Зверь лютый. Книга 3. Пейзанизм

Кто сказал, что берёзовые колья не летают? — И летают, и кольчуги пробивают.

Обширность познаний Сухана по велесоидной тематике проистекала из его личного, весьма болезненного, опыта.

Через год после того как гридни Свояка выжгли смоленские селения здесь, по Угре, Изя Волынский с Ростиком ударили через Валдай по Верхней Волге. "Поход возмездия". Выжгли там всё подчистую вплоть до Углича. Сухан там был.

В ходе проведения рутинной операции по зачистке местности, десяток, в котором Сухан служил, оторвался от основных сил. "Команда поджигателей" несколько завозилась с очередным объектом. Понятно: это же русские дружинники, а не эсэсовская зондеркоманда. Огнемётов нет. А факелами сырую солому запаливать... Заночевали в лесу. А ночью такие же... волосатики подвалили. Не голядские — местные. Мерские. Это другой народ — меря. Но тоже — Велеса чтут, медведю кланяются.

Половину дружинников прирезали на месте, остальных пригнали в святилище. Дальше каждую ночь — кому-нибудь встреча с богом. Вот с этим — зубатым, волосатым. Остальным — лучшие места в зрительном зале.

Сухан тогда вволю нагляделся: и как зверюга боевого товарища кушает, и как "муж добрый" с ума сходит... Спасло его чудо: пошёл проливной дождь. Очередное проведение ритуала, лично его, Сухановского ритуала, было отложено. От дождя просела земля в порубе, и Сухан сумел выбраться.

Как он выходил от мерских волхвов — он не помнил. Потом его немного подлечили, но... "К строевой не годен". А тут Аким свою Рябиновку ставить собрался. Сухан сюда и пошёл. Лесная тишина, малолюдство его несколько успокоили. Душа так расколотой и осталось, но хоть кричать по ночам перестал. Думал — пройдёт, забудется. И тут вот, через 12 лет, повтор, те же грабли. Без надежды на повторное чудо. Не выбраться.

Так что, искать нас, если и будут, то недолго и... и не найдут. Так-то.

Самое время вспомнить идеи "чучхе". Насчёт опоры на собственные силы.

А то ведь грустновато получается:

"И никто не узнает

Где могилка твоя".

Мелькнула, было, мысль сыграть на своей как-бы "рюриковизне". Был бы со мною Ивашка — пожалуй, рискнул бы. "Короля играет свита". А самозванца — особенно. Но с этим... "засохшим" Суханом — не потяну. Да и воротит меня... от "служителей конечной станции подземки".

Опять же — результат непредсказуем. Я же не Всеслав, может им князей зомбировать — особый кайф? Оседлать персонаж, находящийся повыше в социальной структуре... Кстати, не исключено, что Всеслава-то они поначалу "взнуздали". Или — зомбировали. Прямо с рождения.

Что ж у них за ритуал такой? Конкретики бы мне этой... техники лесного стриптиза у столба. Как они зомбирование проводят?

Фильтрация Сухановского словопотока давала практический нуль. Что косвенно свидетельствовало об эффективности применяемой технологии. Проболтаться оказывается некому. Единственное, что удалось уловить:

— Он вынет из тебя душу твою. Тело рвать будет, иглами костяными колоть. Кровь твою пить. И перестанет тело твоё быть твоим. Изойдёт душа твоя из тела. И будет она заключена вечно в сосуд. В кость медвежью или человеческую. Будет волхв греметь ею, будет не давать ей покоя. Будет посылать дух твой гонцом и в мир духов, и в мир живых, и в мир мёртвых. И многие тяжкие службы будут изнурять душу твою. Не попадёт она ни в рай, и не в ад. Ибо отвергнут её и господь, и диавол. Когда же кость от старости рассыпется, то и душа твоя высыпется в мир этот тварный. Бессмысленная и безвидная. И будет носится здесь, мучаясь и стеная. До скончания веков.

— Так, с душой — ясно. Что с телом?

"Осциллограф заряжу.

На экран я погляжу.

По фигурам Лиссажу

Всё что будет — предскажу"

Ага. Осциллографа нет, Сухан... в режиме белого акустического шума. Предсказывать — не почему.

Мораль? — "Раль — не раль, а дело шваль". В смысле: спать пора.

У медведей пик активности в сумерки. Хоть — в утренние, хоть — вечерние. Утренние прошли, ждём вечера.

Не смотря на позапрошлую "беговую" ночь, на прошлую — "сентиментально-таскальную", на поза-позапрошлую "допросную" — спать не получалось. Мокро и неудобно. Я задрёмывал под бубёж Сухана. Проваливался в темноту. От неудобного положения довольно быстро просыпался.

Как-то это напоминало мне Степанидову науку. Может и не надо было убегать? Там лучше. Суше, чище, кормёжка трёхразовая...

Факеншит! Можно подумать, что я сам убежал! Меня вышибли! Пинком! Под угрозой смерти! Как стоптанный башмак! В черниговские болота...

Когда приснился "спас-на-плети" — проснулся с мощным сердцебиением. Не сразу смог понять — где я. А когда понял...

Не ребята, не получится у вас ничего. Комары-переростки кудлатые. Волхвы-кровососы. Никакая зверюга так душу не вынет и не изломает, как свой брат хомосапиенс. А я эту муку прошёл и выжил, закалился. Саввушке, мучителю моему, спасибо.

"Так тяжкий млат

Дробя стекло, куёт булат".

Столичному палачу-правдоискателю, княжьему кату в третьем поколении я верю больше, чем всякой шерстистой посельщине-деревенщине.

В бога я не верю. Ни в какого.

Это Сухану и Христос, и Велес — высшее и сверхъестественное. А мне всё это — опиум для народа. Наркодиллеров всегда не любил и не боялся. Будет случай — придавлю как вошь сортирную. Не удастся — уйду, вернусь и выжгу. Не смогу уйти — вывернусь... и по той же последовательности.

Фиг вам и нафиг, "ловцы душ человеческих". Хоть с Геннисаретского озера, хоть с Плетнева болота.

А что я вообще знаю про волхвов и волхвование? У Пушкина-то концовка... не сильно оптимистическая:

"Из мёртвой главы гробовая змея

Шипя, между тем выползала".

А что ещё? Я запустил свою личную молотилку и пошёл молотить по персональной свалке. "Намолот" не радовал: в "закромах" ничего. Потом что-то эдакое проклюнулось. Несколько не по теме, но...

Был такой француз — Поль Верлен. Про волхвов он, естественно, "ни в зуб ногой". Но переводы его делал Сологуб. А вот там что-то такое:

"Глядеть на платье мне досадно -

Оно скрывает беспощадно

Всё, что уводит сердце в плен:

И дивной шеи обаянье,

И милых плеч очарованье,

И волхование колен".

Тут меня пробило на хи-хи. Чем дальше — тем больше.

Довспоминался. Такой текст хорошо говорить интеллигентной любовнице перед раздеванием. Её. Прелестный текст из моего прежнего лямурного репертуара. Но как-то в эпоху мини-юбок "волхование колен"... звучит несколько вычурно. Так что — только сильно интеллигентной и далеко литературно продвинутой.

А вот тут, в этом среднем средневековье, как представлю эту обомшелую голядину, с медвежьими клыками... Как он пытается изобразить "волхование колен"... И это убоище — "уводит сердце в плен"? Душу мою в малую берцовую? Ну и волхвуй себе своими менисками, пока не порвали.

Меня буквально трясло от хохота. А чем ещё он волховать будет? — Ягодицами? Ушами? — У-ей-ей... Ха-ха-ха... А потом он сам становится к столбу и гонит полномасштабный мужской стриптиз.

"И сам срывает беспощадно

Чтоб не было другим досадно".

Со всеми ужимками и прыжками. И в конце сдёргивает с себя... волосы, которые на самом деле — парик и замирает в радостном ожидании аплодисментов. А из зала: крики "браво", цветы, за шнурок, на котором клыки медвежьи висят, ассигнации запихивают.

"Молодец голядина, красиво раздеваешься! Надо тебя с Велеса на что-нибудь венерическое перевести".

Возникающие в воображении картинки я раскрашивал. То добавляя шерстистому вампиру балетную пачку, то одевая его в белые ботфорты до пояса. Где и пристёгиваются. С последующим... вычурно-манерным отстёгиванием. С каждым новым воображаемым эпизодом представляемая морда волхва становилась всё более глуповатой и счастливой.

"Истерика на страхе". Но мне перестало быть страшно. Совсем. И стало очень весело. Нервно несколько, но весело и радостно. Я ржал во весь голос. Даже свалился на колени. Встать не могу, держусь руками за живот, хохочу, представляя как выглядит волхование ушами в нестриженой много лет гриве. Ушки голядские шевелятся — вошки разбегаются.

Ляда в потолке открылась, всунулась какая-то волосатая морда:

— Чего тут?

Вид ещё одного волосатика, да к тому же головой вниз, произвёл на меня вполне ожидаемое впечатление — я заржал ещё непрерывнее. Видеть как повисли длинные сосульки грязных волос, как они качаются вокруг заросшей до бровей морды... "Колтун в волосах". И этим они тоже "волхвуют"?

Сдерживаясь, давясь смехом, я протянул в его сторону руку и, с претензией на возпровозглашение, вопросил:

— Ты, волхвохуист, почему не волхвохуешь? Волхвохуёчник потерялся?

— Чего?

— Нам тут долго ждать пока вы там оволхвохуеете, наконец? Жрать принеси, велесобище! Гоу-лядина гоу-лядская, давай-давай, гоу-гоу. Или тебя брокером оттрендировать?

Ляда захлопнулась.

* * *

Я был в восторге.

Я в восторге от этого языка.

Я от него балдю. А временами — обалдеваю.

С его свободой словообразования, с его многозначностью, с рифмованностью, с не нормативной лексикой и сложноподчинёнными, а также с такими же, но сочинёнными. С оборотами — литературными, не литературными, дее— и не дее— причастными... Со способностью втягивать в себя всё что не попадя, и переваривать во что ни попало, в своё исконное.

Это же только русскоговорящий "гоблин" на Северо-Западе может удовлетворенно сказать: "Не перемаксовал — чипа приходила". От финского maksaa — платить и английского cheap — дешёвый. Это в русском зале можно сказать: "Волобуев! Вот вам меч!" И зал сразу поймёт всё. И про Волобуева, и про меч. И про тебя конкретно — тоже.

Ну и что, что нет у нас 13 названий для разновидности снега, как в языке гренландских эскимосов? Зато названий разновидностей глупости в русском языке больше 15. Кто в чём живёт, тот то и именует.

У меня в школе по русскому больше тройки никогда не было, фразу Льва Николаевича насчёт "дубины народной войны", которая у него там встала и гвоздит — я так и не выучил. Но теперь я понял, почему у Шекспира 40 тысяч используемых слов, а Пушкина только 25. А зачем ему больше? — Тут-то и эти... употребляй и употребляй. И склоняй. Хочешь — по падежам, хочешь — по склонениям.

Вон у финнов — 15 падежей. А почему? А потому что наших, любимых, обще— и повсеместно употребимых "в" и "на" — нет. И с временами... Четыре отглагольных времени и ни одного будущего. Нету у Финляндии будущего. Совсем. А у России — есть. А ну-ка проспрягаем. Глагол "ять".

— Вы тут все — голяди голядские! Голядищи, через колено голяднутые! Я вас ял, ю и ять буду. Будете вы не раз-ятые, а совсем от-ятые. За-ём. В — "усмерть".

Ну и кто так сказать может? А у нас не только сказать — у нас целая река есть. Яик называлась. Пока государыня Екатерина всех там... не отъяла. До состояния полного... Урала.

Язык наш — могучая система. На все случаи жизни — как Библия. Кстати... В библии всего-то шесть тысяч разных слов. Это ж какую эти евреи многозначность прячут за своими ивритскими кракозяблами?! — Какую-какую... Еврейскую, естественно.

Миллиард народу по всему миру до сих пор не может совместить иголку и верблюда.

"Ибо сказал Иисус — легче верблюду пролезть через игольное ушко, чем...".

Это он нам сказал. Про верблюда на игле. А им он рассказывал про канат. Который в игольное ушко не лезет. Что логично, в отличии от верблюдовского маразма. Но "верблюд" и "канат" имеют одинаковый набор согласных. А гласные евреи не пишут — экономят. На чернилах. Они там один раз сэкономили, а мы тут две тысячи лет бедную двугорбую скотину мучаем: всё проверяем — влезет или нет. "А если обточить?".

Никогда не думал, что упражнения по грамматике так повышают настроение. Будто полный, под поясок, стакан гранёный закинул. Аж по всему телу тепло пошло. "Припал к источнику".

Ага. И — поплескался.

Кстати о Шекспире: говорят, что современный английский более всего пополняется из жаргона американских девочек возраста 12-14 лет. Ну, что они с пьесами делают — видел. Как из "Ромео и Джульетты" получается "Ромка энд Юлька" — знаю. А вот как сонеты? Если там эти недо-герлы тоже чего-нибудь...

* * *

Ляда снова откинулась. В проёме появилось новое лицо. Точнее — старое. Знакомое. Хохрякович.

— Жорева не велено — обделаетесь. Квас вот прими.

— Хохрякович! Змей гадский! Ты зачем меня под этих мохнатых страхозубов подставил? Я же тебе только добро делал — от пытки спас, бабе твоей родить помог. Как же ты теперь сыну своему новорожденному в глаза смотреть будешь? Неблагодарность твоя чёрная — сторицей обернётся. И на том свете, и на этом. Я ведь выберусь — взыщу, не помилую. Паскуда Хохряковская.

— Чего?! Ты выберешься!? Ты, гнида рябиновская, здеся сдохнешь! От здешней голядины никто живым не уходил. И ты тут кончишься. Только сперва вынет из тебя голядина душу, и Рябиновке вашей конец придёт. Ты сам, по воле его, или перережешь всех, или сожжёшь усадьбу. И духу вашего мерзкого здеся не останется. Только "пауки" да "медвежатники" жить тута будем. Это наша земля. А вы — сдохните.

Та-ак. Вполне патриотически: "земля — наша. Остальные — фтопку". Вот и стратегический план противника проясняется. Из меня вынут душу, тело приспособят в качестве засланца с диверсионными целями. А душу-то как вынимать будут? Это больнее, чем геморрой? Или — дольше?

Хохрякович нёс своё:

— Какой сын? Баба девку родила! Нахрена мне девка? Только рот лишний. Сдохла бы и ладно. А хоть бы и сын. Дурак ты, боярыч. Детву я себе ещё настругаю. А батя у меня один. Нешто ты думаешь, что я отца родного тебе прощу?

* * *

Очередной прокол попаданца.

В моё время ценят детей. Целая отрасль на этом построена — киднэппинг. Телевидение на жалость давит: "ребёнку необходима операция. Денег нет, помогите". И помогают. А здесь ценность родителей существенно выше цены супруга и детей. Тут же все столяры: "детву ещё настрогаю".

Надо внимательнее "Авдотью-рязаночку" читать. Там наиболее приоритетный родственник — брат. Выше родителей, детей, мужа. Причём Авдотья так это обосновала, что Тамерлан вообще весь рязанский полон отпустил. Редкий случай — логика женской аргументации пробила даже "Железного хромца".

Даже понятно почему. Логика Авдотьи — не русская, не человеческая, более общая. Логика всего живого с половым размножением. Так "работают" аллели, обеспечивая наилучшую стратегия выживания собственного хромосомного набора. "Я готов умереть за двух своих родных братьев или четырёх двоюродных". Тамерлан, наверняка, не был генетиком, но нутром правоту чуял.

Хотя...

Та зима была настолько холодной, что Тамерлан сумел подвести конницу под татарские крепости на островах в дельте Волги. По льду. И сжечь их. Тащить рязанский полон в такие холода через голую степь — корячится попусту, перемрут все. Но она-то этого не знала. А Тамерлан мог и порубить всех прямо на месте, как перебил сто тысяч пленных под Дели в Индии, как Батый посёк русский полон на Селигере, отступая от Игнач-креста.