Великий князь

Унизанные тяжелыми перстнями пальцы нетерпеливо прищелкнули, призывая Скуратова-Бельского зачитать вслух избранные места из трудов неизвестного доносчика.

— Кхм. А тако же называл князя Скопина-Шуйского трусливым мздоимцем, до великого государя милостей жадным!..

Запнувшись и пробежав глазами с десяток строк, рыжеволосый приказной боярин довольно бойко продолжил:

— Мстиславские же все как один клеветники подлые.

Мало кто приметил, как на пару секунд побледнел князь Александр Горбатый-Шуйский. Побледнел, потому что это были конкретно его слова!

— Обзывал Малюту и обоих Басмановых шавками подзаборными, коим лишь в навозе самое и место. Говорил, что великая княгиня в покоях затворяется и творит дела непотребные со своими боярынями и челядинками, а царевич Федор без ее догляда словно трава сорная растет. Невместными занятиями развлекается, водит дружбу с сынком Якопа Фрязина. Да с златокузнецом Елисейкой с царских мастерских разговаривает, словно с ровней — и оттого это, что в царевиче-де кровь его матери сказывается...

Подскочивший окольничий Никита Романович Захарьин-Юрьев прожег взглядом боярина, хаявшего доброе имя их покойной сестры, и сдавленно прорычал:

— Сам шавка поганая!!!

Переждав оживленный обмен мнениями в Боярской думе, царь с нехорошим интересом осмотрел изменщика.

— Оговорили меня, великий государь, как есть оговорили!

Выслушав вполне убедительные оправдания, московский властитель демонстративно задумался — ведь и в самом деле, говорить такие вещи вслух мог только напрочь скорбный умом. То бишь юродивый. А таковых среди осторожных и хитроумных придворных не водилось никогда. Попросту не выживали.

— Что скажете, думные бояре?

Представители знатнейших и богатейших родов, без согласия которых ни один родовитый не мог лишиться головы — все как один показательно молчали, предпочитая осторожно выждать. И уж точно НЕ собираясь защищать и поддерживать распустившего язык неудачника!

— По приезду наследника моего из Тулы, и при всей Думе — ты, Ивашка, принесешь ему крестоцеловальную клятву в том, что тебя оговорили. Тогда будем судить клеветника-досчика... И тебя, но только за то, что в Литву сбежать хотел. Верно ли я говорю, бояре?

Думцы поддержали такое на диво мягкое и справедливое решение тихим гулом согласия. Не все, правда — окольничий Захарьев-Юрьев упрямо промолчал, явственно затаив злобу на Федорова-Челяднина.

— Что молчишь, Ивашка. Неужели с чем-то не согласен?

По-змеиному улыбнувшись, Иоанн Васильевич вкрадчиво осведомился:

— Или крест целовать не хочешь, ибо правды за собой не чуешь?

Незаметно поежился князь Бельский, вспоминая свои ощущения от клятвы государю-наследнику Димитрию Ивановичу — а царственный судия, выждав целую минуту, объявил приговор:

— Помня прежние твои заслуги и труды, милую тебя от казни заслуженной. Однако видеть больше не желаю, а посему убирайся в Белоозеро и пребывай там за приставами. Все вотчины твои повелеваю забрать в казну — поелику давались они за службу верную и в кормление, а ты ныне подлый изменщик и хулитель царского достоинства. Пшел!

Два царских рынд быстро выволокли из Грановитой палаты поникшего боярина. Вслед на ними уплыли и накрытые рогожками блюда, провожаемые множеством взглядов, в которых равными долями смешивалось разочарование, вожделение и жадность. Увидев, как дворцовые служки начали сноровисто подставлять шелковые подушечки под царские регалии и уносить их прочь, все поняли, что совет правителя со своими слугами верными на сегодня окончен:

— Великий государь решил, и Дума боярская на том приговорила!

Оставив державных мужей гадать, кто именно настучал на чрезмерно разговорчивого воеводу, великий князь Московский величаво проследовал в свои покои — только там позволил себе тихий довольный смех. Все получилось так, как и задумывалось — и даже лучше того! Умница Митька сделал так, чтобы Федоров-Челяднинин (пусть и в своем кругу) распустил язык сверх всякой меры и решил бежать от неминуемой расплаты; загодя подготовленный доносчик все запомнил и в точности описал; ну а он сам легко завершил начатое сыном — причем с полного согласия Думы. Красота!..

— Эй, кто там есть!

В открывшейся двери на секунду мелькнуло лицо Бориски Годунова — а затем в Кабинет потянулись стольники, подгоняемые кравчим. Пироги с вязигой, борщ со сметаной и чесночными пампушками (недавняя сыновья придумка!), цыпленок под нежнейшим соусом "майонез" и охлажденный малиновый взвар, чтобы все это запить. Можно было бы и красного вина — для крови полезно, и аппетит... Но хмельное властитель Северо-Восточной Руси не любил, и если и употреблял, то исключительно в дурном настроении. Ныне же он был вполне весел и доволен — потому что впереди была скорая встреча с посланцами промосковской партии в Литве. То есть с великим гетманом литовским Григорием Ходкевичем, подканцлером Остафием Воловичем, подскарбием и писарем литовским Николаем Нарушевичем, а так же воеводой киевским князем Константином Острожским. Первые трое имели стойкую репутацию сторонников Москвы, четвертый в своих политических пристрастиях еще не определился — но вместе с тем все четверо одинаково сильно ненавидели степных людоловов, буквально опустошающих окраины Юго-Западной Руси. Еще им не нравилось затянувшееся безвластие и связанный с этим разброд и шатания среди мелкой шляхты и бояр, высокомерные поучения и угрозы польской магнатерии... Причин для недовольства хватало. Впрочем, были и положительные моменты — к примеру, им всем очень нравился царевич Димитрий как новый Дукс Литуания.

— Боярин Басманов просится до великого государя!

Выслушав короткий доклад и отослав ближника, Иоанн Васильевич уселся в удобнейшее кресло за своим столом и принялся ждать время до прихода литовских гостей. А чтобы не было так скучно, глава Московского дома принялся вспоминать последние вести из Польши. Коих, собственно, было ровно две: во-первых, прямо перед выборами нового короля заболела принцесса Анна Ягеллонка. Причем эта хворь была подозрительно схожа с той, что в свое время отправила в мир иной ее венценосного брата. Конечно, слово "отравили" вслух никто не говорил... Но думали об этом все без исключения — заодно следуя в своих размышлениях древней римской формуле "ищи, кому выгодно". Пока получалось так, что за не очень почетное звание отравителя конкурировал Юхан Ваза — брат шведского короля и законный муж Катарины Ягеллонки. И князь Трансильвании Янош Сигизмунд, мама которого тоже приходилась родной сестрой покойному хозяину польского трона. Остальным претендентам смерть принцессы была не столь выгодна, а то и вовсе не нужна. М-да.

А второй новостью, изрядно порадовавшей (и насмешившей) все соседние страны, был громкий скандал, разразившийся в ходе подготовки интеррексом Польским элекционного сейма. Гнезинский архиепископ Якуб Уханьский решил проверить содержимое казначейских сундуков, дабы как можно конкретнее отчитаться сенату и новому законно избранному Рекс Польна. Наверняка он сильно сожалел о этой своей затее — потому что в ходе проверки королевской казны быстро обнаружилась, что она "похудела" против ожидаемого размера на целых четыреста пятьдесят тысяч талеров. Плюс исчезли две трети фамильных драгоценностей династии Ягеллонов, малый столовый набор из золота на двенадцать персон, два десятка коротких клинков, каждый из которых был подлинным произведением искусства и — большая часть личного архива покойного короля. Казначей на все вопросы предъявлял соответствующие письма-распоряжения, написанные королевским секретарем и заверенные подписью и личной печатью Сигизмунда Августа Второго. Вызванный к сенаторам кардинал-епископ Хелма и Вармии подтвердил, что да, подобные документы он составлял и передавал казначею — и даже сопровождал королевское имущество на пути к его законному владельцу. Но как (а главное куда) потом все делось, Станислав Гозий был абсолютно не в курсе. Зато католический иерарх смог-таки частично прояснить судьбу пропавшего архива — рассказав, что лично упаковал его в три больших шкатулки и доставил... Правильно, своему безвременно почившему королю.

— М-да, заварил Митька кашу.

Хохотнув, счастливый глава большого и дружного (мачеха не в счет) семейства уставился взглядом на первую работу маэстро Якопо Робусти — большое полотно в красивой резной рамке. Сам он изображен на своем любимом троне, чуть усталым от державных забот. У колен пристроилась красавица и вечная егоза Евдокия, на левый подлокотник слегка присел преувеличено-серьезный Ванька, на правом привалился к отцу задумчивый Федька — и позади всех его первенец и наследник Дмитрий, облокотившийся на спинку отцовского трона. По-домашнему расслабленный, мягко улыбающийся своим родным и возможному зрителю. Одним словом, хорошая картина получилась, душевная. Да и остальные работы у Якопки Фрязина удались: к примеру, рисованный вторым (и полностью по описаниям современников) портрет великого князя Василия Ивановича. Сам-то он батюшкин облик не помнил, потому что ко дню его кончины самому едва-едва три годика исполнилось. Еще одной картиной стала парсуна покойной любушки Анастасии, которую Иоанн Васильевич вспоминал постоянно — и в молитвах своих, и в мыслях. А временами он по своей Настеньке просто скучал...

— Великий государь.

Встрепенувшись и отбросив прочь накатившую было хандру, царь разрешающе кивнул верному подручнику и советнику Лешке Басманову, позволяя войти послам и остальным ближникам. Терпеливо выслушал положенные славословия, заодно приглядываясь к знатным литвинам (которые сами незаметно разглядывали непривычную обстановку и мебель царского Кабинета), и быстро прокрутил в голове всю цепочку взаимных условий. Собственно, эта встреча завершала целый месяц негласных переговоров, (на которых посольские дьяки братья Щелкаловы проявили себя с самой лучшей стороны) и он просто должен был подтвердить все достигнутые договоренности. За себя, и за своего старшего сына.

— Поклянется ли государь Димитрий Иванович подтвердить все привилеи, править и судить согласно Второму статуту?

— Да.

— У Великого княжества Литовского сохранится свое войско, своя казна, свой суд, своя Верховная Рада.

— Да. Но!..

Литвины моментально насторожились.

— Порубежники, что освободятся от охраны разделяющих нас границ, должны усилить полки, стерегущие Дикое поле. Как с вашей, так и с нашей стороны.

Григорий Ходкевич быстро переглянулся со всеми остальными переговорщиками.

— Да.

— Виновность знатных изменщиков определяет Верховная Рада, наказание назначает великий князь?

Вновь переглянувшись, послы согласились, что это выглядит разумно.

— Тогда на все четыре вопроса да.

Великий гетман литовский, слегка пожевав губами, продолжил:

— Сохранение границы и порубежных сборов и пошлин.

— Если таково ваше желание — да.

— Великий князь должен пребывать в своем княжестве не меньше семи месяцев в году.

— Пяти!

Тактично уклонившись от обсуждения, Григорий Ходкевич продолжил:

— Еще до коронации великий князь должен присягнуть в том, что будет равно милостив и справедлив ко всем своим подданным, как православным, так и католикам. А так же — что не будет утеснять римских каноников и их паству, а так же не посягать на костелы.

— При условии, что отнятые беззаконной силой православные храмы будут возвращены их прежним владельцам.

Именно это условие вызвало особенно жаркие споры — пока договаривающиеся стороны не сошлись на том, что каждый случай будет разбираться силами Верховной Рады.

— Согласны, великий государь.

— Как и я.

Шевельнувшись, князь Острожский попросил слова:

— Великий государь, а что насчет кальвинистов и лютеран?

— А что с ними не так? У нас на Руси полным-полно людишек бусурманской веры — и ничего, живут и не жалуются. Только жидов не привечаем, из-за их дел ростовщических.

— Но у нас жиды укоренились давно и в заметном количестве, поэтому хотелось бы получить определенные...

— На усмотрение моего сына и Верховной Рады.

— Но можно ли рассчитывать на то, что государь Димитрий Иванович?..

— Что бы вы там ни думали, сын мой будет править самостоятельно. Он у меня разумник каких поискать, да и кровь лить не любит. Или вы не собирали слухи и сплетни? Или не выведывали в разговорах с князьями-боярами?

Отрицать подобное было глупо. Как и то, что отец всегда будет иметь влияние на своего первенца и наследника.

— Гм. Магдебургское право для городов?

К этому вопросу повелитель Московии отнесся весьма благосклонно:

— Да! Хорошее дело, я и в своих городах что-то подобное устраиваю.

Царская уступчивость была легко объяснима — потому как налоги с таких городов шли прямо в казну великого княжества Литовского. Опять же и городская стража ему подчинялось, да и иного полезного для верховной власти хватало...

— Доступ наших купцов к изделиям царских мастерских и тульскому укладу?..

— А разве вашим мужикам торговым кто-то чинит препятствия? Пусть приезжают и покупают, сколько злата-серебра хватит.

— Гм. Шляхетские права и вольности?

— На усмотрение моего сына и Верховной рады.

— Великий государь...

— Я даю слово, что Дмитрий обсудит каждое предложение Верховной Рады, и примет окончательное решение только с вашего полного согласия.

— Он присягнет на кресте об этом, перед тем как?..

— Да.

Потратив пару секунд на переглядывания, знатные литвины заметно расслабились — ответы на основные вопросы они получили.

— Супруга великого князя должна быть избрана из его подданных... Хорошего рода, разумеется.

Понимающе хмыкнув, Иоанн Васильевич с явственным сожалением ответил, что его сыну не всякая девица подойдет — будь у нее хоть сам Гедимин в дедушках. Заметив, что ему... Ну, не то чтобы совсем уж не поверили — трудно сомневаться в том, что видел своими глазами. Поэтому царю просто выразили вполне понятные сомнения. В том, что московские боярышни и княжны хоть чем-то отличаются от таковых в Литве. Перефразируя — баба, она везде баба!..

— Хм?.. Домну ко мне.

Надо сказать, что слухов и откровенных домыслов про девицу Дивееву ходило порядочно — конечно не так, как про самого Димитрия Ивановича, но все равно немало. Поэтому гости ее приход встретили внимательными до крайнего неприличия взглядами, от которых обычная боярышня должны была если и не сомлеть, то хотя бы придти в сильное смущение и замешательство. Вот только конкретно эта дева на все их разглядывания не обратила ровным счетом никакого внимания!..

— Великий государь?..

Перехватив руку, затянутую в тонкую перчатку белого шелка, повелитель Северо-Восточной Руси добродушно покачал головой — ни секунды не сомневаясь, что его самочувствие все равно проверяют. Сын мог такое утворить чуть ли не с Прихожей, его ученице требовалось приблизиться шагов на пять, Дуняша (тоже умницей растет!) и Федька чуяли головную боль с порога Кабинета, а вот унять ее могли только прямым касанием. Иван унимать тоже мог, но вот с чуйкой у него было откровенно плоховато...