Зверь лютый. Книга 3. Пейзанизм

Патриархат, в сочетании с потенцией и рождаемостью, задаёт другую систему относительных расценок на родственников.

* * *

Прокол — мой. Только вся ли эта правда?

— Это ты дурень, отродье Хохряковское. Я тебе батяню бы выкупил. Вместе с братьями твоими. А так вирник угонит их на кудыкину гору. Не видать тебе отца твоего родного. По твоей же собственной глупости. Отцеубийца ты.

Ишь как его разобрало. Шипит, плюётся, даже в поруб лезть собрался. Мне морду бить. "Держите меня семеро". И держат. А, может, он на ту верховую публику и работает?

— Врёшь ты всё, Хохрячина. Тебе и не надо было отца с братьями домой вернуть. Тебе и надо, что бы они сгинули, чтобы "медвежатники" Рябиновку сожгли. Тогда ты в "Паучьей" веси "вятшим" сядешь, захоронку откопаешь. Будешь как батюшка твой, "пауков" давить да доить. Казна-то, поди, в веси закопана?

— Ты...! Мать твою...! Я тя...

И слюни брызгами вразлёт. Вместе со словами, междометиями и эмоциями.

Похоже, я попал. И насчёт "вятшести", и насчёт спрятанного.

Совпадение ценностей патриархата (за отца отомстить), социализма (возглавить общину) и капитализма (присвоить резервный фонд) — мощная смесь. Против неё чистый патриархат — "спасти отца родного" — не катит. Жена с новорожденной девочкой — да ещё и девочкой! — вообще расходный материал. Мелочь мелкая.

А как же генетика? "Я готов умереть...".

А что генетика? — Продажная девка империализма. Когда дело касается личного благосостояния — аллелям голоса не дают. Правда, и потомства не оставляют.

Насколько это "прозрачно" "морганатическим" волхвам? В смысле: служителям всемирного божественного морга? — Надо прояснить. Для этого надлежит остаться в живых.

И для этого — тоже.

"Секрет живучести самого живучего человека всегда только в том, что его никто ещё пока не убил" — вот и сделай это "пока" подлиннее.

Я уже говорил, что у меня есть скверное свойство — додумавшись до вывода, я начинаю его немедленно реализовывать? Со-мыслителей по кухонным со-мышлениям это сильно раздражало.

Общефилософская мысль насчёт желательности удлинения "пока" дала немедленный результат: недопитый Суханом остаток кваса я тихонько вылил в тёмный угол. Пока наверху "семеро держали" Хохряковича.

Очень может быть что у меня паранойя. Но от паронойи не умирают. А вот от её отсутствия... Пить хочется. Но... чистую воду я бы попробовал. А вот квас... Потерпим. Чтобы "пока" было длиннее.

Сухан замолчал и затих. Сидит у бревенчатой стенки и качается туда-сюда. Как раввин у "Стена плача".

Тут нам лестницу принесли.

Хорошо живут голядины: у нас в Рябиновке из поруба вылезать — только суковатое бревно. А здесь лестница настоящая. Я рванул вперёд — хоть осмотрюсь.

А смотреть-то и нечего. Неба не видно — лес. Вокруг вообще — лес густой. Наш поруб торчит срубом. Впереди ещё один. За ним костёр высокий горит. Так-то уже стемнело. За костром холм какой-то невысокий виден. И на нем идол деревянный.

Как положено — Идолище Поганое. Сильно поганое, судя по запаху.

Сухана тоже вытащили. Стоит, идёт, молчит. По команде поворачивается. Никакой. Все реакции... деревянные.

Повели нас не прямо к идолу, а чуть в сторону, в обход второго сруба.

Оказалось, цель прогулки — демонстрация возможного скорого будущего. Сруб стоит над ямой, но закрывает только её меньшую часть. Большая часть открыта. В ней — здоровенный медведь.

Я понимаю — у страха глаза велики. И мой личный страх — не исключение. Понимаю, что в свете факелов габариты и пропорции чётко не определить. Но — чудовище!

* * *

На территории России водятся медведи от 400 до 600 килограмм весом. При росте в холке около метра и общей длине тела 1.5-1.8 метра. А тут какое-то... Кадьякское убоище получается. Под три метра в длину, больше тонны весом. Я как-то гризли видел — этот больше.

В принципе медведи растут до 10-11 лет. В природе живут до 30, в неволе — до 50. Но это... Такое ощущение, что он как колоссальный кальмар — рос всю свою длинную и непростую жизнь. Может его какой-нибудь "растишкой" кормили? Или гормонами накачивали? Велесово воплощение...

Ещё и старое. В подмышках и в паху шерсть седая. Я такое у старых лисов видел. И вот этот ветеран подземно-богического фронта будет меня кушать? А как у вас с кариесом, дяденька? Хотя, когда эта туша там внизу лежит и тебя внимательно рассматривает... как-то шутки глохнут. И ведь морды у этих... кому-то братьев, кому-то — меньших, — ничего не выражают.

"Виннету, не меняя выражения лица, сказал "хау" и откусил собеседнику голову в знак окончания дискуссии".

Нас протащили ещё немного. Плотно утоптанная площадка. С одной стороны — полоса зрителей. С полсотни мужчин и подростков. Почти все — полуголые, в раскраске. Гуроны, факеншит, с делаварами. Полосы бурой болотной грязи на лицах и телах. На лбу, под глазами, на бицепсах — ярко-красные.

Это хорошо: где-то недалеко есть красная глина. Кирпичи делать буду. Если...

Если выберусь живым и в рассудке.

В фокусе дуги зрителей — три столба. Вкопанные, ошкуренные. С ремнями на них. К среднему привязали Сухана, меня — к другому, сбоку. Вяжут за кисти над головой.

Неудобно однако: кровь от рук отольёт, потом больно будет. Если...

Если будет "потом".

Сухана ещё и за щиколотки к столбу притянули. Зрители остаются за спиной в темноте. Там — тихо.

Группу поддержки не привели, клуб фанатов я ещё не сделал. Некому орать: "Россия, Россия...". Да и не про что — нет ещё России. Вот же ж — занесло Ваньку в средневековье. Ни футбола, ни фанатов, ни России. И поболеть не за кого. Да и не дадут болеть: тут болящие... быстро переходят в кормящие. Плотью своей.

Перед нами костёр. Не так — два костра. Между ними проход метра в два. Костры высокие, но не сильно широкие. Жерди чумом составлены. Между жердями плотно забито ветками и сучьями. В конце прохода между кострами, как раз перед прямым взглядом Сухана — столб. В два обхвата, в три роста. Было живое дерево — внизу ещё и корни видны.

Идол. На верхнем конце одет медвежий череп. Но не белый. Какой-то... бурый. Грязный. Цвета давно засохшей крови.

Факеншит! Так они его и в самом деле кровью мажут! И не только по челюстям и клыкам — вообще по всей головушке!

Ниже, вокруг, в три нитки, в три оборота каждая — украшения. Так иногда мои современницы жемчуга носили.

"У Лукоморья дуб зелёный

Златая цепь на дубе том".

Только здесь не "златая" — черепная. Черепа человеческие. Верхние — покрупнее, нижние — самые маленькие. Детские, что ли?

Перед идолом две голядины стоят. Здоровенные мужики. Да ещё и на возвышении — мы на них с низкого места смотрим. Волосатые. Откормленные, но не оплывшие. В белых рубахах. Сверху накидки какие-то. Наверное — медвежьи. Тоже — сильно шерстистые. Блох там должно быть... И посохи здоровенные. Не у блох — у волхвов. Выше их ростом. С загогулинами на конце. На верхнем конце — почти петля, а вот на нижнем... Судя по блеску — что-то металлическое. Дубье раскрашенное. Это я про посохи. Хотя и волхвы — тоже.

На накидках — ленточки разноцветные пришиты. И понизу — как бахрома, и так, на груди — как орденские. У каждого на шее ожерелье. Из медвежьих клыков. Белых. Будто сахарные. Даже на фоне белых рубах — отсвечивают. На плечах... будто два аксельбанта на грудь спускаются. Из чёрных блестящих когтей. На поясах какие-то висюльки висят.

Кости. Медвежьи и человеческие. У одного рядком две нижние человеческие челюсти болтаются — побольше и поменьше. Муж с женой? Отец с сыном? При каждом движении они друг о друга стукаются. Звуков не слышно — костры ревут. Не в полную силу, не как лесной пожар. Но ничего не разобрать и чувство опасности прямо... разлито вокруг. За спиной ещё слышны человеческие вздохи, почёсывание. Лес вокруг листвой немного шумит.

Но костры... Тянут на себя все внимание. И звуком, и видом.

От пляшущего пламени — взгляда не оторвать. Костровую песнь — не переслушать.

Как-то и ёрничество моё... сникло. А это плохо, эдак я и испугаться могу. И с испугу голову потерять. В прямом и переносном.

Но местные подкинули пищу для размышления.

Чем хороша самодеятельность? Участники работают на себя, на своих, на родных и близких. А не на публику. Публика здесь — я. А у них всё для своих. И идёт лепёж, импровиз и нестыковки. Свои-то поймут. Простят, посочувствуют. Сделают вид что не заметили... как лажанулся. Даже наоборот: подержат и оценят.

"А наш-то каков? Как он на ровном-то месте нае....! И слова забыл. Но, молодец, своё вставил".

А я — нет. Не пойму, не оценю, не посочувствую. Чужой я здесь, на этом "празднике жизни". Или смерти? Но — чужой. И зачем мне тогда "в чужом пиру похмелье"?

Ванюша, веди себя интеллигентно: "незваный гость — хуже татарина". Поднимем уровень собственной вежливости до татаро-монгольского! И тихо свалим. По-английски. Где тут мой лордизм-джентельминизм завалялся?

Сначала откуда-то сбоку нарисовался ещё один из этих. Из волхвов голядских. Помощник-подсоблятник. Приволок кошму какую-то, начал на ней всякие инструменты раскладывать.

Инструменты... гибрид стоматологии со слесаркой. В костном исполнении. Даже только глядеть на эти колюще-режущие... Я и не стал: есть повод переключить внимание — используем. А чего это подсоблятник полуголый? А чего такой худой? А пересчитаем ему ребра. Хотя бы чисто визуально.

Тут он ко мне повернулся. Что у него клыки медвежьи как брыли собачьи висят — я был готов. Морально. А вот что у него глаза при моем лицезрении удвояются и утрояются...

Не, ребятки-голядки-волховатки. Нефиг было меня сюда тащить. Я вам любой ритуал-церемониал поломаю. Просто фактом присутствия. Даже стишок сочинил. Специально для вас:

"Появился попадец -

Волхованию — капец".

"Капец" — поскольку капище. Место, где мне на мозги капают. А так можно любым словом с буковкой "ец" обозвать. А можно наоборот:

"Попаданец появился -

Велес тазиком накрылся".

Стишок конечно... Не Пушкин. Отнюдь-с. И не надо. Нам сейчас не до музы, нам бы дозы не хватануть. Чуждого влияния. Нам бы само-психо-стабилизацию...

Подсоблятник засуетился у кошмы, вскочил на ноги, кинулся в проход между кострами. С той стороны голядины с посохами чего-то ему рявкнули. Что-то очень сильно выразительно-возражательное.

Придурок вылетел назад. Как пробка из бутылки. Один из клыкастых, которые нас сюда привели, привязали и стояли сзади — спросил. Подсоблятник ответил. Интонация — растерянно-испуганная.

Опять, ёшкин кот, не по-русски говорят. В смысле: не по-кривски. Или — по-кривически?

В накатанном ритуале возникла пауза. Ударение на букву "у". И тянуть. Пока от тоски не завоешь. Текст они, что ли, забыли? Естественно, пошёл импровиз. А во всяких властных ритуалах импровиз... можно и головой ответить.

Придурок чуть не плачет. Тычет в мою сторону пальцем. Потом побежал вокруг костров. Там тоже ритуал: подход-отход. Только начальство здесь не обзвездённое, а обмедведённое. Не звездит, а рычит. Из-за костров видно плохо, но придурок к главным на брюхе ползёт.

"Ползи-ползи улитка. Прямо на вершину Фудзи". Ух, и навернёшься же ты оттуда.

Один из волхвов пошёл сквозь костры к нам, придурок сунулся за ним. Получил от второго акустическую выволочку и посохом по загривку. Побежал в обход, уже прихрамывая.

Интересно: бьют по голове, а болят ноги. Ну и правильно: "дурная голова ногам покоя не даёт".

А у вас, ребятки-велесятки, с кадрами плохо. Дефицит у вас кадровый. Я бы даже сказал — голод. И кадровый, и закадровый. На пособников-подавальщиков. Что ж это вы себе смену не подготовили? За тринадцать-то лет в болоте сидения?

Вот Гебельс — мужик. Сказал: "дайте нам семь лет, и мы вырастим новую германскую нацию". Как сказал, так и сделал. В начале 33-го они власть взяли, а уже в 39-ом учебный год начали с бомбёжек Варшавы.

А вы не нацию, пыточных инструментов подавальщика воспитать не смогли.

Междукостровый маршрут волхва закончился, как ни странно, не у центрального столба с "никаким" Суханом, а у моего. Голядина подошёл на два шага и уставился на мою голову.

Под изучающим взглядом этого урода я несколько задёргался. Чего это он? На мне узоров нет. Смутиться бы, покраснеть бы и убраться бы... Куда подальше. Хотя куда я от этого столба денусь? — Как привязанный. Без "как".

Волхв поднял свой посох и осторожно потыкал им в мою голову. Мне такое обращение не понравилось. Я сначала зашипел на него, потом покрыл матом. С добавлением индустриализмов. Типа: "раскернить тебе шарокат опорно-двигательный". Мужик слушал внимательно, даже голову набок наклонил. Потом неожиданно сильно стукнул меня по голове. Я взвыл. Он снова стал поднимать свою дубинку.

Тут я завыл уже в голос. От страха. По-волчьи. Пугаясь и пугая. Напрягая горло, модулируя уходящий вверх звук.

Хорошо получилось. Но воздух в лёгких кончился. Волхв некоторое время смотрел на меня выжидательно, потом снова поднял своё дубье.

И вдруг откуда-то издалека, откуда-то слева раздался ответный волчий вой.

Тихо стало.

Совсем.

Только дерево в огне треснуло.

Даже листва не шелестит.

Откуда в медвежьем урочище волки? Никогда волки рядом с медведями не живут. Их охотничьи тропы не пересекаются. Даже волчья стая отходит от добычи, когда голодный царь лесных зверей рычать начинает. Тут же вокруг везде медвежий запах. Никогда...

Кроме одного исключения. Ивашко говорил тогда, ещё возле Снова, что князь-волки втроём берут взрослого медведя.

О-ох... Опять мой предрассветный призрак шалит? Так я, вроде бы, ещё никого не убил. Тут наоборот — меня... Или он душу мою пасёт — не хочет в чужие лапы отдавать?

Я ощерился на волхва. Как-то совершенно естественно разошлись губы, показывая зубки мои. Клыки-клычочки. Верхняя губа поднялась, начала подёргиваться.

Сейчас кинусь.

На грудь, в горло.

Плевать что привязан.

Загрызу.

Хрип вырву. Зубами. Вцеплюсь и вырву.

Я начал набирать воздух в лёгкие. И... получил мощный и точный удар концом посоха в солнечное сплетение. У-у-ё-к-л-м-н... Б... больно. Аж слезы выбило.

"Опять на святое распятье

Смотрю я сквозь радугу слез".

Какое, нахрен, святое! Какое распять... Дерьмо, мусор и мерзость!

И люди здесь — такие же! Предки. Предатели и мерзопакостники. Маразматики и мазохисты. Садюги этнографические. Колдуны дерьмово-медвежьи. Уй как больно-то...! И не вздохнуть, и не пукнуть.

Согнуться не давали привязанные над головой руки. Волхв что-то крикнул мне за спину. Оттуда осторожно, но возразили. Голядина снова перехватил посох по-боевому и повторил команду. Сзади вдруг к моей голове прикоснулась рука, подцепила узел банданы на затылке и сдёрнула её.

Этот... "шляпник", выдвинулся из-за моего плеча и, держа мою тряпочку на далеко отставленной вытянутой руке, шагнул к волхву. Тот отшатнулся, даже отступил на шаг, вытянул посох, на нижний конец которого мою косынку и надели. И вот так, на вытянутом посохе, понёс мою бандану к костру. Будто змею ядовитую. Или — неразорвавшийся боеприпас.