| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Ещё скажите, что меня с мужем расстреляют.
— Не расстреляют, хотя генерала Штюльпнагеля уже заставляют практиковать массовые казни. Вам проведут декапитацию, отрубят голову гильотиной, а вашего супруга посадят в концлагерь.
Викки вздрогнула, словно по её телу прошлись кустом крапивы.
— У вас глупые шутки, месье, — произнесла он по-французски.
— С такими вещами не шутят. Я заказывал ваш полный гороскоп у лучшего астролога. Его отличительная черта не в том, что он не ошибается, а в способности обозначить критическую точку. К примеру, есть такой персонаж как Рейнхард Гейдрих, начальник Главного управления имперской безопасности. Вы должны о нём знать исходя из рода своей деятельности как генеральный секретарь ОСМ. Вот этот Рейнхард совсем недавно прошёл последнюю критическую точку судьбы. И это не река Березина, где его самолёт сбили летом, и он чудом остался жив, а пригород Праги, Паненске-Бржежани. Двадцать седьмого сентября он открыл дверь в комнату своей резиденции и переступил не только её порог.
— И как, точнее когда он умрёт?
— По меркам вселенной и ему и вам ждать осталось совсем не долго. В мае будущего года Гейдрих лишится селезёнки, и через пару дней покинет этот мир, так и не увидев рождение своих дочерей. Сейчас и вы стоите на развилке: со мной жизнь, без меня гильотина.
— А моя точка?
— В данную минуту я должен произнести слова про то, что пути господни неисповедимы и когда открыта последняя тайна, жизнь становится пресна... подумайте, оно вам надо? Мир после этого уже не будет прежним.
Очаровательная улыбка была мне ответом. Она провела рукой по пальто, разглаживая несуществующие складки, и кивнула в знак согласия.
— Я же вижу, что вопреки предостережению вы всё равно собираетесь поступить по-своему. Впрочем, это всё неважно, ведь ваша жизнь так и будет крутиться вокруг помощи другим, а такое всегда ведёт к одному и тому же финалу. Вам не приходило в голову, что ваш фанатизм когда-нибудь может стоить вам жизни, особенно с таким шефом, как у вас? Не передумали?
— Я умею быть благодарной.
— Совсем скоро вам повстречается самый невезучий, но помеченный невероятной удачей лейтенант с летающей фамилией, за судьбу которого просят сами звёзды. Это будет означать, что пару лет у вас точно есть. Но если вы так переживаете, что не сможете посещать парижскую парикмахерскую, вашу небесную улыбку скроет вуаль, и все решат, что это очередной фарс НКВД.
— Вот ещё! — наигранно возмутилась бывшая манекенщица и просто красивая женщина. — На счёт вуали я подумаю, но мне с утра срочно нужен будуар или хотя бы трельяж.
— Всё что необходимо женщине есть в гостевом доме, — сказал я. — Электричество, ванна с горячей водой, радио, свежие журналы. Можно даже послать международную телеграмму, или сдать вещи в прачечную. До завтра, Вера Аполлоновна.
Единственное, о чём она теперь после пятидневной гонки со временем и расстоянием, могла думать, — это о чистой и тёплой постели. Впрочем, холодная тоже подошла бы. Что там, даже деревянная скамья марсельского поезда представлялась ей неплохим вариантом. Но погрузиться с головой ванну... это было за гранью мечтаний. Эта ночь принесла ей крепкий и спокойный сон. Она видела себя среди друзей и подруг, гуляющих по Монмартру, держа в руках ароматный букет из чайных роз и смеющихся над нелепыми происшествиями. Её душа, наконец, обрела покой, и она знала, что впереди её ждут новые, удивительные приключения.
* * *
Заведующая сберкассой номер один Анастасия Викторовна Вороватая была довольно привлекательной женщиной с пухлыми губками и густыми ресницами. Природа не обделила её стройной фигурой и третий, даже с половиной размер груди выгодно подчёркивала приталенная блузка и коралловые бусы. Периодически она выглядывала в зарешёченное окошко, после чего смотрелась в зеркальце и подносила ко рту стакан с водой. Поддетый под блузку корсет ужасно мешал. Выражение её лица так и говорило: настроения нет, и не предвидится. В кабинете витал запах валерьянки и её мнительную натуру лихорадило. Чувство, что что-то должно случиться появилось вечером, когда за полчаса до закрытия пришли электрики с документами очень важной организации. Вместо слабеньких лампочек на потолке они установили мощные, люминесцентные. Заменили засохшие чернильницы с проржавевшими перьями на новые и притащили два стола с лавками. Ведь неспроста перед этим событием им завезли новый сейф, слёзно выпрашиваемый с прошлого года. А вот когда на унылую и требующую ремонта стену с потрескавшейся краской повесили огромную картину неизвестного автора — ощутила неприятное волнение. Оно переросло в тревожность, едва присутствующий всё это время человек в пальто с каракулевым воротником и шапкой 'пирожок', не терпящим возражения голосом, рекомендовал ей быть завтра при полном параде как в Кремль и не опаздывать, если не хочет повторить судьбу предшественника. Да как можно опоздать на работу? — задавала она себе вопрос. Но тот так строго на неё посмотрел, что ни возражать, ни оправдываться желания не возникло. И вот сейчас, поправив на плечах шаль и снова взглянув на улицу, она вновь увидела этого человека возле красивого автомобиля. На нём было другое пальто и другая шапка, но это был он. Атмосфера стала буквально липкая на неприятности.
В сберкассе Оболенская вела себя более чем скромно и даже растеряно. Утром она узнала, что за руководителем ОСМ и её патроном Жаком Артюисом ведётся слежка и арест не за горами. Путь во Францию был закрыт. Светлые души, готовые на жертвы ради других просто не могут жить долго и счастливо. Неужели судьба уже приготовила гравировку на могильной плите? Она отстояла небольшую очередь и когда заявила кассиру в окошке, что собирается сделать взнос, получила рекомендацию открыть сберегательную книжку, после чего встала в ступор. Стоило только посмотреть ей в глаза, становилось понятно, что в них сейчас бушевал целый вихрь разнообразных эмоций. Сожаление, неуверенность, страх, боль, но больше всего было растерянности. Пришлось вмешаться Митякину.
— Женщина иностранка, — подсказал он. — Она пожертвовать хочет.
— Да, да, — подтвердила Вера Аполлоновна. — Хочу пожертвовать сироткам из детских домов.
Произнеся фразу, она посмотрела на Митякина.
— Эвакуированным детским домам, — прошептал тот.
Оболенская воспользовалась подсказкой и сделала уточнение.
— Какую сумму? — поинтересовалась кассир.
— Два ящика.
— Дамочка! — набрав в грудь воздуха, собралась возмутиться работница сберкассы, но вместо продолжения привстала со стула и посмотрела через отверстие в матовом окошке на клиентку. Прилично одетая молодая женщина больше походила на киноактрису, возможно на лауреата какой-нибудь премии, но ни как на сумасшедшую. Стоило призвать заведующую.
— Анастасия Викторовна, — пискнула она.
В это время в здание вошли двое военных лётчика. Один был в армейской шинели с голубыми петлицами, а второй во флотский с фотоаппаратом на груди. Командиры громко переговаривались, и казалось, даже не заметили смены обстановки, окунувшись в начатую на улице беседу.
— ... тогда в защиту памфлетиста Фуке произнёс знаменитую фразу: 'Когда говорить правду опасно, а врать стыдно — остаётся только шутить'. Вот так я уговорил редактора простой цитатой из книги. Фельетон напечатали в таллиннской газе...
Лётчик в чёрной шинели запнулся на полуслове.
— Какое лицо! — восхищённо произнёс он с прибалтийским, растягивая 'а' акцентом, потянувшись к футляру с фотоаппаратом. — Мадмуазель, позвольте сфотографировать вас на память. Ваши очаровательные глаза будут смотреть на меня, когда я поведу самолёт в бой над Финским заливом.
В одно мгновенье находившаяся в полной меланхолии Оболенская преобразилась. Она было потянулась рукой к свёрнутой сеточке вуали, но вместо этого с озорством щёлкнула пальцами, загадав желание.
— Позволю, но с одни условием. Вы поможете со своим другом затащить сюда пару ящиков. Они в кузове того огромного пикапа, — указав рукой на окошко, через стекло которого виднелся тент машины.
Посчитав, что дурное дело не хитрое, молодые лётчики посмотрели по направлению руки, поняли поставленную задачу и выскочили на улицу, пропустив некоторые события.
Немногочисленные посетители сберкассы образовали живой коридор, когда, пыхтя и надрываясь от тяжести, военные насилу закатили пару серебристых пеналов на тележках похожих на те, на которых перемещают баллоны с кислородом. Тем не менее, всё внимание было привлечено не к ним, а к оказавшейся на полу женщине. Приглашённая кассиром заведующая утратила всякие сомнения. Как итог — недомогание.
— Что здесь происходит? — спросил лётчик.
Кто-то из бестолково мельтешащих и толкавшихся промеж столов посетителей ответил:
— Она точно такой вопрос задала, а этот, в рыжем пальто как зыркнул, так эта по стеночке и сползла.
Народ зашумел, а Митякин сделал шаг назад и схватился за медальон, разглядывая футляр на груди военного, но тут вперёд выступила Вера Аполлоновна.
— Мой доблестный рыцарь, — произнесла она по-французски, — самое время открыть эти сундуки и сделать фотографию.
Лётчик морской авиации мало что понял из сказанного, но догадался по смыслу. Остаток плёнки за пару минут ушёл на запечатление ослепительной улыбки.
* * *
В это же время, в доме по улице Малая Мещанская пьяным, мало что понимающим взглядом на новенький костюм уставился Киселёв. Твидовый в крупную клетку пиджак висел на плечиках, прямо поверх зеркала и создавалось двоякое впечатление, если не присматриваться в отображение. Пропитая физиономия в пиджаке не сводила с него глаз. Где-то рядом, возле миски с квашенной капустой должен был лежать фотоаппарат, но куда тот делся память так и не ответила.
— Ну, а что ты хотел? — с неприкрытой усмешкой в голосе сказал он и пошарил рукой под кроватью. Пустая бутылка со звоном покатилась по полу, закончив движение у ножки стола, где покорно лежал так и не заведённый будильник. — Давай выпьем. Здесь ведь выпить не с кем. Не понимают они того, что там было.
* * *
Ещё не утихли сплетни о необычном случае в сберкассе, а имея за спиной двух автоматчиков, Митякин изымал в единственном в Рязани ателье плёнку из фотоаппарата лётчиков, попутно проводя отнюдь не светскую беседу о природе, погоде и приёмах охоты. Хотя, фраза: 'выпотрошу как оленя', однажды проскочила. Разговор поначалу не клеился. Со стороны впавших в истерику молодых людей в ход шли и угрозы, и упоминание наград, и обещание всех кар от лётного начальства, но только облачённого особыми полномочиями Митякина было не пронять. Если не брать во внимание шлепки прикладами автоматов по носу и связанные конечности, допрос подходил к логическому концу на вполне дружеской ноте.
— Значит, направляетесь в Специальную группу морской авиации?
— Да.
— Оба окончили Военно-морское авиационное училище имени Леваневского и сюда прибыли получать гидросамолёты? Не далеко ли от места службы?
— Мы в Астрахань должны были прибыть, — виновато ответил лётчик в армейской шинели. — Вечером поезд, не на вокзале же сидеть. Вот мы в сберкассу и пошли за деньгами.
— Ну да, не на вокзале и сберкнижка на предъявителя, — вслух размышлял Митякин. — Только одного не пойму, нахрена идти за двумя сотнями, когда у вас на двоих пять тысяч по карманам? ... А фотоаппарат откуда?
Вопрос о наличии камеры был более чем уместным. С началом войны на владение отечественной фототехникой требовалось разрешение, даже фотокорреспондентам. А уж если в руках оказывалась импортная, то соответствующая бумажка становилась обязательным приложением.
— Это мой, — заявил лётчик в чёрной шинели. — Нельзя что ли?
— Нельзя воду в кислоту лить, только я ответа на свой вопрос не услышал.
— Ещё в Таллинне покупал, до войны.
— В Таллинне значит, до войны, — передразнил Митякин. — Да ты хитрец!
— Я в школе в кружок фотолюбителей ходил, — попытался пояснить бывший владелец фотокамеры.
— Вот как? Так это всё меняет, стукни-ка ему Ваня по пальцам указкой, чтоб 'школьник' не врал. Хитрожопство, как говорит директор, одна из граней глупости. Кружок ты может и посещал, но вот в чём загвоздка: не мог ты эту 'Лейку' (Leica) там купить. Даже заложив свою никчёмную душонку не смог бы. Этот фотоаппарат пару недель назад в Парголово собрали, для работы в особых условиях при низких температурах. На корпусе возле объектива и на футляре клеймо — 'снежинка'.
Когда вопли утихли, Митякин потёр руки, напомнив при этом паука, которые перебирают лапами, в ожидании, что кто-то вляпается в его паутину, и задал последний вопрос.
— Сейчас, как только закончат проявлять плёнку, вас отвезут в НКВД и одного, скорее всего тебя, — ткнув пальцем в лётчика в чёрной шинели — расстреляют. А знаешь почему? Потому, что твой камрад нам всё расскажет и даже напишет. Подробно, со всеми деталями, что руками будет не оттащить от бумаги: как немцам стал служить, с каким заданием сюда отправили, как на связного по Малой Мещанской выйти. Вот и весь хрен до копейки. Но всё может измениться. Вдруг, твой друг что-то упустит и напишет меньше нужного?
* * *
(Сирия, окраина Дамаска спустя несколько дней после событий в Рязани.)
На пригород Дамаска спускался вечер. Конец осени выдался сухим и тёплым. За день воздух наполнялся терпким запахом хвои и сейчас растворялся приятным флёром, окутывая улочки старинного города. Макушки туевой аллеи легко шумели над головой. Какие-то пичуги перезванивались беззаботно и тихо, радуясь брызгам вожделенной влаги, извергающейся из поливочного шланга старика-дворника. Земля под деревьями отяжелела, разбухла, стала яркой и сейчас, в заходящих лучах солнца воздух обрёл свежесть, которой так не хватало днём. Возле некоторых домов-лавок уже сияли огоньки масляных ламп, привлекая внимание припозднившихся покупателей. Город тысячелетиями жил торговлей, степенно разрастаясь вширь, прирастая парой построек за поколение. Но всё меняется. Здание, в котором располагалась контора по найму, выглядело немного не таким, каким Орлов запомнил его в июне, когда войска оставляли город. Даже не немного, а совсем не таким. Справа от скрытого за кипарисами двухэтажного здания, который собственно и был офисом американской торговой компании, выстроили ещё один, повыше и подлиннее, с несколькими входами по фасаду с глухой жёлто-песчаного цвета стеной и крошечными окошками под крышей с вывеской, сообщавшей о продаже сельскохозяйственной технике. Старую коновязь убрали, замостив улицу бетонными плитами, а вместо конюшни с гарготом поместили современный гараж с бензоколонкой и кафе с вечерним табльдотом. У входа в заведение с запоминающимся названием 'Вдовушка героя' находился припаркованный четырёхдверный седан 'фиат' (Fiat 2800) с большими колёсами и нагло торчащей антенной. Несмотря на вечер, народу тут было довольно много и всё благодаря электрическому освещению и игравшей музыке. А ещё Орлов заметил, что та дорога, по которой пришёл он, теперь не единственная. От офиса в сторону гор по направлению на северо-запад уходила новая широкая трасса с двумя дюжинами ветрогенераторов на высоченных тумбах. Судя по всему, она шла вдоль долины и усыхающей реки Барада к ущелью, ведущему на западный Анджарский тракт. По ней вдалеке, в облаке пыли двигались огоньки зажжённых фар колонны грузовиков, вроде тех, которых нагнали сюда англичане. В памяти пронеслись недавние события. Выкрашенные в цвет высохшей глины, покрытые этой везде проникающей сирийской пылью и выцветшие на солнце брезентовые тенты, их неплохо маскировали на фоне этих земель и во время облёта на большой высоте, их обычно не было видно. Куда они успевали исчезнуть — никто не знал, и лишь по масляным пятнам на желтовато-белёсой дороге можно было понять, что они где-то здесь.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
