Победоносная Казанская война 1530. Части c 1 по 15

  Предисловие

 

  В 1530 году русская рать под началом князей Ивана Бельского и Михаила Глинского, после успешных боев с противником подошли к Казани. Городские ворота были открыты, и казанские воины разбежались. Но, вместо того, чтобы занять столицу ханства, Бельский и Глинский проспорили три часа, кому из них первому войти в город, и потеряли удобный случай взять Казань, тем самым успешно завершить очередную Казанскую войну и навсегда покончить с этой занозой на восточных границах Русского государства.

  Мало того, увлеченные своим спором, князья даже не озаботились об охране своих тылов: "обозу города гуляя не сомкнуша". Воспользовавшись этим, казанцы захватили гуляй-город и 70 пищалей (по Казанской истории — 7 пушек). При этом погибли видные воеводы: князь Фёдор Лопата Васильевич Оболенский (возглавлял передовой полк судовой рати), князь Иван Осипович Дорогобужский и ещё несколько военачальников. Только после этого русские воеводы приступили к интенсивному обстрелу Казани. Но было уже поздно — взять Казань не удалось.

  А ведь не возникни сей злополучный спор между военачальниками, то Казань гарантировано была бы захвачена и история государства Российского могла коренным образом измениться. Например, в случае занятия русскими Казани в 1530 году Россия почти на четверть века раньше, чем в реальной истории, обезопасила свои восточные границы, как, лишив казанских татар возможности совершать регулярные набеги на русские земли, так и поставив дополнительный заслон на пути Ногайской орды. Кроме того, более ранний захват Казани приведёт к тому, что Русское государство гораздо раньше двинется на юг и займёт Поволжье и Астрахань. Что, в свою очередь, толкнёт Россию на более раннюю попытку атаковать Крым, и более ранняя неудача на этом поприще остудит некоторые горячие головы, благодаря чему Иван IV после начала войны с Ливонией сможет сконцентрировать свои силы на северо-западном направлении (не отвлекая их, в отличие от реальной истории, на юг), что позволит завершить разгром Ливонии до того, как соседние государства "раскачаются" для вмешательства, дав России возможность избежать долгой Ливонской войны, имевшей для страны столь катастрофические последствия. Что, само собой, кардинально меняет дальнейший ход русской истории. Ведь это не только даёт России порты на Балтике на полтора столетия раньше, чем в реальной истории, но и отсутствие тяжёлой и затяжной Ливонской войны приведёт к тому, что не будет таких её отрицательных явлений, как голод, повальное разорение крестьянского и дворянского сословий, массовое бегство "тяглого" населения на окраины, что в последствии привело к административному закреплению крестьян к земле и появлению т. н. крепостного права.

  Более того, в сложившейся ситуации совершенно иную судьбу может иметь сватовство Ивана IV к сестре польского короля. В реальной истории, после кончины летом 1560 года своей жены Анастасии, царь просил руки Екатерины Ягеллон. Сам Сигизмунд II Август был не против этого брака, но, к сожалению, стороны не сошлись в цене (в основном из-за Ливонии) и планируемый брачный союз не состоялся. Но тут, скорее всего, будет иначе, и Екатерина станет женой Ивана IV. Соответственно, это сильно повышает шансы русского царя на выборах короля Польско-Литовского государства после смерти Сигизмунда II в 1572 году, что делает вполне реальной популярную в те времена идею объединения России, Польши и Литвы в единое славянское государство. Что окончательно изменит расклад сил в Восточной Европе и мировая история пойдет совершенно иным путём.

  Итак, как это могло бы быть:

 

  Часть I

  Заря на Востоке

 

  Весной 1530 года начавшиеся успешно для Русского государства переговоры с Казанью неожиданно оборвались. Как сообщают русские летописцы, казанский хан Сафа Герай не выполнил условий присяги (шерсти) и "срамоту учинил велику" русскому послу Андрею Пильемову. Поэтому отправленный с новой дипломатической миссией в Казань князь Иван Фёдорович Палецкий был задержан в Нижнем Новгороде. На повестку дня вновь стал вопрос об окончательном присоединении к России Казанского ханства. В конце апреля — начале мая 1530 года начался третий (за время правления Василия III) большой поход русских войск на Казань. Как и во время прежних походов посланы были две рати. Судовую рать возглавили князья Иван Фёдорович Бельский и Михаил Васильевич Горбатый-Шуйский (последний с войсками из Новгорода), конную — князь Михаил Львович Глинский.

  Момент для начала похода был выбран удачно. Ни Турция, занятая своими европейскими делами, ни Крым, раздираемый междоусобиями, не могли прийти на помощь казанскому хану. На западе, в начале 1530 года молдавский господарь Пётр Рареш начал войну с Польшей за обладание Покутьем, которое было уступлено Польше в 1505 году Богданом III. Зимой 1530 года Покутье было занято с помощью местных жителей молдавскими войсками, в результате чего польскому королю и литовскому великому князю Сигизмунду I было не до конфликта со своим восточным соседом. Однако некоторые меры казанцы все же приняли. Они добились помощи части ногайцев (отряд мурзы Шейх-Мамая) и астраханцев (отряд мурзы Алыша). Около реки Булака, под Казанью, сооружён был деревянный острог, окружённый рвами. Он должен был прикрывать Казань от русских войск. 10 июля (по разрядам — 12 июля) рати Бельского и Глинского соединились близ Казани.

  Основные силы татар и черемисы находились внутри острога. Однако войскам князя Ивана Фёдоровича Овчины Телепнёва-Оболенского (сначала командовал полком правой руки, затем передовым полком конной рати) в ночь на 14 июля удалось овладеть острогом. При этом погибло, по преувеличенным данным Казанского летописца, до 60 тыс. казанцев и ногайцев. С русской стороны потери были минимальны (по крайней мере, русские летописцы не удостоили их внимания), но был тяжело ранен князь Иван Бельский (в реальной истории не пострадал), из-за чего командование русской армией временно сконцентрировалось в руках одного князя Михаила Глинского, который, не будучи занят спором о первенстве с Бельским, воспользовался тем, что "город стоял часы три без людей, люди все из города выбежали, а ворота городные все отворены стояли" вошёл в Казань.

  Сразу же после взятия Казани перед русскими правительством встал вопрос о том, что делать с захваченным краем. Ранее великие князья Московские и всея Руси ограничивались посажением там вассальных ханов, но предыдущая практика показала, что этот метод удержания контроля над Средним Поволжьем крайне неэффективен. Посаженные в Казани русскими ханы либо свергались противной стороной (ориентированной на Крым или Ногайскую орду), либо сами переходили в стан врагов Москвы (как, например, это было с ханом Мухаммед-Эмином). Таким образом, единственным выходом из сложившейся ситуации для русского правительства оставалось заменить хана русским наместником и произвести присоединение к Русскому государству Казанского края.

  По первоначальному плану, выработанному в Москве совместно с казанскими послами, принесшими от имени казанцев Василию III присягу на верность, будущее устройство ханства под властью русского государя мыслилось вполне автономным и предполагалось сохранение в Казани прежней администрации, причём назначенному русским наместником князю Михаилу Глинскому предоставлялось право назначений и увольнений — он определял, кто из казанцев должен находиться на службе в Казани, кто на службе по деревням, и кто удалялся в отставку в свои поместья. За Казанью сохранялась некоторая самостоятельность в финансовом отношении — казной распоряжался наместник, а не центральное правительство Русского государства. Единственный пунктом договора между русскими и казанской знатью, в лице князей Булата Ширина и Кичи-Али, ограничивавшим автономию местной администрации было предоставление прерогативы наделения землями не наместнику, а самому великому князю, который в своём титуловании именовался отныне и царём Казанским.

  В общем, присоединение ханства к России, на первых порах, сводилось к установлению личной унии между обоими государствами, с сохранением в неприкосновенности внутренней организации Казанского ханства; всё сводилось к замене хана русским наместником, назначавшимся великим князем из числа русских людей, и к осуществлению основных пожеланий русского правительства — вечного мира между обоими государствами и уничтожению христианского рабства.

  Важнейшие сторонники низвергнутого хана — сибирский князь Раст, аталык Али-Шахкул и другие, были казнены. Сам Сафа Герай был объявлен лишённым престола и вместе с женой бежал к её отцу мурзе Шейх-Мамаю.

  Взятие Казани вызвало в Москве всеобщее ликование, усиленное ещё и тем, что, вскоре, 25 августа 1530 года, супруга великого князя Василия III родила долгожданного наследника престола, наречённого Иваном.

  Однако не все радовались появлению у Василия III сына. Рождение наследника престола было сильным ударом по честолюбивым замыслам следующего по старшинству брата великого князя Юрия Ивановича Дмитровского. Отношения между братьями обострились. В отличие от младшего брата, князя Андрея Ивановича Старицкого, Юрий даже не был на крещении своего племянника. Поэтому Василий III счёл необходимым нанести удар по тем силам, которые поддерживали князя Юрия. Особую опасность представляли потенциальные союзники дмитровского князя на восточных и южных рубежах России. Тем более, что с падением столицы борьба в бывшем Казанском ханстве не закончилась.

  В сентябре, после того как большая часть русского войска покинула этот край, чуваши и черемисы на дороге из Казани в Васильсурск убили много русских гонцов, купцов и людей, сопровождающих обозы с казёнными грузами. Русское правительство, получив донесение о неприязненных действиях, отвечало террором: приказано было сыскать участников нападения и всех повесить. Розыск быстро дал результаты. В Васильсурск было приведено 74 схваченных чувашских разбойников; все они были повешены, а имущество их передано пострадавшим. Неспокойно было и около Казани, в окрестностях которой развелось несколько разбойничьих шаек. Но Глинский послал против них служилых татар; они взяли в плен 38 человек, которые были казнены русским наместником.

  Первоначально русское правительство недооценивало сложившееся положение. Оно считало край окончательно присоединенным к России и приступило к выполнению своих административных обязанностей, которые сводились, прежде всего, к собиранию податей. И вот тут-то проявилась разница между прежними ханскими властями и новыми русскими. Хотя сам размер налагаемых податей остался прежний, но подход к их сбору оказался отличным. Если в прошлые годы население привыкло недоплачивать налоги, а сидящие в Казани ханы, сильно зависимые от благорасположения местной аристократии, предпочитали закрывать на это глаза, то с приходом новых властей, мытари стали взыскивать подати по полной, решительно пресекая попытки уйти от положенных платежей. Что, понятное дело, не могло понравиться местному населению. И если сначала в окрестностях Казани "ясаки собрали сполна", то в феврале 1531 года обнаружилось, что "казанские люди луговые ясаков не дали" и сборщиков убили. Вслед за убийством сборщиков ясака луговые черемисы собрали значительный воинский отряд, привлекли на свою сторону также приказанских черемис и впоследствии вторглись на Арскую сторону. Луговые и арские люди "соединачилися вси с одного и стали на Высокой Горе у засеки", в 15 верстах от Казани. Михаил Глинский отправил из Казани к Высокой Горе отряд казаков и отряд пищальников, общей численностью около 1000 человек. Однако "порознилися розными дорогами стрелцы и казакы, и пришли на них арьскые и луговые люди да их побили на голову пол-400 стрельцов да пол-500 казаков". После чего повстанцы покинули находившееся в опасной близости от Казани укрепление, и обосновались в большой крепости в верховьях реки Меши в 70 верстах от Казани, "хотяше тут отсидетися". Здесь к луговым и арским людям присоединились повстанцы из Побережной стороны и Мешинская крепость стала играть роль временной столицы возрождаемого Казанского ханства. Повстанцы вскоре стали контролировать все Левобережье, за исключением Казани, где все еще находился сильный русский гарнизон, продолжавший, несмотря на осаду, поддерживать связь с метрополией.

  Воспользовавшись возникшим в бывшем ханстве недовольством, вернулся во главе отряда из двух сотен ногайских всадников Сафа Герай, вокруг которого стали собираться шайки мятежников. Но попытка Сафа Герая захватить Казань провалилась. Часть казанской знати вступила в переговоры с бывшим ханом, готовясь сдать ему город. Но заговор был раскрыт. Наместник пригласил заговорщиков на пир во дворец и сохранившие верность русским татары произвели во время пира резню; успевшие выскочить во двор были убиты русскими бойцами, окружившими дворец наместника. Убийства были произведены также и в частных домах. Всего в течение двух дней было убито 70 человек. Многие успели бежать к Сафа Гераю.

  Не останавливаясь на достигнутом, повстанцы предприняли попытку завлечь на свою сторону горных людей. В феврале 1531 года "приходили на Горнюю сторону арьские люди и луговые". Против них был послан воевода Фёдор Васильевич Оболенский с детьми боярскими и отрядом горных людей. Казанцы одержали победу; стремительно маневрируя на лыжах ("на ртах") на сильно заснеженной местности, они неожиданно напали с разных сторон на войско князя Фёдора Оболенского и в итоге "самого Фёдора жива взяли, да 36 сынов боярьскых убили да боярьскых 50 человек да 170 человек горных людей убили, а живых взяли 200 человек". Дальнейшая судьба князя Оболенского была трагической. Отказавшись вернуть его даже за выкуп, спустя два года повстанцы убьют его.

  Сам Сафа Герай собрав отряд в несколько тысяч человек, хозяйничал на Волге выше Казани и прервал сообщение между ней и Васильсурском. Поскольку столицу края твёрдо удерживал Глинский, то Сафа Герай избрал центральным местом своего пребывания Чалымскую крепость, построенную на правом берегу р. Волги, на высокой Сундыринской горе (близ с. Малого Сундыря, в 15 верстах ниже г. Козьмодемьянска), расположенной в 160 верстах от Казани вверх по течению Волги, которая и стала его временной столицей.

  Пользуясь тем, что Москва еще не успела направить в Казанский край дополнительные силы, повстанцы продолжали развивать свой успех и не только взяли в осаду Казань и Васильсурск, но также стали делать вторжения за пределы бывшего ханства. Как писал современник, казанцы "не токмо на град Казанъский приходяще с великих лесов, но и на землю Муромскую и Новагорода Нижнего наезжают и пленят", что "в оной земле грады новопоставленные, некоторые же и Руской земле, в осаде были от них".

  Но на этом успехи мятежников и закончились. Надежды Сафа Герая на помощь своих родственников не оправдались. Хотя в феврале 1531 года крымские татары совершили набег "на тульские и одоевские места", но никаких серьезных акций против России крымский хан Сеадат Герай, несмотря на нажим турецкого султана, предпринять не мог. У него снова произошёл разрыв со своим мятежным родичем Ислам Гераем, которого весной 1531 года взяли себе на царство астраханцы.

  Ногайский мурза Шейх-Мамай тоже не смог поддержать своего зятя. К 1530 году правитель Ногайской орды бий Саид-Ахмед утратил какое либо влияние и между сильнейшими мурзами (Шейх-Мамай, Юсуф, Урак, Кул-Мухаммед и пр.) началась борьба за власть. Постарались и русские дипломаты заключившие союз с пользовавшимся большим влиянием среди ногайцев мурзой Юсуфом.

  Благодаря этому русское правительство смогло сконцентрировать на востоке крупные силы, и приступить к выполнению военной программы ранней весной 1531 года, когда после ледоходного сезона, вниз по Вятке двинулась флотилия Ивана Телепнёва-Оболенского, а вниз по Волге были отправлены войска во главе с Иваном Воротынским. Вскоре обе группировки соединились и взяли под свой контроль речные переправы на Волге, Каме и Вятке. Таким способом они отсекли повстанцев от своих сторонников из Горной стороны и Ногайской орды. Иван Телепнёв-Оболенский также принял ряд карательных мер: "... побивал на перевозех во многих местах казаньскых и ногайских людей, а живых в Казань к воеводам прислал в все лето 240 человек".

  Одновременно с этим было решено усилить волжский путь рядом новых крепостей, которые должны были обезопасить сообщение между Москвой и Казанью. Внутри России была произведена заготовка строительных материалов для постройки крепости при устье Свияги, и весной лес был сплавлен по Волге. Кроме того, был двинут отряд касимовских татар "полем" на Волгу ниже Казани, чтобы они, сделав на Волге суда, пошли вверх по Волге "воевати казанских мест" и соединились бы с русским войском в Свияжске.

  Район военных действий охватил почти всю территорию, населённую казанскими татарами — на 250 верст вверх по Каме. Русские отряды беспощадно опустошали мятежный край. Они шли от селения к селению, уничтожая всё на своём пути, сжигая деревни, отбирая скот, уводя жителей в плен, лишая восставших материальной базы. Положение повстанцев осложнялось ещё и тем, что не все жители бывшего ханства примкнули к мятежу. Многие татары сохраняли верность новым властям, а жители Горной стороны и вовсе часто принимали активное участие в карательных акциях направленных против восставших. Во многом это объяснялось тем, что местное население получило трехгодичное освобождение от ясака и надежду на политическую стабильность, защиту и законность, поэтому жизнь под властью русского царя показалась им более привлекательной, чем в составе Казанского ханства. Тем не менее, и среди горных людей были активные участники сопротивления; правда, их было немного, и они старались действовать скрытно. Обычно, как сообщает летописец, повстанцы из Горной стороны вливались в отряды арских и луговых людей и участвовали в блокировании стратегически важных коммуникаций: "А ис Казани проезда было мало, полны многими людьми и зиме, и лете, а немногих людеи, и оне часто побивали их, луговая черемиса да горняя с ними украдом".

  Посланных в мае войск было вполне достаточно, чтобы удержать Казань и закрепится на р. Свияге, и недостаточно, чтобы вести широкомасштабные карательные операции. В течение всей второй половины 1531 года наблюдалось относительное затишье. А к сентябрю 1531 года завершилась подготовка крупной карательной экспедиции. Три полка вышли из Нижнего Новгорода в конце ноября. В Свияжске и Казани к ним присоединились местные воеводы; в состав русских войск также вошли касимовские и мещерские татары, мордва, а также служилые татары. Всего русская рать насчитывала в своих рядах более 30 тысяч человек. Арские, луговые и побережные люди смогли выставить против неё 15-тысячное ополчение, предпочитавшее действовать полупартизанскими методами. Русские воеводы, зная тактику повстанцев, разделили свое войско на три войсковые группы. Основная, наиболее многочисленная группировка, продвигалась по Арской дороге "на Арской и к Нурме и на Уржум". Вторая группировка была отправлена на Луговую сторону за Ашит и Илеть. Третья группировка действовала на Побережной стороне. Состоялось около двадцати сражений, и "головы з детми боярскими их побивали везде". Русским удалось захватить Высокую Гору, Арск и город на Меше. Сравнительно сильное сопротивление оказали лишь защитники Мешинского городка, но, в конце концов, "город на Меше сожгли и людей в них, немногих застав, побили, а иные из него выбежали, и окрестные тут села все повыжгли и людей повыбили и город до основания разорили". В это же время пал городок Малмыж на реке Вятке, являвшийся резиденцией местного марийского князя. Карательная операция русских войск длилась четыре недели, "а война их была от Казани и по Каму, а от Волги за Ошит и за Оржум и на Илит и под Вятьские волости, от Казани вверх по Каме пол-300 верст, а от Волги к Вятке поперег 200 верст". Погибло более 10 тысяч повстанцев и русские "взяли языков счетных людей шесть тысеч, а всякого полону взяли пятнадцать тысечь". Один из современников так сообщает о результатах операции: "... мало что их осталось... И что их было осталося, те покоряшеся нам".

  Однако Луговая сторона не стала изъявлять своей покорности — к воеводам с повинной прибыли представители только Арской и Побережной сторон "...и за всю Арьскую сторону и Побережную добили челом, что им государю дань давать и от Казани неотступным быти и до своего живота; и на том въеводам правду дали. И многые люди у въевод были и правду давали, арские и побережные, все без выбора".

  К концу марта — началу апреля 1532 года русские полки вернулись "во отечество со преславною победою и со многими корыстьми". В Москве Василий III наградил участников похода медалями из золота и различными ценными подарками.

  Результаты зимней кампании 1531-1532 гг., в целом устраивали русские правительственные круги. Значительная часть арских и побережных людей отошла от участия в повстанческом движении, присягнула русскому государю и заплатило подати, многие даже стали сотрудничать с новой властью. Но, с другой стороны, не была решена проблема подчинения Луговой стороны, являвшейся главным очагом сопротивления. По существу русские войска погасили только очередную, правда, наиболее мощную волну повстанческого движения. Сам мятеж не погас, и продолжал бушевать в Среднем Поволжье следующие два года.

 

  Часть II

  Под золотым орлом

 

  Одновременно с подавлением казанского мятежа Василий III старался укрепить "вертикаль власти" собственно на Руси. После рождения наследника престола активизировались силы, недовольные ростом великокняжеской власти. С ними, а также с теми, кто, так или иначе, содействовал упрочению позиции врагов русского государя, решено было покончить.

  11 мая 1531 года началось заседание церковного собора по делу видного идеолога "бояр и княжат" Вассиана Патрикеева (в миру, до пострижения, князь Василий Иванович Патрикеев). В 1525 году он вместе с Максимом Греком выступил против развода Василия III с Соломонией Сабуровой и последующего брака великого князя с Еленой Глинской. Но, несмотря на это, он ещё некоторое время пользовался расположением Василия III. Однако после рождения наследника престола всякие разговоры о каноничности второго брака великого князя приобретали особую опасность — они по существу означали отрицание законности и наследника престола. В таких условиях от неугомонного Вассиана "возбранявшего" Василию III женитьбу на Елене Глинской лучше было отделаться. Князю-иноку было предъявлено несколько обвинений, в том числе и ереси. После чего он был признан виновным и сослан в Иосифо-Волоколамский монастырь.

  Расправившись с Вассианом, Василий III решил ещё более укрепить положение сына-наследника. 5 февраля 1531 года с князя Фёдора Михайловича Мстиславского взята была вторая крестоцеловальная запись. Князь Фёдор, которого до рождения сына Василий III, возможно, прочил в наследники престола, предпринял неудачную попытку бежать в Литву, добрался до Можайска, но был схвачен. Трудно сказать, чем вызвался этот побег: то ли князь Фёдор потерял надежду на наследование русского престола и решил отъехать, то ли боялся возможного преследования со стороны Василия III, ставшего недавно счастливым отцом. Во всяком случае, отделался князь Фёдор Мстиславский сравнительно легко. Он принёс присягу верности Василию III, в которую был внесён пункт о службе и сыну великого князя Ивану.

  15 августа 1531 года присягу русскому государю, Елене Глинской и наследнику Ивану принесли также новгородцы.

  Торжественное принесение присяги наследнику связывало княжение Василия III с правлением его отца. Ведь и сам Василий при Иване III получил титул новгородского князя. Тот же смысл, что и присяга новгородцев, имело составление новой докончательной грамоты Василия III и его брата Юрия, весь пафос которой состоял в том, что князь Дмитровский отказывался от претензий на великокняжеский престол и приносил присягу на верность не только Василию III, но и его сыну. Аналогичное докончание составлено было и с князем Андреем Старицким (вторым братом великого князя).

  В это же время предпринимались усилия по укреплению западных рубежей. 1 октября 1531 года великокняжеские наместники в Новгороде и Пскове продлили перемирие с Ливонией. А 17 марта 1532 года Василий III принимал в Кремле литовское посольство Ивана Богдановича Сапеги, которое прибыло для обсуждения русско-литовских отношений в связи с тем, что в конце года истекал срок шестилетнего перемирия между Литвой и Россией.

  После того как из-за "спорных речей" стороны не смогли договориться о заключении вечного мира, встал вопрос о перемирии. И здесь стороны выступили с разными предложениями. Литовская сторона, втянутая в войну с Молдавией, хотела заключить с Россией длительное перемирие (на пять лет) и настаивала на уступке ей Чернигова и Гомеля с волостями или, во всяком случае, одного Гомеля. Русские представители отвергали всякие территориальные претензии литовцев и соглашались продлить перемирие только на основе уже существовавшего соглашения. Но в отличие от реальной истории, русское правительство из-за казанского мятежа само, не меньше чем литовцы, нуждалось в мире на своих западных границах и потому согласилось продлить перемирие с 25 декабря 1532 года ещё на просимые пять лет (в реальной истории всего на один год).

  Укрепив таким образом своё положение и имея спокойный тыл на Западе, Василий III мог заняться делами бывшего Казанского ханства, где летом 1532 года возобновилось восстание. В августе 1532 года в Москву от казанского наместника князя Михаила Глинского поступило сообщение, "что посылали ис Казани на луговых изменников князей казанскых... и всех арских и побережных людей с нагорною, смотрити их службы". Так, наместник, следуя имперскому принципу "разделяй и властвуй", пытался привести в повиновение луговых черемисов руками только что присягнувших татар, южных удмуртов, приказанских "чувашей", а также горных людей. Русская администрация рассчитывала тем самым, во-первых, нанести поражение луговым людям, но при этом сберечь собственные силы, во-вторых, испытать на верность новых подданных, в-третьих (в идеальной перспективе), деидеологизировать, деморализовать лугомарийских повстанцев, показать им всю бесперспективность и губительность дальнейшего сопротивления, вынудить их к подчинению. Однако русская администрация просчиталась. "Казанцы солгали, великому князю государю изменили, на изменников не пошли, сложася с ними, да тех арьскых людей черных, которые государю прямы, побили многых, и на Каме рыболовей побили, и к городу х Казани приходить почали на сенокосов".

  Однако восставшей луговой черемисе и примкнувшим к ним "изменникам" не удалось привлечь на свою сторону всё население Арской и Побережной сторон. Значительная часть арских и побережных людей пошла на сотрудничество с русской администрацией, причем не только из-за опасения навлечь на себя новые карательные походы. Определенную роль тут сыграло введение прямого ясака непосредственно в государственную казну в ущерб суюргальному праву казанской аристократии и в пользу ясачного населения. Жестокое обращение участников движения сопротивления со сторонниками Москвы из числа "арьских людей черных" лишь усиливало противоречия и способствовало дальнейшему развитию элементов социального конфликта.

  В октябре 1532 года в Москву поступило сообщение, что казанские воеводы посылали "на изменников" крупные силы "жильцов казанских с новокрещёнными". Повстанцы потерпели очередное поражение, многие их руководители были взяты в плен и казнены. Карателям помогали верные правительству арские и побережные люди. Они вылавливали "многых татар, которые не прямили государю, да иных сами побивали, а иных к воеводам приводили да сами резали их и побивали перед воеводами; и побили их того осению тысящу пятьсот щездесят именных людей, князя да мырзу да сотного князя да лутчего казак". Повстанческие силы Арской и Побережной сторон были практически обезглавлены. Вскоре "арские и побережные люди все укрепилися у государя и ясакы все сполна поплатили".

  Но Луговая сторона не покорилась и на этот раз. Как утверждает один из современников тех событий, в рядах повстанцев Луговой стороны насчитывалось около 20 тысяч воинов, отличавшихся крайней жестокостью. Мятежники предпочитали действовать небольшими мобильными группами и избегали вступать в крупные открытые сражения, ибо им противостояли более многочисленные, лучше вооруженные и организованные русские войска, которым нередко помогала собранная из местных жителей татарская конница.

  Осенью 1532 года, когда завершилась операция против восставших на Арской и Побережной сторонах, Сафа Герай продолжал нападать на коммуникации русских. Казанские воеводы доносили: "... а царь Сафа-Гирей с товарыщи в город не пошли и воруют по-старому на Волге, приходя на суды".

  В течение всей осени 1532 года готовился крупномасштабный поход русских войск "на кокьшашскую черемису". Полки набирались в различных областях Руси и концентрировались во Владимире, Галиче, Устюге Великом, Перми и на Вятке. К русским войскам присоединялись касимовские и служилые татары, темниковская мордва. Поход возглавили князь Фёдор Мстиславский и дворецкий Казанского дворца Михаил Юрьевич Захарьин.

  Операция на Луговой стороне развернулась зимой 1532-1533 гг. Основные силы русских войск спустились вниз по Волге, а затем продвинулись вглубь марийских улусов, к верховью Малой Кокшаги и расположились становищем в волости Ошле. Здесь к ним присоединились полки из Галича. Галичский воевода доложил Мстиславскому и Захарьину, что он "ходил по многим волостем и воевал", опустошая селения по Ветлуге и Рутке, что "приходила пешая черемиса на лесу на сторожевой полк на князя Ивана Токмакова, и князь Иван, дал бог, их побил на голову". Разделившись на несколько групп, русские войска разбрелись по всей Луговой стороне, и "была война в волостях в Шумурше да в Хозякове да в Ошли да в Мазарех в обоих да в дву волостех во Оршах, в Малой да в Болшой, да в Биште да в Кукшули, в Сороке, Куншах да Василукове Белаке да Сафа-Гиреевы волости да Килееву волость да Кикину волость да Кухтуял Кокшах, в Болшой да в Малой, и волость Сызаль да Дмаши да Монам да Кимерчи да Улыязы; и в тех волостях от воевод война была и многих людей поимали и побили, и были на Луговой стороне в войне две недели да вышли на Волгу, да х Казани ходили и назад шли Волгою же".

  Но, несмотря на громадные жертвы и разрушения, луговые и северо-западные повстанцы не прекратили борьбу. В первую очередь, мятежники предприняли попытку привлечь на свою сторону арских людей. В феврале 1533 года, сразу же после ухода русских войск, они "приходили на Арскую сторону войною". Однако прежние союзники оказали им мощное сопротивление: "... арьские люди, остроги поделав, от них отбилися, а с ними в острозех были стрельцы великого князя, ис пищалей побивали многих луговых; а луговые воевали села татарские и пошли на Луговую". А пока повстанцы действовали на Арской стороне, вглубь Луговой стороны неожиданно вторглись горные люди. Это был лыжный военный отряд в 700 человек, которые "людей побили и в полон поимали и животину побили и пришли, дал бог, здорово".

  В общем, начало 1533 года для России было вполне удачным. Население Среднего Поволжья было подавлено обрушившимися на него репрессиями и, как казалось, утихомирилось. В Крыму продолжалась усобица между Ислам Гераем и его родственниками, благодаря чему можно было не опасаться набегов крымцев на южные рубежи Русского государства. С Литвой сохранялся мир и польский король и литовский великий князь Сигизмунд I более боялся нарушения перемирия со стороны русских, чем мечтал разорвать его сам. Правда в пограничных районах русские и литвины регулярно ходили в набеги на сопредельные территории, ведя войну на местном, так сказать, уровне. Но это давно воспринималось как обыденность, и мало кто обращал на неё внимание. Разве что каждая из сторон тщательно фиксировала все эти стычки, дабы при случае упрекнуть противника в "кривде" и нарушении перемирия.

  В этих условиях 2 февраля 1533 года в Москве в хоромах великого князя состоялась праздничная церемония. Великий князь женил своего младшего брата Андрея на Ефросинии, дочери князя Андрея Хованского. Событие было знаменательное. Будучи долгое время сам бездетным, Василий III, очевидно, запрещал своим братьям вступать в брак, боясь перехода династических прав к боковым ветвям князей московского дома. Только после того как у него самого родилось уже два сына (30 октября 1532 года Елена Глинская родила второго сына, названного Юрием), то есть когда судьба династии была обеспечена, он дозволил вступить в брак князю Андрею Старицкому.

  Казалось, ничего не предвещало скорого несчастья. Разве что в августе крымцы пошли в набег на Рязань, но, узнав о приближении русской армии, повернули назад. Чтобы еще более обезопасить дороги между Казанью и Москвой и усилить контроль над Горной стороной и примыкающей частью Луговой, русские в июне 1533 года начали возведение крепости Чебоксары "на Волге на устье Чебоксарки речки для чебоксарския черемисы". На годование были оставлены четыре воеводы.

  Весной-летом 1533 года не было крупных сражений между войсками Василия III и участниками сопротивления. Но уже 8 сентября был составлен разряд очередного зимнего похода, имевшего целью 'воевать луговой черемисы'. Возглавили операцию князья Михаил Михайлович Курбский и Иван Михайлович Троекуров. К полкам, прибывшим из центральных районов Русского государства, присоединились войска из Казани во главе с Иваном Никитичем Бутурлиным и из Свияжска под руководством князя Ивана Михайловича Гагарина. В течение короткого времени они опустошили громадную территорию — 22 волости и уничтожили несколько десятков селений. Взятые в плен, в количестве нескольких тысяч, были все казнены.

  В сентябре же месяце в Москве состоялась казнь многих москвичей, смолян, костромичей, вологжан, ярославцев и жителей других городов за подделку монеты. Назревала необходимость в денежной реформе, которая и была проведена через несколько лет (в 1535-1538 гг.). Но в конце сентября 1533 года произошло несчастье. Во время поездки на Волок великий князь Василий III заболел (предположительно периоститом). Лекари оказались бессильными, и с каждым днём Василию III становилось всё хуже и хуже. Почувствовав приближение смерти великий князь приступил к формированию опекунского совета, в который включил своего младшего брата удельного князя Андрея Ивановича Старицкого и шестеро бояр: кн. Василия Васильевича Шуйского, кн. Ивана Васильевича Шуйского, кн. Михаила Львовича Глинского, Михаила Юрьевича Захарьина, Михаила Васильевича Тучкова и Михаила Семёновича Воронцова. Введя этих лиц в круг своих душеприказчиков Василий III, по всей видимости, надеялся с их помощью оградить трон от покушений со стороны могущественной аристократии. Разделение Думы на части и противопоставление "семибоярщины" прочей Думе должно было ограничить её влияние на дела управления. Со временем, в реальной истории, "семибоярщина" выродилась в орган магнатской олигархии. Но в момент своего учреждения она была сконструирована как правительственная комиссия, призванная предотвратить ослабление центральной власти. Избранные советники должны были управлять страной и опекать великокняжескую семью в течение двенадцати лет, пока наследник не достигнет совершеннолетия.

  Позаботившись таким образом о судьбе своего старшего сына в ночь с 3 по 4 декабря 1533 года великий князь всея Руси Василий III Иванович скончался, передав бразды правления в руки назначенных им опекунов, стараниями которых трёхлетний Иван был коронован без всякого промедления, несколько дней спустя после кончины отца, дабы упредить возможный мятеж удельного князя Юрия Дмитровского. В течение двадцати пяти лет Юрий примерялся к роли наследника бездетного Василия III. После рождения наследника в великокняжеской семье удельный князь, видимо, не отказался от своих честолюбивых планов. Опекуны опасались, что Юрий попытается согнать с престола малолетнего племянника. Чтобы предотвратить смуту, уже 11 декабря 1533 года, то есть через неделю после смерти Василия III, согласно решению, принятому Думой, "поимали" князя Юрия Ивановича. Брошенный в темницу, он прожил в заключении три года и умер "страдальческой смертью, гладою нужею". Иначе говоря, его уморили голодом.

  Предлогом для ареста Юрия и ликвидации Дмитровского удела явилось его предложение князю Андрею Шуйскому "отъехать" в Дмитров, то есть перейти к князю Юрию на службу. Однако даже ближайшие родичи Шуйского — князья Горбатые-Шуйские отказались его поддержать. Дмитровский князь не имел хоть сколько-нибудь серьезной опоры в среде русской знати. Даже его брат Андрей на данном этапе поддержал Елену Глинскую и малолетнего Ивана IV, боясь усиления дмитровского князя.

  Но правление "семибоярщины" оказалось недолгим. Передача власти в руки опекунов вызвала недовольство остальных членов Думы, которых назначенные покойным великим князем душеприказчики фактически отстранили от власти. Из-за чего между ними и руководителями Думы сложились напряженные отношения. Польские агенты живо изобразили положение дел в Москве после кончины Василия III: "Бояре там едва не режут друг друга ножами; источник распрей — то обстоятельство, что всеми делами заправляют лица, назначенные великим князем; главные бояре — князья Бельские и Овчина — старше опекунов по положению, но ничего не решают".

  Положение осложнялось ещё и отсутствием единства среди душеприказчиков. Первоначально в опекунском совете главенствовал Михаил Глинский. Но очень скоро, опираясь на большинство в Думе (из двенадцати человек входящих в Думу накануне кончины Василия III семеро, так или иначе, были связаны с семейством Шуйских) князья Василий и Иван Шуйские оттеснили Глинского на задний план. Польский жолнёр Войцех, покинувший Москву 3 июля 1534 года, сообщал, что "всею землею справуют" князь Василий Васильевич Шуйский, Михаил Васильевич Тучков, Михаил Юрьевич Захарьин, Иван Юрьевич Шигона Поджогин и Михаил Львович Глинский, но последний не имеет никакого влияния.

  А вскоре Шуйские нашли и благовидную причину вообще убрать Глинского из Москвы. В феврале 1534 года Сафа Герай сумел привлечь на свою сторону все Левобережье. В летописях указано: "Арские люди и побережные государю изменили и стрельцов побили, которые у них были на береженье в посылке с Сафа-Гиреем". Главной причиной повторного присоединения арских и побережных людей к повстанческому движению стал рост произвола и злоупотреблений чиновных и служилых людей. Тем более что сменивший Глинского на посту казанского наместника князь Борис Иванович Горбатый-Шуйский отбросил в сторону политику "кнута и пряника" своего предшественника и пытался замирить край "железом и кровью". Но добился лишь обратного результата. Даже, казалось бы, замиренные жители Среднего Поволжья вновь начали браться за оружие. В результате чего весной 1534 года мятеж в Казанской земле разгорелся с новой силой. И князя Михаила, как "специалиста по проблеме" вновь назначили главным воеводой и наместником казанским.

  В апреле месяце русские под начальством Глинского открыли военные действия против Чалымского городка. Мощная крепость была взята, после чего перевес окончательно перешёл на сторону русских, и борьба казанцев за независимость становилась уже безнадёжной. В мае русские разбили повстанцев в Арской земле — Михаил Глинский снова "опустошил все Арские места, побил многих людей, пленных вывел безчисленное множество". В одной из стычек погиб хан Сафа Герай, из-за чего мятежники лишились своего предводителя и окончательно распались на отдельные мелкие шайки. После разгрома Сафа Герая русские войска перехватили инициативу. В первую очередь, они стали действовать на Арской и Побережной сторонах, поскольку только таким образом можно было разблокировать и обезопасить Казань. В отличие от предыдущих военных кампаний, против повстанцев были брошены не крупные соединения, сформированные в центральных районах Русского государства, а мобильные группы, составленные из местных русских гарнизонов и верных русскому великому князю представителей поволжских народов ("новокрещенов" и татар).

  В июне было предпринято общее наступление казанского гарнизона во главе с Михаилом Глинским и свияжского во главе с Иваном Салтыковым в северном направлении, "за Арьское, за Ошит и за Уржум и к Вятке. И не доходили до Вяткы за пядесят верст и воевали безчислено много и полон имали, женъкы да робята, а мужиков всех побивали". Силы казанцев были окончательно истощены и сломлены. Только на Луговой стороне местные жители ещё продолжали оказывать сопротивление. Но его размах был уже не тот, что прежде и успешно подавлялось местными силами.

  А в Москве, тем временем, продолжали бушевать нешуточные страсти. Несмотря на то, что Шуйским удалось спровадить из столицы Глинского, их главенство в опекунском совете оставалось неустойчивым. По-прежнему опасным был для них князь Михаил, чьи позиции после отбытия в Казанскую землю скорее даже укрепились, чем ослабли. Если в Москве в глазах природной русской знати Глинский оставался чужеземцем, к тому же из двадцати лет, прожитых в России, тринадцать проведший в тюрьме как государственный преступник, то в Среднем Поволжье его окружала верная ему армия, для которой он был победителем Казани и её предводителем. А сам князь Михаил был не из тех людей, которые сдаются без боя. Оттеснённый от власти, он начал сближение как с такими членами опекунского совета, как Михаил Воронцов и Михаил Захарьин, недовольными доминированием Шуйских, так и с рядом представителей знатных русских родов, главным образом ведших своё происхождение от выходцев из Великого княжества Литовского, в лице кн. Семёна Фёдоровича Бельского, кн. Ивана Фёдоровича Бельского, кн. Ивана Михайловича Воротынского, кн. Богдана Александровича Трубецкого и Ивана Васильевича Захарьина-Ляцкого, которые и составили группу "агентов влияния" князя Глинского в столице.

  Помимо этого противостояния между душеприказчиками, угроза правлению опекунов исходила и от великой княгини Елены, которую не устраивала роль фактически бесправной вдовы покойного государя. Молодая (на момент кончины мужа её было около 25 лет) племянница князя Михаила Глинского была не только красивой, но волевой и умной женщиной, которая в сложившихся обстоятельствах повела свою игру. Вступив в союз с конюшим боярином (первый боярский чин, по сути, глава Думы) и видным военачальником князем Иваном Фёдоровичем Овчиной Телепнёвым-Оболенским (считается, что они даже были любовниками) она стала усиленно и небезуспешно формировать при Дворе партию своих сторонников и проталкивать их на видные роли в государственном аппарате. Уже к июлю 1534 года энергичная великая княгиня добилась звания боярина для мужа своей сестры князя Ивана Даниловича Пенкова, а к исходу того же года боярином стал князь Никита Васильевич Оболенский. На стороне Елены выступал и митрополит Даниил.

  Рано или поздно противостояние этих трёх сил на властном Олимпе должно было завершиться победой одной из них. Развязка наступила в конце лета. Ранним утром 4 августа 1534 года в Москву ворвались три сотни вооруженной дворянской и служилой татарской конницы возглавляемой князем Глинским и сходу атаковали дворы князей Василия и Ивана Шуйских. Захваченные врасплох, те не смогли оказать серьезное сопротивление и были убиты по приказу князя Михаила, предпочитающего не оставлять своих врагов в живых у себя за спиной. Расправившись, таким образом, с лидерами противной ему партии он устремился к великой княгине, дабы поставив её перед фактом свершающегося государственного переворота убедить поддержать его на заседании Думы, которая, по мнению Глинского, должна была узаконить предпринятые им действия. Но он недооценил свою племянницу. Заверив на словах дядю в своём полном содействии, Елена немедленно мобилизовала своих сторонников и начала контрпереворот. На открывшемся в тот же день заседании Думы князь Иван Фёдорович Телепнёв-Оболенский, в качестве старшего по чину боярина, бросил дерзкий вызов душеприказчикам великого князя и добился от Думы решения об уничтожении системы опеки над великой княгиней. Вместо того чтобы передать власть в руки Глинского бояре яростно атаковали его. К полудню эмоции зашкалили настолько, что многие бояре (особенно члены клана Шуйских) буквально с ножами набросились на "виновника торжества". Видя, что проигрывает и, пытаясь спасти свою жизнь, князь Михаил бросился в покои великой княгини, рассчитывая на её защиту. Елена только этого и ждала. По её приказу дворцовая стража схватила и отвела князя в тюрьму. Одновременно с этим были посажены под арест Михаил Воронцов и Михаил Захарьин. Впрочем, ненадолго. Уже через два дня их освободили. Захарьину вернули его место в Думе, а Воронцова послали главным воеводой и наместником в Новгород. Часть сторонников Глинского, вроде кн. Семёна Бельского, кн. Богдана Трубецкого и Ивана Захарьина-Ляцкого с "многие дети боярские, великого князя дворяне" решили бежать. Часть из них (князь Трубецкой) власти успели перехватить, но Иван Захарьин-Ляцкий и князь Семён Бельский сумели добраться до Великого княжества Литовского, где и нашли убежище.

  Таким образом, в начале августа 1534 года две крупнейшие политические группировки, стоявшие на пути Елены Глинской, были разгромлены и в государстве, по сути, установилось единовластие великой княгини, ставшей в качестве регентши над своим сыном, во главе Русского государства.

 

  Часть III

  Щит и меч

 

  Однако, ставшей "самовластицей" великой княгине Елене было не до почивания на лаврах. Кончина её супруга и вспыхнувшая сразу после этого яростная внутриполитическая борьба в Москве резко ухудшило и международное положение Русского государства. Прежде всего, на западной границе. По действующим тогда понятиям, всякая перемена главы государства влекла за собой естественную смерть дотоле существовавших договоров. В первую очередь это касалось отношений с Великим княжеством Литовским с которым ещё совсем недавно было продлено соглашение о перемирии.

  27 декабря 1533 года из Москвы выехал посланник великого князя Тимофей Васильевич Бражников-Заболоцкий: от имени Ивана IV он должен был сообщить королю Сигизмунду I о смерти Василия III и занятии престола его сыном, а также сказать "от своего государя королю, чтобы король с государем нашим был в дружбе и в братстве". То есть на князя Заболоцкого возлагалась обязанность добиться подтверждения сохранения мирных отношений между двумя странами. Однако расчёты русских политиков не оправдались. Полученные Вильной (столицей Великого княжества Литовского) и Краковом (столицей Польши) известия о борьбе за власть при московском дворе пробудили в Литве надежду на возвращение утраченных при Василии III земель. Канцлер Великого княжества Альбрехт (Олбрахт) Гаштольд писал 13 января 1534 года прусскому герцогу, что Василий "многие крепости господаря нашего захватил обманом", теперь же, после его смерти, эти "крепости и владения, им захваченные, с Божьей ласки, могут быть возвращены, к чему сейчас самое подходящее время". Другой виленский корреспондент прусского герцога, Николай Нипшиц, сообщал ему в письме от 14 января, что в случае, если в Москве вспыхнет междоусобная война, литовцы попытаются вновь овладеть Смоленском.

  Попав под влияние слухов о начавшихся в Москве междоусобицах литвины начали лелеять надежду на реванш. На 15 февраля король созвал в Вильно сейм, на котором было принято решение о войне с Москвой. Комментируя это решение, Нипшиц писал в Кенигсберг герцогу 2 марта, что "к этому побудило литовцев ничто иное, как великие раздоры... в Москве между братьями прежнего (великого князя. — Авт.) и юным великим князем...". Князю Тимофею Заболоцкому были вручены ответные грамоты ультимативного содержания о том, что дальнейшие переговоры "о братстве и приязни" станут возможными лишь при условии возвращения к статьям и духу мирных докончаний Казимира IV с Василием II и молодым Иваном III (то есть уступки Великому княжеству Литовскому Смоленска и Северщины). Реакция в Москве на полученный от Сигизмунда I ответ была резко отрицательной: присланные литовской стороной грамоты остались без ответа. Фактически в отношениях между двумя государствами с конца февраля произошёл разрыв.

  В период заседания в Вильно вального сейма (15 февраля — середина марта 1534 года) туда продолжали поступать известия о распрях при дворе малолетнего Ивана IV: эти слухи, действительно отражавшие некоторые события при московском дворе в конце 1533 — начале 1534 года, но в сильно преувеличенном виде, подогревали воинственный пыл литовских панов. Об обстановке, в которой проходил виленский сейм, можно судить со слов коронного подканцлера Петра Томицкого, регулярно получавшего информацию из Вильно. 8 марта, ссылаясь на только что полученные сведения из Литвы, он сообщал одному из своих корреспондентов, что паны-рада (сенаторы. — Авт.) Великого княжества "единодушно советуют королю, чтобы он старался вернуть захваченные... покойным князем Московским города и земли литовские", тем более, что как полагают паны, "сейчас самый подходящий момент для ведения войны, ибо между юным государем и его двумя дядьями нет согласия, и всё в Москве пришло в смятение от раздора и междоусобных распрей".

  Для ведения войны требовались деньги и войско. Для чего виленский сейм установил налог (серебщину) на три года. Кроме того, 12-14 марта по всему Великому княжеству Литовскому были разосланы господарские "листы", извещавшие о созыве ополчения на войну: оно должно было собраться к 23 мая в Минске. Но затем срок был перенесён на 29 июня по совету некоторых панов, считавших, что мобилизацию нельзя проводить без призыва наёмников; поэтому были наняты 2 тыс. всадников и тысяча пехотинцев, которых отправили на охрану границы. Однако и к этому сроку посполитое рушение не собралось. Шляхта открыто игнорировала получаемые предписания, и сбор войска безнадёжно затягивался. Дурной пример подавали сами паны-рада, не спешившие прибыть в военный лагерь под Минском.

  Впрочем, и русские войска не спешили выдвигаться за западные рубежи. Во многом это объяснялось имевшейся у русских информацией о сроках литовской мобилизации, а до этого времени не спешили с ответными мерами военного характера. Лишь 25 мая в Боровск пришёл с 8-тысячным отрядом князь Андрей Старицкий и стоял там летом "против короля". 29 мая был сбор войска "от северской украины". В июне на границе произошло даже несколько стычек, не имевших, впрочем, серьезного значения. Но всё же главной причиной, задержавшей сосредоточение крупных русских сил на западной границе, была татарская угроза: весной, как уже говорилось, снова заполыхало восстание в Казанской земле; а в начале мая крымские татары совершили набег на Рязанскую землю, на Проню. И хотя были успешно отбиты, но вынудили русское командование прикрыть лучшей частью русской армии южное направление.

  Войне предшествовала и серьезная дипломатическая подготовка. Главной задачей обеих сторон было обеспечение дружественной для себя позиции Крыма, где в это время за обладанием ханским престолом боролись два соперника: Сахиб Герай и Ислам Герай. Сначала успех сопутствовал литовской дипломатии: хан Сахиб Герай заявил о своём союзе с королём. В противовес этому союзу русское правительство поддерживало летом 1534 года сношения с соперником Сахиба, Ислам Гераем.

  Однако, несмотря на благоприятную международную обстановку, Литва и в июле не начала военную кампанию. А между тем ситуация в Восточной Европе начала меняться не в её пользу. Прежде всего "великий замяток в Орде Перекопской" между Исламом и Сахибом лишил Сигизмунда I помощи со стороны последнего. Зато Москва обрела союзника в лице Ислам Герая. Кроме того, в конце июля — начале августа 1534 года в Москве велись переговоры с молдавским послом Бустереем, а затем к молдавскому господарю Петру Рарешу был отправлен русский посланец: был восстановлен существовавший при Василии III русско-молдавский союз. Дело шло к созданию антилитовской коалиции. К началу военных действий с Россией международная обстановка уже не благоприятствовала Великому княжеству Литовскому.

  Не смогла Литва в должной мере воспользоваться и своим перевесом в военной силе, которым она обладала в течение всего лета на границе с Россией, поскольку основные русские силы по июль 1534 года находились на берегу Оки — против крымцев. Причины подобного промедления литовской армии крылись в слабости военной организации Великого княжества и крайне низкой дисциплине в войсках. Как и в России, в Литве главной военной силой было шляхетское ополчение. Существовали государственные акты, подобные соответствующим русским законам, которые устанавливали, сколько воинов следует выставит с определенного количества хозяйств ("дымов") и какие наказания ожидают тех, кто не явится на службу. Однако с расширением прав и привилегий знати, изменением его образа жизни все эти установления перестали строго соблюдаться. Превратившись в сельских хозяев, которым вывоз хлеба в страны Западной Европы обеспечивал сравнительно высокий уровень жизни, литовские шляхтичи вовсю старались уклониться от тяжелой и опасной военной службы, а выборные представители дворянства, в руки которых постепенно переходила власть на местах, не желали налагать наказания на своих собратьев и старались скрывать их провинности перед государством. Ещё 20 июня 1534 года король издал универсал с призывом на военную службу, но несмотря на это в лагере под Минском царила неразбериха: командующий литовскими войсками гетман Юрий Радзивилл не мог добиться повиновения от своих подчиненных. В августе он жаловался королю, что после смотра "множа люди з войска нашого... прочь отъехали, а который ест(ь), тыи сильное непослушенство (к гетману. — Авт.) мают(ь)", жемайтов гетман вообще потерял из виду и т. п.

  Помимо слабой дисциплины задержка объяснялась также крайней нерешительностью и осторожностью литовского командования. Ещё в начале августа, вскоре после смотра, гетман послал к Быхову и далее к русской границе авангард во главе с Андреем Немировичем, но, получив известие (впоследствии не подтвердившееся) о появлении будто бы у Смоленска большого русского войска, вернул передовой отряд к Могилёву и сам двинулся туда же. Из состояния нерешительности Юрия Радзивилла вывело лишь прибытие в его лагерь (находившийся тогда в селе Дулебы Любошанской волости) знатных русских перебежчиков — князя Семёна Бельского и окольничего Ивана Захарьина-Ляцкого, от которых "о людех и о справе земли Московского доведал".

  Но не смотря на то, что после августовских событий 1534 года положение при московском дворе стабилизировалось, Елена Глинская закрепила за собой статус регентши, виленские политики не сразу смогли их правильно оценить. Поначалу из рассказов знатных беглецов вырисовывалась благоприятная для литовских панов перспектива новой затяжной смуты в России. Бельский и Захарьин-Ляцкий ещё находясь в лагере Радзивилла, заявили королевскому посланцу, что помогут возвратить "не только Смоленск, но также все земли и крепости, потерянные за (последние) 50 лет". Покончив с колебаниями, гетман вновь послал на Северщину отряд под командованием Андрея Немировича и Василия Чижа. Началась война.

  Начав войну литвины рассчитывали, во-первых, на длительные распри в Москве, а во-вторых, на содействие своего союзника — хана Сахиб Герая. Эти расчёты, однако, оказались напрасными. Реальным единственным преимуществом, которым обладала Литва в начале военной кампании, был численный перевес войска, сосредоточенного у русских рубежей и насчитывавшего около 25 тыс. ратников, из них 19,8 тыс. конных. Гетман после военного совета разделил войско на три корпуса; первый из них (числом 5 тыс. чел.), под командой киевского воеводы Андрея Немировича и Василия Чижа, был послан 19 августа на Северщину, второй (числом 10 тыс. чел.), под началом князей Ивана Вишневецкого и Андрея Сангушковича-Коширского, — на Смоленск, а третий (числом 10 тыс. чел.), во главе с самим гетманом, остался в Могилёве.

  Первый стычки на границе произошли в августе. Большого значения они не имели и носили характер, скорее "разведки боем". Что, впрочем, не помешало литовским панам гордо доносить своему господарю, что они истребили в одном месте более 1000 "московитов", в ещё одном — 400, в плен попало много "московитов", в том числе двое воевод. Однако эти сообщения не подтверждаются ни в польских хрониках, ни в русских летописях, изложение событий в которых начинается с прихода в начале сентября литвинов под Стародуб, где они были отбиты русскими воеводами.

  Отступив от Стародуба, литовское войско подошло к Радогощу, который был взят штурмом и полностью сожжён. После чего литвины побывали под Почепом, но не взяв крепость, отступили к Кричеву, где разделились на две части: одна под командой Андрея Немировича пошла к Чернигову, а другая к Смоленску. Но успеха ни та, ни другая литовские группировки не достигла. 11-12 сентября Немирович пытался безуспешно взять Чернигов, но после удачной ночной вылазки русских, на утро следующего дня отступил от города.

  Последний эпизод осенней кампании 1534 года был связан со Смоленском, где действовало литовское войско под командованием кн. Ивана Вишневецкого. Опустошив окрестности города и подступив было к городскому посаду, они столкнулись в посланным против них наместником кн. Никитой Васильевичем Оболенским русскими частями, которые "посаду им жечь не дали и отбили их от города".

  В целом итоги сентябрьской кампании для Литвы были неутешительными, хотя епископ Пётр Томицкий даже распорядился исполнить в краковских костёлах "Тебя, бога, хвалим" по случаю этой победы. Литвины опустошили обширную территорию, увели немало пленных. Однако они не закрепились на занятых землях, не взяли ни одной сильной крепости (не считая небольшого Радогоща). Впрочем, сами литвины считали для себя боевые действия удачными, так как опирались на совершенно неверную информацию о внутренней ситуации в Русском государстве. В октябре-ноябре 1534 года Сигизмунд I и его советники не раз высказывали мысль о том, что после понесенных поражений (многие из которых существовали лишь в докладах литовских военачальников) "московиты" быстро пойдут на заключение мира на выгодных для Великого княжества Литовского условиях. За этими планами стояла уверенность, что Москва, раздираемая распрями, слаба, — в чём особенно старались уверить короля беглецы кн. Семён Бельский и Иван Захарьин-Ляцкий, побуждая его к энергичному ведению войны и гарантируя победу. Очень скоро литовскому правительству пришлось убедиться в иллюзорности подобных расчётов, но до этого, 19 сентября 1534 года король, после совещания с панами-радой, послал гетману Радзивиллу приказ распустить на Покров день (1 октября) войско, оставив только 3 тыс. человек для охраны пограничных крепостей, что и было выполнено.

  В то время как в Вильно считали уже кампанию 1534 года законченной, неожиданно состоялся ответный поход русских войск в Великое княжество Литовское. Около тысячи человек русской конницы из Пскова, Новгорода и Луцка прошли вверх по Двине, сожгли посады Полоцка и Витебска с окрестными сёлами и вернулись обратно. Кроме того, осенью 1534 — весной 1535 года произошли важные изменения в международной обстановке Восточной Европы, что не могло не повлиять и на русско-литовские отношения. Как уже отмечено выше, к осени 1534 года наметились позитивные сдвиги во внешнеполитическом положении Русского государства (союз с Ислам Гераем, с молдавским воеводой Петром Рарешом). Союзник Москвы Ислам Герай оказал ей военную поддержку: в середине октября 10-тысячное крымское войско опустошило Подолию и Волынь, уведя с собой 15 тыс. пленных. Попытки литвинов договориться о помощи против России с Ливонией и Швецией не увенчались успехом — правители этих стран предпочли не конфликтовать, а продлить перемирие с русскими.

  В целом, если не считать отдельных рецидивов казанского мятежа на востоке, положение Русского государства в начале 1535 года было благоприятным. В этой обстановке состоялся большой поход русских войск в пределы Великого княжества Литовского.

  В походе участвовали три отдельных корпуса: 1) "московские воеводы" во главе с кн. Михаилом Васильевичем Горбатым-Шуйским пошли из Можайска (5 тыс. чел.); 2) новгородские воеводы" во главе с кн. Борисом Ивановичем Горбатым-Шуйским — из Новгорода и Пскова (5 тыс. чел.); 3) из Стародуба — рать во главе со стародубским наместником кн. Фёдором Овчиной Телепнёвым-Оболенским (2 тыс. чел.). Выход войск сопровождался колоссальной и успешной кампанией по дезинформации противника, которая всячески преувеличивала численность выступившей против Литвы русской рати. Благодаря чему литвины были уверены в том, что на них только из Новгорода идет от 40 до 50 тыс. человек русского войска.

  Новгородская и московская рати вступили в Литву соответственно от Опочки и от смоленского рубежа 3 февраля. Псковские и новгородские воеводы опустошили окрестности Полоцка, Витебска, Браславля, немного не доходя до самого Вильно. Затем они пошли на соединение с "московской" ратью, которая тем временем воевала Дубровну, Оршу, Друцк, Борисов и другие места. Воеводы северной и центральной ратей сошлись 14 февраля у Молодечно, после чего двинулись в совместный поход против Вильно, стоя в 40 верстах от неё, а "легкие воеводы" действовали подходя к литовской столице на 15-20 верст.

  Поскольку посполитое рушение было осенью распущено, Литва оказалась беззащитной перед этим вторжением. Получив от пограничных наместников известия о приближении русских войск, Сигизмунд первого февраля 1535 года разослал по поветам листы, "абы на службу земскую ехали против Москвы"; король велел своим подданным "жадного року не ожидаючи", сразу по получении этого королевского листа ехать к месту сбора — Молодечно, под начало гетмана Юрия Радзивилла. Но напрасно гетман с панами-радой ожидали ополчение в Молодечно — шляхта на службу не ехала, не помогали и угрозы короля, а тем временем литовские владения терпели всё больший урон от русских, которые вышли из литовских владений в последних числах февраля.

  Третья рать, во главе с кн. Фёдором Овчиной Телепнёвым-Оболенским вступив 5 февраля в литовские пределы, "повоевала" города от Речицы, Свислочи, Чернобыля почти до самого Новогрудка. Речицкий державец кн. Александр Михайлович Вишневецкий жаловался позднее королю, что русские "многие шкоды там поделали: люди побрали и в полон повели и вси статки и маетности их розобрали и к великому впаду привели... за которою ж сказою и въпадом тот замок (Речица. — Авт.) и волость наша на долгий час поправитися не можеть". 23 февраля стародубская рать вернулась к Чернигову.

  Зимний поход русских войск произвел сильнейшее впечатление в Литве и Польше. Польские государственные деятели спешили выразить соболезнование литовским вельможам. Следы февральского опустошения давали себя знать ещё много месяцев спустя. В апреле-мае 1535 года король выдал несколько подтвердительных грамот полоцким землевладельцам, пострадавшим во время русского вторжения. 9 мая по просьбе речицкого державца, жаловавшегося на недавнее разорение его волости неприятелем, король освободил Речицкую волость от дани сроком на три года. Нападение черкасского старости Евстафия Дашкевича в марте 1535 года на русские "украины" выглядело булавочным уколом по сравнению с зимним походом русских войск.

  Февральские события побудили литовское правительство ускорить подготовку к новой кампании против России, начатую ещё в конце 1534 года. Для изыскания необходимых средств король 20 ноября 1534 года разослал по Великому княжеству распоряжения о повышении размера серебщины. Но главный расчёт делался на военную помощь союзного государства — Польши. 10 ноября 1534 года открылся коронный сейм в Петркове; на него прибыли литовские послы с просьбой о помощи в кампании будущего года. Поляки решили послать на подмогу Литве 1000 конных и 500 пехотинцев (во главе с Андреем Гуркой); кроме того, на литовские средства вербовали наёмников в Польше — эти войска должен был возглавить коронный гетман Ян Тарновский. Общее количество польских войск, отправленных в Литву, составило 7 тыс. человек.

  Направление будущего похода было определено заранее — на Гомель. Кроме того, литовской дипломатии удалось достичь серьёзного успеха оторвав Крымское ханство от союза с Россией, что вынудило русское правительство усилить гарнизоны южных крепостей за счёт войск переброшенных с западного направления.

  Между тем военные приготовления Литвы не остались незамеченными: в Москве была получена информация о том, что король собирает большое войско для похода "на великого князя украины, на Смоленские места", и русское правительство решило нанести упреждающий удар. 20 июня 1535 года начался новый поход на Литву русских войск, которые выдвинулись двумя корпусами: один пошёл в Литву от Смоленского рубежа, а второй от Опочки. Смоленский корпус направился к Мстиславлю и осадил его. Но после семидневного безрезультативного стояния под этим городом, русские отошли от его стен, но ещё несколько недель оставались в пределах Литвы, разоряя окрестности Кричева, Радомля, Могилева, Шклова, Орши, Дубровны и других литовских городов. И только в конце августа отступили назад. Но, не смотря на фактически беспрепятственное опустошение неприятельской территории (стоявший в Полоцке литовский отряд не решился выступить против вторгнувшегося русского войска, а попытка Сигизмунда I собрать в Минске шляхетское ополчение провалилась, несмотря на то, что оно было даже меньшим по численности, чем в феврале), в целом этот поход оказался неудачен. Прежде всего, русские воеводы ошиблись с определением направления главного удара противника: литвинов ожидали на западном рубеже под Смоленском, из-за чего сконцентрировали войска на этом направлении. Безуспешным оказалась и осада Мстиславля.

  Менее продолжительным, но более результативным оказался поход новгородской рати. Новгородские наместники кн. Борис Иванович Горбатый-Шуйский и Михаил Семёнович Воронцов, с дворецким Иваном Никитичем Бутурлиным вместе с псковскими воеводами кн. Михаилом Ивановичем Кубенским и Дмитрием Семёновичем Воронцовым заняли оборону по реке Чернице (в 15 верстах от Опочки), а в Литовскую землю послали Ивана Бутурлина с ратью и "нарядом" (артиллерией) ставить на озере Себеж "город". Со своей задачей Бутурлин справился. За три недели на территории Великого княжества Литовского была построена крепость, названная в честь юного великого князя Ивангородом (впоследствии переименована в Себеж). После чего русское войско ушло к р. Чернице на соединение с основными силами. Попытки литвинов выбить русских или, хотя бы, построить против Себежа литовскую крепость не увенчались успехов вследствие раздрая внутри литовских вельмож. Но, не имея возможности противодействовать строительству Себежа или осаде Мстиславля, литовское командование сумело, однако, нанести чувствительный удар в другом месте — на Северщине.

  Как уже говорилось, в Москве готовились к отражению литовского нападения на смоленском направлении, северский же рубеж был защищён недостаточно. Именно сюда, выйдя из Речицы, направилась в начале июля 20-тысячная литовско-польская армия под общим командованием Юрия Радзивилла.

  Первым подвергся нападению Гомель, который пал на третий день осады 16 июля 1535 года. Город подвергся сокрушительному орудийному обстрелу, не выдержав которого местные жители потребовали от гомельского наместника князя Дмитрия Дмитриевича Щепина-Оболенского сдать крепость противнику.

  Получив известие о падении Гомеля, русское правительство в конце июля отдало приказ о сосредоточении полков на Северщине в Брянске. Тем временем, воодушевленное первым успехом, литовско-польское войско от завоеванного Гомеля направилось к Стародубу, к которому подошла 30 июля. Но гарнизон города под командованием кн. Фёдора Васильевича Овчины Оболенского упорно сопротивлялся, отбивая атаки противника. Осада Стародуба литвинами и поляками затянулась почти на месяц. В Москве было принято решение помочь осажденному городу. На помощь ему двинуты были войска с южной "украины", но 18 августа 1535 года начался большой набег на Рязанскую землю крымского войска под началом Чамаш-мурзы, разорившего русские селения "на Смедве и на Безпуте". Русскому командованию пришлось срочно возвращать назад полки, которых перед этим сняли с "берега" и направили против литвинов и поляков.

  Сразу же за Оку были высланы "лёгкие воеводы", чьи полки вынудили татар отойти в степь. Однако крымцы не ушли в свои улусы, а стали "на Поле", вынудив русские войска "стояти у Оки-реки на берегу". Присутствие у русской границы большого крымского войска не только помешало оказать действенную помощь осажденному Стародубу, но и сорвало готовившийся поход к Вильно. Все свободные русские полки вынуждены были беречь южные рубежи страны, что негативно сказалось на судьбе Стародуба. И хотя в том же августе 1535 года молдавский господарь Пётр Рареш во исполнение русско-молдавского союза совершил опустошительный набег на Покутье, однако эффект этой акции не шёл ни в какое сравнение с последствиями, которые имело нападение крымцев для хода русско-литовской войны.

  Тем временем осада литовско-польским войском Стародуба, гарнизон которого мог рассчитывать только на свои силы, продолжалась. Чтобы разрушить городские укрепления, литвины начали подкоп под стену, в который, по завершении работ заложили бочки с порохом. Произведенный 29 августа взрыв разрушил часть стены, что послужило сигналом для штурма. К пролому устремились поляки с осадными машинами ("воронами", которые нужны были для преодоления крепостного рва и вала), завязался ожесточенный бой. Защитники крепости упорно сопротивлялись, наместник кн. Фёдор Овчина-Оболенский дважды выбивал литвинов и поляков из города, затем попытался прорваться через вражеский лагерь, но у литовского обоза противник окружил и уничтожил его отряд. Сам князь Оболенский был взят в плен. Подожженный литвинами Стародуб горел; кое-где защитники ещё продолжали сопротивляться, но город был обречён. Стародуб был уничтожен до основания, а значительную часть пленных защитников и горожан литвины и поляки просто убили.

  От разорённого Стародуба литовско-польская армия двинулась к Почепу, но жители не дожидаясь её приближения, сожгли свой город и ушли к Брянску, где разворачивалась армия, срочно направленная сюда "по стародубским вестям" из Москвы; так же поступили белевские князья со своим городом. Литвины заняли пепелища Почепа и Радогоща, но удержать их они не смогли. Тщетно требовал король от панов-рады позаботиться о восстановлении укреплений Стародуба, Почепа и Радогоща, пока армия находилась в Северской земле. Так ничего и не было сделано, а потом поляки, заявив об окончании срока найма (для его продления денег у литвинов не было), отправились домой. Вслед за ними отступило и литовское войско, которое вскоре было распущено; лишь в пограничных крепостях Великого княжества (Полоцке, Орше, Рогачёве и др.) были оставлены на зиму гарнизоны — всего около 3 тыс. человек. Единственным приобретением Литвы в этой кампании, который она сумела сохранить, был Гомель.

  Продолжавшаяся уже второй год война тяжело сказалась на состоянии многих земель Великого княжества Литовского. Ещё в декабре 1534 года по челобитью полоцких мещан, жаловавшихся на оскудение, вызванное войной, в частности, на вынужденное свёртывание торговли, — король освободил их на год от уплаты 200 коп грошей (ежегодного взноса за магдебурское право), а в мае 1536 года эта льгота была продлена ещё на два года. В мае 1535 года была освобождена от уплаты дани сроком на три года Речицкая волость, разорённая во время зимнего похода русских войск. В феврале 1536 года на тот же срок получили освобождение от всех податей мстиславские мещане. К этому добавлялось крайнее истощение государственной казны.

  С другой стороны, от войны сильно пострадали западные окраины Русского государства, особенно Северщина. Жители Радогоща были освобождены от податей на 20 лет, а стародубцы — на 15 лет. К этому добавлялась постоянная крымская угроза. И хотя нападения крымцев на белевские и рязанские места в 1536 году, тульские и одоевские места в 1537 году закончились неудачей, но они вынудили русское правительство постоянно держать на юге крупный контингент войск для отражения татарских атак, а также начать восстановление на опасном месте старинного рязанского города Пронска, решение о строительстве новой крепости которого было принято 10 сентября 1535 года.

  В этих условиях враждующие стороны начали осторожно искать пути к примирению. В сентябре 1535 года литвины попытались возобновить дипломатические сношения с Москвой, рассчитывая на ослабление Русского государства после падения Стародуба и набега крымцев и надеясь на скорое заключение мира. Однако это были явно преждевременные надежды: в Москве не чувствовали себя проигравшими и активно готовили новый поход в Литву. На середину февраля 1536 года был назначен сбор войск под Серпуховым (в реальной истории он был отменён из-за возникшей в это время военной угрозы со стороны Казанского ханства, из-за чего армию перебросили под Нижний Новгород), которые в конце февраля — начале марта вторглись на территорию Литвы. Вопреки ожиданиям литвинов русские не стали отбивать Гомель, а устроили крупномасштабный рейд вглубь литовской территории, подобный зимнему походу 1535 года. 10-тысячная русская армия под командованием самого кн. Ивана Фёдоровича Овчины Телепнёва-Оболенского внезапным ударом, "изгоном", захватила и спалила Лоев, разорила окрестности Брагина, Мозыря, после чего направилась вверх по течения р. Птичь в сторону Минска, не доходя до которого верст десять повернула на восток, вернувшись в Россию пройдя мимо Могилева и Мстиславля. Ответный удар литвинов, отряд которых численностью примерно в 1200 человек, во главе с Андреем Немировичем и Яном Глебовичем 27 февраля 1536 года попытаться отбить у русских Себеж, закончился неудачей. Обстрел города литовской артиллерией не дал результатов, а затем русские сделали вылазку и погнали литвинов на лёд озера, где те стали тонуть, а русские ратники "начаша их топтати и сещи". После чего Немирович и Глебович поспешили отойти. Затем Литву потряс новый удар — в марте "люди, вторгнувши под Полоцк на рубежи, села выпалили и немало людей в полон побрали". 25 марта 1536 г. русская группировка под руководством татарского царевича Шах-Али и Василия Андреевича Шереметьева совершила набеги на окрестности Орши, Дубровны и Мстиславля, опустошив их и забрав большое количество пленных. В Дубровне был сожжён посад. Одновременно путивльский наместник, выступив из Стародуба, воевал "могилевские и чичерские и пропойские места". 20 мая 1536 г. 8-тысячная русская армия во главе с кн. Михаилом Михайловичем Курбским подошла к Витебску. Трёхдневное стояние возле города закончилось опустошением окрестностей, после чего русские вернулись в Великие Луки, сжёгши по дороге посады Сурожа.

  Одновременно с этим, зима-весна 1536 года была потрачена русскими для укрепления западной границы. Уже в октябре 1535 года были построены новые земляные укрепления в Почепе, в апреле 1536 года "начали город Стародуб делать земляной на старом же месте, и доделан того же лета" в июле. В январе 1536 года был построен город Заволочье в Ржевском уезде на литовском рубеже. 10 апреля началось восстановление Стародуба. 19 апреля было велено поставить город в Торопецком уезде на Велижском городище; Велиж был "докончен" в июле.

  Столь активная деятельность на восточных рубежах Великого княжества требовала от литовского правительства принятия ответных мер. Эти меры стали предметом обсуждения на заседавшем в апреле в Вильно вальном сейме. Официальных результатом заседаний сейма по вопросам обороны стали "военные листы" подписанные Сигизмундом 24 апреля 1536 года: все подданные призывались на службу и должны были собраться на Друцких полях к 29 июня; за промедление король грозил лишением жизни и имения. Однако наблюдатели в Вильно, зная о господствующих на сейме настроениях, отмечали в апреле-мае, что литовские сословия склоняются к миру с Россией. Между тем обстановка на границе вскоре заставило литовское правительство вновь вернуться к обсуждению неотложных оборонительных мер.

  23 мая состоялось заседание короля с панами-радой "о обороне земской". Ввиду того, что русские продолжали набеги на литовские территории и "замки по границам в панстве его милости будують" (строят. — Авт.) было решено немедленно послать к границе половину панских "почтов" (с тем, чтобы другая половина была отправлена к 29 июня к месту сбора), а также всех господарских державцев и урядников. Однако этот авангард, отправляемый под началом дворного гетмана Андрея Немировича для "скорой обороны" границ, насчитывал всего чуть более полутора тысяч человек. Поэтому, Сигизмунд I, заимствуя русскую тактику, направленную не на взятие хорошо укреплённых городов, а на опустошение пограничных районов, с целью подрыва экономического базиса противника, приказал "замъкам, местам, волостям и селам того неприятеля нашого московъского к тамошънему краю прилегълым и где досягънути можеш, таке ж плен, пустошенье и шкоду мечом и огънем и въсяким способом и обычаем неприятельским чинити".

  Тем временем новопостроенные русские крепости стали плацдармами для новых походов в Литву. Так, в июле 1536 года состоялся поход кн. Ивана Васильевича Горенского из Стародуба под Любеч, где, согласно хронистам, "острог взяли и посад пожгли", спалили села и захватили "полон" — настолько большой, что из-за него "под иные городы не пошли" и вернулись "все целы и здравы". Аналогичные походы предприняли: из Велижа кн. Иван Иванович Барбашин-Шуйский, чьи войска сожгли посад Витебска, повоевали села и с великим "пленом" "вышли... из Литовской земли все здравы"; из Рославля кн. Михаил Юрьевич Оболенский, разбивший под Кричевом литовский отряд; из Великих Лук кн. Дмитрий Фёдорович Палецкий, чьи силы в начале июня подошли к Полоцку и "большой острог июня в 3 день взяли и выжгли и польских и литовских людей посекли и языков поимали... И острог и в остроге дворы и лавки и гостиный двор и за Полотою посады выжгли и высекли без остатку, и многие литовские люди в Двине-реке потонули, а остальные литовские люди убежали в малой город и заперлися в малом городе". На волне успеха русские попытались штурмовать и Верхний замок, но неудачно — командующий обороной Ян Глебович с оставшимися у него "немногими" людьми смог удержаться.

  Блокировав литвинов в замке, русские отряды опустошили и спалили окрестности Полоцка, убив или уведя в плен "лянтвойта, бургомистра и много добрых колекгов". И после трёхдневного выжигания посада и разорения округи русские вернулись в Великие Луки с захваченными пленными и знамёнами.

  Между тем мобилизация сил в Великом княжестве Литовском срывалась. Поветы собрались, но в разное время; дисциплина в войске, по обыкновению, была крайне низкой, гетман был бессилен против дезертирства, неповиновения и т. п. Ещё 3 июля в письме боярину кн. Ивану Фёдоровичу Овчине Телепнёву-Оболенскому Юрий Радзивилл от имени панов-рады предложил прекратить военные действия, на что в августе русское правительство ответило согласием. Фактически, упомянутые выше набеги на Любеч, Кричев, Витебск и Полоцк были последними аккордами этой войны. К осени боевые действия окончательно прекратились. В начале сентября гетман испросил согласие короля на роспуск войска, и хотя получил отказ, но своей волей всё же отпустил домой вверенные ему силы. Оставалось урегулировать конфликт дипломатическим путём.

  С весны до осени 1536 года между Москвой и Вильно курсировали гонцы; велась оживленная переписка между Юрием Радзивиллом и Иваном Телепнёвым-Оболенским; в августе в Москве побывал королевский посланник Никодим Янович Техоновский, а 3 сентября великий князь Иван IV Васильевич послал к королю Тимофея Константиновича Хлуденева. А 12 января 1537 года в Москву прибыли "великие послы" от Сигизмунда I (полоцкий и витебский воеводы Ян Глебович и Матвей Янович, а также писарь Венцеслав). По традиции стороны начали их с "высоких речей", взаимонеприемлемых требований: послы требовали уступки Новгорода и Пскова и предлагали заключить мир на условиях докончания Василия II с Казимиром (1449 г.), а русские "припоминали" Киев, Полоцк, Витебск, называя их вотчиной великого князя; за основу они предлагали принять перемирную грамоту Василия III с Сигизмундом, о чём литовская сторона и слышать не хотела и т. п. Когда после многих "спорных речей" выяснилось окончательно, что без отдачи Смоленска мира послы заключить не могут, встал вопрос о перемирии. Тем более, что южные границы регулярно тревожили татарские набеги и в прекращении войны в Москве были заинтересованы не меньше, чем в Вильно. Но и условия последнего также вызвали долгие споры: послы требовали уступки северских городов (Стародуба, Почепа, Радогоща и др.) и новопостроенных русских крепостей — Заволочья, Себежа и Велижа, а русские, не соглашаясь на это, настаивали в свою очередь на возвращении Гомеля и размене пленными. Наконец, 30 января стороны договорились о компромиссе: Гомель отходил к Литве, а Себеж и Заволочье — к Русскому государству (о Велиже речи не было, поскольку он был построен на русской территории). После этого ещё две недели длился "торг" о волостях к Себежу и Заволочью, который завершился заключением пятилетнего перемирия 25 марта 1537 года на условиях, по словам послов, "которой что взял, тот то и держи": к России отошли города Себеж и Заволочье с волостями, а также Долысская волость; к Литве Гомель с волостями и ряд сел, за исключением Залесской волости (территория Гомельского уезда, оставшаяся в составе Русского государства).

 

  Часть IV

  Бремя власти

 

  Помимо войны с Литвой все эти годы русское правительство было занято реформой государственного устройства, которая по своей сути являлась продолжением преобразований начатых ещё при Иване III. Прежде всего это касалось земельного вопроса. Ещё в январе-марте 1534 года правительство осуществило пересмотр жалованных грамот, выданных духовным и светским землевладельцам. И хотя в ходе этого пересмотра их владельцам удалось добиться подтверждения своих основных иммунитетных прав и привилегий, но в большинстве жалованных грамот правительству удалось принудить население владений иммунистов к уплате внутренних таможенных пошлин (тамги, мыта и др.).

  Главный натиск правительства Елены Глинской приходился на борьбу с монастырским землевладением и привилегиями духовных владык. Лишая духовных лиц ряда крупных иммунитетных льгот, русское правительство возлагало на них новые повинности. Так, осенью 1534 года с церковно-монастырских вотчин Новгорода было собрано 700 рублей для выкупа полоняников. В жалованных грамотах на городские дворы Дмитрова, выдававшихся духовным владыкам, отсутствовало освобождение беломестцев от уплаты прямых податей (яма, посошной службы и городового дела). Не были подтверждены таможенные привилегии Симонова и Кириллова монастырей. В 1535/36 г. в Коломне две епископские слободки были приписаны к посаду. А весной 1536 года в Новгороде у тамошних монастырей были отписаны "пожни" (луга), которые они могли получить назад только приняв на себя дополнительные обязательства по отношению к казне.

  Продолжало правительство Глинской и ограничение власти наместников и волостелей путём выдачи уставных грамот, содержащих регламентацию податей и судебных штрафов, которые взимались наместниками, а также ограничение объема их судебной юрисдикции.

  Большое значение в урегулировании денежного обращения в стране имела монетная реформа 1534-1538 гг., в результате которой была установлена единая монетная система, построенная на основе предшествовавшего слияния двух наиболее мощных монетных систем периода раздробленности — московской и новгородской. Реформу задумали ещё при Василии III и помимо создания единой денежной системы она должна была стабилизировать денежное обращение в котором было много обрезанных денег, а в старых деньгах "подмесу", а так же предоставить казне новые денежные средства, поскольку реформа сопровождалась обычным а таких случаях уменьшением веса новых монет. Если раньше из гривенки серебра (204 грамма) чеканили денег на 2,6 рубля (по 78 грамм в каждом), то по новой сниженной стопе из гривенки серебра теперь чеканили 3 счётных рубля (по 68 грамм в каждом). Таким образом эта реформа ввела стандарт на чеканку "московки" (московской деньги) и "новгородки" (новгородской деньги), причём одна "новгородка" (средний вес 0,68 грамма) равнялась двум "московкам" (средний вес 0,34 грамма), а 100 "новгородок" составляли счётный рубль (в те времена рубль как реальная монета не существовал). На аверсе "московки" изображался всадник с саблей, а на аверсе "новгородки" — всадник с копьём, из-за чего "новгородку" вскоре начали звать копейкой, а термином "деньга" стали обозначать только "московку". Кроме этого чеканились монеты достоинством в полденьги или 1/4 копейки, получившие прозвище полушка.

  Одновременно с этим Елена Глинская развернула обширную градостроительную деятельность. Наиболее крупным мероприятием было строительство Китай-города в Москве. Ещё в мае-июне 1534 года построили земляной "город", а в мае 1535 года на его месте воздвигли каменные стены Китай-города. В 1534 году "срублен бысть град древян в Великом Новегороде на Софейской стороне", а в 1537 году и на Торговой стороне. Летом-осенью 1536 года построена Балахна. Были отстроены в апреле-июле 1536 года Стародуб, городские укрепления в Пустой Ржеве ("Заволочье"), Холме и городе Велиже. В то же самое время производилось строительство укреплений в устье реки Наровы. В октябре 1535 года возведены земляные укрепления в Почапе, а в декабре — Мокшанск. Весной 1536 года построен деревянный город Темников на реке Мокше. В январе 1536 года — Буйгород в Костромском уезде. И т. д. и т. п. Особое внимание уделялось Казанскому краю, где для усиления русского влияния были построены города Козмодемьянск, Уржум, Мамлых, заложена крепость в Чебоксарах.

  Окончание войны с Великим княжеством Литовским позволило русскому правительству ещё более энергично заняться внутренними делами страны. Тем более, что стала обостряться ситуация вокруг дяди малолетнего Ивана IV, князя Андрея Ивановича Старицкого, который был потенциальным противником правительства Елены Глинской. Ещё в январе 1534 года князь Андрей "припрашивал к своей вотчине городов чрез (т. е. сверх. — Авт.) отца своего благословение и чрез духовную грамоту". Однако запрашиваемый им Волоцкий уезд не был передан старицкому князю, ибо это не соответствовало всей политической линии центрального правительства, направленной на ограничение удельно-княжеского сепаратизма. Тогда же, т. е. с 1534 года, отправившись в Старицу, князь Андрей Иванович стал "на великую княгиню гнев держати". Особенно это проявилось во время конфликта с Литвой, когда Андрей Старицкий только один раз (в самом начале войны) принял участие в боевых действиях. Подобное поведение не могло остаться безнаказанным и в конце апреля 1537 года русское правительство решило вызвать князя Андрея в Москву. Не ожидая от этого для себя ничего хорошего старицкий князь отклонил приглашение, сказавшись больным. Тогда к Старице скрытно двинулись правительственные войска. Предупрежденный об их подходе Андрей бросился из Старицы в Торжок, откуда двинулся к Новгороду, "со многой силой".

  Пытаясь сделать Новгород центром сопротивления великокняжеской власти, князь Андрей надеялся привлечь на свою сторону новгородских служилых людей, с помощью которых рассчитывал одолеть Елену Глинскую и сам воссесть на престол в Москве. Но хотя на его сторону перешёл ряд представителей знати, в том числе князь Иван Семёнович Ярославский "и иные многие", энергичными мерами центральное правительство предотвратило серьёзную угрозу гражданской войны, нависшую над страной. Князю Никите Васильевичу Оболенскому было послано предписание поспешить к Новгороду и отрезать тем самым путь князю Андрею. Не поддержала старицкого князя и основная масса новгородского населения: "владыко новгороцкий Мокарей и намесники и вси новгородци его в Новгород не пустили", отправив в Бронницы большой отряд, оснащенный артиллерией. Спешно (в течение пяти дней) был укреплён город, готовившийся выдержать даже самую сильную осаду.

  Всё это привело к быстрому распаду лагеря князя Андрея Ивановича. Мятежного князя стали покидать даже старицкие дети боярские, составлявшие основной контингент его войска. Никаких надежд на успех авантюры у князя Андрея уже не было. Он попытался бежать "за рубеж", повернул к Старой Руссе, но был настигнут войском князя Ивана Овчины Телепнёва-Оболенского в трёх верстах от Заецкого яма, под Лютовой горой, в 60 верстах от Новгорода. Андрею Старицкому не оставалось ничего иного, как начать переговоры с князем Оболенским, который от имени правительства (которое позднее дезавуировало его решение) дал гарантию полной неприкосновенности князю Андрею и даже обещал "вотчины ему придати". После этого старицкий князь вынужден был согласиться на приезд в Москву. Здесь Андрей Иванович (в начале июня 1537 года) был брошен в заточение. Бояр князя Андрея подвергли торговой казни и заключению. Часть его детей боярских разослали по городам, а 30 новгородских дворян за участие в мятеже были повешены.

  Дальнейший ход истории зависит от судьбы Елены Глинской. В реальной истории в ночь на 3 апреля 1538 года она внезапно скончалась. В её естественную смерть мало кто поверил, а некоторые современники открыто говорили, что она была отравлена (что подтверждается данными исследования останков княгини, в волосах которой была обнаружена концентрация солей ртути, в тысячу раз превышающие норму). В качестве отравителей, как правило, называют семейство князей Шуйских (которые более остальных выиграли от кончины великой княгини). Но в данном случае этот род существенно ослаблен гибелью двух своих наиболее сильных представителей (князей Василия Васильевича и Ивана Васильевича), что делает для Шуйских невыгодным смерть Елены Глинской, поскольку в последующей борьбе за власть их соперники (например, князья Бельские) становятся гораздо более опасной силой, чем в реальной истории. И это приводит к тому, что Елена Глинская, скорее всего, переживёт весну 1538 года и продолжит править страной в качестве опекуна над своим сыном. Что, в свою очередь, позволяет избежать имевшего место быть в реальной истории пятилетнего боярского правления (1538-1543 гг.), благодаря чему Россия избежит многих его негативных последствий.

  Одним из важнейших деяний правительства Глинской стала губная реформа (от слова "губа" — область). С сентября 1538 года от имени Ивана IV "нача жаловати, грамоты давати по всем градом большим и по пригородам и по волостем, лихих людей обыскивати самим крестьяном межь себя по крестному целованию, и их казнити их смертною казнию, а не водя к наместникам и их тивуном многих людей разбойников и татей".

  Сущность реформы сводилась к тому, что важнейшие уголовные дела о "ведомых лихих людях" отныне изымались из компетенции наместников и передавались в ведение или выбранных из крестьян десяцким, пятидесяцким и соцким, или выборных губных старост из числа детей боярских. Контроль над деятельностью губных органов в центре осуществляла специальная комиссия Думы ("бояре, которым разбойные дела приказаны") во главе с Иваном Даниловичем Пенковым, которая постепенно из временного учреждения трансформировалась в приказ разбойных дел.

  Другим не менее важным делом правительства Елены Глинской стала военная реформа. Предыдущие войны выявили как сильные, так и слабые стороны русской армии. И одной из страшных язв в организации русских вооруженных сил было местничество. Местнические споры воевод не раз губили даже хорошо организованные военные экспедиции. Поэтому правительство решило начать военную реформу с ограничения местничества. В 1539 году был издан приговор "о местех в воеводах и в всяких посылках в всяком разряде не местничамися, кого с кем куды ни пошлют, чтобы воиньскому делу в том порухи не было". Впрочем, местничество этот приговор не искоренил. Максимум чего удалось добиться правительству, так это согласие знати служить в наиболее важных походах "без мест", но с условием, чтобы эти случаи не становились прецедентом. Поэтому, в соответствии с правительственными планами реорганизации армии в июле 1540 года был издан новый приговор о местничестве, подтвердивший и конкретизировавший постановление 1539 года о местнических делах. Но в отличие от предыдущего, новый приговор стремился не отменить, а лишь урегулировать местнические счёты. В нём прежде всего устанавливалось старшинство первого (большого) воеводы большого полка по отношению к воеводам всех других полков. Таким образом укреплялось единоначалие в армии.

  Приговором были упорядочены местнические взаимоотношения между воеводами. Второй воевода большого полка должен быть "без мест" с большим воеводой полка правой руки (т. е. оба они приравнивались в служебном и местническом отношениях). Остальные воеводы — правой руки, передового и сторожевого полков — должны быть "не менее" большого воеводы правой руки; а воеводы левой руки — не меньше воевод передового и сторожевого полков. Следовательно, первые воеводы передового и сторожевого полков приравнивались к первому воеводе правой руки, который был "без мест" со вторым воеводой большого полка. Воеводы левой руки соответствовали воеводам передового и сторожевого полков, но признавались "меньшими" воеводами по сравнению с воеводами правой руки. Приговор повышал роль и самостоятельное значение воевод отдельных полков на время военных операций. Вместе с тем принятое решение было явной уступкой высшей знати, которая по преимуществу и назначалась на командные должности. Приговор в этой части был сформулирован так, что устанавливалось соподчинение воевод, но не устранялись возможности для местнических счетов. Приговор говорил, что воеводы должны быть "без мест", "не меньши" других и т. д., не предрешая вопроса об их местнических счетах. Это давало правительству при назначении на высшие командные должности лавировать, избегать наиболее вопиющих несуразностей порождаемых местничеством, не отменяя его окончательно.

  Заключительная часть приговора запрещала местничество на "службе" с воеводами. Эта часть приговора безусловно содействовала укреплению дисциплины в армии, повышая роль воевод на время военных действий.

  В целом июльский приговор 1540 года, ограничивавший местнические счёты на основе сложившейся практики взаимоотношений воевод в полках, имел большое значение для поднятия боеспособности армии. Однако его значение уменьшалось тем, что высшая знать не желала считаться с принятыми решениями и зачастую нарушала запреты, принятые в 1540 году. К тому же никаких санкций за нарушение постановления приговор 1540 года не вводил. Полная отмена местничества станет возможной лишь в следующих поколениях.

  Наряду с попытками укрепления дисциплины поместной конницы начинает формироваться постоянное (стрелецкое) войско. Уже с начала XVI века в связи со значительными сдвигами, произошедшими в вооружении (распространение огнестрельного оружия), в составе русских вооруженных сил появляются отряды пищальников, которые и составили то основное ядро, из которого выросло стрелецкое войско (собственно сам термин стрельцы был взят у тех же пищальников — так их часто называли среди населения).

  Предположительно, до военной реформы, пищальники состояли из так называемых "казенных людей" и пищальников "з городов". Казенные пищальники нанимались правительством на собранные им пищальные деньги, а городовые — были ополченцами, как и другие посошные люди, временно набиравшиеся для участия в том или ином походе. Таким образом, по мнению историка Николая Евгеньевича Носова, стрелецкая реформа сводилась к ликвидации практики набора пищальников-ополченцев и полной замены её "пищальными деньгами". Сами стрельцы, по его мнению, первоначально были выбором из "казенных пищальников".

  Летом 1540 года от имени великого князя Ивана IV Васильевича было учреждено "выборных стрельцов ис пищалей 3000 человек, а велел им жити в Воробьевой слободе, а головы у них учинил детей боярских". Было создано 6 "статей" (или "приказов") по 500 человек стрельцов с "головами" во главе. Стрелецкие "статьи" делились на сотни, имевшие своих сотников, пятидесятников и десятских. Жалование стрельцам определили по 4 руб. в год, стрелецкие головы и сотники получили большие поместные оклады. Кроме этого стрельцы получали от государства усадебное (дворовое) место, где каждый стрелец обязан был построить дом, дворовые и хозяйственные постройки, разбить на приусадебном участке огород, сад, на что получал вспомоществование от казны в размере одного рубля. Стрелец владел своим двором до тех пор, пока нёс службу. После его кончины двор сохранялся за семьей, если кто-либо из взрослых сыновей или племянников был "прибран" на стрелецкую службу. Продать свой двор приборным людям разрешалось лишь в случае перевода на новое место, при этом вырученные от продажи недвижимого имущества деньги входили в сумму, выдаваемую стрельцу на переселение.

  Вскоре после учреждения шести московских стрелецких "статей" был осуществления "прибор" стрельцов и в других городах, как правило переводя на постоянную службу "старых", "гораздых" стрелять из ружей, пищальников.

  Для комплектования, снабжения, вооружения, обучения стрельцов была создана Стрелецкая изба (позднее приказ), в чьё ведение перешли также административно-военные и судебные функции в отношении стрельцов.

  Однако военная реформа, и прежде всего попытки усилить главную ударную силу русского войска — поместной конницы выявили проблему нехватки находящихся под контролем правительства земельных фондов для испомещения (наделения землей) всех служилых людей. Что заставило правительство искать новых средств для обеспечения землёю численно возросшего поместного войска. Было ещё два источника, к которым можно было обратиться: земли крупных вотчинников и владения церкви. И когда в феврале 1546 года открылся освященный собор, который должен был произвести отбор "святых" для общерусского церковного почитания (в реальной истории это было сделано на освященных соборах 1547 и 1549 гг.), правительство созвало расширенное совещание (фактически ставшее первым земским собором), на котором присутствовали Дума, освященный собор, воеводы, а также дети боярские и дворяне "большие" (московские).

  28 февраля великий князь вместе с митрополитом Даниилом и боярами "уложил, что во всех городех Московские земли наместником детей боярских не судити ни в чём, опричь душегубства и татьбы и розбоя с поличным, да грамоты свои жалованые о том во все городы детем боярским послал".

  Это решение собора показывало, что правительство собиралось в дальнейшем использовать поддержку не только высшей знати, но и дворян. Оно недвусмысленно намекало, что крупная земельная аристократия должна поступиться рядом своих привилегий в пользу основной массы служилого люда.

  Ещё более решительно эта правительственная политика проявилась в следующем году, когда было принято решение о принятии Иваном IV царского титула. Уже дед Ивана IV именовал себя "царем всея Руси". Правда, он воздержался от официального принятия этого титула, не рассчитывая на то, что соседние государства признают его за ним (Иван III употреблял его только в сношениях с Ливонским орденом и некоторыми немецкими князьями).

  Подготовка к коронации началась ещё в конце 1546 года, а 16 января 1547 года, после торжественного богослужения в Успенском соборе в Кремле митрополит Даниил возложил на голову Ивана IV шапку Мономаха — символ царской власти. Таким образом, Москва приравнивала своего государя к императору Священной Римской империи, который в тогдашней "иерархии титулов" считался главнейшим в Европе.

  Одновременно с этим был поднят вопрос о женитьбе 16-летнего монарха. Как когда-то Иван III пытался найти своему сыну Василию невесту среди дочерей иноземных государей, так и сейчас в качестве возможной супруги юного царя в первую очередь искали иностранную принцессу (как и в реальной истории, в которой Иван IV первоначально "помышлял есми женитись в ыных царствах у короля у которого или у царя которого"). Самой подходящей кандидатурой сочли одну из дочерей польского короля Сигизмунда I, брак с которой мог бы, наконец, покончить с длящимся ещё с конца XV столетия конфликтом с Великим княжеством Литовским. А поскольку в 40-е годы XVI века Русь входила не как ослабленное вспыхнувшей после кончины Василия III внутренней смутой и установившимся боярским правлением страной, которой со всех сторон угрожали враги (особенно совершенно опустошившие в реальной истории восточные районы казанцы), а сильным и спаянным государством, то в Кракове к этой идее отнеслись с интересом. Тем более что идею этого брака горячо поддержали в Литве, где в нём также увидели возможность наконец-то прекратить постоянные войны с Москвой. Впрочем, нельзя сказать, чтобы переговоры шли легко. У Сигизмунда I было несколько дочерей, после просмотра которых русские остановили свой выбор на самой младшей — Екатерине (род. в 1526 году). В принципе сам Сигизмунд I был не против, но на пути к возможному браку стала препятствие в виде принадлежности невесты к римской католической церкви. Русские твёрдо стояли на том, что в случае замужества Екатерина должна перейти в православие. В то время как Сигизмунд I, демонстрировавший в политике свою верность католицизму, настаивал на сохранении за невестой права исповедовать римский католический обряд. Переговоры велись больше года и сдвинулись с мертвой точки только после кончины Сигизмунда I в начале апреля 1548 года, когда к власти пришёл его сын Сигизмунд II Август, находящийся под сильным влиянием распространившихся в то время по Европе реформационных идей. Тем более что по совету "доброхотов" русского царя в Литве к этому делу было решено подключить римскую курию. Ещё в 1547 г. в Риме появилась небольшая делегация немцев состоящих на русской службе, которая от имени Ивана IV вступила в переговоры с тогдашним папой Павлом III, с целью добиться от него разрешения на переход дочери польского короля в православие, а также заручиться возможной поддержкой в случае войны с Турцией. Павел III, сам пытавшийся организовать "союз христианских государей" для борьбы против Османской империи, тепло встретил русских представителей, тем более, что в Риме всерьез надеялись в результате переговоров склонить Ивана IV к переходу в католицизм и тем самым пополнить паству викария св. Петра. Таким образом, разрешение на переход Екатерины Ягеллон в православие было получено и в феврале 1549 года в Москве состоялось её бракосочетание с царём.

  Во внутренней политике в эти годы правительство продолжало наступление на собственность и привилегии церкви. Для чего царь пошёл на соглашение с нестяжателями, бывшие во времена регентства его матери в оппозиции правящему режиму. Правда политика сближения с нестяжателями требовала от власти уступок, в качестве которых, было освобождение из-под стражи и возвращения ему вотчины молодого князя Владимира Андреевича Старицкого, а также перевод из "тесного затвора" в Троице-Сергиев монастырь Максима Грека. После чего в конце мая 1547 года, после кончины митрополита Даниила, Иван IV выдвинул на первосвятительскую кафедру связанного с нестяжателями настоятеля Троице-Сергиева монастыря Иоасафа Скрипицына. В том же 1547 году на рязанскую и казанскую епископальные кафедры были поставлены нестяжатели Кассиан (а реальной истории иосифлянин Михаил) и Филипп (из рода Колычевых).

  В июне 1547 года на созванном Земском соборе был составлен новый законодательный кодекс (в общий чертах повторяющий Стоглав 1550 года реальной истории), который заменил устаревший Судебник 1497 года.

  Почти одновременно с разработкой нового законодательного кодекса правительство принимало меры к подготовке секуляризации церковно-монастырского землевладения. Уже давно нестяжатели, например такие как Нил Сорский и Вассиан Патрикеев, идеологически обосновывали необходимость ликвидации земельных богатств церкви. Представитель крайнего течения нестяжателей — старец Артемий сначала говорил Ивану IV, а затем и писал в послании к церковному собору, что следует "села отнимати у монастырей".

  15 сентября 1547 г. правительство обсуждало с митрополитом Иоасафом вопрос о церковно-монастырских слободах, стремясь конкретизировать общие положения нового Судебника, касавшиеся запрета ухода в заклад к монастырям торговых людей и ремесленников, выходящих таким образом из-под "тягла". Не смотря на яростное сопротивление духовных лиц, им запрещалось основывать новые слободы, хотя старые за ними сохранялись. Из "белых" (освобожденных от государственных податей) слобод на посад выводились бежавшие туда посадских люди закладчики. Запрещалось впредь приём в эти слободы городских людей новоприходцев (кроме казаков). В запустевшие слободы разрешалось сзывать людей, но из сельских местностей (за неделю до и после Юрьева дня), а не с посада. В те же сроки разрешался выход слободским людям на посад или в деревню. Кроме того, в церковно-монастырских слободах запрещалось ставить новые дворы (за исключением случаев семейного раздела), а также предусматривалось решением суда включение существующих слобод в государево "тягло" путём изъятия из юрисдикции беломестца.

  С таким настроем правительство начало подготовку к новому церковно-земскому собору, созванному в январе 1548 года. На нём были приняты специальные постановления, касающиеся укрепления церковного благочиния, в том числе о церковных службах, обрядах и внутреннем распорядке в церквах, о порядке церковного пения и колокольного звона. Введено было беспрекословное подчинение священников и дьяконов протопопам, которые вместе с "поповскими старостами" обязаны были следить за исправным отправлением церковных служб и поведением церковного клира. Непослушание протопопам, пьянство, небрежность в церковном богослужении наказывалась отлучением от церкви. Подтверждено было запрещение служить в церкви "вдовым" попам, а также строгое наказание за симонию, т. е. поставление на церковные должности "по мзде".

  С целью подготовки грамотных кадров священников и дьяконов постановлено создать специальное училище в Москве и других городах. Было отдано распоряжение священникам поддерживать в сохранности иконы и проверять "исправность" церковных книг путём сравнения их с "добрыми переводами".

  Строго установлены были Собором некоторые пошлины, взимавшиеся священниками, например "венечная" за совершение обряда бракосочетания, за освящение церкви.

  Ликвидировался институт владычных десятников, которые собирали пошлины с церквей. Отныне "святительскую дань" должны были собирать и отдавать епископам и другим владыкам в церковных десятинах земские старосты и "десятские" священники. Старосты поповские и "десятские" собирают теперь "венечную" пошлину.

  Собор провозгласил, что преступления против нравственности (в том числе "содомский грех", непослушание родителям и др.) будут караться суровым наказанием, ибо от них происходит "укоризна нашей православной христианской вере". Тяжёлым преступлением признавалась и дача ложной присяги (крестоцелование). Запрещено было носить магометанские "тафьи", т. е. тюбетейки, приглашать на свадьбу скоморохов и "глумов". А вот запрет на бритье бород, в отличие о реальной истории, в соборное постановление скорее всего внесено не было. Воспитанный своей матерью Иван IV вероятно более терпимо относился бы к подобному нарушению "древнего благочестия". Церковное проклятие грозило всем "волхвам" и "чародеям", гадающим по звёздам или астрологическим книгам. Запрещено было под страхом церковных наказаний чтение всяких еретических и отречённых книг.

  Бездомные старики и прокаженные должны были помещаться в специальных богадельнях и над ними устраивался специальный надзор.

  Большое внимание на Соборе было уделено распорядку монастырской жизни. "Духовные пастыри", т. е. игумены и архимандриты должны были заботиться о "монастырском строении" по уставам "святых отец", а монахи должны были во всём повиноваться своим настоятелям. В монастырях пьянство считалось недопустимым. Запрещалось взимание "посулов" игуменами и прочие злоупотребления властью. Вводился строгий контроль над монастырскою казною. Архимандриты и игумены должны были избираться самою "братьею", а их избрание утверждалось царём и епископом "ни по мзде", но по церковным правилам.

  Однако, охотно идя на встречу светской власти в вопросах наведения порядка в их собственных рядах, церковные иерархи, там где речь заходила об основах могущества церкви и своеволия "князей церкви" оказали царю упорное сопротивление. Иосифляне, составлявшие большинство освященного собора, твёрдо отстаивали незыблемость церковно-монастырского землевладения, а те, кто покушается на богатства церкви, объявлялись ими "хищниками" и "разбойниками". Столкнувшись с противодействием, власти были вынуждены пойти на уступки. Так, соборный приговор категорически объявлял, что церковные законы "не повелевают мирским судиям судити" священников, дьяконов, игуменов и других церковных людей. Только дела о душегубстве и разбое передавались в руки "градских" (т. е. царских) судей. Тем не менее, ослабление иосифлян в руководстве церковью позволило правительству добиться ряда успехов в борьбе за сокращение земельных привилегий церковных корпораций.

  Приговором 11 мая 1548 г. покупка духовными землевладельцами вотчинных земель без "доклада" царю запрещалась под угрозой конфискации объекта продажи.

  На царя отписывались поместные и "черные" земли, которые были захвачены монастырями у детей боярских и крестьян "насильством" за долги, а также все вотчинные владения знати, переданные монастырям за последние пятнадцать лет. Подтверждалось провозглашенное ещё уложениями Ивана III и Василия III запрещение "без докладу" давать в монастыри земли в Твери, Микулине, Торжке, Оболенске, на Белоозере и Рязани, а также продавать вотчины кому-либо "мимо тех городов" людей. Суздальские, ярославские и стародубские княжата не могли также "без государева докладу" давать земли в монастыри, а переданные ими земельные вклады были выкуплены казною и розданы в поместья.

  Наряду с этим духовенству удалось сохранить за собой свои основные владения и добиться даже отмены родового выкупа для земель, полученных по вкладам от светских землевладельцев; выкуп мог состояться только в том случае, если вкладчик оговаривал это в своём завещании или данной грамоте.

  В том же месяце, когда был издан приговор о запрете покупки земель духовными лицами, правительство осуществило не менее важное мероприятие, направленное против податных привилегий церкви. Соборное постановление утвердило новый Судебник. Но этот законодательный кодекс в одной из своих статей провозгласил ликвидацию тарханов. Пересмотр жалованных грамот, происходивший 17-18 мая 1548 г. и должен был реализовать решение Судебника. Существо пересмотра сводилось к повсеместному уничтожению основных податных привилегий духовных землевладельцев.

  Без всяких оговорок обычно подтверждались жалованные грамоты, не содержащие освобождения от уплаты ямских денег, тамги, несения посошной службы. Остальные грамоты подписывались с формулой "опричь ямских денег, посошной службы, мыта и тамги". В грамотах на городские владения монастырей, кроме того, оговаривалось, что в дворах все люди, кроме дворника, судом и данью были "равны" с "чёрными людьми" (т. е. несущими государево тягло). Грамоты не подписанные в мае 1548 года, теряли свою юридическую силу.

  На церковь накладывался особый постоянный налог — "полонячьи деньги", которые должны были браться из "владычной казны" и монастырей для выкупа пленных, попавших в руки "поганых" (в реальной истории иосифлянскому большинству собора удалось добиться раскладки этого налога на "всю землю", а не только, как первоначально планировалось, на церковно-монастырское землевладение). Запрещалось давать "в рост" деньги и хлеб из епископской или монастырской казны и отнималась "руга" (денежное пожалование) у тех священнослужителей, которые жили в монастырях, имевших значительные земельные и прочие владения.

  Сокращение земельных и торговых привилегий монастырей-вотчинников происходило в обстановке реформы таможенной политики. Таможенное ведомство освобождалось из-под контроля наместников и сбор косвенных налогов передавался на откуп отдельным должностным лицам из центрального аппарата и предприимчивым деятелям из местного населения "на веру". Откупщики собирают тамгу, пуд и померное под контролем создающихся органов земского самоуправления. Ликвидированы таможенные привилегии монастырей. Были предприняты попытки реформировать и саму систему таможенных пошлин в сторону их унификации. Уже тогда был разработан проект "рублёвой пошлины", сводивший все многочисленные внутренние таможенные сборы к выплате купцами определенного процента со своих доходов. Но реализован он тогда не был. Другим немаловажным шагом правительства стала унификация мер и весов, благодаря которой, по словам одного иностранца в 70-х гг. XVI века, "по всей Русской земле, по всей его державе одна вера, один вес, одна мера".

  Последняя из реформ, к которой приступили в конце 40-х годов XVI века и которой суждено было позднее приобрести особенно важное значение, — это окончательное введение земских учреждений и переход к отмене кормлений. Вначале в ходе губной реформы были изъяты из ведения наместников дела о "ведомых лихих людях", затем из компетенции наместничьего суда исключены были дворяне, по новому Судебнику суд наместников вообще ограничен участием на нём выборных представителей местного населения (десятских и пятидесятских) и, наконец, земская реформа должна была привести к окончательной ликвидации власти наместников путём замены её местными органами управления, выбранными из кругов черносошного крестьянства и посадских людей.

  Необходимо также отметить, что именно в этот период в стране окончательно складывается "приказная система" — создание постоянных централизованных ведомств, "приказов", в ведение которых переходят функции прежних временных "боярских комиссий" и наместников.

 

  Часть V

  Гремя огнем

 

  Прекращение русско-литовской войны, позволили русскому правительству сконцентрироваться на южных границах, где целью Русского государства было закрепить достигнутые успехи и довести борьбу с татарскими ханствами до конца. Ещё в 1532 г., практически сразу после захвата Казани, было принято решение об организации похода на Астрахань, целью которого было восстановление на ханском престоле Ислам Герая, незадолго до этого свергнутого Ак-Кобеком, с последующим установлением русского протектората над Астраханским юртом. Но кончина Василия III и последовавшая за этим война с Литвой вынудили русское правительство временно отложить планы экспансии в южном направлении. Прекращение конфликта на западе вновь воскресило их к жизни. Но на пути к их осуществлению лежало несколько препятствий. Если сама Астрахань, главный предмет русских устремлений на тот момент, было довольно слабым государством (население ханства, сосредоточенное в основном в дельте Волги, составляло примерно 15-20 тыс. человек, а вооруженные силы 1500-3000 человек), то его соседи, наоборот, представляли из себя серьезную силу.

  Прежде всего, это касалось Ногайской орды, имевшей своей западной границей левый берег Волги от устья р. Самары до р. Бузан в районе Астрахани, а восточной границей — правобережье р. Сырдарья и р. Сарысу.

  В территорию Ногайской орды входили бассейны рек Урала, Белой и Уфы, т. е. Оренбургский край и Башкирия. В случае войны ногайцы могли выставить войско в 120-140 тыс. человек. Что делало Орду одной из доминирующих сил региона, пытавшейся подчинить своему влиянию окружающие народы. В том числе и Астрахань, где ногайцы регулярно сажали "своих" ханов, и с которой, время от времени, взимали дань.

  Вместе с тем структура Ногайской орды и организация её жизни имела несколько слабых мест, используя которые можно было вывести ногайцев из игры (что и произошло в реальной истории).

  На руку русским играло отсутствия политического единства внутри самой Орды. Формально стоявший во главе её бий имел власти ровно столько, сколько было желания у ногайских мурз подчиняться ему. Что иногда приводило чуть ли не к самому настоящему спектаклю. Желая укрепить свой авторитет очередной бий, время от времени, находил какого-нибудь Чингисида, провозглашал его ногайским ханом (не предоставляя тому никакой реальной власти), за что тот, в свою очередь, даровал бию титул беклербека ("князя князей"), тем самым как бы "освящая" его власть над Ногайской ордой. А во второй половине 1530-х годов бий Саид-Ахмед, после вспыхнувшей в Ногайской орде смуты, для сохранения своей власти был вынужден взять в соправители своих братьев, что привело к разделу Орды на три части: восточное ("левое") крыло, занимавшее территорию к востоку от р. Яик (совр. река Урал), во главе которого был поставлен Шейх-Мамай, получивший титул кековата; центральную часть, расположенную по правому берегу р. Яик, находившуюся в прямом подчинении бия; и западное ("правое") крыло, под руководством нураддина Ходжи-Мухаммеда, во владение которого отошло левобережье Волги. В особую часть была выделена Башкирия, находящаяся в совместном управлении триумвирата.

  Но в 1540 г. Шейх-Мамай, недовольный тем, что ему приходится признавать власть старшего сына своего отца от второй жены (сам Шейх-Мамай был сыном бия Мусы от первой супруги), поднял восстание против Саид-Ахмед-бия. Среди Мусаевичей произошёл раскол по материнской линии. Сыновья Мусы от первой жены (Ходжа-Мухаммед, Юсуф и Исмаил) поддержали Шейх-Мамая. На стороне Саид-Ахмеда выступил его родной брат Мамай-мурза. В результате короткой междоусобицы Мамай погиб, а бий Саид-Ахмед с сыновьями и племянниками (детьми Мамая) был вынужден бежать в Хорезм. Во главе Ногайской орды стал Шейх-Мамай, совместивший бийство с должностью кековата (благодаря чему центр и левое крыло объединились в одну провинцию). Но его положение не отличалось прочностью. Хотя большинство ногайцев подчинилось его власти, но отказывалось признать за ним титул бия (в реальной истории Шейх-Мамаю удалось добиться от большинства мурз титула бия только в 1548 году). Не успокоился и Саид-Ахмед, чьи осевшие в Хорезме сыновья и племянники стали устраивать регулярные набеги на ногайские кочевья.

  Другой слабостью ногайцев было то, что единственным средством к их существованию было кочевое скотоводство. В Ногайской орде отсутствовало земледелие и не было никаких городов, если не считать небольшой Сарайчук в низовьях р. Урал, доставшийся ногайцам от Золотой орды и постепенно превратившийся из заметного торгового центра в захудалый, небольшой и не отказывавший заметного влияния на экономическую жизнь Орды пункт. Всё необходимое для жизни, от хлеба, тканей и ремесленных изделий, ногайцы были должны получать от соседних народов в обмен на скот, прежде всего лошадей. И если восточная и во многом центральная части Орды торговали в основном с Хорезмом и Бухарой, то для западного крыла ногайцев, по сути, единственным торговым партнёром выступало Русское государство. Именно в Россию "заволжские" ногайцы ежегодно отправляли на продажу табуны лошадей и торговые караваны, и оттуда получали всё необходимое. Чем охотно пользовалась Москва, подкупая ногайских мурз дорогими подарками, а то и вовсе беря "на жалование".

  С середины 1530-х годов русское правительство развернуло целую дипломатическую программу, направленную на предотвращение ногайского вмешательства. Во-первых, Москва установила особые отношения с Ходжой-Мухаммедом, выделяя его среди остальных мурз и всячески настраивая против Шейх-Мамая; последнего же пытались прельстить посулами "казанского жалования" его сыновьям и помощи в борьбе против крымцев. Во-вторых, бию и нурадину шли требования Ивана IV, подкрепленные прямыми угрозами, не вмешиваться в астраханские проблемы без его воли. Наконец, были отданы распоряжения военного характера: развернулось строительство крепостей, засек, на границах сосредотачивались войска.

  Все эти меры привели к нейтрализации Ногайской орды и довольно жесткой привязке её западной части к Русскому государству. Эта зависимость от русских "заволжских" ногайцев оказалась настолько сильной, что даже когда после кончины в 1544 году Ходжи-Мухаммеда на его место Шейх-Мамай назначил своего брата, кочевавшего до этого в восточной части орды, мурзу Исмаила, тот очень быстро переориентировался на Москву, став новым лидером "русской партии" в Ногайской орде.

  Гораздо сложнее оказалось с другим препятствием на пути к "броску на юг" — Крымским ханством, правители которого после разгрома в начале XVI века т. н. "Большой орды" считали себя правопреемниками ханов бывшей Золотой орды и стремились восстановить былое влияние путём объединения вокруг Крыма её осколков, прежде всего Астраханского и Казанского ханств. Находясь под покровительством могущественной Османской империи, крымцы умело пользовались конфликтом между Русским государством и Великим княжеством Литовским, попеременно вступая в союзы то с той, то с другой стороной и совершая регулярные набеги на их территорию с целью грабежа и набора полона с целью его дальнейшей перепродажи в Турцию. Сейчас невозможно установить точное количество пленных, захваченных крымцами в это время, но совершенно бесспорно, что в результате крымских нападений Русское государство теряло большое количество людей и это играло отрицательную роль в развитии хозяйства страны. Кроме того, угроза, постоянно нависавшая над южными границами России, отвлекала её войска с других театров военных действий, где их присутствие было также необходимо. Очень ярко это проявилось в период русско-литовских войн первой трети XVI века, когда эти набеги создали для Русского государства фактически второй фронт, оттягивая на себя войска с западного направления. И было совершенно ясно, что без ликвидации "крымской занозы" решить вопрос об освоении плодородных южных земель не получится. Попытка русского правительства решить эту проблему путём раскола крымцев и посажения у них "своего" хана в лице Ислам Герая закончилась неудачей. После чего возобладала идея силового решения. Тем более, что после окончания войны с Литвой казалось к этому сложились все предпосылки. Прежде всего, возник конфликт между Крымом и Литвой. Во время войны между Сахибом и его соперником Исламом за ханский престол, литовское посольство заключило с первым договор о дружбе, по которому обязывалась посылать ему ежегодно "упоминков", а хан обязался воздерживаться от нападения на земли Литовского государства. "Упоминки" установились в меньших размерах, чем раньше, при его отце. Но когда в Бахчисарай прибыл литовский посол с целью уплаты дани, то пришло известие об убийстве Ислам Герая и объединении всей орды под властью Сахиб Герая, который, почувствовав свою силу, отказался принять то, что было для него прислано, и изложил новые требования к литовцам. Польский король Сигизмунд I пытался уговорить хана принять те "упоминки", которые были уже присланы (но предусмотрительно оставлены в Киеве). В то же самое время он обращался к литовской раде панов, излагая всю опасность создавшейся ситуации. Послание хана было оскорбительным, он требовал такой же величины подарков, какие получали его предки и, кроме того, "почал людей своих в земли наши всылати". По мнению Сигизмунда, уступки требованиям хана не успокоили бы его, так как он стал единовластным в Крымской орде, знал собственную силу и, кроме того, его всячески поддерживал турецкий султан. Поэтому хан будет нападать на Литву, невзирая на договора и высокие подарки. Султан Сулейман намеревался захватить Валахию и Молдавию. Король не видел другого выхода, кроме как подготовиться к войне, и ставил вопрос перед радой панов: стоит ли вообще посылать "упоминки". Для решения этих вопросов 22 марта 1538 г. в Вильно состоялся сейм. На нём была установлена плата "на оборону земскую" в размере 20 грошей с коня, т. е. с восьми крестьянских служб, с которых землевладельцем выставлялся конный ратник. На эти деньги были отправлены 1000 конных ратников на окраинные замки. Но, так как этих людей было мало, рада панов послала к королю просьбу, чтобы он со своей стороны выставил 1000 коней на средства скарба (казны). Король согласился и сделал в этом смысле распоряжение подскарбию земскому. Кроме того, было решено в случае настоятельной необходимости собраться всему земскому ополчению Литвы в назначенном месте для отражения врага общими силами.

  Этим просто не могли не воспользоваться русские, приславшие в Вильно своих послов с предложением заключить военный союз против Крымского ханства. Эта идея вызвала интерес у Сигизмунда I, поскольку война Литвы с Крымом в это время казалась вполне реальной, и союз с Россией в этих условиях был, безусловно, необходим.

  Вдохновленные первыми благожелательными сообщениями из Великого княжества Литовского русские развернули наступательные операции против крымцев. В начале 1538 г., по согласованию с русскими, возглавляющий западное крыло Ногайской орды мурза Ходжи-Мухаммед, когда Сахиб Герай направился в Молдавию, двинул свою конницу на Крым, где внезапно напал на хана во время переправы того через Днепр. Однако крымцы сумели быстро развернуться и отразить атаку. Не добившись мгновенного успеха и не рискнув вторгаться за Перекоп, ногайцы столь же стремительно отошли к Волге, а хан продолжил поход. Но по возвращению крымцев из Молдавии они снова были атакованы ногайцами, которым удалось захватить часть крымского обоза.

  Но в конце 1539 г. в Москву пришли гораздо менее приятные известия. Встревоженный русским натиском Сахиб Герай согласился заключить договор с Литвой, если ему будут вручены уже собранные "упоминки". Сигизмунд I принял это предложение, что привело к окончанию литовско-крымского конфликта и дало возможность Сахиб Гираю начать войну с Русским государством, против которого в октябре 1539 г. он послал своего сына Эмин Герая с войском, которое прорвалось в окрестности Каширы. И хотя этот набег удалось все же отбить, но глубина проникновения татарских "загонов" в русские земли серьезно встревожила Москву. И поскольку в этой альтернативной истории нет имевшего место в реальности после кончины Елены Глинской хаоса боярского правления, то естественно вопрос о создании единой линии обороны по Окскому рубежу решается гораздо раньше и её строительство начинается не в 1550-х годах (как в реальной истории), а уже в 1540 году, а само строительство будет закончено в начале 1550-х годов и получит название Большой засечной черты. Она протягивалась от Переяславля-Рязанского на Тулу, Белев и Жиздру; на важнейших направлениях Засечная черта состояла из двух рядов укреплений (между Тулой и Венёвом), из трёх (между Белёвом и Лихвином) и даже четырёх (между Белёвом и Перемышлем). Юго-восточный фланг черты составляли засеки Шацкая и Ряжская. Засеки делились на мелкие звенья для надзора и охраны, границы звеньев обозначались местными приметами (пнями, натёсами на деревьях и т. д.). В местах пропуска населения через черту, у больших дорог, сооружались опорные пункты с башнями, подъёмными мостами, острогами и частоколами. На путях наиболее частых вторжений татар в Русское государство строились города-крепости. Леса, где проходили засеки, назывались заповедными, и законом было запрещено рубить их или прокладывать самовольно через них дороги.

  Решая таким образом задачу защиты внутренних областей государства от набегов татар русское правительство не оставляло планов наступления на Крым, чему благоприятствовала и международная обстановка. Стоявшая за спиной Крыма могучая Османская империя, только недавно завершившая войну с Ираном, активно влезала в новый конфликт, на этот раз уже на своих западных границах. Искрой нового пожара войны, сковавшего силы Турции стали события в Венгрии. После разгрома турками венгерской армии в 1526 г. у города Мохач и гибели короля Лайоша II страна оказалась расколотой на три части. На юге господствовали турки. Западные комитаты (районы) признали своим государем правителя Австрии Фердинанда Габсбурга, а в восточных и центральных областях провозгласил себя новым королём трансильванский воевода Янош Запольяи, заключивший договор о союзе с султаном. В начале 1538 года, после почти двенадцати лет бесплодной междоусобной борьбы, длительные переговоры между представителями двух венгерских королей (Фердинанда и Яноша) завершились мирным договором, подписанным в Надьвараде (совр. Орадя Маре) 24 февраля, по условиям которого признавалась власть каждого из королей на занимаемой территории, но после смерти Запольяи Фердинанду должна была перейти восточная часть страны вместе с Трансильванией (в обмен на щедрое вознаграждение возможных прямых наследников Яноша). Тогда у Запольяи вообще не было детей. Но в следующем году он женился на Изабелле, дочери польского короля Сигизмунда I, которая 7 июля 1540 г. родила ему сына Яноша Жигмонда. После чего Янош Запольяи перед своей смертью (последовавшей 22 июля 1540 г.), в нарушение условий Надьварадского мира, объявил наследником своего сына. 25 сентября Яноша Жигмонда, по настоянию варадского епископа Дьердя Мартинуцци и решением государственного собрания, избрали королём Венгрии, образовав регентский совет и обратившись к султану с просьбой одобрить это решение и прислать помощь для борьбы против Фердинанда, который обещал султану ежегодную дань в 30 тыс. форинтов за разрешение взять под свою власть владения Яноша (по смыслу договора 1538 года). Но султан Сулейман, не желавший объединения Венгрии в одних руках, 27 апреля 1541 г. утвердил Яноша Жигмонда в качестве короля Венгрии.

  Тогда Фердинанд предпринял попытку захватить наследство Яноша Запольяи силой и весной 1541 г. двинул свои войска на Буду, чтобы захватить столицу королевства. В ответ войско во главе с султаном, намеревавшегося, по его собственным словам, защитить права малютки-короля, вышедшее из Стамбула 19 июня 1541 г., прибыло в Буду 26 августа, разгромив и вынудив отойти осаждавшую город армию Фердинанда. Но радость сторонников Запольяи было недолгой. 29 августа султан вызвал к себе королеву Изабеллу с её сыном и венгерской знатью, а в их отсутствие турецкие войска заняли венгерскую столицу и разоружили гарнизон крепости. После чего Сулейман объявил Тиса-Дунайское междуречье вилайетом Османской империи, а Яношу Жигмонду оставил Тринсильванию и Затисье при условии признания турецкого сюзеренитета и выплаты ежегодной дани в 10 тыс. форинтов. Изабелла и её двор должны были переехать в Липпу. Буда стал центром турецкой провинции.

  Одновременно с этим, воинское счастье улыбнулось султану и в Средиземноморье. Старший брат Фердинанда, император Священной Римской империи и испанский король Карл V Габсбург (для Испании Карл I) организовал в 1541 г. поход на Алжир. Испанский флот из 515 кораблей (65 галер и 450 вспомогательных судов) с десантным войском из 24 тыс. человек 19 октября 1541 г. остановился на рейде города Алжир. Турецкий Хасан-ага располагал не более чем 10 тыс. вооруженных защитников. 25 октября войска Карла подошли к стенам города, намереваясь начать осаду. Но тут вмешалась природа. К вечеру началась страшная буря, треть испанских кораблей была сорвана с якорей и разбилась о прибрежные скалы. Во время шторма испанцы потеряли всю артиллерию, люди были измотаны бурей и проливным дождём. Отсырел порох, что практически вывело из строя огнестрельное оружие. И всё же Карл и его военачальник герцог Альба решили бросить войска на штурм Алжира. Все атаки были отбиты с большими потерями для осаждавших. Продолжавшиеся три дня ливни вконец измучили десантные войска, исчерпаны были и продовольственные запасы. Потеряв 150 кораблей и 12 тыс. солдат, Карл был вынужден дать приказ отплывать домой.

  Успех в этом году ожидал и верного друга и вассала султана Сулеймана — крымского хана Сахиб Герая. В начале июля 30-тысячная крымская армия под его началом вторглась с юго-востока в земли Польши и Литвы. Удар пришелся преимущественно по Галиции и Подолии. Никакого сопротивления татары не встретили, ибо на границе не было вооруженных сил. На территории Великого княжества Литовского татары доходили до Турова. Удачные действия в августе 1541 г. подоспевших литовских и польских войск дали возможность изгнать последние отряды татарского арьергарда. Но эти военные успехи не могли ни вернуть пленных, ни оказать защиту огромных территорий Украины и Белоруссии.

  Сулейману было за что воздавать хвалу Аллаху, но, не смотря на все эти победы, это был не конец. Возмущенная тем, как с ней обошёлся султан королева Изабелла вступила в переговоры с Фердинандом Габсбургом. 29 декабря 1541 г. уполномоченные Фердинанда и Изабеллы подписали в замке Дьялу (совр. Джилэу) договор о переходе Трансильвании под власть Фердинанда, который обещал освободить Буду. Всем было ясно, что на юго-восточной окраине Европы вновь назревает большая война.

  За происходящим внимательно следили и в Москве, послы и агенты которой регулярно информировали правительство о развитии событий. Мысль о том, чтобы воспользоваться ситуацией и нанести сокрушающий удар по Крымскому ханству буквально витала в воздухе. Но и воевать с татарами в одиночку было затруднительно. Русское государство отделяло от Крыма огромное расстояние "Дикого поля" (фактически южная граница тогдашней России проходила по Оке, а Тула была далёким южным форпостом), провести через которое крупную армию было, мягко говоря, нетривиальной задачей. Да и само Крымское ханство, даже без своего турецкого покровителя (чьё вмешательство в конфликт также нельзя было сбрасывать со счетов), было сильным противником, способным мобилизовать до 50 тыс. всадников. Сама собой напрашивалась идея о коалиционной войне, в которой естественными союзниками Русского государства в борьбе с крымцами выглядели Польско-Литовское государство и Молдавия. Несмотря на то, что после заключения мира с Османской империей в 1533 г. Между Стамбулом и Краковом оживились дипломатические контакты, и почти каждый год в Стамбул направлялось из Польши посольство (а турецкие посольства также посещали Краков), политика поддержания мира с турками "сенаторского" (магнатского) короля Сигизмунда I и королевы Боны не отвечала интересам отдельных группировок польско-литовской знати. Уже в 1537 году, во время волнений шляхты под Львовом (место сбора шляхетского ополчения), прозвучали резкие выпады в адрес короля и его клевретов, ничего не делавших для отражения татарских набегов. В 1540-х гг. это положение стало главной причиной критики в адрес Сигизмунда и определило в целом отношение шляхты к правительству. Появились исторические, литературные и публицистические сочинения, пропагандировавшие идею борьбы против турок. А в начале 1544 г. на Петроковском сейме уже совершенно четко был поставлен вопрос о необходимости войны с турками и сбора ополчения.

  Заинтересованность в антикрымском союзе проявляла и Молдавия. Несмотря на подчинение султану, вернувшийся в 1541 г. к власти Петр IV Рареш не отказался от освободительных планов, основывавшихся на сотрудничестве с Габсбургами. В период подготовки Габсбургами в 1542 г. военной кампании с целью освобождения Буды молдавский господарь снова вступает в отношения с ними. В марте 1542 г. Рареш заключил секретный договор с Иоахимом Бранденбургским, который по поручению австрийского эрцгерцога (а "по совместительству" чешского и венгерского короля) Фердинанда Габсбурга должен был возглавить антиосманские действия. Молдавский господарь обязался предоставить воска и денежный заем в 200 тыс. флоринов, а также информировать о движении султанских войск.

  Всё это порождало надежды в Москве на возможность создания направленной против Турции и Крыма коалиции, чему способствовали и события в Астрахани, где в 1539 г. произошла очередная смена власти. Правивший там с 1537 года Дервиш-Али был свергнут вновь вернувшимся к власти ханом Абд ар-Рахманом (до этого он правил Астраханским юртом с 1533 по 1537 год). И его первейшей задачей как астраханского хана стал поиск сильного иноземного покровителя, так как само по себе Астраханское ханство было очень слабо в военном отношении, и её правители могли удержаться на престоле, только имея поддержку кого-то из четырёх сильных соседей: Русского государства на севере, Ногайской орды на востоке, "черкесов" (княжеств Северного Кавказа) на юге или Крымского ханства на западе. Ногайская орда исключалась сразу, так как изгнанный Дервиш-Али был как раз её ставленником. С Крымским ханством Абд ар-Рахман находился в конфликте. Оставались лишь княжества Северного Кавказа и Россия. И в этих условиях Абд ар-Рахман предпринял попытку создания своего рода содружества из Русского государства, Астраханского ханства и своих союзников из черкесских князей. Переговоры об этом между Астраханью и Москвой шли вполне успешно, и 4 октября 1540 года в Москву прибыл от Абд ар-Рахмана "большой посол" Джан-Мухаммед с предложением заключить союз против Крымского ханства. Русское правительство отреагировало на это более чем благожелательно, тем более, что Абд ар-Рахман предложение о союзе сопроводил пожеланием признать верховенство русского государя, тем самым став "подручником" Ивана IV.

  В этих условиях русская дипломатия развила бешеную активность, стараясь сколотить антикрымскую коалицию. Но очень скоро Москве пришлось убедиться, что "первый блин вышел комом" — замышляемый союз не желал складываться. Польский король в 1542 г. возобновил мирный договор с Крымом. Неудачи австрийцев в войне с турками вынудили молдавского господаря оставить мысли об освобождении от власти Османской империи. А астраханский хан, еще недавно сам предлагавший русскому великому князю союз против крымцев, поменял направление своей политики и пошёл на сближение с Бахчисараем.

  Таким образом на южных рубежах Русского государства на несколько лет установилось хрупкое равновесие, которое продолжалось до 1545 года, когда в Астрахани скончался хан Абд ар-Рахман. Сначала, с помощью ногайцев, опустевший престол занял Ак-Кобек. Но продержался менее года. Уже в следующем году другой претендент на астраханский трон Ямгурчи, при поддержке черкесов, сверг Ак-Кобека и воцарился сам. Но это не устроило Русское государство, так как Ямгурчи, в отличие от двух своих предшественников не считал нужным придерживаться дружественных отношений с Москвой, где как раз находился на "государевой службе" астраханский "царевич" Ядгар-Мухаммед. В декабре 1546 г. под Казанью начался сбор 15-тысячного русского войска, которое двинулось вниз по Волге. Подойдя к Астрахани 4 февраля 1547 г. на следующий день русские подвергли город краткому артиллерийскому обстрелу, после которого пошли на штурм. Астраханцы сопротивлялись недолго и столица ханства быстро пала. Ямгурчи с частью приближенных сбежал, а жители ханства присягнули на верность Ядгар-Мухаммеду, который, в свою очередь, признал себя "подручником" (вассалом) русского государя и принял обязательство выплачивать ежегодную дань в 3 тыс. осетров и даровать русским купцам право беспошлинной торговли. Ногайцам была обещана выплата положенной ежегодной дани в 40 тыс. алтын, что позволило избежать конфликта с бием Шейх-Мамаем.

  Но исполнить свои клятвы и обещания Ядгар-Мухаммед не успел, так как продержался на троне всего несколько месяцев. Узнав о захвате Астрахани русскими крымский хан в этом же году собрал все свои силы и форсировав Дон обрушился на Нижнее Поволжье. Ядгар-Мухаммед бежал, город был сожжен, а значительная часть жителей ханства угнана в Крым. После чего Сахиб Герай отступил, а в Астраханском ханстве, воспользовавшись временно установившимся безвластием, вновь захватил власть Ямгурчи, который повёл курс на союз с Крымом. Но разорение крымцами Нижнего Поволжья и угон местного населения вызвал недовольство в Ногайской орде, для которой Астрахань служила одним из основных источников поступления денежных средств. Первоначально ногайские мурзы ограничились упрёками в адрес Сахиб Герая и требованиями вернуть захваченный полон. Но когда тот не только отказался это сделать, но и послал военную помощь Ямгурчи, то ногайцы развернули против крымцев военные действия. Зимой 1548-1549 гг. бий Шейх-Мамай послал на Крым своего племянника Али-мурзу с 12-тысячным войском. Но этот поход оказался неудачен. При подходе к Перекопу ногайцы были окружены 30-тысячной крымской армией и в последующем сражении были наголову разгромлены. Одновременно с этим часть ногайцев ходило под Астрахань, но не имея пехоты и артиллерии были вынуждены отойти, не добившись своих целей.

  Впрочем, эти неудачи не обескуражили Шейх-Мамая. Ещё в октябре 1548 г. в Москву прибыли послы от бия и высших мурз, которые после продолжительных переговоров заключили с царём договор о ненападении и помощи России против её врагов. Кроме того, было достигнуто соглашение о совместном выступлении против Астрахани, где ногайцы предлагали посадить на престол находящегося в Москве бывшего астраханского хана Дервиш-Али. 5 февраля 1549 г. послы были отпущены восвояси в сопровождении русского посла к Шейх-Мамаю, Ивана Борисовича Федцова. Но прибывший в орду русский посол не застал Шейх-Мамая в живых. А новый бий Юсуф отказался утвердить привезённый договор. Более того, потребовал от русских, чтобы те воздавали ему такой же почёт и уважение, каким пользовались крымский хан и бывшие золотоордынские государи. На что Москва, соответственно, ответила отказом. Начавший было складываться направленный против Крыма русско-ногайский союз рухнул так и не образовавшись. Но, несмотря на это, в Москве уже и не думали о сворачивании операции по захвату Астрахани. Тем более, что не все ногайские мурзы были согласны со своим новым бием. Младший брат Юсуфа, руководитель Правого (Западного) крыла Ногайской орды нурадин Исмаил, будучи в экономическом плане сильно зависим от торговли с Русским государством, отказался поддержать политику Юсуфа и продолжал побуждать Ивана IV на войну с Астраханью с целью возвращения престола Дервиш-Али.

  Москва, понятное дело, не могла упустить такой шанс. Между царём и нурадином было заключено соглашение о совместном выступлении и летом 1549 г. Дервиш-Али был послан в Астрахань, а с ним воевода кн. Владимир Иванович Воротынский с 10-тысячным войском. Выступив из Нижнего Новгорода, к 27 июня войска на судах подошли к району Переволоки — месту наибольшего сближения Волги и Дона, где по плану должны были соединиться с ратью Исмаила. Но ногайцев там не оказалось, так как узнав, что Исмаил собирается принять участие в завоевании русскими астраханского юрта, Юсуф-бий собрал армию и двинулся к Волге. И Исмаил с отрядами преданных ему мурз был вынужден выступить ему на встречу. Так и не дождавшись обещанной нурадином ногайской конницы, русские продолжили поход самостоятельно.

  Первое боевое столкновение русских войск с астраханцами произошло 29 июня у Черного Яра. Передовые отряды Ямгурчи были разбиты наголову. Пленные показали, что ханская ставка находится не в самой Астрахани, а в пяти верстах от города, в одном из рукавов дельты Волги, и что гарнизон в самой крепости крайне незначителен. Имея эти сведения, часть русского войска во главе с кн. Юрием Ивановичем Шемякиным-Пронским блокировала Ставку хана, а другая часть во главе с кн. Владимиром Воротынским без боя заняла Астрахань 2 июля 1549 г.

  Узнав о падении своей столицы хан Ямгурчи в тот же день бежал к своим союзникам на Кавказ. Русские войска бросились в преследование и 7 июля настигли беспорядочно отступавшие ханские силы, без особого труда перебив их, а частично — захватив в плен.

  Согнав Ямгурчи русские поставили в Астрахани ханом Дервиш-Али, который, по условиям договора, признавал себя вассалом Русского государства и обязывался выплачивать ежегодную дань в размере 40 тыс. алтын (1200 руб. серебром) и 3 тыс. осетров в сажень (до 2,5 метров). Кроме того, русские получили право вести рыбную ловлю от Казани до Астрахани — по всей Волге — беспошлинно и безъявочно (т. е. не извещая об этом и не спрашивая разрешения астраханских властей). После чего, достигнув таким образом поставленных целей, русские 29 июля покинули Астрахань, оставив в ханстве под началом Петра Дмитриевича Тургенева контингент русских войск для предотвращения восстания местного населения против хана Дервиш-Али, как русского ставленника, восстановив власть Москвы над Нижним Поволжьем.

  Однако ограничиваться только этим в России уже не собирались. Череда успехов в борьбе против "басурман" вызвала у многих "головокружение от успехов" и породила планы продолжения наступления в южном направлении с целью сокрушения Крымского ханства и присоединения к Русскому государству Северного Кавказа. Все условия для этого, казалось, складываются максимально благоприятно. В возникшей в Ногайской орде междоусобице между бием и нурадином осенью 1549 г. погиб Юсуф и во главе ногайцев стал дружественный русским Исмаил. Турецкий султан Сулейман, после заключения в 1547 г. перемирия с императором Священной Римской империи и венгерским королём, считая тыл обеспеченным, начал в 1548 г. войну с Ираном. Весной 1548 г. турки, совершив дальний рейд в Иран, заняли Азербайджан, взяли Тебриз и, разбив шахские войска в битве при Маранде, углубились в Иран до Кашана и Кума. В том же году они вторглись в Восточную Армению, в 1549 году — в Южную Грузию. Но эти успехи потребовали крайнего напряжения сил огромной Османской империи. Уже в 1549 г. французский посол сообщал, что своим персидским предприятием султан подвергает своё государство опасности, что потери в войске очень велики, что в янычары берут мальчиков 14 лет, и что не хватает для войска лошадей. Таким образом, это порождало надежды на то, что завязшая в войне на востоке Османская империя не сможет заступиться своего вассала, поскольку скорее ей самой требовалась поддержка крымцев, а возможность оказания помощи последним со стороны турок становилась сильно ограниченной.

  Под влиянием этих факторов в Москве сложилось мнение закрепить достигнутые успехи и довести борьбу с татарскими ханствами до конца. Уже в 1550 году, сразу после установления русского протектората над Астраханью, было принято решение об организации похода на Крым, который должен был завершиться "посажением" на ханский престол царевича Джан-Темира, сына Дервиш-Али. Царь и его советники не могли не понимать, что такой поход на Крым означает вторжение в непосредственную сферу турецких интересов. Ведь крымские ханы, как уже указывалось выше, были вассалами турецкого султана, в Крыму и на подступах к нему стояли турецкие крепости. Радикально решить крымскую проблему было невозможно без столкновения с Османской империей.

  В связи с этим всё более остро вставал вопрос о возможных союзниках Русского государства. Прежде всего внимание русских политиков обращалось к Польско-Литовской державе и особенно к непосредственно граничившему с Россией Великому княжеству Литовскому. В Москве хорошо знали о том огромном ущербе, который наносили постоянные набеги крымских татар южным областям Литвы и Короны Польской, и о той необъявленной войне, которую население этих областей вело уже много десятилетий, отражая натиск агрессоров. Казалось, что план совместного выступления России и Литвы, чтобы раз и навсегда ликвидировать татарскую опасность, должен встретить в Великом княжестве Литовском большую поддержку. И по мере того как планы наступления на Крым становились всё более реальными, в русской внешней политике чётче обозначалась тенденция к поискам союза с Литвой против крымцев и турок. После установления русского протектората над Астраханью (1549 г.) в Вильно со специальным извещением о победе был отправлен гонец, которому предписывалось говорить пока ещё неофициально о желании царя "соединачася" с Сигизмундом II Августом "христианство от бессерменских рук отвселе свобожати". Когда в январе 1550 г. в Москву прибыл с поздравлениями по поводу победы над "неверными" литовский посланец Юрий Тышкевич, вопрос о союзе между государствами был поставлен уже в официальном порядке.

  Эти первые попытки нащупать путь к согласию с Литвой против татар не привели, однако, к положительным результатам. Сигизмунд II и его ближайший советник Николай Радзивилл Чёрный были далеки от каких-либо планов сотрудничества с Россией и, наоборот, прилагали усилия к сохранению дружественных отношений с Крымом, тем более что с концентрацией сил Крымского ханства на борьбе с Россией татарские набеги на южные области Польско-Литовского государства практически прекратились. На состоявшихся в Москве в январе 1551 г. переговорах литовские послы охотно говорили о необходимости соединения христиан для борьбы против неверных, но использовали это лишь как аргумент в пользу продления перемирия между государствами, тщательно уклоняясь от обсуждения каких-либо других вопросов.

  Неудача настигла русскую дипломатию в попытке привлечь к замышляемому походу на Крым ногайцев. Прибывшие в начале 1550 года в Сарайчук (столицу Орды) русские послы предложили бию Исмаилу послать вместе с русским войском шесть тысяч ногайской конницы во главе со своими сыновьями и племянниками, которые в случае успеха должны были осесть в Тавриде и сформировать новую крымскую аристократию. А если понадобится, то и послать осенью на крымцев основные ногайские силы. Но и это замысел не увенчался успехом по причине внутренних неурядиц в Ногайской орде.

  Сыновья погибшего бия Юсуфа бежали в Крым, где "пристали к крымскому царю". Получив такое подкрепление Сахиб Герай тут же принялся строить планы похода к занятой русскими Астрахани, возвращения тамошнего трона Ямгурчи. Одновременно с этим шла подготовка к большому набегу на Русь, с целью отвлечения внимания Москвы от событий в Нижнем Поволжье.

  Весной (марте-апреле) 1550 г. Ямгурчи вместе с Юсуфовичами и отрядом выделенных ему крымским ханом пищальников-тюфенкчи подступил к Астрахани. Но его попытка вернуть себе престол не увенчалась успехом. Дервиш-Али при поддержке русского гарнизона успешно отбил нападение. Но Ямгурчи на этом не успокоился. В мае он снова подступил к городу, но и на этот раз его ждала неудача. Дервиш-Али к этому времени решил переориентироваться с Москвы на союз с Крымом и сменил свою внешнюю политику. Из Бахчисарая пригласил к себе на должность калги-султана царевича Хаспулад Герая, а сыновьям Юсуфа обещал помогать против Исмаила. Обрадованные Юсуфовичи отстали от Ямгурчи и "побили" его, с астраханским же правителем заключили шертное соглашение о союзе против бия. Дервиш-Али помог им переправиться через Волгу на Ногайскую сторону, дав им возможность начать новый виток борьбы за власть у ногайцев.

  Внезапным ударом сыновья Юсуфа и их сторонники захватили ногайскую столицу, где убили враждебного им главу семейства Шихмамаевичей (потомков Шейх-Мамая) Касима-мурзу. А через два дня обрушились на кочевье семьи Исмаила, в их руках оказались всё имущество и стада. В Ногайской орде вновь заполыхала гражданская война.

  Пришли тревожные известия и с юга. В конце 1549 г. Сахиб Герай и его советники приняли решение предпринять новый набег на Русское государство. Стремясь усыпить бдительность противника крымский хан возобновил с Москвой мирные переговоры, и распустил слух о подготовке похода на черкесских князей. Тем не менее, в Москве от своих "доброхотов" в ханстве (где целые знатные семейства находились "на жаловании" от русской казны, за что должны были сообщать русским о намерениях своего хана и влиять на его решения в пользу Русского государства) получили более или менее достоверную информацию о направлении готовящегося выступления и с началом весны 1550 г. начали размещение войск вдоль южной границы с целью отражения ожидаемой атаки крымцев.

  Однако, в отличие от прошлых лет, только этим в Москве решили не ограничиваться. В начале июня 1550 г. собранное в Белёве 10-тысячное русское войско под командованием Ивана Васильевича Шереметьева выступило в поход в сторону крымских владений. Формальной целью похода был захват татарских табунов, что паслись на так называемом Мамаевом лугу на левобережье Днепра в его низовьях, и одновременно стратегическая разведка намерений крымского хана. Фактическая задача же состояла в том, чтобы заблаговременно обнаружить крымское войско, сопроводить его до русских пределов и здесь атаковать с тыла, сковав до подхода главных сил "береговой" рати и Государева полка. Рать Шереметьева должны была стать "наковальней", на которую обрушился бы "молот" главных сил русской армии.

  Составленная из трёх полков рать шла на юг Муравским шляхом. В верховьях рек Мжи и Коломака (приток р. Воркслы), где войско должно было соединиться с почапским отрядом, Шереметьев узнал, что "царь крымский Донец перелез со многими людьми, а идет к рязанским и тульским украйнам". Получив это известие, воевода немедленно развернул свои силы назад и скорым маршем пошёл обратно на север по Муравскому шляху к Думчеву кургану, у истоков Псла (севернее нынешней Прохоровки).

  Тем временем известия о происходящем в Поле достигли Москвы. 28 июня к Ивану IV прибыло сразу несколько гонцов, которые сообщили царю о том, что татары во множестве "лезут" через Северский Донец.

  Эти новости привели в действие русскую военную машину, шестерни которой начали проворачиваться во всё убыстряющемся темпе. Командующие русской ратью немедленно были "отпущены" царём к своим войскам. В Москве начался сбор Государева полка. 2 июля царь прибыл в Коломну, где к этому времени сконцентрировались главные силы русского войска, и откуда 4 июля началось выступление в сторону Тулы, к которой, по поступавшим сообщениям, двигались крымцы.

  Однако вскоре пришли известия о том, что ситуация изменилась. Сахиб Герай узнав от захваченных пленных о выдвижении русской рати повернул сначала к Одоеву, а затем, не доходя до города около 30 вёрст, развернулся назад в степь, явно пытаясь уклониться от столкновения с основными русскими силами. Однако царь тем не менее, рассчитывая на то, что, повернув назад, хан наткнётся на Шереметьева, тот "свяжет" татар и тогда решающий бой всё же состоится, решил продолжить марш в прежнем направлении. Но уже спустя всего несколько часов поступили новые сообщения, после получения которых царю и его окружению стало ясно, что первоначальный план окружения и разгрома крымского войска окончательно рухнул.

  Определив маршрут движения крымского войска, насчитывавшего более 30 тыс. бойцов, и повернув вдогонку за Сахиб Гераем, Шереметьев, как он позднее докладывал царю, предполагал "...его (т. е. Сахиб Герая) в войне застати: нечто станет воевати и розпустит войну, и воеводам было приходити на суволоку, а не станут воевати, и им было промышляти, посмотря по делу..." И на первых порах всё развивалось так, как предполагал воевода. Хан, не догадываясь о своих преследователях, быстро шёл на север. Приблизившись к русской границе на реке Сосна, в районе т. н. Кирпичного брода, Сахиб Герай дал своему войску отдых и здесь оставил свой обоз ("кош") вместе со значительной частью заводных коней, максимально облегчив своё воинство перед последним броском.

  Длившаяся несколько дней остановка татарского войска позволила Шереметьеву нагнать неприятеля. Когда основные силы Сахиб Герая 29 июня двинулись скорым маршем (примерно 50 и даже более километров в сутки) двинулись на Тулу, Шереметьев, к этому времени прочно "повисший" у него на хвосте, решил атаковать ханский обоз. 1 июля посланные им силы взяли "царёв кош" и вместе с ним богатую добычу, насчитывавшую шестьдесят тысяч лошадей и восемьдесят верблюдов.

  Разобравшись с добычей, Шереметьев разделил свою рать на две части. Отряд численностью в 3 тыс. воинов был отправлен конвоировать часть захваченного добра в Мценск, а другую в Рязань. А сам воевода с 7 тысячами бойцов 2 июля пошёл вслед за ханом, который всё ещё не подозревал о том, что происходит у него в тылу. Захваченные в обозе пленники показали, что Сахиб Герай "пошел на Тулу, а ити ему наспех за реку за Оку под Коширою...".

  Однако этот успех оказался для Шереметьева последним. В тот же день крымский хан крымскому хану стало известно не только то, что с севера на него надвигается сам Иван IV с главными силами, но и то, что его обоз захвачен русской ратью. Перед ханом встала картина приближающейся катастрофы — ведь потеряв половину лошадей, татарское войско утрачивало маневренность, свой главный козырь. Над войском Сахиб Герая, оказавшимся фактически в окружении, нависла угроза полного разгрома.

  Однако не случайно крымский "царь" прославился "великой ревностью к войне". Оценив ситуацию и убедившись в том, что в сложившейся обстановке начатый им манёвр с целью обойти позиции русских войск на Оке с запада (подобный тому, что совершил в 1521 г. Мухаммед Герай) теряет всякий смысл, хан принял решение немедленно, не распуская свою рать для "войны", повернуть назад. В момент, когда он принял это решение, от места впадения Плавы в Упу, где стояло татарское войско, до Коломны, где находились главные силы русской армии, было около 180-200 вёрст и примерно столько же до захваченного Шереметьевым коша. У Сахиб Герая появился реальный шанс нанести удар по Шереметьеву и, имея в запасе несколько дней, разгромить его войско, отбить хотя бы часть обоза, а главное, табунов, а затем поспешно, избегая столкновения с главными силами русского войска, отступить в Поле.

  Для Шереметьева такое ханское решение оказалось неожиданным. Значительная часть его войска отделилась и отправилась, как было отмечено выше, перегонять захваченные табуны, а сам он с оставшимися ратниками двинулся по татарской сакме на север. Вечером 3 июля у урочища Судьбищи полки Шереметьева столкнулись с татарскими авангардами.

  На первых порах сражение разворачивалось благоприятно для русских. Неприятельское войско сильно растянулось на марше, вступая в бой по частям, "пачками". Кроме того, не имея запасных лошадей, татары хорошо понимавшие, что гибель тех, которые под ними автоматически означает конец для спешенного всадника, не проявляли ретивости в нападении, стараясь сохранить жизнь своим четвероногим средствам передвижения. Это позволяло Шереметьеву успешно отражать атаки противника и контратаковать. В серии конных схваток, начавшихся с "лучного боя" и переходивший затем в "съемный" (т. е. рукопашный) и длившийся около 6 часов, русские "передовой полк царев и правую руку и левую потоптали и знамя взяли Шириньских князей". Однако прибытие хана с основными силами вынудило русских перейти к обороне, устроив "засеку" в ближайшей дубраве.

  На следующий день, с рассветом, сражение возобновилось снова. На склонах холмов у урочища закрутилась круговерть схватки — конные сотни с той и с другой стороны одна за другой налетали друг на друга, осыпали стрелами и время от времени вступали в рукопашный бой. Лучше вооруженные и защищенные русские всадники, к тому же прекрасно понимавшие, что у них нет иного выхода, как победить, или умереть, теснили татар. Ожесточённость схватки всё время нарастала. По словам татарского хрониста Хурреми-челеби, "войско татарское потеряло дух и пришло в расстройство... бесчисленное множество знатных и простых ратников мусульманских пали под ударами неверных; совершенная гибель была уже близка..." Для татар ситуация ухудшалась ещё и тем, что их лошади сильно устали — лишившись большей части запасных лошадей и совершая в течение последних дней форсированные марши, татары сидели на чрезвычайно утомлённых лошадях, тогда как русские смогли перед началом сражения сменить уставших лошадей на свежих. Дело дошло до того, что русские конные сотни прорвались непосредственно к татарскому лагерю, и хотя эту атаку татарам удалось отбить, но Сахиб Герай оказался в роли легендарного охотника поймавшего медведя. Ситуация стала патовой, а с севера могли в любой момент подойти главные русские силы. Но в тот самый момент, когда татарское войско было готово, по словам Хурреми-челеби, к бегству, к Сахиб Гераю прибыло неожиданное подкрепление. Его сын Эмин Герай, оставленный отцом стеречь Крым, "устыдясь проводить время в покое и бездействии, тогда как отец его был в походе", собрал сколько можно было войск и прибыл в решающий момент на подмогу отцу. Прибытие подкреплений вдохнуло в крымцев новые силы и они вновь набросились на русских, положение которых стало критическим. Понеся большие потери, они были вынуждены отступить в дубраву, заняв круговую оборону. Попытавшись несколько раз атаковать и будучи отражён, хан убедился, что взять русский лагерь без больших потерь невозможно, и опасаясь, что пытаясь добить остатки войск Шереметьева, он может попасть под удар главных сил русской рати, двигавшейся в это время к Туле, Сахиб Герай вечером отдал приказ прекратить атаки и начать быстрый отход на юг, в Крым. На следующий день татары достигли р. Сосны и "перелезли" через неё, совершив 90-километровый марш менее чем за сутки — хан гнал своё войско на юг на пределе физических возможностей коней, опасаясь преследования.

  И у хана были все основания для столь поспешного отступления, ибо поражением Шереметьева кампания не закончилась. Ранним утром 6 июля к месту сражения подошёл с войском сам царь. Но было уже поздно, татары успели выскользнуть из расставленной ловушки. Простояв около двух суток и убедившись в том, что Сахиб Герай продолжает отходить в сторону Крыма, Иван IV вернулся в Москву, где было произведено подведение итогов завершившейся кампании. Несмотря на то, что план русской Ставки постигла неудача, и крымцы смогли уйти, в целом итоги, благодаря сорванному татарскому набегу, были положительными.

  Одновременно с этим пришли новости из Ногайской орды, где казалось разгромленный Исмаил, опираясь на часть улусов и ополчения левого крыла, ранее охранявшего восточные ногайские рубежи от ойратов, нанёс поражение Юсуфовичам, вытеснив их на правый берег Волги и "сам ся опять учинил князем на всех Нагаех".

  Но не смотря на это его положение оставалось шатким. Отъехавшие на Крымскую сторону сыновья Юсуфа по-прежнему представляли серьёзную силу, ежедневно растущую за счёт перебежчиков с левобережья. Целью Исмаила было не пустить их обратно в Заволжье. Своих сил ему не хватало, и он обратился в Москву с просьбой об охране переправ и присылке ему на помощь отряда стрельцов.

  Иван IV благосклонно отнёсся к этим просьбам. Исмаилу было послано 50 стрельцов, а летом 1550 г. "по Исмаилеву челобитью" на Волгу был послан стрелецкий голова Матвей Иванович Ржевский с отрядом стрельцов и казаков. В задачу группы входили контроль за волжскими переправами, охрана их от сыновей Юсуфа. Ржевский должен был войти в контакт с Дервиш-Али и в случае необходимости прийти к нему на помощь. Вскоре Ржевский сообщил в Москву, что по дороге он встретил Петра Тургенева, которого "отпустил" в Москву Дервиш-Али. После чего стрелецкий голова решает вернуть Тургенева в Астрахань и сам со своими людьми отправляется с ним.

  Узнав о приближении русской рати, Дервиш-Али бежал из города и укрепившись в дельте Волги запросил Крымское ханство о помощи, которая и была ему прислана в виде 700 татар и 300 тюфенкчи с пушками и пищалями. Ржевский не стал обострять положение: сославшись с Дервиш-Али, он объявил о том, что Иван IV пожаловал хана и послал к нему своего посла Ивана Григорьевича Выродкова, который вскоре "поздорову" добрался до Астрахани, после чего в ханстве по сути установилось двоевластие. Построив два острога русские постепенно стали прибирать власть к своим рукам, всё больше и больше стесняя "законного" хана. Такая ситуация не могла не вылиться в открытое противостояние.

  Осенью 1550 г. Дервиш-Али сослался с Юсуфовичами и совместно с ним осадил резиденцию Выродкова. Не сумев взять её штурмом, ногайцы обложили укрепление облитыми нефтью дровами, и когда ветер подул в сторону городка, подожгли их. Спасаясь от удушья русские были вынуждены на лодках бежать вверх по течению, ко второму острогу, заложенному в районе Переволоки. Из 500 человек русского отряда в живых осталось 350: остальные либо были убиты, либо утонули. В ноябре 1550 г. Тургенев и Ржевский вернулись в Москву, где доложили царю о произошедшем. А в марте 1551 г. пришли известия от засевшего на Переволоке Выродкова, сообщившего о том, что Дервиш-Али "изменил" государю "и тех князей, кои сложилися прямо царю и великому князю, Бегулу с товарищы, побили и к нему приступали три дня со своими людьми, а он сидел в малом городе у Волги и отбился от Астороханцов".

  В ответ на эти действия астраханцев на Волгу был послан 3-тысячный отряд под общим командованием кн. Юрия Ивановича Шемякина-Пронского. Войску предписывалось идти на Астрахань в судах и "промышляти своим делом, как его милосердный Бог поможет".

  Первыми, до подхода остальных войск, достиг Астрахани отряд казаков (500-600 чел.). Узнав, что хан не в столице, а разбил свою ставку в дельте Волги, в 20 верстах от побережья Каспия, казаки стали продвигаться к морю. Окружив лагерь татар, русские напали на них ночью, разгромив ханский лагерь и вызвав панику. Но к утру Дервиш-Али, получив подкрепления от крымцев и ногайцев, смог организовать оборону, вынудив казаков отступить. Но не смотря на этот небольшой успех ханство было обречено. Подошедшие стрельцы без боя заняли Астрахань и Дервиш-Али предпочёл вступить с русскими в переговоры, уверяя их в своей лояльности Москве и готовности дать "правду" царю Ивану IV. Но русские никак на это не прореагировали. Укрепившись в городе они "по Волге казаков и стрелцов раставили и отняли всю волю у Нагай, у Астророханцов рыбные ловы и перевозы все".

  Последний удар по астраханскому хану нанесла русская дипломатия, которая добилась осенью 1551 г. примирения бия Исмаила с Юсуфовичами, после чего они вместе начали военные действия против Дервиш-Али. Ногайцы дали шерсть астраханским воеводам. Юнус (старший сын Юсуфа), преследуя Дервиша, отбил у него артиллерию, присланную из Крыма, и отправил её в город Выродкову. Потеряв всех своих союзников, не имея никаких надежд на возвращение престола, преследуемый ногайцами, последний астраханский хан бежал в Азов, под турецкую защиту, а оттуда уехал в Мекку.

  Таким образом вся территория Астраханского ханства оказалась в русских руках. Оставалось сделать последний шаг. И хотя ногайский бий предлагал посадить в покоренном ханстве вместо бежавшего Дервиш-Али сына Ак-Кобека Абдаллаха, в Москве рассудили иначе. Независимость Астрахани была окончательно упразднена, посажен русский воевода, введена русская администрация.

 

  Часть VI

  Сверкая блеском стали

 

  Захват русскими Астрахани был воспринят в Стамбуле довольно болезненно. Одной из стратегических задач Турции в войну 1548-1555 гг. было использование северокавказского пути для проникновения в Иран с севера и для нападения на персидские войска с тыла; другой задачей, связанной с первой, было вовлечение в войну крымских сил, доставка которых к театру военных действий была возможна морем в Малую Азию на специальных транспортных судах или сухим путём через Северный Кавказ и Дербент в Закавказье.

  С вопросом о Северном Кавказе была связана для Турции и третья стратегическая задача. Ещё во время ирано-турецких войн первой половины XVI столетия Османская империя искала союзников среди узбекских владельцев Средней Азии. Войны узбеков с Ираном, как и турецкие войны, проходят через весь XVI век. Военные кампании со стороны Средней Азии не раз совпадали с наступательными действиями турецких войск, что создавало для шаха особенно опасное положение.

  После начала войны в 1548 г. турки немедленно связались с владельцем Самарканда Абд ал-Латифом, которому был послан отряд в 300 янычар с артиллерией. В свою очередь Абд ал-Латифом была обещана помощь в войне против шаха со стороны Средней Азии. В мае 1550 г. войско маверанахрских правителей Барак-хана и Абд-ал-Латиф Султана атаковало Герат. 24 мая храбрейший из узбекских военачальников, по имени Шах Мухаммад, хотел сходу смять заставу, преграждавшую путь к восточным воротам, но её защитники под командованием Санджар-султана Ашфара отбили атаку, вынудив противника отступить в предместья.

  Тогда Барак-хан, возглавлявший весь экспедиционный корпус, решил использовать воинственный настрой Шах Мухаммеда и снарядил его в рейд по ближайшим районам. В течении примерно двух недель, грабя и убивая всех, кто подворачивался под руку, он прошёл по Систану с заходом в Фарах. Возвратившись в лагерь, он узнал, что за истёкшее время остальные ни на шаг не продвинулись вперёд, и тут же поклялся, что не слезет с коня, пока не сметёт со своего пути заграждения гератцев. На следующий день во главе 3-тысячного отряда он штурмовал заставу у мазара Шах-и зинде. Её защитники не выдержали мощного натиска превосходящих сил противника и обратились в бегство. Шах Мухаммад гнал их до самых городских стен. Но когда он повернул назад, возвращаясь к своим, кто-то из гератцев метко сбросил большой камень ему на голову, и убитый Шах Мухаммед свалился с коня.

  Гибель лучшего военачальника подорвала боевой дух узбекского войска. Надежда захватить город с налёта не оправдалась, а для длительной осады, требовавшей огромных по масштабам землеройных работ и большего количества солдат, не хватало сил. Кроме того, до Барак-хана дошли слухи о кончине бухарского хана Абд ал-Азиза. Момент казался подходящим, чтобы попытать счастья и попытаться захватить власть в Бухаре. Поэтому 12 июня 1550 г. он двинулся в обратный путь. Однако это не устраняло угрозу новых узбекских вторжений в Хорасан, отвлекая силы иранцев на северо-восточные рубежи.

  Таким образом, и для установления связей со Средней Азией северокавказский путь, этапами которого были Астрахань и Ногайские степи, имел для султана большое значение. Из-за этого "астраханское дело" волей-неволей вовлекало Москву в круг вопросов, связанных с ирано-турецкой войной. Появление русских в Нижнем Поволжье перерезало сношения турок с узбеками, а так же ставило под угрозу путь через Северный Кавказ по которому турецкие войска проходили для удара по северным владениям Ирана. И хотя задуманный Москвой большой поход против Крыма в 1551 году, после неудачи переговоров с литвинами, был отменен, но продолжавшаяся высокая активность русских войск на юге связывала силы крымцев, не давая туркам задействовать их в войне с иранцами.

  Положение турок ухудшалось ещё тем, что в вассальную Османской империи Трансильванию, по соглашению с тамошним наместником Дьёрдем Мартинуцци, в 1551 г. вошёл 7-тысячный австрийский отряд во главе с генералом Джанбаттистой Кастальдо и войско венгерских сословий под начальством Иштвана Лошонцы. 19 июля 1551 г. венгерская королева Изабелла (вдова Яноша Запольи) подписала акт отречения от короны, а 6 августа, вместе со своим сыном Яношом Жигмондом, покинула княжество.

  Для того чтобы воспрепятствовать переходу Трансильванского княжества под власть Фердинанда Габсбурга, султан направил крупное войско во главе с румелийским бейлербеем Мехмедом Соколлу (Соколовичем). В начале октября 1551 г. турки взяли крепости Бече, Бечкерек, Надьлак, Чанад и Липпу. Но осаду Темешвара 17-27 октября его защитники под командованием Иштвана Лошонцы выдержали. По просьбе Дьёрдя австрийцы прислали на помощь ещё 5 тыс. солдат. Одновременно с этим Мартинуцци объявил о сборе ополчения, в которое массово призывали крестьян. Благодаря этим мерам удалось набрать значительную армию.

  К середине ноября войска Кастальдо и Мартинуцци освободили территорию, захваченную турками в 1551 г., кроме крепостей Бече и Бечкерек.

  С 3 по 28 ноября войска Дьёрдя осаждали турок в Липпе, но не добившись успеха Мартинуцци послал в Турцию ежегодную дань и начал переписку с Мехмедом Соколлу. Турецкому гарнизону Дьёрдь разрешил свободный уход из Липпы. Явным было намерение наместника вернуть Трансильванию под власть султана. В конце октября 1551 г. Мехмед Соколлу отвёл своё войско на зимние стоянки. Но 17 декабря 1551 г. Дьёрдь Мартинуцци был убит по приказу Кастальдо и на следующий год султан назначил большой поход на Среднее Подунавье.

  Не просто обстояли дела у Сахиб Герая. Султан требовал от него послать татарскую конницу в Иран, на Западном Кавказе взбунтовалось черкесское племя Жане, а с севера наступали русские, угрожая в любой момент захватить Нижнее Поволжье. Но энергичный хан не был бы самим собой, если бы опустил руки в подобной ситуации. Оправдывая перед Сулейманом невозможность посылки крымских сил в далёкий Иран, он писал об угрозе со стороны России, которая нависла над Астраханским юртом, завоевание которого русскими перерезало обходные пути сообщения между Турцией и Средней Азией, а также ставило под угрозу дорогу из Крыма в Северный Иран. Стамбул был вынужден согласиться с доводами хана и дать добро на развёртывание активные военных действий против Русского государства.

  Окрыленный Сахиб Герай немедленно огласил приказ готовиться в поход, подобного которого не было уже тридцать лет: целью похода была Москва, а во главе войска стоял сам хан. В свою очередь, узнав в выступлении на Русь крымской армии, усиленной турецкими отрядами, русские сосредоточили главные силы под командованием кн. Ивана Петровича Шуйского у Коломны. Другие рати заняли позиции на правобережье Оки. В Зарайске находились воеводы кн. Пётр Михайлович Щенятьев и кн. Андрей Михайлович Курбский. Под Рязанью — кн. Александр Иванович Воротынский, в Туле — кн. Иван Фёдорович Мстиславский и кн. Михаил Иванович Воротынский, в Калуге — кн. Григорий Иванович Тёмкин-Ростовский и кн. Дмитрий Иванович Микулинский. В резерве, на случай неожиданного прорыва за Оку, на реке Пахре разместилось войско под командованием кн. Юрия Михайловича Булгакова-Голицына.

  28 июля 1551 г. крымское войско вышло к русским границам. Первый удар обрушился на Зарайск. Горожане, однако, сумели отбиться в посадах "и к граду приступати не дали". В бою они захватили 9 пленных, которых немедленно переслали в Москву. Первая неудача не обескуражила Сахиб Герая, который ограничился уничтожением обезлюдевших окрестных селений. Отступив от Зарайска, он повёл свою армию к Оке, куда с Пахры прибыло и русское резервное войско. На место ушедших к "берегу" полков на Пахру направили новые рати во главе с воеводой Иваном Петровичем Фёдоровым-Челядниным. Иван IV, возглавлявший русскую армию, отпустил с ними "двора своего многих людей", тогда же было объявлено осадное положение в Москве, которую стали деятельно готовить к обороне.

  К Оке "против Ростиславля" крымская армия вышла утром 30 июля. Все "перелазы" на противоположный берег оказались прочно прикрыты русскими полками и заставами. Сахиб Герай тем не менее решил прорываться, надеясь на прибывшую с ним турецкую артиллерию. Под прикрытием пушечного огня татары начали переправляться через реку, но прибытие новых русских полков принудило крымского хана прекратить наступление и отойти в "станы своя".

  Русская позиция на Оке более укрепилась после прибытия на "берег" в ночь с 30 на 31 июля большого "наряда" (артиллерии). На следующее утро Сахиб Герай, не решаясь начинать чреватое гибелью всей армии сражение, отступил от Оки, решив изменить направление удара. Его войска двинулись на Пронск. 3 августа татары вышли к этому городу и начали штурм, подвергнув его сильному артиллерийскому обстрелу. Несмотря на небольшой гарнизон горожанам, тем не менее, удалось отстоять город. На следующую ночь, узнав о приближении русского войска, Сахиб Герай бросил бесполезный "наряд" и начал отходить в степь. Только его сын Эмин Герай попытался нанести отвлекающий удар на одоевские места, но, настигнутый русским войском, был разбит и также бежал в "Поле".

  Однако произошедшее не остудило крымского хана. Стремясь восстановить свой авторитет, он в нарушение перемирия с Литвой, в сентябре внезапно напал на Брацлав. Не ожидавший нападения гарнизон крепости проявил беспечность и не был готов к обороне, а отсутствие воды в замке вынудило жителей Брацлава сдать город врагу. Хан сжёг замок и город и увёл в плен большинство жителей. Вернувшись в Крым Сахиб Герай стал немедленно готовить на следующий год поход на Астрахань и запросил Стамбул о военной поддержке и возвращении в Крым своего племянника Девлет Герая, которого намеревался сделать астраханским ханом.

  Просьба была услышана, тем более, что Стамбул и так готовил армию, которая должна была обойти Иран со стороны Кавказских гор. В Крым начали прибывать турецкие войска под началом Казима-мирзы, из рода правителей Ширвана, которые должны были вторгнуться в Иран со стороны Дагестана. Но захват русскими Нижнего Поволжья вынудил Стамбул и Бахчисарай скорректировать свои планы. Опасаясь, что русские могут перерезать дорогу ведущую через Северный Кавказ в Иран, турки решили нанести первый удар по Астрахани, с целью выбить оттуда "неверных", а уже затем идти на Ширван. Нельзя сказать, чтобы Сахиб Герай был доволен последним. Рассматривая себя как наследника ханов Золотой Орды, он желал подчинить Астраханский юрт своему влиянию, а участие столь крупных турецких сил угрожало тем, что последние напрямую подчинят Астрахань своей власти, обойдя Крымское ханство. Но напрямую возражать султану он не стал, в надежде что непривычные к местному климату турки не выдержат тягот этого похода и будут вынуждены уступить первое место крымцам.

  Так же была активизирована "ногайская политика", с целью отрыва Ногайской орды от союза с Россией и привлечения её на сторону турок. По приказу Сахиб Герая были отпущены все пленные ногайцы, а в Заволжье в апреле 1551 г. отправился турецкий посланник. Но тут их постигла неудача. Усидевший на бийстве во многом благодаря помощи русских Исмаил, хотя и был недоволен захватом ими Астрахани, но не спешил рвать отношения с Москвой и тут же проинформировал царя о турецко-крымских предложениях.

  Впрочем, не смотря на ряд неудач турки могли считать, что в целом ситуация развивается для них благоприятно. В августе 1551 г. их войска захватили находившийся до этого в руках иоаннитов Триполи, а французский король Генрих II, заключив с Турцией союзный договор, объявил войну императору Карлу V, начав военные действия в Италии, где французы, поддержав пармского герцога Оттавио Фарнезе в его борьбе с императором и новым римским папой Юлием III, овладели городками Кьери и Сан-Дамиано. Встревоженный судьбой Италии, которой угрожали как французы, так и турки, Карл V был вынужден перевести на Сицилию итальянские и испанские войска из Вюртемберга, ослабив своё влияние в Германии до минимума, чем тут же воспользовались противники императора. Весной 1552 года саксонский курфюрст Мориц, объединившись с маркграфом Альбрехтом Бранденбург-Кульмбахом и гессенским ландграфом Вильгельмом, а также вступив в тайный союз с французским королем, которому были обещаны в обмен за помощь города Мец, Туль и Верден, восстал против императора. В апреле крупная армия мятежных германских князей атаковала Инсбрук, где в это время находился практически беззащитный Карл V, вынудив последнего бежать. Одновременно с этим, французский король совершил "путешествие на Рейн": 10 апреля он занял Туль и Мец, в мае вышел к Рейну, а когда его немецкие союзники втянулись в переговоры с императором, благоразумно отступил на запад. При этом на обратном пути он захватил Верден.

  Таким образом наступающий 1552 год казался туркам более чем подходящим для нанесения решающего удара на западном направлении с целью разгрома и вывода Габсбургов из войны, дабы затем без помех сосредоточить все свои усилия на востоке, против Ирана.

  Получив известия о готовящемся походе Иван IV, срочным порядком послал на Нижнюю Волгу князя Петра Семёновича Серебряного-Оболенского с 15-тысячным войском, который возглавив астраханский гарнизон стал активно готовиться к обороне. Одновременно русским командованием был начат сбор войска "на берегу" для отражения возможного татарского набега. Впрочем, последнее оказалось излишним — не имея возможности выделить Казим-мирзе крупные силы, экспедиционный корпус которого насчитывал примерно 9 тыс. человек, турки обязали Девлет Герая поддержать действия своего военачальника всеми имеющимися у татар силами.

  В начале июля 1552 г. турки начали поход на Астрахань. 15 августа они достигли места, где ближе всего сходятся реки Дон и Волга, где к турецкой армии присоединилось 30-тысячное татарское войско. К Астрахани объединенные турецко-татарские силы вышли 2 сентября. И хотя сам город они заняли без сопротивления, но недавно построенная на Заячьем острове русская крепость успешно отбила попытки захвата. Огонь русских пушек и удобное расположение крепости не позволили туркам начать осадные работы и блокировать город. Попытка сделать подкоп также провалилась — из-за близости реки подкопы быстро наполнялись водой.

  Положение турок и татар ухудшило и прибытие 10-тысячного русского отряда под командованием князя Василия Семёновича Серебряного, который расположившись выше по течению Волги стал постоянными конными атаками и перестрелками тревожить турецкий лагерь и мешать фуражировке. Решающее сражение произошло 12 сентября. Связавшись с крепостью и договорившись с братом о плане совместных действиях, согласно которому астраханский гарнизон должен был сделать вылазку и начать ложную атаку на турецкие укрепления, в то время как прибывшая на подмогу рать подступит под турецкий лагерь, и займёт его своим нападением, на рассвете Василий Серебряный построил конницу в широкую лаву, позади которой поставил 5 тыс. пехоты так, чтобы ее не было видно из-за кавалерии, и выступил из своего лагеря. Как только на Заячем острове заметили приближающуюся конницу, астраханский гарнизон сразу же предпринял вылазку, и атаковали турецкие полевые укрепления. Турки, увидев возле своего лагеря русскую конницу и, не видя пехоты, сочли это выступление привычной попыткой перестрелки, не обратили на это особого внимания и бросились толпой из лагеря к своим полевым укреплениям на помощь против наступающих астраханцев. Подойдя к неприятельскому лагерю на близкое расстояние, конница Василия Серебряного стремительно раздалась в стороны и на турецкий лагерь с максимальной быстротой ринулась пехота, ворвалась в него и овладела артиллерией. Оставшиеся в лагере турки, не ожидавшие такой неожиданности, бросились к полевым укреплениям, куда уже выбежала основная часть турецкого гарнизона, звать их на помощь против атакующих. Но пока турки подоспели обратно к своему лагерю, русские уже успели обратить против турок их собственную артиллерию и встретили сильным огнем. В это же самое время астраханцы заняли турецкие полевые укрепления. Оказавшись меж двух огней, турки отступили и преследуемые русской конницей отошли к татарскому лагерю.

  Впрочем, это поражение не означало еще полный разгром турок. Последние хотя и потеряли артиллерию, но сохранили свои основные силы. Татарская конница также, хотя и проявляла пассивность, но оставалась грозной силой. Хуже было то, что в результате боя турки потеряли большую часть своих припасов, а снабжение за счет местных ресурсов было проблематичным. Малочисленные астраханские татары не могли кормить крупную армию, а ногайцы не спешили переходить на сторону султана.

  Убедившись в бесплодности своих действий, Казим-мирза отвел войска от крепости и встал лагерем на старом городище, готовясь по повелению султана зимовать под Астраханью и дожидаться по весне подкреплений. Татарское войско должно было вернуться в Крым, однако известие об этом всколыхнуло всю турецкую армию, измученную тяжелым походом и ожиданием новых испытаний. Турки отказались подчиняться приказу султана, вынудив Казим-мирзу приказать 16 сентября начать отступление на Дон самым коротким путем — по Кабардинской дороге. Преследуемое по пятам русским войском оно превратилось в настоящее паническое бегство. Лишь четвертая часть турецкой армии добралась к 12 октября до устья Дона, где они прямо у стен турецкого города Азов были вновь атакованы русской конницей. Охваченные паникой турки ринулись внутрь Азова, надеясь за его стенами найти спасение. Но это привело лишь к обратному результату — хаос и неразбериха создавшиеся в воротах позволили группе русских ратников ворваться внутрь крепости и подпалить склад с порохом, взрыв которого разрушил часть городской стены, и только нерасторопность русских командиров, явно не ожидавших такой возможности, спасла Азов от захвата.

  Не слишком удачно шли дела у Османской империи в 1552 году и на венгерском театре военных действий, где 28 июня турки под командованием второго везиря Ахмеда-паши начали осаду Темешвара, который взяли 26 июля. В июне будский паша Али занял Веспрем, а затем, в июле-августе, направился в Верхнюю Венгрию, где ему удалось сломить оборону крепости Дрегей. Разрушив Дрегей (9 июля) после четырехдневной осады, Али-паша взял Шаг, Дьярмат, Холлоке, Буяк, Сечень. 11 августа потерпели поражение войска Фердинанда Габсбурга (18-20 тыс. воинов) при Палаште. 4 сентября войска Али и Ахмед-паши овладели крепостью Сольнок и окрыленные успехами двинулись на Эгер, двухтысячный гарнизон которого при активном участии местных жителей с 15 сентября по 18 октября 1552 г. успешно защитил город от крупных сил турок, отбив три штурма (29 сентября, 12 и 14 октября), вынудив турок отойти.

  Хорошие новости поступили в Москву и из Ногайской орды, где в 1552 г. разыгрался последний акт полыхавшей там гражданской войны. Кековат Арслан, объединившись с нурадином Юнусом, воспользовавшись уходом поддерживающих бия русских сил, выступили против Исмаила. 23 июня того "согнали с Юрта" — Исмаил бежал, не приняв боя. Спешно созванный съезд провозгласил бием Юнуса. Однако Исмаил не сложил оружие. Он сразу направился к Астрахани и потребовал у русских подкрепления, получив которое тут же перешёл в контрнаступление. Сперва он напал на личные владения Юнуса и угнал табун. 12 июля совершил набег к Яику, где ему удалось захватить и убить нового нурадина. Кроме того, однозначная поддержка со стороны русских старого бия привела к тому, что кековат Арслан вновь сменил фронт, и переметнулся на сторону Исмаила, к которому также присоединились часть более мелких мурз.

  Разгром турок под Астраханью окончательно переломил ситуацию в пользу Исмаила, который в октябре 1552 г. начал широкомасштабное и успешное наступление на своих противников. Потерпевший поражение Юнус бежал в Россию, где сдался на милость Ивана IV. Вопреки ожиданиям, к ногайскому беглецу отнеслись со всем уважением. Видимо, желая иметь в руках дополнительный рычаг давления на Исмаила, русское правительство приняло Юнуса с почестями соответствующими бийскому рангу и, не смотря на многочисленные просьбы со стороны ногайцев, отказалось выдать его победителю. Нельзя сказать, что Исмаил был доволен подобным решением русского царя, но новое несчастье, обрушившееся на Ногайскую орду, вынудили его смирить гордыню и согласиться с подобной политикой Москвы. Война Исмаила с Юсуфом и его сыновьями сопровождалась взаимным разорением, ломкой традиционных кочевых маршрутов и стихийными бедствиями. Уже в середине 1552 г. наблюдатели отмечали первые признаки голода, а с наступлением зимы тот переродился в самый настоящий мор. Стремясь хоть как-то ослабить наступившее бедствие, Исмаил был вынужден запросить помощи у Русского государства. Иван IV согласился выделить ногайцам хлеб и деньги, но взамен требовал от последних полной лояльности, с чем бий был вынужден согласиться и отказаться от каких-либо претензий к Москве, будь то астраханский вопрос или взаимоотношения русских с теми или иными ногайскими мурзами. Фактически с этого времени Ногайская орда превращалась в русского вассала, вынужденного действовать в рамках политики своего покровителя.

  И всё это совпало с другим знаменательным событием — с рождением 11 октября 1552 г. у царя долгожданного наследника, царевича Дмитрий (имя сына Ивана IV, как и дата его рождения, взяты из реальной истории), чьё появление на свет почти одновременно с прибытием сообщений об успехах в борьбе с "басурманами" многие сочли благоприятным предзнаменованием.

  А вот для Сахиб Герая неудача под Астраханью оказалась фатальной. Вернувшийся в столицу Казим-мирза, дабы оправдаться перед султаном свалил всю вину за провал похода на крымского хана (не без оснований — крымцы старались оказать лишь минимальное содействие, а часто, по мнению турок, и прямо вредили), чем тут же воспользовались противники последнего. При дворе султана уже давно косо смотрели на излишне самостоятельного Сахиб Герая и искали возможность заменить его на троне более послушным воле Стамбула правителем. В последней роли наиболее подходящей кандидатурой им казался Девлет Герай, который после отступления из-под Астрахани, не доверяя своему дяде (опасаясь с его стороны покушения на свою жизнь), вернулся в Стамбул.

  Получив в качестве эскорта около тысячи турецких воинов, он в 1553 г. двинулся в сторону Крыма. Обстоятельства ему благоприятствовали — восстание против крымцев западно-черкесского племени Жане вынудило Сахиб Герая покинуть Крым и выступить на Кавказ. Чем и воспользовался Девлет Герай, высадившийся со своими людьми в Гезлёве.

  Прибыв в Бахчисарай и предъявив всем султанский указ, Девлет Герай получил доступ к ханской казне. Это и решило исход дела: раздавая направо и налево тугие кошельки, Девлет Герай с каждым часом приобретал всё больше сторонников.

  Весть об этих событиях достигла и Перекопа, где стоял Эмин Герай. Калга-султан выступил с войском к столице и добрался до Альмы: дальнейший путь ему преградили сторонники Девлет Герая. Эмин Герай встал на ночлег, собираясь назавтра прорвать заслон — но утром обнаружил в своём лагере лишь семнадцать человек вместо вчерашних 15 тысяч: все его командиры, получив известия о золотом дожде, что проливается в Бахчисарае, бежали к новому хану, чтобы не опоздать к раздаче даров.

  Узнав об этом находившийся на Кавказе Сахиб Герай, будучи уверен, что сможет убедить султана в своей правоте и изменить то, что ещё можно было поправить, решил плыть в Стамбул. Свита уверяла, что будет неотступно следовать за ним, но следующий день показал, чего стоили эти слова: удостоверившись у гонцов из Крыма, что дела у старого хана плохи, а новый славиться щедростью, мурзы и слуги разбежались от своего бывшего повелителя.

  Кончина Сахиб Герая была страшной. Получив известие, что все его находившиеся в Крыму сыновья убиты, он добравшись со своим сыном Гази Гераем до Тамани пытался найти судно до Стамбула, но был настигнут людьми нового хана и убит вместе с сыном, после чего их останки были доставлены под Кафу, где их предъявили Девлет Гераю в качестве доказательства того, что предыдущий хан покинул этот бренный мир и не сможет оспаривать у преемника право на власть.

  В это время Россия получала дивиденды от своей победы под Астраханью. Прежде всего это проявилось в торговле с Ираном, который был вынужден большую часть своего шелка продавать европейским купцам транзитом через Османскую империю. Чем пользовались турецкие султаны, установившие государственную монополию на торговлю персидским шелком, и бравшие пошлину в размере 100% стоимости купленного товара (что давало султанской казне около 200 тыс. дукатов ежегодно). Как писал в XVII веке член шведского посольства Кильбургер: "шах очень неохотно видит, что ежегодно идет караванами в Алеппо через Турцию еще значительное количество {шелка}, которое потом продается из Смирны, Триполя, Александретты и других мест в Италию и Францию, ввиду того, что наибольший его враг — турок — извлекает из этого такую большую пользу и этим увеличивает свою казну; он потому тем более и старается отвлечь эту торговлю и всецело направить ее в Россию". Кроме того, идущая с турками война прервала традиционные торговые маршруты, вынудив персов искать другие пути вывоза своих товаров. Таких было два: южный — через занятый португальцами Ормуз, и северный — через территорию Русского государства. Однако первый вариант имел один серьезный недостаток — большая часть персидского шёлка производилась в северных провинциях Ирана и его вывоз к южным портам из-за отсутствия водных путей сообщения и разделяющих северную и южную часть Ирана горных цепей было довольно затруднительным делом. Оставался второй вариант.

  Прямые (без посредников) торговые связи Русского государства с Ираном были установлены сразу же по завоевании Астрахани. Русские товары, экспортируемые в Иран — пенька, смола, юфть, сало и меха — составляли монополию казны. Казенные же монополии традиционно сдавались московским правительством на откуп группе богатейших московских купцов — гостям. Гости должны были вернуть в казну установленную правительством цену товара, за что отвечали своим имуществом. Все что им удавалось взять сверх того, составляло их прибыль. Поскольку в некоторых случаях один купец подобный откуп потянуть не мог, гости умели работать группами, объединяя свои капиталы. Именно они и произвели первые закупки шелка в Иране ещё до установления монополии.

  В 1552 г. прибывший в Москву иранский посол предложил государю закупать у шахской казны иранский монопольный шелк и продавать его на запад. В гавани Низабат между Баку и Дербентом была основана русская фактория. Оттуда шелк вывозился Каспием в Астрахань. Поскольку вверх по Волге приходилось в ряде мест идти "бечевой", караваны сопровождались военными конвоями — как стрельцами, размещенными на судах, так и шедшими берегом отрядами конницы. За лето речными путями товар перевозился в Балтийские гавани, откуда уже иностранные купцы увозили товар к берегам Франции и Нидерландов. Но русские купцы не ограничиваются шёлком — в обратную сторону, в Иран, они экспортируют продукцию русской железоделательной промышленности, выделанные кожи, предметы вооружения, в том числе огнестрельное оружие, весьма редкое на Востоке, и реэкспортируют в Иран западноевропейские товары, закупаемые на европейских рынках — в первую очередь английские и фламандские сукна, а также бумагу, стекло и цветные металлы — олово, медь, свинец. Из Ирана купцы кроме шелка ввозят так же многие виды готовых тканей — шелковых (камка, тафта, атлас, бархат и др.) и хлопчатобумажных (бязь, пестрорядь), ковры, хлопок, пряности, изюм, чернослив, миндаль и сахар, рис, москательные товары (краски, камедь, квасцы), нефть, употреблявшуюся на Руси главным образом в качестве растворителя в живописной технике, ладан, мыло, драгоценные камни и жемчуг.

  Ещё одним важным последствием русских успехов в Нижнем Поволжье стало установление связей с западными черкесами, которые в это время как раз находились в состоянии войны с Крымским ханством и искали сильного покровителя, на роль которого часть из них рассматривала далёкого "белого царя". В 1552 г. вместе с иранским посольством в Москву прибыли и представители некоторых черкесских князей, с предложением об их переходе в русское подданство в обмен на защиту от Крымского ханства и помощь в борьбе с соперниками из среды самих черкесов.

  Всё это вдохновило русское правительство на продолжение "натиска на юг", но как и несколько лет назад встал вопрос с союзниками. Ногайская орда была охвачена голодом и не была способна ближайший год на активные действия против крымцев. Правительство Литвы по-прежнему избегало конкретных обязательств в деле совместных действий против татар и турок, предпочитая сохранять с ними мирные отношения. В этой ситуации русское правительство изменило тактику и вместо переговоров с Вильно стало напрямую апеллировать к населению южных областей Великого княжество Литовского, среди которого идея войны с Крымским ханством пользовалась большой популярностью. Новая тактика Москвы состояла в том, чтобы подвигнуть тамошних казаков и шляхту к самостоятельным действиям против татар, в расчёте на то, что эскалация конфликта на южных рубежах вынудит литовское правительство отказаться от своей тактики нейтралитета и выступить против крымцев.

  Подобные расчёты русского правительства были вполне оправданы. В это время, как замечал современник Андрей Лубенецкий, в литовских землях появилось немало предприимчивой молодёжи — князья Синявские, Струси, Гербуты, Претвич, Станислав Замойский, Потоцкий, Влодек, князья Вишневецкие, Збаражские, Заславские, Корецкие, Ружинские, а также шляхтичи, которые редко сходили с татарских полей; они считали своего рода охотничьей забавой, продолжает Лубенецкий, ходить в Поля лично или снаряжать туда свою челядь и подданных. Дело доходило до крупных военных походов. Так, в сентябре 1552 г., в самый разгар русско-турецкой войны под Астраханью, польские отряды, усиленные молдавскими эмигрантами и при поддержке белзского воеводы Николая Синявского, разбили в сражении у местечка Шипоте войско молдавского господаря Иоана Жолди и посадили на престол боярина Петра Стольника, принявшего "тронное имя" Александр Лэпушняну. Кроме того, по мере укрепления русских южных рубежей путём строительства новых городов и засечных чёрт, набеги крымцев всё чаще направлены в сторону менее защищенных областей Великого княжества Литовского и Польского королевства, вынуждая местное руководство активизировать меры по обороне своих границ от татарских нападений.

  На руку русскому правительству играл и факт бездетности Сигизмунда II Августа. В конце 1552 г. ему уже исполнилось 32 года; к этому времени он был уже дважды женат, но ни первая, ни вторая супруги не подарили ему долгожданного наследника. Из-за чего рождение сына у Ивана IV привело к заметному оживлению в Великом княжестве Литовском, где пошли разговоры о признании новорожденного царевича наследником литовского престола. И хотя в 1553 г. Сигизмунд II Август снова женился (на Екатерине Габсбург, дочери Фердинанда Австрийского), но его третий брак оказался ещё более несчастным, чем предыдущие и распался спустя несколько лет.

  Благодаря этим факторам уже в следующем году усилия русской дипломатии дали первые плоды. Летом 1553 г. в Москву прибыл посланец от одного из крупных литовских магнатов, князя Дмитрия Ивановича Вишневецкого. Назначенный в 1550 г. черкасским и каневским старостой он проявил себя сторонником активных действий против татар (тем более, что для самого князя, благодаря захватываемой добыче, это было гораздо выгодней в материальном смысле, чем пассивная оборона) и неплохим военачальником. Но при этом оказался никудышным хозяйственником. Проведенная в 1552 г. люстрация (описание государственного имущества) каневского и черкасского замков показала, что они находятся в очень плохом состоянии, а выделенные на их ремонт средства либо разворованы (впрочем, сам князь в этом вроде бы не был замешан), либо использовались нецелевым образом. Результатом стало отстранение Вишневецкого от должности и назначение на его место молодого князя Дмитрия Фёдоровича Сангушко.

  Но энергичный и честолюбивый Дмитрий Вишневецкий не смирился со своей участью. Будучи полон грандиозных замыслов по созданию собственного княжества на границе с Диким полем, связавшись с Москвой он высказал желание перейти под покровительство русского царя (в реальной истории Вишневецкий в это самое время просил об этом турецкого султана, но в свете изменившейся ситуации, скорее всего, предпочтёт обратиться к Ивану IV). В России его просьбу восприняли благосклонно. Там уже давно мечтали закрепиться в низовьях Днепра, но закладка весной 1553 г. русской крепости в устье реки Псла (в месте её впадения в Днепр) вызвало немедленный протест со стороны Сигизмунда II Августа, который считал тот край своей собственностью. И хотя Псельский городок удалось отстоять, отписавшись, что он нужен только для обороны от татар; причём служит заслоном на их пути не только в русские, но и литовские земли. Однако от дальнейших планов создания в Среднем Приднепровье сети крепостей, которые бы служили форпостами русского проникновения на юг, пришлось отказаться. Предложение Вишневецкого русскому правительству давало возможность обойти эту проблему — поселение князя в низовьях Днепра и постройку им своего укрепления можно было выдать за его личную инициативу, к которой царь формально не имеет отношения. В то же время действующие в этом районе русские войска получали военную базу, используя которую могли расширить зону боевых операций и действовать против крымцев более эффективно.

  После того, как стороны пришли к взаимному соглашению Дмитрий Вишневецкий, получив из России деньги и оружие, спустился со своими людьми вниз по Днепру, где должен был совершать поиски кочевий и препятствовать продвижению отрядов татар к русским землям. Дойдя до Перекопа, он на обратном пути взял штурмом небольшую турецкую крепость Ислам-Кермен (совр. Каховка), после чего расположился на острове Малая Хортица, где начал строительство укрепления, опираясь на которое он мог продолжать свои действия против крымцев. Но долго сидеть на Хортице ему не пришлось, поскольку в Великом княжестве Литовском в это самое время происходили события, оказавшие большое влияние на дальнейшую судьбу Вишневецкого.

  Их начало надо искать в 1539 г., когда скончался староста брацлавский и винницкий князь Илья Константинович Острожский, завещавший огромное состояние своему, на тот момент ещё не родившемуся ребёнку. Благодаря чему появившаяся на свет спустя три месяца дочь покойного, названная Гальшкой (Елизаветой) оказалась одной из самых завидных невест Польско-Литовского государства. Благодаря этому от желающих заполучить юную княгиню Острожскую в жёны (а заодно заполучить её наследство) не было отбоя. Положение осложнялось тем, что у Гальшки было несколько опекунов, среди которых были мать девочки — Беата Косцелецкая, родной дядя — князь Константин Константинович Острожский, и король Сигизмунд II Август (который по слухам приходился сводным братом её матери), у каждого из которых были свои взгляды на будущую судьбу подопечной. Когда девушке исполнилось четырнадцать лет Константин Острожский предложил в качестве жениха для своей племянницы князя Дмитрия Фёдоровича Сангушко. Молодой и красивый князь, к тому же овеянный славой борца с татарской угрозой, пришёлся Гальшке по сердцу, да и её мать первоначально согласилась с этой кандидатурой. Но против выступил король, который намеревался отдать девушку за польского вельможу Лукаша Гурку. После чего и Беата переменила своё мнение и отказала Сангушко даже в возможности видеться со своей дочерью.

  Возмущенные этим, Сангушко и Острожский захватили Острожский замок и 15 сентября 1553 г. произошло бракосочетание Дмитрия Сангушко и Гальшки Острожской. Беата Косцелецкая тут же отписала о произошедшем королю, который приказал Дмитрию Сангушко немедленно покинуть Острог и отказаться от Гальшки. Сангушко отказался исполнять королевское распоряжение и вместе с юной женой бежал в Канев. Разгневанный Сигизмунд II Август лишил Дмитрия Сангушко всех должностей и приказал явиться в январе 1554 г. на королевский суд в Кнышине. Хорошо понимая, что ожидает его на суде, Дмитрий решил бежать вместе с молодой женой за границу. В качестве убежища была выбрана Москва (в реальной истории они направились в Чехию, надеясь укрыться у родственников). Поскольку русский двор поддерживал широкие связи с православной аристократией Великого княжества Литовского, в том числе и с князем Константином Острожским, то можно было рассчитывать на царское покровительство. Кроме того, супругой Ивана IV была сестра польского короля Екатерина Ягеллонка, чьё заступничество перед своим коронованным братом могла заставить последнего сменить гнев на милость.

  Прибывший в Русское государство в конце 1553 г. Дмитрий был принят Иваном IV, который "...пожаловал великим своим жалованием и дал ему отчину город Белёв со всеми волостьми и селы, да и в иных городех села подлетные государь ему подавал и великими жаловании устроил", а также стал предметом активной дипломатической переписки между московским и краковским дворами, причём щедрость русского царя в отношении князя расценивалась польско-литовской аристократией как ловкий пропагандистский шаг, направленный на переманивание наиболее способных к военным и государственным делам литовских феодалов на русскую службу. Впрочем, частично они были правы. Царица Екатерина, учитывая бездетность своего брата Сигизмунда, просто не могла не думать об обеспечении литовской (а возможно и польской) короны за своим недавно рожденным сыном. И чтобы этого добиться была необходима поддержка внутри самой Литвы. Принятие на службу и покровительство Дмитрию Сангушко позволяло протянуть нить к литовско-русским знатным фамилиям, заручившись их поддержкой в своих притязаниях.

  В самом Великом княжество Литовском произошедшие события привели к тому, что король "простил" Дмитрия Вишневецкого и весной 1554 г. восстановил его в должности черкасского и каневского старосты. Кроме того, он признал правильность постройки "Хортицкого замка" (но отказался выделять средства для него). Впрочем, на отношения последнего с Русским государством это мало повлияло. Москва по-прежнему посылала на Хортицу оружие и порох, а Вишневецкий снабжал царя информацией и предоставлял контролируемую им территорию для русских боевых отрядов.

  В январе 1554 г. в Москве, получив известие о подготовке очередного татарского похода против черкесов, немедленно приступили к планированию нового удара по Крыму. Была задумана грандиозная операция, включавшая в себя даже возможность вторжения русских войск на Крымский п-ов. Только что прибывший в Русское государство князь Дмитрий Сангушко получил 5-тысячное войско и был направлен на Днепр на Монастырский остров, чтобы атаковать кочевья и городки крымчаков. Другой "экспедиционный корпус" под командование Ивана Васильевича Шереметьева-Большого, численностью в 8 тысяч человек, был направлен на реку Северный Донец, где Шереметьеву надлежало соорудить суда и на них совершить нападение на Азов, Керчь и другие места: "...приходити на Крымские улусы, суда поделав, от Азова под Керчь и под иные улусы". В апреле Шереметьев известил царя о том, что он "...побил Крымцов на Яндаре блиско Азова. Было их полтретьиста (т. е. 250) человек, а хотели ити под Казанские места войною". Татары были разбиты наголову, а 26 из них — взяты в плен, из которых 14 князь прислал в Москву, а 12 оставил у себя в качестве хозяйственной прислуги при обозе.

  В мае Шереметьев напал на Азов, гарнизон которого с трудом отбился (во многом благодаря отсутствию у русских тяжёлой артиллерии). Но, не смотря на неудачный штурм, Шереметьев не отступил от крепости и приступил к её планомерной осаде, которую был вынужден прекратить в конце августа по прибытии к Азову турецкого флота, который деблокировал крепость, заставив русских отойти на север.

  Отступив от Азова, русские опустошили турецкие и ногайские (часть этого народа, кочевавшая в Северном Причерноморье и Северном Кавказе, признавала власть крымского хана) земли на северном побережье Азовского моря в нижнем течении Дона и вышли на Таманский полуостров, оперируя по правобережью Кубани. В конце сентября русские, погрузившись на построенные своими силами челны, совершили набег на Керчь и её окрестности, но после появления турецких кораблей вернулись в устье Дона, где выше по течению от Азова (на месте современного Ростова-на-Дону) Шереметьев заложил крепость, названную в честь святого Дмитрия Солунского.

  Одновременно с этим "пятигорские черкесы" захватили Тамань и атаковали Кафу, которой однако удалось устоять с помощью крымских татар. Севернее Дона другой русский отряд, под командованием кн. Юрия Ивановича Шемякина-Пронского заложил на реке Северский Донец крепость Изюм, которая по замыслу русского командования должна была стать центром новой оборонительной черты, идущей от Дона до Северщины.

  Успешно действовали и войска князя Дмитрия Сангушко. Спустившись вниз по Дону, и в очередной раз спалив Ислам-Кермен, русские переправились на западный берег Крыма, где разорив ближайшие татарские селения повернули назад.

  В это же время, с началом весны, "на берегу", в Коломне, Кашире, Зарайске, Тарусе и Калуге под командование князя Ивана Дмитриевича Бельского происходило развёртывание главной русской рати, общей численностью более 40 тыс. человек, имевшей задачу по получении приказа начать выдвижение на юг, в сторону Крыма. Сигналом к этому должно было стать заключение мирного договора с Великим княжеством Литовским и привлечение его к антитурецкому союзу. Еще в феврале 1553 года для возобновления переговоров в Литву был послан русский посол, который должен был поднять вопрос о заключении "вечного мира" между Россией и Великим княжеством, на условиях "как меж государей ныне пописаны перемирные", означавшие, что русское правительство в обмен на мир готово на неопределенно долгий срок отказаться от претензий на "государевы отчины" — земли Малой, Белой и Червонной Руси.

  Русская инициатива встретила в Литве, которая только что пострадала от крымского набега, самый благоприятный отклик. Предложения Москвы горячо поддержали такие влиятельные магнаты как Константин Острожский и Стефан Збаражский, предложившие не только заключить мир, но и расширить его до военного союза, с целью поддержки русским планам покорения Крыма. Но спустя год ситуация, в связи с состоявшимся литовско-турецким мирным соглашением (в начале марта 1554 г. султан Сулейман распорядился восстановить племянника польского короля Яноша Жигмонда Запольяи на трансильванском троне), резко изменилась и хотя прибывшее в начале марта 1554 г. в Москву посольство Великого княжества Литовского неоднократно заявляло о желании Сигизмунда II Августа "о всем добром и обороне христианской мыслить", но когда от общих слов дело дошло к конкретным предложениям, то дело мгновенно застопорилось. Стремясь убрать все препятствия на пути к миру, Иван IV согласился на огромные уступки в своих территориальных претензиях: "Мы прародителевых своих отчин, города Киева и иных городов русских, для доброго согласия, не учнём изыскивати; а король бы потому ж зашлые дела отставил". Русские дипломаты так конкретизировали эти "зашлые дела": отказ России от Киева, Волынской земли, Подолии, Витебска, а Литовского княжества — от Смоленска, Северщины и Новгорода. Но почти сразу выяснилось, что литовские послы понимали под "вечным миром" несколько иное, и требовали сначала Смоленск и Северщину, затем Заднепровье со Стародубом, Рыльском, Путивлем, а также Брянск, Чернигов, Дорогобуж, пытаясь вернуть границы своего княжества к состоянию на начало 80-х гг. XV века. Попытки царя склонить литвинов к заключению мира и союзу против татар также не увенчались успехом. Послы твердили свое: "Без отдачи Смоленска никак миру не бывать". Становилось ясно, что в действительности лица, стоявшие у власти в Литве, вовсе не думали серьёзно о союзе с Россией против Крыма. Напротив, ликвидация Крымского ханства, с их точки зрения, была весьма нежелательна, так как баланс сил в Восточной Европе, и так сильно изменившийся в пользу России после ликвидации Казанского и Астраханского ханств, стал бы для Великого княжества после исчезновения Крымского ханства еще более невыгодным. "И только крымского избыв, и вам не на ком пасти, пасти вам на нас", — проговорился один из литовских дипломатов своим русским собеседникам. Напротив, рада Великого княжества Литовского старалась заключить союз с Крымским ханством, направленный против России. В этом русское правительство могло убедиться осенью 1554 года, когда в Москву были доставлены захваченные на днепровском перевозе литовские грамоты в Крым. В них говорилось, что король посылает в Крым "большого посла с добрым делом о дружбе и братстве" и обещает хану каждый год присылать высокие "поминки", чтобы тот "с недруга нашего с московского князя саблю свою завсе не сносил". Тем самым, не смотря на продление перемирия (в качестве компромиссного решения) до 25 марта 1562 года, доставленные грамоты ясно показывали нереальность расчетов российского внешнеполитического ведомства на союз с Литвой против Крыма.

  Кроме того, в Москву поступили сообщения о том, что Девлет Герай "из Крыма выбежа и Поле пожогша, не пущая воевод московских в землю". Таким образом, известие о том, что татары выжгли степь, которое наложилось на неудачу переговоров с литвинами, привело к тому, что Иван IV окончательно отказался от плана предпринять большую военную экспедицию против Крыма, подкрепив действия передовых отрядов наступлением главных сил русской рати. 23 августа "царь и великий князь велел из Дедилова воеводу князя Ивана Дмитриевича Бельсково отпустить и всех бояр и воевод отпустить".

  По сути это был крах идеи захвата Крыма. Провал переговоров с Литвой, на которые делали ставку сторонники "войны до победного конца" с крымцами, привёл к тому, что они потеряли значительную часть своего влияния и были вынуждены уйти в тень, а планы "броска на юг" были временно положены "под сукно", тем более в это самое время в Москву стали поступать неприятные известия с противоположного конца государства, вынуждая русское правительство отвлечься от южных проблем и заняться своими северо-западными рубежами.

 

  Часть VII

  На границе тучи ходят хмуро

 

  К середине XVI века резко возросло значение торговых путей, связывавших между собой по Балтийскому морю страны Западной и Восточной Европы, а также важнейших перевалочных пунктов на этих путях. Когда в XV-XVI веках начался интенсивный рост промышленного производства и городов в ряде стран Западной Европы, здесь возрос спрос на продукты сельского хозяйства, которые во всём большем размере поступали на европейский рынок из Восточной Европы. Если на протяжении всего Средневековья главными предметами торговли на Балтике, поступавшими с Востока, были почти исключительно воск и меха, то теперь на Запад по Балтийскому морю везли более разнообразные товары: из Прибалтики — хлеб, из Великого княжества Литовского и Польши — хлеб и "лесные товары", из России — кожи, сало, лен и пеньку. Резко возрос товарооборот, возросли и доходы, которые приносила эта торговля. Однако эти доходы, которые могли бы обогатить русскую казну, оседали в прибалтийских портах — тех перевалочных пунктах, где потоки товаров переходили с морских путей на сухопутную дорогу. Сами купцы этих городов активной торговли не вели (судоходство на Балтике к этому времени находилось главным образом в руках нидерландских купцов), а пополняли свою казну благодаря установлению принудительного посредничества: они не позволяли русским купцам ездить за море, а западноевропейским купцам проезжать через Ливонию на территорию России; в самих же прибалтийских портах и те и другие могли заключать сделки только с местными купцами. В итоге торговая прибыль оседала в карманах ливонских купцов, а торговые пошлины — в карманах ливонских властей.

  Власти Ливонии также хорошо понимали, что проводившаяся ими экономическая политика наносит ущерб интересам России, и поэтому предпринимали различные меры, чтобы не допустить чрезмерного усиления Русского государства. Одной из таких мер был запрет ввоза в Россию оружия и цветных металлов (олова, свинца, меди), которые могли быть использованы для производства вооружения. Кроме того, ливонские власти препятствовали приезду в Россию мастеров и ремесленников, которые могли бы принести в русское общество какие-либо новые знания. В конце 40-х годов XVI века русский агент саксонец Шлитте с разрешения императора Карла V нанял в Германии на русскую службу 120 мастеров самых разных специальностей. По дороге в Россию Шлитте был арестован и несколько лет провел в тюрьме, а нанятые им мастера должны были вернуться домой.

  Такая политика, наносившая явный ущерб интересам могущественного соседа, могла успешно проводиться лишь с позиции силы, но Ливонский орден — некогда мощная централизованная структура, созданная специально для ведения агрессивной войны, находился в состоянии глубокого упадка. К середине XVI века он представлял собой довольно рыхлое объединение собственно владений Ордена, епископств и городов. Военные вассалы-ленники и Ордена, и епископов превратились в землевладельцев-дворян, занятых в своих имениях производством хлеба на европейский рынок, чтобы обеспечить жизнь по достаточно высоким для того времени жизненным стандартам. Их военные обязанности стали формальностью, настаивать на их выполнении власти Ордена были не в состоянии. Положение усугублялось тем, что во главе Ордена, находившегося под покровительством папы, стояли рыцари-монахи, а большую часть горожан и дворян Ливонии к середине XVI века составляли протестанты, отвергавшие сам институт монашества.

  Слабость Ордена, становившаяся с течением времени все более очевидной, была, несомненно, дополнительным фактором, побуждавшим русские власти изменить невыгодное для России положение вещей. В реальной истории, из-за занятости на восточных рубежах, Русское государство вплоть до середины 1550-х гг. вынуждено было мириться с подобным положением вещей. Но более ранний разгром Казанского ханства позволяет русскому правительству занять гораздо более жёсткую позицию по отношению к Ливонии, что проявилось на переговорах в 1550 году, когда для продления перемирия (возобновленного в 1534 г.) на новый срок ливонским сеймом в Вольмаре было отправлено посольство в Москву, которое в конце апреля 1550 г. начало переговоры с Иваном IV.

  С самого начала переговоров русские представители в качестве основного условия для заключения нового перемирия потребовали от ливонцев возобновить уплату дани с Дерптской области в соответствии с прежними соглашениями; от ливонцев потребовали также возместить накопившуюся за прошлые годы недоимку по платежу дани.

  Ливонских послов это требование застигло врасплох; никаких указаний от своих властей на случай выдвижения подобного требования с русской стороны послы не имели. Тогда ливонские представители сделали вид, что они "не знают, про какую дань идёт речь, ибо в своих записях они ничего не находили, из чего бы следовало, что великому князю платилась какая-либо дань". По словам послов, "во всей Ливонии не найдется человека, хотя бы и двухсот лет отроду, который знал бы что-либо об этой дани". И считая свой ответ достаточно убедительным, ливонские послы стали просить продолжить перемирие на старых условиях, т. е. без уплаты дани.

  В действительности, послы были прекрасно осведомлены о том, что дань ранее существовала, обязательство уплаты которой Дерптской областью русским князьям упоминается в источниках ещё в 1463 г. (притом как уже давно существующее явление), а затем регулярно повторялось в договорах Дерптского епископства с Псковом конца XV — первой половины XVI в. Послы были правы только в одном отношении: дань действительно уже давно фактически не уплачивалась.

  В ответ на заявление ливонских послов русские представители выдвинули стройную политическую концепцию, обосновывающую права России на ливонские земли. По сообщению ливонского хрониста, русский представитель сказал: "Как это послы не хотят знать, что их предки пришли в Ливонию из-за моря и, следовательно, вторглись в его (т. е. русского государя. — Авт.) землю, из-за чего много крови проливалось; чтобы избежать этого, его {государя} предки много сотен лет тому назад позволили им {немцам} остаться в стране, но с условием, что они должны будут им платить законную дань; однако они {немцы} поступили вопреки данному ими обещанию и этого не делали, зато теперь они должны явиться с полной суммой дани за прошлые времена".

  В этой речи содержалась уже продуманная политическая теория, на основе которой Иван IV начинал борьбу за обладание Прибалтикой. Согласно этой теории, Ливония — исконное владение Русского государства, немцы-завоеватели являются лишь временными хозяевами, они были допущены в Ливонию по милости русских государей; дерптская дань, существовавшая со времён немецкого завоевания, является символом верховных прав Русского государства на ливонскую землю. Требуя возобновления уплаты дани, Русское государство поднимает вопрос о своих законных правах на Ливонию.

  Ливонские послы, понимая остроту создавшейся обстановки, стали и дальше твёрдо придерживаться тактики отрицания; согласие платить дань в этот момент было в известной степени признанием Ливонией её зависимости от России. Поэтому послы твердили, что в никаких мирных договорах Ливонии с Россией о дани ничего не говорится, и настаивали, чтобы русские документально доказали правильность своих требований.

  Русские дипломаты, предвидевшие необходимость основательно аргументировать свою политическую линию, имели уже к этому времени наготове веские и совершенно очевидные доказательства. Ливонским послам были предъявлены заранее извлечённые из Царского архива подлинные договорные грамоты Русского государства с Ливонией за предшествующее время, в том числе договор 1503 г., в котором чёрным по белому были записаны пункты о дерптской дани.

  Послы дерптского епископа пустили в ход новую дипломатическую уловку: они стали говорить, что дань если и упоминалась в прежних договорах, то лишь как почесть (herligkeit) царя, но не как обязанность (pflicht) платить ему что-либо, настаивая, что дерптские епископы "которые заключали много {раз} мирные соглашения, понимали дань не иначе, как что она должна по старине со стороны дерптцев включаться в договор, но не должна подразумевать какой-либо конкретной обязанности" и что в действительности дань никогда не уплачивалась.

  Опровергнуть это утверждение было нелегко, ибо, как это было, конечно хорошо известно представителям обеих сторон, дань на самом деле на протяжении многих десятилетий фактически не платилась. Чтобы доказать правомерность, законность русских требований пришлось произвести специальные разыскания в Царском архиве, тщательно пересмотрев все имевшиеся там материалы о русско-ливонских отношениях XV-XVI вв. На основе проведённых разысканий русская сторона смогла выдвинуть новый, ещё более веский аргумент — в январе 1474 г. Иоганн Мен и ратман Иоганн Бибер произвели уплату дани с Дерптской области за восемь прошедших лет. Этот аргумент бесспорно свидетельствовал, что дань — не простая "почесть", что она, напротив, вполне реально уплачивалась ещё в относительно недавнем прошлом (всего 76 лет назад).

  Припёртые к стенке ливонские послы стали придерживаться тактики проволочек, чем вызвали недовольство русских представителей и самого царя. Переговоры уже близились к завершению, но после всех приведённых доказательств основательности русского требования дани ливонские послы не нашли ничего лучшего, как снова повторять, что они не имеют полномочий на решение этого вопроса и просят оставить всё по-старому, т. е. просят русское правительство отказаться от своего требования. Тогда выведенные из себя русские представители недвусмысленно заявили, что если послы и дальше не будут принимать поставленное условие, то уже царь сам пойдёт за данью.

  Предъявленный ливонцам ультиматум сработал — к июню 1550 г. соглашение по всем вопросам (вкл. о русской торговле через ливонские города, о свободном проезде из других стран в Европы через Ливонию в Россию всех желающих поступить на русскую службу, о возвращении русским торговым людям зданий русских церквей в прибалтийских городах и др.) было достигнуто и ливонские послы не имея никаких инструкций от своих правителей, были вынуждены на свой страх и риск принять русские требования, в том числе обязательство выплатить дань со всего населения Дерптской области, "со всякие головы по гривне немецкой". Дерптский епископ должен был собрать и доставить эту дань на четвёртый год действия договора — в 1554 году, а власти Ливонии (великий магистр и архиепископ Рижский) должны были проследить за выполнением данного обязательства. В договоре подчеркивалось, что если ливонцы не станут выполнять условий договора, то царю придется "за их крестное преступленье искати своего дела самому". Царь специально позаботился о том, чтобы соглашение было подтверждено не только присягой послов, но и присягой ливонских властей.

  Заключение договора дало в руки русских политиков сильное средство давления на Ливонию. Появилось и законное основание для войны, если бы русское правительство решилось такую войну вести. Однако в 1550 г. принципиальное решение о войне с Ливонией не было принято. Многое зависело от того, как ливонская сторона будет выполнять условия соглашения.

  Политика ливонских властей в этом вопросе оказалась крайне непродуманной. Не принимая каких-либо серьёзных мер на случай войны с Россией, они одновременно уклонялись от выполнения тех условий соглашения, которые считали для себя невыгодными. Никаких перемен к лучшему в условиях торговли русских купцов в Ливонии не произошло. Ливонские власти стремились уклониться и от выплаты дани. Уже в 1551 г. русская дипломатия была вынуждена вновь угрожать войной Ливонии, добиваясь свободы торговли для русских купцов. Но дальше угроз на тот момент дело не пошло; занятому войной на юге русскому правительству было не до боевых операций на северо-западном направлении. Тем не менее, ужесточение русской позиции в вопросе т. н. "Юрьевской дани" и усиление давления на Ливонию ясно указывало, что во внешнеполитическом курсе Русского государства происходят изменения и постепенная смена приоритетов.

  Впрочем, первоначально в Москве не строили планов захвата Ливонии, и были вполне готовы удовлетвориться её благожелательным нейтралитетом с целью обеспечения безопасности северо-западных границ Русского государства, свободным транзитом через Прибалтику товаров из России и обратно, а также выплатой дани с Дерптской области, которая служила формальным подтверждением ливонцами принятых на себя обязательств. Но очень скоро стало выясняться, что подобные надежды не имеют под собой твёрдой основы. В середине XVI века Ливонию, которая представляла из себя конфедерацию из пяти государств (Ливонский орден, Рижское архиепископство, Курляндское епископство, Дерптское епископство и Эзель-Викское епископство), раздирали внутренние противоречия. Зародившийся в Германии протестантизм докатился и до этих мест, утвердившись сначала в городах, а затем стал распространяться и при дворах епископов, и в орденских бургах и замках, в результате чего даже магистры Ордена, которые должны были исповедовать католицизм, относились к делу чисто формально и некоторые из них отдавали преимущество лютеранству. А внутри самого Ордена развернулась борьба между собой сторонниками секуляризации (по образцу Пруссии, герцог которой Альбрехт Гогенцоллерн, бывший великий магистр Тевтонского ордена, активно вмешивался в ливонские дела с целью подчинения Ливонии своему влиянию) и желавшими сохранить прежний орденский строй.

  Господствующий слой в Ливонии был в массе пришлым, его тенденции были чисто германскими, а чувство ливонского патриотизма отсутствовало. Начиная с магистра Ордена и рижского архиепископа и кончая последним представителем дворянства, все думали только о расширении своей власти. Всякие обязанности, с которыми связана была общая польза страны, давили как невыносимая тяжесть материальные средства орденских рыцарей. В этой ситуации призывы к патриотизму и жертвенности ради спасения отечества оставались гласом вопиющего в пустыне.

  На это накладывался конфликт Ордена с епископами. Архиепископ рижский, и три епископа — эзель-викский, дерптский и курляндский, значение которых со времён реформации пало, всего более опасались возможного усиления магистра ордена, и за ним оставалось только чисто теоретическое значение главы, без всякой реальной власти. Будучи фактически независимыми, епископы не касались общего дела Ливонии. Каждый действовал и жил особняком, не интересуясь даже состоянием соседней епископии; его кругозор не простирался дальше собственных владений; епископ не всегда мог рассчитывать и на содействие своего капитула, и ради собственного спокойствия он должен был предоставлять своим вассалам полную свободу действий. Каждый господин делал, что сам желал; мудрейшим признавался тот, кто успевал наиболее нажиться.

  Кроме того, крупные города (прежде всего Рига и Ревель) будучи членами Ганзы (торговый союз северо-германских городов во главе с Любеком) всё меньше и меньше осознавали свою сопричастность к внутриливонским делам. Добившись вследствие благоприятных условий самостоятельности и свободы во внутреннем управлении и судопроизводстве, свободы податного права и владения землёй, и, наконец право иметь войско и чеканить монету, города обязаны были лишь время от времени посылать войска, да и этим часто пренебрегали.

  Положение осложнялось ещё и тем, что помимо России на ливонские земли давно с вожделением посматривали и литвины, так как текущая через Ливонию Западная Двина была одной из главных торговых артерий Великого княжества Литовского, подчинить которую своему полному влиянию было заветной мечтой виленских политиков.

  В подобной ситуации добиться какого либо однозначного решения, которое удовлетворяло если не все, то большую часть сторон было задачей нетривиальной. Каждая из сторон тянула одеяло на себя, не желая поступиться хотя бы частью своих интересов, но при этом совершенно не желая тратиться на защиту последних от внешних угроз. Впрочем, нельзя сказать, что ливонцы совсем ничего не делали в плане подготовки к возможному столкновению с русскими. Некоторые ливонские руководители в частном порядке завязали оживлённую переписку со шведским королём Густавом I Васа, всячески убеждая последнего выступить против Русского государства и уверяя в полной поддержке со стороны всей Ливонии, которая якобы готова присоединиться к шведам в их возможной войне с "московитами". Но, в целом, большинство ливонцев сохраняло удивительную беспечность, будучи уверенными, что в случае чего Священная Римская империя германской нации, леном которой считалась Terra Mariana ("Земля девы Марии" — официальное название Ливонии), не оставит их в беде, придя всей своей мощью к ним на помощь. Но уже очень скоро эти иллюзии рухнули под натиском суровой действительности.

  Фактически демонстративное игнорирование ливонцами принятых на себя обязательств вынудило русские политические круги перейти к более жестким мерам давления на Ливонию. Ещё в 1536 году близ русской пограничной крепости Ивангород при впадении в Балтийское море реки Наровы, отделявшей русскую территорию от территории Ливонии, построили небольшую крепость, чтобы контролировать вход-выход торговых судов из Наровы в Финский залив. В апреле 1553 г. Иван IV и Дума приняли решение в дополнение к этой крепости "на Нерове, ниже Иваня города на устье на морском город поставити для корабленого пристанища", одновременно приказав, чтобы "в Новегороде, и во Пскове и на Иване городе, чтобы нихто в Немцы не ездил ни с каким товаром". Разрядная книга уточнила потом эти сведения — город и пристань ставились в десяти верстах от Ивангорода "на море для бусного приходу заморских людей". Замысел этой новой стройки, завершенной спустя несколько месяцев, более чем прозрачен — перенацелить торговые потоки с Нарвы на русский город, "пристань для корабленого пристанища". Одновременно с этим, в конце того же года, был проведён "смотр" войск на северо-западных границах, который должен бы показать всю серьёзность русских намерений. Но когда в декабре 1553 г. в Москву прибыло очередное ливонское посольство, то обнаружилось, что оно не только не привезло обещанные деньги, но и стало просить уменьшить размер дани, установленной договором. Когда, наконец, была достигнута договоренность о размерах суммы, которую следовало уплатить, выяснилось, что послы не могут выплатить её немедленно и предлагают лишь обсудить вопрос о сроке, к которому они могли бы доставить деньги. В Москве пришли к заключению, что все это делалось, "чтобы государь ныне рать свою оставил... и вперед лгати". Переговоры были прерваны, и Иван IV приказал своим войскам напасть на владения Ордена, что привело к корректировке военных планов Русского государства. Запланированное на начало 1555 г. очередное наступление на Крымское ханство было отменено, а собранное для этой цели войско было переброшено к русско-ливонской границе.

  Военные действия начались в январе 1555 г. русские конные рати во главе с касимовским царем Шейх-Али и князем Михаилом Васильевичем Глинским вступили в Ливонию, сравнительно легко пройдя через восточные пределы страны. Во время зимней кампании русские и татарские отряды, насчитывавшие до 10 тыс. воинов, доходили до балтийского побережья, разорив окрестности многих ливонских городов и замков. Часть русских сил громило Южную Ливонию на пространстве двухсот верст; выжгли посады Нейгауза, Кирумпэ, Мариенбурга, Зоммерпалена, Ульцена и соединились под Дерптом с главными силами, которые взяли Алтентурн и также на пути своем все обратили в пепел.

  Немцы осмелились сделать вылазку из Дерпта, конные и пешие, в числе пятисот: их побили наголову. Простояв три дни под городом, русские пошли к Финскому заливу, другие к реке Аа; еще разбили немцев близ Везенберга; сожгли предместья Фалькенау, Конготы, Лаиса, Пиркеля; были в пятидесяти верстах от Риги, в тридцати от Ревеля, и в конце февраля возвратились к Ивангороду с толпами пленников и с обозами богатой добычи.

  Описывая первый поход русского войска, летописец отметил: "Да пошли царь (Шейх-Али. — Авт.) и воеводы направо к морю, а войну послали по Ризской дороге и по Колыванской и воевали до Риги за пятьдесят верст, а до Колывани за тритцать". Этот рейд стал откровенной демонстрацией сил Русского государства, призванной оказать силовое давление на нарушившие прежние договоренности и задержавшиеся с выплатой дани орденские власти. Позднее участник похода князь Андрей Михайлович Курбский писал, что царь послал воевод своих в Ливонию "не градов и мест добывати, но землю их воевати".

  Подобная "акция устрашения" произвела нужное впечатление. В начале марта состоялось экстренное заседание ливонского ландтага в Вендене. Напуганные русским вторжением представители рыцарства, послы Дерпта, Ревеля и Риги потребовали пойти на уступки царю, чтобы избежать нового карательного похода. Решили собрать 60 тысяч марок для уплаты "Юрьевской дани". Однако к середине апреля удалось собрать лишь половину этой суммы.

  Стремясь избежать нового вторжения, в Москву были отправлены новые послы с просьбой простить ливонцам задолженность по выплатам, так как необходимую сумму невозможно собрать, и с обещанием впредь выплачивать оговоренную дань вовремя. Подобное поведение вызвало закономерную негативную реакцию Ивана IV, который в ответ на это ещё более ужесточил свои требования к Ливонии, претендуя уже на признание своего господства над этой страной. Впрочем, переговоры продолжались. Одновременно с этим активизировались переговоры ливонцев со шведским королём, которого убеждали немедленно начать войну с Русским государством, обещая свою помощь и содействие. И долго упрашивать его не пришлось. Густав I Васа охотно откликнулся на эту просьбу и, будучи уверен, что магистр по обещанию также поможет ему против русских, начал военные приготовления. Причины этого решения шведского короля лежали на поверхности — ремесло в России по-прежнему задыхалось от нехватки цветных и благородных металлов, единственным каналом поступления которых оставалась торговля с Западом при накладном посредничестве ливонских городов. Отсюда русские соболя, горностаи, норки, белки и ласки расходились по городам всей Европы, чтобы стать украшением костюмов английской, немецкой, итальянской знати и бюргерства. Лен и конопля шли на снасти кораблей, бороздивших не только северные моря, но и бескрайние просторы Атлантики и Тихого океана. Поташ использовался на сукнодельнях фландрских городов Ипра и Гента. Свечи из русского воска освещали католические и протестантские костелы и кирхи. В Россию же при посредничестве балтийских городов ввозились сукна и металлы.

  Но помимо ливонских городов, другим каналом русско-европейской торговли были города на Финском заливе, (в частности Выборг). Торговля через Выборг достигала колоссальных размеров сравнительно с численностью населения этого города. Но её дальнейшему росту препятствовали противоречия между Швецией и Россией в пограничных вопросах. Кроме того, шведов тревожили сообщения о том, что в 1553 г. англичане нашли обходной путь для торговли с Россией, через Холмогоры на Белом море, что грозило Швеции падением доходов от "выборгского плавания". Густав Васа даже писал английской королеве, безрезультатно упрашивая её запретить своим купцам вести дела с русскими; англичане не собирались ради неких абстрактных идей терять выгодный для них русский рынок. Поэтому уже в 1554 г. "немецкие люди" начали нападать на русские порубежные места и погосты, вызвав резкий протест русских властей. Позднее, в ходе завершивших войну переговоров, царь упрекал короля Густава в том, что его "люди, перелезчи за старой рубеж за Саю реку и за Сестрею реку и за иные записные рубежи в перемирных грамотах, земли пашут, и сена косят, и рыбы ловят, а людей наших бьют и грабят, а называют наши земли твоими землями, а рубеж называют в наших погостех, речку Руеть Саею рекою... А Мурманской наш данщик Васюнко Конин нам бил челом, что твои люди Нарбатцкие земли сына его до смерти убили и дань нашу взяли с дватцати погостов и вперед нашим данным людем нашие дани давати не велят... А игумен наш Святого Чюдотворца Николы, что на Печенге против Варгана и тот нам бил челом, что твои подовластные люди на него ся хвалят убивством и хотят монастырь наш разорити".

  Полный разрыв отношений между двумя странами связан с задержанием в Выборге и арестом в Стокгольме русских купцов и "земца" Никиты Кузьмина — посланника новгородского наместника князя Дмитрия Фёдоровича Палецкого, отправленного в Швецию с жалобами на участившиеся нападения "немецких людей" на русские владения. Перешедшие границу шведские отряды начали "нашим порубежным людем многие насилства учали делати розбои и татбами и бои и грабежи, и многие села и деревни и хлебы пожгли и многих людей до смерти побили, и через Саю реку и через Сестрею реку и через иные старинные рубежи, которые писаны во княж Юрьеве грамоте и во княж Магнушеве грамоте, через те все старинные рубежи перелезчи в наши во многие земли и в воды вступались, а назвали те наши земли и воды твоими землями". Сообщив о произошедшем в Москву, Палицын в январе 1555 г. получил царскую грамоту, содержавшую повеление направить за рубеж, в Выборский уезд войска, усилив их земцами и "чёрными людьми", "а велети им над немцы учинити по тому ж, како они над нашими людьми чинили, а за грабежы бы свои взяли гораздо, вдвое и втрое". Однако противник ожидал ответных действий с русской стороны и сумел подготовиться к отражению готовящегося нападения. В боях на границе шведы смогли разбить русский отряд Ивана Бибикова, в который входили, как того потребовал царь, преимущественно местные ополченцы — "земцы и черные люди". Несмотря на эту победу, начинать широкомасштабные военные действия противник не спешил, сосредоточивая силы в г. Або.

  Обострение на русско-шведской границе вдохновило имевшихся в Братстве рыцарей Христа Ливонии сторонников военной партии. В нарушении установившегося перемирия, в марте 1555 г. нарвский фогт в ответ на опустошение окрестностей города русскими приказал обстрелять крепость Ивангород. Бургомистр Нарвы и нарвские ратманы запросили тем временем в Ревеле помощи — несколько артиллерийских орудий, а ревельские ратманы отдали приказ тамошнему гауптману с 60-ю аркебузирами выступать на помощь Нарве, сопровождая затребованные пушки и порох. Ивангородские же воеводы, памятуя о том, что между магистром и Москвой идет переписка относительно продолжения переговоров о заключении нового соглашения, запросили царского мнения относительно того, что им делать в создавшейся ситуации. И царь в ответ, отправив князя Григория Ивановича Тёмкина-Ростовского "со товарищи" опустошать юго-восточную Ливонию, разрешил по Нарве "стреляти изо всего наряду". Нарвские горожане отправили в Москву делегацию, отмежевываясь от действий своего фогта, но в Москве жёстко потребовали передать русским воеводам фогта и нарвский замок и принести присягу на верность царю; в этом случае, как заявили они делегатам, "вас государь пожалует... старины ваши и торг у вас не порушит". Нарвские горожане отказались принять эти условия, и боевые действия продолжились. Русские войска открыли массированный артиллерийский обстрел, после чего 17 марта нарвитяне запросили перемирия. Ивангородские воеводы согласились на две недели прервать обстрел. Однако не прошло и нескольких дней, как ситуация вокруг Нарвы снова резко обострилась. Как отписывали русские воеводы, ругодивцы "через опасную грамоту стреляют и роздор делают, а сами сроку упросили на две недели, а всю две недели из наряду стреляют и людей убивают". В ответ на это русские 1 апреля 1555 г. возобновили обстрел Нарвы. "И стреляли неделю изо всего наряду, — пересказывал потом летописец воеводскую "отписку", — ис прямого бою из верхнево каменными ядры и вогнеными, и нужу им (нарвитянам. — Авт.) учинили великую и людей побили многых".

  Своего апогея бомбардировка достигла неделю спустя. Русские блокировали город с моря, постоянно совершали вылазки на левый, "немецкий" берег реки, опустошая окрестности города. Население и гарнизон Нарвы начал испытывать нехватку провианта, а доставить необходимые припасы было неоткуда и не на что — нарвская казна была пуста, и даже наёмным кнехтам и рейтарам платить было нечем. Помощи же от магистра, продолжавшего уговаривать "лучших ливонских людей" решиться на войну с русскими, и Ревеля все не было и не было. И тогда 9 апреля "выехали к ним (ивангородским воеводам. — Авт.) ругодивские посадники (бургомистр Иоганн Крумгаузен и ратманы. — Авт.) и били челом воеводам, чтоб им государь милость показал, вины им отдал и взял в свое имя", а "за князьца (фогта. — Авт.) оне не стоят, воровал к своей голове, а от магистра они и ото всей земли Ливоньской отстали". Пророссийская "партия" в нарвском рате победила, и по ее настоянию было решено отправить в Москву посольство обговаривать условия перехода Нарвы в русское подданство. Однако мирного перехода Нарвы под руку русского царя не получилось. После отъезда бургомистра, фогт произвёл в городе мини-переворот, и верх в городском рате взяли противники ориентации на Москву. Чему очень скоро пришлось в этом убедиться русским воеводам, посланным принять присягу горожан. Прибыв на место, они сперва отправили в Нарву "сказати государьское жалованье", однако нарвитяне, придя в себя после памятной бомбардировки, "солгали", ответив русским воеводам, что они де не посылали своих послов к русскому государя с тем, чтобы "от магистра отстати". Оказывается, магистр откликнулся, наконец, на очередной призыв о помощи. Феллинский комтур Иоганн Вильгельм фон Фюрстенберг сумел собрать под своим началом небольшую рать (около 800 чел., в том числе 500 конных) и с этими силами 20 апреля он подступил к Нарве, разбив лагерь в 4-х милях от города. Получив весть об этом, "ругодивцы промеж собою и крест целовали, что им царю и великому князю не здатца...".

  Убедившись в том, что нарвитяне передумали сдаваться, русские возобновили военные действия. Переправив часть своих сил на левый берег Наровы, они полностью окружили и блокировали город, не пропуская в него обозы с провиантом. Запаниковавшие нарвские ратманы 27 апреля отписали в Ревель, что из-за неприятельской блокады городу угрожает голод. Опасаясь, что безвыходное положение вынудит нарвитян снова переменить свое мнение, Фюрстенберг решил попытаться провести в город подкрепление и обоз. В ночь на 1 мая 1555 г. отряд рижских и ревельских кнехтов в сопровождении полусотни всадников попытались пройти в Нарву, но по дороге был обнаружен русскими заставами и атакован. С боем кнехты, потеряв 40 человек убитыми, ранеными и пленными, прорвались в Нарву, но обоз были вынуждены бросить. Эта неудача имела роковые последствия, тем более что её эффект был усилен поражением, которое потерпело наутро конное ополчение Фюрстенберга. Но это стало очевидно спустя несколько дней, а пока ободренные полученной помощью, нарвские бюргеры и гарнизон окончательно решили отказаться от прежних договоренностей. Обстрел Ивангорода из нарвской артиллерии был возобновлён, русские не замедлили ответить, и, в конце концов, 11 мая в Нарве вспыхнуло несколько сильных пожаров. Как потом рассказывали бежавшие из Нарвы горожане и кнехты, заметив огонь и замешательство в городе, русские усилили обстрел города, а затем "переправились на лодках и плотах, подобно рою пчел, на другую сторону, взобрались на стены и, так как нельзя же было в одно и тоже время и пожар тушить и врага отражать, то жители и убежали в замок, а город предоставили неприятелю".

  Потушив занявшиеся было в нарвском посаде пожары, русские стрельцы и дети боярские начали готовиться к штурму нарвского замка, где засели остатки гарнизона и те из жителей города, которые успели укрыться в нем. Под аккомпанемент русской артиллерийской канонады ратманы и гауптманы ландскнехтов собрались на совет. Оказалось, что замок совершенно не готов к долгой обороне — запасов в цитадели было всего ничего (три бочки пива, немного ржаной муки и хлеба, лишь сала и масла было в достатке), совсем мало свинца и пороху оставалось всего на полчаса стрельбы. И когда вечером 11 мая к воротам Вышгорода снова подошёл русский представитель и предложил капитулировать, на этот раз "прислали немцы бити челом, чтобы воеводы пожаловали их, князьца выпустили и с прибылными людми".

  После кратких переговоров соглашение было достигнуто. По словам летописца, царские "воеводы князьца и немец выпустили, а Вышегород и Ругодив Божиим милосердием и царя и великого князя государя нашего у Бога прошением и правдою его взяли, и с всем нарядом и с пушками и с пищальми и з животы с немецкыми; а черные люди добили все челом и правду государю дали, что им быти в холопех у царя и у великого князя и у его детей вовеки".

  Фюрстенберг, узнав о падении Нарвы, приказал своим войскам отступить, а в Москве получив известие о том, что Нарва взята, Иван IV прервал переговоры с ливонскими послами, заявив тем, что ему и его людям "Бог милосердие свое послал, Ругодив воеводы взяли". Потому он, государь, продолжал свою речь Иван IV, велел своим ратным людям "над ыными городами промышляти, сколко им Бог поможет", с чем и "отпустил государь послов безделных". Война между Россией и Ливонией официально началась.

 

  Часть VIII

  Пепел и сталь

 

  Во второй половине мая 1555 г. 2-тысячный русский отряд во главе с Алексеем Басмановым, выступив из захваченной Нарвы, 25 мая осадил Нейшлот, который сдался 6 июня. Комендант крепости был отпущен "с немногими людьми", без оружия. Жители города и уезда признали себя подданными русского царя. Видя судьбу Нейшлота, соседний город Везенберг сдался добровольно, присягнув Ивану IV.

  Тем временем, в конце мая 1555 года закончилось сосредоточение в Пскове 20-тысячной русской армии во главе с князем Петром Ивановичем Шуйским, которая 6 июня 1555 года осадила Нейгаузен, защищаемый гарнизоном из двухсот человек. Несмотря на малочисленность, защитники Нейгаузена стойко сопротивлялись почти месяц, пока 30 июня 1555 года не были вынуждены сдаться.

  В это же время, 8-тысячный отряд магистра Генриха фон Галена и Германа Везеля, епископа дерптского, стояли возле города Кирумпэ, в 30 верстах от Нейгаузена, однако так и не пришли на помощь, не решаясь напасть на русское войско. Узнав о падении крепости, они подожгли свой лагерь и поспешили отступить: магистр к Валке, епископ в Дерпт. Но организованная Шуйским погоня настигла магистра у Валки, где был уничтожен арьергард орденской армии и захвачен обоз.

  11 июля 1555 года русские войска, заняв Варбек и Зоммерпален, подошли к Дерпту. Поначалу местное земское рыцарство собралось было по призыву епископа, как своего ленного владыки; но когда русское войско приблизилось, большая часть рыцарей покинула горожан и бежала в западные области, оставив защиту Дерпта на 2-тысячный гарнизон из немецких наёмников. Кроме того, в городе поднялась распря между католиками и протестантами, которые в этот критический момент посчитали взаимные разборки более важным делом нежели защита своего города. В результате, не видя смысла в дальнейшей борьбе, после недельного сопротивления, 18 июля 1555 года Дерпт капитулировал, что вызвало панику по всей Ливонии. Многие гарнизоны покинули свои замки без боя, только при появлении слухов о приближении русских. Используя сложившуюся ситуацию Петр Шуйский разделил свое войско на два отряда. Северный отряд (5 тыс. чел.) во главе с князем Василием Семёновичем Серебряным-Оболенским двинулся на север, где заняв брошенный ливонским гарнизоном Вейсенштейн и оставив в нем русский гарнизон, повернул на юго-запад, имея задачей отрезать Феллин от приморской крепости Гапсаль. Основные силы (12 тыс. чел.) во главе с самим Шуйским двинулся напрямую к Феллину.

  Узнав о падении Дерпта и движении русских войск на запад, находившийся в Тарвасте, где он набирал новую армию, магистр Гален приказал феллинскому комтуру Иоганну Вильгельму фон Фюрстенбергу эвакуировать орденскую казну и артиллерию в Гапсаль, а сам срочно отступил к Вольмару для сбора новых отрядов. Но из этих планов ничего не вышло. Князь Серебряный успел отрезать город от побережья, в результате Фюрстенберг оказался заперт с небольшим (300 чел.) отрядом в Феллине, осадив который, армия Шуйского подвергла его трехнедельному непрерывному орудийному обстрелу, вследствие чего 30 августа 1555 года оборонявшие город наёмные солдаты, не смотря на уговоры Фюрстенберга, сдали город вместе с комтуром русским.

  Овладев Феллином, князь Пётр Шуйский, вопреки царскому наказу о немедленном выступлении на Ревель, двинулся на Пернау. Не имевший серьёзных укреплений город не мог долго сопротивляться и сдался на милость победителя после недолгой осады, после чего Шуйский повернул в сторону Ревеля. Но время было упущено. Тёплое время года заканчивалось, наступала дождливая осень. Ревельцы, после падения Феллина и ухода русских под Пернау, потратили полученное время с толком, лихорадочно восстанавливая городские укрепления, благодаря чему смогли встретить противника во всеоружии. Кроме того, выступая в поход, Шуйский не взял с собой стенобитенный "наряд" и потому так и не смог взять хорошо укрепленный город. Простояв под Ревелем две недели (до 18 сентября), русские воеводы были вынуждены отступить.

  В результате этого, с наступлением осени русское наступление стало терять темп, тем более, что в конце лета — начале осени 1555 г. части шведской армии и флота под командованием адмирала Якоба Багге выступили в поход. Шведы намеревались, воспользовавшись внезапностью нападения, захватить русскую крепость Орешек, развернув затем наступление на новгородском направлении. Однако начатая шведами подготовка к нападению на Орешек не осталась незамеченной русскими воеводами. Еще 14 августа 1555 г. новгородский наместник кн. Дмитрий Фёдорович Палецкий сообщил царю, что "збираются свийского короля немецкие люди в Выборе, а хотят быти на царевы и великого князя украины". На русско-шведскую границу немедленно двинулись крупные силы. К Орешку выступило войско князя Андрея Ивановича Ногтева и Петра Петровича Головина. Большая часть этой рати должна была встать в Кипенском погосте, а отдельный отряд под командованием Петра Головина предназначался для усиления гарнизона Орешка. Рать во главе с Захарием Ивановичем Очиным-Плещеевым направили к Кореле. Новгородское ополчение во главе с самим князем Дмитрием Палецким должно было стоять на левом берегу Невы, прикрывая подступы к своему городу от возможного нападения шведских отрядов.

  Вскоре начались военные действия со стороны шведов. Русские войска успели усилить гарнизон Орешка, перебросив туда значительные подкрепления. В сентябре 1555 г. шведские войска, поддержанные флотом, начали осаду Орешка: "пришед Яков (адмирал Якоб Багге. — Авт.) от Выбора сухим путем на конех, и пешие с ним люди были многие, а в бусех с моря Невою пришли в то же время с нарядом многие же люди к Орешку же; и по городу из наряду били, и землю воевал, а стоял под городом три недели; а в городе был тогды Петр Петров" (Головин. — Авт.). Другие неприятельские отряды "приходили х Кореле и многие села и деревни жгли и людей многих до смерти побили, а иных в полон имали, и в церквах образом божиим поругались, кресты с церквей снимали и образы кололи, а иные жгли". Один из таких отрядов, пытавшийся переправиться через Неву "на Новгородскую сторону", был разбит Сторожевым полком Семёна Шереметева. Начавшееся в октябре контрнаступление войска князя Андрея Ногтева и Захария Плещеева, к которому присоединилась часть новгородского гарнизона под командованием Семёна Васильевича Шереметева, вынудила шведское командование снять осаду Орешка и отойти к своей границе. Во время преследования отступающего противника русские "загоны" смогли захватить шведский корабль: "И воеводы на них приходили, князь Андрей да Захарьи, в загонех у них людей побивали да взяли у них бусу одну, — на ней было полтораста человек да четыре пушки, и людей всех побили и поимали, а не утек у них нихто ис той бусы". Вблизи рубежа произошло столкновение шведских арьергардов и русского Передового полка, закончившееся неудачно для русских. Московским и новгородским воинам пришлось отступить, так как "не в меру были им {немецкие} люди". Однако число погибших в этом бою было невелико. Как отмечено в летописи, "на обе стороны мертвых от стрел и от пищалей человек по пяти, по шти". Ответные действия русского командования не заставили себя долго ждать. В Новгороде сосредотачивалась армия под командованием князя Петра Михайловича Щенятева. Мобилизации подлежали и служилые люди Новгородского уезда. 1 ноября 1555 г. царь направил Палецкому требование собрать на службу помещиков и земцев со всех пятин и городо Корелы, Орешка и Ямы "на Николин день осенний" (6 декабря). Согласно разработанному в Москве плану предстоящей операции поход против Швеции должен был осуществиться зимой 1555/1556 гг. 20 января 1556 г. войско Петра Щенятева и Дмитрия Палецкого, насчитывавшее 10 тыс. человек, перейдя шведский рубеж у Смолина и Лебежья, начало наступление на Выборг. Несмотря на то, что под этим городом русская рать простояла всего 3 дня, поход можно было признать удачным. Отступив от Выборга, царские войска прошли вдоль реки Вуоксы, сжигая расположенные по её берегам селения и только потом вернулись на свою сторону границы. Согласно отчёта: "Того же году, месяцу февраля 7 день, приехал от воевод из немецкие земли Шемяка князь Дмитрей Гагарин, а от царевича Уразлый-мырза Конбаров, и сказывали: как воеводы пришли за рубежь в Смолино и в Лебежье, и послали воевати по обе стороны, и к городу х Киновепи (Кивинебба. — Авт.) послали же, и из города немцы побежали, а город зажгли, и воеводы за ними послали и многых". В ходе преследования погибло много шведов, а в Кивинеббе победители захватили семь пушек. Кроме артиллерии русским достались и другие трофеи: "рухлядь всякую многую имали, и город до основания сожгли, а сами пошли к Выбору, воюючи по обе стороны". Новое столкновение произошло в окрестностях Выборга — "И не доходя до Выбора за 5 верст, встретили немцы конные и пешие и пришли на яротоульской полк, — а в ертоулех были князь Никита Примков-Ростовьской да Федор Пушкин, — и Федора с коня збили и ранили добре, а князя Никиту ранили же, и полк яртоульской потоптали". На выручку разбитым авангардным частям поспешили другие русские войска. Первым к месту боя подоспел Передовой полк Семёна Васильевича и Никиты Васильевича Шереметевых, составленный из новгородского и ивангородского ополчений. Он контратаковал увлекшихся преследованием шведов и опрокинул их. Противник поспешно отступил назад, соединившись с основным своим силам. "И которые пришли на яртоульской полк, — записал летописец, — тех побили немцов и гонили их с версту по гору; а тут у них конные и пешие многие с пищалми стоять в каменье, приезд к ним тесен; и тут ранили воеводу Никиту Васильевича Шереметева". В разгоравшееся сражение втягивались все новые и новые отряды и полки. С фронта позиции ожесточенно сопротивляющихся шведов атаковала татарская конница царевича Хайбуллы, с фланга позицию противника обошел Полк правой руки воевода Иван Меньшой Васильевич Шереметев, который "пришел на них от города от Выбора; и побили их тут на голову и гоняли по самой Выбор и многих живых поимали королевъскых дворян". В этом сражении, по одним сведениям погибло 5 дворян и 80 кнехтов, по другим — 4 офицера и 111 кнехтов.

  Одержав победу, "воеводы пришли всеми полкы к Выбору и велели князю Григорию Путятину по городу из наряду бить да голове стрелецкому Тимофею Тетерину с стрелцы; и стояли под городом воеводы три дни, из города вылазити прямо на полкы не дали, побивали из наряду и ис пищалей". Начиная осаду, большие воеводы направили "за Выбор верст со сто в Лавретцкой погост" отряды под командованием голов Богдана Юрьевича и Василия Юрьевича Сабуровых, Ивана Шарапова Замыцкого и Василия Васильевича Разладина "и иных многих голов". Им предстояло встретить большой шведский отряд (800 человек), шедший из Стокгольма к Выборгу "от короля". Обнаружив противника, русские атаковали его у Лаврецкого погоста и разбили.

  Разорив все окрестные места рать Богдана и Василия Сабуровых, Ивана Шарапова Замыцкого и Василия Разладина разделилась на "загоны", которые "полону поимали безчислено и пришли к воеводам здорово". На третий день осады Выборга русское войско отступило от крепости и пошло "на реку Воксу (Вуоксу. — Авт.) и к городу к Дощаному посылали головы Семейку Вешнякова да Никиту Новокрещенова и иных многых голов, и немцы вышли из города. И тут воевали по обе стороны Воксы — рекы и посылали воеводы головы з детми з боярскыми и атаманов с казакы и головы с татары и сотники от голов с стрелцы, и воевали, многое множество поимали полону: купили полон в гривну немчин, а девка в пять алтын; и вышли на Корельской рубеж, дал Бог, здорово со всеми людми".

  Сражения развернулись и на дипломатическом фронте. В качестве "ходатаев" за ливонцев выступил датский король Кристиан III и император Карл V. Но самым важным стало прибытие литовских послов в начале августа 1555 г., которые 11 августа на приёме у царя послы потребовали от имени Сигизмунда II Августа, чтобы царь оставил в покое рижского архиепископа Вильгельма фон Гогенцоллерна, кровного родственника короля. Послы не остановились и перед угрозой войны. В ответ бояре говорили: "Лифлянты — извечные даньщики государевы и государю в данех не исправились, и церкви разорили, и образом божиим поругалися". Ситуация явно обострялась, но ни одна из сторон не хотела войны. Русское правительство, занятое уже на двух фронтах (против Швеции и Ливонии), не считая необходимости постоянной борьбы на южной границе с татарами, понимало всю опасность открытия в такой ситуации ещё одного театра военных действий, что заставляло призадумываться даже самые горячие головы. В свою очередь в Литовском княжестве было сильное стремление к миру с Русским государством. Ещё 6 февраля 1555 г., когда в Вильно обсуждали проект союза с Крымом против России, видный литовский военачальник Бернард Претвич делился своим мнением с герцогом Альбрехтом Прусским по поводу этого королевского начинания: "Если его королевское величество начнёт войну... из этого не выйдет ничего хорошего и не приведёт к хорошему концу". 30 марта того же года уже герцог предупреждал короля: "Ваше величество не может не знать, какие беды готовит война, не говоря уже о войне с "Московитом", которую, как говорят, он готовит в наши беспокойные времена". Хотя литовский сейм 1554-1555 гг. и решил выделить средства для войны с Россией, польский сейм, собравшийся в Петракове 29 апреля — 15 июня 1555 г., не поддержал это начинание. По этому поводу один из современников (Гораций Куртиус) писал следущее: "У Московита в Польше очень много могущественных сторонников... к нему благосклонна почти вся знать, и он очень возгордился от всеобщих похвал, обыкновенно говорили, что не следует отвращаться от московского князя вслед за тем, как не испытывали отвращения к ещё более варварскому Литовцу (Владиславу Ягелло. — Авт.), при котором не было ни религии, ни законов, никакого благородного сословия. Поэтому предпочтительнее иметь государя с севера, нежели с востока. Существуют многие, в особенности те, кто избрал евангелическую веру, которые хотят великого князя и его сына возвести на королевский трон, не только надеясь, но и {будучи} полностью уверенными также {в том что} если будет война против Московита, он победит; и постоянно распрашивают многих о характере этого младшего князя". Но без помощи Польши Литва не могла начать ни войны за реванш, ни превентивной. Сотрудничество со Швецией и Крымом не гарантировало от сбора главных русских сил против Литвы. Польское же руководство, включая короля, несмотря на, казалось бы, удобную для нападения на Россию внешнеполитическую обстановку, не в силах было прибегнуть к войне как политическому методу давления.

  Сохранение перемирия было чрезвычайно кстати, осенью 1555 г. обострилась ситуация и на южных границах — бежавшие из татарского плена полоняники сообщили, что крымцы намерены напасть на русские земли "со всеми людьми", поэтому в конце октября "на берегу" были развёрнуты полки для отражения возможного набега. И хотя татарский набег не состоялся, но отвлечение русских сил на другие фронты позволило ливонцам перейти в контрнаступление. Из ганзейских городов в Ригу и Ревель доставлялись морем закупленные порох и артиллерия, морем же и пешком, через Пруссию, в Ливонию прибывали нанятые в Германии отряды рейтар и ландскнехтов, в орденских владениях, в землях рижского архиепископа и в городах, не попавших под власть "тирана и врага", проводилась мобилизация. Все эти экстренные меры позволили собрать внушительную (по ливонским меркам. — Авт.) 9-тысячную армию (2 тыс. конницы и 7 тыс. кнехтов).

  Возглавивший это воинство ландмаршал ордена Гаспар фон Мюнстер попытался вернуть утраченные восточные замки, прежде всего в Дерптском епископстве. Обстановка благоприятствовала намерениям ландмаршала. Русских войск, оставшихся "на годованье" во взятых ливонских городах и замках, было немного. В Дерпте находилось всего лишь 1,5 тыс. русских, не больше людей было в Нарве, и около сотни в Везенберге. Всего же в восточной Ливонии у русских было около 3,5 тыс. пехоты и конницы, разбросанных по многочисленным городам и замкам, из-за чего положение русских в завоеванной ими восточной Ливонии в случае, если неприятель нанесет контрудар, становилось критическим. Мюнстер получал отличную возможность разгромить русских по частям еще до того, как они смогут собрать сколько-нибудь существенные силы в кулак и ударить им по ливонской рати. И к этому стоит добавить, что ландмаршал надеялся, и не без оснований, на помощь "пятой колонны" в том же Дерпте, которая могла ударить в спину русскому гарнизону, когда ливонское войско подступит к стенам города. 26 сентября 1555 г. Мюнстер с 1,5 тыс. конницы и 2 тыс. кнехтов выступил из Вольмара. 1 октября его передовые отряды объявился в окрестностях небольшого замка Ринген, защищаемую гарнизоном, насчитывавшим всего "сорок сынов боярских" и 50 стрельцов. 4 октября к Рингену подошел с юга, от Шваненбурга, с 600 всадниками и 3 тыс. пехоты рижский пробст Фридрих фон Фелькерзам. Соединённое войско Ордена и рижского архиепископа плотно обложило Ринген, намереваясь взять его в кратчайший срок — наступая на Дерпт, Мюнстер не хотел оставлять у себя в тылу эту "занозу". Однако гарнизон замка спутал все планы ландмаршала. Полагаясь на поддержку "пятой колонны" в Дерпте, Мюнстер не взял с собой тяжёлой артиллерии, рассчитывая компенсировать её отсутствие быстротой и стремительностью своих действий. Но взятие замка без артиллерии было проблематичным, и пришлось запрашивать дополнительные силы. 6 октября 1555 г. Мюнстеру было выслано около 1 тыс. кнехтов. Но было совершенно очевидно, что пока они по размытым осенними дождями дорогам доберутся до лагеря ландмаршала, пока тяжёлые пушки с огромными трудностями через грязь будут доставлены к Рингену и примутся за свою разрушительную работу — пройдет немало времени, а оно стремительно уходило, ибо всякое промедление играло на руку русским, которые упорно защищались, продержавшись более пяти недель, отразив два приступа. На помощь осаждённым выступил 2-тысячный отряд воеводы Михаила Петровича Репнина. Его воинам удалось разбить передовую ливонскую заставу, взяв в плен 230 человек. Но не имея пехоты и артиллерии, русская конница не могла штурмовать укрепленный лагерь неприятеля (как писал летописец, "стоит маистр, окопался великим рвом и обозом одернувся кругом"). Воеводам оставалось только "щипать" неприятеля, нападая на фуражиров и рассчитывая, что Мюнстер, не вытерпев, вышлет хотя бы часть своих сил в поле сразиться с досаждающими ему русскими. Однако все попытки воевод заставить неприятеля принять "прямое дело" успеха не имели, ландмаршал не пошел на риск, ожидая затребованных новых подкреплений (500 кнехтов и несколько сотен ополченцев из Вендена).

  22 октября 1555 г. долгожданные пушки были доставлены под Ринген. Установленные на позиции, они немедленно открыли огонь по замку, старые стены которого (а Ринген был возведен ещё в 1340 г.) сильно пострадали от обстрела. После этого Мюнстер послал около трёхсот кнехтов на штурм. Они сумели ворваться внутрь замка, но натолкнувшись на сильное сопротивление, были выбиты обратно.

  Отражение штурма 22 октября стало последней удачей рингенского гарнизона. 29 октября 1555 г. после нескольких дней непрерывного обстрела, орденские кнехты и наемники снова пошли на штурм и на этот раз успешно. Ринген пал, а последние, попавшие в плен защитники замка, были уничтожены.

  Потеряв в боях под Рингеном пятую часть своего войска (почти 2 тыс. человек) и потратив на осаду около полутора месяцев, Мюнстер тем не менее попытался развить успех. Заручившись поддержкой шведов, ливонцы атаковали Дерпт. Разбив близ него 11 ноября небольшой отряд воеводы Захария Ивановича Овчина-Плещеева, они осадили город и в течение 10 дней безуспешно пытались разрушить стены огнём своих пушек. Не решившись на долгую зимнюю осаду или приступ, ландмаршал был вынужден отступить под замок Фалькенау, где 29 ноября разбили новый лагерь.

  Гарнизон Дерпта, ободренный одержанной над ливонцами победой, не оставил их в покое, раз за разом отправляя вдогонку за отступающим противником "легкие" рати, и они раз за разом "доходили" до "последних немецких людей" и "побивали", беря пленных. Сведения, сообщенные языками, оказались чрезвычайно важны — согласно им, Мюнстер решил осадить крепость Лаис.

  В этом замке стоял небольшой русский гарнизон в 300 человек (100 детей боярских и 200 стрельцов). На помощь им была направлена стрелецкая сотня, успевшая войти в Лаис накануне подхода к этой крепости ливонских войск. Осада крепости началась в ноябре 1555 г. В ходе бомбардировки городских укреплений противнику удалось разрушить стену на протяжении 15 саженей, однако стрельцы успели заделать пролом деревянными щитами. Тем не менее, понадеявшись на многочисленность своего войска, ливонцы предприняли двухдневный штурм, успешно отражённый осаждённым гарнизоном. Мюнстер, потерявший в боях за Лаис 400 воинов, снял осаду и отступил к Вендену.

  Эти действия ливонцев не могли остаться без ответа. Ещё осенью 1555 года Иван IV стал готовить новый, зимний поход на Ливонию, который должен был начаться в январе-феврале 1556 г. (в реальной истории война со Швецией не помешала русским в то же самое время захватить Астрахань и вести боевые действия против Крыма, что позволяет предположить возможность русского наступления в Ливонии одновременно с боями со шведами). И контрнаступление ливонцев заставило русских ускорить их реализацию, так как активизация противника требовала немедленного ответа. Не дожидаясь подхода основных сил из центральных областей псковские, дерптские и феллинские воеводы начали отправлять "охотников", которые своей волей ходили "в Немецкую землю, и много воевали земли, и полону и животины гоняли из земли много, а иных немци побивали". В январе же 1556 г. дерптский воевода кн. Дмитрий Иванович Телепнёв-Оболенский дважды отправлял своих людей в набег на орденские земли. Сперва успешно сходили в набег под Тарваст, побили тамошних "немцев", "вылезших" было из замка навстречу русским, "посад у Тарваса пожег, день у посаду стоял, а воевал три дня", после чего вернулся домой "дал бог здорово". Затем в набег отправился сам князь Телепнёв-Оболенский, выступивший из Везенберга к Ревелю. Рейд охватил огромную территорию, затронув почти все эстляндские крепости. Были опустошены окрестности Ревеля, Гапсаля, Падиса, Кегеля, Каста, Фелькса, Фикеля, Лоде, Гельмета, Рюена, Эрмесса и пр. Отдельные русские отряды по льду проникли на острова Вормс и Даго Моозундского архипелага, а на юге достигли Салиса.

  В это же время под началом кн. Петра Шуйского была произведена мобилизация, благодаря которой было собрано до 15 тыс. "сабель" и "пищалей", а вместе с обозом — около 20 тыс. человек.

  Перед ратью царь поставил две основные задачи, первой из которых было "ити воиною к Риге", а второй — захват стратегически важного города и орденского замка Мариенбурга. Шуйский и его ратники должны были повторить успех предыдущего зимнего вторжения, но на этот раз опустошить владения Ордена и рижского архиепископа, которые в прошлый раз были опалены войной лишь отчасти, краем. Наступление началось 15 января и велось несколькими колоннами, что позволяло подвергнуть опустошению значительную по площади территорию, способствовав тем самым дальнейшему падению военного потенциала как Ордена, так и рижского архиепископства.

  Выбор времени для выступления оказался верным. Ливонцы, несмотря на неизбежность русского ответа на осенний контрудар Мюнстера, оказались не готовы к отпору, поскольку собрать распущенные по завершению осенней кампании отряды наёмников быстро оказалось невозможным, а имевшихся в распоряжении Мюнстера крайне немногочисленных сил, разбросанных по отдельным замкам и городкам, оказалось недостаточно для того, чтобы противостоять наводнившим орденские и архиепископа Рижского земли русским отрядам.

  Вперед войска были послана "лёгкая" рать, под командованием князя Андрея Михайловича Курбского. Разорив окрестности Мариенгаузена, она развернула наступление на Ригу. 17 января 1556 г. под Тирзеном встретились войска рижского архиепископа под командованием Фридриха Фёлькерзама и русский Передовой полк во главе с воеводой кн. Василием Серебряным. В упорном бою немцы потерпели поражение. Фёлькерзам и 400 его бойцов погибли, остальные попали в плен или разбежались. После этого русское войско беспрепятственно совершило зимний рейд по землям Ордена "по обе стороны Двины", дойдя до самой Риги. Здесь русская рать простояла три дня, и спалив у Динамюнде стоящие там суда, далее вышла к границе Курляндии. В самой Риге царила страшная паника; весь форштадт был выжжен. На городские укрепления нельзя было надеяться — они были очень плохи; военные же силы ливонцев были рассеяны по отдельным городам. Число кнехтов, находившихся в Риге, не превышало 2 тысяч. Конницы было ещё меньше. Если бы русские решились на штурм, то город бы не смог долго сопротивляться. Но сначала Курбскийй потерял время, дожидаясь подхода войска Серебряного, а затем, получив в конце февраля сообщение (оказавшимся ложным) о подходе к рижанам крупного подкрепления, повернул назад, выйдя к Опочке.

  Основные русские силы тем временем медленно продвигался по направлению к Мариенбургу и к 1-му февраля их передовые отряды вышли к замку. Мариенбург, стоявший на острове посреди озера, представлял собой сложную цель. Кроме того, Гален пытался оказать помощь осажденным, но несогласие между магистром и рижским архиепископом обеспечили успех русских, взявших город 14 февраля. На этом зимняя кампания 1556 г. завершилась. Оставив гарнизон в захваченном Мариенбурге, русские войска вернулись домой.

  Однако последствия этого русского похода оказались куда более значимыми. Проявленное орденскими властями бессилие, из-за которого Ливония осталась, уже в который раз, беззащитна перед русскими ратями, положило начало фактическому распаду Ливонии. Первым положил почин дерптский епископ, ещё в июле 1555 г. обратившийся к датскому королю с просьбой о помощи, обещая назначить его сына принца Магнуса наследником дерптского стола. Но падение Дерпта почти сразу после этого, сделало его предложение неактуальным. Но эстафету принял эзель-викский епископ Иоганн фон Мюнхаузен, который тоже обратился к Кристиану III с просьбой о покровительстве. Более того, не дожидаясь официального ответа из Копенгагена, направил своего брата Кристофа фон Мюнхаузена в Ревель с крупным отрядом, который прибыв в город стал уверять всех в скорой помощи датского короля, благодаря чему привлек на свою сторону городской совет, а спустя некоторое время поставил под свой контроль городскую крепость, которую ему передал в обмен на финансовую помощь (для выплаты жалования кнехтам) орденский фогт. Таким образом в северной части Ливонии фактически воцарилось двоевластие, а "датская партия", выдвигавшая идею возвращения Эстляндии под власть Дании, значительно усилила свои позиции. Однако возникла проблема с нерешительностью датского короля в этом вопросе. Хотя Кристиан III был полон желания восстановить власть датчан над Эстляндией, но не был готов к возможной войне с Русским государством из-за этой территории. Особенно в условиях растущей угрозы конфликта Дании с Лотарингией, где нашли себе убежище наследники свергнутого и находящегося в заточении Кристиана II, собирающие силы для возвращения "законного короля" на трон. Кроме этого нарастал внутренний конфликт в Дании, где аристократия не могла примириться с мыслью, что король кассировал почти все их сословные прерогативы, что он успешно действовал в духе подчинения аристократов и обращения их из знатной сословной касты в служилый класс, что он наносил сильные удары сословной обособленности аристократии и дал возможность представителям других сословий дослужиться до высших должностей, выдвигая таланты, способности, а не родовитость. В этих условиях король опасался ввязываться в сомнительную военную авантюру на востоке, результаты которой были непредсказуемы.

  Этим воспользовались представители Ордена, сумевшие на время восстановить своё влияние в Ревеле. Но на сцену выходила ещё одна сила в лице шведского короля Густава I Васа. Его агенты давно вели в городе работу по привлечению горожан на сторону Швеции. Но до недавнего времени безуспешно. Ревельцы искоса посматривали на шведов, с которыми у них был острый конфликт из-за т. н. "выборского плавания", нарушавшего монополию Ревеля на торговлю с русскими. Но окончательно проявившаяся зимой 1555 — 1556 гг. неспособность Ордена защитить свои земли вновь возродили идеи перехода Северной Ливонии под власть иноземного государя. Мюнхаузен возобновил переговоры с Кристианом III, которому он предлагал продать своё епископство. А в Ревеле начала усиливаться "шведская партия".

  Ещё в 1555 г. Густав I Васа обратился к орденским властям с предложением ссудить магистру 200 тыс. талеров за уступку ему некоторых городов в Ливонии. Кроме магистра, он сносился и с магистратом Ревеля, куда был послан постоянный представитель короля с целью разведки ситуации и агитации в пользу Швеции. Первоначально его усилия не приносили больших результатов, но уже в конце 1555 г. остро нуждаясь в деньгах Гален предложил уступить шведам на 20-30 лет города Зонненбург и Аренсбург на острове Эзель в обмен на денежную помощь в 200 тысяч талеров. Однако на этот раз шведский король заявил, что готов предоставить помощь Ливонии только в обмен на уступку Ревеля. На что не мог согласиться уже магистр. Дело заглохло, но неудача осеннего контрнаступления ливонцев привела к росту прошведских настроений в фактически отрезанном, после захвата русскими Пернау, от остальной Ливонии Ревеле. 26 марта 1556 г. в город прибыли послы Густава I, предложившие ревельцам принять шведское подданство. В охваченном брожением городе их предложение было воспринято благосклонно, чему в немалой степени способствовал конфликт между горожанами и орденским гарнизоном, доходящий до прямых стычек. Между ревельским городским советом и шведским королём завязались переговоры, а 3 мая 1556 г. Ревель принял решение передаться под власть Швеции. Тщетны были все попытки Ордена удержать город за собой; ничего кроме пустых обещаний ливонские власти дать не могли. Единственным препятствием оставался орденский гарнизон в городской крепости, но даже в нём не наблюдалось единства. Часть кнехтов дезертировала, перейдя на сторону шведов. А после прибытия 16 мая шведского флота с несколькими отрядами кнехтов и пушками, командующий шведскими силами Клас Кристерсон Горн начал правильную осаду крепости.

  Во время осады крепости города шведами Горн вёл переговоры с городским советом. За городом подтверждались его привилегии, ему даровалась религиозная свобода, он мог сохранить своё положение среди ганзейского союза. Дело оставалось лишь за крепостью города. 21 мая шведские послы обратились к гарнизону крепости с требованием капитуляции; 29 числа с тем же требованием обратились к нему рыцарство Гаррии, Вирланда и городской совет Ревеля; они советовали начальнику гарнизона признать покровительство Швеции; ведь крепость, говорили они, не может существовать отдельно от города, она отдельная часть его, а потому должна быть с ним связана. Это обращение привело к желательному результату: 4 июня 1556 г. крепость Ревеля сдалась шведам.

  Взятие Ревеля шведами произвело значительный переворот в ходе ливонской войны; теперь сношения ганзейских и других торговцев с Нарвой стало ещё затруднительнее; возникает соперничество между Ревелем и Нарвой, и взаимные отношения северных держав так переплелись, что и датчане, и ганзейцы столкнувшись с проблемой противодействия шведов своим торговым интересам в восточной части Балтийского моря, в конце концов стали служить русским интересам.

  Весть о падении Ревеля произвела удручающее впечатление на императора и имперских князей; все ожидали, что имперская опала постигнет непокорный город. Но известия из Южной Ливонии затмили "ревельскую проблему", окончательно похоронив надежды на сохранение Ливонии как единого государственного организма.

 

  Часть IX

  Булат и злато

 

  Активизация русской политики в Ливонии привлекла внимание литовских политиков к этой стране. Для чего у них имелись важные причины. Подобно Русскому государству, и Великое княжество Литовское несло ущерб от принудительного посредничества ливонских купцов, причём ущерб в данном случае был, вероятно, даже большим, так как Литовское княжество было вовлечено в систему европейских экономических связей гораздо сильнее, чем Русское государство. Попытки литовских политиков добиться изменения положения с помощью дипломатии также оставались безрезультатными. Отсюда их попытки подчинить Ливонию своему политическому влиянию, вмешиваясь в её внутренние дела. Для такого вмешательства у Сигизмунда II Августа было гораздо больше возможностей, чем у Ивана IV.

  Больше всего литовских политиков привлекла возможность установлению своего контроля над Ригой — портом, через который шёл основной поток товаров из Литвы в страны Западной Европы. К середине 50-х годов литовским политикам удалось добиться тайного соглашения с рижским архиепископом Вильгельмом об избрании его будущим преемником-коадъютором брата мекленбургского герцога Иоганна Альбрехта, Кристофа Мекленбургского, связанного с польским двором. Став позднее рижским архиепископом, тот должен был добиваться превращения архиепископства в особое княжество под патронатом Великого княжества Литовского. В ноябре 1555 г. юный Кристоф Мекленбургский (родился в 1538 г.) прибыл в Ригу. Две недели спустя, 9 декабря, Вильгельм отправил магистру Генриху фон Галену письмо, в котором извещал о прибытии Кристофа и о своем желании назначить его своим коадъютором. А 28 января 1556 г. рижский капитул, собравшийся в замке Лемзаль, избрал Кристофа коадъютором. Тем самым магистр просто был поставлен перед фактом. Однако истинные мотивы рижского архиепископа не были секретом для Галена, который выступил резко против этого шага. Тем более, что кандидатура Кристофа Мекленбургского противоречила рецессу Вольмарского ландтага 1546 г., по которому представитель наследственной аристократии не мог быть назначен коадъютором или епископом, поскольку это грозило секуляризацией ордена.

  8 марта 1556 г. собравшийся в Вендене ландтаг рассмотрел вопрос о коадъюторстве Кристофа Мекленбургского. Орден выступил против, ссылаясь на Вольмарский рецесс 1546 г. Ливонское духовенство поддержало Вильгельма и Кристофа. Тогда было принято компромиссное решение: признать Кристофа коадъютором, но ограничить его полномочия особыми условиями, состоящими из 21 требования. Ему запрещалось жениться, слагать с себя сан, секуляризировать архиепископство, занимать какие-либо другие должности, кроме коадъюторской, заключать какие-либо договоры с польской Короной, действовать во вред независимости Ливонии и т. д.

  Компромиссные решения, призванные, казалось бы, устроить обе стороны, на самом деле обострили противоречия. Орден остался недоволен тем, что ему фактически навязали кандидатуру Кристофа Мекленбургского. А Вильгельм с Кристофом и стоявшая за их спинами Корона сочли эти требования неприемлемыми и отказались их выполнять. Тем самым Венденский ландтаг марта 1556 г., вместо того чтобы разрешить назревавший конфликт, лишь усугубил его. Напряженности ситуации добавлял спешный отъезд в феврале в Германию динабургского комтура Готхарда фон Кетлера для вербовки наемников: по официальной версии, для войны с русскими; но, как справедливо опасался архиепископ, наемные войска должны были придать вес аргументам Ордена в его споре с Вильгельмом. Во всяком случае, у рижских архиепископа и коадъютора теперь появился повод обвинить Орден в "нападении" на них.

  Венденский ландаг принял ещё одно решение, обострившее обстановку до крайности. Генриху фон Галену также был нужен коадъютор, на должность которого претендовали ландмаршал Гаспар фон Мюнстер, известный своими пропольскими симпатиями, и придерживавшийся противоположных внешнеполитических взглядов голдингенский комтур Кристоф фон Нойхоф. И не смотря на почти вековую традицию, согласно которой ландмаршал всегда наследовал магистру, коадъютором стал именно Нойхоф, избрание которого означало, что магистр фон Гален намерен противостоять рижскому архиепископу и его заграничным покровителям.

  Это вызвало раскол Ордена на сторонников Мюнстера и союзников Нойхофа. Разъярённый Мюнстер покинул Вольмарский ландтаг, уехал в Зегевольд, откуда сообщил о своем провале архиепископу Вильгельму, который сразу же написал Сигизмунду II Августу, что планы мятежников рухнули. Король послал к магистру Галену с Каспаром Ланским письмо с сообщением, что с тревогой услышал о затруднительной ситуации, в которой оказался маршал Мюнстер, с которым по мнению короля, обошлись слишком дурно. У Ланского также была и секретная миссия: заверить Мюнстера, что ландмаршал должен проявить твердость, и тогда поддержка польской Короны не заставит себя ждать.

  Но попытки поляков "разрулить ситуацию" ни к чему не привели. Польский посол Каспар Ланский получил прямолинейный сухой ответ, что избрание коадъютора состоялось, и его результаты пересматриваться не будут. Дальнейшие события нарастали, как снежный ком. 5 мая сторонники Мюнстера предприняли неудачную попытку захватить Динамюнде. 10 мая 1556 г. мятежники отправили Сигизмунду II письмо с официальной просьбой о польской военной интервенции, но оно было перехвачено Орденом, который начал наступление. Отряды рыцарей и наёмников нападали на замки, гарнизоны которых были готовы поддержать Мюнстера. 8 июня о неподчинении мятежному архиепископу заявила Рига, а 16 июня Вильгельм получил официальный акт объявления войны. 18 июня орденским отрядом был атакован замок Ронненбург и взят к вечеру 21 июня. 24 июня орденские войска взяли Зербен, резиденцию секретаря Вильгельма Кристофора Штурца, и замок Пибальг, принадлежавший коадъютору Кристофу Мекленбургскому. Сам Кристоф вместе с Вильгельмом были осаждены 28 июня в Кокенгаузене.

  После непродолжительной осады к осаждающим выехал Кристоф Мекленбургский с сообщением, что Вильгельм желает сдаться и требует немедленно начать переговоры о своей капитуляции. Уже 30 июня обоих высокопоставленных пленников вывезли из Кокенгаузена к местам их содержания.

  Не ожидавший, что казалось дышащий на ладан Орден перейдет к столь радикальным и решительным действиям, Сигизмунд II Август тем временем пытался продолжить переговоры с архиепископом Вильгельмом фон Гогенцоллерном. В Ливонию вновь отправился Каспар Ланский с тайными письмами и инструкциями для мятежников. Однако розиттенский командор Вернер Шалль фон Белль попытался перехватить гонца. Ланский отказался остановиться и пошёл на прорыв. Возникла стычка, в результате которой польский посланник и несколько его людей были убиты.

  Хуже всего для Польши было то, что ливонцы конфисковали письма Сигизмунда II Августа. Их содержание совершенно недвусмысленно указывало на поддержку Короной ливонских мятежников. Закрыть глаза на это было невозможно. Орден оказался на грани войны с Польско-Литовским государством. Тем более, что Корона была страшно возмущена убийством посла. Тогда же появились слухи о смерти не перенесшего оскорбления и дурного обращения архиепископа, да к тому же ливонцы конфисковали корабли и товары литовских купцов в Динабурге.

  За всеми этими событиями внимательно следили в Москве. Угроза польской оккупации южной части Ливонии встревожила русское правительство, заставив поменять свои планы. Если сначала готовились к большому наступлению в Эстляндии, с целью её окончательного покорения, то события вокруг рижского архиепископства привели к корректировке первоначальных замыслов. Согласно новым планам, главный удар должен был нанесён в южном направлении, по Латгалии и Видземе, с прицелом на Ригу.

  Решение о начале нового ливонского похода было принято ещё в апреле 1556 г. Однако выступление войск задержалось, так как весной поступили сообщения о сборе крымцев для очередного набега. По сложившемуся порядку "на берег" посланы были войска. По царскому указу "по тем вестем" был отправлен в степь отряд дьяка Матвея Ивановича Ржевского, который "ис Путимля на Днепр с казаки, а велел ему ити Днепром под улусы крымские и языков добывати, про царя проведати". Одновременно разведка была выслана и вниз по Дону, также "проведати про крымские же вести".

  В ожидании вестей с юга на берегу развернулась большая рать из пяти полков под началом больших воевод князей Ивана Фёдоровича Мстиславского и Михаила Ивановича Воротынского: большой полк в Коломне, передовой и правой руки — в Кашире, сторожевой полк в устье Лопасни, левой руки — на Сенькином броде.

  Долго ждать тревожных вестей не пришлось. Матвей Ржевский "собрався с казакы да пришел на Псел-реку, суды поделал и пошел по наказу" "проведати" намерения крымского царя". Сплавившись по полноводному Пслу до Днепра, а там преодолев в половодье знаменитые пороги, Ржевский и его люди спустились в низовья реки, к Мамаеву лугу. Отсюда Ржевский прислал царю весть о том, что "выбежавшие" из Крыма полоняники показали — хан вышел на Конские воды со всеми своими людьми и готовится идти на "государеву украйну", под Тулу или Козельск.

  Получивший эти тревожные новости, Иван IV и его советники немедленно внесли коррективы в развёртывание своих войск. Расстановка полков была немедленно изменена — большой полк переместился в устье Протвы, полки передовой и правой руки вместе с городецкими служилыми татарами встали в Тарусе, а левой руки и сторожевой остались на прежних местах. Кроме того, "...царь и великий князь приговорил з братиею и з бояры, что ити ему в Серпухов да туто собрався с людми да ити на Тулу и, с Тулы вышедши в Поле, дождатися царя и делати с ним прямое дело, как Бог поможет".

  Тем временем, пока шли все эти приготовления, с юга поступили новые известия. Отправленные вниз по Дону служилые люди Данила Чулков и Иван Мальцев прислали 9 пленных татар, взятых в плен под Азовом. Пленные показали, что Девлет Герай действительно собрался и вступил в поход на "государеву украйну" и выслал вперёд разведчиков, которым удалось узнать, что русские в курсе о намерениях хана и уже ждут его прихода. "Прямое дело" с главными силами русских не входили в планы крымского хана, поэтому он и отказался от своего первоначального намерения и решил, чтобы не возвращаться несолоно хлебавши домой, сходить за ясырём на Северный Кавказ "и с того сытым быть". Однако не дошёл хан до Азова, как к нему пришли известия о том, что "видели многых людей рускых на Днепре к Ислам-Кермену, и царь по тем вестем воротился в Крым". К тому же, от бежавших полоняников было получено известие, что Крым был опустошен "поветрием", его войско ослабело и хан не способен к активным действиям.

  Эти известия подтвердил и успешно опустошавший окрестности Очакова Ржевский. Кроме того, крымскому хану пришлось столкнуться с внутренними проблемами. Часть крымской знати недовольная "неудачливым" ханом, составила заговор с целью его свержения, и передачи трона проживавшему в Крыму родственнику касимовского царя Шейх-Али Тохтамышу. И хотя заговор был раскрыт, а сам Тохтамыш был вынужден бежать сначала в Ногайскую орду, а затем в Россию, но сам факт сильного внутреннего недовольства в ханстве понуждал Девлет Герая, помнящего судьбу своего предшественника, лишенного трона во время его отсутствия в Бахчисарае, к осторожности и желанию избегать рискованных авантюр в ближайшее время. Вместо этого он "отпустил" своих подданных на Великое княжество Литовское, где они подступали к Белой церкви, Каневу, Черкассам, Виннице, Брацлаву, вторглись в Подолию и "шкоду великую огнём и разлитием крови в людех и их добрах учинили и в полон многих людей побрали". Положение обострялось ещё и тем, что хан рассорился с откочевавшими было к нему ногайскими мурзами, расправа над которыми привела к тому, что многие из них ушли назад, под руку бия Исмаила, который как раз перешёл к активным действиям. Несмотря на захват власти в Ногайской орде его положение оставалось непрочным. Часть мурз ушла "под руку" казахского хана Хак-Назара, другие подчинялись бию лишь формально, а многие ногайцы бежали либо в Крымское ханство, либо на Северный Кавказ, где под началом Гази-мурзы (Гази бен Урака) образовалась отдельная ногайская орда, известная в начале как "Казыев улус" (или "Казыева орда"), а затем как Малая Ногайская орда. В этой ситуации Исмаил решил, что наступление — лучший вид обороны, решил попытать счастья, начав малую войну с "крымским", заодно решив целый ряд проблем. Набеги на крымские улусы позволяли бию, с одной стороны направить энергию своих соплеменников на внешнего врага, а с другой стороны, в случае успеха и мурзы, и рядовые ногайцы могли рассчитывать поправить своё материальное положение, разжившись у крымцев "животами", скотом и полоном. Первоначально он послал на Крым своего сына Динбая и племянника Белек-Пулада. Они успешно воевали с крымцами, разбили во встречном бою калгу-султана Мухаммед Герая и увели за Волгу многочисленные ногайские эли, некогда бежавшие от царящей в Ногайской орде Смуты, а также по сообщению летописи "тысяч с сорок лошадей отогнали".

  Завидуя успеху Динбая-мурзы и Белек-Пулада, за ними потянулись и другие ногайские аристократы вместе с донскими казаками, которые, почуяв запах добычи, поспешили присоединиться к идущим в набег ногайцам. Ногайцы и казаки, расхрабрившись, в погоне за добычей ходили аж за Днепр, "под Белгород и под Очаков, и по рекам по Бугу и по Ингулом, по Болшому и по Меншому, и все улусы и Заднепрье нагайские перешли с ними и крымских повоевали". Урон, понесённый крымцами, был таков, что когда ногайцы с добычей возвращались домой, "ис Перекопа на них выласка не была: сидели от них все крымцы в осаде всю зиму".

  В итоге 25 июня царь дал отбой тревоге и "на Поле не пошел". Вместо этого, оставив на берегу воевод с ратниками "для малых людей приходу", уехал в Псков, где завершались последние приготовления к походу на Ливонию.

  9 июля 1556 г. из Новгорода в направлении Трикатена и Вольмара выступил четырехтысячный отряд кн. Петра Семёновича Серебряного-Оболенского, который должен был двинуться вдоль левого берега реки Гауя по хорошо известному т. н. "Гауйскому коридору" в юго-западном направлении, имея задачей воевать "Кеские и Володимретцкие (прилегающие к Вендену и Вольмару. — Авт.) и иные многие места".

  Положение немногочисленных ливонских гарнизонов было тяжелым. Войско магистра насчитывало всего 4 тыс. человек, и рисковать им он не мог. 13 июля Иван IV, лично возглавив 28-тысячную армию, выступил в поход из Пскова. 18 июля русские полки подошли к Мариенгаузену. Его гарнизон, насчитывавший всего 25 человек, предпочел капитулировать без сопротивления. Оставив в Мариенгаузене 75 человек гарнизона, Иван IV двинулся к Люцину, который тоже подчинился ему без боя (24-го июля). Через три дня (27 июля) сдался Розиттен, а 9 августа капитулировал Динабург. 12 августа русские войска оказались на берегу Западной Двины. Иван IV подошел к Крейцбургу, затем к лежавшему севернее Двины Лаудону. Прибывшие под город воеводы овладели посадом, после чего сообщили царю, что немцы "сели на смерть в крепости". После подхода подкреплений, стены крепости были разрушены артиллерийским огнём, а капитулировавший гарнизон был отпущен. 20 августа был взят Зессвеген, на следующий день — Шванебург, а еще через день (22 августа) — и Беран. Как писал Иван IV в Москву: "Не дожидаются бранного боя германские города, но склоняют головы свои перед силой животворящего креста!".

  Успех сопутствовал князю Петру Серебряному. Усилив своё войско за счёт отрядов из Дерпта и Феллина, он без сопротивления захватил Тарваст и Каркус, после чего направился в сторону Вольмара. Стремясь остановить наступление 2 августа 1556 г. под Эрмесом 2-тысячный ливонский корпус во главе с самим ландмаршалом атаковал русский авангард, приняв его за отбившийся от основных сил отряд. Очень скоро ливонцы осознали свою ошибку, когда в завязавшимся бою русские связали их силы, дождавшись подхода остального войска, в столкновении с которым главные силы ордена были разбиты. Среди убитых в сражении и взятых в плен ливонцев оказался 261 рыцарь. В плен сдалось 120 рыцарей и 11 комтуров, в том числе и сам ландмаршал.

  Победа при Эрмесе открыла русским путь на Венден — в то время одну из сильнейших крепостей Ливонии, столицу Ордена. 14 августа они подошли к Вольмару, малочисленный гарнизон которого после коротких переговоров предпочёл сдать город, в обмен на право свободного выхода. 20 августа русские подошли к Вендену, без сопротивления заняв сам город. Но гарнизон заперся в замке, отказавшись капитулировать, а у князя Серебряного не было тяжёлой артиллерии, способной разрушить стены крепости. Что вынудило его осадить непокорный замок и запросить царя о присылке подкрепления.

  Тем временем Иван IV двигался вниз по течению Западной Двины. 25 августа, заняв Кокенгаузен, он разделил своё войско, выслав артиллерию под Венден, а сам стремительным маршем двинулся к Риге, появившись под стенами последней 31 августа.

  Рижане, не ожидавшие столь быстрого появления русских, даже не успели сжечь пригороды и вырубить обширные сады вокруг города, закрывающие сектора обстрела собственной артиллерии. Что оказалось очень удобно для осадных работ. Под прикрытием садов, почти без потерь, русские войска стали строить шанцы и батареи. Но попытка взятия крепости Динамюнде, контролирующую устье Западной Двины, чтобы отрезать город от моря, кончилась неудачей. Предложение о капитуляции рижане отвергли, надеясь отсидеться за укреплениями. 9 сентября началась бомбардировка Риги, но проломить городские стены не получилось, а по морю в город поступали припасы и подкрепления. 2 октября было решено начать штурм, но перебежчики из принятых на русскую службу ливонцев успели сообщить об этом рижанам. И те решили упредить штурм контрударом. Рано утром, когда русские полки выдвигались на исходные позиции, горожане вывели за ворота все наличные силы и бросили на не успевших изготовиться русских. Неожиданность обеспечила успех. Рижане смяли и отбросили передовые полки. В некоторых местах ворвались в русский лагерь, поджигая его. Сеча шла до полудня. Сорганизовавшись и восстановив порядок, русские начали теснить рижан и загнали их обратно в крепость.

  Но штурм был сорван, а начинающиеся осенние холода и дожди делали дальнейшие попытки захвата города безнадёжными. 5 октября Иван IV приказал снять осаду и возвращаться в Псков. На фоне этой неудачи утешали лишь сообщения о падении 5 сентября Венденского замка, и начавшейся после этого повальной сдаче остальных замков Центральной Ливонии, благодаря чему она вся оказалась в русских руках.

  Боевые действия временно заглохли, но активизировалась борьба на дипломатическом фронте. Разорение, постигшее Западную Карелию и Южную Финляндию вынудило шведские власти начать поиск мирных решений конфликта, инициаторами которого они являлись. В июне 1556 г., опасаясь нового опустошительного вторжения русских войск, Густав I Васа направил в Россию посланника Кнута Кнутсона, который в начале июля прибыл в Псков, доставив Ивану IV послание своего короля, с предложением начать переговоры о мире. Царь согласился принять шведских послов, направив им "опасные" грамоты. В феврале 1557 г. посольство, возглавляемое Стеном Эрикссоном и архиепископом стокгольмский Ларса, прибыло в Москву. Обе стороны желали как можно скорее заключить мир, но всё упёрлось в территориальный вопрос. С наступление зимы русские перешли в наступление в Эстляндии. В январе-феврале 1557 г. сравнительно небольшому русскому отряду, насчитывавшему около 6 тыс. воинов, сдались почти без сопротивления крепости Лоде, Гапсаль, Падис и Лемзель. Затем, вновь перейдя по льду Моонзундский пролив, русские заняли острова Вормс, Эзель, Даго, и захватив Аренсбург вынудили бежать эзель-викского епископа. Таким образом, в 1557 г. русские заняли всю Эстляндию, за исключением Ревеля, который и стал "камнем преткновения" между Москвой и Стокгольмом. Русские требовали, чтобы шведы оставили город, который уже полагали своей собственностью. В свою очередь шведские послы настаивали на том, что Ревель добровольно признал власть их короля и является его неотъемлемым владением. Более того, требовали, чтобы Русское государство признало за Ревелем стапельное (складочное) право, позволявшее последнему контролировать торговлю между Россией и Западной Европой. Последнее требование было особенно неприемлемым для русских, поскольку грозило напрочь уничтожить начавшее успешно развиваться "нарвское плавание", позволившее Русскому государству прорвать экономическую блокаду в Прибалтике. Переговоры зашли в тупик. Неудачей закончилась попытка даже заключения перемирия, на время которого русские были готовы признать Ревель за шведами, но отказывались признавать его стапельное право и требовали свободного пропуска торговых судов в Нарву. В свою очередь шведы твёрдо стояли на своём, ободряемые сообщениями приходящими из Литвы, где разыгрывался очередной акт драмы падения Ливонии. Русско-шведская война выходила на новый виток.

  В это же самое время, фактический разгром Ливонии и проявившаяся неспособность Священной Римской империи германской нации защитить свои владения (в июне 1556 г. турецкая армия осадила венгерскую крепость Сигетвар, а в Трансильвании государственное собрание, где возобладала протурецкая партия, призвало к власти Изабеллу и Яноша Жигмонда) привёл к тому, что руководство Ордена, хорошо осознавая свою неспособность противостоять русскому натиску, было вынуждено пойти на поклон к той силе, которая по их мнению могла оборонить остатки Ливонии от "Московита". Первоначально в качестве державы-покровителя была избрана Дания, куда в начале августа 1556 г. прибыло ливонское посольство. Однако тут оно столкнулось с явным нежеланием Кристиана III вмешиваться в ливонские дела. В начале послов долгое время не принимали, отговариваясь тем, что король путешествует по стране. Наконец, королевские советники объявили послам Ордена, что переговоры с ними возможны лишь в том случае, если они признают супрематию Дании над Эстляндией и если королю будут уступлены провинции Гаррия и Вирланд с Ревелем и другими укреплёнными замками. Послы готовы были принять эти тягостные условия, и переговоры, казалось, были близки к своему окончанию. Но поворот в датской политике, обнаружившийся в середине сентября, придал всему делу новый и неожиданный ход. Кристиан III объявил, что не может дать послам никакого решительного ответа раньше, чем узнает о результатах своего посольства в Лифляндию и Москву. Затем король категорически отказывался принять Ливонию под своё покровительство и выставил следующие новые условия своего протектората: магистр должен уступить Дании Гаррию и Вирланд, а также признать передачу датчанам Курляндской и Эзель-Викской епархий епископом Иоганном фон Мюнхаузеном (возглавлявшим обе кафедры), и тогда только король согласен будет доставить ему 20 тыс. талеров, принять на себя посредничество к примирению Ордена с Россией и занять Ревель и другие крепости датскими гарнизонами. Если бы его послам не удалось склонить царя к миру, то он — Кристиан III — за уступку ему вышеназванных земель соглашается уплачивать магистру в продолжение шести месяцев по 15 тыс. талеров ежемесячно и сохранять дружбу с Орденом. Новые условия датского короля были столь тягостны, что послы не решались принять их, не снёсшись предварительно с магистром. Кристиан III уже слишком дорого ценил своё покровительство и своё посредничество между Орденом и Россией; он требовал себе лучших провинций Ливонии, "ключ к балтийскому господству", "форпост христианской Европы против русских".

  В сентябре 1556 г. в Москву были отправлены датские послы, которым было велено действовать с величайшей осторожностью и тактом, дабы не вызвать к Дании вражды Русского государства. Послы должны были прежде всего добиться у царя заключения нового торгового трактата, в силу которого бы датчане могли свободно торговать в России и русские в Дании; во-вторых, датские послы должны были указать царю, что часть земель, входящих теперь в состав Ливонского ордена, как Гаррия, Вирланд и город Ревель, были издавна владениями датских королей, и царь, следовательно, не в праве воевать эти земли, присоединять их к своей короне; чтобы сохранить мир и дружбу со всеми христианскими государями, он должен отказаться от своего намерения утвердиться в названных землях и уступить всё завоеванное Дании.

  В октябре 1556 г. покинули Данию и ливонские послы, а в первых числах декабря в Риге произошёл съезд датских послов и руководителей Ливонской конфедерации, на котором окончательно стало ясно, что идея с датским протекторатом лопается как мыльный пузырь. После отказа шведов передать Ревель датчанам, последние утратили какой-либо интерес к поддержке Ливонского ордена, а захват русскими Эстляндии (за исключением Ревеля) и Моонзундского архипелага, а также твёрдый отказ территориальным требованиям датского посольства в Москве окончательно порушил надежды датчан на установление своего владычества над Ливонией.

  После фиаско с Данией ливонцы были вынуждены обратить свои взоры в сторону Польско-Литовского государства. В феврале 1557 г. магистр Гелен прибыл к Сигизмунду II Августу в Краков просить о помощи. Лавировавший между турками и Габсбургами польский сенат не был готов вмешаться в дела Ливонии, а находившиеся при монархе литовские паны именно этим и желали воспользоваться: в подобных обстоятельствах лишь Литва получала влияние на Ливонию. Сигизмунду II Августу не оставалось ничего иного как указать (в апреле месяце), чтобы переговоры с ливонцами были перенесены в Вильно. Это была победа литовской дипломатии, которая могла теперь диктовать Ордену свои условия. И если последний ещё надеялся обойтись лишь признанием сюзеренитета Великого княжества Литовского над Ливонией, но с сохранением государственности последней, то литвины сразу же выдвинули однозначное требование полного подчинения; с передачей королю всех земель Ордена по правую сторону Западной Двины (если их удастся отвоевать) и все крепости по левую сторону Западной Двины; новые вассалы должны были принести присягу королю, как если бы они делали это частным образом своим князьям. Таким образом, у ливонских рыцарей отбирали последнее, что им ещё принадлежало, но сил сопротивляться у них уже не было. Ливонцы были вынуждены пойти на уступки. Кончина в мае 1557 г. магистра Генриха фон Гелена фактически привела к концу Ордена. Сменивший его Кристоф фон Нойхоф по сути был лишь ликвидационным управляющим, призванным обеспечить передачу имущества новым хозяевам.

  21 августа 1557 г. в Вильно был заключен договор между Литвой и магистром, по которому проводилась секуляризация Ордена с последующим подчинением его владений Великому княжеству Литовскому в качестве отдельной провинции. За Ливонией сохранялась свобода вероисповедания, и все её права. Рижский архиепископ и его коадъютор оставались при своих владениях и привилегиях до конца жизни (но после их кончины их земли отходили к Литве), магистр получал титул герцога и получал в лен Курляндию (без Семигалии, которая предназначалась для "раздачи" литовской шляхте), а курляндский епископ передавал все свои владения литовскому князю в обмен на компенсацию в 20 тыс. талеров. За Ригой подтверждались все её привилегии и особый статус. Однако, сломав сопротивление Ордена, литвинам пришлось столкнуться с противодействием рижан, которые не верили, что Литва способна защитить их в одиночку. 1 сентября Николай Радзивилл по прозвищу Чёрный явился в Ригу, где долгое время уговаривал горожан подчиниться королю. Он обещал, что сам король пойдёт войной на "Московию" и обвинял в пассивности императора Священной Римской империи: если бы не его бездействие, положение в Ливонии сложилось бы совершенно иначе. Его предложения сводились к следующему: Рига должна перейти под власть короля, равно как замки и укрепления за Двиной, при этом подданство должно быть оформлено по королевскому усмотрению. Однако данные предложения вызвали возражения рижских (немецких по своему происхождению) бюргеров, которые настаивали на сохранении свободы торговли и традиционной немецкой власти. Их требования Николай Радзивилл изложил в послании королю от 8 сентября: ливонские сословия настаивали на сохранении всех своих владений, привилегий и прав; право суда над духовными и светскими лицами должно было по традиции принадлежать рижскому архиепископу, право же внешних сношений им следовало уступить королю. Их отношения с королём предлагалось оформить специальной грамотой. Положение инкорпорированной в королевские владения Ливонии надлежало уравнять с положением Польского королевства. Поскольку традиционными для Ливонии были немецкий язык, обычаи, законы, ливонцы настаивали на сохранении того же порядка вещей во всех учреждениях. Наконец, они заботились и о непринуждении протестантского населения к рекатолизации. 4 сентября 1557 г. Николай Радзивилл Чёрный дал городу Риге первую охранную грамоту, в которой он от имени короля обещал им сохранить свободу вероисповедания, все их права и привилегии и не порывать их отношений с Германией, а также всевозможные торговые выгоды от признания над собой господства Литвы.

  19 сентября требования горожан обсуждались на собрании сословий. Прежде всего представители рижского городского совета потребовали свободы торговли с "московитами", как и с "заморскими гостями" (то есть представителями Ганзы и других северо— и западноевропейских городов). Последние должны были также без ограничения и пошлин торговать с "московитами" при посредничестве рижан. В этом было отличие их торговли от торговли русских в литовских и польских городах. Кроме того, рижские ратманы (члены городского совета. — Авт.) требовали свободы передвижения по рекам с сохранением старых обычаев берегового права и свободы проезда полочан и витебчан в Ригу. Также горожане заявили королю, что готовы признать его власть только в том случае, если германский император не воспротивится этому, кроме того город должен подчиняться непосредственно королю; о подчинении его литовскому правительству не может быть и речи. Литовская сторона подчёркивала, что Литва расположена ближе всех к Риге, которая снабжается товарами из Полоцка и Витебска, а вся Двина находится в королевских руках, посему иного государя, кроме польского короля и великого князя литовского у неё быть не может быть. Кроме того, только король может уберечь Ригу от захвата "Московитом", защитив права и свободы рижан. Последнее оказалось решающим аргументом. Ещё были свежи воспоминания о недавней осаде, которую горожане отбили с большим трудом. И не было уверенности в том, что город сможет выдержать повторную осаду.

  15 октября магистр Кристоф фон Нойхоф и архиепископ Вильгельм фон Гогенцоллерн прибыли в Вильно, где скрепили клятвой акт о подчинении Ливонии Сигизмунду II Августу. На месте Ливонского государства возникало Курляндское герцогство, занимавшее левобережье Западной Двины, магистр превратился в герцога, вассала польского короля, которому он был обязан данью.

  Всем чинам, рыцарствам и городам дана была королём особая жалованная грамота — privelegium Sigismundi Augusti, обнимающая 27 статей. В ней польская корона обещает охранять и защищать новых подданных, а также получить согласие Римской империи на новый порядок вещей. Вместе с тем она признаёт богослужение по аугсбургскому исповеданию, старое свободное устройство церкви, старые права, привилегии, законы, обычаи, а также, в частности, все права землевладельцев на их земли. Польская корона соглашается с тем, что все должностные лица, после заключения мира также начальники замков, всегда будут назначаемы из немцев и по возможности из местных уроженцев.

  3 марта 1558 г. в рижском замке совершились последние события гибели старой Ливонии. Нойхоф отпустил город из зависимости от него. 5 марта князь Радзивилл, от имени польского короля Сигизмунда II Августа, принимал присягу нового герцога курляндского, архиепископа и других чинов, кроме Риги (которая сохранила самостоятельность), а 17 марта герцог Кристоф фон Нойхоф передал литвинам Динамюнде, сохранив за собой рижский замок. Ливонское государство окончательно прекратило своё существование. Однако, несмотря на это, последний акт драмы ещё не был сыгран, и мир не спешил прийти в Лифляндию. Оставался неурегулированным вопрос раздела "Ливонского наследства" между претендентами (прежде всего между Литвой и Россией), а на севере продолжалась русско-шведская война, эпицентр которой стал смещаться из Карелии в Эстляндию. Связано это было с тем, что после захвата русскими Нарвы именно через неё пошёл товаропоток между Россией и Западной Европой, обходя стороной Ревель. Благодаря этому город расцвел. Как писал современник, торговля в Нарве процветала, а в Ревеле клонилась к упадку: "Не только любекские города при Балтийском море, но и все французы, англичане, шотландцы и датчане большими толпами отправлялись в Нарву и вели большую торговлю, происходившую сперва в Ревеле, различными товарами, золотом и серебром, из-за этого Ревель стал пустым и бедным городом. Тогда-то ревельские купцы и бюргеры стаивали в розовом саду и на валах и с большой тоской и печалью смотрели, как корабли неслись мимо города Ревеля в Нарву... В то время город Ревель был печальным городом, не знавшим ни конца, ни меры своему несчастию". Попытки императора Фердинанда I и шведского короля Густава I запретить "нарвское плавание" ни к чему не приводили. "Плавание в Нарву продолжается — жаловался Ревель королю, русские получают от любчан и других ганзейцев всевозможные товары, нарвское плавание грозит Ревелю совершенным обеднением, следствия его скажутся и на благосостоянии всей Ливонии".

  Тогда Густав I решил прибегнуть к силе, не только к каперству, но и к задействованию военного флота: в море было послано несколько военных судов и галер для захвата купеческих кораблей, появлявшихся в нарвском фарватере. Король просил местное население помочь в захвате кораблей "контрабандистов", обещая половину захваченного товара. Ревельцы с усердием отозвались на призыв, началось пиратство: корабли, направляющиеся в Нарву, захватывали, товар забирали. Нарвские купцы жаловались, что ревельские пираты грабят их на море. Дальше — больше: в 1557 году Густав дал инструкцию своему адмиралу Якобу Багге расположиться в наровском фарватере и не допускать ганзейские, датские, английские, испанские, шотландские и фламандские суда ни в Нарву, ни из Нарвы. Но адмирал на этом решил не останавливаться. Весной 1557 г. эскадра в несколько шведских кораблей предприняла попытку атаковать Нарву. Но поднявшийся шторм разметал корабли; большая часть из них потонула или была выброшена на берег, где стали добычей русских, а немногие уцелевшие вернулись назад сильно потрёпанными.

  В ответ на это 21 августа 1557 г. воевода Алексей Данилович Плещеев-Басманов с отрядом в 1300 человек (300 чел. конницы, и 1000 чел. пехоты) подступил к Ревелю. Однако этих сил было недостаточно для осады такой крепости, которую защищали 34 роты городской милиции, 15 рот ландскнехтов и около тысячи шведов. На стороне Ревеля было огромное преимущество: со стороны моря он мог получать постоянные подвозы съестных припасов, оружия и пороха. Отклонив предложение о сдаче осаждённые сделали удачную вылазку, спалив предместья города со всеми домами, мельницами и т. д. В начале сентября русские привезли легкую артиллерию из Нарвы. Но легкие пушки не причинили городу большого вреда.

  16 октября 1557 г. под Ревель прибыло русское войско (5 тыс. чел.) под предводительством воеводы Ивана Петровича Яковлева Хирона. Началась долгая и трудная осада хорошо укрепленного города. Русские, к тому времени уже имевшие достаточный опыт осады ливонских замков, соорудили напротив крепостных ворот деревянные башни, с которых вели интенсивный обстрел города. Однако на этот раз он не принес успеха. Защитники Ревеля не только оборонялись, но и совершали частые вылазки, разрушая осадные сооружения. Численность русского войска была явно недостаточна для взятия столь крупного портового города с мощными фортификационными сооружениями, перестроенными в соответствии с новейшими достижениями европейской фортификации. Тем не менее, русские воеводы настояли на решении продолжать осаду. Они надеялись добиться успеха зимой, когда море будет сковано льдом и шведский флот не сможет поставлять в город подкрепления. Не предпринимая активных действий, русские войска занимались опустошением окрестностей. Между тем шведский флот успел до холодов доставить ревельцам подкрепление, запасы продовольствия, дров и боеприпасов, значительно облегчив положение осажденных. Осада затягивалась. Не принес успеха и начавшийся 16 января 1558 г. обстрел Ревеля "огненными ядрами". Усилить же силы осаждавших Иван IV не имел возможности — в конце декабря 1557 г. в Москву поступило сообщение, "...что царю крымскому пришли вести полныя, что царя и великий князь пошёл на ливонские немы со всеми людьми; и он, умысля злое христианству..., отпустил сына своего царевича Магмет-Кирея..." с немалым войском, состоящим из татар и нагаев.

  Скрытно подойдя к русским рубежам на расстояние двух конных переходов, татары узнали от захваченных "языков" печальные для себя новости. Оказывается, и сам царь не ушёл "в Немцы", и на берегу по-прежнему стоят русские войска. В итоге татары так и не решились напасть на "украинные" уезды и поспешно начали отступать. Высланная срочно вдогон рать во главе Михаилом Воротынским дошла до Оскола, но татар так и не догнала.

  Таким образом, продолжение борьбы за ожесточенно сопротивляющийся Ревель становилось бессмысленным. 16 марта 1558 г., простояв под городом "30 недель без трех дней", русские вынуждены были снять осаду и отступить.

  Впрочем, успешно отражённый татарский набег имел несколько неожиданное последствие. Не желая возвращаться в Крым без добычи, Мухаммед Герай повернул на Литву, где татары подступали к Белой Церкви, Каневу, Черкассам, Виннице, Брацлаву и, по словам литовского хрониста, многих "постынали, а иных с собой повели и маетности их побрали, а чого забрати не могли, то огнём пожгли и великие шкоды починили". После чего, забрав многотысячный полон, татары спокойно ушли за Перекоп.

  Эти действия Девлет Герая временно реанимировали надежду в России на вовлечение Сигизмунда II Августа в войну с Крымом. Предложение об антикрымском союзе ("вечном мире") было передано с Романом Васильевичем Олферьевым, выехавшим из Москвы 19 февраля 1558 г. Тем не менее предложение царя, оцененное в Короне Польской и Литовском княжестве как весьма лестное, не получило поддержки. Несмотря на то, что в пользу мира с Русским государством высказывались такие влиятельные персоны как Остафий Волович, Василий Острожский, Стефан Збаражский, Ян Шимков и др., руководство Литовского княжества отнеслась к этой идее с настороженностью. Великий канцлер литовский Миколай Радзивилл Чёрный прежде всего опасался вмешательства турецкого султана, с которым глава их государства заключил союз "до семи колен", с одной стороны, и не вполне был уверен в искренности Ивана IV, с другой стороны, как отписывал русский посол: "... Паны Рада о том опасаютца, любо государь на том слове не устроит. Только Турской за Крымского вступитца, а государь, в те поры пришед, городы поемлет". Кроме того, вставал неурегулированный т. н. "Ливонский вопрос". Тем не менее русская элита Литовского княжества ещё считала возможным вступить в диалог ради совместных военных начинаний против крымцев. К союзу с Россией православных жителей Литовского княжества (в том числе, по утверждению литовских дипломатов, и польского короля, который якобы одобрял идею создания "единого фронта" христианских государей против мусульман) толкали и некоторые религиозные процессы, происходившие в их государстве, где укреплялся протестантизм.

  Однако ответное литовское посольство в составе виленского конюшего Яна Волчковича и писаря Лукаша Гарабурды, прибывшее в Москву в июне 1558 г. окончательно похоронило надежды на русско-литовский союз. Подтвердив стремление короля к "вечному миру", но по-прежнему не признавая царский титул Ивана IV, они выдвинули огромную программу передачи Литовскому княжеству русских земель — Новгорода, Северщины, Смоленска, и отказа от притязаний на Ливонскую землю. Они подняли "давно запошлые дела: почен от Казимира короля и до ...Жигмонта короля". На самом деле они прибыли с программой Витовта, ведь именно при нём было осуществлено присоединение Смоленска к Великому княжеству Литовскому и предпринимались усилия для захвата Новгорода. Только после решения всех спорных дел послы согласны были возобновить переговоры о "вечном мире", а также о "царском имени". Кроме того, послы требовали, чтобы место посольских переговоров было перенесено из столицы России в пограничные районы, что противоречило давней практике русско-литовских отношений.

  В ответ на требования литвинов участвовавшие в переговорах с русской стороны кн. Михаил Иванович Воротынский, боярин Василий Михайлович Захарьин-Юрьев, Михаил Иванович Вороной-Волынский, Фёдор Иванович Сукин и дьяк Иван Михайлович Висковатый выдвинули не менее грандиозную программу возвращения русских земель: "и Киев. И вся Волынская земля, и Подолье, и Полтеск, и Витебск наша вотчина старинная", "записан Смоленск в нашу сторону и в докончальных грамотах великого князя Семёна Ивановича с Ольгердом". Особо говорилось о Ливонии: "А Ливонская земля прародителем нашим подлежит данью, как и Русская земля почала быть". Ответ на предложение послов о пограничном съезде был отрицательный. И договоры заключались, и свадьбы происходили только в Москве, поэтому ни о каких съездах на границе не могло быть и речи. Возвращение к прежним, традиционным основам русской внешней политики было полным. В отчёте королю послы подчёркивали, что "великий князь исполнен духа высочайшей гордости и высокомерия", рассматривает Ливонию в качестве своей вотчины, а не только обязанной России данью, и готов снова сражаться за неё. Однако с королём Сигизмундом II Августом царь хотел бы сохранить мир.

  При такой позиции обеих сторон общий итог переговоров, продлившихся всего шесть дней, оказался плачевен. Получивший в июле отчёт своих послов Сигизмунд II Август в том же месяце в листах, направленных старостам и державцам приказывал им объявить на торгах, о сборе литовского шляхетского ополчения на войну с Русским государством. Одновременно с этим Литовское княжество упрочило свои отношения с Крымом. После обращения короля к султану с жалобой на нападения крымцев на его территории тот приказал хану возместить ущерб, нанесённый походами, и вернуть пленников. Однако успех на внешнеполитическом поприще не мог компенсировать неудачи во внутренних делах. Литовская шляхта не спешила на сборные пункты, денег на наём и содержание войска хронически не хватало, а против войны с Россией высказывалось даже люди в его ближайшем окружении, как например семейство Радзивиллов. Положение ухудшалось позицией Польши, где литовско-русские противоречия воспринимались как нечто весьма далёкое и мало касающееся Короны (в реальной истории только падение Полоцка подвигло поляков на оказание помощи литвинам против русских). Состояние близкое к панике вызвали в Литве и сообщения о сборе в июле-августе 1558 г. под Новгородом крупной русской рати, во главе с самим царём. Все ожидали его вторжения в Курляндию, но к облегчению литвинов Иван IV ограничился только тем, что устроил "смотр" войску, а часть своих сил отправил 6 июля к шведскому рубежу. Уже 30 июля русская армия подошла к Выборгу. Здесь передовые русские части были атакованы выступившими из крепости гарнизонными войсками. Но, после недолгого боя, шведы не выдержали удара Передового полка, усиленного казацкими и конными стрелецкими сотнями и поспешно отступили. Преследуя противника, русские воины "немецких людей в город всех втоптали и многих побили и языки поимали".

  Обстреляв городские ворота из полкового "наряда", русские к концу дня сняли осаду. Отказавшись от бессмысленного стояния под стенами хорошо укреплённой Выборгской крепости, русские по Гаменской дороге "стали воевати без числа, велика война была. И многия городки на реке поимали, и немцев побили, и в полон поимали без числа". Разорив всю округу "загоны" уже 7 августа повернули назад, завершив кампанию и выйдя к Кореле.

  Впрочем, подобное "миролюбие" русского царя имело свои причины — с южных рубежей поступило сообщение о готовящемся новом крымском набеге на русские "украйны". И хотя ожидаемого нападения крымцев не произошло, но планы "большого похода" против шведов с целью окончательного их "принуждения к миру" пришлось отменить.

  Вместе с тем, встревоженный состоянием вооружённых сил Великого княжества Литовского король Сигизмунд II Август изменил свои планы. В конце сентября его посланник в Москве просил "опасную грамоту" для литовского посольства, а 5 декабря прибыли и сами послы, во главе с воеводой подляшским Василием Тышкевичем Каленицким (Кальницким), с поручением добиться заключения царём мира.

  Переговоры начались типичным и долгим территориальным спором. Как всегда русские выдвинули территориальные претензии в отношении Киева, Полоцка, Волыни и Подольской земли, литвины — Новгорода и Пскова. По обыкновению территориальные споры кончились ничем, и требование Ивана IV отказаться от претензий на Ливонию послами не было принято.

  Стратегия, избранная в территориальном вопросе обеими сторонами — от максимальных требований до того минимума, который позволяла практически осуществить реальная обстановка сил, себя не оправдала. "И говорили послы о докончании, по которой мере быти чему не пригоже, и о том им отказано", — подытожил летописец этот этап переговоров.

  13 декабря царь "приговорил послов с двора отпустити". Тем не менее 15 декабря 1558 г. начался новый торг — о сроке перемирия. В ответ на предложение литовской стороны о перемирии до 25 марта 1567 г. русские выдвинули предложение о десятилетнем перемирии. Что же касается Ливонской земли, то и относительно неё предложения послов были более реалистичными, чем раньше. Они выдвинули идею сохранить за каждой стороной ранее завоеванные земли, а территории, захваченные Швецией, отдать тому, кто сможет их отвоевать.

  Нельзя сказать, что всё в этих предложениях устроило Ивана IV и его окружение, но то, что одновременная война на два фронта (со Швецией и Литвой) будет для России чрезвычайно тяжёлой в Москве хорошо понимали. Да и ситуация на южных рубежах требовала к себе всё большего внимания. После того, как русские прекратили наступательные действия в этом направлении крымцы активизировали свои набеги. Надежды Москвы на ногайцев, которые по планам русской Ставки, должны были, как и в предыдущем году, нападать на крымские стойбища, и угоняя скот подрывать экономическую основу ханства, не оправдались. Чрезвычайно холодная зима 1557/1558 гг. вызвала массовый падёж скота в Заволжье. Положение осложнилось наводнением в районе Сарайчука (ногайской столицы), затоплением посевов местных жителей: "А пашню сараичиковскую вода взяла. А улусы наши животиной обмерли, и голодны весьма". Кроме того, Исмаил жаловался на угрозу со стороны "Казыева улуса", который в случае ухода ногайских воинов в поход на Крым мог нанести удар по оставшимся без защиты кочевьям, предлагая русским сначала совместными усилиями разгромить его, а уже потом заняться Крымом. Но это предложение бия не встретило понимания уже в Москве. Правда суровая зима сильно повредила и Крыму, вызвав в нём те же проблемы, что и в Ногайской орде. Но все понимали, что это временные трудности, и как только крымцы оклемаются, то возобновят крупномасштабные походы на своих соседей. В результате 17 декабря было заключено соглашение о продлении перемирия до 1567 г. на основе существующего положения дел. В качестве границы была определена Западная Двина, за исключением участка в её нижнем течении, где под власть литовцев отходила полоса и правого берега, отдавая под их контроль речное устье. Отдельно царские представители оговаривали право русских купцов свободно ездить в Ригу и вести там торговлю, а также восстановление и содержание православных церквей в этом городе.

  Урегулирование, хоть и временное, дел с Литвой позволило русским возобновить наступление против Швеции. 23 декабря 1558 г. в новый поход на Ревель выступила 20-тысячная армия во главе с кн. Александром Борисовичем Горбатым-Шуйским и Андреем Михайловичем Курбским. 22 января 1559 г. русские полки подошли к городу и осадили его. Шведы основательно подготовились к защите своей основной твердыни. Защитники крепости имели в пять раз больше пушек, чем осаждавшие. В течение шести недель русские обстреливали Ревель, надеясь зажечь его огненными ядрами. Однако горожане применяли успешные меры борьбы против пожаров, создав специальную команду (400 чел.), следившую за полетом и падением русских снарядов. Обнаруженные "огненные ядра" немедленно гасили мокрыми воловьими шкурами. Со своей стороны, ревельская артиллерия отвечала сильным огнем, нанося жестокий урон осаждающим. 7 февраля ревельцы подожгли только что устроенный русскими воинами шанец из стогов сена, телег и туров. Курбский в это время находился на самом шанце на горе. Заметив замешательство среди своих воинов, он сошёл с коня и стал гнать назад тех, которые бежали из окопов. В это время он был ранен ядром в ногу. Рана оказалась смертельной, и в итоге 10 февраля Курбский скончался. Потеря одного из видных военачальников плохо сказалась на моральном состоянии войска, но осада продолжалась. Русские трижды безуспешно атаковали крепостные укрепления. В ответ ревельский гарнизон делал смелые и частые вылазки, мешая вести серьезные осадные работы и уничтожая небольшие русские отряды. Попытка взорвать городские стены пороховыми минами также потерпела неудачу. Узнав о начале минных работ, осажденные проложили встречные ходы и сумели разрушить русские подземные галереи.

  Активная оборона ревельцев, а также холод и болезни привели к значительным потерям в русском войске. Бомбардировки хорошо укрепленной крепости оказались безрезультатны, хотя по Ревелю было выпущено около 4 тыс. обычных и огненных ядер. 13 марта 1559 г. князь Александр Горбатый-Шуйский был вынужден снять осаду, продолжавшуюся 7 недель.

  Эта неудача русских вдохновила Стокгольм на продолжение военных действий, тем более, что в самом важном "Ревельском вопросе" ни одна из сторон не готова была пойти на уступки. Кроме того, истощение ресурсов (для войны с русскими Швеции приходилось на постоянной основе держать 17-тысячную армию) толкало шведов на изменение тактики. Оборонительные действия, изматывая силы королевства, не приносили успеха, отдавая инициативу в руки русских. Поэтому в Швеции уже давно обсуждали необходимость перехода к наступательной тактике. Но пока российские ударные силы были развёрнуты в северо-западном направлении, это представлялось весьма рискованной затеей. Но в 1559 г. ситуация изменилась. Как уже было сказано выше, отказ русских от активных действий на южном направлении вдохновил Девлет Герая вернуться к тактике "больших" набегов на Русское государство. А тяжёлая зима 1557-1558 гг. требовала от хана необходимости дать "подкормиться" своим подданным за счёт соседей. Также, хану как никогда нужен был хотя бы небольшой, какой-нибудь успех для того, чтобы на время заткнуть рты недовольным и заодно показать "московскому", что его рано списывать со счетов. И Девлет Герай решился. Ещё в начале весны он объявил о сборе войска, в мае выступил за Перекоп, здесь, в причерноморских степях, соединился с ногаями Дивей-мурзы и двинулся на север. 6 июля передовые татарские отряды объявились под Мценском.

  Первыми к Мценску подошли сыновья хана, калга Мухаммед Герай и Адыл Герай. Мценский воевода князь Пётр Иванович Татев "с украйными людьми не со многими" и со сбежавшимися со всей округи мужиками и их семьями сел в осаду. "Царевичи" блокировали город, ожидая подхода отца с главными силами, а сами пока "во Мценском уезду войну роспустили", т. е. занялись грабежом и людоловством. Два дня под стенами Мценска шли стычки между татарскими наездниками и людьми Татева. Воевода неоднократно выезжал из ворот Мценска со своими ратниками, "о посаде бился и посаду им жечи не дали и крымских людей побивали и языки у них поимали".

  На третий день к Мценску прибыл сам хан с "нарядом" (артиллерией). В течение всего дня продолжался бой за посад, и Татеву удалось всё же отстоять примыкавшую непосредственно к Мценскому кремлю часть посада, а "далние дворы у посада, которые уберечи было немошно, те татарове дворя пожгли". Убедившись в том, что с ходу взять городок не удалось, хан отдал приказ отойти от города. Ночью свернулся и начал отход татарский обоз, "а назавтрее сам царь со всеми людми и прочь пошёл от города". На обратном пути Девлет Герай не стал удерживать своих людей, и его мурзы "войну роспустили в Болхову и на Белевские места".

  Известие о приходе татар под Мценск подняло на ноги всех и вся. От царя на "берег", в Серпухов, где стоял Большой полк, прискакал гонец с приказом немедленно "всесть в седло" и идти на Мценск, оставив часть сил на "берегу" на всякий случай. Во главе выступившей рати стал 1-й воевода Большого полка князь Иван Дмитриевич Бельский. Одновременно к Мценску начали стягиваться полки из украинных городов. Собравшись вместе, воеводы порешили идти в погоню за ханом и, по словам летописца, "ходили за ним до Коломака и до Мерчика (в пределах нынешней Харьковской области. — Авт.); и не сошли воеводы царя крымского, потому что пошол от украйны спешно". Под раздачу попали отделившиеся от главных сил татарского войска отряды Дивей-мурзы и присоединившихся к нему других мурз и "князей". Карачевский воевода "з болховичи и карачевцы, болховских мест воевати им (татарам. — Авт.) не дали, но и во многих местех в загонех крымских людей побили и языки имали и полон многой отполонили". Тем не менее, не смотря на бравурные заявления летописцев, действия русских войск были признаны в Ставке неудачными (не смогли перехватить Девлет Герая, отобрать у него взятый полон и потрепать татарское войско), за что на кн. Ивана Бельского была положена опала.

  Но неприятные известия на этом не закончились. Из Прибалтики пришли сообщения, что, казалось бы, начавшая затухать борьба на северо-западном фронте, вспыхнула с новой силой и отвлечение русских сил на юг позволило шведам активизировать свои действия.

  Весной 1559 г. в Швеции шли усиленные приготовления для похода в Ливонию; туда свозили провиант, переправляли войска; за границей делались наборы кнехтов. Сложившаяся обстановка благоприятствовала их планам — в Ливонии оставалось всего около 2 тысяч русских войск (1500 бойцов в Дерпте, и от сотни до нескольких десятков по различным, наиболее важным городам и крепостям). В конце мая командующий шведскими войсками в Эстляндии Хенрик Классон Горн, собрав 1500 всадников и 5000 пехоты, начал осаду Пернау. Шведам удалось близ города захватить съестные припасы, шедшие в Пернау по распоряжению русского правительства из Дерпта. Город продержался всего несколько дней и 2 июня сдался шведам.

  Осенью того же года Горн осадил Вейсенштейн. Город был хорошо укреплён, и шведам пришлось повести правильную осаду; осаждённые с большим упорством отражали все приступы шведов, которые бомбили замок и устраивали штурмы, но безуспешно. Лишь через два месяца, когда небольшому русскому отряду (около 100 человек) угрожал голод, а помощь запаздывала, он сдал замок в обмен на право выхода с оружием и знамёнами. Попытка русских вернуть себе Вейсенштейн закончилась неудачей — небольшой русский отряд, посланный из Дерпта, простоял некоторое время у города, безуспешно пытаясь выманить шведов на открытую битву; после этого, он вернулся обратно.

  Эти неудачи, к тому же наложившиеся на не слишком успешные действия против крымцев, вызвали недовольство в Москве. Признанных виновными воевод отстранили от командования, а в конце 1559 г. Иван IV лично возглавил новый поход русских войск в Ливонию.

  В декабре 1559 г. 15-тысячная русская армия осадила захваченный незадолго до этого шведами замок Вейсенштейн. Крепость подверглась мощному артобстрелу. На шестой день осады 1 января 1560 г. начался приступ, который небольшой шведский гарнизон (около 50 человек, плюс местное ополчение) не смог отбить. Крепость пала, открывая русским войскам путь вглубь Эстляндии, но пришедшие из Москвы сообщения заставили царя скорректировать свои замыслы. Прибывшие в Новгород шведские посланники предложили прекратить боевые действия и заключить перемирие. Сам царь отреагировал на это отрицательно, но совершенно иную позицию заняло большинство Думы, которое склонялось к принятию шведских предложений. Не решившись обратиться к царю напрямую, они заручились поддержкой кн. Владимира Андреевича Старицкого, дабы он с ними: "вместе молили царское величество, чтобы он... похотел миру". Подобная позиция бояр (как отмечает историк А. Л. Хорошкевич, в то время занимавшие ключевые должности представители высшей знати считали себя в праве вести самостоятельные дипломатические переговоры и часто заключали те или иные соглашения от имени государства в обход царя, срывая планы последнего) вынудила Ивана IV покинуть войско и отправиться в столицу, дабы своим личным присутствием приструнить членов Думы, заставив их действовать в форватере своей политики. Помимо этого, тревожная ситуация сохранявшаяся на южном рубеже, где продолжали фиксировать высокую активность татар, вынуждала Ставку сосредотачивать главные силы именно на этом направлении, которое считалось приоритетным, по сравнению с другими. Поэтому, хотя военные действия в Прибалтике продолжались и весной 1560 г., однако после взятия Вейсенштейна находившаяся здесь группировка русских войск была ослаблена переброской лучших сил на южный фронт, где весной 1560 г. "на государевой украйне" снова выставляется сильная "завеса", состоявшая из двух линий. 1-ю составили усиленные гарнизоны украинных городов, а 2-ю — 3 полка с тремя воеводами на Туле, причём предусматривалось, что в случае появления татар воеводы украинные и береговые должны сойтись вместе.

  Это тут же негативно сказалось на положении дел в Ливонии, где принявший командование русскими войсками после отъезда царя кн. Иван Фёдорович Мстиславский продолжил наступление в сторону Ревеля, разделив свои силы на две части. С одной, наиболее сильной частью, он взял замки Нейгоф и Каркус; а другую, представлявшую из себя 5-тысячный легкоконный отряд под командованием кн. Ивана Андреевича Шуйского, направил в область Вик, разорять тамошние окрестности. Рассеяв небольшие шведские заслоны, Шуйский подошёл к ещё удерживаемому русскими замку Лоде, где столкнулся с относительно крупным шведским отрядом (600 всадников и 1000 пехотинцев), шедшим на захват этой крепости. Понадеявшись на свое численное преимущество, Иван Шуйский принял решение напасть на шведов. Утром 23 января русская конница атаковала вставший в оборону шведский отряд, в расчете на быстрый прорыв его рядов. Однако её штурм захлебнулся от шквального огня аркебузиров противника, которые выстроившись в три шеренги (благодаря чему одна шеренга могла сменять другую) стреляли непрерывно, что привело чуть ли не к поголовному уничтожению передовых русских подразделений.

  Высокие потери вынудили Шуйского прекратить атаку и дать приказ отступать. Этим воспользовались шведские кавалеристы, которые ударили изо всех сил по отходящему врагу. Их атака вызвала смятение в дезорганизованных русских войсках. Пытаясь выправить положение, Шуйский лично возглавил контратаку на шведскую конницу и ценой своей жизни дал возможность своим войскам сорганизоваться и отступить в относительном порядке, избежав полного разгрома.

  Окрылённые этим успехом шведы уже строили планы по захвату всей западной части Ливонии и готовились начать осаду Эзеля, но события происходящие на другом конце Балтийского моря заставили их пересмотреть свои первоначальные планы.

 

  Часть X

  Место под солнцем

 

  В середине XVI века положение дел в Балтийском регионе определялись соперничеством трёх сил: Дании, Швеции и Ганзы (главным образом в лице её "столицы" Любека) диктовавших политику всем остальным и чьи интересы постоянно пересекались, порождая бесконечные конфликты и войны. Некогда могущественный союз Северо-Германских городов (Ганза) в XVI столетии постепенно утрачивал своё значение, уступая своим более удачливым противникам. В торговле ганзейцев успешно теснили нидерландцы, а на политической арене датчане и шведы.

  Наиболее вероятным кандидатом на роль нового хозяина региона казалась Дания, которая пользуясь своим географическим положением претендовала на доминирование на Балтике. Уже Кристиан III сделал ряд попыток ослабить влияние ганзейцев, но постоянные войны и непрочность внешних отношений сделали его осторожным и осмотрительным, и он не решался прибегать к крайним мерам. Куда более решительно был настроен его сын Фредерик II, сменивший на троне своего отца в начале 1559 г. Прежде всего это сказалось на т. н. "Зундской пошлине". Когда ганзейцы потребовали от нового датского короля подтверждения своих привилегий, то он сделал это, внеся в них большие изменения. В 1560 году ганзейцы должны были отказаться от тех привилегий, которые юридически не могли быть доказаны, а существовали лишь по традиции; города должны были согласиться на увеличение пошлин в Зунде, Бельтах и в Сконе, кроме того предоставить у себя те же привилегии датчанам, которыми ганзейцы пользовались в Дании. Ганзейские города приняли все новые ограничения, хотя некоторые из городов отказались ратифицировать новый рецесс (постановление); прошло несколько лет, и датский король принялся урезывать и эти их оставшиеся преимущества. В Зунде он ввел новую пошлину, ластовый сбор, и настаивал на своем неотъемлимом праве распоряжаться в своих водах, как угодно и выгодно ему, а не по предписанию германских купцов. В том же 1560 году совершенно сходный с Зундским тарифом был и Бельтский; король постановил, что все восточные ганзейские города, как Данциг, Кёнигсберг, Рига, Штеттин, Грейфсвальд, Вольгаст, Эльбинг, Кольберг и Анклам, должны за каждый корабль, независимо от того, нагружен он или нет, выплачивать по одному розеноблю (золотая монета весом 7,77 грамм); если такой корабль везёт чужие товары — то он уже платит 2 розенобля; кроме того за вино назначалась специальная пошлина в 30 пфеннигов. Помимо этого, корабли везущие соль из Лиссабона, Испании или Франции, подвергались двойному сбору, во-первых каждый из них должен предоставить 6 бочек соли в распоряжение датского правительства и кроме того давать по одному золотому гульдену (золотая монета весом около 2,5 грамм). Если соль или сельди везлись из других государств — то постановлено с 20 ластов брать по одному золотому гульдену; если товары принадлежат ганзейским городам (на что требуется каждый раз доказательство), то взимали с каждого корабля по розеноблю. Правом беспошлинного проезда через датские проливы пользуются только вендские и русские города — Любек, Гамбург, Росток, Висмар, Штральзунд, Люнебург, Пернау и Нарва — если корабли их будут нагружены их собственными товарами и это будет доказано особыми сертификатами и присягой, если же корабли окажуться нагруженными чужеземными товарами, то и эти города платят с каждого по два розенобля, а если у них при этом не будет особой рекомендации ратов (городских советов) — то по 3 розенобля. Если на кораблях найдутся английские, шотландские, французские и эмбденские (восточно-фрисландские) товары, то они должны кроме того ещё платить 1/100 пфеннига с груза с вина 1/30 пфеннига. Такой же тариф существовал для западных ганзейских городов Бремена, Кампена, Девентера, Цволле и Стаде.

  Далее: корабли свыше ста ластов, с балластом в виде песка, платили два розенобля; с каждого ласта меди 3 золотых гульдена.

  Кроме того, в правление Фредерика II ганзейцы потеряли свои привилегии и в Сконе. Король решительно восставал против всякого самоуправления ганзейцев в его владениях; его таможенные чиновники в Фальстербоде присвоили себе право суда над немцами там, где они имели своих фогтов. Протесты Любека были напрасны: немецкие компании в Мальмё, Ландскроне и Истаде были лишены всех своих привилегий и должны были подчиняться местным властям.

  Дольше всего ганзейцы пользовались своими привилегиями в Бергене. Но с 1556 года, когда Кристиан III назначил ленсманом Бергенхуса энергичного Кристофера Валькендорфа, ганзейцы стали и здесь терпеть ряд стеснений. Валькендорф встретился в Бергене с рядом беззаконий, которые и принялся постепенно уничтожать; немецкие цехи присвоили себе немалые привилегии; решительная борьба с ними нового наместника началась в 1558 году. Результатом борьбы было подчинение ремесленных цехов городскому рату; ганзейцам было предложено или совершенно удалиться из города или сделаться подданными датского короля. Вскоре он заставил оставшихся в Бергене немцев признать авторитет местного епископа. Таким образом, благодаря деятельности Валькендорфа, немецкая контора в Бергене, составлявшая своего рода государство в государстве, обратилась в обыкновенную торговую факторию, но и как таковая она всё более и более теряла значение. Королевский авторитет вторгался и во внутреннее управление, и в церковные дела. Бергенские жители, одарённые торговыми привилегиями, явились достойными соперниками немцев; их флот увеличился с 24 кораблей до ста; в Норвегию стали приезжать из Англии, Нидерландов, Шотландии, Франции и Германии, что также убыточно отозвалось на немецкой фактории. Сами ганзейцы нашли впоследствии, что торговля с норвежцами напрямую без посредничества их фактории была им выгоднее.

  Итак, привилегии ганзейцев в Дании были доведены до минимума. Торговая супрематия их была уничтожена. Фредерик II сделал Копенгаген главным центральным стапельным пунктом для всего датско-норвежского государства.

  На это накладывался конфликт Дании с Любеком из-за о-ва Борнхольм. Зегебергскими рецессами 1525 и 1526 годов Фредерик I уступал остров Борнхольм Любеку на 50 лет, в вознаграждение за все расходы, какие Любек понёс в борьбе с Кристианом II и Северином Норби. В конце сентября 1525 года любекский рат принял Борнхольм в своё владение; на остров назначен был особый фогт, на обязанности которого лежало управление, суд и сбор податей. Однако деятельность любчан в своих новых владениях послужила источником долгих споров и столкновений Любека с датским правительством. Раньше всех против самоволия любчан на Борнхольме поднялись жалобы вендских городов, Кольберга, Штральзунда, Грейфсвальдена, Ростока и др.; во время датского владычества они пользовались большей свободой и не знали тех притеснений, каким их подвергал любекский фогт. Вскоре и датские короли обратили внимание на ряд беззаконых поступков любекского фогта; так он начал укреплять крепость в Хаммерсхусе, не посылал королю так называемой церковной десятины, вводил небывалые поборы. Восставать против своеволия любекского наместника стали и сами борнхольмцы, поднявшие в 1535 году мятеж, а после его подавления стали уже прямо обращаться с жалобами в Копенгаген. Кристиан III внял этим жалобам, командировал на остров сыскную комиссию, которая и присудила фогтов к значительным денежным штрафам; любекский рат объявил это вторжением в свои права; взаимные неудовольствия короля и города усиливались. В 1555 году Кристиан III добился того, что духовная юрисдикция на острове стала принадлежать ему, а не Любеку.

  Фредерик II пошёл дальше своего отца; он не только не считал более нужным обращаться к любекскому рату, не обращал внимания на протесты, издал ряд манифестов, уничтожавших постановления любекского рата, выслушивал жалобы островитян, назначал пошлины и однажды даже сменил одного любекского фогта. Борнхольмцы только и ожидали такого энергичного заступничества за себя датского правительства и повсюду стали восставать; напрасны были жалобы фогта на то, что его никто не слушает, что его постановления не выполняются, а подати не выплачиваются. Авторитет любекского рата падал на глазах, и становилось ясно, что близок тот день, когда остров полностью вернётся под контроль Дании.

  Однако неприятности ожидали ганзейцев не только в датских владениях. Некогда пришедший к власти в Швеции c их помощью Густав I Васа "презлейшим отплатил за предобрейшее", взяв курс на постепенное освобождение своей страны от стеснительных пут, которые на неё наложила Ганза. Особенно это проявилось с утверждением шведов в Ревеле, когда изменяются и отношения их к ганзейским городам; сознавая своё преимущество на море, Густав I Васа начал с того, что запретил "нарвское плавание" и всех торговцев приглашал в Ревель. На просьбу Любека разрешить свободное плавание в Нарву он ответил отказом.

  Но, не смотря на запрещение Густава I, любекские корабли всё таки приезжали в Нарву (о размахе "Нарвского плавания" говорит хотя бы тот факт, что в реальной истории только за 1562-1564 гг. доход шведского короля от блокадных операций его флота в Финском заливе составил 1 миллион 260 тыс. марок), на что в своих донесениях к королю указывал Ревель: "плавание в Нарву продолжается", говорится в одном из таких донесений, "и русские получают от любчан и др. всевозможные товары; нарвское плавание грозит Ревелю совершенным обеднением". В виду упорства любчан и нидерландцев Густав I решился прибегнуть к силе и объявил фактическую блокаду "нарвской навигации".

  Напрасны были просьбы, протесты, угрозы и ссылки на традиционные привилегии любчан пользоваться правом свободной торговли. Напрасны были многочисленные съезды городов, безуспешны обращения их к германским князьям, безответными оставались письма их к шведскому правительству и его представителям в Ревеле. Любекским торговцам оставалось на свой страх и риск продолжать сношения с Пернау и Нарвой; за захват шведами их кораблей они мстили им на пути в северную Германию; возникла целая система каперства, в которую постепенно включались всё новые и новые стороны. Любек, наиболее терпевший от запрещения нарвской торговли, фактически объявил Швеции войну.

  В своём стремлении "обуздать" шведов Любек нашёл единомышленника в лице взошедшего на трон в 1559 г. молодого и энергичного датского короля Фредерика II, в глазах которого представители семейства Васа оторвавшие в 1523 г. Швецию от унии с Данией были мятежниками и узурпаторами, покусившимися на законные прерогативы датских королей.

  В отличие от своего отца, который под конец своей жизни предпочитал сохранять мирные отношения с соседями, новый король был полон честолюбивых замыслов и планов, а также желал утвердить датскую гегемонию в Балтийском регионе. Кроме того, Копенгагену были выгодны прямые торговые связи с Россией, так как это увеличивало товаропоток через т. н. "Датские проливы", что, в свою очередь, увеличивало доходы королевской казны от пошлин и прочих выплат. И действия шведов, препятствующих "нарвской навигации" болезненно били по кошелькам как монарха, так и датских купцов. Так что, придя к власти и утвердившись на троне, Фредерик II первым делом начал искать себе союзников для будущей войны (в реальной истории, одной из главных причин датско-шведской войны стал захват шведами Ревеля и их утверждение в Эстляндии; и поскольку, в этом случае, захват Ревеля произошёл раньше, то и сроки войны Дании со Швецией должны сдвинуться).

  Первым, кто отзвался на зов Дании, был Любек; этот город, державший некогда в своих руках судьбы Швеции, теперь должен был сносить ряд стеснений и оскорблений со стороны Густава I. При таком-то отношении к себе Швеции Любек забыл свои счёты с датчанами и решился соединиться с ними против шведов. Другим кандидатом в союзники было Русское государство, которое уже вело войну со Швецией и охотно откликнулось на предложение датского короля о заключении договора о совместных действиях против шведов. Между двумя странами закурсировали посланики, однако очень скоро проявились противоречия во взглядах на войну с, казалось бы, общим противником. Русские предложения сводились к тому, чтобы Дания, как страна обладающая сильным флотом, действовала против Швеции на море; в то время как Россия брала на себя сухопутные операции в Ливонии (с "тонким" намёком, что датчанам там нечего делать) и Финляндии. Естественно, что датчане не согласились с подобным распределением обязанностей. Они надеялись на участие русских сил в военных действиях против Швеции на шведской же или финляндской территориях, с другой стороны предлагали кораблям из русских морских городов присоединиться к их морской армаде. Но самым спорным был вопрос относительно владений в Ливонии. Датская сторона претендовала на Ревель, Пернау, Вейсенштейн, острова Эзель и Даго, ссылаясь на старинные владельческие права. Русские послы соглашались признать датские права лишь на два последних острова, города они предпочитали оставить своему государю. Переговоры зашли в тупик, но не прекратились полностью из-за явной необходимости союза обеим сторонам. Было решено продолжить их через несколько месяцев, когда прибудут новые послы.

  В ответ, в противовес датско-русско-любекскому сближению, шведы также лихорадочно искали союзников в европейских странах. Но в Германии Густав I мог расчитывать только на эрнестинскую партию, да на несколько померанских городов. Попытки аппелировать к Нидерландам и испанскому королю ничего не дали. Последний предпочитал поддерживать Данию, а после того как Филипп II назначил в 1559 г. нидерландским штатгальтером не Кристину Лотарингскую (которую желала видеть на этой должности нидерландская знать), а Маргариту Пармскую, то надежды на вмешательство Нидерландов в этот конфликт на стороне Швеции заметно потускнели. Больше Стокгольму повезло при французском дворе, который в противовес испанцам занял прошведскую позицию. Но вся поддержка французов оказалась сугубо морального свойства, за исключением разве что позволения шведам вербовать наёмников на французской территории.

  В этой ситуации Фредерик II счёл, что лучшего момента для выступления против Швеции не найти. Переговоры о союзе между Данией и Любеком начались в Киле. По окончании их любекские послы явились в Копенгаген, где и был заключён 13 июня 1560 года формальный договор Фредерика II с Любеком против Швеции. В силу этого договора Дания и Любек решили до тех пор не класть оружия, пока не добъются у Швеции удовлетворения своих требований. Постановлено было, чтобы ни одна из договаривающихся сторон не заключала отдельного мира со Швецией и не входила с ней в какие бы то ни было сношения без ведома и согласия другой; чтобы союз продолжался до тех пор, пока обе стороны не достигнут своего, т. е. пока Дания не заставит Швецию уничтожить в своём гербе изображение трёх корон (шведской, норвежской и датской), не вернёт себе земель, захваченных шведами в Ливонии, не принудит шведского короля отказаться от своих претензий на Сконе, Готланд и Норвегию, сделать плавание по Балтийскому морю свободными для датчан, заплатить Дании за все военные издержки, прислать от себя уполномоченных для переговоров о новом мирном договоре. Любек поставил себе целью вернуть своим торговцам их прежние права и привилегии в Швеции, обеспечить их за ними на будущие времена, вернуть себе долг, лежавший на первом, не считая долгов частных лиц; затем Любек требовал себе удовлетворения за захват любекских купцов и конфискацию их товаров в 1533 и 1546 годах, настаивал на совершенной свободе сношений с Россией и плавания в Нарву и Пернау; шведское правительство должно было вознаградить любчан за причинённые им убытки на пути в русские владения, гарантировать им свободную торговлю в Швеции, никого не притеснять, никого не лишать свободы. Наконец, Любек требовал себе и вознаграждения за все военные расходы.

  Того же 13 июня составлен был и сепаратный договор между Фредериком II с Любеком, на случай если бы первому удалось покорить себе Швецию и восстановить Кальмарскую унию. При таком счастливом исходе борьбы, Любеку было обещано дать новые привилегии и подтвердить за ними все старые так, чтобы любчане не фиктивно только, но и "действительно пользовались ими"; затем — плавание на Балтийском море будет "абсолютно" свободно; долг шведского правительства Фридрих II выплатит городу в шестилетний срок.

  Тогда же был подписан договор и с Россией. Датчане пошли навстречу русским требованиям и согласились признать за ними Эстляндию, но с одной немаловажной оговоркой — если Иван IV сам, своими силами, изгонит оттуда шведов (тем самым оставляя за собой право самим занять эти земли).

  31 июля 1560 г. вышел манифест о войне Фредерика II, а в августе 1560 г. датчане, во главе которых стоял сам король, направились в Сконе, первые удары их были направлены на важную в стратегическом отношении крепость Эльфсборг, при верховьях р. Гёта-Эльв. Момент, выбранный Фредериком II для вторжения в Швецию, был как нельзя более удобным и выгодным для него: умирающий Густав I уже не мог действовать с присущей ему ранее энергией, военные силы его были сосредоточены на востоке и пойти на помощь Эльфсборгу он не имел никакой возможности. В распоряжении Фредерика II было 25 тыс. человек. Осада Эльфсборга началась 1 сентября, а 3 сентября, после трех дней бомбардировки и шестичасового штурма, город был уже в руках датчан, а с ним и большие запасы оружия и пороха. Благодаря захвату города Дания отрезала Швецию от Северного моря, блокируя крайне важные поставки соли. В октябре кампания окончилась, и датские войска расположились на зимовку в Сконе, король возвратился в Копенгаген.

  Печальные вести о сдаче Эльфсборга совпали с кончиной Густава I Вазы, который 29 сентября 1560 г. отошёл в мир иной. На трон взошёл его старший сын Эрик XIV, который энергично начал сбор сил, которые группировались у Иёнчёпинга. В октябре Эрик XIV решился двинуться на юг; 23-го числа он 18-тысячным войском начал осаду Хальмстада, важной датской крепости в Южной Швеции. Два первых штурма были безуспешны; на третий солдаты отказались идти. 8 ноября на помощь к осаждённому городу подоспели датчане, накануне же шведы отступили. Датчане бросились преследовать их, взяли главное знамя шведского войска и 50 орудий.

  Безуспешными были попытки шведов наступать в том же году в Норвегии. На море шведов также преследовали неудачи. Столкнувшись с превосходящими датско-любекскими силами (38 кораблей), шведский флот (28 кораблей) скрылся в шхерах, и союзный флот был полным господином на море. В результате чего, в 1560 г. и на суше, и на море датчанам и их союзникам принадлежало первенство.

  Несколько более удачно шли дела у шведов в этом году в Ливонии. Несмотря на то, что необходимость сконцентрировать силы против датчан вынудило шведов ослабить свою группировку в Эстляндии, они, собрав около тысячи кавалеристов и 2,5 тысячи пехоты, предприняли в начале года попытку захвата Везенберга. Но начатая в январе осада города протекала крайне неудачно. Два раза в январе шведы пытались взять замок приступом, но в обоих случаях были вынуждены отступить. Последнюю, третью попытку штурма, они предприняли 2 марта. Разрушив артиллерийским огнём одну башню, они сделали третий приступ, но потеряв большое количество людей, шведы должны были отказаться от овладения замком.

  15 марта небольшой шведский отряд попытался захватить замок Толсборг, находившийся в трех милях от Везенберга у берега моря. Но отсутствие артиллерии свело эту попытку на нет, и потеряв несколько человек шведы отошли. Лишь ливонским отрядам на шведской службе удалось разорить в начале июня окрестности Феллина и спалить Оберпален.

  В конце июля шведы осадили Гапсаль и, после 11-дневной бомбардировки, овладели замком. За Гапсалем пали Леаль и Каркус. После чего Горн вступил в пределы дерптского уезда. Все ожидали правильной осады Дерпта; но Горн вынужден был скоро отступить, так как встретил сильное сопротивление со стороны русского гарнизона. А его надежды на содействие городского нобилитета, с которым он вёл тайные переговоры, не оправдались. Представители городских верхов оказались плохими конспираторами, и часто обсуждали свои планы в присутствии прислуги, которая незамедлила донести услышанное куда следует. По приказу воеводы Алексея Фёдоровича Адашева были срочно произведены массовые аресты, причём брали не только виновных, но и просто "подозрительных", которых затем выслали сначала в Новгород, а затем в Москву. Таким образом, к моменту подхода шведских сил, заговор был полностью ликвидирован.

  Конец августа ознаменовался активизацией деятельности русских. Успешно отстояв город Лоде, их отряды совершили нападение на Ревель, где среди жителей стало обнаруживаться сильное недовольство шведским правительством. Но захват города "сходу" не удался, и русские разорив окрестности были вынуждены отступить.

  Заметно успешнее действовали русские "в поле". Войска дерптского воеводы имели ряд столкновений со шведами и отняди у них несколько орудий. Эти успехи придали Адашеву бодрости, и он сделал попытку отвоевать у шведов Пернау. Он в продолжение трёх недель вёл осаду города, но без успеха и должен был отступить: осаждённые делали успешные вылазки, да и город был хорошо укреплён. Эта неудача была смягчена возвращением Леаля, на который русские сделали внезапное нападение. Но и этот город недолго оставался в их власти: оправившись от нападения, шведы, собрав все свои военные силы, заставили Адашева возвратить им Леаль. В виду наступления осени Адашев решил отступить в Дерпт. Шведы успели в конце года занять Лоде, но предполагавшаяся же высадка на Эзель не состоялась из-за потери нескольких кораблей.

  Таким образом, в конце 1560 г. шведам принадлежали в Ливонии области Гаррия, Вик, часть Иервена и города Ревель, Гапсаль, Леаль, Пернау и Каркус. Русские продолжали удерживать в северо-западной части Ливонии острова Эзель и Даго, впрочем, скорее счастливому стечению обстоятельств, чем собственным силам.

  Фактически, 1560-й год был для России потерян. Из-за действий оппозиции, было сорвано зимнее наступление, а простоявшие всю весну и лето на южных рубежах русские войска так и не дождались ожидаемого большого татарского набега. Только в конце апреля на Михайлов приходило около 10 тысяч татар под началом "царевичей" Мухаммед Герая и Адыл Герая вместе с Дивей-мурзой и некоторыми другими татарскими "князьями". Но столкнувшись с русской "завесой", они предпочли отойти назад в степь и больше в этом году не тревожили русские рубежи.

  1561-й год начался вторжением шведов в Норвегию, где они захватили провинции Емтланд, Херьедален и Трёнделаг, включая города Тронхейм и Берген. Но вскоре население, недовольное высокими поборами шведов, стало подниматься против них. Изгнанные из Трёнделага, шведы продолжали удерживать лишь Емтланд и Херьедален (положение которых между Швецией и Норвегией напоминало положение Шлезвига между Данией и Германией в XIX столетии). В августе этого года Эрик XIV сделал попытку занять провинцию Блекинге, но неуспешно.

  Датчане в 1561 г. двинулись к Кальмару, но потерпели неудачу: Кальмар стойко отражал все их приступы.

  Гораздо значительнее было морское противостояние этого года между Данией и Любеком с одной стороны и Швецией с другой.

  Всю зиму и весну 1561 г. союзники и Эрик XIV деятельно готовились к морской войне. В Дании и Любеке строились новые корабли, старые обновлялись, отовсюду набирались моряки и делались запасы провианта для флота; чтобы воспрепятствовать сношениям Швеции с Германией датский король принял в свой флот и множество каперских кораблей. В мае у Фредерика II было наготове 28 военных кораблей, под командой адмирала Герлуфа Тролле. К датскому флоту присоединились и корабли Любека (24 боевые единицы, не считая мелких судов, яхт и т. д.) под командой Фридриха Кнебеля. Однако, при всей многочисленности союзного флота — ему недоставало экипажа и провианта.

  Эрик XIV в заботах об усовершенствовании шведского флота также проявил свойственную ему энергию. К концу 1560 г. число кораблей, стоявших у Стокгольма, было 65, считая военные и транспортные суда. Адмиралом своего флота он назначил Якоба Багге. План, начертанный шведским королём для похода 1561 г. поражал своей грандиозностью. Багге с флотом должен был отплыть в Зунд, пожечь там датские селения на островах и взимать пошлину с иностранных купцов. В это время сам король с сухопутным войском решил с севера вторгнуться в датские владения Южной Швеции и совместно теснить их с двух сторон.

  В первых числах мая датский флот вышел в море и, пройдя мимо берегов Сконе, приплыл к Борнхольму, куда 18 мая явился и любекский флот. По предложению Кнебеля решено было двинуться к Штральзунду, где, полагали союзники, находился шведский флот. Но прибыв на место они обнаружили, что шведского флота там нет, а затем пришли известия, что шведы у Борнхольма захватили 15 торговых судов, возвращавшихся с товарами из Нарвы.

  24 мая союзный флот достиг острова Эланд; датчане и любчане жестоко отомстили шведам за захват их кораблей; на острове они пожгли множество деревень и 8 церквей. А 30 мая оба флота столкнулись у Эланда. Шведский флот был многочисленней союзного, но не все корабли принимали участие в битве: бурей флот был рассеян накануне битвы. Несмотря на это, успех в битве первоначально склонялся в пользу шведов. Но на следующий день союзникам помогло то, что ветер, накануне благопреятствавший шведам, теперь изменился. Багге старался отогнать врагов с северного берега Эланда, но превосходство сил более не было на его стороне. Когда загорелся шведский флагман, Якоб Багге сдался в плен адмиралу любекского флота с вице-адмиралом, бургомистром Стокгольма и 100 матросами.

  После битвы союзный флот направился к Борнхольму, где занялся починкой кораблей, а оставшиеся шведские корабли предводительствуемые Класом Эрикссоном Флемингом, отсупили к Даларё. Вследствии чего, результатом Эландской битвы стало временное господство датчан на Балтийском море.

  Но Эрик XIV не потерялся при этой вести и уже через месяц велел своему флоту перейти в наступательное движение. 4 июля Флеминг вышел в море; 14-го шведский флот появился в виду Борнхольма. Союзный же флот, опустошивший в очередной раз Эланд, отплыл на юг к немецкому берегу. Первая незначительная стычка союзников со шведами произошла 4 августа у Борнхольма, закончившаяся отступлением шведского флота. Рассерженный этой неудачей Эрик XIV немедленно сменил Флеминга и передал командование Класу Кристерссону Горну.

  13 августа произошло новое столкновение с союзным флотом у северного мыса Эланда. Битва продолжалась около трёх дней и закончилась отступлением шведов к Кальмарсунду, откуда в сентябре вернулся в Стокгольм.

  Активизировались и русские. В январе-феврале 1561 г. в Эстляндию вторглись сразу две рати, общей численностью 15 тысяч человек. Одна, под командованием кн. Петра Ивановича Шуйского двигалась со стороны Нарвы. А вторая, во главе с кн. Петром Семёновичем Серебряным, со стороны Феллина. Оба войска, представлявшие из себя конные отряды, в задачу которых входило опустошение занятых шведами земель с целью подрыва их экономического базиса, смерчем прошлись по областям Гаррия и Вик, и соединившись в районе Ревеля повернули назад. Но этот набег был только вступительным аккордом. Сосредоточив 8-тысячную армию в районе Дерпта русские под командованием кн. Ивана Фёдоровича Мстиславского, заняв оставленный шведами Каркус, в середине мая осадили Пернау; шесть недель длилась осада и 19 июня город сдался русским. После этого Мстиславский готовился начать наступление на Ревель, в окрестностях которого уже действовала русская конница, но неожиданные известия с юга вынудили пересмотреть эти планы.

  В 1561 г. в Москве не ожидали угрозы своим южным рубежам. Начавшиеся в конце 1560 г. русско-крымские переговоры казалось шли на лад. 2 января 1561 г. Девлет Герай "шертовал" Ивану IV перед его посланниками и даже согласился воевать вместе с русским царём против его недругов. Позиции пророссийской "партии" при ханском дворе усилились, и можно было рассчитывать, что хан, и без того не очень горевший желанием ходить на "московского" (слишком рискованными были эти походы) станет более податливым и лояльным по отношению к Москве. Таким образом, складывалось впечатление, что благодаря переговорам удалось обеспечить мир на южных рубежах, как минимум в этом году.

  Понадеяшись на ханское "шертование", царь начал сосредотачивать силы на северо-западном направлении, где готовилось крупное наступление, а "воевод больших с людми в украиных городах от Крымской стороны не держал", "а оставлены тогда малых прихода ради, лехкие воеводы с малым бяше людми по украйным городом".

  Но в конце июля в настроении хана произошёл резкий перелом. "Партия войны" заручилась поддержкой большей части крымской знати и выступила против мира с Русским государством. Хан уступил, и неожиданно потребовал от русских посланников, чтобы Иван IV уступил ему Астрахань и Казань — либо, как минимум, восстановить вассальное Казанское ханство, посадив там правителем Адыл Герая. Естественно, русские послы отказались принять эти условия, после чего хан объявил о сборе войска и 17 августа Девлет Герай выступил в поход на "государеву украйну".

  В Москве не были готовы к такому повороту событий. Большая часть собранных войск была сосредоточена против Ливонии, а на южной границе фактически остались лишь гарнизоны в "украйных" городах, которые могли бороться с отдельными отрядами татарских наездников, но не со всем крымским войском.

  Известия о начале большого набега крымцев застали всех врасплох. В срочном порядке собранные в Ливонии рати перебрасывались на южные границы, прежде всего стараясь перекрыть путь через "коломенские места" на Москву. Узнав об этом, хан отказался "лезти" через реку и решил ограничиться опустошением "рязанских мест". 1 октября 1561 г. Девлет Герай "стал у города Рязани, а отпустил людей на войну. И многие волости и села повоевали меж Пронска и Рязани по реку по Вожу, а за город до Оки реки до села до Кузминского".

  Неожиданный приход татар стал для рязанцев неожиданным. Неприятель давно уже не приходил сюда, и люди привыкли к спокойной и мирной жизни — как писал летописец, "в тех местех николи воиньские люди не бывали и брежения тут никоторого не бе, занежи пришли крепости и лесные места". Рязанцы бросились кто куда — кто спешил укрыться в Переяславле-Рязанском (совр. Рязань) и Пронске. В других больших и малых городах и городках, а кто не поспевал, тот бросился за Оку, надеясь найти спасение там, "и тех татарове изымаша на перевозе". Но и те, кто успел было перебраться на другой берег Оки, рано радовались — "видевшее же татарове, которые иные бежащии преехали за реку, они же седчи в суды, а иные на конех преплывше немногие, и тут за рекою беж похватав, и опять назад татаровя возвратишася за царем".

  Сам Девлет Герай осадил Переяславль-Рязанский, простояв 4 дня с главными силами под его стенами. Несколько раз крымцы ночью пытались взять штурмом город, но каждый раз были отражаемы сидельцами. 2 октября Иван IV, узнав о приходе Девлет Герая, собрал экстренное заседание Думы и приговорил отправить на "берег" все имевшиеся в Москве немногочисленные силы, которые выдвинулись к Коломне и оттуда "посылали от себя за реку под люди голов не в одны места. И снявся те головы с михайловскими и з дедиловскими воеводами и ыными, во многих местех крымъских людей блиско царевых станов побивали и языки крымъские многие, имянных людей, имали".

  Успешные действия "украинных" воевод и упорная оборона рязанцев вынудили хана приянть решение отступить. Эффект внезапности был уже утрачен, русские опомнились и стягивали к местам, где хозяйничали татары, всё новые и новые силы. Дальнейшее промедление грозило большими неприятностями — вплоть до "прямого дела", а скованные захваченной добычей и полоном, крымское войско теряло главный свой козырь — высокую мобильность. Одним словом, не дожидаясь возвращения в лагерь всех разосланных для грабежа и людоловства "загонов", хан 5 октября снялся с места и начал быстрый отход домой. И он не ошибся, ибо не насытившиеся крымские предводители, решившие попытать счастья в одиночку и вернуться, оказались под ударом русских и, потерпев сокрушительное поражение, попали в плен.

  Сам Иван IV во главе спешно собранного под Москвой войска готовился выступить "для своего дела и земского против крымского царя". Однако получив известия об отступлении неприятеля, отменил свой поход. На "берег" и "за реку", к Переяславлю-Рязанскому, на всякий случай были посланы подкрепления. Но эти меры оказались не нужны — больше татары в этом году не приходили.

  В Ливонии дальнейшие столкновения шведов с русскими в этом году не имели серьёзных последствий и представляли собой обмен ударами на разных направлениях, которые отвлекали силы противника с одного участка фронта на другой. В июле Горн напал на "юрьевские волости". В ответ на этот набег дерптский воевода Иван Петрович Фёдоров-Челяднин послал отряд на "немецкие пригороды". Неудачей закончился предпринятый феллинским воеводой Василием Борисовичем Сабуровым поход к ливонской крепости Леаль. 22 июля, насчитывавший около тысячи человек русский отряд осадил крепость. Войско состояло из "конных людей и пеших", но при этом наряд у воеводы был лишь "легкий". Осада продолжалась всего 4 дня. Взять город при помощи только полевых орудий не удалось. Ожидая прихода из Ревеля "свейских людей" русские устроили засеки на дорогах к Леалю. Тем не менее, шведскому войску, шедшему на помощь осаждённому гарнизону, удалось пройти русские засеки. Сабуров, сняв осаду и отправив "наряд" и пехотинцев в Феллин, с одной лишь конницей атаковал шведов. Русским удалось смять передовой шведский отряд, после чего, не вступая в бой с подошедшими к Леалю основными силами шведов, конница Сабурова также отступила к Феллину.

  В сентябре, по приказу Эрика XIV, шведы осадили Пернау, но все их попытки были отбиты, они опустошали лишь местность около города, высадились на Эзель и там произвели сильные опустошения, с Аренсбурга взяли большую военную контрибуцию и вернулись со значительной добычей домой.

  Кроме того, осенью этого года успех сопутствовал шведскому флоту, атаковавшего Нарву. Сам город шведам захватить не удалось, но как хвастал шведский адмирал, его люди "спалили русские бригантины" — корабли, которые строились в Нарве по приказу царя.

  В ответ на это, в октябре 1561 г. выступив из Дерпта русское войско вновь осадило крепость Леаль и 6 ноября 1561 г. "взяша городок огнем".

  Сухопутная война следующего года была более чем неудачна для шведов. Зимой 1562 г., в начале февраля, Горн снова попытался занять Пернау с 700 рейтаров и 500 пехотинцев. Городской гарнизон в 400 человек успешно защищался. К тому же, узнав об осаде, русская Ставка выслала на подмогу 2-тысячный отряд конницы, который должен был отвлечь шведов от города.

  Осада Пернау продолжалась 7 недель, и в конце концов шведы вследствии неимения артиллерии должны были оставить её. После чего Горн перешёл на Эзель, опустошив который и спалив Аренсбург, шведы отступили и закрылись в крепостях, боясь открытой встречи с русскими, прибывшими на помощь Пернау. 10 марта они были уже у города Лоде, где опустошив область Вик, русские отступили.

  В ответ шведы несколько раз нападали на район Дерпта и Везенберга. Помимо этого, активные бои развернулись вокруг Вейсенштейна, возвращения которого энергично добивались шведы. Но нехватка сил не позволила им добиться успеха, вынудив отказаться от своих намерений. По сути, перейди русские в этом году в крупномасштабное наступление в Ливонии, то безусловно смогли бы очистить от шведов большую часть Эстляндии.

  Но в 1562 г. внимание русской Ставки было приковано к совершенно другому фронту. Наученное горьким опытом предыдущего года, русское командование в марте составило "розряд от Поля и по берегу", гарнизоны порубежных городов были усилены, а на "берегу", в Коломне, Кашире, Серпухове и Калуге развернулись пять полков рати под началом кн. Михаила Ивановича Воротынского (примерно 8-9 тыс. человек). 1 мая новосильский воевода Василий Семёнович Воейков получил царский указ "идти на поле к Сосне и за Сосну". В случае появления татар предусматривался "сход" воевод украинных городов с воеводами береговой рати, а несколько позднее роспись была изменена. В Москве решили, что в случае прихода самого крымского хана войско должно было разделиться. Большая часть рати оставалась на "берегу" прикрывать центральную часть Русского государства от неожиданного прорыва "злых татаровей". Три же полка под началом воеводы кн. Ивана Мстиславского должны были "по вестям итить з берегу" навстречу неприятелю и, нападая на отделившиеся от основной массы татарского воинства отряды, сдерживать врага, добывать "языков" и отслеживать перемещения противника.

  Одним словом, в 1562 г., несмотря на то, что боевые действия на ливонском фронте продолжались, Ивану IV пришлось собрать на южной границе довольно приличные силы, и она была, не в пример прошлосу году, надёжно прикрыта. Эти приготовления не оказались напрасны. Успех прошлогоднего похода вскружил крымцам головы, и в конце сентября в Москву пришли срочные известия о появлении большого татарского войска у русских границ.

  По получении этих неприятных вестей колёса военной машины закрутились с нарастающей силой. Воеводы немедленно выехали к своим полкам, гарнизоны порубежных городов были приведены в готовность, а "украинные" воеводы поспешили на сход с "береговыми". И когда хан подошёл к Болхову (небольшой городок юго-восточнее Тулы, на территории нынешней Орловской области), там его уже ждали. Подойдя 7 октября к городу, Девлет Герай попытался взять его штурмом, но после первой же неудачи, получив известие о том, что на помощь Болхову идут "береговые" полки, хан "войны не распустил" и 9 октября, под покровом ночи, поворотил назад.

  Без больших успехов шли боевые действия Швеции в этом году и против Дании. Все старания шведов утвердиться в Норвегии и Южной Швеции, где они пробовали взять Эльфсборг, окончились полной неудачей; зато они взяли 28 августа Варберг, особенно важный в виду его превосходного торгового положения, его прекрасной гавани, соединённой с морем широким, длинным каналом. Варберг пал, и шведы предали его страшному разорению; за Варбергом шведы заняли и крепость города Варберхус. Эрик XIV преследовал в войне тот принцип, чтобы опустошать пограничные местности и этим лишить датчан возможности проникнуть в пределы Швеции. Шведы оставляли за собой целые груды развалин, выжигали целые города и села, избивали поголовно всех побеждённых. Датчане напрягли все свои силы, чтобы вытеснить шведов их Халланда, и им это удалось; они прежде всего сосредоточили значительные военные силы в Эльфсборге, Баахусе и Акерсхусе; с падением этих крепостей Фредерик II должен был считать своё дело проигранным. Затянувшася война дорого обходилась Дании: первые два года войны обошлись ей в 7 млн. талеров; налоги вызывали в народе ропот; среди дворян началось движение против короля, опасались, как бы Фредерика II не постигла одна судьба с Кристианом II. Лотарингия также отвлекала внимание короля. Но 20 октября датская армия под командованием Даниэля Рантцау разгромила под Акстроной шведскую армию, которая потеряла до 5 тыс. убитыми и 53 орудия.

  На море дела у шведов шли лучше. Зимой 1562 г. Эрик XIV со свойственной ему энергией занимался увеличением своего флота. Выписывались иностранные моряки, исправлялись повреждённые корабли, торговые суда перестраивались в военные. Из-за границы в Швецию свозили порох и оружие. Эрик желал довести число кораблей до 80. Адмиралом шведского флота назначен был Клас Горн, проявивший в последних походах свои способности как моряк. 15 мая 1562 г. он вышел в море из Даларё с 38 кораблями. Согласно королевской инструкции Горн должен был прежде всего отплыть к Борнхольму, оттуда к Штральзунду, чтобы освободить задержанные там шведские корабли. Затем Горну юбыло предписано двинуться на запад к Эресунну (Зунду) и там взимать с проходящих торговых судов транзитную пошлину.

  Поход шведского флота сопровождался целым рядом успехов. У Готланда он захватил один датский корабль, у Эланда любекский; там же, у Эланда, шведы захватили несколько купеческих кораблей, шедших из Риги с коноплёй и каболкой; эти корабли они отправили в Кальмар. Первое столкновение с датско-любекским флотом произошло близ Рюгена, где адмирал датского флота Герлуф Тролле, соединившись с любекскими кораблями, закрыл сообщение Швеции с Померанией, но в битве союзники были разбиты и обращены в бегство. Несколько кораблей укрылись у Грейфсвальда, другие были заперты в заливе Ясмунд. Не будучи в состоянии обороняться, датчане сами сожгли свои корабли. Шведы получили большую добычу и хотели преследовать датчан, но померанцы, державшиеся в войне строгого нейтралитета, не позволили шведам преследовать союзные корабли, укрывшиеся у Грейфсвальда; чтобы лишить союзников возможности препятствовать сношениям шведов с Померанией, они дали шведам обещание арестовать оставшие датские и любекские корабли. После Рюгенского дела 60 торговых кораблей, стоявшие в немецких гаванях, беспрепятственно ушли в Швецию, нагружённые провиантом и военным снаряжением.

  От Рюгена шведы поплыли к о-ву Мён. Не успели они достигнуть Фальстербо, как любекский флот отступил перед ними и уплыл в Эресунн. В конце мая шведы показались у Драгёра на Амагере. Ставши в Эресунне, Горн взимал пошлину со всех кораблей, прибывавших в Эресунн; нидерландцы, прибывшие сюда из Данцига в количестве 250 кораблей, должны были заплатить Горну по два золотых розенобля с каждого корабля. Шведы также завладели большим числом датских шхун, нагруженных съестными припасами; они спокойно плыли к Эресунну, не зная, что там их ожидает адмирал шведского флота. Господство Горна в Эресунне продолжалось недолго. 30 мая он должен был его оставить, и отплыть к Травемюнде. 1 июня за ним двинулся и союзный флот; у любчан было 12 кораблей, у датчан 13; но их вооружение оставляло желать лучшего. Решительная битва между шведами и союзниками произошла 4 июня при Бухове между Ростоком и Висмаром. После трехдневного боя, 6 июня датско-любекский флот отступид к Драгёру. После битвы Горн поплыл к Борнхольму, где оставался целую неделю. 17 июня он снова вышел в море с 48 кораблями, опустошил Мён и двинулся к Померании. Шведы господствовали на всём Балтийском море, но союзники и не думали сдаваться. В начале июля новый датско-любекский флот из 36 кораблей под командованием адмирала Отто Руде вышел в море. А 7 июля произошла битва у о-ва Борнхольм. В начале битвы успех был на стороне союзников, но к концу битвы шведы оправились, захватили датский флагман и взяли самого Руде в плен. Остатки датско-любекского флота, по окончании битвы, отплыли сначала к Борнхольму, затем в Эресунн; шведский флот сделал попытку высадиться на Борнхольм, но потерпев неудачу, ушёл в Стокгольм.

  В начале сентября шведский флот снова вышел в море, крейсируя у Борнхольма и Готланда, но нигде не встретил врагов. Шведы могли считать себя абсолютными господами на Балтике. Фредерик II с трудом снарядил несколько кораблей, которые, завидев шведский флот у Борнхольма, отступили в Эресунн. Оставив шесть кораблей у Борнхольма, Горн с остальными кораблями отплыл к Кальмарсунду, где оставался до конца октября. Только 1 ноября главная часть флота вернулась на зимовку в Стокгольм. На Балтийском море осталось небольшое число кораблей, которые должны были захватывать каперские корабли датчан и любчан и поддерживать свободное и беспрепятственное сообщение шведов с Северной Германией. Датско-любекский флот всю осень бездействовал.

  Между тем датско-шведско-любекская война стала выходить за пределы Балтийского региона, угрожая охватить большую часть Германии. В январе 1562 г. Фредерик II, стремясь подорвать шведскую экономику, закрыл Датские проливы для торговых судов всех стран, поставив под угрозу коллапса торговлю как собственно балтийских городов, так и Нидерландов, для которых балтийская торговля была одним из основных источников существования. Подобные действия датского короля не могли не вызвать острой реакции нидерландцев. Императорский двор был засыпан жалобами на действия датчан, а правящая Нидерландами от имени своего брата Маргарита Пармская направила в Копенгаген посольство, которое потребовало обеспечить свободу торговли. Но Фредерик II проявил твёрдость, объявив, что отменит своё решение только в том случае, если все страны — участники балтийской торговли пообещают объявить блокаду Швеции, прекратив снабжать её необходимыми для жизни и войны материалами.

  Нидерландцы были в ярости, чем немедленно воспользовались лотарингцы, предложившие Испании и ряду германских княжеств союз с целью захвата Любека и вооружённого вторжения в Шлезвиг-Гольштейн и Ютландию. По всей Германии активно поползли слухи о скорой войне. Говорили, что Маргарита Пармская уже решилась соединиться с Лотарингией и Эрнестинской партией в Германии и объявить Дании войну. Все германские земли и города стали стремительно вооружаться, ожидая начало конфликта со дня на день. Впрочем, большая часть этих страхов была безосновательной. Испанский король, которому была выгодна датско-шведская война, в письмах обещая Кристине Лотарингской свою поддержку, не желал напрямую примыкать к одной из сторон, а император Фердинанд I, всецело поглощённый своими отношениями с Турцией, обращал мало внимания на северные события. Но на третий год войны он, окончив свои дела на востоке, мог с большим участием отнестись к происходящему на Балтике; успехи шведов были столь велики, что все нейтральные государства и города стали опасаться мести Эрика XIV за их нежелание примкнуть к союзу против Дании. Самые сильные удары грозили Любеку, виновнику всей Северной войны. Из пассивного наблюдателя балтийских событий Фердинанд I под влиянием, главным образом, Саксонии становится деятельным сторонником датско-любекских интересов, он всё более и более проникается важностью северной борьбы для Империи, и её торговых выгод. Честолюбивые планы шведского короля по захвату господства на Балтийском море, и подчинению себе прибрежных областей вызывали противодействие императора, готового под влиянием Августа Саксонского и Иоахима Бранденбургского объявить Швецию в опале.

  Положение последней осложнялось и нестабильным внутриполитическим положением. Незадолго до своей смерти Густав I составил завещание, по которому он передал своим трём младшим сыновьям части государства в качестве наследственных герцогств. Юхан получил Финляндию, Карл и Магнус — области в Южной и Средней Швеции. Герцогствам была дана полная автономия, и они были изъяты из ведения королевской администрации. Возникла угроза раздробления страны. Особенно в Финляднии, где герцог Юхан ещё при жизни отца стал вести самостоятельную внешнюю политику, повёл курс на полное отделение Финляндии от Швеции и на превращение её в самостоятельное государство. Поэтому первым шагом в правлении Эрика XIV было точнее определить свои отношения с братьями и сохранить единство страны; задача, поставленная молодым королём, состояла в том, чтобы уничтожить вредные для государственного единства постановления своего отца о наделе герцогов землями и предупредить замену единовластия удельной формой правления.

  Весной 1561 г. в городе Арбога королём был созван риксдаг, на котором были выработаны особые постановления (т. н. "Арбогская конституция") значительно урезающие власть герцогов, и братья короля ставились в положение подданных. Герцогам разрешалось пользоваться доходами своих уделов, но земли и население считалось достоянием короля. Герцоги получали доходы с горных промыслов, сами назначали таможенные сборы в своих владениях, но по таксе, которая практиковалась во всём королевстве. За королём сохранялись десятинные сборы, также как и право через каждые 7 или 10 лет проверять доходы и расходы герцогств, чтобы с этим сообразовать свои финансовые дела.

  Из судебной компетенции герцогов исключались нарушения Арборгской конституции и оскорбления королевских чиновников. О каком-либо азильном праве герцогов не допускалось даже речи; все политические преступники должны быть выдаваемы королю. Герцогам запрещалось раздавать коронные земли и имущества и променивать их на другие. Как ленники короля они должны были нести военную службу, а королевские войска получали право постоя в герцогских владениях.

  Жители герцогств должны были присягать королю на верность, как и собственные подданные короля; герцогам же они не имели права давать особую присягу; исключение делалось только для ближайших слуг герцогов.

  Об отдельной монетной системе теперь уже не могло быть и речи; все монеты должны были чеканиться с изображением короля и ничем не разниться от монет, ходивших в Швеции. Кроме того, герцогам без согласия короля нельзя было ни начинать войны, ни заключать особых трактатов, ни вступать в союзы, ни даже завязывать какие бы то нибыло дипломатические переговоры с иностранными государствами, за исключение лишь брачных союзов.

  Однако принятие этих постановлений лишь приглушило конфликт между сыновьями покойного Густава I, не погасив его полностью. Подстёгиваемые честолюбием младшие братья короля не смирились со своим положением, готовясь к мятежу против своего старшего брата — "тирана". Стремясь заручиться поддержкой какого-либо европейского монарха Юхан вступил в переговоры с польским королём, прося руки его сестры Анны. Сигизмунд II Август охотно согласился на этот брак, поскольку союз с Финляндией позволял ослабить позиции Русского государства на Балтике, и 4 октября 1562 г. состоялось бракосочетание герцога Финляндского с сестрой польского короля, что не добавило взаимопонимания между членами семейства Васа. Дело обострилось после того, как Эрику XIV доложили, что один из слуг его брата Юхан Бертилсон подстрекал население Упланда восстать против короля и признать его господина своим государем. Схваченный слугами короля и подвергнутый пытке, Бертилсон показал, что действовал в Упланде с ведома и по настоянию Юхана Финляндского. Этого оказалось достаточно, чтобы заподозрить последнего в заговоре против Короны. Медлить было нельзя, и Эрик XIV тотчас же потребовал Юхана к себе на суд. Одновременно он созвал риксдаг в Стокгольме. Юхан, узнав обо всех этих событиях, решился силой отстоять свои права, как финляндского герцога. Но с самого начала его борьба со старшим братом была обречена на поражение. Многие приближённые герцога покинули его, как только узнали о его выступлении против короля. Надежды Юхана на помощь со стороны Польши также оказалась призрачной. Сигизмунд II Август может и рад был бы помочь зятю, но не имел к этому никакой возможности.

  Риксдаг, созванный в 1563 г. для рассмотрения дела Юхана открылся 1 июня, а 7 июня был произнесён приговор над герцогом. Он был сформулирован в следующих словах: за нарушение присяги и конституции, за заключение в тюрьму уполномоченных короля, за сношения с Данией и Польшей, направленные против отечества, и, наконец, за упорный отказ явиться к королю — за все эти преступления герцог Юхан по законам Швеции лишается жизни, имущества и наследственных прав на шведскую корону.

  До приведения приговора в исполнение Эрик XIV ещё раз обратился к Юхану и предлагал ему полное примирение на следующих условиях: чтобы при Юхане постоянно находились советники назначаемые королём, чтобы он не вмешивался ни в какие дела государства, не удалялся без разрешения короля из своего герцогства, даже в Швецию, отказался от права чеканить свою монету и освободил всех пленников. Право наследовать шведский трон он должен был, наконец, уступить своим младшим братьям Карлу и Магнусу; только после их смерти право на престол переходило к нему.

  Как и ожидалось, Юхан отказался принять эти условия; жребий был брошен, началась междоусобная борьба двух братьев, война Финляндии и Швеции. Она застала Юхана совершенно неподготовленным и сосредоточилась около города Або — тогдашней столицы Финляндии. Осада Або началась в первых числах июля. Первый штурм был отбит, но вскоре в войсках Юхана начался ропот; многие отказывались биться с королевскими войсками, толпами дезертировали и даже угрожали выдать герцога королю. При таких обстоятельствах Юхан не решился продолжить борьбу и 12 августа сдал город. Угроза распада Шведского королевства была ликвидирована, но внутренние неурядицы негативно сказались на ситуации на фронтах.

  В начале 1563 г. шведы из Смоланда сделали вторжение в Сконе. В марте они в третий раз принялись осаждать пограничную с Норвегией крепость Бохус, но и на этот раз не смогли взять её: своевременное прибытие свежих сил спасло крепость, и шведы должны были отступить. Летом датский военачальник Даниель Рантцау победоносно прошёл чрез Вестергётланд, нигде не встречая серьёзного сопротивления — большая часть шведских войск в то время находилась в Финляндии; а командующий шведскими силами генерал Шарль де Морне попал в плен. Ответная попытка шведов штурмом занять Хальмстад также не удалась.

  Резко ухудшилась для шведов обстановка и на восточном фронте. Война с Данией вынудила Стокгольм сократить численность своих войск в Ливонии до минимума, по мере возможностей стараясь заменить "чистые" шведские части на отряды наёмников из местных жителей, благо длительная война, приведшая к массовому разорению как крестьян, так и дворян, способствовала росту численности соответствующего контингента. Таким образом, к 1563 г. собственно шведские солдаты находились только в гарнизоне Ревеля. Защита остальных крепостей была возложена на наёмников, что имело для Швеции в скором времени самые печальные последствия. Местные и европейские ландскнехты и гофлейты (ливонская кавалерия из разорившихся дворян), не уступая шведам в боеспособности, в то же время готовы были сражаться за своего нанимателя только за деньги и прочие материальные блага, а вот с ними как раз были большие проблемы. Королевская казна была пуста, а жалование бойцам задерживали по несколько месяцев. Пока у наёмников была возможность заниматься "самообеспечением" (проще говоря, грабежом) это не было критично (хотя и подрывало дисциплину, приводя к бунтам среди наёмных войск), но к концу 1562 г. русские создали довольно сильную "завесу" вокруг шведских владений, окончательно вынудив неприятеля перейти на фуражировку только за счёт населения подконтрольных районов. И уже очень скоро они проявили себя так, что для местных жителей все "ужасы московитского нашествия" померкли перед деятельностью распоясавшихся "защитников". По всей Эстляндии заполыхали крестьянские мятежи, вынудив военных запереться в крепостях и замках, выходить из которых они решались только крупными отрядами (одиночные солдаты и небольшие группы сильно рисковали закончить свой земной путь от рук "черни"). В этих условиях среди гофлейтов начались "нестроения", пошли разговоры о смене нанимателя, причём в качестве главного варианта рассматривалась кандидатура русского царя, которому предполагалось сдать находящиеся в руках наёмников крепости, в обмен на выплату задерживаемого шведами жалования.

  Этой ситуацией просто не могли не воспользоваться в Москве, где царь ещё летом 1562 г. отдал распоряжение своим представителям начать массовую вербовку ливонцев на русскую службу. Одновременно с этим стал готовиться на следующий год новый поход на Ревель, поскольку обстановка на южной границе изменилась в пользу русских.

  Неудачный (по сравнению с предыдущим 1561 годом) поход крымцев и отсутствие у престарелого султана Сулеймана желания идти на конфронтацию с Русским государством, подрывало позиции "партии войны" при дворе крымского хана. Естественно, что в этих условиях вес "русской" партии и её влияние на политику ханства возрастали. Одним словом, после возвращения хана из похода наметилось очередное потепление русско-крымских отношений. Более того, в 1563 г. хан даже отказался от предлагавшегося ему нового похода на "московского". Кроме того, Иван IV занял более гибкую позицию, согласившись на выплату "Магмет-Киреевых поминок", частично удовлетворив ханские запросы. Также, по приказу царя, в 1562 г. был срыт чрезвычайно беспокоивший крымцев Псельский городок. Таким образом возникли надежды на мирный договор с Крымом, и в Бахчисарай выехало русское посольство во главе с Афанасием Фёдоровичем Нагим. Впрочем, надежды, как показало время, оказались беспочвенны. Хотя сам Девлет Герай вроде бы хотел наладить отношения с Россией, но при этом выдвигал такие условия (от возвращения татарам Астрахани и Казани, и до увеличения размеров "поминок"), которые русская сторона просто не могла принять. Положение осложняло и взаимное недоверие, которое стороны испытывали друг к другу. Даже при достижении согласия по тому или иному вопросу, как заявлял сам Девлет Герай: "Государь де ваш не верит мне, а яз де не верю государю Вашему". Тем не менее, ведшиеся переговоры достигли такого важного результата, как обеспечение относительного мира на южных рубежах в 1563 г., благодаря которому русские наконец-то смогли сосредоточиться на северо-западном фронте.

  Подготовка к новому походу на Ревель шла со всем тщанием. О его важности говорил хотя бы тот факт, что возглавил готовящуюся операцию лично царь. Начиная с сентября 1562 г. развернулась активная деятельность по сбору сил, и спустя два месяца, 30 ноября, основная группировка русских войск во главе с Иваном IV выступила из Москвы в сторону Новгорода, где объединившись с тамошними силами, должна была двинуться в сторону Ревеля.

  Одновременно с наступлением на суше, планировалось развернуть боевые действия и на море. Не смотря на уничтожение шведами русских кораблей в Нарве, царь не отказался от мысли создать собственные военно-морские силы. Только вместо строительства своего флота, главным направлением деятельности стало привлечение на службу иностранных капитанов, желательно с их кораблями и экипажами. Подобное делалось и раньше, когда для охраны торговых трасс русские подчас нанимали целые эскадры (например, англичан). Теперь эту практику было решено развить. В 1562 г. датскому королю было отправлено послание с просьбой предоставить капитанов и прочих специалистов морского дела для службы русскому царю. Нуждавшийся в союзе с Русским государством Фредерик II не мог отказать Ивану IV в этой просьбе, и порекомендовал царю "королевского корсара" Карстена Роде

  Датчанин получил официальное звание "царского морского атамана" и каперский патент, наделявший его полномочиями вести военные действия на море от имени России, а воеводам и приказным людям было дано указание: "...того атамана Карстена Роде и его скиперов товарищей и помощников в наши пристанища на море и на земле в береженьи и чести держать, запасу или что им надобно, как торг подымет, продать и не обидеть". По условиям договора, Роде должен был передавать царю каждое третье захваченное им судно и по лучшей пушке с двух остальных. Кроме того, в государственную казну должна была поступать и "десятая деньга" от продажи всех захваченных товаров.

  Прибыв в 1562 г. в город Аренсбург на острове Эзель, Роде оснастив и вооружив дюжиной пушек небольшое одномачтовое судно и, набрав команду из 35 человек, в июне 1563 г. вышел в море. Вскоре, возле острова Борнхольм, они взяли на абордаж одномачтовый буер, шедший с грузом соли и сельдей. Захваченный буер вооружили, и часть команды пинки под началом Роде перешла на него, саму же пинку он поручил команде одного из своих лейтенантов.

  Сбыв добычу на Борнхольме Роде снова вышел в море, уже на двух судах. Буер и пинка разошлись в разные стороны в поисках добычи, и, когда через восемь дней они вновь встретились в порту Борнхольма, каждый из капитанов привел по захваченному судну. Пинка захватила еще один буер с грузом ржи и отборных дубовых досок, а буер под командой Роде конвоировал взятый на абордаж большой корабль водоизмещением 160 тонн.

  Здесь же, на Борнхольме, Роде прикупил у одного любекского купца восемь пушек и вооружил ими захваченный корабль, ставший флагманом его флотилии. Там же корсар принял на службу десяток датчан. Власти острова, бывшего в то время местом стоянки многих пиратских судов — этакой "балтийской Тортугой", встречали гостей, подобных Роде, всегда радушно, а датский адмирал, командовавший флотилией, базировавшейся на Борнхольме, считал "корсаров царя Ивана" союзниками и даже снабжал их лоциями и картами.

  Флотилия Роде постепенно усиливалась, и к сентябрю под его командой — уже шесть вооруженных судов с полностью укомплектованными экипажами. Дерзость корсара, стремительный рост его сил уже не на шутку беспокоили шведскую корону. Против "московитских пиратов" повели настоящую охоту, пытаясь загнать их в ловушку и уничтожить. Однажды шведы настигли флотилию Роде и сумели потопить несколько его судов, но "московиты" прорвались к Копенгагену и укрылись в его порту под защитой пушек короля Дании. В течение первого месяца Карстену Роде удалось захватить еще 13 кораблей.

  Успехи Роде вдохновили русское правительство на расширение практики каперства, и русским посольским чиновникам и купцам, торгующим за границей, было дано задание — искать подходящих людей, которые согласились бы действовать на Балтике в русских интересах. Базой для них был сделан Пернау, опираясь на который каперы должны были: "Силой врагов взять, а их корабли огнем и мечом сыскать, зацеплять и истреблять, согласно нашего величества грамоты...".

  Желающие очень скоро нашлись. Охваченная войной Балтика плодила всевозможных "джентельменов удачи" в огромном количестве, и многие из них были не против обрести покровителя в лице могущественного русского монарха. Английские, немецкие и даже польские капитаны поступали на службу, и получив соотвествующий патент, отправлялись в море охотиться на шведские, а также померанские и данцигские суда (купцы последних двух регионов, не смотря на войну, продолжали вести активную торговлю со Швецией, поставляя ей необходимые припасы).

  Тем временем, в первых числах января 1563 г. передовые отряды 30-тысячной русской армии достигла Дерпта. Появление столь крупных сил вызвало панику в Эстляндии. Давно не получавшие жалования отряды наёмников вступили в переговоры с русскими представителями, обещая передать вверенные им крепости, а в Ревеле 7 января вспыхнул мятеж гофлейтов под командованием Каспара фон Ольденбока, которые арестовав шведского губернатора Хенрика Классона Горна, разоружили шведский гарнизон и заняв городской замок объявили, что вынуждены действовать подобным образом только по причине долговременной задержки с выплатой положенного жалования, которое, не смотря на все предыдущие просьбы так и не было прислано. И как только они получат искомое, то немедленно покинут замок. С этой целью с Горном ими был заключен договор, по которому тот передавал Ольденбоку управление замком, а в ответ последний отпускал Горна со шведскими ландскнехтами в город.

  12 января к командирам гофлейтов находившихся в области Вик прибыли посланцы из Дерпта, чтобы от имени русского царя сговориться с гофлейтами на счёт замков Гапсаля и Лоде. После почти двухнедельных переговоров, 25 января эти замки были переданы гофлейтами русским, которые обещали заплатить им всё остальное жалованье.

  31 января русские войска подошли к Ревелю, и стали окапываться. 3-4 февраля против городских стен начали сооружать осадные укрепления и устанавливать орудия. 4 февраля русскими войсками была предпринята первая попытка штурма. Стрельцам удалось захватить часть стены, но они были выбиты оттуда, потеряв около 30 человек. В этот же день производился первый крупномасштабный артиллерийский обстрел города, который длился до вечера. После этого обстрела осажденные начали переговоры, чтобы затянуть время и, избавив город от обстрела, дождаться помощи от шведов. Переговоры велись в течение 4-7 февраля. Так как Горном не были оговорены условия, чтобы на время переговоров были приостановлены осадные работы, русские войска воспользовались этим и в ночь с 5 на 6 февраля установили осадные орудия у самых стен города. Вечером 7 февраля к Ревелю подошла русская тяжёлая артиллерия и Иван IV на переговорах потребовал безоговорочной капитуляции. На что Горн ответил категорическим отказом, и 8 февраля переговоры были окончательно сорваны.

  Но неожиданный удар ожидал ревельцев со стороны гофлейтов. Каспар фон Ольденбок давно тяготился службой шведам и был готов "сменить флаг", ведя переговоры на этот счёт с русскими. Ночью с 8 по 9 февраля он впустил в замок 200 русских стрельцов, перейдя со своими людьми на службу царю. Это привело к деморализации ревельцев, которые лишившись своей главной твердыни, открыто заговорили о сдаче города Ивану IV. Горн пытался уговорить горожан на продолжение сопротивления, обещая скорую поддержку Эрика XIV, но пришедшие известия о вспыхнувшем конфликте между королём и его братом, сделали надежды на шведскую помощь призрачными. Вечером того же дня депутация городского магистрата появилась в царской ставке, начав переговоры об условиях капитуляции. Попытки шведского губернатора, засевшего в городском Соборе, противодействовать им не увенчались успехом, и 10 февраля ревельское ополчение открыло ворота, впуская русские войска в город. Горн, с немногими оставшимися у него людьми, ещё два дня отказывался признать сдачу города, но утром 12 февраля, получив от царя гарантии неприкосновенности для себя и своих людей, покинул Собор и со знамёнами и оружием погрузившись на корабли отбыл в Швецию.

  Захват Ревеля по сути ставил точку в претензиях русских. И хотя сам царь был настроен на продолжении военных действий, предполагая вторжение в Финляндию, но Дума высказалась резко против. Вместо этого бояре предложили воспользоваться рознью между королём и его братом, с целью достичь поставленных целей дипломатическими методами. Царь нехотя был вынужден уступить. В Стокгольм был отправлен посланник, который должен был передать Эрику XIV предложение Ивана IV о прекращении войны и заключении мира на условиях полного отказа со стороны шведов от претензий на Эстляндию и признания русско-шведской границы в Финляндии согласно Ореховского мирного договора 1323 г.

  Однако русские дипломаты учитывали и другие возможности развития событий. Зная о планах Эрика XIV начать вторжение в Финляндию, в Москве полагали, что Юхан Васа, видя безнадёжность положения и желая избежать расправы, будет искать выход в переходе под власть России. В этом случае посланник полчил полномочия обещать Юхану денежную и военную помощь и принять его под русский протекторат, скрепив это соглашение письменным документом.

  Но оба эти думских проекта провалились. Эрик XIV, не смотря на своё отчаянное положение, не желал отказываться от своих претензий на ливонские земли, а Юхан не спешил принимать предложение о русском протекторате, предпочитая "забалтывать" вопрос в многословных, но бессмысленных посланиях.

  Переговоры шли до июня месяца, не приведя к конкретным результатам. А падение Або положило конец надеждам на союз с Юханом Финляндским. 19 сентября царь прибыл в Новгород, в районе которого вновь стали сосредотачивать войска, во главе которых Иван IV поставил своего двоюродного брата кн. Владимира Андреевича Старицкого.

  15 октября русская армия переправилась через Неву и выступила на Выборг. 22 октября передовые отряды подошли к городу, а 23 октября под Выборогом собралась вся русская армия.

  Но осада крепости с первых дней пошла безобразно. Только 2 ноября прибыл "тяжёлый наряд". Не хватало судов, без которых была невозможна полная блокада и атака замка, расположенного на острове. К тому же поздняя осень, с её дождливой погодой, не располагала к продолжению военных действий. После четырёхдневной бомбардировки крепости, столкнувшись с недостатком провианта и фуража для конницы, русское командование 7 ноября решило снять осаду.

  Неудача русских войск, в которой царь целиком и полностью винил Думу и оппозицию своей политике (именно глава Думы — конюший Иван Петрович Фёдоров-Челяднин и князь Владимир Старицкий настояли на прекращении огня после взятия Ревеля), вынудила Ивана IV временно прекратить боевые операции и заняться внутренними делами (о чём в следующей части), благо шведам было не до активных действий на своих восточных рубежах.

  Зимой 1564 г. они вторглись в Норвегию, где окружили замок Акерсхус в Осло. Но были отбиты и вынуждены отступить на север в Хедмарк и Опплан, где разрушили замок Хамархус в городе Хамар.

  В ответ, в октябре Даниель Рантцау перешёл шведскую границу и с 8-тысячной армией направлился к Иёнчёпингу. Несмотря на то, что движение его войска было сопряжено с большими затруднениями, в лесах шведы имели наготове блокгаузы, строили засады и заваливали дороги, Рантцау успешно продвигался вперёд. Жители Иёнчёпинга сами подожгли свой город, покинув его; при приближении датчан сожжён был и Линчёпинг. Не решаясь вступить с Рантцау в открытый бой, шведы всё глубже отступали внутрь страны, беспокоя своих врагов внезапными вылазками. Спалив Сёдерчёпинг — богатый торговый город, где было немало иностранцев, в декабре датчане построились лагерем неподалёку от Линчёпинга; не получая помощи из Дании Рантцау не решался дальше углубляться во вражескую страну и должен был отступить, вернувшись в Халланд (историческая провинция на юго-западе Швеции, в то время владение Дании) в середине февраля 1565 г.

  После этого похода, боевые действия временно прекратились — все стороны конфликта устали от длящейся уже более четырёх лет войны, и нуждались как минимум в передышке для отдыха и накопления сил. Не терял присутствия духа разве что Эрик XIV, с присущей ему энергией готовый не смотря ни на какие потери продолжать войну и готовящий на июнь 1565 г. новый поход на Сконе. Но нарастание проблем и недовольство дворянства политикой короля, грозили стране внутренними потрясениями, опасность которых была недооценена Эриком XIV, который вскоре поплатился за свою невнимательность.

 

  Часть XI

  Ветер времени

 

  Пока на дальнем пограничье гремели орудия и звенела сталь, внутри страны жизнь текла своим чередом. Отсутствие "боярщины" 1538-1543 гг. (во время которой, по словам бежавшего в 1538 г. в Литву архитектора Петра Фрязина, "бояре живут по своей воле, а от них великое насилие, а управы в земле никому нет, а промеж бояр великая рознь") и опустошения восточных русских земель в результате имевших в реальной истории казанских набегов в 1530-х и 1540-х гг. благоприятно сказалось на состоянии народного хозяйства Русского государства. А более раннее строительство "засечных черт" позволило активизировать крестьянскую колонизацию южных областей уже в 1540-х гг.

  Завоевание Ливонии также не обошлось без последствий. Присоединение столь крупного региона с иной культурой и значительным иноплеменным населением просто не могло не вызвать изменений в русском обществе. И хотя правительство прилагало немало усилий для русификации новоприобретённых земель: испомещало на взятых "на государево имя" бывших орденских и церковных землях русских дворян, поселяло в ливонских городах русских купцов, а сами города получали русские названия (например, Ревель стал Колыванью, Нарва — Ругодивом, Дерпт — Юрьевым, а Пернау — Перновым), а из самой Ливонии "выводились" в глубь России ремесленники, немецкие купцы и аристократы. Но влияние этого процесса было обоюдным. Поселяемые в центральных районах страны "ливонские немцы" приносили с собой совершенно иные традиции и жизненный уклад, часть из которых постепенно размывалась, растворяясь в непривычной окружающей среде, а часть успешно "пускала корни", не только сохраняясь, но и успешно распространялась, смешиваясь с местными обычаями, порождая нечто новое, ранее незнакомое.

  В некоторых случаях русское правительство даже специально поощряло подобный процесс, если полагало заимствование полезным для себя и страны. Наиболее ярко это проявилось в попытках реформировать ремесленное производство. Вывод и расселение по русским городам ливонских ремесленников (прежде всего в Москве, Пскове и Новгороде), а также наложенная на них обязанность брать учеников из местного населения, привёл к тому, что первоначально в столице, а затем и по всей стране стала распространяться цеховая система ремесленного производства. Нельзя сказать, что она была чем-то новым и необычным для русских городов. Ещё в XIV-XV столетиях в Новгороде и Пскове встречались "дружины", которые состояли обыкновенно из главного мастера и его "другов", "дружинников", или рядовых рабочих. Также существовавшие на Руси артели походили на аналогичные формы объединений в Западной Европе. Однако они были скорее исключением, чем правилом. Но с момента завоевания Ливонии русское правительство, ознакомившись с порядками царившими в "немецких" ремесленных цехах стало активно проталкивать их введение в собственно русских городах. Причины этого лежали на поверхности. Как писал один из сторонников введения цехов на иностранный манер, за границей благодаря существованию цехов "мастера добры и похвальны", а у нас же, "отдавшись в научение лет на пять или шесть и год места или другой пожив, да мало-мало поучась, и прочь отойдёт, да и станет делать особо, да цену опустит, и мастера своего оголодит, а себя не накормит, да так и век свой изволочит; ни он мастер, ни он работник". Поэтому, по мнению сторонников внедрения цеховой системы, необходима регламентация производства, чтобы всякий, "давшись к мастеру в научение, жил до уречённого сроку, а не дожив не то что года, а и недели не дожив, прочь не отходить и не взяв отпускного письма и после сроку с двора не сходить...".

  В 1562 г. Иван IV приказал учинить для казённых мастеров (работавших на государство, и для которых основной доход складывался из казённых заказов) отдельные общества на основании однородности мастерства:

  "Каждое художество или ремесло свои особые цехи или собрания ремесленных людей имеет, а над оными — старшин", число последних зависело от размера города и числа ремесленников. Старшины ведут цеховую книгу, записывая в неё всех ремесленников своего цеха и смотря за тем, "дабы всякий своё рукоделие делал добрым мастерством".

  Каждый цех состоит из членов двух категорий, членов полноправных и неполноправных. К первым принадлежат все мастера цеха, т. е. имеющие право производить ремесло самостоятельно и держать подмастерьев и учеников; последние две группы составляют категорию неполноправных членов. Для учеников установлен семилетний срок пребывания у мастера, после чего ученик получает у мастера удостоверение в знании ремесла; о прохождении стажа подмастерья ничего не говорится. Звание же мастера даётся лишь после успешно сданного экзамена, который принимает комиссия из мастеров.

  Помимо этого в Москве происходили и иные изменения. Прежде всего это коснулось личности Ивана IV. В реальной истории он не получил практически никакого систематического образования (что вынужден был наверстывать позднее под руководством Сильвестра и Макария, и только к 30-и годам стал "словесной мудрости" ритором), и никакого систематического воспитания, в результате чего оказался не готов к управлению государством, и 1550-е годы стали для него годами ученичества в государственной деятельности. Однако, в данном варианте истории, его оставшаяся в живых мать обязательно озаботилась бы обучением сына, а более счастливое детство, не омрачённое унижением времён "боярщины", положительно сказалось на его характере, сделав царя более уравновешенным, похожим на его деда Ивана III, в котором природная гневливость умерялась волей и целеустремленностью.

  Сидящий на митрополичьем престоле Иоасаф (Скрипицын), будучи близок к нестяжателям, выступал за сближение с греческой церковью, отношения с которой были разорваны после падения Константинополя и провозглашения автокефалии московской митрополии. В реальной истории в своем исповедании при поставлении на митрополичий престол Иоасаф не отрекался от Константинопольского патриарха, как это делалось до него после разрыва с Константинополем в 1478 г. Напротив, он заявил тогда: "во всем последую и по изначальству согласую всесвятейшим вселенским патриархом, иже православне держащим истинную и непорочную христианскую веру, от свв. апостол уставленную и от богоносных отец преданную, а не тако, яко же Исидор принесе от новозлочестивне процветшего и несвященнаго латиньскаго собора". Позднее в реальной истории именно Иоасаф (уже низведенный с кафедры и проживавший на покое в Троице-Сергиевой лавре) был послан в Константинополь за благословением на царское венчание Ивана. Все это дает основание полагать, что в данной альтернативной истории церковная политика Иоасафа будет грекофильской.

  В 1547 г., сразу же после своего избрания митрополитом, Иоасаф посылает миссию в Константинополь за благословением на царское венчание Ивана. Патриарх Дионисий отвечает, что поскольку Иван тем самым становится преемником базилевсов как царь вселенского православия, венчание это может осуществить только вселенский патриарх, и предлагает сам прибыть в Москву и короновать Ивана. Русские послы, однако, настаивают, чтобы эта честь была сохранена за русским митрополитом, и Дионисий, получив зело приличные дары, смиряется и дает благословение, а так же передает послам грамоты с полным чином коронации ромейских (византийских) императоров.

  Кроме того Дионисий посылает Иоасафу письмо, в котором предлагает перенести в Москву центр греческого образования (в реальной истории такие предложения делались неоднократно, но руководивших русской церковью иосифлян не заинтересовали). В то время для получения высшего образования греки вынуждены были ездить в университеты Италии, где им приходилось формально принимать флорентийскую унию и признавать юрисдикцию униатского "патриарха константинопольского" — кардинала Гротта-Ферарского. Дионисий предлагает основать в Москве православную академию, в которую могли бы приезжать учиться сами греки, и типографию. К предложению этому царь и митрополит отнеслись весьма благосклонно.

  В апреле 1550 г. в Москву прибыли несколько греков с докторскими дипломами итальянских университетов. Оттуда же, из Константинополя было доставлено типографское оборудование. Типография заработала этим же летом. Академия, получившая название Эллино-греческой, начала занятия осенью. В ученики поступили многие боярские отроки, а также молодые приказные подьячие — будущий кадр чиновников. На рассмотрение совета преподавателей академии должны впредь поступать дела о ереси.

  В основе академии лежала греческая церковно-школьная традиция. От античности продолжала школа иметь две ступени, так называемые trivium и quadrivium. B тривиум, буквально "трехпутие", входили: грамматика, риторика, диалектика. B "квадривиум" — музыка, астрономия, математика, геометрия. Пройдя эти классы, ученики, готовившие себя к церковной деятельности, изучают богословие, к светской — греко-римское (византийское) право и русские судебники. Кроме этого, по всей стране формировалась система всесословного начального образования. Ещё Собор 1548 г. принял решение о создании при приходах церковных школ, в которых священнослужители за определённую плату обучали местных детей чтению, письму, арифметике, истории и "закону Божьему" (подобная система существовала и в реальной истории, пока не была упразднена Петром I). И хотя она не получила всеобщего распространения, но заметно повысила возможность для крестьян и посадских на получение хорошего, по тем временам, образования.

  Однако открытие Эллино-греческой академии по сути стало "лебединой песней" нестяжателей. Разочарованный, из-за неудачи с секуляризацией церковных земель, в союзе с ними царь постепенно стал сближаться с иосифлянами. Этому невольно способствовали и сами нестяжатели, которые будучи тесно связанными с "боярами и княжатами", выступали против усиления централизаторских тенденций в Русском государстве, а также были против автокефалии Русской церкви. В противоположность им иосифляне выступали в качестве официальных идеологов сильной монархической власти и её "божественного происхождения", что предопределило смену позиций властей. Наиболее ярко это проявилось на церковном соборе, созванном в конце 1553 — начале 1554 гг. для разбирательства дела ереси Матвея Башкина. Воспользовавшись им иосифляне, поддержанные царём, обвинили своих оппонентов в содействии еретикам и добились осуждения ряда видных монахов-нестяжателей (в т. ч. и старца Артемия, одного из лидеров нестяжателей, еретичество которого хоть и не было доказано, но его влияние на формирование ереси было очевидным). Кончина в 1555 г. митрополита Иоасафа окончательно ознаменовала поражение нестяжателей. Сменивший его на митрополичьем престоле новгородский архиепископ Макарий был убеждённым иосифлянином, и став во главе Русской церкви развернул активную борьбу со своими идеологическими противниками, добившись окончательного осуждения последних и их постепенного схода с политической арены России.

  Но падение нестяжателей было лишь частью иного процесса, который происходил после завершения войны в России. По переписям 1540-х годов примерно треть земли в центральных уездах принадлежала церкви, треть составляли вотчины и треть принадлежала государству. Лишь эта последняя треть могла быть роздана в поместья воинам-дворянам, а между тем военная необходимость требовала испомещения новым всадников. Церковь не выставляла воинов, и неоднократные попытки конфискации её земель завершились неудачей. Вотчинники должны были выставлять всадников со своих земель, но они противились этому. Если же князья и бояре приводили своих воинов, то они являлись во главе целых полков, подчинявшихся только им — в случае конфликта это могло обернуться опасностью для царя. В конце 50-х — начале 60-х годов Иван IV начинает выказывать недовольство сложившимся положением, в одном из своих писем он говорит о том, что в своё время его дед Иван III отнял у бояр вотчины, а потом их "беззаконно" вернули знати. Таким образом, новое направление царской политики подразумевало частичную конфискацию вотчин и испомещение на этих землях верных царю дворян. Кончина Елены Глинской в 1560 г., которая даже после сложения с себя опекунства, оказывала на своего сына огромное влияние, лишь ненадолго отсрочила исполнение этих планов, но не предотвратило их претворение в жизнь. Одним из первых и важнейших шагов в этом направлении стало новое уложение о княжеских вотчинах принятое 15 января 1562 года, запрещавшее землевладельцам продавать или дарить свои "старинные" родовые вотчины. Сделки подобного рода объявлялись незаконными. И главное — подвергались конфискации вымороченные вотчины. "Великие" вотчины, завещанные князем-вотчинником жене или отданное за дочерями и сестрами в приданое, отчуждались с известным вознаграждением, земельным и денежным. Даже ближайшие родственники по мужской линии (братья и племянники) могли наследовать старинные княжеские вотчины лишь по царскому указу.

  В результате, все княжеские вотчины, приобретенные "иногородцами" путем покупки или с приданным "после" великого князя Василия III в период 1533-1547 гг., отчуждались в казну за известную компенсацию по усмотрению правительства. Пересмотру не подлежали лишь сделки на княжеские и прочие вотчины, заключенные в 1548-1562 гг. Причиной исключения были земельные мероприятия, проведенные правительством в 1548 году в связи упорядочением военно-служилой системы землевладения и проверкой владельческих прав на земли. Результаты "землемерия" 1548 года не подвергались пересмотру: закон о конфискации не распространялся на 1548-1562 гг., и вся практика этого периода признавалась законной. Кроме того, хотя формально Уложение 1562 года не содержало специального пункта о церковном землевладении, но по существу оно ограничивало возможности дальнейшего роста земельных богатств монастырей, поскольку запрещалось отписывать вотчины монастырям.

  Принятие Уложения вызвало массовое недовольство в среде родовой аристократии. Первыми запротестовали владельцы удельных княжеств, располагавшие внушительными силами и достаточно независимыми в своих поступках. Что вынудило царя пойти на крутые меры, с целью недопущения вооруженного выступления оппозиции. Еще в июле 1561 года был "поиман" князь Василий Глинский, признавшийся на следствии в своем намерении "отъехать" в Литву. Впрочем, с ним обошлись довольно мягко. После "покаяния" он был отпущен и вернулся на службу. Куда более жёстко обошлись с Иваном Бельским. В начале 1562 года он был взят под стражу, как раз в тот момент, когда Дума обсуждала Уложение о вотчинах, имевшее целью ограничить княжеское землевладение. В течение трёх месяцев Бельского содержали под надзором на Угрешском дворе в Москве. Все его имущество и двор были опечатаны, удельное княжество отобрано в казну. В ходе следствия Бельский был изобличен в заговоре и как повинный в государственной измене должен был предстать перед судом. Но Дума, церковное руководство и вся "земля" выступили против суда, выдвинув "поручителей" за его верность, вынудив царя 29 марта 1562 года освободить Бельского из-под стражи.

  Летом 1562 года был получен донос от дьяка старицкого князя Савлука Ивана, "что княгиня Ефросинья и сын ее князь Владимир многие неправды царю и великому князю чинят (т. е. подбивают недовольную знать на выступление против царя. — Авт.) и того для содержат его скована в тюрьме". Царь приказал доставить к себе Савлука, и "по его слову" были проведены "многие сыски", которые подтвердили справедливость обвинений. Владимир Старицкий и его мать Ефросиния Старицкая предстали перед судом и были признаны виновными. Старицкий удел был конфискован в казну (позднее, часть его вернули Владимиру), княгиня Ефросиния была пострижена в монахини (впрочем, ее содержание в монастыре было весьма обеспеченным — последовавшие за ней слуги получили несколько тысяч четвертей земли в окрестностях монастыря, а сама княгиня организовала в Воскресенской обители мастерскую по вышивке).

  Пострадали даже люди лично преданные царю. Так, после конфискации выморочной трети Новосильско-Одоевского удельного княжества "погрубил царю" один из наследников удела — Михаил Воротынский, за что на него и его брата Александра была наложена царская опала, а "вотчину их Новосиль и Одоев и Перемышль и в Воротынку их доли велел взять на себя".

  Другим важным следствием войн со Швецией и Ливонией стала военная реформа. Война выявила целый ряд недостатков русской армии, исправление которых стало немаловажной задачей правительства. В первую очередь, главным бичом оставалось местничество. Не смотря на официальный запрет на местнические счета во время боевых действий, воеводы им всячески пренебрегали и вовсю спорили меж собой из-за "мест". Попытки силой заставить их отказаться от этого не имели большого успеха. И тогда возобладала идея создания особого (опричного) войска, которое стояло бы вне исконной иерархии русской знати, и где царь мог бы по своему усмотрению назначать и смещать военачальников. Первым шагом на пути к такому войску стала организацию двух рейтарских полков из ливонских "немцев", которые подчинялись непосредственно царю (минуя Думу). Опыт оказался удачным — постоянные рейтарские полки оказались более боеспособны чем поместная конница, хотя требовали от казны значительно больших затрат. Результатом стало решение расширить эту практику. Весной 1563 года по всей стране были разосланы грамоты о наборе на службу беспоместных детей боярских, которым предписывалось быть на "ратной службе" в Москве на постоянном государевом жаловании. При этом запрещалось "писать в службу" тех из них, "за которыми поместья есть". Как и рейтары они должны были служить только за государево денежное жалование, и только спустя пять лет службы получали от казны собственное поместье. Но попытка сформировать опричное войско только из "детей боярских" успеха не имела — количество пришедших записываться явно не хватало для комплектования штата. Тогда правительство смягчило условия набора, разрешив запись в войско "вольных охочих людей", что уже в первый год дало более тысячи новобранцев. Всего, к концу 60-х гг. опричное, или как его иногда называли, надворное (т. е. входящее в состав Государева Двора) войско состояло из 2-х рейтарских, одного гусарского (сформированного в основном из приехавших в Россию поляков и литвинов), 3-х драгунских (укомплектованных в основном из беспоместных сынов боярских и добровольцев из "черного люда") и Стремянного (комплектовался на основе поместной системы, но составлял личную гвардию царя) полков, общей численностью около 12 тыс. чел. Одновременно с этим было увеличена численность с 7 до 10 тыс. чел. стрелецкого войска, показавшего себя во время последних войн самой боеспособной частью русской армии.

  Выход к Балтийскому морю (получение хороших гаваней) так же подвиг царя на восстановление русского военного флота. Первоначально, в основу русского флота легли захваченные купеческие корабли, которые переоборудовали в военные, а также два корабля были куплены в Любеке. И хотя внезапная атака Нарвы силами шведского флота привела к гибели стоявших в порту кораблей, царь не опустил руки. По всей Европе была развёрнута вербовка специалистов, как мореходов, так и корабелов. Благодаря чему к концу 60-х гг. Россия вновь имела флот из 12 кораблей. Что было явно недостаточно. Требовалось создание собственной базы для кораблестроительной промышленности, но вопрос упирался в недостаток требуемых мастеров. Попытки нанять корабельщиков в Англии не увенчались успехом — Елизавета, королева Английская отказалась предоставить России требуемых специалистов (хотя русскому посольству, буквально тайком, удалось завербовать и вывезти нескольких "мастеровых людей"). Эта проблема так занимала Ивана IV, что когда в Италию отправилось русское посольство, одним из первых пунктов данного им наказа был поиск и вербовка "корабельщиков", с целью строительства в России собственного флота.

  Меж тем, затянувшаяся война со Швецией всё сильнее вскрывала противоречия между царём и оппозицией в лице представителей высшей русской знати, которые используя своё влияние на Думу и административно-управленческий аппарат, активно противодействовали его политике, неоднократно срывали претворение в жизнь царских планов (как по проведению внутренних реформ, так и военных действий). В некотором роде вехой стала кончина 31 декабря 1563 года митрополита Макария, смерть которого привела к крупным изменениям во внутренней политике. Макарий был весьма авторитетной личностью в обществе и пользовался огромным уважением царя, который постоянно прислушивался к его советам. Долгое время Макарий, будучи сторонником компромиссной политики, сдерживал Ивана IV в его попытках жесткими мерами обуздать знать и добиться от нее полного повиновения. Но с его уходом положение резко поменялась. Так, на последовавшем 9 февраля Освящённом соборе по личному предложению Ивана IV было принято решение уравнять митрополита в знаках святительской власти с новгородским и казанским архиепископами. Отныне митрополит должен был носить белый клобук, на него распространялась та привилегия, которой до того времени пользовались лишь новгородский архиепископ. Получил он право запечатывать свои грамоты красным воском подобно казанскому и новгородскому владыке. После чего царь сделал неожиданный шаг — в обход высших иерархов Церкви предложил на место митрополита своего личного духовника Афанасия, которого Собор под сильным давлением царя утвердил 24 февраля 1564 года. Эта кандидатура вызвала недовольство среди высшего духовенства, но более чем устраивала Ивана IV, поскольку новый митрополит не обладая большим авторитетом и влиянием был сильно зависим от поддержки суверена и не мог столь же решительно, как Макарий, противостоять намерениям царя по укреплению самодержавной власти.

  Впрочем, стремления Ивана IV к установлению своей единоличной власти не были прихотью одного человека. Перед страной стоял ряд проблем для решения которых требовались радикальные меры. Прежде всего это касалось влияния крупной знати на дела государства. Одной из мер, благодаря которой знать влияла на царя, было т. н. "поручительство" (или "печалование"). Когда кто-то из вельмож совершал преступление и навлекал на себя этим царскую опалу, то тут же группа знатных лиц вступалась за него перед царем, поручаясь на него крупной суммой денег, которую они обязывались выплатить в случае совершения им повторного преступления. Будучи внешне верноподданнической акцией "печалование" фактически превратилось в открытый шантаж власти со стороны власть имущих, в результате чего царь часто не мог покарать даже лиц совершивших государственную измену. Дело доходило до того, что царь не мог укомплектовать правительство — Думу компетентными сотрудниками, поскольку знать упорно требовала комплектования правительства "по породе", что не самым лучшим образом сказывалось на качестве работы правительства.

  В июне 1564 года Иван IV неожиданно для всех объявил о созыве Земского собора, на который были приглашены, помимо членов Думы и высшего духовенства, представители дворянства, приказные люди и богатейшее купечество. Одновременно к Москве подтягивались верные царю силы — в первую очередь стрелецкое войско, а также ряд поместных полков, на чью преданность Иван IV мог рассчитывать. И по открытии "Собора вся земли", от имени царя собравшимся была зачитана речь царя в которой он жаловался на "теснины и неправды великие" которые он претерпевает от знати, и от которых "большие убытки государству", после чего Иван IV потребовал ликвидировать традиционное право членов Думы и высших церковных иерархов "печаловаться" за вельмож, совершивших те или иные проступки, которое Дума активно использовала для защиты своих членов в противостоянии с царем, и с которым в предшествующие годы ему приходилось считаться. Царь ставил перед обществом дилемму: или он получит право наказывать изменников по своему усмотрению, или государство будет не в состоянии успешно вести борьбу с внешними врагами по вине светской и церковной знати.

  Но царское предложение встретило яростное сопротивление среди высшей знати и духовенства, которые яростно отстаивали свои интересы на Соборе. И тогда Иван IV пошел на крайние меры, объявив, что ввиду непринятия своих условий он отрекается от власти, оставляя престол своему сыну (поскольку в реальной истории Екатерина Ягеллонка, будучи супругой шведского короля Юхана III, родила последнему одного сына и двух дочерей, то эта ситуация спроецирована и на её вероятный брак с Иваном IV). Подобное решение вопроса было с удовлетворением воспринято оппозицией, рассчитывавшей развернуться при малолетнем царевиче, но тут в дело вмешалась "третья сила", а именно "чёрный люд". Перспектива ухода государя и наступления "безгосударного времени", когда вельможи могут делать все что захотят, не могла не взволновать московских горожан. В конфликте царя со знатью население столицы решительно встало на сторону Ивана IV. Слух о возможном отречении царя мгновенно распространился по всей Москве. Вскоре площадь перед дворцом запрудила громадная толпа вооруженных горожан, окруживших место заседания Собора и её представители, допущенные в покои, предъявили заседающим своё требование полностью согласиться с царскими предложениями, а то иначе "они сами тех потребят". Фактически правящей элите был поставлен ультиматум. Она должна была отказаться от традиционных обычаев, ограничивавших свободу действий государя, или ей угрожала война со своим законным правителем, и в этой войне к услугам царя было сосредоточенное под Москвой вооруженное дворянское войско и поддержка населения Москвы. Решившись выступить против своего государя, правящая элита оказалась бы в весьма неблагоприятных условиях, особенно учитывая явную враждебность к ним населения. Детей боярских невозможно было поднять на войну для защиты прав узкого круга вельмож, а ведь только об этих правах шла речь в царском послании. К этому стоит добавить, что в отличие от ряда стран средневековой Европы эти права нигде не были письменно зафиксированы, государь не приносил присяги их соблюдать, и, соответственно, не существовало "права на сопротивление" в случае их нарушения. В результате высшее духовенство и Дума обратились к царю с челобитьем, чтобы "гнев бы свой и опалу с них сложил и на государстве бы был и своими бы государствы владел и правил, как ему, государю, годно; и хто будет ему, государю, и его государьству изменники и лиходеи, и над теми в животе и в казни его государьская воля". По сути это была их полная и безоговорочная капитуляция.

  Вдохновленный этим успехом Иван IV, решил воспользоваться благоприятным моментом и вновь перейти в наступление на церковь с целью сокращения ее землевладения. Еще Собор 1548 года отменил иммунные привилегии (налоговые льготы) церковных земель, запретил отдавать в монастыри земли "на помин души" и повелел заменять их денежным эквивалентом, отдавая сами имения дальним родственникам или государю. Также монастырям и епископату было запрещено покупать вотчины, брать имения под залог и вообще увеличивать церковные земли. В случае необходимости иметь земли для пропитания братии (например, при основании нового монастыря), велено было обращаться к царю — "бить челом государю". Таким образом, Собор 1548 года существенно ограничил экономическую независимость Церкви. Соборное решение стало поворотным моментом в истории монастырского землевладения, что было связано, с одной стороны, с возраставшими притязаниями государства, с другой, — с имевшими место злоупотреблениями, которые в это время все чаще стали встречаться в монастырской жизни. Тем самым был сделан крупный шаг в направлении еще большего подчинения Церкви государству.

  Но, не смотря на это в руках Церкви все еще оставались огромные богатства. И весьма значительную часть этих обширных владений составляли земли, которые Иван IV твердо решил вернуть государству. Для чего вынес и добился принятия на Соборе постановления о проверке всех владельческих грамот, находящихся на руках у монастырей и епископов. Отдельной строкой шли митрополичьи земли. Не желая ссориться митрополитом Иван IV не стал упоминать о его владениях на Соборе и трогать его личные земли.

  Однако этим дело не ограничилось. По успешному завершению Собора царь в своем указе заявил о своем желании "учинити ему на своем государстве себе опричнину" — особый государев удел, которым он мог бы править в обход Думы и существовавших местнических порядков.

  В опричнину переходила старая структура "Государева Двора". И если вне её оставались общегосударственные чины, то чины двора — оружничий, кравчий, конюший и т. д переходили в опричнину. Традиционная иерархия знатности сохранялась, однако местничество между собой строго воспрещается — служат "где государь укажет", и опричные службы не могут являться местническим прецедентом для потомков опричника. Традиционная практика предоставления думных чинов и высоких военных и административных должностей в строгом соответствии со знатностью происхождения ("породой") делало высшие государственные должности монополией группы наиболее знатных родов потомков Рюрика и Гедимина. Это закрывало для отпрысков младших ветвей знатных родов и для представителей менее знатных старомосковских боярских фамилий (потомков старинных бояр московских князей, отодвинутых на задний план княжескими родами) путь к успешной карьере. Создание особого опричного двора открывало для них такие возможности. В состав опричной Думы вошли члены старомосковских боярских родов — Плещеевы, Колычевы, Бутурлины, Годуновы, Захарьины. Впрочем, и некоторые княжата, решившие пойти за царем, отличились на опричной службе — так "всем родом" в опричнине служат Шуйские, и даже удельные князья Северщины — Трубецкой и Одоевский.

  В составе опричнины оказывается вся структура царского двора со всем дворцовым хозяйством (и все придворные должности — оружничий, кравчий и т. д. становятся опричными), отдельная царская казна. Туда же царь забирает промысловые районы севера и все пункты соледобычи, а также черноземные районы юга, колонизируемые по мере строительства "Засечной черты", и объявленные собственностью "Государева Двора", под управлением которого оказываются не только дворцовые земли, но и часть черносошных, взятых царем "на свой обиход" и ряд государственных предприятий. Опричному командованию был подчинены как личное войско (рейтары, гусары, драгуны, Стремянной полк) царя, так и московский стрелецкий корпус — всего более 20 тыс. чел, ставшие в своем роде царской гвардией, предназначенной не только для подавления оппозиции, но и для проведения его политики. Все государственные дела шли обычным путем через Думу (во главе которой царь ставит двух преданных ему родственников — князей Бельского и Мстиславского), однако любое дело могло быть изъято царем из Думы и решено независимо от нее с помощью чиновников Двора. Широко распространяется практика ввода представителей опричнины в состав местного "земского" руководства с целью более эффективного влияния на ход дела и повышения их личной ответственности.

  Другим ударом по верхушке знати стала ликвидация т. н. "белых слобод" — городских земель принадлежащих духовным лицам и светским феодалам и освобожденных от налогов, благодаря чему туда из Посада переходило множество ремесленников уходя тем самым от "государева тягла" и составляя серьезную конкуренцию мастеровым оставшимся под "тяглом". Осенью 1564 года царским указом было введено новое положение о городах, важнейшими постановлениями которого, в практическом его применении были следующие: 1) Все городские слободы светских и духовных землевладельцев с их населением безвозмездно передавались в посады в тягло. 2) Подгородние слободы и дворы землевладельцев "по посадской близости" также включались в посад с вознаграждением владельцев. Слободы и дворы, расположенные на бывшей посадской земле, "по посадской старине" отдавались в посад "без лет и бесповоротно за то: не строй на государевой земле слобод и не покупай посадской земли". Их население, если оно состояло из торговых, промышленных и ремесленных людей, "по торгу и промыслу" включалось в посадское тягло, а если из пашенных людей, то могло быть выведено владельцами слобод. 3) Подгородние земли в Москве на 4 версты от Земляного вала, а в остальных городах "по посадской старине" или "по посадской близости" конфисковались и безвозмездно передавались посадским людям. 4) Все посадские люди закладчики, за кем бы они ни жили, возвращались в тягло "по посадской старине"; "по посадскому родству" возвращались также ушедшие с посада сыновья от отцов, племянники от дядьев и т. п., если даже они успели превратиться в кабальных людей. 5) Все торгово-промышленные люди города, члены церковного клира, служилые приборные люди, владельческие крестьяне и бобыли, кроме кабальных людей, отдавались в посад в тягло "по торгу и промыслу". 6) Остальные должны были в трехмесячный срок продать посадским людям свои лавки, амбары, кузницы и другие торгово-промышленные заведения; после указанного срока эти заведения отбирались безденежно и передавались посадским людям. Люди, не входившие в состав посадской общины, — гости, гостинной и суконной сотен торговые люди, стрельцы и т. д., могли сохранить за собой эти промысловые угодья на посадах, только если они соглашались платить посадское тягло. 7) Заниматься в городе торговлей, промыслами, ремеслами, откупами и т. п. могли только черные посадские тяглые люди, а не духовенство, не владельческие крестьяне и бобыли и не служилые приборные люди.

  Этот указ буквально привел в ярость представителей крупного светского землевладения и высшего духовенства, для которых "белые слободы" были крупнейшими источниками дохода. Многие члены Думы, такие как Александр Горбатый-Шуйский, Михаил Репнин, Иван Федоров-Челяднин, даже отказались подписать документ. А архиепископ Новгородский Пимен не выдержав, открыто назвал этот указ "бесовским, составленным по совету антихриста". Стало ясно, что миром дело решить не удастся.

  Первым делом опричнины стал разгром верхушки Думы — Ростовских, Ярославских и Суздальских княжат, занимавших почти все боярские места. Землевладение бояр московских великих князей (как, вероятно, и бояр других княжеств, на которые делилась средневековая Русь в эпоху феодальной раздробленности) сформировалось сравнительно поздно — уже в XIV-XV веках, главным образом за счет княжеских пожалований. Владения не только членов виднейших боярских родов, но и князей Гедиминовичей, выехавших на русскую службу и породнившихся с великокняжеской семьей, были разбросаны по многим уездам, не образуя никакого компактного единства. Владения членов одних и тех же родов могли располагаться в совершенно разных уездах. Совсем иной характер имело родовое землевладение княжат. Это были земли, унаследованные ими от предков — бывших удельных государей. Поэтому, в отличие от владений московского боярства, родовые вотчины князей располагались компактно на территории того княжества, которым некогда владел их предок. Нормы права, установившиеся, по-видимому, еще в правление Ивана III, способствовали сохранению этих вотчин в руках княжат, запрещая продавать их родовые земли "мимо вотчич" (то есть за пределы круга родственников). Наличие в руках княжеских родов компактно расположенного значительного родового землевладения делало их влиятельной силой на территориях их бывших княжеств, центром притяжения для местных землевладельцев. Сверх того, по неписанной традиции, шедшей со времен присоединения этих земель к Москве, наместники, например, Ярославля назначались только из ярославских княжат. Содержа многочисленные свиты боевых холопов, и даже жалуя земли в поместья своим вассалам, они представляли внушительную силу, и именно они составляли основу оппозиции царю. В среде князей — потомков Рюрика, хорошо знавших, что они принадлежат к тому же роду, что и правитель, власть и личность монарха не были окружены таким ореолом, как в глазах других слоев дворянства.

  В борьбе с ними царь действует формально по закону, в рамках правового поля. Прецедент был найден в деятельности Ивана III. Некогда он, желая отобрать у московских бояр пожалованные им после завоевания Новгорода вотчины на Новгородчине и раздать их в поместья, передал Новгород в удел своему сыну Василию. Московские бояре, служившие князю московскому, а не новгородскому, вынуждены были оставить свои новгородские вотчины.

  Царь разыгрывает ту же комбинацию. Объявив сына Дмитрия соправителем, царь жалует ему в удел Суздаль, Ростов и Ярославль. Землевладельцы этих уездов должны были либо перейти из Москвы служить удельному князю, либо расстаться с вотчинами. Но "князь Дмитрий Иванович вотчинников местных на службу к себе принять не изволил".

  На момент объявления указа о создании удела все княжата, имевшие боярский чин, были в Москве, откуда их уже не выпустили. После того, как вся верхушка Думы "едиными усты" выразила возмущение, на нее обрушились заготовленные царем репрессии. Все бояре-княжата, участвовавшие "в акции протеста" были арестованы опричниками. Признанный лидер Думы, князь Александр Горбатый-Суздальский, а также князь Шевырев были обезглавлены, а на прочих участников "опалу свою клал и животы их имал за себя: а иных сослал в вотчину свою в Казань на житье з женами и з детми". "Тово же году послал государь в своей государской опале князей Ярославских и Ростовских и иных многих князей и детей боярских в Казань и в Свияжской город на житье и в Чебоксарской город".

  В то же время опричные отряды вступают в Ростов и Ярославль. Управление этими землями получает один из ближних советников царя Василий Михайлович Захарьин с чином Ростовского дворецкого (для управления уделом Дмитрия составляется особое ведомство — Ростовский Дворец, подведомственный лично царю). Княжеские вотчины описываются и идут в поместную раздачу дворянам, боевые холопы опальных княжат распускаются на волю, многие из них принимаются на государеву ратную службу и верстаются поместьями из вотчин их бывших хозяев. Движимое имущество и казна опальных отписывается на государя.

  Большая часть опальных была в следующем году помилована, движимость и казна возвращены, но вместо конфискованных вотчин им были пожалованы поместья, разбросанные в разных уездах России. Что обернулось для них изменением статуса. Царь велел по служилой принадлежности написать их дворянами по колонизируемым окраинным уездам. В состав "Государева Двора", в котором ростовские, стародубские и ярославские князья до опричнины занимали видное и почетное место, не входили представители дворянства окраин — Поволжья (начиная с Нижнего Новгорода), Смоленщины, Северской земли. Поэтому превращение князей — потомков Рюрика в земских помещиков Северщины означало их фактическое исключение из состава Двора как объединения людей, причастных к управлению Русским государством. В новом положении они могли рассчитывать на какую-то карьеру лишь в пределах Северщины, либо в опричнине (но для них врата в "государеву светлость" были узкими, и открылись впоследствии только для их детей). Только в виде особой милости за верную службу царь возвращал некоторых великородных потомков Всеволода Большое Гнездо в "московские списки", снова открывая им доступ к высшим государственным должностям.

  В то же время, многие из конфискованных земель царь передавал в качестве поместий опричникам, во-первых, развивая поместную систему, систему "службы от земли", свободную от старых местнических привилегий и ставшую со временем основной базой материального обеспечения дворянского войска. Во-вторых, таким образом "разбавлялись" ряды коренных землевладельцев, не позволяя им выступит единым фронтом.

  Среди прочего состава Думы — Гедиминовичей и старомосковских бояр — расправа с княжатами-Рюриковичами вызвала неоднозначную реакцию, многие отнеслись негативно, понимая, что ставится под сомнение сам принцип осуществления назначений в соответствии с "породой". Но царю удается расколоть данный слой, пожаловав в бояре вместо "выбылых" княжат ряд представителей старомосковских фамилий, и повысив до боярства окольничих — Челядниных, Шереметевых и Морозовых. Во главе Думы встают вполне преданные царю его родственники Гедиминовичи — Мстиславский и Бельский.

  В 1567 году царь вновь изъял у двоюродного брата Владимира Андреевича его удел — Старицу, Верею и Алексин, и дал ему новый — Дмитров, Звенигород и Боровск. В этом же году царь возвращает из ссылки Михаила Воротынского, и жалует ему вместо отобранного Новосиля Стародуб-Ряполовский.

  К 1569 году положение относительно стабилизируется. Несколько бояр попадают в ссылки и тюрьмы, несколько бегут в Литву, но массовых репрессий нет — благодаря отсутствию войны и снижению налогов нет голода 1568-69 годов и последующей эпидемии, недоимок и свирепых правежей. Правящее боярство недовольно существованием опричнины, при которой царь может легально изъять из его ведения любое государственное дело, а присланные им опричные представители (как правило на роль "вторых воевод") отслеживают деятельность своих "земских" начальников. Но, не имея никакой поддержки в народе и дворянстве, которые вполне довольны царем, помалкивает.

  Начало 60-х гг. также ознаменовалась в стране массовым городовым строительством. Рост доходов и отсутствие войны привело к строительному буму, как государственному, так и частной застройки. Так, в 19 верстах ниже по течению от Динабурга, на месте впадения речки Шуницы в Западную Двину, по приказу царя была заложена новая крепость, которая должна была прикрывать западные рубежи Русского государства, а также дороги, ведущие на Полоцк и Псков. Она представляла собой совершенно новое в фортификационном отношении укрепление и была рассчитана на ведение оборонительных боев в условиях широкого применения артиллерии. Со стороны набережной Западной Двины крепость ограждалась земляным валом длиной 170 метров, а с других сторон — примерно 100 метров. С трех сторон укрепления дополнительно были усилены шестью небольшими земляными бастионами. Впоследствии из этой крепости вырос город Двинск. Было начато строительство новых укреплений в Пскове, Велиже, Смоленске, которые должны были прикрыть западные границы государства в случае возможной войны с Литвой. Масштаб строительства был таков, что потребовалось создание особой структуры занимавшейся конкретно этой деятельностью. Поэтому в 1563 году был образован Приказ каменных дел, занимавшийся как заготовкой строительного камня (включая кирпич) так и строительством каменных сооружений. Одновременно с этим правительство, пользуясь установившимся миром с Крымом, форсировало завершение грандиозных оборонительных работ по всей пограничной линии, начатых еще в начале 20-х гг. XVI века. Ежегодно там трудились тысячи посошных людей, собранных из различных уездов, возводя засеки от северских городов до мещерских лесов, стараясь управиться до той поры, "когда лес листом оденется". После этого работы прекращались, чтобы возобновится весной следующего года. Возводились дополнительные укрепления и регулярно возобновлялись старые фортификационные сооружения по "берегу" — второго рубежа русской обороны. Строятся новые города, например Воронеж (1565 г.), Ливны (1565 г.), Белгород (1576 г.), Старый Оскол (1573 г.) или Валуйки (1573 г.), которые при этом варианте основываются на два десятилетия раньше, чем в реальной истории. Для охраны возводимых укреплений был принят "Приговор о станичной и сторожевой службе", который регламентировал пограничную охрану, устанавливая "разряды" порубежной службы.

  Продолжалось освоение Поволжья. После присоединения Казанского края из него насильно была вывезена значительная часть местной знати, которой предложили принять крещение. Часть согласилась и была принята в состав служилого российского дворянства, и наделена "дачами" как в Казанском крае, так и во внутренних областях Русского государства. Отказавшиеся закончили свою жизнь в заключении.

  В отношении основной массы населения бывшего Казанского ханства проводилась несколько иная политика — политика возвышения части средних слоёв до положения господствующих кругов среди нерусской части населения, которые будучи обязанными своим привелегированным положением новым властям ради сохранения своего нового статуса становились верными проводниками государственной политики на местах.

  Таким образом, формировались две основные группы нерусского населения: служилые татары, которые в определённом смысле получали права, чем-то напоминающие права русского служилого сословия (но не сливались с ним), и ясачные люди, которые должны были платить налоги и нести те или иные повинности в пользу государства или местной аристократии.

  Но создание верной царю прослойки служилых татар было решением лишь одной задачи, которую поставило перед собой русское правительство. Второй не менее важной, а скорее основной задачей было создание мощного слоя русского населения и дворянского землевладения в крае.

  Испомещение в Среднем Поволжье русских служилых людей началось сразу же после присоединения земель Казанского ханства. В первую очередь это касалось Казани и близлежащей территории, ибо начавшееся в конце 1530 г. восстание надолго задержало освоение русским дворянством глубинных земель Казанского края.

  В Казани в начале 1530-х гг. шло бурное строительство дворов русскими служилыми людьми, и заведение ими хоть и наспех сделанного, но полного хозяйства. В 1545 г. среди служилых людей Казани было 32 князя, 167 детей боярских и 1000 стрельцов, составлявших гарнизон города.

  Для заселения присоединённого края и включения его в общероссийские экономические связи правительство, наряду со служилыми людьми, использовало и торговых людей, некоторые из которых в дальнейшем связали свою судьбу с Казанью.

  Восстание 1530 — 1535 гг. привело к частичному уничтожению, а частично выселению непокорной части населения бывшего Казанского ханства. После завоевания края все земли, принадлежавшие хану и представителям казанской знати, эмигрировавшим из Казанского края или погибшим в ходе восстания, были объявлены дворцовыми. Эти земли по мере надобности шли в поместную раздачу как русским служилым людям, так частично татарским (под этим термином подразумевались все выходцы из местных нерусских народов поступившие на государственную службу). Результатом этой политики явилось то, что уже через 10-15 лет после присоединения Казанского ханства к России только в левобережной части татарских землевладельцев оказалось более чем в три раза меньше, чем русских (200 татарских и 700 русских помещиков).

  Одновременно шла массовая русская крестьянская колонизация края. Образовавшийся после подавления восстания обширный массив "свободных" земель привлекал людей из внутренних областей Русского государства. К тому же, на новых землях, переселенцы получали льготу от повинностей на три года. Уже очень скоро вокруг городов и крепостей возникла густая сеть русских поселений, численность которых к середине 1540-х гг. оценивалась в 260 сёл и деревень.

  В 1550-е гг. начинается проникновение русских и во внутренние районы края. Территория расселения русского населения всё более расширяется. Границы распространения помещичьей колонизации передвигаются в малоосвоенные земли, соседствующие с "Диким полем". Этому способствовало возведение в 1550-е гг. укреплённых засек по рекам Кубне и Карле, притокам р. Свияги.

  Наряду с поместным землевладением широкое развитие получило церковное и монастырское землевладение. Церковные организации проявили большую активность в освоении земель края. Для распространения христианства правительство стало способствовать насаждению монастырей. Два монастыря были основаны в крае в первые годы после его присоединения: Богородице-Успенский в Свияжске и Спасо-Преображенский в Казани. Почти одновременно возник третий монастырь — Свято-Успенский (Зилантов) в Казани. Вскоре Троице-Сергиев монастырь основывает в Казанском крае дочерние монастыри: Троице-Сергиев монастырь в Казани и Троице-Сергиев монастырь в Свияжске. В 1533 г. образовалась казанская архиепископская кафедра. В последующие десятилетия XVI века были основаны Богородицкий женский монастырь в Казани, Казанский Иоанно-Предтеченский монастырь, Троице-Фёдоровский монастырь, Свято-Троицкий монастырь в Чебоксарах и др.

  Кроме этого одним из важнейших мероприятий строительства было строительство городов. Большинство их основывалось как военные пункты русского владычества над местным населением. Некоторые из них возникали для охраны от нападений крымских татар и ногайцев. Вскоре после постройки укреплений в городах селились купцы и посадские, занимавшиеся ремеслом, промыслами и мелким производством на рынок и торговлей.

  Сама Казань превратилась в сильную крепость. В 1534 г. в городе началось строительство стен Кремля из "белого камня". С этой целью из Новгорода и Пскова прислали 200 каменьщиков. Кремлёвская стена имела 13 башен, вооружённых пушками и пищалями. Вблизи Булака были расположены пороховой, а вскоре и пушечный дворы.

  Строились укреплённые крепости — Свияжск (1531 г.), Арск, Чебоксары (1533 г.) и Лаишев (1534 г.). Укреплён был прежний татарский город Тетюши. В 1551 г. строится город Кокшайск, а вскоре на Вятке — Малмыж (1568 г.) и Уржум (1572 г.).

  Несколько иначе шли процессы установления русской власти в Башкирии. Будучи кочевым народом, они не имели городов, захватив которые можно было поставить местное население под свой контроль. К тому же по своему подданству башкиры были разделены между Казанским ханством (власть которого признавали западные башкиры) и Ногайской ордой (основная часть башкир). После падения Казанского ханства западные башкиры заняли выжидательную позицию, не спеша признавать новую власть, но и не примыкая к восставшим против русского владычества. Но успешные действия русских войск заставили их пересмотреть свою позицию. Осенью 1532 г. Западная Башкирия согласилась принять подданство Русского государства и обязалась платить ясак "чем богата башкирская земля": пушниной и мёдом, а также нести воинскую службу. В свою очередь Иван IV признавал вотчинное право башкир на занимаемые ими земли.

  Присоединение к Русскому государству основной части Башкирии произошло в начале 1550-х гг. Так получилось, что находившиеся под властью Ногайской орды центральная, южная и юго-восточная части Башкирии находились зоне влияния тех ногайских мурз, которые были подчинены бию Юсуфу, поражение которого в междоусобной борьбе с Исмаилом привело к их массовому исходу за Яик, в казахские степи, и на Кубань. Вследствие чего в башкирских землях возник вакуум власти и рост внутренних противоречий, обострявшийся тем, что оставшиеся мелкие ногайские улусы стали претендовать на доминирование над башкирами, вместо ушедших. В этой ситуации среди башкир стала популярной идея найти нового сильного сюзерена, власть и влияние которого будут достаточны для обеспечения относительной внутренней стабильности.

  Первыми сориентировались т. н. "минские башкиры", занимавшие обширную территорию по долине реки Дёмы. Северные границы их земель доходили до среднего течения реки Белой с охватом её правой (горной) стороны и низовьев реки Уфы. К югу от Уфы из территории простирались до самых верховьев Дёмы и Уршака. На западе земли "минцев" доходили до истоков рек Кармасан, Чермасан, Усень и Ик. По подсчёту историка Василия Юматова, "во всех тюбах или волостях минских башкирцев имелось более миллиона десятин".

  Именно на землях "минцев" был основан город Уфа, построенный у слияния трёх больших рек Башкирии. С правой стороны Белая принимает горную реку Уфу, текущую с северо-востока, с левой стороны — Дёму, берущую начало далеко на юге Башкирии.

  Территория минских башкир отличалась богатыми и выгодными для кочевников-скотоводов природными условиями. Здесь широко раскинулись степи с сочными травами, перемежающиеся с лесными массивами. Обширные луга по долинам рек Белой и Уфы, Дёмы и Уршака также представляли собой великолепные пастбища. На этой земле много полноводных степных рек и озёр, удобных не только для водопоя скота, но и богатых рыбой и дичью. Придёмские леса изобиловали дикими пчёлами и пушными зверями. Территория "минцев" была удобна как для летней кочёвки, так и для зимовки. Зимой снега здесь бывают сравнительно не глубокие, и весной земля открывается из-под снега раньше, чем в других местах Башкирии. Скрещивание водных путей, богатства природных ресурсов, центральное положение этого района в Башкирии способствовали тому, что этот район издавна был довольно густонаселённым. Кочевые племена, попавшие в Приуралье, прежде всего направлялись на эти удобные территории.

  Отсюда вполне понятна та острая борьба, которая шла всё время за обладание этим районом. Как и понятно желание "минских башкир" найти такую опору, которая бы позволила им сохранить контроль над столь благодатной землёй.

  В 1551 г. посольство "минцев" появилось в Москве, где "било челом" о принятии в русское подданство на тех же условиях, что и западных башкир. А разгром турецких войск под Астраханью в 1552 г. и полное поражение Юсуфовичей в борьбе за власть в Ногайской орде окончательно прояснило для остальных башкир "кто хозяин в доме". После чего посольства с просьбами о переходе "под высокую государеву руку" пошли от них косяками. В результате чего к середине 1550-х гг. вся Башкирия официально вошла в состав Русского государства. Нельзя сказать, что нагайцы были довольны уходом своих подданных, но ослабленные междоусобицей, уходом части улусов и голодом они могли только протестовать, не имея возможности подтвердить свои претензии силой.

  Также шла русская колонизация Нижнего Поволжья, начавшаяся непосредственно после занятия Астрахани. Первое время этот первый пункт русской осёдлости на Нижнем Поволжье был слишком отрезанным от остальной России. Поэтому он не обеспечивал в достаточной степени те интересы, которые были связаны с обладанием этого региона, и даже сам был плохо обеспечен от всевозможных опасностей, как слишком далеко находившаяся колония. Этот пункт связан был с остальной Россией рекой Волгой. По ней в Астрахань отправлялись суда со съестными и боевыми припасами для служилых людей. Рекой Волгой ездили в Астрахань воеводы и приказные люди. По этой же реке ходили купеческие и рыболовецкие суда. Но путь этот был чрезвычайно опасен. Суда подвергались нападениям русских разбойников, крымских татар и ногайцев. Всё это наводило русское правительство на мысль о постройке укреплений в разных местах Волги для обеспечения этого водного пути. Эта мысль подсказывалась русскому правительству и татарскими отношениями. Дело в том, что через реку Волгу происходили сношения и соединения ногайцев с крымцами. Переправы с ногайской стороны на крымскую чаще всего совершались при впадении в Волгу рек Самары и Иргиза, по которым кочевали ногайцы. Переправа с крымской стороны на ногайскую чаще всего происходили на "переволоке", т. е. на том месте, где Волга сближается с Доном, по левым притокам которого кочевали крымцы. В интересах русского правительства было разъединять эти орды, не допускать перехода крымцев к ногайцам и наоборот. Средством для этого прежде всего могла служить постройка укреплённых городов в местах обычной переправы татар через Волгу. Ещё в 1553 г. царь велел "в тех местах учиня крепости", но подоспевшая война в Ливонии, поглотившая всё внимание правительства, вынудила отложить постройку городов на Волге. Ограничились только тем, что поставили в тех местах постоянные сторожевые посты для наблюдения за переправой и воспрепятствования ногайцам и крымцам переезжать с одной стороны Волги на другую, а также для преследования "лихих людей".

  Но в середине 1560-х гг. с прекращением войны против Швеции ситуация изменилась. В 1566 г. при устье р. Самара на левом берегу Волги правительство построило город Самару. Вслед за Самарой построен был город Царицын, при впадении реки Царицы в Волгу, так называемой "переволоке". Назначением этого города было препятствовать сближению ногайцев и крымцев. Затем, приблизительно на полпути между Самарой и Царицыным, построен был город Саратов, который имел своим предназначением быть вспомогательным пунктом для Самары и Царицына. В 1595 г. был построен Чёрный острог (через несколько лет переименованный в Чёрный Яр), ниже Царицына, для подачи помощи купеческим речным караванам против разбойников и кочевников.

  Значительные изменения в жизни Русского государства проявились в сфере внешней торговли. Начало 50-х гг. XVI века стало временем её расцвета. После завоевания Казани и Астрахани установились прямые и систематические связи России государствами Средней Азии и Ираном. Русские купцы стали постоянно бывать в Дербенте и Шемахе — столице Ширванского ханства, откуда вывозили шёлк-сырец, шёлковые и хлопчатобумажные ткани, москательные товары (краски, клеи и пр.), пряности, транзитную нефть и т. д. Затем их путь лежал в Тебриз, Казвин, Кашан — самые оживлённые города Ирана и даже в Ормуз, где добывался самый крупный в мире жемчуг ("гурмыжские зёрна"). Маршрут в Среднюю Азию пролегал вдоль северо-восточного берега Каспия до Мангышлака, затем вёл к озеру Сара-Камыш, через г. Селлизгор или Везир в Угренч — столицу Хивинского ханства.

  Астрахань в рассматриваемый период сделалась главным пунктом восточной торговли России, где постоянно гостили купцы бухарские, хивинские, иранские, ногайские, армянские, турецкие и др. Русская казна содержала для них два гостиных двора — Гилянский и Бухарский. Для русских купцов (по сообщениям англичан, каждое лето к низовьям Волги ходило до 500 больших и малых судов за солью и рыбой) существовал отдельный гостиный двор — Русский.

  Русские купцы привозили в Астрахань и отпускали в восточные страны сырые и обработанные кожи (красную юфть), меха, воск, мёд, деревянные ларцы и посуду, сёдла и конскую сбрую, хлеб и другие съестные припасы, водку, зеркала, кошельки, моржовую кость, музыкальные инструменты (накры, зурны, бубны), гвозди, ножи, топоры, сабли, рогатины, железные наконечники и древки стрел, кольчуги, серебряные московские кубки, стопы, ковши, золотые перстни, позолоченные рукомойники и лохани и др. В режиме реэкспорта в незначительных размерах вывозились европейские сукна, цветные металлы (олово, свинец, медь), ртуть, стекло, писчая бумага и др.

  В восточном импорте преобладали шёлковые и хлопчатобумажные ткани, кожи. Свалянные шерстяные материи белого цвета, из которых делались красивые и хорошо защищавшие от дождя епанчи, ковры, предметы вооружения и конского снаряжения, керамика, благородные металлы, самоцветы (драгоценные камни), пряные коренья, мускус, серая амбра, ревень. Бухарские, хивинские и изюрские (из г. Везир) купцы привозили хлопчатобумажные ткани, полушёлковые, шёлковые и льняные ткани, сёдла, краски и др. Персидские купцы — шёлк-сырец, камку (узорчатая ткань с шёлковой основой), объяри (узорчатая шёлковая ткань), байберек (ткань из крученого шёлка с золотыми и серебряными узорами), бархат, атлас, тафту, нитки, сафьян, холодное оружие (сабли в ценной оправе, топоры. Кинжалы и ножи) и другие предметы вооружения, музыкальные инструменты (тулумбасы и небольшие бубны), роскошные седла, ковры, драгоценные камни, пряности, сухофрукты, нефть и т. д. Ещё при Василии III ногайские мурзы выхлопотали себе право поставок в Русское государство большого количество лошадей. Их и пригоняли табунами по 30-40 тыс. голов ежегодно.

  Середина XVI века стала временем возрождения Беломорского торгового пути. Ещё в конце XV века русские купцы направляли по нему суда с товарами в страны Западной Европы (один из торговых караванов вёз послов великого князя Ивана III, благодаря чему факт русской морской торговли в этом регионе был документально зафиксирован в московских архивах). В 1555 г., как и в реальной истории, Иваном IV, дабы придать новый импульс к развитию регулярных торговых отношений между Англией и Россией, была выдана т. н. "Московской компании" привилегия, в которой установлена беспошлинная торговля англичан, свободный приезд в Россию и обратный выезд, а также было гарантировано, в случае кораблекрушения, возвращение компании всего спасённого имущества. Страна вела тяжёлую войну с Ливонией и Швецией, и налаживание торговых контактов с Западной Европой, с целью получения оттуда металла, оружия, селитры и специалистов было одной из первостепенных задач. Но после разгрома Ливонии и признания Швецией своего поражения, одним из последствий которого стало то, что русские купцы по договору получили право торговать не только в Швеции, но и ездить через шведские владения "в Любок, Антроп (Антверпен. — Авт.), и во Ишпанискую землю, и во Англию, и во Францыйскую землю", значение торговых связей с Англией резко упало, из-за чего английские купцы не получили того влияния в России, которое у них было в реальной истории. Впрочем, северный торговый путь не прекратил своё существование. Путь через Балтийское море имел и свои минусы, к коим прежде всего относились необходимость выплачивать Дании особую пошлину за право прохода проливом Эресунн (Зунд), а также угроза со стороны пиратов, поэтому, получив широкие торговые привилегии, англичане стали активно торговать с Россией, огибая Скандинавский полуостров с севера. После 1555 г. они ежегодно в конце мая — начале июня посылали в Русское государство несколько торговых судов, чтобы к осени вернуться в Англию с русскими товарами. Уже в 1557 г. "Московская компания" отправила в Россию 4 корабля с товарами. А к 1570-м гг. компания направляла уже от 6 до 10 кораблей ежегодно, которые разгружались в устье Северной Двины, где в Холмогорах англичане устроили предприятие по производству канатов, где 8 мастеров ежегодно переделывали в канаты 90 тыс. фунтов пеньки.

  После Холмогор важнейшим центром северной торговли была Вологда. Именно отсюда начинался Беломорский торговый путь, который вёл по рекам Сухоне и Северной Двине в Холмогоры (к этому водному пути также тяготели Великий Устюг, Тотьма, Сольвычегодск, Яренск и Усть-Сысольск). Через Вологду осуществлялись сухопутные коммуникации с Ярославлем, а также с Костромой и другими городами Верхнего Поволжья, а значит, осуществлялась связь Северного речного пути с Волжским. От Вологды начинался сухопутный тракт на Москву (через Ярославль, Ростов Великий, Переяславль). Вологда имела пути сообщения с Белоозером, Каргополем, Важским уездом (где расцвела т. н. "Благовещенская ярмарка"). Всё это делало Вологду важнейшим звеном российской транспортной системы и превращало её в крупнейший узловой центр торговли.

  Вслед за англичанами потянулись и другие нации. Уже с 1550-х гг. у Мурманского берега (Кольский полуостров) регулярно появлялись торговые суда норвежцев, датчан и нидерландцев, заходивших в бухту у мыса Кегор — северной оконечности полуострова Рыбачий. Иностранцы привозили золото, серебро, серебряную посуду, олово, ювелирные изделия (позолоченные кольца, украшения для поясов, ожерелья с серебряными цепочками), жемчуг, разные сукна, муку, пиво, вино, выменивая эти товары у русских, лопарей и карел на местные — треску, семгу, рыбий жир, пушнину, сало и кожи морских животных. В те же годы иностранцы стали посещать и Печенгскую губу, где завели торговлю с богатым Печенгским монастырём. Затем они появились в Кольской губе и на Соловках. Развитие этой торговли продолжилось и в последующие десятилетия.

  В 1570-х гг. центр мурманской торговли переместился в Колу, расположенную на мысу у впадения р. Кола в залив на расстоянии 75 верст от моря. Этот незамерзающий порт превратился в крупный центр русской внешней торговли с Западной Европой, где наряду с местными продавались товары, привозимые из внутренних районов страны. Только из Нидерландов к берегам Баренцева и Белого морей ежегодно приходило 20 — 30 судов. Благодаря чему, к середине 70-х годов Кола — ранее небольшой посёлок из нескольких домов — превратилась в настоящий город. Однако подобное "соседство" не понравилось "Московской компании", которая в самом начале своей деятельности ставила своих агентов в известность о намерении монополизировать торговлю России с Западной Европой, "добиваясь, чтобы они предлагали русским по возможности выгодную цену за их товары, чтобы купцы охотнее везли свои товары в Вологду к англичанам, чем в Новгород к купцам ганзейским". Они и в дальнейшем продолжали хлопотать о том, чтобы все товары из России и Ирана сначала поступали северным путём в Англию и уже затем "через английские руки распространялись далее во Фландрию, Германию, Францию, Испанию и Италию".

  Однако установление подобной монополии было не в интересах русского правительства, которое после захвата большей части Ливонии, имело, в отличие от реальной истории, некоторую свободу манёвра, и соглашаясь на частичную монополию англичан в т. н. "поморских городах" (в которые включались и Вятка, Тотьма, Пермь и Великий Устюг), отказалось распространить привилегии компании на прибалтийские порты, которые после присоединения к России стали своего рода "воротами" страны на Запад. Не смотря на войну со Швецией, торговля в Колывани, Ругодиве и Пернове (бывшие Ревель, Нарва и Пернау) процветала. Так, к середине 60-х гг. одних нидерландских кораблей приходило ежегодно от 200 до 300. Не считая английских (более 70 кораблей в год), ганзейских (из одного Любека около 70 кораблей в год), французских и пр.

  Из Европы в Россию везли сукна, оружие, металлы (железо, медь, свинец, олово и пр.), бумагу, драгоценные камни, жемчуг, сахар, приправы и пряности, вино, бакалейные товары (купорос, квасцы, мышьяк, нашатырь, сулема, камфара, мастика) и т. д. Обратно вывозились кожи (особенно ценилась юфть), свиная щетина, сало говяжье, воск, меха, мед, лён, конопля, пряжа канатная и сами канаты, рукавицы, масло коровье, мясо, смола, дёготь, слюда, пшеница, клей-карлук (рыбий), зола и поташ, сёмга, треска, гвозди, мыло, а также "транзитные" товары из Индии, Ирана и Средней Азии (прежде всего шёлк).

  Вместе с тем русское правительство всячески поощряя экспорт, старалось ограничить импорт, как путём повышенных пошлин, так и пытаясь наладить производство тех или иных товаров внутри страны. В целом, в 1560-х — 1570-х годах в России продолжается дальнейшее развитие ремесла, совершенствование техники, орудий производства и навыков мастеров. Как и в реальной истории, усилилось развитие как в городе, так и в деревне мелкого товарного производства. Все с большей отчетливостью выделяются районы, специализирующиеся на производстве тех или иных предметов. Развивается металлургическая промышленность. Ещё во время войны в Ливонии, когда Священная Римская империя объявила России торговую блокаду, Иван IV обратил внимание на необходимость снижения зависимости страны от ввозного железа и изделий. В традиционных центрах кузнечного ремесла и добычи железа — Туле, Устюжне, Ладоге — организуются "белые" (освобожденные от податей) Кузнецкие слободы (позднее называвшиеся также Оружейными), обязанные выполнять государственный заказ (но в остальное время работают на себя и сами сбывают свои изделия). Выплавлять железо для государевых "белых" слобод обязаны вместо государева оброка местные черносошные крестьянские волости. В 1569 г. англичанам разрешено было устроить железоделательный завод в Сольвычегодском уезде. Кроме того, недалеко от Тулы, вблизи Дедиловского месторождения бурых железняков, в середине 70-х годов с помощью вывезенных из Нидерландов специалистов были построены Городищенские (Тульские) доменные и железоделательные вододействующие заводы, на которых производились в основном пушки, пищали, ядра, выделывалось прутковое и связное железо.

  Ввод в эксплуатацию Городищенских заводов послужил началом строительства ряда других металлургических предприятий в России. В течение второй половины XVI века были построены две плавильни ("домны") на Олонецких заводах и по одной плавильне на Поротовском, Угодском (Калужский уезд), Вепрейском (Алексинский уезд) и Павловском (Подмосковье, вблизи г. Можайска) заводах.

  Впрочем главной проблемой производства вооружений и пороха остаётся отсутствие на Руси собственных месторождений меди (будут обнаружены несколько позднее). Пока приходится закупать её в Германии и Англии. Расцветает железоделательная промышленность Устюжны (получившей даже название Устюжна Железная). Железо производилось также в Новгородском районе, Тихвине, Белозерском крае, Карелии, Ижорской земле. Так, согласно Писцовой книге Водской пятины конца XVI века в 3-х уездах — Ямском, Копорском, Ореховецком — зарегистрировано до 215 домниц, в каждой из которой за сезон (с декабря по апрель) выплавлялось от 1,5 до 3 тонн металла.

  Росло производство поташа для вывоза за границу. В документах 70-х гг. XVI века упоминаются и "бумажные мельницы". На конец 1560-х гг. приходится попытка царя завести и собственное стекольное дело. В 1569 г. он приказал "вывести к Москве из Венеции золы лутчей. В чем стекляничные всякие суды делать на хрустальной цвет, с тысячью пудов", а в следующем году требовал, кроме присылки земли, "в чем делается веницейское стекло", доставить ещё "и мастеров стеклянишных самых добрых". В селе Измайлове был устроен "анбар, где стекляницы делать", где приготовлялись "стеклянные суды", стаканы, рюмки гранёные, кубки, "склянницы виницейские" и т. д. А спустя три года был заложен ещё один стекольный завод — в Черноголовке.

  Менее удачно пошло другое производство — сафьянное. Нанятый мастер-армянин вскоре скончался, а приставленные к нему русские ученики не успели овладеть искусством выделки козлиных шкур с достаточной степени, чтобы продолжить дело.

  Большое внимание обращалось на отыскание руды всякого рода, и для этой цели вызывались иноземные "рудознатцы". Был отправлен ряд экспедиций для обследования различных местностей Русского государства в отношении металлов и минералов — "сыскивать руд, слюды, соляных разсолов". Первоначально они возглавлялись приглашёнными для этой цели иностранцами, но в результате удалось приохотить к этому делу и русских людей. Появились "изветчики", которые знали "призначные рудные места" и "сыску всяких руд... имеют раденье великое".

  Предпринимались даже попытки завести тутовые сады и хлопковые плантации под Москвой (закономерно закончившиеся неудачей) — и то и другое с целью насаждения на Руси шёлковой и хлопчатобумажной промышленности.

  Но если разведение не только хлопка, но и тутовых деревьев под Москвой являлось фантазией, совершенно неосуществимой, то насаждение самого производства шёлковых тканей из привозного шёлка было делом вполне возможным. Был устроен Бархатный двор, на работу в который пригласили иностранных мастеров. Но большого распространения это предприятие не получило, и ограничилось только обслуживанием потребностей дворца.

  Таким образом, хотя в то время указанные явления носили характер единичных случаев, но всё же все эти предприятия, подготавливали почву для деятельности в этом направлении последующих поколений. Хотя все они и были весьма небольших размеров и с очень незначительным числом рабочих, хотя они часто и не производили ещё для рынка, а в иных случаях содержались за казённый счёт, хотя, наконец, многие из них были недолговечны, но всё же первый шаг был сделан — Россия стала создавать у себя новые отрасли производства — шёлковое, стеклянное, бумажное, расширять ранее существовавшие — суконное, металлургическое, пушечное. И со временем все эти зачатки могли получить надлежащее развитие.

 

  Часть XII

  Государевы украйны

 

  Лето 1565 г. принесло изменения в Швеции, где в сентябре объединившиеся против короля его младшие братья Юхан и Карл, свергли Эрика XIV с трона. Новым королём, под именем Юхана III был провозглашён следующий по старшинству представитель семейства Васа, который немедленно вступил в мирные переговоры с Россией, Любеком и Данией. Уступая как государственный деятель своему старшему брату, Юхан III однако проявил себя неплохим дипломатом. Уже на момент свержения Эрика XIV он, маня скорым заключением мира, убедил датского короля не пользоваться шведской замятнёй, с целью возобновления наступления. Одновременно с этим, используя как возникшее между Копенгагеном и Москвой напряжение из-за занятия русскими Ревеля, так и родственные связи с Иваном IV, он сумел разъединить процесс мирных переговоров Даний, Любеком и Русским государством. Если датчане и любечане выступили в переговорах одним фронтом, то с русскими шведы затеяли отдельное соглашение. Впрочем, охваченные эйфорией датчане, воспринявшие желание Юхана III заключить мир как капитуляцию, не придали этому большого значения. В октябре 1565 г. в Роскилле начались датско-шведские переговоры, которые впрочем уже скоро зашли в тупик. Фредерик II требовал от шведов убрать изображения трёх корон на своём гербе (шведской, датской и норвежской), отказаться от всяких притязаний на Норвегию, Халланд, Сконе, Блекинге и Готланд. Возвращались все завоевания и все захваченные корабли и пушки, а датчанам шведы должны были выплатить денежное вознаграждение. Любек настаивал на подтверждении привилегий, дарованных ему Густавом I Васа; долг шведских королей должен был быть уплачен городу, торговля любчан объявлялась свободной, а сношения с Россией беспрепятственными.

  Но подобные условия были неприемлимы для шведов. Созванный риксдаг принял постановление о невозможности принятия датско-любекских условий мира. Юхан III затеял переписку с Фредериком II, стараясь убедить последнего в том, что надежда на заключение мира ещё есть и отказаться от возобновления боевых действий, дабы таким образом выиграть время, в надежде на заключение мира с Россией, чтобы осободить свои силы на востоке.

  В отличие от конгресса в Роскилле, переговоры с Русским государством шли гораздо более успешно. После взятия Ревеля русские считали, что большая часть их целей в этой войне достигнута и были готовы замириться на условиях текущего положения дел. Поэтому, когда в октябре 1565 г. от шведского короля прибыл гонец с предложением заключить если не мир, то хотя бы перемирие, его приняли весьма благожелательно. В конце ноября того же года в Швецию был отправлен посланец с "опасной грамотой" для шведских послов, которые прибыли в Россию в начале мая 1566 г. Начавшиеся в июне переговоры хотя и двигались "со скрипом и стоном", но истощённая войной Швеция была не в силах продолжать боевые действия и вынужденно пошла на уступки. Шведы согласились на заключение перемирия на 40 лет. Русско-шведская граница восстанавливалась по-старому ореховскому рубежу, определённому ещё в 1323 г.: "А земли бы и воды велел розъехати по старым докончалным грамотам княжь Юрьевым с Магнушем королем". Шведы вернули все захваченные ими приграничные территории и русских пленных, шведские пленные подлежали освобождению за выкуп. Впрочем, тут Иван IV сделал жест доброй воли — уже после подписания договора он заявил, что освободит шведских пленных находящихся в русском плену без выкупа, но только тех, кто находится в распоряжении государства. За пленных находящихся у частных лиц шведы по-прежнему должны были выплачивать выкуп. В Ливонии шведы признавали все русские завоевания, отказывались от претензий на Ревель и Эстляндию и соглашались на свободный пропуск русских купцов. Кроме того, Юхан III признавал царский титул Ивана IV и соглашался по-прежнему вести дела с Русским государством официально не на прямую, а через Новгород.

  Замаячившая угроза русско-шведского перемирия встревожила датского короля, который дал приказ своему флоту атаковать Або. Датчане, явившись в виду этого города, сожгли часть шведских кораблей, разграбили окрестности, но существенного вреда не смогли нанести. А заключение 6 июля русского-шведского перемирия окончательно развязало руски Юхану III, который в августе 1566 г. прервал мирные переговоры с Фредериком II, что привело к возобновлению военных действий. Датчане двинулись к Варбергу; после непродолжительной осады город капитулировал (14 ноября). В ответ шведы ещё в октябре вторглись в Сконе с целью отвлечь датчан от Варберга и после разорения этой области вернулись в шведские пределы.

  Таким образом 1566 год окончился взаимными опустошениями, следующий 1567 начался таковыми же. Шведы перешли норвежскую границу и дошли до Тронхейма, но должны были вскоре отступить; не удалось и вторжение шведов в Норвегию со стороны Акерсхуса. К концу зимы они вторглись в Бохус, но утвердиться в Норвегии им всё-таки не пришлось.

  Неудачи на фронте привели к внутренним волнениям в Швеции, особенно в пограничных провинциях. Возникла даже угроза возвращения Эрика XIV на трон, из-за чего Юхан III был вынужден прибегать как к угрозам, так и к бесплатной раздаче хлеба и снижению налогов.

  Не лучше было и положение Дании. Ясно было, что война не могла долго продлиться. Фредерику II не доставало средств для новых вооружений; в 1567 г. он был в состоянии организовать только одно вторжение в Швецию; оно было направлено на Смоланд и являлось последним наступательным актом войны.

  Общее утомление обеих воевавших сторон привело летом 1567 г. к новому мирному конгрессу, на этот раз в Штеттине, где после многомесячных переговоров, в декабре был наконец-то подписан мир. Стороны отказывались от территориальных претензий друг к другу. Восстанавливались границы времён Густава I и Кристиана III, а в Норвегии границы существовашие с незапамятных времён.

  Самыми продолжительными были прения о судьбе захваченного датчанами Эльфсборга. Для Швеции обладание этим городом было вопросом жизни, ведь это был единственный пункт в проливе Каттегат, позволяющий беспрепятственно передвигаться из Балтийского в Северное море. Юхан III дал своим послам полномочия за Эльфсборг уступить датчанам Емтланд и Герьедален. Датский же король, понимая степень важности для Швеции этой крепости, не желал её уступать. Послы курфюрста Августа Саксонского, выступившего в качестве посредника, помогли решить эту дилемму, убедив Фридерика II пойти на компромисс, вернув Эльфсборг шведам за 150 тысяч талеров.

  Кроме денег датчане настояли ещё на уступке им Емтланда и Герьедалена, на возвращении им всех захваченных в войне кораблей и пушек. Протесты шведских коммиссаров были напрасны; на стороне датчан были и посредники.

  Немало дебатировался также и вопрос о трёх коронах. В конце концов было решено, что оба короля — датский и шведский — могут носить их изображения, но без права на восстановления унии.

  Отдельной строкой шла речь о привилегиях Любека в Швеции. Юхан III соглашался оставить старые привилегии, полученные ими до короля Густава I, а о последних, предоставленных любчанам вынужденно, провести переговоры. Любек же и посредники настаивали на том, чтобы исходной точкой именно и служили привилегии времён Густава I. И шведы были вынуждены уступить, добившись только того, что некоторые пункты в старых привилегиях были вычеркнуты, например запрещение шведам ездить в Северное море через Эресунн и Бельты. Право Любека переносить свои привилегии на остальные вендские города и пр. Но при этом, постановлено было, что любчане могут торговать во всех городах Швеции; принудительные таксы отменялись, а привилегии сохраняют свою силу не только в мирное, но и военное время. Швеция выплачивала Любеку компенсацию в 75 тыс. талеров, а захваченные корабли возвращались обеими сторонами.

  Наконец, в середине декабря 1567 г. все "Высокие Договаривающиеся Стороны" подписали окончательно согласованные документы, и в Балтийском регионе наконец-то воцарился мир.

  В России имели все поводы быть довольными заключёнными в Штеттине соглашениями. Торговая блокада, объявленная в свое время императором Священной Римской империи в ответ на вторжение русских в Ливонию, была под давлением Любека и Дании отменена. Швеция подтвердила своё согласие на свободные торговые сношения европейских стран с Россией. А Дания признала за русскими право владения Колыванью (бывшим Ревелем) и Моозундскими островами. Таким образом Москва получала возможность окончательно сосредоточиться на остальных "украйнах", где все эти годы также происходило "округление границ".

  Так, период с конца 30-х до начала 60-х годов XVI века ознаменовался для Русского государства появлением ещё одного направления экспансии — за "Камень" (Урал). Первые упоминания о походах русских в Сибирь встречаются в летописях XI века. В них записано несколько обстоятельных, хотя и изукрашенных баснословием, сведений о юграх: "...яже сказа ми Гюрата Рогович... "яко послах отрок свой в Печеру, люди, иже суть дань дающие Новгороду; и пришедшю отроку моему к ним, а оттуда идее в Югру". Следовательно, можно предположить, что из Новгородских земель в течении XI — XIV веков совершались эпизодические походы за Урал силами отрядов "ушкуйников". Возможно, какое-то время территория Югории была зависима от Новгорода. После присоединения последнего к Русскому государству в 1478 г. инициативу организации походов в Югорскую землю взяла на себя Москва. В 1483 г. воеводы князь Фёдор Курбский и Иван Салтыков Травин с воинскими людьми перевалили за "Камень", пройдя с Вишеры на Лозьву и Пелым, рассеяли войско пелымского князя Юмшана и поплыли вниз по реке Тавде "мимо Тюмени в Сибирскую землю", в обход владений сибирского хана Сайид Ибрахима (Ибак-хана), который как и Иван III вел борьбу с Большой ордой, а потому стороны избегали столкновений между собой, и с Тобола двинулись по Иртышу на Обь. Там русские ратники "повоевали" Югру и взяли в плен многих князей, в том числе "большого" князя Молдана, "княжих Екмычаевых двое сыновей" и других.

  Поход Фёдора Курбского имел важные последствия. Едва русская рать покинула Зауралье, местные князьки обратились к пермскому епископу Филофею. Посредничество епископа позволило им завязать связи с Иваном III. "От всея земли Кодские и Югорские" в Москву прибыл вогульский князёк Пыткей. Он привёз поминки от кодских князей Лабада, Чангила и других и просил великого князя освободить взятых в плен югорских князей. Его просьба была удовлетворена. В конце 1484 года кодские князья из Зауралья прибыли под стены Усть-Вымского городка и заключили с пермским владыкой и местными князьками мир "на том, что им лиха не смыслити, ни силы не чинити над пермскими людьми, а великому князю правити во всем".

  Пелымские вогулы (манси) также вступили в более тесные сношения с Россией. Местный князь Юмшан в 1483 году прислал к Ивану III своего шурина Юргу и сотника "вогулятина" Анфима с просьбой об "опасной" грамоте — охранном письме с разрешением на проезд в Россию. В 1485 году Юмшан приезжал в Москву и вел там переговоры с великим князем.

  В 1498 году, когда в Москве узнали о том, что тюменцы готовятся к нападению на "подручную" на тот момент Русскому государству Казань, Иван III снарядил большую рать в Сибирь. Наступление должно было упрочить власть русских в низовьях Оби и послужить грозным предостережением для властителей Тюменского "царства". С появлением русских войск на Оби тюменскому хану пришлось отказаться от далеко идущих планов в отношении Казани и подумать об обороне собственных северных границ.

  Поход в Зауралье возглавили воеводы князь Семён Курбский, Пётр Ушатый и Василий Бражник Заболоцкий. По северным городам и землям был проведен сбор ратных сил. В поход выступили 1920 человек с Двины, Ваги и Пинеги, 1304 человека из Устюга Великого, 500 человек "вымеч и вычегжан", а также вятчане — "200 человек руси да 100 человек арян (жителей Арска. — Авт.), татар (из Казани. — Авт.) и остяков". Все эти силы — более четырех тысяч ратников — направились зимой 1499 года в Югорскую землю. Главной целью похода было вогульское Ляпинское княжество.

  Курбский отправился к Ляпину кратчайшим путем. Для этого ему пришлось преодолеть Урал там, где горы достигали наибольшей высоты и составляли мощный каменный пояс. Русские ратники прошли за перевалы ущельем ("щелью"). Высокие горы произвели на жителей равнин глубокое впечатление. "А Камени в облаках не видати, — записал с их слов летописец, — только ветренно, ино (горы. — Авт.) облака раздирают". Сибирь встретила ратников морозами и вьюгой. Поход продолжался всю зиму. За время похода воеводы заняли более сорока урочищ и взяли в плен 58 князьков. В итоге Югорская земля была подчинена, а ее князья приведены к шерти "по их вере".

  Казалось, России надо сделать последнее усилие, чтобы прочно закрепиться в Западной Сибири. К своему длинному титулу великий князь Иван III присоединил титул "князя Кондинского и Обдорского", властителя двух крупных сибирских земель.

  Однако плоды военных успехов на востоке были вскоре утрачены. Печорский путь был слишком отдален от Москвы, чтобы им можно было воспользоваться для прочного присоединения Зауралья. А после кончины Ивана III дело временно заглохло — его сыну Василию III, вынужденному воевать "в кольце фронтов" против Литвы, Крыма и Казани было не до экспансии в Зауралье. Но после разгрома Казанского ханства в 1530-х положение дел стало заметно меняться. Чтобы понять причины последующих событий необходимо сделать ещё один небольшой экскурс в историю. В конце XV века, после убийства предположительно в 1493 г. Сайид Ибрахим-хана Мухаммедом Тайбугином, обширный Сибирский юрт распался на собственно Сибирское (Тюменское) ханство, со столицей в Чимги-Туре (нынешняя Тюмень), и отколовшийся от него Искерский юрт (Сибирское "княжество") во главе с представителями рода Тайбугинов (Тайбугиды), со столицей в городе Искере (он же Кашлык, располагался рядом с современным Тобольском). Отношения между этими государственными образованиями, по понятным причинам, не отличались теплом и дружелюбием, но не смотря на попытки тюменских ханов возродить былое величие, их могущество постепенно таяло и, в конце концов, сибирские земли оказались в вассальной зависимости от Ногайской орды и Казанского ханства. В январе 1535 года, после того как русские окончательно утвердились в Казанском крае, в Москву прибыли послы от правителя Искерского юрта Касыма бен Мухаммеда Тайбугина, которые "били челом" государю... чтобы... взял на себя на своё имя, и от сторон от всех заступил, и дань на них свою положил, и даругу своего прислал, кому дань собирать... со всякого чёрного человека по соболю да даруге государеву... по белке с человека по сибирской... И царь... послал... посла своего и даругу им своим жалованным ярлыком... и велел... князя Касима и всю землю Сибирскую к правде привести и, чёрных людей переписав, дань свою сполна взять и з дорожною пошлиной". В ходе переговоров дьяки Посольского приказа дознались у послов, что "чёрных" людей в Искерском юрте числилось около 30 тыс. чел. Таким образом послы согласились платить дань в 30 тыс. соболей ежегодно.

  Причины этого посольства лежали в рамках традиций как необходимость обновления ярлыка на правление в связи со сменой сюзерена, а в данном случае в связи с переходом властных полномочий от Казани к Москве. Русские в своей дипломатической переписке с Литвой разъясняли, что "Сибирская земля по ряду с Казанскою землею; и как государь наш... взял Казань, и Сибирский князь Касим бил челом государю нашему со всеми сибирскими людьми, чтобы царь... пожаловал, Сибирские земли держал за собою, и дань бы с них имал, а из бы с Сибирские земли не сводил".

  Но попытки собрать искомую дань не увенчались успехом. Вместо обещанных 30 тыс. собольих шкур Касым прислал в Москву всего семь сотен. Возмущённое подобным поведением своего нового подданного русское правительство заключило его посла в тюрьму, хотя тот оправдывался тем, что всю Сибирскую землю "воевал шибанский царевич и людей поимал многих". Однако побывавшие в Сибири русские представители опровергли эти слова посла, утверждая, что Касым мог бы собрать всю дань сполна, если бы "похотел" того. Таким образом попытка мирным путём подчинить царской власти Сибирь закончилось неудачей (в реальной истории в схожей ситуации середины 1550-х гг. искерский "князь" Ядгар бен Касым Тайбугин, после дачи царю Ивану IV присяги ногайским бием Исмаилом, предпочёл восстановить отношения с Россией и возобновить выплату дани, но в этой альтернативе, в середине 1530-х гг., до признания ногайцами своего вассалитета по отношению к Москве ещё далеко, а возможности оказания силового воздействия на отложившегося подданного у русских пока нет).

  Положение изменилось во второй половине 1540-х гг., когда в Ногайской орде вспыхнула внутренняя смута, в которой тюменский правитель Кутлук-хан встал на сторону бия Юсуфа и его сыновей. В 1550 г. сибирские татары во главе с племянником хана Муртазой напали на Чердынь, "погосты пожгли, а заставу чердынскую русаков и пермяков побили". Однако поражение "Юсуфовичей" и ослабление ногайцев резко поменяло ситуацию. В 1551 г. в Сибирь был отправлен отряд под командой стрелецкого головы Ивана Черемисинова и казачьего атамана Ляпуна Филимонова, численностью около 840 человек (примерно 500 стрельцов и более 300 казаков).

  Перевалив Уральские горы, русские в конце июля подошли к Чимги-Туре и высадились на левом берегу р. Туры напротив мыса при впадении р. Тюменки в Туру. Кутлук-хан, понадеявшись на своё численное преимущество, приказал атаковать русский лагерь. Сражение вышло ожесточённым и весьма кровавым (потери русских составили более 100 человек), но закончилось не в пользу татар. Как несколько позднее с радостью сообщал летописец, "И августа в 1 день взяша град Тюмень, еже Чингида, и царя Чингиза убиша, и многие припасы и богатства взяша". Но заняв Чимги-Туру Черемисинов с Филимоновым сочли это место неподходящим для строительства острога. Выгнав всех жителей, они спалили город, а острог, получивший название Тюменского, выстроили на новом месте между Турой и Тюменкой в виде четырёхугольника. Подходы к нему были защищены обрывистыми берегами Туры и глубоким оврагом. Местные татары покорились без сопротивления и стали платить дань, но племянник погибшего хана Муртаза, вместе со своими сыновьями Ахмед Гераем и Кучумом, бежали на восток, где опираясь на поддержку части ногайцев продолжили борьбу.

  Остановившись на Туре, Черемисинов затребовал из Москвы подкреплений, поскольку ситуация продолжала оставаться тревожной. В мае 1552 г. Черемисинов получил сообщение о сборе Муртазой, объявившего себя новым сибирским ханом, своих сторонников и, не дожидаясь появления последнего под стенами Тюмени, двинулся вниз по течению Туры, в устье которой встретил войско противника, численностью около 700 человек. Битва близ устья Туры шла несколько дней, и закончилась разгромом Муртазы, открыв русским путь по Тоболу. Дождавшись прибытия в конце июля 1552 г. отправленного Москвой "на воеводство" в Тюмень князя Василия Андреевича Сицкого с 500 служилых людей, Черемисинов решил не задерживаться и со своими людьми отправился дальше, уже в самый центр Сибири. 26 августа его отряд подошёл к лежащему в 16 верстах от устья Тобола городку Карачин, где правящие Искером Ядгар и Бек-Булат, сыновья покойного Касыма, разместили свои наспех собранные силы, изготовившись дать Черемисинову решительный бой.

  28 августа 1552 года русские атаковали противника, и после короткого штурма взяли город, в котором простояли почти две недели, отдыхая и накапливая силы.

  12 сентября русские вышли из Карачина и пошли вниз по Тоболу на Иртыш и там, не решившись "с ходу" на штурм хорошо укреплённого Искера, на высоком мысу в 15 верстах от сибирской столицы выстроили деревянный острог, названный Тобольским, который был использован в качестве базы для подготовки к решающему сражению.

  Ядгар тем временем собирал дополнительные силы и 1 октября 1552 года решил лично возглавить войско, чтобы нанести русским поражение и вынудить их к отступлению. Тобольский острог был взят в осаду, продолжавшуюся до 21 октября, когда, убедившись в невозможности захватить укрепление, Ядгар был вынужден отойти. После чего Черемисинов принял твёрдое решение, что нужно нанести решающий удар и переломить ситуацию в свою пользу. Отступать вблизи превосходящего числом противника было совершенно невозможно, ибо такое отступление неминуемо завершилось бы разгромом и гибелью.

  23 октября 1552 г. русские, оставив в остроге небольшой гарнизон, погрузились в струги и пошли к Чувашскому мысу, где были сосредоточены основные силы Ядгара, которыми командовал его брат Бек-Булат. На мысу была выстроена длинная засека, за которой сидели татарские лучники. Русские высадившись со стругов, выстроились на берегу и пошли вверх по склону, прямо на татарскую засеку. И еще одна сотня стрельцов осталась в стругах в качестве резерва.

  Это был по сути самоубийственный шаг. Противник обладал численным превосходством, занимал укрепление на высокой горе. Русские же должны были взять укрепление приступом, без всяких осадных приспособлений. Подойдя к засеке на расстояние прицельного огня, стрельцы открыли огонь из пищалей, в ответ на который татары осыпали наступающих тучей стрел. После чего русские развернулись и стали быстро отступать к стругам так, чтобы у татар возникла иллюзия бегства. Бек-Булат быстро оценив обстановку, решил что настал благоприятный момент для разгрома противника, и приказал воинам сделать проломы в засеке.

  Вскоре масса воинов ринулась вниз по склону. Русские тем временем добежали почти до самого берега, развернулись, дали последний залп и ружей и вступили в рукопашный бой. Отряды остяков, посланные Бек-Булатом вперёд, после первых же залпов разбежались. Тогда он ввёл в бой свои резервы и лично повёл их в атаку. Со своей стороны Черемисинов, до этого наблюдавший бой со струга, тоже решил, что наступил решающий момент битвы, и ввел в бой свои последние резервы. Возглавив бойцов лично, Черемисинов стал прорубаться через массу воинов прямо к бунчуку командующего. Вокруг Бек-Булата закипела жестокая рукопашная схватка. Сам он пулей был выбит из седла и упал наземь, где его и захватили в плен стрельцы.

  В битве наступил перелом. Пленение предводителя вызвало панику в татарском стане. Первыми ускакали татарские всадники, за ними бежали пешие воины. Сам Ядгар, с которым остался лишь небольшой отряд телохранителей, ушёл вверх по Иртышу. Искер был брошен на произвол судьбы, и после битвы Черемисинов беспрепятственно вступил в опустевший город, где русским досталась богатая добыча, в первую очередь "мягкая рухлядь" — ценные меха соболей, а также много оружия и табуны лошадей. Как и в случае с Чимги-Турой русские, вывезя всю добычу, спалили Искер, сделав своей ставкой Тобольский острог, который первоначально представлял собой небольшую крепость. Но место оказалось удачным. С одной стороны гору, на которой строили острог, подпирала р. Курдюмка. Она впадала в Иртыш, образуя мыс, за которым располагалась как бы естественная гавань. Через несколько лет возле острога возник посад. Тогда были расширены старые укрепления: воеводы со служилыми людьми срубили город Тобольск и поставили небольшой острог вокруг посада.

  Уже в 1555 г. Тобольск, первоначально зависевший от Тюмени, "стал быть собой". С этого времени русские власти стали вести все сношения с правителями вновь присоединенных к России сибирских областей только через тобольских воевод. А воеводам всех сибирских городов предписывалось "обо всяких о тамошних делах обсылатися и писати в Тобольский город к воеводам, чтобы в сибирских городах меж воевод всякие дела были ведомы".

  Шло своим чередом и объясачивание окружающих племён. Уже 30 октября 1552 г. в Тобольский острог пожаловали остяцкие князья, согласившиеся принять русское подданство и платить ясак. Власть русского царя признали и живущие в окрестностях Тобольска татары. 20 февраля 1553 года Черемисинов узнал от них местонахождение Ядгара. Он стоял лагерем во главе небольшого отряда в нескольких десятках верст от Тобольска и проводил разведку. Черемисинов отправил на поимку Ядгара отряд из 60 стрельцов и казаков. Им удалось ночью незаметно подойти к лагерю "князя Сибирского", перебить охрану и взять Ядгара в плен. 28 февраля 1553 года пленник был торжественно доставлен в Тобольск, а затем вместе со своим братом и собранным ясаком отправлен в Москву.

  Впрочем, не всё было столь безоблачным. Весной 1553 года отложились уже присягавшие русским кондинские остяки. Местный князь решил отказаться от выплаты дани, собрал ополчение из остяков и вогулов, и укрепился в городке Чукасе в центре своей волости.

  На подавление восстания и подчинение земель в низовьях Иртыша и по Оби Черемисинов в начале марта выделил отряд в 50 казаков и одну пушку с боеприпасами. Им также были подчинены верные русским отряды татар и остяков, которые играли роль вспомогательных сил.

  Русский отряд штурмовал Чукас три дня. Город располагался на высоком коренном берегу Иртыша, на горе высотой более 25 метров. Это было обычное остяцкое укрепление: небольшая площадь, обнесенная частоколом, укрепленная валом и рвом, в центре которой находились две-три землянки.

  Трехдневная осада окончилась неудачами и потерями в отряде. Тогда русские решили пойти на решающий штурм. Крепость была обстреляна из пушки и ружей. Осажденные дрогнули и побежали от крепости в разные стороны. Казаки ворвались в цитадель и стали рубить всех, кто не успел убежать. После этого крепость была сожжена. В плен попало несколько знатных остяков, казнённых за измену. Бывшие подданные мятежного князца сочли за лучшее дать присягу и выплатить дань.

  После чего русские внезапным ударом разгромили укрепление другого восставшего остяцкого князя, чья ставка располагалась вблизи устья Иртыша. Не ожидая, что русские быстро возьмут Чукас, он был совершенно не готов к тому, что те быстро дойдут до его волости и 20 мая нападут сразу на его ставку, перебив всех её защитников. Затем казачий отряд вышел в устье Иртыша, провел разведку нескольких волостей по Оби, недалеко от впадения Иртыша. Никакого сопротивления уже не было. Остяки, узнав о гибели князя, присягали русским и давали ясак без всякого сопротивления. После разведки 29 мая 1553 года казаки повернули назад в Тобольск.

  Летом 1555 г. Муртаза совершил набег и разграбил ряд селений в районе Тобольска. Его воины в селениях, расположенных выше по Иртышу между Вагаем и Ишимом, поубивали многих татар, согласившихся платить ясак русскому царю. Всё это настраивало против него местное население. Поэтому, когда в 1556 г. тобольский воевода кн. Андрей Фёдорович Жеря-Алёнкин вышел в поход против Муртазы, в составе его отряда было множество тобольских татар. Воевода настиг Муртазу у Ишима и разбил его войско. Но тот сумел уйти с немногими соратниками в Барабинские степи.

  В 1558 г. специально сформированный в северорусских уездах и Приуралье отряд (около 300 бойцов) был послан Москвой против сильного Пелымского княжества — активного союзника Муртазы и противника русских. Собранное вогульскими князьцами большое войско в несколько тысяч человек встретило русских на речке Паченке, притоке Тавды, на берегу Поганого озера, где и произошла сеча. Используя свое численное преимущество, вогулы пошли в прямую атаку. Наиболее опытные воины, одетые в доспехи, вооруженные копьями и саблями, шли в первых рядах войска. За ними шли легковооруженные воины, не имевшие доспехов, вооруженные копьями, тесаками и луками. Они укрывались за спинами панцирной пехоты и стреляли из-за них в противника.

  Русские использовали это обстоятельство. Выстрелами из пищалей они уничтожили первые ряды вогульского войска, наиболее сильных воинов. Затем сами перешли в наступление и прижали к озеру остальное вогульское войско, где полностью их перебили. После чего казаки прошли всю Тавду до верховий успешно приводя вогулов, которые потеряли в битве всех своих князцов и большую часть боеспособных мужчин, к повиновению.

  Летом 1558 г. воины русского отряда начали строительство на берегу р. Тавды около устья Пелыма укрепления Пелымского городка, который должен бы прикрывать путь между Лозьвинским городком и Тобольском. После окончания строительства городка часть отряда осталась в нём в качестве гарнизона, другая часть отряда убыла в Тобольск. Царский наказ предписывал устроить под новым городом крестьянскую слободу, выделив переведённым крестьянам места под дворы и наделы под пашню. Наделы под пашню получали и оставленные в Пелыме стрельцы и казаки. Такая же политика проводилась и в других создаваемых русских сибирских городках.

  К концу 50-х гг. XVI в. русские укреплённые городки появились на всей Нижней Оби. Прибывший из Пелыма в Тобольск отряд был пополнен тобольскими служилыми людьми и летом 1558 г. направился на стругах вниз по Иртышу и Оби для основания в Югорской земле русского укреплённого городка. Местом для нового городка выбрали левый берег Северной Сосьвы, примерно в 20 верстах от места её впадения в Обь.

  Там проходил древний путь из Руси в Приобье, который назывался Зырянской дорогой или русским тесом. Он начинался с Печоры и её притоков и шёл через "Камень" к югорскому городку Ляпин на р. Сыгве и далее по Северной Сосьве на Обь. Рядом находилось заброшенное югорское укрепление под названием Берёзовый город. Так что новый русский городок был назван Берёзовым острогом.

  Зимой 1559 г. из Берёзова русский отряд выступил в поход против вогулов, живших южнее, на р. Конде. Дело было в том, что кондинские вогулы воевали с кодскими остяками, выступавшими союзниками русских. В результате Кондинское княжество потеряло независимость и стало выплачивать ясак царю.

  С помощью всё тех же кодских князей были присоединены обдорские земли в низовьях Оби, где в 1560 г. у полярного круга был основан Обдорский острог (современный Салехард), служилые люди которого производили сбор ясака и с окрестных самоедов (ненцев).

  В феврале 1559 г. из Москвы в Обский городок отправился небольшой отряд служилых людей с целью закрепить за Русским государством земли Приобья выше Иртыша. В Обский городок из Берёзова для усиления присланного отряда послали отряд берёзовских служилых людей и кодских остяков. Соединённый отряд поплыл вверх по течению Оби во владения принявших русское подданство остяков и на правом берегу Оби при впадении в неё р. Сургутки поставили новый город Сургут. Туда перевели служилых людей из ликвидированного по приказу Москвы Обского городка.

  После основания Сургута началось активное продвижение русских отрядов и промышленников в районы Средней и Верхней Оби. Он стал опорным пунктом в Приобье для борьбы с союзом родственным ненцам селькупских племён, известных как "Пегая орда", связанный с Муртазой. В 1561 г. последний специально подошёл к территории Пегой орды, чтобы совершить совместное нападение на Сургутский уезд. Именно для предотвращения возможного союза селькупов с Муртазой в 1560 г. в центре Пегой орды был поставлен Нарымский острог и весь этот район присоединили к русским владениям. Из него промышленники и казаки продолжили продвижение верх по реке в поисках новых "угодных" мест и "ясашных землиц".

  Страдавшие от набегов Муртазы племена Средней Оби обычно не оказывали сопротивления этому продвижению, надеясь получить защиту от набегов беспокойных южных соседей, и русская власть распространилась почти до р. Томи. Покорность новой власти и согласие на выплату ясака проявило всё население по р. Кети, впадающей в Обь справа, приблизительно в 100 верстах выше Нарыма. В 1561 г. в нижнем течении Кети русские поставили Кетский острог.

  Одновременно с этим русские отряды двинулись вверх по Иртышу. В 1559 г. воеводе кн. Борису Васильевичу Серебряному-Оболенскому был дан наказ: "Идти города ставить вверх Иртыша, на Тару-реку, где бы государю было впредь прибыльнее, чтобы пашню завести, и Муртазу-царя истеснить". Его отряд из 1500 бойцов состоял из русских стрельцов и казаков, 400 поволжских татар и башкир и 550 сибирских татар.

  Зимой 1559 — 1560 гг. была закончена постройка Тарского острога в устье р. Тары, правого притока Иртыша, который долгое время был самым южным русским укреплением в Западной Сибири. В начале 1560 года в Тару был назначен новый воевода, князь Иван Иванович Елецкий с помощником — письменным головой Даниилом Григорьевичем Чулковым. Новому воеводе было дано наступательное предписание — вести войну против хана Муртазы и союзных ему ногайских мурз. Подготовка к решительному наступлению велась серьезно, из Москвы для Тары прислали шесть пушек. В городок перебросили подкрепления, доведшие численность гарнизона примерно до 600 человек.

  Новый воевода сразу же предпринял активные действия. Вскоре после прибытия Елецкий отправил отряд казаков и татар в 90 человек вверх по Иртышу для разведки вокруг ставки ногайцев на Иртыше, на Черном острове.

  Разведчикам повезло. Они наткнулись на татар, ловящих рыбу на Иртыше, напали на них и захватили после короткого боя 18 человек в плен. Татары оказались из ногайской ставки и рассказали об укреплении, силах и о планах дальнейших действий. Елецкий незамедлительно выдвинул большой отряд из 276 человек, который неожиданно напал на укреплённую ставку и с ходу взял её штурмом. Татары не ожидали нападения и попытались бежать из ставки. В погоне русскими было убито еще 6 человек и 14 взято в плен. В руки русского отряда более 60 родовитых татар с семьями.

  Эта удачная операция сильно ослабила силы Муртазы на Иртыше и позволила русским начать предписанный царской грамотой и запланированный на весну 1560 года поход по иртышской степи в гораздо более благоприятных условиях. По замыслу, стрельцы должны были пройти по прииртышским волостям, взять штурмом и ликвидировать укрепленные городки князей. Отряд под командованием Чулкова вышел на лыжах 17 марта 1560 года.

  Несколько волостей недалеко от Тары управлялись сторонниками Муртазы, которые имели укрепленную ставку Чангула. Русские осадили городок, а командующий отрядом разослал по волостям отряды для подавления сопротивления. Татары решились на вылазку из осаждённой крепости, но потерпели поражение, и после этого русские овладели крепостью, после чего сожгли её.

  Сопротивление татар в волостях выше Тары по Иртышу было сломлено. Дальше отряд не пошёл из-за таяния снегов и вернулся в Тару.

  Уже с конца 1562 года в Москве стали готовить большой поход на Муртазу, который должен был покончить наконец с сибирским ханом. Весной 1563 года в Таре был собран большой отряд из 700 русских стрельцов и 300 ясачных татар, вышедший 9 мая 1563 года вышел в поход на Муртазу.

  20 августа 1563 года русские окружили ханскую ставку и начался ожесточённый бой, который шёл весь день и закончился только ночью. Татары потерпели полное поражение и понесли большие потери, включая множество ближайших родственников Муртазы.

  В последнем бою в ханской ставке погибла почти вся знать Сибирского ханства. Самого Муртазы и его сыновей: Ахмед Герая и Кучума не было ни среди погибших, ни среди пленных. Как позже стало известно, они в начале битвы вырвались и с немногими целевшими сторонниками убежали в небольшую, но сильную крепость на Ишиме.

  Городище занимало мыс коренного берега Ишима высотой 47 метров и со стороны реки оно совершенно неприступно. Крепость защищалась двумя валами и рвами. Первый из них был шириной 12 метров, глубиной в 3,1 метра. После него находился вал, развал которого в ширину был 9,3 метра. Это была высокая стена, примерно в 3,5-4 метра, сооруженная на земляной насыпи из вертикально вкопанных бревен, которые сверху обмазывались глиной. Ров укреплялся рогатками против конницы. Перед рвом шел частокол наклонно вкопанных и затесанных бревен, которые не пропускали всадников непосредственно к стене.

  Второй вал отделял в городище небольшой участок и создавал своего рода цитадель. Глубина рва составляла 2,2 метра при ширине в 4 метра. Над ней возвышался развал стены высотой 180 сантиметров и шириной 8,5 метров. Здесь тоже была высокая стена, возведенная на насыпи и укрепленная деревом.

  Но даже столь мощные укрепления уже не могли спасти беглого хана. Узнав о приближении русских, он приказал сжечь город, а сам бежал в район озера Зайсан, во владения ойратов, у которых и оставался до самой своей смерти в 1565 г.

  После разгрома Муртазы желание принять русское подданство изъявили чатские мурзы, барабинские и теренинские татары. С просьбой о строительстве в его землях русского острога, "чтобы от киргизских людей их оборонить", обратился приехавший в Москву князец эуштинских (томских) татар. В свою очередь он обещал оказать русским представителям содействие в подчинении окрестных племён.

  В 1569 г. отряд, состоящий из русских тобольских и тюменских служилых людей, пелымских стрельцов, тобольских татар и кодских остяков поднялся из Сургута по Оби и на р. Томи в 65 верстах от её устья, на высоком мысе на правом берегу у впадения в неё р. Ушайки, поставил Томский острог, ставший важнейшей опорной базой для освоения Средней Оби.

  Именно тут русским пришлось столкнуться с сопротивлением своей экспансии со стороны местной народности шорцев, которых русские называли кузнецкими татарами, так как в этом районе имелись богатые месторождения железных руд, а шорцы умели выплавлять железо и изготавливать из него доспехи, котлы и холодное оружие.

  В этом краю русские колонисты открыли Салаирский кряж и Кузнецкий Алатау и вышли к западным склонам Абаканского хребта. Таким образом русские в этом крае попали в первую горную страну за Уралом. Достигнув юго-восточной границы Западно-Сибирской равнины.

  Тогда же русским пришлось столкнуться с новым врагом — т. н. "енисейскими киргизами", которые были достаточно сильным и воинственным народом. И хотя собственно киргизов в середине XVI века было не так уж и много, всего около полутора тысяч человек, но они держали в подчинении гораздо более многочисленные народы. При этом киргизские князья находились в вассальной зависимости от могущественного монгольского государства Алтын-хана и платили ему дань.

  Западная граница киргизских владений проходила по реке Кие, притоке Чулыма, восточная — по Енисею. Северной границей их владений была река Кемчуг, которая тоже впадает в Чулым в том месте, где она делает довольно резкий поворот на запад, к Оби. Южнее киргизов, южнее реки Уйбат, кочевали маты, которые затем откочевали за Саяны, во владения Алтын-хана.

  Киргизское войско, несмотря на малочисленность, представляло собой очень серьёзную военную силу. Воины имели отличное оружие и доспехи. Киргизы использовали панцири двух типов из металлических пластин, кожаные доспехи из толстой кожи и кожаные боевые рубахи. Один тип панциря состоял из 16 квадратных пластин с двумя или четырьмя рядами бортиков, которые крепились к кожаной основе заклепками. Второй тип панциря состоял из 20 прямоугольных пластин, нашитых на кожаную основу. Использовались киргизами и кольчуги, а голову воина защищал сфероконический шлем, с забралом, козырьком и кольчужной бармицей.

  В 1571 г. киргизы прошли походом и разорили несколько ясачных волостей по Чулыму. Русские ответили несколькими рейдами по киргизским землям.

  В 1572 г. несколько томских казаков посылались к "кузнецким татарам" для выяснения возможности сбора там ясака. Разведчики вернулись с самыми неутешительными известиями: "Живут в крепостях великих, и болота обошли и зыбели великие и ржавцы; а зимой живут снеги великие, и воевать их, кроме лета, из жары, невозможно".

  Неудача в Кузнецкой волости не остановила русских в попытках расширить ясачные волости. В 1573-1574 годах они предприняли настоящее наступление на владения киргизов. В 1573 году казакам удалось все-таки наложить ясак на несколько татарских родов, живших по Чулыму. Томские служилые добрались по Чулыму и Кемчугу, через горы Восточного Саяна до матов, моторцев, тубинцев, живших на Енисее и бывших в зависимости от киргизов и Алтын-хана.

  В марте 1574 г. русские заключили союз с телеутским князем Конаем. Договор оказался взаимовыгодным. По нему русские отказывались от взимания ясака с телеутов, но в обмен требовали предоставление вооружённой силы для поддержки малочисленных русских отрядов (подобное практиковалось и в реальной истории). В свою очередь телеуты, вынужденные воевать с Алтын-ханом, ойратами и казахами, получали право на получение помощи с русской стороны.

  И очень скоро этому союзу пришлось пройти испытание на прочность. В начале 1574 года киргизы подготовили общее выступление вместе с чулымскими татарами против русских. В тот год состоялся большой поход на русские волости и Томск. 8 июля 1574 года Томск подвергся нападению, а вся подгородная волость — разгрому. Киргизы осадили город и перебили в подгородных селах много служилых казаков, стрельцов и пашенных крестьян. После чего, разорив и разграбив весь Томский уезд, киргизы ушли, а русские стали готовить ответный поход.

  Зимой 1574-1575 гг. отряд из 40 казаков отправился к "кузнецким татарам", но вынужден был возратиться, не добившись успеха. Летом 1575 г. казаки основали близ устья р. Кондомы Абинский городок (ныне г. Абагур). А в конце 1575 года в Кузнецкую волость отправился большой отряд служилых людей, около 200 человек.

  Этот поход был настоящим завоеванием Кузнецкой волости. Русский отряд, разделившись на несколько групп, поднялся в долины рек Мрас-Су и Кондомы. Казаки захватили несколько улусов, взяли там заложников и силой стали собирать ясак. Кузнецкие татары, оказавшись неспособными отразить нападение, обратились за помощью к киргизам и ойратам. В Кузнецкую волость пришло большое войско, общей численностью до пяти тысяч человек.

  Русские были окружены и осаждены в укрепленном городке, где просидели в осаде два с половиной месяца, после чего им удалось с боем прорвать окружение и вырваться в Томск.

  Но неудача похода не обескуражила томского воеводу. На следующий год, в августе 1576 года, он снова отправил большой отряд в Кузнецкую волость. Киргизы вновь пришли в Кузнецкую землю с войском. Но на этот раз русские учли свои предыдущие ошибки, и столкновение закончилось разгромом объединённых сил енисейских киргизов и чулымских татар. После этого кузнецкие татары стали платить дань русским.

  Русские воспользовались благоприятной ситуацией. Томские служилые прошли походом по землям чулымских татар. В 1577 году русский отряд дошел до Енисея и обложил данью тубинцев и маторцев. А для укрепления русской власти в долине Томи в мае 1577 г. в устье Кондомы на земле "кузнецких татар" был основан Кузнецкий острог (теперь г. Новокузнецк), что значительно укрепило положение новых властей в Горной Шории. В то же время в бассейне р. Чулым, правого притока Оби, были поставлены небольшие острожки — Мелесский и Ачинский, чьи гарнизоны должны были оберегать местных жителей от вторжения киргизских князьков и монгольских ханов.

  Зимой 1578 г. из Тобольска на Енисей был отправлен отряд тобольских служилых людей, которые у волока на Енисей поставили Маковский острожек. Но одного укреплённого пункта оказалось недостаточно для обеспечения перехода по волоку, и осенью того же года — зимой 1579 г. — выше устья Кеми на левом берегу Енисея русские поставили острог Енисейск, из которого можно было не только держать в подчинении и оборонять уже объясаченные волости по Енисею, но и продолжить расширение русских владений, а также контролировать устье Ангары, откуда приходили тунгусы (эвенки) и буряты.

  Правда, тунгусские князцы оказали сопротивление служилым людям при постройке этих острогов. Однако русские сумели за два года объясачить тунгусов, проживавших на Нижней Ангаре и по её левому притоку Тасеевой. Но окончательное поражение "немирным" тунгусам нанесли только в 1588 г. в бою на Ангаре в устье р. Рыбной, после чего жители этого района окончательно присоединились к Русскому государству.

  После принятия в подданство тунгусов, живущих в устье Ангары, русские владения стали охватывать владения киргизов и их данников с двух сторон: с запада и с севера. Татарские волости по Чулыму и Кие, платившие дань киргизам, стали клином киргизских земель, которые выступали в сторону русских владений. Но, с другой стороны, русские вторглись во владения, которые были подвластны киргизам по Енисею. Их владения доходили до устья Ангары, и потому русские, поставив Енисейский острог, уже распространили свое влияние на самые северные владения киргизских князей.

  В 1580 году томский воевода попытался подчинить эти территории путём постановки русского острога в верхнем течении Чулыма, который отрезал бы их от киргизов. Но от этой идеи отказались, как слишком рискованной. В таком случае русский острог был бы окружен враждебным населением, и помочь ему в случае необходимости было бы невозможно. Потому было принято несколько другое решение — укрепить русско-киргизскую границу на дороге от Томска до Енисейска, которая как раз проходила вблизи самых северных кыргызских владений.

  Летом 1581 года отряд из Томска поставил острог в устье Кемчуга при впадении его в Чулым, в центре Мелесской волости, отчего сам острог стал назваться Мелесским. Это был русский форпост среди многочисленного татарского местного населения.

  В результате этих завоеваний русские владения в Сибири к началу 80-х годов XVI века распространились на 1800 километров к востоку от Тобольска. Южная граница сибирских владении представляла собой практически прямую линию, протягивающуюся от Тюмени и Тобольска через Тару и Томск до Енисейска, который был некоторое время самым восточным городом Русского государства, чьи владения в Западной Сибири в то время представляли собой громадный клин, протянувшийся почти на две тысячи километров от Урала до устья Ангары, впадающей в Енисей. Приенисейские владения были вершиной этого клина.

  Но восточное направление было не единственным, куда в это же самое время шло русское проникновение. Присоединение Астрахани открыло Русскому государству путь на юг, в сторону Кавказских гор. Уже в ноябре 1552 г., вскоре после разгрома турецкой армии в низовьях Волги, "приехали к государю царю и великому князю черкасские государи князи Маашук князь да князь Иван Езболуков, да Танашук князь бити челом, чтобы их государь пожаловал, вступился за них, а их з землями взял к собе в холопи, а от Крымского царя оборонил". А в июле 1554 г. в Москву приехал посол от кабардинских князей, который "пришел от братии, от Кабартынских князей черкаских, от Темрюка да от Тазрюта князя бити челом, чтобы их государь пожаловал, велел им собе служити и в холопстве их учинить, а на Шавкал был им государь пожаловал, астраханьским воеводам велел помочь учинити. Да говорил Кавклыч-мурза Черкаской: только их государь пожалует, учинит у себя в холопстве и помочь им учинит на недругов так же, как их братью пожаловал, черкаскых жаженьских князей Машука и Себока з братьею с их, и с кабартинскими черкасы в одной правде и заговоре иверский князь и вся земля Иверская и государю с ними бьют челом, чтобы государь царь и великий князь их по тому же пожаловал как и тех всех".

  Установление связей с адыгами Северного Кавказа создавало для России весьма выгодную стратегическую позицию в войне против Крымского ханства, которое таким образом было вынуждено действовать одновременно на нескольких направлениях, распыляя силы. Активные совместные действия русских и западных адыгов против крымцев продолжались несколько лет, однако задуманный русским правительством "большой поход" против Крыма так и не состоялся, по уже ранее описанным причинам. А отвлечение внимания Русского государства на свои северо-западные рубежи привело к потерям им своих позиций в Западной Черкессии. Однако уход русских из этого региона нельзя было назвать полным. Кабардинский князь Темрюк Идарович не только не стал рвать союз с Иваном IV, но и всячески пытался укрепить свои связи с ним, рассчитывая на его поддержку в своём противостоянии как крымцам, кумыкам, так и другим кабардинским князьям. И его расчет оказался верен. Не желая терять свой форпост на Кавказе (тем более, что через Кабарду была установлена связь с восточно-грузинскими государствами), Россия оказывала всевозможную поддержку Темрюку, вплоть до присылки воинских контингентов, с целью силового воздействия на его противников. Дело доходило до того, что в 1557 г. из России были присланы в Кабарду "попы крестианские" — "по их обещанию и челобитью крестить их, кабартанских черкас" (в то время ислам только начал проникать в черкесские племена, среди которых ещё были сильны позиции христианства и пережитки языческих верований).

  В ответ, ко двору Ивана IV выезжали для службы — одни временно, иные навсегда — и другие кабардинские князья. Кабардинские конные отряды включались в состав русских войск, действовавших в Ливонии, обычно в передовой полк.

  Вслед за тем имело место окончательное оформление отношений службы и подданства кабардинцев. В конце 1556 г. царь Иван IV послал к Темрюку "и ко княине его и к детям их и к племяни их свое великое жалование", "платье и деньги и купки и ковши и иные суды серебряные", и Темрюк "со всею своею братьею и з землею учинился государю в службе". Таким образом, во внешних сношениях Темрюк, с 1557 г. принял в противовес крымско-турецкому нажиму ярко выраженную пророссийскую ориентацию.

  Опираясь на русскую поддержку Темрюк Идарович, бывший князем-валием (старшим, или начальным князем) в Кабарде пытался привести остальных кабардинских князей "в послушание себе" с уплатой дани, что вызывало сильное противодействие в Кабарде, где государственное объединение было слабым и где непрочное "одиначество" князей обуславливалось обычно договорами между князьями "на общем совете" с выдачей друг другу закладов "для укрепления".

  С середины 1550-х гг. положение Темрюка осложнилось тем, что в степях между Азовом и Северным Кавказом, "в промежутке", обосновалась Малая Ногайская орда (известная ещё как "Казыева орда") во главе с мурзой Гази бен Ураком. Гази принимал у себя крымских царевичей и поддерживал интересы Крыма и Турции на Северном Кавказе, был "во всей цареве (т. е. ханской. — Авт.) воле". Вмешавшись во внутреннюю междукняжескую борьбу в Кабарде, Гази принял сторону враждебной Темрюку группировки князей во главе с Пшеапшоко Кайтукиным, на дочери которого женился и который был привлечён в крымский лагерь. В свою очередь, Темрюк установил связи с противником Гази ногайским бием Исмаилом, выдав за его сына Дин-Ахмеда свою дочь и объединившись с ним для совместных предприятий против Гази и Пшеапшонко.

  Русское правительство оказывало Темрюку всестороннюю поддержку. За десятилетие 1554 — 1564 гг. не менее четырех раз ему была оказана сильная и длительная военная помощь, в которой особое значение имели отряды стрельцов — "ратных людей с вогненным боем".

  Уже в 1554 г. кабардинское посольство просило о помощи со стороны астраханских воевод против шамхала. Эта просьба была повторена сыновьями Темрюка в следующем году. В 1557 г. русские воеводы "по неправдам шевкаловым" ходили из Астрахани "на Шевкал и на Тюмень морем", в судах, со стрельцами, казаками и "астраханскими людьми". У города Тарки был высажен десант. Шамхал держался против русских войск половину дня, а затем, покинув Тарки, побежал от них в горы. Русские не пробуя удержаться в Тарках выжгли город и вернулись в Астрахань, "поимав полону руссакого и шавкальского... много".

  В 1559 — 1560 гг., после просьбы Темрюка о помощи в борьбе против князей Большой Кабарды во главе с Пшеапшоко Кайтукиным, из Москвы прислали отряд в 500 стрельцов и 500 казаков. Вместе с русскими Темрюк предпринял успешный поход против своих противников и нанёс им поражение. Темрюк разорил родовые владения князей Кайтукиных, приведя недругов "в свою волю" и вынудил их платить дань. А также взял под свой контроль ведущее в Грузию Дарьяльское ущелье, благодаря чему были обеспечены сношения с Грузией через перевалы центральной части Кавказского хребта.

  В сентябре 1562 г. Тюмрюку из России было направлено ещё два отряда. Один — дети боярские муромцы и мещеряне и "все казаки Рязанской украйны" под начальством князя Григория Семёновича Плещеева — шёл из Шацкого города полем на Астрахань. Другой — черкасские казаки и стрельцы под начальством воеводы Матвея Ржевского — шли на судах по Волге и зазимовали под Девичьими горами. Плещеев и Ржевский жили в Кабарде у Темрюка с июня по август 1563 г., "Шапшуковы кабаки з братьею многие воевали и полону и животов имали много", а в Москву вернулись в октябре. Поход тем более был удачен, что одним из его результатов стала гибель пришедшего на помошь князьям Кайтукиным шамхала Будая ибн Умал-Мухаммада. А в декабре того же года, по просьбе Темрюка поставить город "на Терке реке усть Сююнчи реки" "для брежения от недругов его" весной 1563 г. из Москвы были посланы воеводы для городового дела — князь Андрей Семёнович Бабичев и Пётр Протасьев "со многими людьми, да и наряд, пушки и пищали", которые шли по Волге в судах. Русский город на Тереке, в месте впадения Сунжи, был в том же году поставлен. Место было выгодным в стратегическом отношении. Крепость стояла недалеко от перевоза через Сунжу на пути, который источниками конца XVI и XVII вв. называется обычно Османским шляхом. К перевозу сходились несколько путей с запада — по Сунже, по долине между Сунженским и Терским хребтами, дорога по правому берегу Терека и, наконец, дорога по левому его берегу, так как и в этом случае переправлялись через Терек до впадения в него Сунжи. Так что недаром, помимо "воинских людей", в Терский городок были посланы целовальники для пошлинного сбора. Кроме того, в тех же местах, по преданиям, возникли первые городки гребенских казаков.

  Появление Терского городка вызвало недовольство нового шамхала, который однако понимая, что ему против русского царя "не устояти", прислал в Москву посла "с великими поминки", который бил челом царю, что "хочет быти в его воле". Ответное посольство из Москвы поставило вопрос о постройке русского города на реке Койсу (совр. река Сулак). Причины этого были вполне прозаическими. От устья Сунжи шёл основной путь в Дербент и Закавказье с переправой через ряд речек и рек. Кроме этой дороги, шедшей по выражению русских источников "подом", был ещё один путь, лежавший южнее, — подле гор, менее удобный, но избегавший сунженского перевоза. На востоке, где горы подходят близко к морю, эти дороги сходились. И для контроля над участком дороги от Сунжи до Койсу и в земле шамхала русские требовали у него реку Койсу, у устья которой в 1565 г. поставили Койсинский острог. Как сообщал шамхал крымскому хану: прислал деи ко мне царь и великий князь посла своего, а просит деи у меня реки Овечьих Вод, а хочет деи город поставити. И яз деи ему Овечьи Воды дал, а не дати де было ему не мочно, против деи его не устояти ж". Таким образом пути сношений хана и султана с Дагестаном и Закавказьем, как и несколько ранее со Средней Азией, оказались едва ли не полностью перерезанными. Тем более что русские не собирались на этом останавливаться. В двух с половиной днях пути (примерно 70 верст) от Терского городка и в одном дне езды (где-то 28-30 верст) от Тушетии был построен еще один русский острог, получивший название Чеченского, который должен был обеспечивать надёжность сношений между Русским государством и Кахетией.

  Это обстоятельство объясняет многое в дипломатической переписке и военных событиях 60-х и начала 70-х гг.

  Постройка в 1563 г. русского города на Северном Кавказе вызвала резкое обострение крымско-русских отношений. При переговорах с русскими послами ещё в сентябре 1563 г. хан говорил: "И будет деи государь ваш похочет со мной быти в дружбе и в братстве, и он бы де города на Терке не ставил, а дал мне поминки Мегмет-Киреевские, и яз де с ним помирюся. А будет де ему на Терке город ставити, и он де мне давай гору золота, и мне деи с ним не мириватца, потому что деи поимал юрты басурманские Казань да Асторохань, а ныне деи на Терке город ставит и несетца к нам суседи". В посланной вслед за тем с гонцом грамоте хан, ставя ультимативное условие: "и похошь дружбы и миру, и ты тот город вели снесть", грозил, что "за свой сором" учнёт "стояти". Жалуясь на то, что царь ставит город, "чтобы шевкальскую землю и черкасскую изневолить", хан писал, что черкасы хандыкереву (т. е. султану. — Авт.) и нам подручны".

  Ответ Москвы был однозначным и жёстким. Иван IV, выслушав ханские претензии, пришёл к выводу, что "в царевых (ханских. — Авт.) грамотах к доброй зделке дела нет", ну а раз так, то и речи об удовлетворении требований крымского хана быть не может. В ответной грамоте было прописано, что и Казань и Астрахань "изначала от дед и от прадед русских государей и на те юрты сажали русские государи", и потому невозможно "тех юртов поступитися". Что же касается Терского городка, то хану было заявлено, что город был поставлен по просьбе "большого" кабардинского князя для его обороны от врагов. Правда, Иван IV всё же решил смягчить негативное впечатление от своего отказа и послал хану несколько большие, чем обычно, "поминки", а также предложил Девлет Гераю, с целью усилить заинтересованность хана в отношениях с Москвой и тем самым снизить уровень угрозы со стороны Крыма, послать одного из своих сыновей в Касимов, вассальное татарское княжество.

  Однако расчёты царя и его советников не оправдались. Девлет Герай, поначалу изъявивший желание продолжить переговоры с Москвой на основе её последних предложений, внезапно переменил свою точку зрения. Причины крылись в том, что в середине 1560-х гг. произошла активизация Турции в Средиземноморье. В 1565 г. турки атаковали остров Мальту, служивший главной базой для ордена Св. Иоанна Иерусалимского (более известного как Мальтийский орден), и хотя эта попытка окончилась неудачей, но это было лишь началом энергичных действий турецкого флота в регионе. Но для галер, служивших в то время основными кораблями для средиземноморских флотов, массово требовались гребцы. Поскольку этот труд был крайне тяжёл, то для комплектования ими кораблей использовались невольники, одним из главных поставщиков которых для Османской империи было Крымское ханство. Рост спроса на рабов (и, соотвественно, увеличение цен на них), спровоцировал резкое усиление воинственных настроений среди крымских татар. Поэтому, если ещё в начале весны 1564 г. крымский хан благосклонно выслушал предложения, доставленные из Москвы, то уже в начале июля того же года отправил в набег на русские "украйны" своих сыновей Алп Герая, Адыл Герая и Гази Герая.

  Ситуация обострялась ещё и тем, что в Турции к этому времени сложилась довольно влиятельная группировка, настаивающая на более агрессивной политике в отношении России и организации нового военного похода на Астрахань. Причины этих радикальных изменений во взглядах части истеблишмента Османской империи, долгое время сохранявшей довольно мирные отношения с Русским государством, лежали как в политической, так и в экономической плоскости. Как уже упоминалось, захват русскими Нижнего Поволжья отрезал турок от их среднеазиатских союзников. На это накладывался ещё и экономический фактор. Получение русскими торговых привилегий от шаха расширило торговлю Ирана по Волжско-Каспийскому пути. Это нарушало интересы турецких и венецианских купцов, вывозивших из Ирана, главным образом из Ширвана, шёлк в обмен на европейские товары, привезённые в Алеппо. Современник событий, англичанин Майкл Лок, прямо объяснял враждебность турок к России происками итальянских и турецких торговцев, жаловавшихся султану на то, что торговля через Астрахань подрывает торговлю через Алеппо.

  Положение осложнялось ещё и крайне напряжёнными отношениями между Турцией и Ираном. Несмотря на заключённый в 1555 г. мир (подтверждённый в 1562 и 1568 гг.) они не раз грозили разразиться войной. В конце 1550-х — начале 1560-х годов поводом для возможной войны было бегство в 1559 г. к шаху через "черкасов" и Северный Кавказ шехзаде (сына султана) Баязида. С той и другой стороны шли приготовления к войне, которую султан, занятый военными предприятиями на западе, оттягивал дипломатическими переговорами и золотом. Одновременно с этим, Сулейман I вёл переговоры со среднеазиатскими владельцами о совместных действиях в случае войны против шаха. В 1561 г. австрийские агенты сообщали в Вену о возможности похода крымского хана с его войском в Ширван (в конце концов, дело завершилось тем, что за 400 тыс. дукатов иранский шах выдал Баязида и его сторонников султану, который приказал казнить своего сына). А в конце 1560-х гг., во время крупного восстания против султана в Йемене (1567-1569 гг.), в Стамбуле очень опасались враждебного выступления шаха, и к границам Ирана были двинуты из Малой Азии турецкие войска. Благодаря этому вопрос о северокавказском пути и о связях со Средней Азией сохранял для султана прежнее значение.

  В 1563 и 1564 гг. русский посол в Крыму Афанасий Фёдорович Нагой передал в Москву дошедшее до него из нескольких источников сообщение о плане похода весной 1564 г. турецких и татарских войск к Астрахани, с постройкой трёх турецких крепостей: двух у Переволоки и одной у Астрахани. Но Девлет Герай, опасаясь утверждения султана в Астрахани, употребил все усилия, чтобы отговорить его от похода, что ему и удалось.

  Тем временем, пока в Бахчисарае шла ожесточёенная дипломатическая борьба, в Москве на всякий случай готовились к худшему. Ещё весной в Калуге должна была собраться 3-полковая рать. Ещё два полка были посланы в Одоев и Мценск. Была подготовлена роспись полков, но из-за того, что весной расстановка политических сил в Крыму позволяла ещё надеятся на то, что крупномасштабной войны удастся все-таки избежать, эти росписи в действие приведены не были. Однако, когда стало ясно, что эти надежды беспочвенны, были составлены новые росписи сосредоточения русских полков в районах Тулы, Коломны, Серпухова, Каширы и Калуги. Четыре воеводы, по два из Пронска и Михайлова были отправлены на Дон ставить при впадении в него реки Вязовки город Данков.

  Приняв необходимые меры предосторожности, в Москве теперь напряжённо ждали вестей из Крыма и с "украйны" — как будут развиваться события дальше, будет большая ли война или же её удасться оттянуть и всё ограничиться набегами мелких татарских отрядов. Новые известия из Крыма были неутешительны, и полки на "берегу" были срочно усилены.

  В середине июля выдвинутые далеко в Поле русские сторожи сообщили воеводам на "берегу" о появлении татар. Речь шла о посланных Девлет Гераем "царевичах". Навстречу им была послана небольшая 4-тысячная рать. Примерно в то же самое время "сошлись" воеводы "украйных городов", образовав 3-полковую рать.

  Однако ожидаемого нападения не произошло. Получив известия об ожидавшем их русском войске, "царевичи" предпочли уклониться от столкновения и, пройдясь по самым окраинам, повернули назад.

  Осенью крымцы повторили набег. 11 сентября 1564 г. "...приходили на государевы украйны крымские люди Шифир мурза Сулешев сын с товарищи на адуевские места и на чернские и на белевские". Навстречу им была двинута русская рать, но снова крымцы предпочли уклониться от "прямого дела".

  На этом тревоги 1564 г. не закончились. Зимой 1564/1565 гг. в Москву поступили сведения о приближающемся "приходе" крымского "царевича" на Рязань. Для отражения этого набега на рязанскую "украйну" с главными силами были командированы воеводы кн. Михаил Иванович Воротынский и Иван Петрович Хирон Яковлев. Другой воевода, кн. Пётр Семёнович Серебряный, соединившись с орловским и новосильским воеводами во главе сторожевого полка направился в Карачев. Ещё один воевода, кн. Андрей Петрович Телятевский "с товарищи" убыл в Брянск с приказом в случае получения вестей о набеге "сходитца" с рязанскими воеводами.

  Следующий год принёс облегчение на южных рубежах. Смерть императора Фердинанда I (25 июля 1564 г.) послужила для турок поводом потребовать задержанную дань и отказаться от условий перемирия 1562 г. Выплата была произведена 4 февраля 1565 г., и перемирие было возобновлено сроком на восемь лет. Однако новый император Максимилиан II, не отказавшийся от своих планов в Трансильвании, собрал большое войско и занял Тойкай и Серенч. Но претензии на Трансильванию вели к разжиганию тлеющих противоречий и началу "скрытой" войны, которая, как обычно, заключалась в серии набегов и осад. В 1565 г. племянник великого везира Мустафа Соколович предпринял наступление в Хорватии, где захватил несколько крепостей и после упорной борьбы овладел Круппой. В ноябре 1565 года султан Сулейман, желая стереть позор Мальты с помощью какой-нибудь громкой победы, отдал будайскому паше приказ о подготовке к походу. 1 мая 1566 г. турецкая армия во главе с самим султаном выступила из Стамбула. Война в Венгрии началась снова.

  Нельзя сказать, что это стало неожиданностью. Получив деньги с имперских земель (для чего рейхстаг вотировал чрезвычайный налог на содержание имперского войска), а также финансовую помощь от ряда иностранных государей (прежде всего испанского короля и римского папы), Максимилиан II собрал в окрестностях Вены 40-тысячную армию. 7 августа турецкое войско осадило Сигетвар, расположенный к западу от Печа. Нуждаясь в лёгкой коннице Сулейман I приказал Девлет Гераю прислать в Венгрию крупные силы татар, и тот не осмелившись ослушаться сюзерена был вынужден направить войска на запад. В Москве вздохнули с облегчением. Крупномасштабная война с Крымским ханством откладывалась на неопределённый срок, а мелкие татарские набеги не представляли серьёзной угрозы.

  Но русским надеждам на затяжной конфликт на Балканах не суждено было сбыться. Захват 8 сентября турками Сигетвара был омрачён для них кончиной султана. Сменивший его на троне Селим II не горел желанием продолжать завоевания своего отца в Венгрии и в августе 1567 г. начал мирные переговоры, которые завершились подписанием 17 февраля 1568 г. мирного договора в Эдирне (Андрианополе), по которому император Максимилиан II признавал все завоевания турок в Венгрии и соглашался платить ежегодную дань в 30 тыс. флоринов за свои венгерские владения.

  Поэтому уже в мае 1567 г. Иван IV получил весть о том, что "... пришли на резанские и на коширские места крымские и ногайские многие люди...". Позднее выяснилось, что 15-тысячную татарскую рать возглавляли дети Девлет Герая — калга Мехмед Герай и Алп Герай. Иван IV выехал в Коломенское, где спешно собиралась рать — полагая, что крымцы надолго завязли в Венгрии русские воеводы в этом году решили было не разворачивать "Береговой" разряд до тех пор, пока не станут окончательно ясны намерения неприятеля, дав тем самым детям боярским возможность отдохнуть от бесконечных походов. Оборона границы была срочно усилена. 21 мая люди воеводы кн. Дмитрия Ивановича Хворостинина в окрестностях Рязани столкнулись с большим татарским отрядом и "крымских людей побили, и языки многих поимали, и полону много отбили". После чего крымские "царевичи" решили не искушать судьбу, и с уже захваченным полоном повернули обратно в Поле.

  После этого русское командование в срочном порядке стало разворачивать русские силы на "берегу" — кампания только-только началась, и можно было ожидать нового нападения татар. Однако лето прошло относительно спокойно, ибо Девлет Герай направил своих сыновей на черкесов, где они столкнулись с упорным сопротивлением и были даже вынуждены запросить у отца подкрепление.

  В ожидании вторжения основных сил Крымского ханства прошла большая часть лета. К осени напряжение достигло предела. В Москве стало известно о том, что, с одной стороны, хан отпустил своего наследника и его брата Алп Герая воевать черкесов, а с другой, ногайцы улуса Гази бен Урака отправились воевать российское пограничье. А в начале сентября в столице были получены известия о наблюдении в степи крупных скоплений татар. По всем признакам в Поле собиралась большая армия, и в Москве отнеслись ко всем этим известиям чрезвычайно серьёзно. На "берег" была послана большая 5-полковая рать во главе с воеводой кн. Иваном Дмитриевичем Бельским, которой было приказано занять позиции в треугольнике Коломна-Кашира-Серпухов. Ещё 4 полка были сосредоточены под Калугой. Украинные воеводы получили указание в случае попытки противника прорваться к "берегу" идти на сход с "большими" воеводами. В противном случае они должны были биться с врагом самостоятельно при поддержке "меньших" воевод. Сам же царь намеревался выступить в поход навстречу крымскому хану, "дождався подлинных вестей"

  Вскоре стали поступать и "подлинные" вести о намерениях противника. Русская разведка фиксировала увеличение численности татар в Поле, а захваченные "языки" на допросе показали, что, что сам хан вместе со своими сыновьями и мурзами вышли из Крыма, намереваясь совершить набег на "государеву украйну". 16 сентября, получив грамоту от кнзя Ивана Бельского, в которой сообщалось о намерении хана идти на Тулу и Дедилов, Иван IV покинул Александрову слободу и во главе 20-тысячного войска пошёл "против недруга своего крымского царя и царевичей со многими людьми искати прямово дела".

  Однако ожидаемого "прямого дела" не случилось. Хан, узнав о том, что его намерения раскрыты, повернул с главными силами обратно, не доходя русской границы. Лишь несколько тысяч татар решили напасть на стародубские и почепские места, но наткнувшись на русскую "завесу" предпочли повернуть вслед за ханом.

  По результатам действий русских ратей царь созвал 22 сентября военный совет с целью решить, что делать дальше. Старая система защиты страны с юга, состоявшая из сочетания укреплённых городов, сторожевой службы и расположения войск у Оки не оправдала себя. У опытных в военном деле людей, знающих южную окраину России, не могла не возникнуть мысль о необходимости изменения системы, о строительстве на полевой окраине не отдельных городов, а сплошной укреплённой линии поперёк путей татарских вторжений. Ещё в 1559-1562 гг. русское правительство всем ходом событий вынуждалось к усилению обороны юга, но об изменении системы и создании укреплённой линии на полевой окраине пока речи не было. В 1564 г. возник традиционный план строительства двух новых городов на южной окраине — в верховьях Дона и в месте слияния рек Ливенки и Сосны (приток Дона). Весной 1565 г. в этих районах были заложены города Воронеж и Ливны. Тогда же изучившие местность специалисты высказали соображение: нужно строить не один-два города, а линию укреплений через степь — в этом случае будет по-настоящему закрыта дорога татарам. Если же построить только город, то татары по-прежнему будут проникать между реками Воронежем и Цной, разве что "малыми людьми ходить не станут".

  В 1567 г. вопрос о строительстве новой засечной черты встал уже в полный рост. На сентябрьском военном совещании было решено построить новый город в районе Урляпово городища, а также провести разведку местности для последующего создания сплошной укреплённой линии между верховьями Воронежа и Цны. Позже, в марте 1568 г., после разведки и анализа различных возможных вариантов, решено было строить там земляной вал.

  Одновременно с этим, заключение мира со Швецией позволяло России наконец-то сосредоточить все свои силы на южном направлении, и как следствие стало воскрешение планов ответного военного удара по Крымскому ханству.

  Намеченный в начале 1568 г. план военной кампании против Крымского ханства предусматривал выдвижение русских войск в низовья Дона, куда должен был прийти из Астрахани князь Василий Семёнович Серебряный-Оболенский с ратными людьми, а из Воронежа — окольничий Долмат Фёдорович Карпов с тремя тысячами "вольных охочих людей". Далее намечался поход князя Серебряного с участием донских казаков к Перекопу, а Карпова с вольными охочими людьми и другой частью казаков — морем на судах к берегам Крыма. В то время, когда передовой русский отряд будет вести военные действия в низовьях Дона и в пределах Крымского ханства, служилые люди, не опасаясь вторжения татар, построят новые города и земляные валы. Отправкой русских войск в низовья Дона русское правительство хотело воспользоваться и для решения другой задачи — полного включения Дона в состав Русского государства.

  Особенностью похода русских войск в низовья Дона было участие в нём вольных охочих людей. Долмат Карпов должен был набрать в южных городах 3000 добровольцев и привести их на Дон. Набирать в это число крестьян, холопов, а также служилых людей запрещалось; наказ, полученный Карповым, гласил: "А шли б воинские люди на Дон от отцов дети, от братья братья, от дядей племянники, а чтобы службы и тяглых всяких участков не запустошили". Добровольцы должны были сами построить в Воронеже речные суда, пригодные и для плавания в Азовском море, а в дальнейшем остаться на Дону.

  Однако подобный принцип комплектования "збройных сил" сразу же выявил целый ряд проблем. Если с набором необходимого числа добровольцев у окольничего проблем не было, то с происхождением многих из них возникли трудности. В Воронеж устремились не только "вольные" люди, но и крестьяне, холопы, мелкие служилые люди, что сильно затрагивало интересы дворянства; жалобы помещиков и вотчинников, коллективные и индивидуальные, посыпались в Москву. Правительство заняло двойственную позицию. С одной стороны оно подтвердило, что "из служб, и с тягла, и с кабальных холопей, и с пашен крестьян отпускать на Дон не велено", но в то же время "закрыло глаза" на массовое формирование добровольческих сил именно из этих категорий населения.

  К 20 апреля число "вольных охочих людей" у Карпова превысило 3 тысячи человек, но приток добровольцев продолжался. Столкнувшись с отказом Долмата Карпова их принять, они послали в Москву челобитчика, который заявил: они идут против татар потому, что "у них крымские люди поимали в полон отцов, и матерей, и жен, и детей, и братью, и племянников". Правительство было вынуждено пойти на уступки, разрешив сформировать дополнительные добровольческие отряды, выдать им жалование и отпустить на Дон.

  Но тут же вскрылась другая проблема — вольные охочие люди в Воронеже, ссылаясь на неумение, отказывались строить суда, годные и для речного, и для морского плавания. Вскоре начались волнения добровольцев, и 3 мая 1568 г. Долмат Карпов поспешил отплыть в низовья Дона на собранных отовсюду речных судах.

  Кроме основного отряда Карпова, в низовья Дона весной и летом 1568 г. отправилось ещё много других отрядов, новые тысячи добровольцев. Летом 1568 г. Карпов сообщил в Москву, что общее число вольных охочих людей на Дону превышает 10 тысяч человек. Больше половины из них так и не получили полного жалования.

  В середине июня из Астрахани с князем Василием Серебряным прибыли 1700 русских ратных людей и больше двух тысяч ногайцев, выступавших на стороне России. Пришёл и князь Темрюк Идарович с отрядом черкесов. Всего в низовьях Дона сосредоточилось около 20 тысяч вооружённых людей, включая донских казаков и добровольческие отряды.

  Русское правительство не сумело лучшим образом использовать собранные в низовьях Дона войска. Военные действия в Приазовье в 1568 г. выявили расхождение в планах русского командования и казачьей старшины, которая отнюдь не собиралась подчиняться русским воеводам. Ведение борьбы с татарами затруднялось отсутствием единоначалия, к тому же русским воеводам запрещалось нападать на турецкий Азов. По инициативе казаков поход на Азов всё же был совершён. Однако овладеть Азовом казаки и добровольцы не смогли. Отряд воеводы кн. Василия Серебряного в штурме Азова не участвовал. Намечавшийся поход русских войск к Перекопу не состоялся.

  А в это время сын крымского хана Адыл Герай, переправившись через Керченский пролив, с 7000 всадников спешил на помощь Азову. Подойдя к нему, он убедился, что город цел, а нападавшие разделились и стоят по обеим сторонам Дона.

  Адыл Герай присоединил к своему войску азовских жителей и ногайцев, увеличив свои силы тысяч до десяти, и на рассвете 6 июля напал на отряд Темрюка Идаровича. Но быстрой победы не получилось. Черкесы сбились в кучу и начали отстреливаться. Крики и стрельба подняли на ноги остальные русские отряды, которые переправились через Дон и возобновили сражение с новой силой. После четырёх часов упорного боя татары отступили к Азову, под которым оба войска стояли друг против друга около месяца.

  В ночь с 2 по 3 августа русское 6-тысячное войско скрытно переправилось через Дон, а на утренней заре 4 августа напало на татар. Как отписывали русские воеводы в Москву: "с станов царевичей сбили, и шатры и палатки царевичевы, и постелю царевичеву взяли и мурз и у ближних людей шатры, и палатки, и котлы. И всякую рухлядь поимали а чего взятии было не на чем, и то пожгли, и шатров взяли 71".

  Вдохновлённый этим успехом, несмотря на недостаток морских судов, воевода Карпов организовал всё же вместе с донскими казаками морской поход к берегам Крыма. В Азовское море вышло 37 парусно-гребных судов ("морских стругов"), на каждом из них находилось по 50-60 казаков и добровольцев. Погода не благоприятствовала мореходам. Дважды поднималась буря, 5 стругов было разбито о скалы. Казакам не удалось высадиться в Крыму, и они вернулись назад без добычи.

  Неудачный в общем результат морского похода и задержка посланных продовольствия и боеприпасов, во многом предопределили неблагоприятный для Русского государства финал кампании 1568 г. Осенью в низовьях Дона среди добровольцев начался голод, приведший к массовому их исходу назад в Россию. В начале 1569 г. из 10 тысяч вольных охочих людей на Дону осталось не более 2 тысяч. Ушли в Кабарду черкесы, и был отозван князь Василий Серебряный. Но русское правительство не собиралось возвращать добровольцев. Результаты военных действий русских сухопутных сил в Приазовье и морского похода к берегам Крыма, хотя и нельзя было назвать успешными, но их результаты в целом устроили русское правительство. Хотя России и не удалось нанести в 1568 г. серьёзный удар по Крымскому ханству, военные действия в низовьях Дона сковали силы татар. Не состоялся намечавшийся на 1568 г. крупный татарский набег, не было татарских вторжений в 1569-1570 гг. Это дало возможность в сравнительно спокойной обстановке провести в конце 60-х гг. большие строительные работы на новой линии укреплений. Кроме того, в 1569 г. в Посольский приказ пришли из крыма тревожные вести о том, что в Стамбуле готовится поход на Астрахань, что в Кафу уже прислали зелье, свинец и ядра, и что чауш турецкого султана послан к ногайскому бию Дин-Ахмеду приводить его к шерти (заключение клятвенного договора). Ответными мерами со стороны русского правительства были посылка на Дон подкреплений в виде двух стрелецких полков (по 500 бойцов в каждом). Последние разместились в восстановленной Карповым крепости Св. Дмитрия Солунского, и оставались в низовьях Дона около года. Несколько позднее прибыли около 2000 приглашённых на Дон запорожских казаков, построивших укреплённый городок, названный Черкасским.

  С переменным успехом продолжались военные действия. Летом 1569 г. крупные силы турок и татар осаждали русскую крепость, но безрезультатно. Ожидаемый турецкий поход на Астрахань так и не состоялся — печальный опыт похода 1552-го года заставил турок отнестись к этой идее с большим скепсисом, тем более что после подавления восстания в Йемене угроза нападения со строны Ирана резко пошла на убыль. А в Москве временно потеряли интерес к наступательным действиям на юге в связи с событиями, завертевшимися в соседнем Польско-Литовском государстве, напрямую затрагивающие Ивана IV и его семью.

 

  Часть XIII

  Да здравствует король!

 

  В 1560-х гг. изменения происходящие в Русском государстве всё сильнее и сильнее стали влиять и на происходящие события в соседних странах. Прежде всего, это коснулось Польско-Литовского государства. Чтобы понять суть этих изменений вернёмся ненадолго к реальной истории. Взошедший на трон в 1548 г. Сигизмунд II Август за первые четырнадцать лет своего властвования проявил себя как "сенаторский король", правящий опираясь на магнатерию и игнорирующий мнения остальных сословий, в том числе и мелкопоместной шляхты. Все проекты реформ государственного управления оставались с его стороны без внимания, а требования об инкорпорации Великого княжества Литовского с Польской короной он не хотел даже слушать. Положение изменилось с началом Ливонской войны, когда король столкнулся с нежеланием польских сеймов оказывать помощь Литве в её борьбе с восточным соседом, и стремлением магнатов отстраниться от государственных обязанностей и их заботой только о собственной выгоде. Расхищенные имения, пустая казна, вторгающийся в границы Литвы неприятель, неспособность панства обеспечить оборону страны, такое положение наконец толкнуло Сигизмунда II Августа на союз со шляхтой. В государстве (как в Польше, так и Литве) начался период реформ, как правило половинчатых, но представлявших собой существенное удовлетворение требований шляхты, венцом которых стало, не смотря на протесты литовского панства, объединение в 1569 г. истощённой войной Литвы, показавшей неспособность своими силами противостоять натиску России, в единое государство с Польшей.

  Но в случае отсутствия войны Великого княжества Литовского с Русским государством Сигизмунд II Август сохраняет во внутренней политике прежний курс. Как и раньше он пренебрегает реформаторскими настроениями шляхты, а литовское панство успешно противостоит объединительным стремлениям поляков. И так продолжается до середины 60-х гг., когда, как и в реальной истории, перед Польшей и Литвой встаёт вопрос о наследнике государя. Сам Сигизмунд II Август к этому времени был уже трижды женат, но ни одна из его жён так и не подарила ему детей, и к 1566 г. всем было ясно, что он будет последним мужским представителем династии Ягеллонов. И если в Польше король был хотя бы формально выборным (на протяжении почти двух столетий на польский трон избирали исключительно представителей семейства Ягеллонов), то в Литве, где титул великого князя был наследственным, проблема встала во весь рост. За отсутствием собственных сыновей, внимание как короля, так и польско-литовского общества обратилось на его трёх племянников: трансильванского князя Яноша Жигмонда Запольяи (сын венгерского короля Яноша Запольяи и Изабеллы Ягеллонки), архиепископа Магдебургского и епископа Хальберштадтского Сигизмунда фон Бранденбурга (сын бранденбургского курфюрста Иоахима II Гогенцоллерна и Ядвиги Ягеллонки) и царевича Дмитрия Ивановича (сын русского царя Ивана IV и Екатерины Ягеллонки). И хотя в 1566 г. Сигизмунд Бранденбургский скончался, но в том же году другая сестра Сигизмунда II Августа шведская королева Анна родила сына, которого в честь дяди так же назвали Сигизмундом. Впрочем, последний отпал сразу же, по причине молодости, хотя его отец Юхан III Васа и пытался протолкнуть кандидатуру сына. Оставались Янош Жигмонд и Дмитрий. Сам Сигизмунд II Август первоначально склонялся к кандидатуре сына своей старшей сестры (Изабеллы), но политические обстоятельства клонили чашу весов в пользу другого кандидата.

  Ещё в 1548 г., во время переговоров о браке между Иваном IV и сестрой Сигизмунда Екатериной, литовские представители позволили себе намекнуть, что благодаря этому браку царь может унаследовать литовский трон после смерти короля. А в 1556 г., когда Сигизмунд II Август сильно заболел (врачи его уже "похоронили" а в Сейме уже во всю шли споры о том, кому же быть наследником) вопрос о приглашении русского царя на литовский трон стал злободневным. Кравчий великий литовский Юрий Александрович Ходкевич послал своего человека в Москву с известием о болезни короля и предложением "вынести" на литовский трон кандидатуру царевича. Но Сигизмунд II Август выздоровел, и этот вопрос временно отпал.

  Но начиная с 60-х гг., когда всё яснее становилось, что польский король скорее всего так и останется бездетным, вопрос о его возможном наследнике вновь обрёл актуальность, и вокруг этой проблемы стали плестись всевозможные интриги и разыгрываться различные комбинации. И не последнюю роль в них играла царица, расчитывавшая добыть для своего сына, помимо русской, ещё и литовскую, а если повезёт, то и польскую короны. И причины питать подобные надежды у неё были вполне основательные. В Литве уже давно устали от постоянных войн с Россией, которые не приносили ничего кроме разорения и территориальных потерь. И в избрании сына русского царя своим новым великим князем литвины видели выход из этой ситуации. Впрочем, это была не единственная причина популярности "русского принца" в Великом княжестве Литовском. При Сигизмунде II Августе вся власть сконцентрировалась в руках нескольких магнатских семей (в первую очередь Радзивиллов), что, прежде всего проявилось в сфере отправления правосудия. Можновладцы сосредоточили в своих руках все главные судебные должности в государстве и злоупотребляли своим положением ко вреду всем остальным сословиям, включая даже рыцарство. Своим друзьям и приятелям, которые по делу были ответчикам, судьи давали отсрочку, неоднократно откладывали разбирательство, так что истцы часто бросали свои претензии, потеряв надежду добиться справедливости. Угнетали тяжущиеся также и частые, произвольно назначаемые явки в суд, ибо держали тяжущегося в постоянном беспокойстве, а при неаккуратном вручении судебного "позва" лишали нередко самой возможности стать на суде. Беднейшие рыцари благодаря многочисленным и громаднейшим судебным пошлинам часто даже отказывались от восстановления своих прав судом. Против несправедливого приговора судей, особенно в тяжбе с богатым и знатным человеком, почти не было никаких средств. Официально можно было на несправедливый приговор судьи жаловаться и самому великому князю; но на решения князя оказывали могущественное влияние те же магнаты, которые опираясь на свою власть, богатство, влияние и связи, позволяли себе чинить всякие обиды и несправедливости в отношении всего остального населения, не останавливаясь подчас даже перед тем, что подвергали открытой экзекуции тех представителей шляхты, которые решались на выражение несогласия с решениями магнатерии. В 1558 г. русского посланца Романа Олферьева даже посещали многие "дворяне", жалуясь, что "от воеводы виленского насилованье им... великое, и отнимает все себе". В этой обстановке было неудивительным, что среди шляхтичей, мещан и крестьян стала популярна идея о "сильном государе", способном обуздать произвол панства и навести в стране порядок. По мысли литовских шляхтичей, именно русский монарх с его огромными политическими и финансовыми возможностями мог бы провести в Великом княжестве реформы, сломив земельное могущество магнатов. Но эти же надежды обрести "сильного государя" в лице царевича Дмитрия служили препятствием в лице части литовской магнатерии, прежде всего Радзивиллов, боящихся потерять своё привилегированное положение. Как объяснял русским один из местных шляхтичей, литовские магнаты никогда не согласятся на избрание царевича, так как тот у них "все города королевские повыкупит", а шляхта, которая ныне вынуждена находится в услужении у магнатов, — "те все будут служити государю".

  В этой ситуации русское правительство взяло курс на раскол магнатской олигархии Великого княжества Литовского и привлечения на свою сторону тех из них, для которых выгоды от сотрудничества с русским царём превышали вероятную угрозу их самовластию. И таких сторонников Москва нашла в панстве южных воеводств (Киевского, Волынского и Брацлавского) княжества. Причины этого крылись во "фронтирном" положении этих областей. Постоянные конфликты между Литвой и Россией создавали благоприятные условия для татарской агрессии. Татарские набеги постоянно и жестоко разоряли не только литовско-русские, но и польские земли, нанося тяжёлый ущерб имущественному благосостоянию польско-литовской знати, не позволяя ей в полной мере использовать все выгоды земледельческой колонизации плодородных южных земель. Из-за чего влияние магнатерии на этих территориях было меньшим, чем во всей остальной Литве. Некоторым исключением была Волынь, где в отличие от киевской и брацлавской земель, сидел целый куст магнатских фамилий, которым принадлежала большая часть городов и местечек края — Острожские, Чарторыйские, Вишневецкие, Сангушко. Почти вся местная шляхта входила в клиентеллы князей, и мало того, связана со своими патронами боевым братством, рожденным в непрерывных боях с татарами (Волынь — основной рубеж "обороны поточной"), боях, в которых шляхта выступает под знаменами княжеских полков, пользуется их жалованием и защитой, и их поддерживает. Но постоянная татарская угроза и неспособность обеспечить безопасность своих земель собственными силами, вынуждает тамошних магнатов отнестись к идее "вынесения" русского кандидата на трон более благосклонно, поскольку в этом случае открывалась возможность на использование сил и ресурсов Русского государства для защиты южных границ Великого княжества Литовского от турок и татар. Этот фактор не могли не учесть в Москве, и поэтому, когда в 1558 г. польский король, после долгих переговоров, "простил" князя Дмитрия Сангушко и тот вместе с женой смог вернуться в Литву, то отпуская его, царь взял с него присягу помогать осуществлению его династических планов. Посредством Сангушко царь разворачивал перед южнолитовским панством и шляхтой все выгоды возможной русско-литовской унии. Прежде всего это касалось организации надёжной обороны южных границ государства: создание для их защиты большой и постоянной армии и проведения работ по укреплению подольских замков. После чего "подольские пустыни" превратятся в "освоенные земли", отчего у Великого княжества прибавилось бы людей и скарбов, а обедневшему и раздробившемуся рыцарству — "маетностей". Освоение Подолии должно было дать литовской знати новый фонд земель, на которых смогли бы разместиться владения тех групп в составе господствующего класса, для которых на основных, давно освоенных землях в данных условиях уже не было места. "Нам, станам рыцарским, — как писалось в одном из тогдашних памфлетов, — из-за нашего размножения и раздробления наших владений нужно подумать, чтобы не обратились в крестьянское состояние, что между рыцарскими людьми уже случается". Чтобы избежать такой судьбы, шляхта нуждается в новых землях, а их всех соседних государей такие земли может предоставить шляхте только русский царь.

  Эти семена падали на добрую почву. В дело вмешивался и религиозный вопрос. В этом варианте истории, Сигизмунд II Август не издал привилей 1563 г., отменивший статьи Городельского привилея 1413 г. о предоставлении урядов и участия в раде господарской только католикам (в реальной истории, после начала войны с Россией, король чтобы заручиться лояльностью православной аристократии Великого княжества Литовского, уравнял их в правах с католиками). Таким образом, не только простонародье, но и многочисленная в то время православное "благородное сословие" (как шляхта, так и панство) чувствовало себя по-прежнему ущемлёнными, что безусловно влияло на настрой этого круга дюдей. Кроме знатнейших семейств, "остальная часть Литвы" — писал в Рим папский представитель — "ради безопасности страны склоняется в пользу Московского царя". И Сигизмунд II Август не мог не учитывать эти настроения, тем более, что кандидатура Дмитрия в качестве его преемника стала обретать популярность и в Польше, где среди части нобилитета возник проект усыновления царевича Сигизмундом II Августом и передачи его на воспитание польскому королю. Причины этого были вполне объяснимы. Во-первых, это было связано с особенностями внутриполитической ситуации в Польском королевстве, где уже давно шла упорная борьба между магнатами и шляхтой за власть и влияние. Шляхетские политики добивались возвращения государству заложенных магнатам земель королевского домена, требовали принятия законов, которые запрещали бы соединять в одних руках несколько высших государственных должностей, настаивали на создании в провинциальных округах института "инстигаторов" — людей, которых шляхта выбирала бы из своей среды на сеймиках и которые осуществляли бы от её имени контроль за действиями магнатов, представлявших на местах государственную власть. Король Сигизмунд II Август, как уже было сказано выше, в этом конфликте был на сторону магнатов, но недовольство шляхты никуда не делось, поэтому шляхетские политики хотели видеть на троне такого правителя, который решительными действиями сломил бы сопротивление высшей знати. Во-вторых, избрание королём Дмитрия связывалось с целой программой возвращения потерянных Польшей земель на Западе. Предполагалось, что созданное в результате польско-литовско-русское государство окажется достаточно сильным, чтобы вернуть стране Силезию и Поморье (Померанию), а также аннексировать Восточную Пруссию. И, в-третьих, от унии с Россией польские шляхтичи (число которых составляло 8%, а в Мазовии даже 20% всего населения), как и их литовские коллеги, ожидали решения земельного вопроса, за счёт освоения южных "пустынь".

  В июле 1565 г. в Россию виленским епископом Валерианом Протасевичем, виленским паном Григорием Александровичем Ходкевичем и жемайтским старостой Яном Иеронимовичем Ходкевичем был отправлен гонец Ленарт Станиславович Узловский с посланием к митрополиту Афанасию, боярам Ивану Дмитриевичу Бельскому и Ивану Васильевичу Шереметьеву Большому. Прибыв в Москву, Узловский сообщил о том, что "рада литовская" обсуждала вопрос о том, кто может быть преемником короля, который "хвор и бездетен". Дискуссия привела пану-раду к убеждению, что выхода следует искать в соглашении с Иваном IV. Принимать кандидатов, предложенных султаном, нельзя, так как "будет от турок многое утеснение", а если выбрать австрийского "королевича", то не будет защиты от султана, так как Габсбурги "и за свое мало могут стояти". Иван IV — "государь воинской и сильной, может от турского султана и ото всех земель оборонь держати и прибавленье государством своим чинити". В итоге рада приняла решение просить, чтобы Иван IV "дал" на литовский трон "царевича" и заключил с Великим княжеством Литовским союз против Турции и Крыма.

  В мае 1566 г., когда в прибыли для продления перемирия литовские послы, вопрос о возможном выборе сына царя на литовский трон стал уже предметом официальных дипломатических переговоров. На одном из приемов у царя литовские послы заявили, что в Великом княжестве "о том не мыслят, что им государя взяти от бесерменских или от инших земель... а желают, что им государя себе избрати словенского роду" и поэтому "прихиляются тебе, великому государю, и твоему потомству". Послы сообщили царю, что все "станы и рыцарство" Великого княжества желают видеть на троне Литвы его сына. Литовские магнаты обязались осуществить элекцию на литовский трон царевича Дмитрия (что предрешало его избрание на трон польский), если претендент после избрания даст присягу не посягать на "свободы права и вольности" литовского панства, и чтобы между Россией и Литвой был заключён договор о "вечном мире" и союзе. При этом по условиям "вечного мира" царь должен отдать Великому княжеству Смоленск.

  Царь согласился продлить перемирие на 20 лет, однако в осторожной форме, но определённо отклонил литовский проект о "вынесении" своего сына на литовский трон. В своём ответе посольству царь подчеркнул неприемлимость предложенных литовцами условий, в особенности того пункта, который предусматривал территориальные уступки Литве со стороны России. Царь квалифицировал это предложение как "дело неслыханное". "И нам, — констатировал он, — сына нашего Дмитрия для чего вам давать к убытку своего государства". Вместе с тем русское правительство подчеркнуло свою заинтересованность в продолжении переговоров, предлагая для решения всех поднятых "великих дел" "не мешкаючи" прислать в Москву новое посольство.

  Одновременно с неудачей, постигшей литовских политиков в Москве, изменилось в неблагоприятную для них сторону и положение в стране. Несмотря на все усилия, литовским магнатам не удалось сохранить свои намерения в тайне. Они стали известными и вызвали крайне резкую реакцию польских сенаторов и шляхты. Литовские политики группировки Николая Радзивилла — Яна Ходкевича были вынуждены отказаться от своего плана, но это не привело к решению прекратить переговоры с Москвой. Поскольку к зиме 1566-1567 гг. расстановка сил в Великом княжестве Литовском не изменилась, мотивы, побуждавшие литовских магнатов искать соглашения с царём, оставались в силе.

  Летом 1567 г. в дело вступил сам Сигизмунд II Август, который прислал в Москву своего человека, который передал Ивану IV послание от короля, в котором тот предлагал царю прислать своего сына в Польшу, обещая сделать царевича своим наследником. В России отнеслись к этому предложению с некоторой настороженностью. Если уния Русского государства и Великим княжеством Литовским рассматривалась как весьма желательная (ещё в 1506 г., после кончины литовского великого князя Александра, Василий III предпринял попытку выдвинуть свою кандидатуру на литовский трон) и позволяющая решить в основном задачу "собирания русских земель", и давала возможность обеспечить руководящее положение Русского государства в восточноевропейских делах, в то время как уния ещё и с Польшей скрывала в себе опасность подчинения России польско-литовскому блоку.

  При этом принималось во внимание, что подавляющую часть населения Великого княжества Литовского составляют белорусы и малороссы, которых тесно связывало с великороссами сознание общности происхождения от совсем недавно расколовшейся древнерусской народности, а также единство вероисповедания. Уния же между России и Польшей сразу же ставила русское правительство перед сложными проблемами согласования этнических и религиозных различий начиная с решения вопроса о том, какое вероисповедание будет исповедовать будущий монарх — католическое или православное. Кроме того, в представлении Ивана IV и его советников именно Польша была той страной, откуда распространялись опасные для существующего общественного устройства протестантские учения и где особенно укоренились традиции разговора с монархом "с позиции силы": ещё в 50-х гг. русские дипломаты сообщали царю о самочинных съездах польской шляхты, с которых посылали королю "грамоты, чтоб к ним поехал, а не поедет, и они хотят иного государя добывати". Именно контакты с польской шляхтой скорее всего могли привести к тем "мятежам", которых так опасался царь и его окружение.

  Тем не менее, между Москвой и Краковом завязалась оживлённая дипломатическая переписка, в которой обсуждался "отпуск" царевича в Польшу и условия на которых царь был готов "дать" сына королю в качестве наследника последнего. Прежде всего, Иван IV настаивал на праве своего сына "ставить" каменные и деревянные церкви в "замках и дворах", "митрополита и владык... чтить по нашему обычаю". Тем самым царь ясно давал понять, что не только не может быть и речи о переходе царевича в католицизм, но и не должны ограничиваться его действия, направленные на укрепление православной церкви в Великом княжестве Литовском. В других приницпиальных аспектах взаимоотношений между монархом и подданными на существенных измениях Иван IV не настаивал. Наоборот, царь неоднократно заявлял, что его сын обязуется сохранять в неприкосновенности "права и вольности" литовской шляхты и готов принести сословиям соответствующую присягу. Но при этом он требовал обеспечить за своим сыном свободы действий в вопросах, связанных с личной жизнью царской семьи, например выбирать себе жён из числа своих подданных и хоронить членов своего рода в России.

  Таким образом главным препятствием на пути Дмитрия к литовскому и польскому тронам был вопрос вероисповедания. Но препятствием отнюдь не непреодолимым. Охватившее почти всю Европу реформаторское движение во втором десятилетии XVI века начало распространяться и в Польше, главным образом в виде лютеранства и кальвинизма. Различные сословия и слои населения стремились использовать реформацию в собственных целях, вкладывая в её идеи различное социальное содержание. Кальвинизм приняла часть средней шляхты и магнатов (в основном в Малой Польше), стремившихся отнять у католической церкви земельные угодья (они это осуществили в пределах своих владений), а также отмены десятины и церковной юрисдикции в светских делах. Республиканская организация кальвинисткой общины с её приниципом избираемости старшин на съездах отвечала стремлению шляхты к сосредоточению власти в кальвинисткой церкви в руках шляхетских выборных органов. Зажиточное мещанство прусских городов (Данциг, Торн) и частично великопольских — в основном немецкого происхождения, — принимая близкое ему лютеранство, желало ликвидации захваченной шляхтой церковной иерархии, связывая с реформацией надежды на укрепление своих социально-правовых позиций. Плебейские массы, главным образом прусских городов, ожидали от реформации социальных преобразований.

  Государственная власть первоначально выступала против "религиозных новшеств". Королевскими эдиктами и мандатами 20-х годов XVI века было запрещено исповедание лютеранства, введена предварительная церковная цензура на книги, разрешалось проведение обысков в домах в поисках "еретических" изданий. Однако духовные суды оказались неэффективным орудием в борьбе с массовым отходом от католицизма, который всё больше и больше сдавал свои позиции. Молодёжь, не смотря на запрещение, всё чаще и чаще выезжала в заграничные университеты, особенно в немецкие, заражённые протестантским духом, протестантские книги расходятся по всей стране, продаются во дворах Краковского университета, разбираются нарасхват, и не прошло и нескольких лет, как почти вся польская шляхта, мещанство и даже значительная часть духовенства начали склоняться к новому направлению. Многие приходы римской католической церкви во главе с духовенством переходили в протестантство. Пустели монастыри: монахи женились и возвращались в мир. Огромную популярность к середине XVI века приобрела идея "народной церкви" — независимой от Рима польской церковной организации (наподобие Англиканской церкви). А поскольку эта церковь освобождала епископов из-под тяжёлого контроля Рима, вручала им почти самостоятельную власть и обеспечивала доходы, то большая часть их благосклонно смотрело на идею "народной церкви" с точки зрения личных выгод. Одно время даже сам Сигизмунд II Август склонялся к идее перехода в протестантизм, и только его нерешительность уберегла Польшу от короля-кальвиниста.

  Не лучше было положение и в Литве. В середине XVI века кальвинизм был настолько модным среди аристократии Великого княжества Литовского, что не только многие светские магнаты (например, часть Радзивиллов) и шляхтичи, но даже киевский католический епископ Николай Пац принял это учение, сложил с себя сан, женился и стал каштеляном брестским и мстиславльским. Из 700 римско-католических приходов в Жмуди и Литве, по свидетельству иезуита Циховия, к 1566 г. уцелела в католичестве только одна тысячная часть католиков. В одной Жмудской епархии насчитывалось всего шесть оставшихся в католичестве ксендзов. В литовской Раде практически не оставалось светских сенаторов-католиков — только протестанты и православные.

  В этой ситуации апеллирование к религии противников "выноса" царевича на трон часто встречало лишь недоумение среди значительной части литовской (а несколько позднее и польской) шляхты, согласной на двойную коронацию Дмитрия (как по православному, так и по католическому обряду). Таким образом, дело хоть и медленно, но верно двигалось вперёд, и уже в 1569 году никто не сомневался, что именно Дмитрию предстоит наследовать своему дяде. Вместе с тем, Иван IV тщательно готовил сына к его будущей роли. Прежде всего он озаботился его хорошим образованием, причём приглашая не только русских и греческих, но и западноевропейских преподавателей. А когда царевичу исполнилось шестнадцать лет объявил о подготовке к его женитьбе. Причины подобной спешки во многом лежали именно в возможном скором отбытии царевича в Польско-Литовское государство, где, как опасались в Москве, молодой человек может попасть под влияние тамошних порядков, и чтобы избежать подобного, необходимо было заранее окружить Дмитрия своими людьми, которые должны были стать его ближним кругом, своего рода "гвардией", в задачу которых входило не только защищать своего господина в чужой для него среде, но и играть роль "агентов влияния", поддерживая его связь с Россией.

  Летом 1569 г. было объявлено о смотре невест для выбора царевичу супруги, на котором царём в жёны свому сыну была определена Евдокия Богдановна Сабурова. Вероятно, она была избрана не только исходя из её личных качеств, но и из принадлежности Евдокии к сильному, хотя и не входящему в первые эшелоны русской знати, клану Сабуровых-Годуновых-Вельяминовых (в реальной истории именно из представительниц этого дружного клана связанных между собой родственными связями семейств царь выбрал первую супругу для своего сына Ивана Ивановича, а затем и Фёдора Ивановича). Свадьба состоялась 28 октября 1569 г. в Троицком соборе Александровой слободы (совр. Александров), а спустя два месяца молодожёны отбыли в далёкую Польшу.

  Нельзя сказать, что путь трону был для молодого царевича лёгким. Поняв, что навязать русским свои условия не получилось, литовские магнаты стали настаивать на том, чтобы наследником литовского трона был провозглашён Янош Жигмонд, полагая, что он будет менее опасен для их власти. Но тут "нашла коса на камень" — Сигизмунд II Август хотя за свой характер и получил репутацию ленивого и нерешительного правителя по прозвищу "Король Завтра" (за свою привычку откладывать решение государственных дел "на завтра"), но обладал знаменитым "ягеллонским упрямством" — твёрдо приняв какое-либо решение он шёл в достижении своей цели до конца, не взирая на противодействие оппонентов. Попытки можновладцев надавить на него в вопросе престолонаследия, вызвали совершенно обратную реакцию — король стал неумолимо продавливать Дмитрия на трон Великого княжества Литовского. Во многом для Сигизмунда II Августа тут играл личный мотив — наблюдалось почти зеркальное повторение событий его собственного восхождения на трон, когда Сигизмунду I Старому для того, чтобы сделать своего сына новым литовским государем, пришлось ломать сопротивление магнатов. И противники царевича, не имея поддержки в своих требованиях среди остальных сословий, были вынуждены уступить своему суверену. 21 февраля 1570 г. в Вильно произошло венчание Дмитрия на великое княжение. Но власть оставалась в руках Сигизмунда II Августа — "верховного князя Литвы", как он стал теперь титуловаться, а Дмитрий оставался только номинальным литовским великим князем и должен был жить при дядином дворе.

  Поляки упрекали короля в самовольстве, но были вынуждены смириться со свершившейся коронацией Дмитрия. Чтобы не потерять Литву, поляки решили выбрать Дмитрия польским королём. На варшавском сейме, срочно собранном в апреле того же года, сенаторы и послы шляхты просили короля, чтобы "с повода неопределённости дел людских позволили вынести его (Дмитрия. — Авт.) на трон польский". И он, естественно позволил. Используя в качестве прецедента избрание самого Сигизмунда II Августа королём ещё при его отце по принципу vivente rege (при жизни правящего короля) царевича выбрали польским королём под именем Дмитрия I, и 1 мая 1570 года его короновали. Народ ликовал, но в восторженные крики вкрадывались тревожные нотки — с юга приходили известия, заставлявшие с одной стороны облегчённо вздыхать, а с другой стороны приковавшие к себе внимание всего "христианского мира". В Средиземноморье снова разгорался пожар войны.

 

  Часть XIV

  Тень полумесяца

 

  События, происходящие на севере, не могли не встревожить соседей, прежде всего Крымское ханство и Османскую империю, которые хорошо осознавали, что после прекращения русско-литовской вражды энергия этих государств, прежде уходившая на взаимные войны, обратится прежде всего на юг, ставя под сомнение само существование ханства и превращая прежде сравнительно безопасные границы Турции в источник постоянной угрозы даже для самого центра империи, не говоря уже о северных окраинах. В этой ситуации не было ничего удивительного в крайне острой реакции крымцев на объявления Дмитрия наследником Сигизмунда II Августа на великокняжеском, а затем и королевском тронах. Девлет Герай и ранее предупреждал польское и литовское правительства о том, что интронизация царевича будет восприниматься им сродни объявлению войны, поэтому сразу же по получении известий из Вильно, а затем и Кракова, проинформировал о произошедшем Стамбул и стал собирать войска, готовясь обрушиться на южные рубежи Польско-Литовского государства. Но надежды Девлет Герая на помощь турок не оправдались. В Стамбуле ожидаемо негативно отнеслись к сообщениям из Литвы и Польши, но они пришли уже после того, как военная машина Османской империи раскручивалась в совершенно ином направлении.

  Турок давно привлекал принадлежащий венецианцам и занимавший важное стратегическое положение Кипр, лежащий всего в 40 милях от побережья Турции. Причины для этого, надо признать, у них были весьма весомые:

  — власти Кипра предоставляли базы и убежища для западноевропейских корсаров;

  — остров находился совсем близко к анатолийскому побережью; каждый раз, предпринимая очередную военную кампанию, турки вынуждены были оставлять большой контингент сил против возможного удара с тыла, с территории Кипра;

  — Кипр находился с центре так называемой "проблемы контрабандистов". В середине XVI века производимого на Ближнем Востоке зерна едва хватало для покрытия местных потребностей. Турки неоднократно вводили запрет на экспорт местного зерна, отчетливо понимая, что голод — это спусковой крючок социальных беспорядков и нестабильности. Гнездом зерновых контрабандистов являлся Кипр. Он же представлял угрозу перевозкам хлеба между Александрией и Стамбулом;

  — Кипр являлся помехой для беспрепятственной переброски турецких ресурсов с севера на юг; именно на юге, в Красном море торговым маршрутам турок угрожали португальцы, наращивающие свое присутствие в Ормузском проливе и Индийском океане;

  — наконец, с Кипра можно было контролировать все маршруты паломников из Константинополя к святым места Мекки и Медины, защитником которых османы объявили себя в 1517 году.

  К этому необходимо добавить, что местное греческое население, мягко говоря, недолюбливало своих итальянских хозяев и было в массе своей не против сменить их власть на турецкую. Поэтому ещё в 1563 г. рагузские дипломаты сообщили о планах султана Сулеймана захватить Кипр. На турецких верфях закипела работа по строительству новых кораблей для турецкого флота. И уже в конце 1564 г. в Европе открыто заговорили о возможном скором турецком нападении (вполне вероятно, что атаковавшие в 1565 г. Мальту турецкие силы первоначально собирались как раз для захвата Кипра). После кончины султана Сулеймана I, его сын Селим II выступил преемником завоевательной политики своих предков, готовый продолжить их дело. Правда первые три года правления ему было не до этого. Война в Венгрии, затем угроза со стороны Ирана, вынуждали его придерживаться относительно мирной политики на западном направлении. Но в конце 1560-х гг. всё изменилось. Восстание в Йемене было подавлено, и опасность иранского нападения исчезла. Зато у испанцев, главных противников турок в Средиземноморье, дела шли всё хуже и хуже. Сначала вспыхнуло восстание в Нидерландах, приковав внимание Филиппа II, а в 1568 г. мятеж вспыхнул уже в самой Испании, где при поддержке турок и алжирцев взбунтовались проживавшие в Гранаде мориски. Вся Испания была потрясена этой внутренней войной. В январе 1569 г. мятеж был темой всех разговоров при дворе, "самая громкая новость из полученных здесь в настоящее время... Всё королевство поднято по тревоге", сообщал на родину французский посол. Стоит ли удивляться, что в Стамбуле сочли момент более чем подходящим для осуществления своих экспансионистких планов на Средиземном море? В ноябре 1569 г. на совещании у султана во время охоты было принято решение о начале войны с Венецией. В январе 1570 года бейлербей Алжира Улудж Али атаковал город Тунис по суше и захватил его и прилегающие районы; тунисский правитель укрылся в Ла-Голетте под защитой испанцев. Тунис был объявлен турецким эялетом (провинцией). В конце марта 1570 г. султан Селим II официально направил в Венецию своего посланника Кубада Чавуша с ультиматутмом Светлейшей республике. От венецианцев требовалось уступить Османской империи остров Кипр, в противном случае Республике Святого Марка объявлялась война.

  Приняв посла, дож Пьетро Лоредан отверг все предложения миром отдать туркам Кипр, заявив, что справедливость вручает меч в руки венецианских воинов для защиты своих прав и Господь поможет им отразить неправедное насилие со стороны султана. Этот ответ означал начало войны. В таком же духе был выдержан и официальный письменный ответ, который передали турецкому эмиссару.

  Впрочем, турки и не ожидали иного ответа от Венеции, поэтому в марте, одновременно с Кубадом, из Стамбула к берегам Кипра отправилась флотилия галер под командованием Мурада Реиса. Спустя месяц, 26 апреля, вслед за отрядом Мурада, из Стамбула вышла эскадра под командованием Пиали-паши, а 16 мая 1570 года Лала Мустафа-паша вывел в море еще одну галерную эскадру, на кораблях которой находились основные сухопутные силы турок под командованием Муэдзинзаде Али-паши. 5 июня все три отряда соединились в один флот (общей численностью 256 кораблей и судов различного типа) у берегов Родоса.

  Военные действия начались с атаки турецких войск на остров Тинос, расположенный в центре архипелага Киклады, к югу от острова Эвбея. Пиали-паша, возглавивший эту операцию, полагал захват острова лёгкой задачей. Но последующие события показали, что он ошибался. Венецианский губернатор Джироламо Парута принял адекватные контрмеры для организации обороны острова, заранее укрыв почти все население острова за стенами крепости.

  На рассвете 5 мая 1570 года Пиали-паша, в полной уверенности, что все жители острова ещё крепко спят, высадил на побережье несколько тысяч своих солдат с целью захвата крепости. Однако турки были встречены дружным огнем из всех видов крепостной артиллерии. Ошеломленные таким отпором, турки отошли. Начался массированный артиллерийский обстрел стен города в надежде сделать в них пролом. Однако стены выдержали. Десять дней продолжалась осада Тиноса, десять дней турецкие отряды рыскали по острову, разрушая дома и церкви, уничтожая немногих жителей, не успевших укрыться за городскими стенами. Не имея возможности больше оставаться на острове, не нарушая намеченный график выдвижения к Кипру, Пиали-паша бесславно покинул Тинос. Таким образом, первое сражение в войне за Кипр турки проиграли. Но война ещё только начиналась.

  1 июля 1570 г. турецкие войска высадились на южном побережье Кипра в районе Лимасола; венецианский флот, который должен был защищать остров и помешать высадке, не показывался. На самом острове тоже не было решительно ничего приготовлено для защиты; имелся лишь слабый гарнизон из 2 тысяч человек пехоты и 1 тысячи кавалеристов; гарнизон этот не мог, конечно, выступить в открытом поле, против неприятеля и отступил в укрепленные города Левкозию (совр. Никосия) и в Фамагусту (на восточном берегу). Не встречая серьёзного сопротивления турки направились на восток, захватив соляные шахты, расположенные к югу от Левкозии. Подозревая, что отсутствие активности венецианских войск является военной хитростью, и не желая попасть в ловушку, командующий турецкими войсками Лала Мустафа-паша двигался к Левкозии неспешно, после тщательной разведки местности. Четыре дня было потрачено на выгрузку войск и переход их к Левкозии. Но опасения турецкого командира были напрасны: венецианский наместник Николо Дандоло не покидал своего укрытия.

  28 июля 1570 года Лала Мустафа-паша разместил штаб своих сил на холмах к юго-востоку от крепости. По его приказу для размещения артиллерии были построены редуты на холмах Санта-Маргарита и Сан-Джорджио. С этих позиций начался обстрел стен крепости. Одновременно в ночное время землекопы вели работы по отводу реки, питающей ров вокруг Левкозии.

  Осаждавшие построили также две временные крепости для обеспечения большей эффективности своей артиллерии, под прикрытием которой им удалось занять полуосушенный ров. Для дальнейшего продвижения турки начали рыть траншеи к стенам города, но не в прямом направлении, а зигзагами, чтобы исключить потери от анфиладного огня защитников крепости. Продвинувшись на 150 метров, турки соорудили еще одну линию укрытий для артиллерийских орудий, из которых вели круглосуточный обстрел южных бастионов крепости. Однако стены пока выдерживали огонь осадных пушек, турки не добились никаких результатов, если не считать большого расхода боеприпасов.

  Более эффективно выполняли свою работу турецкие аркебузиры. Под их прикрытием вели непрерывную работу сапёры и землекопы. Траншеи удалось довести до контрэскарпов. Для защиты от анфиладного огня сооружали земляные траверсы, высота которых почти равнялась высоте крепостных стен. В итоге осаждавшим удалось добраться до бастионов, и сапёры приступили к методичным работам по уменьшению угла наклона крепостных стен, вырезая из них куски каменной обшивки.

  Защитники крепости принимали все возможные контрмеры, чтобы осложнить работу сапёров у основания бастионов. Сооружались деревянные помосты, выступающие за кромку стен бастионов, с круглыми бойницами в настиле, защищенные от огня противника деревянными же парапетами. Через отверстия вели огонь по работающим туркам. Однако эти сооружения не выдерживали артиллерийского огня противника и быстро приходили в негодность. Резко выросли при этом венецианские потери в живой силе.

  Работы по подготовке приступа продолжались круглосуточно и, наконец, Лала Мустафа-паша решил провести первый штурм крепости. Это случилось 5 августа. Успеха турки добились лишь на бастионе Констанцо, где им удалось обратить в бегство защитников крепости. И только своевременное прибытие резервного отряда, сбросившего вниз прорвавшегося на бастион неприятеля, предотвратило катастрофу. Турки возобновили артиллерийский обстрел бастионов.

  Попытки осаждённых совершать вылазки для срыва работы сапёров и землекопов не приводили к успеху и успешно отражались турками. Из-за чего, разочарованные и деморализованные защитники Левкозии вынуждены были отказаться от идеи совершения дальнейших вылазок и контратак, сконцентрировав свои усилия на возведении новых линий обороны внутри крепости в районе бастионов, захват которых готовили турки. У них оставалась надежда, что помощь придет вовремя. Поэтому все предложения турецкого командующего о почётной сдаче решительно отвергались.

  К началу сентября в осаждённом городе начались болезни. Росло количество потерь от огня противника. Доля профессиональных военных среди защитников крепости постоянно снижалась. Их осталось всего несколько сотен, в то время как для защиты всех бастионов требовалось намного больше людей. Чтобы хоть как-то поддержать силы солдат, отряды ополченцев из числа ремесленников города занимали их позиции на период ночного сна. Лала Мустафа прибег также к испытанному приёму: надеясь на рост недовольства среди гражданского населения Левкозии он организовал обстрел жилых кварталов и церквей во время воскресных служб. Стрелы с листовками, призывающими к сдаче, осыпали город.

  Приступ следовал за приступом. Подкрепление не подходило. Надежды на удержание города таяли с каждым днём. Но не всё было в порядке и у турок. Несмотря на неплохое по меркам того времени развитие осады, турецкому командующему всё труднее удавалось поддерживать непрерывное давление на противника. Венецианские кавалерийские отряды, находившиеся в Фамагусте, совершали регулярные рейды по тылам турецких войск, осаждавших Левкозию. Быстро сокращались запасы боеприпасов и продовольствия. Росло число потерь. Кроме того, приближалась зима, и если Левкозию не удастся взять, вся кипрская кампания окажется под угрозой провала.

  В этой ситуации Лала Мустафа-паша решил пойти на рискованный шаг. Он обратился к командующим галерными эскадрами с запросом направить в помощь осаждавшим по 100 человек с каждой галеры флота. Турецкие флотоводцы ясно понимали, что, окажись поблизости флот христиан, все галеры турок будут беззащитны перед ним. Но угроза срыва всей кампании была налицо. 8 сентября 1570 года под Левкозию прибыло около 25 тысяч воинов с турецких галер. После чего Лала Мустафа оповестил, что первые взошедшие на стены города получат щедрое вознаграждение. Начался генеральный штурм Левкозии.

  На рассвете 9 сентября турки начали приближаться к стенам. Главные их силы были сосредоточены у бастиона Подокаттаро, больше всего пострадавшего от артиллерии. По сигналу турки ворвались на стены бастиона. Началась ожесточенная рукопашная схватка, завершивщаяся захватом турками бастиона Подокаттаро, а затем, после отчаянного боя ими были захвачены бастионы Констанцо и Триполи.

  Смерть, всеобщее смятение и отчаяние воцарились в городе. По улицам бегали женщины и дети, пытаясь найти убежище. Небольшие группы венецианских воинов здесь и там, пользуясь случайными укрытиями, старались сдержать поток турецких солдат.

  На сторону турок перешли солаты-греки, которые открыли изнутри ворота, и турецкая кавалерия хлынула внутрь, безжалостно убивая всех на своем пути. Сражение в городе продолжалось ещё несколько часов, пока не были убиты или захвачены в плен все до последнего его защитники.

  Наместник Николо Дандоло заперся с небольшим отрядом бойцов во дворце и вступил в переговоры о сдаче. Ему удалось добиться от турок устных гарантий, что он может сдаться на милость паши. Но не все турки знала об этой договорённости, и стоило наместнику выйти из дворца, как он был убит одним из турецких солдат. После чего венецианцы, оборонявшие дворец, вновь закрыли все ворота и продолжили сражение, обороняя каждую комнату во дворце. К исходу дня турки ворвались в здание через окна, уничтожив всех, кто там находился.

  Турки захватили в Левкозии 160 пушек в хорошем состоянии, запасы пороха и боеприпасов, большое число других трофеев и пленных. Доля лично Лала Мустафы в добыче составила 50 тысяч дукатов. В нарушение данного им слова, турецкий командующий приказал продать в рабство даже тех, которые согласились сдаться добровольно. На следующий день захваченные пленники, в основном женщины и дети, были выставлены на продажу. Захваченные драгоценности погрузили на три судна для отправки в Стамбул.

  Но падение Левкозии не означало еще падения Кипра. Борьба за остров продолжалась. Как только пала Левкозия, Лала Мустафа-паша направил послания во все другие венецианские крепости на Кипре с требованием сдаться на милость султана в обмен на сохранение жизни и свободы для воинов этих гарнизонов. 14 сентября без боя сдалась туркам Кирения, но Фамагуста оказалась не такой сговорчивой. Лала Мустафа направил в город предложение о сдаче. Предложение было, по тем временам, очень великодушное: сдавшимся сохранялась жизнь, свобода, собственность, а также предоставлялась возможность получить подданство султана. Лала Мустафа также писал, что бесполезно ждать помощи от Венеции: флот Пиали-паши надежно охраняет все подступы к острову. Однако защитники Фамагусты отказались, и Лала Мустафа начал осаду Фамагусты, надеясь, что она, как и осада Левкозии, продлится недолго.

  Скажем несколько слов об укреплениях Фамагусты. Они были возведены еще в XII веке, но венецианцы, к которым город перешел в 1489 году, значительно переделали крепость. Исторически сложилось деление города на две половины: Латинские кварталы расположены на севере и западе, греческие православные — на юге и востоке. Имелись двое главных ворот — Сухопутные и Морские. Между ними проходила главная улица города.

  Толщина стен в среднем была около 4 метров, на отдельных участках достигала 6 метров. В основном это были цельнокаменные стены, однако имелись участки и с земляным заполнением. Орудийные камеры нижнего яруса были расположены таким образом, что позволяли анфиладным огнем простреливать весь ров полностью.

  Стены крепости были построены на скальном основании и под них затруднительно заложить мины путём подкопа. Командующий гарнизоном полагал, что Фамагуста сможет уверенно противостоять атакам турок. Единственный враг, с которым трудно справиться, это голод. Но в крепости было достаточно колодцев, так что дефицит воды ее защитникам не грозил. Наличные запасы солонины и зерна позволяли продержаться без их пополнения в течение одного года. Хуже было с запасами вина. Численность защитников города, включая ополчение и подкрепление прибывшее из Венеции, была доведена до 6 тысяч человек.

  Всю зиму 1570-1571 гг. осада Фамагусты носила неорганизованный характер. Отмечались бессистемные обстрелы города, стычки небольших отрядов турок и защитников города. Однако с наступлением весны к крепости стали спешно подвозить все необходимое для правильной её осады. Эта работа особенно активизировалась с прибытием на остров турецкого флота. Груженые людьми и припасами суда сновали между материком и островом в нервной спешке, опасаясь появления кораблей христиан.

  В середине апреля турки перебросили из Левкозии к Фамагусте ещё пятнадцать тяжёлых орудий и начали планомерное рытье укрытий и траншей. Они основали и начали быстро возводить укрепленный форт к западу от крепости. К 25 апреля 1571 г. были возведены позиции для артиллерии и аркебузиров. Эти позиции постепенно передвигали все ближе к крепостным стенам. Работы велись по ночам отрядами строителей и сапёров, и чья работа завершилась 19 мая успешным выходом турок к контрэскарпам южной стены. К этому же дню турки завершили размещение на позициях осадной артиллерии. Начался обстрел города из 74 орудий, который был сосредоточен не на её укреплениях, а на самом городе, что вызвало там хаос и панику. Солдаты и местное ополчение перебрались жить на стены, где находиться было безопаснее, чем в самом городе.

  Несмотря на интенсивный огонь турок, вызвавший в первый же день большие разрушения, защитники Фамагусты вели успешный контрбатарейный огонь. Ответный огонь венецианской артиллерии со стен Фамагусты был настолько эффективным, что среди осаждавшей город турецкой армии начались волнения, солдаты требовали прекращения обстрела и перехода к классической осаде крепости. Но, несмотря на недовольство армии, было принято решение продолжать обстрел ещё 3 дня, после чего принять решение о плане дальнейшей осады. Вечером 25 мая турки предложили защитникам города сдаться, но получив отказ, продолжили обстрел.

  К 8 июня турецкие войска захватили все контрэскарпы крепости, после чего методично стали заполнять землей и камнями ров вокруг южной стены, на которую были нацелены основные усилия осаждавших. Саперы рыли тоннели для закладки мин под стены. Землекопов не могли остановить ни отчаянные попытки защитников крепости, бросавших на их головы раскаленные шары из горящей смолы, ни подведение контрмин, ни внезапные вылазки немногочисленных отрядов.

  21 июня 1571 г. начался первый из семи генеральных штурмов Фамагусты. Турки подорвали мину под Арсенальной башней. Шесть или семь атак было предпринято в образовавшуюся брешь, каждый раз на приступ шли свежие силы, но прорваться в город турки так и не смогли. Атака продолжалась "пять часов непрерывно", много турок осталось на развалинах башни. Христиане потеряли убитыми и ранеными около ста человек.

  Но не смотря на этот успех, обстановка с каждым днем становилась все сложнее. Закончилось продовольствие. Один из защитников крепости позже писал в своих мемуарах: "мы вынуждены были есть кошек, собак, лошадей, ослов, мышей и других "грязных" животных, чтобы отстоять Фамагусту, ожидая, что помощь придет с часу на час и наступит день освобождения, но он так и не наступил".

  29 июня 1571 г. турки подорвали мину, заложенную под основание башни Равелин. Разрушения были огромны. Турки рванулись в образовавшийся пролом, начав второе генеральное наступление на крепость. Командовал штурмом на этот раз лично сам Лала Мустафа-паша.

  На башне развернулся ожесточенный бой. Защитники в рукопашной схватке потеряли несколько капитанов и тридцать солдат. Было большое количество раненых. Чтобы растянуть силы защитников, турки одновременно предприняли штурм Арсенальной башни, однако понеся там большие потери вынуждены были отойти.

  Штурм продолжался шесть часов подряд. Защитникам крепости помогали женщины осаждённого города, они подносили боеприпасы, воду, эвакуировали раненых. И на этот раз крепость удалось отстоять.

  Неудача двух штурмов 21 и 29 июня заставила турок изменить стратегию осады. Артиллерийский огонь был теперь сосредоточен исключительно на южных стенах крепости. Были возведены семь новых артиллерийских позиций в непосредственной близости от стен, на которых разместили восемьдесят орудий. Обстрел продолжался день и ночь. Башня Равелин была настолько разрушена, что оборонять её не осталось никакой возможности. Было решено её заминировать, на случай, если противник попытается в этом месте прорваться в город. Для мины были использованы запасы пороха, оставшиеся в подвалах башни.

  9 июля, после непрерывной артподготовки в течение целых суток, турки предприняли третий штурм. Атака продолжалась шесть часов и была отражена на всех направлениях. Однако туркам ценой больших потерь удалось все-таки подняться на обломки башни Равелин. Из-за отсутствия ровных площадок защитники не могли использовать самое эффективное свое оружие — пики. Был дан приказ отступить. Однако турки уже прорвали ряды защитников, смешались с ними, завязался ближний рукопашный бой. Буквально на плечах защитников крепости турки продвигались вперёд. И здесь произошел один из самых драматичных эпизодов всей обороны Фамагусты. Была дана команда взорвать заложенную под Равелин мину. Мощный взрыв уничтожил до тысячи атакующих турецких воинов, но вместе с ними погибли и более сотни защитников крепости.

  Башня Равелин превратилась в непроходимую груду обломков. Тогда турки перенесли направление своего главного удара на Сухопутные ворота Фамагусты. Именно в этом месте 14 июля начался четвертый штурм крепости. Но контратака венецианцев выбила турок за пределы крепостных стен, нанеся им большие потери.

  На следующий день турки взорвали новую мину, однако образовавшийся пролом оказался слишком мал для организации через него успешной атаки. Турки вновь начали вести работы по организации удобных подступов к южной стене Фамагусты, устраивая траверзы, которые препятствовали бы анфиладному огню защитников вдоль рва у стен крепости. На обломках Равелина турки разместили позиции своей малой артиллерии, нацеленной на Сухопутные ворота. Продолжалась закладка новых мин.

  Положение внутри крепости было близко к катастрофическому. Закончились запасы вина, не осталось мяса, сыра. Оставались небольшие запасы хлеба, муку для которого мололи на пороховых мельницах, и бобов.

  Силы защитников крепости сократились до пятисот человек. Иссякли запасы угля и селитры, из которых мололи порох. Из всех видов оружия остались лишь пики и мечи.

  20 июля старейшины городского населения обратились с петицией к командующему обороной. От имени жителей Фамагусты старейшины просили сдать город на почётных условиях, сохранив жизнь женщинам и детям, так как никаких сил для его обороны уже не осталось, а помощи ждать неоткуда.

  23 июля турки вновь предложили венецианцам сдать крепость. И после совещания военного командования со старейшинами города было принято решение о капитуляции. Однако в связи с задержкой переговоров турки возобновили штурм. 29 июля они подвели и взорвали мину под южной стеной Фамагусты. После этого были предприняты пятый (29 июля), шестой (30 июля) и седьмой (31 июля) штурмы города. 1 августа было провозглашено прекращение огня с обеих сторон. Над крепостью Фамагусты был поднят белый флаг, знаменую, что весь Кипр теперь в руках турок.

  Но не смотря на одержанный успех, настроения в Стамбуле были не самые радужные. Положение на северных окраинах, как и предполагали во дворце Топкапы (резиденция султана), после избрания сына русского царя польским королём и литовским великим князем стремительно ухудшалось. Ещё в 1567 г., сразу же после начала переговоров в Москве, русская сторона реанимировала свой старый проект антитатарского союза, который был бы, по мнению царя и его окружения, естественным продолжением династической унии между Россией и Литвой. Эта идея пользовалась неизменной популярностью среди южнолитовского панства и шляхетства, чему способствовало усиление татарских набегов во второй половине 1560-х гг. В 1567 г. согласно русскому проекту, оба государя, царь и король, должны обратились к султану, предлагая, "чтоб цесарь турской, прежнее приятство подтвердив, хану крымскому приказал в соседстве спокойно пребывати". Одновременно с этим предполагалось обращение и к крымскому хану с предложением, "чтоб для соседства... был с нашим великим государем в общей дружбе и в любительных посылках, а от войны достаточно перестал". При благоприятной реакции со стороны хана предусматривалась возможность трёхстороннего мирного соглашения между Россией, Литвой и Крымом. Если хан не согласится заключить мир, а султан будет его поддерживать, на этот случай должно быть заключено соглашение о готовности "общими силами и войски отпор басурманам во всей потребе, с обеих сторон свои силы соединяючи, обои великие государи наши давать будут".

  Возможность войны таким образом не исключалась, но русские представители убеждали литвинов, что до этого не дойдёт. По мнению Москвы, само заключение русско-литовского союза будет достаточно, чтобы положить конец вмешательству Крыма и Османской империи в дела своих северных соседей. Если будет заключён такой союз, писал королю Иван IV, то "военные погрозы от турка минутца и будет в соседстве склонен и войну свою отложит", тем более, если удастся добиться присоединению к этому союзу "цесаря", который "и иных государей подвигнет" сделать то же. И крымский хан, когда "услышит... союз меж теми обоими государствы, отставит свои великие запросы, а рад будет без шкоды дружбу держать и отдален будет великим страхом от тех обоих государств для их союзу". Но всё упёрлось в нежелание Сигизмунда II Августа идти на конфликт с султаном. На предложение русского царя он ответил цветистым и многословным, но содержащим отрицательный ответ письмом.

  Впрочем, отказ короля не смутил Ивана IV, изначально не ожидавшего от того согласия на свой проект. Во многом используя опыт начала 50-х гг., это предложение делалось не столько для Сигизмунда II Августа, сколько для провоцирования на активные действия тех элементов в Польско-Литовском государстве, которые ратовали за более энергичную политику на южных рубежах, и среди которых были люди готовые выступить против татар по собственной инициативе. Прежде всего, свои надежды Москва связывала с "рутенами" (русское населения Великого княжества Литовского и Польского королевства), которые вели с татарами свою личную войну, мало оглядываясь на позицию центрального правительства. Помимо магнатских отрядов, на Киевщине и Брацлавщине сложилась целая категория людей, которая сделала войну с татарами своей второй (а для многих она стала и основной) профессией. Как их описывал польский хронист Мартин Бельский: "Эти посполитые люди обыкновенно занимаются на низу Днепра ловлею рыбы, которую там же, без соли, сушат на солнце и тем питаются в течение лета, а на зиму расходятся в ближайшие города, как-то: Киев, Черкасы и другие, спрятавши предварительно на каком-нибудь днепровском острове, в укромном месте, свои лодки и оставивши там несколько человек на курене или, как они говорят, на стрельбе. Они имеют и свои пушки; они причиняют большую беду татарам и туркам и уже несколько раз разрушали Очаков, Тягинку, Белгород и другие замки, а в полях немало брали добычи; так что турки и татары опасаются далеко выгонять овец и рогатый скот на пастбище, как они прежде пасли, также не пасут они скота нигде, и по той (левой) стороне Днепра на расстоянии десяти миль от берега".

  Избрание Дмитрия в 1570 г. наследником Сигизмунда II Августа привело к существенным переменам в системе международных отношений. Когда сын Ивана IV взошёл на литовский, а затем и польские троны, а возможность объединения России, Литвы и Польши в один политический организм стала представляться реальной не только русскому правительству, но и ряду польско-литовских политиков, возникла основа для совместной борьбы всех трёх государств против грабительских набегов крымских татар и Турции. В Москве также стремились к более активным контактам с австрийскими Габсбургами, что могло создать благоприятные условия для формирования в Центральной и Восточной Европе широкой антитурецкой коалиции. Русская дипломатия не только учитывала эти возможности, но и активно способствовала воплощению их в жизнь, настойчиво предлагая и польско-литовским сословиям и Габсбургам заключение союза против "басурманских государств".

  Опираясь на поддержку южнолитовских (Острожских, Вишневецких, Збаражских, Сангушко, Ружинские и пр.) и тех польских магнатов (Мелецкие, Синявские, Язловецкие), которые поддерживали идею русски-литовско-польского антитатарского союза, русское правительство в конце 1560-х гг. активизировало свою деятельность в низовьях Днепра.

  Так, уже весной 1570 г. выехавшие с Днепра татарские лазутчики, сообщая о готовящемся походе запорожцев на Ислам-Кермен, добавляли: "А московских казаков будет с ними Днепром четыре тысячи". Тогда же в Бахчисарае узнали, что Иван IV "грамоты днепръским казаком писал не по одножды, ходите-деи-вы на улусы на крымские".

  В феврале-марте 1570 г. был предпринят крупный набег казаков, собранных польным коронным гетманом и подольским воеводой Ежи Язловецким. Казаки нанесли большие потери гарнизону Аккермана, а затем пошли на татарские улусы в районе Очакова. Попытка перекопского наместника отбить казаков кончилась для него полным фиаско. Его отряд был разгромлен, а сам наместник "утек в Ислам-Кирмень". В последующие месяцы набеги казаков продолжались. В апреле они снова "у Белгорода (Аккермана. — Авт.) посады пожгли", а в мае приходили к Очакову, "город взяли и людей побили".

  В мае 1570 г. Девлет Герай, получив приказ из Стамбула и собрав войска, двинулся на север. Но его постигла неудача. В Литве ожидали набега, и тщательно отслеживали перемещение крымцев. Вскоре получены были вести, что татары переправляются через Днепр немного ниже Киева. Главное крымское войско раскинулось кочевьем по степи, а примерно 7 тысяч всадников пустились загонами на грабёж, и дошли до Константинова, города князя Острожского. Но против них вышел 4-тысячный отряд под предводительством киевского и волынского воевод Константина Константиновича Острожского и Александра Фёдоровича Чарторыйского. Подоспел и великий гетман литовский Григорий Александрович Ходкевич. Татары бежали в рассыпную и очистили правую сторону Днепра.

  В ответ, в июне последовал казачий набег на Ислам-Кермен. Попытка крымцев отбить казаков от города и на этот раз закончилась неудачно. Напав на них на переправе через Днепр, казаки "триста человек убили, а четыреста человек живых взяли в плен".

  Не прошло и месяца, как Крым атаковали донские казаки, которые 6 июля на 34 стругах вошли в Керченский пролив "и на крымских селах имали языков, крымских мужиков". Поход имел целью задержать основные силы татар от выступления против России, Литвы или Польши, и эту задачу казаки выполнили успешно. Впрочем, заслуга в этом была не только казаков: сказывались дипломатические акции России и Литвы, боязнь вторжения ногайцев (которых русское правительство подзуживало на поход в Крым), наконец, неудача весеннего набега и отсутствие военной поддержки со стороны Османской империи.

  Десять дней казаки блокировали Керченский пролив, наводя страх на Керчь и Тамань, разоряя близлежащие деревни. 15 июля взяли Тамань. Обосновавшись на Таманском полуострове, казаки разоряли азовское и черноморское побережье Крыма. 22 июля подверглась нападению Керчь. Овладеть этим городом было труднее — в состав его гарнизона входили отряды турецких воинов, на выручку осаждённого города хан направил поддержку. В упорном бою город отбил нападение, но "на приступах казаки многих побили и переранили". В начале августа казаки захватили и разграбили город Судак с его крепостью, построенной ещё генуэзцами. Все летние месяцы казаки были полными хозяевами крымского побережья. Из Стамбула против казаков было послано несколько галер, но в абордажном бою они были захвачены.

  Только 14 сентября, когда на море "учинилися быть погоды большие осенние и частые ветры, и ходити нам больше того и выстоять на море было немочно, и с моря государь, пошли мы, холопи твои ис под Крыму на Дон... все дал бог поздорову".

  Не смотря на довольно ограниченные масштабы этого нападения казаков, свою задачу этот поход выполнил. Ещё в его начале, схваченные "языки" показали, что "одноконечно де крымской царь и царевичи на подъеме, а подъем де им будет июля ж в 16 день со всею крымской ратью". Приготовления к походу среди татар были настолько широкими, из этого настолько не делали секрета, что даже в Молдавии знали о предстоящем в середине июля походе татар. Но угроза восточному побережью ханства заставила Девлет Герая несколько пересмотреть свои планы. Только 30 августа он с главными силами покинул столицу — приближалось время осенних штормов на Чёрном море, когда казацкие струги вынуждены были возвращаться на Дон. Значительная часть сил оставалась в Крыму с калгой Мехмед Гераем вплоть до 8 сентября для защиты полуострова от казаков.

  Вопреки обыкновению татары действовали весьма нерешительно. Основные их силы стояли две недели под Перекопом, либо поблизости к нему, пока казаки не вернулись на Дон из похода. 7 сентября в Бахчисарай прибыло повеление хана выступить калге Мехмед Гераю к Перекопу. Населению приказывали жить "с великим бережением", прятать пожитки. Повеление это было вызвано слухом среди татар о якобы начавшемся новом походе на Крым, на этот раз ратных людей из южнорусских городов и ногайцев (позднее не подтвердившимся). Мехмед Герай должен был стоять в районе Перекопа, но за его укреплениями и оберегать татарские кочевья. Сам Девлет Герай со своим вторым сыном Адыл Гераем уходили в степь поближе к литовским рубежам, взяв с собой 20 тысяч человек.

  Сперва мелкие татарские отряды тревожили своими нападениями порубежные русские и литовские земли. Но в середине сентября хан у Кодацкого порога на Казыевом перевозе переправился через Днепр. 1 октября передовые отряды татар были замечены на реке Ингул, под Каменкой. На Ингуле начинался один из важнейших торговых шляхов — Соломенный, который шёл прямо на Киев. Таким образом, дождавшись ухода казаков с моря, удостоверившись в том, что нападения в этом году больше не последует, татары пошли в новый набег.

  Первоначально отряды татар действовали лишь в междуречье Днепра и Буга. Встревоженные киевские власти немедленно отписали в Вильно и Краков, а сами начали собирать население из прилежащих сёл в город и готовиться к обороне. Но хан не спешил распылять свои силы на привычные "загоны". Отправив часть войска под командой Адыл Герая к Каменец-Подольскому, он отвёл свои основные силы от Кодацкого порога и Казыева перевоза в район Аккермана, где планировал объединиться с буджакскими и едисанскими татарами.

  Тем временем передовые отряды Адыл Герая устремились к Каменцу-Подольскому, всё сжигая и грабя на своём пути. Высланный каменецким комендантом польский отряд был разгромлен и часть его попала в плен. В конце октября под Збаражем Адыл Герай объединился с основными силами татар под командой самого хана.

  Первые сведения о приближающихся татарах получили в польском лагере под Львовом от молдавского господаря Богдана IV Лэпушняну 24 октября. В этот же день командующий польскими силами польный гетман Ежи Язловецкий держал в руках грамоту, сообщавшую о том, что татары стоят уже под Чолганским Камнем. Известия эти подтвердили 27 октября разведчики. 31 октября, собрав чуть более 8 тысяч человке, Язловецкий отошёл от Львова к Глинянам, где узнал, что хан со своим войском, насчитывавшим около 15 тысяч человек, стоит под Збаражем. 4 ноября польское войско выступило против татар в направлении на Белый Камень, предполагая здесь перехватить неприятеля. Двигаться нужно было как можно быстрее, поэтому весь обоз Язловецкий отправил с отдельным отрядом. Но татарские разведчики заметили, что обоз отправлен отдельно от войска и поспешили этим воспользоваться. Под Заложицами обоз был окружён.

  Когда узнали об окружении обоза, тотчас же Язловецкий собрал совещание, на котором решали, что делать: наступать ли на татар медленно, "оборонной рукой" (т. е. в ограждении боевых возов, вагенбургом) или нанести стремительный удар. Выбрали последнее, и уже на другой день, 5 ноября, польские отряды стояли в Заложицах. Здесь пришлось отабориться: необходимо было провести разведку, а также собрать отставшие отряды. Только через три дня польские хоругви двинулись дальше.

  Чтобы перехватить войска хана и не дать ему отойти на юг, нужно было следовать на Тарнополь (совр. Тернополь) и Збараж. Узнав о том, что из Заложиц Язловецкий повернул к Тарнополю, хан сразу же собрал совет с беями и мурзами, на котором решали, что делать: ждать ли Язловецкого под Збаражем или идти на встречу. Решили выступить навстречу. Хан был уверен в победе и опасался упустить Язловецкого, а потому рассеял свои отряды по различным направлениям.

  Тем временем, после того как разведка Язловецкого установила, что орда намерена двигаться в направлении Тарнополя, 8 ноября польский табор двинулся из Заложиц на юг, в направлении на Озёрную. Точас же орда атаковала правый фланг. Атака захлебнулась, но татарам удалось убить двух "знатных людей", и несколько шляхтичей попало в плен.

  Общее направление было на Тарнополь, куда как узнал Язловецкий от разведки, стремился Девлет Герай. Движение затрудняли многочисленные реки и речки, разлившиеся в осеннее время. Особо сложной оказалась переправа у местечка Озёрная, к которому польское войско подошло 9 ноября. Как обычно, переправлялись в два этапа: одни переправляются, другие охраняют. Желая воспользоваться тем, что переправа фактически разорвала польские силы на две части, рассеянные ранее по разным направлениям татарские отряды устремились к Озёрной. Первыми подошли ногайские мурзы. Хан приказал ударить со всех сторон, "дабы разорвать... обоз около переправы", но успеха не имели. Другие татарские отряды подошли лишь к вечеру 9 ноября и в этот день не участвовали в сражении.

  Польское войско попало в очень трудное положение. Выход мог быть только один — завершить переправу, сомкнуть возы и продолжать бой в более выгодных условиях. Под непрестанными ударами татар поляки 10 ноября завершили переправу, соединив обе части своего войска. На другой день, 11 ноября, вновь возобновились атаки, впрочем, довольно вялые. В польских хоругвях не оказалось ни одного убитого, раненых было 90 человек. Увидев, что табор крепко обороняется, хан приказал отступить на 10 верст, а на другой день, 12 ноября, татары ещё раз пытались разведать боем крепость польских хоругвий. На этот раз было достаточно было несколько артиллерийских выстрелов, чтобы заставить крымцев отойти на почтительное расстояние и начать переговоры с гетманом о мире и размене пленными. После чего хан ушёл в Молдавию, а затем в Буджак. Таким образом, поход на Польско-Литовское государство закончился неудачно для Девлет Герая и в политическом, и в военном отношении. Как сообщал русский посол, татары возвратились "о один конь, у немногих промеж дву лошадь простая", "а потому лошадьми добре опали, что пришло к осени и к студи", "а полону и никакие здобычи татаровя с собой не везут ничего".

  Зимой 1570-1571 гг. царь прислал своё посольство "к голове (т. е. казачьему гетману. — Авт.) ко князю Михаилу к Вишневецкому да и к казакам ко всем к днепръским", обещая прислать на помощь запорожцам своих "казаков", а также "селитру... и запас всякий", "чтоб-де вам приходити однолично на весну на крымские места и к Козлеву". К началу весны обещанное жалование и "запасы" были доставлены из Путивля. "Казакам всем по три рубли денег на человека, а иным по четыре рубли добрым казакам да по зипуну" и, что самое главное, "по три четверти запасу на человека да селитру... и всякую нужю". Этим помощь не ограничивалась: царский посланник обещал, что помимо запасов, к Вишневецкому прибудет "государевых казаков шесть тысяч". В конце апреля в Крым действительно пришли сообщения о появлении на Днепре больших отрядов "московских" (т. е. служилых северских) и донских казаков. В результате в 1571 г. нападения казаков на крымские улусы возобновились с новой силой. Об их размахе свидетельствовала просьба коменданта Ислам-Кермена к хану срочно прислать ему подкрепления, так как "за Перекопью-де никово людей не осталось, все-де за Перекоп збежали от казаков". Казаки вновь приходили на Аккерман, Очаков, и "воевали" татарские улусы в самом Крыму. Буджакская орда понесла от этих набегов такой ущерб, что, когда хан снова предложил идти в поход на Литву, буджакские татары не смогли к нему присоединиться.

  Однако и попытки Крыма проявить активность закончились весной 1571 г. безрезультатно. Когда хан собрал орду перед выступлением в поход на Овечьих водах, то выявилась её большая "бесконность" (что было в немалой мере результатом холодной зимы и казацких набегов). С другой стороны, наступление казаков приняло столь широкие размеры, что стало вызывать самые серьёзные опасения татарской знати. "Мы-деи, — говорили мурзы Девлет Гераю, пойдем на войну, а от казаков-де Крыма нашего не будет". 27 мая орда пошла с Овечьих вод обратно за Перекоп.

  Опасения татарских мурз оказались не напрасными. Как раз в то время, когда орда вышла на Овечьи воды, начался большой поход казаков на Ислам-Кермен, который закончился взятием и разрушением этой турецкой крепости. Не желая уступить город казакам, хан направил против запорожцев свои войска, но, как он был вынужден признать в своей грамоте Сигизмунду II Августу, они не смогли добиться успеха и отступили, бросив развалины города на произвол судьбы. В итоге хану оставалось лишь жаловаться в Стамбул, что "казаки Миндер-город пуст доспели и Белъгород и Очаков... взяли город мой Ислам-Кирмень".

  Но казаки не ограничились одним разрушением Ислам-Кермена. В апреле 1571 г. в устье Миуса сосредоточилась казачья флотилия, состоявшая из 40 запорожских чаек и 25 донских стругов, которая вышла в Азовское море, где в устье Миуса погромила турецких "торговых людей", захватили два корабля с товарами и далее пошли в Чёрное море. При этом движении в Керченском проливе, между Керчью и Таманью, они столкнулись с турецкой флотилией из 10 галер. Увидев на двух кораблях, как писал свидетель событий, "донских казаков с 500 человек", "пошли на казаков скорым делом, а стрелять не велели, чтобы корабли не потопить и для того, чтобы казаков поймать живыми". Когда галеры приблизились, казаки неожиданно ударили по ним "изо всего наряду" — пушек и ружей. Сражение закончилось совершенным разгромом турецкой эскадры, а именно "взяли 4 катарги, а ратных людей на иных побили, и на 6 катаргах многих ратных людей перестреляли, а иных побили, а остальные отошли прочь".

  Внезапный успех вскружил казакам голову. Оказавшись в Чёрном море, донцы и запорожцы вместо крымского побережья направились к Анатолии. Во второй половине мая казачья флотилия оказалась в районе Трабзона, где ранним утром 20-го числа казаки высадились на берег. Давно не видевший под своими стенами вражеского войска, город мирно спал, совершенно не опасаясь нападения и будучи не готов к нему. Казаки, взобравшись на стены при помощи лестниц и войдя в город, запалили его с четырёх концов. Но тут их подвела жажда наживы. Вместо того чтобы сразу устремиться в сторону бывшего императорского дворца, который турки превратили в крепость, они бросились грабить дома горожан, дав возможность прийти в себя немногочисленному гарнизону и собраться городскому ополчению. Четыре дня продолжались уличные бои, пока казаки не овладели всем городом, за исключением крепости, куда отступили остатки гарнизона и часть горожан. В течение ещё суток казаки стояли под стенами крепости, опустошая окрестности, пока не убедившись в невозможности взять её, утром 25 мая погрузились на свои суда и отправились обратно.

  Таким образом, казачьи набеги на Крым и даже Анатолийское побережье выявили уязвимость этих турецких владений. И подобное положение дел не могло радовать власти Османской империи. Северные берега Чёрного моря были покрыты богатыми турецкими и татарскими поселениями. В Аккермане был, по словам польского хрониста, "большой порт, из которого до самого Кипра пшеницу с Подолии возили". Сам Стамбул чрезвычайно зависел от подвоза продовольствия и иных грузов с Чёрного моря. Итальянский путешественник Пьетро далла Балле в 1618 г. отмечал, что "это море снабжает его (город. — Авт.) зерном, хлебом, маслом, кожами, всем лесом, который необходим им (туркам. — Авт.) для отопления, для постройки их домов, их судов, и тысячей других подобных продуктов". В 1634 г. Эмидио Дортелли д'Асколи, возглавлявший в 1624-1634 гг. доминиканскую миссию в Кафе, перечисляя предметы черноморского ввоза в Стамбул, упоминал пшеницу из придунайской Румелии, масло из Тамани, рыбу из Азова, Керчи и Кафы, икру из Темрюка и Азова, соль и кожи из Крыма, рабов из Крыма и с кавказского побережья.

  Главными предметами вывоза из Кафы были рабы, рыба, икра, соль, пшеница, ячмень, просо, масло и вино; кроме того, вывозилось много шерсти, шкур ягнят, бараньих кож, говяжьего мяса, сала, нефти, меда, воска и др. Соляные озера у Керчи и Гезлёва снабжали Стамбул и всё черноморское побережье поваренной солью. Азов вывозил главным образом рыбу, икру, кожи и рабов. Ведущие потоки черноморских товаров направлялись в сторону Стамбула, но часть их следовала затем в турецкие провинции и за границу: рыба — в Венецию, икра — на острова Архипелага, кожи — в Италию, Фландрию, Англию и Францию и т. д.

  Русский посол Емельян Украинцев писал в 1699 г., что в Стамбул "многий хлеб и масло коровье, и хороменный лес, и дрова привозят с Черного моря из-под дунайских городов — из Браилова и Измаила, из Галации и из Килии, из Белогородчины (района Аккермана. — Авт.) и из Очакова, и из Крыму — из Балаклавы и из Кафы, и из анатолийских городов, а масло коровье из Кубанской орды". По сообщению другого посла в Турции, Петра Толстого, в столицу с Черного моря завозили пшеницу, ячмень, овес, коровье масло, сало, коноплю, мед, сыр, соленое мясо, кожу, воск и шерсть.

  Стамбульский морской арсенал Касымпаша снабжался лесом из Причерноморья, железом из придунайских районов, медью из Анатолии, пенькой из Синопа и Трабзона, салом из Кафы и Варны. Турецкий автор XVII века Хусейн Хезарфен замечал, что в стране "добывают с черноморских гор такое большое количество леса для строительства домов и кораблей, что турки могут легче любого другого народа в очень короткое время снарядить могучий флот". Важное для стамбульского кораблестроения и турецкого флота судовое снаряжение и парусное пеньковое полотно поступали из Самсуна, славившегося местной коноплёй. Знаменитый мелкий белый песок для корабельных и прочих часов добывался у Азова.

  Многие современники полагали, что подвоз продовольствия с Чёрного моря был для Стамбула важнее средиземноморского привоза. Кшиштоф Збараский, ездивший послом в Турцию, в отчете сейму 1624 г. сообщал: "Из-за опустошения (разорения страны от безвластия, разбоев солдат и т. п. — Авт.)... земля почти не обрабатывается, мало сеют в окрестностях Константинополя. Все продовольствие для него доставляется по Черному морю и совсем немного (только рис и овощи из Египта) по Белому, но на всех этого не хватает".

  Емельян Украинцев писал царю, что если "запереть" Черное море, то "в Царьграде будет голод", ибо "с Белого моря только приходит пшено сарацинское (рис. — Авт.), сахар, кофе, бобы, горох, конопляное семя и сочевица, а иных хлебных запасов не приходит. Да и около... Царьграда и далее в иных местах хлеба у них родится мало". Иерусалимский патриарх Досифей, в свою очередь, в письме Украинцеву замечал, что турки опасаются, как бы не вышло много русских кораблей и "не пошли бы в разные места Черного моря восточныя и западныя в загоны, и будет оттого причина, что не будут приходить в Царьград хлебные запасы и будут препону иметь службы их восточныя и западныя великия и многия, и неначаянныя зла могут случиться от сего туркам, а наипаче смущения и мятежи, и трудности во всячине".

  Емельяну Украинцеву и Досифею позже вторил и Пётр Толстой. Перечислив ввозившиеся в столицу черноморские товары, он замечал, что "ежели того с Черного моря не будет хотя един год, оголодает Константинополь".

  Положение турецкой столицы усугубилось войной с Венецией, когда подвоз съестных припасов в Стамбул стал, как отмечали в более поздние времена монахи-доминиканцы Марио ди Сан-Джованни и Антонио ди Сан-Назаро, "возможен только с этого (Чёрного. — Авт.) моря и ни с какой другой стороны". О значении для подвоза из Причерноморья говорит такой факт — как писал Кшиштоф Збраский, когда во время Хотинской войны в 1621 г. и активных морских операций казаков Чёрное море и Дунай оказались закрыты для торговли, а на Средиземном море хозяйничали флорентийские и испанские галеры и "не было никакого подвоза продовольствия по морю", то крайне осложнилось продовольственное положение Стамбула: "Хлеб был столь дорог, что люди погибали от голода".

  Всё это не могло не тревожить турецкое правительство, внимание которого всё более и более привлекали события на северных рубежах их державы. Пока они были заняты войной на Кипре, то не могли оказать полноценную помощь Крымскому ханству и своим наместникам в Северном Причерноморье, но после падения Фамагусты ситуация изменилась.

  Начало войны встретило Светлейшую Республику Венецию в состоянии почти полной неподготовленности к этому конфликту. Не смотря на приходящие сообщения и предупреждения, правительство республики старалось сэкономить на военных расходах, что негативно сказалось на её обороноспособности. Ещё хуже обстояло дело с союзниками. После нападения турок венецианцев согласились поддержать только мальтийцы и Папская область, приславшие им на подмогу несколько своих кораблей. Но этих сил было явно недостаточно, чтобы бросить вызов туркам, и флот союзников был вынужден простаивать на Крите, опасаясь, что в случае попытки прийти на помощь кипрскому гарнизону, дислоцированные на Родосе турецкие военно-морские силы отрежут их от баз и смогут навязать заведомо пригрышный для христиан бой. Отдельные корабли прорывались к осаждённой Фамагусте, подвозя припасы и подкрепления. Но оказать решающее влияние эти редкие успехи не могли. Единственной страной, которая могла оказать действенную помощь венецианцам, была Испания. Но в Мадриде не только не спешили помогать, но не особенно и скрывали своё злорадство от несчастья постигшего Республику Святого Марка, которая предыдущие тридцать лет всячески избегала участия в антитурецкой борьбе, а теперь пожинала плоды своей политики. Кроме того, в союзной туркам Франции в августе 1570 г. закончилась очередная Религиозная война. Более того, один из лидеров гугенотов, адмирал Гаспар де Колиньи, вошёл в доверие молодому королю Карлу IX и стал убеждать последнего в необходимости воспользоваться затруднениями Испании (которую он считал основным врагом Франции) и объявить ей войну. По мнению Колиньи, "следует предпринять внешнюю войну, дабы поддержать мир внутри страны, и, как и всем хорошим политикам, нужно выиграть время, чтобы поставить во главе выносливого народа внешнего врага... чтобы им не стал сам народ". Колиньи считал, что война с Испанией даст возможность занять привыкшее воевать французское дворянство, с трудом привыкавшее к мирной жизни. "Самые мудрые политики, — писал он, — всегда знают, что воинственному народу надо иметь внешнего врага, чтобы он не повернул оружие против самого себя. В характере француза — с трудом расставаться с оружием, которое он хоть раз взял в руки, и повернуть его против своих сограждан, когда он не может им воспользоваться против внешнего врага".

  От слов Колиньи и его единомышленники перешли к делу. Была подготовлена 28-тысячная армия во главе с Людвигом Нассау и Жанлисом. В самих Нидерландах организованные отряды должны были открыть наступающим французским войскам ворота Лилля, Валансьена, Монса и других городов. Одновременно организовывались военные экспедиции в Новый Свет, превратившиеся в обыкновенные пиратские рейды.

  В самой Венеции поднимала голову "партия мира", согласная восстановить мир с Османской империей даже ценой территориальных уступок.

  Так что, хотя римскому папе и удалось добиться от испанского короля обещания присоединиться к борьбе с турками, но зимой 1570 г. будущее формируемой Священной лиги рисовалось в мрачных тонах. Заключённая на словах, она не была ещё никем подписана, и казалось, что едва появившись на свет, она распалась сама собой. Возможно, так бы оно и произошло, если бы в дело не вмешался сам понтифик Пий V.

  Выходец из знатной, но обедневшей семьи Гислиери будущий папа в детстве вынужден был пасти коз. Затем стал священником и на этом поприще очень скоро проявил себя как один из самых пламенных служителей Церкви. В отличие от многих других выходцев из аристократических семейств, которые избрав церковную карьеру смотрели на неё как на средство возвышения себя и своих семей, он отличался искренней религиозностью, пылкостью, суровостью и неприклонностью.

  Став во главе Церкви этот старик (он родился в 1507 г.) с лысиной и длинной седой бородой, исхудалый аскет, излучавший вместе с тем необыкновенную жизненную силу, развернул безграничную активность, направленную на создание лиги христианских государей направленной против мусульман. Одним из его первых шагов было обращение к Филиппу II с просьбой отказаться от споров за первенство в Риме с Францией, поскольку подобные распри лишь подталкивают Его Христианнейшее Величество (титул французских королей) к союзу с турками. Другим его шагом стало дарование Венеции десятины из доходов местного духовенства, чтобы облегчить ей ведение войны. После этого Пий V форсировал создание папского флота, который должен был поддержать Венецию в её борьбе с турками.

  Ещё одним из начинаний папы был его вклад в перевооружение испанского флота. Раньше за пожалование церковных пожертвований Испании (приносивших королевской казне до 500 тыс. дукатов ежегодно) приходилось устраивать самые настоящие торги, делать подношения родственникам и фаворитам папы, что стоило огромных затрат времени и дополнительных средств. На сей раз, поскольку пятилетний срок, на который Пием IV была выделена помощь, окончился к моменту избрания нового папы, последний продлил его без малейших пререканий. Таким образом, он поставил испанского короля Филиппа II в ситуацию необходимости "отработать" полученные средства своим активным участием в антитурецком союзе. И Филипп II, спустя восемь дней после прибытия папского посла, объявил о своём принципиальном согласии на участие в формируемой Священной лиге с целью борьбы против экспансии Османской империи.

  Именно благодаря неутомимой энергии понтифика, 25 мая 1571 г. Священная лига, не смотря на все сомнения скептиков, была всё же официально провозглашена. Но это оказалось лишь половиной дела. Филипп II не спешил посылать свой флот на помощь венецианцам. Когда летом 1571 г. все препятствия казалось были преодолены, распространились слухи, что испанцы готовятся выступить против Генуи, Тосканы и самой Венеции. И хотя они оказались ложными, но их популярность говорила о том, насколько все считали заключение договора о Священной лиге ненадёжным делом. Стали всерьёз поговаривать о войне с Францией. Герцог Савойский жаловался испанскому королю, что по ту сторону Альп замышляют что-то недоброе против Пьемонта. В Испании стало известно, что французские галеры получили приказ вернуться из Бордо в Марсель, что происходит переброска войск в сторону Альп и, наконец, что кое-кто из "наиболее высокопоставленных протестантов взялись склонить короля к некоторым шагам в Нидерландах", где, к тому же, приток французских гугенотов принял настораживающие размеры.

  Слухи о войне с Францией стали такими упорными, что испанские купцы в Нанте и Руане просили посла Филиппа II своевременно предупредить их, чтобы они успели спастись и спасти своё имущество. А на фландрской границе царила такая паника, "что жители равнины, как с французской стороны, так и с нашей, — писал герцог Альба, — стекаются (со своим добром) под защиту городских стен". Впрочем, война уже идёт в Атлантике, где согласованно действуют корсары из Ла-Рошели и морские гёзы. В августе 1571 г. у испанцев были все основания опасаться за судьбу Индийской флотилии.

  В этой ситуации в Стамбуле посчитали, что их западные границы находятся в сравнительной безопасности, и можно заняться своими северными рубежами. А сожжение Трабзона заставило их поторопиться. Уже летом 1571 г. к Бендерам вышли войска бейлербея Румелии и одновременно к устью Днепра подошёл турецкий флот. Одновременно с этим к Девлет Гераю прибыл чауш с приказом султана идти в поход на Литву. В августе 1571 г. 30-тысячная крымская орда, усиленная 3 тысячами турок, присланных румелийским бейлербеем, во главе с калгой Мехмед Гераем вторглась на Волынь и в Галицию. В Польше был спешно начат сбор сил. Формальным командующим был объявлен "молодой" король Дмитрий (по причине старости и болезни "старого" короля Сигизмунда II Августа), который выехав во Львов срочно собирал городские гарнизоны и частные армии. Но этих сил катастрофически не хватало, и Дмитрий объявил призыв городского ополчения и даже крестьян. Благодаря этому ему удалось в кратчайшие сроки сформировать 15-тысячную армию. Но этих войск было явно недостаточно, чтобы разбить крымско-турецкую армию в решающей битве. Вместе с тем, он учитывал, что главной целью татар является не захват территории, а её грабёж. Также было понятно, что если бы польские силы попытались закрыть путь вглубь страны для армии Мехмед Герая, став в одном из укреплённых лагерей, то часть сил противника могла бы его легко заблокировать в лагере, тогда как татарские чамбулы получили бы возможность безнаказанного разорения края. Поэтому Дмитрий принял решение разделить армию на пять соединений количеством от нескольких сотен до пары тысяч солдат. Каждая такая группа защищала определённый район или перекрывала важный путь, защищаясь в укреплённой крепости или лагере. При этом каждая группа имела достаточное количество сил, способных к нападению на отдельные отряды. Сочетание наступательной силы польской конницы с оборонной способностью крепостей должно было принести хороший результат. По плану предполагалось рассредоточить силы противника и, навязав им маневровую борьбу, уничтожить.

  С другой частью войска Дмитрий стал под Каменцом-Подольским, куда прибыл 20 сентября. Здесь он рассчитывал заблокировать удобный путь на Львов. Но Мехмед Герай не поддался на эту уловку, прекратив осаду Константинова (совр. Староконстантинов), отправившись 25 сентября на запад, через Збараж и Вишневец и пришёл 3 октября к селу Поморяны. Дмитрий, узнав о появлении татар в Галиции, 1 октября отправился в Подгайцы и 4 октября стал там на расстоянии 45 верст от главных сил противника.

  Кроме того, командующий польско-литовские силами сумел организовать эффективное сопротивление продвижению орды. "Загоны" рассыпавшиеся для захвата "ясыря", подвергались нападениям польско-литовской конницы и несли потери. Особенно чувствительное поражение татары потерпели под Поморянами, Бучачем и Нараевом. Только Зборов сдался без борьбы, став жертвой грабежа. Когда выяснилось, что врассыпную действовать не удалось, турецко-татарские силы вновь сосредоточились вместе и двинулись на Львов, на пути в который, под Подгайцами, татары и турки встретили польскую армию (3 тыс. солдат, 6 тыс. вооружённых крестьян и 18 пушек). Выбранное Дмитрием для боя место было очень удобно оборонять. Севернее Подгайцев лежит возвышенность, ограниченная с одной стороны лесом, а с другой — рекой Коропца, образующей здесь полосу прудов. Возвышенность разделена оврагами и ручьями на восточную и западную часть. С юга и запада Подгайцы прикрывали густые леса, а с востока болота и глубокие балки. Дмитрий заранее провёл инженерную подготовку поля боя, возведя два равелина с пушками на севере подгайцкого замка. Большинство польских войск остались в резерве. Отряды Мехмед Герая (около 20 тыс. войска) подошли к Подгайцам 4 октября, но битва началась на два дня позже.

  Особенности поля боя заставили крымско-турецкую армию разделиться на две части, которые слабо взаимодействовали тактически из-за того, что поле боя было разделено глубоким оврагом на две части. При этом как западная, так и восточная части поля шириной были не более 1 версты, как следствие татары не смогли использовать своё численное преимущество.

  Замысел Мехмед Герая состоял в том, чтобы ударом татарской конницы по левому флангу поляков втянуть в бой все их силы отвлекая от попытки турок захватить Подгайцы, форсировать реку, выйти в тыл полякам и отрезать их от подгайцкого замка.

  Дмитрий разместил всю свою пехоту и артиллерию в двух равелинах в форме полукруга под командой Якуба Претвича, оставив в резерве всю свою конницу.

  Первым начал наступление калга-султан с татарами, но поскольку татарская конница за неимением пространства не смогла реализовать численное преимущество, и поляки остановили её огнём пехоты и артиллерии из полевых укреплений, а также контратаками конницы со второй линии. Одновременно с этим польская артиллерия начала вести огонь через головы своей конницы по второй линии татар, не давая им прийти на помощь первой линии.

  В это время началась атака турок на правый фланг польской армии. Против них Дмитрий бросил остальную конницу. Эта атака должна была дать время польской пехоте и крестьянам закончить линию окопов: довести её до Коропца и перекрыть путь в тыл польского расположения.

  Атака турок была поддержана огнём их пушек и сопровождалась попыткой форсировать реку выше Старого Города с целью обойти поляков с тыла. Она также закончилась неудачей: турки были остановлены польской конницей, переброшенной с левого крыла после отражения атаки татар.

  Татары на польском левом фланге отступили и это позволило полякам вместе с крестьянами и лагерной челядью перейти в контратаку и отбросить турок. Последние, атакованные с трёх сторон, запаниковали и бежали с поля боя, а татарские резервы через узкий фронт в одну версту не смогли прийти им на помощь. В результате, из-за больших потерь турки и татары отказались от попытки достичь быстрого решения боя и, используя численное превосходство, приступили к осаде польских войск.

  Во время этой осады польские гарнизоны, распределённые по краю, перекрыли линии снабжения татарско-турецкого войска. Кроме того, в конце сентября литовский князь и казачий атаман Богдан Ружинский, пользуясь отсутствием на полуострове крупных военных сил, организовал массированное вторжение непосредственно на Крымский полуостров. Действуя двумя отрядами — один морской, числом в 2 тысячи человек, на чайках, во главе с Самойло Кошкой вышел из Днепра, а другой, численностью до 3 тысяч бойцов, под командой самого Ружинского прорвался через Перекоп. Целью обоих отрядов была Кафа — крупнейший город Крыма, центр его торговли. По дороге к ней, Кошка высадил десант под Гезлёвом, ограбили припортовые склады и лавки, и запалив сам город, двинулся дальше вокруг полуострова. К Кафе оба отряда подошли почти одновременно. Ружинский атаковал город с суши, а Кошка со стороны моря. Не ожидавший нападения город пал в тот же день. Взяв в нём "многие корысти", казаки повернули назад. На обратном пути отряд Ружинского столкнулся со спешно собранными силами крымцев, которые, однако, в силу своей малочисленности не решились атаковать казачий табор, ограничившись обстрелами и мелкими наскоками.

  Это известие серьёзно ударило по боевому духу татар, и отобрало у них желание воевать дальше. Многие из них, не дожидаясь ханского приказа, пустились в бегство из лагеря домой. В этой ситуации Мехмед Герай счёл за лучшее вступить в переговоры с поляками и в обмен на возвращение захваченого полона получил свободный пропуск назад в Крым.

  И хотя эту победу нельзя было назвать полной, в Кракове, Вильно и Москве царило ликование. Двойная неудача татар и практически непрерывное наступление днепровского и донского казачества на Крым, буджакскую орду и турецкие крепости в Причерноморье на протяжении 1570-1571 гг. привели к тому, что в результате турецким опорным пунктам был нанесён серьёзный ущерб и одновременно сильно ослаблено Крымское ханство, чья внешнеполитическая активность оказалась в эти годы фактически скованной. Тем самым ставилась под угрозу вся система турецкого господства в данном районе и создавались благоприятные условия для наступательных действий русской и литовской армий. Но воцарившаяся было эйфория, быстро сменилась мрачной сосредоточенностью, когда прибывший 27 октября в Краков турецкий посол привёз послание султана, в котором тот обвинял Польшу в нарушении мирного договора и объявлял ей войну.

 

  Часть XV

  Молот и Крест

 

  Вторая половина лета и осень 1571 г. прошла в Средиземноморье под знаком постепенно затухающих действий турецкого флота и попыток организаторов Священной лиги заставить её участников действовать в единой связке и более энергично. В самый разгар осады Фамагусты, хорошо зная золотое правило о том, что лучшая защита — это нападение, командующий турецким флотом Муэдзинзаде Али-паша нанёс несколько ударов своих галерных эскадр по Криту. В результате молниеносного рейда в залив Суда турецкие галеры захватили пленников в прибрежных поселениях, от которых турки получили сведения о точных силах венецианского флота, базировавшихся на острове. Капудан-паша принял дерзкое решение о разделе своих сил на две части, одна из которых была нацелена на Канею (совр. Ханья) и Кандию (совр. Ираклион), вторая, под командованием Улудж Али, получила задачу захватить крепость в Ретимо (совр. Ретимнон).

  20 июня Али-паша попытался захвать Кандию, что называется, с ходу, внезапной атакой. Однако бдительность проведитора Кверини позволила отразить эту попытку и, войска капудан-паши, понеся большие потери, вынуждены были отойти. Безуспешной оказалась и попытка овладеть находящейся поблизости крепостью Сан-Теодоро. Положение турецкого флота у побережья Крита осложнил сильный шторм, в результате которого двенадцать турецких галер снесло на мелководье, а три из них так и вообще разнесло в щепки.

  Улудж Али был более удачлив. Ему удалось разграбить и сжечь Ретимо, захватив там двадцать два венецианских орудия.

  Муэдзинзаде Али-паша после этих первых атак на венецианские владения на Крите отвёл и переформировал свой флот, затем направил галеры к островам Корфу, Занте (совр. Закинтос) и Кефалония (совр. Кефалиния). Турецкий адмирал трезво рассудил, что его сил не хватит для быстрого захвата крепости Корфу, поэтому он ограничился короткими вылазками на побережье венецианских владений в Адриатике, уничтожая всех, кто не успел укрыться за стенами крепостей. Лишь одна из крепостей Венеции — Сопот — была подвергнута осаде и, после жестокого боя с многократно превосходящими силами противника, сдалась на милость победителей. Но милости не последовало и гарнизон Сопота был полностью уничтожен.

  Одновременно турецкие галеры под командованием Улудж Али крейсировали в водах Адриатики в поисках венецианских кораблей. Им удалось остановить венецианское транспортное судно, на борту которого находилось 800 солдат, предназначенных для усиления гарнизона Корфу. Бой продолжался одиннадцать часов, судно было захвачено лишь после того, как половина из всех находящихся там воинов погибла. После этого успеха алжирский бейлербей направился к Дубровнику, где укрылась от его преследования венецианская галера. Жители Рагузы, ссылаясь на свой нейтралитет, отказались выдать корабль, но тем не менее снабдили турецкого флотоводца подробной информацией о состоянии флота Священной лиги, после чего Улудж Али вернулся к основным силам капудан-паши.

  Али-паша в это время разорял венецианские укрепления на побережье Адриатического моря. Наибольшее сопротивление он встретил у стен крепости Дульчиньо (совр. Улцин). Взятию этой крепости в Стамбуле придавали особое значение, поэтому на её захват были брошены большие силы. После двух недель кровопролитных боёв крепость пала. Однако турки понесли при её штурме большие потери. Кроме того, ещё одна беда подстерегала капудан-пашу в этих водах. Пока солдаты штурмовали крепость, гребцы с турецких галер массово дезертировали, что привело к значительному дефициту гребной силы на галерах Али-паши. После захвата Дульчиньо капудан-паша решил отвести свои галеры в Которский залив, в порт Херцег-Нови для ремонта, очистки и просмолки их корпусов. А корсары Улудж Али и Кара Ходжа со своими галерами получили приказ проникнуть как можно ближе к столице Республики, нарушая морские коммуникации в этом жизненно важном для Венеции районе.

  Активные действия турецкого флота на подступах к Венеции при вялом сопротивлении венецианцев продолжались вплоть до середины сентября. Турки в ходе этих операций захватили до 7000 жителей этих районов, отправив их на галеры в качестве гребцов.

  Но с середины сентября активность турок стала затухать. До них дошли сведения о сосредоточении флотов Священной лиги в Мессине. Надвигалась опасность генерального сражения, а между тем турецкий флот был ослаблен в людях и боевых припасах. Более того, возникла проблема с гребцами для галер. Активная оборона на южных рубежах Польши, Литвы и России привела к тому, что поток невольников, поступающий на турецкие рынки из Крыма, резко усох. Так, например, если в начале войны невольников-гребцов в турецком флоте хватало на 40 галер, то в 1571 г. их хватало всего на 20 галер. Захват пленников в Адриатическом море несколько облегчил положение, но это были разовые акции, в то время как туркам требовался постоянный источник поступления. Поэтому Муэдзинзаде Али-паша, как капудан-паша турецкого флота, в середине сентября принял решение направить все свои эскадры в Превезу, где провести тщательную подготовку кораблей и экипажей.

  Тем временем, после долгих проволочек, 23 августа в Мессине наконец-то собрался союзный флот, состоящий их испанской, венецианской, генуэзской, мальтийской и папской эскадр. Во главе него испанский король Филипп II поставил своего сводного брата Хуана Австрийского. Это решение было весьма удачным. Молодой (родился в 1547 г.) внебрачный сын покойного императора Карла V, мог не только благодаря своему происхождению требовать безусловного подчинения от остальных командующих объединённым флотом, но уже проявил себя как толковый военачальник при подавлении мятежа морисков в Гранаде.

  Но на этом хорошие известия, пожалуй, для союзников и заканчивались. Постоянные задержки привели к тому, что "на носу" была осень и начало сезона штормов. Из-за чего многие настаивали на том, чтобы ограничиться исключительно оборонительной тактикой. Все расчёты делались на то, что союзный флот перезимует в Мессине и лишь весной следующего года начнёт активные боевые действия. К тому же зарядили дожди, заставившие отложить выход флота из Мессины на несколько дней. Но Хуан Австрийский был настроен на активные действия и намерен был отправиться к Корфу, где наиболее вероятно находился турецкий флот. Поэтому, 16 сентября, как только прекратились дожди, союзный флот вышел из Мессины. Однако время было упущено. Задержка выхода флота Священной лиги была на руку турецким эскадрам. Капудан-паша уже получил информацию о концентрации сил противника в Мессине и принял срочные меры, чтобы как можно скорее покинуть Адриатику и собрать в одном месте свои разрозненные силы, перегруппировать их и обеспечить всем необходимым для встречи противника. Осада всех венецианских крепостей в Далмации была снята, войска спешно возвращались на корабли.

  К середине сентября флот Османской империи собрался в Превезе. Его главнокомандующий — капудан-паша Муэдзинзаде Али — полагал морскую кампанию 1571 г. завершённой. Кроме того, Али-паша неправильно оценил главную цель, которую ставил перед собой флот христиан. Он был уверен, что основной удар корабли Священной лиги нанесут по укрепленным пунктам турок на Далматинском побережье (многие военачальники христиан как раз и настаивали на такой стратегии, так что Али-паша был недалёк от истины). Исходя из такой стратегической оценки, Али-паша дал указание направить в эти крепости основные запасы продовольствия, боеприпасов и резервы личного состава. Это решение обескровило флот, обернулось некомплектом экипажей и солдат на кораблях. Более того, не предвидя крупного сражения в текущем году, капудан-паша позволил вернуться в свои дома сипахам.

  Ввиду того, что турецкий флот практически с марта находился в море, кораблям требовался ремонт и очистка подводной части корпусов. Учитывая всё это, Али-паша принимает решение перейти со своим флотом в Лепанто (совр. Нафпактос), где он собирался пополнить запасы продовольствия и заняться ремонтом галер. К 27 сентября последний турецкий корабль вошел в гавань Лепанто. И лишь получив свежую информацию о передвижениях эскадр противника, капудан-паша принимает срочные меры по набору личного состава из гарнизонов прилежащих крепостей и местного населения. В реальной истории Муэдзинзаде Али-пашу вынудили принять закончившийся для него разгромом бой с флотом Священной лиги лишь категоричные приказы из Стамбула и недооценка сил противника. Но при описываемом развитии событий турецкий флот несколько слабее (из-за нехватки гребцов и необходимости отправить часть кораблей в Чёрное море), а султанский двор занят подготовкой к войне с Польшей и в этой ситуации не настаивает на активных действиях. Таким образом, под защитой береговых укреплений, турецкий флот мог в полной безопасности готовиться к зиме, а подошедший в начале октября союзный флот вынужден был ограничиться лишь блокадой выхода из залива, не решаясь "атаковать зверя в его логове". Время работало на турок. Через пару-тройку недель должен был закончиться благоприятный для галер сезон и ещё до этого срока корабли противника вынуждены будут уйти домой. Шторм, разрозившийся в ночь с 7 по 8 октября, поторопил командование союзного флота с принятием этого решения, и 1 ноября 1571 г. корабли Священной лиги вернулись в Мессину.

  Но неприятности союзников этим не ограничились. Окончившийся ничем морской поход привёл Священную лигу в состояние кризиса. Незадолго до выхода флота в море, посланник французского короля 9 сентября вручил венецианскому дожу письмо, переданное ему Карлом IX. В нём король предлагал посредничество и помощь в заключении "выгодного мира, или продолжительного перемирия, за которым может последовать мир". Разве это не лучше, "чем противостоять столь могучему противнику, который находится так близко от подвластных вам провинций", говорил далее король, и Синьория, лишь недавно вступившая в Священную лигу, выслушивала всё это довольно благосклонно. Положение обострялось и противоречиями между союзниками о будущем театре военных действий. Венеция настаивала на операциях в восточной части Средиземноморья, с целью защитить свои греческие владения и блокировать подвоз продовольствия в Стамбул. Но испанцы не желали "таскать каштаны из огня" для венецианцев и хотели использовать флот для атак Алжира, Туниса и Триполи. На экспедиции против Туниса настаивал и Хуан Австрийский. Пию V пришлось приложить немало усилий для улаживания разногласий между членами лиги. Этому в немалой степени поспособствовали пришедшие в ноябре 1571 г. сообщения из Польши об объявлении ей турками войны и начале военных сборов. Эти известия вдохновили участников Священной лиги, частично сгладив противоречия, на продолжение войны и 10 февраля 1572 г. в Ватиканском дворце был подписан обновлённый договор между участниками лиги. Испания окончательно соглашалась, что военные действия в предстоящем году будут вестись в Леванте. Она откладывала предложенную экспедицию против Туниса и Бизерты, а её галеры вместе с галерами Святого престола и Венеции будут искать встречи с турецким флотом в восточной части Средиземного моря.

  Впрочем, к будущему противостоянию готовились не только союзники. В Османской империи хорошо понимали опасность войны на два фронта и стремились вывести из игры хотя бы одного из своих противников до того, как армия султана отправиться на север. В качестве объекта для удара была выбрана Венеция. Благополучие этой итальянской республики целиком и полностью зависело от торговли с Турцией, что приводило к нестойкости её руководства в патронируемой понтификом антитурецкой борьбе и стремлению заключить мир, пусть даже ценой уступок. Надо было показать венецианцам, что для них продолжение войны будет означать только дальнейшие потери (как экономические, так и территориальные), и что для Венеции лучше хоть плохой, но мир. Требовалось нанести венецианцам такой удар, после которого те сами запросили бы Стамбул о снисхождении и прекращении войны. Оставалось выбрать такую цель. Венецианские крепости в Далмации отпадали сразу — они были хорошо укреплены, находились недалеко от Венеции (что позволяло последней обеспечить им поддержку), а местное население было настроено против турок. По тем же причинам отпали и Ионические острова. К тому же они находились слишком близко от Италии, и флот Священной лиги мог относительно легко и быстро прийти на помощь гарнизонам этих островов. Куда более подходящей целью выглядел Крит. Расположенный в южной части Эгейского моря, остров занимал важное стратегическое положение, так как фактически замыкал выход из Эгеиды. Что делало его весьма привлекательной добычей, с точки зрения турок. К тому же, расположив флот в удобных бухтах Мореи (совр. Пелопоннес), можно было отрезать Крит от поддержки со стороны христианских флотов.

  В конце апреля 1572 г. турецкий флот вышел из Стамбула, отправившись в сторону Мореи. Для дезинформации противника был распространён слух о том, что турецкий флот готовится захватить остров Корфу (совр. Керкира), и действительно, первоначально турецкие галеры прошли мимо Крита, бросив якорь в Наварине (совр. Пилос). Венецианцы лихорадочно укреплялись на Корфу и взывали к своим союзникам. Но их призывы были гласом вопиющего в пустыне. 1 мая 1572 г. в Риме скончался понтифик Пий V, бывший душой и сердцем коалиции, а его преемник, взошедший на престол под именем Григория XIII, хотя и не уступал Пию V по накалу антитурецких заявлений, но не обладал харизмой, строгостью и авторитетом своего предшественника. Заложенный Пием V фундамент священного союза христианских государств дал трещину. Каждый из бывших союзников по лиге был поглощён решением своих проблем. Филипп II готовился к военным действия с Францией, так как уже очевидной стала поддержка фламандских повстанцев французскими протестантами. Ходили слухи, что Карл IX или по крайней мере его подданные-гугеноты вот-вот пересекут границу Фландрии. Держать 20 тысяч своих бойцов в Леванте в этих условиях было непозволительной роскошью. И король 17 мая пишет дону Хуану, находящемуся в Мессине, секретное послание, в котором приказывает командующему флотом "незаметно и хитро" отложить левантийскую операцию, продолжая вместе с тем работы по доукомплектованию флота и снабжению его продовольствием и боеприпасами. В другом своем послании, на этот раз своему послу Гранвеллу в Рим, Филипп II пишет, что в связи со смертью папы лучшим вариантом будет атаковать флотом Алжир, используя для этого созданный в рамках лиги потенциал.

  Несмотря на всю скрытность, новые планы испанского короля быстро стали известны. Венецианцы встревожились не на шутку и настояли, чтобы новый папа связался с испанским королём. Папа в резких тонах написал Филиппу о невозможности менять планы на кампанию 1572 года, напомнив об обязательствах Испании по договору Священной лиги. В июне в Мессине стал собираться союзный флот. В начале августа корабли лиги должны были направиться на Корфу, а затем выйти в море для освобождения от турок Мореи и Негропонта (совр. Эвбея). Предполагалось, что операция эта получит поддержку восставших греков и займёт пятнадцать-двадцать дней. Если объединённому христианскому флоту удастся встретить основные силы турок на море, предполагалось вступить с ними в бой и в случае успеха планировалось дальше направиться на Стамбул.

  Но этому красивому плану не суждено было сбыться. Дон Хуан не мог покинуть Мессину без приказа короля, а такого приказа не последовало. Формальным оправданием послужил, якобы, отказ нового папы продлить выплату церковных пожертвований в королевскую казну Испании после смерти Пия V. Кроме того, Филипп II приказал дону Хуану дождаться своего нового заместителя Гонсало Фернандеса де Кордова, назначенного вместо Луиса де Рекесенса.

  И ещё, король заставил Хуана Австрийского дожидаться прибытия эскадры под командованием Джованни Андреа Дориа, флотоводческому таланту которого он очень доверял.

  Филипп II явно тянул время. Причины этого были понятны: он хотел разобраться в истинной позиции нового папы и дождаться прояснения обстановки в Нидерландах. А между тем с уходящим временем уходило и стратегическое превосходство флота христиан в Восточном Средиземноморье.

  Турки постарались по полной воспользоваться теми благоприятными возможностями, которые им предоставили разногласия между членами лиги. 21 июня их флот покинул Наваринскую бухту, и три дня спустя приблизились к западным берегам Канейского залива, захватили после осады монастырь Одигитрии, а оттуда двинулись к Канее. Далее турками был окружена островная крепость Сан-Теодоро, в которой комендант, не желая сдаваться врагу, поджёг пороховой склад, в результате чего погибло много турок и христиан. Войско подошло к Канее 27 июня 1572 года, и 22 августа, после почти двухмесячной осады, город сдался туркам на мягких условиях, которые разрешали желающим уехать из города или остаться в качестве подданных султана.

  Эти действия турок наконец-то заставили военную машину Священной лиги заработать. Филипп II принял, наконец-то, решение действовать и в начале июля направил указание Хуану Австрийскому начать экспедицию в Левант. Но ещё до прибытия королевского послания, папский адмирал Маркантонио Колонна, не дождавшись согласия дона Хуана, вышел из Мессины 7 июля с флотом из 56 галер (13 — из состава папского флота, 18 — испанских и 25 венецианских). Дон Хуан с большей частью испанского флота направился в Палермо, с намерением взять затем курс на Алжир и Бизерту. Однако по пути его догнала галера с вышеуказанным посланием Филиппа II и он вернулся на Сицилию. Между тем Маркантонио Колонна с флотом 9 июля прибыл в Кротон, где пополнил запасы пресной воды и направился к мысу Санта-Мария ди Леука, где встретился с эскадрой Алваро де Басана в составе 36 галер и четрырёх парусников. Эскадра зашла в Отранто, вновь пополнила запасы воды и 15 июля прибыла на Корфу, где эскадру встретил венецианский флот под командованием Джакомо Фоскарини в составе 76 галер, шести галеасов и 25 галиотов. 20 июля объединённый христианский флот взял курс на Игуменицу.

  С сугубо военной точки зрения это решение папского и венецианского адмиралов было не самым удачным. Оказать полноценную поддержку Криту они могли только разгромив турецкий флот, на что у них явно не хватало сил. Развернуть военные действия вдоль западного берега Мореи, гористого, неприветливого, изобилующего мелями и плохо снабжаемого пресной водой, тоже не выглядело здравой идеей. В этих краях, с конца лета дуют сильные ветры, сопровождаемые смерчами, и затопляют прибрежные равнины, так что море становится почти недоступным для галер с их низкой осадкой. К тому же на этом театре военных действий союзники не располагали удобными бухтами. Ни один из принадлежащих венецианцам островов, окружающих этот негостеприимный берег, ни слишком узкий Чириго (совр. Китира), почти нищий и не имеющий никаких источников питания, кроме виноградников, ни гористая и пустынная Кефалония не могут дать надёжного пристанища и снабдить продовольствием, что не менее важно. Кроме того, все они слишком удалены от побережья, чтобы действующий против него флот мог на них опираться. Немногие местности, которые могут служить плацдармом и укрытием, находятся в руках у турок: Левкада (совр. Лефкас) на север от Коринфского залива; Лепанто в самом заливе, и Наварин и Модон на юге от него.

  Но союзники расчитывали на восстание Мореи, согласно уверениям и обещаниям многочисленных греческих изгнанников в Европе. С этой точки зрения, если принимать в расчёт возможное греческое выступление, то Морея была вполне подходящей ареной сухопутной войны. Её гористая местность исключала возможность массового развёртывания турецкой конницы; она оставалась в стороне от контролируемых турками дорог, и таким образом, казалось, была предрасположена к оккупации силам христиан. Но когда союзники прибыли на место, они не обнаружили там ни малейших признаков волнений. Обещанное восстание местных жителей не произошло, полностью спутав первоначальные планы адмиралов. В Игуменице флот остановился, и были направлены две галеры к острову Чериго на разведку. Здесь флот провёл несколько дней, отбиваясь от атак турецкой конницы, препятствующей пополнению запасов воды. Пришлось высаживать на берег десант для отражения турецких атак. Во время стоянки у Игуменицы Колонна получил письмо от Хуана Австрийского от 16 июля, который сообщал о своём отплытии на соединение с остальным флотом и давал указание ожидать его на Корфу. Это означало необходимость флоту Колонны возвращаться из Игуменицы на Корфу. Командующий венецианской эскадрой и слышать не хотел о возвращении, так как это означала дальнейшее промедление в начале боевых действий против турецкого флота. Колонна, после недолгих колебаний, также решил продолжать начатую кампанию. Оба адмирала, таким образом, отказались выполнять приказ своего главнокомандующего. После возвращения посланных на разведку галер, так и не сумевших получить информацию о турецком флоте, 29 июля христианский флот оставил Игуменицу и направился на Кефалонию. Здесь к ним присоединились 12 галер и 2 галиота с Крита под командованием Марко Кверини. Численность христианского флота достигла 145 галер, шести галеасов, 25 галиотов и 22 парусных кораблей. 2 августа армада прибыла к Занте (совр. Закинф), где пополнила запасы свежих овощей и фруктов и воды, после чего направились к острову Чериго, где узнали, что буквально накануне их прихода 4 августа здесь пополняли запасы воды шестьдесят турецких галер на восточном берегу острова. В настоящее время турецкий флот находится в Монемвасии, на расстоянии не более сорока миль от Чериго.

  Немногим больше суток спустя после прибытия христианского флота на Чериго Али-паша вывел свой флот из Монемвасии с намерением провести доразведку флота противника и в случае отсутствия в его составе испанской эскадры — атаковать и уничтожить его.

  Маркантонио Колонна развернул свой флот к битве. Центральная эскадра ордера насчитывала 58 галер, включая флагманские галеры Маркантонио Колонны, венецианского капитан-генерала Фоскарини и командующего испанской эскадрой мальтийского рыцаря Жиля де Андраде. Правым крылом (40 галер) командовал генеральный проведитор венецианского флота Джакомо Соранцо, левым (также 40 галер) — другой венецианский проведитор Антонио да Канале. Перед центром находились два венецианских галеаса, в тылу — семь галер резерва и несколько галиотов и бригантин. Весь ордер занимал пространство от острова Серви (совр. Элафониси) до острова Драгонера у входа в залив Сан-Никколо.

  Ветер был слабый, поэтому галеасы и парусные корабли очень медленно сближались с турецким флотом, развернувшимся к этому времени напротив боевого ордера христиан. Как только снаряды венецианских галеасов и парусников стали доставать до турецких галер, Али-паша дал команду поставить дымовую завесу и под ее прикрытием направился к выходу в открытое море. Турецкие галеры были меньше и маневренней христианских, поэтому они стали охватывать левый фланг флота Колонны. Однако нарушить боевые порядки христиан турецкий адмирал не смог, Колонна медленно развернул строй своих галер фронтом к противнику и вывел на новые позиции свои галеасы и тяжёлые парусники. Али-паша попытался прорваться сквозь строй христиан между эскадрами центра и одного из флангов, однако Колонна не позволил ему этого сделать, удерживая плотный строй своих галер.

  К этому времени стало темнеть и Али-паша принял решение вывести свой флот из соприкосновения с противником и отвести его в Лаконский залив, в порт Коккала.

  Колонна, потеряв контакт с противником, также решил отвести свои галеры на Чериго, где пополнить запасы воды и дать отдых гребцам.

  На следующий день, 8 августа 1572 года, Колонна послал одну галеру и галиот на Корфу, где по его расчётам должен был находиться Хуан Австрийский, с предостережением не выходить из базы, так как со своими пятьюдесятью галерами и тридцатью парусными судами он легко мог стать добычей превосходящих сил турок. Главнокомандующему рекомендовалось дожидаться флота на Корфу.

  9 августа Колонна и Фоскарини вывели свои эскадры из порта на Чериго и взяли курс на Корфу для соединения с эскадрой дона Хуана. На рассвете 10 августа они вновь повстречались с флотом Али-паши, который вышел из порта Коккала и огибал мыс Матапан.

  Проведитор Соранцо, который командовал правым флангом христиан, с двумя галеасами и небольшим числом галер устремился вперед, ведя артиллерийский огонь по турецким кораблям. Турецкий левый фланг отступил, увлекая за собой корабли Соранцо. Между отрядом проведитора и основными силами христиан появился разрыв, чем не замедлил воспользоваться командующий турецким флотом. Возникла серьёзная угроза для христиан. Эскадра Соранцо оказалась полностью изолированной от ядра христианского флота и была на волосок от гибели. Но сказалось явное преимущество христиан в тяжёлой артиллерии. Огонь галеасов и парусников вынудил Али-пашу отступить к мысу Матапан, а затем и вовсе направить свой флот в гавани Модона и Наварино, чтобы спасти флот от надвигающегося шторма.

  Галеры христиан вернулись в закрытые бухты Чериго, где оставались четыре дня. Всё это время командиры обсуждали план дальнейших действий. Идти ли на Корфу налегке, оставив галеасы и тяжёлые парусники на Чериго? Но смогут ли галеры христиан проскочить без поддержки артиллерии тяжёлых кораблей мимо турецкого флота? И не сожгут ли турки парусники христиан, лишившиеся поддержки галерного флота? В конце концов было решено направиться на Занте, и далее на Корфу в полном составе. Переход прошел в целом благополучно и объединённый флот 17 августа успешно прибыл на Занте.

  Ввиду того, что от Занте было совсем недалеко до Кефалонии и Корфу, военный совет флота решил оставить тяжёлые парусники на этом острове, а на галерах и галеасах продолжить путь на соединение с эскадрой дона Хуана. 20 августа флот прибыл на Кефалонию, провёл там двое суток и 22 августа переместился на Левкаду.

  Между тем главнокомандующий объединенным флотом Священной лиги дон Хуан Австрийский, прибывший на Корфу еще 9 августа, вот уже две недели с нетерпением ожидал прибытия кораблей Колонны и Фоскарини. Не выдержав ожидания, он 28 августа посылает две галеры с приказом Колонне "без промедления привести армаду на Корфу". Папский адмирал, получив приказ, поворачивает свои корабли назад к Занте, где забирает парусники и 31 августа 1572 года флот в полном составе прибывает в Игуменицу. Там он пополняет запасы воды и, получив повторное напоминание дона Хуана, направляется на Корфу, где соединяется наконец с пятьюдесятью галерами и пятью галиотами дона Хуана и двумя галеасами герцога Тосканы.

  Дон Хуан распорядился провести очистку подводной части прибывших кораблей, их конопатку и смоление, запастись водой на десять дней, после чего 7 сентября 1572 года отдал приказ флоту начать движение для поиска флота противника.

  9 сентября разведка донесла, что "турецкий флот в составе 218 галер и 50 галиотов находится в Наварино и выказывает явное намерение дать сражение противнику". Дон Хуан на следующий же день вышел из Игуменицы с 195 галерами, 25 галиотами, восемью галеасами и 30 тяжёлыми парусниками, приказав лёгким фрегатам и бригантинам держаться в тылу эскадры. Дон Хуан Австрийский шёл в центре "баталии" (65 галер эскадры центра), флагманские галеры папского и венецианского флотов шли по обоим бортам от него. Правым крылом из пятидесяти галер командовал Альваро де Басан (маркиз де Санта Крус), левое крыло также из пятидесяти галер находилось под командованием Соранцо, а тридцатью галерами резерва командовал Хуан де Кардона. Перед боевыми порядками на расстоянии 8 миль днём и 4 миль ночью шёл авангард. К 12 сентября "Католическая армада" (термин хрониста Сервиа) достигла гаваней Кефалонии.

  15 сентября флот христиан выдвинулся к островам Строфадес, расположенным примерно на полпути от Занте до Наварино. Дон Хуан провёл на островах весь световой день, надеясь под покровом ночи совершить переход к месту базирования турецкого флота и на рассвете напасть на него. Но турки не зевали и накануне прихода христианского флота покинули Наварино, переместившись со всем флотом в хорошо укрепленную гавань Модона.

  Обмен артиллерийским огнём между флотами 16 сентября не дал никаких видимых результатов. Тем не менее, многие участники сражения полагали, что если бы в этот вечер, вместо того, чтобы удалиться на стоянку, дон Хуан продолжил сражение, он мог взять штуром Модон и разбить там турецкий флот. В осаждённом порту царила паника, и как позднее говорил Сервантес, турки были готовы покинуть галеры: "и держали наготове платье и башмаки с тем, чтобы, не дожидаясь, когда их разобьют, бежать сухопутьем".

  Упущенная возможность больше не представилась. Али-паша действовал быстро. Христиане полагали, что он ничего не предпринимает, в то время как он разоружил часть своего флота, чтобы разместить снятые с него пушки в горах, окружающих город. Вкупе с имеющимися укреплениями они делали его неприступным.

  Флот Священной лиги стал на якорь у острова Сапиенца, находящегося примерно в одной миле от выхода из Модона. 18 сентября несколько галер направились для пополнения запасов воды к берегу, расположенному милях в 5 от турецкой крепости Корон. Солдаты, посланные за водой, были атакованы турками, что потребовало высадки дополнительного десанта с кораблей Хуана Австрийского, чтобы загнать турок в их крепость. На флагманской галере непрерывно совещался высший командный состав флота, пытаясь выработать план взятия Модона. но к единому мнению командиры так и не пришли. Не хватало сил, и дон Хуан направляет отряд кораблей на Занте за подкреплением, а остальные силы заводит в спокойную гавань Наварино, продолжая наблюдать за действиями противника в Модоне.

  Когда 20 сентября около тридцати турецких галер вышли из Модона, пытаясь выяснить дислокацию и намерения "Католической армады", дон Хуан послал резерв своего флота под командованием Альваро де Басана на их перехват, но турки, лучше ориентирующиеся в прибрежных водах Мореи, смогли благополучно вернуться к основным своим силам. Али-паша вытащил основную часть флота на берег, кормой вперед, создав дополнительную артиллерийскую защиту гавани за счёт мощных носовых пушек своих галер.

  Между тем турки, засевшие в крепости Наварин, через который с севера в Модон поступало продовольствие, начали вести беспокоящий огонь по кораблям христианского флота. Попытки десанта выбить их из укрепления не увенчались успехом, и 21 сентября Хуан Австрийский посылает двадцать галер за тяжелыми парусниками и германскими наемниками, которые оставались на Занте. Однако начались осенние шторма, и операция по переходу с Занте к Наварино затягивается на целую неделю. Подкрепление приходит только 27 сентября. Дон Хуан отдает приказ построить платформу из соединенных настилом двух галер и разместить на ней тяжелую артиллерию, чтобы бомбардировать корабли турок в Модоне. Но эта попытка провалилась. Поднялись юго-западные ветры, пошли дожди. В воздухе запахло зимой.

  2 октября 1572 года дон Хуан высадил 5 тысяч пехотинцев под командованием Алессандро Фарнезе на берег. Всю ночь они карабкались к стенам Наварина, которые казались более доступными, чем старые венецианские укрепления Модона.

  Но все попытки взять крепость, которые продолжались три дня, оказались безуспешными. Плохое знание местности, ливни, затопившие долину, на которой действовала испанская пехота, прибытие турецкой конницы, наконец, нехватка провизии и боеприпасов, негостеприимство голой равнины, опустошенной ураганом, всё это усложнило действия испанского отряда, который нужно было срочно вернуть на корабли. 5 октября Хуан Австрийский приказал вернуть солдат и орудия. В ночь на 7 октября он повёл галеры своего флота к Модону, приказав парусным кораблям вернуться на Занте. К великому неудовольствию венецианцев, настаивавших на продолжении осады Модона, главнокомандующий флотом лиги объявил, что кампания 1572 года окончена. Нанеся "прощальный визит" в Модон, христиане обнаружили, что до двадцати турецких галер преследуют парусное судно (позже стало известно, что это венецианская нава с Крита) примерно в пятнадцати милях от берега. Надеясь отрезать туркам путь к отступлению, галеры христиан на полном ходу устремились к входу в гавань Модона. Али-паша направил до пятнадцати своих галер, чтобы артиллерийским огнём отогнать христиан от гавани. В возникшей суматохе всем турецким галерам удалось благополучно вернуться в гавань, кроме одной, флагманской галеры турок. Её перехватил и после короткого боя захватил Альваро де Басан. Капитаном пленённой галеры оказался сын бейлербея Алжира, внук знаменитого Хайреддина Барбароссы. Двести галерных рабов были освобождены и двести янычар взяты в плен. Эта галера стала утешительным призом за всю дорогостоящую капанию 1572 года.

  8 октября объединённый флот Священной лиги взял курс на Занте и далее на Кефалонию и Игуменицу. Несмотря на продолжающийся шторм, армада 20 октября пересекла пролив между Игуменицей и Корфу. Двумя днями позже Хуан Австрийский со своими кораблями взял курс на Мессину, куда и прибыл благополучно 26 октября 1572 года. Таким образом кампания 1572 г. закончилась. Ни одна из поставленных задач так и не была выполнена, хотя свои достижения она всё же имела — под прикрытием флота венецианцы смогли доставить на Крит подкрепления и припасы, благодаря которым местные гарнизоны смогли организовать оборону сравнительно немногочисленному турецкому десанту и не пустить его в этом году дальше Канеи.

  С конца осени у всех было ощущение, что Священной лиге пришёл конец. Испанский флот, разделившись на три части, прибыл в Мессину. А вернувшийся в Венецию Джакомо Фоскарини, 24 октября докладывал Республике: "Единственные виновники того, что в этой экспедиции было сделано так мало, испанцы, которые вместо того, чтобы помогать Лиге, всячески старались погубить и ослабить Венецию. Опоздания дона Хуана, его нерешительность в ходе кампании были вызваны именно этим замыслом постепенно подточить силы Республики и обеспечить выгоды короля во Фландрии, пренебрегая интересами Лиги и даже причиняя ей ущерб. Злая воля испанцев открыто проявлялась во всех случаях, когда речь шла о пользе венецианских владений". И хотя эти обвинения были во многом несправедливы, но они отражали господствующие настроения в венецианском обществе, где всё сильнее склонялись к мнению о бесполезности дальнейшей войны с турками и необходимости заключения с ними мира, пусть даже ценой крупных уступок. Торговля, финансы и промышленность Республики были расстроены, ресурсы истощены дорогостоящей войной на море, уровень жизни упал вследствие нехватки и дороговизны продуктов. А сама шедшая уже два года война не принесла Венеции никаких существенных приобретений. В 1571 г. был потерян Кипр, затем ряд опорных пунктов на Адриатике. В 1572 г. под угрозой утери оказался Крит. Из экспедиций 1571-1572 гг. Венеция ничего не извлекла, кроме огромных долгов и разочарования. А недоверие к испанцам усиливалось с каждым днём. Мало кто сомневался, что уже в ближайшие месяцы Республика Святого Марка "выйдет из игры". Но известия пришедшие из Польши, на южных границах которой в то же самое время происходили бои с турками, вдохнули в Священную лигу новую жизнь, заставив приунывших было её участников встрепенуться и решиться на продолжение борьбы.