Его благородие

Катился май и цвёл шиповник,

В цветах каштана жизнь моя

Была как ландыш и любовник

Уехал в дальние края.

Любовь казалась такой вечной,

Нет ни начала, ни конца,

Я оказалась первой встречной

С рукой простою, без кольца.

И он с размаху предложил мне

Любовь и сердце — два в одном,

И будет общим портмоне,

И дым над свадебным костром.

Он растворился на рассвете,

Открыв все двери и замки,

Ну, где же есть любовь на свете

И мужики так мужики.

— Браво, браво господин офицер, — аплодировали участники.

Вот ведь какая закавыка. Офицеру запрещалось снимать военную форму. Он должен всегда быть в форме и ему не рекомендовалось выступать на концертах и прочих мероприятиях, хотя это правило часто нарушалось, так как среди офицеров было много талантливых людей и их выступления наоборот способствовали росту авторитета офицеров. Поэтому на эти мелкие нарушения начальство смотрело сквозь пальцы.

Первого числа июля я сопровождал Верховного Правителя на встречу с ЕИВ в Царском селе. Пётр Аркадьевич был уже не Верховным правителем, а премьер-министром.

Мне для размещения был выделен небольшой флигель в полосе гостевых домиков, рядом с флигелем премьер-министра.

Из окна я видел, как по алее прогуливались Пётр Столыпин и Григорий Распутин. Как два закадычных друга. В коридорах министерства уже носились слухи, что премьер и святой старец закорешились, это уже традиция, что все, кто работает в министерстве внутренних дел традиционно ботают по фене, и что это укрепляет авторитет шефа наверху.

Завтра будет аудиенция и мне нужно подготовиться. Я прилёг на диванчик и стал вспоминать всё, что я знал о начале Первой мировой воны, о революции, о том, как во время мирной революции в феврале люди практически и физически уничтожили полицию, которая терроризировала местных жителей. Повезло казакам, которых не было в столице, иначе бабы и мужики забили бы их дрекольем и свинцовыми цепами на базе ухватов. Пострадали и члены семей служащих полиции. Говорили бескровная революция, а вот он русский бунт бессмысленный и беспощадный.

Не так давно вызывал меня к себе директор департамента полиции, хотел посоветоваться по одному вопросу.

Речь шла о пропаганде социал-демократов. Они использовали рисунки талантливых художников и сделали книжечки-комиксы, где были нарисованы рыцари с погонами городовых и полицейскими медалями за усердие на шее. Лица у них закрыты забралами, чтобы никто их не узнал, и они кулаками и палками бьют крестьян, студентов, интеллигентов, идущих с лозунгами "свобода, равенство, братство и счастье". За спиной лежат избитые люди, а впереди несчастные граждане, пришедшие к царю.

Книжечки разбрасывали везде, и они получили очень широкое хождение среди всех слоёв общества. Полицейских офицеров стали чураться и общение с ними стало признаком дурного тона.

— Что делать в такой ситуации? — спрашивал меня директор как чиновника для особых поручений, надеясь, что я доведу до премьера и министра внутренних дел его озабоченность.

Я полистал этот комикс. Сработано умно. Тут ничего не нужно доказывать и объяснять. Городовой он и есть городовой. Из гоголевского "Ревизора" по всей России известно, что в городовые назначают одних держиморд, да и офицеры у них в большинстве своём тоже держиморды.

— Что в рисунках изображено неправильно? — спросил я директора департамента.

— Какие же, скажите на милость, рыцари с погонами городовых? — кипятился директор. — Городовой он и есть городовой.

— Так и на рисунках тоже показано, что городовые совершенно не рыцари, а в газетах пишут, что оны рыцари правопорядка, — сказал я. — В чем же неправда? В тех же газетах пишут, что полицейским может быть человек с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками. А это на рисунках можно разглядеть?

Смотрю, директор начал багроветь. Думал, что я сейчас буду его успокаивать, говорить, что правильно бьёте палками всяких там скубентов и профессоров с лекаришками. Типа, бейте и ничего вам за это не будет.

— Так, что же нам делать? — спрашивал он.

— Тут вам надо решать, — сказал я. — Чем больше вы будете бить людей, тем больше будет таких книжек, тем больше людей будет ненавидеть вас, а потом радикальные элементы снова будут создавать боевые дружины, которые уже были в 1905 году. А суды кого судят? Тех, кого избивали палками, приговаривают к каторжным работам. И чем сильнее будут репрессии, тем эффективнее будет работа социалистических агитаторов, тем больше будет демонстрантов.

— Вы полагаете, что мы должны идти на поводу у этих смутьянов? — и директор департамента встал из-за стола.

— Не мне вам указывать, господин тайный советник. — сказал я. — Но вашу озабоченность я доведу до Его Высокопревосходительства. Честь имею.

Я щёлкнул каблуками и вышел. Дойдёт ли до этого человека то, о чём я ему намекал. Вряд ли. Они боятся уголовников, а вот людей, идущих с политическими и экономическими требованиями они не боятся, и поэтому бросят все силы на них, потому что уголовники для них социально близкие. А потом начинается революция и в результате случается то, о чём говорил великий поэт.

Глава 52

Со сроками аудиенции у ЕИВ я ошибся. Меня вызвали в шесть часов, когда ЕИВ и премьер пообедали. В приёмной сидел и Распутин, тепло поприветствовавший меня.

— Чё-то меня подмораживает, — признался он. — Как вот папенька с маменькой нас встретят, а?

— Нормально встретят, — сказал я. — Они люди разумные и детей своих любят.

Затем пришёл курьер и пригласил Распутина в покои.

Мне хотелось закурить, но я не делал этого, потому что только закуришь, так последует срочное приглашение. Я сидел и ждал, а приглашения все не было. Прошёл, наверное, час, мне просто лень было доставать часы, и я закурил. И сразу же пришёл курьер и пригласил меня в высочайшие покои.

Покои — это большая комната. Обстановку я описывать не буду. Это не так важно, какие были стулья или кресла, что было на столе, какая обувь была на ногах и прочая дребедень, которая пишется только для того, чтобы текст получился более объёмным и можно было отвлечь внимание читателя от главных элементов.

Так вот, государыня сидела за столом и что-то рассматривала. Государь и его премьер сидели в креслах возле маленько столика. Царь курил, а Григорий Ефимович стоял на коленях у иконостаса в углу и истово молился.

— Вот он, Ангел, спрашивай его маменька, он всё наперёд знает, — чуть ли не завыл Распутин, становясь на колени перед царицей.

— Правильно ли он говорит? — спросила меня Александра Фёдоровна (АФ).

— Правильно, — сказал я.

— А вы откуда знаете, что он говорил? Вас здесь не было, — пыталась меня подловить АФ.

— Если он говорил правду, то я знаю, о чём он говорил, — сказал я.

— И о чём же он говорил? — спросила АФ.

— С чего начинать, Ваше Величество? — спросил я.

— С чего хотите, любезный, — бросила императрица, как половому в третьеразрядном трактире.

— Как прикажете, Ваше величество, — сказал я. — В ночь на 17 декабря 1916 года будет застрелен и утоплен в полынье реки Невы Григорий Ефимович Распутин, стоящий сейчас на коленях в этой комнате. В марте 1917 года король Великобритании Георг Пятый официально откажет бывшему императору Российской империи гражданину Романову Николаю Александровичу с семейством выход на берега Англии и проживание в его государстве.

— Да как вы смеете! — закричала АФ.

— Это ещё не всё, — сказал я. — В 1918 году всю августейшую семью перевезут в город Екатеринбург, поселят в особняке купца Ипатьева и в ночь на 17 июля 1918 года застрелят и зарежут всю августейшую семью вместе с доктором Боткиным и прислугой. Всех. Вы понимаете это. А в это время в России уже во всю будет полыхать кровопролитнейшая гражданская война, которая закончится полной победой социалистов-большевиков. А если хотите, то я могу вам рассказать, как происходило отречение хозяина земли русской Николая Романова в пользу брата своего Михаила и как Михаил отказался от этого, и его отправили в Пермь, где он был убит местными большевиками...

— Перестаньте, — закричала АФ, — я не хочу ничего этого слушать. — Она села на стул, опустила руки на голову и зарыдала.

— Что же нам делать? — как-то вяло спросил Николай Второй.

— Вам нужно пойти по пути вашего кузена — короля Георга Пятого, — сказал я. — Вы глава государства, вы назначаете премьер-министра, которого предлагает парламент, вы подписываете законы, вы раздаёте дворянские титулы, награждаете орденами, принимаете глав государств, ведёте переговоры, являетесь генералом-адмиралом императорской армии, возглавляете Тайный совет, выступаете с программной речью перед новым составом парламента, окружены всеобщим почётом и почитанием, занимаетесь любимыми делами и отдыхаете на яхте "Штандарт". Трон вы передаёте по наследству, как это традиционно делается во всех монархиях. Все дела по управлению государством ведёт премьер-министр, отчитывающийся перед парламентом и согласовывающий с вами все самые важные государственные дела.

— Позвольте, — сказал император, — но это практически тоже самое, что существует и сегодня.

— Так точно, Ваше Величество, — сказал я, — только вы не будете иметь права смещать премьер-министра и министров его кабинета. Это прерогатива парламента, в котором большинство депутатов предлагает кандидатуру премьер-министра, и вы не можете её не принять, если не будет существенных претензий, с которыми согласится парламент, заменив не подходящую кандидатуру на другую.

— Но это же получается парламентская монархия! — чуть не закричал Николай Второй.

— Да, Ваше Величество, — сказал я. — Точно такая же, как и у Вашего двоюродного брата короля Георга Пятого. В марте 1917 года он не предоставил вам разрешения укрыться в Англии только по причине разногласий между партиями парламента по поводу спасения российской монархии.

— Нам надо подумать, — сказал Николай Второй.

— Времени на раздумья нет, Ваше Величество, — сказал я. — Те преобразования, которые проводит премьер Столыпин, скоро выведут страну в число передовых стран мира. И император российский будет самым влиятельным человеком в мире. Но в стране, вернее в её верхушке, существует партия, которая хочет расправиться с Григорием Распутиным и премьером Столыпиным, чтобы заставить самодержца российского свернуть все реформы и отбросить страну назад в средневековье. И эти люди не остановятся ни перед чем, ни перед убийством святого старца, ни перед убийством премьера, ни перед убийством царя. Я вам хочу сказать, что первое убийство, убийство премьера, назначено на 14 сентября во время посещения оперного театра в Киеве. Мы приняли меры предосторожности для царской семьи и покажем всему миру лицо этих подлых убийц. Но если премьер Столыпин будет убит, то всё то, о чём я вам говорил, сбудется, возможно даже, ещё в более жуткой форме. В ваших руках судьба наследника престола и судьба ваших прекрасных дочерей.

— Мне нужно посоветоваться с Государственным советом, — сказал Николай Второй.

— Ваше Величество, — сказал я. — Перед Государственным Советом выступать будете вы. Кто из членов Совета поверит, что Вам явился Ангел и рассказал, что прописано в Книге судьбы всей Российской империи? Кто из священнослужителей поверит, что стоящий перед ними офицер есть посланец господа Бога нашего? Разве поверили Иисус Христу и разве не распяли его на кресте? И разве не отцу дано право избавить своего сына от большевицкого распятия? Разве не имеет отец этот все права, чтобы изменить историю страны? Разве не в 1913 году исполнится триста лет царствования дома Романовых и разве не в ваших силах продлить её на нескончаемое время, а не закончить в феврале 1917 года.

— У вас приготовлены необходимые бумаги? — спросил Николай Второй.

И тут премьер понял, что совершил грубейшую ошибку, забыв большевицкий лозунг: "Вздувайте горн и куйте смело, пока железо горячо". Он глубоко вздохнул, и я уже думал, что его хватит кондратий (так в наше время называли инсульт), и вся наша художественная самодеятельность закончится.

Но я достал из кармана мундира вчетверо сложенный лист и подал его царю.

Тот развернул его и стал читать:

— Так, так, Астраханский и Казанский, так, повелеваю, Конституцию, так, конституцию, монархию. Вы ничего не упустили, Пётр Аркадьевич?

Столыпин взял бумагу и стал читать:

— Божиею поспе́шествующею милостию, Мы, Николай Вторы́й, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсонеса Таврического, Царь Грузинский; Государь Псковский и великий князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский; Князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Белостокский, Корельский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных; Государь и Великий Князь Новагорода низовския земли́, Черниговский, Рязанский, Полотский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея Северныя страны́ Повелитель; и Государь Иверския, Карталинския и Кабардинския земли́ и области Арменския; Черкасских и Горских Князей и иных Наследный Государь и Обладатель, Государь Туркестанский; Наследник Норвежский, Герцог Шлезвиг-Голштейнский, Стормарнский, Дитмарсенский и Ольденбургский и прочая, и прочая, и прочая Повелеваем утвердить в парламенте Конституцию российской монархии парламентского типа. Второе. Столыпину П.А. сформировать правительство на основе избранного партийного большинства в Государственной Думе. Подпись. Всё правильно Ваше Величество.

— Давайте ручку, — сказал Николай Второй.

А откуда её взять? Пока дашь команду, пока принесут, подписанты могут всё и передумать. По старой специальной привычке, у человека всё должно быть с собой. Кто это сказал? Omnia mecum porto. Цицерон. Кстати, если фамилию Цицерон перевести на русский язык, то получится Горохов. Мог ли в России человек с фамилией Горохов стать великим оратором? Вряд ли, потому что, что бы он ни делал, ко всему будут добавлено прилагательное гороховый.

Я достал из кармана недавно купленную американскую ручку Паркер с позолоченным пером из числа недавно появившихся в России и протянул её императору. Паркер за три года сделал свою ручку мировым брендом, который сразу пишет, как только отвернёшь колпачок.

Николай Второй с интересом оглядел ручку и размашисто написал на листе: НИКОЛАЙ и поставил дату, Июля 1 числа 1911 года.

— Ручку оставьте на память об этом важном событии, — сказал я. В таких случаях и маленький чиновник может сделать небольшой подарок высокопоставленному лицу.

Я взял бумагу и послал Григория к иконостасу за свечкой. У меня уже был приготовлен кусочек красного сургуча, так, на всякий случай.

Я начал плавить сургуч на церковной свечке, и он стал падать на бумагу крупными бордовыми каплями, напоминающими кровь виноватых и невиновных. Не зря у всех внутренних войск такие же цвета петлиц, погон и головных уборов, как напоминание о крови, которую они пролили у людей, выступающих за свои права.

Я видел, как с каждой рубиновой каплей вздрагивали сидящие вокруг люди.

Николай второй уже понял, что нужно делать и снял с безымянного пальца левой руки кольцо-печатку и личной монограммой. Подышав на кольцо, он приложил его к сургучу.

Итак, демократическая революция в России, о которой так мечтали все прогрессивные люди, бескровно свершилась.

Я подождал, пока сургуч остынет, и бережно передал бумагу премьер-министру.

— Поздравляю вас, Пётр Аркадьевич, — сказал Николай Второй и пожал ему руку. — Вверяю жизнь свою и жизнь моих близких в ваши руки и Ангелу Господа нашего.

Николай Второй выглядел успокоенно и даже живо. Также выглядела и императрица, подошедшая к нему и присевшая на подлокотник кресла. В углу у иконостаса молился Григорий Распутин.

— Святое семейство, — подумал я. — Прямо-таки Тайная вечеря.

— А вы действительно Ангел? — спросила меня АФ.

Я не стал отвечать, так как засмеялись все, в том числе и императрица.

— Говорят, что вы поэт, — сказала она. — Может, прочитаете что-нибудь?

Я не привык ломаться на публике, как жеманная девица, поэтому сразу прочёл из давнего: