Среднюю, чья кожа была белее первого снега, а волосы мягки, как лебяжий пух, сосватал своему сыну король Ландии. Через год после свадьбы молодой муж погиб в сражении с варварами, и безутешная вдова удалилась в обитель, утратив от горя и красоту, и желание жить. На ее могиле расцвели белоснежные розы с бархатными лепестками, розы без шипов.
Младшая, Рэйна, была самой красивой из трех сестер: ее нежная кожа отливала золотом, впитав солнечное тепло, в каштановых кудрях сверкали медные пряди, а дыхание пахло медом. К Рэйне посватался высокородный эльф королевской крови, наследник эльфийского короля. Бессмертному некуда было спешить, получив согласие отца, он терпеливо ухаживал за девушкой, добротой и лаской пробуждая в ней любовь, и только убедившись, что их чувства взаимны, назначил день свадьбы. В ночь перед торжеством Рэйна бросилась вниз с башни своего отца. Брак без любви медленно убил ее старшую сестру, брак по любви — так же медленно выпил жизнь из средней. Рэйна предпочла быструю смерть.
Замок простоял еще много лет, и каждое утро на обветрившийся зубец сторожевой башни садилась золотая птица и встречала рассвет прекрасной песней. А наследник эльфийского короля ушел туда, куда уходят эльфы, устав от смертного мира. Легенда гласила, что там, в посмертии, Творец сжалился над ним и даровал счастливую способность любить без страха потерять.
Отец Рэйны был настолько очарован этой печальной историей, что дал своей единственной дочери имя младшей из сестер, несмотря на возражения жены. Позже, когда Рэйна достаточно выросла, чтобы прочитать легенду, его уже не было в живых, и некого было спросить, действительно ли он желал подобной судьбы для своей девочки.
А оказавшись под дядюшкиной опекой, девушка поняла, что так восхищало ее отца, почему он назвал дочь столь печальным именем: Рэйна из легенды сама выбрала свой путь. Боясь жить, она нашла в себе смелость умереть. А Рэйна молча терпела унижения, так и не решившись прекратить этот кошмар одним единственным шагом. Не так уж сложно найти в Суреме сторожевую башню.
* * *
Леар стоял у окна, и ждал, пока лекарь закончит накладывать Эльвину повязку:
— Даже к лучшему, Эльвин, что вам придется ждать, пока Совет соберется рассматривать прошения. С такой ногой вы не смогли бы выстоять заседание.
— Это всего лишь растяжение связок. Через неделю я буду на ногах, а ждать придется два месяца. Я надеялся к этому времени уже вернуться домой. Неужели нельзя заслушать мое прошение на одном из регулярных заседаний Совета?
Хранитель пожал плечами:
— Вы можете попросить, но на вашем месте я бы не стал привлекать к себе излишнее внимание. Заслушивание прошений обычно проходит бурно, есть шанс, что советникам будет не до ваших "прививок", и они согласятся просто чтобы не тратить время.
— Похоже, что вы не верите в успех.
— Как я вам и писал. Не понимаю, зачем вам вообще связываться с Советом? Вы хозяин в своих землях, делайте, что считаете нужным.
— Нельзя уничтожить болезнь в одной отдельно взятой провинции. Мой метод имеет смысл только в случае повсеместного применения.
— Так и договаривались бы с лордами.
— Но что тогда делать со свободными городами и армией? Они не подчиняются лордам.
— Об этом можно было бы подумать потом. Но сейчас уже поздно, ваше прошение ждет своей очереди в канцелярии.
Рэйна слушала разговор мужчин, притаившись в кресле. После того, как лекарь объявил, что у графа "всего лишь небольшое растяжение связок", у нее не было причин оставаться в библиотечной башне. Особенно если учесть безразличие, с которым ее встретил жених.
Леар посмотрел на девушку так, словно с трудом вспомнил, кто она такая. Рэйна понимала, что ей не предложили выйти вон только из вежливости, и в любой другой ситуации поспешила бы уйти сама, но ее слишком заинтересовал предмет разговора.
Исцеление от черной потницы, опустошавшей целые провинции... Этот хрупкий молодой человек, слепец, не видящий, что у него под ногами, смотрит на столетия вперед. Черная потница унесла жизнь ее матери... Как жаль, что он открыл свой волшебный способ только сейчас. Быть может, ничего не получится, но запретить ему попытаться — преступление!
Неужели Леар не понимает этого? Откуда такое равнодушие, холодные нравоучительные нотки в голосе? Он, вроде бы, и готов помочь, но так, словно делает одолжение, а исход дела ему безразличен. Вместо того, чтобы поддержать, ободрить, читает нотацию, словно провинившемуся мальчишке! Она решительно встала и вышла вперед:
— Вы задумали благородное и правильное дело, граф. Я буду молиться за вашу удачу.
— Она ему понадобится, — холодно заметил Леар, все с тем же неудовольствием в голосе. Он мог бы рассказать наивному слепцу, как унизительно и горько поражение, как болит, умирая, заветная мечта... Но зачем? Эльвин скоро сам все узнает, — ах да, я забыл представить вас даме. Простите мне это отступление от этикета.
— В связи с обстоятельствами нам пришлось познакомиться без посредника. Если бы не госпожа Доннер, я бы до сих пор звал на помощь посреди пустого коридора.
Рэйна с благодарностью посмотрела на графа, хотя и знала, что он не сможет заметить ее признательность. Эльвин взял всю вину на себя, умолчав о столкновении, приведшем к столь печальному исходу.
— Вам и в самом деле повезло: госпожа Доннер — моя невеста, и в столь ранний час она должна была быть в свите наместницы.
Девушка приподняла тонкую бровь: он все еще считает ее своей невестой? Даже для Хранителя у него весьма странный способ ухаживать за женщинами. Но прислушавшись к себе, Рэйна поняла, что ей все равно. В этот миг она окончательно и бесповоротно осознала, что не будет никакой свадьбы ни через год, ни через два.
Рядом с ней — интересный, притягательный, красивый, знатный и богатый, но совершенно чужой человек, и они не смогут преодолеть это отчуждение даже если захотят. Видят боги, она попыталась, и Леар, похоже, в силу своего понимания, тоже пытался. Но как можно выйти замуж за человека, от которого через всю комнату веет холодом?
Оправдываться она не стала, предпочла уйти, но, уже простившись, поддалась внезапному порыву и обратилась к Эльвину:
— Я бы хотела узнать больше о вашем способе бороться с черной потницей, граф. Видите ли, моя мать... она умерла десять лет назад, тогда в Суреме много людей умерло. Кто мог, уехал за город, а у нас не было поместья.
Не было не только поместья, но и денег. И без болезни осиротевшей семье едва хватало на самое необходимое — мать отказывалась трогать приданое дочери, а небольшие сбережения ушли на лекарства уже в первые дни. Через неделю Рэйна осталась круглой сиротой, а деньги, которые так берегла ее мать, достались дядюшке. Если бы она могла тогда решать, она бы все, до последней медной монеты отдала лекарям, и, быть может, мать бы осталась жива... Голос Эльвина вернул Рэйну в настоящее:
— Бегство лишь усугубляет ситуацию: болезнь проявляется не сразу, и беженцы разносят заразу по другим местам. Так случилось у нас в Инваносе. Мы не успели закрыть город, и болезнь захватила всю провинцию. Мне в некотором роде повезло — я всего лишь ослеп. После этого я начал свои изыскания. Но это долгая история.
— Я хотела бы услышать ее полностью, пускай и не сегодня.
Рэйна чуть было не зажала себе рот, но поздно — слова уже сорвались. Да что же это с ней такое?! Напрашиваться в гости к постороннему мужчине на глазах у жениха? Пусть даже она знает, что жених больше не жених, но пока помолвку не расторгли, она обязана вести себя достойно, Леар ничем не заслужил позора. Но Хранитель, бросив на девушку несколько недоуменный взгляд, все-таки пришел на помощь:
— Прекрасная идея, Рэйна. Графу придется провести неделю в своих апартаментах, можно будет с ума сойти от скуки. Навестите его с утра, а я загляну позже, вечером. А сейчас прошу меня извинить, дела.
* * *
Оставшись в одиночестве, Леар первым делом раздраженно хлопнул по столу: Далара просила, и он поможет Эльвину, вернее, попытается помочь, Совет проголосует против, Эльвин вернется домой ни с чем. А над Леаром опять будут смеяться за спиной. Надоело! Он больше не стает выставлять себя на посмешище. Они хотят войны? Они ее получат. И Саломэ придется решать, на чьей она стороне. Если ей так дорога их дружба — пусть постарается сохранить ее!
Гнев заполнял его разум холодной полноводной рекой, против обыкновения только прочищая мысли. Никогда раньше ему не думалось так ясно и четко, он знал, что нужно делать, просчитал ответные ходы, и сбросив надоевшую маску вежливого безразличия, которую носил даже наедине с самим собой, торжествующе улыбнулся. Раньше он просил и получал отказ за отказом. Теперь же он будет требовать и брать силой то, что и так его по праву. И никакая наместница его не остановит!
27
Существование Мэлина превратилось в непрерывную боль. Сначала он кричал, потом умолк, крик не облегчал страданий, но забирал последние силы. Так должно быть, чувствует себя человек, с которого живьем содрали кожу. Но муки несчастного продлятся несколько часов, а Мэлин жил в этом кошмаре уже... он не знал, сколько прошло времени с того мига, как горло его брата пронзил кинжал.
Мэлин хотел последовать за близнецом, но боль, захватившая сознание, не давала ему умереть и не позволяла собраться с мыслями, чтобы убить себя. Он пытался отгородиться от нее, окружить разорванную надвое душу защитным коконом, закрыться, спрятаться...
Юноша не осознавал, что делает, но все глубже и глубже уходил в себя, прячась в ту крошечную часть сознания, которая принадлежала ему одному, то немногое, что узы близнецов оставляли каждому из братьев в самой глубине их естества. Этого жалкого осколка было недостаточно, чтобы жить, но хватило, чтобы не умереть.
Но боль, загнавшая душу Мэлина в хрупкую скорлупку, оставалась рядом, он чувствовал ее каждым нервом, каждым членом. Он словно держал осаду в обреченной крепости, в чьи ворота уже колотил таран. Еще немного — и последняя преграда падет, и боль сожрет его, вывернет наизнанку, превратит в скулящего зверя. Мэлин обреченно ждал.
Защитные амулеты жрецов только приближали этот миг, высасывая силы. Дознаватели задавали вопросы — Мэлин отвечал, ко рту подносили еду — послушно глотал, поили из фляги — пил, приказывали спать — закрывал глаза. Внешний мир, размытый и невнятный, перестал существовать для него, утратил смысл. Он забыл, что есть что-то помимо боли. Костра Мэлин не боялся — огонь не причинил бы ему большей муки, напротив, стал бы избавлением. Когда на краткий миг к нему возвращалось сознание, юноша жаждал казни, готов был умолять о смерти, но он пробуждался все реже и реже, и уходил обратно в себя раньше, чем успевал что-либо сказать.
* * *
Магистр Ир пребывал в отвратительном расположении духа, в чем успели убедиться все послушники, имевшие несчастье столкнуться с ним этим утром. Потратить столько сил, сцепиться с жрецами, убедить совет магистров, что дело того стоит, и все ради чего? Ради полутрупа, стремительно ускользающего в небытие! Одного взгляда на мальчишку было достаточно, чтобы понять, что он за гранью. Отцы-дознаватели могли с тем же успехом стремиться сжечь соломенное чучело!
Псы Хейнара потратили драгоценное время на пустые расспросы, и теперь Ир сомневался, что его магия способна пробудить в Мэлине желание жить. А без этого невозможно исцелить душу. Лекари, врачующие тело, давно заметили, что желание больного жить — половина выздоровления. А душа — материя куда как более тонкая, ее эликсирами и мазями не залечишь...
Магистр в раздражении прошелся по комнате: знать бы, какой затейник придумал эти узы близнецов! От них за три версты несет эльфийской магией, только какой-то порченной, с гнильцой. А разбираться в эльфийских чарах для мага Дейкар — все равно что простому смертному голыми руками уголья из костра таскать.
Разговаривать с Мэлином было бесполезно: на прямые вопросы он отвечал, но не более того. Быстрый опрос показал, что мальчишка понятия не имеет о природе своей магии и не знает даже, как ее использовать. Заводилой был старший брат, но придется работать с тем, что есть. Ир заранее сморщился, словно ему предложили хлебнуть уксуса, и приготовился к бессонной ночи.
* * *
Защитная оболочка вокруг Мэлина пошла трещинами, и в них хлынула боль. Он стягивал прорехи, но не успевал: пока латал одну, появлялись две новых. Стена вокруг него истончалась, таяла, и, наконец, обрушилась горстью праха. Юноша увидел себя со стороны: он стоял на обломке скалы, гладком куске черного гранита с неровным сколом, плывшем в океане огненной лавы. Лава медленно поднималась вверх, лизала его ноги, и каждое прикосновение отзывалось невыносимой болью. Воняло серой и тухлыми яйцами, жгучий пар забивал легкие. Выкашливая ошметки крови и слизи, он боролся за каждый вздох.
Ир стиснул зубы и промокнул рукавом робы выступивший на лбу пот: разрушив защиту Мэлина, он подставился под удар — всего лишь слабый отголосок боли, овладевшей мальчишкой, вырвал у магистра глухой стон. Ир заставил себя забыть о боли и положил ладонь на горячий лоб юноши. Теперь он был там, в пылающем кошмаре, невыносимом даже для магистра огненного ордена. Ир брезгливо посмотрел на скорчившегося в агонии Мэлина:
— Что, нравится? Впервые вижу человека, так наслаждающегося болью. Тебе не здесь надо быть, а в борделе. За золотую монету девицы будут тебя пороть всю ночь напролет.
Мэлин не понимал, кто этот раздраженный человек в красной робе, что он делает здесь, но чувствовал исходящее от незнакомца презрение, слышал злую насмешку в его словах и, несмотря на боль, в нем проснулось возмущение:
— Убирайся, — он думал, что кричит, но на самом деле шептал едва слышно.
Но чужак только ухмыльнулся:
— Хочешь красиво страдать в одиночестве? Без зрителей? Нет, я посижу здесь, полюбуюсь. Тебе нравится испытывать боль, а мне смотреть, как ты это делаешь.
— Я не хочу! Мне не нравится!
— Не верю. Ты же сам загнал себя сюда.
— Нет! Нет! Это Ллин, — юноша плакал, и слезы дымились на его щеках, — он оставил меня одного! Я не могу один!
— Как у тебя все просто: во всем виноват покойник, легко и удобно — он ведь не вернется, чтобы возразить. Но я не дам тебе отсидеться за чужой спиной, щенок.
— Так это ты?! — Взревел Мэлин, — это ты все разрушил! — Он рванулся к ухмыляющемуся незнакомцу, но оступился на гладком камне и соскользнул вниз, в последний миг успев зацепиться за небольшой выступ, и по пояс оказался в раскаленной лаве.
— Я, я, — подтвердил Ир, наклонившись над мальчишкой, — ну же, разжимай руки. И все закончится. Куда быстрее, чем дрожать от страха в той дыре, куда ты забился. Ты ведь не можешь один, не так ли? Или тебе помочь? — Маг протянул руку к побелевшим от напряжения пальцам Мэлина. — Только вот в чем? — Задумчиво произнес он, — вверх или вниз? Вверх — и ты жив, вниз — и ты мертв. Все просто. Только реши, чего ты хочешь. Твое время истекает, мальчик. Слышишь, как падают капли в клепсидре? Кап, кап, кап...
