Биография Толкина

Лекция состоялась в Университете св. Андрея 8 марта 1939 года (иногда ее ошибочно датируют 1938 или 1940 годами), после чего Толкин с воодушевлением возвратился к роману, цели которого он провозгласил. Под давлением издателя эта книга началась как простое продолжение "Хоббита", но теперь, после публичного заявления о серьезности намерений Кольцо сделалось для автора столь же важным, как и сильмариллы. Теперь-то стало ясно, что "Властелин Колец" продолжение не столько "Хоббита", сколько "Сильмариллиона". Каждая деталька прежних трудов легла кирпичиком в новый роман: сама мифология, давшая и историческую картину, и ощущение глубины; эльфийские языки, разрабатывавшиеся столь усердно и детально в течение четверти века; даже феаноровский алфавит, которым он вел дневник в течение 1926-1933 годов и которым он в романе делал надписи на эльфийском языке95. Впрочем, в разговорах и письмах к друзьям автор все еще скромно именовал свое творение "продолжением "Хоббита" или "новым "Хоббитом".

Главы из книги под этим названием одна за другой читались у "Инклингов" и были приняты с восторгом. Правда, не все одобрили "высокий стиль", который стал доминировать в книге. От сравнительно простой и обычной речи в первых главах автор понемногу перешел к выспренней и архаичной прозе. Его и самого это очень беспокоило. Конечно, это было сделано совершенно сознательно. Автор даже высказался на эту тему в печати как раз в то время, когда направление книги было объявлено на лекции в Университете св. Андрея, на сей раз в предисловии к пересмотренному переводу "Беовульфа" работы Кларка Холла. Элейн Гриффитс не рискнула самостоятельно завершить переделку издания; Толкин на это не выкроил времени и перепоручил дело своему коллеге Чарльзу Ренну, который в то время работал в Лондонском университете. Ренн справился с работой быстро, но "Аллену и Анвину" пришлось прождать много месяцев прежде, чем Толкин собрался с мыслями и написал обещанное предисловие. Когда же он, наконец, сделал это, предисловие оказалось долгим обсуждением принципов перевода и апологией "высокого стиля" в описаниях героических событий. Сознательно это было сделано или нет, но на деле предисловие превратилось в обсуждение "Властелина Колец", который в это время (начало 1940 года) находился на середине того, что стало второй книгой.

В этом предисловии Толкин в оправдание "высокого стиля" заявлял, что "мы мудро опасаемся собственной фривольности, если избегаем "двинуть" и "врезать" и предпочитаем "разить" и "ударить"; уходим от "разговора" и "болтовни" к "речи" и "обсуждению"; отказываемся от "воспитанных, храбрых и вежливых" в пользу "достойных, доблестных и учтивых" далекого прошлого". С этого момента он все больше и больше применял такие стилистические принципы во "Властелине Колец". Это было почти неизбежно: по мере разрастания романа по масштабу и целям он все больше приближался к "Сильмариллиону". Впрочем, легкость стиля первых легковесных глав была сохранена, и, перечитывая книгу двадцатью пятью годами позже, автор заметил: "Конечно же, первый том очень отличается от других'. Начало войны в сентябре 1939 года не произвело никаких кардинальных изменений в жизни Толкина. Однако в это время, к его вящей скорби, произошли изменения в жизни его семьи: сыновья покинули родительское гнездо. Старший, Джон, учившийся в отцовском Эксетеровском колледже со специализацией по английскому языку, в то время проходил стажировку в Риме и готовился стать католическим священником; позднее его вместе с другими студентами эвакуировали в Ланкашир. Майкл проучился год в Троицыном колледже, а затем стал зенитчиком. Кристофер, оправившийся от болезни, на короткое время возвратился в школу, а по окончании вслед за братом поступил в Троицын колледж. Только младшенькая, Присцилла, все еще жила в доме. Чтото нарушилось в картине размеренной жизни на Нортмуррод: прислуги не стало, временами в доме оказывались эвакуированные и просто жильцы; кур выставили в сад, чтобы получать побольше яиц, а глава семейства записался в дежурство по оповещению о воздушном нападении (в этом случае он ночевал в сыром домике, служившем местной казармой). Впрочем, на Оксфорд налетов немецкой авиации не было. В отличие от многих других преподавателей, Толкину не пришлось работать в военном ведомстве или других правительственных учреждениях.

С течением войны университет очень изменился. В Оксфорд приехало множество курсантов для прохождения "ускоренного курса" перед производством в офицеры. Толкин организовал курс обучения для курсантов-моряков в английском отделении. Он пересмотрел многие свои лекции, дабы адаптировать их к менее подготовленной аудитории. Но, вообще говоря, он сохранил свой довоенный образ жизни, а его подчеркнутый патриотизм и ненависть к врагу объяснялись почти в равной мере идеологическими и личными причинами. В 1941 году он писал: "Наш народ, похоже, еще не осознал, что в лице немцев имеет врага, чьи способности к послушанию и патриотизму (а они у него есть) выше, чем у нас (в массе). В этой войне у меня есть личные причины для ненависти к проклятому недоучке Адольфу Гитлеру за то, что он уничтожил, исковеркал, исказил, навеки обесчестил благородный северный дух, высший дар Европе, тот дух, который я всегда любил и старался представить в истинном свете'.

Много лет спустя Толкин вспоминал, что процесс создания "Властелина Колец" в 1940 году прервался почти на год. Остановка случилась на том месте, где отряд обнаружил могилу Балина в Мории. Другие источники подтверждают, что, по всей видимости, в этом месте работа прервалась. Если так, то это была первая из ряда больших задержек или отступлений в работе, причем ни одну из них нельзя объяснить какими-либо внешними причинами.

Когда работа возобновилась, автор набросал конец романа (в то время он был убежден, что осталось всего несколько глав) и начал прорабатывать эпизод встречи двух хоббитов с Древобородом — созданием, в наибольшей степени воплотившем в себе толкиновские любовь к деревьям и даже культ деревьев. Когда же со временем глава была написана, то древобородовскую манеру говорить "Хрум, хум" автор срисовал с Льюиса и его громыхающего голоса.

Сначала издатели надеялись, что новый роман будет подготовлен к печати через пару лет после выхода в свет "Хоббита". Этим надеждам не суждено было сбыться. В 1942 году не то, что продолжение — даже сам "Хоббит" не попал к публике после того, как запасы тиража на складе сгорели при пожаре в Лондоне. И все же Стэнли Анвин продолжал интересоваться, как там поживает "Новый "Хоббит". В декабре 1942 года он получил письмо, в котором Толкин сообщал, что он уже подходит к завершению, надеется чуть высвободиться в отпуске и в начале следующего года закончить: дело дошло до главы XXXI, а не хватает еще не менее шести, и они уже начаты.

Но даже глава XXXI (позднее получившая название "Хлам и крошево') была всего лишь концом того, что со временем стало книгой III. На самом деле до конца романа осталось не шесть, а тридцать одна глава. В последующие месяцы Толкин попытался взяться изо всех сил за роман и кое-что написал. Но к лету 1943 года он вынужден был признать, что это "дохлый номер".

Одной из причин было стремление к совершенству. Не довольствуясь тем, что пишется объемная и сложная книга, автор хотел иметь уверенность в том, что любая ее деталь точно укладывается в общую картину. Надо было согласовывать между собой географию, время, действующих лиц. В географических вопросах нашлась коекакая помощь: сын Кристофер рисовал вместе с ним сложную карту земель, где разворачивалось действие романа. Уже в начале работы над романом Толкин делал наброски карт. Он однажды заметил: "Уж если хотите написать сложную вещь, надо работать над картой, а то потом вы ее ни за что не составите'. Но одной карты было мало: он делал бесконечные прикидки времени и расстояния, вырисовывал сложные схемы событий в романе с указанием дат, дней недели, часов, а иногда даже направления ветра и фаз луны. Частично это было вызвано авторской аккуратностью, частично тем наслаждением, которое ему доставлял процесс "вторичного создания", а больше всего желанием создать совершенную картину. Позднее Толкин писал: "Я хотел, чтобы люди запросто входили в эту легенду и принимали ее за правду (не в буквальном смысле)'.

Придумывание имен тоже требовало немалого труда. Этот процесс был неизбежен, ведь искусственные языки, производными от которых были имена, являлись главной движущей силой его мифологии и в то же время центром деятельности его ума. И еще раз эльфийские языки куэниа и синдарин (теперь они были сложнее, чем двадцать пять лет тому назад, когда создавался "Сильмариллион") сыграли главную роль в придумывании имен. А еще они использовались для сложения эльфийских стихов и песен. Наконец, роман вызвал появление на свет других языков, хотя бы в начатке. Все это требовало времени и сил. Мало того, в романе началось разделение на несколько независимых и достаточно сложных сюжетных цепочек. Хоть Толкин и думал, что ему хватит двух-трех глав, чтобы довести Фродо и Сэма Скромби до Мордора, он еще не мог справиться со всеми трудностями в событиях, протекающих одновременно в Гондоре и Ристании. Почти шесть лет понадобилось роману (и автору), чтобы дойти до этого места, откуда же было взять время и силы завершить его, отставив в сторону завершение и отделку "Сильмариллиона" (а это тоже отвлекало). Профессору уже было за пятьдесят, он чувствовал себя усталым и опасался, что в конечном счете ничего не достигнет. В среде филологов у него почти устоялась репутация человека, бесконечно затягивающего дела. Временами такая слава забавляла, иногда расстраивала, но так и не закончить мифологию — это внушало ужас и отупение.

Примерно в это время леди Эгню, жившая в доме напротив на Нортмуррод, заявила, что ее беспокоит большой тополь у дороги: он-де затеняет сад, и потом, ей боязно за дом: а вдруг в бурю дерево упадет. По мнению Толкина, это было смешно: "Уж если ветер сможет вырвать это дерево и обрушить на дом, то он и без всякого тополя снесет жилище вместе с хозяйкой'. Но тополю уже срубили ветки и обрезали ствол, и хотя профессору удалось спасти дерево, он не мог отвлечь мысли от этой темы. В конечном счете его снедала тревога за свое "собственное внутреннее Дерево", то есть мифологию: похоже, здесь появилась аналогия.

Однажды утром он проснулся с готовой короткой повестью в голове и записал ее. Это была сказка о художнике по имени Мелкин, который, как и сам автор, корпел над мелкими деталями: "Мелкин, бывало, подолгу работал над одним листом, стараясь запечатлеть форму и блеск, и шелковистость, и сверкающую каплю росы по краям, катящуюся по желобку. И все же ему хотелось изобразить целое дерево, чтобы все листья были одинаковыми и вместе с тем разными. Особенно не давала ему покоя одна картина. Началось все с листа, трепещущего на ветру, но лист висел на ветке, а там появился и ствол и дерево стало расти и цепляться за землю фантастически-причудливыми корнями. Прилетали и садились на сучья странные птицы — ими тоже следовало заняться. А потом вокруг дерева начал разворачиваться пейзаж'.

В этой повести, названной "Лист работы Мелкина", Толкин выразил свои наихудшие опасения относительно своего мифологического Дерева. Подобно Мелкину он чувствовал, что будет оторван от работы задолго до ее завершения, если только в этом мире ее вообще возможно завершить, ибо в другом и лучшем мире Мелкин обрел Дерево завершенным и узнал, что это настоящее дерево, истинное целое той части, что была создана им.

В течение многих месяцев повесть не публиковалась, но сам процесс ее создания помог изгнать некоторые из страхов автора и помочь ему возвратиться к "Властелину Колец". Но непосредственный толчок пришел от К.С. Льюиса.

К началу 1944 года роман оставался без движения уже много времени, и Толкин писал: "Похоже, у меня уже нет сил на умственный труд или придумывание'. Льюис это заметил и стал побуждать друга собраться с духом и закончить роман. По словам Толкина, "мне нужно, чтобы на меня давили, и тогда я, возможно, поддамся'. В начале апреля он вернулся к работе, начав писать то, что со временем стало книгой IV. В ней Фродо и Сэм пробираются через болота в Мордор, где надеются бросить Кольцо в Роковой Кратер и тем самым уничтожить его.

К этому времени Кристофер Толкин был призван в Королевские ВВС и уехал в Южную Африку проходить летное обучение (к большому недовольству отца, полагавшего, что военная авиация дело аморальное и высшей степени опасное). Профессор и раньше писал сыну длинные письма, теперь же в них детально излагалось, как продвигается работа над книгой и как главы читаются братьям Льюисам и Чарльзу Уильямсу в "Белой Лошади" (в то время это был их излюбленный трактир). Вот несколько выдержек из писем.

Среда, 5 апреля 1944: Я всерьез взялся за дело, попытался закончить мою книгу и засиделся довольно поздно: потребовалось множество исправлений и исследований. А развести пары снова труднехонько. Несколько страниц обходятся в реки пота, а сейчас только дошло до встречи с Голлумом на утесе.

Суббота, 8 апреля: Провел часть дня (и ночи) в борьбе с главой. Голлум после возвращения ведет себя хорошо. Прекрасная ночь, полнолуние. Около 2 часов ночи. Я был в теплом, залитым серебристым светом саду. Если бы вдвоем могли там погулять! Затем лег спать.

Четверг, 13 апреля: Мне ежечасно тебя не хватает, я без тебя чувствую себя одиноким. Конечно, у меня есть друзья, но я редко могу с ними видеться. Вчера два часа провел с К.С.Л. и Чарльзом Уильямсом. Я прочел им предыдущую главу, ее одобрили. Я начал следующую. Если будет возможность, сделаю лишние машинописные копии и пошлю тебе. А сейчас возвращаюсь на короткую беседу с Фродо и Голлумом.

Пятница, 14 апреля: Мне удалось выкроить час-другой для писания, и я довел Фродо почти до ворот Мордора. Во второй половине дня стриг газон. На следующей неделе начинается триместр, прибудут гранки уэльских листов. Но я в любой удобный момент продолжаю "Властелина".

Вторник, 18 апреля: Завтра с утра я рассчитываю встретиться с К.С.Л. и Чарльзом и прочесть им следующую главу о переходе через Мертвецкие Болота и о приближении к Воротам Мордора, которую практически завершил. Почти начался триместр: я занимался с мисс Сэйлю в течение часа. Вторая половина дня прошла в заделке течей (потоп был) и приборке за курами. Они отлично несутся (вчера 9 штук). Появились листочки: серебристо-белые на айве, серебристо-зеленые на молодых яблонях, темно-зеленые на боярышнике, и даже на бездельниках-тополях появились сережки.

Воскресенье, 23 апреля: В ср. утром я прочел вторую главу (о переходе через Мертвецкие Болота) Льюису и Уильямсу. Получил одобрение. Сейчас почти записал третью: Ворота в Черную Страну. Но этот роман задает работы: я уже исписал более трех глав там, где планировалась только одна! И в процессе я пренебрег слишком многим. Я сейчас совсем запутался и должен был переключить внимание и взяться как следует за гранки экзаменационных листов и лекции.