Зерно А

Кроме меня, Человека-Цыпленка и мужчины с вытатуированной слезой, здесь никого не было. Вернее, я больше никого не видела. Где они держат Влада?

— Очаровательная Маргарита Палисси! Рад видеть вас в моей скромной обители!

Левой рукой сняв очки, правую протянув для рукопожатия, Человек-Цыпленок поднялся мне навстречу. Что мне понравилось — обе наши руки остались в вертикальном положении, он не пытался доминировать. Поздоровался со мной, как с равной. Его ладонь была массивной, широкой и тяжелой. От таких, как он, не жди болезненных пощечин. Эти руки не для воспитания, а для сокрушительных ударов в челюсть. Если он сожмет руку, его кулак будет размером с два моих. С другой стороны, если он и захочет меня ударить, он перепоручит это кому-то другому. Я подавила желание отдернуть руку и вытереть ее о кофту.

Мне словно одновременно улыбались все те фотографии, которыми заполонен Порог. Перья цвета соли с перцем на голове — его визитная карточка, — модно уложены. Судя по морщинкам, он стал коматозником, когда ему было сорок с гаком, и застыл в этом возрасте на... Сколько с тех пор прошло лет? Время, впрочем, больше не имело значения. Его лицо носило отпечаток постоянного стресса и бремени ответственности.

Человек-Цыпленок был важной шишкой от ногтей до кончиков перьев на голове. Важность разве что не капала у него с пальцев.

И вот она я — кучка пыли и камней, которая по фатальному стечению обстоятельств стала горой, и сама пришла к Магомету.

— Да вы, оказывается, умеете не только сколотить деньги там, где, казалось, уже ничем нельзя удивить, но и прибедниться не к месту.

Человек-Цыпленок вышел из-за стола. Сразу видно, кто привык работать на публику. Хозяин-барин, будь он неладен.

— Спасибо, — поблагодарил он. — Может, хотите закурить?

Он пододвинул ко мне шкатулку. Не знаю, где он достал эту шикарную шкатулку, но она распалила мое художественное воображение. Я взяла сигарету и после первой затяжки под ворчание псевдоразумного уборщика стряхнула пепел на пол.

Человек-Цыпленок устроился напротив: левая рука на спинке дивана, правая манерно держит сигарету, ноги скрещены. Он обладал тем типом внешности, благодаря которому о мужчине говорят 'мужественный', не 'привлекательный'. Он смеялся, а глаза оставались пустыми; телевизор и фотография не могли передать их засасывающей пустоты. Такой взгляд может быть только у болезненно обтесанных жизнью людей, которым уже никогда не стать теми, кем они однажды были.

Нас разделяли два метра. Почти то же самое, что сидеть на ток-шоу и улыбаться ведущему. Напряженно улыбаться, сплетя пальцы на коленке.

— Мне нравится ваш стиль, — улыбнувшись как шоумен, как ярмарочный зазывала, Человек-Цыпленок кивнул на пепел на полу.

Я потянулась к стеклянному журнальному столику. Столешницу держали три купидона, со стразами вместо глаз, сочными губками и толстенькими ножками. Страшный выпендреж! Я придвинула пепельницу и струсила пепел. Хватит демонстраций.

— А мне ваш стиль как кость поперек горла.

Я прикинула, слышит ли нас очаровательный господин Слеза. Да и вовсе не обязательно ему нас слышать — Человеку-Цыпленку достаточно кивнуть, и татуированный придурок вмиг покажет мне, что такое кость поперек горла.

— Как так? — Пепельные брови в изумлении взлетели вверх. — А я думал, мы с вами одного поля ягоды.

— Одного поля, — согласилась я, почему-то вспомнив свой сон, — но с разных кустов. Мы оба пытаемся казаться кем-то другим: вы — добрым дядечкой, я — добропорядочной гражданкой. Скажите... э-э... проклятие, — я покачала головой. — Это нелепо. Не называть же мне вас Человеком-Цыпленком?

Должно же быть у него нормальное, человеческое имя! А вообще, Человек-Цыпленок настолько сросся со своим образом оперенного добряка, что лично я никогда не задумывалась о том, какую жизнь он ведет вне шумихи вокруг 'Фермы' и его головы в пепельных красиво уложенных перьях. Добряк есть добряк, понимаете? Чушь вроде этой.

Я знала: такие, как он, шутки шутят только на стаканчиках с содовой и на коробочках из-под бургеров и цып-пирогов. В реальности они поглощены проблемами, проблемами, проблемами.

Я ждала ответа, но, кроме улыбки, ничего не получила.

— Все ясно. Можете не говорить. Переживу.

Я встала, чтобы уйти.

Естественно, никуда бы я не ушла, но как элемент театральщины это смотрелось весьма неплохо. По-крайней мере, мне хотелось так думать.

Человек-Цыпленок назвал свое имя.

Я остановилась и посмотрела на него в упор.

— Прошу вас, скажите, что вас так удивило.

— Я ожидала чего-то... не нашего. Чему вы улыбаетесь? Я сказала что-то смешное?

— Вовсе нет. Просто хочу произвести на вас хорошее впечатление.

— Вы давно произвели на меня впечатление.

— Но нехорошее, — он подкурил новую сигарету. — Замечательно! Я представлял вас именно такой: вы говорите, что думаете, и не идете на уступки.

— Ну почему же? Еще как иду на уступки, особенно когда мне в лицо тычут пистолетом. Надеюсь, вы не собираетесь вытворять ничего подобного. Это бы расстроило меня.

Еще чуть-чуть, и у него треснет физиономия.

— Я вовсе не подонок, каким вы меня считаете.

— Откуда вы знаете, как я о вас думаю?

— Маргарита, это же очевидно! Вы ждете подвоха. У вас костяшки побелели. Расслабьтесь. Дешевое запугивание не в моем стиле.

— Как знать, как знать. На вашем месте я бы не была столь категоричной. Жизнь вообще переменчивая штука.

— К счастью для меня, — Человек-Цыпленок улыбнулся и покачал головой, — вы не на моем месте. Однажды, вероятно, займете его, но при условии, если согласитесь работать на меня.

— Должно быть, хлопотно: целая сесть 'Ферм', да Церковь механизированных в довесок. Общественность метала бы заголовки, как осетр икру, узнай, что вы держите под крылышком саму Церковь. Это бы сбило планку вашей святости в глазах потребителей, не так ли? Не говоря о детишках, которые без ума от вас. Не то, чтобы я переживала, что ваши рейтинги могут упасть, просто знаю, какого это — обманываться.

Бизнесмен неторопливо подался вперед и струсил пепел в пепельницу. Вместе с пеплом он струсил часть своей ярмарочной улыбки.

— Маргарита Викторовна, со мной уже давно не говорили таким тоном. Однако, — в его ухмылке появилось что-то зловещее, — вам простительно.

— Вы забыли уточнить: мне или моему зерно? Видите ли, Стефан заверил меня, что мое мнение в вопросе сотрудничества с вами никому не интересно.

— Приношу свои извинения за Стефана. Это, несомненно, было грубо.

— Вовсе нет. Он сказал правду — в отличие от вас, продающего мне свой образ святоши. Стефан и Чак-Чак хотя бы обходятся без свиста художественного. От вас же я не знаю, чего ожидать. Что замаскировалось под съедобный гриб? Правильно, гриб-поганка.

— Я такой, каким вы меня видите. У меня от вас нет секретов.

Обычно фразу 'у меня от вас нет секретов' говорят либо влюбленные, либо психи, либо те, кто не исключает вашу скоропостижную смерть. Ой, даже не знаю, к кому относится Человек-Цыпленок.

— Если так, тогда скажите, где мой брат, — взмолилась я.

Кто-то вошел в комнату.

— Эмма! — Человек-Цыпленок поднялся с дивана. — Что я тебе говорил! Нельзя донимать гостей! — назидательно отчеканил он, судя по тону, говоря это уже не в первый раз.

— Папочка, мы пили чай с Алиной и Катей.

— Это ее куклы, — устало объяснил Человек-Цыпленок, и вздохнул. — Зачем ты надела на него слюнявчик?

— Алина сказала, что он ест торт, как свинтус, и велела мне надеть на него один из ее слюнявчиков. Папочка, а кто такой свинтус?

— Неопрятный поросенок, любимая, совсем как в той книжке, которую вы недавно прочитали с Алиной. А бантики? Зачем ты надела на нашего уважаемого гостя бантики?

— Это красивые бантики.

— Только красивые? Какие еще?

— Замечательные.

— Правильно, а еще?

— Изумительные.

— Умница, — похвалил Человек-Цыпленок. — Эмма, наш гость согласился надеть эти изумительные бантики, чтобы не огорчить тебя.

— Нет! Ему понравились бантики! Он сам это сказал!

Онемев, я смотрела на девочку лет пяти-шести, в кремовом платьице принцесски, гольфах и лакированных туфельках. Глядя на нее, я вдруг вспомнила мультфильм времен детства моих родителей.

Девочка по имени Эмма, стоящая возле высокой вазы с хризантемами, отличалась от Поночки из мультфильма лишь тем, что у первой на голове нет никакого треклятого банта.

Да, у Эммы было мало общего с обычным ребенком. Судите сами: девочка была покрыта белыми и мягкими на вид перышками; короткий желтый клювик и внимательные карие глаза; ручки с перепонками между пальцев прижимают к груди куклу в таком же платье, как и у нее. Кукла улыбалась совсем не по-доброму.

Эмма назвала Человека-Цыпленка 'папочкой'.

Но вовсе не это огрело меня как обухом по голове.

— Господи Боже, — выдохнула я, глядя на того, кого Поночка... черт подери, Эмма привела с собой.

Я и не заметила, как оказалась рядом с ним.

Константин издал нечто среднее между вздохом и стоном, когда я коснулась его лица. Кожа под моей ладонью была холодной, твердой, как если бы я гладила лед.

— Рита, — шепнул Константин, его голос был глухим и шуршащим, будто звучал из барахлящего динамика, — Рита, я замерз.

— Сейчас, сейчас.

Я обратила внимание, как он идет: словно вот-вот забудет, как это — делать шаг за шагом; забудет и остановится, сломается. Я усадила его на диван и сдернула с кресла верблюжий плед. Накинула плед ему на плечи, села рядом и обняла за плечи, притягивая к себе.

— Я думала, что больше не увижу тебя. Стефан сказал, чтобы я... что ты...

— Рита, я замерз, — повторил Константин. — Почему здесь так холодно?

Я заставила его посмотреть мне в глаза.

— Послушай, здесь не...

Константин не просто смотрел на меня, а впивался полубезумным взглядом, точно горел изнутри, точно внутри него ревело пламя, сжирая его, причиняя нестерпимую боль. В его черных, как два колодца, зрачках отражались силуэты, которых в апартаментах в помине не было. Я могла провалиться в его зрачки, как Алиса в нору. Да только, в отличие от Алисы, преследуя не белого кролика, а сам ад.

— Он пил горячий чай и не обжег язык, — протянула Эмма. — А я обожгла. Катя сказала, что мать его — турист. Но я не поняла, причем тут его мамочка...

— Катя так сказала? — рявкнул Человек-Цыпленок. — Ничего страшного, милая, — возвращаясь к бархатному тому, сказал он, — нашему гостю не больно; он и не заметил, что обжегся. А вот Катя уже не в первый раз... говорит неправду. Надо провести с ней воспитательную работу.

— Только быструю воспитательную работу, хорошо, папочка? Мы вечером смотрим фильм.

— Очень быструю, любимая. Гриша, будь добр, э... попроси госпожу Катерину на выход.

Яростно смаргивая слезы, я срывала с черных, жестких волос Константина банты; одну за другой сняла цветастые заколки; развязала и отшвырнула желтый слюнявчик с порхающими по нему бабочками. Сквозь душащие меня слезы, я молила, чтобы он простил меня.

Лицо Константина осунулось и стало напоминать отражение в кривом зеркале.

— Я что, умер?

— Д-да...

— Я попаду в ад?

— Не знаю.

— Рита, прости меня за все плохое, что я сделал тебе.

— Успокойся, ш-ш, ты ничего плохого не сделал мне.

Я услышала смех и свирепо зыркнула на Человека-Цыпленка.

— Мертвые заслуживают знать правду, — сказал он с виноватой улыбкой и присел на корточки перед девочкой. — Эмма, мне надо поговорить с нашими гостями. Пусть Алина почитает тебе какую-то книжку.

— Не какую-то, папочка, а 'Незнайку в Цветочном городе'.

— Рад за вас, любимая.

Топанье маленьких ножек, хлопок двери.

Я сидела, зажмурившись.

— Кто? — прошептала я.

— Маргарита, я не буду отвечать на этот вопрос.

'Ничего, не проблема, и так узнаю'.

Тогда я спросила:

— Когда это случилось?

— В ту же ночь, когда вы были в Церкви. Меньше пяти дней назад. Да, ваш друг неплохо выглядит, — заметил Человек-Цыпленок, словно прочитав мои мысли, — тому виной непомерная доза 'Туриста'. Не смотрите на меня так. Я уважительно отношусь к усопшим и, поверьте, вовсе не нахожу привлекательным факт пребывания в моем доме мертвеца. Но Эмме он понравился, а дети — им так сложно сказать 'нет'. Когда тело Константина израсходует последние запасы 'Туриста'... — Он развел руками. — Сами понимаете.

Да, я понимала.

Константин дрожал под пледом; его глаза остекленели, он внимал каждому слову Человека-Цыпленка.

— Чего вы хотели от него?

— Имя заказчика зерна. Но, похоже, ваш друг затрудняется с ответом.

— Он не знает заказчика?

Я вспомнила слова Константина: под 'Туристом' не врут.

— Нет, — подтвердил Человек-Цыпленок, следя за моей реакцией, — в отличие от вас, разумеется.

Уна Бомбер. Ручаюсь, старый лис знал, с кем зерно 'А' сроднит его; знал маленькую гнусную тайну любимца детей страны. И у него на Человека-Цыпленка есть свои планы.

Я нужна Бомберу как ниточка, которая приведет его к зерну категории 'А', которое, в свою очередь, позволит ему лихо подняться по карьерной лестнице жизни. Зерно категории 'А' было сродни пропуску в вип-зону. И, в отличие от меня, Бомбер хотел воспользоваться этим пропуском.

— Я не в теме.

— Что лишний раз подтверждает обратное.

— Класс! Это уяснили! В таком случае, как собираетесь поступить? Как и Чак-Чак, надавить на нужные точки?

Он улыбался:

— Как я уже говорил, дешевое запугивание не в моем стиле.

— Что будет с Константином?

— Моя обязанность — проследить, чтобы, когда Константин... гм, вновь заснет, его больше не потревожили.

Константин задрожал под моей рукой. Я зажала его уши ладонями и бросила испепеляющий взгляд в Человека-Цыпленка.

— Вы нужны мне, Маргарита.

— А вы мне — нет!

— Не горячитесь, обдумайте все хорошенько.

— Обдумайте? Нечего тут думать! Считаете, что достаточно прополоскали мне мозги для того, чтобы я вписала свое имя в Лигу друзей Человека-Цыпленка? Черт, — я шумно вздохнула, — таки достаточно. Дайте... дайте мне время.

— Сегодня в Церкви механизированных — закрытая новогодняя вечеринка. Приходите.

Готова спорить, Человек-Цыпленок уже кое-что понял.

Понял, что я не соглашусь стать его собачкой. Ни за какие гребаные коврижки.

Удивительным и одновременно страшным было то, что Человек-Цыпленок по известной ему одному причине не спекулировал моим братом в разыгрываемой партии. Никто не ставил меня перед выбором: либо я соглашаюсь с Человеком-Цыпленком, либо моего брата... Речь не о гуманизме Цыпленка, а о зерне 'А'.

— Я вернусь, — пообещала я Константину.

— Рита...

— Скоро, — я поспешила отвернуться, чтобы никто не увидел мои слезы. — Обещаю.

— До встречи, Маргарита.

Я направилась к лифту; спина горела, словно на нее шмякнули проваренное в кипятке полотенце.

Но я не обернулась.

Я размышляла о том, что только что услышала.