Черная рысь-1. Искусство выживания

Облик зверя — наиболее уязвимое наше состояние. Мысли носились в хаотичном порядке, не поддаваясь логике, поведение соответствовало "звериному", о котором столько говорят люди, наблюдая за несдержанными личностями. Пульс учащался, и его темп не описать словами "человеческая страсть", какой бы бурной она ни была. Слово "человеческий" само по себе не подходило под определение обратившегося оборотня. Я никогда не видела со стороны, как выгляжу. Поэтому я запиралась в номере, убирала все вещи, которые могла повредить. В полнолуние обращение неминуемо. Этот день — что-то наподобие проклятья, наложенного на весь наш род, и ни одна колдунья, ведьма, цыганка не способна избавить его от этой порчи. В ночь полнолуния и те минуты, когда мы добровольно, по собственному желанию, обращались, разум отключался, уступая место инстинктам, подсознанию и рефлексам, условным и безусловным.

Я не любила цирк. Когда я видела дрессуру и ее результаты, я представляла себя на месте животного на арене. Это странно, ни один нормальный человек не будет представлять себя на месте животного. Но мы не люди. Нам можно. Так вот, я чувствовала, как меня дрессировали мои же порывы, те же рефлексы, которые годами вырабатывались в облике человека. И это ощущение не то, чтобы некомфортно, оно невыносимо. Та доля, не принадлежащая человеку разумному, не раскрытая до конца учеными всего мира, которые годами ломают голову над загадкой природы и строят самые разные гипотезы, эта доля сидит глубоко внутри нас, в полнолуние разъедает плоть и прорывается наружу. Практически не управляема. Она страшна непредсказуемостью.

И я осталась равнодушной, глядя на страдания, больше не физические — моральные. Что входит в понятие боли? Нервные окончания посылают в мозг сигналы о травме тканей и органов. А девушка боролась сама с собой, со своим телом, со своей головой. И эта борьба являлась основой пыток ищеек: заставить жертву саму перевоплотиться, поддаться искушению и растерзать их. Убийство зверя не каралось законом. Что такое штраф? Деньги. По сравнению со взятками и откупами, ничтожные центы. По правде говоря, за браконьерство еще никого из ищеек не привлекали к уголовной ответственности, а представителям организаций по охране животных ловко затыкали рты. Но чаще всего улик просто не оставалось: все подчищали.

Я подалась вперед, желая остановить их, но кто-то резко отдернул меня назад. Рита. "Ну, конечно! Заноза в заднице; заноза, размером с кол."

— Не стоит, дорогуша,— проворковала она, озабоченно наблюдая за тем, как Дарин пробирается между напарниками, отодвигая их в сторонку. Он уговорил Уильяма отойти подальше, для достоверности, как он сказал. На самом деле я догадывалась, что Уильям просто-напросто не совладал с собой, из-за этого ничего кроме неудобств не вносил.

Да, я еще раз убедилась, что Дарин пользовался своим положением. Сын важной шишки, Уильяма О'Коннора. Но он также заработал авторитет среди других ищеек, на что мало повлиял отец — неуравновешенный мужчина средних лет, обезумевший от боли и скорби, собиравшийся с силами только на заседаниях и важных приемах. Старший и младший О'Конноры были похожи лишь взрывным характером, а внешне — высокими скулами и глазами. Лучшие свои черты Дарин явно перенял от матери.

Немного оклемавшись (регенерация началась, медленно затягивались раны и заживлялись царапины, проходили ушибы, очаги боли уменьшались — я знала это, хоть процесс и не был виден), девушка приподняла голову. У нее были загрязненные пшеничного цвета волосы, на свету отливавшие золотом, макияж размазался по раскрасневшемуся лицу; тушь, неводостойкая, растеклась темными кругами под нижним веком. Осмотревшись, девушка неловко поднялась с колен — джинсы протерлись и обнажили следы пыльных от дороги ран — при этом она придерживалась одной рукой о серую стену дома. Дарин находился в шаге от нее, и, как видно, он внушал доверие не только мне — женщины, слабые существа, поддающиеся мужской физической привлекательности не меньше, чем мужчины женской — девушка отшатнулась от него, но не закричала, не убежала. Кто знает, я могла спешить с выводами. После нападения в Риме я сама-то с трудом сошла бы за олимпийского бегуна.

Вторая группа не ослушалась приказа. Никто из них четырех, включая Уильяма, не подступил ближе, пока Дарин занимался их "пациенткой". Сейчас уже, через неделю после происшествия в переулке, я трезво анализировала ситуацию. Дарин обращался со мной иначе, нежели с этой незнакомкой. Нет, он не был груб, на фоне дружков-ищеек выглядел чуть ли не аристократом-интеллигентом, но, конечно, ни о медикаментах, ни о дотошных расспросах о самочувствии, ни об извинениях за приятелей и ужасную ошибку и речи не было. Почему же я тогда так быстро его простила? Притом знала же, что по его наводке меня поджидал сладкий квартет. Можете записать новый пункт в графу "подростковый цинизм" под моим именем, но я до последнего буду думать, что только расчетливость с обеих сторон помогла нам с Дарином на одну короткую неделю найти общий язык.

Девушка мрачнела в зависимости от того, как понимала, что Дарин не намерен освобождать ее. Он не ее спаситель, нет, не в этот раз.

Глаза помутнели, взгляд ее остановился на ищейке. Обездвиженная, она замерла, как сфотографированная картинка: мышцы парализовало. Девушка заледенела, оставаясь в полном сознании. Мне было знакомо это состояние, но Дарин использовал свой "дар" без стеснений, без опасений. Он не запугивал, не демонстрировал наглядно, что будет, если не подчинишься его воле. Он делал свою работу — проверял.

Девушку передернуло от судороги, сковавшей тело, когда он закончил, и в следующую секунду она свалилась на дорогу без сил, с тяжелым грохотом. Я взвизгнула.

Дарин обернулся. Я выкрутилась из рук Риты и подбежала, расталкивая ищеек, к девушке. Веки ее дрожали, рот жадно глотал воздух. Но она не шевелилась в течение двух или трех минут, проведенных в молчании.

Молчала я, молчала она. А Дарин, Рита, Уильям и все остальные, оказывается, говорили. Из потока нелепых фраз я выловила повторяющиеся "не она", "не Рысь", "Рыси больше нет, она сбежала" и прочие убеждения Дарина, которые он пытался донести до отца. Напарники давно поверили ему на слово.

Пальцы девушки задрожали. Я взяла ее за руку, поддавшись, наверное, материнским инстинктам, или внутренний голос твердил, что я, нагадившая несчастной соплеменнице, подтолкнувшая ее в капкан врагов, обязана была оказать заботу и помощь.

— Доведите ее до ближайшей больницы,— распорядился Дарин. Вторая группа зашумела. Чьи-то объятия намеревались поднять меня на ноги и оттащить подальше.

— Оставьте!

Оковы разомкнулись, отпустив меня. Я даже не обернулась посмотреть на послушника Дарина. Это точно был не Дарин. Его руки я изучила, после немногих его прикосновений я все же научилась отличать Дарина от других мужчин, поэтому без внутренних преград могла запротестовать. Чужих людей я не боялась. Раньше — да, а сейчас все изменилось. Тот, кто хотел оторвать меня от девушки, понял это и уступил, сдав назад.

— Что вы с ней цацкаетесь? Бросьте здесь!— вскричал Уильям О'Коннор.— Придет в себя, сама уйдет! Грязные оборотни, как тараканы, живучие.

— Отец, иди в лодку.

— Это все, что ты скажешь?— разгневался Уильям.— Все, на что ты способен, это привести мне сюда паршивую шавку и бросить под ноги? На! Вместо Рыси!

— Отец,— тон Дарина разил угрозой.— Иди в лодку.

Они будто поменялись местами, отец и сын. Я баюкала девушку, не смотря на них, но прекрасно знала, как хорошо умеет убеждать Дарин. Судя по всему, это он унаследовал от Уильяма, тот не собирался "идти в лодку", как посоветовали, являя собой упрямую копию Дарина; постаревшую, обозлившуюся копию.

Большую часть диалога я пропустила мимо ушей. Жуткий ирландский акцент захватил каждую произнесенную ими фразу, обращая членораздельную речь в неразборчивое, сплошное заклинание, единый поток слов без пауз. Ирландцы не похожи на англичан. Все-таки любители пабов создали свою культуру, обособившись от европейцев хотя бы тонкостями языка.

— Это все, что ты сделал для Рейвел?— негодовал Уильям, сбавив скорость.— И ты мне глядя в глаза говоришь, что это,— он хотел подойти к стене, чтобы в подтверждение правоты устремить свой грязный ботинок в девушку. Я рывком встала, не соображая, что делаю. Но, видимо, Уильям прочел что-то в моем взгляде, раз он пригвоздил мужчину к тому месту, где тот стоял,— это нелепое создание вы притащили вместо убийцы моей дочери?

— Отец, ее нет в городе!

Рей вклинился в разговор.

— Сэр, доверьтесь радарам. Мы не видим ее на горизонте. Возможно, Рысь давно уже покинула страну.

— Я говорил с ним вчера!— не успокаивался Уильям.— Он обещал перекрыть все выезды из всей Италии! Она не ушла далеко.

— Отец, угомонись на секунду. Дай мне сказать! Хорошо, что ты не называешь его по имени, потому что оно мне ненавистно. Но еще больше мне ненавистно то, что кроме того мусора, которым он тебя снабдил, ты не веришь ничему и никому: ни мне, ни своим людям,— Дарин обвел рукой вторую группу, которая согласно закивала.

— Черной Рыси нет в городе,— подтвердил Рейли.

— Черной Рыси. Здесь. В Венеции. В Риме. В Италии. Во всей Европе. Никогда. Не было.

— Дарин!— беспомощно вскрикнула я. Слушая, как он по буквам убеждает Уильяма в его недалекости, тем самым раскрывая мои карты, я с трудом сдерживалась, чтобы не подбежать к нему и не закрыть рот рукой. Или, как делают маленькие дети, громко-громко запеть, перекрикивая все звуки. До какой степени мог дойти Дарин, чтобы угодить своему отцу? Через чьи головы готов перешагнуть, чтобы добраться до вершины пирамиды? И главное, насколько он верил мне, сестре подозреваемой со сходными ДНК молекулами, чтобы признаться самому себе в совершенной ошибке при анализе и убедить в этом семью, напарников и целую стаю?

— Мы ищем иголку в стоге сена. Кем бы ни была Черная Рысь, но здесь ее нет и не было. Как не было и в Нью-Йорке. Мы перерыли весь мегаполис. А за семь месяцев она могла забраться в самый укромный уголок планеты, засесть на каком-нибудь острове в сердце океана. Отец, ты всю жизнь намерен посвятить абсурдным поискам? Предоставь это мне.

— Таков твой окончательный ответ?— произнес Уильям со спокойной холодностью.— Потому что я намерен перерыть каждую чертовую соломинку в этом мире, что ты называешь стогом сена. Да и приказа от него, как видишь, не поступало, поэтому мы продолжаем выслеживать Черную Рысь.

— Кто такой он?— воскликнула я, как всегда не вовремя. Вчера так называли Уильяма, сегодня еще кого-то. Конечно, имена мне ничего не давали, но я понимала бы, что речь идет о реальной личности, а не о призраке в кандалах, которого боятся все жители старого замка.

Уильям вернул мне взгляд "голодный аллигатор", который я ему подарила две минуты назад.

— Он — это любовник Рейвел. Я говорил тебе о нем в машине,— пояснил Дарин, по-прежнему не называя ни имени, ни фамилии,— и это он собрал нас и отдал приказ искать Черную Рысь. Даже, нет. Приказом эту сделку назвать нельзя, мы пришли к обоюдному решению.

— Вы его так боитесь?

"Крутые парни боятся другого, еще более крутого парня? Они что, мафиози? Ищейки-мафиози. Неплохо звучит".

— Вроде того,— ответил Рейли, потому что Дарин сыграл в пойманного лазутчика, который своих не выдавал.— Он свернет нам шеи, если мы прекратим поиски без его позволения.

— Да кто он, черт возьми, такой?!

Ясно. Я для них больше не существовала. Не получив ответа, я вернулась к девушке — она потихоньку поправлялась, грудная клетка вздымалась равномерно, вот-вот пострадавшая должна была прийти в сознание.

— Да, отец,— сказал Дарин, оставаясь невозмутимым, но я отчетливо расслышала грусть и покорность в его тоне. Покорность не отцу, а скорее принятому решению отказаться от дальнейших поисков,— это мой окончательный ответ.

В этот момент я поняла, что Дарин наконец убедил себя: для Рейвел больше ничего нельзя сделать. По крайней мере, он сделал все, что было в его силах. Пускай Уильям этого пока не принимал, но на него, Дарина, впервые нахлынула скорбь от потери сестры. То, что было раньше, что не поддавалось логике и что разум отказывался осознавать, сейчас приобрело значение. Я не психолог, но сложно было не ощутить ответные волны настроения, даже при внешнем беспристрастии Дарина.

Я перестала смотреть на них, на Дарина и его отца, почувствовав легкую тошноту и головокружение. Многие вещи воспринимаются на уровне подсознания, им не нужны доказательства, а оборотни, граничившие с животными, у которых инстинкты выражены наиболее ярко, не могут уклоняться от волн настроения. Мы тонем в этом океане боли, страдания, гнева, злости, ярости, ненависти, как и с блаженством купаемся в радости, нежности, страсти и доброте. Появилось естественная потребность помочь. Неважно как, но помочь и поскорее. Допустим, принять удар на себя, как делают кошки, ложась на больное место человека. Но я подавила эту потребность: слова сожаления, сочувствия сейчас не возымели бы нужного эффекта. Особенно по отношению к мужчине. Не знаю, почему они в отличие от женщин предпочитают держать все мысли в себе. Гораздо легче было бы поделиться с тем, кто готов слушать, добровольно. А я была готова. Только полный дурак рискнул бы завести разговор, когда его в принципе не хотели видеть поблизости.

Девушка приоткрыла глаза, поморщившись от яркого света. Бледноту лица заменил природный румянец, кожа вновь была телесного цвета, что говорило о возобновившемся кровообращении. Пострадавшая долго сосредотачивалась на мне, но в конце концов решила, что я не представляю опасности, и, опираясь об асфальт, поднялась на колени. Я подставила девушке плечо, чтобы она могла встать на ноги. Неуверенно, пошатываясь, она держалась за мое предплечье. На мой вопрос, может ли она идти, девушка выдохнула, но после ее попытки сделать шаг — и это ей удалось — я склонилась к положительному ответу.

Уильям и Дарин молча буравили друг друга взглядом, а я отводила глаза, чтобы случайно не нарваться на неприятности. Поддерживая девушку за талию, бесшумно я повела ее вдоль серой стены дома к концу переулка, где виднелась широкая светлая улица.

— Раз так,— Уильям первым нарушил условную тишину, нарастающую между ними,— то ты можешь возвращаться в Ирландию.

Удаляющиеся шаги возвестили, что Уильям направился обратно к лодке. Вторая группа перешептывалась, сомневаясь, за кем последовать. Дарин распорядился, чтобы они уходили, добавив, что отныне у них один руководитель — его отец.

Остановившись, я обернулась. Втайне я надеялась, что настало время, когда моя помощь придется кстати.

— Дэр, я...— замолчав на полуслове, я подбирала нужную фразу. Но, нет, Дарин не нуждался в жилетке. Он смотрел сквозь нас, витая в каком-то своем неосязаемом мирке.

— Конечно,— сказал он,— отведи ее.

Вдоволь насладившись пустотой его голоса, я отвернулась и продолжила путь, одной рукой поддерживая девушку, которая совсем недавно, сама того не ведая, заменила ищейкам мою сестру.