Наконец, убрались. Ну, Иван, свет, как тебя там нынче, изволь принять материальные ценности и приступить к руководству своим, извините за выражение, поместьем. Со всем народом.
Народ штатно безмолвствует. Со штатно отрытыми ртами. Селение, извините за аллегоричность, с, снова извините за образность, населением.
Вот и остался я с народом. С глазу на глаз. В раскорячку. Двое людей моих, кони, барахло, серебро, косы, пленные — на заимке. Отсюда уйти... тут деда Перуна барахло, ещё — что вирниковыми оставлено. Упокойница и сам дед Перун. С которым непонятно что делать, но отпускать нельзя. И надо срочно взять у Николая серебро и послать Ивашку вдогонку — виру отдать. И надо как-то мужичков здешних организовать. А я в организации сельского хозяйства... Ну, понятно.
"Проблемы надо решать по мере их возникновения".
Идиотский принцип. В основе каждой проблемы — человек. "Нет человека — нет проблемы". Что и отражается в русской народной мудрости: "Тут мы его и порешили". Логически продолжаем и приходим к тому, что младенцев надо давить в колыбели: "решать в момент возникновения".
Человеков надо "решать" дважды: в момент возникновения и в момент упокоения:
— Ивашко! Упокойницу обмыть, домовину сколотить. Объясни местным насчёт запаса. И про гробы, и про могилы. Барахло — в избу. Кто тронет... "пойдёт в запас". Остаёшься за старшего. Мы Суханом — на заимку.
Сухан рывком поднял Перуна на ноги. Дед немедленно плюнул ему на сапоги густой смесью слюны и крови. Выразился непечатно, попытался боднуть, завалился. Грузить такого буйного на лошадь — животину жалко. Пешки пойдём — я верхом не умею, от Сухана лошади шарахаются.
Странно: вроде бы из мужика просто "душу вынули". Всего-то. А лошади и собаки реагируют как на нечто с непривычным и опасным запахом. Я этого не чувствую, но зверью домашнему верю. Никогда не слышал, чтобы от глубокого гипноза у человека менялся запах. Или что живой зомби пахнет не по-человечески. Похоже, никто этот параметр просто не пытался контролировать.
Учёные, факеншит. При всём моём к ним уважении.
* * *
Кстати, об учёных.
Два воздухоплавателя сели как-то на воздушный шар и поплыли. По воздуху, естественно, а не покурив то, что вы подумали. Утром, в густом тумане воздушный шар опустился на землю. Где — непонятно. Тут один воздухоплаватель другому такому же и говорит:
— Глянь, там человек по дороге идёт. Сбегай, спроси — куда это мы попали.
Посланный сбегал, спросил, вернулся:
— На математика нарвался.
— Как определил?
— Он сказал: "Вы находитесь на земле". Ответ абсолютно правильный и абсолютно бесполезный. Чистая математика.
* * *
Ладно, вставили деду жердь под связанные руки, пошли.
Несломленный, непокорённый... упрямый, безмозглый... с какой стороны смотреть. Тащить неудобно: жердь надо держать с двух концов. А я ростом маловат, да и весом легковат, как он рванётся — меня сносит. Мои надежды как-то договориться, образумить отставника таяли с каждым шагом. Дед рвался, плевался, матерился...
Относительная тишина по маршруту следования установилась только после того, как у меня кончилось терпение: после очередного пассажа и "само-опрокидывания вместе со всеми", я исполнил наш исконно-посконный обряд: "ешь землю, сволочь". Пара горстей "родимой земли" в форме Угрянских суглинков ограничили децибелы по ушам, а попавшаяся на глаза "оглобля ушастая", которую мы упёрли деду чуть ниже затылка, в сочетании с ременной петлёй на шее, позволила ограничиться одним ведущим.
Сухан, выстав рогатую оглоблю с дедом на конце, как винтовку на изготовку, выступал мерным, чуть ли не строевым шагом, подобно советскому солдатику-конвоиру при сопровождении марширующей колонны немецких пленных по Москве. А я шёл сзади и размышлял. О несправедливости мироустроения.
* * *
Вот — боевой офицер, положил всю жизнь свою на служение воинское, исполнение принятой присяги и возложенного долга. Получил местный эквивалент достойной пенсии — нормальное землевладение. И тут, "вдруг, откуда ни возьмись", явился какой-то сопляк, шпендрик плешивый с каким-то "бродячим театром". Типичное "дерьмо жидкое". И теперь "муж ярый", не запятнавший честь свою, отслуживший долгую и беспорочную, бредёт подобно дурному жеребчику в жёстких удилах, с вывернутыми за спину руками, задранной головой и подпёртой рогаткой шеей.
Положение, безусловно, болезненное, безусловно — унизительное. Хочется рвануть рубаху и надрывно спросить:
— За что?!
"Офицеры, офицеры, ваше сердце под прицелом.
За Россию и свободу до конца.
Офицеры, россияне, пусть свобода воссияет,
Заставляя в унисон звучать сердца".
Таки "да". Но у нас тут... Две мелочи мелкие: "За Россию и свободу...". Нет тут ни России, ни свободы. Ни по факту, ни даже на уровне идей. И "господин офицер" превращается в цепного пса: "рвать всех, на кого хозяин указал". В "боевого холопа" с главной и единственной целью: "исполнить волю господина своего".
Велика ли разница между "воином храбрым" и "холопом верным"? Суть повседневной жизни обоих — исполнение приказа. Даже — ценой жизни, почти всегда — ценой чрезвычайного напряжения, мучений, просто неустроенности и неопределённости.
Классическая формула воинской присяги: "За веру, царя и отечество". Что именно — "за"? Умирать? Убивать?
"За веру" — этот "воин славный" должен меня немедленно убить. Мой атеизм здесь — достаточное основание для смертной казни.
Католическая инквизиция никогда не сжигала людей — она лишь лишала "упорствующих еретиков" своей заботы. И передавала в руки светских властей. Выход из доминирующей в данном месте-времени разновидности христианства являлся "изменой родине" по светским, не по церковным законам. Ибо у церкви — родины нет. Вот за особо тяжкое светское преступление неверующий или "неправильно" верующий человек и попадал на костёр.
"За царя" — царей здесь нет. Слово "царь" применительно к русскому князю есть скорее оскорбление. Но у всех здешних "боевых офицеров", у каждого — есть свой предводитель. Хозяин, сюзерен, господин. Как у холопа. Один из полусотни, примерно, рюриковичей. Которому данный "боевой офицер" предан. Не вообще, а конкретно вот этому потомку "Киевского робича".
Основой службы в средневековье является "культ личности".
"Служили делу,
А не лицам"
Это, господин Грибоедов — ересь, подрыв устоев и вражеская пропаганда. "Делу" служат только церковники. Все остальные служат конкретному хозяину. "И лично товарищу князю". Даже в имперские время присяга не содержит обещания служить "царю" вообще. Только — данному поименованному. Максимум — "и сыну моему":
"Я, нижеименованный, обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, пред Святым Его Евангелием, в том, что хочу и должен ЕГО ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ [Имя и отчество], Самодержцу Всероссийскому, и ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА Всероссийского Престола НАСЛЕДНИКУ, верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего, до последней капли крови, и все к Высокому ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА Самодержавству, силе и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности, исполнять. ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА государства и земель Его врагов, телом и кровью, в поле и крепостях, водою и сухим путём, в баталиях, партиях, осадах и штурмах и в прочих воинских случаях храброе и сильное чинить сопротивление, и во всем стараться споспешествовать, что к ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА верной службе и пользе государственной во всяких случаях касаться может...".
Ни слова о России, народе, православии. Или хотя бы о правящей семье, доме... Только НАСЛЕДНИК.
Хорошо сказано: "права и преимущества, узаконенные и впредь узаконяемые". Отберёт его ВЕЛИЧЕСТВО у кого-нибудь "права и преимущества", узаконит своим указом, а мы и рады: "одобрям-с". Всегда, "не щадя живота своего". Согласно присяге.
Государь наш, Павел Петрович, был человек многих удивительных свойств и соображений. Однажды узаконил он право своё, а прочим — обязанность, что всяк едучий в карете должен, при виде персоны государя, остановиться и из кареты выйти. Говорят, что гуляя как-то в свою последнюю осень, встретил он экипаж, в коем ехать изволила молодая супружеская пара. Бывшие при нём солдаты карету остановили, и ехавших в ней — извлекли. Как по этикету придворному и установлено есть, поставили молодых супругов на колени перед государем. Государь-император изволил им своё отеческое внушение сделать. Да и отпустить с миром.
Однако же погоды в те поры были холодные, вставать на колени пришлось возле кареты, да и прямо в ноябрьскую лужу. Молодая была в тягости, от холода да от сырости занемогла и в три дня померла горячкой. Безутешный же молодой вдовец вскорости навестил Михайловский замок, где и приложил руку свою, как говорят иные, к затягиванию шарфа офицерского на шее Его Императорскаго Величества и Самодержавца.
Вот и пошла с той поры русская ненародная мудрость: "В России неограниченное самодержавие. Ограниченное удавкой".
Люди же в тайных делах сведущие по сему случаю имеют обыкновение добавлять: "Удавкой. Англицким мылом намыленной".
Озаботимся же вопросом душеспасительного свойства: было ли сие деяние "добром" или "злом"? Не для молодого гвардейского офицера — он-то свой выбор сделал. Для нас, грешных: как оценить деяние сиё?
Можно назвать оного гвардейца — борцом противу самодержавия, за вольности и народоправство. Можно — мечом карающим в руце божьей, сокрушившим гордыню непомерную. Можно — мстителем за невинно убиенную супругу и младенца неродившегося.
Или же: изменник, подкупленный иноземным золотом, предатель, преступник, преступивший присягу и поднявший руку свою премерзкую на самое святое — на богопомазанника.
Или просто: циничный карьерист, заработавший таким образом повышение в чине.
Не всем же везёт как Скалозубу:
"Довольно счастлив я в товарищах своих,
Вакансии как раз открыты:
То старших выключат иных.
Другие, смотришь, перебиты".
На Западе феодальный "культ личности" несколько смягчается иерархией земельных отношений. Вассал вассален по географии, по принадлежности своего феода конкретному домену. На "Святой Руси" так служат вотчинники: будет нынче рязанским князем Вася — бояре рязанские будут служить Васе. Станет завтра князем Петя — будут служить Пете.
"Княжие" — безземельные. Чисто "служивые". Служат не на "договоре подряда", а на "подарках": сколько князь соизволит дружине "отстегнуть" — то и счастье. С учётом благорасположения начальствующего, который из "отстёгнутого" тебе твою личную дольку выделил. Хватит на новые подштанники или нет — как господин скажет. Совершено зависимое положение. Как у холопа.
На Западе требование "не щадя живота своего лизать только вот эту задницу" распространяется на всех членов правящего дома.
И мерзавца, герцога Алансонского не могут тронуть, поскольку он — брат короля.
На "Святой Руси" только один "дом" — Рюриковичи. Все — родственники. Резать их всех нельзя. А вот людей их — можно.
Последнее, что хорошенького успел сделать Владимир Святой своему сыночку Ярославу Мудрому — пошёл на сына войной. Конкретно повёл своих матёрых русичей-гридней на их же воспитанников, учеников, частью — просто сыновей, на гридней сына своего. Собрался положить несколько сот лично знакомых, многократно помогавших и защищавших его "мужей добрых", друзей-приятелей, за расхождение с сыночком по теме: "а где моя долька с тех 400 кг серебра, на которые ты пермяков опустил?".
Самая большая сумма штрафа, упоминаемого в "Русской Правде" — тысяча гривен. Счёт, который князь Изя Волынский выставил Гоше Долгорукому за своих убитых "старост, огнищан, тиунов". Славные русские воины, дружинники княжие вырезали кучу других русских людей, мирных, безоружных гражданских чиновников, тоже — "княжих".
Гоша тогда всё "чистосердечно" признал, дал слово заплатить. Чем хорошо княжье слово: "сам дал — сам взял". Ни виры за убиенных, ни угнанные в результате этого избиения стада скота — возвращены не были. У Гоши ручонки не только длинные, но и цепкие: что попало — то пропало.
Не имеющие гарантированного дохода, без права владеть недвижимостью, живущие на подачки господина своего, вынужденные убивать недавних сотоварищей, своих же воспитанников или учителей, лишённые нормальной семейной жизни, ненавидимые и ненавидящие, презирающие окружающих...
Янычары "Святой Руси"... "Господа офицеры"...
Мономах использовал этих людей, чтобы собрать "Святую Русь" под свою шапку. Он тщательно растил смену, учил молодёжь для сыновей своих. Но старший сын, Мстислав Великий, пережил отца только на восемь лет. А потом сыновья и внуки "собирателя земли Русской" сцепились между собой.
Вооружённые и обученные "птенцы гнезда Мономахова" четверть века очень старательно, умело и кроваво резали друг друга. Каждый — во имя своего микро-царя. Многие — выросшие вместе, на Мономаховом подворье, почти все — знающие друг друга лично, многие годы.
Как-то мне это напоминает...
Осень 1991. Беловежская пуща уже прошла, "Союз нерушимый" уже рухнул. Вертолётное училище в Луганске. Из только что образовавшегося Министерства обороны Украины приезжает первый инспектор уже "самостийных" вооружённых сил:
— Паны охфицеры! Хто не буде воевать з Московщиной — геть со службы вильной, незалежной и самостийной Украины.
Проверка лояльности.
Ну, в общем-то, они правы: если русский офицер готов воевать против России, то он и любой другой приказ выполнит. Хоть мирных людей в газовые камеры загонять. Хоть накрыть крупнокалиберными спящий городок вроде Цхинвали.
Нужно решиться. Тут — служба, товарищи, семья, хозяйство. А там... И с обеих сторон на "господских" местах, в "хозяевах" всякое... "дерьмо жидкое". Только с одной стороны — Россия, а с другой... уже нет. Потом была Чечня, прошла Южная Осетия...
"Офицеры, офицеры, ваше сердце под прицелом"...
Наше сердце. Под прицелом "наших". Только сменивших хозяина.
"За отечество". У деда Пердуна отечество — почти как у Пушкина:
"Нам целый мир чужбина
Отечество нам — княжее село"
Ни "Святая Русь", ни конкретное княжество Смоленское — отечеством не являются. "Родина" — это служба, это то, что осталось от нескольких сотен человек, с которыми рос, с которыми служил. Всё остальное — "чужбина". Земство, быдло, стадо. Русь.
И тут служба кончилась. С "родины" — турнули.
Эдуард Лимонов перечислял довольно много своих претензий к Советской власти. Включая и необходимость эмиграции. Среди этого множества есть фраза, крик души: "Из-за них мы с дочкой видим сны на разных языках".
"Развести" с единственной родной душой... Чтобы возненавидеть "их" — вполне достаточное основание.
Здесь вообще — нет ни одной родной души в целом мире.
