Самурай Ярослава Мудрого

Просыпаясь, я видел тот же лес, что видел перед тем, как заснул, и порой не сразу соображал, снилось мне все, что я видел, или нет. Это было забавно — некоторое время делать вид, что и не спал вовсе, а так, с закрытыми глазами ехал, пока я соображал, спал я все же или нет.

Варяги затянули какую-то свою песню на родном языке с острым рваным ритмом, песни, которые пели мы, у них пока получались так себе, но я не оставлял надежды, что к Ростову ближе Свенельд все же исполнит песнь о том, как он без мамочки и без папочки в путь отправился из Москвы. Прилипчивая, все-таки, песня. Тут же я и начал сам ее негромко напевать, все же прерывать варягов, которые всю душу вкладывали в то, что рычали в вечереющем лесу, было бы попросту неприличным.

Ратьша велел вставать на ночь, приглядев в лесу большую поляну. Поставить телеги кругом не хватило бы места, и их просто поставили там, где из лесу было бы проще всего подойти к лагерю.

После ужина я повалился на спину и смотрел в темнеющее небо, на котором пока что робко и блекло пробовали свои силы звезды. Небо вскоре почернело, и внезапно начался такой звездопад, какого мне в жизни не доводилось видеть — небо просто вспыхнуло от звезд, прорезающих своими хвостами его бархатную черноту, звездопад все длился и длился, звездный дождь шел так плотно, что впору было ожидать, что он вот-вот, как майский ливень, обрушится на лес и на нас. Звездопад прекратился так же внезапно, как и начался, и больше я не видел ни единой падающей звезды, будто небо на сегодня отдало все, что обязано отдавать каждую ночь. Но звездопад был ослепительно красив.

Я закурил. Перехватило дыхание. Но я взял себе в руки и сделал еще несколько глубоких затяжек. Грудь отозвалась болью, а потом я раскашлялся, лающим, хриплым и сухим кашлем. Простудился? Но я понимал, что я стараюсь соврать самому себе. Дело было совсем не в простуде.

Глава XXVI

Вот и дождались, благословясь. Вдали завиднелся, наконец, Ростов. Почти приехали. Отчитаемся у князя и можно будет идти домой и кашлять там. Или задыхаться. Широкий выбор. В общем, добился своего, что сказать. На самом, так сказать, интересном месте. Дальше-то что? То, что сулил фершал? Дохтур-то чего говорил-то? Обидно, надо сказать. Тут кашель поутих, и я снова воспрял духом — может, оно и ничего страшного, так, попугали легкие только. И так-то почти не курю. Почти. Если сравнивать. С тремя пачками в день. Мде. Стоит ли дивиться результатам.

А я не дивился. Я уже отвлекся от мрачной темы досрочных похорон и радовался солнечному дню и близкому концу пути. Собственно, мне-то что делать у Ярослава? Но раз уж был в посольстве, то заехать придется. Да и про странных разбойников-стахановцев, трудившихся и в дневное время, рассказать следовало, собственно.

Наконец, наш поезд под 'Русское поле' въехал в ворота города и степенно прошествовал к княжьему терему. Народ по пути приветливо махал руками, мальчишки бежали вслед, девки, как и положено, стыдливо таились за рукавами от хищных взглядов воинов. Отряд варягов, замыкающий процессию, большой радости не вызвал ни у кого. На них смотрели хмуро, мрачно, многие с раздражением. Варяги в ответ смотрели чертом, с вызовом. Плевать они хотели на недовольство лапотников, они, лапотники, довольны не бывают все равно никогда.

В церковь на сей раз заезжать не стали, видимо, по приезду домой это было дело сугубо личное и добровольное. Это в Киеве Ратьша отвечал за все, включая, как выяснилось, и души воев.

Вскоре колонна наша въехала на княжий двор. К моему удивлению, Ярослав вышел на крыльцо сам, причем ждать себя не заставил. При виде князя и мы, и варяги склонились в поклоне. На умном, спокойном лице князя не отразилось ничего.

Видимо, по обычаю, Ратьша стал держать ответ за поездку прямо тут же, при всем честном народе. Ярослав молча слушал, кивал, лицо его оставалось спокойным и только раз оно стало участливым, когда Ратьша рассказал о битве в Диком Поле, которая стоила нам семнадцати человек.

Вскоре Ратьша поведал о беседе с великим князем, поведал и о присланных варягах, на которых Ярослав посмотрел очень внимательно, но снова ничем не выдал своих чувств. Наконец, Ратьша дошел до моей драки с киевскими татями, промышлявшими днем, и Ярослав слегка поморщился, но опять же ничего не сказал. Ратьша закончил свою речь поясным поклоном, дружина повторила поклон, и Ярослав пожаловал каждому воину по гривне, причем варяги тоже получили деньги. Ну, в общем-то, мудрый ход. После чего Ярослав пригласил всех к вечеру на пир по случаю благополучного возвращения и присоединения новых ратников. Затем он ушел в терем, Ратьша последовал было за ним, но я придержал тысяцкого вопросом: 'А мне что велишь делать, Ратьша? С тобой идти или можно домой ступать?'

— Пошли со мной. Если не надобен будешь, то князь скажет, — решил тысяцкий и мы вошли в терем вместе. Тут же перед нами вырос какой-то вертлявый юноша и попросил следовать за ним. Как я понял, Ярослав очень редко для своего пребывания выбирает большие горницы — чаще всего я видел его в маленьких. И на этот раз мы оказались в небольшой горенке, где на лавке у задней стены сидел Ярослав.

— Что, наставник, скажешь о тех татях, что на тебя среди бела дня напали? — начал Ярослав с места, видимо, чтобы быстрее меня отпустить и поговорить с тысяцким о действительно серьезных вещах.

— Скажу, княже, что не тати это были. Уверен, что были это люди великого князя Владимира, который хотел посмотреть, кто я такой и на что гож.

— Вот и посмотрел. Четырех человек как не бывало. Не оплошал ты, наставник, — Ярослав ухмыльнулся. — И отцу моему загадку загадал. Хорошо, я доволен тобой, Ферзь. Ступай теперь. Вечером на пиру жду тебя.

Я поклонился и вышел, закрыв за собой дверь.

— Что скажешь теперь ты, тысяцкий? Как Владимир принял твои новости, что ты ему привез?

— Княже, сам видишь. Варягов прислал князь. Пока полсотни. Думаю, что если что, он и больше бы прислал, а то и пришлет.

— Вот и я так думаю... Собери дань потихоньку и как-нибудь вечерком отправь в Киев. Мне тут варягов и так хватает. Что скажешь, тысяцкий?

— Думаю, княже, все верно. И сыновний долг исполнишь, и княжеский. Полсотни варягов дело нехитрое. А вот если человек пятьсот, уже совсем другое дело будет, — поклонился Ратьша.

— Вот и я так думаю, тысяцкий. Посмотрели на ответ Владимира, показали прыти немного — и будет пока. Покорно пошлю то, что задолжал. Варягов этих с данью бы послать, а нельзя — тогда Владимир точно сам пожалует, его искушать не стоит, ой, не стоит пока больше. Пока надо этих варягов к делу пристроить — сопровождать наших строителей в Медвежий Угол. И их пошлем, и я сам с ними пойду. Надобно нам над рекой город поставить, хоть кровь из носу. Вся река тогда наша будет, вся торговля.

Ратьша промолчал, да Ярослав и не ждал ответа, говорил уже говоренное и знал, что тысяцкий с ним согласен.

— А что еще скажешь мне, Ратьша? — внезапно спросил Ярослав, — не воротилась к Ферзю нашему память на киевских землях?

— Не думаю, княже. Я смотрел за ним. Не его это земли, или не помнит он их. Да и его там никто не признал, за этим тоже смотрел я, как мог. Не киевский наш Ферзь.

— Ладно и так. Тогда пусть завтра и начинает уных своих натаскивать, варягов-то прибыло. Не подсказать ли ему, чтобы еще уных взял?

— Думаю, княже, повременить надо с этим. Пока посмотреть, что с двадцатью уными Ферзь сделать сможет.

— И то верно — согласился князь и закончил: 'Ступай, Ратьша, отдыхай с дороги, вечером на пиру увидимся'. И Ратьша, поклонившись, исчез за дверью.

Князь же прошелся по горенке, остановился у небольшого окошка и посмотрел в небо. Ладная была задумка и кончилась ладно — Владимир просто дал понять, что шутки с ним шутить не стоит. Пока и впрямь не стоит. Пока.

Я не торопясь ехал по Ростову, ведя Хонду в поводу. Как ни странно, но мне постоянно кивали незнакомые люди, я же, само собой, кивал в ответ. То ли их так варяги достали, то ли еще чего — не знаю, я с этими людьми знаком точно не был. Но раз уж приветствуют, то придется отвечать, а как иначе.

Я даже постоял немного перед своими воротами, растягивая момент возвращения. Нет, что-то я и впрямь стал сентиментален. Старею, видать. Я решительно толкнул калитку и войдя во двор, оттянул одну воротину, загоняя лошадей во двор. Поставил их на конюшне и, громко поздоровавшись, препоручил их Дворовому.

— Здравствуй, Дед! — громко произнес я, переступив порог. И был атакован своей грозной собакой, изрядно подросшей. Собака моя прыгала на меня, стараясь лизнуть в лицо, вертела неистово хвостом, так что я присел на корточки и обнял Графа. Тот вертелся, как косое веретено, выказывая свою бурную радость. Как-то для свирепой собаки даже и неприлично.

— По здорову ли, Ферзь? — отвечал появившийся немедленно Дед.

— Почти по здорову, Дед. Как тут дела-то были без меня? — спросил я у домового.

— Да в порядке все, Поспелка твой каждый день бегал, еду носил, — Дед ухмыльнулся. — Да и сейчас тут, спит, набегался. — Он указал рукой на лавку, стоявшую у задней стены.

— И не боялся он тебя? — рассмеялся я.

— Да я ж не пугал, да и не появлялся перед ним, была нужда. Боялся поначалу, потом приобык, дети, они быстро ко всему привыкают. Как видишь, теперь даже спать тут не боится.

— Вижу, вижу. Прижился, пострел. — Я хотел было разбудить Поспелку, да не стал.

— А у тебя что нового, Ферзь? Да что ж я стою, дурак старый! — Дед спохватился и захлопотал, сбегал к Баннику, правда, пришлось мне натаскать воды, но зато я, наконец, попарился в своей собственной бане. Граф бегал за мной, только в баню я его не пустил, баловство.

Когда я пришел в избу, Дед уже разжег огонь и теперь накрывал на стол. Вскоре мы сели, наконец, за стол. Поспел явно бегал на торг каждый день, причем покупал еду на совесть, судя по свежести и богатству выбора.

— Спасибо, Дед, за то, что за домом присмотрел и за собакой моей. А нового у меня много, Дед. Прокатились вот до Киева, без дани, — продолжил я начатый разговор. — Думал, честно говоря, что Владимир за такие выдумки головы нам поснимает, но обошлось. В поле степняки нападали, пока ехали в Киев. Отбились кое-как. Владимир с нами сыну варягов прислал пятьдесят душ, думаю, намекает. А, еще меня убить пытались в Киеве. Неудачно, как видишь.

— Вижу, вижу, — пробубнил Дед. — А с грудью что у тебя?

— Да ничего, вроде как, — я недоуменно покосился на грудь.

-Ты мне-то зубы не заговаривай, — нахмурился Дед. — Неладное у тебя с ней что-то, и не простуда пустая. Я тут помочь не могу, не учен такому, но болячку вижу, нехорошая совсем болячка-то. Тебе бы к знахарю какому сходить, из людей. Глядишь, что и присоветуют дельного.

— Да тут, Дед, хоть иди, хоть не иди, а один конец — отмахнулся я залихватски.

— Здорово придумал! — восхитился Дед. — Наплюй на все и жди, пока смерть придет. Ты, милок, головой не ударялся? За жизнь бороться надо, зубами держаться.

— Меня несколько иначе учили, — попытался я отойти 'под дурачка', но не на таковского напал.

— Ты свое воинское житье с жизнью не путай. Не мог никто такому учить, чтоб просто человек сидел и смерти дожидался от болезни! — Дед так яростно посмотрел на меня, что я понял — дальше придуриваться не стоит.

— Да я и не знаю тут ни одного знахаря, — начал было я, но домовой снова перебил меня:

— Коли будет желание, то и знахаря сыщешь.

— А если он такой болезни не знает? Или не знает, что делать с ней? — упирался я. Ну, не люблю по врачам ходить, да и кто любит?

— Тогда другого поищешь, третьего, десятого. Нельзя сдаваться, запомни это. А уж болезни уступить — пустое дело и глупое. Если и не вылечат, то всегда что-то сделать можно, хоть облегчить болезнь и протянуть подольше. Ты теперь не сам по себе, у тебя теперь и ученики, и хозяйство...

— И ты, — засмеялся я.

— Да, я тоже. И Дворовый. И Банник. И Овинник. И Поспелка твой, лошади и собака. Не так просто тебе, Ферзь, лечь и помереть. У тебя теперь много всего, за что ты отвечаешь.

— Мы в ответе за тех, — пробормотал я. — Да, Дед, ты прав. Подумаю, что с грудью делать.

— Только не тяни — ворчливо пробубнил Дед. — А то и поздно станет.

— Так все плохо? — уточнил я, зная ответ. Но все равно продолжая надеяться, что ошибались мои врачи в том времени.

— Не больно хорошо, Ферзь, прямо скажу, — отрезал Дед, как ножом.

Тут проснулся Поспелка. Он не успел еще и сесть на лавке, как домовой растаял в воздухе.

— Наставник Ферзь! — закричал он и хотел было кинуться ко мне, но взял себя в руки и чинно поклонился. Это он правильно рассудил. Хочешь, чтобы всерьез принимали, веди себя по вежеству.

— Здравствуй, Поспелка. Гляжу, ты тут времени зря не терял. И с домом хорошо, и собака в порядке. Спасибо тебе, Поспелка.

— Да не за что, наставник, все старался делать, как ты велел. Только вот странно — еду покупал на троих и собаку, а она так и пропадала, как будто еще кто ее ел! — поспешил поделиться со мной важными новостями Поспелка.

— Все верно, Поспел. Втроем и ели. Ты, Домовой, Дворовый и собака еще, — ничтоже сумняшеся, поведал я государственному человеку.

— Как?! Настоящие? Домовой и Дворовый? — Поспелка широко распахнул глаза.

— Самые настоящие, — уверил я его совершенно серьезно.

— Эх, а я и не видел их. Не показались мне — расстроился чиновник для особо мелких поручений.

— Ну, может, пугать не хотели. Посуди сам — явился бы тебе домовой... Поди, до терема не остановился бы, — засмеялся я.

— Оно так, но назавтра бы все равно воротился. Кому-то надо за домом смотреть! — твердо сказал Поспелка, и я посмотрел на него одобрительно.

— Молодец, Поспел. Сразу видать, что сын воя — похвалил я мальчишку. Тот покраснел от удовольствия и вдруг спохватился:

— Ой, наставник! У меня же казна твоя осталась! Сейчас я ее тебе верну, — Поспелка полез было за пазуху, но я остановил его:

— Себе оставь, в награду. Ты очень хорошо все сделал. Все правильно, — и чиновник снова покраснел и очень обрадовался.

Ввечеру я побывал на пиру у Ярослава, и там мне пришлось сидеть до победного, уйти с княжьего пира было бы немыслимым делом, идущим вразрез со всеми моими представлениями о долге. И пришлось мне ждать, пока часть дорогих гостей попадает, кто под столы, кто лицом в блюдо, тем самым давая понять, что пир удался, как нельзя лучше. Так что домой пришлось возвращаться с факелом глухой ночью. Поспелка же остался у меня, как он сказал, делать ему там теперь вовсе нечего, и никому и дела нет, где он останется. Я велел ему поутру сбегать к уным на княжьем дворе и сказать, что наставник будет ждать их в полдень у себя на дворе.

Дед растолкал меня чуть ли не на зорьке, водой, правда, не поливал.

— Дед, да ты озверел совсем, — пробормотал я, — я не на рыбалку собрался, а ученики мои придут к полудню только...

— Ты мне поговори еще тут, поговори. Вставай, наставник. К полудню ты уже и приготовить все должен, и сам проснуться, — строго сказал домовой и я сел на лавке, взлохматив руками волосы. Дед был прав. Мне, чтобы проснуться толком, пара часов всяко понадобиться. А надо и размяться, и приготовить кое-что после завтрака.