Зверь лютый. Книга 3. Пейзанизм

Посреди двора — разрубленный пёс. Мозги собачьи аккуратненько кучкой лежат. У крыльца мужик с разбитой головой. Здесь, вроде, порядок — мозги ещё на месте. Рядом старуха воем кричит. Как она захлебнётся и паузу для вдоха сделает, так стоны слышны. В смысле: мужик пока живой.

С другой стороны один из вирниковых девчонку держит. На вытянутой руке. Видно, она тоже возле битого мужика на коленях стояла, а он её за косу цап — и поднял. Она лягается и царапается. Поэтому — на вытянутой. Но девка ещё и орёт. Благим матом.

Не знаю, кому такой мат во благо. У меня уши просто заворачиваются.

Чуть дальше по левой стороне двора загородка для свиней. И в ней — голая задница. Большая. Я бы сказал — обширная. Белая, колышется и по форме — женская.

Присмотрелся — ну и умельцы эти вирниковы. Они бабу под верхнюю жердь загородки пропихнули, так что она животом на второй лежит. Руки её назад отвели и к верхней жерди её же волосами и примотали. И этим же голову назад оттянули. Так что стоит пейзанка хорошо прогнувшись, плотно зафиксировавшись и внимательно смотрит только вперёд, где свиноматка в грязи отдыхает. Поскольку никуда ещё она смотреть не может. А сзади её один из стражей порядка...

"Всё впихивал,

И всовывал,

И плотно утрамбовывал".

Прямо по песне, но не про вампира, а совсем наоборот — про "блюстителя правопорядка". Вот он и блюстит. Или — блюстует? По своему праву и в желаемом для себя порядке. Ну, и пяток головёнок детских из разных щелей выглядывают.

И чего? Статьи за изнасилование в "Русской Правде" нет. Есть наказание за поношение, за публичное оскорбление. А так... что поймал, то и поял. Это дела церковного суда. До четырёх лет епитимьи. Но только за девицу. При отягчающих обстоятельствах типа обещания жениться.

Только "блюстителей" до епископа не довести. Да и вообще, это — "сильно потом". Настолько сильно, что баба, может, и родить успеть. Резаться с ними... Ну уж нет, "вооружённое нападение... при исполнении" — вот это уже будет "воровство". В своём первоначальном, изменническо-подрывном смысле. Мне такой статьи не надо. А народ-то притих, все на меня смотрят. Ждут они.

"Вот приехал барин

Барин нас рассудит".

Этот... "держатель" даже девку подвешенную на землю поставил. Даже тот, который у свиной загородки хряком-осеменителем пристроился, и тот повернулся. Своего возвратно-поступательно-вставлятельного не прекратил, но пояс с мечом сдвинул: ножны прямо поверх бабских ягодиц легли — рукоять меча возле руки.

Как тут в здешнем "новоязе" называется "орудие говорящее" женского рода? — Ага, вспомнил: роба. Это не производственная одежда в комплекте, а рабыня. А сынок от такой приусадебной "робы" называется "робичь". То-то Рогнеда и говорила про Владимира Святого: "Не хочу робича разувати".

— Эй ты! Ты чего холопку мою портишь? Ты глянь — она себе всё брюхо расцарапала об сучки на жерди. Попортишь робу — взыщу как за убийство. Шесть гривен лишних есть? Есть — продолжай. Нет — вынимай и в порты убирай.

— Дык... Какая она тебе роба? Оне же тута вольные. Смерды — не холопы.

— Точно. Но не все. Эти — рябиновские.

— Вона как... А с каких таких пор?

— А вот только что. Я как раз и зашёл обельную запись составить. Ты давай там, бабу-то отвяжи.

— Счас. Счас, боярич... Вот минуточку подожди... Вот я... в её-то... А то как раз и разобрало. И тебе хорошо — баба не праздна будет, приплод добрый, у меня в роду все знаш каки...

Толчки становились всё сильнее, всё чаще, баба прогибалась всё глубже, ахая при каждом движении. На несколько секунд во дворе установилась заинтересованная тишина. Глубокое внимание всех присутствующих благотворно воздействовало на солиста-исполнителя: он как-то особенно чуть присел, ухватившись за верхнюю перекладину руками, глубоко задвинул и рыкнул, запрокидывая голову.

— Хор-р-хорошо. Сладко. Будет у тя, боярич, не просто роба, а роба с робичем. Гы-гы.

Я же переключился на мужика с разбитой головой. Он уже перестал стонать и широко распахнутыми глазами наблюдал за завершением процесса употребления его жены госслужащим по назначению.

— Ты хозяин? Звать как? Что в обельную грамоту писать?

— Так... Всерадом кличут...

— Ты Кудре часом не родня? У него вроде сын — Всерад.

— Точно. Племяш мой. А Кудря — брат старший. Говорят, убили их... Постой! Какая обельная? Я те не холоп! Я вольный смерд!

— Эй, добрый человек, погоди бабу отвязывать. Так как, Всерад? Или ты холоп мой. По своей воле. Или... вирниковым твоя баба понравилась.

— Да и девка уже гожая. (Это второй страж порядка вступил).

Девчонка дёрнулась к отцу. Второй "добрый человек" осадил её за косу так, что она с ног упала. Снова поднял на вытянутой руке. С подвыванием вступила старуха.

— Сыночек, миленький, соглашайся. Забьют ведь, ироды княжии. Тебя самого замучают-замордуют. Детишки ведь по чужим людям пойдут. Христа ради кусок просить. Соглашайся Радушка.

Мужик явно ещё не пришёл в себя. Мутно посмотрел на свою мамашу, перевёл взгляд на загородку, где над хорошо унавоженной площадкой в позе корабельной носовой фигуры над бурным морем торчала его жена. Потом перевёл взгляд на дверной проем овина. Две торчавшие там детские головушки немедленно начали скулить.

— Э-эх... Пиши боярин.

Вот так и создаётся аристократия: поставить свободного человека в безвыходное положение и помочь из него выйти. Хочешь — отбери землю, чтобы с голоду помирал. Хочешь — дай заем с неподъемными процентами. А всего лучше — организуй наезд на беднягу гос.власти. И — защити.

"Лучше нету "того свету"

Коли власть да грызть начнёт".

Вот когда ему "тот свет" уже лучше — тут его и обогрей. Пусть чувствует себя благодарным и виноватым. Тебе — благодарным, перед властью — виноватым. А уж как власть умеет людей виноватить... На ровном месте, когда "куда не кинь — везде срок". Это мне и по той жизни хорошо знакомо. И в советском, и в пост-советском вариантах. Называется — "законодательная ловушка".

"И где бы ты не был, и что бы не делал -

С тобой повстречаюсь в суде".

Как-то быстро мой персональный "феодализм" реализовываться начинает. Только подумал и вот уже — Ванька-рабовладелец. Потан и Любава — Акимова собственность. А эти — мои. Личные рабы.

И чего теперь делать?

Сам же из себя рвался: "не буду орудием говорящим!". "Убью, сам сдохну, но рабом не буду!".

Так это ж я про себя любимого. Это я — "сдохну, не буду". Я — не они. Я — не-людь. А этот... экземпляр... Ему и подороже свободы сущности нашлись. Мать, жена, дети, жизнь собственная... Так и примем: этот годен в холопы. По сумме весов взвешенных приоритетов его личных ценностей.

А сам бы как на его месте? — Да вообще-то... Вот и не суди. И изволь на "его место" не попадать. Как минимум — ни жены, ни детей. Чтобы ни одна гнида паскудная, вроде тебя самого, не смогла тебя перед таким выбором поставить.

Не перед каким выбором. Кроме одного: "свобода или смерть". Смерть — хоть чья. А свобода — твоя личная и только твоя. Этот выбор ты, Ванюха, уже прошёл. И ещё не раз проходить придётся. Отягчающих принятие решений обстоятельств — не допускать даже возникновения.

Как-то начинаю остро понимать монахов-затворников.

"Отречёмся от этого мира.

Отряхнём его прах с наших ног".

Опа! Так это же "Марсельеза"!

Тогда ещё и якобинцев с большевиками понимаю.

Вариантов-то с этим Всерадом у меня нет. Защитить вольных людей от обычного разбоя можно. Силой, саблями. А вот от разбоя власть предержащих...

"А ты пиши им письма мелким почерком.

Поскольку места мало в бересте".

Жди и надейся. Что твоя жалоба, челобитная, грамотка, прошение... дойдёт, попадёт, будет принято к рассмотрению...

Или — в церковь и бей там. В пол лбом. "И поразил господь нечестивцев стрелами огненными". Жди чуда. Но помни: "нету власти аще от бога". И когда жену твою в свинарниковую загородку всунули, раком поставили, и на глазах детей твоих пользуют личным составом этой самой власти, повторяй себе: "от бога", "от бога".

Стражники ушли. Второй очень обижался, что ему не дали "соплячку эту кусачую на елду насадить, зубы выкрошить, ручки-ножки царапучие пообламывать...". Какой-то он... многоцелевой. Как фронтовой истребитель.

Хрен с ней, с педофилией, но "право собственности — священно".

На "Святой Руси", как и вообще в истории России — конечно нет. Исключая пару кратковременных периодов. Но в данном конкретном случае, когда со мною девять здоровых мужиков, из которых шестеро — профессиональные убийцы... Ну тогда — "да", и священно, и неприкосновенно.

— Глава 57

Мы вернулись на общинное подворье. Солнышко уже к закату клонится. Стадо пригнали.

Обычно разбор деревенского стада по дворам — всегда шумно, весело, громко. Сегодня — все молчком. Даже коровы не мычат. Только овцы взмемекивают. И скотину мужики встречают — бабы по дворам сидят. Правильно делают. "От греха подальше".

Это же смердячки, а не монашка католическая после изнасилования: "И сладко, и без греха". То-то им в третьем тысячелетии велели постоянно пачку презервативов носить. Крест, чётки, требник и упаковку. На всякий случай. Безгрешный.

Вон вирник "с сотоварищи" из ворот проявился, в зубах ковыряет. И то правда — птицу же не погонишь на торг в Елно. Лучше скушать. А может чего и покрупнее зажарили. "Покон вирный" гласит: вирнику овцу на неделю. А вот в какой день — не уточняет.

Народ мой как-то рассосался. Потан отпросился к отцу своему сходить, мачеху-любовницу-изменщицу проведать. Я согласие дал, но попросил Якова при этом... "возвращении блудного сына" присутствовать. Мне-де по молодости в такие разборки встревать нельзя — непотребство и паскудство. А вот Яков в бронях и с мечом очень даже уместен. В качестве сдерживающего фактора. Причём — для обеих сторон.

Николай к Всераду ушёл.

Опять моё попаданство сказывается. Очень облегчённое представление о процессе "похолопливания". Нужно переписать всех живых, выяснить их умения, переписать скотину, имущество. При этом должны быть свидетели. Куча дел и времени.

Когда идёт покупка на торгу — проще. Когда идёт полон — тоже многих формальностей нет. А вот когда свой соотечественник, да ещё с хозяйством, да с семейством, да на общинной земле... Которая (община) сама по себе — хозяйствующий субъект коллективной формы собственности. И в нынешней ситуации полномочного представителя не имеет...

Есть Николашке над чем голову поломать. Да ещё я попросил разобраться с особенностями трафика товаров и ценообразования в этой "Паучьей" веси.

Доман с Охримом в Рябиновку поехали — вьючных коней с наиболее ликвидными активами бывшего вольного коллектива "арахноноидов" повели.

Доману там и присмотреть надо, и на завтра работников поднять. Он хотел мужиков поставить прорубать дорогу от "пауков" к Рябиновке.

Макуха всё барахло без телег вывести не сможет. Пришлось мне управителя несколько... притормозить. Пусть уж работники вверх по Угре, от Рябиновки на Пердунову весь дорогу чистят. А здесь Макуха что не увезёт — продаст. Мы же и купим. Дешёво. Доман к Макухе тайком от меня сбегал. Посоветовались. "Информатор" с "куратором". Вроде "дуб обкафтаненный" остыл. Завтра и разговаривать можно будет.

Притихло селище. Не так как днём, не с испугу.

Люди в деревни рано спать ложатся. Завтра — солнцестояние. Поломали мы "паукам" Иванову ночь. И сами не погуляем. Не будут нынче девки красные через костёр прыгать, ляжками своими белыми отсвечивать. Не будут спинами кусты ломать да траву мять. И "разрыв-траву", которая клады открывает, никто искать не пойдёт. И не надо. У меня уже два клада есть. Теперь вот Хохряковскую казну найду... Думаю — найду. Не мог же он один, от всех тайно, её прятать.

Эх, сейчас бы миноискатель. Что-нибудь типа того, с чем "чёрные археологи" лазают. Тут пока железа мало, помех быть не должно. Не было ещё здесь Великой Отечественной, после которой в этих местах вся земля металлом просто нашпигована. Да и не только земля. Финны российский лес берут только "из-за линии фронта". У них, вишь ты, финские зубья на пилах ломаются. На немецких осколках в русских соснах.

Ребятки мои после бессонной ночи с беготнёй и с "битыми пауками" совсем раззевались. Вся моя колюще-рубящая троица. Спать их отправил.

Тихо. Сумерки. Летние. Лёгкие. Светлые. Небо светлое, но солнца нет. Оно там, на юге за горизонтом идёт. Не глубоко, но — "за". Ветра нет, люди угомонились, тишина над миром. Тишина и покой. Удивительный свет — нежный до... до волшебства, до предчувствия чуда.

Отсюда, где я сижу, с конька амбара — вся округа видна. Пойма речная. Простор. Окоём. Оком — ем. Точно сказано. Смотришь — будто глазами ешь всё это. И насытиться не можешь. Глаз не оторвать. "Дозволь наглядеться, радость, на тебя". Точно — радость. Начнёшь по частям раскладывать — всё понятно. Вот река, вот пойма, луга, выше — кустарник, ещё выше — лес. А вместе... Не понять. Вместе — одни сплошные чувства. Аж сердце колотится. И горло перехватывает.

Радость. Счастье. Наслаждение. Услада... глазу и душе. Ветра нет, а осины у реки трепещут, серебром изнанки листьев просвечивают. Говорят, у осины изнанка листа серебряная от тридцати сребреников Иудиных. Тот мытарь на ней и повесился.

Берёзы — зелёные, сосны — зелёные, на лугах трава — зелёная. Все — зелёные и все разные.

"Хороша ты земля Русская, свято изукрашена".

Да на кой черт её "изукрашивать"?! Гадить не надо.

Небо высокое. Глянуть — шапка валится. Голубое до... до слез. Такое оно чистое и нежное. Даже страшно за него.

"И кажется — раз небеса чисты -

Чисты у нас у всех душа и совесть".

А в этом нежно-чисто-волшебно голубом такое же, но — белое. Высоко-высоко. Перистые облака. Подсвеченные солнцем из-за горизонта. Высоко ещё — завтра дождя не будет. Чисто перышками. Эти идут выше всех — от 6 до 18 километров. У них там, на высоте, ветер сильный — вон как их несёт.

С запада уже и перисто-слоистые подходят. Эти ниже идут — 6-8. За ночь они опустятся. Потом — средний слой. Циклон идёт — несёт водичку с Атлантики. Русским полям на полив. Послезавтра — либо обложная облачность, либо кучёвка тяжёлая. И — дождь.

"Дождь идёт не когда просим, а когда сено косим" — русская народная мудрость.

Завтра бы надо покос начинать. И чего же я не стал метеорологом? Сейчас бы погоду предсказывал.

Как тихо. И чисто. В воздухе, в мире... В этих летних сумерках в середине Русской равнины так... хорошо. Только чуточку печально.

"Печаль моя светла.

Печаль моя полна тобою".

Пейзажизм, сентиментализм и прочая... метеорология в моем исполнении продолжались недолго. Ворота скрипнули, в щели возникла физиономия битого сегодня Хохряковича.

— Э... Боярич... Дело есть.