Зерно А

— Чего? Где рога? — Гранин принялся ощупывать лоб.

Без лишних слов я скользнула к нему и поцеловала. Его удивление длилось считанные секунды, а потом он засмеялся мне в губы, обвил меня руками и притянул к себе. Стоп, что я делаю? Нет, нет, нет... Я застыла, мои губы прекратили отвечать на поцелуй. Я медленно отстранилась, хотя его руки все еще были на моей талии.

— Это была не самая лучшая идея, — призналась я, отсаживаясь от него и оправляя футболку.

По телевизору шло какое-то кулинарное шоу. Бабур Околоцветник, готовя салат с кальмарами, признавался красавице-ведущей, что это его кулинарный дебют, ибо он человек занятой и на готовку времени не хватает. Зал зааплодировал непонятно чему. Околоцветник продолжал откровенничать, заявив, что, проснувшись сегодня утром, понял, что в его организме случилась острая нехватка кальмаров, и он просто обязан компенсировать ее сегодня на шоу. И снова зал зааплодировал непонятно чему.

Гранин хмыкнул:

— По мне, так ты гений. Теперь буду чаще просить у тебя прощения. А вообще, я давно должен был сделать это.

— Поцеловать меня или попросить прощения за тот вагон свинства, который ты беспардонно вкатил в мою жизнь?

— Что, правда? Целый вагон?

— Будь уверен. Слушай, у меня предложение: давай кушать. Как-никак, последний ужин в уходящем году.

Гранин, разумеется, не почувствовал наигранность в моем голосе — он смотрел на меня щенячьими глазами. И именно в этот момент упала первая стена в моей обороне от скверных мыслей. Кто знает, может, это не только последний ужин в уходящем году, но и в моей жизни, и для этого больше не нужны не религиозные фанатики, ни двустволки, ни гробы. Достаточно лишить меня Влада.

Проглотив четыре блинчика, Гранин запил все двумя чашками чая. Это было поистине трогательно, поскольку чай он ненавидит — в его персональной вселенной официальным напитком провозглашен кофе, максимум Гранин может снизойти до каппучино и какао.

В бумажном пакете были пряники а-ля маленькие человечки, с глазурованными пуговицами и штанишками.

— Тонко намекаешь, что следующими после гномов будут пряничные человечки?

— Да брось! Это же весело.

Я вспомнила нападение псевдоразумных садовых гномов, их визгливые смешки, синие камзолы, деревянные щечки, и мрачно подтвердила:

— Очень.

— Попробуй хоть чуть-чуть, это малая спекла. — 'Малой' он называл свою двадцатипятилетнюю старшую сестру. — Тебе голову, животик или ноги?

Он еще что-то говорил, но я больше ничего не слышала — в ушах зазвенело, на лбу выступила холодная испарина, а к горлу подкатил ком. Комната стала каруселью. 'Он спрашивал о прянике. О прянике...' Но я уже видела перед собой Кудрявцева, а именно, ту его часть, которая, качнувшись, замерла у моего бедра...

— Рита? С тобой все в порядке?

Я с трудом сфокусировала взгляд.

Гранин сидел на корточках передо мной, его руки сжимали мои предплечья, он испуганно всматривался в мое лицо.

— Я в норме, — я вытерла со лба испарину.

Я встала, меня повело, и ему пришлось поддержать меня.

— Ага, в порядке, я вижу.

— Просто переутомилась.

— Не переутомилась, а позеленела. А под глазами у тебя серые круги. Давай ты сейчас приляжешь, а я пока все уберу.

Голос Гранина звучал в отдалении, хотя он говорил мне в лицо. Была бы у него артикуляция получше, на моем лице блестели бы уже капельки слюны.

— Пеняй на себя, — пробормотала я, — если разобьешь что-то.

Он воспринял мои слова серьезно, что с ним случалось крайне редко; подложил мне под голову подушку, выключил телевизор и принялся относить посуду на кухню. Тени лентами дыма скользили в мое ставшее податливым сознание...

Когда я в следующее мгновение открыла глаза, свет за окном сменился на пушистый, предрассветный. Рассветы зимой особенные, как если бы в стакан с темно-синей акварелью капнули немного оранжевой краски. И оранжевое дрожит сквозь муть.

Значит, тридцать первое декабря. Новогоднее утро.

Я не помнила, какой продукт на этот раз сварило мое подсознание. Меня, впрочем, устраивали ночи без сновидений. Более чем устраивали!

Гранин спал на полу, подложив под голову куртку. Такой храп, как у него, я слышала лишь у бульдога моей бабушки; пес уже тогда побил все рекорды собачьего долголетия, и храпел так, словно собирался вот-вот взорваться и отправиться к собачьему Богу.

Стянув с себя плед, я накрыла им Гранина, а сама направилась в ванную.

Я почистила зубы, умылась, сварила кофе и, сидя перед распахнутым настежь окном на кухне, употребила его с четырьмя сигаретами. Предостережение на сигаретной пачке вызывало улыбку: никогда прежде мне не доводилось слышать, чтобы хоть один коматозник умер от рака легких.

Телефон зазвонил в семь минут девятого, разорвав утреннюю тишину в клочья и заставив меня вскрикнуть. А я стала нервной.

— Слушаю.

Громыхающий, как кости в гробу, смешок:

— Хорошо, что слушаешь. Я заеду за тобой в половину девятого.

— Чак-Чак, если что-то случится с моим братом...

Смех оборвался, пошли гудки. Я какое-то время бездумно продолжала сжимать трубку в руках. Потом заставила себя разжать руку. Телефон упал на пол, подскочил и замер, покачиваясь на округлой спинке.

— А что может случиться с Владом?

Я подняла голову.

Гранин стоял в арке, ведущей на кухню, и смотрел на меня. Он был заспанным, помятым и еще более взлохмаченным, чем накануне, но взгляд на удивление цепкий и яркий.

— Тебя никто не учил, что подслушивать нехорошо?

— А тебя, что нехорошо отвечать вопросом на вопрос?

Он подошел, поднял телефон и положил на стол, рядом с блюдцем с окурками.

— Мне скоро надо будет уйти, — сказала я. — Кофе бахнешь?

— Не откажусь. Кстати, ты не ответила на мой вопрос.

Я чудом сдержалась, чтобы не запустить в него банкой с кофе.

— А ты на мой.

— Да, Рита, — Гранин плюхнулся на диванчик, следя за моими манипуляциями с посудой, — меня этому не научили. Твоя очередь.

— Ты невыносим, — продавила я сквозь зубы. — Ничего. Ничего с Владом не случится. В отличие от тебя, если ты сейчас же не прекратишь гримасничать.

Гранин постарался придать своей небритой физиономии мученическое выражение, но в глазах вертелись смешинки. Он по очереди давился то хихиканьем, то зевотой, пока я ждала, когда закипит вода. Недолго же продлились его метаморфозы: щенячьи глаза и тому подобное трогательное дерьмо. Надо почаще целовать его? Еще чего!

Грохнув перед ним чашку, я налила ему кофе и придвинула ближе сахарницу.

— Лови момент и наслаждайся, а я пошла одеваться.

— Можно еще три вопроса?

— Один, — не оборачиваясь, рявкнула я. На часах — тринадцать минут девятого; на все про все у меня пятнадцать минут.

— Один с половиной, ну пожалуйста!

— Один вопрос или твой завтрак вместе с тобой перемещается на лавочку под подъезд.

— Хорошо. Можно мне блинчик с вареньем?

— Конечно, на здоровье. А теперь, если позволишь...

— Задержись еще на минутку, Рита. То был не вопрос. Вопрос вот: что с твоим лицом?

— А что с моим лицом?

— В том-то и дело, что ничего, — он вгрызся в холодный блинчик и продолжил говорить с набитым ртом: — Вчера, а я точно помню, оно было в этих отметинах... поцарапанное. — Он продемонстрировал скрюченные, как у Дракулы из старых фильмов ужасов, пальцы и рассек ими воздух. Выйдя из образа, взял ложку и съел пару ложек варенья прямо из банки; я не стала собачиться из-за такой небрежности. — Но тут вот какой момент: уже вчера они выглядели так, будто им с неделю, хотя позавчера никаких царапин у тебя на лице в помине не было. И вот сейчас тоже — ни следа. — Он улыбнулся, как на приеме у стоматолога, демонстрируя плохо прожеванные куски блина, все в варенье.

Гранин, может, и не самый тактичный и вежливый человек на Земле, но и идиотом он никогда не был. Такими темпами, подумала я, он быстро догадается, что к чему.

— Выметайся. Подальше.

Я захлопнула за собой дверью в спальню и, трясясь от желания вернуться и собственными руками вытолкать его прочь взашей, начала одеваться. Знаю, глупо злиться на того, кто просто делится своими наблюдениями. Другое дело, когда эти наблюдения касаются щекотливых тем.

Мой гардероб полностью отвечает тому образу жизни, который я веду... или вела, кто теперь скажет точно. Но, помимо пиджаков и блуз, в нем также хватает маек, футболок, свитеров и джинсов.

Я остановила свой выбор на серой майке, поверх — кофта с капюшоном на молнии. Кофта была чуть великовата, из-за чего мои ноги в узких темно-серых джинсах походили на две тощие ходули. Плевать, если это не отвечает утонченному вкусу коматозного босса. Я не в настроении ни для каблуков, ни для юбок. Волосы я собрала в 'хвост' на затылке.

Я не надела куртку, и теперь, по пути к стоянке, старалась игнорировать косые взгляды замерзающего Гранина. Ладно. Я накинула капюшон и сунула руки в карманы. Этого достаточно?

Чак-Чак оказался пунктуальным парнем — в нескольких метрах от машины Гранина уже урчало двигателем авто Влада. Я бы все отдала за то, чтобы за рулем был брат. Мысли Гранина были созвучны моим: он без тени неловкости, как форменный идиот, таращился на Чак-Чака, причем, на такой ингредиент, как дружелюбие, в его взгляде был явный дефицит.

Он проворчал:

— Что эта обезьяна делает за рулем машины твоего брата?

— Давай без оскорблений, — нехотя сказала я — 'нехотя', поскольку, как-никак, он только что проявил чудеса проницательности. — Ах да, на всякий пожарный: смотри, чтобы документация была в порядке. Я рассчитываю на тебя.

— Иначе ты с меня шкуру спустишь, да-да, знаю. Слушай, ты точно хочешь ехать с этим... — Гранин запнулся, наверное, решил, что 'обезьяна' не передаст весь драматизм внешности Чак-Чака.

У меня, впрочем, не было времени поощрять его желание красочно выражаться. Я кивнула Гранину и села в машину. Чак-Чак приветствовал меня знакомой гнусной ухмылкой.

— С наступающим, — пророкотал он, выворачивая руль и вдавливая педаль газа.

Да, с наступающим, мать-перемать.

Я обернулась и увидела одиноко стоящую фигуру Федора Гранина, смотрящую нам вслед.

Глава 34

Я вошла в гостиницу 'Тюльпан', Чак-Чак — следом за мной. Я не сбавила шаг, когда у зеркальных лифтов увидела мужчину. Хотя он и не тряс табличкой с моим именем, я сразу поняла: этот урод за мной. Все, что мужчина делал — в упор смотрел на меня. Хотелось передернуть плечами и ссутулиться. Однако я встретила его взгляд и удерживала некоторое время. Во мне, вероятно, не осталось никакой загадки — я самоуверенно играла в гляделки. Лет пять назад я бы покраснела, стала бы производить бессмысленные манипуляции с сумкой, теребить серьгу — да что угодно, лишь бы не смотреть человеку в глаза. Или убийце, как в данном случае, — под его левым глазом была вытатуирована слеза.

Породистая блондинка на ресепшине блеснула отрепетированной улыбкой. Приятно знать, хоть что-то не меняется. По пятибалльной шкале я бы поставила ей твердую пятерку. Я вернула ей улыбку, по сути, больше смахивающую на демонстрацию стиснутых зубов.

Пока я шла, то внимательно рассматривала мужчину у лифтов. Средней комплекции, моего роста; из-под воротничка выглядывают татуировки. Сразу ясно, кто не ходит на собеседования. Его нос когда-то был сломан и теперь походил на пластилиновую поделку ребенка. Присутствие этого хищника говорило само за себя: коматозный босс любит людей и не оставляет им ни малейшего шанса. Я вновь смастерила на лице нечто похожее на улыбку.

Вежливым жестом господин Слеза пропустил меня в лифт. Чак-Чак, сделав мне ручкой, остался в вестибюле. Тем временем, мой новый сопровождающий достал из кармана штуковину, похожую на ключ от домофона, и приложил к мерцающей панели, набрал код. Ох, примерно этого я и ожидала.

Лифт бесшумно рванул вверх.

Господин Слеза смотрел перед собой. Нет, я не преувеличиваю — он мастерски имитировал фонарный столб.

Девятнадцатый этаж.

— Уши закладывает, — нервно улыбнулась я. — Как вас зовут?

Надо было что-то сказать, вот я и сказала.

Мужчина моргнул, будто я выдернула его из транса.

— Григорий.

Двадцать третий этаж.

— Очень приятно, Григорий. А я Рита. И давно вы на этой работе?

Он посмотрел на меня. Не на мое отражение, а повернул голову и посмотрел через плечо. Как долбаный богомол. Внутри его черепа будто бы горел фитиль от бомбы, а отсветы мерцали в его глазах.

— Давно.

Я вдруг почувствовала себя запертой в клетке с гиеной. Самое время начинать молотить в стены и орать.

Лифт замер с легким толчком.

Пентхаус, значит. У меня бы язык не повернулся назвать это 'гостиничным номером'. Царскими покоями — это да. Впрочем, во всем, что я видела, был существенный недостаток, который напрочь отметал желание донести пятую точку до ближайшего дивана и, вольготно раскинувшись, пустить слюну. Этим недостатком было присутствие умного, расчетливого и дорого упакованного куска мяса, с которым мы еще не знакомы лично, но уже крепко связаны зерном 'А' и моим братом. Непозволительно длинный список общего, как по мне.

Я потеряла дар речи.

Дело в том... черт, я узнала коматозного босса Церкви механизированных (хотя известность ему принес несколько иной род деятельности). Сидящий передо мной мужчина был так же узнаваем, как Иисус или Президент. И, надо же, именно его хочет сожрать, прожевать и выплюнуть Уна Бомбер.

Кожаные диваны цвета первого снега плавно огибали плазму размером, наверное, с обеденный стол. У французского окна — вазы с хризантемами. Я сделала два шага по ковру цвета шампанского и отметила без особой, впрочем, досады, что комочек грязи, а может и дерьма (в которое я периодически окунаюсь в последние дни) отлепился от моей подошвы и остался на ковре. Я полуобернулась. Мужчина с вытатуированной слезой сверлил меня взглядом. Видимо, дерьмо — это не по его части. Тут что-то ткнулось в мой ботинок. Я опустила глаза. Несколько псевдоразумных уборщиков появились черт знает откуда и, зажужжав, вмиг расправились с грязным напоминанием о мире вне стен 'Тюльпана'.

Босс Церкви сидел за массивным дубовым письменным столом, в желтом кожаном кресле, и что-то сосредоточенно шкрябал в разложенных перед ним бумагах. Он был в очках в тонкой золотой оправе, воротник накрахмаленной рубашки расстегнут, галстук ослаблен. Конечно же, подонок знал, что я смотрю на него, но продолжал делать вид, что поглощен работой. Понты в духе Овального кабинета. Президент решает судьбы человечества. Ага, расскажите мне об этом.

Вот он — мой порог, мое препятствие на пути к Владу.

Ловкий бизнесмен, босс Церкви механизированных, и Человек-Цыпленок в одном лице.

Он заставил всех полюбить сахар и холестерин, предложив простой рецепт счастья — обеды по 12.99. Ненавидеть его это как ненавидеть Олимпийского Мишку, — теоретически невозможно. Но копните глубже — и причины найдутся. А мне вот даже копать не пришлось.

— Здравствуйте, — сказала я, вежливая до чертиков. — Надеюсь, не помешала.