Однако русские дипломаты учитывали и другие возможности развития событий. Зная о планах Эрика XIV начать вторжение в Финляндию, в Москве полагали, что Юхан Васа, видя безнадёжность положения и желая избежать расправы, будет искать выход в переходе под власть России. В этом случае посланник полчил полномочия обещать Юхану денежную и военную помощь и принять его под русский протекторат, скрепив это соглашение письменным документом.

Но оба эти думских проекта провалились. Эрик XIV, не смотря на своё отчаянное положение, не желал отказываться от своих претензий на ливонские земли, а Юхан не спешил принимать предложение о русском протекторате, предпочитая "забалтывать" вопрос в многословных, но бессмысленных посланиях.

Переговоры шли до июня месяца, не приведя к конкретным результатам. А падение Або положило конец надеждам на союз с Юханом Финляндским. 19 сентября царь прибыл в Новгород, в районе которого вновь стали сосредотачивать войска, во главе которых Иван IV поставил своего двоюродного брата кн. Владимира Андреевича Старицкого.

15 октября русская армия переправилась через Неву и выступила на Выборг. 22 октября передовые отряды подошли к городу, а 23 октября под Выборогом собралась вся русская армия.

Но осада крепости с первых дней пошла безобразно. Только 2 ноября прибыл "тяжёлый наряд". Не хватало судов, без которых была невозможна полная блокада и атака замка, расположенного на острове. К тому же поздняя осень, с её дождливой погодой, не располагала к продолжению военных действий. После четырёхдневной бомбардировки крепости, столкнувшись с недостатком провианта и фуража для конницы, русское командование 7 ноября решило снять осаду.

Неудача русских войск, в которой царь целиком и полностью винил Думу и оппозицию своей политике (именно глава Думы — конюший Иван Петрович Фёдоров-Челяднин и князь Владимир Старицкий настояли на прекращении огня после взятия Ревеля), вынудила Ивана IV временно прекратить боевые операции и заняться внутренними делами (о чём в следующей части), благо шведам было не до активных действий на своих восточных рубежах.

Зимой 1564 г. они вторглись в Норвегию, где окружили замок Акерсхус в Осло. Но были отбиты и вынуждены отступить на север в Хедмарк и Опплан, где разрушили замок Хамархус в городе Хамар.

В ответ, в октябре Даниель Рантцау перешёл шведскую границу и с 8-тысячной армией направлился к Иёнчёпингу. Несмотря на то, что движение его войска было сопряжено с большими затруднениями, в лесах шведы имели наготове блокгаузы, строили засады и заваливали дороги, Рантцау успешно продвигался вперёд. Жители Иёнчёпинга сами подожгли свой город, покинув его; при приближении датчан сожжён был и Линчёпинг. Не решаясь вступить с Рантцау в открытый бой, шведы всё глубже отступали внутрь страны, беспокоя своих врагов внезапными вылазками. Спалив Сёдерчёпинг — богатый торговый город, где было немало иностранцев, в декабре датчане построились лагерем неподалёку от Линчёпинга; не получая помощи из Дании Рантцау не решался дальше углубляться во вражескую страну и должен был отступить, вернувшись в Халланд (историческая провинция на юго-западе Швеции, в то время владение Дании) в середине февраля 1565 г.

После этого похода, боевые действия временно прекратились — все стороны конфликта устали от длящейся уже более четырёх лет войны, и нуждались как минимум в передышке для отдыха и накопления сил. Не терял присутствия духа разве что Эрик XIV, с присущей ему энергией готовый не смотря ни на какие потери продолжать войну и готовящий на июнь 1565 г. новый поход на Сконе. Но нарастание проблем и недовольство дворянства политикой короля, грозили стране внутренними потрясениями, опасность которых была недооценена Эриком XIV, который вскоре поплатился за свою невнимательность.

Часть XI

Ветер времени

Пока на дальнем пограничье гремели орудия и звенела сталь, внутри страны жизнь текла своим чередом. Отсутствие "боярщины" 1538-1543 гг. (во время которой, по словам бежавшего в 1538 г. в Литву архитектора Петра Фрязина, "бояре живут по своей воле, а от них великое насилие, а управы в земле никому нет, а промеж бояр великая рознь") и опустошения восточных русских земель в результате имевших в реальной истории казанских набегов в 1530-х и 1540-х гг. благоприятно сказалось на состоянии народного хозяйства Русского государства. А более раннее строительство "засечных черт" позволило активизировать крестьянскую колонизацию южных областей уже в 1540-х гг.

Завоевание Ливонии также не обошлось без последствий. Присоединение столь крупного региона с иной культурой и значительным иноплеменным населением просто не могло не вызвать изменений в русском обществе. И хотя правительство прилагало немало усилий для русификации новоприобретённых земель: испомещало на взятых "на государево имя" бывших орденских и церковных землях русских дворян, поселяло в ливонских городах русских купцов, а сами города получали русские названия (например, Ревель стал Колыванью, Нарва — Ругодивом, Дерпт — Юрьевым, а Пернау — Перновым), а из самой Ливонии "выводились" в глубь России ремесленники, немецкие купцы и аристократы. Но влияние этого процесса было обоюдным. Поселяемые в центральных районах страны "ливонские немцы" приносили с собой совершенно иные традиции и жизненный уклад, часть из которых постепенно размывалась, растворяясь в непривычной окружающей среде, а часть успешно "пускала корни", не только сохраняясь, но и успешно распространялась, смешиваясь с местными обычаями, порождая нечто новое, ранее незнакомое.

В некоторых случаях русское правительство даже специально поощряло подобный процесс, если полагало заимствование полезным для себя и страны. Наиболее ярко это проявилось в попытках реформировать ремесленное производство. Вывод и расселение по русским городам ливонских ремесленников (прежде всего в Москве, Пскове и Новгороде), а также наложенная на них обязанность брать учеников из местного населения, привёл к тому, что первоначально в столице, а затем и по всей стране стала распространяться цеховая система ремесленного производства. Нельзя сказать, что она была чем-то новым и необычным для русских городов. Ещё в XIV-XV столетиях в Новгороде и Пскове встречались "дружины", которые состояли обыкновенно из главного мастера и его "другов", "дружинников", или рядовых рабочих. Также существовавшие на Руси артели походили на аналогичные формы объединений в Западной Европе. Однако они были скорее исключением, чем правилом. Но с момента завоевания Ливонии русское правительство, ознакомившись с порядками царившими в "немецких" ремесленных цехах стало активно проталкивать их введение в собственно русских городах. Причины этого лежали на поверхности. Как писал один из сторонников введения цехов на иностранный манер, за границей благодаря существованию цехов "мастера добры и похвальны", а у нас же, "отдавшись в научение лет на пять или шесть и год места или другой пожив, да мало-мало поучась, и прочь отойдёт, да и станет делать особо, да цену опустит, и мастера своего оголодит, а себя не накормит, да так и век свой изволочит; ни он мастер, ни он работник". Поэтому, по мнению сторонников внедрения цеховой системы, необходима регламентация производства, чтобы всякий, "давшись к мастеру в научение, жил до уречённого сроку, а не дожив не то что года, а и недели не дожив, прочь не отходить и не взяв отпускного письма и после сроку с двора не сходить...".

В 1562 г. Иван IV приказал учинить для казённых мастеров (работавших на государство, и для которых основной доход складывался из казённых заказов) отдельные общества на основании однородности мастерства:

"Каждое художество или ремесло свои особые цехи или собрания ремесленных людей имеет, а над оными — старшин", число последних зависело от размера города и числа ремесленников. Старшины ведут цеховую книгу, записывая в неё всех ремесленников своего цеха и смотря за тем, "дабы всякий своё рукоделие делал добрым мастерством".

Каждый цех состоит из членов двух категорий, членов полноправных и неполноправных. К первым принадлежат все мастера цеха, т. е. имеющие право производить ремесло самостоятельно и держать подмастерьев и учеников; последние две группы составляют категорию неполноправных членов. Для учеников установлен семилетний срок пребывания у мастера, после чего ученик получает у мастера удостоверение в знании ремесла; о прохождении стажа подмастерья ничего не говорится. Звание же мастера даётся лишь после успешно сданного экзамена, который принимает комиссия из мастеров.

Помимо этого в Москве происходили и иные изменения. Прежде всего это коснулось личности Ивана IV. В реальной истории он не получил практически никакого систематического образования (что вынужден был наверстывать позднее под руководством Сильвестра и Макария, и только к 30-и годам стал "словесной мудрости" ритором), и никакого систематического воспитания, в результате чего оказался не готов к управлению государством, и 1550-е годы стали для него годами ученичества в государственной деятельности. Однако, в данном варианте истории, его оставшаяся в живых мать обязательно озаботилась бы обучением сына, а более счастливое детство, не омрачённое унижением времён "боярщины", положительно сказалось на его характере, сделав царя более уравновешенным, похожим на его деда Ивана III, в котором природная гневливость умерялась волей и целеустремленностью.

Сидящий на митрополичьем престоле Иоасаф (Скрипицын), будучи близок к нестяжателям, выступал за сближение с греческой церковью, отношения с которой были разорваны после падения Константинополя и провозглашения автокефалии московской митрополии. В реальной истории в своем исповедании при поставлении на митрополичий престол Иоасаф не отрекался от Константинопольского патриарха, как это делалось до него после разрыва с Константинополем в 1478 г. Напротив, он заявил тогда: "во всем последую и по изначальству согласую всесвятейшим вселенским патриархом, иже православне держащим истинную и непорочную христианскую веру, от свв. апостол уставленную и от богоносных отец преданную, а не тако, яко же Исидор принесе от новозлочестивне процветшего и несвященнаго латиньскаго собора". Позднее в реальной истории именно Иоасаф (уже низведенный с кафедры и проживавший на покое в Троице-Сергиевой лавре) был послан в Константинополь за благословением на царское венчание Ивана. Все это дает основание полагать, что в данной альтернативной истории церковная политика Иоасафа будет грекофильской.

В 1547 г., сразу же после своего избрания митрополитом, Иоасаф посылает миссию в Константинополь за благословением на царское венчание Ивана. Патриарх Дионисий отвечает, что поскольку Иван тем самым становится преемником базилевсов как царь вселенского православия, венчание это может осуществить только вселенский патриарх, и предлагает сам прибыть в Москву и короновать Ивана. Русские послы, однако, настаивают, чтобы эта честь была сохранена за русским митрополитом, и Дионисий, получив зело приличные дары, смиряется и дает благословение, а так же передает послам грамоты с полным чином коронации ромейских (византийских) императоров.

Кроме того Дионисий посылает Иоасафу письмо, в котором предлагает перенести в Москву центр греческого образования (в реальной истории такие предложения делались неоднократно, но руководивших русской церковью иосифлян не заинтересовали). В то время для получения высшего образования греки вынуждены были ездить в университеты Италии, где им приходилось формально принимать флорентийскую унию и признавать юрисдикцию униатского "патриарха константинопольского" — кардинала Гротта-Ферарского. Дионисий предлагает основать в Москве православную академию, в которую могли бы приезжать учиться сами греки, и типографию. К предложению этому царь и митрополит отнеслись весьма благосклонно.

В апреле 1550 г. в Москву прибыли несколько греков с докторскими дипломами итальянских университетов. Оттуда же, из Константинополя было доставлено типографское оборудование. Типография заработала этим же летом. Академия, получившая название Эллино-греческой, начала занятия осенью. В ученики поступили многие боярские отроки, а также молодые приказные подьячие — будущий кадр чиновников. На рассмотрение совета преподавателей академии должны впредь поступать дела о ереси.

В основе академии лежала греческая церковно-школьная традиция. От античности продолжала школа иметь две ступени, так называемые trivium и quadrivium. B тривиум, буквально "трехпутие", входили: грамматика, риторика, диалектика. B "квадривиум" — музыка, астрономия, математика, геометрия. Пройдя эти классы, ученики, готовившие себя к церковной деятельности, изучают богословие, к светской — греко-римское (византийское) право и русские судебники. Кроме этого, по всей стране формировалась система всесословного начального образования. Ещё Собор 1548 г. принял решение о создании при приходах церковных школ, в которых священнослужители за определённую плату обучали местных детей чтению, письму, арифметике, истории и "закону Божьему" (подобная система существовала и в реальной истории, пока не была упразднена Петром I). И хотя она не получила всеобщего распространения, но заметно повысила возможность для крестьян и посадских на получение хорошего, по тем временам, образования.

Однако открытие Эллино-греческой академии по сути стало "лебединой песней" нестяжателей. Разочарованный, из-за неудачи с секуляризацией церковных земель, в союзе с ними царь постепенно стал сближаться с иосифлянами. Этому невольно способствовали и сами нестяжатели, которые будучи тесно связанными с "боярами и княжатами", выступали против усиления централизаторских тенденций в Русском государстве, а также были против автокефалии Русской церкви. В противоположность им иосифляне выступали в качестве официальных идеологов сильной монархической власти и её "божественного происхождения", что предопределило смену позиций властей. Наиболее ярко это проявилось на церковном соборе, созванном в конце 1553 — начале 1554 гг. для разбирательства дела ереси Матвея Башкина. Воспользовавшись им иосифляне, поддержанные царём, обвинили своих оппонентов в содействии еретикам и добились осуждения ряда видных монахов-нестяжателей (в т. ч. и старца Артемия, одного из лидеров нестяжателей, еретичество которого хоть и не было доказано, но его влияние на формирование ереси было очевидным). Кончина в 1555 г. митрополита Иоасафа окончательно ознаменовала поражение нестяжателей. Сменивший его на митрополичьем престоле новгородский архиепископ Макарий был убеждённым иосифлянином, и став во главе Русской церкви развернул активную борьбу со своими идеологическими противниками, добившись окончательного осуждения последних и их постепенного схода с политической арены России.

Но падение нестяжателей было лишь частью иного процесса, который происходил после завершения войны в России. По переписям 1540-х годов примерно треть земли в центральных уездах принадлежала церкви, треть составляли вотчины и треть принадлежала государству. Лишь эта последняя треть могла быть роздана в поместья воинам-дворянам, а между тем военная необходимость требовала испомещения новым всадников. Церковь не выставляла воинов, и неоднократные попытки конфискации её земель завершились неудачей. Вотчинники должны были выставлять всадников со своих земель, но они противились этому. Если же князья и бояре приводили своих воинов, то они являлись во главе целых полков, подчинявшихся только им — в случае конфликта это могло обернуться опасностью для царя. В конце 50-х — начале 60-х годов Иван IV начинает выказывать недовольство сложившимся положением, в одном из своих писем он говорит о том, что в своё время его дед Иван III отнял у бояр вотчины, а потом их "беззаконно" вернули знати. Таким образом, новое направление царской политики подразумевало частичную конфискацию вотчин и испомещение на этих землях верных царю дворян. Кончина Елены Глинской в 1560 г., которая даже после сложения с себя опекунства, оказывала на своего сына огромное влияние, лишь ненадолго отсрочила исполнение этих планов, но не предотвратило их претворение в жизнь. Одним из первых и важнейших шагов в этом направлении стало новое уложение о княжеских вотчинах принятое 15 января 1562 года, запрещавшее землевладельцам продавать или дарить свои "старинные" родовые вотчины. Сделки подобного рода объявлялись незаконными. И главное — подвергались конфискации вымороченные вотчины. "Великие" вотчины, завещанные князем-вотчинником жене или отданное за дочерями и сестрами в приданое, отчуждались с известным вознаграждением, земельным и денежным. Даже ближайшие родственники по мужской линии (братья и племянники) могли наследовать старинные княжеские вотчины лишь по царскому указу.