Посох Богов

А потом он подождал, пока я отопру дверь, повернулся и прошёл несколько шагов прочь от меня, возле самой калитки оглянулся, и я заметила, что его губы шевелятся, но разобрать что-либо в темноте было непросто.

Когда калитка закрылась за ним, я вошла в дом, прошла в комнату и, не раздеваясь, как подкошенная рухнула на кровать.

Закрыв глаза, я снова и снова вспоминала его лицо, движения губ, все движения, каждое в отдельности. Мне так хотелось узнать, что он сказал, оглянувшись.

И вдруг, словно из какой-то крошечной трещинки между мирами ко мне просочились какие-то смутные образы, полумистические воспоминания, наполняя пространство вокруг меня, и я как на экране увидела его шепчущие губы "слышишь, Зойка, я тебя люблю".

Почему у меня такое чувство, что всё это уже было...

Глава 8. Инфернальное эхо

Тамара шагала по улице, глядя прямо перед собой, но ничего не видела. Что-то тяжёлое и холодное поселилось где-то под рёбрами, от этого было больно. Она не знала, что болело — сердце, душа...

"Как он мог так поступить? Неужели я никогда ему не нравилась? Не нравилась, так понравилась бы, ведь я не хуже, все говорят, что я красавица! — она вела диалог сама с собой. — Так и незачем было тащить её в тот вечер к Павлу! Сама виновата! Сама виновата! Но нет же, она не получит Валентина!"

-Ай, милая, кто у тебя Валентин?

От неожиданности Тамара остановилась. Немолодая цыганка держала её за рукав.

В голове мелькнуло: "Откуда она знает его имя? Неужели я произнесла его вслух?"

-Я тебе как мать говорю, тебе на смерть сделали, — говорила цыганка и, не, останавливаясь, шла рядом. — С кем хотела соединиться — не соединилась. У твоей разлучницы голубые глаза и светлый волос. Но я могу тебе сделать... Как мать говорю. Дай денежку...

Тамара, не думая, полезла за кошельком.

В голове застряла одна мысль: "Откуда она знает его имя?"

Цыганка не унималась:

-Не жалей, дай бумажную, я тебе такой приворот сделаю, он за тобой как пришитый ходить будет.

От напряжения на верхней губе цыганки выступил пот.

Тамара понимала, что сейчас её просто-наспросто "разводят".

"Но откуда, откуда она знает его имя?!"

Девушка безвольно наблюдала, как цыганка берёт кошелёк из её рук, по-хозяйски копается там, выбирает несколько купюр. Так же без удивления, заметила, что кроме них на улице никого нет.

-Пойдём, милая, я тебе помогу.

Цыганка толкнула калитку, ведущую к ближайшему дому.

Тамара послушно побрела по узенькой тропинке, вытоптанной прямо в траве, к крыльцу.

"На дворе трава, на траве дрова", — почему-то вспомнилось ей.

Две ступеньки крыльца.

"На златом крыльце сидели..." — крутилось в голове.

Обитая железом дверь открылась легко. Потом был какой-то ход, конец которого тонул во мраке. Она уставилась на растущее пятнышко света под дверью в самом конце длинного коридора. Потом побрела туда, где в прямоугольном проёме открытой комнатной двери росло световое пятно. Доски визгливо скрипели под ногами. Перешагнула высокий порог и вошла.

В глубине полумрака комнаты вспыхнул огонёк свечи, другой, третий... В их трепещущем тревожном пламени казалось, что большая комната в явно восточном стиле постоянно перемещается из одного измерения в другое. В мерцающем сумраке за широким деревянным столом, низко опустив голову, сидел худой горбоносый человек. Словно почувствовав её приближение, человек поднял голову.

Он был черноволос, смуглолиц и казался отлитым из бронзы. Его лицо скрывала густая, кудрявая, блестящая и похожая на каракульчу борода. Лишь губы хищно кривились, да пристально смотрели влажно блестящие, как два чёрных агата, глаза. Пергаментная кожа, неподвижные зрачки, ни один мускул не дрогнет на этом неподвижном лике.

Мужчина курил трубку. В ноздри Тамаре ударил острый запах. Свиваясь в цепь, кольца дыма жадно тянулись в её сторону, источая тончайшие ядовитые миазмы.

Тамара словно окунулась в густой сизоватый туман, в тот призрачный мир полудрёмы, где реальность похожа на сон, а грёзы реальны, она плыла в бархатистом вязком мареве.

С ней происходило что-то странное. Вдруг лёгкое головокружение, приступ тошноты, голова превратилась в сгусток тумана. Словно разделившись надвое, она увидела себя со стороны, чуть слева и сверху. С каким-то отстранённым любопытством наблюдала она за тем, как та, другая она, подходит к столу, слушает сидящего за столом чернобородого человека, говорящего на незнакомом языке глухим утробным голосом, берёт со стола какой-то предмет. Больше всего её поразила собственная мертвенная бледность и немного замедленные неловкие движения.

Потом она увидела, как чернобородый вынимает изо рта трубку и выдыхает огромное облако дыма. Он дует и дует, не переставая...

А потом провал. Чёрный, пустой, холодный...

Словно на какое-то время она перестала существовать.

Очнулась Тамара уже перед крыльцом собственного дома, с сумкой, крепко прижатой к животу. Странное ощущение раздвоения продолжалось. Правильнее было бы сказать, что она снова увидела себя, только теперь стоящей перед крыльцом собственного дома.

Та, другая она, открыла дверь и вошла.

Дверь распахнулась, и Тамара очутилась в полутёмной кухне.

-Томочка, где ты пропадала? Поужинаешь?— спросила мать, стоявшая у плиты, и Тамара словно выпала из параллельной реальности в подлинную.

В кастрюле под крышкой что-то булькало.

"Какое-то отвратительное варево". Тамара с трудом подавила подступившую к горлу тошноту.

— Я щи варю. Будешь?

Мать внимательно смотрела на дочь.

Предложение поесть вызвало ещё более сильный приступ тошноты. Тамара отрицательно покачала головой.

-Что-то я неважно себя чувствую.

Сухой язык еле поварачивался во рту.

-Что с тобой, доченька? На тебе лица нет. Пойди, приляг, — заволновалась мать.

Отвратительно громко звякнула ложка, брошенная матерью на стол. Словно кто-то вбивает в виски расклённый кол.

Быстро, знакомо шаркая тапочками по полу, мать прошла в Тамарину комнату, и ловко сняв покрывало с кровати, приготовила постель.

Невыносимо яркие жёлто-зелёные квадраты покрывала, казалось, впились в глаза.

Тамара легла на кровать лицом вниз и опустила пылающий лоб на стиснутые кулаки, так, что косточки до боли вдавились в лоб, и...словно потеряла сознание.

Очнулась она уже глубокой ночью оттого, что ущербная луна, повисшая высоко в небе, бесцеремонно заглядывала в незановешенное окно. Тамара посмотрела прямо на узкий, как кривая хищная ухмылка, серп луны. Словно принимая её вызов, откликаясь на её молчаливый призыв, она поднялась с кровати и подошла к окну, встав внутри бледно-голубой квадратной проекции. Косая лунная полоса легла возле её ног.

Сильно болела голова.

"Где-то в сумке должны быть таблетки".

Тамара взяла сумку, просунула руку внутрь и стала шарить по дну. Внезапная короткая острая боль ужалила кончик указательногоо пальца. Она отдёрнула руку и поднесла её к самому лицу.

На пальце темнел крошечный порез. Боль исчезла так же мгновенно, как возникла. Лишь малюсенькая бусинка крови повисла на коже. Тамара раскрыла сумку как можно шире и увидела... лежащий сверху нож.

Она удивилась. Совсем чуть-чуть. И осторожно взяла его.

Он был красив, этот нож. То, что он глубоко чёрен, Тамара поняла сразу. Широкий и короткий, опасно заточенный клинок, матово отсвечивающий неведомый металл, в высшей степени искуссно сработанная рукоятка, отделанная загадочными письменами.

"Красивая рукоятка".

Она не зря ходила каждую субботу в клуб Павла, и смогла определить происхождение рисунка. Это был ассирийский орнамент.

"Чёрное железо, метеоритное". Она вложила рукоятку в свою маленькую девичью ладонь и тихонько засмеялась, таким прекрасным показалось ей это зрелище. Слабый лунный свет играл на чёрной поверхности клинка зловещими матовыми переливами. Она вращала рукой с зажатым в ней кинжалом и смеялась призрачным смехом, любуясь совершенством изящных линий.

Порыв ледяного ветра взвил узорчатый тюль на окне. Свинцовый серп окончательно истончившейся луны холодно взирал на происходящее через корчущуюся в слабом лунном свете зановеску. Тамара взглянула сквозь неё в окно.

Слабый свет ночного светила лишал мир их настоящих красок. Только оттенки чёрного и серого, причудливые линии и формы веток и стволов.

Она заметила, что прямо напротив окна, под лунной тенью жасминного куста кто-то стоит. Кто-то из тех, кто существует только в вечной тьме. Среди застывших в нереальных изгибах ветвей угадывалась тёмная мужская фигура. Тамара напряжённо всматривалась в ночной сумрак, пытаясь разглядеть его.

Кудрявая борода...

Да это тот, чернобородый. Словно воплощение древнего хтонического божества, вампирический двойник кого-то знакомого...

Чернобородый не шевелясь стоял напротив окна. Тамаре показалось, что из посторонних шепчущих звуков, откуда-то издалека, она начинает различать слова...гладкие и скользкие, как ложь.

Из сумрачных глубин прошлого поднимались зыбкие, трепещущие в потоках проносящихся мимо столетий фантомы воспоминаний, то яркие, то смутные, то блёклые, то блестящие... Что-то невыносимо тягостное сгущалось над ней.

Смертельная усталость и полнейшее безразличие ко всему на свете овладели Тамарой. В эту ночь ущербной луны её вела чья-то чужая воля.

...Чернобородый человек выпрямляется, поднимает опущенную голову, проводит рукой по лицу.... Его лицо в крови. Он измучен. Но он улыбается ей:

-Моя прекрасная госпожа, моё совершенство... я одену тебя в виссонные одежы... я воздвигну трон...моя царица... Я никогда не оставлю тебя. Я буду искать тебя... вечно...

Сухой разрез тонких губ, сжатых непримиримо и страстно. Это был шёпот вечности.

Она чувствовала не просто любопытство, а что-то вроде узнавания.

...из глубин её памяти и водоворотов беспамятства, как бессвязные клочья доносились голоса, и призрачной чередой скользили смутные образы невообразимого прошлого, какие-то тёмные таинственные речения о жертвенном ноже...

... сладостная месть, предчувствуя, страхи, надежды, желания, рождённые в сумрачных глубинах её души, пьянящяя всепожирающяя любовь...

Удушливый комок подступил к горлу... Она словно чувствовала прикосновения жертвенного ножа к шее.

Охваченная ледяным гибельным восторгом, окутанная туманным флёром, Тамара слышит, как её собственный голос шепчет в ответ:

-Прощай, Гахидджиби.

И громко произносит:

-Казнить колдуна!

Его веки тяжело опускаются на потухшие глаза... Лицо становится зыбким и неверным, как туманная дымка, готовая вот-вот раствориться....

Где-то глубоко в мозгу слышится эхо инфернальной какофонии...

В ту ночь мне не спалось. Мне было, о чём подумать. Я вспоминала тёплую руку Валентина, его серые глаза, губы.... Шумер, Инанну, Намму, жезл, повязку "Прелесть чела", золотые запястья... Мысли путались. Я уснула.

Обрывки дневных воспоминаний расплылись в зыбкий мираж...

Мы с Валентином сидим в автобусе. Он сжимает мою руку в своей ладони, тепло которой, как его любовь, проникает в моё сердце.

На конечной мы выходим.

Воздух прохладен и тих. Всё ещё держась за руки, мы переходим дорогу, ступая по перекатывающемуся под ногами щебню. Тончайшая бархатная пыль при каждом шаге вздымается вокруг ног как туман забвения. Мы спускаемся по насыпи и направляемся к сосновому бору.

Мы входим в лес, как в волшебную страну, где нас никто не потревожит. Там, среди высокоствольных сосен, ступая по мягкой подушке мха, утопая ногами в мягкой хвое, не ощущая тяжести собственных тел, мы чувствуем лишь то, как близки друг другу. Мы разговариваем без слов.

Благородные сосны поют в нашу честь древний гимн, качая кронами и поскрипывая стволами. Небо и солнце над нашими головами торжественно сияют. Жёлтая песчаная дорожка сама ведёт нас вглубь леса. Сосновый запах щекочет ноздри, птицы щебечут среди ветвей. Под ногами шуршит пожелтевшяя прошлогодняя хвоя. Мы идём и идём вперёд, не думая о дороге, не выбирая путь. Дорога сама ведёт нас.

Маленькое круглое озеро с берегами, густо поросшими осокой. Из голубовато-серого зеркала воды поднимаются прямые стебли камыша. Мы огибаем озерцо справа.

Незаметно темнеет. Валентин смотрит на часы. Ещё нет и полудня. Я поднимаю голову и смотрю вверх. Низко проплывают плотные лиловые облака, и верхушки деревьев тонут в них. В наступивших сумерках ветки сосен словно пытаются остановить нас, протягивая широко расставленные колючие пальцы-ветви. В посвежевшем влажном воздухе терпко пахнет какими-то растениями, аромат хвои сменяется запахом прелых листьев, мокрых грибов и удушливых болотных испарений. От земли тянет сыростью и гниением. Листва печально и недобро шумит. Кора деревьев изъедена лишайником, словно высасывающим из них соки. Из голубого мха торчат высокие чёрные кочки, гнилые пни, скрюченные стволы деревьев, изуродованных обилием влаги. Тропа теряется в мрачной черноте леса.

Над озерцом проносится порыв ветра, и голубое зеркало меркнет, покрываясь трепещущей дымкой ряби. Злобно шуршит жёсткая осока.

Краски тускнеют. Холодный пасмурный свет быстро меркнет в небе.

Ветка больно хлещет меня по щеке. К лицу прилипает невидимая паутина, клочок седого мха повис на кроссовке. Ветер уныло свистит в жёстких кустах, белёсый полупрозрачный туман клубится над мокрой травой, над голубым бархатом мха. Во внезапно наступивших сырых ветреных сумерках чувствуется ледяная свежесть.

Я надеюсь, что заросли вот-вот кончатся, и мы снова выйдем на дорогу.

Но дороги нет. Мы одни среди непроходимых дебрей.

Я совершенно обессилена. В душе какая-то пугающая тревожная пустота. Наконец, остановившись, Валентин говорит, стараясь не напугать меня:

-Кажется, мы заблудились.

Нет, я не могу поверить в это. Мы недалеко от дороги, однако, кроме зловещего шелеста деревьев ничего не слышно. Ничего.

Но всё-таки мы принимаем решение двигаться дальше.

Места, где мы проходим, похожи на дремучий лес из страшных сказок.

Когда окончательно темнеет, я пугаюсь по-настоящему. Ночевать в лесу? Я не могу этого даже представить. Часы Валентина показывают уже девятый час вечера.

Неожиданно, когда я уже не чувствую сил идти дальше, мы выходим на большую поляну.

Если бы не печальные обстоятельства, я не пожелала бы другого места для отдыха. Поляна великолепна. Трава сухая, мягкая, изумрудная, густая и шелковистая, такая красивая, что кажется мне обманом, миражом, и я хватаю Валентина, собирающегося шагнуть, за рукав.

-Вдруг болото? — лепечу я.

-Да нет, — отвечает он. — Видишь дуб посреди поляны? Пойдём к нему.

Валентин кивает на огромный с раскидистой кроной дуб в самом центре поляны. Мы бредём к нему. Если придётся ночевать, лучшего места не найти.

-Сколько же ему лет?

-Пожалуй, веков, — добавляет Валентин.

Я шагаю к дереву.

В чёрном стволе зияет похожее на арочный вход дупло. Ни тепла, ни холода оттуда.