— А я их знаю! — удивился отец Власий, высунувшийся из любопытства вслед за Димитрием. — Вон тот, что с ласковым лицом, — 'смиренный выразитель воли праведного Эйзекаи', а другой — праведников толмач. Что за думу думаешь, старче? Давай-ка за тебя скажу: страх до чего любопытно этих двоих тоже надкусить. Хоть наспех, а? Хе-хе...

— Подождем, пожалуй — авось, еще кто подойдет. Сегодня тут, мнится мне, либо посиделки, либо, как у древних ромеев, Dies fastus, присутственный день намечается.

Отец Власий из-за спины потянулся к уху Димитрия, зашептал:

— Ты приметил,что этот Ефрем сказал не 'по старой дороге', а 'по старой сакме'? Полянин?

— Цыц... — негромко отозвался тот. Хмыкнул и добавил в голос:

— А ведь я прав оказался!

Он кивнул в сторону забора, в щелях которого опять замелькало. Чья-то предупредительная рука с той стороны отворила калиточку. Во двор ступил польский шляхтич в малиновом жупане на меховой подбивке, схваченном широким золототканным поясом, и с кривым турецким киличем при бедре. Гордо посаженную голову венчала рогатая кунья шапка с пером черной цапли в алмазном аграфе.

— Ба-ба-ба... — протянул отец Власий.

Брат Кукша незаметно — как ему думалось — принялся вращать глазами и делать судорожные малопонятные жесты в сторону своих питомцев. Те ответно стали уточнять на том же тайном языке собственные действия: являть ли им внешним видом должную служебную бравость и удаль, тащить ли и не пущать, или же просто прикинуться дворовой утварью.

Димитрий ухмыльнулся и приветственно поднял ладонь:

— Witam jaśnie wielmożnego pana! Od jakiego czasu pan jest rycerzem?

Шляхтич подернул плечами:

— Trochę trudno powiedzieć. Niech pan coś wymyśli sam dla siebie. Здравия и долголетия и тебе, Димитрие, и тебе, отче Власие! Брат Кукша, бросай-ка ты это: олицетворять собою — знаешь ведь, мне оно не надобно. Послушники твои — как всегда молодцы, пусть отдыхают. По возвращении поблагодари от меня каждого доброй чаркою.

Он шевельнул пальцами и двор стали заполнять люди в синих кафтанах.

— Мира и блага тебе, мастер Зенон! Ты, как всегда, просто мимо проходил да вдруг удумал к нам заглянуть. Брат Кукша, освободи-ка горенку.

— Вестимо, они все до единого просто мимо проходили, — подтвердил отец Власий, глядя на неоскудевающий приток новых гостей. — А что твоя ясновельможность прикажет для сугреву: сбитеньку или травничку? А в ларце-то у тебя, чать, подарки?

— Ты все такой же, отец архимандрит. Одобряю, — заметил мастер Зенон, поднимаясь по ступеням. — Ларец — наверх, ребята.

Когда Георгий заложил засов, Белый Ворон поднялся, обвел посохом вокруг себя. Мастер Зенон расстегнул несколько верхних крючков жупана и потащил через голову плетеный из черного конского волоса гайтан с маленьким ключиком на нем.

Маслянисто прищелкнул язычком замок.

Отец Власий — то ли невольно, то ли делано — подался вперед.

— А вот и подарки...

Из недр кованого ларца появились наружу два свитка, основательно обернутых вощеной бумагой.

— Этот — для вас, отцы и братия. Держи, Димитрие. Откроешь, как расстанемся.

— Ого! — не удержался отец Власий, рассмотрев навесные печати.

— Именно так, — подтвердил мастер Зенон. — А этот передадите игумену Варнаве.

— Во как... Сам-то отчего не собираешься мимо его обители пройти невзначай?

— Вы всяко раньше меня там будете — заутра в обратный путь выступаете.

— Как это: заутра? — взвился маленький архимандрит. — Да нам в Сурожске еще сидеть-не пересидеть! Ты бы о делах-то хоть для виду порасспросил!

Он обернулся за поддержкой к Димитрию. Тот, насупившись, смотрел мимо него в дальний угол:

— Остынь, отец Власий. Мыслю, от сего часу все заботы наши к тебе переходят — так, мастер Зенон?

— Какие — все?

— Ага. Выходит, не все...

Димитрий выжидательно прищурился на мастера Зенона, который ответил ему спокойным доброжелательным взглядом.

— Ну, ладно. Попробую сам... — он откинул ладонь и загнул мизинец. — Лекарь Корнелиус. Рамзен. Танненбург...

— Вам оставляю. Не надорвитесь только.

К мизинцу присоединился безымянный палец:

— Вигель Готтард Виллафрид со своим копьем. Брат Радульфус из Майнца. Ефрем с постоялого двора Первуши...

— Этих забираю.

Средний палец пополнил набор согнутых:

— Праведный Эйзекая и его 'Ковчег Спасения'...

— Тоже забираю.

Димитрий хмыкнул:

— Мастер Зенон, сказать, отчего ты не перечислишь прямо: 'Это — мое, это — ваше', а в игры со мною играешь? Ты не знаешь в точности, где мы копнули, а где нет. И хочешь услышать это от нас.

— Зато я в точности знаю, что ты всегда был умен, Димитрие.

— Взамен не поделишься ли чем напоследок? Ради праздного любопытства моего.

— Спрашивай.

— Проповедник этот и его зеленые овцы — кто они?

— Ваши пути случайно пересеклись. Поверь, Димитрие.

— Не верю. А германцы?

— От них очень и очень высоко нити ведут. Большего не скажу.

Отец Власий поклонился через стол, шмыгнул носом и произнес расстроганно:

— Храни тебя Господь за помощь твою, мастер Зенон! Да и то сказать: одно дело делаем, одну службу служим!

Мастер Зенон потер ладонью лицо, порушив ровную кудреватость золотистой бородки:

— Так и быть, отец архимандрит, открою-ка я всю правду. Ту, которая вам и без меня давным-давно ведома: я не наверху сижу да наказы отдаю — я здесь пребываю да их исполняю.

— Ишь, сколь складно да напевно в конце-то вышло! Вот кабы тебе гусли еще... А что: небось, хочется наверх-то?

— Не рвусь — ты меня знаешь. Но и упираться не стану. Велко с матерью с собою забираете или позже перевезете?

— Ворон советует — с собою.

— Ему виднее. Помощь нужна будет?

— Сами справимся.

— Тебе виднее. Мастер Георгий, что ты там, в сенях, с ноги на ногу переминаешься? Молодость твоя права голоса тебя не лишала. Хочешь — сюда иди, хочешь — оттуда говори.

— Да, мастер Зенон. Этот долговязый Вигель со своим копьем в Сурожске уже шесть дней, а зеленые братия три — так?

— Так.

— А пожаловали сюда и те, и другие только сегодня. Почему?

— Потому что знали, что мы здесь появимся, — подал голос Димитрий.

— А вслед за вами и я, — добавил мастер Зенон. — Кто-то поглядеть на нас пожелал. На всех.

— Так ведь...

— Нет, мастер Георгий, это не оплошность наша. Отчего бы и не показать себя? Тем более, что время пришло. Любопытствуешь узнать, что это за время такое?

— Нет, мастер Зенон.

— Одобряю.

Димитрий с кряхтеньем вытянул ноги и принялся сосредоточенно их разглядывать.

Мастер Зенон опустил глаза.

— Можешь считать, что я тебя спросил, — произнес он после некоторого молчания.

— Да мне, понимаешь, одна мысль всё покоя не давала: отчего вдруг праведный Эйзекая сюда каких-то двух задохликов послал? На хозяйстве-то у мастера Вакоры с Велко намеревались поговорить куда более бравые молодцы. Особливо этот, как его, господин Уркхарт.

Кудрявая бородка едва заметно приподнялась.

— Поначалу я решил, что это тоже проповедниковы люди — альбионцы-то нечастые гости у нас. Ну, а потом еще и... — Димитрий задвигался, серчая на самого себя, запыхтел. — Словом, теперь я вижу, что ошибся, мастер Зенон. То были другие. Не нравится мне это.

— Будь добр, подробнее о бравых молодцах и господине Уркхарте, — прозвучала негромкая просьба.

— Ба-ба-ба... — пробормотал растерянно отец Власий.

Димитрий рывком подобрал ноги под себя:

— Так... Ты их проглядел, мастер Зенон. Это мне не нравится еще больше.

Глава 22

Юнак Смил осторожно провел пальцем по гладкой поверхности доски перед собою. Потом с той же осторожностью прикоснулся к палочке угля подле нее:

— А для чего это, мастер-наставник?

— Изографией займемся. Сейчас вернусь, — ответил уже на выходе Аксак. — Ничего не трогать.

— А он уже все перетрогал, мастер-наставник, пропало дело! — немедленно наябедничал противным голосом Держан и прибавил значительно тише: — Его за то хорошо бы зарезать. Ну, хоть немного, дабы впредь неповадно было.

— Изографией... Ишь ты! — восхищенно повторил про себя ни на что и никогда не обижающийся Смил. — А там уж — и обед, глядишь...

Палец его опять нацелился в доску.

— Не враз доверять ощущениям своим — признак мудрости, — одобрительно заметил Держан. — Помнишь, что рассказывал брат Василид о миросозерцании хиндусов? Все вокруг нас — майя, то бишь иллюзорность. Сиречь, надувательство одно. Ты, скажем, помышляешь, что пред тобою — доска липовая, а на самом деле она совсем другим является: положим, колбасою печеною. Свиною. С кишнецом, чесночком да еще и вот с такими вот малюсенькими кусочками сальца. Нежными-то до чего!.. Ведь может быть такое, о юнак Свин? Смил, я хотел сказать.

Кирилл поморщился.

Смил покладисто и скорбно вздохнул:

— Хорошо бы...

В дверях опять появился Аксак. Смил тут же заинтересовался простодушно:

— А что это вы принесли, мастер-наставник?

— Веревку.

— А пошто?

— Изучать станем, темнота! — снисходительно пояснил Держан. — Наука глаголет нам, что веревка есть вервие простое. Мастер-наставник вот не даст соврать. Да, мастер-наставник?

Аксак немедленно вкатил ему полновесную затрещину.

— Уй-й-й... Больно-то как...

— Это за прошлое твое острословие.

— Какое такое прошлое острословие?

— Слух у меня отменно хорош. И память. А за теперешнее — пополнишь собою после занятий внутренний порубежный дозор. С шестого часу до второго пополуночи. Ага, ага. Юнаки, всяк внимай! Разбейся на пятерки, каждая встань плечом к плечу да вытяни пред собою десницы!

Он быстро обошел всех, сноровисто связывая правые запястья короткими поводками.

— Теперь подходим к своим доскам. С бережением. С бережением, говорю! Падать не надо. Ни телом, ни духом. Кто сказал: 'как невольники полоненные'?

— Юнак Вигарь!

— Помощь в дозоре юнаку Держану окажешь. Теперь каждый да возьмет в руку — десную! — уголь и начертает на доске трехугольник, четвероугольник да круг.

— Мастер-наставник, а как должно: в рядок или одно над другим?

— А по произволению своему. Приступай!

Кирилл украдкой оглянулся направо-налево. Урок изографии больше походил на сборище геометров, страдающих 'пляской святого Витта'. Судорожные движения взаимосвязанных юнаков сопровождались негромкими междометиями и недоговоренными — ввиду острого аксакова слуха — пожеланиями друг дружке разнообразных вещей. Результатом являлась столь же разнообразная степень изгвазданности досок. Лучше прочих получалось у юнака Болха. Обхватив своей огромной левой пятерней запястье правой руки и помогая себе усердным сопением, он упорно, хоть и кривовато, выводил требуемые фигуры.

Кирилл расслабил руку, позволив, чтобы ее то поочередно, то совместно подергали в разные стороны Держан со Смилом. Потом проговорил вполголоса:

— Слушай меня. Замерли. Наверху доски рисуем трехугольник. С вершины. Направо вниз. Не спеши. Стой. Теперь налево по окоему. Давай. Стой. К вершине. Стой. Руку перенесли пониже. Разом. Теперь четвероугольник. Черту по окоему, слева направо. Начали. Стой. Дальше — вниз, отвесно. Продолжаем по окоему налево. Стой. Наверх. Руку перенесли. Теперь круг...

Аксак расхаживал вдоль двойной вереницы столов, глядя в пол и одобрительно кивая. Выпрямился, хлопнул в ладоши:

— Довольно! А теперь кто скажет, чем это мы занимались?

— Юнак Перята. Мыслю, учились единою дружиною задачу выполнять.

— Славно мыслишь.

— Юнак Благояр. Дак это всем сразу понятно было, мастер-наставник!

— Ага, ага, — согласился Аксак и обвел рукою столы с перепачканными досками: — И где же толк от понимания вашего? Юнак Болх, что ты мне свои каракули тычешь — гордишься, что с задачей справился, на свою дружину наплевавши? То-то... А молодцы нынче — юнак Ягдар да связка его.

— Мастер-наставник! — полюбопытствовал Держан. — А дружину, что единую задачу решает, завсегда веревочкою связывают?

— Экий ты, брат, неуемный. Саve, quid dicas, quando et cui. Ну, да ладно. А мы все и так связаны меж собою, только не разумеем да не видим того. Всяк внимай! Руки от угля вон в том ушате ополоснуть. О Господи... И рожи — такоже. Юнак Ягдар! После того сведешь всех ко брату Адриану в лабораториум. Изыдите!

Кирилл вытер ладони, поймал Держана за ухо и небольно притянул к себе:

— Ты чего этого бедолагу Смила травить взялся?

— Я плохой, а он — хороший?

— Да, он хороший.

— Ага. Кушает хорошо.

— Да во здравие ему. Тебе-то что? А что ты плох, я не говорил. Ты, друже мой, каким-то иным постепенно становишься. Ровно подменили тебя.

— Меня подменили? Да ты на себя-то погляди! Сегодня — один, завтра — другой. Временами и подойти боязно: неровен час, укусишь!

— Тьфу на тебя!

— Я, хоть и плох, и подменен, а тьфукать ответно не стану, — Держан низко поклонился. — Спасибо тебе на добром слове, княже-друже, друже-княже!

Кирилл рыкнул. Рывком подался к выходу, едва не задев Аксака, поглощенного тщательной очисткой досок.

В лабораториуме Держан забился в дальний угол, поманил к себе Вигаря с Максимом и зашептался с ними. Кирилл подсел поближе к утробно гудящей печи, зябко передернулся. Брат Адриан в безрукавой распахнутой на груди рубахе спросил заботливо:

— Знобит? Не захворал ли часом? Натоплено-то изрядно.

— Нет.

— Се добре. Ну, а вдруг случись такое — кто скажет, чем помочь можно? Охти, да не вскакивайте, братие, столь браво, не то последние остатки утвари стеклодувной — и те переколотите! Сидите уж, сидите, — так оно и благочиннее будет, и убытку поменее.

Мерно помахивая разлапистой бородой в подпалинах и разноцветных пятнах, он выслушал нестройный хор о малине, чесноке на меду, отваре шалфея, винном настое укропного семени, молочном квасе из чистотела и луковой мази. Одобрительно кивнув, заметил:

— Думается мне, ежели вместе с простудою болящий заодно избавится от бессонницы, застарелых мозолей и запора — ему сугубая польза будет.

— Мастер-наставник! — подал голос Держан. — А от бессонницы есть такие зелья, чтобы заснуть враз и накрепко?

— Как не быть! Так и называются: снодейные. Творятся из корня козлобородки, пустырника, боярышника, сон-травы, дурмана. А мак еще стародавние египтяне со эллинами именовали Повелителем Сна... Постой-ка, а тебе-то они зачем?

— Уж очень оно познавательно, мастер-наставник, — смущенно сознался Держан. — А я страсть до чего люблю все познавательное!

— Се добре! — умягчился брат Адриан. — А достань-ка, братец-юнак Велимысл, с полочки вон тот ковчежец. Не поспешаючи! Вот так, вот так... Да мне передай.

Он принялся бережно извлекать из ящичка и любовно расставлять пред собою на столе наподобие строя шахматных фигурок крохотные сосудцы из рыжей терракоты, черного обсидиана и синего вавилонского стекла.