Адмиралы Арктики

Тут же (исключительно брутально) появился вахтенный механик, наряженный в радиационный костюм, в противогазе, один вид которого уже остудил энтузиазм императора поглазеть вблизи на секреты технологий из будущего.

Вдобавок главный физик судна доверительно предупредил, что даже в таком защитном костюме находиться внутри долго не рекомендуется из-за угрозы для мужской потенции.

— По-моему, переборщили, — шепнул капитану Шпаковский, когда гости поспешили подняться наверх. — Романов так вообще весь побелел от страха за свои тестикулы.

— Наверное, для него это и ещё вопрос престолонаследия… разве нет?

— А я теперь сто пудов уверен, что наши там, в Питере, ему про рождение пацана всё-таки рассказали. Хрен отвертишься от такого. Вопрос, сказано ли было при этом про гемофилию… если инфу выдавали по частям?

Черто́в задумчиво прикусил губу:

— Если б Николай знал про болезнь своего сына, вряд ли бы сдерживался. Уже бы спросил.

Рассказать о наследственной проблеме Черто́в рассчитывал уже здесь: «Если переговоры с императором будут проходить в положительном ключе — хорошо. Но если возникнет щекотливая ситуация и нужны будут аргументы в каком-нибудь споре — оказание посильной медицинской помощи мальчику было бы своего рода козырем. Как бы цинично это ни звучало».

* * *

Высокопоставленные гости стояли на верхней палубе, вдыхая морозный воздух, щурясь на ослепительную белизну лежащего неподалёку ледяного поля. Их верхние одежды остались в тамбуре у кают-компании. По-быстрому отыскали тёплые куртки, и теперь, что царь, что его свита, выглядели весьма презабавно в ярко-красных пуховиках.

Николай опять курил.

Поднимаясь с аппаратной, на палубу вышли как раз там, где стояли зачехлённые вездеходы. Тент одной из машин был слегка откинут, чтобы можно было проникнуть в салон. Внутри копошились два матроса из боцкоманды.

— Что здесь происходит? — строго спросил капитан.

— Так… боцман велел. Проводим опись комплектации.

— Это самоход… автомобиль? — спросил Романов, увидев выглядывающее из-под брезента колесо.

— Совершенно верно, ваше величество, — ответил Черто́в, — специальная модель для бездорожья.

Николай с минуту молча разглядывал салон через открытую дверь. Потом почти по-мальчишески спросил:

— И можно на ней прокатиться?

— Можно, — не сдержал улыбки Андрей Анатольевич, — только для этого придётся пройти немного во льды, выбрать местечко почище, неторошенное. Спустить краном машину на снег. И пожалуйста.

* * *

Естественно, Николай не отказал себе в удовольствии увидеть «Ямал» в действии — стоял на крыле мостика, глядя вниз, как с треском лопаются льды, вдавливаемые корпусом ледокола. И внезапно снова задал посторонний вопрос, заставив Андрея Анатольевича скрипнуть зубами от неожиданности и удивления:

— Джугашвили! Ваш эмиссар упоминал некоего Джугашвили, который оказался, как сказали, весьма умелым администратором, государственного мышления и уровня.

«Это что такое было? — тихо опешил капитан. — Я не ослышался? Во даёт Алфеич. Ну кто его просил. Вот дурило».

Вслух же прокашлялся:

— Есть такое дело.

— Но он же революционер. Его цель — разрушить самодержавие, империю.

— За любой революцией стоит адреналин индивидуума и жажда власти. Но в итоге все эти юноши с «горящим взором и пламенным сердцем», если их не сожжёт сама революция, перевоплощаются в аристократов или в бюрократов.

— А чем же вам так не угодила аристократия? — зацепился Николай.

— Аристократия в большинстве оглядывается на своё прошлое.

— А как же «помнить своих предков, свои корни»?

— Как только человек начинает кичиться своей родословной больше, чем дает он сам, тем сильнее напоминает старого импотента.

И опять монарх надолго замолчал, обдумывая сказанное.

«Чёрт меня подери! — Андрей Анатольевич не на шутку встревожился. — Не сказал ли чего лишнего? Вдруг он примет это на себя?»

И поэтому нарочито громко сказал в рацию:

— Стоп машина! Что ж, ваше императорское величество, место вполне подходящее для автомобильной прогулки.

И подметил: «А о Сталине словно и забыли».

* * *

Если вертолёт показался императору чересчур шумным, несмотря на открывшиеся прекрасные виды, то от поездки на автомобиле он был в полном восторге. Машина-вездеход, для искушённого жителя двадцать первого века скорее грубоватая, Николаю показалась верхом комфорта, мощи, скорости и лёгкости управления (при коробке-то автомате и усилителе руля, ещё бы). Особенно когда он сам получил возможность порулить.

— Когда, когда мы сможем производить такое чудо? — был первый вопрос, едва перевозбуждённый император ступил на борт ледокола. И не дослушав долгих объяснений, что нужно для основания производства хотя бы чего-то подобного, неожиданно вспомнил:

— А знаете, где я ещё не был на вашем судне? Я не осмотрел лазарет, — стрельнув взглядом на капитана, Николай попытался изобразить бесстрастие, но голос приобрёл скорее вкрадчивые нотки. — Не просветите, Андрей Анатольевич?

«Ого, — подумал Черто́в, — уже Андрей Анатольевич».

— …а Наталья Владимировна свободна… м-м-м… так сказать, сердцем?

«О-о-о, — протянул мысленно капитан, — вот оно чего его в медблок потянуло. Погарцевал немного на коне и сразу себя джигитом почувствовал. Баб-с, точнее Наташу нашу ему подавай! Вот тебе и верный семьянин, вот тебе и “любимая Аликс”. Ну-ну. Николаша-то ещё тот кобелёк!»

Вслух же:

— Ох, вы и вопросики задаёте, ваше величество. Откуда ж мне знать, что у кого на сердце.

— Да? А как вообще хрупким дамам на корабле, в дальнем походе, в мужском коллективе?

— В наше время женщины не так уязвимы и беспомощны, — ободряюще улыбнулся Черто́в. И добавил: — Ровно до того момента, пока сами не захотят этого. Что касается Натальи Владимировны, то барышня она порядочная и ничего лишнего себе не позволяет.

— Так что ж! — самоуверился император. — Когда у вас тут время ужина? Всенепременно пригласить к столу ваших дам-с.

«Эк его понесло», — незаметно ухмылялся Черто́в, отдавая нужные распоряжения.

Конечно, посещение лазарета было поводом лично пригласить «многоуважаемую Наталью Владимировну».

Медблок осмотрели бегло, и единственный комментарий случился по возращении, когда блуждающая улыбка монарха сменилась на некоторое время озабоченным раздумьем.

Андрей Анатольевич уже и не удивился, когда Романов снова обратился к проблемам империи. И понял, что спровоцировало его вопрос — их главный судовой врач Кацков (а за глаза, да и в глаза и без обид Кац) был человеком если не яркой, то нескрываемой семитской наружности.

— Почему среди большинства революционеров так много нерусских? — спросил царь, приостановившись. — Я понимаю ещё, что бунтовщики поляки. Но иудеи…

— Обиженный народ. Черта осёдлости. Вот так они и реализовывались.

— Так что же, пустить их в центральные губернии? Или они желают отдельную свою, — в голосе самодержца явно прорезалось презрение, а затем и сарказм, — в Сибири.

— У нас есть такой анекдот… не анекдот, а так…

— Ваши анекдоты немного непонятны… но давайте уж.

— Когда в будущем люди стали расселяться в космосе (это пока выдумка, но с прицелом), каждое государство пожелало иметь исключительно свою планету. Их так и называли Новая Россия, Нью-Нидерланды, Второй Китай и так далее… И только израильтяне попросили ещё на каждой из этих планет маленькую автономию…

— Евреи получили свой Израиль, — не дал закончить монарх, — у вас там?

— Да, и это было опрометчиво.

— Почему?

— По разным причинам. Но знаете, вот так чтобы все евреи собрались и стали жить в одной, но своей стране — таки нет, — не скартавил, но немного передразнил капитан. — А вообще, ваше величество! Ну их, а? Сто́ит ли уделять иудеям так много внимания. Постоянная с этими евреями этническая спекуляция. Что в прошлом, что сейчас, что потом. Это всегда была больная тема, при этом ими же подогреваемая. Что ни давай, всё одно найдут повод для скорбного нытья, одновременно возомнив себя исключительными. Это болезнь всех народностей, которые вдруг посчитали, что им причинили обиду в масштабах их этноса.

* * *

А вечер, можно сказать, удался.

— Я поговорил с нею, — шепнул начбезопасности.

— Не посрамит? — полушуткой спросил Черто́в.

— Сказала — будет блюсти, но шанс трахнуть целого царя не упустит. Ты ж её знаешь. Но я ей вообще-то, чтоб лишнего ничего не сболтнула.

Капитан понимающе покивал и вспомнил обстоятельства устройства на работу медсестры Богдановой. Фактически это была его протеже — попросил за свою давнюю бывшую племянник.

Деваха была себе на уме и свободна в поступках. Сразу было поставлено условие: чтоб никаких отношений с членами (хы, с членами) экипажа, по крайней мере на судне.

И надо сказать, договору она следовала строго.

«С царём тут другое дело», — Черто́в с укоризненным вопросом поглядел на помощника:

— При всей деликатности, иметь лишний, пусть и сомнительный, рычажок давления на самодержца не помешает. Но хоть убей меня, попахивает пассивным сутенёрством.

— Да ладно тебе, — поглумился Шпаковский, — это ж счастье, когда боевая задача выполняется в удовольствие.

За ужином царь подпил, но ухаживал за Натальей исключительно галантно.

Та то рделась, то заносилась, в меру умничала, и смеялась… не как дура. Хотя тоже немного была подшофе.

Вообще, местные особо не злоупотребляли — «дырка» в строгом «сухом законе» возникла только из-за этикета. Честно говоря, и гости пили умеренно, включая окрылённого самодержца, так что до «танцуют все!» дело явно не дотягивало. Скорей наоборот — устали, насытились, захмелели. Черто́в уже откровенно маялся, пряча в кулак зевоту, выискивая повод, как бы попочтительней улизнуть — в душ и койку. «Спать, спать, спать!» И не заметил, как кто-то воткнул фильму, оказавшуюся «Иван Васильевич меняет профессию».

«Замечательно. На середине, когда увлекутся, я под шумок и свалю. Плевать на этикет. Я капитан — у меня могут быть дела. — Ещё подумал: — Какой удачный выбор. Чей, интересно?» И услышав благодушного самодержца: «Это вы с намёком, милейшая Наталья Владимировна… решили показать именно эту комедийную картину?», одобрительно удивился: «Умничка какая. Как в тему!» И досмотрел почти до конца, больше забавляясь на реакцию царя на царя.

И ничто не предвещало завтрашних разногласий и трений с монаршей особой.

* * *

Проснулся от телефонного звонка внутрисудовой связи. В дверь каюты постучали практически следом. Машинально посмотрел на часы — 02:00.

— Что? — крикнул через дверь, стаскивая рубашку со стула.

— Буза!

Подстегнул с одеванием и, уже на ходу натягивая китель, шёл с вахтенным матросом по коридору.

— Один из адмиралов, — пояснял по пути посыльный, — пошёл… куда, так и не говорит. Морпех непонятно где как раз был. Прозевал. А этот, расфуфыренный в эполетах, налетел на камбузника, а тот якобы не оказал ему должных почестей. Превосходительство в крик! Примчалась охрана, затем вторпом. Но, видимо, ему авторитета вторпома недостаточно.

Дошли быстро — всё на одном ярусе.

Лампы горят ярко, но всё словно в мутновато-жёлтом цвете. В коридоре совершенно нереально толпятся всклокоченные… вторпом, матрос-камбузник, вооружённый морпех, Рожественский в застёгнутом мундире, раскрасневшийся, шипящий почти непонятными междометиями… И всё как и рассказал вахтенный.

Глядя на эту картину, капитан, наконец, выветрил сонный сумбур из головы. Психанул: «Какого чёрта этот самодур… Да он же пьян!»

— Господин вице-адмирал! Распоряжаться и «ставить под ружьё» будете на своих эскадрах! И уж поверьте, матросики-братушки вам воздадут. А здесь командую я! Это мои люди. И наказывать или поощрять — это мне решать! Извольте пройти в свою каюту и не нарушать режим! О вашем поведении, можете не сомневаться, завтра будет известно императору!

Рожественский, сверкнув глазами, шумно пыхтя, как всё тот же броненосец, было ломанулся мимо капитана…

— Вам не туда. Ваша каюта в другой стороне!

Броненосец Рожественский врубил реверс, затем обернулся:

— Думаете, государь не знает? Думаете, нам ничего не ведомо?

И, будто и не заметив увязавшегося следом в сопровождение морпеха, громко потопал по коридору в свою каюту.

* * *

Думал — уже не заснёт. Психи крыли, ворочали, пинали подушку, мяли простынь.

«Что за м…дак? Вот так дуболомно и эскадру просрал. Что он имел в виду, говоря “государь всё знает”? Чего он вообще шарахался по судну? Завтра старлею накрутить по дисциплине его орлов по самое не хочу!»

Но сон пришёл. Как пуля в висок. Рваный, тяжёлый, с кучей гротескных кровавых картинок. И как итог — утро не доброе, утро туманное.

Выдернуло штатно — по будильнику. И тут же снова тревожно тренькнул телефон.

— Начина-а-ается!

Взял трубку:

— Да!

Заспанный (по голосу) Шпаковский:

— Император требует аудиенции.

— Это из-за Зиновия? Ты знаешь?

— Знаю. Но… по-моему, что-то ещё.

— Что? С чего взял?

На том конце трубки шумно вздохнули:

— Ты ж ушёл. Кыно кончилось. А он давай просить… да хрен там просить! Как само собой, дескать, «куплю самоход»! «Макара» типа. Я ему на пальцах разъяснил, что он хоть и под охраной, но всё равно будет кататься по улицам Петербурга. И налицо не просто футуристический дизайн, сама концепция наведёт умные головы на ненужные мысли!

— Я понимаю, что это неприемлемо, — перебил капитан, — ну и?

— А он обиделся, дебил-инфант вылитый. Потом вспылил. Как же — он весь такой «Всея Руси…», а ему отказали.

— Потом?

— Ушёл с Богдановой. И утихло. Уложила, ублажила… Я перенервничал, сам никакой. Короче, спать лёг. Будит меня помощник — как раз с Рожественским закончилось. Утихомирили.

— Утихомирил, — с укором поправил Черто́в, имея в виду себя.

— …тут мне помощник докладывает, что царь к себе в каюту дёрнул.

— Быстро.

— Ага. Скорострел. Она его сама проводила.

— Ты с ней говорил? Она ему… — послышался робкий стук, — погоди… я сейчас.

Положил трубку на стол. Открыл дверь — медсестра.

— Ага! Сама пришла! — Глянул на телефонную трубку и не стал отбивать — пусть послушает. — Заходи, рассказывай.

— Сдаётся, дура я, капитан, — прямо с порога и категорично.

Черто́ву всегда нравилось это её резкое «капитан». Не «товарищ капитан», и уж не «господин», а вот так просто — «капитан».