Остановился, только когда клятая железяка ушла в рану, кажется, почти вся. Наверное, я не туда уколол, потому что больно было невыносимо! Но я был уверен, что слышал... не ушами — всем телом слышал этот омерзительный звук, когда стальной щуп наткнулся на пулю. Она там, в самом конце, и зонд упирается строго в ее клятое донце. Теперь... Палец прижат строго параллельно к скользкой железяке, пальцы почти не дрожат. Цель — не доходя полутора сантиметров до кончика зонда. Строго в центре, строго по оси этой железяки. Так, чтобы вместе с зондом выгрызло кусочек пули. Он тонкий на конце, его целиком испарит. Ну...

Протолкнув зонд как можно дальше, понимая, что да, он уперся в кусок металла вон там, внутри мышцы, я прохрипел:

— Остры стрелы твои!

Зонд скользнул дальше. На два испаренных заклинанием сантиметра дальше.

Я повалился на пол... наверное, я что-то не так делаю. Или чего-то не учел. Только времени нет, не решусь сейчас — не решусь никогда. Встал на колени, придерживая торчащий из ноги инструмент, сел обратно на скамью. Продолжаем развлечение! Сосредоточиться! Не удается, с железякой из ноги.

— "Не будет у него ни усталого, ни изнемогающего".

На этот раз боль не усилилась, но послушное заклинанию сознание прояснилось. А я сказал — продолжаем! Господи, ну пусть получится, ну чего тебе, скотине, стоит?! У меня должно получиться!

— "Укрепи сталь Божьим перстом."

А теперь — тянуть. Думать уже поздно.

Если я полагал, что раньше было больно, то я ошибался.

Наверное, я орал, скорее всего даже визжал, вытаскивая из себя слившиеся в единое целое зонд и пулю. Это почему-то не запомнилось. Когда из раны вышла созданная мной странная конструкция я снова хотел упасть на пол, но удержался непонятным усилием. Даже не то, чтобы гордость, какая гордость у кричащего человека с мокрым от слез лицом, просто туда, куда думал упасть кровь брызнула, а я уже как-то привык, что почти чистый.

Дотянувшись до полотенца я зажал его зубами и скорчился, пережидая, кроме боли ощущая только текущую по лодыжке теплую кровь. Наверное, без очистившего голову "восстановления" вполне мог потерять сознание, но, не смотря на боль, я был совершенно свежим. Наверное, оттого так ярко все воспринимаю.

Дальше было все просто — бросив слившийся воедино с пулей зонд, я уставился сквозь слезы на листок с перечнем действий. Промыть... сделано, сделать укол... сделано, нанести мазь... нанес. Оставить рану открытой... что, совсем? А, ну да, индпакет. Принять таблетки... одна выскользнула из рук, при этом в блистере их вообще только две и было, пришлось отставить несгибающуюся правую ногу и изобразить акробатический этюд "марионетка влезает под стол". Нашел. Съел.

"Как можно скорее отвезти больного в больницу". Издеваетесь, да? Ну, хрен с вами.

Я оглядел кухню. Лужи красной воды на полу, обрывки упаковок, мокрые бинты. Черт, я всего одну маленькую дырочку заделал, что ж творится при ампутациях? На картинках все чинно — халатики, марлечка, строгая стерильность, а на самом деле наверняка там даже потолки в крови.

И что самое поганое — все закончилось.

Пули в ране нет, бинт намотан, лекарства съедены. Я больше ничего не могу сделать. Осталось самое страшное — ждать!

Нога не дергала, просто ныла. Кажется или нет, но после того, как я закончил, мне стало легче. А может, это просто наконец лекарства подействовали. Черт, а ведь у кого-то под рукой только водка, нож да йод, и ведь оперировали, и выживали. А я тут нюнюсь, бобошечку ему сделали. Встань и иди!

Но на уборку сил не хватило. Набросал тряпок на лужи, веником согнал в угол все, что намусорил.

На стол две тарелки, в каждую — пакеты с лекарствами. "Температура", "антибиотики" и отдельной стопкой то, чем перевязывать буду. Потом может не быть времени искать все это в коробке. Или сил.

Две банки с вареньем, подаренные запасливой теткой, к печке. Наполнить все кастрюли водой, одну поставить к плите, мне надо будет много пить. Подхватив из жилой комнаты старый стул, выбил ему сидение и в сенях поставил, подсунув вниз старое ведро. До ветра бегать на двор я может и не смогу, но сюда дохромаю. Не смогу дохромать — в город и сдаваться. Черт... Надо было уходить в Хабаровск, там два километра... ах, да, освящение.

Мысли путались, что при общей бодрости, немного пугало. Ногу я чувствовать перестал, поэтому натянул треники, накинул оставшийся от старой хозяйки ветхий, но чистый халат, и вышел во двор, в три ходки наполнив сушилку у печи дровами, в дополнение к уже лежавшим в сенях. Не знал бы строгостей с оборотом, подумал бы, что Алла ухитрилась в аптечку наркоту добавить.

Через час я угомонился. Ногу дергало, иногда меня пробивала дрожь, но в печи горел огонь, еды хватит на неделю, собрана сумка, если надо будет эвакуироваться в город. Если в портал можно упасть споткнувшись, то вползти в него наверняка удастся.

Упав на кровать я в очередной раз пожалел, что нет мобильника. Надо будет вьюшку закрыть, зря что ли топлю?

Спал прерывисто. Нога болела, но мало ли что там у меня болит? Первый раз, что ли?

Но кажется, не только спал, поскольку очнулся ближе к ночи.

В "эффектах" все еще не было ни "болезни", ни "кровотечения". Зато список заклинаний сократился наполовину, а я не помнил, чтобы просыпался. С этой мыслью отключился снова.

Утро. Встать, навестить сени. Нога распухла, ощущалась горячей и твердой. Вода в кастрюле на шестке все еще теплая. Ну и как, можно ли менять повязку, или не надо тревожить? Отмочив, снял бинт, кое-как промокнул, выдавил мазь и снова забинтовал. "Опознание" на рану ничего не дало, я просто в очередной раз понял, что я — это я. Надо будет конкретнее попробовать.

Нельзя сказать, что это так уж больно, сейчас было почти терпимо. Почти. Можно бы и поменьше.

Разболтав в двухлитровом ковшике варенья с теплой водой позавтракал тушенкой. Не хорошо, хлеба у меня почти не оставалось. Зато макарон полно, наемся. Как только суп кроличий прикончу.

В кровать я лег с облегчением, и восславил условности — в отличии от игры в жизни можно было использовать "восстановление" полулежа.

Подгреб было планшет, но в голове зашумело, пришлось отложить. Последней мыслью было, что зря кладу на тумбочку, там вода еще в чашке.

— Па! Па-а!

В доме холодно. Батареи отключили?

— Па! Где ты?

Меня колотило. Я... где я? Жарко. Пить.

— Пааа!

Он ушел. Да, помню... меня начало ломать, он ушел. У нас же денег нет? Феритин кончился, опять приступ.

— Паааа!

Молчит. На тумбочке... что-то упало. Кружка. Я выпил все, что было, закашлявшись от сладковатой жижи на дне. Откуда варенье? У нас же вообще ничего не оставалось? Отца уволили, опять.

Попытался встать, упал. И доски почему-то на полу... ковра нет.

Ежась, я попытался найти одеяло, не смог. Нога как в колодке, и дергает. Холодно... черт. Надо что-то сделать.... пить. Я хочу пить. В кухне кран.

Только ударившись об угол печки и задержавшись на нем я вспомнил, что в деревне. Печь, шесток, кастрюли! Подняв одну я начал жадно хлебать, проливая на грудь, потом закашлялся.

Я в деревне. Меня подстрелили. Помню. Света нет... есть!

— Да будет свет! — С изумлением уставился на укатившийся под кровать шарик. Вот сволочь! Еще заклинание, на этот раз рука успела сжаться, комната осветилась.

Холодно, но не смертельно. Растопка вопреки здравому смыслу предусмотрительно сложенная на полу у печи, кастрюли. Пальцы?

Руки ходили ходуном, странно, что меня еще не били судороги. Так. Я сейчас и таблетку взять не смогу.

— "Не будет у него ни усталого, ни изнемогающего".

Стало легче, настолько, что захотелось повторить. Вдруг еще легче будет?

Руки все равно слегка подрагивали, пока я брал пузырек.

Ха, "восстановление", да? Надо не меня, надо ногу восстанавливать.

— "Не будет у него ни усталого, ни изнемогающего".

Уже закончив, я пожалел. Зачем? Теперь надо ждать, пока станет легче. Только два раза можно... а, нет, врешь! У меня еще два слота... только их нельзя занимать. Я не помню, почему.

Надо таблетки есть. Я болею. Тогда дождусь, пока "восстановление" восстановится и я тоже восстановлюсь. Еще раз.

Снова надо идти за дровами. Ногу перемотал, дырочка маленькая, из нее желтое сочится. Заклинание сказал — легче стало. Но холодно. И за окном снег. Босиком по снегу холодно, зато дров принес. И спать сразу... когда спишь — хорошо.

— "Не будет у него ни усталого, ни изнемогающего".

Устало осел. Бочка в сенях наполовину пуста. Когда я успел? Время летит... Нога почти зажила, даже наступать можно. Может, в город? К врачу?

Нельзя надеяться на других. Тот, кто надеется на других — умирает. Все те, с кем я лежал в больнице, все те, кто не старался понять, как можно вылечиться самому, что ты можешь сделать сам, как заставить врачей лечить тебя — они умерли! Я — жив! Можно надеяться только на себя...

Надо спать. Пока спишь то почти не устаешь, и почти не приходится тратить феритин. Хватает заклинания. А, да, пока не уснул:

— "Не будет у него ни усталого, ни изнемогающего".

Все. Спать.

Проснулся рывком, в доме тянет гарью. Меня нашли?

План провален. Ребята Сергеева не хотят мириться, они хотят жестко управлять событиями, вояки чертовы... "Кто имеет медный щит"... прав Соловьев, ой прав. Значит, уходим? Я вам устрою войнушку!

В ногу кольнуло. Рана, черт. А почему в ступне?

А, отбой, я просто забыл закрыть печку, когда разогревал консерву. Такая гадость эта тушенка! Уголек выскочил, подпалил тряпку. Плохо, нельзя забывать.

— "Не будет у него ни усталого, ни изнемогающего".

Ох-х... лучше. Поднял тряпку кочергой, кинул в печь. Раньше весь мусор сжигали, даже есть про ленивых пословица "Он мусор из дому выносит".

Иванцов — мусор. А Сергеев — дурак.

И я дурак. Жизнь такая.

В очередной раз проснувшись, я остался лежать. Печка теплая еще, можно не вставать.

Пальцы? Подрагивают. Это ничего. Нога не болит. Да, помню... я же видел, ранка заросла. А ведь кровищи было, и болело. А прошло всего... Сколько прошло-то?

Планшет разряжен. Я встал, поморщившись. Одежда воняла. И постель воняла. И на полу виднелись следы рвоты, затертые. Не помню.

Сколько же я болел?

Стащив все надетое с удивлением разглядел круглый шрамик на ноге — нет, сколько же я болел на самом деле?! У стены россыпь бурых бинтов, разорванных пачек, пустых блистеров. Нашел упаковку феритина — не, не так уж и много. Неделю, судя по количеству оставшихся таблеток. А нога как новенькая, чуть-чуть ноет, но не болит.

В бочке воды оставалось на дне, к тому же у двери чуть намело снежку. С удивлением нашел рядом с "туалетным" стулом одно почти полное, но аккуратно накрытое крышкой ведро. Второе воняло под стулом. Нет, не неделю. Но ничего не помню же?!

Мыться всерьез было нечем, но вонь от тела была невыносима, так что я наскоро обтерся мокрой тряпкой. Сегодня у меня будет баня! Одевался я дрожащими от слабости руками, зато в чистое.

Надо вспомнить, что со мной было? Помню "операцию", помню, что вытащил пулю. А больше, толком, ничего не помню. Болеть готовился, но я всегда готовлюсь, мне иначе нельзя.

Из трех ведер два были с нечистотами, ну да что ж поделать. Плохо, что придется одно ведро в руке тащить, с коромыслом легче. Накинув бушлат и шагнув за дверь я остановился, ослепленный белизной.

Снег лежал на нетоптанной целине двора, на крышах, земле. Невыносимо белое снежное одеяло светилось на солнце. Ослепленный, я стоял, держа в руке ведро, а второй закрыв лицо.

— Михалыч?

Что? Кто тут?

Я убрал от глаз ладонь, и часто смаргивая попытался присмотреться.

— Ох ты ж... Михалыч, да что с тобой стряслось?!

Почти посреди двора стоял немолодой деревенский мужик в национальной одежде — ватник, толстые штаны, ушанка.

— Здравствуйте, Иван Степаныч. Как там тетя Марина? — Она мне тетка, хоть и очень дальняя, но ее брата мне как родственника не представляли, так что формально мы чужие. Этикет, так его за ногу!

— Да в порядке, привез недавно с внучатами. Ты-то как?!

— Да тоже в порядке. Поболел немного, ну я же Марине Степановне говорил, для того сюда и приехал.

— Черт знает что! Ты совсем дурной? В зеркало гляделся? От тебя половина осталась! — Он действительно не на шутку разволновался, даже подошел к крыльцу.

— Спасибо, я почти в порядке. На поправку пошел, вот, стирку решил устроить.

— Ну... да. Это, дачник, давай, может, к тетке... хм. Ко мне переедешь? У нее сейчас малые, а я только с бабой своей, угол найдем.

— Спасибо, не стоит. Я в самом деле поправляюсь. Вот если бы у вас прикупить чего поесть, я тут, пока болел, подрастрясся.

Он замялся, но кивнул:

— Это да. Заходи... обсудим.

Пока мужик оглядывал двор, в котором не было следов деятельности от слова "вообще", я спросил:

— Иван Степаныч, а сегодня день какой? Я тут, на природе, так увлекся, что даже про календарь забыл.

Он посмотрел на меня все так же тревожно, но ответил по делу:

— Пятнадцатое декабря, Михалыч. Утро.

Можно для смеха спросить, какой год, но лучше не шутить.

— Ну, я так и думал, просто замотался. Деревенская жизнь, считаешь только сезоны.

— Это так, это бывает. Может, все-таки пойдешь со мной? Снег еще не глубокий, пройти можно даже больному. Потом труднее будет.

— Спасибо, Иван Степаныч, мне пока лучше еще недельку дома посидеть. Вот потом навещу, спрошу, что в мире делается, а то совсем без новостей. Что там, все в порядке?

— Да более-менее все у нас. Телевизора теперь нету, правда, но все равно лучше, чем в городе.

Лучше чем в городе. Зашибись формулировка.

— Простите, Иван Степанович, я болел все время, пригласил бы, но в доме сейчас не очень. Прибраться надо...

— Да я уж вижу. Ну, ты смотри, болеть тебе не впервой, но все равно, фельдшер может и поможет чем. — Он помялся, но предложил, — А то хочешь, отвезу в райцентр? Ты и в самом деле как из домовины поднялся.

— Спасибо, обычное сезонное обострение. — Стандартная отговорка подействовала и сейчас. Мы перекинулись еще парой фраз, и он пошел обратно.

Мужик! Два кэмэ по укрытой снегом дороге только ради того, чтобы дачника проведать?

Уже закрыв дверь я осознал — он сказал "декабря"?! Месяц с небольшим?

Руки начали подрагивать, мне не надо было даже смотреть.

Месяц болел. Ничего себе. И выжил.

Короткие мысли проносились, исчезая, а я все стоял, держась за стену. Месяц?! Понятно, почему пришел, если я в деревне столько не показывался. Так, к черту все. Сначала здоровье.

Добравшись до тарелки, в которую были вывалены все лекарства, я вытащил пузырек с феритином, вытряхнул таблетку, кинул в рот, запил затхловатой водой. Ох, сколько же тут уборки! А сколько воды надо натаскать! И дом проветрить надо, и постирать. Но это ничего, главное — жив. Гангрена не началась, приступа не случилось, я выжил, а все остальное можно пережить.