ласковая и весёлая.

— Вы, верно, к мистеру Патрику?

— Верно, миссис Джеймс. Неужели его нет дома? Это было бы из ряда вон выходящее событие.

— Ох, не говорите, сэр, вы должны повлиять на него, разве это дело — целыми днями сидеть взаперти, такому молодому человеку.

Войдя в комнату Патрика, рыцарь застал его в "позе лотоса", в одних штанах и без рубахи.

— Здравствуй, Патрик. Как успехи?

— Здравствуйте, сэр Перуэй...

— Просто Первей.

— Хорошо, Перуэй... А успехи не очень. Дальше "протянутой верёвки" у меня пока никак. Всё, что мне пока удалось — два раза уронить квартирную хозяйку.

Рыцарь засмеялся, и Патрик, через секунду осознав двусмысленность собственной шутки, засмеялся вслед за ним.

— Хочу обрадовать тебя. Послезавтра в Эдинбург придёт датский корабль, и на следующий же день мы с тобой отправляемся в свите Его Сиятельства датского посланника по особым делам на его родину, то есть в Данию. Он разрешил мне взять с собой слугу, то есть тебя.

Волны раскачивали галеру, тяжело и шумно били в борта, почти заглушая мерные удары барабана в трюме, задающие ритм гребцам. Уже шестой день галера шла на вёслах, так как восточный ветер не стихал ни на минуту, не позволяя поднять парус. Вёсла тяжко вздымались и снова падали, вспенивая воду, но галера двигалась медленно, едва преодолевая сопротивление ветра. Первей от души порадовался, что ему не приходится сейчас сидеть на скамье в трюме.

-... Помилуйте, ваше сиятельство. Они, конечно, каторжники и сволочи, но это не делает их могучими, как тролли. Они просто не могут грести быстрее, поверьте мне. Мы меняем их каждые два часа, но ведь они гребут днём и ночью. Вот если бы у меня было ещё полста гребцов, дело пошло бы немного быстрее, мы могли бы их менять через каждый час.

— Так посадите на вёсла своих матросов!

— Ваше сиятельство, у меня нет полсотни матросов.

— Чего вы хотите, Ханссен? Чтобы я и мои люди сели на вёсла с вашими каторжниками?

— Ни в коем случае. Я только объясняю, что быстрее идти мы не сможем при всём желании, ваше сиятельство.

Посол оставил капитана и зашагал по палубе.

— Чёрт знает что — раздражённо бросил он, проходя мимо рыцаря, глядевшего вперёд, чуть перегнувшись за борт — Представляете, герр Перуэй, мы мелем воду почти шесть суток, а земли ещё ни в одном глазу. Эти мерзавцы не хотят работать!

— Если позволите, ваше сиятельство — как можно проникновеннее сказал Первей — я посоветовал бы капитану ещё уредить ритм барабана.

— Почему? — посол остановился рядом, с любопытством глядя на рыцаря.

— Потому что эти мерзавцы гребут уже шестые сутки подряд. Если они начнут валиться, боюсь, как бы нам всем и впрямь не пришлось сесть на вёсла, чтобы не погибнуть в море. А мне бы очень этого не хотелось, так как воспоминания ещё свежи.

Посол захохотал.

— Да, вы и впрямь отменный нахал, герр Перуэй.

— Земля! — заорал вдруг из своей корзины марсовый.

— Слава Богу, наконец-то! — посол стремительно обернулся, вглядываясь по ходу корабля — Я уж думал, мы всю оставшуюся жизнь проведём в море...

Казалось бы, что может быть проще — большая деревянная лохань, наполненная горячей водой, а сколько удовольствия! Первей нежился, не шевелясь. Нет, лучше ванны нет ничего, ну разве что настоящая русская баня.

"Родная, отзовись"

"Я слышу тебя, мой милый. Я думаю"

"О чём?"

"О разном. Например, о том письме. Я разработала для тебя хорошо продуманный маршрут — из Дублина в Роттердам на английском судне, затем до Гамбурга на ганзейской когге, потом верхом до близкой датской границы... В результате ты оказался бы здесь, в Копенхавне примерно в тот же срок, только не служащим при датском королевском посланнике, а на положении иностранца-нелегала, без покровителя, зато с массой проблем"

"О чём это говорит?"

"Вот именно. О чём?"

"Мужчина всегда умнее женщины, не потому, что умнее, а потому, что мужчина"

"Желторотик несчастный"

"От ведьмы слышу. И вообще, скоро я стану самым счастливым в мире. Я твёрдо рассчитываю на твои титьки, Родная"

Шелестящий бесплотный смех долго не утихает.

"Нет, ты совершенно невозможен"

На этом диалог рыцаря с Голосом Свыше был прерван. В дверь негромко постучали.

— Да, войдите!

— Герр Перуэй — на пороге ванной комнаты возник вестовой — Их сиятельство требует вас к себе.

— Сейчас буду, только оденусь.

...

— Садитесь, герр Перуэй — посол сидел возле камина, вытянув ноги в мягких туфлях к огню — Вам предстоит новая морская прогулка. Вы, кажется, бывали в Ноугороде?

— Да, ваше сиятельство.

— Очень хорошо. Вам предстоит найти одного очень любопытного человека, он находится где-то в ноугородской земле, а где — точнее неизвестно. Вы должны найти его и передать вот это — датчанин протянул Первею очень толстый пакет, обшитый вощёной кожей — Вы отправитесь в путь, как только пройдёт ледоход на русских реках, то есть примерно через неделю. У вас есть вопросы?

— Вы не назвали имя, ваше сиятельство.

Датчанин помолчал, вороша угли в камине изящной кованой кочергой.

— У него странное русское имя — Кощей. Впрочем, мало ли у русов странных имён. Например, Перуэй — ничуть не лучше, вы не находите?

— А по-моему, гораздо лучше, ваше сиятельство — улыбнулся Первей.

Посол захохотал.

— Ну несомненно, герр Перуэй, это была просто шутка. Я тоже буду в Ноугороде чуть позже, в конце мая, и надеюсь, к этому времени вы найдёте этого... Кощея и получите от него... то, что он вам передаст. Как только вернётесь в Ноугород, немедленно явитесь в лавку некоего Ньюкиты Горохова, что на Мясном Ряду. Через него будете держать связь со мной, личной встречи не ищите, при необходимости я сам вас найду. Ещё вопросы?

— Больше нет, ваше сиятельство. Всё будет сделано.

— Рад это слышать, господин Перуэй — слово "господин" датчанин произнёс по-русски — Идите, готовьтесь.

...

"Ты слышишь меня, мой рыцарь?"

"Да, моя Родная"

"Всё это очень странно"

"Что именно?"

"Всё. Ты знаешь, как зовут того чёрного мага? Его зовут Кощей"

Первей даже остановился.

"Ты полагаешь?.."

"Я пока не знаю. Но у нас с тобой есть время, и я разберусь. Уж в этом-то я разберусь! Значит, так. Положи эту книгу на свой стол, за ночь я её прочитаю"

"А, это книга... Но она же запечатана"

Короткий смешок.

"Ничего, я прочту, я у тебя ужасно грамотная. И надо будет кое-что просмотреть в голове господина королевского посла по особым поручениям"

"Ты и это можешь?"

Снова короткий смешок, довольно злой.

"Как всякий человек, он спит. И видит сны. Я всё увижу и узнаю, мой милый"

...

Никогда ещё Первею не доводилось путешествовать с таким комфортом. Ему с Патриком была выделена отдельная каюта в кормовой пристройке, настоящая каюта с окнами в частых стеклянных переплётах, с персидским ковром на полу и свечами в серебряных трёхсвечных подсвечниках.

Большой датский корабль шёл в Новгород по торговым делам, но, разумеется, капитан не мог отказать его сиятельству, и взял на борт двух пассажиров. Целыми днями Первей и Патрик занимались теперь магией и фехтованием, скрытые от глаз команды.

"Родная, отзовись"

"Да, мой рыцарь"

"Тебе удалось?"

Пауза.

"Мне удалось многое выяснить. Очень, очень любопытные вещи"

"Я весь внимание"

"В общем, так. Этот... Кощей пообещал твоему патрону, его сиятельству, эликсир бессмертия. Да, да, ни много ни мало. В обмен он потребовал эту книгу"

Первей оторопело смотрел в стол.

"Так эта книга..."

"Эта книга — сочинение некоего полуграмотного мага-самоучки, сборник разнообразных маловразумительных сведений в области лозоискательства, гадания и простейших магических фокусов, навроде "натянутой верёвки". Но для человека, несведущего в магии, она выглядит весьма солидным трудом"

"Тогда зачем она этому Кощею? Ведь насколько я понял, он очень сильный маг"

Короткий смешок.

"А она ему и не нужна. Ему нужен датский посол, имеющий прямой доступ к королю"

"Точнее, пожалуйста"

"Куда уж точнее. Он приступил к следующей части своего плана — прямому подчинению королевских особ. Книга — приманка, при помощи которой его сиятельство датский посол попадёт в мышеловку. Ведь должен же был Кощей что-то потребовать от датчанина в обмен на столь необычную услугу. Если бы он потребовал золото, это вызвало бы подозрения, посол умный человек. А так — старый колдун, безвылазно сидящий на острове, никак не может достать крайне нужную ему древнюю книгу, а господину послу, с его обширными связями, это вполне по силам. В обмен колдун готов поделиться бессмертием, которого у него накопился некоторый излишек"

Короткий смешок.

"Не мог же Кощей прямо заявить послу, что собирается превратить его в вурдалака, чтобы затем поступить к нему вроде как на службу, и уже вплотную заняться при его содействии датским королевским семейством"

Первея уже пробирала дрожь.

"Ты ещё не знаешь, мой милый, что подобные же планы у Кощея имеются в отношении магистра Ливонского ордена, короля Ржечи Посполитой и Великого князя Московского. Только датский посол клюнул первым. Так что времени у нас мало. Всё должно закончиться этой весной"

Купол собора Святой Софии сверкал золотом, настоящим половодьем красок пестрела толпа горожан и гостей города, съехавшихся со всех концов земли на новгородский торг. Даже у самого Первея, немало повидавший на своём веку городов и базаров, рябило в глазах, что касается Патрика, в жизни не бывавшего дальше Белфаста, то он вконец потерял ориентировку, глазея направо и налево с открытым ртом, то и дело натыкаясь на прохожих и рискуя вовсе потеряться в бурлящей толпе.

Первей размышлял. Прежде всего следовало вернуть себе своего ненаглядного Гнедка, во что бы то ни стало. Затем следовало закупить снаряжение, да и оружие подходящее не помешает — вертлявые и хлипкие европейские шпаги не внушали рыцарю особого доверия.

"Родная, отзовись"

"Я слышу тебя, мой милый"

"Как мне быть? После всего я не могу вот так взять и обменять Гнедка на пуговицу. Этот купец, Савелий Петрович, поступил со мной честно и здорово помог тогда, в Ревеле"

Короткий смешок.

"Ну неужели в этих бескрайних торговых рядах не найдётся человек, остро нуждающийся в пуговице? Вон тот толстый перс, например, просто алчет её"

Первей еле сдерживал смех.

"Как, уже?"

"Но, разумеется, ты должен как следует подать свой товар. Вперёд, рыцарь!"

— Патрик — рыцарь потряс за рукав своего спутника, и тот в ответ затряс головой, будто приходя в себя после морока — Патрик, очнись и слушай меня внимательно. Стой здесь и никуда не отходи. Я сейчас вернусь. Не отходи никуда, иначе искать тебя придётся месяц, понял? — парень вновь затряс головой.

...

— Почтенный купец, не желаете ли взглянуть на мой товар?

Толстый крючконосый перс лениво перебирал чётки.

— Эй, слюшай, какой товар. Ми не биром чужой товар.

"А чем он торгует, Родная?"

Пауза.

"Смотря где. Здесь он уже распродал свой товар — шемаханские ковры и шелка. А обратно... Обратно он обычно уходит с грузом молодых русских девушек"

Первей уже катал желваки. Ладно...

Перс неверно истолковал его молчание.

— Что, шибко хороший девка, да? Пириводи, кажи где, будем смотреть, однако.

"У него есть семьсот рублей серебром плюс сто золотых динаров на чёрный день. Проси всё, он отдаст"

Первей уже сосредоточился, чувствуя знакомую дрожь... Всё.

— Вот — рыцарь протянул на ладони пуговицу, совершенно позеленевшую — Как товар?

Перс уже трясся, позабыв про чётки.

— Сколько ти пиросишь, слюшай?

— Недорого. Семьсот рублей серебром да сто динаров золотом.

— Нет. Давай сто рублей, а?

— Восемьсот.

— Слюшай, нет. Давай двести, а? Нет, триста, слюшай...

— Девятьсот. И сто динаров сверху.

— Слюшай, нету у миня такой денги, а? — купец чуть не плакал.

— Тогда тысяча. И сто динаров. Берёшь?

На перса было жалко глядеть.

— Ну, как знаешь — Первей начал закрывать ладонь, но купец уже вцепился в руку мёртвой хваткой.

— Не нада, не ходи никуда. Сичас хожу, денги будут, а?

"И долго он будет ходить, Родная?"

Короткий смешок.

"Да нет, недолго. Сейчас займёт у своих, уж больно понравилась ему эта пуговица. Вот только отдавать ему будет нечем"

"Ничего. Это ему за слёзы русских девок"

Пауза.

"Ты прав, мой милый. Ты прав абсолютно, и мне нечего добавить. Только..."

Пауза.

"Что только?"

"Знаешь ли ты, рыцарь, что вот прямо сейчас произнёс очередной Приговор? Нет, не исполнил предначертанное — ты сам приговорил этого человека?"

Рыцарь молчал, чувствуя наползающий холодок. Сам? Он сам? Да кто он такой, чтобы творить Приговоры?

"Если ты возьмёшь семьсот, ну пусть семьсот пятьдесят, этот купец останется жив. Но за триста заёмных рублей ему не рассчитаться. Его убьют, рыцарь, зарежут свои. Или придумают кое-чего похуже, восточные люди жестоки и злопамятны"

Перс уже возвращался, за ним шёл зверообразный мужик явно восточной наружности, весь заросший бородой, угрюмо зыркающий бешеными глазами. Этот тип толкал перед собой фигурку, замотанную с ног до головы в покрывало, нетвёрдо стоявшую на ногах. Ещё на плече амбала висели два связанных вместе ковровых мешка.

— Слюшай, нету такой денги нигде — купец выглядел расстроенным — Я тибе часть своим товаром отдам, бири, слюшай!

— Что за товар? — Первей всё смотрел на зверообразного мужика, придерживающего волосатой ручищей тоненькую, явно девичью фигурку.

— Пойдём унутрь, смотреть будешь — забормотал купец, понижая голос — Шибко хороший девка, свежий персик, слюшай.

"Внимание, рыцарь" — Голос Свыше был напряжён — "Фокус с пуговицей не лишает человека сознания и даже отчасти воли. Этот купец тоже задумал фокус. Как только ты войдёшь внутрь лавки, вон тот зверь ударит тебя по голове медной дубинкой, обшитой кожей, вон она у него в рукаве. А вечером всё устроят так, что тебя никто не найдёт"

"Понял" — Первей подавил ярость, сейчас нельзя, нельзя... Привычная дрожь сменилась вроде как холодком. Всё.

— Ну пойдём — вздохнув, рыцарь скинул ставшую мягкой и безвольной руку амбала с плеча невольницы, подтолкнул девушку ко входу в лавку. Туда же был втолкнут купец, и последним вошёл в дверь Первей, ведя амбала за руку — тот глядел неподвижно перед собой стеклянными глазами, вяло переступая ногами. Дверь захлопнулась.

— Молчи и не двигайся — приказал персу рыцарь, запирая дверь лавки на засов. Мог бы и не говорить. Купец тоже смотрел на Первея стеклянными глазами, даже не помышляя о каком-либо сопротивлении или бегстве.

Раскутав безвольную фигурку, рыцарь даже остолбенел на миг — до того хороша была девчонка, с виду лет пятнадцати-шестнадцати. Волосы, ещё недавно заплетённые в косу, были распущены, ложась на спину широкой густой волной до пояса, круглые упругие груди торчали яблоками, распирая холщовую рубашку, единственную одежду красавицы. Из-под рубашки виднелись стройные девичьи ноги, обутые в кожаные опорки. А лицо — и вовсе глаз не оторвать... Вот только глаза были мутные, стеклянные. Первей прошептал освобождающее заклятье, но глаза нисколько не прояснились, всё так же безучастно глядели в никуда.

"Не понимаю, Родная. Я что-то делаю не так?"

"Не старайся, ты тут с самого боку. Её опоили отваром из маковых головок, индийской конопли и кое-каких трав. Она очнётся только к вечеру"

Первей снова подавил волну ярости. Нельзя, нельзя... Он подошёл к двери, отодвинув засов, выглянул на улицу.

"Ты куда?"

"За Патриком. Мне не унести столько денег самому, Родная"

Патрик, дисциплинированно стоявший там, где ему было велено, всё ещё глазел по сторонам, открыв рот, так что Первею удалось подойти к нему вплотную.

— Пойдём, Патрик — юноша вздрогнул, покраснев. Негоже воину быть таким растяпой.

Войдя в лавку, Первей снова запер дверь на засов. Приступим...

— Где деньги?

Перс молча указал рукой на два плотных ковровых мешка-хурджина, висящих через плечо амбала. Первей одним движением стянул мешки, тяжко бухнувшиеся на землю.

— Здесь сколько?

Перс с мукой смотрел на него. Ах, да, ему же приказано молчать...

"Здесь все деньги, что ты запросил — тысяча рублей, серебром и золотом. Сто динаров под полом лавки, в углу, тебе надо лишь засунуть руку в дыру. Не отвлекайся, заклятье тает!"

"Я добавлю, если надо. Погоди чуток"

— Ты можешь говорить — разрешил он персу — Где ты взял эту девчонку?

— Купиль...

"Слушай, рыцарь, кончай бодягу. На все твои вопросы я сама отвечу по дороге, не трать время, болван ты этакий!"

Рыцарь вздрогнул. Значит, точно болван, раз уж это утверждает Голос Свыше...

— Есть тут для неё одежда? Русская одежда, платье?

— Там... платие...

Первею пришлось повозиться, обряжая стоявшую, словно кукла, девушку. Оторвав кусок покрывала, соорудил платок — нельзя девушке появляться на улице простоволосой...

— Есть ещё ценности в этом доме?

Купец протянул руку, растопырив пальцы, унизанные перстнями. Первей хмыкнул.

— Давай сюда. Ещё что?

— Сапля булат... Киншал...

— Тащи.

Покончив с изъятием неправедно нажитого имущества, Первей разделил хурджины, кивнул Патрику, молча наблюдавшему за сценой:

— Берись.

"Постой, рыцарь. Сделай одну вещь для меня"

"Что именно, Родная?"

"Видишь этого зверя? Самому ему женщины ни к чему, зато он обожает их мучить. Самое любимое его развлечение — пытать девушек голыми руками, лазая туда... В общем, ты понял. В прошлом году он так замучил одну строптивую рабыню, по приказу этого купца, для острастки остальных"

Первей подошёл к зверю, стоявшего тихо и смирно. Вытянул из рукава амбала тяжёлую дубинку, рассмотрел. Надо же, восточная хитрость... Стянул мягкий кожаный чехол. Вот, теперь это настоящее оружие.

Удар в лоб наотмашь, глухой треск проломленного черепа. Амбал постоял ещё мгновение, а затем, так и не издав ни звука, рухнул навзничь, так, что вздрогнул пол.

"Это всё, что я могу, Родная"

"Этого достаточно, мой милый. Спасибо тебе"

Рыцарь сунул медную дубинку в руку купцу.

— Держи крепко, пока за тобой не придут. Понял? Патрик, мы уходим — Первей уже подталкивал невольницу к двери.

"Родная, ты поняла, что с тобой?"

Пауза.

"Да, мой милый. У меня появилась ненависть. Мне снова смягчили режим"

— Ай-яй-яй, до чего распоясались, нехристи! На вольной Руси из дому девок воровать! И ведь наши, русские, тати окаянные, стакнулись с ними! Нет, не могу успокоиться, до самого нутра пронял ты меня, Первей Северинович.

Купец Савелий встал и принялся расхаживать по горнице широкими шагами, из угла в угол.

До самого дома купца они шли молча, причём девушку приходилось буквально тащить на руках, так как на полдороге она стала валиться с ног. Сейчас она спала, чуть приоткрыв порозовевшие губы, дышала ровно и тихо, лишь иногда вздрагивая во сне от пережитого — действие снадобья кончалось.

Купец встретил их радушно, явно обрадовавшись. Первей рассказал купцу историю с невольницей, опустив ненужные детали, и в доме поднялась настоящая суета — враз набежали какие-то мамки-няньки, ахая и охая, утащили одурманенную девчонку, принялись её раздевать, одевать и переодевать и вообще всячески тормошить. Рыцарь усмехнулся про себя. Он давно заметил — женщинам только дай поиграть в куклы.

— Я ещё хотел тебя спросить, Савелий Петрович. Жив мой Гнедко-то? — он даже сглотнул.

Купец остро глянул на него, пригорюнился.

— Назад спросишь?

Первей смутился.

— Спрошу, не серчай. Очень дорог мне конь этот. Сколь спросишь за него, столь и отдам.

— А ежели сто рублёв спрошу? — рассмеялся купец.

— Договорились — Савелий вытаращил глаза — И ты в прибытке, и мне друга вернёшь.

Купец вздохнул.

— Бери, Первей Северинович, коли так. Конь твой в неге и холе жил, так что здоров и весел. Да и как бы я смог не отдать? — купец рассмеялся.

— Не понял.

— Всё ты понял, Первей Северинович, да и я немало про тебя понял. Ежели б ты задумал, даром взял бы, да ещё с меня и деньги в доплату. Не так?

Первей помолчал.

— Вот что, Савелий Петрович. Ты не крадеными у отца-матери русскими девками торгуешь, ты честный русский купец. Так что опасаться меня тебе не следует. И к тому же помог ты мне тогда, за что тебе отдельное спасибо. Сто рублей твои.

— Ну коли так, по рукам!

"Родная, отзовись"

"Тихо, не мешай!"

Первей удивился. Это что-то новое. Раньше Голос Свыше либо совсем не откликался, либо по крайней мере не грубил.

Гости купца были устроены в отдельной комнате. Они лежали возле печи, на широких лавках, по русскому обычаю, покрытых шубами, хотя на дворе был апрель. Выражение лица Патрика менялось на глазах, отрешённая угрюмость сменялась почтительным восторгом.

— Господин Первей — юноша вдруг заговорил по-русски, и Первей открыл рот — Я должен принести вам свои извинения. Примете ли вы их?

"Родная, откуда?.."

Короткий смешок.

"Очень полезно знать язык страны пребывания. А парень, кстати, способнее к языкам, нежели ты. Всего одна ночь — и пожалуйте"

— Вы молчите... Вы не простите меня?

— За что?

— Я плохо подумал про вас. Я подумал, что вы грабитель и разбойник.

— Формально это верно — рыцарь смотрел серьёзно — Сегодня я ограбил персидского купца и убил его слугу. Да и купца тоже, если уж быть точным.

— Нет, нет! Вы Рыцарь Божий, вы действительно Исполнитель Предначертанного! Голос Свыше мне всё объяснил. Простите меня!

— Ты прощён, Патрик — наконец улыбнулся Первей — Всё, проехали!

"Родная, что ты ему наговорила про меня?"

"Правду, только правду и ничего, кроме правды" — короткий смешок — "Точнее, её крохотный кусочек. Если рассказать про тебя всё, этот юноша больше не встанет"

"И на том спасибо!"

...

— Ну что ж, в добрый путь, Первей Северинович. И тебе, добрый молодец Патрик... Извини, всё забываю, как тебя по-батюшке — Савелий Петрович засмеялся — Ну да молод ты ещё, успеешь навеличаться-то.

Первей улыбался, щурясь от яркого майского солнца. Нежная зелень листвы лёгкой дымкой охватывала деревья, уставшие от долгой северной зимы. Хорошо, ей-богу! И почему-то совсем несложным и нестрашным казалось то, что они двое должны были совершить.

Всё устроилось так хорошо, как нельзя было и подумать. Коня для Патрика купили справного, хотя и дорого. Но полученные от перса-работорговца деньги позволяли не считать рубли. Так же легко удалось приобрести припасы, снаряжение и оружие — два прямых русских меча отличной новгородской работы, два самострела, способные бить на тысячу шагов, да два тугих татарских лука, очень удобных для беглой стрельбы на скаку. Особо тщательно выбирали щиты — на этом настоял Голос. Оставшиеся деньги — а истратили далеко не всё — были оставлены в управу Савелию Петровичу, от чего купец прослезился, сей момент составил заёмную грамоту, которую и подписал при свидетелях. Первей только улыбался, он был уверен — и без всякой грамоты купчина не рискнул бы обмануть своего гостя.

Ещё проще решился вопрос с девчонкой. Красота и беззащитность бывшей невольницы так растрогала всех домашних купца, что когда его младший сын Борис пал отцу в ноги, прося заслать сватов, Савелий Петрович поломался лишь для вида — мол, не ровня, бесприданница (девушка оказалась из небогатой ремесленной семьи). Рыцарь и тут разрешил вопрос, щедро отсыпав сотню рублей на приданое Оленьке — так звали девушку. Мог бы отсыпать и больше. Мало ли в мире жадных пауков-ростовщиков, купцов-работорговцев и прочих, употребляющих богатство своё на горе людям. А уж пуговицы найдутся всегда. Вот только нельзя баловать молодых излишним богатством, потеряют цепкость и волю к жизни. Но самой свадьбы ждать они не могли, к великому огорчению многих.

Кони весело гарцевали по деревянной мостовой Господина Великого Новгорода, неся всадников к их цели, казавшейся отсюда далёкой-далёкой...

Гладь озера сверкала серебром, переливающимся под порывами ветра. Солнце медленно клонилось к горизонту, ветер стих, и серебряный простор незаметно приобретал желтизну, словно некто добавлял и добавлял в сплав золота, дальний берег уже темнел неразличимой каймой

— Как красиво, господин Первей — Патрик зачарованно смотрел на озеро — Я думал, такого озера, как наш Лох-Ней, больше нет нигде в целом свете. А тут...

— Такого озера, как ваш Лох-Ней, и в самом деле больше нет — рыцарь чуть улыбнулся — У каждой земли своя красота, Патрик.

Первей посмотрел налево, но остров Кличен был отсюда невидим. Место для штурмового лагеря выбрано правильно. Не стоит раньше времени тревожить врага.

Закат уже позолотил полнеба, и серебро на бескрайнем просторе Селигера окончательно уступило место золоту. Небесный ювелир сегодня неслыханно щедр.

Сзади послышалась осторожное покашливание. Мужичок-проводничок, проведший их сюда, старался напомнить о себе. Первей обернулся.

— Слышь, любезный. Почему та деревня на берегу заброшена?

Мужичок помялся.

— Так ить, это... Нечисто тут, на озере, стало, господине.

— То есть?

Мужичок посопел, соображая — надо ли выкладывать всё, и в каком виде. Ещё на смех подымут...

— Водяные замучили, господине. Сладу не стало. Рыбачить с лодки — упаси Бог! Как есть утопят, господине. Или даже с берега... А то ещё баба какая пойдёт на мостки к озеру, постирать там, или ещё чего, а он из воды — хвать! А опосля уже та баба сама из воды выглядывает, а то на берег выйдет — голая, страшная... И ведь не только в той деревушке так, в других тоже... Ну, народишко-то и стал подале от воды бежать, поглубже в лес, стало быть. Тут скоро по берегам никого живого не сыщешь, во как пошло... Да и в лесу последний год неспокойно. Упыри появились, господине. Так что вы, того...

Мужик мялся, сопел, наконец решился.

— Витязь, отпусти ты меня, Христа ради. Уговор выполнен, а мне бы засветло до дому добраться. Боюсь я ночью-то по здешним местам шастать.

Первей достал монеты.

— Держи. Всё, можешь быть свободен!

Лес был так дик и безлюден, что пробираться по нему, ведя коня в поводу, было сплошной мукой. Упавшие деревья перегораживали путь буквально на каждом шагу, и кони ежесекундно могли сломать ноги. Но вставать на постой вблизи берега было бы неосторожно, и маленький отряд продолжал пробираться в глубь леса. В конце концов им попалась крохотная поляна, рядом с которой очень кстати бил родничок. Здесь и решено было разбить временный лагерь.

Покуда Патрик ставил палатку из тонкой провощённой кожи, Первей сооружал нодью из двух поленьев — хитрость русских охотников-лесовиков. Нодья не боится даже довольно сильного дождя, почти не дымит и незаметна со стороны, в отличие от костра, заметного ночью издалека.

"Родная, этот... нас не услышит?" — непонятно почему, Первей опасался здесь произносить имя врага даже мысленно.

Короткий смешок.

"Не надо так осторожничать. Этот Кощей не может контролировать все окрестные леса, да это ему и не нужно. Недаром он обосновался на острове. Любая лодка, и даже щепка, приближающаяся к острову, будет замечена. Пока я не знаю, что делать"

"Не расстраивайся, Родная. Война — дело мужчин"

Пауза. Долгая, долгая пауза.

"Ты должен. Ты должен оттуда вернуться. Ну есть же в мире хоть какая-то справедливость?!"

"Да что с тобой сегодня? Вместо того, чтобы оплакивать меня, лучше рассказала бы про этого Кощея побольше"

"Да-да, ты прав, ты опять прав. Спите, набирайтесь сил. Спи спокойно, мой рыцарь. Я всё узнаю, и завтра всё тебе расскажу. Спокойной ночи!"

...

... Ему снилась гора. Странная гора — Первей поднимался по довольно крутой тропинке, не чувствуя подъёма, как по-ровному. Гора вся заросла виноградной лозой, полудикой, но тем не менее увешанной разноцветными тяжёлыми гроздьями — иссиня-чёрными, золотистыми, прозрачно-розовыми, зелёными... Не всякий самый ухоженный виноградник мог бы похвастать таким изобилием. Вдоль горной тропы журчал, весело сбегая вниз, ручеёк. Первею вдруг страшно захотелось пить, он остановился, встал на колени и жадно припал к маленькому искрящемуся потоку. А когда поднял взгляд, он уже стоял в двух шагах — среднего роста мужик, запахнутый в короткую белую хламиду-простыню, как будто вышел из парной в предбанник. Короткая курчавая борода, копна жёстких чёрных волос. И глаза. Нет, не так... Всё не так... Таких глаз Первей ещё ни у кого не видел. Рыцарь, как был, стоял на коленях возле ручейка, и вставать с колен почему-то не хотелось.

— Ты можешь встать — мягко произнёс странный мужик, и Первей, помедлив, встал. Он был выше ростом, чем этот странный незнакомец, но тот стоял чуть выше по склону, и как-то так получилось, что их глаза встретились на одном уровне. Моргать рыцарь больше не смел.

— Ты собираешься сделать свою работу. Ты получил инструмент. Но умеешь ли ты им пользоваться?

— Пока нет, господин мой... — рыцарю стало вдруг очень стыдно. Действительно — за всеми приключениями, плаваниями и торговлей пуговицами как-то позабылось — любым оружием надо владеть. Только последний дурак может полагать, что само по себе обладание оружием защитит неумеху — как будто меч может сам выскочить из ножен, или лук сам собой начнёт стрелять во врага...

— Плохо. Времени у тебя немного, зло созрело и готово к прыжку. Голос, что ведёт тебя, будет тебя учить. Ей будет позволено.

— Спасибо, мой господин...

Глаза смотрят насквозь.

— Ты знаешь, почему предыдущий Исполнитель не справился? Он шёл в бой с ненавистью, и ненависть была его главным оружием. Да, у него не было такого мощного артефакта, которое ты сейчас держишь в своих руках, зато в магии он был сильнее тебя. Но его вела ненависть, и он проиграл. Потому что ненависть Кощея куда сильнее.

Глаза странного мужика утратили пронзительность, стали мягче, что ли.

— Ты не должен идти туда с ненавистью. Ты должен идти туда со спокойствием. Ты Исполнитель, и ты просто исполнишь то, что предначертано, и только. И пусть вместо ненависти щитом тебе послужит твоя любовь.

Странный мужик помолчал.

— У тебя в голове много вопросов, я вижу. Ведущая тебя сейчас занята, ей нужно многое успеть. Спрашивай, я отвечу.

— Что я должен буду сделать с вурдалаком?

Глаза смотрят устало.

— Ты освободишь его душу из плена. Он очень, очень несчастен, он попал в ловушку Кощея и своей ненависти. Да, он окажет тебе бешеное сопротивление, но когда всё кончится... В конечном итоге он будет тебе благодарен. Его преступления ужасны, но у него ещё есть надежда вновь выйти на круг.

— Я понял, господин мой. Как быть с упырями?

В курчавой бороде пробилась усмешка.

— Упыри — мёртвые тела, лишённые души. Для тебя они не опаснее, нежели свиные туши в лавке мясника. Ты не спросил главного.

— Да, мой господин. Что делать с магом?

Глаза незнакомца потемнели.

— Он перешёл Грань. Он будет наказан бессмертием. И ты сделаешь это. Подробнее объяснит твой Голос.

Первей был сбит с толку.

— Мой господин, насколько я знаю, бессмертие — это то, к чему он как раз стремится...

— И он его получит. Но не в том виде, каком желал бы.

— Неужели это так страшно?

Глаза незнакомца печальны.

— Страшнее бессмертия нет ничего. Во всяком случае, для таких, как он.

Первей молчал, переваривая.

— Ещё одна деталь. Сейчас ты можешь повернуть назад. Даже сейчас всё ещё можешь. Когда ты овладеешь силой Жезла-Меча, отступать тебе позволено не будет.

— Я не собираюсь отступать, господин мой — Первей выдержал взгляд этих невероятных глаз — Я люблю её.

Взгляд глаз потух, скрылся за полуопущенными ресницами.

— Всё. Решение принято!

...

-...Господин Первей, вы в порядке? — над рыцарем встревоженно склонилось лицо с чёрными, неразличимыми в темноте зрачками — Вы так кричали...

— Всё в порядке, Патрик. Это был просто сон... Такой сон.

Патрик вернулся на своё место, повозился чуть, и вскоре до Первея долетело его сопение. Мальчишка совсем... Может, ему туда не надо?

"Родная, отзовись"

Пауза.

"Да, мой милый"

"Это опять ты устроила? Весь этот сон?"

Короткий смешок.

"Ну какой ты всё-таки дурень. Кто я, чтобы указывать Ему?"

"Кому — ему?"

"Высшему Судье"

"Погоди, я не совсем... Нет, я совсем не... Это был сам Иисус, что ли?"

Тяжёлый шелестящий вздох.

"Нет, ты безнадёжен. Хорошо, я отвечу — для тебя да. Ты что-нибудь понял?"

"Что значит для меня? А для тебя нет?"

"Ой, да спи уже! Господи, как я буду жить с таким дурнем?"

"Очень хорошо будешь жить. При таком-то твоём умище... Мне и вовсе думать не придётся, я полагаю. Да, точно, я стану поэтом. Хорошая профессия, не то что Исполнитель. Я буду целыми днями предаваться неге и блаженству, посвящая тебе свои стихи, Родная. Или просто дрыхнуть до вечера после сытного обеда"

"А чем ты будешь заниматься ночью?"

"О, ночью... В общем, тебе понравится, хотя порой будет немного ныть внизу живота"

Короткий смешок.

"Нет, ты совершенно невозможен. Всё, спокойной ночи!"

Наконечник жезла налился голубым призрачным светом, замерцал и погас.

"Нет, не так. Ты не должен пялиться на этот камень, и не надо так напрягаться. Просто запусти его, и переводи взгляд на цель"

Первей стоял на маленькой поляне, держа жезл обеими руками прямо перед собой. Напротив него косо торчал из зарослей дикой малины почерневший пень-выворотень, являвший собой образ врага. Патрик возился по хозяйству на самом краю поляны.

Рыцарь снова напрягся. Голубовато-льдистый камень на конце жезла коротко мигнул и погас.

"Теперь слишком слабо"

Первей с трудом сдержался, чтобы не выпустить в свет замысловатое ругательство. То много, то мало...

— Господин Первей, вы запускаете Клеймор против нежити? — Патрик подошёл неслышно.

— Да, пытаюсь — вздохнул рыцарь — Только не очень-то выходит у меня.

— Позвольте — юноша взял жезл из рук Первея — Если враг один, господин мой, лучше направить Клеймор прямо на него.

Патрик сжал губы, резко направил жезл на пень, и камень навершия вспыхнул белым светом, ровным и сильным.

— Если их несколько, и они прямо перед вами, лучше сделать так.

Сияющий огнём камень описал короткую дугу.

— А если их много, и они вокруг вас, лучше поднять его над головой вверх.

Юноша поднял Клеймор прямо в зенит, и огонь засиял ещё ярче.

— Конечно, дальность действия при таком положении меньше, зато вся нежить падёт разом, мой господин.

Камень погас. Первей смотрел на парня с изумлением.

— Слушай, и откуда ты всё это знаешь?

Патрик вскинул удивлённые глаза.

— Но как же, мой господин... Мой отец дважды в год доставал Клеймор, ну... проверял. И я учился.

"Родная, ты слышишь?"

Короткий смешок.

"Слышу и вижу"

"Мой оруженосец-то мне ещё фору даст в этом деле"

"И тем не менее работать тебе. Ты Исполнитель. Не отвлекайся. Тебе ещё надо освоить отражение шаровой молнии"

"Какой молнии?"

Короткий смешок.

"Ты всерьёз полагаешь, что этот Кощей будет драться с тобой на кулаках?"

Первей разглядывал жезл, задумчиво вращая его в руках.

— Патрик — окликнул он своего оруженосца — нам потребуется лодка.

Парень вскинул на него удивлённые глаза.

— Разумеется, господин Первей — так и не привык звать Первея просто по имени. Ладно...

— Ты не понял. Нам нужна хорошая лодка. Легкая, чтобы мы могли поднести её к берегу прямо напротив осторова, причём скрытно. Быстрая и вёрткая, и при этом крепкая. Вот задача, а?

Парень подумал, честно наморщив лоб. Думай, думай, малый, это тебе не жезлом махать. И вообще, одна голова хорошо, а две лучше.

— Я так понимаю, эту лодку к тому же должно быть трудно утопить?

Да, непотопляемая лодка — это было бы вообще отлично. Вот издеваться над старшими — это плохо...

— Я знаю, что нам надо, господин Первей. Я сделаю.

...

— Патрик, какого чёрта ты испортил палатку? А если пойдёт дождь?

Действительно, двухместная палатка из тонкой провощёной кожи, где тут такую найдёшь...

Патрик смотрел удивлённо-обиженно.

— Но это же для дела, господин Первей. Я делаю лодку.

Первей поперхнулся.

— Ты умеешь?

— Не сам, господин мой. Мне помогает Голос Свыше. Ваш который... Которую вы зовёте Родная.

"Родная, отзовись"

"Слушаю тебя, рыцарь"

"Ты и в кораблестроении дока?"

Короткий смешок.

"Не ревнуй, мой милый. Мальчик действительно способнее тебя в этом, и вообще не мешай. Займись чем-нибудь умственным — почисти лошадей, кашу там свари..."

"Ведьма ехидная"

"Малец голопузый"

— Почему вы молчите, господин? У вас есть другой план?

Первей вздохнул, взял топорик.

— Работай, Патрик. Раз уж Голос сказал... А я пока шалаш сооружу. Надо же нам где-то спать.

Лес подступал к самому берегу огромного, спокойного озера, дальний берег которого терялся в предутренней дымке. И только тёмное пятно острова грозно серело над зеркальной гладью воды.

"Вот он, остров Кличен. Вот оно, логово"

Голос был напряжён и сух.

"Такой момент упускать нельзя. Кощей отправил своего помощника-вурдалака на поиски женщины, и с ним десяток упырей. Защита острова ослаблена"

"Зачем ему женщина? Сколько ему лет, этому самому Кощею?"

Короткий смешок.

"Женщина ему нужна не для любовных забав, он даже не помнит, что это такое. Нет, рыцарь, всё гораздо хуже — он хочет сделать второго вурдалака. Точнее, вурдалачку"

Пауза.

"Он уже загубил двух девушек, но цели не достиг. Всё, что у него получилось — две упырихи"

Рыцарь катал желваки. Вот как...

"Сейчас у Кощея творческий кризис" — короткий злой смешок — "Он не знает, что женская душа куда ближе к Богу, что материнское начало, заложенное в каждой женщине, не позволит ему осуществить задуманное. Он истратил массу маны, и всё без толку"

Пауза.

"Сейчас вурдалак возвращается с добычей. Ну, родной мой... Ты готов?"

"Куда поплыл этот... вурдалак?"

"На север, ближе к острову Хачин. Там на берегу стоит деревушка-весь, жители которой всё ещё не испугались. Сегодня ночью их испугали всерьёз и надолго"

— Патрик, давай лодку — бросил Первей своему оруженосцу.

Плетёная из лозы лодка, обтянутая кожей, такая лёгкая, что её легко мог нести один человек, плюхнулась в воду. Двое мужчин залезли в тесные отверстия, прикрытые кожаными фартуками. Челнок казался до того хрупким и вертлявым... Однако Патирик уверял, что на таких вот лодчонках его предки некогда перебирались с материка на его теперешнюю родину. Будучи опрокинута, такая лодка сама вставала на ровный киль.

Грести двусторонними вёслами было немного непривычно, но Первей приспособился, и лодка быстро пошла к острову. Клеймор был приторочен слева к поясу рыцаря так, что не стеснял движений. Ещё поверх челнока были приторочены круглые щиты, остальное железо было уложено внутрь лодки, чтобы не нарушать балансировку.

Челнок скользил в предрассветном тумане, не нарушаемом ни одним криком петуха — здесь, рядом с логовом, уже не осталось ни одной живой деревеньки.

Клочья тумана быстро редели, начал задувать ветерок. Над покинутым берегом, за спиной, вставало солнце, и на воде перед воинами заплясала невероятно вытянутая тень, достигавшая, казалось, самого острова.

"Внимание, в воде!!!"

Первей дожил до своих лет в том числе и потому, что в критических ситуациях не думал — что, как, откуда... Рука сама сунула в воду оголовье жезла, и кристалл вспыхнул призрачным белым светом.

Вода взбурлила, вскипела на тридцать шагов вокруг. А затем из-под воды стали выныривать, как туши китов, распухшие тела водяных. Тех же упырей в подводном исполнении. Один, два, три... Пять штук, негусто.

"Где остальные, Родная?"

"Сейчас будут. Быстрее, быстрее!"

Остров уже горбился прямо перед носом челнока. Не такой уж большой островок, с версту длиной и меньше полуверсты в поперечнике. Когда-то тут рос добрый лес, и корабельные сосны радовали глаз своими медными стволами. Но лес в основном свели на постройку городка-крепости Кличен, а то, что осталось, уничтожили новгородцы при осаде и взятии городка. Теперь остров зарос сорным лесом, где в непролазной темени ельника и в непроходимых дебрях осинового сухостоя, перепутанного с колючим кустарником, ютились змеи. Да только если бы они одни...

Над водой плыли цветные мыльные пузыри, яркие и переливающиеся. Слишком яркие и переливающиеся. Раньше Первею никогда не приходилось видеть шаровые молнии. Шарики весело и безобидно летели над водой, летели прямо в руки...

"А красиво, Родная"

"Прекрати! Ты будешь любоваться?"

Первей перевернул Клеймор наоборот — острым наконечником ножен, тем самым гранёным наконечником синего металла, вверх. Вовремя — шаровые молнии резко ускорили свой бег, будто почуяв близость добычи. Первей еле успел прошептать короткое инициирующее слово-заклятье, и шарики вдруг разом взорвались, огласив сонную тишину озера громким треском.

"Внимание, вода!"

Первей снова сунул Клеймор кристаллом в воду. Снова бурлит вода, и снова всплывают раздутые трупы утопленников, злобным искусством Преступившего Грань превращённые в водяных. И вернувшихся теперь в исходное состояние.

"Родная, они нас не встретят из арбалетов?"

"Нет. Упыри слишком тупы, чтобы справиться с таким оружием, по крайней мере, других этот Кощей делать не научился. Они годны лишь для рукопашной, и то если оружием будут дубины, в крайнем случае кистени или шестопёры. А вообще-то им привычней рвать добычу руками и зубами"

Шуршание камней под днищем, и лодочка выскакивает на берег. И тут же из кустов с утробным рёвом полезли упыри. Жуткие перекошенные морды, особенно жуткие именно из-за того, что похожи на человеческие лица.

Камень навершия вспыхнул ослепительным белым огнём, переборовшим даже яркий утренний свет. Первей провёл дугу перед собой, и на берегу образовался небольшой завал из трупов. Да, теперь уже просто трупов, обычных непогребённых тел, лишённых души.

Первей шёл размашисто и споро, и в спину ему дышал Патрик. Юноша прикрывал ему спину, но даже не оборачиваясь, рыцарь ощущал — его спутник нервничает.

Обгорелые развалины, заросшие дремучим ельником, возникли прямо перед носом. Первея даже передёрнуло — до того зловещим, жутким холодом веяло из логова Кощея. И как он тут живёт, самому-то не противно...

Эти упыри не ревели, как поднятые из берлоги медведи. Молча, стремительно и неудержимо они ринулись со всех сторон, кто подняв шипастую палицу, кто длинный стальной лом, а кто и просто вытянув вперёд крючковатые пальцы — рвать врага им привычней руками и зубами.

Первей едва успел вскинуть Клеймор над головой. Кристалл засиял так ярко, что пришлось прикрыть глаза. В ноги рыцарю ткнулся окоченевший, холодный труп, застывший в нелепо-угрожающей позе, с зажатой в руке дубиной. Да, просто окоченевший труп. Его товарищи валялись кругом, в таких же нелепых позах. Да тут их штук сорок, однако...

"Всё, упырей на острове не осталось. Теперь Кощей"

Что-то внезапно заставило Первея прянуть в сторону. Тяжёлая арбалетная стрела свистнула мимо уха. И не успел Первей опомниться, его оруженосец, бросив разряженный арбалет, уже поднимал свой меч.

"Он захватил его! Быстрее, "клей"!"

Ещё ни разу Первей не колдовал так стремительно. Какая, к чертям, "поза лотоса"! Рыцарь не помнит, как ему удалось мгновенно сотворить такое, в общем-то, довольно сложное заклятье. В памяти остались лишь отдельные обрывки — он сам, стоящий в нелепо-раскоряченной позе, и ещё более нелепо перекошенный Патрик, так и застывший.

"Быстрее, "освобождение"!"

Заклятье освобождения проще, чем "клей", да и занесённого над головой меча теперь можно было не опасаться. Первей произнёс короткую фразу, и стеклянные глаза Патрика приобрели осмысленное выражение. Ещё фраза, и оруженосец валится на траву — заклятье "клея" отменено.

— Свяжите меня, господин Первей — прохрипел Патрик, болезненно морщась — Свяжите, прошу вас! Этот снова может...

"Он прав, мой родной. Свяжи его!"

Первей колебался лишь секунду.

— Идём, Патрик. Он больше не сумеет. Ты не позволишь ему.

"Ты рискуешь. Ты очень рискуешь!"

"Нет. Он мой напарник, а не упырь на службе у Кощея"

"Но..."

"Всё, я сказал!"

— Патрик, я тут подумал... Забери у этого покойничка лом. Да не кривись ты!

...

Логово мага, Преступившего Грань Кощея Бессмертного, оказалось вполне заурядным строением, очевидно, некогда это было основание угловой башни — грубая каменная кладка, приземистая, с обгорелым верхом и кое-как навешенной железной дверью, низенькой и проржавевшей. Деревянные стены крепости не сохранились, уничтоженные пожаром.

"Небогато живёт господин Кощей"

Короткий смешок.

"А он и не собирался сидеть здесь веками. В самое ближайшее время он рассчитывал сменить место жительства при помощи господина датского посланника"

Из слухового окошка, узкого, как трещина в стене, вылетел стальной арбалетный болт. Мимо. Огрызается колдун... Ладно, следующего выстрела можно не опасаться, оба воина уже были под стеной.

— Первей... — прохрипел Патрик, его глаза опять стекленели. Рыцарь вновь коротко произнёс заклятье освобождения, и парень облегчённо вздохнул, разом обмякнув. Бедняга, второй раз подряд...

"Всё пока нормально. Разрушать куда легче, и Кощей тратит на каждую такую попытку неизмеримо больше маны, чем ты на снятие заклятья"

Рыцарь уже осматривал проржавевшие петли. М-да, лет тридцать назад эта дверь была крепким орешком. Но её уже раз выбивали добры молодцы, и этот Кощей не удосужился как следует починить.

— Ломай, Патрик — кивнул он оруженосцу.

Тяжёлый лом крошил известковый раствор, как труху, и гранит кололся мелкими крошками.

— Сейчас, сейчас...

Шаровая молния размером с голову взрослого человека возникла, казалось, из ничего. Она зависла над головами воинов, оглушительно шипя и как-то страшно, мелко вибрируя. Первей еле успел вскинуть жезл острым синим наконечником вверх. Молния взорвалась с таким грохотом, будто пальнули из бомбарды, остро запахло озоном.

"Это уже паника. Он тратит ману направо и налево, ещё одна такая молния, и ты сможешь засунуть его в мешок голыми руками"

Рыцарь не ответил, молча творя заклятье "завесы" — теперь магический взор колдуна, засевшего в башне, будто натыкался на плотную стену тумана, противник был ослеплён. Патрик, закусив губу, долбил ломом, так, что летели искры. Рыцарь немного повозился, сооружая некое подобие огородного чучела — железный шлем-шишак да старая рубаха на крестовине. Примитивно, но когда рухнет дверь, раздумывать Кощею будет некогда. К тому же против света из темноты разглядеть что-либо очень трудно.

Дверь с тяжким скрежетом подалась и рухнула плашмя, с грохотом и лязгом. Первей тут же выставил в проём сооружённое им чучело. Свистнул арбалетный болт, оставив в рубахе дырочку. Второй ударил в шишак, и старый шлем отозвался жестяным звуком, точно ведро.

Отбросив обманку, рыцарь выставил в проём двери острый конец жезла, прошептав короткое заклятье. Грохот взрыва был таким, будто внутри логова взорвался бочонок с порохом. Очевидно, колдун рискнул-таки сотворить ещё одну молнию, не пожалел маны. Это было бы верно, не имей рыцарь в руках Клеймора, способного отбить атаку.

Он вошёл в темноту погреба, пахнущего озоном и сырым, тяжким запахом тления, чуть пригнувшись в двери. Кристалл навершия сиял ровным белым светом. Новой атаки Первей не боялся — Кощей был обессилен, растратив ману.

В обширном погребе, бывшем основанием башни, вдоль стен сплошь тянулись полки, заставленные какими-то бутылями, колбами, ретортами и непонятного вида аппаратами, сверкающими стеклом и медью. Посреди помещения располагался колодец с воротом. Ещё тут имелось несколько столов, заваленных пергаментом и всяким хламом, а на одном из них, окованном позеленевшей медью, лежало обнажённое тело молодой женщины. К телу тянулись тонкие витые трубочки, какие-то верёвочки, поблёскивающие медью, у изголовья громоздилась железная стойка, увешанная разной машинерией и посудой. Очевидно, Кощей пытался преодолеть "творческий кризис" и добиться-таки своей очередной цели. И всё это освещали десятки свечей, тут и там налепленных на полки и столы.

Первей глядел на распластанное тело женщины и чувствовал, как откуда-то из тёмных глубин всплывает, подобно громадной медузе, ненависть. Вот как, значит...

"Нет, милый, нет!!! Только не ненависть!!!"

Медуза уже обхватила рыцаря своими скользкими щупальцами, обожгла и потащила, гася разум тёмной волной. Первей сделал громадное усилие, буквально чувствуя, как с мясом отдирает от себя эти щупальца...

Волна ненависти улеглась, взамен пришло холодное, ясное спокойствие. Первей теперь будто сидел в стеклянной невидимой колбе, по которой бессильно скользили жгучие и липкие щупальца. Он Исполнитель. Он пришёл сделать свою работу. Точка.

В углу смрадного подвала обнаружился выгороженный коврами альков, где и помещался сам владыка сего помещения. Самозванный владыка острова и уж совсем самозванный владыка душ, каким он мечтал стать, этот Кощей. И ничего особенного — согбенный грязный старикашка, немытый, наверное, лет десять, не меньше. Оборванный балахон, длинные, как у обезьяны, руки с распухшими суставами пальцев. Наверное, бессмертие ещё не означает здоровье — можно десятилетиями чахнуть и сохнуть, и всё-таки скрипеть...

Вот только глаза. Первей сразу вспомнил глаза того Судьи, что явился ему во сне. Те глаза излучали всю силу и мудрость мира, глаза же Кощея были как бы антиподами — такая в них плескалась бессильная ярость и невероятная, нечеловеческая злоба.

Первей смотрел в его глаза прямо и неподвижно. Щупальца медузы бессильно скользили по стеклу.

— Кощей, я пришёл, чтобы исполнить Приговор.

— Какой приговор? — проскрежетал старикашка — Кто тебя послал?

— Не перебивай. Ты перешёл Грань, и ты будешь наказан.

— Ты пришёл, чтобы убить меня? Знай...

— Нет, Кощей, ты не понял. Ты перешёл Грань, и в смерти тебе отказано. Ты караешься бессмертием.

Старикашка пару секунд смотрел на него выпученными глазами, а затем Первей услышал скрипучий смех.

— Ты сумасшедший. Бессмертие — это награда, величайшая из возможных. Да я всю жизнь стремился к бессмертию, но так и не достиг!

— Ты достиг.

Первей протянул Клеймор, и светящийся камень коснулся старика. Кощея мгновенно скрутила судорога, и он замер с приоткрытым ртом. Лишь в глазах в последний миг протаял дикий ужас, а затем остекленели и они.

— Патрик, берись — кивнул рыцарь своему оруженосцу, стоявшему сзади и молча наблюдавшему всю сцену.

Вдвоём они дотащили сухое, лёгкое тело, ставшее абсолютно твёрдым, будто из дерева, до колодца. Плеск воды, и Кощей навсегда ухнул в бессмертие.

Первей сунул светящийся конец жезла в каменный зев колодца. Белая вспышка, и поверхность воды в колодце стала белёсой — вся вода превратилась в единый кусок льда.

"Родная, всё ли верно я исполнил?"

Пауза.

"А разве ты не чувствуешь?"

Рыцарь прислушался к своим ощущениям. Ни тошноты, ни каких-то других неприятных ощущений... Вот только затхлая вонь подвала, запах мертвецкой... И как он тут жил, годами!

"Да всё ты верно сделал, мой милый. Подземная ледяная жила может сохраняться сотни лет, а эта... Каждую зиму морозный воздух будет укреплять лёд в колодце, промораживая его. Этот Кощей навеки останется тут, в нетающем куске льда, недвижимый, в кромешной тьме"

Рыцарь представил себе эту картину и содрогнулся. Веками пребывать недвижимым в кромешной ледяной тьме, и при этом в сознании, наедине с пожирающей тебя изнутри ненавистью... Б-р-р!

"Только тебе ещё предстоит один небольшой разговор. Кощей успел воззвать к своему помощнику, и он уже подходит к острову"

Первей выругался про себя. Вурдалак, как он забыл. И десяток упырей с ним.

— Патрик, давай отсюда, бегом!

"Возьмите щиты! Щиты не забудьте!"

...

Солнце уже поднялось довольно высоко, заливая весь мир ярким утренним светом, и лодка, скользящая по лучистой сверкающей глади Селигера, казалась отсюда мирной и безобидной. Вот сейчас из ладьи с весёлым смехом высыплет на берег ватага парней, шутя и дурачась, разожгут костерок...

Десятивёсельная ладья вспарывала воду, двигаясь стремительно и целеустремлённо. Мелькали широкие лопасти вёсел. Если бы там были живые гребцы, подумал вдруг Первей, даже по двое на весло — они уже давно сорвали бы спину. Но упырям было всё равно.

Патрик нервно облизнул губы, поудобнее перехватил круглый щит. Первей тоже проверил свой щит, оттягивавший руку. Отличный щит, способный выдержать удар арбалетной стрелы.

Ладья ткнулась в берег, и страшные оборванные фигуры поднялись со скамей. Первей поднял Клеймор, направив его на ладью. Фигуры разом опали, все, кроме одной.

Вурдалак был молод и где-то даже красив. Да, с такого расстояния безусловно красив, высокий, широкоплечий, стройный парень, осиная талия, от такой и многие девушки не отказались бы. А что смертельная, меловая бледность — так это, наверное, парень влюблён...

Стальной обруч сжал голову Первея, он привычно напрягся, и обруч лопнул с неслышным звоном. Сейчас колдующий покачнётся, от отдачи разбитого заклинания...

Но вурдалак уже стоял на берегу, натягивая громадный, выше человеческого роста, лук. Когда он успел цапнуть лук и колчан со стрелами, когда выпрыгнул из лодки — Первей не заметил.

Удар длинной стрелы был страшен, свалив Патрика с ног. Он ещё падал навзничь, когда вторая стрела ударила в щит рыцаря, и он устоял на ногах чудом. Широкий стальной наконечник срезня высунулся с обратной стороны щита. Первей даже не представлял, что такой силы удар возможен. Живому человеку такой лук не натянуть даже ногами.

Следующая стрела вурдалака ещё ложилась на тетиву, но Первей уже бежал к нему. Двадцать шагов — не расстояние...

Время словно растянулось. Вурдалак натягивал лук, стрела глядела в глаза рыцаря, а он еле-еле переставлял ноги. Только ветер почему-то свистел в ушах.

Откуда-то сбоку рыбкой скользнул арбалетный болт, ударив вурдалака в грудь. Тот пошатнулся, и выпущенная стрела плавно заскользила к голове Первея, проплыла мимо, шевеля хвостовым оперением, словно снулая рыба. Следующей стрелы быть не могло — рыцарь дотянулся клинком до тетивы лука, и она лопнула со звоном.

Первей раньше никогда не сталкивался с вурдалаками, и не знал, на что они способны. Даже в режиме "растянутого времени" движения противника размазывались от скорости. Ни один нормальный воин, даже самый опытный, не сумел бы сейчас отбить удар меча Первея, направленный в живот. Но вурдалак успел.

Как и когда в руках врага оказались два меча, Первей опять не заметил. При этом торчащий из груди арбалетный болт вурдалак вырвал походя, как занозу — похоже, такая рана нимало не смущала нежить. Вурдалак — это не безмозглый упырь, и похоже, прототип очень хорошо владел оружием. Ну да, вспомнил Первей, он же был Исполнителем...

Удар меча справа рыцарь отбил, почувствовав, как загудела рука. Но второй меч врубился в щит, перерубив стальной прут, вделанный в верхнюю кромку щита, и застрял в нём. Рыцарь рванул щит на себя, одновременно заученным движением выбрасывая вперёд меч. Сейчас либо противник бросит застрявший меч, либо получит-таки сталь в брюхо.

Вышло совсем неожиданно и неприятно. Страшный рывок застрявшего меча буквально вырвал щит из руки рыцаря — не выдержав, лопнули ремни. А второй меч уже шёл в горло Первея...

Теперь рыцарю было совсем туго. Как ни растянуто для него было время, вурдалак был быстрее, и сверх того гораздо сильнее Первея. И хорошо ещё, что на серьёзную волшбу у врага не было времени.

Бой закончился бы мгновенно, если бы в эту секунду не подоспел Патрик, и в руках у него тоже были два меча. Рыцарь обругал себя, отбивая новый страшный удар меча вурдалака. Клеймор... Ведь это же ещё и меч! А левая рука уже перехватывала рукоять меча, освобождая правую для более важного дела.

Время растянулось до предела. Рука рыцаря тянула из-за спины рукоять волшебного меча, и на конце рукояти сиял призрачным светом кристалл. Вурдалак зарычал, прикрываясь от этого света. На!

Страшный меч врага вылетел из руки, как картонный, беспорядочно кувыркаясь в воздухе. Новый удар, и второй меч вурдалака постигла та же участь. Третьим ударом Первей просто снёс голову Кощееву созданию. Тело постояло секунду, но рыцарь по наитию поднял вверх сверкающий камень, и обезглавленное тело тяжело упало навзничь. И ни капли крови.

Белое сияние кристалла угасло. Время восстановило свой нормальный ход, и рыцарь почувствовал страшную усталость. Он стоял, тяжело дыша, опираясь на оба меча, как старуха на клюшки. Рядом с присвистом дышал Патрик. Сколько прошло времени с начала боя? Не больше четверти минуты...

А отрубленная голова ещё жила, если такое понятие применимо к нежити. Она закатилась под ноги рыцаря, уперевшись в камень, и мёртво-ненавидяще смотрела на Первея. Прошла секунда, вторая... Взгляд вдруг начал меняться, мёртвые глаза ожили, и в них появилось облегчение. Огромное облегчение.

— Спасибо... — беззвучно прошептали губы бывшего вурдалака, и глаза закатились. Всё.

"Всё, Родная"

"Да, мой рыцарь. Его душа свободна, и может быть, ему позволят уйти на новый круг. Хоть кем-нибудь"

Рыцарь сел, вынув из кармана ветошку, начал чистить мечи — сперва, конечно, Клеймор. Патрик ревниво наблюдал за ним — возможно, парень полагал, что священный меч следует чистить только шемаханским шёлком. Ну да бог с ним. Сегодня парень показал себя настоящим бойцом.

— Мы победили. Мы сделали это, Первей... — и сам не заметил малый, что позабыл величать рыцаря "господином".

Клеймор с лёгким шипением скользнул в ножны, опять став жезлом. В свои ножны лёг и второй меч, обычный. Первей тяжело поднялся.

— Пойдём, Патрик, посмотрим, кого они привезли в лодке.

В ладье как попало валялись мертвецы, ещё несколько минут назад бывшие весьма энергичными и деятельными. А посреди, на скамьях, стоял гроб. Да, да, обыкновенная деревенская домовина, вытесанная из дубовой колоды. Первей кивнул Патрику.

— А ну...

Крышка гроба тяжело отвалилась, и оба воина замерли.

В гробу лежала девушка. Вроде бы обычная деревенская девушка лет шестнадцати, в сарафане, босые ноги были испачканы прибрежным илом, к пятке прилипла травинка. Высокая грудь чуть заметно вздымалась. Невысокая, стройная, возможно, чуть излишне крепкая девица. Но лицо, лицо... Нет, ни в коем случае — лик, и только так. Живая...

Первей прошептал заклятье пробуждения — почему-то просто потрясти девицу за плечо показалось вдруг святотатством. Грудь спящей начала вздыматься высоко и часто, и Патрик шумно сглотнул. Длинные густые ресницы девушки затрепетали, медленно поднялись, и на ошеломлённых мужчин глянули невероятные лазоревые глаза. Краем уха Первей отметил, что теперь дышать перестал Патрик.

— Не бойся, милая — рыцарь не дал девушке времени на испуг — Ты свободна. Нет больше проклятого Кощея.

Девушка проворно села, завертела головой, и вдруг с рёвом кинулась на шею тому, кто стоял ближе — то есть Патрику. Разобрать что-либо было невозможно из-за рыданий.

— Как тебя зовут-то? — окликнул девушку рыцарь.

— Василиса я... — девушка чуть успокоилась, но шею Патрика на всякий случай удерживала крепко — мало ли что...

"Рыцарь, этот Патрик не дышит уже с полминуты. Скажи ты ему, он же не водяной!"

Ладья еле двигалась, и верста, отделявшая остров Кличен от материка, показалась Первею длиннее, чем переход на галере из Копенхавна до мыса Гренен. Вёсла были грубые, тяжёлые, с излишне широкими лопастями, и грести ими было сущее наказание. Да и два человека — не десяток упырей, не знающих усталости. Патрик тоже выбивался из сил, но заметно это было лишь опытному глазу — на лице парня блуждала счастливая до идиотизма улыбка, он не сводил глаз с Василисы, управлявшейся на корме с рулевым веслом, и девушка то и дело отвечала ему смущённой улыбкой.

Ладью пришлось изъять у Кощеевых приспешников по одной простой причине — крохотный челнок, изготовленный Патриком, никак не мог взять троих, да плюс снаряжение. К тому же на дне ладьи стояла здоровенная бутыль тёмного стекла, взять которую настоятельно потребовал Голос Свыше. Эта бутыль будет преподнесена в подарок датчанину.

Потом был ещё переход по дремучему лесу, в обнимку с бутылью, которую Первей и Патрик несли по очереди, всячески стараясь не разбить. Когда они наконец добрались до лагеря, рыцарю уже казалось, что ног у него нет, а штанины набиты песком, медленно оседающим в сапоги. Солнце уже давно перевалило за полдень.

— Василиса — окликнул он девушку — Не обессудь, но сегодня мы тебя доставить домой не сможем. Переночуешь здесь, а завтра с утра двинем к твоему батюшке. Не бойся, никто тебя не обидит. Ладно?

— Хорошо, господин Первей — девушка зарделась, как маков цвет. Возможно, она уже представила себя спящей в одном шалаше с Патриком.

— А если б ты ещё нам сготовила чего-нибудь, то такое бы мы тебе спасибо...

— Да, господине! — Василиса, не дослушав, вскочила, схватила котелок и убежала за водой. Патрик смотрел угрюмо.

— Позвольте сказать, господин Первей. Девушка вынесла такое... а вы...

— Вот именно поэтому. За делом быстрее отойдёт от пережитого. А вообще-то ты прав — одной тяжеловато... Так не стой зря, помоги ей!

Лицо Патрика мгновенно разгладилось — наставник подал отличную мысль. И парень устремился на помощь Василисе, как будто снова спасал её от Кощея.

Первей растянулся на охапке соснового лапника, покрытого сверху попоной Гнедка.

"Родная, отзовись"

"Да, мой милый"

"Каша, конечно, у них подгорит. Но боже мой, как мне сейчас хорошо, ты бы знала!"

...

— Нет, Патрик, я не поеду. Трое на двух конях — это мучение и для коней, и для седоков. Надеюсь, ты сумеешь доставить Василису к отцу без моей помощи?

— Да, господин Первей — Патрик вздохнул с облегчением — Разумеется. Мы можем ехать?

Первей смотрел на молодёжь, пряча улыбку. Девушка, отдохнув и оправившись от пережитого, стала ещё краше, прямо больно смотреть. Патрик же нацепил на себя всё, что только могло блестеть — даже какую-то старую серебряную бляху, возможно, позаимствованную у коня из сбруи. Плюс оружие — на Кощея вчера Патрик вышел менее вооружённым. За спиной у него сиял на солнце кристалл Клеймора, второй меч был приторочен накрест, на боку висел кинжал, да ещё метательный нож... В общем, вид у Патрика был воинственный и грозный, не хватало разве только бомбарды.

— Мы можем ехать?

— Ещё одно — улыбнулся Первей — Возьми у меня из сумы бархатный плащ, ну тот, синий с золотым шитьём. Мне кажется, он тебе нужен.

— Спасибо, господин мой — просиял парень.

Облака плыли в небе так высоко, но Первею, лежавшему на спине, казалось — он вот сейчас оторвётся от земли и полетит, падая в небо. И облака встретят его своими пуховыми объятьями...

"Родная, отзовись"

Пауза.

"Да, мой милый"

"Слушай, у меня такое ощущение, что назад мы поедем втроём"

Короткий шелестящий смешок.

"Какой ты умный у меня стал — прямо ужас"

"С кем поведёшься... Однако где взять третьего коня?"

Вздох.

"Это сложнее. Здесь, в глуши... Твоему Гнедку придётся потерпеть двоих"

"Почему именно Гнедку?" — Первей почувствовал некоторую обиду за друга.

Опять вздох.

"Ты не понял. На твоём Гнедке поедут они, а ты будешь трястись на этом... как его... Громе. Вместе с бутылью и прочим"

"Ещё чего!"

"Не "ещё чего", а "будет сделано". Я, как Голос Свыше, тебе приказываю. Вот так, милый. Тебе известно такое слово — "любовь"? У твоего Гнедка такой шаг, что можно обниматься... А этот Гром рысит так, что растрясёт оную Василису задолго до Новгорода, она же не монголка. Доставь девушке удовольствие. Пусть всё у них будет хорошо"

"Будет сделано, моя Родная"

Мягкий стук копыт по лесной почве, конский храп... Первей повернул голову, не вставая. На полянку уже выходили Гром и Гнедко, оба с седоками. Кто бы мог подумать...

— Что, Патрик, тебе так и не удалось сбыть девушку с рук?

Сияющие лица. Они спрыгнули с коней — Патрик придержал Василису. Взявшись за руки, подошли. Первей тоже поднялся, почувствовав важность момента.

— Господин мой, учитель и наставник — голос Патрика дрожал — Отец Василисы отдал мне её в жёны. Здесь нет моего приёмного отца, поэтому я прошу благословения у вас.

Они встали на колени. Первей, немного растерявшись, полез за воротник — почесать шею, но рука сама нащупала серебряную цепочку, и уже тянула её наружу.

— Живите счастливо, Патрик и Василиса, в любви и согласии. Это тебе — и он надел на невесту нательный крест — Это всё, что осталось у меня от матери.

Василиса схватила его руку и поцеловала.

— Спасибо... батюшка.

"Родная, как я их, а?"

"Я горжусь тобой, милый"

...

-... Да, Первей Северинович, вот такие дела тут у нас творятся, в Господине Великом Новгороде. Денежки твои все целы, не беспокойся, ещё и с приростом...

— Про прирост уговора не было. Так что прирост весь твой, Савелий Петрович.

Купец прищурил глаза.

— Там как-никак сорок восемь рублёв приросту-то. Может, хотя бы пополам?

Первей усмехнулся. Сорок восемь... Да, точно. Именно столько взял с него тот московский разбойник, живущий под личиной хозяина постоялого двора.

— Нет, Савелий Петрович. Твой риск, твой и прирост. Ведь прогори ты, всё до грошика из своих бы мне отдать пришлось. Не обессудь, но убыток я тоже с тобой разделять не стал бы.

Посмеялись.

— Да, вот ещё. Тут после твоего отъезда купца персицкого нашли в Волхово, в непотребном виде — голый, ноги к шее прикручены, а в гузно кол забитый. Говорят, свои его сами порешили, а что да как... Ещё и жаловаться приходили к посаднику — обидели, дескать, найдите татей проклятых. Восточные люди, пёс их разберёт.

Купец отхлебнул из высокого стакана глинтвейн. Понравился купчине напиток...

— Ничего, коли спрошу — куда дальше путь проложишь, Первей Северинович? Ежели не тайна, конечно

— Не тайна, Савелий Петрович. Я ведь на службе у датского посланника состою. Негоже службу бросать без разговору с хозяином. Так что надо бы нам свидеться, а там посмотрим.

— Так в Новгороде твой датчанин. Так что за море плыть не надобно.

Да, всё устроилось как нельзя кстати. Сын купца, Борис Савельевич, живёт-поживает с молодой женой, вырученной у того перса. А ведь сейчас она уже, наверное, плыла бы вниз по Волге, в грязном трюме, среди таких же рабов и рабынь. А может, вот в этот момент её ощупывал бы покупатель...

Сразу после прибытия в Новгород Патрик обвенчался с Василисой по православному обряду — невеста настаивала на этом. Ирландец не возражал — парень находился в таком состоянии, что, пожалуй, дал бы сделать себе обрезание, если бы невеста этого захотела. Свадьба состоялась на подворье у всё того же купца Савелия, причём удалось даже доставить отца Василисы, бедного рыбака из бедной деревушки на берегу Селигера. Мужик уехал домой на подаренном коне, обласканный и довольный, что так счастливо устроил дочь — дома у Василисы оказались ещё три сестры. Оставалось только решить, как и когда Патрик отправится на родину.

И ещё одно дело висело на шее у рыцаря.

— Савелий Петрович, подскажи, кто таков Никита Горохов? Лавка его в Мясном ряду где-то...

Купец отставил стакан.

— Худого про него сказать нечего, а и хорошего тоже. Скрытный человек, тёмный.

— Всякие люди на свете живут.

Савелий Петрович почесал в бороде.

— Воля твоя, Первей Северинович. Только, ежели пойдёшь, взял бы кого с собой-то, да хоть Патрика своего. И кольчуга не помешает, право...

— ... Можете не сомневаться, ваше сиятельство. Колдун по прозванию Кощей умер. Вашу книгу передать некому.

Датчанин ходил из угла в угол, нервно сплетая пальцы.

— Почему вы решили, что это книга?

— Ваше сиятельство, если вам хотелось сохранить это в тайне, следовало упаковать её в деревянный ящик.

Посол нервно рассмеялся.

— Да, вы нахал, я уже в курсе... А что это за бутыль?

— То, что вы хотели, ваше сиятельство. Эликсир бессмертия.

Если бы в их сиятельство ударила молния, эффект был бы тот же.

— Вы... Вы...

— Не удивляйтесь, ваше сиятельство. Мне удалось повидать колдуна перед смертью, но помочь ему я был не в силах. По-моему, как раз эта дрянь и погубила его.

Первей приврал самую малость.

— Вы страшный человек, господин Перуэй — нервно хохотнул датчанин. Слово "господин" он опять произнёс по-русски, хотя весь разговор шёл по-немецки.

— Для вас лично и Датского королевства я не представляю ни малейшей опасности, ваше сиятельство.

Датчанин покрутил головой, расстегнул воротник. Жарко...

— Даже не знаю, что сказать... Нет, я в восторге от вашей предприимчивости, но...

— Ваше сиятельство, не думаю, что вы испытываете нужду в слугах, которые умеют только кланяться.

Посол рассмеялся.

— Нет, ваше нахальство безгранично, как и ваша ловкость. И тем не менее вы опять правы, герр Перуэй, правы на все сто. Я доволен вами, и награда не замедлит явиться. Так вы уверены, что это тот самый... легендарный эликсир?

Первей усмехнулся.

— Я не могу отвечать за слова этого Кощея, ваше сиятельство. Но по-моему, он не врал.

— И тем не менее умер.

— Да, ваше сиятельство. Этот эликсир не спасает от смерти как таковой. Он лишь предохраняет от естественной смерти.

— То есть?

— Ваше сиятельство... Человек не всегда умирает от старости. Гораздо чаще он умирает от других причин — верёвки, меча, яда или просто от голода и холода. Наконец, человек может утонуть или сгореть заживо. Во всех этих случаях эликсир бесполезен.

Посол внимательно рассматривал тёмную бутыль. Провел пальцем по стеклу.

— И как этим... пользоваться?

— Ничего особенного, ваше сиятельство. По одной столовой ложке утром и вечером. Да, в первый год по одной.

— А потом?

— А потом доза постепенно возрастает. Медленно, но неуклонно.

Посол пристально взглянул на Первея.

— Это он вам сказал?

— Да, ваше сиятельство — не моргнув, соврал рыцарь.

— А что ещё?

— А ещё это зелье обладает хорошим слабительным эффектом. И кроме того, пристрастившись к этому, человек теряет всякий интерес к женщинам. Но не это главное, ваше сиятельство.

— Что же ещё?

Первей помедлил.

— Раз начав, вы уже не сможете прекратить приём препарата. Человек, желающий бессмертия, будет принимать это всю оставшуюся жизнь. Если по каким-либо причинам приём препарата будет прекращён, он умрёт в страшных муках.

— Ничего себе! — датчанин с опаской смотрел на бутыль — И это всё он вам рассказал?

— Да, ваше сиятельство — снова не моргнул глазом Первей — Перед смертью многие одинокие люди склонны к откровенности с первым встречным.

— Может быть, он заодно открыл вам и секрет изготовления этого? — посол с усмешкой кивнул на бутыль.

— Чего нет, того нет. У нас была не такая уж длинная беседа, ваше сиятельство.

Датский посланник встал у окна, задумался, взявшись рукой за бритый подбородок.

— Хорошо, герр Перуэй. Вы свободны.

Рыцарь поклонился и направился к выходу.

— Подождите, герр Перуэй — датчанин отвернулся от окна — А вам, вам никогда не хотелось попробовать? Бессмертие, Перуэй, понимаете?..

Первей помедлил, подбирая ответ.

— Ваше сиятельство, если бы мне предложили на выбор две вещи — заживо сгореть на костре или начать принимать эту гадость, я, возможно, и заколебался бы. Но всё равно, наверное, выбрал бы костёр. А во всех иных случаях не колебался бы ни секунды. Смерть гораздо лучше, чем такое бессмертие, ваше сиятельство.

-... Ну вот и всё, Патрик. Не знаю, свидимся ли мы когда-нибудь. У нас здесь, на Руси, принято говорить — не поминайте лихом. Привет своему батюшке передавай.

— Прощайте... Первей Северинович. Я вас никогда не забуду — губы Патрика предательски прыгали, но он держался, как и подобает воину — Я... Когда-нибудь я тоже стану Исполнителем, вот увидите. Я буду карать зло на земле.

Первей усмехнулся.

— Нет, Патрик, не станешь. Я надеюсь, минует тебя сия горькая участь.

— Почему?

— Да потому, что Исполнителем становятся не за заслуги и подвиги, а наоборот — во искупление тяжких грехов.

— Вы хотите сказать...

— Я хочу сказать, что кто-то должен делать грязную работу, и если тебе выпала такая доля — не ропщи и не хнычь. Но стремиться следует совсем к другому. В конце концов, у тебя есть молодая жена, и ты обязан сделать её счастливой.

Патрик поглядел направо. Василиса, одетая по-походному, скромно стояла в сторонке. На пузатой ганзейской когге, стоявшей у причала, царила суета, там уже готовились убрать сходни. Вообще-то все моряки очень не любят брать на борт женщин. Зато все немцы очень любят деньги, так что всё прошло гладко.

— Вы правы, Первей Северинович. Вы опять правы. Прощайте, не поминайте лихом!..

Он порывисто обнял рыцаря, подхватил вещи и устремился к сходням. За ним поспешила жена. На когге уже поднимали парус — южный ветер и течение подхватили тяжёлый корабль, и когга, рассекая волны, отправилась в свой дальний путь...

"Родная, отзовись"

Пауза.

"Да, мой милый"

"Почему всё так устроено в мире — как только полюбишь человека, он тут же уходит от тебя навсегда? Разве это справедливо?"

Пауза. Долгая, долгая пауза.

"Да, это справедливо. Так передаётся в мире дружба, так распространяется любовь — от человека к человеку, всё дальше, всё шире, как круги на воде"

"Терять очень больно"

"Да, это правда. Но и рожать тоже больно. Если бы все так боялись боли, мир давно опустел бы"

"Но ты меня не покинешь?"

Пауза.

"Значит, ты покинешь меня. Не знаю, мой родной. Я не знаю, правда. Не знаю, кто из нас первый сойдёт с этого круга. Но это случится ещё очень нескоро"

Снова пауза. Короткий шелестящий смешок.

"А вообще-то я покину тебя, мой рыцарь, в самое ближайшее время. Как только мне будет позволено"

Первей покрылся липким потом.

"Что? Что...позволено?"

"Ну господи, ну какой ты глупый! Обзавестись титьками, неужели не ясно?"

...

— Хочу вас обрадовать, герр Перуэй. А может, и огорчить. Мы возвращаемся в Данию.

Посол сидел на скамье, обитой малиновым рытым бархатом, положив вытянутые ноги на скамеечку пониже. Огонь в камине не горел — и так жарко.

"Родная, отзовись"

"Да, рыцарь"

"Как быть?"

Короткий смешок.

"Ты на службе"

— Вы молчите? Этот отъезд нарушает ваши планы, герр Перуэй?

— Я у вас на службе, ваше сиятельство. Как скажете. Когда мы отплываем?

— Как только придёт корабль. Думаю, дня через три-четыре.

— Вы позволите мне отлучиться в город на это время? Нехорошо уезжать, не закончив дел...

— Да, пожалуйста. Где вас найти, я знаю. Вы же опять на постое у этого купца... м-м-м... Сабилия Петроффича?

— Да, ваше сиятельство.

Первей смотрел на стол, наполовину залитый чёрным, да так и не отмытый. И ковёр сменили...

Датчанин перехватил его взгляд.

— Вы были правы, герр Перуэй. Я думал над вашими словами всю ночь, а утром взял кочергу и... Конец дьявольскому искушению — он рассмеялся.

...

-... И бились оне три дня и три ночи. Гром стоял, и леса в округе занялися огнём, и Серегер-озеро всё ажно кипело.

— Пошто кипело-то?

Рассказчик, сутулый мосластый мужик с жиденькой бородёнкой, неодобрительно взглянул на чернявого, так бесцеремонно влезшего в повествование.

— Я же говорю, бились оне.

Первей сидел, привалясь спиной к бревенчатой стене. Перед ним на столе стояло блюдо с блинами, настоящими блинами с икрой, со сметаной, с мёдом. И здоровенная кружка горячего сбитня. А пива он ещё успеет напиться и в Дании. Кто знает, когда ещё вот так посидишь, слушая русскую речь...

-... Не, не простые люди то были. Иноземный цесаревич, вроде, с оруженосцем своим. Вот цесаревич-то и завалил того Кощея-колдуна.

— А как хоть звали-то цесаревича этого?

Рассказчик в замешательстве пожевал губами.

— Да вроде как Петром, что ли...

— Не, не Петром — перебил его лысый, до сих пор сидевший молча — Похоже, но не Петром.

— Ну стало быть, Иваном — авторитетно изрёк толстый, судя по виду, купец.

— Почему Иваном-то? — в замешательстве вскинул глаза рассказчик.

Толстяк посмотрел на него снисходительно.

— Смешной ты малый, право... А как ещё, ежели не Петром?

-... Нет, это немыслимо. Два дня тащиться до Ревеля!

Датский посол был раздражён. Как только датское судно вышло из устья Невы на простор Балтики, задул устойчивый западный ветер, и гребцы в трюме трудились в поте лица, продвигая посудину фут за футом. Вдобавок зарядил нудный, моросящий дождь, навевающий уныние.

— Мне не везёт с погодой, герр Перуэй. Как только мне приходится выйти в море, так сразу встречный ветер. Всю жизнь мне в лицо встречный ветер.

— Мне помнится, ваше сиятельство, в тот раз, когда я сидел в трюме, ветер всю дорогу был попутный.

Датчанин пристально вгляделся в Первея.

— А это идея. Может быть, вас снова посадить на весло, герр Перуэй? — посол выдержал паузу, рассмеялся — Это шутка.

— Я понял, ваше сиятельство — медленно ответил рыцарь — Это такая шутка.

...

В тесной каютке было темно и сыро, и даже свежий морской ветер, влетающий в открытое окошко, был не в состоянии до конца изгнать вонь, доносившуюся из трюма. Вся невольничья галера пропиталась вонью, злобой и отчаянием, тяжёлая сырость и низкое серое небо лишь усиливали эти ощущения.

В каморке располагались трое — Первей и ещё двое слуг, которые сейчас самозабвенно храпели. К самому Первею сон не шёл.

"Родная, отзовись"

Нет ответа. Уже который раз нет ответа. И больше, очевидно, не будет. Но сейчас Первей был спокоен — он знал, так надо. Они скоро встретятся, встретятся надолго, на целую длинную-длинную жизнь. О том, что может быть иначе, рыцарь и не помышлял. Это было бы несправедливо, а значит, такого и не будет. Потому что этот мир в основе своей всё-таки справедлив, пусть и не сразу.

Глухо бьёт барабан в трюме. Ещё оттуда иногда доносятся вскрики, но свист бича отсюда уже не слышен. Тяжко вздымаются вёсла галеры, скрипят уключины, скрипит такелаж, храпят и стонут во сне слуги его сиятельства. И неумолчно шумит море, мощно и безразлично, как и тысячи лет назад...

... Ему снился сон. Кругом не было ничего, кроме светящегося полупрозрачного тумана, золотистого, бесконечного. И сквозь этот туман проступала фигурка в белом. Знакомое, доброе лицо. Мама...

"Здравствуй, сынок"

"Мама, она опять ушла. Где её искать в этом огромном мире?"

"Пусть всё идёт, как идёт, сынок. Ты найдёшь её, скоро"

"Но где, где?"

"Ты найдёшь её. Ты найдёшь меч и жену вместе. А больше я ничего не знаю. Знаю только, что перед этим тебе придётся выполнить последний Приговор"

"Как? Ещё один? Как это возможно, без Голоса Свыше?"

"Ты выполнишь его один, без неё. Только не ошибись, сынок. Если ты ошибёшься, вы не встретитесь никогда"

Все тяжёлые, в частых стеклянных переплётах окна были подняты, и ветерок с моря снимал тяжёлую духоту. В ожидании приёма его сиятельства Первей стоял у окна, наблюдая, как по воде Зунда лениво ползут разнокалиберные посудины. Июль, уже июль...

Всё шло вроде бы неплохо. По прибытии в Копенхавн Первей снял две комнаты в аккуратном домике на окраине, у чистенькой пожилой вдовы. Деньги, привезённые рыцарем с собой, были вложены в крепкий банк и приносили ощутимые проценты, позволявшие не думать о разных житейских мелочах — например, о пуговицах. Вдобавок его сиятельство положил своему слуге весьма приличное жалованье. На службу рыцарь являлся ежедневно, но никаких поручений их сиятельство ему не давал, и в три часа пополудни Первей шёл домой, где и обедал. Всё шло, как шло. Вот только её всё не было

Дни шли за днями, а её всё не было. Найдёшь меч и жену вместе... Какой меч? Мечей в мире много. Где искать? Да ещё какой-то Приговор напоследок... Как это вообще возможно, без Голоса Свыше, указывающего цель, объясняющего задачу, ведущего и успокаивающего? Первей ворочал мозгами так, что порой ему казалось — ещё чуть, и черепная коробка раскроется, подобно сундуку, но ничего не мог придумать. Да, Родная была права — он желторотый птенец, без неё он никто...

— Их сиятельство ждёт вас — возникший у порога лакей прервал мысли Первея.

...

— Вот этот человек — его сиятельство протянул Первею раскрытый медальон — Возьмите, возьмите, мне он не нужен.

Рыцарь взял маленькую серебряную штучку. На внутренней стороне медальона был нарисован эмалью портрет. Умное, волевое лицо, проницательные глаза...

— Хорошая работа. Тонкая.

— Я надеюсь, ваша будет не хуже. Этот человек должен умереть, герр Перуэй.

Рыцарь медленно поднял взгляд.

— Ваше сиятельство, вы уверены, что это должен сделать именно я?

Его сиятельство смотрел прямо в глаза рыцаря, твёрдо и жёстко.

— Совершенно уверен. Вы справитесь, господин Перуэй — слово "господин" датчанин опять произнёс по-русски.

Рыцарь сглотнул. Приговор... Неужели это и есть Приговор?

— Вас что-то смущает?

— В чём вина этого человека?

Датчанин коротко рассмеялся.

— Я мог бы, конечно, наплести вам про то, что он враг церкви, Бога и короля, но я не буду этого делать. Вы умный человек, герр Перуэй, и я скажу вам прямо — его вина в том, что я хочу его смерти.

Первей раздумывал.

— И не надо раздумывать, герр Перуэй. За вас думаю я, вам лишь надо думать о том, как это всё провернуть, чтобы смерть выглядела естественной.

Его сиятельство протянул рыцарю кусок пергамента.

— Вот ваша индульгенция, герр Перуэй. Мне пришлось потратиться, но эта папская писулька стоит того. В ней сказано, что все ваши грехи отпущены святой церковью оптом. В том числе и инцидент в городе Львове. Так что инквизиции можете не опасаться.

Первей изучающе поднял взгляд. Датчанин чуть улыбался, но глаза были холодные и совершенно непроницаемые.

— Что касается приговора датского королевского суда, он пока остаётся в силе. Его отмена зависит от того, как вы справитесь с порученным делом. Мне не нужны слуги, умеющие только кланяться, герр Перуэй. Я на вас надеюсь.

Рыцарь откланялся. Приговор... Неужели это тот самый Приговор? Пусть всё идёт, как идёт...

Он почему-то не покинул апартаментов его сиятельства, задержавшись у открытого окна в приёмной. Лёгкий ветерок с моря шевелил волосы, по воде лениво ползло пузатое торговое судно. Вот так. Кто бы мог подумать, вместо Голоса Свыше — датский посол по особым поручениям...

"Его вина в том, что я хочу его смерти"

Внутри Первея уже всё вставало на дыбы. Нет, так не может быть! Да кто он такой, этот датчанин? Как он смеет хотеть?

Рыцарь вновь раскрыл медальон. Умное, волевое лицо, проницательный взгляд.

"... И не надо раздумывать, герр Перуэй. За вас думаю я, вам лишь надо думать о том, как это всё провернуть, чтобы смерть выглядела естественной"

"... Ты выполнишь его один, без неё. Только не ошибись, сынок. Если ты ошибёшься, вы не встретитесь никогда"

Мимо прошествовал лакей, неся на подносе обед его сиятельству. И Первей вдруг осознал, что сейчас будет.

Он подождал немного, привычно сосредоточился. Дрожь в теле сменил лёгкий вроде как холодок...

— На помощь! Помогите! — всклокоченный лакей ворвался в приёмную — Там...Там... Его сиятельству плохо!

Поднялась суета, шум, гам, набегали со всех сторон какие-то люди. Первей тоже побежал на помощь, но пробиться к телу его сиятельства было нелегко — толпа слуг была плотной и возбуждённой.

Подавиться за обедом может любой человек. Что тут особенного? Самая естественная смерть.

Датчанин уже прекратил судорожные попытки вытолкнуть из себя злополучный кусок, и в расширенных остановившихся зрачках плавало понимание.

Первей напрягся. Вот... Вот сейчас... Сейчас накатит волна нестерпимой тошноты, ужасная, выворачивающая наизнанку рвота и резь в животе... Неверно исполненный Приговор... Убийство...

Ничего.

Когда суматоха улеглась, и лекарь, явившийся позже всех, важно зафиксировал печальный факт кончины его сиятельства, рыцарь не спеша покинул здание, подавленный, как и все, свалившимся на него несчастьем. Проходя по набережной, он снова открыл медальон, вручённый ему датчанином.

"Его вина в том, что я хочу его смерти"

Первей размахнулся и швырнул медальон в воду. Одного вашего желания недостаточно, ваше сиятельство...

...

...

Первей шёл по берегу, по самой кромке воды. Волны лизали подошвы его ботфорт, то и дело с шипением перехлёстывая через сапоги, и снова откатывались в бессилии. Первей усмехнулся — тогда, зимой, волны обращались с ним куда грубее. Впрочем, тогда он был для этой страны люггером, а теперь он уважаемый человек... Да, уважаемый человек, так как архив городского суда города Треллеборга сгорел вскоре после безвременной смерти его сиятельства. После его кончины рыцарь оставил службу и жил на проценты с капитала, тихо и скромно.

А ещё тогда был январь, а сейчас уже август. Но её всё нет и нет.

Рыцарь остановился, как вкопанный. Здесь? Да, точно, здесь! Конечно, тогда была ночь, но место это он узнал. Вот тут он выполз на сушу, кашляя и отплёвываясь. А вон там его, лежачего, захватил береговой дозор... Где-то здесь, наверное, должны быть обломки той люгги, ведь она затонула совсем рядом с берегом, на прощание прихлопнув свою команду, как мух. Рыцарь уже знал, что море имеет обыкновение выкидывать на берег всё, что затонуло на мелководье.

Да, было такое... Ещё тогда у него пропал меч, самый лучший из всех, когда-либо бывших в его руках — а за жизнь в руках рыцаря их перебывало немало.

Первея вдруг охватило озорство. Он посмотрел на своё оружие — тощую шпагу. А ну-ка...

Рыцарь огляделся — берег был пуст, как до сотворения человека. Быстро скинул одежду, аккуратно сложив её под кустом, поверх уложил шпагу. Ну, с богом!

Первей разбежался и нырнул, стараясь проплыть как можно дальше с разгону. Вынырнув, поплыл саженками. Прибой ему не препятствовал — море сегодня было лениво и благодушно. Плавай, букашка, ныряй, ищи, чего тебе надо...

Он нашёл меч в какой-то сотне шагов от берега, и сам подивился своему везению. Меч был без ножен, но сохранился неплохо, даже почти не заржавел. Он был достаточно тяжёлый, к тому же мешал грести рукой, и Первею пришлось повозиться. В конце концов он нашёл способ — нырнув, хватал меч, пробегал по дну, насколько хватало воздуха, затем бросал оружие и выныривал. Отдышавшись, повторял всё снова. Когда наконец удалось выбраться на берег, Первей уже продрог до костей. Прыгая и приплясывая, он рысцой подбежал к кустам, где сложил своё имущество. Сейчас, сейчас, где-то тут был кремень... Огня, скорее огня!

Рыцарь остолбенел — одежды не было, равно как и обуви. И шпаги, между прочим, тоже. Ещё пару секунд спустя Первей осознал, что воры водятся не только на Руси.

Стуча зубами от холода и ярости, Первей выругался самыми страшными словами, какие только знал. Добавил ещё пару фраз по-английски и по-немецки. Чуть полегчало, но проблема оставалась по-прежнему острой. Если его сейчас увидит береговой патруль... Голый детина с обнажённым мечом... Или наоборот? Ладно, вот тут очень кстати растут берёзы...

По-прежнему стуча зубами от холода, рыцарь нарубил столько берёзовых веток, что их хватило бы на полсотни добрых банных веников, заодно немного согревшись. Дрожащими руками свил из засохших водорослей и травы некое подобие верёвки. Закончив сооружение костюма, Первей вдруг рассмеялся в голос. Нет, ситуация по-прежнему улучшилась слабо, но по крайней мере, ему не придётся тратить ману на конный патруль — увидев такое, не только сами стражники, но и их кони, наверное, на всю жизнь останутся заиками...

Рыцарь вновь выругался вслух. Нет, он всё-таки непроходимый олух... Ну что стоит при помощи магии разжечь огонь!

Три костра из плавника и наспех наломанных сучьев, разложенные треугольником, согрели Первея и вернули ему способность соображать. Ладно, надо двигаться... Главное, добраться до ближайшей фермы, или мызы, или как там...

Первей отвык ходить босиком, поэтому, когда наконец впереди показались черепичные крыши ухоженной сельской обители, он уже ступал косолапо, как медведь. Забор у фермы оказался крепким, высоким — похоже, тут обосновался мелкий дворянин, вполне состоятельный и рачительный хозяин. Вон и дом соответственный...

Отчаявшись найти дыру в модном дощатом заборе, рыцарь проделал её сам несколькими сильными ударами. Протискиваясь в дыру, Первей окончательно нарушил хрупкое равновесие, в коем пребывал его костюм — травяная верёвка расползлась, и весь запас веников рухнул наземь. Вдобавок на шум явилась собака, крупный английский дог. Не тратя времени на предварительное облаивание, собака с рёвом ринулась на Первея, и он еле успел усыпить зверя коротким заклинанием. Уф... Нет ничего хуже для первого знакомства, нежели стоять голым, с окровавленным мечом, над разрубленным трупом любимой хозяйской собаки.

Первей не заметил, как и когда перед ним появилась хозяйка. Да, несомненно, это была хозяйка этого зверя, и этого дома. Высокая стройная женщина лет двадцати с мелочью, полногрудая, с тонкой гибкой талией, очень белой, какой-то розово-белой кожей, характерной для рыжих женщин. И рыжие, как огонь, космы, спадающие за спину широкой непокорной волной. Но примечательней всего были глаза — большие, ярко-зелёные, совершенно и абсолютно бесстыжие. Рыцарь не знал, куда деваться — про всякую волшбу он разом позабыл.

— Простите, фру...

— Меня зовут фрекен Эльвира, рыцарь — по-русски ответила девушка.

Голос грудной, глубокий. Сердце Первея ухнуло куда-то в желудок.

— Так меня звали в прошлом круге, Первей Северинович.

— Ты...— прохрипел рыцарь.

— Я. Ну здравствуй, мой родной.

Вместо ответа Первей шагнул к девушке, выронив меч. Обхватил, стиснул её, зарылся в волосы, чувствуя её запах и её дрожь. А она уже сама искала его губы...

...

Первей сидел в уютной гостиной, обставленной не то, чтобы роскошно, но со вкусом и достатком. Мужской одежды в доме не оказалось, поэтому рыцарь был закутан в пушистый плед, а на ногах его красовались меховые шлёпанцы, над краем которых свешивались его пятки — тапки явно не были рассчитаны на его размер. Стакан с горячим глинтвейном Первей держал двумя руками, зажав между ладоней.

— Наконец-то... Наконец-то ты меня нашёл. Знал бы ты, как я скучала всё это время.

Эльвира сидела совсем рядом, и в надвигающихся сумерках её глаза утратили бесстыжий блеск, стали глубокими и таинственными.

— Ты знаешь — такой знакомый короткий смешок — бабы, наверное, и в самом деле все дуры. Представь, мне тут как-то стало жалко того моего бесплотного состояния.

— Понимаю... Всемогущество и всезнание.

На её лице плясали отсветы огня, жарко пылавшего в камине.

— Ничего-то ты не понимаешь, дурачок. Всемогущество, всезнание... Кому это надо, если нет главного? Сколько раз я просыпалась за эти долгие, бесконечные одинокие ночи. Просыпалась, потому что мне всё время чудилось — "Родная, отзовись..."

Вместо ответа рыцарь отставил стакан и протянул к ней руки. И снова вдыхал её запах, целуя и в губы, и в глаза, и куда попало. Она отвечала жадно и бесстыдно, и вдруг Первей ощутил под своей рукой упругую грудь. Орудие рыцаря враз пришло в боевую готовность, благо накинутый плед не стеснял движений. Её пальцы уже распускали шнуровку платья...

Она вдруг издала короткий смешок.

— Между прочим, ты обещал мне помочь, хотя бы в первый раз.

— Воспитанная девушка раздевается сама, не дожидаясь, когда её об этом попросят.

Эльвира фыркнула.

— Только, пожалуйста, не ори, как я тогда: "раздевайся!!!"

Он засмеялся первый, и она ответила ему глубоким грудным смехом, и ещё спустя пару секунд они валились друг на друга от хохота. Всё напряжение, накопленное за эти годы, весь ужас и все невзгоды — всё улетало прочь... Орудие Первея ослабло было — смех гасит желание — но Эльвира уже брала его руки, ладошками прижимая к своей голой груди.

— Вот те самые титьки...

И дальнейшее рыцарь осознавал уже смутно...

...

Огонь в камине угас, и только россыпь углей светилась, точно сказочные рубины. В таком свете уже совершенно невозможно угадать выражение лица, и только багровые отблески играли в глазах, казавшихся теперь абсолютно чёрными.

Эльвира лежала, приподнявшись на локте, и гладила, гладила Первея по лицу, по волосам...

— Всё позади, мой милый. Всё теперь позади.

— Нет, родная. Всё у нас ещё впереди.

Долгий, тягучий поцелуй.

— Ты хочешь что-то сказать, мой милый? Говори, не стесняйся.

Первей вообще-то не хотел, но какой-то бесёнок уже тянул его за язык.

— Слушай, ты чего такая рыжая-то, фрекен Эльвира? Рыжую я не заказывал...

Она ещё возмущённо пыталась вырваться, но из глубины груди уже рвался смех.

— Нет, это немыслимо... Ты совершенно невозможен!